ГнедичМинскийВересаевГнедичМинскийВересаев
Μῆνιν ἄειδε, θεά, Πηληιάδεω Ἀχιλῆος οὐλομένην, ἣ μυρί᾽ Ἀχαιοῖς ἄλγε᾽ ἔθηκε, πολλὰς δ᾽ ἰφθίμους ψυχὰς Ἄϊδι προΐαψεν ἡρώων, αὐτοὺς δὲ ἑλώρια τεῦχε κύνεσσιν οἰωνοῖσί τε πᾶσι· Διὸς δ᾽ ἐτελείετο βουλή· ἐξ οὗ δὴ τὰ πρῶτα διαστήτην ἐρίσαντε Ἀτρεΐδης τε ἄναξ ἀνδρῶν καὶ δῖος Ἀχιλλεύς. Τίς γάρ σφωε θεῶν ἔριδι ξυνέηκε μάχεσθαι; Λητοῦς καὶ Διὸς υἱός· ὃ γὰρ βασιλῆι χολωθεὶς νοῦσον ἀνὰ στρατὸν ὦρσε κακήν, ὀλέκοντο δὲ λαοί, οὕνεκα τὸν Χρύσην ἠτίμασεν ἀρητῆρα Ἀτρεΐδης· ὃ γὰρ ἦλθε θοὰς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν λυσόμενός τε θύγατρα φέρων τ᾽ ἀπερείσι᾽ ἄποινα, στέμματ᾽ ἔχων ἐν χερσὶν ἑκηβόλου Ἀπόλλωνος χρυσέῳ ἀνὰ σκήπτρῳ, καὶ λίσσετο πάντας Ἀχαιούς, Ἀτρεΐδα δὲ μάλιστα δύω, κοσμήτορε λαῶν· «Ἀτρεΐδαι τε καὶ ἄλλοι ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοί, ὑμῖν μὲν θεοὶ δοῖεν Ὀλύμπια δώματ᾽ ἔχοντες ἐκπέρσαι Πριάμοιο πόλιν, εὖ δ᾽ οἴκαδ᾽ ἱκέσθαι· παῖδα δ᾽ ἐμοὶ λύσαιτε φίλην, τὰ δ᾽ ἄποινα δέχεσθαι, ἁζόμενοι Διὸς υἱὸν ἑκηβόλον Ἀπόλλωνα.» Ἔνθ᾽ ἄλλοι μὲν πάντες ἐπευφήμησαν Ἀχαιοὶ αἰδεῖσθαί θ᾽ ἱερῆα καὶ ἀγλαὰ δέχθαι ἄποινα· ἀλλ᾽ οὐκ Ἀτρεΐδῃ Ἀγαμέμνονι ἥνδανε θυμῷ, ἀλλὰ κακῶς ἀφίει, κρατερὸν δ᾽ ἐπὶ μῦθον ἔτελλε· «Μή σε, γέρον κοίλῃσιν ἐγὼ παρὰ νηυσὶ κιχείω ἢ νῦν δηθύνοντ᾽ ἢ ὕστερον αὖτις ἰόντα, μή νύ τοι οὐ χραίσμῃ σκῆπτρον καὶ στέμμα θεοῖο· τὴν δ᾽ ἐγὼ οὐ λύσω· πρίν μιν καὶ γῆρας ἔπεισιν ἡμετέρῳ ἐνὶ οἴκῳ ἐν Ἄργεϊ, τηλόθι πάτρης, ἱστὸν ἐποιχομένην καὶ ἐμὸν λέχος ἀντιόωσαν· ἀλλ᾽ ἴθι μή μ᾽ ἐρέθιζε, σαώτερος ὥς κε νέηαι.» Ὣς ἔφατ᾽· ἔδεισεν δ᾽ ὁ γέρων καὶ ἐπείθετο μύθῳ· βῆ δ᾽ ἀκέων παρὰ θῖνα πολυφλοίσβοιο θαλάσσης· πολλὰ δ᾽ ἔπειτ᾽ ἀπάνευθε κιὼν ἠρᾶθ᾽ ὁ γεραιὸς Ἀπόλλωνι ἄνακτι, τὸν ἠύκομος τέκε Λητώ· «Κλῦθί μευ, Ἀργυρότοξ᾽, ὃς Χρύσην ἀμφιβέβηκας Κίλλάν τε ζαθέην Τενέδοιό τε ἶφι ἀνάσσεις, Σμινθεῦ, εἴ ποτέ τοι χαρίεντ᾽ ἐπὶ νηὸν ἔρεψα, ἢ εἰ δή ποτέ τοι κατὰ πίονα μηρί᾽ ἔκηα ταύρων ἠδ᾽ αἰγῶν, τὸδε μοι κρήηνον ἐέλδωρ· τίσειαν Δαναοὶ ἐμὰ δάκρυα σοῖσι βέλεσσιν.» Ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος, τοῦ δ᾽ ἔκλυε Φοῖβος Ἀπόλλων, βῆ δὲ κατ᾽ Οὐλύμποιο καρήνων χωόμενος κῆρ, τόξ᾽ ὤμοισιν ἔχων ἀμφηρεφέα τε φαρέτρην· ἔκλαγξαν δ᾽ ἄρ᾽ ὀιστοὶ ἐπ᾽ ὤμων χωομένοιο, αὐτοῦ κινηθέντος· ὁ δ᾽ ἤιε νυκτὶ ἐοικώς· ἕζετ᾽ ἔπειτ᾽ ἀπάνευθε νεῶν, μετὰ δ᾽ ἰὸν ἕηκε· δεινὴ δὲ κλαγγὴ γένετ᾽ ἀργυρέοιο βιοῖο· οὐρῆας μὲν πρῶτον ἐπῴχετο καὶ κύνας ἀργούς, αὐτὰρ ἔπειτ᾽ αὐτοῖσι βέλος ἐχεπευκὲς ἐφιεὶς βάλλ᾽· αἰεὶ δὲ πυραὶ νεκύων καίοντο θαμειαί. Ἐννῆμαρ μὲν ἀνὰ στρατὸν ᾤχετο κῆλα θεοῖο, τῇ δεκάτῃ δ᾽ ἀγορὴν δὲ καλέσσατο λαὸν Ἀχιλλεύς· τῷ γὰρ ἐπὶ φρεσὶ θῆκε θεὰ λευκώλενος Ἥρη· κήδετο γὰρ Δαναῶν, ὅτι ῥα θνήσκοντας ὁρᾶτο· οἳ δ᾽ ἐπεὶ οὖν ἤγερθεν ὁμηγερέες τ᾽ ἐγένοντο, τοῖσι δ᾽ ἀνιστάμενος μετέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· «Ἀτρεΐδη, νῦν ἄμμε παλιμπλαγχθέντας ὀίω ἂψ ἀπονοστήσειν, εἴ κεν θάνατόν γε φύγοιμεν, εἰ δὴ ὁμοῦ πόλεμός τε δαμᾷ καὶ λοιμὸς Ἀχαιούς· ἀλλ᾽ ἄγε δή τινα μάντιν ἐρείομεν ἢ ἱερῆα, ἢ καὶ ὀνειροπόλον, καὶ γάρ τ᾽ ὄναρ ἐκ Διός ἐστιν, ὅς κ᾽ εἴποι ὅ τι τόσσον ἐχώσατο Φοῖβος Ἀπόλλων, εἴ ταρ ὅ γ᾽ εὐχωλῆς ἐπιμέμφεται ἠδ᾽ ἑκατόμβης, αἴ κέν πως ἀρνῶν κνίσης αἰγῶν τε τελείων βούλεται ἀντιάσας ἡμῖν ἀπὸ λοιγὸν ἀμῦναι.» Ἤτοι ὅ γ᾽ ὣς εἰπὼν κατ᾽ ἄρ᾽ ἕζετο· τοῖσι δ᾽ ἀνέστη Κάλχας Θεστορίδης, οἰωνοπόλων ὄχ᾽ ἄριστος, ὃς ᾔδη τά τ᾽ ἐόντα τά τ᾽ ἐσσόμενα πρό τ᾽ ἐόντα, καὶ νήεσσ᾽ ἡγήσατ᾽ Ἀχαιῶν Ἴλιον εἴσω ἣν διὰ μαντοσύνην, τήν οἱ πόρε Φοῖβος Ἀπόλλων· ὅ σφιν ἐὺ φρονέων ἀγορήσατο καὶ μετέειπεν· «Ὦ Ἀχιλεῦ, κέλεαί με, Διῒ φίλε, μυθήσασθαι μῆνιν Ἀπόλλωνος ἑκατηβελέταο ἄνακτος· τοὶ γὰρ ἐγὼν ἐρέω· σὺ δὲ σύνθεο καί μοι ὄμοσσον ἦ μέν μοι πρόφρων ἔπεσιν καὶ χερσὶν ἀρήξειν· ἦ γὰρ ὀίομαι ἄνδρα χολωσέμεν, ὃς μέγα πάντων Ἀργείων κρατέει καί οἱ πείθονται Ἀχαιοί· κρείσσων γὰρ βασιλεὺς ὅτε χώσεται ἀνδρὶ χέρηι· εἴ περ γάρ τε χόλον γε καὶ αὐτῆμαρ καταπέψῃ, ἀλλά τε καὶ μετόπισθεν ἔχει κότον, ὄφρα τελέσσῃ, ἐν στήθεσσιν ἑοῖσι· σὺ δὲ φράσαι εἴ με σαώσεις.» Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· «Θαρσήσας μάλα εἰπὲ θεοπρόπιον ὅ τι οἶσθα· οὐ μὰ γὰρ Ἀπόλλωνα Διῒ φίλον, ᾧ τε σὺ, Κάλχαν, εὐχόμενος Δαναοῖσι θεοπροπίας ἀναφαίνεις, οὔ τις ἐμεῦ ζῶντος καὶ ἐπὶ χθονὶ δερκομένοιο σοὶ κοίλῃς παρὰ νηυσὶ βαρείας χεῖρας ἐποίσει συμπάντων Δαναῶν, οὐδ᾽ ἢν Ἀγαμέμνονα εἴπῃς, ὃς νῦν πολλὸν ἄριστος Ἀχαιῶν εὔχεται εἶναι.» Καὶ τότε δὴ θάρσησε καὶ ηὔδα μάντις ἀμύμων· «Οὔ τ᾽ ἄρ ὅ γ᾽ εὐχωλῆς ἐπιμέμφεται οὐδ᾽ ἑκατόμβης, ἀλλ᾽ ἕνεκ᾽ ἀρητῆρος, ὃν ἠτίμησ᾽ Ἀγαμέμνων, οὐδ᾽ ἀπέλυσε θύγατρα καὶ οὐκ ἀπεδέξατ᾽ ἄποινα· τοὔνεκ᾽ ἄρ᾽ ἄλγε᾽ ἔδωκεν ἑκηβόλος ἠδ᾽ ἔτι δώσει, οὐδ᾽ ὅ γε πρὶν Δαναοῖσιν ἀεικέα λοιγὸν ἀπώσει πρίν γ᾽ ἀπὸ πατρὶ φίλῳ δόμεναι ἑλικώπιδα κούρην ἀπριάτην ἀνάποινον, ἄγειν θ᾽ ἱερὴν ἑκατόμβην ἐς Χρύσην· τότε κέν μιν ἱλασσάμενοι πεπίθοιμεν.» Ἤτοι ὅ γ᾽ ὣς εἰπὼν κατ᾽ ἄρ᾽ ἕζετο· τοῖσι δ᾽ ἀνέστη ἥρως Ἀτρεΐδης εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων ἀχνύμενος· μένεος δὲ μέγα φρένες ἀμφιμέλαιναι πίμπλαντ᾽, ὄσσε δέ οἱ πυρὶ λαμπετόωντι ἐΐκτην· Κάλχαντα πρώτιστα κάκ᾽ ὀσσόμενος προσέειπε· «Μάντι κακῶν οὐ πώ ποτέ μοι τὸ κρήγυον εἶπας· αἰεί τοι τὰ κάκ᾽ ἐστὶ φίλα φρεσὶ μαντεύεσθαι, ἐσθλὸν δ᾽ οὔτέ τί πω εἶπας ἔπος οὔτ᾽ ἐτέλεσσας· καὶ νῦν ἐν Δαναοῖσι θεοπροπέων ἀγορεύεις ὡς δὴ τοῦδ᾽ ἕνεκά σφιν ἑκηβόλος ἄλγεα τεύχει, οὕνεκ᾽ ἐγὼ κούρης Χρυσηΐδος ἀγλά᾽ ἄποινα οὐκ ἔθελον δέξασθαι, ἐπεὶ πολὺ βούλομαι αὐτὴν οἴκοι ἔχειν· καὶ γάρ ῥα Κλυταιμνήστρης προβέβουλα κουριδίης ἀλόχου, ἐπεὶ οὔ ἑθέν ἐστι χερείων, οὐ δέμας οὐδὲ φυήν, οὔτ᾽ ἂρ φρένας οὔτέ τι ἔργα. ἀλλὰ καὶ ὧς ἐθέλω δόμεναι πάλιν εἰ τό γ᾽ ἄμεινον· βούλομ᾽ ἐγὼ λαὸν σῶν ἔμμεναι ἢ ἀπολέσθαι· αὐτὰρ ἐμοὶ γέρας αὐτίχ᾽ ἑτοιμάσατ᾽ ὄφρα μὴ οἶος Ἀργείων ἀγέραστος ἔω, ἐπεὶ οὐδὲ ἔοικε· λεύσσετε γὰρ τό γε πάντες ὅ μοι γέρας ἔρχεται ἄλλῃ.» Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς· «Ἀτρεΐδη κύδιστε, φιλοκτεανώτατε πάντων, πῶς γάρ τοι δώσουσι γέρας μεγάθυμοι Ἀχαιοί; οὐδέ τί που ἴδμεν ξυνήϊα κείμενα πολλά· ἀλλὰ τὰ μὲν πολίων ἐξεπράθομεν, τὰ δέδασται, λαοὺς δ᾽ οὐκ ἐπέοικε παλίλλογα ταῦτ᾽ ἐπαγείρειν. ἀλλὰ σὺ μὲν νῦν τῆνδε θεῷ πρόες· αὐτὰρ Ἀχαιοὶ τριπλῇ τετραπλῇ τ᾽ ἀποτείσομεν, αἴ κέ ποθι Ζεὺς δῷσι πόλιν Τροίην εὐτείχεον ἐξαλαπάξαι.» Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη κρείων Ἀγαμέμνων· «Μὴ δ᾽ οὕτως ἀγαθός περ ἐὼν θεοείκελ᾽ Ἀχιλλεῦ κλέπτε νόῳ, ἐπεὶ οὐ παρελεύσεαι οὐδέ με πείσεις. ἦ ἐθέλεις ὄφρ᾽ αὐτὸς ἔχῃς γέρας, αὐτὰρ ἔμ᾽ αὔτως ἧσθαι δευόμενον, κέλεαι δέ με τῆνδ᾽ ἀποδοῦναι; ἀλλ᾽ εἰ μὲν δώσουσι γέρας μεγάθυμοι Ἀχαιοὶ ἄρσαντες κατὰ θυμὸν ὅπως ἀντάξιον ἔσται· εἰ δέ κε μὴ δώωσιν ἐγὼ δέ κεν αὐτὸς ἕλωμαι ἢ τεὸν ἢ Αἴαντος ἰὼν γέρας, ἢ Ὀδυσῆος ἄξω ἑλών· ὃ δέ κεν κεχολώσεται ὅν κεν ἵκωμαι. Ἀλλ᾽ ἤτοι μὲν ταῦτα μεταφρασόμεσθα καὶ αὖτις, νῦν δ᾽ ἄγε νῆα μέλαιναν ἐρύσσομεν εἰς ἅλα δῖαν, ἐν δ᾽ ἐρέτας ἐπιτηδὲς ἀγείρομεν, ἐς δ᾽ ἑκατόμβην θείομεν, ἂν δ᾽ αὐτὴν Χρυσηΐδα καλλιπάρῃον βήσομεν· εἷς δέ τις ἀρχὸς ἀνὴρ βουληφόρος ἔστω, ἢ Αἴας ἢ Ἰδομενεὺς ἢ δῖος Ὀδυσσεὺς ἠὲ σὺ Πηλεΐδη πάντων ἐκπαγλότατ᾽ ἀνδρῶν, ὄφρ᾽ ἥμιν ἑκάεργον ἱλάσσεαι ἱερὰ ῥέξας.» Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· «Ὤ μοι, ἀναιδείην ἐπιειμένε κερδαλεόφρον πῶς τίς τοι πρόφρων ἔπεσιν πείθηται Ἀχαιῶν ἢ ὁδὸν ἐλθέμεναι ἢ ἀνδράσιν ἶφι μάχεσθαι; οὐ γὰρ ἐγὼ Τρώων ἕνεκ᾽ ἤλυθον αἰχμητάων δεῦρο μαχησόμενος, ἐπεὶ οὔ τί μοι αἴτιοί εἰσιν· οὐ γὰρ πώποτ᾽ ἐμὰς βοῦς ἤλασαν οὐδὲ μὲν ἵππους, οὐδέ ποτ᾽ ἐν Φθίῃ ἐριβώλακι βωτιανείρῃ καρπὸν ἐδηλήσαντ᾽, ἐπεὶ ἦ μάλα πολλὰ μεταξὺ οὔρεά τε σκιόεντα θάλασσά τε ἠχήεσσα· ἀλλὰ σοὶ ὦ μέγ᾽ ἀναιδὲς ἅμ᾽ ἑσπόμεθ᾽ ὄφρα σὺ χαίρῃς, τιμὴν ἀρνύμενοι Μενελάῳ σοί τε κυνῶπα πρὸς Τρώων· τῶν οὔ τι μετατρέπῃ οὐδ᾽ ἀλεγίζεις· καὶ δή μοι γέρας αὐτὸς ἀφαιρήσεσθαι ἀπειλεῖς, ᾧ ἔπι πολλὰ μόγησα, δόσαν δέ μοι υἷες Ἀχαιῶν. οὐ μὲν σοί ποτε ἶσον ἔχω γέρας ὁππότ᾽ Ἀχαιοὶ Τρώων ἐκπέρσωσ᾽ εὖ ναιόμενον πτολίεθρον· ἀλλὰ τὸ μὲν πλεῖον πολυάϊκος πολέμοιο χεῖρες ἐμαὶ διέπουσ᾽· ἀτὰρ ἤν ποτε δασμὸς ἵκηται, σοὶ τὸ γέρας πολὺ μεῖζον, ἐγὼ δ᾽ ὀλίγον τε φίλον τε ἔρχομ᾽ ἔχων ἐπὶ νῆας, ἐπεί κε κάμω πολεμίζων. νῦν δ᾽ εἶμι Φθίην δ᾽, ἐπεὶ ἦ πολὺ φέρτερόν ἐστιν οἴκαδ᾽ ἴμεν σὺν νηυσὶ κορωνίσιν, οὐδέ σ᾽ ὀΐω ἐνθάδ᾽ ἄτιμος ἐὼν ἄφενος καὶ πλοῦτον ἀφύξειν.» Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· «Φεῦγε μάλ᾽, εἴ τοι θυμὸς ἐπέσσυται, οὐδέ σ᾽ ἔγωγε λίσσομαι εἵνεκ᾽ ἐμεῖο μένειν· πάρ᾽ ἔμοιγε καὶ ἄλλοι οἵ κέ με τιμήσουσι, μάλιστα δὲ μητίετα Ζεύς. ἔχθιστος δέ μοί ἐσσι διοτρεφέων βασιλήων· αἰεὶ γάρ τοι ἔρις τε φίλη πόλεμοί τε μάχαι τε· εἰ μάλα καρτερός ἐσσι, θεός που σοὶ τό γ᾽ ἔδωκεν· οἴκαδ᾽ ἰὼν σὺν νηυσί τε σῇς καὶ σοῖς ἑτάροισι Μυρμιδόνεσσιν ἄνασσε, σέθεν δ᾽ ἐγὼ οὐκ ἀλεγίζω, οὐδ᾽ ὄθομαι κοτέοντος· ἀπειλήσω δέ τοι ὧδε· ὡς ἔμ᾽ ἀφαιρεῖται Χρυσηΐδα Φοῖβος Ἀπόλλων, τὴν μὲν ἐγὼ σὺν νηΐ τ᾽ ἐμῇ καὶ ἐμοῖς ἑτάροισι πέμψω, ἐγὼ δέ κ᾽ ἄγω Βρισηΐδα καλλιπάρῃον αὐτὸς ἰὼν κλισίην δὲ τὸ σὸν γέρας ὄφρ᾽ ἐῢ εἰδῇς ὅσσον φέρτερός εἰμι σέθεν, στυγέῃ δὲ καὶ ἄλλος ἶσον ἐμοὶ φάσθαι καὶ ὁμοιωθήμεναι ἄντην.» Ὣς φάτο· Πηλεΐωνι δ᾽ ἄχος γένετ᾽, ἐν δέ οἱ ἦτορ στήθεσσιν λασίοισι διάνδιχα μερμήριξεν, ἢ ὅ γε φάσγανον ὀξὺ ἐρυσσάμενος παρὰ μηροῦ τοὺς μὲν ἀναστήσειεν, ὃ δ᾽ Ἀτρεΐδην ἐναρίζοι, ἦε χόλον παύσειεν ἐρητύσειέ τε θυμόν. ἧος ὃ ταῦθ᾽ ὥρμαινε κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμόν, ἕλκετο δ᾽ ἐκ κολεοῖο μέγα ξίφος, ἦλθε δ᾽ Ἀθήνη οὐρανόθεν· πρὸ γὰρ ἧκε θεὰ λευκώλενος Ἥρη ἄμφω ὁμῶς θυμῷ φιλέουσά τε κηδομένη τε· στῆ δ᾽ ὄπιθεν, ξανθῆς δὲ κόμης ἕλε Πηλεΐωνα οἴῳ φαινομένη· τῶν δ᾽ ἄλλων οὔ τις ὁρᾶτο· θάμβησεν δ᾽ Ἀχιλεύς, μετὰ δ᾽ ἐτράπετ᾽, αὐτίκα δ᾽ ἔγνω Παλλάδ᾽ Ἀθηναίην· δεινὼ δέ οἱ ὄσσε φάανθεν· καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· «Τίπτ᾽ αὖτ᾽ αἰγιόχοιο Διὸς τέκος εἰλήλουθας; ἦ ἵνα ὕβριν ἴδῃ Ἀγαμέμνονος Ἀτρεΐδαο; ἀλλ᾽ ἔκ τοι ἐρέω, τὸ δὲ καὶ τελέεσθαι ὀΐω· ᾗς ὑπεροπλίῃσι τάχ᾽ ἄν ποτε θυμὸν ὀλέσσῃ.» Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· «Ἧλθον ἐγὼ παύσουσα τὸ σὸν μένος, αἴ κε πίθηαι, οὐρανόθεν· πρὸ δέ μ᾽ ἧκε θεὰ λευκώλενος Ἥρη ἄμφω ὁμῶς θυμῷ φιλέουσά τε κηδομένη τε· ἀλλ᾽ ἄγε λῆγ᾽ ἔριδος, μηδὲ ξίφος ἕλκεο χειρί· ἀλλ᾽ ἤτοι ἔπεσιν μὲν ὀνείδισον ὡς ἔσεταί περ· ὧδε γὰρ ἐξερέω, τὸ δὲ καὶ τετελεσμένον ἔσται· καί ποτέ τοι τρὶς τόσσα παρέσσεται ἀγλαὰ δῶρα ὕβριος εἵνεκα τῆσδε· σὺ δ᾽ ἴσχεο, πείθεο δ᾽ ἡμῖν.» Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· «Χρὴ μὲν σφωΐτερόν γε θεὰ ἔπος εἰρύσσασθαι καὶ μάλα περ θυμῷ κεχολωμένον· ὧς γὰρ ἄμεινον· ὅς κε θεοῖς ἐπιπείθηται μάλα τ᾽ ἔκλυον αὐτοῦ.» Ἦ καὶ ἐπ᾽ ἀργυρέῃ κώπῃ σχέθε χεῖρα βαρεῖαν, ἂψ δ᾽ ἐς κουλεὸν ὦσε μέγα ξίφος, οὐδ᾽ ἀπίθησε μύθῳ Ἀθηναίης· ἣ δ᾽ Οὔλυμπον δὲ βεβήκει δώματ᾽ ἐς αἰγιόχοιο Διὸς μετὰ δαίμονας ἄλλους. Πηλεΐδης δ᾽ ἐξαῦτις ἀταρτηροῖς ἐπέεσσιν Ἀτρεΐδην προσέειπε, καὶ οὔ πω λῆγε χόλοιο· «Οἰνοβαρές, κυνὸς ὄμματ᾽ ἔχων, κραδίην δ᾽ ἐλάφοιο, οὔτέ ποτ᾽ ἐς πόλεμον ἅμα λαῷ θωρηχθῆναι οὔτε λόχον δ᾽ ἰέναι σὺν ἀριστήεσσιν Ἀχαιῶν τέτληκας θυμῷ· τὸ δέ τοι κὴρ εἴδεται εἶναι. ἦ πολὺ λώϊόν ἐστι κατὰ στρατὸν εὐρὺν Ἀχαιῶν δῶρ᾽ ἀποαιρεῖσθαι ὅς τις σέθεν ἀντίον εἴπῃ· δημοβόρος βασιλεὺς ἐπεὶ οὐτιδανοῖσιν ἀνάσσεις· ἦ γὰρ ἂν Ἀτρεΐδη νῦν ὕστατα λωβήσαιο. ἀλλ᾽ ἔκ τοι ἐρέω καὶ ἐπὶ μέγαν ὅρκον ὀμοῦμαι· ναὶ μὰ τόδε σκῆπτρον, τὸ μὲν οὔ ποτε φύλλα καὶ ὄζους φύσει, ἐπεὶ δὴ πρῶτα τομὴν ἐν ὄρεσσι λέλοιπεν, οὐδ᾽ ἀναθηλήσει· περὶ γάρ ῥά ἑ χαλκὸς ἔλεψε φύλλά τε καὶ φλοιόν· νῦν αὖτέ μιν υἷες Ἀχαιῶν ἐν παλάμῃς φορέουσι δικασπόλοι, οἵ τε θέμιστας πρὸς Διὸς εἰρύαται· ὃ δέ τοι μέγας ἔσσεται ὅρκος· ἦ ποτ᾽ Ἀχιλλῆος ποθὴ ἵξεται υἷας Ἀχαιῶν σύμπαντας· τότε δ᾽ οὔ τι δυνήσεαι ἀχνύμενός περ χραισμεῖν, εὖτ᾽ ἂν πολλοὶ ὑφ᾽ Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο θνήσκοντες πίπτωσι· σὺ δ᾽ ἔνδοθι θυμὸν ἀμύξεις χωόμενος ὅ τ᾽ ἄριστον Ἀχαιῶν οὐδὲν ἔτισας.» Ὣς φάτο Πηλεΐδης, ποτὶ δὲ σκῆπτρον βάλε γαίῃ χρυσείοις ἥλοισι πεπαρμένον, ἕζετο δ᾽ αὐτός· Ἀτρεΐδης δ᾽ ἑτέρωθεν ἐμήνιε· τοῖσι δὲ Νέστωρ ἡδυεπὴς ἀνόρουσε λιγὺς Πυλίων ἀγορητής, τοῦ καὶ ἀπὸ γλώσσης μέλιτος γλυκίων ῥέεν αὐδή· τῷ δ᾽ ἤδη δύο μὲν γενεαὶ μερόπων ἀνθρώπων ἐφθίαθ᾽, οἵ οἱ πρόσθεν ἅμα τράφεν ἠδ᾽ ἐγένοντο ἐν Πύλῳ ἠγαθέῃ, μετὰ δὲ τριτάτοισιν ἄνασσεν· ὅ σφιν ἐὺ φρονέων ἀγορήσατο καὶ μετέειπεν· «Ὦ πόποι, ἦ μέγα πένθος Ἀχαιΐδα γαῖαν ἱκάνει· ἦ κεν γηθήσαι Πρίαμος Πριάμοιό τε παῖδες ἄλλοι τε Τρῶες μέγα κεν κεχαροίατο θυμῷ εἰ σφῶϊν τάδε πάντα πυθοίατο μαρναμένοιϊν, οἳ περὶ μὲν βουλὴν Δαναῶν, περὶ δ᾽ ἐστὲ μάχεσθαι. ἀλλὰ πίθεσθ᾽· ἄμφω δὲ νεωτέρω ἐστὸν ἐμεῖο· ἤδη γάρ ποτ᾽ ἐγὼ καὶ ἀρείοσιν ἠέ περ ὑμῖν ἀνδράσιν ὡμίλησα, καὶ οὔ ποτέ μ᾽ οἵ γ᾽ ἀθέριζον. οὐ γάρ πω τοίους ἴδον ἀνέρας οὐδὲ ἴδωμαι, οἷον Πειρίθοόν τε Δρύαντά τε ποιμένα λαῶν Καινέα τ᾽ Ἐξάδιόν τε καὶ ἀντίθεον Πολύφημον Θησέα τ᾽ Αἰγεΐδην, ἐπιείκελον ἀθανάτοισι· κάρτιστοι δὴ κεῖνοι ἐπιχθονίων τράφεν ἀνδρῶν· κάρτιστοι μὲν ἔσαν καὶ καρτίστοις ἐμάχοντο φηρσὶν ὀρεσκῴοισι καὶ ἐκπάγλως ἀπόλεσσαν. καὶ μὲν τοῖσιν ἐγὼ μεθομίλεον ἐκ Πύλου ἐλθὼν τηλόθεν ἐξ ἀπίης γαίης· καλέσαντο γὰρ αὐτοί· καὶ μαχόμην κατ᾽ ἔμ᾽ αὐτὸν ἐγώ· κείνοισι δ᾽ ἂν οὔ τις τῶν οἳ νῦν βροτοί εἰσιν ἐπιχθόνιοι μαχέοιτο· καὶ μέν μευ βουλέων ξύνιεν πείθοντό τε μύθῳ· ἀλλὰ πίθεσθε καὶ ὔμμες, ἐπεὶ πείθεσθαι ἄμεινον· μήτε σὺ τόνδ᾽ ἀγαθός περ ἐὼν ἀποαίρεο κούρην, ἀλλ᾽ ἔα ὥς οἱ πρῶτα δόσαν γέρας υἷες Ἀχαιῶν· μήτε σὺ Πηλείδη ᾽θελ᾽ ἐριζέμεναι βασιλῆϊ ἀντιβίην, ἐπεὶ οὔ ποθ᾽ ὁμοίης ἔμμορε τιμῆς σκηπτοῦχος βασιλεύς, ᾧ τε Ζεὺς κῦδος ἔδωκεν. εἰ δὲ σὺ καρτερός ἐσσι θεὰ δέ σε γείνατο μήτηρ, ἀλλ᾽ ὅ γε φέρτερός ἐστιν ἐπεὶ πλεόνεσσιν ἀνάσσει. Ἀτρεΐδη σὺ δὲ παῦε τεὸν μένος· αὐτὰρ ἔγωγε λίσσομ᾽ Ἀχιλλῆϊ μεθέμεν χόλον, ὃς μέγα πᾶσιν ἕρκος Ἀχαιοῖσιν πέλεται πολέμοιο κακοῖο.» Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη κρείων Ἀγαμέμνων· «Ναὶ δὴ ταῦτά γε πάντα γέρον κατὰ μοῖραν ἔειπες· ἀλλ᾽ ὅδ᾽ ἀνὴρ ἐθέλει περὶ πάντων ἔμμεναι ἄλλων, πάντων μὲν κρατέειν ἐθέλει, πάντεσσι δ᾽ ἀνάσσειν, πᾶσι δὲ σημαίνειν, ἅ τιν᾽ οὐ πείσεσθαι ὀΐω· εἰ δέ μιν αἰχμητὴν ἔθεσαν θεοὶ αἰὲν ἐόντες τοὔνεκά οἱ προθέουσιν ὀνείδεα μυθήσασθαι;» Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑποβλήδην ἠμείβετο δῖος Ἀχιλλεύς· «Ἦ γάρ κεν δειλός τε καὶ οὐτιδανὸς καλεοίμην εἰ δὴ σοὶ πᾶν ἔργον ὑπείξομαι ὅττί κεν εἴπῃς· ἄλλοισιν δὴ ταῦτ᾽ ἐπιτέλλεο, μὴ γὰρ ἔμοιγε σήμαιν᾽· οὐ γὰρ ἔγωγ᾽ ἔτι σοὶ πείσεσθαι ὀΐω. ἄλλο δέ τοι ἐρέω, σὺ δ᾽ ἐνὶ φρεσὶ βάλλεο σῇσι· χερσὶ μὲν οὔ τοι ἔγωγε μαχήσομαι εἵνεκα κούρης οὔτε σοὶ οὔτέ τῳ ἄλλῳ, ἐπεί μ᾽ ἀφέλεσθέ γε δόντες· τῶν δ᾽ ἄλλων ἅ μοί ἐστι θοῇ παρὰ νηῒ μελαίνῃ τῶν οὐκ ἄν τι φέροις ἀνελὼν ἀέκοντος ἐμεῖο· εἰ δ᾽ ἄγε μὴν πείρησαι ἵνα γνώωσι καὶ οἷδε· αἶψά τοι αἷμα κελαινὸν ἐρωήσει περὶ δουρί.» Ὣς τώ γ᾽ ἀντιβίοισι μαχεσσαμένω ἐπέεσσιν ἀνστήτην, λῦσαν δ᾽ ἀγορὴν παρὰ νηυσὶν Ἀχαιῶν· Πηλεΐδης μὲν ἐπὶ κλισίας καὶ νῆας ἐΐσας ἤϊε σύν τε Μενοιτιάδῃ καὶ οἷς ἑτάροισιν· Ἀτρεΐδης δ᾽ ἄρα νῆα θοὴν ἅλα δὲ προέρυσσεν, ἐν δ᾽ ἐρέτας ἔκρινεν ἐείκοσιν, ἐς δ᾽ ἑκατόμβην βῆσε θεῷ, ἀνὰ δὲ Χρυσηΐδα καλλιπάρῃον εἷσεν ἄγων· ἐν δ᾽ ἀρχὸς ἔβη πολύμητις Ὀδυσσεύς. Οἳ μὲν ἔπειτ᾽ ἀναβάντες ἐπέπλεον ὑγρὰ κέλευθα, λαοὺς δ᾽ Ἀτρεΐδης ἀπολυμαίνεσθαι ἄνωγεν· οἳ δ᾽ ἀπελυμαίνοντο καὶ εἰς ἅλα λύματα βάλλον, ἕρδον δ᾽ Ἀπόλλωνι τεληέσσας ἑκατόμβας ταύρων ἠδ᾽ αἰγῶν παρὰ θῖν᾽ ἁλὸς ἀτρυγέτοιο· κνίση δ᾽ οὐρανὸν ἷκεν ἑλισσομένη περὶ καπνῷ. Ὣς οἳ μὲν τὰ πένοντο κατὰ στρατόν· οὐδ᾽ Ἀγαμέμνων λῆγ᾽ ἔριδος τὴν πρῶτον ἐπηπείλησ᾽ Ἀχιλῆϊ, ἀλλ᾽ ὅ γε Ταλθύβιόν τε καὶ Εὐρυβάτην προσέειπε, τώ οἱ ἔσαν κήρυκε καὶ ὀτρηρὼ θεράποντε· «Ἔρχεσθον κλισίην Πηληϊάδεω Ἀχιλῆος· χειρὸς ἑλόντ᾽ ἀγέμεν Βρισηΐδα καλλιπάρῃον· εἰ δέ κε μὴ δώῃσιν ἐγὼ δέ κεν αὐτὸς ἕλωμαι ἐλθὼν σὺν πλεόνεσσι· τό οἱ καὶ ῥίγιον ἔσται.» Ὣς εἰπὼν προΐει, κρατερὸν δ᾽ ἐπὶ μῦθον ἔτελλε· τὼ δ᾽ ἀέκοντε βάτην παρὰ θῖν᾽ ἁλὸς ἀτρυγέτοιο, Μυρμιδόνων δ᾽ ἐπί τε κλισίας καὶ νῆας ἱκέσθην, τὸν δ᾽ εὗρον παρά τε κλισίῃ καὶ νηῒ μελαίνῃ ἥμενον· οὐδ᾽ ἄρα τώ γε ἰδὼν γήθησεν Ἀχιλλεύς. τὼ μὲν ταρβήσαντε καὶ αἰδομένω βασιλῆα στήτην, οὐδέ τί μιν προσεφώνεον οὐδ᾽ ἐρέοντο· αὐτὰρ ὃ ἔγνω ᾗσιν ἐνὶ φρεσὶ φώνησέν τε· «Χαίρετε, κήρυκες, Διὸς ἄγγελοι ἠδὲ καὶ ἀνδρῶν, ἆσσον ἴτ᾽· οὔ τί μοι ὔμμες ἐπαίτιοι ἀλλ᾽ Ἀγαμέμνων, ὃ σφῶϊ προΐει Βρισηΐδος εἵνεκα κούρης. ἀλλ᾽ ἄγε διογενὲς Πατρόκλεες ἔξαγε κούρην καί σφωϊν δὸς ἄγειν· τὼ δ᾽ αὐτὼ μάρτυροι ἔστων πρός τε θεῶν μακάρων πρός τε θνητῶν ἀνθρώπων καὶ πρὸς τοῦ βασιλῆος ἀπηνέος εἴ ποτε δ᾽ αὖτε χρειὼ ἐμεῖο γένηται ἀεικέα λοιγὸν ἀμῦναι τοῖς ἄλλοις· ἦ γὰρ ὅ γ᾽ ὀλοιῇσι φρεσὶ θύει, οὐδέ τι οἶδε νοῆσαι ἅμα πρόσσω καὶ ὀπίσσω, ὅππως οἱ παρὰ νηυσὶ σόοι μαχέοιντο Ἀχαιοί.» Ὣς φάτο, Πάτροκλος δὲ φίλῳ ἐπεπείθεθ᾽ ἑταίρῳ, ἐκ δ᾽ ἄγαγε κλισίης Βρισηΐδα καλλιπάρῃον, δῶκε δ᾽ ἄγειν· τὼ δ᾽ αὖτις ἴτην παρὰ νῆας Ἀχαιῶν· ἣ δ᾽ ἀέκουσ᾽ ἅμα τοῖσι γυνὴ κίεν· αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς δακρύσας ἑτάρων ἄφαρ ἕζετο νόσφι λιασθείς, θῖν᾽ ἔφ᾽ ἁλὸς πολιῆς, ὁρόων ἐπ᾽ ἀπείρονα πόντον· πολλὰ δὲ μητρὶ φίλῃ ἠρήσατο χεῖρας ὀρεγνύς· «Μῆτερ ἐπεί μ᾽ ἔτεκές γε μινυνθάδιόν περ ἐόντα, τιμήν πέρ μοι ὄφελλεν Ὀλύμπιος ἐγγυαλίξαι Ζεὺς ὑψιβρεμέτης· νῦν δ᾽ οὐδέ με τυτθὸν ἔτισεν· ἦ γάρ μ᾽ Ἀτρεΐδης εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων ἠτίμησεν· ἑλὼν γὰρ ἔχει γέρας αὐτὸς ἀπούρας.» Ὣς φάτο δάκρυ χέων, τοῦ δ᾽ ἔκλυε πότνια μήτηρ ἡμένη ἐν βένθεσσιν ἁλὸς παρὰ πατρὶ γέροντι· καρπαλίμως δ᾽ ἀνέδυ πολιῆς ἁλὸς ἠΰτ᾽ ὀμίχλη, καί ῥα πάροιθ᾽ αὐτοῖο καθέζετο δάκρυ χέοντος, χειρί τέ μιν κατέρεξεν ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· «Τέκνον, τί κλαίεις; τί δέ σε φρένας ἵκετο πένθος; ἐξαύδα, μὴ κεῦθε νόῳ, ἵνα εἴδομεν ἄμφω.» Τὴν δὲ βαρὺ στενάχων προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· «Οἶσθα· τί ἤ τοι ταῦτα ἰδυίῃ πάντ᾽ ἀγορεύω; ᾠχόμεθ᾽ ἐς Θήβην ἱερὴν πόλιν Ἠετίωνος, τὴν δὲ διεπράθομέν τε καὶ ἤγομεν ἐνθάδε πάντα· καὶ τὰ μὲν εὖ δάσσαντο μετὰ σφίσιν υἷες Ἀχαιῶν, ἐκ δ᾽ ἕλον Ἀτρεΐδῃ Χρυσηΐδα καλλιπάρῃον. Χρύσης δ᾽ αὖθ᾽ ἱερεὺς ἑκατηβόλου Ἀπόλλωνος ἦλθε θοὰς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων λυσόμενός τε θύγατρα φέρων τ᾽ ἀπερείσι᾽ ἄποινα, στέμματ᾽ ἔχων ἐν χερσὶν ἑκηβόλου Ἀπόλλωνος χρυσέῳ ἀνὰ σκήπτρῳ, καὶ λίσσετο πάντας Ἀχαιούς, Ἀτρεΐδα δὲ μάλιστα δύω κοσμήτορε λαῶν. ἔνθ᾽ ἄλλοι μὲν πάντες ἐπευφήμησαν Ἀχαιοὶ αἰδεῖσθαί θ᾽ ἱερῆα καὶ ἀγλαὰ δέχθαι ἄποινα· ἀλλ᾽ οὐκ Ἀτρεΐδῃ Ἀγαμέμνονι ἥνδανε θυμῷ, ἀλλὰ κακῶς ἀφίει, κρατερὸν δ᾽ ἐπὶ μῦθον ἔτελλε· χωόμενος δ᾽ ὁ γέρων πάλιν ᾤχετο· τοῖο δ᾽ Ἀπόλλων εὐξαμένου ἤκουσεν, ἐπεὶ μάλα οἱ φίλος ἦεν, ἧκε δ᾽ ἐπ᾽ Ἀργείοισι κακὸν βέλος· οἳ δέ νυ λαοὶ θνῇσκον ἐπασσύτεροι, τὰ δ᾽ ἐπῴχετο κῆλα θεοῖο πάντῃ ἀνὰ στρατὸν εὐρὺν Ἀχαιῶν· ἄμμι δὲ μάντις εὖ εἰδὼς ἀγόρευε θεοπροπίας Ἑκάτοιο. αὐτίκ᾽ ἐγὼ πρῶτος κελόμην θεὸν ἱλάσκεσθαι· Ἀτρεΐωνα δ᾽ ἔπειτα χόλος λάβεν, αἶψα δ᾽ ἀναστὰς ἠπείλησεν μῦθον ὃ δὴ τετελεσμένος ἐστί· τὴν μὲν γὰρ σὺν νηῒ θοῇ ἑλίκωπες Ἀχαιοὶ ἐς Χρύσην πέμπουσιν, ἄγουσι δὲ δῶρα ἄνακτι· τὴν δὲ νέον κλισίηθεν ἔβαν κήρυκες ἄγοντες κούρην Βρισῆος τήν μοι δόσαν υἷες Ἀχαιῶν. ἀλλὰ σὺ εἰ δύνασαί γε περίσχεο παιδὸς ἑῆος· ἐλθοῦσ᾽ Οὔλυμπον δὲ Δία λίσαι, εἴ ποτε δή τι ἢ ἔπει ὤνησας κραδίην Διὸς ἠὲ καὶ ἔργῳ. πολλάκι γάρ σεο πατρὸς ἐνὶ μεγάροισιν ἄκουσα εὐχομένης ὅτ᾽ ἔφησθα κελαινεφέϊ Κρονίωνι οἴη ἐν ἀθανάτοισιν ἀεικέα λοιγὸν ἀμῦναι, ὁππότε μιν ξυνδῆσαι Ὀλύμπιοι ἤθελον ἄλλοι Ἥρη τ᾽ ἠδὲ Ποσειδάων καὶ Παλλὰς Ἀθήνη· ἀλλὰ σὺ τόν γ᾽ ἐλθοῦσα θεὰ ὑπελύσαο δεσμῶν, ὦχ᾽ ἑκατόγχειρον καλέσασ᾽ ἐς μακρὸν Ὄλυμπον, ὃν Βριάρεων καλέουσι θεοί, ἄνδρες δέ τε πάντες Αἰγαίων᾽ — ὃ γὰρ αὖτε βίην οὗ πατρὸς ἀμείνων — ὅς ῥα παρὰ Κρονίωνι καθέζετο κύδεϊ γαίων· τὸν καὶ ὑπέδεισαν μάκαρες θεοὶ οὐδ᾽ ἔτ᾽ ἔδησαν. τῶν νῦν μιν μνήσασα παρέζεο καὶ λαβὲ γούνων αἴ κέν πως ἐθέλῃσιν ἐπὶ Τρώεσσιν ἀρῆξαι, τοὺς δὲ κατὰ πρύμνας τε καὶ ἀμφ᾽ ἅλα ἔλσαι Ἀχαιοὺς κτεινομένους, ἵνα πάντες ἐπαύρωνται βασιλῆος, γνῷ δὲ καὶ Ἀτρεΐδης εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων ἣν ἄτην ὅ τ᾽ ἄριστον Ἀχαιῶν οὐδὲν ἔτισεν.» Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Θέτις κατὰ δάκρυ χέουσα· «Ὤ μοι τέκνον ἐμόν, τί νύ σ᾽ ἔτρεφον αἰνὰ τεκοῦσα; αἴθ᾽ ὄφελες παρὰ νηυσὶν ἀδάκρυτος καὶ ἀπήμων ἧσθαι, ἐπεί νύ τοι αἶσα μίνυνθά περ οὔ τι μάλα δήν· νῦν δ᾽ ἅμα τ᾽ ὠκύμορος καὶ ὀϊζυρὸς περὶ πάντων ἔπλεο· τώ σε κακῇ αἴσῃ τέκον ἐν μεγάροισι. τοῦτο δέ τοι ἐρέουσα ἔπος Διὶ τερπικεραύνῳ εἶμ᾽ αὐτὴ πρὸς Ὄλυμπον ἀγάννιφον αἴ κε πίθηται. ἀλλὰ σὺ μὲν νῦν νηυσὶ παρήμενος ὠκυπόροισι μήνι᾽ Ἀχαιοῖσιν, πολέμου δ᾽ ἀποπαύεο πάμπαν· Ζεὺς γὰρ ἐς Ὠκεανὸν μετ᾽ ἀμύμονας Αἰθιοπῆας χθιζὸς ἔβη κατὰ δαῖτα, θεοὶ δ᾽ ἅμα πάντες ἕποντο· δωδεκάτῃ δέ τοι αὖτις ἐλεύσεται Οὔλυμπον δέ, καὶ τότ᾽ ἔπειτά τοι εἶμι Διὸς ποτὶ χαλκοβατὲς δῶ, καί μιν γουνάσομαι καί μιν πείσεσθαι ὀΐω.» Ὣς ἄρα φωνήσασ᾽ ἀπεβήσετο, τὸν δὲ λίπ᾽ αὐτοῦ χωόμενον κατὰ θυμὸν ἐϋζώνοιο γυναικὸς τήν ῥα βίῃ ἀέκοντος ἀπηύρων· αὐτὰρ Ὀδυσσεὺς ἐς Χρύσην ἵκανεν ἄγων ἱερὴν ἑκατόμβην. οἳ δ᾽ ὅτε δὴ λιμένος πολυβενθέος ἐντὸς ἵκοντο ἱστία μὲν στείλαντο, θέσαν δ᾽ ἐν νηῒ μελαίνῃ, ἱστὸν δ᾽ ἱστοδόκῃ πέλασαν προτόνοισιν ὑφέντες καρπαλίμως, τὴν δ᾽ εἰς ὅρμον προέρεσσαν ἐρετμοῖς. ἐκ δ᾽ εὐνὰς ἔβαλον, κατὰ δὲ πρυμνήσι᾽ ἔδησαν· ἐκ δὲ καὶ αὐτοὶ βαῖνον ἐπὶ ῥηγμῖνι θαλάσσης, ἐκ δ᾽ ἑκατόμβην βῆσαν ἑκηβόλῳ Ἀπόλλωνι· ἐκ δὲ Χρυσηῒς νηὸς βῆ ποντοπόροιο. τὴν μὲν ἔπειτ᾽ ἐπὶ βωμὸν ἄγων πολύμητις Ὀδυσσεὺς πατρὶ φίλῳ ἐν χερσὶ τίθει καί μιν προσέειπεν· «Ὤ Χρύση, πρό μ᾽ ἔπεμψεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων παῖδά τε σοὶ ἀγέμεν, Φοίβῳ θ᾽ ἱερὴν ἑκατόμβην ῥέξαι ὑπὲρ Δαναῶν ὄφρ᾽ ἱλασόμεσθα ἄνακτα, ὃς νῦν Ἀργείοισι πολύστονα κήδε᾽ ἐφῆκεν.» Ὣς εἰπὼν ἐν χερσὶ τίθει, ὃ δὲ δέξατο χαίρων παῖδα φίλην· τοὶ δ᾽ ὦκα θεῷ ἱερὴν ἑκατόμβην ἑξείης ἔστησαν ἐΰδμητον περὶ βωμόν, χερνίψαντο δ᾽ ἔπειτα καὶ οὐλοχύτας ἀνέλοντο. τοῖσιν δὲ Χρύσης μεγάλ᾽ εὔχετο χεῖρας ἀνασχών· «Κλῦθί μευ ἀργυρότοξ᾽, ὃς Χρύσην ἀμφιβέβηκας Κίλλάν τε ζαθέην Τενέδοιό τε ἶφι ἀνάσσεις· ἦ μὲν δή ποτ᾽ ἐμεῦ πάρος ἔκλυες εὐξαμένοιο, τίμησας μὲν ἐμέ, μέγα δ᾽ ἴψαο λαὸν Ἀχαιῶν· ἠδ᾽ ἔτι καὶ νῦν μοι τόδ᾽ ἐπικρήηνον ἐέλδωρ· ἤδη νῦν Δαναοῖσιν ἀεικέα λοιγὸν ἄμυνον.» Ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος, τοῦ δ᾽ ἔκλυε Φοῖβος Ἀπόλλων. αὐτὰρ ἐπεί ῥ᾽ εὔξαντο καὶ οὐλοχύτας προβάλοντο, αὐέρυσαν μὲν πρῶτα καὶ ἔσφαξαν καὶ ἔδειραν, μηρούς τ᾽ ἐξέταμον κατά τε κνίσῃ ἐκάλυψαν δίπτυχα ποιήσαντες, ἐπ᾽ αὐτῶν δ᾽ ὠμοθέτησαν· καῖε δ᾽ ἐπὶ σχίζῃς ὁ γέρων, ἐπὶ δ᾽ αἴθοπα οἶνον λεῖβε· νέοι δὲ παρ᾽ αὐτὸν ἔχον πεμπώβολα χερσίν. αὐτὰρ ἐπεὶ κατὰ μῆρε κάη καὶ σπλάγχνα πάσαντο, μίστυλλόν τ᾽ ἄρα τἆλλα καὶ ἀμφ᾽ ὀβελοῖσιν ἔπειραν, ὤπτησάν τε περιφραδέως, ἐρύσαντό τε πάντα. αὐτὰρ ἐπεὶ παύσαντο πόνου τετύκοντό τε δαῖτα δαίνυντ᾽, οὐδέ τι θυμὸς ἐδεύετο δαιτὸς ἐΐσης. αὐτὰρ ἐπεὶ πόσιος καὶ ἐδητύος ἐξ ἔρον ἕντο, κοῦροι μὲν κρητῆρας ἐπεστέψαντο ποτοῖο, νώμησαν δ᾽ ἄρα πᾶσιν ἐπαρξάμενοι δεπάεσσιν· οἳ δὲ πανημέριοι μολπῇ θεὸν ἱλάσκοντο καλὸν ἀείδοντες παιήονα κοῦροι Ἀχαιῶν μέλποντες ἑκάεργον· ὃ δὲ φρένα τέρπετ᾽ ἀκούων. Ἦμος δ᾽ ἠέλιος κατέδυ καὶ ἐπὶ κνέφας ἦλθε, δὴ τότε κοιμήσαντο παρὰ πρυμνήσια νηός· ἦμος δ᾽ ἠριγένεια φάνη ῥοδοδάκτυλος Ἠώς, καὶ τότ᾽ ἔπειτ᾽ ἀνάγοντο μετὰ στρατὸν εὐρὺν Ἀχαιῶν· τοῖσιν δ᾽ ἴκμενον οὖρον ἵει ἑκάεργος Ἀπόλλων· οἳ δ᾽ ἱστὸν στήσαντ᾽ ἀνά θ᾽ ἱστία λευκὰ πέτασσαν, ἐν δ᾽ ἄνεμος πρῆσεν μέσον ἱστίον, ἀμφὶ δὲ κῦμα στείρῃ πορφύρεον μεγάλ᾽ ἴαχε νηὸς ἰούσης· ἣ δ᾽ ἔθεεν κατὰ κῦμα διαπρήσσουσα κέλευθον. αὐτὰρ ἐπεί ῥ᾽ ἵκοντο κατὰ στρατὸν εὐρὺν Ἀχαιῶν, νῆα μὲν οἵ γε μέλαιναν ἐπ᾽ ἠπείροιο ἔρυσσαν ὑψοῦ ἐπὶ ψαμάθοις, ὑπὸ δ᾽ ἕρματα μακρὰ τάνυσσαν· αὐτοὶ δ᾽ ἐσκίδναντο κατὰ κλισίας τε νέας τε. Αὐτὰρ ὃ μήνιε νηυσὶ παρήμενος ὠκυπόροισι διογενὴς Πηλῆος υἱὸς πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· οὔτέ ποτ᾽ εἰς ἀγορὴν πωλέσκετο κυδιάνειραν οὔτέ ποτ᾽ ἐς πόλεμον, ἀλλὰ φθινύθεσκε φίλον κῆρ αὖθι μένων, ποθέεσκε δ᾽ ἀϋτήν τε πτόλεμόν τε. Ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἐκ τοῖο δυωδεκάτη γένετ᾽ ἠώς, καὶ τότε δὴ πρὸς Ὄλυμπον ἴσαν θεοὶ αἰὲν ἐόντες πάντες ἅμα, Ζεὺς δ᾽ ἦρχε· Θέτις δ᾽ οὐ λήθετ᾽ ἐφετμέων παιδὸς ἑοῦ, ἀλλ᾽ ἥ γ᾽ ἀνεδύσετο κῦμα θαλάσσης. ἠερίη δ᾽ ἀνέβη μέγαν οὐρανὸν Οὔλυμπόν τε. εὗρεν δ᾽ εὐρύοπα Κρονίδην ἄτερ ἥμενον ἄλλων ἀκροτάτῃ κορυφῇ πολυδειράδος Οὐλύμποιο· καί ῥα πάροιθ᾽ αὐτοῖο καθέζετο, καὶ λάβε γούνων σκαιῇ, δεξιτερῇ δ᾽ ἄρ᾽ ὑπ᾽ ἀνθερεῶνος ἑλοῦσα λισσομένη προσέειπε Δία Κρονίωνα ἄνακτα· «Ζεῦ πάτερ, εἴ ποτε δή σε μετ᾽ ἀθανάτοισιν ὄνησα ἢ ἔπει ἢ ἔργῳ, τόδε μοι κρήηνον ἐέλδωρ· τίμησόν μοι υἱὸν ὃς ὠκυμορώτατος ἄλλων ἔπλετ᾽· ἀτάρ μιν νῦν γε ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων ἠτίμησεν· ἑλὼν γὰρ ἔχει γέρας αὐτὸς ἀπούρας. ἀλλὰ σύ πέρ μιν τῖσον Ὀλύμπιε μητίετα Ζεῦ· τόφρα δ᾽ ἐπὶ Τρώεσσι τίθει κράτος ὄφρ᾽ ἂν Ἀχαιοὶ υἱὸν ἐμὸν τίσωσιν ὀφέλλωσίν τέ ἑ τιμῇ.» Ὣς φάτο· τὴν δ᾽ οὔ τι προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς, ἀλλ᾽ ἀκέων δὴν ἧστο· Θέτις δ᾽ ὡς ἥψατο γούνων ὣς ἔχετ᾽ ἐμπεφυυῖα, καὶ εἴρετο δεύτερον αὖτις· «Νημερτὲς μὲν δή μοι ὑπόσχεο καὶ κατάνευσον ἢ ἀπόειπ᾽, ἐπεὶ οὔ τοι ἔπι δέος, ὄφρ᾽ ἐῢ εἰδῶ ὅσσον ἐγὼ μετὰ πᾶσιν ἀτιμοτάτη θεός εἰμι.» Τὴν δὲ μέγ᾽ ὀχθήσας προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· «Ἦ δὴ λοίγια ἔργ᾽ ὅ τέ μ᾽ ἐχθοδοπῆσαι ἐφήσεις Ἥρῃ ὅτ᾽ ἄν μ᾽ ἐρέθῃσιν ὀνειδείοις ἐπέεσσιν· ἣ δὲ καὶ αὔτως μ᾽ αἰεὶ ἐν ἀθανάτοισι θεοῖσι νεικεῖ, καί τέ μέ φησι μάχῃ Τρώεσσιν ἀρήγειν. ἀλλὰ σὺ μὲν νῦν αὖτις ἀπόστιχε μή τι νοήσῃ Ἥρη· ἐμοὶ δέ κε ταῦτα μελήσεται ὄφρα τελέσσω· εἰ δ᾽ ἄγε τοι κεφαλῇ κατανεύσομαι ὄφρα πεποίθῃς· τοῦτο γὰρ ἐξ ἐμέθεν γε μετ᾽ ἀθανάτοισι μέγιστον τέκμωρ· οὐ γὰρ ἐμὸν παλινάγρετον οὐδ᾽ ἀπατηλὸν οὐδ᾽ ἀτελεύτητον ὅ τί κεν κεφαλῇ κατανεύσω.» Ἦ καὶ κυανέῃσιν ἐπ᾽ ὀφρύσι νεῦσε Κρονίων· ἀμβρόσιαι δ᾽ ἄρα χαῖται ἐπεῤῥώσαντο ἄνακτος κρατὸς ἀπ᾽ ἀθανάτοιο· μέγαν δ᾽ ἐλέλιξεν Ὄλυμπον. Τώ γ᾽ ὣς βουλεύσαντε διέτμαγεν· ἣ μὲν ἔπειτα εἰς ἅλα ἆλτο βαθεῖαν ἀπ᾽ αἰγλήεντος Ὀλύμπου, Ζεὺς δὲ ἑὸν πρὸς δῶμα· θεοὶ δ᾽ ἅμα πάντες ἀνέσταν ἐξ ἑδέων σφοῦ πατρὸς ἐναντίον· οὐδέ τις ἔτλη μεῖναι ἐπερχόμενον, ἀλλ᾽ ἀντίοι ἔσταν ἅπαντες. ὣς ὃ μὲν ἔνθα καθέζετ᾽ ἐπὶ θρόνου· οὐδέ μιν Ἥρη ἠγνοίησεν ἰδοῦσ᾽ ὅτι οἱ συμφράσσατο βουλὰς ἀργυρόπεζα Θέτις θυγάτηρ ἁλίοιο γέροντος. αὐτίκα κερτομίοισι Δία Κρονίωνα προσηύδα· «Τίς δ᾽ αὖ τοι δολομῆτα θεῶν συμφράσσατο βουλάς; αἰεί τοι φίλον ἐστὶν ἐμεῦ ἀπὸ νόσφιν ἐόντα κρυπτάδια φρονέοντα δικαζέμεν· οὐδέ τί πώ μοι πρόφρων τέτληκας εἰπεῖν ἔπος ὅττι νοήσῃς.» Τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε· «Ἥρη, μὴ δὴ πάντας ἐμοὺς ἐπιέλπεο μύθους εἰδήσειν· χαλεποί τοι ἔσοντ᾽ ἀλόχῳ περ ἐούσῃ· ἀλλ᾽ ὃν μέν κ᾽ ἐπιεικὲς ἀκουέμεν οὔ τις ἔπειτα οὔτε θεῶν πρότερος τὸν εἴσεται οὔτ᾽ ἀνθρώπων· ὃν δέ κ᾽ ἐγὼν ἀπάνευθε θεῶν ἐθέλωμι νοῆσαι μή τι σὺ ταῦτα ἕκαστα διείρεο μηδὲ μετάλλα.» Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα βοῶπις πότνια Ἥρη· «Αἰνότατε Κρονίδη, ποῖον τὸν μῦθον ἔειπες; καὶ λίην σε πάρος γ᾽ οὔτ᾽ εἴρομαι οὔτε μεταλλῶ, ἀλλὰ μάλ᾽ εὔκηλος τὰ φράζεαι ἅσσ᾽ ἐθέλῃσθα. νῦν δ᾽ αἰνῶς δείδοικα κατὰ φρένα μή σε παρείπῃ ἀργυρόπεζα Θέτις θυγάτηρ ἁλίοιο γέροντος· ἠερίη γὰρ σοί γε παρέζετο καὶ λάβε γούνων· τῇ σ᾽ ὀΐω κατανεῦσαι ἐτήτυμον ὡς Ἀχιλῆα τιμήσῃς, ὀλέσῃς δὲ πολέας ἐπὶ νηυσὶν Ἀχαιῶν.» Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· «Δαιμονίη αἰεὶ μὲν ὀΐεαι οὐδέ σε λήθω· πρῆξαι δ᾽ ἔμπης οὔ τι δυνήσεαι, ἀλλ᾽ ἀπὸ θυμοῦ μᾶλλον ἐμοὶ ἔσεαι· τὸ δέ τοι καὶ ῥίγιον ἔσται. εἰ δ᾽ οὕτω τοῦτ᾽ ἐστὶν ἐμοὶ μέλλει φίλον εἶναι· ἀλλ᾽ ἀκέουσα κάθησο, ἐμῷ δ᾽ ἐπιπείθεο μύθῳ, μή νύ τοι οὐ χραίσμωσιν ὅσοι θεοί εἰσ᾽ ἐν Ὀλύμπῳ ἆσσον ἰόνθ᾽, ὅτε κέν τοι ἀάπτους χεῖρας ἐφείω.» Ὣς ἔφατ᾽ ἔδεισεν δὲ βοῶπις πότνια Ἥρη, καί ῥ᾽ ἀκέουσα καθῆστο ἐπιγνάμψασα φίλον κῆρ· ὄχθησαν δ᾽ ἀνὰ δῶμα Διὸς θεοὶ Οὐρανίωνες· τοῖσιν δ᾽ Ἥφαιστος κλυτοτέχνης ἦρχ᾽ ἀγορεύειν μητρὶ φίλῃ ἐπίηρα φέρων λευκωλένῳ Ἥρῃ· «Ἦ δὴ λοίγια ἔργα τάδ᾽ ἔσσεται οὐδ᾽ ἔτ᾽ ἀνεκτά, εἰ δὴ σφὼ ἕνεκα θνητῶν ἐριδαίνετον ὧδε, ἐν δὲ θεοῖσι κολῳὸν ἐλαύνετον· οὐδέ τι δαιτὸς ἐσθλῆς ἔσσεται ἦδος, ἐπεὶ τὰ χερείονα νικᾷ. μητρὶ δ᾽ ἐγὼ παράφημι καὶ αὐτῇ περ νοεούσῃ πατρὶ φίλῳ ἐπίηρα φέρειν Διί, ὄφρα μὴ αὖτε νεικείῃσι πατήρ, σὺν δ᾽ ἡμῖν δαῖτα ταράξῃ. εἴ περ γάρ κ᾽ ἐθέλῃσιν Ὀλύμπιος ἀστεροπητὴς ἐξ ἑδέων στυφελίξαι· ὃ γὰρ πολὺ φέρτατός ἐστιν. ἀλλὰ σὺ τὸν ἐπέεσσι καθάπτεσθαι μαλακοῖσιν· αὐτίκ᾽ ἔπειθ᾽ ἵλαος Ὀλύμπιος ἔσσεται ἡμῖν.» Ὣς ἄρ᾽ ἔφη καὶ ἀναΐξας δέπας ἀμφικύπελλον μητρὶ φίλῃ ἐν χειρὶ τίθει καί μιν προσέειπε· «Τέτλαθι, μῆτερ ἐμή, καὶ ἀνάσχεο κηδομένη περ, μή σε φίλην περ ἐοῦσαν ἐν ὀφθαλμοῖσιν ἴδωμαι θεινομένην, τότε δ᾽ οὔ τι δυνήσομαι ἀχνύμενός περ χραισμεῖν· ἀργαλέος γὰρ Ὀλύμπιος ἀντιφέρεσθαι· ἤδη γάρ με καὶ ἄλλοτ᾽ ἀλεξέμεναι μεμαῶτα ῥῖψε ποδὸς τετάγων ἀπὸ βηλοῦ θεσπεσίοιο, πᾶν δ᾽ ἦμαρ φερόμην, ἅμα δ᾽ ἠελίῳ καταδύντι κάππεσον ἐν Λήμνῳ, ὀλίγος δ᾽ ἔτι θυμὸς ἐνῆεν· ἔνθά με Σίντιες ἄνδρες ἄφαρ κομίσαντο πεσόντα.» Ὣς φάτο, μείδησεν δὲ θεὰ λευκώλενος Ἥρη, μειδήσασα δὲ παιδὸς ἐδέξατο χειρὶ κύπελλον· αὐτὰρ ὃ τοῖς ἄλλοισι θεοῖς ἐνδέξια πᾶσιν οἰνοχόει γλυκὺ νέκταρ ἀπὸ κρητῆρος ἀφύσσων· ἄσβεστος δ᾽ ἄρ᾽ ἐνῶρτο γέλως μακάρεσσι θεοῖσιν ὡς ἴδον Ἥφαιστον διὰ δώματα ποιπνύοντα. Ὣς τότε μὲν πρόπαν ἦμαρ ἐς ἠέλιον καταδύντα δαίνυντ᾽, οὐδέ τι θυμὸς ἐδεύετο δαιτὸς ἐΐσης, οὐ μὲν φόρμιγγος περικαλλέος ἣν ἔχ᾽ Ἀπόλλων, Μουσάων θ᾽ αἳ ἄειδον ἀμειβόμεναι ὀπὶ καλῇ. Αὐτὰρ ἐπεὶ κατέδυ λαμπρὸν φάος ἠελίοιο, οἳ μὲν κακκείοντες ἔβαν οἶκον δὲ ἕκαστος, ἧχι ἑκάστῳ δῶμα περικλυτὸς ἀμφιγυήεις Ἥφαιστος ποίησεν ἰδυίῃσι πραπίδεσσι· Ζεὺς δὲ πρὸς ὃν λέχος ἤϊ᾽ Ὀλύμπιος ἀστεροπητής, ἔνθα πάρος κοιμᾶθ᾽ ὅτε μιν γλυκὺς ὕπνος ἱκάνοι· ἔνθα καθεῦδ᾽ ἀναβάς, παρὰ δὲ χρυσόθρονος Ἥρη.

Ἄλλοι μέν ῥα θεοί τε καὶ ἀνέρες ἱπποκορυσταὶ εὗδον παννύχιοι, Δία δ᾽ οὐκ ἔχε νήδυμος ὕπνος, ἀλλ᾽ ὅ γε μερμήριζε κατὰ φρένα ὡς Ἀχιλῆα τιμήσῃ, ὀλέσῃ δὲ πολέας ἐπὶ νηυσὶν Ἀχαιῶν. ἧδε δέ οἱ κατὰ θυμὸν ἀρίστη φαίνετο βουλή, πέμψαι ἐπ᾽ Ἀτρεΐδῃ Ἀγαμέμνονι οὖλον ὄνειρον· καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· βάσκ᾽ ἴθι οὖλε ὄνειρε θοὰς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν· ἐλθὼν ἐς κλισίην Ἀγαμέμνονος Ἀτρεΐδαο πάντα μάλ᾽ ἀτρεκέως ἀγορευέμεν ὡς ἐπιτέλλω· θωρῆξαί ἑ κέλευε κάρη κομόωντας Ἀχαιοὺς πανσυδίῃ· νῦν γάρ κεν ἕλοι πόλιν εὐρυάγυιαν Τρώων· οὐ γὰρ ἔτ᾽ ἀμφὶς Ὀλύμπια δώματ᾽ ἔχοντες ἀθάνατοι φράζονται· ἐπέγναμψεν γὰρ ἅπαντας Ἥρη λισσομένη, Τρώεσσι δὲ κήδε᾽ ἐφῆπται. Ὣς φάτο, βῆ δ᾽ ἄρ᾽ ὄνειρος ἐπεὶ τὸν μῦθον ἄκουσε· καρπαλίμως δ᾽ ἵκανε θοὰς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν, βῆ δ᾽ ἄρ᾽ ἐπ᾽ Ἀτρεΐδην Ἀγαμέμνονα· τὸν δὲ κίχανεν εὕδοντ᾽ ἐν κλισίῃ, περὶ δ᾽ ἀμβρόσιος κέχυθ᾽ ὕπνος. στῆ δ᾽ ἄρ᾽ ὑπὲρ κεφαλῆς Νηληΐῳ υἷι ἐοικώς Νέστορι, τόν ῥα μάλιστα γερόντων τῖ᾽ Ἀγαμέμνων· τῷ μιν ἐεισάμενος προσεφώνεε θεῖος ὄνειρος· εὕδεις Ἀτρέος υἱὲ δαΐφρονος ἱπποδάμοιο· οὐ χρὴ παννύχιον εὕδειν βουληφόρον ἄνδρα ᾧ λαοί τ᾽ ἐπιτετράφαται καὶ τόσσα μέμηλε· νῦν δ᾽ ἐμέθεν ξύνες ὦκα· Διὸς δέ τοι ἄγγελός εἰμι, ὃς σεῦ ἄνευθεν ἐὼν μέγα κήδεται ἠδ᾽ ἐλεαίρει. θωρῆξαί σε κέλευσε κάρη κομόωντας Ἀχαιοὺς πανσυδίῃ· νῦν γάρ κεν ἕλοις πόλιν εὐρυάγυιαν Τρώων· οὐ γὰρ ἔτ᾽ ἀμφὶς Ὀλύμπια δώματ᾽ ἔχοντες ἀθάνατοι φράζονται· ἐπέγναμψεν γὰρ ἅπαντας Ἥρη λισσομένη, Τρώεσσι δὲ κήδε᾽ ἐφῆπται ἐκ Διός· ἀλλὰ σὺ σῇσιν ἔχε φρεσί, μηδέ σε λήθη αἱρείτω εὖτ᾽ ἄν σε μελίφρων ὕπνος ἀνήῃ. Ὣς ἄρα φωνήσας ἀπεβήσετο, τὸν δὲ λίπ᾽ αὐτοῦ τὰ φρονέοντ᾽ ἀνὰ θυμὸν ἅ ῥ᾽ οὐ τελέεσθαι ἔμελλον· φῆ γὰρ ὅ γ᾽ αἱρήσειν Πριάμου πόλιν ἤματι κείνῳ νήπιος, οὐδὲ τὰ ᾔδη ἅ ῥα Ζεὺς μήδετο ἔργα· θήσειν γὰρ ἔτ᾽ ἔμελλεν ἐπ᾽ ἄλγεά τε στοναχάς τε Τρωσί τε καὶ Δαναοῖσι διὰ κρατερὰς ὑσμίνας. ἔγρετο δ᾽ ἐξ ὕπνου, θείη δέ μιν ἀμφέχυτ᾽ ὀμφή· ἕζετο δ᾽ ὀρθωθείς, μαλακὸν δ᾽ ἔνδυνε χιτῶνα καλὸν νηγάτεον, περὶ δὲ μέγα βάλλετο φᾶρος· ποσσὶ δ᾽ ὑπὸ λιπαροῖσιν ἐδήσατο καλὰ πέδιλα, ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ ὤμοισιν βάλετο ξίφος ἀργυρόηλον· εἵλετο δὲ σκῆπτρον πατρώϊον ἄφθιτον αἰεὶ σὺν τῷ ἔβη κατὰ νῆας Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων· Ἠὼς μέν ῥα θεὰ προσεβήσετο μακρὸν Ὄλυμπον Ζηνὶ φόως ἐρέουσα καὶ ἄλλοις ἀθανάτοισιν· αὐτὰρ ὃ κηρύκεσσι λιγυφθόγγοισι κέλευσε κηρύσσειν ἀγορὴν δὲ κάρη κομόωντας Ἀχαιούς· οἳ μὲν ἐκήρυσσον, τοὶ δ᾽ ἠγείροντο μάλ᾽ ὦκα· Βουλὴν δὲ πρῶτον μεγαθύμων ἷζε γερόντων Νεστορέῃ παρὰ νηῒ Πυλοιγενέος βασιλῆος· τοὺς ὅ γε συγκαλέσας πυκινὴν ἀρτύνετο βουλήν· κλῦτε φίλοι· θεῖός μοι ἐνύπνιον ἦλθεν ὄνειρος ἀμβροσίην διὰ νύκτα· μάλιστα δὲ Νέστορι δίῳ εἶδός τε μέγεθός τε φυήν τ᾽ ἄγχιστα ἐῴκει· στῆ δ᾽ ἄρ᾽ ὑπὲρ κεφαλῆς καί με πρὸς μῦθον ἔειπεν· εὕδεις Ἀτρέος υἱὲ δαΐφρονος ἱπποδάμοιο· οὐ χρὴ παννύχιον εὕδειν βουληφόρον ἄνδρα, ᾧ λαοί τ᾽ ἐπιτετράφαται καὶ τόσσα μέμηλε· νῦν δ᾽ ἐμέθεν ξύνες ὦκα· Διὸς δέ τοι ἄγγελός εἰμι, ὃς σεῦ ἄνευθεν ἐὼν μέγα κήδεται ἠδ᾽ ἐλεαίρει· θωρῆξαί σε κέλευσε κάρη κομόωντας Ἀχαιοὺς πανσυδίῃ· νῦν γάρ κεν ἕλοις πόλιν εὐρυάγυιαν Τρώων· οὐ γὰρ ἔτ᾽ ἀμφὶς Ὀλύμπια δώματ᾽ ἔχοντες ἀθάνατοι φράζονται· ἐπέγναμψεν γὰρ ἅπαντας Ἥρη λισσομένη, Τρώεσσι δὲ κήδε᾽ ἐφῆπται ἐκ Διός· ἀλλὰ σὺ σῇσιν ἔχε φρεσίν· ὣς ὃ μὲν εἰπὼν ᾤχετ᾽ ἀποπτάμενος, ἐμὲ δὲ γλυκὺς ὕπνος ἀνῆκεν. ἀλλ᾽ ἄγετ᾽ αἴ κέν πως θωρήξομεν υἷας Ἀχαιῶν· πρῶτα δ᾽ ἐγὼν ἔπεσιν πειρήσομαι, ἣ θέμις ἐστί, καὶ φεύγειν σὺν νηυσὶ πολυκλήϊσι κελεύσω· ὑμεῖς δ᾽ ἄλλοθεν ἄλλος ἐρητύειν ἐπέεσσιν. Ἤτοι ὅ γ᾽ ὣς εἰπὼν κατ᾽ ἄρ᾽ ἕζετο, τοῖσι δ᾽ ἀνέστη Νέστωρ, ὅς ῥα Πύλοιο ἄναξ ἦν ἠμαθόεντος, ὅ σφιν ἐὺ φρονέων ἀγορήσατο καὶ μετέειπεν· ὦ φίλοι Ἀργείων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες εἰ μέν τις τὸν ὄνειρον Ἀχαιῶν ἄλλος ἔνισπε ψεῦδός κεν φαῖμεν καὶ νοσφιζοίμεθα μᾶλλον· νῦν δ᾽ ἴδεν ὃς μέγ᾽ ἄριστος Ἀχαιῶν εὔχεται εἶναι· ἀλλ᾽ ἄγετ᾽ αἴ κέν πως θωρήξομεν υἷας Ἀχαιῶν. Ὣς ἄρα φωνήσας βουλῆς ἐξῆρχε νέεσθαι, οἳ δ᾽ ἐπανέστησαν πείθοντό τε ποιμένι λαῶν σκηπτοῦχοι βασιλῆες· ἐπεσσεύοντο δὲ λαοί. ἠΰτε ἔθνεα εἶσι μελισσάων ἁδινάων πέτρης ἐκ γλαφυρῆς αἰεὶ νέον ἐρχομενάων, βοτρυδὸν δὲ πέτονται ἐπ᾽ ἄνθεσιν εἰαρινοῖσιν· αἳ μέν τ᾽ ἔνθα ἅλις πεποτήαται, αἳ δέ τε ἔνθα· ὣς τῶν ἔθνεα πολλὰ νεῶν ἄπο καὶ κλισιάων ἠϊόνος προπάροιθε βαθείης ἐστιχόωντο ἰλαδὸν εἰς ἀγορήν· μετὰ δέ σφισιν ὄσσα δεδήει ὀτρύνουσ᾽ ἰέναι Διὸς ἄγγελος· οἳ δ᾽ ἀγέροντο. τετρήχει δ᾽ ἀγορή, ὑπὸ δὲ στεναχίζετο γαῖα λαῶν ἱζόντων, ὅμαδος δ᾽ ἦν· ἐννέα δέ σφεας κήρυκες βοόωντες ἐρήτυον, εἴ ποτ᾽ ἀϋτῆς σχοίατ᾽, ἀκούσειαν δὲ διοτρεφέων βασιλήων. σπουδῇ δ᾽ ἕζετο λαός, ἐρήτυθεν δὲ καθ᾽ ἕδρας παυσάμενοι κλαγγῆς· ἀνὰ δὲ κρείων Ἀγαμέμνων ἔστη σκῆπτρον ἔχων τὸ μὲν Ἥφαιστος κάμε τεύχων. Ἥφαιστος μὲν δῶκε Διὶ Κρονίωνι ἄνακτι, αὐτὰρ ἄρα Ζεὺς δῶκε διακτόρῳ ἀργεϊφόντῃ· Ἑρμείας δὲ ἄναξ δῶκεν Πέλοπι πληξίππῳ, αὐτὰρ ὃ αὖτε Πέλοψ δῶκ᾽ Ἀτρέϊ ποιμένι λαῶν, Ἀτρεὺς δὲ θνῄσκων ἔλιπεν πολύαρνι Θυέστῃ, αὐτὰρ ὃ αὖτε Θυέστ᾽ Ἀγαμέμνονι λεῖπε φορῆναι, πολλῇσιν νήσοισι καὶ Ἄργεϊ παντὶ ἀνάσσειν. τῷ ὅ γ᾽ ἐρεισάμενος ἔπε᾽ Ἀργείοισι μετηύδα· ὦ φίλοι ἥρωες Δαναοὶ θεράποντες Ἄρηος Ζεύς με μέγα Κρονίδης ἄτῃ ἐνέδησε βαρείῃ σχέτλιος, ὃς πρὶν μέν μοι ὑπέσχετο καὶ κατένευσεν Ἴλιον ἐκπέρσαντ᾽ εὐτείχεον ἀπονέεσθαι, νῦν δὲ κακὴν ἀπάτην βουλεύσατο, καί με κελεύει δυσκλέα Ἄργος ἱκέσθαι, ἐπεὶ πολὺν ὤλεσα λαόν. οὕτω που Διὶ μέλλει ὑπερμενέϊ φίλον εἶναι, ὃς δὴ πολλάων πολίων κατέλυσε κάρηνα ἠδ᾽ ἔτι καὶ λύσει· τοῦ γὰρ κράτος ἐστὶ μέγιστον. αἰσχρὸν γὰρ τόδε γ᾽ ἐστὶ καὶ ἐσσομένοισι πυθέσθαι μὰψ οὕτω τοιόνδε τοσόνδε τε λαὸν Ἀχαιῶν ἄπρηκτον πόλεμον πολεμίζειν ἠδὲ μάχεσθαι ἀνδράσι παυροτέροισι, τέλος δ᾽ οὔ πώ τι πέφανται· εἴ περ γάρ κ᾽ ἐθέλοιμεν Ἀχαιοί τε Τρῶές τε ὅρκια πιστὰ ταμόντες ἀριθμηθήμεναι ἄμφω, Τρῶας μὲν λέξασθαι ἐφέστιοι ὅσσοι ἔασιν, ἡμεῖς δ᾽ ἐς δεκάδας διακοσμηθεῖμεν Ἀχαιοί, Τρώων δ᾽ ἄνδρα ἕκαστοι ἑλοίμεθα οἰνοχοεύειν, πολλαί κεν δεκάδες δευοίατο οἰνοχόοιο. τόσσον ἐγώ φημι πλέας ἔμμεναι υἷας Ἀχαιῶν Τρώων, οἳ ναίουσι κατὰ πτόλιν· ἀλλ᾽ ἐπίκουροι πολλέων ἐκ πολίων ἐγχέσπαλοι ἄνδρες ἔασιν, οἵ με μέγα πλάζουσι καὶ οὐκ εἰῶσ᾽ ἐθέλοντα Ἰλίου ἐκπέρσαι εὖ ναιόμενον πτολίεθρον. ἐννέα δὴ βεβάασι Διὸς μεγάλου ἐνιαυτοί, καὶ δὴ δοῦρα σέσηπε νεῶν καὶ σπάρτα λέλυνται· αἳ δέ που ἡμέτεραί τ᾽ ἄλοχοι καὶ νήπια τέκνα εἵατ᾽ ἐνὶ μεγάροις ποτιδέγμεναι· ἄμμι δὲ ἔργον αὔτως ἀκράαντον οὗ εἵνεκα δεῦρ᾽ ἱκόμεσθα. ἀλλ᾽ ἄγεθ᾽ ὡς ἂν ἐγὼ εἴπω πειθώμεθα πάντες· φεύγωμεν σὺν νηυσὶ φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν· οὐ γὰρ ἔτι Τροίην αἱρήσομεν εὐρυάγυιαν. Ὣς φάτο, τοῖσι δὲ θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν ὄρινε πᾶσι μετὰ πληθὺν ὅσοι οὐ βουλῆς ἐπάκουσαν· κινήθη δ᾽ ἀγορὴ φὴ κύματα μακρὰ θαλάσσης πόντου Ἰκαρίοιο, τὰ μέν τ᾽ Εὖρός τε Νότος τε ὤρορ᾽ ἐπαΐξας πατρὸς Διὸς ἐκ νεφελάων. ὡς δ᾽ ὅτε κινήσῃ Ζέφυρος βαθὺ λήϊον ἐλθὼν λάβρος ἐπαιγίζων, ἐπί τ᾽ ἠμύει ἀσταχύεσσιν, ὣς τῶν πᾶσ᾽ ἀγορὴ κινήθη· τοὶ δ᾽ ἀλαλητῷ νῆας ἔπ᾽ ἐσσεύοντο, ποδῶν δ᾽ ὑπένερθε κονίη ἵστατ᾽ ἀειρομένη· τοὶ δ᾽ ἀλλήλοισι κέλευον ἅπτεσθαι νηῶν ἠδ᾽ ἑλκέμεν εἰς ἅλα δῖαν, οὐρούς τ᾽ ἐξεκάθαιρον· ἀϋτὴ δ᾽ οὐρανὸν ἷκεν οἴκαδε ἱεμένων· ὑπὸ δ᾽ ᾕρεον ἕρματα νηῶν. Ἔνθά κεν Ἀργείοισιν ὑπέρμορα νόστος ἐτύχθη εἰ μὴ Ἀθηναίην Ἥρη πρὸς μῦθον ἔειπεν· ὢ πόποι αἰγιόχοιο Διὸς τέκος Ἀτρυτώνη, οὕτω δὴ οἶκον δὲ φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν Ἀργεῖοι φεύξονται ἐπ᾽ εὐρέα νῶτα θαλάσσης, κὰδ δέ κεν εὐχωλὴν Πριάμῳ καὶ Τρωσὶ λίποιεν Ἀργείην Ἑλένην, ἧς εἵνεκα πολλοὶ Ἀχαιῶν ἐν Τροίῃ ἀπόλοντο φίλης ἀπὸ πατρίδος αἴης· ἀλλ᾽ ἴθι νῦν κατὰ λαὸν Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων· σοῖς ἀγανοῖς ἐπέεσσιν ἐρήτυε φῶτα ἕκαστον, μηδὲ ἔα νῆας ἅλα δ᾽ ἑλκέμεν ἀμφιελίσσας. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη, βῆ δὲ κατ᾽ Οὐλύμποιο καρήνων ἀΐξασα· καρπαλίμως δ᾽ ἵκανε θοὰς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν. εὗρεν ἔπειτ᾽ Ὀδυσῆα Διὶ μῆτιν ἀτάλαντον ἐσταότ᾽· οὐδ᾽ ὅ γε νηὸς ἐϋσσέλμοιο μελαίνης ἅπτετ᾽, ἐπεί μιν ἄχος κραδίην καὶ θυμὸν ἵκανεν· ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη προσέφη γλαυκῶπις Ἀθήνη· διογενὲς Λαερτιάδη πολυμήχαν᾽ Ὀδυσσεῦ, οὕτω δὴ οἶκον δὲ φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν φεύξεσθ᾽ ἐν νήεσσι πολυκλήϊσι πεσόντες, κὰδ δέ κεν εὐχωλὴν Πριάμῳ καὶ Τρωσὶ λίποιτε Ἀργείην Ἑλένην, ἧς εἵνεκα πολλοὶ Ἀχαιῶν ἐν Τροίῃ ἀπόλοντο φίλης ἀπὸ πατρίδος αἴης; ἀλλ᾽ ἴθι νῦν κατὰ λαὸν Ἀχαιῶν, μηδ᾽ ἔτ᾽ ἐρώει, σοῖς δ᾽ ἀγανοῖς ἐπέεσσιν ἐρήτυε φῶτα ἕκαστον, μηδὲ ἔα νῆας ἅλα δ᾽ ἑλκέμεν ἀμφιελίσσας. Ὣς φάθ᾽, ὃ δὲ ξυνέηκε θεᾶς ὄπα φωνησάσης, βῆ δὲ θέειν, ἀπὸ δὲ χλαῖναν βάλε· τὴν δὲ κόμισσε κῆρυξ Εὐρυβάτης Ἰθακήσιος ὅς οἱ ὀπήδει· αὐτὸς δ᾽ Ἀτρεΐδεω Ἀγαμέμνονος ἀντίος ἐλθὼν δέξατό οἱ σκῆπτρον πατρώϊον ἄφθιτον αἰεί· σὺν τῷ ἔβη κατὰ νῆας Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων. Ὅν τινα μὲν βασιλῆα καὶ ἔξοχον ἄνδρα κιχείη τὸν δ᾽ ἀγανοῖς ἐπέεσσιν ἐρητύσασκε παραστάς· δαιμόνι᾽ οὔ σε ἔοικε κακὸν ὣς δειδίσσεσθαι, ἀλλ᾽ αὐτός τε κάθησο καὶ ἄλλους ἵδρυε λαούς· οὐ γάρ πω σάφα οἶσθ᾽ οἷος νόος Ἀτρεΐωνος· νῦν μὲν πειρᾶται, τάχα δ᾽ ἴψεται υἷας Ἀχαιῶν. ἐν βουλῇ δ᾽ οὐ πάντες ἀκούσαμεν οἷον ἔειπε. μή τι χολωσάμενος ῥέξῃ κακὸν υἷας Ἀχαιῶν· θυμὸς δὲ μέγας ἐστὶ διοτρεφέων βασιλήων, τιμὴ δ᾽ ἐκ Διός ἐστι, φιλεῖ δέ ἑ μητίετα Ζεύς. Ὃν δ᾽ αὖ δήμου τ᾽ ἄνδρα ἴδοι βοόωντά τ᾽ ἐφεύροι, τὸν σκήπτρῳ ἐλάσασκεν ὁμοκλήσασκέ τε μύθῳ· δαιμόνι᾽ ἀτρέμας ἧσο καὶ ἄλλων μῦθον ἄκουε, οἳ σέο φέρτεροί εἰσι, σὺ δ᾽ ἀπτόλεμος καὶ ἄναλκις οὔτέ ποτ᾽ ἐν πολέμῳ ἐναρίθμιος οὔτ᾽ ἐνὶ βουλῇ· οὐ μέν πως πάντες βασιλεύσομεν ἐνθάδ᾽ Ἀχαιοί· οὐκ ἀγαθὸν πολυκοιρανίη· εἷς κοίρανος ἔστω, εἷς βασιλεύς, ᾧ δῶκε Κρόνου πάϊς ἀγκυλομήτεω σκῆπτρόν τ᾽ ἠδὲ θέμιστας, ἵνά σφισι βουλεύῃσι. Ὣς ὅ γε κοιρανέων δίεπε στρατόν· οἳ δ᾽ ἀγορὴν δὲ αὖτις ἐπεσσεύοντο νεῶν ἄπο καὶ κλισιάων ἠχῇ, ὡς ὅτε κῦμα πολυφλοίσβοιο θαλάσσης αἰγιαλῷ μεγάλῳ βρέμεται, σμαραγεῖ δέ τε πόντος. Ἄλλοι μέν ῥ᾽ ἕζοντο, ἐρήτυθεν δὲ καθ᾽ ἕδρας· Θερσίτης δ᾽ ἔτι μοῦνος ἀμετροεπὴς ἐκολῴα, ὃς ἔπεα φρεσὶν ᾗσιν ἄκοσμά τε πολλά τε ᾔδη μάψ, ἀτὰρ οὐ κατὰ κόσμον, ἐριζέμεναι βασιλεῦσιν, ἀλλ᾽ ὅ τι οἱ εἴσαιτο γελοίϊον Ἀργείοισιν ἔμμεναι· αἴσχιστος δὲ ἀνὴρ ὑπὸ Ἴλιον ἦλθε· φολκὸς ἔην, χωλὸς δ᾽ ἕτερον πόδα· τὼ δέ οἱ ὤμω κυρτὼ ἐπὶ στῆθος συνοχωκότε· αὐτὰρ ὕπερθε φοξὸς ἔην κεφαλήν, ψεδνὴ δ᾽ ἐπενήνοθε λάχνη. ἔχθιστος δ᾽ Ἀχιλῆϊ μάλιστ᾽ ἦν ἠδ᾽ Ὀδυσῆϊ· τὼ γὰρ νεικείεσκε· τότ᾽ αὖτ᾽ Ἀγαμέμνονι δίῳ ὀξέα κεκλήγων λέγ᾽ ὀνείδεα· τῷ δ᾽ ἄρ᾽ Ἀχαιοὶ ἐκπάγλως κοτέοντο νεμέσσηθέν τ᾽ ἐνὶ θυμῷ. αὐτὰρ ὃ μακρὰ βοῶν Ἀγαμέμνονα νείκεε μύθῳ· Ἀτρεΐδη τέο δ᾽ αὖτ᾽ ἐπιμέμφεαι ἠδὲ χατίζεις; πλεῖαί τοι χαλκοῦ κλισίαι, πολλαὶ δὲ γυναῖκες εἰσὶν ἐνὶ κλισίῃς ἐξαίρετοι, ἅς τοι Ἀχαιοὶ πρωτίστῳ δίδομεν εὖτ᾽ ἂν πτολίεθρον ἕλωμεν. ἦ ἔτι καὶ χρυσοῦ ἐπιδεύεαι, ὅν κέ τις οἴσει Τρώων ἱπποδάμων ἐξ Ἰλίου υἷος ἄποινα, ὅν κεν ἐγὼ δήσας ἀγάγω ἢ ἄλλος Ἀχαιῶν, ἠὲ γυναῖκα νέην, ἵνα μίσγεαι ἐν φιλότητι, ἥν τ᾽ αὐτὸς ἀπονόσφι κατίσχεαι; οὐ μὲν ἔοικεν ἀρχὸν ἐόντα κακῶν ἐπιβασκέμεν υἷας Ἀχαιῶν. ὦ πέπονες κάκ᾽ ἐλέγχε᾽ Ἀχαιΐδες οὐκέτ᾽ Ἀχαιοὶ οἴκαδέ περ σὺν νηυσὶ νεώμεθα, τόνδε δ᾽ ἐῶμεν αὐτοῦ ἐνὶ Τροίῃ γέρα πεσσέμεν, ὄφρα ἴδηται ἤ ῥά τί οἱ χἠμεῖς προσαμύνομεν ἦε καὶ οὐκί· ὃς καὶ νῦν Ἀχιλῆα ἕο μέγ᾽ ἀμείνονα φῶτα ἠτίμησεν· ἑλὼν γὰρ ἔχει γέρας αὐτὸς ἀπούρας. ἀλλὰ μάλ᾽ οὐκ Ἀχιλῆϊ χόλος φρεσίν, ἀλλὰ μεθήμων· ἦ γὰρ ἂν Ἀτρεΐδη νῦν ὕστατα λωβήσαιο· Ὣς φάτο νεικείων Ἀγαμέμνονα ποιμένα λαῶν, Θερσίτης· τῷ δ᾽ ὦκα παρίστατο δῖος Ὀδυσσεύς, καί μιν ὑπόδρα ἰδὼν χαλεπῷ ἠνίπαπε μύθῳ· Θερσῖτ᾽ ἀκριτόμυθε, λιγύς περ ἐὼν ἀγορητής, ἴσχεο, μηδ᾽ ἔθελ᾽ οἶος ἐριζέμεναι βασιλεῦσιν· οὐ γὰρ ἐγὼ σέο φημὶ χερειότερον βροτὸν ἄλλον ἔμμεναι, ὅσσοι ἅμ᾽ Ἀτρεΐδῃς ὑπὸ Ἴλιον ἦλθον. τὼ οὐκ ἂν βασιλῆας ἀνὰ στόμ᾽ ἔχων ἀγορεύοις, καί σφιν ὀνείδεά τε προφέροις, νόστόν τε φυλάσσοις. οὐδέ τί πω σάφα ἴδμεν ὅπως ἔσται τάδε ἔργα, ἢ εὖ ἦε κακῶς νοστήσομεν υἷες Ἀχαιῶν. τὼ νῦν Ἀτρεΐδῃ Ἀγαμέμνονι ποιμένι λαῶν ἧσαι ὀνειδίζων, ὅτι οἱ μάλα πολλὰ διδοῦσιν ἥρωες Δαναοί· σὺ δὲ κερτομέων ἀγορεύεις. ἀλλ᾽ ἔκ τοι ἐρέω, τὸ δὲ καὶ τετελεσμένον ἔσται· εἴ κ᾽ ἔτι σ᾽ ἀφραίνοντα κιχήσομαι ὥς νύ περ ὧδε, μηκέτ᾽ ἔπειτ᾽ Ὀδυσῆϊ κάρη ὤμοισιν ἐπείη, μηδ᾽ ἔτι Τηλεμάχοιο πατὴρ κεκλημένος εἴην, εἰ μὴ ἐγώ σε λαβὼν ἀπὸ μὲν φίλα εἵματα δύσω, χλαῖνάν τ᾽ ἠδὲ χιτῶνα, τά τ᾽ αἰδῶ ἀμφικαλύπτει, αὐτὸν δὲ κλαίοντα θοὰς ἐπὶ νῆας ἀφήσω πεπλήγων ἀγορῆθεν ἀεικέσσι πληγῇσιν. Ὣς ἄρ᾽ ἔφη, σκήπτρῳ δὲ μετάφρενον ἠδὲ καὶ ὤμω πλῆξεν· ὃ δ᾽ ἰδνώθη, θαλερὸν δέ οἱ ἔκπεσε δάκρυ· σμῶδιξ δ᾽ αἱματόεσσα μεταφρένου ἐξυπανέστη σκήπτρου ὕπο χρυσέου· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἕζετο τάρβησέν τε, ἀλγήσας δ᾽ ἀχρεῖον ἰδὼν ἀπομόρξατο δάκρυ. οἳ δὲ καὶ ἀχνύμενοί περ ἐπ᾽ αὐτῷ ἡδὺ γέλασσαν· ὧδε δέ τις εἴπεσκεν ἰδὼν ἐς πλησίον ἄλλον· ὢ πόποι ἦ δὴ μυρί᾽ Ὀδυσσεὺς ἐσθλὰ ἔοργε βουλάς τ᾽ ἐξάρχων ἀγαθὰς πόλεμόν τε κορύσσων· νῦν δὲ τόδε μέγ᾽ ἄριστον ἐν Ἀργείοισιν ἔρεξεν, ὃς τὸν λωβητῆρα ἐπεσβόλον ἔσχ᾽ ἀγοράων. οὔ θήν μιν πάλιν αὖτις ἀνήσει θυμὸς ἀγήνωρ νεικείειν βασιλῆας ὀνειδείοις ἐπέεσσιν. Ὣς φάσαν ἣ πληθύς· ἀνὰ δ᾽ ὃ πτολίπορθος Ὀδυσσεὺς ἔστη σκῆπτρον ἔχων· παρὰ δὲ γλαυκῶπις Ἀθήνη εἰδομένη κήρυκι σιωπᾶν λαὸν ἀνώγει, ὡς ἅμα θ᾽ οἳ πρῶτοί τε καὶ ὕστατοι υἷες Ἀχαιῶν μῦθον ἀκούσειαν καὶ ἐπιφρασσαίατο βουλήν· ὅ σφιν ἐὺ φρονέων ἀγορήσατο καὶ μετέειπεν· Ἀτρεΐδη νῦν δή σε ἄναξ ἐθέλουσιν Ἀχαιοὶ πᾶσιν ἐλέγχιστον θέμεναι μερόπεσσι βροτοῖσιν, οὐδέ τοι ἐκτελέουσιν ὑπόσχεσιν ἥν περ ὑπέσταν ἐνθάδ᾽ ἔτι στείχοντες ἀπ᾽ Ἄργεος ἱπποβότοιο Ἴλιον ἐκπέρσαντ᾽ εὐτείχεον ἀπονέεσθαι. ὥς τε γὰρ ἢ παῖδες νεαροὶ χῆραί τε γυναῖκες ἀλλήλοισιν ὀδύρονται οἶκον δὲ νέεσθαι. ἦ μὴν καὶ πόνος ἐστὶν ἀνιηθέντα νέεσθαι· καὶ γάρ τίς θ᾽ ἕνα μῆνα μένων ἀπὸ ἧς ἀλόχοιο ἀσχαλάᾳ σὺν νηῒ πολυζύγῳ, ὅν περ ἄελλαι χειμέριαι εἰλέωσιν ὀρινομένη τε θάλασσα· ἡμῖν δ᾽ εἴνατός ἐστι περιτροπέων ἐνιαυτὸς ἐνθάδε μιμνόντεσσι· τὼ οὐ νεμεσίζομ᾽ Ἀχαιοὺς ἀσχαλάαν παρὰ νηυσὶ κορωνίσιν· ἀλλὰ καὶ ἔμπης αἰσχρόν τοι δηρόν τε μένειν κενεόν τε νέεσθαι. τλῆτε φίλοι, καὶ μείνατ᾽ ἐπὶ χρόνον ὄφρα δαῶμεν ἢ ἐτεὸν Κάλχας μαντεύεται ἦε καὶ οὐκί. εὖ γὰρ δὴ τόδε ἴδμεν ἐνὶ φρεσίν, ἐστὲ δὲ πάντες μάρτυροι, οὓς μὴ κῆρες ἔβαν θανάτοιο φέρουσαι· χθιζά τε καὶ πρωΐζ᾽ ὅτ᾽ ἐς Αὐλίδα νῆες Ἀχαιῶν ἠγερέθοντο κακὰ Πριάμῳ καὶ Τρωσὶ φέρουσαι, ἡμεῖς δ᾽ ἀμφὶ περὶ κρήνην ἱεροὺς κατὰ βωμοὺς ἕρδομεν ἀθανάτοισι τεληέσσας ἑκατόμβας καλῇ ὑπὸ πλατανίστῳ ὅθεν ῥέεν ἀγλαὸν ὕδωρ· ἔνθ᾽ ἐφάνη μέγα σῆμα· δράκων ἐπὶ νῶτα δαφοινὸς σμερδαλέος, τόν ῥ᾽ αὐτὸς Ὀλύμπιος ἧκε φόως δέ, βωμοῦ ὑπαΐξας πρός ῥα πλατάνιστον ὄρουσεν. ἔνθα δ᾽ ἔσαν στρουθοῖο νεοσσοί, νήπια τέκνα, ὄζῳ ἐπ᾽ ἀκροτάτῳ πετάλοις ὑποπεπτηῶτες ὀκτώ, ἀτὰρ μήτηρ ἐνάτη ἦν ἣ τέκε τέκνα· ἔνθ᾽ ὅ γε τοὺς ἐλεεινὰ κατήσθιε τετριγῶτας· μήτηρ δ᾽ ἀμφεποτᾶτο ὀδυρομένη φίλα τέκνα· τὴν δ᾽ ἐλελιξάμενος πτέρυγος λάβεν ἀμφιαχυῖαν. αὐτὰρ ἐπεὶ κατὰ τέκνα φάγε στρουθοῖο καὶ αὐτήν, τὸν μὲν ἀρίζηλον θῆκεν θεὸς ὅς περ ἔφηνε· λᾶαν γάρ μιν ἔθηκε Κρόνου πάϊς ἀγκυλομήτεω· ἡμεῖς δ᾽ ἑσταότες θαυμάζομεν οἷον ἐτύχθη. ὡς οὖν δεινὰ πέλωρα θεῶν εἰσῆλθ᾽ ἑκατόμβας, Κάλχας δ᾽ αὐτίκ᾽ ἔπειτα θεοπροπέων ἀγόρευε· τίπτ᾽ ἄνεῳ ἐγένεσθε κάρη κομόωντες Ἀχαιοί; ἡμῖν μὲν τόδ᾽ ἔφηνε τέρας μέγα μητίετα Ζεὺς ὄψιμον ὀψιτέλεστον, ὅου κλέος οὔ ποτ᾽ ὀλεῖται. ὡς οὗτος κατὰ τέκνα φάγε στρουθοῖο καὶ αὐτὴν ὀκτώ, ἀτὰρ μήτηρ ἐνάτη ἦν ἣ τέκε τέκνα, ὣς ἡμεῖς τοσσαῦτ᾽ ἔτεα πτολεμίξομεν αὖθι, τῷ δεκάτῳ δὲ πόλιν αἱρήσομεν εὐρυάγυιαν. κεῖνος τὼς ἀγόρευε· τὰ δὴ νῦν πάντα τελεῖται. ἀλλ᾽ ἄγε μίμνετε πάντες ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ αὐτοῦ εἰς ὅ κεν ἄστυ μέγα Πριάμοιο ἕλωμεν. Ὣς ἔφατ᾽, Ἀργεῖοι δὲ μέγ᾽ ἴαχον, ἀμφὶ δὲ νῆες σμερδαλέον κονάβησαν ἀϋσάντων ὑπ᾽ Ἀχαιῶν, μῦθον ἐπαινήσαντες Ὀδυσσῆος θείοιο· τοῖσι δὲ καὶ μετέειπε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· ὦ πόποι ἦ δὴ παισὶν ἐοικότες ἀγοράασθε νηπιάχοις οἷς οὔ τι μέλει πολεμήϊα ἔργα. πῇ δὴ συνθεσίαι τε καὶ ὅρκια βήσεται ἥμιν; ἐν πυρὶ δὴ βουλαί τε γενοίατο μήδεά τ᾽ ἀνδρῶν σπονδαί τ᾽ ἄκρητοι καὶ δεξιαί, ᾗς ἐπέπιθμεν· αὔτως γὰρ ἐπέεσσ᾽ ἐριδαίνομεν, οὐδέ τι μῆχος εὑρέμεναι δυνάμεσθα, πολὺν χρόνον ἐνθάδ᾽ ἐόντες. Ἀτρεΐδη σὺ δ᾽ ἔθ᾽ ὡς πρὶν ἔχων ἀστεμφέα βουλὴν ἄρχευ᾽ Ἀργείοισι κατὰ κρατερὰς ὑσμίνας, τοῦσδε δ᾽ ἔα φθινύθειν ἕνα καὶ δύο, τοί κεν Ἀχαιῶν νόσφιν βουλεύωσ᾽· ἄνυσις δ᾽ οὐκ ἔσσεται αὐτῶν· πρὶν Ἄργος δ᾽ ἰέναι πρὶν καὶ Διὸς αἰγιόχοιο γνώμεναι εἴ τε ψεῦδος ὑπόσχεσις εἴ τε καὶ οὐκί. φημὶ γὰρ οὖν κατανεῦσαι ὑπερμενέα Κρονίωνα ἤματι τῷ ὅτε νηυσὶν ἐν ὠκυπόροισιν ἔβαινον Ἀργεῖοι Τρώεσσι φόνον καὶ κῆρα φέροντες ἀστράπτων ἐπιδέξι᾽ ἐναίσιμα σήματα φαίνων. τὼ μή τις πρὶν ἐπειγέσθω οἶκον δὲ νέεσθαι πρίν τινα πὰρ Τρώων ἀλόχῳ κατακοιμηθῆναι, τίσασθαι δ᾽ Ἑλένης ὁρμήματά τε στοναχάς τε. εἰ δέ τις ἐκπάγλως ἐθέλει οἶκον δὲ νέεσθαι ἁπτέσθω ἧς νηὸς ἐϋσσέλμοιο μελαίνης, ὄφρα πρόσθ᾽ ἄλλων θάνατον καὶ πότμον ἐπίσπῃ. ἀλλὰ ἄναξ αὐτός τ᾽ εὖ μήδεο πείθεό τ᾽ ἄλλῳ· οὔ τοι ἀπόβλητον ἔπος ἔσσεται ὅττί κεν εἴπω· κρῖν᾽ ἄνδρας κατὰ φῦλα κατὰ φρήτρας Ἀγάμεμνον, ὡς φρήτρη φρήτρηφιν ἀρήγῃ, φῦλα δὲ φύλοις. εἰ δέ κεν ὣς ἕρξῃς καί τοι πείθωνται Ἀχαιοί, γνώσῃ ἔπειθ᾽ ὅς θ᾽ ἡγεμόνων κακὸς ὅς τέ νυ λαῶν ἠδ᾽ ὅς κ᾽ ἐσθλὸς ἔῃσι· κατὰ σφέας γὰρ μαχέονται. γνώσεαι δ᾽ εἰ καὶ θεσπεσίῃ πόλιν οὐκ ἀλαπάξεις, ἦ ἀνδρῶν κακότητι καὶ ἀφραδίῃ πολέμοιο. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη κρείων Ἀγαμέμνων· ἦ μὰν αὖτ᾽ ἀγορῇ νικᾷς γέρον υἷας Ἀχαιῶν. αἲ γὰρ Ζεῦ τε πάτερ καὶ Ἀθηναίη καὶ Ἄπολλον τοιοῦτοι δέκα μοι συμφράδμονες εἶεν Ἀχαιῶν· τώ κε τάχ᾽ ἠμύσειε πόλις Πριάμοιο ἄνακτος χερσὶν ὑφ᾽ ἡμετέρῃσιν ἁλοῦσά τε περθομένη τε. ἀλλά μοι αἰγίοχος Κρονίδης Ζεὺς ἄλγε᾽ ἔδωκεν, ὅς με μετ᾽ ἀπρήκτους ἔριδας καὶ νείκεα βάλλει. καὶ γὰρ ἐγὼν Ἀχιλεύς τε μαχεσσάμεθ᾽ εἵνεκα κούρης ἀντιβίοις ἐπέεσσιν, ἐγὼ δ᾽ ἦρχον χαλεπαίνων· εἰ δέ ποτ᾽ ἔς γε μίαν βουλεύσομεν, οὐκέτ᾽ ἔπειτα Τρωσὶν ἀνάβλησις κακοῦ ἔσσεται οὐδ᾽ ἠβαιόν. νῦν δ᾽ ἔρχεσθ᾽ ἐπὶ δεῖπνον ἵνα ξυνάγωμεν Ἄρηα. εὖ μέν τις δόρυ θηξάσθω, εὖ δ᾽ ἀσπίδα θέσθω, εὖ δέ τις ἵπποισιν δεῖπνον δότω ὠκυπόδεσσιν, εὖ δέ τις ἅρματος ἀμφὶς ἰδὼν πολέμοιο μεδέσθω, ὥς κε πανημέριοι στυγερῷ κρινώμεθ᾽ Ἄρηϊ. οὐ γὰρ παυσωλή γε μετέσσεται οὐδ᾽ ἠβαιὸν εἰ μὴ νὺξ ἐλθοῦσα διακρινέει μένος ἀνδρῶν. ἱδρώσει μέν τευ τελαμὼν ἀμφὶ στήθεσφιν ἀσπίδος ἀμφιβρότης, περὶ δ᾽ ἔγχεϊ χεῖρα καμεῖται· ἱδρώσει δέ τευ ἵππος ἐΰξοον ἅρμα τιταίνων. ὃν δέ κ᾽ ἐγὼν ἀπάνευθε μάχης ἐθέλοντα νοήσω μιμνάζειν παρὰ νηυσὶ κορωνίσιν, οὔ οἱ ἔπειτα ἄρκιον ἐσσεῖται φυγέειν κύνας ἠδ᾽ οἰωνούς. Ὣς ἔφατ᾽, Ἀργεῖοι δὲ μέγ᾽ ἴαχον ὡς ὅτε κῦμα ἀκτῇ ἐφ᾽ ὑψηλῇ, ὅτε κινήσῃ Νότος ἐλθών, προβλῆτι σκοπέλῳ· τὸν δ᾽ οὔ ποτε κύματα λείπει παντοίων ἀνέμων, ὅτ᾽ ἂν ἔνθ᾽ ἢ ἔνθα γένωνται. ἀνστάντες δ᾽ ὀρέοντο κεδασθέντες κατὰ νῆας, κάπνισσάν τε κατὰ κλισίας, καὶ δεῖπνον ἕλοντο. ἄλλος δ᾽ ἄλλῳ ἔρεζε θεῶν αἰειγενετάων εὐχόμενος θάνατόν τε φυγεῖν καὶ μῶλον Ἄρηος. αὐτὰρ ὃ βοῦν ἱέρευσε ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων πίονα πενταέτηρον ὑπερμενέϊ Κρονίωνι, κίκλησκεν δὲ γέροντας ἀριστῆας Παναχαιῶν, Νέστορα μὲν πρώτιστα καὶ Ἰδομενῆα ἄνακτα, αὐτὰρ ἔπειτ᾽ Αἴαντε δύω καὶ Τυδέος υἱόν, ἕκτον δ᾽ αὖτ᾽ Ὀδυσῆα Διὶ μῆτιν ἀτάλαντον. αὐτόματος δέ οἱ ἦλθε βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος· ᾔδεε γὰρ κατὰ θυμὸν ἀδελφεὸν ὡς ἐπονεῖτο. βοῦν δὲ περιστήσαντο καὶ οὐλοχύτας ἀνέλοντο· τοῖσιν δ᾽ εὐχόμενος μετέφη κρείων Ἀγαμέμνων· Ζεῦ κύδιστε μέγιστε κελαινεφὲς αἰθέρι ναίων μὴ πρὶν ἐπ᾽ ἠέλιον δῦναι καὶ ἐπὶ κνέφας ἐλθεῖν πρίν με κατὰ πρηνὲς βαλέειν Πριάμοιο μέλαθρον αἰθαλόεν, πρῆσαι δὲ πυρὸς δηΐοιο θύρετρα, Ἑκτόρεον δὲ χιτῶνα περὶ στήθεσσι δαΐξαι χαλκῷ ῥωγαλέον· πολέες δ᾽ ἀμφ᾽ αὐτὸν ἑταῖροι πρηνέες ἐν κονίῃσιν ὀδὰξ λαζοίατο γαῖαν. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἄρα πώ οἱ ἐπεκραίαινε Κρονίων, ἀλλ᾽ ὅ γε δέκτο μὲν ἱρά, πόνον δ᾽ ἀμέγαρτον ὄφελλεν. αὐτὰρ ἐπεί ῥ᾽ εὔξαντο καὶ οὐλοχύτας προβάλοντο, αὐέρυσαν μὲν πρῶτα καὶ ἔσφαξαν καὶ ἔδειραν, μηρούς τ᾽ ἐξέταμον κατά τε κνίσῃ ἐκάλυψαν δίπτυχα ποιήσαντες, ἐπ᾽ αὐτῶν δ᾽ ὠμοθέτησαν. καὶ τὰ μὲν ἂρ σχίζῃσιν ἀφύλλοισιν κατέκαιον, σπλάγχνα δ᾽ ἄρ᾽ ἀμπείραντες ὑπείρεχον Ἡφαίστοιο. αὐτὰρ ἐπεὶ κατὰ μῆρε κάη καὶ σπλάγχνα πάσαντο, μίστυλλόν τ᾽ ἄρα τἆλλα καὶ ἀμφ᾽ ὀβελοῖσιν ἔπειραν, ὤπτησάν τε περιφραδέως, ἐρύσαντό τε πάντα. αὐτὰρ ἐπεὶ παύσαντο πόνου τετύκοντό τε δαῖτα δαίνυντ᾽, οὐδέ τι θυμὸς ἐδεύετο δαιτὸς ἐΐσης. αὐτὰρ ἐπεὶ πόσιος καὶ ἐδητύος ἐξ ἔρον ἕντο, τοῖς ἄρα μύθων ἦρχε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· Ἀτρεΐδη κύδιστε ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγάμεμνον, μηκέτι νῦν δήθ᾽ αὖθι λεγώμεθα, μηδ᾽ ἔτι δηρὸν ἀμβαλλώμεθα ἔργον ὃ δὴ θεὸς ἐγγυαλίζει. ἀλλ᾽ ἄγε κήρυκες μὲν Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων λαὸν κηρύσσοντες ἀγειρόντων κατὰ νῆας, ἡμεῖς δ᾽ ἀθρόοι ὧδε κατὰ στρατὸν εὐρὺν Ἀχαιῶν ἴομεν ὄφρα κε θᾶσσον ἐγείρομεν ὀξὺν Ἄρηα. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων. αὐτίκα κηρύκεσσι λιγυφθόγγοισι κέλευσε κηρύσσειν πόλεμον δὲ κάρη κομόωντας Ἀχαιούς· οἳ μὲν ἐκήρυσσον, τοὶ δ᾽ ἠγείροντο μάλ᾽ ὦκα. οἳ δ᾽ ἀμφ᾽ Ἀτρεΐωνα διοτρεφέες βασιλῆες θῦνον κρίνοντες, μετὰ δὲ γλαυκῶπις Ἀθήνη αἰγίδ᾽ ἔχουσ᾽ ἐρίτιμον ἀγήρων ἀθανάτην τε, τῆς ἑκατὸν θύσανοι παγχρύσεοι ἠερέθονται, πάντες ἐϋπλεκέες, ἑκατόμβοιος δὲ ἕκαστος· σὺν τῇ παιφάσσουσα διέσσυτο λαὸν Ἀχαιῶν ὀτρύνουσ᾽ ἰέναι· ἐν δὲ σθένος ὦρσεν ἑκάστῳ καρδίῃ ἄλληκτον πολεμίζειν ἠδὲ μάχεσθαι. τοῖσι δ᾽ ἄφαρ πόλεμος γλυκίων γένετ᾽ ἠὲ νέεσθαι ἐν νηυσὶ γλαφυρῇσι φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν. Ἠΰτε πῦρ ἀΐδηλον ἐπιφλέγει ἄσπετον ὕλην οὔρεος ἐν κορυφῇς, ἕκαθεν δέ τε φαίνεται αὐγή, ὣς τῶν ἐρχομένων ἀπὸ χαλκοῦ θεσπεσίοιο αἴγλη παμφανόωσα δι᾽ αἰθέρος οὐρανὸν ἷκε. Τῶν δ᾽ ὥς τ᾽ ὀρνίθων πετεηνῶν ἔθνεα πολλὰ χηνῶν ἢ γεράνων ἢ κύκνων δουλιχοδείρων Ἀσίω ἐν λειμῶνι Καϋστρίου ἀμφὶ ῥέεθρα ἔνθα καὶ ἔνθα ποτῶνται ἀγαλλόμενα πτερύγεσσι κλαγγηδὸν προκαθιζόντων, σμαραγεῖ δέ τε λειμών, ὣς τῶν ἔθνεα πολλὰ νεῶν ἄπο καὶ κλισιάων ἐς πεδίον προχέοντο Σκαμάνδριον· αὐτὰρ ὑπὸ χθὼν σμερδαλέον κονάβιζε ποδῶν αὐτῶν τε καὶ ἵππων. ἔσταν δ᾽ ἐν λειμῶνι Σκαμανδρίῳ ἀνθεμόεντι μυρίοι, ὅσσά τε φύλλα καὶ ἄνθεα γίγνεται ὥρῃ. Ἠΰτε μυιάων ἁδινάων ἔθνεα πολλὰ αἵ τε κατὰ σταθμὸν ποιμνήϊον ἠλάσκουσιν ὥρῃ ἐν εἰαρινῇ ὅτε τε γλάγος ἄγγεα δεύει, τόσσοι ἐπὶ Τρώεσσι κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ ἐν πεδίῳ ἵσταντο διαρραῖσαι μεμαῶτες. Τοὺς δ᾽ ὥς τ᾽ αἰπόλια πλατέ᾽ αἰγῶν αἰπόλοι ἄνδρες ῥεῖα διακρίνωσιν ἐπεί κε νομῷ μιγέωσιν, ὣς τοὺς ἡγεμόνες διεκόσμεον ἔνθα καὶ ἔνθα ὑσμίνην δ᾽ ἰέναι, μετὰ δὲ κρείων Ἀγαμέμνων ὄμματα καὶ κεφαλὴν ἴκελος Διὶ τερπικεραύνῳ, Ἄρεϊ δὲ ζώνην, στέρνον δὲ Ποσειδάωνι. ἠΰτε βοῦς ἀγέληφι μέγ᾽ ἔξοχος ἔπλετο πάντων ταῦρος· ὃ γάρ τε βόεσσι μεταπρέπει ἀγρομένῃσι· τοῖον ἄρ᾽ Ἀτρεΐδην θῆκε Ζεὺς ἤματι κείνῳ ἐκπρεπέ᾽ ἐν πολλοῖσι καὶ ἔξοχον ἡρώεσσιν. Ἔσπετε νῦν μοι Μοῦσαι Ὀλύμπια δώματ᾽ ἔχουσαι· ὑμεῖς γὰρ θεαί ἐστε πάρεστέ τε ἴστέ τε πάντα, ἡμεῖς δὲ κλέος οἶον ἀκούομεν οὐδέ τι ἴδμεν· οἵ τινες ἡγεμόνες Δαναῶν καὶ κοίρανοι ἦσαν· πληθὺν δ᾽ οὐκ ἂν ἐγὼ μυθήσομαι οὐδ᾽ ὀνομήνω, οὐδ᾽ εἴ μοι δέκα μὲν γλῶσσαι, δέκα δὲ στόματ᾽ εἶεν, φωνὴ δ᾽ ἄρρηκτος, χάλκεον δέ μοι ἦτορ ἐνείη, εἰ μὴ Ὀλυμπιάδες Μοῦσαι Διὸς αἰγιόχοιο θυγατέρες μνησαίαθ᾽ ὅσοι ὑπὸ Ἴλιον ἦλθον· ἀρχοὺς αὖ νηῶν ἐρέω νῆάς τε προπάσας. Βοιωτῶν μὲν Πηνέλεως καὶ Λήϊτος ἦρχον Ἀρκεσίλαός τε Προθοήνωρ τε Κλονίος τε, οἵ θ᾽ Ὑρίην ἐνέμοντο καὶ Αὐλίδα πετρήεσσαν Σχοῖνόν τε Σκῶλόν τε πολύκνημόν τ᾽ Ἐτεωνόν, Θέσπειαν Γραῖάν τε καὶ εὐρύχορον Μυκαλησσόν, οἵ τ᾽ ἀμφ᾽ Ἅρμ᾽ ἐνέμοντο καὶ Εἰλέσιον καὶ Ἐρυθράς, οἵ τ᾽ Ἐλεῶν᾽ εἶχον ἠδ᾽ Ὕλην καὶ Πετεῶνα, Ὠκαλέην Μεδεῶνά τ᾽ ἐϋκτίμενον πτολίεθρον, Κώπας Εὔτρησίν τε πολυτρήρωνά τε Θίσβην, οἵ τε Κορώνειαν καὶ ποιήενθ᾽ Ἁλίαρτον, οἵ τε Πλάταιαν ἔχον ἠδ᾽ οἳ Γλισᾶντ᾽ ἐνέμοντο, οἵ θ᾽ Ὑποθήβας εἶχον ἐϋκτίμενον πτολίεθρον, Ὀγχηστόν θ᾽ ἱερὸν Ποσιδήϊον ἀγλαὸν ἄλσος, οἵ τε πολυστάφυλον Ἄρνην ἔχον, οἵ τε Μίδειαν Νῖσάν τε ζαθέην Ἀνθηδόνα τ᾽ ἐσχατόωσαν· τῶν μὲν πεντήκοντα νέες κίον, ἐν δὲ ἑκάστῃ κοῦροι Βοιωτῶν ἑκατὸν καὶ εἴκοσι βαῖνον. Οἳ δ᾽ Ἀσπληδόνα ναῖον ἰδ᾽ Ὀρχομενὸν Μινύειον, τῶν ἦρχ᾽ Ἀσκάλαφος καὶ Ἰάλμενος υἷες Ἄρηος οὓς τέκεν Ἀστυόχη δόμῳ Ἄκτορος Ἀζεΐδαο, παρθένος αἰδοίη ὑπερώϊον εἰσαναβᾶσα Ἄρηϊ κρατερῷ· ὃ δέ οἱ παρελέξατο λάθρῃ· τοῖς δὲ τριήκοντα γλαφυραὶ νέες ἐστιχόωντο. Αὐτὰρ Φωκήων Σχεδίος καὶ Ἐπίστροφος ἦρχον υἷες Ἰφίτου μεγαθύμου Ναυβολίδαο, οἳ Κυπάρισσον ἔχον Πυθῶνά τε πετρήεσσαν Κρῖσάν τε ζαθέην καὶ Δαυλίδα καὶ Πανοπῆα, οἵ τ᾽ Ἀνεμώρειαν καὶ Ὑάμπολιν ἀμφενέμοντο, οἵ τ᾽ ἄρα πὰρ ποταμὸν Κηφισὸν δῖον ἔναιον, οἵ τε Λίλαιαν ἔχον πηγῇς ἔπι Κηφισοῖο· τοῖς δ᾽ ἅμα τεσσαράκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. οἳ μὲν Φωκήων στίχας ἵστασαν ἀμφιέποντες, Βοιωτῶν δ᾽ ἔμπλην ἐπ᾽ ἀριστερὰ θωρήσσοντο. Λοκρῶν δ᾽ ἡγεμόνευεν Ὀϊλῆος ταχὺς Αἴας μείων, οὔ τι τόσος γε ὅσος Τελαμώνιος Αἴας ἀλλὰ πολὺ μείων· ὀλίγος μὲν ἔην λινοθώρηξ, ἐγχείῃ δ᾽ ἐκέκαστο Πανέλληνας καὶ Ἀχαιούς· οἳ Κῦνόν τ᾽ ἐνέμοντ᾽ Ὀπόεντά τε Καλλίαρόν τε Βῆσσάν τε Σκάρφην τε καὶ Αὐγειὰς ἐρατεινὰς Τάρφην τε Θρόνιον τε Βοαγρίου ἀμφὶ ῥέεθρα· τῷ δ᾽ ἅμα τεσσαράκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο Λοκρῶν, οἳ ναίουσι πέρην ἱερῆς Εὐβοίης. Οἳ δ᾽ Εὔβοιαν ἔχον μένεα πνείοντες Ἄβαντες Χαλκίδα τ᾽ Εἰρέτριάν τε πολυστάφυλόν θ᾽ Ἱστίαιαν Κήρινθόν τ᾽ ἔφαλον Δίου τ᾽ αἰπὺ πτολίεθρον, οἵ τε Κάρυστον ἔχον ἠδ᾽ οἳ Στύρα ναιετάασκον, τῶν αὖθ᾽ ἡγεμόνευ᾽ Ἐλεφήνωρ ὄζος Ἄρηος Χαλκωδοντιάδης μεγαθύμων ἀρχὸς Ἀβάντων. τῷ δ᾽ ἅμ᾽ Ἄβαντες ἕποντο θοοὶ ὄπιθεν κομόωντες αἰχμηταὶ μεμαῶτες ὀρεκτῇσιν μελίῃσι θώρηκας ῥήξειν δηΐων ἀμφὶ στήθεσσι· τῷ δ᾽ ἅμα τεσσαράκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. Οἳ δ᾽ ἄρ᾽ Ἀθήνας εἶχον ἐϋκτίμενον πτολίεθρον δῆμον Ἐρεχθῆος μεγαλήτορος, ὅν ποτ᾽ Ἀθήνη θρέψε Διὸς θυγάτηρ, τέκε δὲ ζείδωρος ἄρουρα, κὰδ δ᾽ ἐν Ἀθήνῃς εἷσεν ἑῷ ἐν πίονι νηῷ· ἔνθα δέ μιν ταύροισι καὶ ἀρνειοῖς ἱλάονται κοῦροι Ἀθηναίων περιτελλομένων ἐνιαυτῶν· τῶν αὖθ᾽ ἡγεμόνευ᾽ υἱὸς Πετεῶο Μενεσθεύς. τῷ δ᾽ οὔ πώ τις ὁμοῖος ἐπιχθόνιος γένετ᾽ ἀνὴρ κοσμῆσαι ἵππους τε καὶ ἀνέρας ἀσπιδιώτας· Νέστωρ οἶος ἔριζεν· ὃ γὰρ προγενέστερος ἦεν· τῷ δ᾽ ἅμα πεντήκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. Αἴας δ᾽ ἐκ Σαλαμῖνος ἄγεν δυοκαίδεκα νῆας, στῆσε δ᾽ ἄγων ἵν᾽ Ἀθηναίων ἵσταντο φάλαγγες. Οἳ δ᾽ Ἄργός τ᾽ εἶχον Τίρυνθά τε τειχιόεσσαν Ἑρμιόνην Ἀσίνην τε, βαθὺν κατὰ κόλπον ἐχούσας, Τροιζῆν᾽ Ἠϊόνας τε καὶ ἀμπελόεντ᾽ Ἐπίδαυρον, οἵ τ᾽ ἔχον Αἴγιναν Μάσητά τε κοῦροι Ἀχαιῶν, τῶν αὖθ᾽ ἡγεμόνευε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης καὶ Σθένελος, Καπανῆος ἀγακλειτοῦ φίλος υἱός· τοῖσι δ᾽ ἅμ᾽ Εὐρύαλος τρίτατος κίεν ἰσόθεος φὼς Μηκιστέος υἱὸς Ταλαϊονίδαο ἄνακτος· συμπάντων δ᾽ ἡγεῖτο βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· τοῖσι δ᾽ ἅμ᾽ ὀγδώκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. Οἳ δὲ Μυκήνας εἶχον ἐϋκτίμενον πτολίεθρον ἀφνειόν τε Κόρινθον ἐϋκτιμένας τε Κλεωνάς, Ὀρνειάς τ᾽ ἐνέμοντο Ἀραιθυρέην τ᾽ ἐρατεινὴν καὶ Σικυῶν᾽, ὅθ᾽ ἄρ᾽ Ἄδρηστος πρῶτ᾽ ἐμβασίλευεν, οἵ θ᾽ Ὑπερησίην τε καὶ αἰπεινὴν Γονόεσσαν Πελλήνην τ᾽ εἶχον ἠδ᾽ Αἴγιον ἀμφενέμοντο Αἰγιαλόν τ᾽ ἀνὰ πάντα καὶ ἀμφ᾽ Ἑλίκην εὐρεῖαν, τῶν ἑκατὸν νηῶν ἦρχε κρείων Ἀγαμέμνων Ἀτρεΐδης· ἅμα τῷ γε πολὺ πλεῖστοι καὶ ἄριστοι λαοὶ ἕποντ᾽· ἐν δ᾽ αὐτὸς ἐδύσετο νώροπα χαλκὸν κυδιόων, πᾶσιν δὲ μετέπρεπεν ἡρώεσσιν οὕνεκ᾽ ἄριστος ἔην πολὺ δὲ πλείστους ἄγε λαούς. Οἳ δ᾽ εἶχον κοίλην Λακεδαίμονα κητώεσσαν, Φᾶρίν τε Σπάρτην τε πολυτρήρωνά τε Μέσσην, Βρυσειάς τ᾽ ἐνέμοντο καὶ Αὐγειὰς ἐρατεινάς, οἵ τ᾽ ἄρ᾽ Ἀμύκλας εἶχον Ἕλος τ᾽ ἔφαλον πτολίεθρον, οἵ τε Λάαν εἶχον ἠδ᾽ Οἴτυλον ἀμφενέμοντο, τῶν οἱ ἀδελφεὸς ἦρχε βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος ἑξήκοντα νεῶν· ἀπάτερθε δὲ θωρήσσοντο· ἐν δ᾽ αὐτὸς κίεν ᾗσι προθυμίῃσι πεποιθὼς ὀτρύνων πόλεμον δέ· μάλιστα δὲ ἵετο θυμῷ τίσασθαι Ἑλένης ὁρμήματά τε στοναχάς τε. Οἳ δὲ Πύλον τ᾽ ἐνέμοντο καὶ Ἀρήνην ἐρατεινὴν καὶ Θρύον Ἀλφειοῖο πόρον καὶ ἐΰκτιτον Αἰπὺ καὶ Κυπαρισσήεντα καὶ Ἀμφιγένειαν ἔναιον καὶ Πτελεὸν καὶ Ἕλος καὶ Δώριον, ἔνθά τε Μοῦσαι ἀντόμεναι Θάμυριν τὸν Θρήϊκα παῦσαν ἀοιδῆς Οἰχαλίηθεν ἰόντα παρ᾽ Εὐρύτου Οἰχαλιῆος· στεῦτο γὰρ εὐχόμενος νικησέμεν εἴ περ ἂν αὐταὶ Μοῦσαι ἀείδοιεν κοῦραι Διὸς αἰγιόχοιο· αἳ δὲ χολωσάμεναι πηρὸν θέσαν, αὐτὰρ ἀοιδὴν θεσπεσίην ἀφέλοντο καὶ ἐκλέλαθον κιθαριστύν· τῶν αὖθ᾽ ἡγεμόνευε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· τῷ δ᾽ ἐνενήκοντα γλαφυραὶ νέες ἐστιχόωντο. Οἳ δ᾽ ἔχον Ἀρκαδίην ὑπὸ Κυλλήνης ὄρος αἰπὺ Αἰπύτιον παρὰ τύμβον ἵν᾽ ἀνέρες ἀγχιμαχηταί, οἳ Φενεόν τ᾽ ἐνέμοντο καὶ Ὀρχομενὸν πολύμηλον Ῥίπην τε Στρατίην τε καὶ ἠνεμόεσσαν Ἐνίσπην καὶ Τεγέην εἶχον καὶ Μαντινέην ἐρατεινὴν Στύμφηλόν τ᾽ εἶχον καὶ Παρρασίην ἐνέμοντο, τῶν ἦρχ᾽ Ἀγκαίοιο πάϊς κρείων Ἀγαπήνωρ ἑξήκοντα νεῶν· πολέες δ᾽ ἐν νηῒ ἑκάστῃ Ἀρκάδες ἄνδρες ἔβαινον ἐπιστάμενοι πολεμίζειν. αὐτὸς γάρ σφιν δῶκεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων νῆας ἐϋσσέλμους περάαν ἐπὶ οἴνοπα πόντον Ἀτρεΐδης, ἐπεὶ οὔ σφι θαλάσσια ἔργα μεμήλει. Οἳ δ᾽ ἄρα Βουπράσιόν τε καὶ Ἤλιδα δῖαν ἔναιον ὅσσον ἐφ᾽ Ὑρμίνη καὶ Μύρσινος ἐσχατόωσα πέτρη τ᾽ Ὠλενίη καὶ Ἀλήσιον ἐντὸς ἐέργει, τῶν αὖ τέσσαρες ἀρχοὶ ἔσαν, δέκα δ᾽ ἀνδρὶ ἑκάστῳ νῆες ἕποντο θοαί, πολέες δ᾽ ἔμβαινον Ἐπειοί. τῶν μὲν ἄρ᾽ Ἀμφίμαχος καὶ Θάλπιος ἡγησάσθην υἷες ὃ μὲν Κτεάτου, ὃ δ᾽ ἄρ᾽ Εὐρύτου, Ἀκτορίωνε· τῶν δ᾽ Ἀμαρυγκεΐδης ἦρχε κρατερὸς Διώρης· τῶν δὲ τετάρτων ἦρχε Πολύξεινος θεοειδὴς υἱὸς Ἀγασθένεος Αὐγηϊάδαο ἄνακτος. Οἳ δ᾽ ἐκ Δουλιχίοιο Ἐχινάων θ᾽ ἱεράων νήσων, αἳ ναίουσι πέρην ἁλὸς Ἤλιδος ἄντα, τῶν αὖθ᾽ ἡγεμόνευε Μέγης ἀτάλαντος Ἄρηϊ Φυλεΐδης, ὃν τίκτε Διῒ φίλος ἱππότα Φυλεύς, ὅς ποτε Δουλίχιον δ᾽ ἀπενάσσατο πατρὶ χολωθείς· τῷ δ᾽ ἅμα τεσσαράκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. Αὐτὰρ Ὀδυσσεὺς ἦγε Κεφαλλῆνας μεγαθύμους, οἵ ῥ᾽ Ἰθάκην εἶχον καὶ Νήριτον εἰνοσίφυλλον καὶ Κροκύλει᾽ ἐνέμοντο καὶ Αἰγίλιπα τρηχεῖαν, οἵ τε Ζάκυνθον ἔχον ἠδ᾽ οἳ Σάμον ἀμφενέμοντο, οἵ τ᾽ ἤπειρον ἔχον ἠδ᾽ ἀντιπέραι᾽ ἐνέμοντο· τῶν μὲν Ὀδυσσεὺς ἦρχε Διὶ μῆτιν ἀτάλαντος· τῷ δ᾽ ἅμα νῆες ἕποντο δυώδεκα μιλτοπάρῃοι. Αἰτωλῶν δ᾽ ἡγεῖτο Θόας Ἀνδραίμονος υἱός, οἳ Πλευρῶν᾽ ἐνέμοντο καὶ Ὤλενον ἠδὲ Πυλήνην Χαλκίδα τ᾽ ἀγχίαλον Καλυδῶνά τε πετρήεσσαν· οὐ γὰρ ἔτ᾽ Οἰνῆος μεγαλήτορος υἱέες ἦσαν, οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔτ᾽ αὐτὸς ἔην, θάνε δὲ ξανθὸς Μελέαγρος· τῷ δ᾽ ἐπὶ πάντ᾽ ἐτέταλτο ἀνασσέμεν Αἰτωλοῖσι· τῷ δ᾽ ἅμα τεσσαράκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. Κρητῶν δ᾽ Ἰδομενεὺς δουρὶ κλυτὸς ἡγεμόνευεν, οἳ Κνωσόν τ᾽ εἶχον Γόρτυνά τε τειχιόεσσαν, Λύκτον Μίλητόν τε καὶ ἀργινόεντα Λύκαστον Φαιστόν τε Ῥύτιόν τε, πόλεις εὖ ναιετοώσας, ἄλλοι θ᾽ οἳ Κρήτην ἑκατόμπολιν ἀμφενέμοντο. τῶν μὲν ἄρ᾽ Ἰδομενεὺς δουρὶ κλυτὸς ἡγεμόνευε Μηριόνης τ᾽ ἀτάλαντος Ἐνυαλίῳ ἀνδρειφόντῃ· τοῖσι δ᾽ ἅμ᾽ ὀγδώκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. Τληπόλεμος δ᾽ Ἡρακλεΐδης ἠΰς τε μέγας τε ἐκ Ῥόδου ἐννέα νῆας ἄγεν Ῥοδίων ἀγερώχων, οἳ Ῥόδον ἀμφενέμοντο διὰ τρίχα κοσμηθέντες Λίνδον Ἰηλυσόν τε καὶ ἀργινόεντα Κάμειρον. τῶν μὲν Τληπόλεμος δουρὶ κλυτὸς ἡγεμόνευεν, ὃν τέκεν Ἀστυόχεια βίῃ Ἡρακληείῃ, τὴν ἄγετ᾽ ἐξ Ἐφύρης ποταμοῦ ἄπο Σελλήεντος πέρσας ἄστεα πολλὰ διοτρεφέων αἰζηῶν. Τληπόλεμος δ᾽ ἐπεὶ οὖν τράφ᾽ ἐνὶ μεγάρῳ εὐπήκτῳ, αὐτίκα πατρὸς ἑοῖο φίλον μήτρωα κατέκτα ἤδη γηράσκοντα Λικύμνιον ὄζον Ἄρηος· αἶψα δὲ νῆας ἔπηξε, πολὺν δ᾽ ὅ γε λαὸν ἀγείρας βῆ φεύγων ἐπὶ πόντον· ἀπείλησαν γάρ οἱ ἄλλοι υἱέες υἱωνοί τε βίης Ἡρακληείης. αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἐς Ῥόδον ἷξεν ἀλώμενος ἄλγεα πάσχων· τριχθὰ δὲ ᾤκηθεν καταφυλαδόν, ἠδὲ φίληθεν ἐκ Διός, ὅς τε θεοῖσι καὶ ἀνθρώποισιν ἀνάσσει, καί σφιν θεσπέσιον πλοῦτον κατέχευε Κρονίων. Νιρεὺς αὖ Σύμηθεν ἄγε τρεῖς νῆας ἐΐσας Νιρεὺς Ἀγλαΐης υἱὸς Χαρόποιό τ᾽ ἄνακτος Νιρεύς, ὃς κάλλιστος ἀνὴρ ὑπὸ Ἴλιον ἦλθε τῶν ἄλλων Δαναῶν μετ᾽ ἀμύμονα Πηλεΐωνα· ἀλλ᾽ ἀλαπαδνὸς ἔην, παῦρος δέ οἱ εἵπετο λαός. Οἳ δ᾽ ἄρα Νίσυρόν τ᾽ εἶχον Κράπαθόν τε Κάσον τε καὶ Κῶν Εὐρυπύλοιο πόλιν νήσους τε Καλύδνας, τῶν αὖ Φείδιππός τε καὶ Ἄντιφος ἡγησάσθην Θεσσαλοῦ υἷε δύω Ἡρακλεΐδαο ἄνακτος· τοῖς δὲ τριήκοντα γλαφυραὶ νέες ἐστιχόωντο. Νῦν αὖ τοὺς ὅσσοι τὸ Πελασγικὸν Ἄργος ἔναιον, οἵ τ᾽ Ἄλον οἵ τ᾽ Ἀλόπην οἵ τε Τρηχῖνα νέμοντο, οἵ τ᾽ εἶχον Φθίην ἠδ᾽ Ἑλλάδα καλλιγύναικα, Μυρμιδόνες δὲ καλεῦντο καὶ Ἕλληνες καὶ Ἀχαιοί, τῶν αὖ πεντήκοντα νεῶν ἦν ἀρχὸς Ἀχιλλεύς. ἀλλ᾽ οἵ γ᾽ οὐ πολέμοιο δυσηχέος ἐμνώοντο· οὐ γὰρ ἔην ὅς τίς σφιν ἐπὶ στίχας ἡγήσαιτο· κεῖτο γὰρ ἐν νήεσσι ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεὺς κούρης χωόμενος Βρισηΐδος ἠϋκόμοιο, τὴν ἐκ Λυρνησσοῦ ἐξείλετο πολλὰ μογήσας Λυρνησσὸν διαπορθήσας καὶ τείχεα Θήβης, κὰδ δὲ Μύνητ᾽ ἔβαλεν καὶ Ἐπίστροφον ἐγχεσιμώρους, υἱέας Εὐηνοῖο Σεληπιάδαο ἄνακτος· τῆς ὅ γε κεῖτ᾽ ἀχέων, τάχα δ᾽ ἀνστήσεσθαι ἔμελλεν. Οἳ δ᾽ εἶχον Φυλάκην καὶ Πύρασον ἀνθεμόεντα Δήμητρος τέμενος, Ἴτωνά τε μητέρα μήλων, ἀγχίαλόν τ᾽ Ἀντρῶνα ἰδὲ Πτελεὸν λεχεποίην, τῶν αὖ Πρωτεσίλαος ἀρήϊος ἡγεμόνευε ζωὸς ἐών· τότε δ᾽ ἤδη ἔχεν κάτα γαῖα μέλαινα. τοῦ δὲ καὶ ἀμφιδρυφὴς ἄλοχος Φυλάκῃ ἐλέλειπτο καὶ δόμος ἡμιτελής· τὸν δ᾽ ἔκτανε Δάρδανος ἀνὴρ νηὸς ἀποθρῴσκοντα πολὺ πρώτιστον Ἀχαιῶν. οὐδὲ μὲν οὐδ᾽ οἳ ἄναρχοι ἔσαν, πόθεόν γε μὲν ἀρχόν· ἀλλά σφεας κόσμησε Ποδάρκης ὄζος Ἄρηος Ἰφίκλου υἱὸς πολυμήλου Φυλακίδαο αὐτοκασίγνητος μεγαθύμου Πρωτεσιλάου ὁπλότερος γενεῇ· ὁ δ᾽ ἅμα πρότερος καὶ ἀρείων ἥρως Πρωτεσίλαος ἀρήϊος· οὐδέ τι λαοὶ δεύονθ᾽ ἡγεμόνος, πόθεόν γε μὲν ἐσθλὸν ἐόντα· τῷ δ᾽ ἅμα τεσσαράκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. Οἳ δὲ Φερὰς ἐνέμοντο παραὶ Βοιβηΐδα λίμνην Βοίβην καὶ Γλαφύρας καὶ ἐϋκτιμένην Ἰαωλκόν, τῶν ἦρχ᾽ Ἀδμήτοιο φίλος πάϊς ἕνδεκα νηῶν Εὔμηλος, τὸν ὑπ᾽ Ἀδμήτῳ τέκε δῖα γυναικῶν Ἄλκηστις Πελίαο θυγατρῶν εἶδος ἀρίστη. Οἳ δ᾽ ἄρα Μηθώνην καὶ Θαυμακίην ἐνέμοντο καὶ Μελίβοιαν ἔχον καὶ Ὀλιζῶνα τρηχεῖαν, τῶν δὲ Φιλοκτήτης ἦρχεν τόξων ἐῢ εἰδὼς ἑπτὰ νεῶν· ἐρέται δ᾽ ἐν ἑκάστῃ πεντήκοντα ἐμβέβασαν τόξων εὖ εἰδότες ἶφι μάχεσθαι. ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἐν νήσῳ κεῖτο κρατέρ᾽ ἄλγεα πάσχων Λήμνῳ ἐν ἠγαθέῃ, ὅθι μιν λίπον υἷες Ἀχαιῶν ἕλκεϊ μοχθίζοντα κακῷ ὀλοόφρονος ὕδρου· ἔνθ᾽ ὅ γε κεῖτ᾽ ἀχέων· τάχα δὲ μνήσεσθαι ἔμελλον Ἀργεῖοι παρὰ νηυσὶ Φιλοκτήταο ἄνακτος. οὐδὲ μὲν οὐδ᾽ οἳ ἄναρχοι ἔσαν, πόθεόν γε μὲν ἀρχόν· ἀλλὰ Μέδων κόσμησεν Ὀϊλῆος νόθος υἱός, τόν ῥ᾽ ἔτεκεν Ῥήνη ὑπ᾽ Ὀϊλῆϊ πτολιπόρθῳ. Οἳ δ᾽ εἶχον Τρίκκην καὶ Ἰθώμην κλωμακόεσσαν, οἵ τ᾽ ἔχον Οἰχαλίην πόλιν Εὐρύτου Οἰχαλιῆος, τῶν αὖθ᾽ ἡγείσθην Ἀσκληπιοῦ δύο παῖδε ἰητῆρ᾽ ἀγαθὼ Ποδαλείριος ἠδὲ Μαχάων· τοῖς δὲ τριήκοντα γλαφυραὶ νέες ἐστιχόωντο. Οἳ δ᾽ ἔχον Ὀρμένιον, οἵ τε κρήνην Ὑπέρειαν, οἵ τ᾽ ἔχον Ἀστέριον Τιτάνοιό τε λευκὰ κάρηνα, τῶν ἦρχ᾽ Εὐρύπυλος Εὐαίμονος ἀγλαὸς υἱός· τῷ δ᾽ ἅμα τεσσαράκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. Οἳ δ᾽ Ἄργισσαν ἔχον καὶ Γυρτώνην ἐνέμοντο, Ὄρθην Ἠλώνην τε πόλιν τ᾽ Ὀλοοσσόνα λευκήν, τῶν αὖθ᾽ ἡγεμόνευε μενεπτόλεμος Πολυποίτης υἱὸς Πειριθόοιο τὸν ἀθάνατος τέκετο Ζεύς· τόν ῥ᾽ ὑπὸ Πειριθόῳ τέκετο κλυτὸς Ἱπποδάμεια ἤματι τῷ ὅτε Φῆρας ἐτίσατο λαχνήεντας, τοὺς δ᾽ ἐκ Πηλίου ὦσε καὶ Αἰθίκεσσι πέλασσεν· οὐκ οἶος, ἅμα τῷ γε Λεοντεὺς ὄζος Ἄρηος υἱὸς ὑπερθύμοιο Κορώνου Καινεΐδαο· τοῖς δ᾽ ἅμα τεσσαράκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. Γουνεὺς δ᾽ ἐκ Κύφου ἦγε δύω καὶ εἴκοσι νῆας· τῷ δ᾽ Ἐνιῆνες ἕποντο μενεπτόλεμοί τε Περαιβοὶ οἳ περὶ Δωδώνην δυσχείμερον οἰκί᾽ ἔθεντο, οἵ τ᾽ ἀμφ᾽ ἱμερτὸν Τιταρησσὸν ἔργα νέμοντο ὅς ῥ᾽ ἐς Πηνειὸν προΐει καλλίρροον ὕδωρ, οὐδ᾽ ὅ γε Πηνειῷ συμμίσγεται ἀργυροδίνῃ, ἀλλά τέ μιν καθύπερθεν ἐπιρρέει ἠΰτ᾽ ἔλαιον· ὅρκου γὰρ δεινοῦ Στυγὸς ὕδατός ἐστιν ἀπορρώξ. Μαγνήτων δ᾽ ἦρχε Πρόθοος Τενθρηδόνος υἱός, οἳ περὶ Πηνειὸν καὶ Πήλιον εἰνοσίφυλλον ναίεσκον· τῶν μὲν Πρόθοος θοὸς ἡγεμόνευε, τῷ δ᾽ ἅμα τεσσαράκοντα μέλαιναι νῆες ἕποντο. Οὗτοι ἄρ᾽ ἡγεμόνες Δαναῶν καὶ κοίρανοι ἦσαν· τίς τὰρ τῶν ὄχ᾽ ἄριστος ἔην σύ μοι ἔννεπε Μοῦσα αὐτῶν ἠδ᾽ ἵππων, οἳ ἅμ᾽ Ἀτρεΐδῃσιν ἕποντο. Ἵπποι μὲν μέγ᾽ ἄρισται ἔσαν Φηρητιάδαο, τὰς Εὔμηλος ἔλαυνε ποδώκεας ὄρνιθας ὣς ὄτριχας οἰέτεας σταφύλῃ ἐπὶ νῶτον ἐΐσας· τὰς ἐν Πηρείῃ θρέψ᾽ ἀργυρότοξος Ἀπόλλων ἄμφω θηλείας, φόβον Ἄρηος φορεούσας. ἀνδρῶν αὖ μέγ᾽ ἄριστος ἔην Τελαμώνιος Αἴας ὄφρ᾽ Ἀχιλεὺς μήνιεν· ὃ γὰρ πολὺ φέρτατος ἦεν, ἵπποι θ᾽ οἳ φορέεσκον ἀμύμονα Πηλεΐωνα. ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἐν νήεσσι κορωνίσι ποντοπόροισι κεῖτ᾽ ἀπομηνίσας Ἀγαμέμνονι ποιμένι λαῶν Ἀτρεΐδῃ· λαοὶ δὲ παρὰ ῥηγμῖνι θαλάσσης δίσκοισιν τέρποντο καὶ αἰγανέῃσιν ἱέντες τόξοισίν θ᾽· ἵπποι δὲ παρ᾽ ἅρμασιν οἷσιν ἕκαστος λωτὸν ἐρεπτόμενοι ἐλεόθρεπτόν τε σέλινον ἕστασαν· ἅρματα δ᾽ εὖ πεπυκασμένα κεῖτο ἀνάκτων ἐν κλισίῃς· οἳ δ᾽ ἀρχὸν ἀρηΐφιλον ποθέοντες φοίτων ἔνθα καὶ ἔνθα κατὰ στρατὸν οὐδὲ μάχοντο. Οἳ δ᾽ ἄρ᾽ ἴσαν ὡς εἴ τε πυρὶ χθὼν πᾶσα νέμοιτο· γαῖα δ᾽ ὑπεστενάχιζε Διὶ ὣς τερπικεραύνῳ χωομένῳ ὅτε τ᾽ ἀμφὶ Τυφωέϊ γαῖαν ἱμάσσῃ εἰν Ἀρίμοις, ὅθι φασὶ Τυφωέος ἔμμεναι εὐνάς· ὣς ἄρα τῶν ὑπὸ ποσσὶ μέγα στεναχίζετο γαῖα ἐρχομένων· μάλα δ᾽ ὦκα διέπρησσον πεδίοιο. Τρωσὶν δ᾽ ἄγγελος ἦλθε ποδήνεμος ὠκέα Ἶρις πὰρ Διὸς αἰγιόχοιο σὺν ἀγγελίῃ ἀλεγεινῇ· οἳ δ᾽ ἀγορὰς ἀγόρευον ἐπὶ Πριάμοιο θύρῃσι πάντες ὁμηγερέες ἠμὲν νέοι ἠδὲ γέροντες· ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη προσέφη πόδας ὠκέα Ἶρις· εἴσατο δὲ φθογγὴν υἷϊ Πριάμοιο Πολίτῃ, ὃς Τρώων σκοπὸς ἷζε ποδωκείῃσι πεποιθὼς τύμβῳ ἐπ᾽ ἀκροτάτῳ Αἰσυήταο γέροντος, δέγμενος ὁππότε ναῦφιν ἀφορμηθεῖεν Ἀχαιοί· τῷ μιν ἐεισαμένη προσέφη πόδας ὠκέα Ἶρις· ὦ γέρον αἰεί τοι μῦθοι φίλοι ἄκριτοί εἰσιν, ὥς ποτ᾽ ἐπ᾽ εἰρήνης· πόλεμος δ᾽ ἀλίαστος ὄρωρεν. ἤδη μὲν μάλα πολλὰ μάχας εἰσήλυθον ἀνδρῶν, ἀλλ᾽ οὔ πω τοιόνδε τοσόνδέ τε λαὸν ὄπωπα· λίην γὰρ φύλλοισιν ἐοικότες ἢ ψαμάθοισιν ἔρχονται πεδίοιο μαχησόμενοι προτὶ ἄστυ. Ἕκτορ σοὶ δὲ μάλιστ᾽ ἐπιτέλλομαι, ὧδε δὲ ῥέξαι· πολλοὶ γὰρ κατὰ ἄστυ μέγα Πριάμου ἐπίκουροι, ἄλλη δ᾽ ἄλλων γλῶσσα πολυσπερέων ἀνθρώπων· τοῖσιν ἕκαστος ἀνὴρ σημαινέτω οἷσί περ ἄρχει, τῶν δ᾽ ἐξηγείσθω κοσμησάμενος πολιήτας. Ὣς ἔφαθ᾽, Ἕκτωρ δ᾽ οὔ τι θεᾶς ἔπος ἠγνοίησεν, αἶψα δ᾽ ἔλυσ᾽ ἀγορήν· ἐπὶ τεύχεα δ᾽ ἐσσεύοντο· πᾶσαι δ᾽ ὠΐγνυντο πύλαι, ἐκ δ᾽ ἔσσυτο λαὸς πεζοί θ᾽ ἱππῆές τε· πολὺς δ᾽ ὀρυμαγδὸς ὀρώρει. Ἔστι δέ τις προπάροιθε πόλιος αἰπεῖα κολώνη ἐν πεδίῳ ἀπάνευθε περίδρομος ἔνθα καὶ ἔνθα, τὴν ἤτοι ἄνδρες Βατίειαν κικλήσκουσιν, ἀθάνατοι δέ τε σῆμα πολυσκάρθμοιο Μυρίνης· ἔνθα τότε Τρῶές τε διέκριθεν ἠδ᾽ ἐπίκουροι. Τρωσὶ μὲν ἡγεμόνευε μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ Πριαμίδης· ἅμα τῷ γε πολὺ πλεῖστοι καὶ ἄριστοι λαοὶ θωρήσσοντο μεμαότες ἐγχείῃσι. Δαρδανίων αὖτ᾽ ἦρχεν ἐῢς πάϊς Ἀγχίσαο Αἰνείας, τὸν ὑπ᾽ Ἀγχίσῃ τέκε δῖ᾽ Ἀφροδίτη Ἴδης ἐν κνημοῖσι θεὰ βροτῷ εὐνηθεῖσα, οὐκ οἶος, ἅμα τῷ γε δύω Ἀντήνορος υἷε Ἀρχέλοχός τ᾽ Ἀκάμας τε μάχης εὖ εἰδότε πάσης. Οἳ δὲ Ζέλειαν ἔναιον ὑπαὶ πόδα νείατον Ἴδης ἀφνειοὶ πίνοντες ὕδωρ μέλαν Αἰσήποιο Τρῶες, τῶν αὖτ᾽ ἦρχε Λυκάονος ἀγλαὸς υἱὸς Πάνδαρος, ᾧ καὶ τόξον Ἀπόλλων αὐτὸς ἔδωκεν. Οἳ δ᾽ Ἀδρήστειάν τ᾽ εἶχον καὶ δῆμον Ἀπαισοῦ καὶ Πιτύειαν ἔχον καὶ Τηρείης ὄρος αἰπύ, τῶν ἦρχ᾽ Ἄδρηστός τε καὶ Ἄμφιος λινοθώρηξ υἷε δύω Μέροπος Περκωσίου, ὃς περὶ πάντων ᾔδεε μαντοσύνας, οὐδὲ οὓς παῖδας ἔασκε στείχειν ἐς πόλεμον φθισήνορα· τὼ δέ οἱ οὔ τι πειθέσθην· κῆρες γὰρ ἄγον μέλανος θανάτοιο. Οἳ δ᾽ ἄρα Περκώτην καὶ Πράκτιον ἀμφενέμοντο καὶ Σηστὸν καὶ Ἄβυδον ἔχον καὶ δῖαν Ἀρίσβην, τῶν αὖθ᾽ Ὑρτακίδης ἦρχ᾽ Ἄσιος ὄρχαμος ἀνδρῶν, Ἄσιος Ὑρτακίδης ὃν Ἀρίσβηθεν φέρον ἵπποι αἴθωνες μεγάλοι ποταμοῦ ἄπο Σελλήεντος. Ἱππόθοος δ᾽ ἄγε φῦλα Πελασγῶν ἐγχεσιμώρων τῶν οἳ Λάρισαν ἐριβώλακα ναιετάασκον· τῶν ἦρχ᾽ Ἱππόθοός τε Πύλαιός τ᾽ ὄζος Ἄρηος, υἷε δύω Λήθοιο Πελασγοῦ Τευταμίδαο. Αὐτὰρ Θρήϊκας ἦγ᾽ Ἀκάμας καὶ Πείροος ἥρως ὅσσους Ἑλλήσποντος ἀγάρροος ἐντὸς ἐέργει. Εὔφημος δ᾽ ἀρχὸς Κικόνων ἦν αἰχμητάων υἱὸς Τροιζήνοιο διοτρεφέος Κεάδαο. Αὐτὰρ Πυραίχμης ἄγε Παίονας ἀγκυλοτόξους τηλόθεν ἐξ Ἀμυδῶνος ἀπ᾽ Ἀξιοῦ εὐρὺ ῥέοντος, Ἀξιοῦ οὗ κάλλιστον ὕδωρ ἐπικίδναται αἶαν. Παφλαγόνων δ᾽ ἡγεῖτο Πυλαιμένεος λάσιον κῆρ ἐξ Ἐνετῶν, ὅθεν ἡμιόνων γένος ἀγροτεράων, οἵ ῥα Κύτωρον ἔχον καὶ Σήσαμον ἀμφενέμοντο ἀμφί τε Παρθένιον ποταμὸν κλυτὰ δώματ᾽ ἔναιον Κρῶμνάν τ᾽ Αἰγιαλόν τε καὶ ὑψηλοὺς Ἐρυθίνους. Αὐτὰρ Ἁλιζώνων Ὀδίος καὶ Ἐπίστροφος ἦρχον τηλόθεν ἐξ Ἀλύβης, ὅθεν ἀργύρου ἐστὶ γενέθλη. Μυσῶν δὲ Χρόμις ἦρχε καὶ Ἔννομος οἰωνιστής· ἀλλ᾽ οὐκ οἰωνοῖσιν ἐρύσατο κῆρα μέλαιναν, ἀλλ᾽ ἐδάμη ὑπὸ χερσὶ ποδώκεος Αἰακίδαο ἐν ποταμῷ, ὅθι περ Τρῶας κεράϊζε καὶ ἄλλους. Φόρκυς αὖ Φρύγας ἦγε καὶ Ἀσκάνιος θεοειδὴς τῆλ᾽ ἐξ Ἀσκανίης· μέμασαν δ᾽ ὑσμῖνι μάχεσθαι. Μῄοσιν αὖ Μέσθλης τε καὶ Ἄντιφος ἡγησάσθην υἷε Ταλαιμένεος τὼ Γυγαίη τέκε λίμνη, οἳ καὶ Μῄονας ἦγον ὑπὸ Τμώλῳ γεγαῶτας. Νάστης αὖ Καρῶν ἡγήσατο βαρβαροφώνων, οἳ Μίλητον ἔχον Φθιρῶν τ᾽ ὄρος ἀκριτόφυλλον Μαιάνδρου τε ῥοὰς Μυκάλης τ᾽ αἰπεινὰ κάρηνα· τῶν μὲν ἄρ᾽ Ἀμφίμαχος καὶ Νάστης ἡγησάσθην, Νάστης Ἀμφίμαχός τε Νομίονος ἀγλαὰ τέκνα, ὃς καὶ χρυσὸν ἔχων πόλεμον δ᾽ ἴεν ἠΰτε κούρη νήπιος, οὐδέ τί οἱ τό γ᾽ ἐπήρκεσε λυγρὸν ὄλεθρον, ἀλλ᾽ ἐδάμη ὑπὸ χερσὶ ποδώκεος Αἰακίδαο ἐν ποταμῷ, χρυσὸν δ᾽ Ἀχιλεὺς ἐκόμισσε δαΐφρων. Σαρπηδὼν δ᾽ ἦρχεν Λυκίων καὶ Γλαῦκος ἀμύμων τηλόθεν ἐκ Λυκίης, Ξάνθου ἄπο δινήεντος.

Αὐτὰρ ἐπεὶ κόσμηθεν ἅμ᾽ ἡγεμόνεσσιν ἕκαστοι, Τρῶες μὲν κλαγγῇ τ᾽ ἐνοπῇ τ᾽ ἴσαν ὄρνιθες ὣς ἠΰτε περ κλαγγὴ γεράνων πέλει οὐρανόθι πρό· αἵ τ᾽ ἐπεὶ οὖν χειμῶνα φύγον καὶ ἀθέσφατον ὄμβρον κλαγγῇ ταί γε πέτονται ἐπ᾽ ὠκεανοῖο ῥοάων ἀνδράσι Πυγμαίοισι φόνον καὶ κῆρα φέρουσαι· ἠέριαι δ᾽ ἄρα ταί γε κακὴν ἔριδα προφέρονται. οἳ δ᾽ ἄρ᾽ ἴσαν σιγῇ μένεα πνείοντες Ἀχαιοὶ ἐν θυμῷ μεμαῶτες ἀλεξέμεν ἀλλήλοισιν. Εὖτ᾽ ὄρεος κορυφῇσι Νότος κατέχευεν ὀμίχλην ποιμέσιν οὔ τι φίλην, κλέπτῃ δέ τε νυκτὸς ἀμείνω, τόσσόν τίς τ᾽ ἐπιλεύσσει ὅσον τ᾽ ἐπὶ λᾶαν ἵησιν· ὣς ἄρα τῶν ὑπὸ ποσσὶ κονίσαλος ὄρνυτ᾽ ἀελλὴς ἐρχομένων· μάλα δ᾽ ὦκα διέπρησσον πεδίοιο. Οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες, Τρωσὶν μὲν προμάχιζεν Ἀλέξανδρος θεοειδὴς παρδαλέην ὤμοισιν ἔχων καὶ καμπύλα τόξα καὶ ξίφος· αὐτὰρ δοῦρε δύω κεκορυθμένα χαλκῷ πάλλων Ἀργείων προκαλίζετο πάντας ἀρίστους ἀντίβιον μαχέσασθαι ἐν αἰνῇ δηϊοτῆτι. Τὸν δ᾽ ὡς οὖν ἐνόησεν ἀρηΐφιλος Μενέλαος ἐρχόμενον προπάροιθεν ὁμίλου μακρὰ βιβάντα, ὥς τε λέων ἐχάρη μεγάλῳ ἐπὶ σώματι κύρσας εὑρὼν ἢ ἔλαφον κεραὸν ἢ ἄγριον αἶγα πεινάων· μάλα γάρ τε κατεσθίει, εἴ περ ἂν αὐτὸν σεύωνται ταχέες τε κύνες θαλεροί τ᾽ αἰζηοί· ὣς ἐχάρη Μενέλαος Ἀλέξανδρον θεοειδέα ὀφθαλμοῖσιν ἰδών· φάτο γὰρ τίσεσθαι ἀλείτην· αὐτίκα δ᾽ ἐξ ὀχέων σὺν τεύχεσιν ἆλτο χαμᾶζε. Τὸν δ᾽ ὡς οὖν ἐνόησεν Ἀλέξανδρος θεοειδὴς ἐν προμάχοισι φανέντα, κατεπλήγη φίλον ἦτορ, ἂψ δ᾽ ἑτάρων εἰς ἔθνος ἐχάζετο κῆρ᾽ ἀλεείνων. ὡς δ᾽ ὅτε τίς τε δράκοντα ἰδὼν παλίνορσος ἀπέστη οὔρεος ἐν βήσσῃς, ὑπό τε τρόμος ἔλλαβε γυῖα, ἂψ δ᾽ ἀνεχώρησεν, ὦχρός τέ μιν εἷλε παρειάς, ὣς αὖτις καθ᾽ ὅμιλον ἔδυ Τρώων ἀγερώχων δείσας Ἀτρέος υἱὸν Ἀλέξανδρος θεοειδής. Τὸν δ᾽ Ἕκτωρ νείκεσσεν ἰδὼν αἰσχροῖς ἐπέεσσιν· Δύσπαρι εἶδος ἄριστε γυναιμανὲς ἠπεροπευτὰ αἴθ᾽ ὄφελες ἄγονός τ᾽ ἔμεναι ἄγαμός τ᾽ ἀπολέσθαι· καί κε τὸ βουλοίμην, καί κεν πολὺ κέρδιον ἦεν ἢ οὕτω λώβην τ᾽ ἔμεναι καὶ ὑπόψιον ἄλλων. ἦ που καγχαλόωσι κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ φάντες ἀριστῆα πρόμον ἔμμεναι, οὕνεκα καλὸν εἶδος ἔπ᾽, ἀλλ᾽ οὐκ ἔστι βίη φρεσὶν οὐδέ τις ἀλκή. ἦ τοιόσδε ἐὼν ἐν ποντοπόροισι νέεσσι πόντον ἐπιπλώσας, ἑτάρους ἐρίηρας ἀγείρας, μιχθεὶς ἀλλοδαποῖσι γυναῖκ᾽ εὐειδέ᾽ ἀνῆγες ἐξ ἀπίης γαίης νυὸν ἀνδρῶν αἰχμητάων πατρί τε σῷ μέγα πῆμα πόληΐ τε παντί τε δήμῳ, δυσμενέσιν μὲν χάρμα, κατηφείην δὲ σοὶ αὐτῷ; οὐκ ἂν δὴ μείνειας ἀρηΐφιλον Μενέλαον; γνοίης χ᾽ οἵου φωτὸς ἔχεις θαλερὴν παράκοιτιν· οὐκ ἄν τοι χραίσμῃ κίθαρις τά τε δῶρ᾽ Ἀφροδίτης ἥ τε κόμη τό τε εἶδος ὅτ᾽ ἐν κονίῃσι μιγείης. ἀλλὰ μάλα Τρῶες δειδήμονες· ἦ τέ κεν ἤδη λάϊνον ἕσσο χιτῶνα κακῶν ἕνεχ᾽ ὅσσα ἔοργας. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν Ἀλέξανδρος θεοειδής· Ἕκτορ ἐπεί με κατ᾽ αἶσαν ἐνείκεσας οὐδ᾽ ὑπὲρ αἶσαν· αἰεί τοι κραδίη πέλεκυς ὥς ἐστιν ἀτειρὴς ὅς τ᾽ εἶσιν διὰ δουρὸς ὑπ᾽ ἀνέρος ὅς ῥά τε τέχνῃ νήϊον ἐκτάμνῃσιν, ὀφέλλει δ᾽ ἀνδρὸς ἐρωήν· ὣς σοὶ ἐνὶ στήθεσσιν ἀτάρβητος νόος ἐστί· μή μοι δῶρ᾽ ἐρατὰ πρόφερε χρυσέης Ἀφροδίτης· οὔ τοι ἀπόβλητ᾽ ἐστὶ θεῶν ἐρικυδέα δῶρα ὅσσά κεν αὐτοὶ δῶσιν, ἑκὼν δ᾽ οὐκ ἄν τις ἕλοιτο· νῦν αὖτ᾽ εἴ μ᾽ ἐθέλεις πολεμίζειν ἠδὲ μάχεσθαι, ἄλλους μὲν κάθισον Τρῶας καὶ πάντας Ἀχαιούς, αὐτὰρ ἔμ᾽ ἐν μέσσῳ καὶ ἀρηΐφιλον Μενέλαον συμβάλετ᾽ ἀμφ᾽ Ἑλένῃ καὶ κτήμασι πᾶσι μάχεσθαι· ὁππότερος δέ κε νικήσῃ κρείσσων τε γένηται, κτήμαθ᾽ ἑλὼν εὖ πάντα γυναῖκά τε οἴκαδ᾽ ἀγέσθω· οἳ δ᾽ ἄλλοι φιλότητα καὶ ὅρκια πιστὰ ταμόντες ναίοιτε Τροίην ἐριβώλακα, τοὶ δὲ νεέσθων Ἄργος ἐς ἱππόβοτον καὶ Ἀχαιΐδα καλλιγύναικα. Ὣς ἔφαθ᾽, Ἕκτωρ δ᾽ αὖτ᾽ ἐχάρη μέγα μῦθον ἀκούσας, καί ῥ᾽ ἐς μέσσον ἰὼν Τρώων ἀνέεργε φάλαγγας μέσσου δουρὸς ἑλών· τοὶ δ᾽ ἱδρύνθησαν ἅπαντες. τῷ δ᾽ ἐπετοξάζοντο κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ ἰοῖσίν τε τιτυσκόμενοι λάεσσί τ᾽ ἔβαλλον· αὐτὰρ ὃ μακρὸν ἄϋσεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· ἴσχεσθ᾽ Ἀργεῖοι, μὴ βάλλετε κοῦροι Ἀχαιῶν· στεῦται γάρ τι ἔπος ἐρέειν κορυθαίολος Ἕκτωρ. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἔσχοντο μάχης ἄνεῴ τ᾽ ἐγένοντο ἐσσυμένως· Ἕκτωρ δὲ μετ᾽ ἀμφοτέροισιν ἔειπε· κέκλυτέ μευ Τρῶες καὶ ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ μῦθον Ἀλεξάνδροιο, τοῦ εἵνεκα νεῖκος ὄρωρεν. ἄλλους μὲν κέλεται Τρῶας καὶ πάντας Ἀχαιοὺς τεύχεα κάλ᾽ ἀποθέσθαι ἐπὶ χθονὶ πουλυβοτείρῃ, αὐτὸν δ᾽ ἐν μέσσῳ καὶ ἀρηΐφιλον Μενέλαον οἴους ἀμφ᾽ Ἑλένῃ καὶ κτήμασι πᾶσι μάχεσθαι. ὁππότερος δέ κε νικήσῃ κρείσσων τε γένηται κτήμαθ᾽ ἑλὼν εὖ πάντα γυναῖκά τε οἴκαδ᾽ ἀγέσθω· οἳ δ᾽ ἄλλοι φιλότητα καὶ ὅρκια πιστὰ τάμωμεν. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἀκὴν ἐγένοντο σιωπῇ· τοῖσι δὲ καὶ μετέειπε βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος· κέκλυτε νῦν καὶ ἐμεῖο· μάλιστα γὰρ ἄλγος ἱκάνει θυμὸν ἐμόν, φρονέω δὲ διακρινθήμεναι ἤδη Ἀργείους καὶ Τρῶας, ἐπεὶ κακὰ πολλὰ πέπασθε εἵνεκ᾽ ἐμῆς ἔριδος καὶ Ἀλεξάνδρου ἕνεκ᾽ ἀρχῆς· ἡμέων δ᾽ ὁπποτέρῳ θάνατος καὶ μοῖρα τέτυκται τεθναίη· ἄλλοι δὲ διακρινθεῖτε τάχιστα. οἴσετε ἄρν᾽, ἕτερον λευκόν, ἑτέρην δὲ μέλαιναν, Γῇ τε καὶ Ἠελίῳ· Διὶ δ᾽ ἡμεῖς οἴσομεν ἄλλον· ἄξετε δὲ Πριάμοιο βίην, ὄφρ᾽ ὅρκια τάμνῃ αὐτός, ἐπεί οἱ παῖδες ὑπερφίαλοι καὶ ἄπιστοι, μή τις ὑπερβασίῃ Διὸς ὅρκια δηλήσηται. αἰεὶ δ᾽ ὁπλοτέρων ἀνδρῶν φρένες ἠερέθονται· οἷς δ᾽ ὁ γέρων μετέῃσιν ἅμα πρόσσω καὶ ὀπίσσω λεύσσει, ὅπως ὄχ᾽ ἄριστα μετ᾽ ἀμφοτέροισι γένηται. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἐχάρησαν Ἀχαιοί τε Τρῶές τε ἐλπόμενοι παύσασθαι ὀϊζυροῦ πολέμοιο. καί ῥ᾽ ἵππους μὲν ἔρυξαν ἐπὶ στίχας, ἐκ δ᾽ ἔβαν αὐτοί, τεύχεά τ᾽ ἐξεδύοντο· τὰ μὲν κατέθεντ᾽ ἐπὶ γαίῃ πλησίον ἀλλήλων, ὀλίγη δ᾽ ἦν ἀμφὶς ἄρουρα· Ἕκτωρ δὲ προτὶ ἄστυ δύω κήρυκας ἔπεμπε καρπαλίμως ἄρνάς τε φέρειν Πρίαμόν τε καλέσσαι· αὐτὰρ ὃ Ταλθύβιον προΐει κρείων Ἀγαμέμνων νῆας ἔπι γλαφυρὰς ἰέναι, ἠδ᾽ ἄρν᾽ ἐκέλευεν οἰσέμεναι· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ οὐκ ἀπίθησ᾽ Ἀγαμέμνονι δίῳ. Ἶρις δ᾽ αὖθ᾽ Ἑλένῃ λευκωλένῳ ἄγγελος ἦλθεν εἰδομένη γαλόῳ Ἀντηνορίδαο δάμαρτι, τὴν Ἀντηνορίδης εἶχε κρείων Ἑλικάων Λαοδίκην Πριάμοιο θυγατρῶν εἶδος ἀρίστην. τὴν δ᾽ εὗρ᾽ ἐν μεγάρῳ· ἣ δὲ μέγαν ἱστὸν ὕφαινε δίπλακα πορφυρέην, πολέας δ᾽ ἐνέπασσεν ἀέθλους Τρώων θ᾽ ἱπποδάμων καὶ Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων, οὕς ἑθεν εἵνεκ᾽ ἔπασχον ὑπ᾽ Ἄρηος παλαμάων· ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη προσέφη πόδας ὠκέα Ἶρις· δεῦρ᾽ ἴθι νύμφα φίλη, ἵνα θέσκελα ἔργα ἴδηαι Τρώων θ᾽ ἱπποδάμων καὶ Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων, οἳ πρὶν ἐπ᾽ ἀλλήλοισι φέρον πολύδακρυν Ἄρηα ἐν πεδίῳ ὀλοοῖο λιλαιόμενοι πολέμοιο· οἳ δὴ νῦν ἕαται σιγῇ, πόλεμος δὲ πέπαυται, ἀσπίσι κεκλιμένοι, παρὰ δ᾽ ἔγχεα μακρὰ πέπηγεν. αὐτὰρ Ἀλέξανδρος καὶ ἀρηΐφιλος Μενέλαος μακρῇς ἐγχείῃσι μαχήσονται περὶ σεῖο· τῷ δέ κε νικήσαντι φίλη κεκλήσῃ ἄκοιτις. Ὣς εἰποῦσα θεὰ γλυκὺν ἵμερον ἔμβαλε θυμῷ ἀνδρός τε προτέρου καὶ ἄστεος ἠδὲ τοκήων· αὐτίκα δ᾽ ἀργεννῇσι καλυψαμένη ὀθόνῃσιν ὁρμᾶτ᾽ ἐκ θαλάμοιο τέρεν κατὰ δάκρυ χέουσα οὐκ οἴη, ἅμα τῇ γε καὶ ἀμφίπολοι δύ᾽ ἕποντο, Αἴθρη Πιτθῆος θυγάτηρ, Κλυμένη τε βοῶπις· αἶψα δ᾽ ἔπειθ᾽ ἵκανον ὅθι Σκαιαὶ πύλαι ἦσαν. Οἳ δ᾽ ἀμφὶ Πρίαμον καὶ Πάνθοον ἠδὲ Θυμοίτην Λάμπόν τε Κλυτίον θ᾽ Ἱκετάονά τ᾽ ὄζον Ἄρηος Οὐκαλέγων τε καὶ Ἀντήνωρ πεπνυμένω ἄμφω ἥατο δημογέροντες ἐπὶ Σκαιῇσι πύλῃσι, γήραϊ δὴ πολέμοιο πεπαυμένοι, ἀλλ᾽ ἀγορηταὶ ἐσθλοί, τεττίγεσσιν ἐοικότες οἵ τε καθ᾽ ὕλην δενδρέῳ ἐφεζόμενοι ὄπα λειριόεσσαν ἱεῖσι· τοῖοι ἄρα Τρώων ἡγήτορες ἧντ᾽ ἐπὶ πύργῳ. οἳ δ᾽ ὡς οὖν εἴδονθ᾽ Ἑλένην ἐπὶ πύργον ἰοῦσαν, ἦκα πρὸς ἀλλήλους ἔπεα πτερόεντ᾽ ἀγόρευον· οὐ νέμεσις Τρῶας καὶ ἐϋκνήμιδας Ἀχαιοὺς τοιῇδ᾽ ἀμφὶ γυναικὶ πολὺν χρόνον ἄλγεα πάσχειν· αἰνῶς ἀθανάτῃσι θεῇς εἰς ὦπα ἔοικεν· ἀλλὰ καὶ ὧς τοίη περ ἐοῦσ᾽ ἐν νηυσὶ νεέσθω, μηδ᾽ ἡμῖν τεκέεσσί τ᾽ ὀπίσσω πῆμα λίποιτο. Ὣς ἄρ᾽ ἔφαν, Πρίαμος δ᾽ Ἑλένην ἐκαλέσσατο φωνῇ· δεῦρο πάροιθ᾽ ἐλθοῦσα φίλον τέκος ἵζευ ἐμεῖο, ὄφρα ἴδῃ πρότερόν τε πόσιν πηούς τε φίλους τε· οὔ τί μοι αἰτίη ἐσσί, θεοί νύ μοι αἴτιοί εἰσιν οἵ μοι ἐφώρμησαν πόλεμον πολύδακρυν Ἀχαιῶν· ὥς μοι καὶ τόνδ᾽ ἄνδρα πελώριον ἐξονομήνῃς ὅς τις ὅδ᾽ ἐστὶν Ἀχαιὸς ἀνὴρ ἠΰς τε μέγας τε. ἤτοι μὲν κεφαλῇ καὶ μείζονες ἄλλοι ἔασι, καλὸν δ᾽ οὕτω ἐγὼν οὔ πω ἴδον ὀφθαλμοῖσιν, οὐδ᾽ οὕτω γεραρόν· βασιλῆϊ γὰρ ἀνδρὶ ἔοικε. Τὸν δ᾽ Ἑλένη μύθοισιν ἀμείβετο δῖα γυναικῶν· αἰδοῖός τέ μοί ἐσσι φίλε ἑκυρὲ δεινός τε· ὡς ὄφελεν θάνατός μοι ἁδεῖν κακὸς ὁππότε δεῦρο υἱέϊ σῷ ἑπόμην θάλαμον γνωτούς τε λιποῦσα παῖδά τε τηλυγέτην καὶ ὁμηλικίην ἐρατεινήν. ἀλλὰ τά γ᾽ οὐκ ἐγένοντο· τὸ καὶ κλαίουσα τέτηκα. τοῦτο δέ τοι ἐρέω ὅ μ᾽ ἀνείρεαι ἠδὲ μεταλλᾷς· οὗτός γ᾽ Ἀτρεΐδης εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων, ἀμφότερον βασιλεύς τ᾽ ἀγαθὸς κρατερός τ᾽ αἰχμητής· δαὴρ αὖτ᾽ ἐμὸς ἔσκε κυνώπιδος, εἴ ποτ᾽ ἔην γε. Ὣς φάτο, τὸν δ᾽ ὁ γέρων ἠγάσσατο φώνησέν τε· ὦ μάκαρ Ἀτρεΐδη μοιρηγενὲς ὀλβιόδαιμον, ἦ ῥά νύ τοι πολλοὶ δεδμήατο κοῦροι Ἀχαιῶν. ἤδη καὶ Φρυγίην εἰσήλυθον ἀμπελόεσσαν, ἔνθα ἴδον πλείστους Φρύγας ἀνέρας αἰολοπώλους λαοὺς Ὀτρῆος καὶ Μυγδόνος ἀντιθέοιο, οἵ ῥα τότ᾽ ἐστρατόωντο παρ᾽ ὄχθας Σαγγαρίοιο· καὶ γὰρ ἐγὼν ἐπίκουρος ἐὼν μετὰ τοῖσιν ἐλέχθην ἤματι τῷ ὅτε τ᾽ ἦλθον Ἀμαζόνες ἀντιάνειραι· ἀλλ᾽ οὐδ᾽ οἳ τόσοι ἦσαν ὅσοι ἑλίκωπες Ἀχαιοί. Δεύτερον αὖτ᾽ Ὀδυσῆα ἰδὼν ἐρέειν᾽ ὁ γεραιός· εἴπ᾽ ἄγε μοι καὶ τόνδε φίλον τέκος ὅς τις ὅδ᾽ ἐστί· μείων μὲν κεφαλῇ Ἀγαμέμνονος Ἀτρεΐδαο, εὐρύτερος δ᾽ ὤμοισιν ἰδὲ στέρνοισιν ἰδέσθαι. τεύχεα μέν οἱ κεῖται ἐπὶ χθονὶ πουλυβοτείρῃ, αὐτὸς δὲ κτίλος ὣς ἐπιπωλεῖται στίχας ἀνδρῶν· ἀρνειῷ μιν ἔγωγε ἐΐσκω πηγεσιμάλλῳ, ὅς τ᾽ οἰῶν μέγα πῶϋ διέρχεται ἀργεννάων. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειθ᾽ Ἑλένη Διὸς ἐκγεγαυῖα· οὗτος δ᾽ αὖ Λαερτιάδης πολύμητις Ὀδυσσεύς, ὃς τράφη ἐν δήμῳ Ἰθάκης κραναῆς περ ἐούσης εἰδὼς παντοίους τε δόλους καὶ μήδεα πυκνά. Τὴν δ᾽ αὖτ᾽ Ἀντήνωρ πεπνυμένος ἀντίον ηὔδα· ὦ γύναι ἦ μάλα τοῦτο ἔπος νημερτὲς ἔειπες· ἤδη γὰρ καὶ δεῦρό ποτ᾽ ἤλυθε δῖος Ὀδυσσεὺς σεῦ ἕνεκ᾽ ἀγγελίης σὺν ἀρηϊφίλῳ Μενελάῳ· τοὺς δ᾽ ἐγὼ ἐξείνισσα καὶ ἐν μεγάροισι φίλησα, ἀμφοτέρων δὲ φυὴν ἐδάην καὶ μήδεα πυκνά. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ Τρώεσσιν ἐν ἀγρομένοισιν ἔμιχθεν στάντων μὲν Μενέλαος ὑπείρεχεν εὐρέας ὤμους, ἄμφω δ᾽ ἑζομένω γεραρώτερος ἦεν Ὀδυσσεύς· ἀλλ᾽ ὅτε δὴ μύθους καὶ μήδεα πᾶσιν ὕφαινον ἤτοι μὲν Μενέλαος ἐπιτροχάδην ἀγόρευε, παῦρα μὲν ἀλλὰ μάλα λιγέως, ἐπεὶ οὐ πολύμυθος οὐδ᾽ ἀφαμαρτοεπής· ἦ καὶ γένει ὕστερος ἦεν. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ πολύμητις ἀναΐξειεν Ὀδυσσεὺς στάσκεν, ὑπαὶ δὲ ἴδεσκε κατὰ χθονὸς ὄμματα πήξας, σκῆπτρον δ᾽ οὔτ᾽ ὀπίσω οὔτε προπρηνὲς ἐνώμα, ἀλλ᾽ ἀστεμφὲς ἔχεσκεν ἀΐδρεϊ φωτὶ ἐοικώς· φαίης κε ζάκοτόν τέ τιν᾽ ἔμμεναι ἄφρονά τ᾽ αὔτως. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ ὄπα τε μεγάλην ἐκ στήθεος εἵη καὶ ἔπεα νιφάδεσσιν ἐοικότα χειμερίῃσιν, οὐκ ἂν ἔπειτ᾽ Ὀδυσῆΐ γ᾽ ἐρίσσειε βροτὸς ἄλλος· οὐ τότε γ᾽ ὧδ᾽ Ὀδυσῆος ἀγασσάμεθ᾽ εἶδος ἰδόντες. Τὸ τρίτον αὖτ᾽ Αἴαντα ἰδὼν ἐρέειν᾽ ὃ γεραιός· τίς τὰρ ὅδ᾽ ἄλλος Ἀχαιὸς ἀνὴρ ἠΰς τε μέγας τε ἔξοχος Ἀργείων κεφαλήν τε καὶ εὐρέας ὤμους; Τὸν δ᾽ Ἑλένη τανύπεπλος ἀμείβετο δῖα γυναικῶν· οὗτος δ᾽ Αἴας ἐστὶ πελώριος ἕρκος Ἀχαιῶν· Ἰδομενεὺς δ᾽ ἑτέρωθεν ἐνὶ Κρήτεσσι θεὸς ὣς ἕστηκ᾽, ἀμφὶ δέ μιν Κρητῶν ἀγοὶ ἠγερέθονται. πολλάκι μιν ξείνισσεν ἀρηΐφιλος Μενέλαος οἴκῳ ἐν ἡμετέρῳ ὁπότε Κρήτηθεν ἵκοιτο. νῦν δ᾽ ἄλλους μὲν πάντας ὁρῶ ἑλίκωπας Ἀχαιούς, οὕς κεν ἐῢ γνοίην καί τ᾽ οὔνομα μυθησαίμην· δοιὼ δ᾽ οὐ δύναμαι ἰδέειν κοσμήτορε λαῶν Κάστορά θ᾽ ἱππόδαμον καὶ πὺξ ἀγαθὸν Πολυδεύκεα αὐτοκασιγνήτω, τώ μοι μία γείνατο μήτηρ. ἢ οὐχ ἑσπέσθην Λακεδαίμονος ἐξ ἐρατεινῆς, ἢ δεύρω μὲν ἕποντο νέεσσ᾽ ἔνι ποντοπόροισι, νῦν αὖτ᾽ οὐκ ἐθέλουσι μάχην καταδύμεναι ἀνδρῶν αἴσχεα δειδιότες καὶ ὀνείδεα πόλλ᾽ ἅ μοί ἐστιν. Ὣς φάτο, τοὺς δ᾽ ἤδη κάτεχεν φυσίζοος αἶα ἐν Λακεδαίμονι αὖθι φίλῃ ἐν πατρίδι γαίῃ. Κήρυκες δ᾽ ἀνὰ ἄστυ θεῶν φέρον ὅρκια πιστὰ ἄρνε δύω καὶ οἶνον ἐΰφρονα καρπὸν ἀρούρης ἀσκῷ ἐν αἰγείῳ· φέρε δὲ κρητῆρα φαεινὸν κῆρυξ Ἰδαῖος ἠδὲ χρύσεια κύπελλα· ὄτρυνεν δὲ γέροντα παριστάμενος ἐπέεσσιν· ὄρσεο Λαομεδοντιάδη, καλέουσιν ἄριστοι Τρώων θ᾽ ἱπποδάμων καὶ Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων ἐς πεδίον καταβῆναι ἵν᾽ ὅρκια πιστὰ τάμητε· αὐτὰρ Ἀλέξανδρος καὶ ἀρηΐφιλος Μενέλαος μακρῇς ἐγχείῃσι μαχήσοντ᾽ ἀμφὶ γυναικί· τῷ δέ κε νικήσαντι γυνὴ καὶ κτήμαθ᾽ ἕποιτο· οἳ δ᾽ ἄλλοι φιλότητα καὶ ὅρκια πιστὰ ταμόντες ναίοιμεν Τροίην ἐριβώλακα, τοὶ δὲ νέονται Ἄργος ἐς ἱππόβοτον καὶ Ἀχαιΐδα καλλιγύναικα. Ὣς φάτο ῥίγησεν δ᾽ ὃ γέρων, ἐκέλευσε δ᾽ ἑταίρους ἵππους ζευγνύμεναι· τοὶ δ᾽ ὀτραλέως ἐπίθοντο. ἂν δ᾽ ἄρ᾽ ἔβη Πρίαμος, κατὰ δ᾽ ἡνία τεῖνεν ὀπίσσω· πὰρ δέ οἱ Ἀντήνωρ περικαλλέα βήσετο δίφρον· τὼ δὲ διὰ Σκαιῶν πεδίον δ᾽ ἔχον ὠκέας ἵππους. Ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἵκοντο μετὰ Τρῶας καὶ Ἀχαιούς, ἐξ ἵππων ἀποβάντες ἐπὶ χθόνα πουλυβότειραν ἐς μέσσον Τρώων καὶ Ἀχαιῶν ἐστιχόωντο. ὄρνυτο δ᾽ αὐτίκ᾽ ἔπειτα ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων, ἂν δ᾽ Ὀδυσεὺς πολύμητις· ἀτὰρ κήρυκες ἀγαυοὶ ὅρκια πιστὰ θεῶν σύναγον, κρητῆρι δὲ οἶνον μίσγον, ἀτὰρ βασιλεῦσιν ὕδωρ ἐπὶ χεῖρας ἔχευαν. Ἀτρεΐδης δὲ ἐρυσσάμενος χείρεσσι μάχαιραν, ἥ οἱ πὰρ ξίφεος μέγα κουλεὸν αἰὲν ἄωρτο, ἀρνῶν ἐκ κεφαλέων τάμνε τρίχας· αὐτὰρ ἔπειτα κήρυκες Τρώων καὶ Ἀχαιῶν νεῖμαν ἀρίστοις. τοῖσιν δ᾽ Ἀτρεΐδης μεγάλ᾽ εὔχετο χεῖρας ἀνασχών· Ζεῦ πάτερ Ἴδηθεν μεδέων κύδιστε μέγιστε, Ἠέλιός θ᾽, ὃς πάντ᾽ ἐφορᾷς καὶ πάντ᾽ ἐπακούεις, καὶ ποταμοὶ καὶ γαῖα, καὶ οἳ ὑπένερθε καμόντας ἀνθρώπους τίνυσθον ὅτις κ᾽ ἐπίορκον ὀμόσσῃ, ὑμεῖς μάρτυροι ἔστε, φυλάσσετε δ᾽ ὅρκια πιστά· εἰ μέν κεν Μενέλαον Ἀλέξανδρος καταπέφνῃ αὐτὸς ἔπειθ᾽ Ἑλένην ἐχέτω καὶ κτήματα πάντα, ἡμεῖς δ᾽ ἐν νήεσσι νεώμεθα ποντοπόροισιν· εἰ δέ κ᾽ Ἀλέξανδρον κτείνῃ ξανθὸς Μενέλαος, Τρῶας ἔπειθ᾽ Ἑλένην καὶ κτήματα πάντ᾽ ἀποδοῦναι, τιμὴν δ᾽ Ἀργείοις ἀποτινέμεν ἥν τιν᾽ ἔοικεν, ἥ τε καὶ ἐσσομένοισι μετ᾽ ἀνθρώποισι πέληται. εἰ δ᾽ ἂν ἐμοὶ τιμὴν Πρίαμος Πριάμοιό τε παῖδες τίνειν οὐκ ἐθέλωσιν Ἀλεξάνδροιο πεσόντος, αὐτὰρ ἐγὼ καὶ ἔπειτα μαχήσομαι εἵνεκα ποινῆς αὖθι μένων, ἧός κε τέλος πολέμοιο κιχείω. Ἦ, καὶ ἀπὸ στομάχους ἀρνῶν τάμε νηλέϊ χαλκῷ· καὶ τοὺς μὲν κατέθηκεν ἐπὶ χθονὸς ἀσπαίροντας θυμοῦ δευομένους· ἀπὸ γὰρ μένος εἵλετο χαλκός. οἶνον δ᾽ ἐκ κρητῆρος ἀφυσσόμενοι δεπάεσσιν ἔκχεον, ἠδ᾽ εὔχοντο θεοῖς αἰειγενέτῃσιν. ὧδε δέ τις εἴπεσκεν Ἀχαιῶν τε Τρώων τε· Ζεῦ κύδιστε μέγιστε καὶ ἀθάνατοι θεοὶ ἄλλοι ὁππότεροι πρότεροι ὑπὲρ ὅρκια πημήνειαν ὧδέ σφ᾽ ἐγκέφαλος χαμάδις ῥέοι ὡς ὅδε οἶνος αὐτῶν καὶ τεκέων, ἄλοχοι δ᾽ ἄλλοισι δαμεῖεν. Ὣς ἔφαν, οὐδ᾽ ἄρα πώ σφιν ἐπεκραίαινε Κρονίων. τοῖσι δὲ Δαρδανίδης Πρίαμος μετὰ μῦθον ἔειπε· κέκλυτέ μευ Τρῶες καὶ ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοί· ἤτοι ἐγὼν εἶμι προτὶ Ἴλιον ἠνεμόεσσαν ἄψ, ἐπεὶ οὔ πω τλήσομ᾽ ἐν ὀφθαλμοῖσιν ὁρᾶσθαι μαρνάμενον φίλον υἱὸν ἀρηϊφίλῳ Μενελάῳ· Ζεὺς μέν που τό γε οἶδε καὶ ἀθάνατοι θεοὶ ἄλλοι ὁπποτέρῳ θανάτοιο τέλος πεπρωμένον ἐστίν. Ἦ ῥα καὶ ἐς δίφρον ἄρνας θέτο ἰσόθεος φώς, ἂν δ᾽ ἄρ᾽ ἔβαιν᾽ αὐτός, κατὰ δ᾽ ἡνία τεῖνεν ὀπίσσω· πὰρ δέ οἱ Ἀντήνωρ περικαλλέα βήσετο δίφρον. τὼ μὲν ἄρ᾽ ἄψοῤῥοι προτὶ Ἴλιον ἀπονέοντο· Ἕκτωρ δὲ Πριάμοιο πάϊς καὶ δῖος Ὀδυσσεὺς χῶρον μὲν πρῶτον διεμέτρεον, αὐτὰρ ἔπειτα κλήρους ἐν κυνέῃ χαλκήρεϊ πάλλον ἑλόντες, ὁππότερος δὴ πρόσθεν ἀφείη χάλκεον ἔγχος. λαοὶ δ᾽ ἠρήσαντο, θεοῖσι δὲ χεῖρας ἀνέσχον, ὧδε δέ τις εἴπεσκεν Ἀχαιῶν τε Τρώων τε· Ζεῦ πάτερ Ἴδηθεν μεδέων κύδιστε μέγιστε ὁππότερος τάδε ἔργα μετ᾽ ἀμφοτέροισιν ἔθηκε, τὸν δὸς ἀποφθίμενον δῦναι δόμον Ἄϊδος εἴσω, ἡμῖν δ᾽ αὖ φιλότητα καὶ ὅρκια πιστὰ γενέσθαι. Ὣς ἄρ᾽ ἔφαν, πάλλεν δὲ μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ ἂψ ὁρόων· Πάριος δὲ θοῶς ἐκ κλῆρος ὄρουσεν. οἳ μὲν ἔπειθ᾽ ἵζοντο κατὰ στίχας, ἧχι ἑκάστῳ ἵπποι ἀερσίποδες καὶ ποικίλα τεύχε᾽ ἔκειτο· αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἀμφ᾽ ὤμοισιν ἐδύσετο τεύχεα καλὰ δῖος Ἀλέξανδρος Ἑλένης πόσις ἠϋκόμοιο. κνημῖδας μὲν πρῶτα περὶ κνήμῃσιν ἔθηκε καλάς, ἀργυρέοισιν ἐπισφυρίοις ἀραρυίας· δεύτερον αὖ θώρηκα περὶ στήθεσσιν ἔδυνεν οἷο κασιγνήτοιο Λυκάονος· ἥρμοσε δ᾽ αὐτῷ. ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ ὤμοισιν βάλετο ξίφος ἀργυρόηλον χάλκεον, αὐτὰρ ἔπειτα σάκος μέγα τε στιβαρόν τε· κρατὶ δ᾽ ἐπ᾽ ἰφθίμῳ κυνέην εὔτυκτον ἔθηκεν ἵππουριν· δεινὸν δὲ λόφος καθύπερθεν ἔνευεν· εἵλετο δ᾽ ἄλκιμον ἔγχος, ὅ οἱ παλάμηφιν ἀρήρει. ὣς δ᾽ αὔτως Μενέλαος ἀρήϊος ἔντε᾽ ἔδυνεν. Οἳ δ᾽ ἐπεὶ οὖν ἑκάτερθεν ὁμίλου θωρήχθησαν, ἐς μέσσον Τρώων καὶ Ἀχαιῶν ἐστιχόωντο δεινὸν δερκόμενοι· θάμβος δ᾽ ἔχεν εἰσορόωντας Τρῶάς θ᾽ ἱπποδάμους καὶ ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς. καί ῥ᾽ ἐγγὺς στήτην διαμετρητῷ ἐνὶ χώρῳ σείοντ᾽ ἐγχείας ἀλλήλοισιν κοτέοντε. πρόσθε δ᾽ Ἀλέξανδρος προΐει δολιχόσκιον ἔγχος, καὶ βάλεν Ἀτρεΐδαο κατ᾽ ἀσπίδα πάντοσε ἴσην, οὐδ᾽ ἔῤῥηξεν χαλκός, ἀνεγνάμφθη δέ οἱ αἰχμὴ ἀσπίδ᾽ ἐνὶ κρατερῇ· ὃ δὲ δεύτερον ὄρνυτο χαλκῷ Ἀτρεΐδης Μενέλαος ἐπευξάμενος Διὶ πατρί· Ζεῦ ἄνα δὸς τίσασθαι ὅ με πρότερος κάκ᾽ ἔοργε δῖον Ἀλέξανδρον, καὶ ἐμῇς ὑπὸ χερσὶ δάμασσον, ὄφρα τις ἐῤῥίγῃσι καὶ ὀψιγόνων ἀνθρώπων ξεινοδόκον κακὰ ῥέξαι, ὅ κεν φιλότητα παράσχῃ. Ἦ ῥα καὶ ἀμπεπαλὼν προΐει δολιχόσκιον ἔγχος, καὶ βάλε Πριαμίδαο κατ᾽ ἀσπίδα πάντοσε ἴσην· διὰ μὲν ἀσπίδος ἦλθε φαεινῆς ὄβριμον ἔγχος, καὶ διὰ θώρηκος πολυδαιδάλου ἠρήρειστο· ἀντικρὺ δὲ παραὶ λαπάρην διάμησε χιτῶνα ἔγχος· ὃ δ᾽ ἐκλίνθη καὶ ἀλεύατο κῆρα μέλαιναν. Ἀτρεΐδης δὲ ἐρυσσάμενος ξίφος ἀργυρόηλον πλῆξεν ἀνασχόμενος κόρυθος φάλον· ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ αὐτῷ τριχθά τε καὶ τετραχθὰ διατρυφὲν ἔκπεσε χειρός. Ἀτρεΐδης δ᾽ ᾤμωξεν ἰδὼν εἰς οὐρανὸν εὐρύν· Ζεῦ πάτερ οὔ τις σεῖο θεῶν ὀλοώτερος ἄλλος· ἦ τ᾽ ἐφάμην τίσασθαι Ἀλέξανδρον κακότητος· νῦν δέ μοι ἐν χείρεσσιν ἄγη ξίφος, ἐκ δέ μοι ἔγχος ἠΐχθη παλάμηφιν ἐτώσιον, οὐδ᾽ ἔβαλόν μιν. Ἦ καὶ ἐπαΐξας κόρυθος λάβεν ἱπποδασείης, ἕλκε δ᾽ ἐπιστρέψας μετ᾽ ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς· ἄγχε δέ μιν πολύκεστος ἱμὰς ἁπαλὴν ὑπὸ δειρήν, ὅς οἱ ὑπ᾽ ἀνθερεῶνος ὀχεὺς τέτατο τρυφαλείης. καί νύ κεν εἴρυσσέν τε καὶ ἄσπετον ἤρατο κῦδος, εἰ μὴ ἄρ᾽ ὀξὺ νόησε Διὸς θυγάτηρ Ἀφροδίτη, ἥ οἱ ῥῆξεν ἱμάντα βοὸς ἶφι κταμένοιο· κεινὴ δὲ τρυφάλεια ἅμ᾽ ἕσπετο χειρὶ παχείῃ. τὴν μὲν ἔπειθ᾽ ἥρως μετ᾽ ἐϋκνήμιδας Ἀχαιοὺς ῥῖψ᾽ ἐπιδινήσας, κόμισαν δ᾽ ἐρίηρες ἑταῖροι· αὐτὰρ ὃ ἂψ ἐπόρουσε κατακτάμεναι μενεαίνων ἔγχεϊ χαλκείῳ· τὸν δ᾽ ἐξήρπαξ᾽ Ἀφροδίτη ῥεῖα μάλ᾽ ὥς τε θεός, ἐκάλυψε δ᾽ ἄρ᾽ ἠέρι πολλῇ, κὰδ δ᾽ εἷσ᾽ ἐν θαλάμῳ εὐώδεϊ κηώεντι. αὐτὴ δ᾽ αὖ Ἑλένην καλέουσ᾽ ἴε· τὴν δὲ κίχανε πύργῳ ἐφ᾽ ὑψηλῷ, περὶ δὲ Τρῳαὶ ἅλις ἦσαν· χειρὶ δὲ νεκταρέου ἑανοῦ ἐτίναξε λαβοῦσα, γρηῒ δέ μιν ἐϊκυῖα παλαιγενέϊ προσέειπεν εἰροκόμῳ, ἥ οἱ Λακεδαίμονι ναιετοώσῃ ἤσκειν εἴρια καλά, μάλιστα δέ μιν φιλέεσκε· τῇ μιν ἐεισαμένη προσεφώνεε δῖ᾽ Ἀφροδίτη· δεῦρ᾽ ἴθ᾽· Ἀλέξανδρός σε καλεῖ οἶκον δὲ νέεσθαι. κεῖνος ὅ γ᾽ ἐν θαλάμῳ καὶ δινωτοῖσι λέχεσσι κάλλεΐ τε στίλβων καὶ εἵμασιν· οὐδέ κε φαίης ἀνδρὶ μαχεσσάμενον τόν γ᾽ ἐλθεῖν, ἀλλὰ χορὸν δὲ ἔρχεσθ᾽, ἠὲ χοροῖο νέον λήγοντα καθίζειν. Ὣς φάτο, τῇ δ᾽ ἄρα θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν ὄρινε· καί ῥ᾽ ὡς οὖν ἐνόησε θεᾶς περικαλλέα δειρὴν στήθεά θ᾽ ἱμερόεντα καὶ ὄμματα μαρμαίροντα, θάμβησέν τ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· δαιμονίη, τί με ταῦτα λιλαίεαι ἠπεροπεύειν; ἦ πῄ με προτέρω πολίων εὖ ναιομενάων ἄξεις, ἢ Φρυγίης ἢ Μῃονίης ἐρατεινῆς, εἴ τίς τοι καὶ κεῖθι φίλος μερόπων ἀνθρώπων· οὕνεκα δὴ νῦν δῖον Ἀλέξανδρον Μενέλαος νικήσας ἐθέλει στυγερὴν ἐμὲ οἴκαδ᾽ ἄγεσθαι, τοὔνεκα δὴ νῦν δεῦρο δολοφρονέουσα παρέστης; ἧσο παρ᾽ αὐτὸν ἰοῦσα, θεῶν δ᾽ ἀπόεικε κελεύθου, μηδ᾽ ἔτι σοῖσι πόδεσσιν ὑποστρέψειας Ὄλυμπον, ἀλλ᾽ αἰεὶ περὶ κεῖνον ὀΐζυε καί ἑ φύλασσε, εἰς ὅ κέ σ᾽ ἢ ἄλοχον ποιήσεται ἢ ὅ γε δούλην. κεῖσε δ᾽ ἐγὼν οὐκ εἶμι· νεμεσσητὸν δέ κεν εἴη· κείνου πορσανέουσα λέχος· Τρῳαὶ δέ μ᾽ ὀπίσσω πᾶσαι μωμήσονται· ἔχω δ᾽ ἄχε᾽ ἄκριτα θυμῷ. Τὴν δὲ χολωσαμένη προσεφώνεε δῖ᾽ Ἀφροδίτη· μή μ᾽ ἔρεθε σχετλίη, μὴ χωσαμένη σε μεθείω, τὼς δέ σ᾽ ἀπεχθήρω ὡς νῦν ἔκπαγλ᾽ ἐφίλησα, μέσσῳ δ᾽ ἀμφοτέρων μητίσομαι ἔχθεα λυγρὰ Τρώων καὶ Δαναῶν, σὺ δέ κεν κακὸν οἶτον ὄληαι. Ὣς ἔφατ᾽, ἔδεισεν δ᾽ Ἑλένη Διὸς ἐκγεγαυῖα, βῆ δὲ κατασχομένη ἑανῷ ἀργῆτι φαεινῷ σιγῇ, πάσας δὲ Τρῳὰς λάθεν· ἦρχε δὲ δαίμων. Αἳ δ᾽ ὅτ᾽ Ἀλεξάνδροιο δόμον περικαλλέ᾽ ἵκοντο, ἀμφίπολοι μὲν ἔπειτα θοῶς ἐπὶ ἔργα τράποντο, ἣ δ᾽ εἰς ὑψόροφον θάλαμον κίε δῖα γυναικῶν. τῇ δ᾽ ἄρα δίφρον ἑλοῦσα φιλομειδὴς Ἀφροδίτη ἀντί᾽ Ἀλεξάνδροιο θεὰ κατέθηκε φέρουσα· ἔνθα κάθιζ᾽ Ἑλένη κούρη Διὸς αἰγιόχοιο ὄσσε πάλιν κλίνασα, πόσιν δ᾽ ἠνίπαπε μύθῳ· ἤλυθες ἐκ πολέμου· ὡς ὤφελες αὐτόθ᾽ ὀλέσθαι ἀνδρὶ δαμεὶς κρατερῷ, ὃς ἐμὸς πρότερος πόσις ἦεν. ἦ μὲν δὴ πρίν γ᾽ εὔχε᾽ ἀρηϊφίλου Μενελάου σῇ τε βίῃ καὶ χερσὶ καὶ ἔγχεϊ φέρτερος εἶναι· ἀλλ᾽ ἴθι νῦν προκάλεσσαι ἀρηΐφιλον Μενέλαον ἐξαῦτις μαχέσασθαι ἐναντίον· ἀλλά σ᾽ ἔγωγε παύεσθαι κέλομαι, μηδὲ ξανθῷ Μενελάῳ ἀντίβιον πόλεμον πολεμίζειν ἠδὲ μάχεσθαι ἀφραδέως, μή πως τάχ᾽ ὑπ᾽ αὐτοῦ δουρὶ δαμήῃς. Τὴν δὲ Πάρις μύθοισιν ἀμειβόμενος προσέειπε· μή με γύναι χαλεποῖσιν ὀνείδεσι θυμὸν ἔνιπτε· νῦν μὲν γὰρ Μενέλαος ἐνίκησεν σὺν Ἀθήνῃ, κεῖνον δ᾽ αὖτις ἐγώ· πάρα γὰρ θεοί εἰσι καὶ ἡμῖν. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ φιλότητι τραπείομεν εὐνηθέντε· οὐ γάρ πώ ποτέ μ᾽ ὧδέ γ᾽ ἔρως φρένας ἀμφεκάλυψεν, οὐδ᾽ ὅτε σε πρῶτον Λακεδαίμονος ἐξ ἐρατεινῆς ἔπλεον ἁρπάξας ἐν ποντοπόροισι νέεσσι, νήσῳ δ᾽ ἐν Κραναῇ ἐμίγην φιλότητι καὶ εὐνῇ, ὥς σεο νῦν ἔραμαι καί με γλυκὺς ἵμερος αἱρεῖ. Ἦ ῥα, καὶ ἄρχε λέχος δὲ κιών· ἅμα δ᾽ εἵπετ᾽ ἄκοιτις. Τὼ μὲν ἄρ᾽ ἐν τρητοῖσι κατεύνασθεν λεχέεσσιν, Ἀτρεΐδης δ᾽ ἀν᾽ ὅμιλον ἐφοίτα θηρὶ ἐοικὼς εἴ που ἐσαθρήσειεν Ἀλέξανδρον θεοειδέα. ἀλλ᾽ οὔ τις δύνατο Τρώων κλειτῶν τ᾽ ἐπικούρων δεῖξαι Ἀλέξανδρον τότ᾽ ἀρηϊφίλῳ Μενελάῳ· οὐ μὲν γὰρ φιλότητί γ᾽ ἐκεύθανον εἴ τις ἴδοιτο· ἶσον γάρ σφιν πᾶσιν ἀπήχθετο κηρὶ μελαίνῃ. τοῖσι δὲ καὶ μετέειπεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· κέκλυτέ μευ Τρῶες καὶ Δάρδανοι ἠδ᾽ ἐπίκουροι· νίκη μὲν δὴ φαίνετ᾽ ἀρηϊφίλου Μενελάου, ὑμεῖς δ᾽ Ἀργείην Ἑλένην καὶ κτήμαθ᾽ ἅμ᾽ αὐτῇ ἔκδοτε, καὶ τιμὴν ἀποτινέμεν ἥν τιν᾽ ἔοικεν, ἥ τε καὶ ἐσσομένοισι μετ᾽ ἀνθρώποισι πέληται. Ὣς ἔφατ᾽ Ἀτρεΐδης, ἐπὶ δ᾽ ᾔνεον ἄλλοι Ἀχαιοί.

Οἳ δὲ θεοὶ πὰρ Ζηνὶ καθήμενοι ἠγορόωντο χρυσέῳ ἐν δαπέδῳ, μετὰ δέ σφισι πότνια Ἥβη νέκταρ ἐοινοχόει· τοὶ δὲ χρυσέοις δεπάεσσι δειδέχατ᾽ ἀλλήλους, Τρώων πόλιν εἰσορόωντες· αὐτίκ᾽ ἐπειρᾶτο Κρονίδης ἐρεθιζέμεν Ἥρην κερτομίοις ἐπέεσσι παραβλήδην ἀγορεύων· δοιαὶ μὲν Μενελάῳ ἀρηγόνες εἰσὶ θεάων Ἥρη τ᾽ Ἀργείη καὶ Ἀλαλκομενηῒς Ἀθήνη. ἀλλ᾽ ἤτοι ταὶ νόσφι καθήμεναι εἰσορόωσαι τέρπεσθον· τῷ δ᾽ αὖτε φιλομειδὴς Ἀφροδίτη αἰεὶ παρμέμβλωκε καὶ αὐτοῦ κῆρας ἀμύνει· καὶ νῦν ἐξεσάωσεν ὀϊόμενον θανέεσθαι. ἀλλ᾽ ἤτοι νίκη μὲν ἀρηϊφίλου Μενελάου· ἡμεῖς δὲ φραζώμεθ᾽ ὅπως ἔσται τάδε ἔργα, ἤ ῥ᾽ αὖτις πόλεμόν τε κακὸν καὶ φύλοπιν αἰνὴν ὄρσομεν, ἦ φιλότητα μετ᾽ ἀμφοτέροισι βάλωμεν. εἰ δ᾽ αὖ πως τόδε πᾶσι φίλον καὶ ἡδὺ γένοιτο, ἤτοι μὲν οἰκέοιτο πόλις Πριάμοιο ἄνακτος, αὖτις δ᾽ Ἀργείην Ἑλένην Μενέλαος ἄγοιτο. Ὣς ἔφαθ᾽, αἳ δ᾽ ἐπέμυξαν Ἀθηναίη τε καὶ Ἥρη· πλησίαι αἵ γ᾽ ἥσθην, κακὰ δὲ Τρώεσσι μεδέσθην. ἤτοι Ἀθηναίη ἀκέων ἦν οὐδέ τι εἶπε σκυζομένη Διὶ πατρί, χόλος δέ μιν ἄγριος ᾕρει· Ἥρῃ δ᾽ οὐκ ἔχαδε στῆθος χόλον, ἀλλὰ προσηύδα· αἰνότατε Κρονίδη ποῖον τὸν μῦθον ἔειπες· πῶς ἐθέλεις ἅλιον θεῖναι πόνον ἠδ᾽ ἀτέλεστον, ἱδρῶ θ᾽ ὃν ἵδρωσα μόγῳ, καμέτην δέ μοι ἵπποι λαὸν ἀγειρούσῃ, Πριάμῳ κακὰ τοῖό τε παισίν. ἕρδ᾽· ἀτὰρ οὔ τοι πάντες ἐπαινέομεν θεοὶ ἄλλοι. Τὴν δὲ μέγ᾽ ὀχθήσας προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· δαιμονίη τί νύ σε Πρίαμος Πριάμοιό τε παῖδες τόσσα κακὰ ῥέζουσιν, ὅ τ᾽ ἀσπερχὲς μενεαίνεις Ἰλίου ἐξαλαπάξαι ἐϋκτίμενον πτολίεθρον; εἰ δὲ σύ γ᾽ εἰσελθοῦσα πύλας καὶ τείχεα μακρὰ ὠμὸν βεβρώθοις Πρίαμον Πριάμοιό τε παῖδας ἄλλους τε Τρῶας, τότε κεν χόλον ἐξακέσαιο. ἕρξον ὅπως ἐθέλεις· μὴ τοῦτό γε νεῖκος ὀπίσσω σοὶ καὶ ἐμοὶ μέγ᾽ ἔρισμα μετ᾽ ἀμφοτέροισι γένηται. ἄλλο δέ τοι ἐρέω, σὺ δ᾽ ἐνὶ φρεσὶ βάλλεο σῇσιν· ὁππότε κεν καὶ ἐγὼ μεμαὼς πόλιν ἐξαλαπάξαι τὴν ἐθέλω ὅθι τοι φίλοι ἀνέρες ἐγγεγάασι, μή τι διατρίβειν τὸν ἐμὸν χόλον, ἀλλά μ᾽ ἐᾶσαι· καὶ γὰρ ἐγὼ σοὶ δῶκα ἑκὼν ἀέκοντί γε θυμῷ· αἳ γὰρ ὑπ᾽ ἠελίῳ τε καὶ οὐρανῷ ἀστερόεντι ναιετάουσι πόληες ἐπιχθονίων ἀνθρώπων, τάων μοι περὶ κῆρι τιέσκετο Ἴλιος ἱρὴ καὶ Πρίαμος καὶ λαὸς ἐϋμμελίω Πριάμοιο. οὐ γάρ μοί ποτε βωμὸς ἐδεύετο δαιτὸς ἐΐσης λοιβῆς τε κνίσης τε· τὸ γὰρ λάχομεν γέρας ἡμεῖς. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα βοῶπις πότνια Ἥρη· ἤτοι ἐμοὶ τρεῖς μὲν πολὺ φίλταταί εἰσι πόληες Ἄργός τε Σπάρτη τε καὶ εὐρυάγυια Μυκήνη· τὰς διαπέρσαι ὅτ᾽ ἄν τοι ἀπέχθωνται περὶ κῆρι· τάων οὔ τοι ἐγὼ πρόσθ᾽ ἵσταμαι οὐδὲ μεγαίρω. εἴ περ γὰρ φθονέω τε καὶ οὐκ εἰῶ διαπέρσαι, οὐκ ἀνύω φθονέουσ᾽ ἐπεὶ ἦ πολὺ φέρτερός ἐσσι. ἀλλὰ χρὴ καὶ ἐμὸν θέμεναι πόνον οὐκ ἀτέλεστον· καὶ γὰρ ἐγὼ θεός εἰμι, γένος δέ μοι ἔνθεν ὅθεν σοί, καί με πρεσβυτάτην τέκετο Κρόνος ἀγκυλομήτης, ἀμφότερον γενεῇ τε καὶ οὕνεκα σὴ παράκοιτις κέκλημαι, σὺ δὲ πᾶσι μετ᾽ ἀθανάτοισιν ἀνάσσεις. ἀλλ᾽ ἤτοι μὲν ταῦθ᾽ ὑποείξομεν ἀλλήλοισι, σοὶ μὲν ἐγώ, σὺ δ᾽ ἐμοί· ἐπὶ δ᾽ ἕψονται θεοὶ ἄλλοι ἀθάνατοι· σὺ δὲ θᾶσσον Ἀθηναίῃ ἐπιτεῖλαι ἐλθεῖν ἐς Τρώων καὶ Ἀχαιῶν φύλοπιν αἰνήν, πειρᾶν δ᾽ ὥς κε Τρῶες ὑπερκύδαντας Ἀχαιοὺς ἄρξωσι πρότεροι ὑπὲρ ὅρκια δηλήσασθαι. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε· αὐτίκ᾽ Ἀθηναίην ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· αἶψα μάλ᾽ ἐς στρατὸν ἐλθὲ μετὰ Τρῶας καὶ Ἀχαιούς, πειρᾶν δ᾽ ὥς κε Τρῶες ὑπερκύδαντας Ἀχαιοὺς ἄρξωσι πρότεροι ὑπὲρ ὅρκια δηλήσασθαι. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε πάρος μεμαυῖαν Ἀθήνην, βῆ δὲ κατ᾽ Οὐλύμποιο καρήνων ἀΐξασα. οἷον δ᾽ ἀστέρα ἧκε Κρόνου πάϊς ἀγκυλομήτεω ἢ ναύτῃσι τέρας ἠὲ στρατῷ εὐρέϊ λαῶν λαμπρόν· τοῦ δέ τε πολλοὶ ἀπὸ σπινθῆρες ἵενται· τῷ ἐϊκυῖ᾽ ἤϊξεν ἐπὶ χθόνα Παλλὰς Ἀθήνη, κὰδ δ᾽ ἔθορ᾽ ἐς μέσσον· θάμβος δ᾽ ἔχεν εἰσορόωντας Τρῶάς θ᾽ ἱπποδάμους καὶ ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς· ὧδε δέ τις εἴπεσκεν ἰδὼν ἐς πλησίον ἄλλον· ἦ ῥ᾽ αὖτις πόλεμός τε κακὸς καὶ φύλοπις αἰνὴ ἔσσεται, ἢ φιλότητα μετ᾽ ἀμφοτέροισι τίθησι Ζεύς, ὅς τ᾽ ἀνθρώπων ταμίης πολέμοιο τέτυκται. Ὣς ἄρα τις εἴπεσκεν Ἀχαιῶν τε Τρώων τε. ἣ δ᾽ ἀνδρὶ ἰκέλη Τρώων κατεδύσεθ᾽ ὅμιλον Λαοδόκῳ Ἀντηνορίδῃ κρατερῷ αἰχμητῇ, Πάνδαρον ἀντίθεον διζημένη εἴ που ἐφεύροι. εὗρε Λυκάονος υἱὸν ἀμύμονά τε κρατερόν τε ἑσταότ᾽· ἀμφὶ δέ μιν κρατεραὶ στίχες ἀσπιστάων λαῶν, οἵ οἱ ἕποντο ἀπ᾽ Αἰσήποιο ῥοάων· ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ἦ ῥά νύ μοί τι πίθοιο Λυκάονος υἱὲ δαΐφρον. τλαίης κεν Μενελάῳ ἐπιπροέμεν ταχὺν ἰόν, πᾶσι δέ κε Τρώεσσι χάριν καὶ κῦδος ἄροιο, ἐκ πάντων δὲ μάλιστα Ἀλεξάνδρῳ βασιλῆϊ. τοῦ κεν δὴ πάμπρωτα παρ᾽ ἀγλαὰ δῶρα φέροιο, αἴ κεν ἴδῃ Μενέλαον ἀρήϊον Ἀτρέος υἱὸν σῷ βέλεϊ δμηθέντα πυρῆς ἐπιβάντ᾽ ἀλεγεινῆς. ἀλλ᾽ ἄγ᾽ ὀΐστευσον Μενελάου κυδαλίμοιο, εὔχεο δ᾽ Ἀπόλλωνι Λυκηγενέϊ κλυτοτόξῳ ἀρνῶν πρωτογόνων ῥέξειν κλειτὴν ἑκατόμβην οἴκαδε νοστήσας ἱερῆς εἰς ἄστυ Ζελείης. Ὣς φάτ᾽ Ἀθηναίη, τῷ δὲ φρένας ἄφρονι πεῖθεν· αὐτίκ᾽ ἐσύλα τόξον ἐΰξοον ἰξάλου αἰγὸς ἀγρίου, ὅν ῥά ποτ᾽ αὐτὸς ὑπὸ στέρνοιο τυχήσας πέτρης ἐκβαίνοντα δεδεγμένος ἐν προδοκῇσι βεβλήκει πρὸς στῆθος· ὃ δ᾽ ὕπτιος ἔμπεσε πέτρῃ. τοῦ κέρα ἐκ κεφαλῆς ἑκκαιδεκάδωρα πεφύκει· καὶ τὰ μὲν ἀσκήσας κεραοξόος ἤραρε τέκτων, πᾶν δ᾽ εὖ λειήνας χρυσέην ἐπέθηκε κορώνην. καὶ τὸ μὲν εὖ κατέθηκε τανυσσάμενος ποτὶ γαίῃ ἀγκλίνας· πρόσθεν δὲ σάκεα σχέθον ἐσθλοὶ ἑταῖροι μὴ πρὶν ἀναΐξειαν ἀρήϊοι υἷες Ἀχαιῶν πρὶν βλῆσθαι Μενέλαον ἀρήϊον Ἀτρέος υἱόν. αὐτὰρ ὁ σύλα πῶμα φαρέτρης, ἐκ δ᾽ ἕλετ᾽ ἰὸν ἀβλῆτα πτερόεντα μελαινέων ἕρμ᾽ ὀδυνάων· αἶψα δ᾽ ἐπὶ νευρῇ κατεκόσμει πικρὸν ὀϊστόν, εὔχετο δ᾽ Ἀπόλλωνι Λυκηγενέϊ κλυτοτόξῳ ἀρνῶν πρωτογόνων ῥέξειν κλειτὴν ἑκατόμβην οἴκαδε νοστήσας ἱερῆς εἰς ἄστυ Ζελείης. ἕλκε δ᾽ ὁμοῦ γλυφίδας τε λαβὼν καὶ νεῦρα βόεια· νευρὴν μὲν μαζῷ πέλασεν, τόξῳ δὲ σίδηρον. αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ κυκλοτερὲς μέγα τόξον ἔτεινε, λίγξε βιός, νευρὴ δὲ μέγ᾽ ἴαχεν, ἆλτο δ᾽ ὀϊστὸς ὀξυβελὴς καθ᾽ ὅμιλον ἐπιπτέσθαι μενεαίνων. Οὐδὲ σέθεν Μενέλαε θεοὶ μάκαρες λελάθοντο ἀθάνατοι, πρώτη δὲ Διὸς θυγάτηρ ἀγελείη, ἥ τοι πρόσθε στᾶσα βέλος ἐχεπευκὲς ἄμυνεν. ἣ δὲ τόσον μὲν ἔεργεν ἀπὸ χροὸς ὡς ὅτε μήτηρ παιδὸς ἐέργῃ μυῖαν ὅθ᾽ ἡδέϊ λέξαται ὕπνῳ, αὐτὴ δ᾽ αὖτ᾽ ἴθυνεν ὅθι ζωστῆρος ὀχῆες χρύσειοι σύνεχον καὶ διπλόος ἤντετο θώρηξ. ἐν δ᾽ ἔπεσε ζωστῆρι ἀρηρότι πικρὸς ὀϊστός· διὰ μὲν ἂρ ζωστῆρος ἐλήλατο δαιδαλέοιο, καὶ διὰ θώρηκος πολυδαιδάλου ἠρήρειστο μίτρης θ᾽, ἣν ἐφόρει ἔρυμα χροὸς ἕρκος ἀκόντων, ἥ οἱ πλεῖστον ἔρυτο· διὰ πρὸ δὲ εἴσατο καὶ τῆς. ἀκρότατον δ᾽ ἄρ᾽ ὀϊστὸς ἐπέγραψε χρόα φωτός· αὐτίκα δ᾽ ἔῤῥεεν αἷμα κελαινεφὲς ἐξ ὠτειλῆς. Ὡς δ᾽ ὅτε τίς τ᾽ ἐλέφαντα γυνὴ φοίνικι μιήνῃ Μῃονὶς ἠὲ Κάειρα παρήϊον ἔμμεναι ἵππων· κεῖται δ᾽ ἐν θαλάμῳ, πολέες τέ μιν ἠρήσαντο ἱππῆες φορέειν· βασιλῆϊ δὲ κεῖται ἄγαλμα, ἀμφότερον κόσμός θ᾽ ἵππῳ ἐλατῆρί τε κῦδος· τοῖοί τοι Μενέλαε μιάνθην αἵματι μηροὶ εὐφυέες κνῆμαί τε ἰδὲ σφυρὰ κάλ᾽ ὑπένερθε. Ῥίγησεν δ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων ὡς εἶδεν μέλαν αἷμα καταῤῥέον ἐξ ὠτειλῆς· ῥίγησεν δὲ καὶ αὐτὸς ἀρηΐφιλος Μενέλαος. ὡς δὲ ἴδεν νεῦρόν τε καὶ ὄγκους ἐκτὸς ἐόντας ἄψοῤῥόν οἱ θυμὸς ἐνὶ στήθεσσιν ἀγέρθη. τοῖς δὲ βαρὺ στενάχων μετέφη κρείων Ἀγαμέμνων χειρὸς ἔχων Μενέλαον, ἐπεστενάχοντο δ᾽ ἑταῖροι· φίλε κασίγνητε θάνατόν νύ τοι ὅρκι᾽ ἔταμνον οἶον προστήσας πρὸ Ἀχαιῶν Τρωσὶ μάχεσθαι, ὥς σ᾽ ἔβαλον Τρῶες, κατὰ δ᾽ ὅρκια πιστὰ πάτησαν. οὐ μέν πως ἅλιον πέλει ὅρκιον αἷμά τε ἀρνῶν σπονδαί τ᾽ ἄκρητοι καὶ δεξιαὶ ᾗς ἐπέπιθμεν. εἴ περ γάρ τε καὶ αὐτίκ᾽ Ὀλύμπιος οὐκ ἐτέλεσσεν, ἔκ τε καὶ ὀψὲ τελεῖ, σύν τε μεγάλῳ ἀπέτισαν σὺν σφῇσιν κεφαλῇσι γυναιξί τε καὶ τεκέεσσιν. εὖ γὰρ ἐγὼ τόδε οἶδα κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμόν· ἔσσεται ἦμαρ ὅτ᾽ ἄν ποτ᾽ ὀλώλῃ Ἴλιος ἱρὴ καὶ Πρίαμος καὶ λαὸς ἐϋμμελίω Πριάμοιο, Ζεὺς δέ σφι Κρονίδης ὑψίζυγος αἰθέρι ναίων αὐτὸς ἐπισσείῃσιν ἐρεμνὴν αἰγίδα πᾶσι τῆσδ᾽ ἀπάτης κοτέων· τὰ μὲν ἔσσεται οὐκ ἀτέλεστα· ἀλλά μοι αἰνὸν ἄχος σέθεν ἔσσεται ὦ Μενέλαε αἴ κε θάνῃς καὶ πότμον ἀναπλήσῃς βιότοιο. καί κεν ἐλέγχιστος πολυδίψιον Ἄργος ἱκοίμην· αὐτίκα γὰρ μνήσονται Ἀχαιοὶ πατρίδος αἴης· κὰδ δέ κεν εὐχωλὴν Πριάμῳ καὶ Τρωσὶ λίποιμεν Ἀργείην Ἑλένην· σέο δ᾽ ὀστέα πύσει ἄρουρα κειμένου ἐν Τροίῃ ἀτελευτήτῳ ἐπὶ ἔργῳ. καί κέ τις ὧδ᾽ ἐρέει Τρώων ὑπερηνορεόντων τύμβῳ ἐπιθρῴσκων Μενελάου κυδαλίμοιο· αἴθ᾽ οὕτως ἐπὶ πᾶσι χόλον τελέσει᾽ Ἀγαμέμνων, ὡς καὶ νῦν ἅλιον στρατὸν ἤγαγεν ἐνθάδ᾽ Ἀχαιῶν, καὶ δὴ ἔβη οἶκον δὲ φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν σὺν κεινῇσιν νηυσὶ λιπὼν ἀγαθὸν Μενέλαον. ὥς ποτέ τις ἐρέει· τότε μοι χάνοι εὐρεῖα χθών. Τὸν δ᾽ ἐπιθαρσύνων προσέφη ξανθὸς Μενέλαος· θάρσει, μηδέ τί πω δειδίσσεο λαὸν Ἀχαιῶν· οὐκ ἐν καιρίῳ ὀξὺ πάγη βέλος, ἀλλὰ πάροιθεν εἰρύσατο ζωστήρ τε παναίολος ἠδ᾽ ὑπένερθε ζῶμά τε καὶ μίτρη, τὴν χαλκῆες κάμον ἄνδρες. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη κρείων Ἀγαμέμνων· αἲ γὰρ δὴ οὕτως εἴη φίλος ὦ Μενέλαε· ἕλκος δ᾽ ἰητὴρ ἐπιμάσσεται ἠδ᾽ ἐπιθήσει φάρμαχ᾽ ἅ κεν παύσῃσι μελαινάων ὀδυνάων. Ἦ καὶ Ταλθύβιον θεῖον κήρυκα προσηύδα· Ταλθύβι᾽ ὅττι τάχιστα Μαχάονα δεῦρο κάλεσσον φῶτ᾽ Ἀσκληπιοῦ υἱὸν ἀμύμονος ἰητῆρος, ὄφρα ἴδῃ Μενέλαον ἀρήϊον Ἀτρέος υἱόν, ὅν τις ὀϊστεύσας ἔβαλεν τόξων ἐῢ εἰδὼς Τρώων ἢ Λυκίων, τῷ μὲν κλέος, ἄμμι δὲ πένθος. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἄρα οἱ κῆρυξ ἀπίθησεν ἀκούσας, βῆ δ᾽ ἰέναι κατὰ λαὸν Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων παπταίνων ἥρωα Μαχάονα· τὸν δὲ νόησεν ἑσταότ᾽· ἀμφὶ δέ μιν κρατεραὶ στίχες ἀσπιστάων λαῶν, οἵ οἱ ἕποντο Τρίκης ἐξ ἱπποβότοιο. ἀγχοῦ δ᾽ ἱστάμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ὄρσ᾽ Ἀσκληπιάδη, καλέει κρείων Ἀγαμέμνων, ὄφρα ἴδῃς Μενέλαον ἀρήϊον ἀρχὸν Ἀχαιῶν, ὅν τις ὀϊστεύσας ἔβαλεν τόξων ἐῢ εἰδὼς Τρώων ἢ Λυκίων, τῷ μὲν κλέος, ἄμμι δὲ πένθος. Ὣς φάτο, τῷ δ᾽ ἄρα θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν ὄρινε· βὰν δ᾽ ἰέναι καθ᾽ ὅμιλον ἀνὰ στρατὸν εὐρὺν Ἀχαιῶν. ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἵκανον ὅθι ξανθὸς Μενέλαος βλήμενος ἦν, περὶ δ᾽ αὐτὸν ἀγηγέραθ᾽ ὅσσοι ἄριστοι κυκλόσ᾽, ὃ δ᾽ ἐν μέσσοισι παρίστατο ἰσόθεος φώς, αὐτίκα δ᾽ ἐκ ζωστῆρος ἀρηρότος ἕλκεν ὀϊστόν· τοῦ δ᾽ ἐξελκομένοιο πάλιν ἄγεν ὀξέες ὄγκοι. λῦσε δέ οἱ ζωστῆρα παναίολον ἠδ᾽ ὑπένερθε ζῶμά τε καὶ μίτρην, τὴν χαλκῆες κάμον ἄνδρες. αὐτὰρ ἐπεὶ ἴδεν ἕλκος ὅθ᾽ ἔμπεσε πικρὸς ὀϊστός, αἷμ᾽ ἐκμυζήσας ἐπ᾽ ἄρ᾽ ἤπια φάρμακα εἰδὼς πάσσε, τά οἵ ποτε πατρὶ φίλα φρονέων πόρε Χείρων. Ὄφρα τοὶ ἀμφεπένοντο βοὴν ἀγαθὸν Μενέλαον, τόφρα δ᾽ ἐπὶ Τρώων στίχες ἤλυθον ἀσπιστάων· οἳ δ᾽ αὖτις κατὰ τεύχε᾽ ἔδυν, μνήσαντο δὲ χάρμης. Ἔνθ᾽ οὐκ ἂν βρίζοντα ἴδοις Ἀγαμέμνονα δῖον οὐδὲ καταπτώσσοντ᾽ οὐδ᾽ οὐκ ἐθέλοντα μάχεσθαι, ἀλλὰ μάλα σπεύδοντα μάχην ἐς κυδιάνειραν. ἵππους μὲν γὰρ ἔασε καὶ ἅρματα ποικίλα χαλκῷ· καὶ τοὺς μὲν θεράπων ἀπάνευθ᾽ ἔχε φυσιόωντας Εὐρυμέδων υἱὸς Πτολεμαίου Πειραΐδαο· τῷ μάλα πόλλ᾽ ἐπέτελλε παρισχέμεν ὁππότε κέν μιν γυῖα λάβῃ κάματος πολέας διὰ κοιρανέοντα· αὐτὰρ ὃ πεζὸς ἐὼν ἐπεπωλεῖτο στίχας ἀνδρῶν· καί ῥ᾽ οὓς μὲν σπεύδοντας ἴδοι Δαναῶν ταχυπώλων, τοὺς μάλα θαρσύνεσκε παριστάμενος ἐπέεσσιν· Ἀργεῖοι μή πώ τι μεθίετε θούριδος ἀλκῆς· οὐ γὰρ ἐπὶ ψευδέσσι πατὴρ Ζεὺς ἔσσετ᾽ ἀρωγός, ἀλλ᾽ οἵ περ πρότεροι ὑπὲρ ὅρκια δηλήσαντο τῶν ἤτοι αὐτῶν τέρενα χρόα γῦπες ἔδονται, ἡμεῖς αὖτ᾽ ἀλόχους τε φίλας καὶ νήπια τέκνα ἄξομεν ἐν νήεσσιν, ἐπὴν πτολίεθρον ἕλωμεν. Οὕς τινας αὖ μεθιέντας ἴδοι στυγεροῦ πολέμοιο, τοὺς μάλα νεικείεσκε χολωτοῖσιν ἐπέεσσιν· Ἀργεῖοι ἰόμωροι ἐλεγχέες οὔ νυ σέβεσθε; τίφθ᾽ οὕτως ἔστητε τεθηπότες ἠΰτε νεβροί, αἵ τ᾽ ἐπεὶ οὖν ἔκαμον πολέος πεδίοιο θέουσαι ἑστᾶσ᾽, οὐδ᾽ ἄρα τίς σφι μετὰ φρεσὶ γίγνεται ἀλκή· ὣς ὑμεῖς ἔστητε τεθηπότες οὐδὲ μάχεσθε. ἦ μένετε Τρῶας σχεδὸν ἐλθέμεν ἔνθά τε νῆες εἰρύατ᾽ εὔπρυμνοι πολιῆς ἐπὶ θινὶ θαλάσσης, ὄφρα ἴδητ᾽ αἴ κ᾽ ὔμμιν ὑπέρσχῃ χεῖρα Κρονίων; Ὣς ὅ γε κοιρανέων ἐπεπωλεῖτο στίχας ἀνδρῶν· ἦλθε δ᾽ ἐπὶ Κρήτεσσι κιὼν ἀνὰ οὐλαμὸν ἀνδρῶν. οἳ δ᾽ ἀμφ᾽ Ἰδομενῆα δαΐφρονα θωρήσσοντο· Ἰδομενεὺς μὲν ἐνὶ προμάχοις συῒ εἴκελος ἀλκήν, Μηριόνης δ᾽ ἄρα οἱ πυμάτας ὄτρυνε φάλαγγας. τοὺς δὲ ἰδὼν γήθησεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων, αὐτίκα δ᾽ Ἰδομενῆα προσηύδα μειλιχίοισιν· Ἰδομενεῦ περὶ μέν σε τίω Δαναῶν ταχυπώλων ἠμὲν ἐνὶ πτολέμῳ ἠδ᾽ ἀλλοίῳ ἐπὶ ἔργῳ ἠδ᾽ ἐν δαίθ᾽, ὅτε πέρ τε γερούσιον αἴθοπα οἶνον Ἀργείων οἳ ἄριστοι ἐνὶ κρητῆρι κέρωνται. εἴ περ γάρ τ᾽ ἄλλοι γε κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ δαιτρὸν πίνωσιν, σὸν δὲ πλεῖον δέπας αἰεὶ ἕστηχ᾽, ὥς περ ἐμοί, πιέειν ὅτε θυμὸς ἀνώγοι. ἀλλ᾽ ὄρσευ πόλεμον δ᾽ οἷος πάρος εὔχεαι εἶναι. Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Ἰδομενεὺς Κρητῶν ἀγὸς ἀντίον ηὔδα· Ἀτρεΐδη μάλα μέν τοι ἐγὼν ἐρίηρος ἑταῖρος ἔσσομαι, ὡς τὸ πρῶτον ὑπέστην καὶ κατένευσα· ἀλλ᾽ ἄλλους ὄτρυνε κάρη κομόωντας Ἀχαιοὺς ὄφρα τάχιστα μαχώμεθ᾽, ἐπεὶ σύν γ᾽ ὅρκι᾽ ἔχευαν Τρῶες· τοῖσιν δ᾽ αὖ θάνατος καὶ κήδε᾽ ὀπίσσω ἔσσετ᾽ ἐπεὶ πρότεροι ὑπὲρ ὅρκια δηλήσαντο. Ὣς ἔφατ᾽, Ἀτρεΐδης δὲ παρῴχετο γηθόσυνος κῆρ· ἦλθε δ᾽ ἐπ᾽ Αἰάντεσσι κιὼν ἀνὰ οὐλαμὸν ἀνδρῶν· τὼ δὲ κορυσσέσθην, ἅμα δὲ νέφος εἵπετο πεζῶν. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἀπὸ σκοπιῆς εἶδεν νέφος αἰπόλος ἀνὴρ ἐρχόμενον κατὰ πόντον ὑπὸ Ζεφύροιο ἰωῆς· τῷ δέ τ᾽ ἄνευθεν ἐόντι μελάντερον ἠΰτε πίσσα φαίνετ᾽ ἰὸν κατὰ πόντον, ἄγει δέ τε λαίλαπα πολλήν, ῥίγησέν τε ἰδών, ὑπό τε σπέος ἤλασε μῆλα· τοῖαι ἅμ᾽ Αἰάντεσσι διοτρεφέων αἰζηῶν δήϊον ἐς πόλεμον πυκιναὶ κίνυντο φάλαγγες κυάνεαι, σάκεσίν τε καὶ ἔγχεσι πεφρικυῖαι. καὶ τοὺς μὲν γήθησεν ἰδὼν κρείων Ἀγαμέμνων, καί σφεας φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Αἴαντ᾽ Ἀργείων ἡγήτορε χαλκοχιτώνων, σφῶϊ μέν· οὐ γὰρ ἔοικ᾽ ὀτρυνέμεν· οὔ τι κελεύω· αὐτὼ γὰρ μάλα λαὸν ἀνώγετον ἶφι μάχεσθαι. αἲ γὰρ Ζεῦ τε πάτερ καὶ Ἀθηναίη καὶ Ἄπολλον τοῖος πᾶσιν θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι γένοιτο· τώ κε τάχ᾽ ἠμύσειε πόλις Πριάμοιο ἄνακτος χερσὶν ὑφ᾽ ἡμετέρῃσιν ἁλοῦσά τε περθομένη τε. Ὣς εἰπὼν τοὺς μὲν λίπεν αὐτοῦ, βῆ δὲ μετ᾽ ἄλλους· ἔνθ᾽ ὅ γε Νέστορ᾽ ἔτετμε λιγὺν Πυλίων ἀγορητὴν οὓς ἑτάρους στέλλοντα καὶ ὀτρύνοντα μάχεσθαι ἀμφὶ μέγαν Πελάγοντα Ἀλάστορά τε Χρομίον τε Αἵμονά τε κρείοντα Βίαντά τε ποιμένα λαῶν· ἱππῆας μὲν πρῶτα σὺν ἵπποισιν καὶ ὄχεσφι, πεζοὺς δ᾽ ἐξόπιθε στῆσεν πολέας τε καὶ ἐσθλοὺς ἕρκος ἔμεν πολέμοιο· κακοὺς δ᾽ ἐς μέσσον ἔλασσεν, ὄφρα καὶ οὐκ ἐθέλων τις ἀναγκαίῃ πολεμίζοι. ἱππεῦσιν μὲν πρῶτ᾽ ἐπετέλλετο· τοὺς γὰρ ἀνώγει σφοὺς ἵππους ἐχέμεν μηδὲ κλονέεσθαι ὁμίλῳ· μηδέ τις ἱπποσύνῃ τε καὶ ἠνορέηφι πεποιθὼς οἶος πρόσθ᾽ ἄλλων μεμάτω Τρώεσσι μάχεσθαι, μηδ᾽ ἀναχωρείτω· ἀλαπαδνότεροι γὰρ ἔσεσθε. ὃς δέ κ᾽ ἀνὴρ ἀπὸ ὧν ὀχέων ἕτερ᾽ ἅρμαθ᾽ ἵκηται ἔγχει ὀρεξάσθω, ἐπεὶ ἦ πολὺ φέρτερον οὕτω. ὧδε καὶ οἱ πρότεροι πόλεας καὶ τείχε᾽ ἐπόρθεον τόνδε νόον καὶ θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν ἔχοντες. Ὣς ὃ γέρων ὄτρυνε πάλαι πολέμων ἐῢ εἰδώς· καὶ τὸν μὲν γήθησεν ἰδὼν κρείων Ἀγαμέμνων, καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ὦ γέρον εἴθ᾽ ὡς θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι φίλοισιν ὥς τοι γούναθ᾽ ἕποιτο, βίη δέ τοι ἔμπεδος εἴη· ἀλλά σε γῆρας τείρει ὁμοίϊον· ὡς ὄφελέν τις ἀνδρῶν ἄλλος ἔχειν, σὺ δὲ κουροτέροισι μετεῖναι. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· Ἀτρεΐδη μάλα μέν τοι ἐγὼν ἐθέλοιμι καὶ αὐτὸς ὣς ἔμεν ὡς ὅτε δῖον Ἐρευθαλίωνα κατέκταν. ἀλλ᾽ οὔ πως ἅμα πάντα θεοὶ δόσαν ἀνθρώποισιν· εἰ τότε κοῦρος ἔα νῦν αὖτέ με γῆρας ὀπάζει. ἀλλὰ καὶ ὧς ἱππεῦσι μετέσσομαι ἠδὲ κελεύσω βουλῇ καὶ μύθοισι· τὸ γὰρ γέρας ἐστὶ γερόντων. αἰχμὰς δ᾽ αἰχμάσσουσι νεώτεροι, οἵ περ ἐμεῖο ὁπλότεροι γεγάασι πεποίθασίν τε βίηφιν. Ὣς ἔφατ᾽, Ἀτρεΐδης δὲ παρῴχετο γηθόσυνος κῆρ. εὗρ᾽ υἱὸν Πετεῶο Μενεσθῆα πλήξιππον ἑσταότ᾽· ἀμφὶ δ᾽ Ἀθηναῖοι μήστωρες ἀϋτῆς· αὐτὰρ ὃ πλησίον ἑστήκει πολύμητις Ὀδυσσεύς, πὰρ δὲ Κεφαλλήνων ἀμφὶ στίχες οὐκ ἀλαπαδναὶ ἕστασαν· οὐ γάρ πώ σφιν ἀκούετο λαὸς ἀϋτῆς, ἀλλὰ νέον συνορινόμεναι κίνυντο φάλαγγες Τρώων ἱπποδάμων καὶ Ἀχαιῶν· οἳ δὲ μένοντες ἕστασαν ὁππότε πύργος Ἀχαιῶν ἄλλος ἐπελθὼν Τρώων ὁρμήσειε καὶ ἄρξειαν πολέμοιο. τοὺς δὲ ἰδὼν νείκεσσεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων, καί σφεας φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ὦ υἱὲ Πετεῶο διοτρεφέος βασιλῆος, καὶ σὺ κακοῖσι δόλοισι κεκασμένε κερδαλεόφρον τίπτε καταπτώσσοντες ἀφέστατε, μίμνετε δ᾽ ἄλλους; σφῶϊν μέν τ᾽ ἐπέοικε μετὰ πρώτοισιν ἐόντας ἑστάμεν ἠδὲ μάχης καυστειρῆς ἀντιβολῆσαι· πρώτω γὰρ καὶ δαιτὸς ἀκουάζεσθον ἐμεῖο, ὁππότε δαῖτα γέρουσιν ἐφοπλίζωμεν Ἀχαιοί. ἔνθα φίλ᾽ ὀπταλέα κρέα ἔδμεναι ἠδὲ κύπελλα οἴνου πινέμεναι μελιηδέος ὄφρ᾽ ἐθέλητον· νῦν δὲ φίλως χ᾽ ὁρόῳτε καὶ εἰ δέκα πύργοι Ἀχαιῶν ὑμείων προπάροιθε μαχοίατο νηλέϊ χαλκῷ. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη πολύμητις Ὀδυσσεύς· Ἀτρεΐδη ποῖόν σε ἔπος φύγεν ἕρκος ὀδόντων; πῶς δὴ φῂς πολέμοιο μεθιέμεν ὁππότ᾽ Ἀχαιοὶ Τρωσὶν ἐφ᾽ ἱπποδάμοισιν ἐγείρομεν ὀξὺν Ἄρηα; ὄψεαι αἴ κ᾽ ἐθέλῃσθα καὶ αἴ κέν τοι τὰ μεμήλῃ Τηλεμάχοιο φίλον πατέρα προμάχοισι μιγέντα Τρώων ἱπποδάμων· σὺ δὲ ταῦτ᾽ ἀνεμώλια βάζεις. Τὸν δ᾽ ἐπιμειδήσας προσέφη κρείων Ἀγαμέμνων ὡς γνῶ χωομένοιο· πάλιν δ᾽ ὅ γε λάζετο μῦθον· διογενὲς Λαερτιάδη πολυμήχαν᾽ Ὀδυσσεῦ οὔτέ σε νεικείω περιώσιον οὔτε κελεύω· οἶδα γὰρ ὥς τοι θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι φίλοισιν ἤπια δήνεα οἶδε· τὰ γὰρ φρονέεις ἅ τ᾽ ἐγώ περ. ἀλλ᾽ ἴθι ταῦτα δ᾽ ὄπισθεν ἀρεσσόμεθ᾽ εἴ τι κακὸν νῦν εἴρηται, τὰ δὲ πάντα θεοὶ μεταμώνια θεῖεν. Ὣς εἰπὼν τοὺς μὲν λίπεν αὐτοῦ, βῆ δὲ μετ᾽ ἄλλους. εὗρε δὲ Τυδέος υἱὸν ὑπέρθυμον Διομήδεα ἑσταότ᾽ ἔν θ᾽ ἵπποισι καὶ ἅρμασι κολλητοῖσι· πὰρ δέ οἱ ἑστήκει Σθένελος Καπανήϊος υἱός. καὶ τὸν μὲν νείκεσσεν ἰδὼν κρείων Ἀγαμέμνων, καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ὤ μοι Τυδέος υἱὲ δαΐφρονος ἱπποδάμοιο τί πτώσσεις, τί δ᾽ ὀπιπεύεις πολέμοιο γεφύρας; οὐ μὲν Τυδέϊ γ᾽ ὧδε φίλον πτωσκαζέμεν ἦεν, ἀλλὰ πολὺ πρὸ φίλων ἑτάρων δηΐοισι μάχεσθαι, ὡς φάσαν οἵ μιν ἴδοντο πονεύμενον· οὐ γὰρ ἔγωγε ἤντησ᾽ οὐδὲ ἴδον· περὶ δ᾽ ἄλλων φασὶ γενέσθαι. ἤτοι μὲν γὰρ ἄτερ πολέμου εἰσῆλθε Μυκήνας ξεῖνος ἅμ᾽ ἀντιθέῳ Πολυνείκεϊ λαὸν ἀγείρων· οἳ δὲ τότ᾽ ἐστρατόωνθ᾽ ἱερὰ πρὸς τείχεα Θήβης, καί ῥα μάλα λίσσοντο δόμεν κλειτοὺς ἐπικούρους· οἳ δ᾽ ἔθελον δόμεναι καὶ ἐπῄνεον ὡς ἐκέλευον· ἀλλὰ Ζεὺς ἔτρεψε παραίσια σήματα φαίνων. οἳ δ᾽ ἐπεὶ οὖν ᾤχοντο ἰδὲ πρὸ ὁδοῦ ἐγένοντο, Ἀσωπὸν δ᾽ ἵκοντο βαθύσχοινον λεχεποίην, ἔνθ᾽ αὖτ᾽ ἀγγελίην ἐπὶ Τυδῆ στεῖλαν Ἀχαιοί. αὐτὰρ ὃ βῆ, πολέας δὲ κιχήσατο Καδμεΐωνας δαινυμένους κατὰ δῶμα βίης Ἐτεοκληείης. ἔνθ᾽ οὐδὲ ξεῖνός περ ἐὼν ἱππηλάτα Τυδεὺς τάρβει, μοῦνος ἐὼν πολέσιν μετὰ Καδμείοισιν, ἀλλ᾽ ὅ γ᾽ ἀεθλεύειν προκαλίζετο, πάντα δ᾽ ἐνίκα ῥηϊδίως· τοίη οἱ ἐπίῤῥοθος ἦεν Ἀθήνη. οἳ δὲ χολωσάμενοι Καδμεῖοι κέντορες ἵππων ἂψ ἄρ᾽ ἀνερχομένῳ πυκινὸν λόχον εἷσαν ἄγοντες κούρους πεντήκοντα· δύω δ᾽ ἡγήτορες ἦσαν, Μαίων Αἱμονίδης ἐπιείκελος ἀθανάτοισιν, υἱός τ᾽ Αὐτοφόνοιο μενεπτόλεμος Πολυφόντης. Τυδεὺς μὲν καὶ τοῖσιν ἀεικέα πότμον ἐφῆκε· πάντας ἔπεφν᾽, ἕνα δ᾽ οἶον ἵει οἶκον δὲ νέεσθαι· Μαίον᾽ ἄρα προέηκε θεῶν τεράεσσι πιθήσας. τοῖος ἔην Τυδεὺς Αἰτώλιος· ἀλλὰ τὸν υἱὸν γείνατο εἷο χέρεια μάχῃ, ἀγορῇ δέ τ᾽ ἀμείνω. Ὣς φάτο, τὸν δ᾽ οὔ τι προσέφη κρατερὸς Διομήδης αἰδεσθεὶς βασιλῆος ἐνιπὴν αἰδοίοιο· τὸν δ᾽ υἱὸς Καπανῆος ἀμείψατο κυδαλίμοιο· Ἀτρεΐδη μὴ ψεύδε᾽ ἐπιστάμενος σάφα εἰπεῖν· ἡμεῖς τοι πατέρων μέγ᾽ ἀμείνονες εὐχόμεθ᾽ εἶναι· ἡμεῖς καὶ Θήβης ἕδος εἵλομεν ἑπταπύλοιο παυρότερον λαὸν ἀγαγόνθ᾽ ὑπὸ τεῖχος ἄρειον, πειθόμενοι τεράεσσι θεῶν καὶ Ζηνὸς ἀρωγῇ· κεῖνοι δὲ σφετέρῃσιν ἀτασθαλίῃσιν ὄλοντο· τὼ μή μοι πατέρας ποθ᾽ ὁμοίῃ ἔνθεο τιμῇ. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη κρατερὸς Διομήδης· τέττα, σιωπῇ ἧσο, ἐμῷ δ᾽ ἐπιπείθεο μύθῳ· οὐ γὰρ ἐγὼ νεμεσῶ Ἀγαμέμνονι ποιμένι λαῶν ὀτρύνοντι μάχεσθαι ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς· τούτῳ μὲν γὰρ κῦδος ἅμ᾽ ἕψεται εἴ κεν Ἀχαιοὶ Τρῶας δῃώσωσιν ἕλωσί τε Ἴλιον ἱρήν, τούτῳ δ᾽ αὖ μέγα πένθος Ἀχαιῶν δῃωθέντων. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ καὶ νῶϊ μεδώμεθα θούριδος ἀλκῆς. Ἦ ῥα καὶ ἐξ ὀχέων σὺν τεύχεσιν ἆλτο χαμᾶζε· δεινὸν δ᾽ ἔβραχε χαλκὸς ἐπὶ στήθεσσιν ἄνακτος ὀρνυμένου· ὑπό κεν ταλασίφρονά περ δέος εἷλεν. Ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἐν αἰγιαλῷ πολυηχέϊ κῦμα θαλάσσης ὄρνυτ᾽ ἐπασσύτερον Ζεφύρου ὕπο κινήσαντος· πόντῳ μέν τε πρῶτα κορύσσεται, αὐτὰρ ἔπειτα χέρσῳ ῥηγνύμενον μεγάλα βρέμει, ἀμφὶ δέ τ᾽ ἄκρας κυρτὸν ἐὸν κορυφοῦται, ἀποπτύει δ᾽ ἁλὸς ἄχνην· ὣς τότ᾽ ἐπασσύτεραι Δαναῶν κίνυντο φάλαγγες νωλεμέως πόλεμον δέ· κέλευε δὲ οἷσιν ἕκαστος ἡγεμόνων· οἳ δ᾽ ἄλλοι ἀκὴν ἴσαν, οὐδέ κε φαίης τόσσον λαὸν ἕπεσθαι ἔχοντ᾽ ἐν στήθεσιν αὐδήν, σιγῇ δειδιότες σημάντορας· ἀμφὶ δὲ πᾶσι τεύχεα ποικίλ᾽ ἔλαμπε, τὰ εἱμένοι ἐστιχόωντο. Τρῶες δ᾽, ὥς τ᾽ ὄϊες πολυπάμονος ἀνδρὸς ἐν αὐλῇ μυρίαι ἑστήκασιν ἀμελγόμεναι γάλα λευκὸν ἀζηχὲς μεμακυῖαι ἀκούουσαι ὄπα ἀρνῶν, ὣς Τρώων ἀλαλητὸς ἀνὰ στρατὸν εὐρὺν ὀρώρει· οὐ γὰρ πάντων ἦεν ὁμὸς θρόος οὐδ᾽ ἴα γῆρυς, ἀλλὰ γλῶσσα μέμικτο, πολύκλητοι δ᾽ ἔσαν ἄνδρες. ὄρσε δὲ τοὺς μὲν Ἄρης, τοὺς δὲ γλαυκῶπις Ἀθήνη Δεῖμός τ᾽ ἠδὲ Φόβος καὶ Ἔρις ἄμοτον μεμαυῖα, Ἄρεος ἀνδροφόνοιο κασιγνήτη ἑτάρη τε, ἥ τ᾽ ὀλίγη μὲν πρῶτα κορύσσεται, αὐτὰρ ἔπειτα οὐρανῷ ἐστήριξε κάρη καὶ ἐπὶ χθονὶ βαίνει· ἥ σφιν καὶ τότε νεῖκος ὁμοίϊον ἔμβαλε μέσσῳ ἐρχομένη καθ᾽ ὅμιλον ὀφέλλουσα στόνον ἀνδρῶν. Οἳ δ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἐς χῶρον ἕνα ξυνιόντες ἵκοντο, σύν ῥ᾽ ἔβαλον ῥινούς, σὺν δ᾽ ἔγχεα καὶ μένε᾽ ἀνδρῶν χαλκεοθωρήκων· ἀτὰρ ἀσπίδες ὀμφαλόεσσαι ἔπληντ᾽ ἀλλήλῃσι, πολὺς δ᾽ ὀρυμαγδὸς ὀρώρει. ἔνθα δ᾽ ἅμ᾽ οἰμωγή τε καὶ εὐχωλὴ πέλεν ἀνδρῶν ὀλλύντων τε καὶ ὀλλυμένων, ῥέε δ᾽ αἵματι γαῖα. ὡς δ᾽ ὅτε χείμαῤῥοι ποταμοὶ κατ᾽ ὄρεσφι ῥέοντες ἐς μισγάγκειαν συμβάλλετον ὄβριμον ὕδωρ κρουνῶν ἐκ μεγάλων κοίλης ἔντοσθε χαράδρης, τῶν δέ τε τηλόσε δοῦπον ἐν οὔρεσιν ἔκλυε ποιμήν· ὣς τῶν μισγομένων γένετο ἰαχή τε πόνος τε. Πρῶτος δ᾽ Ἀντίλοχος Τρώων ἕλεν ἄνδρα κορυστὴν ἐσθλὸν ἐνὶ προμάχοισι Θαλυσιάδην Ἐχέπωλον· τόν ῥ᾽ ἔβαλε πρῶτος κόρυθος φάλον ἱπποδασείης, ἐν δὲ μετώπῳ πῆξε, πέρησε δ᾽ ἄρ᾽ ὀστέον εἴσω αἰχμὴ χαλκείη· τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψεν, ἤριπε δ᾽ ὡς ὅτε πύργος ἐνὶ κρατερῇ ὑσμίνῃ. τὸν δὲ πεσόντα ποδῶν ἔλαβε κρείων Ἐλεφήνωρ Χαλκωδοντιάδης μεγαθύμων ἀρχὸς Ἀβάντων, ἕλκε δ᾽ ὑπ᾽ ἐκ βελέων, λελιημένος ὄφρα τάχιστα τεύχεα συλήσειε· μίνυνθα δέ οἱ γένεθ᾽ ὁρμή. νεκρὸν γὰρ ἐρύοντα ἰδὼν μεγάθυμος Ἀγήνωρ πλευρά, τά οἱ κύψαντι παρ᾽ ἀσπίδος ἐξεφαάνθη, οὔτησε ξυστῷ χαλκήρεϊ, λῦσε δὲ γυῖα. ὣς τὸν μὲν λίπε θυμός, ἐπ᾽ αὐτῷ δ᾽ ἔργον ἐτύχθη ἀργαλέον Τρώων καὶ Ἀχαιῶν· οἳ δὲ λύκοι ὣς ἀλλήλοις ἐπόρουσαν, ἀνὴρ δ᾽ ἄνδρ᾽ ἐδνοπάλιζεν. Ἔνθ᾽ ἔβαλ᾽ Ἀνθεμίωνος υἱὸν Τελαμώνιος Αἴας ἠΐθεον θαλερὸν Σιμοείσιον, ὅν ποτε μήτηρ Ἴδηθεν κατιοῦσα παρ᾽ ὄχθῃσιν Σιμόεντος γείνατ᾽, ἐπεί ῥα τοκεῦσιν ἅμ᾽ ἕσπετο μῆλα ἰδέσθαι· τοὔνεκά μιν κάλεον Σιμοείσιον· οὐδὲ τοκεῦσι θρέπτρα φίλοις ἀπέδωκε, μινυνθάδιος δέ οἱ αἰὼν ἔπλεθ᾽ ὑπ᾽ Αἴαντος μεγαθύμου δουρὶ δαμέντι. πρῶτον γάρ μιν ἰόντα βάλε στῆθος παρὰ μαζὸν δεξιόν· ἀντικρὺ δὲ δι᾽ ὤμου χάλκεον ἔγχος ἦλθεν· ὃ δ᾽ ἐν κονίῃσι χαμαὶ πέσεν αἴγειρος ὣς ἥ ῥά τ᾽ ἐν εἱαμενῇ ἕλεος μεγάλοιο πεφύκει λείη, ἀτάρ τέ οἱ ὄζοι ἐπ᾽ ἀκροτάτῃ πεφύασι· τὴν μέν θ᾽ ἁρματοπηγὸς ἀνὴρ αἴθωνι σιδήρῳ ἐξέταμ᾽, ὄφρα ἴτυν κάμψῃ περικαλλέϊ δίφρῳ· ἣ μέν τ᾽ ἀζομένη κεῖται ποταμοῖο παρ᾽ ὄχθας. τοῖον ἄρ᾽ Ἀνθεμίδην Σιμοείσιον ἐξενάριξεν Αἴας διογενής· τοῦ δ᾽ Ἄντιφος αἰολοθώρηξ Πριαμίδης καθ᾽ ὅμιλον ἀκόντισεν ὀξέϊ δουρί. τοῦ μὲν ἅμαρθ᾽, ὃ δὲ Λεῦκον Ὀδυσσέος ἐσθλὸν ἑταῖρον βεβλήκει βουβῶνα, νέκυν ἑτέρωσ᾽ ἐρύοντα· ἤριπε δ᾽ ἀμφ᾽ αὐτῷ, νεκρὸς δέ οἱ ἔκπεσε χειρός. τοῦ δ᾽ Ὀδυσεὺς μάλα θυμὸν ἀποκταμένοιο χολώθη, βῆ δὲ διὰ προμάχων κεκορυθμένος αἴθοπι χαλκῷ, στῆ δὲ μάλ᾽ ἐγγὺς ἰὼν καὶ ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ ἀμφὶ ἓ παπτήνας· ὑπὸ δὲ Τρῶες κεκάδοντο ἀνδρὸς ἀκοντίσσαντος· ὃ δ᾽ οὐχ ἅλιον βέλος ἧκεν, ἀλλ᾽ υἱὸν Πριάμοιο νόθον βάλε Δημοκόωντα ὅς οἱ Ἀβυδόθεν ἦλθε παρ᾽ ἵππων ὠκειάων. τόν ῥ᾽ Ὀδυσεὺς ἑτάροιο χολωσάμενος βάλε δουρὶ κόρσην· ἣ δ᾽ ἑτέροιο διὰ κροτάφοιο πέρησεν αἰχμὴ χαλκείη· τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψε, δούπησεν δὲ πεσών, ἀράβησε δὲ τεύχε᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ. χώρησαν δ᾽ ὑπό τε πρόμαχοι καὶ φαίδιμος Ἕκτωρ· Ἀργεῖοι δὲ μέγα ἴαχον, ἐρύσαντο δὲ νεκρούς, ἴθυσαν δὲ πολὺ προτέρω· νεμέσησε δ᾽ Ἀπόλλων Περγάμου ἐκκατιδών, Τρώεσσι δὲ κέκλετ᾽ ἀΰσας· ὄρνυσθ᾽ ἱππόδαμοι Τρῶες μηδ᾽ εἴκετε χάρμης Ἀργείοις, ἐπεὶ οὔ σφι λίθος χρὼς οὐδὲ σίδηρος χαλκὸν ἀνασχέσθαι ταμεσίχροα βαλλομένοισιν· οὐ μὰν οὐδ᾽ Ἀχιλεὺς Θέτιδος πάϊς ἠϋκόμοιο μάρναται, ἀλλ᾽ ἐπὶ νηυσὶ χόλον θυμαλγέα πέσσει. Ὣς φάτ᾽ ἀπὸ πτόλιος δεινὸς θεός· αὐτὰρ Ἀχαιοὺς ὦρσε Διὸς θυγάτηρ κυδίστη Τριτογένεια ἐρχομένη καθ᾽ ὅμιλον, ὅθι μεθιέντας ἴδοιτο. Ἔνθ᾽ Ἀμαρυγκείδην Διώρεα μοῖρα πέδησε· χερμαδίῳ γὰρ βλῆτο παρὰ σφυρὸν ὀκριόεντι κνήμην δεξιτερήν· βάλε δὲ Θρῃκῶν ἀγὸς ἀνδρῶν Πείρως Ἰμβρασίδης ὃς ἄρ᾽ Αἰνόθεν εἰληλούθει. ἀμφοτέρω δὲ τένοντε καὶ ὀστέα λᾶας ἀναιδὴς ἄχρις ἀπηλοίησεν· ὃ δ᾽ ὕπτιος ἐν κονίῃσι κάππεσεν ἄμφω χεῖρε φίλοις ἑτάροισι πετάσσας θυμὸν ἀποπνείων· ὃ δ᾽ ἐπέδραμεν ὅς ῥ᾽ ἔβαλέν περ Πείροος, οὖτα δὲ δουρὶ παρ᾽ ὀμφαλόν· ἐκ δ᾽ ἄρα πᾶσαι χύντο χαμαὶ χολάδες, τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψε. Τὸν δὲ Θόας Αἰτωλὸς ἀπεσσύμενον βάλε δουρὶ στέρνον ὑπὲρ μαζοῖο, πάγη δ᾽ ἐν πνεύμονι χαλκός· ἀγχίμολον δέ οἱ ἦλθε Θόας, ἐκ δ᾽ ὄβριμον ἔγχος ἐσπάσατο στέρνοιο, ἐρύσσατο δὲ ξίφος ὀξύ, τῷ ὅ γε γαστέρα τύψε μέσην, ἐκ δ᾽ αἴνυτο θυμόν. τεύχεα δ᾽ οὐκ ἀπέδυσε· περίστησαν γὰρ ἑταῖροι Θρήϊκες ἀκρόκομοι δολίχ᾽ ἔγχεα χερσὶν ἔχοντες, οἵ ἑ μέγαν περ ἐόντα καὶ ἴφθιμον καὶ ἀγαυὸν ὦσαν ἀπὸ σφείων· ὃ δὲ χασσάμενος πελεμίχθη. ὣς τώ γ᾽ ἐν κονίῃσι παρ᾽ ἀλλήλοισι τετάσθην, ἤτοι ὃ μὲν Θρῃκῶν, ὃ δ᾽ Ἐπειῶν χαλκοχιτώνων ἡγεμόνες· πολλοὶ δὲ περὶ κτείνοντο καὶ ἄλλοι. Ἔνθά κεν οὐκέτι ἔργον ἀνὴρ ὀνόσαιτο μετελθών, ὅς τις ἔτ᾽ ἄβλητος καὶ ἀνούτατος ὀξέϊ χαλκῷ δινεύοι κατὰ μέσσον, ἄγοι δέ ἑ Παλλὰς Ἀθήνη χειρὸς ἑλοῦσ᾽, αὐτὰρ βελέων ἀπερύκοι ἐρωήν· πολλοὶ γὰρ Τρώων καὶ Ἀχαιῶν ἤματι κείνῳ πρηνέες ἐν κονίῃσι παρ᾽ ἀλλήλοισι τέταντο.

Ἔνθ᾽ αὖ Τυδεΐδῃ Διομήδεϊ Παλλὰς Ἀθήνη δῶκε μένος καὶ θάρσος, ἵν᾽ ἔκδηλος μετὰ πᾶσιν Ἀργείοισι γένοιτο ἰδὲ κλέος ἐσθλὸν ἄροιτο· δαῖέ οἱ ἐκ κόρυθός τε καὶ ἀσπίδος ἀκάματον πῦρ ἀστέρ᾽ ὀπωρινῷ ἐναλίγκιον, ὅς τε μάλιστα λαμπρὸν παμφαίνῃσι λελουμένος ὠκεανοῖο· τοῖόν οἱ πῦρ δαῖεν ἀπὸ κρατός τε καὶ ὤμων, ὦρσε δέ μιν κατὰ μέσσον ὅθι πλεῖστοι κλονέοντο. Ἦν δέ τις ἐν Τρώεσσι Δάρης ἀφνειὸς ἀμύμων ἱρεὺς Ἡφαίστοιο· δύω δέ οἱ υἱέες ἤστην Φηγεὺς Ἰδαῖός τε μάχης εὖ εἰδότε πάσης. τώ οἱ ἀποκρινθέντε ἐναντίω ὁρμηθήτην· τὼ μὲν ἀφ᾽ ἵπποιιν, ὃ δ᾽ ἀπὸ χθονὸς ὄρνυτο πεζός. οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες Φηγεύς ῥα πρότερος προΐει δολιχόσκιον ἔγχος· Τυδεΐδεω δ᾽ ὑπὲρ ὦμον ἀριστερὸν ἤλυθ᾽ ἀκωκὴ ἔγχεος, οὐδ᾽ ἔβαλ᾽ αὐτόν· ὃ δ᾽ ὕστερος ὄρνυτο χαλκῷ Τυδεΐδης· τοῦ δ᾽ οὐχ ἅλιον βέλος ἔκφυγε χειρός, ἀλλ᾽ ἔβαλε στῆθος μεταμάζιον, ὦσε δ᾽ ἀφ᾽ ἵππων. Ἰδαῖος δ᾽ ἀπόρουσε λιπὼν περικαλλέα δίφρον, οὐδ᾽ ἔτλη περιβῆναι ἀδελφειοῦ κταμένοιο· οὐδὲ γὰρ οὐδέ κεν αὐτὸς ὑπέκφυγε κῆρα μέλαιναν, ἀλλ᾽ Ἥφαιστος ἔρυτο, σάωσε δὲ νυκτὶ καλύψας, ὡς δή οἱ μὴ πάγχυ γέρων ἀκαχήμενος εἴη. ἵππους δ᾽ ἐξελάσας μεγαθύμου Τυδέος υἱὸς δῶκεν ἑταίροισιν κατάγειν κοίλας ἐπὶ νῆας. Τρῶες δὲ μεγάθυμοι ἐπεὶ ἴδον υἷε Δάρητος τὸν μὲν ἀλευάμενον, τὸν δὲ κτάμενον παρ᾽ ὄχεσφι, πᾶσιν ὀρίνθη θυμός· ἀτὰρ γλαυκῶπις Ἀθήνη χειρὸς ἑλοῦσ᾽ ἐπέεσσι προσηύδα θοῦρον Ἄρηα· Ἆρες Ἄρες βροτολοιγὲ μιαιφόνε τειχεσιπλῆτα οὐκ ἂν δὴ Τρῶας μὲν ἐάσαιμεν καὶ Ἀχαιοὺς μάρνασθ᾽, ὁπποτέροισι πατὴρ Ζεὺς κῦδος ὀρέξῃ, νῶϊ δὲ χαζώμεσθα, Διὸς δ᾽ ἀλεώμεθα μῆνιν; Ὣς εἰποῦσα μάχης ἐξήγαγε θοῦρον Ἄρηα· τὸν μὲν ἔπειτα καθεῖσεν ἐπ᾽ ἠϊόεντι Σκαμάνδρῳ, Τρῶας δ᾽ ἔκλιναν Δαναοί· ἕλε δ᾽ ἄνδρα ἕκαστος ἡγεμόνων· πρῶτος δὲ ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων ἀρχὸν Ἁλιζώνων Ὀδίον μέγαν ἔκβαλε δίφρου· πρώτῳ γὰρ στρεφθέντι μεταφρένῳ ἐν δόρυ πῆξεν ὤμων μεσσηγύς, διὰ δὲ στήθεσφιν ἔλασσε, δούπησεν δὲ πεσών, ἀράβησε δὲ τεύχε᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ. Ἰδομενεὺς δ᾽ ἄρα Φαῖστον ἐνήρατο Μῄονος υἱὸν Βώρου, ὃς ἐκ Τάρνης ἐριβώλακος εἰληλούθει. τὸν μὲν ἄρ᾽ Ἰδομενεὺς δουρικλυτὸς ἔγχεϊ μακρῷ νύξ᾽ ἵππων ἐπιβησόμενον κατὰ δεξιὸν ὦμον· ἤριπε δ᾽ ἐξ ὀχέων, στυγερὸς δ᾽ ἄρα μιν σκότος εἷλε. Τὸν μὲν ἄρ᾽ Ἰδομενῆος ἐσύλευον θεράποντες· υἱὸν δὲ Στροφίοιο Σκαμάνδριον αἵμονα θήρης Ἀτρεΐδης Μενέλαος ἕλ᾽ ἔγχεϊ ὀξυόεντι ἐσθλὸν θηρητῆρα· δίδαξε γὰρ Ἄρτεμις αὐτὴ βάλλειν ἄγρια πάντα, τά τε τρέφει οὔρεσιν ὕλη· ἀλλ᾽ οὔ οἱ τότε γε χραῖσμ᾽ Ἄρτεμις ἰοχέαιρα, οὐδὲ ἑκηβολίαι ᾗσιν τὸ πρίν γε κέκαστο· ἀλλά μιν Ἀτρεΐδης δουρικλειτὸς Μενέλαος πρόσθεν ἕθεν φεύγοντα μετάφρενον οὔτασε δουρὶ ὤμων μεσσηγύς, διὰ δὲ στήθεσφιν ἔλασσεν, ἤριπε δὲ πρηνής, ἀράβησε δὲ τεύχε᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ. Μηριόνης δὲ Φέρεκλον ἐνήρατο, τέκτονος υἱὸν Ἁρμονίδεω, ὃς χερσὶν ἐπίστατο δαίδαλα πάντα τεύχειν· ἔξοχα γάρ μιν ἐφίλατο Παλλὰς Ἀθήνη· ὃς καὶ Ἀλεξάνδρῳ τεκτήνατο νῆας ἐΐσας ἀρχεκάκους, αἳ πᾶσι κακὸν Τρώεσσι γένοντο οἷ τ᾽ αὐτῷ, ἐπεὶ οὔ τι θεῶν ἐκ θέσφατα ᾔδη. τὸν μὲν Μηριόνης ὅτε δὴ κατέμαρπτε διώκων βεβλήκει γλουτὸν κατὰ δεξιόν· ἣ δὲ διαπρὸ ἀντικρὺ κατὰ κύστιν ὑπ᾽ ὀστέον ἤλυθ᾽ ἀκωκή· γνὺξ δ᾽ ἔριπ᾽ οἰμώξας, θάνατος δέ μιν ἀμφεκάλυψε. Πήδαιον δ᾽ ἄρ᾽ ἔπεφνε Μέγης Ἀντήνορος υἱὸν ὅς ῥα νόθος μὲν ἔην, πύκα δ᾽ ἔτρεφε δῖα Θεανὼ ἶσα φίλοισι τέκεσσι χαριζομένη πόσεϊ ᾧ. τὸν μὲν Φυλεΐδης δουρὶ κλυτὸς ἐγγύθεν ἐλθὼν βεβλήκει κεφαλῆς κατὰ ἰνίον ὀξέϊ δουρί· ἀντικρὺ δ᾽ ἀν᾽ ὀδόντας ὑπὸ γλῶσσαν τάμε χαλκός· ἤριπε δ᾽ ἐν κονίῃ, ψυχρὸν δ᾽ ἕλε χαλκὸν ὀδοῦσιν. Εὐρύπυλος δ᾽ Εὐαιμονίδης Ὑψήνορα δῖον υἱὸν ὑπερθύμου Δολοπίονος, ὅς ῥα Σκαμάνδρου ἀρητὴρ ἐτέτυκτο, θεὸς δ᾽ ὣς τίετο δήμῳ, τὸν μὲν ἄρ᾽ Εὐρύπυλος, Εὐαίμονος ἀγλαὸς υἱός, πρόσθεν ἕθεν φεύγοντα μεταδρομάδην ἔλασ᾽ ὦμον φασγάνῳ ἀΐξας, ἀπὸ δ᾽ ἔξεσε χεῖρα βαρεῖαν· αἱματόεσσα δὲ χεὶρ πεδίῳ πέσε· τὸν δὲ κατ᾽ ὄσσε ἔλλαβε πορφύρεος θάνατος καὶ μοῖρα κραταιή. Ὣς οἳ μὲν πονέοντο κατὰ κρατερὴν ὑσμίνην· Τυδεΐδην δ᾽ οὐκ ἂν γνοίης ποτέροισι μετείη ἠὲ μετὰ Τρώεσσιν ὁμιλέοι ἦ μετ᾽ Ἀχαιοῖς. θῦνε γὰρ ἂμ πεδίον ποταμῷ πλήθοντι ἐοικὼς χειμάῤῥῳ, ὅς τ᾽ ὦκα ῥέων ἐκέδασσε γεφύρας· τὸν δ᾽ οὔτ᾽ ἄρ τε γέφυραι ἐεργμέναι ἰσχανόωσιν, οὔτ᾽ ἄρα ἕρκεα ἴσχει ἀλωάων ἐριθηλέων ἐλθόντ᾽ ἐξαπίνης ὅτ᾽ ἐπιβρίσῃ Διὸς ὄμβρος· πολλὰ δ᾽ ὑπ᾽ αὐτοῦ ἔργα κατήριπε κάλ᾽ αἰζηῶν· ὣς ὑπὸ Τυδεΐδῃ πυκιναὶ κλονέοντο φάλαγγες Τρώων, οὐδ᾽ ἄρα μιν μίμνον πολέες περ ἐόντες. Τὸν δ᾽ ὡς οὖν ἐνόησε Λυκάονος ἀγλαὸς υἱὸς θύνοντ᾽ ἂμ πεδίον πρὸ ἕθεν κλονέοντα φάλαγγας, αἶψ᾽ ἐπὶ Τυδεΐδῃ ἐτιταίνετο καμπύλα τόξα, καὶ βάλ᾽ ἐπαΐσσοντα τυχὼν κατὰ δεξιὸν ὦμον θώρηκος γύαλον· διὰ δ᾽ ἔπτατο πικρὸς ὀϊστός, ἀντικρὺ δὲ διέσχε, παλάσσετο δ᾽ αἵματι θώρηξ. τῷ δ᾽ ἐπὶ μακρὸν ἄϋσε Λυκάονος ἀγλαὸς υἱός· ὄρνυσθε Τρῶες μεγάθυμοι κέντορες ἵππων· βέβληται γὰρ ἄριστος Ἀχαιῶν, οὐδέ ἕ φημι δήθ᾽ ἀνσχήσεσθαι κρατερὸν βέλος, εἰ ἐτεόν με ὦρσεν ἄναξ Διὸς υἱὸς ἀπορνύμενον Λυκίηθεν. Ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος· τὸν δ᾽ οὐ βέλος ὠκὺ δάμασσεν, ἀλλ᾽ ἀναχωρήσας πρόσθ᾽ ἵπποιιν καὶ ὄχεσφιν ἔστη, καὶ Σθένελον προσέφη Καπανήϊον υἱόν· ὄρσο πέπον Καπανηϊάδη, καταβήσεο δίφρου, ὄφρά μοι ἐξ ὤμοιο ἐρύσσῃς πικρὸν ὀϊστόν. Ὣς ἄρ᾽ ἔφη, Σθένελος δὲ καθ᾽ ἵππων ἆλτο χαμᾶζε, πὰρ δὲ στὰς βέλος ὠκὺ διαμπερὲς ἐξέρυσ᾽ ὤμου· αἷμα δ᾽ ἀνηκόντιζε διὰ στρεπτοῖο χιτῶνος. δὴ τότ᾽ ἔπειτ᾽ ἠρᾶτο βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· κλῦθί μευ αἰγιόχοιο Διὸς τέκος Ἀτρυτώνη, εἴ ποτέ μοι καὶ πατρὶ φίλα φρονέουσα παρέστης δηΐῳ ἐν πολέμῳ, νῦν αὖτ᾽ ἐμὲ φῖλαι Ἀθήνη· δὸς δέ τέ μ᾽ ἄνδρα ἑλεῖν καὶ ἐς ὁρμὴν ἔγχεος ἐλθεῖν ὅς μ᾽ ἔβαλε φθάμενος καὶ ἐπεύχεται, οὐδέ μέ φησι δηρὸν ἔτ᾽ ὄψεσθαι λαμπρὸν φάος ἠελίοιο. Ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος· τοῦ δ᾽ ἔκλυε Παλλὰς Ἀθήνη, γυῖα δ᾽ ἔθηκεν ἐλαφρά, πόδας καὶ χεῖρας ὕπερθεν· ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· θαρσῶν νῦν Διόμηδες ἐπὶ Τρώεσσι μάχεσθαι· ἐν γάρ τοι στήθεσσι μένος πατρώϊον ἧκα ἄτρομον, οἷον ἔχεσκε σακέσπαλος ἱππότα Τυδεύς· ἀχλὺν δ᾽ αὖ τοι ἀπ᾽ ὀφθαλμῶν ἕλον ἣ πρὶν ἐπῆεν, ὄφρ᾽ εὖ γιγνώσκῃς ἠμὲν θεὸν ἠδὲ καὶ ἄνδρα. τὼ νῦν αἴ κε θεὸς πειρώμενος ἐνθάδ᾽ ἵκηται μή τι σύ γ᾽ ἀθανάτοισι θεοῖς ἀντικρὺ μάχεσθαι τοῖς ἄλλοις· ἀτὰρ εἴ κε Διὸς θυγάτηρ Ἀφροδίτη ἔλθῃσ᾽ ἐς πόλεμον, τήν γ᾽ οὐτάμεν ὀξέϊ χαλκῷ. ἣ μὲν ἄρ᾽ ὣς εἰποῦσ᾽ ἀπέβη γλαυκῶπις Ἀθήνη, Τυδεΐδης δ᾽ ἐξαῦτις ἰὼν προμάχοισιν ἐμίχθη καὶ πρίν περ θυμῷ μεμαὼς Τρώεσσι μάχεσθαι· δὴ τότε μιν τρὶς τόσσον ἕλεν μένος ὥς τε λέοντα ὅν ῥά τε ποιμὴν ἀγρῷ ἐπ᾽ εἰροπόκοις ὀΐεσσι χραύσῃ μέν τ᾽ αὐλῆς ὑπεράλμενον οὐδὲ δαμάσσῃ· τοῦ μέν τε σθένος ὦρσεν, ἔπειτα δέ τ᾽ οὐ προσαμύνει, ἀλλὰ κατὰ σταθμοὺς δύεται, τὰ δ᾽ ἐρῆμα φοβεῖται· αἳ μέν τ᾽ ἀγχιστῖναι ἐπ᾽ ἀλλήλῃσι κέχυνται, αὐτὰρ ὃ ἐμμεμαὼς βαθέης ἐξάλλεται αὐλῆς· ὣς μεμαὼς Τρώεσσι μίγη κρατερὸς Διομήδης. Ἔνθ᾽ ἕλεν Ἀστύνοον καὶ Ὑπείρονα ποιμένα λαῶν, τὸν μὲν ὑπὲρ μαζοῖο βαλὼν χαλκήρεϊ δουρί, τὸν δ᾽ ἕτερον ξίφεϊ μεγάλῳ κληῗδα παρ᾽ ὦμον πλῆξ᾽, ἀπὸ δ᾽ αὐχένος ὦμον ἐέργαθεν ἠδ᾽ ἀπὸ νώτου. τοὺς μὲν ἔασ᾽, ὃ δ᾽ Ἄβαντα μετῴχετο καὶ Πολύειδον υἱέας Εὐρυδάμαντος ὀνειροπόλοιο γέροντος· τοῖς οὐκ ἐρχομένοις ὃ γέρων ἐκρίνατ᾽ ὀνείρους, ἀλλά σφεας κρατερὸς Διομήδης ἐξενάριξε· βῆ δὲ μετὰ Ξάνθόν τε Θόωνά τε Φαίνοπος υἷε ἄμφω τηλυγέτω· ὃ δὲ τείρετο γήραϊ λυγρῷ, υἱὸν δ᾽ οὐ τέκετ᾽ ἄλλον ἐπὶ κτεάτεσσι λιπέσθαι. ἔνθ᾽ ὅ γε τοὺς ἐνάριζε, φίλον δ᾽ ἐξαίνυτο θυμὸν ἀμφοτέρω, πατέρι δὲ γόον καὶ κήδεα λυγρὰ λεῖπ᾽, ἐπεὶ οὐ ζώοντε μάχης ἐκνοστήσαντε δέξατο· χηρωσταὶ δὲ διὰ κτῆσιν δατέοντο. Ἔνθ᾽ υἷας Πριάμοιο δύω λάβε Δαρδανίδαο εἰν ἑνὶ δίφρῳ ἐόντας Ἐχέμμονά τε Χρομίον τε. ὡς δὲ λέων ἐν βουσὶ θορὼν ἐξ αὐχένα ἄξῃ πόρτιος ἠὲ βοὸς ξύλοχον κάτα βοσκομενάων, ὣς τοὺς ἀμφοτέρους ἐξ ἵππων Τυδέος υἱὸς βῆσε κακῶς ἀέκοντας, ἔπειτα δὲ τεύχε᾽ ἐσύλα· ἵππους δ᾽ οἷς ἑτάροισι δίδου μετὰ νῆας ἐλαύνειν. Τὸν δ᾽ ἴδεν Αἰνείας ἀλαπάζοντα στίχας ἀνδρῶν, βῆ δ᾽ ἴμεν ἄν τε μάχην καὶ ἀνὰ κλόνον ἐγχειάων Πάνδαρον ἀντίθεον διζήμενος εἴ που ἐφεύροι· εὗρε Λυκάονος υἱὸν ἀμύμονά τε κρατερόν τε, στῆ δὲ πρόσθ᾽ αὐτοῖο ἔπος τέ μιν ἀντίον ηὔδα· Πάνδαρε ποῦ τοι τόξον ἰδὲ πτερόεντες ὀϊστοὶ καὶ κλέος; ᾧ οὔ τίς τοι ἐρίζεται ἐνθάδε γ᾽ ἀνήρ, οὐδέ τις ἐν Λυκίῃ σέο γ᾽ εὔχεται εἶναι ἀμείνων. ἀλλ᾽ ἄγε τῷδ᾽ ἔφες ἀνδρὶ βέλος Διὶ χεῖρας ἀνασχὼν ὅς τις ὅδε κρατέει καὶ δὴ κακὰ πολλὰ ἔοργε Τρῶας, ἐπεὶ πολλῶν τε καὶ ἐσθλῶν γούνατ᾽ ἔλυσεν· εἰ μή τις θεός ἐστι κοτεσσάμενος Τρώεσσιν ἱρῶν μηνίσας· χαλεπὴ δὲ θεοῦ ἔπι μῆνις. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε Λυκάονος ἀγλαὸς υἱός· Αἰνεία Τρώων βουληφόρε χαλκοχιτώνων Τυδεΐδῃ μιν ἔγωγε δαΐφρονι πάντα ἐΐσκω, ἀσπίδι γιγνώσκων αὐλώπιδί τε τρυφαλείῃ, ἵππους τ᾽ εἰσορόων· σάφα δ᾽ οὐκ οἶδ᾽ εἰ θεός ἐστιν. εἰ δ᾽ ὅ γ᾽ ἀνὴρ ὅν φημι δαΐφρων Τυδέος υἱὸς οὐχ ὅ γ᾽ ἄνευθε θεοῦ τάδε μαίνεται, ἀλλά τις ἄγχι ἕστηκ᾽ ἀθανάτων νεφέλῃ εἰλυμένος ὤμους, ὃς τούτου βέλος ὠκὺ κιχήμενον ἔτραπεν ἄλλῃ. ἤδη γάρ οἱ ἐφῆκα βέλος, καί μιν βάλον ὦμον δεξιὸν ἀντικρὺ διὰ θώρηκος γυάλοιο· καί μιν ἔγωγ᾽ ἐφάμην Ἀϊδωνῆϊ προϊάψειν, ἔμπης δ᾽ οὐκ ἐδάμασσα· θεός νύ τίς ἐστι κοτήεις. ἵπποι δ᾽ οὐ παρέασι καὶ ἅρματα τῶν κ᾽ ἐπιβαίην· ἀλλά που ἐν μεγάροισι Λυκάονος ἕνδεκα δίφροι καλοὶ πρωτοπαγεῖς νεοτευχέες· ἀμφὶ δὲ πέπλοι πέπτανται· παρὰ δέ σφιν ἑκάστῳ δίζυγες ἵπποι ἑστᾶσι κρῖ λευκὸν ἐρεπτόμενοι καὶ ὀλύρας. ἦ μέν μοι μάλα πολλὰ γέρων αἰχμητὰ Λυκάων ἐρχομένῳ ἐπέτελλε δόμοις ἔνι ποιητοῖσιν· ἵπποισίν μ᾽ ἐκέλευε καὶ ἅρμασιν ἐμβεβαῶτα ἀρχεύειν Τρώεσσι κατὰ κρατερὰς ὑσμίνας· ἀλλ᾽ ἐγὼ οὐ πιθόμην· ἦ τ᾽ ἂν πολὺ κέρδιον ἦεν· ἵππων φειδόμενος, μή μοι δευοίατο φορβῆς ἀνδρῶν εἰλομένων εἰωθότες ἔδμεναι ἄδην. ὣς λίπον, αὐτὰρ πεζὸς ἐς Ἴλιον εἰλήλουθα τόξοισιν πίσυνος· τὰ δέ μ᾽ οὐκ ἄρ᾽ ἔμελλον ὀνήσειν. ἤδη γὰρ δοιοῖσιν ἀριστήεσσιν ἐφῆκα Τυδεΐδῃ τε καὶ Ἀτρεΐδῃ, ἐκ δ᾽ ἀμφοτέροιιν ἀτρεκὲς αἷμ᾽ ἔσσευα βαλών, ἤγειρα δὲ μᾶλλον. τώ ῥα κακῇ αἴσῃ ἀπὸ πασσάλου ἀγκύλα τόξα ἤματι τῷ ἑλόμην ὅτε Ἴλιον εἰς ἐρατεινὴν ἡγεόμην Τρώεσσι φέρων χάριν Ἕκτορι δίῳ. εἰ δέ κε νοστήσω καὶ ἐσόψομαι ὀφθαλμοῖσι πατρίδ᾽ ἐμὴν ἄλοχόν τε καὶ ὑψερεφὲς μέγα δῶμα, αὐτίκ᾽ ἔπειτ᾽ ἀπ᾽ ἐμεῖο κάρη τάμοι ἀλλότριος φὼς εἰ μὴ ἐγὼ τάδε τόξα φαεινῷ ἐν πυρὶ θείην χερσὶ διακλάσσας· ἀνεμώλια γάρ μοι ὀπηδεῖ. Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Αἰνείας Τρώων ἀγὸς ἀντίον ηὔδα· μὴ δ᾽ οὕτως ἀγόρευε· πάρος δ᾽ οὐκ ἔσσεται ἄλλως, πρίν γ᾽ ἐπὶ νὼ τῷδ᾽ ἀνδρὶ σὺν ἵπποισιν καὶ ὄχεσφιν ἀντιβίην ἐλθόντε σὺν ἔντεσι πειρηθῆναι. ἀλλ᾽ ἄγ᾽ ἐμῶν ὀχέων ἐπιβήσεο, ὄφρα ἴδηαι οἷοι Τρώϊοι ἵπποι ἐπιστάμενοι πεδίοιο κραιπνὰ μάλ᾽ ἔνθα καὶ ἔνθα διωκέμεν ἠδὲ φέβεσθαι· τὼ καὶ νῶϊ πόλιν δὲ σαώσετον, εἴ περ ἂν αὖτε Ζεὺς ἐπὶ Τυδεΐδῃ Διομήδεϊ κῦδος ὀρέξῃ. ἀλλ᾽ ἄγε νῦν μάστιγα καὶ ἡνία σιγαλόεντα δέξαι, ἐγὼ δ᾽ ἵππων ἀποβήσομαι ὄφρα μάχωμαι· ἠὲ σὺ τόνδε δέδεξο, μελήσουσιν δ᾽ ἐμοὶ ἵπποι. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε Λυκάονος ἀγλαὸς υἱός· Αἰνεία σὺ μὲν αὐτὸς ἔχ᾽ ἡνία καὶ τεὼ ἵππω· μᾶλλον ὑφ᾽ ἡνιόχῳ εἰωθότι καμπύλον ἅρμα οἴσετον, εἴ περ ἂν αὖτε φεβώμεθα Τυδέος υἱόν· μὴ τὼ μὲν δείσαντε ματήσετον, οὐδ᾽ ἐθέλητον ἐκφερέμεν πολέμοιο τεὸν φθόγγον ποθέοντε, νῶϊ δ᾽ ἐπαΐξας μεγαθύμου Τυδέος υἱὸς αὐτώ τε κτείνῃ καὶ ἐλάσσῃ μώνυχας ἵππους. ἀλλὰ σύ γ᾽ αὐτὸς ἔλαυνε τέ᾽ ἅρματα καὶ τεὼ ἵππω, τὸν δὲ δ᾽ ἐγὼν ἐπιόντα δεδέξομαι ὀξέϊ δουρί. Ὣς ἄρα φωνήσαντες ἐς ἅρματα ποικίλα βάντες ἐμμεμαῶτ᾽ ἐπὶ Τυδεΐδῃ ἔχον ὠκέας ἵππους. τοὺς δὲ ἴδε Σθένελος Καπανήϊος ἀγλαὸς υἱός, αἶψα δὲ Τυδεΐδην ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Τυδεΐδη Διόμηδες ἐμῷ κεχαρισμένε θυμῷ, ἄνδρ᾽ ὁρόω κρατερὼ ἐπὶ σοὶ μεμαῶτε μάχεσθαι ἶν᾽ ἀπέλεθρον ἔχοντας· ὃ μὲν τόξων ἐῢ εἰδὼς Πάνδαρος, υἱὸς δ᾽ αὖτε Λυκάονος εὔχεται εἶναι· Αἰνείας δ᾽ υἱὸς μὲν ἀμύμονος Ἀγχίσαο εὔχεται ἐκγεγάμεν, μήτηρ δέ οἵ ἐστ᾽ Ἀφροδίτη. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ χαζώμεθ᾽ ἐφ᾽ ἵππων, μηδέ μοι οὕτω θῦνε διὰ προμάχων, μή πως φίλον ἦτορ ὀλέσσῃς. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη κρατερὸς Διομήδης· μή τι φόβον δ᾽ ἀγόρευ᾽, ἐπεὶ οὐδὲ σὲ πεισέμεν οἴω. οὐ γάρ μοι γενναῖον ἀλυσκάζοντι μάχεσθαι οὐδὲ καταπτώσσειν· ἔτι μοι μένος ἔμπεδόν ἐστιν· ὀκνείω δ᾽ ἵππων ἐπιβαινέμεν, ἀλλὰ καὶ αὔτως ἀντίον εἶμ᾽ αὐτῶν· τρεῖν μ᾽ οὐκ ἐᾷ Παλλὰς Ἀθήνη. τούτω δ᾽ οὐ πάλιν αὖτις ἀποίσετον ὠκέες ἵπποι ἄμφω ἀφ᾽ ἡμείων, εἴ γ᾽ οὖν ἕτερός γε φύγῃσιν. ἄλλο δέ τοι ἐρέω, σὺ δ᾽ ἐνὶ φρεσὶ βάλλεο σῇσιν· αἴ κέν μοι πολύβουλος Ἀθήνη κῦδος ὀρέξῃ ἀμφοτέρω κτεῖναι, σὺ δὲ τούσδε μὲν ὠκέας ἵππους αὐτοῦ ἐρυκακέειν ἐξ ἄντυγος ἡνία τείνας, Αἰνείαο δ᾽ ἐπαΐξαι μεμνημένος ἵππων, ἐκ δ᾽ ἐλάσαι Τρώων μετ᾽ ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς. τῆς γάρ τοι γενεῆς ἧς Τρωΐ περ εὐρύοπα Ζεὺς δῶχ᾽ υἷος ποινὴν Γανυμήδεος, οὕνεκ᾽ ἄριστοι ἵππων ὅσσοι ἔασιν ὑπ᾽ ἠῶ τ᾽ ἠέλιόν τε, τῆς γενεῆς ἔκλεψεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγχίσης λάθρῃ Λαομέδοντος ὑποσχὼν θήλεας ἵππους· τῶν οἱ ἓξ ἐγένοντο ἐνὶ μεγάροισι γενέθλη. τοὺς μὲν τέσσαρας αὐτὸς ἔχων ἀτίταλλ᾽ ἐπὶ φάτνῃ, τὼ δὲ δύ᾽ Αἰνείᾳ δῶκεν μήστωρε φόβοιο. εἰ τούτω κε λάβοιμεν, ἀροίμεθά κε κλέος ἐσθλόν. Ὣς οἳ μὲν τοιαῦτα πρὸς ἀλλήλους ἀγόρευον, τὼ δὲ τάχ᾽ ἐγγύθεν ἦλθον ἐλαύνοντ᾽ ὠκέας ἵππους. τὸν πρότερος προσέειπε Λυκάονος ἀγλαὸς υἱός· καρτερόθυμε δαΐφρον ἀγαυοῦ Τυδέος υἱὲ ἦ μάλα σ᾽ οὐ βέλος ὠκὺ δαμάσσατο πικρὸς ὀϊστός· νῦν αὖτ᾽ ἐγχείῃ πειρήσομαι αἴ κε τύχωμι. Ἦ ῥα καὶ ἀμπεπαλὼν προΐει δολιχόσκιον ἔγχος καὶ βάλε Τυδεΐδαο κατ᾽ ἀσπίδα· τῆς δὲ διὰ πρὸ αἰχμὴ χαλκείη πταμένη θώρηκι πελάσθη· τῷ δ᾽ ἐπὶ μακρὸν ἄϋσε Λυκάονος ἀγλαὸς υἱός· βέβληαι κενεῶνα διαμπερές, οὐδέ σ᾽ ὀΐω δηρὸν ἔτ᾽ ἀνσχήσεσθαι· ἐμοὶ δὲ μέγ᾽ εὖχος ἔδωκας. Τὸν δ᾽ οὐ ταρβήσας προσέφη κρατερὸς Διομήδης· ἤμβροτες οὐδ᾽ ἔτυχες· ἀτὰρ οὐ μὲν σφῶΐ γ᾽ ὀΐω πρίν γ᾽ ἀποπαύσεσθαι πρίν γ᾽ ἢ ἕτερόν γε πεσόντα αἵματος ἆσαι Ἄρηα, ταλαύρινον πολεμιστήν. Ὣς φάμενος προέηκε· βέλος δ᾽ ἴθυνεν Ἀθήνη ῥῖνα παρ᾽ ὀφθαλμόν, λευκοὺς δ᾽ ἐπέρησεν ὀδόντας. τοῦ δ᾽ ἀπὸ μὲν γλῶσσαν πρυμνὴν τάμε χαλκὸς ἀτειρής, αἰχμὴ δ᾽ ἐξελύθη παρὰ νείατον ἀνθερεῶνα· ἤριπε δ᾽ ἐξ ὀχέων, ἀράβησε δὲ τεύχε᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ αἰόλα παμφανόωντα, παρέτρεσσαν δέ οἱ ἵπποι ὠκύποδες· τοῦ δ᾽ αὖθι λύθη ψυχή τε μένος τε. Αἰνείας δ᾽ ἀπόρουσε σὺν ἀσπίδι δουρί τε μακρῷ δείσας μή πώς οἱ ἐρυσαίατο νεκρὸν Ἀχαιοί. ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ αὐτῷ βαῖνε λέων ὣς ἀλκὶ πεποιθώς, πρόσθε δέ οἱ δόρυ τ᾽ ἔσχε καὶ ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην, τὸν κτάμεναι μεμαὼς ὅς τις τοῦ γ᾽ ἀντίος ἔλθοι σμερδαλέα ἰάχων· ὃ δὲ χερμάδιον λάβε χειρὶ Τυδεΐδης μέγα ἔργον ὃ οὐ δύο γ᾽ ἄνδρε φέροιεν, οἷοι νῦν βροτοί εἰσ᾽· ὃ δέ μιν ῥέα πάλλε καὶ οἶος. τῷ βάλεν Αἰνείαο κατ᾽ ἰσχίον ἔνθά τε μηρὸς ἰσχίῳ ἐνστρέφεται, κοτύλην δέ τέ μιν καλέουσι· θλάσσε δέ οἱ κοτύλην, πρὸς δ᾽ ἄμφω ῥῆξε τένοντε· ὦσε δ᾽ ἀπὸ ῥινὸν τρηχὺς λίθος· αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἥρως ἔστη γνὺξ ἐριπὼν καὶ ἐρείσατο χειρὶ παχείῃ γαίης· ἀμφὶ δὲ ὄσσε κελαινὴ νὺξ ἐκάλυψε. Καί νύ κεν ἔνθ᾽ ἀπόλοιτο ἄναξ ἀνδρῶν Αἰνείας, εἰ μὴ ἄρ᾽ ὀξὺ νόησε Διὸς θυγάτηρ Ἀφροδίτη μήτηρ, ἥ μιν ὑπ᾽ Ἀγχίσῃ τέκε βουκολέοντι· ἀμφὶ δ᾽ ἑὸν φίλον υἱὸν ἐχεύατο πήχεε λευκώ, πρόσθε δέ οἱ πέπλοιο φαεινοῦ πτύγμα κάλυψεν ἕρκος ἔμεν βελέων, μή τις Δαναῶν ταχυπώλων χαλκὸν ἐνὶ στήθεσσι βαλὼν ἐκ θυμὸν ἕλοιτο. ἣ μὲν ἑὸν φίλον υἱὸν ὑπεξέφερεν πολέμοιο· οὐδ᾽ υἱὸς Καπανῆος ἐλήθετο συνθεσιάων τάων ἃς ἐπέτελλε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης, ἀλλ᾽ ὅ γε τοὺς μὲν ἑοὺς ἠρύκακε μώνυχας ἵππους νόσφιν ἀπὸ φλοίσβου ἐξ ἄντυγος ἡνία τείνας, Αἰνείαο δ᾽ ἐπαΐξας καλλίτριχας ἵππους ἐξέλασε Τρώων μετ᾽ ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς. δῶκε δὲ Δηϊπύλῳ ἑτάρῳ φίλῳ, ὃν περὶ πάσης τῖεν ὁμηλικίης ὅτι οἱ φρεσὶν ἄρτια ᾔδη, νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσιν ἐλαυνέμεν· αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἥρως ὧν ἵππων ἐπιβὰς ἔλαβ᾽ ἡνία σιγαλόεντα, αἶψα δὲ Τυδεΐδην μέθεπε κρατερώνυχας ἵππους ἐμμεμαώς· ὃ δὲ Κύπριν ἐπῴχετο νηλέϊ χαλκῷ γιγνώσκων ὅ τ᾽ ἄναλκις ἔην θεός, οὐδὲ θεάων τάων αἵ τ᾽ ἀνδρῶν πόλεμον κάτα κοιρανέουσιν, οὔτ᾽ ἄρ᾽ Ἀθηναίη οὔτε πτολίπορθος Ἐνυώ. ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἐκίχανε πολὺν καθ᾽ ὅμιλον ὀπάζων, ἔνθ᾽ ἐπορεξάμενος μεγαθύμου Τυδέος υἱὸς ἄκρην οὔτασε χεῖρα μετάλμενος ὀξέϊ δουρὶ ἀβληχρήν· εἶθαρ δὲ δόρυ χροὸς ἀντετόρησεν ἀμβροσίου διὰ πέπλου, ὅν οἱ Χάριτες κάμον αὐταί, πρυμνὸν ὕπερ θέναρος· ῥέε δ᾽ ἄμβροτον αἷμα θεοῖο ἰχώρ, οἷός πέρ τε ῥέει μακάρεσσι θεοῖσιν· οὐ γὰρ σῖτον ἔδουσ᾽, οὐ πίνουσ᾽ αἴθοπα οἶνον, τοὔνεκ᾽ ἀναίμονές εἰσι καὶ ἀθάνατοι καλέονται. ἣ δὲ μέγα ἰάχουσα ἀπὸ ἕο κάββαλεν υἱόν· καὶ τὸν μὲν μετὰ χερσὶν ἐρύσατο Φοῖβος Ἀπόλλων κυανέῃ νεφέλῃ, μή τις Δαναῶν ταχυπώλων χαλκὸν ἐνὶ στήθεσσι βαλὼν ἐκ θυμὸν ἕλοιτο· τῇ δ᾽ ἐπὶ μακρὸν ἄϋσε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· εἶκε Διὸς θύγατερ πολέμου καὶ δηϊοτῆτος· ἦ οὐχ ἅλις ὅττι γυναῖκας ἀνάλκιδας ἠπεροπεύεις; εἰ δὲ σύ γ᾽ ἐς πόλεμον πωλήσεαι, ἦ τέ σ᾽ ὀΐω ῥιγήσειν πόλεμόν γε καὶ εἴ χ᾽ ἑτέρωθι πύθηαι. Ὣς ἔφαθ᾽, ἣ δ᾽ ἀλύουσ᾽ ἀπεβήσετο, τείρετο δ᾽ αἰνῶς· τὴν μὲν ἄρ᾽ Ἶρις ἑλοῦσα ποδήνεμος ἔξαγ᾽ ὁμίλου ἀχθομένην ὀδύνῃσι, μελαίνετο δὲ χρόα καλόν. εὗρεν ἔπειτα μάχης ἐπ᾽ ἀριστερὰ θοῦρον Ἄρηα ἥμενον· ἠέρι δ᾽ ἔγχος ἐκέκλιτο καὶ ταχέ᾽ ἵππω· ἣ δὲ γνὺξ ἐριποῦσα κασιγνήτοιο φίλοιο πολλὰ λισσομένη χρυσάμπυκας ᾔτεεν ἵππους· φίλε κασίγνητε κόμισαί τέ με δός τέ μοι ἵππους, ὄφρ᾽ ἐς Ὄλυμπον ἵκωμαι ἵν᾽ ἀθανάτων ἕδος ἐστί. λίην ἄχθομαι ἕλκος ὅ με βροτὸς οὔτασεν ἀνὴρ Τυδεΐδης, ὃς νῦν γε καὶ ἂν Διὶ πατρὶ μάχοιτο. Ὣς φάτο, τῇ δ᾽ ἄρ᾽ Ἄρης δῶκε χρυσάμπυκας ἵππους· ἣ δ᾽ ἐς δίφρον ἔβαινεν ἀκηχεμένη φίλον ἦτορ, πὰρ δέ οἱ Ἶρις ἔβαινε καὶ ἡνία λάζετο χερσί, μάστιξεν δ᾽ ἐλάαν, τὼ δ᾽ οὐκ ἀέκοντε πετέσθην. αἶψα δ᾽ ἔπειθ᾽ ἵκοντο θεῶν ἕδος αἰπὺν Ὄλυμπον· ἔνθ᾽ ἵππους ἔστησε ποδήνεμος ὠκέα Ἶρις λύσασ᾽ ἐξ ὀχέων, παρὰ δ᾽ ἀμβρόσιον βάλεν εἶδαρ· ἣ δ᾽ ἐν γούνασι πῖπτε Διώνης δῖ᾽ Ἀφροδίτη μητρὸς ἑῆς· ἣ δ᾽ ἀγκὰς ἐλάζετο θυγατέρα ἥν, χειρί τέ μιν κατέρεξεν ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἐκ τ᾽ ὀνόμαζε· τίς νύ σε τοιάδ᾽ ἔρεξε φίλον τέκος Οὐρανιώνων μαψιδίως, ὡς εἴ τι κακὸν ῥέζουσαν ἐνωπῇ; Τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα φιλομμειδὴς Ἀφροδίτη· οὖτά με Τυδέος υἱὸς ὑπέρθυμος Διομήδης, οὕνεκ᾽ ἐγὼ φίλον υἱὸν ὑπεξέφερον πολέμοιο Αἰνείαν, ὃς ἐμοὶ πάντων πολὺ φίλτατός ἐστιν. οὐ γὰρ ἔτι Τρώων καὶ Ἀχαιῶν φύλοπις αἰνή, ἀλλ᾽ ἤδη Δαναοί γε καὶ ἀθανάτοισι μάχονται. Τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Διώνη, δῖα θεάων· τέτλαθι τέκνον ἐμόν, καὶ ἀνάσχεο κηδομένη περ· πολλοὶ γὰρ δὴ τλῆμεν Ὀλύμπια δώματ᾽ ἔχοντες ἐξ ἀνδρῶν χαλέπ᾽ ἄλγε᾽ ἐπ᾽ ἀλλήλοισι τιθέντες. τλῆ μὲν Ἄρης ὅτε μιν Ὦτος κρατερός τ᾽ Ἐφιάλτης παῖδες Ἀλωῆος, δῆσαν κρατερῷ ἐνὶ δεσμῷ· χαλκέῳ δ᾽ ἐν κεράμῳ δέδετο τρισκαίδεκα μῆνας· καί νύ κεν ἔνθ᾽ ἀπόλοιτο Ἄρης ἆτος πολέμοιο, εἰ μὴ μητρυιὴ περικαλλὴς Ἠερίβοια Ἑρμέᾳ ἐξήγγειλεν· ὃ δ᾽ ἐξέκλεψεν Ἄρηα ἤδη τειρόμενον, χαλεπὸς δέ ἑ δεσμὸς ἐδάμνα. τλῆ δ᾽ Ἥρη, ὅτε μιν κρατερὸς πάϊς Ἀμφιτρύωνος δεξιτερὸν κατὰ μαζὸν ὀϊστῷ τριγλώχινι βεβλήκει· τότε καί μιν ἀνήκεστον λάβεν ἄλγος. τλῆ δ᾽ Ἀΐδης ἐν τοῖσι πελώριος ὠκὺν ὀϊστόν, εὖτέ μιν ωὐτὸς ἀνὴρ υἱὸς Διὸς αἰγιόχοιο ἐν Πύλῳ ἐν νεκύεσσι βαλὼν ὀδύνῃσιν ἔδωκεν· αὐτὰρ ὃ βῆ πρὸς δῶμα Διὸς καὶ μακρὸν Ὄλυμπον κῆρ ἀχέων ὀδύνῃσι πεπαρμένος· αὐτὰρ ὀϊστὸς ὤμῳ ἔνι στιβαρῷ ἠλήλατο, κῆδε δὲ θυμόν. τῷ δ᾽ ἐπὶ Παιήων ὀδυνήφατα φάρμακα πάσσων ἠκέσατ᾽· οὐ μὲν γάρ τι καταθνητός γε τέτυκτο. σχέτλιος ὀβριμοεργὸς ὃς οὐκ ὄθετ᾽ αἴσυλα ῥέζων, ὃς τόξοισιν ἔκηδε θεοὺς οἳ Ὄλυμπον ἔχουσι. σοὶ δ᾽ ἐπὶ τοῦτον ἀνῆκε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· νήπιος, οὐδὲ τὸ οἶδε κατὰ φρένα Τυδέος υἱὸς ὅττι μάλ᾽ οὐ δηναιὸς ὃς ἀθανάτοισι μάχηται, οὐδέ τί μιν παῖδες ποτὶ γούνασι παππάζουσιν ἐλθόντ᾽ ἐκ πολέμοιο καὶ αἰνῆς δηϊοτῆτος. τὼ νῦν Τυδεΐδης, εἰ καὶ μάλα καρτερός ἐστι, φραζέσθω μή τίς οἱ ἀμείνων σεῖο μάχηται, μὴ δὴν Αἰγιάλεια περίφρων Ἀδρηστίνη ἐξ ὕπνου γοόωσα φίλους οἰκῆας ἐγείρῃ κουρίδιον ποθέουσα πόσιν τὸν ἄριστον Ἀχαιῶν ἰφθίμη ἄλοχος Διομήδεος ἱπποδάμοιο. Ἦ ῥα καὶ ἀμφοτέρῃσιν ἀπ᾽ ἰχῶ χειρὸς ὀμόργνυ· ἄλθετο χείρ, ὀδύναι δὲ κατηπιόωντο βαρεῖαι. αἳ δ᾽ αὖτ᾽ εἰσορόωσαι Ἀθηναίη τε καὶ Ἥρη κερτομίοις ἐπέεσσι Δία Κρονίδην ἐρέθιζον. τοῖσι δὲ μύθων ἦρχε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· Ζεῦ πάτερ ἦ ῥά τί μοι κεχολώσεαι ὅττι κεν εἴπω; ἦ μάλα δή τινα Κύπρις Ἀχαιϊάδων ἀνιεῖσα Τρωσὶν ἅμα σπέσθαι, τοὺς νῦν ἔκπαγλα φίλησε, τῶν τινα καῤῥέζουσα Ἀχαιϊάδων ἐϋπέπλων πρὸς χρυσῇ περόνῃ καταμύξατο χεῖρα ἀραιήν. Ὣς φάτο, μείδησεν δὲ πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε, καί ῥα καλεσσάμενος προσέφη χρυσῆν Ἀφροδίτην· οὔ τοι τέκνον ἐμὸν δέδοται πολεμήϊα ἔργα, ἀλλὰ σύ γ᾽ ἱμερόεντα μετέρχεο ἔργα γάμοιο, ταῦτα δ᾽ Ἄρηϊ θοῷ καὶ Ἀθήνῃ πάντα μελήσει. Ὣς οἳ μὲν τοιαῦτα πρὸς ἀλλήλους ἀγόρευον, Αἰνείᾳ δ᾽ ἐπόρουσε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης, γιγνώσκων ὅ οἱ αὐτὸς ὑπείρεχε χεῖρας Ἀπόλλων· ἀλλ᾽ ὅ γ᾽ ἄρ᾽ οὐδὲ θεὸν μέγαν ἅζετο, ἵετο δ᾽ αἰεὶ Αἰνείαν κτεῖναι καὶ ἀπὸ κλυτὰ τεύχεα δῦσαι. τρὶς μὲν ἔπειτ᾽ ἐπόρουσε κατακτάμεναι μενεαίνων, τρὶς δέ οἱ ἐστυφέλιξε φαεινὴν ἀσπίδ᾽ Ἀπόλλων· ἀλλ᾽ ὅτε δὴ τὸ τέταρτον ἐπέσσυτο δαίμονι ἶσος, δεινὰ δ᾽ ὁμοκλήσας προσέφη ἑκάεργος Ἀπόλλων· φράζεο Τυδεΐδη καὶ χάζεο, μηδὲ θεοῖσιν ἶσ᾽ ἔθελε φρονέειν, ἐπεὶ οὔ ποτε φῦλον ὁμοῖον ἀθανάτων τε θεῶν χαμαὶ ἐρχομένων τ᾽ ἀνθρώπων. Ὣς φάτο, Τυδεΐδης δ᾽ ἀνεχάζετο τυτθὸν ὀπίσσω μῆνιν ἀλευάμενος ἑκατηβόλου Ἀπόλλωνος. Αἰνείαν δ᾽ ἀπάτερθεν ὁμίλου θῆκεν Ἀπόλλων Περγάμῳ εἰν ἱερῇ, ὅθι οἱ νηός γε τέτυκτο. ἤτοι τὸν Λητώ τε καὶ Ἄρτεμις ἰοχέαιρα ἐν μεγάλῳ ἀδύτῳ ἀκέοντό τε κύδαινόν τε· αὐτὰρ ὃ εἴδωλον τεῦξ᾽ ἀργυρότοξος Ἀπόλλων αὐτῷ τ᾽ Αἰνείᾳ ἴκελον καὶ τεύχεσι τοῖον, ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ εἰδώλῳ Τρῶες καὶ δῖοι Ἀχαιοὶ δῄουν ἀλλήλων ἀμφὶ στήθεσσι βοείας ἀσπίδας εὐκύκλους λαισήϊά τε πτερόεντα. δὴ τότε θοῦρον Ἄρηα προσηύδα Φοῖβος Ἀπόλλων· Ἆρες Ἄρες βροτολοιγὲ μιαιφόνε τειχεσιπλῆτα, οὐκ ἂν δὴ τόνδ᾽ ἄνδρα μάχης ἐρύσαιο μετελθὼν Τυδεΐδην, ὃς νῦν γε καὶ ἂν Διὶ πατρὶ μάχοιτο; Κύπριδα μὲν πρῶτα σχεδὸν οὔτασε χεῖρ᾽ ἐπὶ καρπῷ, αὐτὰρ ἔπειτ᾽ αὐτῷ μοι ἐπέσσυτο δαίμονι ἶσος. Ὣς εἰπὼν αὐτὸς μὲν ἐφέζετο Περγάμῳ ἄκρῃ, Τρῳὰς δὲ στίχας οὖλος Ἄρης ὄτρυνε μετελθὼν εἰδόμενος Ἀκάμαντι θοῷ ἡγήτορι Θρῃκῶν· υἱάσι δὲ Πριάμοιο διοτρεφέεσσι κέλευεν· ὦ υἱεῖς Πριάμοιο διοτρεφέος βασιλῆος ἐς τί ἔτι κτείνεσθαι ἐάσετε λαὸν Ἀχαιοῖς; ἦ εἰς ὅ κεν ἀμφὶ πύλῃς εὖ ποιητῇσι μάχωνται; κεῖται ἀνὴρ ὃν ἶσον ἐτίομεν Ἕκτορι δίῳ Αἰνείας υἱὸς μεγαλήτορος Ἀγχίσαο· ἀλλ᾽ ἄγετ᾽ ἐκ φλοίσβοιο σαώσομεν ἐσθλὸν ἑταῖρον. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸν ἑκάστου. ἔνθ᾽ αὖ Σαρπηδὼν μάλα νείκεσεν Ἕκτορα δῖον· Ἕκτορ πῇ δή τοι μένος οἴχεται ὃ πρὶν ἔχεσκες; φῆς που ἄτερ λαῶν πόλιν ἑξέμεν ἠδ᾽ ἐπικούρων οἶος σὺν γαμβροῖσι κασιγνήτοισί τε σοῖσι. τῶν νῦν οὔ τιν᾽ ἐγὼ ἰδέειν δύναμ᾽ οὐδὲ νοῆσαι, ἀλλὰ καταπτώσσουσι κύνες ὣς ἀμφὶ λέοντα· ἡμεῖς δὲ μαχόμεσθ᾽ οἵ πέρ τ᾽ ἐπίκουροι ἔνειμεν. καὶ γὰρ ἐγὼν ἐπίκουρος ἐὼν μάλα τηλόθεν ἥκω· τηλοῦ γὰρ Λυκίη Ξάνθῳ ἔπι δινήεντι, ἔνθ᾽ ἄλοχόν τε φίλην ἔλιπον καὶ νήπιον υἱόν, κὰδ δὲ κτήματα πολλά, τὰ ἔλδεται ὅς κ᾽ ἐπιδευής. ἀλλὰ καὶ ὧς Λυκίους ὀτρύνω καὶ μέμον᾽ αὐτὸς ἀνδρὶ μαχήσασθαι· ἀτὰρ οὔ τί μοι ἐνθάδε τοῖον οἷόν κ᾽ ἠὲ φέροιεν Ἀχαιοὶ ἤ κεν ἄγοιεν· τύνη δ᾽ ἕστηκας, ἀτὰρ οὐδ᾽ ἄλλοισι κελεύεις λαοῖσιν μενέμεν καὶ ἀμυνέμεναι ὤρεσσι. μή πως ὡς ἀψῖσι λίνου ἁλόντε πανάγρου ἀνδράσι δυσμενέεσσιν ἕλωρ καὶ κύρμα γένησθε· οἳ δὲ τάχ᾽ ἐκπέρσουσ᾽ εὖ ναιομένην πόλιν ὑμήν. σοὶ δὲ χρὴ τάδε πάντα μέλειν νύκτάς τε καὶ ἦμαρ ἀρχοὺς λισσομένῳ τηλεκλειτῶν ἐπικούρων νωλεμέως ἐχέμεν, κρατερὴν δ᾽ ἀποθέσθαι ἐνιπήν. Ὣς φάτο Σαρπηδών, δάκε δὲ φρένας Ἕκτορι μῦθος· αὐτίκα δ᾽ ἐξ ὀχέων σὺν τεύχεσιν ἆλτο χαμᾶζε, πάλλων δ᾽ ὀξέα δοῦρα κατὰ στρατὸν ᾤχετο πάντῃ ὀτρύνων μαχέσασθαι, ἔγειρε δὲ φύλοπιν αἰνήν. οἳ δ᾽ ἐλελίχθησαν καὶ ἐναντίοι ἔσταν Ἀχαιῶν· Ἀργεῖοι δ᾽ ὑπέμειναν ἀολλέες οὐδὲ φόβηθεν. ὡς δ᾽ ἄνεμος ἄχνας φορέει ἱερὰς κατ᾽ ἀλωὰς ἀνδρῶν λικμώντων, ὅτε τε ξανθὴ Δημήτηρ κρίνῃ ἐπειγομένων ἀνέμων καρπόν τε καὶ ἄχνας, αἳ δ᾽ ὑπολευκαίνονται ἀχυρμιαί· ὣς τότ᾽ Ἀχαιοὶ λευκοὶ ὕπερθε γένοντο κονισάλῳ, ὅν ῥα δι᾽ αὐτῶν οὐρανὸν ἐς πολύχαλκον ἐπέπληγον πόδες ἵππων ἂψ ἐπιμισγομένων· ὑπὸ δ᾽ ἔστρεφον ἡνιοχῆες. οἳ δὲ μένος χειρῶν ἰθὺς φέρον· ἀμφὶ δὲ νύκτα θοῦρος Ἄρης ἐκάλυψε μάχῃ Τρώεσσιν ἀρήγων πάντοσ᾽ ἐποιχόμενος· τοῦ δ᾽ ἐκραίαινεν ἐφετμὰς Φοίβου Ἀπόλλωνος χρυσαόρου, ὅς μιν ἀνώγει Τρωσὶν θυμὸν ἐγεῖραι, ἐπεὶ ἴδε Παλλάδ᾽ Ἀθήνην οἰχομένην· ἣ γάρ ῥα πέλεν Δαναοῖσιν ἀρηγών. αὐτὸς δ᾽ Αἰνείαν μάλα πίονος ἐξ ἀδύτοιο ἧκε, καὶ ἐν στήθεσσι μένος βάλε ποιμένι λαῶν. Αἰνείας δ᾽ ἑτάροισι μεθίστατο· τοὶ δὲ χάρησαν, ὡς εἶδον ζωόν τε καὶ ἀρτεμέα προσιόντα καὶ μένος ἐσθλὸν ἔχοντα· μετάλλησάν γε μὲν οὔ τι. οὐ γὰρ ἔα πόνος ἄλλος, ὃν ἀργυρότοξος ἔγειρεν Ἄρης τε βροτολοιγὸς Ἔρις τ᾽ ἄμοτον μεμαυῖα. Τοὺς δ᾽ Αἴαντε δύω καὶ Ὀδυσσεὺς καὶ Διομήδης ὄτρυνον Δαναοὺς πολεμιζέμεν· οἳ δὲ καὶ αὐτοὶ οὔτε βίας Τρώων ὑπεδείδισαν οὔτε ἰωκάς, ἀλλ᾽ ἔμενον νεφέλῃσιν ἐοικότες ἅς τε Κρονίων νηνεμίης ἔστησεν ἐπ᾽ ἀκροπόλοισιν ὄρεσσιν ἀτρέμας, ὄφρ᾽ εὕδῃσι μένος Βορέαο καὶ ἄλλων ζαχρειῶν ἀνέμων, οἵ τε νέφεα σκιόεντα πνοιῇσιν λιγυρῇσι διασκιδνᾶσιν ἀέντες· ὣς Δαναοὶ Τρῶας μένον ἔμπεδον οὐδὲ φέβοντο. Ἀτρεΐδης δ᾽ ἀν᾽ ὅμιλον ἐφοίτα πολλὰ κελεύων· ὦ φίλοι ἀνέρες ἔστε καὶ ἄλκιμον ἦτορ ἕλεσθε, ἀλλήλους τ᾽ αἰδεῖσθε κατὰ κρατερὰς ὑσμίνας· αἰδομένων ἀνδρῶν πλέονες σόοι ἠὲ πέφανται· φευγόντων δ᾽ οὔτ᾽ ἂρ κλέος ὄρνυται οὔτε τις ἀλκή. Ἦ καὶ ἀκόντισε δουρὶ θοῶς, βάλε δὲ πρόμον ἄνδρα Αἰνείω ἕταρον μεγαθύμου Δηϊκόωντα Περγασίδην, ὃν Τρῶες ὁμῶς Πριάμοιο τέκεσσι τῖον, ἐπεὶ θοὸς ἔσκε μετὰ πρώτοισι μάχεσθαι. τόν ῥα κατ᾽ ἀσπίδα δουρὶ βάλε κρείων Ἀγαμέμνων· ἣ δ᾽ οὐκ ἔγχος ἔρυτο, διὰ πρὸ δὲ εἴσατο χαλκός, νειαίρῃ δ᾽ ἐν γαστρὶ διὰ ζωστῆρος ἔλασσε· δούπησεν δὲ πεσών, ἀράβησε δὲ τεύχε᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ. Ἔνθ᾽ αὖτ᾽ Αἰνείας Δαναῶν ἕλεν ἄνδρας ἀρίστους υἷε Διοκλῆος Κρήθωνά τε Ὀρσίλοχόν τε, τῶν ῥα πατὴρ μὲν ἔναιεν ἐϋκτιμένῃ ἐνὶ Φηρῇ ἀφνειὸς βιότοιο, γένος δ᾽ ἦν ἐκ ποταμοῖο Ἀλφειοῦ, ὅς τ᾽ εὐρὺ ῥέει Πυλίων διὰ γαίης, ὃς τέκετ᾽ Ὀρτίλοχον πολέεσσ᾽ ἄνδρεσσιν ἄνακτα· Ὀρτίλοχος δ᾽ ἄρ᾽ ἔτικτε Διοκλῆα μεγάθυμον, ἐκ δὲ Διοκλῆος διδυμάονε παῖδε γενέσθην, Κρήθων Ὀρσίλοχός τε μάχης εὖ εἰδότε πάσης. τὼ μὲν ἄρ᾽ ἡβήσαντε μελαινάων ἐπὶ νηῶν Ἴλιον εἰς εὔπωλον ἅμ᾽ Ἀργείοισιν ἑπέσθην, τιμὴν Ἀτρεΐδῃς Ἀγαμέμνονι καὶ Μενελάῳ ἀρνυμένω· τὼ δ᾽ αὖθι τέλος θανάτοιο κάλυψεν. οἵω τώ γε λέοντε δύω ὄρεος κορυφῇσιν ἐτραφέτην ὑπὸ μητρὶ βαθείης τάρφεσιν ὕλης· τὼ μὲν ἄρ᾽ ἁρπάζοντε βόας καὶ ἴφια μῆλα σταθμοὺς ἀνθρώπων κεραΐζετον, ὄφρα καὶ αὐτὼ ἀνδρῶν ἐν παλάμῃσι κατέκταθεν ὀξέϊ χαλκῷ· τοίω τὼ χείρεσσιν ὑπ᾽ Αἰνείαο δαμέντε καππεσέτην, ἐλάτῃσιν ἐοικότες ὑψηλῇσι. Τὼ δὲ πεσόντ᾽ ἐλέησεν ἀρηΐφιλος Μενέλαος, βῆ δὲ διὰ προμάχων κεκορυθμένος αἴθοπι χαλκῷ σείων ἐγχείην· τοῦ δ᾽ ὄτρυνεν μένος Ἄρης, τὰ φρονέων ἵνα χερσὶν ὑπ᾽ Αἰνείαο δαμείη. τὸν δ᾽ ἴδεν Ἀντίλοχος μεγαθύμου Νέστορος υἱός, βῆ δὲ διὰ προμάχων· περὶ γὰρ δίε ποιμένι λαῶν μή τι πάθοι, μέγα δέ σφας ἀποσφήλειε πόνοιο. τὼ μὲν δὴ χεῖράς τε καὶ ἔγχεα ὀξυόεντα ἀντίον ἀλλήλων ἐχέτην μεμαῶτε μάχεσθαι· Ἀντίλοχος δὲ μάλ᾽ ἄγχι παρίστατο ποιμένι λαῶν. Αἰνείας δ᾽ οὐ μεῖνε θοός περ ἐὼν πολεμιστὴς ὡς εἶδεν δύο φῶτε παρ᾽ ἀλλήλοισι μένοντε. οἳ δ᾽ ἐπεὶ οὖν νεκροὺς ἔρυσαν μετὰ λαὸν Ἀχαιῶν, τὼ μὲν ἄρα δειλὼ βαλέτην ἐν χερσὶν ἑταίρων, αὐτὼ δὲ στρεφθέντε μετὰ πρώτοισι μαχέσθην. Ἔνθα Πυλαιμένεα ἑλέτην ἀτάλαντον Ἄρηϊ ἀρχὸν Παφλαγόνων μεγαθύμων ἀσπιστάων. τὸν μὲν ἄρ᾽ Ἀτρεΐδης δουρικλειτὸς Μενέλαος ἑσταότ᾽ ἔγχεϊ νύξε κατὰ κληῗδα τυχήσας· Ἀντίλοχος δὲ Μύδωνα βάλ᾽ ἡνίοχον θεράποντα ἐσθλὸν Ἀτυμνιάδην· ὃ δ᾽ ὑπέστρεφε μώνυχας ἵππους· χερμαδίῳ ἀγκῶνα τυχὼν μέσον· ἐκ δ᾽ ἄρα χειρῶν ἡνία λεύκ᾽ ἐλέφαντι χαμαὶ πέσον ἐν κονίῃσιν. Ἀντίλοχος δ᾽ ἄρ᾽ ἐπαΐξας ξίφει ἤλασε κόρσην· αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἀσθμαίνων εὐεργέος ἔκπεσε δίφρου κύμβαχος ἐν κονίῃσιν ἐπὶ βρεχμόν τε καὶ ὤμους. δηθὰ μάλ᾽ ἑστήκει· τύχε γάρ ῥ᾽ ἀμάθοιο βαθείης· ὄφρ᾽ ἵππω πλήξαντε χαμαὶ βάλον ἐν κονίῃσι· τοὺς ἵμασ᾽ Ἀντίλοχος, μετὰ δὲ στρατὸν ἤλασ᾽ Ἀχαιῶν. Τοὺς δ᾽ Ἕκτωρ ἐνόησε κατὰ στίχας, ὦρτο δ᾽ ἐπ᾽ αὐτοὺς κεκλήγων· ἅμα δὲ Τρώων εἵποντο φάλαγγες καρτεραί· ἦρχε δ᾽ ἄρα σφιν Ἄρης καὶ πότνι᾽ Ἐνυώ, ἣ μὲν ἔχουσα Κυδοιμὸν ἀναιδέα δηϊοτῆτος, Ἄρης δ᾽ ἐν παλάμῃσι πελώριον ἔγχος ἐνώμα, φοίτα δ᾽ ἄλλοτε μὲν πρόσθ᾽ Ἕκτορος, ἄλλοτ᾽ ὄπισθε. Τὸν δὲ ἰδὼν ῥίγησε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἀνὴρ ἀπάλαμνος ἰὼν πολέος πεδίοιο στήῃ ἐπ᾽ ὠκυρόῳ ποταμῷ ἅλα δὲ προρέοντι ἀφρῷ μορμύροντα ἰδών, ἀνά τ᾽ ἔδραμ᾽ ὀπίσσω, ὣς τότε Τυδεΐδης ἀνεχάζετο, εἶπέ τε λαῷ· ὦ φίλοι οἷον δὴ θαυμάζομεν Ἕκτορα δῖον αἰχμητήν τ᾽ ἔμεναι καὶ θαρσαλέον πολεμιστήν· τῷ δ᾽ αἰεὶ πάρα εἷς γε θεῶν, ὃς λοιγὸν ἀμύνει· καὶ νῦν οἱ πάρα κεῖνος Ἄρης βροτῷ ἀνδρὶ ἐοικώς. ἀλλὰ πρὸς Τρῶας τετραμμένοι αἰὲν ὀπίσσω εἴκετε, μηδὲ θεοῖς μενεαινέμεν ἶφι μάχεσθαι. Ὣς ἄρ᾽ ἔφη, Τρῶες δὲ μάλα σχεδὸν ἤλυθον αὐτῶν. ἔνθ᾽ Ἕκτωρ δύο φῶτε κατέκτανεν εἰδότε χάρμης εἰν ἑνὶ δίφρῳ ἐόντε, Μενέσθην Ἀγχίαλόν τε. τὼ δὲ πεσόντ᾽ ἐλέησε μέγας Τελαμώνιος Αἴας· στῆ δὲ μάλ᾽ ἐγγὺς ἰών, καὶ ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ, καὶ βάλεν Ἄμφιον Σελάγου υἱόν, ὅς ῥ᾽ ἐνὶ Παισῷ ναῖε πολυκτήμων πολυλήϊος· ἀλλά ἑ μοῖρα ἦγ᾽ ἐπικουρήσοντα μετὰ Πρίαμόν τε καὶ υἷας. τόν ῥα κατὰ ζωστῆρα βάλεν Τελαμώνιος Αἴας, νειαίρῃ δ᾽ ἐν γαστρὶ πάγη δολιχόσκιον ἔγχος, δούπησεν δὲ πεσών· ὃ δ᾽ ἐπέδραμε φαίδιμος Αἴας τεύχεα συλήσων· Τρῶες δ᾽ ἐπὶ δούρατ᾽ ἔχευαν ὀξέα παμφανόωντα· σάκος δ᾽ ἀνεδέξατο πολλά. αὐτὰρ ὃ λὰξ προσβὰς ἐκ νεκροῦ χάλκεον ἔγχος ἐσπάσατ᾽· οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔτ᾽ ἄλλα δυνήσατο τεύχεα καλὰ ὤμοιιν ἀφελέσθαι· ἐπείγετο γὰρ βελέεσσι. δεῖσε δ᾽ ὅ γ᾽ ἀμφίβασιν κρατερὴν Τρώων ἀγερώχων, οἳ πολλοί τε καὶ ἐσθλοὶ ἐφέστασαν ἔγχε᾽ ἔχοντες, οἵ ἑ μέγαν περ ἐόντα καὶ ἴφθιμον καὶ ἀγαυὸν ὦσαν ἀπὸ σφείων· ὃ δὲ χασσάμενος πελεμίχθη. Ὣς οἳ μὲν πονέοντο κατὰ κρατερὴν ὑσμίνην· Τληπόλεμον δ᾽ Ἡρακλεΐδην ἠΰν τε μέγαν τε ὦρσεν ἐπ᾽ ἀντιθέῳ Σαρπηδόνι μοῖρα κραταιή. οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες υἱός θ᾽ υἱωνός τε Διὸς νεφεληγερέταο, τὸν καὶ Τληπόλεμος πρότερος πρὸς μῦθον ἔειπε· Σαρπῆδον Λυκίων βουληφόρε, τίς τοι ἀνάγκη πτώσσειν ἐνθάδ᾽ ἐόντι μάχης ἀδαήμονι φωτί; ψευδόμενοι δέ σέ φασι Διὸς γόνον αἰγιόχοιο εἶναι, ἐπεὶ πολλὸν κείνων ἐπιδεύεαι ἀνδρῶν οἳ Διὸς ἐξεγένοντο ἐπὶ προτέρων ἀνθρώπων· ἀλλ᾽ οἷόν τινά φασι βίην Ἡρακληείην εἶναι, ἐμὸν πατέρα θρασυμέμνονα θυμολέοντα· ὅς ποτε δεῦρ᾽ ἐλθὼν ἕνεχ᾽ ἵππων Λαομέδοντος ἓξ οἴῃς σὺν νηυσὶ καὶ ἀνδράσι παυροτέροισιν Ἰλίου ἐξαλάπαξε πόλιν, χήρωσε δ᾽ ἀγυιάς· σοὶ δὲ κακὸς μὲν θυμός, ἀποφθινύθουσι δὲ λαοί. οὐδέ τί σε Τρώεσσιν ὀΐομαι ἄλκαρ ἔσεσθαι ἐλθόντ᾽ ἐκ Λυκίης, οὐδ᾽ εἰ μάλα καρτερός ἐσσι, ἀλλ᾽ ὑπ᾽ ἐμοὶ δμηθέντα πύλας Ἀΐδαο περήσειν. Τὸν δ᾽ αὖ Σαρπηδὼν Λυκίων ἀγὸς ἀντίον ηὔδα· Τληπόλεμ᾽ ἤτοι κεῖνος ἀπώλεσεν Ἴλιον ἱρὴν ἀνέρος ἀφραδίῃσιν ἀγαυοῦ Λαομέδοντος, ὅς ῥά μιν εὖ ἕρξαντα κακῷ ἠνίπαπε μύθῳ, οὐδ᾽ ἀπέδωχ᾽ ἵππους, ὧν εἵνεκα τηλόθεν ἦλθε. σοὶ δ᾽ ἐγὼ ἐνθάδε φημὶ φόνον καὶ κῆρα μέλαιναν ἐξ ἐμέθεν τεύξεσθαι, ἐμῷ δ᾽ ὑπὸ δουρὶ δαμέντα εὖχος ἐμοὶ δώσειν, ψυχὴν δ᾽ Ἄϊδι κλυτοπώλῳ. Ὣς φάτο Σαρπηδών, ὃ δ᾽ ἀνέσχετο μείλινον ἔγχος Τληπόλεμος· καὶ τῶν μὲν ἁμαρτῇ δούρατα μακρὰ ἐκ χειρῶν ἤϊξαν· ὃ μὲν βάλεν αὐχένα μέσσον Σαρπηδών, αἰχμὴ δὲ διαμπερὲς ἦλθ᾽ ἀλεγεινή· τὸν δὲ κατ᾽ ὀφθαλμῶν ἐρεβεννὴ νὺξ ἐκάλυψε. Τληπόλεμος δ᾽ ἄρα μηρὸν ἀριστερὸν ἔγχεϊ μακρῷ βεβλήκειν, αἰχμὴ δὲ διέσσυτο μαιμώωσα ὀστέω ἐγχριμφθεῖσα, πατὴρ δ᾽ ἔτι λοιγὸν ἄμυνεν. Οἳ μὲν ἄρ᾽ ἀντίθεον Σαρπηδόνα δῖοι ἑταῖροι ἐξέφερον πολέμοιο· βάρυνε δέ μιν δόρυ μακρὸν ἑλκόμενον· τὸ μὲν οὔ τις ἐπεφράσατ᾽ οὐδὲ νόησε μηροῦ ἐξερύσαι δόρυ μείλινον ὄφρ᾽ ἐπιβαίη σπευδόντων· τοῖον γὰρ ἔχον πόνον ἀμφιέποντες. Τληπόλεμον δ᾽ ἑτέρωθεν ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ ἐξέφερον πολέμοιο· νόησε δὲ δῖος Ὀδυσσεὺς τλήμονα θυμὸν ἔχων, μαίμησε δέ οἱ φίλον ἦτορ· μερμήριξε δ᾽ ἔπειτα κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμὸν ἢ προτέρω Διὸς υἱὸν ἐριγδούποιο διώκοι, ἦ ὅ γε τῶν πλεόνων Λυκίων ἀπὸ θυμὸν ἕλοιτο. οὐδ᾽ ἄρ᾽ Ὀδυσσῆϊ μεγαλήτορι μόρσιμον ἦεν ἴφθιμον Διὸς υἱὸν ἀποκτάμεν ὀξέϊ χαλκῷ· τώ ῥα κατὰ πληθὺν Λυκίων τράπε θυμὸν Ἀθήνη. ἔνθ᾽ ὅ γε Κοίρανον εἷλεν Ἀλάστορά τε Χρομίον τε Ἄλκανδρόν θ᾽ Ἅλιόν τε Νοήμονά τε Πρύτανίν τε. καί νύ κ᾽ ἔτι πλέονας Λυκίων κτάνε δῖος Ὀδυσσεὺς εἰ μὴ ἄρ᾽ ὀξὺ νόησε μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ· βῆ δὲ διὰ προμάχων κεκορυθμένος αἴθοπι χαλκῷ δεῖμα φέρων Δαναοῖσι· χάρη δ᾽ ἄρα οἱ προσιόντι Σαρπηδὼν Διὸς υἱός, ἔπος δ᾽ ὀλοφυδνὸν ἔειπε· Πριαμίδη, μὴ δή με ἕλωρ Δαναοῖσιν ἐάσῃς κεῖσθαι, ἀλλ᾽ ἐπάμυνον· ἔπειτά με καὶ λίποι αἰὼν ἐν πόλει ὑμετέρῃ, ἐπεὶ οὐκ ἄρ᾽ ἔμελλον ἔγωγε νοστήσας οἶκον δὲ φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν εὐφρανέειν ἄλοχόν τε φίλην καὶ νήπιον υἱόν. Ὣς φάτο, τὸν δ᾽ οὔ τι προσέφη κορυθαίολος Ἕκτωρ, ἀλλὰ παρήϊξεν λελιημένος ὄφρα τάχιστα ὤσαιτ᾽ Ἀργείους, πολέων δ᾽ ἀπὸ θυμὸν ἕλοιτο. οἳ μὲν ἄρ᾽ ἀντίθεον Σαρπηδόνα δῖοι ἑταῖροι εἷσαν ὑπ᾽ αἰγιόχοιο Διὸς περικαλλέϊ φηγῷ· ἐκ δ᾽ ἄρα οἱ μηροῦ δόρυ μείλινον ὦσε θύραζε ἴφθιμος Πελάγων, ὅς οἱ φίλος ἦεν ἑταῖρος. τὸν δ᾽ ἔλιπε ψυχή, κατὰ δ᾽ ὀφθαλμῶν κέχυτ᾽ ἀχλύς· αὖτις δ᾽ ἐμπνύνθη, περὶ δὲ πνοιὴ Βορέαο ζώγρει ἐπιπνείουσα κακῶς κεκαφηότα θυμόν. Ἀργεῖοι δ᾽ ὑπ᾽ Ἄρηϊ καὶ Ἕκτορι χαλκοκορυστῇ οὔτε ποτὲ προτρέποντο μελαινάων ἐπὶ νηῶν οὔτε ποτ᾽ ἀντεφέροντο μάχῃ, ἀλλ᾽ αἰὲν ὀπίσσω χάζονθ᾽, ὡς ἐπύθοντο μετὰ Τρώεσσιν Ἄρηα. Ἔνθα τίνα πρῶτον τίνα δ᾽ ὕστατον ἐξενάριξαν Ἕκτωρ τε Πριάμοιο πάϊς καὶ χάλκεος Ἄρης; ἀντίθεον Τεύθραντ᾽, ἐπὶ δὲ πλήξιππον Ὀρέστην, Τρῆχόν τ᾽ αἰχμητὴν Αἰτώλιον Οἰνόμαόν τε, Οἰνοπίδην θ᾽ Ἕλενον καὶ Ὀρέσβιον αἰολομίτρην, ὅς ῥ᾽ ἐν Ὕλῃ ναίεσκε μέγα πλούτοιο μεμηλώς, λίμνῃ κεκλιμένος Κηφισίδι· πὰρ δέ οἱ ἄλλοι ναῖον Βοιωτοὶ μάλα πίονα δῆμον ἔχοντες. Τοὺς δ᾽ ὡς οὖν ἐνόησε θεὰ λευκώλενος Ἥρη Ἀργείους ὀλέκοντας ἐνὶ κρατερῇ ὑσμίνῃ, αὐτίκ᾽ Ἀθηναίην ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ὢ πόποι αἰγιόχοιο Διὸς τέκος Ἀτρυτώνη, ἦ ῥ᾽ ἅλιον τὸν μῦθον ὑπέστημεν Μενελάῳ Ἴλιον ἐκπέρσαντ᾽ εὐτείχεον ἀπονέεσθαι, εἰ οὕτω μαίνεσθαι ἐάσομεν οὖλον Ἄρηα. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ καὶ νῶϊ μεδώμεθα θούριδος ἀλκῆς. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη. ἣ μὲν ἐποιχομένη χρυσάμπυκας ἔντυεν ἵππους Ἥρη πρέσβα θεὰ θυγάτηρ μεγάλοιο Κρόνοιο· Ἥβη δ᾽ ἀμφ᾽ ὀχέεσσι θοῶς βάλε καμπύλα κύκλα χάλκεα ὀκτάκνημα σιδηρέῳ ἄξονι ἀμφίς. τῶν ἤτοι χρυσέη ἴτυς ἄφθιτος, αὐτὰρ ὕπερθε χάλκε᾽ ἐπίσσωτρα προσαρηρότα, θαῦμα ἰδέσθαι· πλῆμναι δ᾽ ἀργύρου εἰσὶ περίδρομοι ἀμφοτέρωθεν· δίφρος δὲ χρυσέοισι καὶ ἀργυρέοισιν ἱμᾶσιν ἐντέταται, δοιαὶ δὲ περίδρομοι ἄντυγές εἰσι. τοῦ δ᾽ ἐξ ἀργύρεος ῥυμὸς πέλεν· αὐτὰρ ἐπ᾽ ἄκρῳ δῆσε χρύσειον καλὸν ζυγόν, ἐν δὲ λέπαδνα κάλ᾽ ἔβαλε χρύσει᾽· ὑπὸ δὲ ζυγὸν ἤγαγεν Ἥρη ἵππους ὠκύποδας, μεμαυῖ᾽ ἔριδος καὶ ἀϋτῆς. Αὐτὰρ Ἀθηναίη κούρη Διὸς αἰγιόχοιο πέπλον μὲν κατέχευεν ἑανὸν πατρὸς ἐπ᾽ οὔδει ποικίλον, ὅν ῥ᾽ αὐτὴ ποιήσατο καὶ κάμε χερσίν· ἣ δὲ χιτῶν᾽ ἐνδῦσα Διὸς νεφεληγερέταο τεύχεσιν ἐς πόλεμον θωρήσσετο δακρυόεντα. ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ ὤμοισιν βάλετ᾽ αἰγίδα θυσσανόεσσαν δεινήν, ἣν περὶ μὲν πάντῃ Φόβος ἐστεφάνωται, ἐν δ᾽ Ἔρις, ἐν δ᾽ Ἀλκή, ἐν δὲ κρυόεσσα Ἰωκή, ἐν δέ τε Γοργείη κεφαλὴ δεινοῖο πελώρου δεινή τε σμερδνή τε, Διὸς τέρας αἰγιόχοιο. κρατὶ δ᾽ ἐπ᾽ ἀμφίφαλον κυνέην θέτο τετραφάληρον χρυσείην, ἑκατὸν πολίων πρυλέεσσ᾽ ἀραρυῖαν· ἐς δ᾽ ὄχεα φλόγεα ποσὶ βήσετο, λάζετο δ᾽ ἔγχος βριθὺ μέγα στιβαρόν, τῷ δάμνησι στίχας ἀνδρῶν ἡρώων, οἷσίν τε κοτέσσεται ὀβριμοπάτρη. Ἥρη δὲ μάστιγι θοῶς ἐπεμαίετ᾽ ἄρ᾽ ἵππους· αὐτόμαται δὲ πύλαι μύκον οὐρανοῦ ἃς ἔχον Ὧραι, τῇς ἐπιτέτραπται μέγας οὐρανὸς Οὔλυμπός τε ἠμὲν ἀνακλῖναι πυκινὸν νέφος ἠδ᾽ ἐπιθεῖναι. τῇ ῥα δι᾽ αὐτάων κεντρηνεκέας ἔχον ἵππους· εὗρον δὲ Κρονίωνα θεῶν ἄτερ ἥμενον ἄλλων ἀκροτάτῃ κορυφῇ πολυδειράδος Οὐλύμποιο. ἔνθ᾽ ἵππους στήσασα θεὰ λευκώλενος Ἥρη Ζῆν᾽ ὕπατον Κρονίδην ἐξείρετο καὶ προσέειπε· Ζεῦ πάτερ οὐ νεμεσίζῃ Ἄρῃ τάδε καρτερὰ ἔργα ὁσσάτιόν τε καὶ οἷον ἀπώλεσε λαὸν Ἀχαιῶν μὰψ ἀτὰρ οὐ κατὰ κόσμον ἐμοὶ δ᾽ ἄχος, οἳ δὲ ἕκηλοι τέρπονται Κύπρίς τε καὶ ἀργυρότοξος Ἀπόλλων ἄφρονα τοῦτον ἀνέντες, ὃς οὔ τινα οἶδε θέμιστα; Ζεῦ πάτερ ἦ ῥά τί μοι κεχολώσεαι, αἴ κεν Ἄρηα λυγρῶς πεπληγυῖα μάχης ἐξαποδίωμαι; Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· ἄγρει μάν οἱ ἔπορσον Ἀθηναίην ἀγελείην, ἥ ἑ μάλιστ᾽ εἴωθε κακῇς ὀδύνῃσι πελάζειν. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε θεὰ λευκώλενος Ἥρη, μάστιξεν δ᾽ ἵππους· τὼ δ᾽ οὐκ ἀέκοντε πετέσθην μεσσηγὺς γαίης τε καὶ οὐρανοῦ ἀστερόεντος. ὅσσον δ᾽ ἠεροειδὲς ἀνὴρ ἴδεν ὀφθαλμοῖσιν ἥμενος ἐν σκοπιῇ, λεύσσων ἐπὶ οἴνοπα πόντον, τόσσον ἐπιθρῴσκουσι θεῶν ὑψηχέες ἵπποι. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ Τροίην ἷξον ποταμώ τε ῥέοντε, ἧχι ῥοὰς Σιμόεις συμβάλλετον ἠδὲ Σκάμανδρος, ἔνθ᾽ ἵππους ἔστησε θεὰ λευκώλενος Ἥρη λύσασ᾽ ἐξ ὀχέων, περὶ δ᾽ ἠέρα πουλὺν ἔχευε· τοῖσιν δ᾽ ἀμβροσίην Σιμόεις ἀνέτειλε νέμεσθαι. Αἳ δὲ βάτην τρήρωσι πελειάσιν ἴθμαθ᾽ ὁμοῖαι ἀνδράσιν Ἀργείοισιν ἀλεξέμεναι μεμαυῖαι· ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἵκανον ὅθι πλεῖστοι καὶ ἄριστοι ἕστασαν ἀμφὶ βίην Διομήδεος ἱπποδάμοιο εἰλόμενοι λείουσιν ἐοικότες ὠμοφάγοισιν ἢ συσὶ κάπροισιν, τῶν τε σθένος οὐκ ἀλαπαδνόν, ἔνθα στᾶσ᾽ ἤϋσε θεὰ λευκώλενος Ἥρη Στέντορι εἰσαμένη μεγαλήτορι χαλκεοφώνῳ, ὃς τόσον αὐδήσασχ᾽ ὅσον ἄλλοι πεντήκοντα· αἰδὼς Ἀργεῖοι κάκ᾽ ἐλέγχεα εἶδος ἀγητοί· ὄφρα μὲν ἐς πόλεμον πωλέσκετο δῖος Ἀχιλλεύς, οὐδέ ποτε Τρῶες πρὸ πυλάων Δαρδανιάων οἴχνεσκον· κείνου γὰρ ἐδείδισαν ὄβριμον ἔγχος· νῦν δὲ ἑκὰς πόλιος κοίλῃς ἐπὶ νηυσὶ μάχονται. Ὣς εἰποῦσ᾽ ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸν ἑκάστου. Τυδεΐδῃ δ᾽ ἐπόρουσε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· εὗρε δὲ τόν γε ἄνακτα παρ᾽ ἵπποισιν καὶ ὄχεσφιν ἕλκος ἀναψύχοντα τό μιν βάλε Πάνδαρος ἰῷ. ἱδρὼς γάρ μιν ἔτειρεν ὑπὸ πλατέος τελαμῶνος ἀσπίδος εὐκύλου· τῷ τείρετο, κάμνε δὲ χεῖρα, ἂν δ᾽ ἴσχων τελαμῶνα κελαινεφὲς αἷμ᾽ ἀπομόργνυ. ἱππείου δὲ θεὰ ζυγοῦ ἥψατο φώνησέν τε· ἦ ὀλίγον οἷ παῖδα ἐοικότα γείνατο Τυδεύς. Τυδεύς τοι μικρὸς μὲν ἔην δέμας, ἀλλὰ μαχητής· καί ῥ᾽ ὅτε πέρ μιν ἐγὼ πολεμίζειν οὐκ εἴασκον οὐδ᾽ ἐκπαιφάσσειν, ὅτε τ᾽ ἤλυθε νόσφιν Ἀχαιῶν ἄγγελος ἐς Θήβας πολέας μετὰ Καδμείωνας· δαίνυσθαί μιν ἄνωγον ἐνὶ μεγάροισιν ἕκηλον· αὐτὰρ ὃ θυμὸν ἔχων ὃν καρτερὸν ὡς τὸ πάρος περ κούρους Καδμείων προκαλίζετο, πάντα δ᾽ ἐνίκα ῥηϊδίως· τοίη οἱ ἐγὼν ἐπιτάῤῥοθος ἦα. σοὶ δ᾽ ἤτοι μὲν ἐγὼ παρά θ᾽ ἵσταμαι ἠδὲ φυλάσσω, καί σε προφρονέως κέλομαι Τρώεσσι μάχεσθαι· ἀλλά σευ ἢ κάματος πολυᾶϊξ γυῖα δέδυκεν ἤ νύ σέ που δέος ἴσχει ἀκήριον· οὐ σύ γ᾽ ἔπειτα Τυδέος ἔκγονός ἐσσι δαΐφρονος Οἰνεΐδαο. Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη κρατερὸς Διομήδης· γιγνώσκω σε θεὰ θύγατερ Διὸς αἰγιόχοιο· τώ τοι προφρονέως ἐρέω ἔπος οὐδ᾽ ἐπικεύσω. οὔτέ τί με δέος ἴσχει ἀκήριον οὔτέ τις ὄκνος, ἀλλ᾽ ἔτι σέων μέμνημαι ἐφετμέων ἃς ἐπέτειλας· οὔ μ᾽ εἴας μακάρεσσι θεοῖς ἀντικρὺ μάχεσθαι τοῖς ἄλλοις· ἀτὰρ εἴ κε Διὸς θυγάτηρ Ἀφροδίτη ἔλθῃσ᾽ ἐς πόλεμον, τήν γ᾽ οὐτάμεν ὀξέϊ χαλκῷ. τοὔνεκα νῦν αὐτός τ᾽ ἀναχάζομαι ἠδὲ καὶ ἄλλους Ἀργείους ἐκέλευσα ἀλήμεναι ἐνδάδε πάντας· γιγνώσκω γὰρ Ἄρηα μάχην ἀνὰ κοιρανέοντα. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· Τυδεΐδη Διόμηδες ἐμῷ κεχαρισμένε θυμῷ μήτε σύ γ᾽ Ἄρηα τό γε δείδιθι μήτε τιν᾽ ἄλλον ἀθανάτων, τοίη τοι ἐγὼν ἐπιτάῤῥοθός εἰμι· ἀλλ᾽ ἄγ᾽ ἐπ᾽ Ἄρηϊ πρώτῳ ἔχε μώνυχας ἵππους, τύψον δὲ σχεδίην μηδ᾽ ἅζεο θοῦρον Ἄρηα τοῦτον μαινόμενον, τυκτὸν κακόν, ἀλλοπρόσαλλον, ὃς πρῴην μὲν ἐμοί τε καὶ Ἥρῃ στεῦτ᾽ ἀγορεύων Τρωσὶ μαχήσεσθαι, ἀτὰρ Ἀργείοισιν ἀρήξειν, νῦν δὲ μετὰ Τρώεσσιν ὁμιλεῖ, τῶν δὲ λέλασται. Ὣς φαμένη Σθένελον μὲν ἀφ᾽ ἵππων ὦσε χαμᾶζε, χειρὶ πάλιν ἐρύσασ᾽, ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἐμμαπέως ἀπόρουσεν· ἣ δ᾽ ἐς δίφρον ἔβαινε παραὶ Διομήδεα δῖον ἐμμεμαυῖα θεά· μέγα δ᾽ ἔβραχε φήγινος ἄξων βριθοσύνῃ· δεινὴν γὰρ ἄγεν θεὸν ἄνδρά τ᾽ ἄριστον. λάζετο δὲ μάστιγα καὶ ἡνία Παλλὰς Ἀθήνη· αὐτίκ᾽ ἐπ᾽ Ἄρηϊ πρώτῳ ἔχε μώνυχας ἵππους. ἤτοι ὃ μὲν Περίφαντα πελώριον ἐξενάριζεν Αἰτωλῶν ὄχ᾽ ἄριστον Ὀχησίου ἀγλαὸν υἱόν· τὸν μὲν Ἄρης ἐνάριζε μιαιφόνος· αὐτὰρ Ἀθήνη δῦν᾽ Ἄϊδος κυνέην, μή μιν ἴδοι ὄβριμος Ἄρης. Ὡς δὲ ἴδε βροτολοιγὸς Ἄρης Διομήδεα δῖον, ἤτοι ὃ μὲν Περίφαντα πελώριον αὐτόθ᾽ ἔασε κεῖσθαι ὅθι πρῶτον κτείνων ἐξαίνυτο θυμόν, αὐτὰρ ὃ βῆ ῥ᾽ ἰθὺς Διομήδεος ἱπποδάμοιο. οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες, πρόσθεν Ἄρης ὠρέξαθ᾽ ὑπὲρ ζυγὸν ἡνία θ᾽ ἵππων ἔγχεϊ χαλκείῳ μεμαὼς ἀπὸ θυμὸν ἑλέσθαι· καὶ τό γε χειρὶ λαβοῦσα θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη ὦσεν ὑπὲκ δίφροιο ἐτώσιον ἀϊχθῆναι. δεύτερος αὖθ᾽ ὡρμᾶτο βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης ἔγχεϊ χαλκείῳ· ἐπέρεισε δὲ Παλλὰς Ἀθήνη νείατον ἐς κενεῶνα ὅθι ζωννύσκετο μίτρῃ· τῇ ῥά μιν οὖτα τυχών, διὰ δὲ χρόα καλὸν ἔδαψεν, ἐκ δὲ δόρυ σπάσεν αὖτις· ὃ δ᾽ ἔβραχε χάλκεος Ἄρης ὅσσόν τ᾽ ἐννεάχιλοι ἐπίαχον ἢ δεκάχιλοι ἀνέρες ἐν πολέμῳ ἔριδα ξυνάγοντες Ἄρηος. τοὺς δ᾽ ἄρ᾽ ὑπὸ τρόμος εἷλεν Ἀχαιούς τε Τρῶάς τε δείσαντας· τόσον ἔβραχ᾽ Ἄρης ἆτος πολέμοιο. Οἵη δ᾽ ἐκ νεφέων ἐρεβεννὴ φαίνεται ἀὴρ καύματος ἐξ ἀνέμοιο δυσαέος ὀρνυμένοιο, τοῖος Τυδεΐδῃ Διομήδεϊ χάλκεος Ἄρης φαίνεθ᾽ ὁμοῦ νεφέεσσιν ἰὼν εἰς οὐρανὸν εὐρύν. καρπαλίμως δ᾽ ἵκανε θεῶν ἕδος αἰπὺν Ὄλυμπον, πὰρ δὲ Διὶ Κρονίωνι καθέζετο θυμὸν ἀχεύων, δεῖξεν δ᾽ ἄμβροτον αἷμα καταῤῥέον ἐξ ὠτειλῆς, καί ῥ᾽ ὀλοφυρόμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ζεῦ πάτερ οὐ νεμεσίζῃ ὁρῶν τάδε καρτερὰ ἔργα; αἰεί τοι ῥίγιστα θεοὶ τετληότες εἰμὲν ἀλλήλων ἰότητι, χάριν ἄνδρεσσι φέροντες. σοὶ πάντες μαχόμεσθα· σὺ γὰρ τέκες ἄφρονα κούρην οὐλομένην, ᾗ τ᾽ αἰὲν ἀήσυλα ἔργα μέμηλεν. ἄλλοι μὲν γὰρ πάντες ὅσοι θεοί εἰσ᾽ ἐν Ὀλύμπῳ σοί τ᾽ ἐπιπείθονται καὶ δεδμήμεσθα ἕκαστος· ταύτην δ᾽ οὔτ᾽ ἔπεϊ προτιβάλλεαι οὔτέ τι ἔργῳ, ἀλλ᾽ ἀνιεῖς, ἐπεὶ αὐτὸς ἐγείναο παῖδ᾽ ἀΐδηλον· ἣ νῦν Τυδέος υἱὸν ὑπερφίαλον Διομήδεα μαργαίνειν ἀνέηκεν ἐπ᾽ ἀθανάτοισι θεοῖσι. Κύπριδα μὲν πρῶτον σχεδὸν οὔτασε χεῖρ᾽ ἐπὶ καρπῷ, αὐτὰρ ἔπειτ᾽ αὐτῷ μοι ἐπέσσυτο δαίμονι ἶσος· ἀλλά μ᾽ ὑπήνεικαν ταχέες πόδες· ἦ τέ κε δηρὸν αὐτοῦ πήματ᾽ ἔπασχον ἐν αἰνῇσιν νεκάδεσσιν, ἤ κε ζὼς ἀμενηνὸς ἔα χαλκοῖο τυπῇσι. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς. μή τί μοι ἀλλοπρόσαλλε παρεζόμενος μινύριζε. ἔχθιστος δέ μοί ἐσσι θεῶν οἳ Ὄλυμπον ἔχουσιν· αἰεὶ γάρ τοι ἔρις τε φίλη πόλεμοί τε μάχαι τε. μητρός τοι μένος ἐστὶν ἀάσχετον οὐκ ἐπιεικτὸν Ἥρης· τὴν μὲν ἐγὼ σπουδῇ δάμνημ᾽ ἐπέεσσι· τώ σ᾽ ὀΐω κείνης τάδε πάσχειν ἐννεσίῃσιν. ἀλλ᾽ οὐ μάν σ᾽ ἔτι δηρὸν ἀνέξομαι ἄλγε᾽ ἔχοντα· ἐκ γὰρ ἐμεῦ γένος ἐσσί, ἐμοὶ δέ σε γείνατο μήτηρ· εἰ δέ τευ ἐξ ἄλλου γε θεῶν γένευ ὧδ᾽ ἀΐδηλος καί κεν δὴ πάλαι ἦσθα ἐνέρτερος Οὐρανιώνων. Ὣς φάτο, καὶ Παιήον᾽ ἀνώγειν ἰήσασθαι. τῷ δ᾽ ἐπὶ Παιήων ὀδυνήφατα φάρμακα πάσσων ἠκέσατ᾽· οὐ μὲν γάρ τι καταθνητός γ᾽ ἐτέτυκτο. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ὀπὸς γάλα λευκὸν ἐπειγόμενος συνέπηξεν ὑγρὸν ἐόν, μάλα δ᾽ ὦκα περιτρέφεται κυκόωντι, ὣς ἄρα καρπαλίμως ἰήσατο θοῦρον Ἄρηα. τὸν δ᾽ Ἥβη λοῦσεν, χαρίεντα δὲ εἵματα ἕσσε· πὰρ δὲ Διὶ Κρονίωνι καθέζετο κύδεϊ γαίων. Αἳ δ᾽ αὖτις πρὸς δῶμα Διὸς μεγάλοιο νέοντο Ἥρη τ᾽ Ἀργείη καὶ Ἀλαλκομενηῒς Ἀθήνη παύσασαι βροτολοιγὸν Ἄρη᾽ ἀνδροκτασιάων.

Τρώων δ᾽ οἰώθη καὶ Ἀχαιῶν φύλοπις αἰνή· πολλὰ δ᾽ ἄρ᾽ ἔνθα καὶ ἔνθ᾽ ἴθυσε μάχη πεδίοιο ἀλλήλων ἰθυνομένων χαλκήρεα δοῦρα μεσσηγὺς Σιμόεντος ἰδὲ Ξάνθοιο ῥοάων. Αἴας δὲ πρῶτος Τελαμώνιος ἕρκος Ἀχαιῶν Τρώων ῥῆξε φάλαγγα, φόως δ᾽ ἑτάροισιν ἔθηκεν, ἄνδρα βαλὼν ὃς ἄριστος ἐνὶ Θρῄκεσσι τέτυκτο υἱὸν Ἐϋσσώρου Ἀκάμαντ᾽ ἠΰν τε μέγαν τε. τόν ῥ᾽ ἔβαλε πρῶτος κόρυθος φάλον ἱπποδασείης, ἐν δὲ μετώπῳ πῆξε, πέρησε δ᾽ ἄρ᾽ ὀστέον εἴσω αἰχμὴ χαλκείη· τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψεν. Ἄξυλον δ᾽ ἄρ᾽ ἔπεφνε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης Τευθρανίδην, ὃς ἔναιεν ἐϋκτιμένῃ ἐν Ἀρίσβῃ ἀφνειὸς βιότοιο, φίλος δ᾽ ἦν ἀνθρώποισι. πάντας γὰρ φιλέεσκεν ὁδῷ ἔπι οἰκία ναίων. ἀλλά οἱ οὔ τις τῶν γε τότ᾽ ἤρκεσε λυγρὸν ὄλεθρον πρόσθεν ὑπαντιάσας, ἀλλ᾽ ἄμφω θυμὸν ἀπηύρα αὐτὸν καὶ θεράποντα Καλήσιον, ὅς ῥα τόθ᾽ ἵππων ἔσκεν ὑφηνίοχος· τὼ δ᾽ ἄμφω γαῖαν ἐδύτην. Δρῆσον δ᾽ Εὐρύαλος καὶ Ὀφέλτιον ἐξενάριξε· βῆ δὲ μετ᾽ Αἴσηπον καὶ Πήδασον, οὕς ποτε νύμφη νηῒς Ἀβαρβαρέη τέκ᾽ ἀμύμονι Βουκολίωνι. Βουκολίων δ᾽ ἦν υἱὸς ἀγαυοῦ Λαομέδοντος πρεσβύτατος γενεῇ, σκότιον δέ ἑ γείνατο μήτηρ· ποιμαίνων δ᾽ ἐπ᾽ ὄεσσι μίγη φιλότητι καὶ εὐνῇ, ἣ δ᾽ ὑποκυσαμένη διδυμάονε γείνατο παῖδε. καὶ μὲν τῶν ὑπέλυσε μένος καὶ φαίδιμα γυῖα Μηκιστηϊάδης καὶ ἀπ᾽ ὤμων τεύχε᾽ ἐσύλα. Ἀστύαλον δ᾽ ἄρ᾽ ἔπεφνε μενεπτόλεμος Πολυποίτης· Πιδύτην δ᾽ Ὀδυσεὺς Περκώσιον ἐξενάριξεν ἔγχεϊ χαλκείῳ, Τεῦκρος δ᾽ Ἀρετάονα δῖον. Ἀντίλοχος δ᾽ Ἄβληρον ἐνήρατο δουρὶ φαεινῷ Νεστορίδης, Ἔλατον δὲ ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· ναῖε δὲ Σατνιόεντος ἐϋῤῥείταο παρ᾽ ὄχθας Πήδασον αἰπεινήν. Φύλακον δ᾽ ἕλε Λήϊτος ἥρως φεύγοντ᾽· Εὐρύπυλος δὲ Μελάνθιον ἐξενάριξεν. Ἄδρηστον δ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος ζωὸν ἕλ᾽· ἵππω γάρ οἱ ἀτυζομένω πεδίοιο ὄζῳ ἔνι βλαφθέντε μυρικίνῳ ἀγκύλον ἅρμα ἄξαντ᾽ ἐν πρώτῳ ῥυμῷ αὐτὼ μὲν ἐβήτην πρὸς πόλιν, ᾗ περ οἱ ἄλλοι ἀτυζόμενοι φοβέοντο, αὐτὸς δ᾽ ἐκ δίφροιο παρὰ τροχὸν ἐξεκυλίσθη πρηνὴς ἐν κονίῃσιν ἐπὶ στόμα· πὰρ δέ οἱ ἔστη Ἀτρεΐδης Μενέλαος ἔχων δολιχόσκιον ἔγχος. Ἄδρηστος δ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα λαβὼν ἐλίσσετο γούνων· ζώγρει Ἀτρέος υἱέ, σὺ δ᾽ ἄξια δέξαι ἄποινα· πολλὰ δ᾽ ἐν ἀφνειοῦ πατρὸς κειμήλια κεῖται χαλκός τε χρυσός τε πολύκμητός τε σίδηρος, τῶν κέν τοι χαρίσαιτο πατὴρ ἀπερείσι᾽ ἄποινα εἴ κεν ἐμὲ ζωὸν πεπύθοιτ᾽ ἐπὶ νηυσὶν Ἀχαιῶν. Ὣς φάτο, τῷ δ᾽ ἄρα θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν ἔπειθε· καὶ δή μιν τάχ᾽ ἔμελλε θοὰς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν δώσειν ᾧ θεράποντι καταξέμεν· ἀλλ᾽ Ἀγαμέμνων ἀντίος ἦλθε θέων, καὶ ὁμοκλήσας ἔπος ηὔδα· ὦ πέπον ὦ Μενέλαε, τί ἢ δὲ σὺ κήδεαι οὕτως ἀνδρῶν; ἦ σοὶ ἄριστα πεποίηται κατὰ οἶκον πρὸς Τρώων; τῶν μή τις ὑπεκφύγοι αἰπὺν ὄλεθρον χεῖράς θ᾽ ἡμετέρας, μηδ᾽ ὅν τινα γαστέρι μήτηρ κοῦρον ἐόντα φέροι, μηδ᾽ ὃς φύγοι, ἀλλ᾽ ἅμα πάντες Ἰλίου ἐξαπολοίατ᾽ ἀκήδεστοι καὶ ἄφαντοι. Ὣς εἰπὼν ἔτρεψεν ἀδελφειοῦ φρένας ἥρως αἴσιμα παρειπών· ὃ δ᾽ ἀπὸ ἕθεν ὤσατο χειρὶ ἥρω᾽ Ἄδρηστον· τὸν δὲ κρείων Ἀγαμέμνων οὖτα κατὰ λαπάρην· ὃ δ᾽ ἀνετράπετ᾽, Ἀτρεΐδης δὲ λὰξ ἐν στήθεσι βὰς ἐξέσπασε μείλινον ἔγχος. Νέστωρ δ᾽ Ἀργείοισιν ἐκέκλετο μακρὸν ἀΰσας· ὦ φίλοι ἥρωες Δαναοὶ θεράποντες Ἄρηος μή τις νῦν ἐνάρων ἐπιβαλλόμενος μετόπισθε μιμνέτω ὥς κε πλεῖστα φέρων ἐπὶ νῆας ἵκηται, ἀλλ᾽ ἄνδρας κτείνωμεν· ἔπειτα δὲ καὶ τὰ ἕκηλοι νεκροὺς ἂμ πεδίον συλήσετε τεθνηῶτας. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸν ἑκάστου. ἔνθά κεν αὖτε Τρῶες ἀρηϊφίλων ὑπ᾽ Ἀχαιῶν Ἴλιον εἰσανέβησαν ἀναλκείῃσι δαμέντες, εἰ μὴ ἄρ᾽ Αἰνείᾳ τε καὶ Ἕκτορι εἶπε παραστὰς Πριαμίδης Ἕλενος οἰωνοπόλων ὄχ᾽ ἄριστος· Αἰνεία τε καὶ Ἕκτορ, ἐπεὶ πόνος ὔμμι μάλιστα Τρώων καὶ Λυκίων ἐγκέκλιται, οὕνεκ᾽ ἄριστοι πᾶσαν ἐπ᾽ ἰθύν ἐστε μάχεσθαί τε φρονέειν τε, στῆτ᾽ αὐτοῦ, καὶ λαὸν ἐρυκάκετε πρὸ πυλάων πάντῃ ἐποιχόμενοι πρὶν αὖτ᾽ ἐν χερσὶ γυναικῶν φεύγοντας πεσέειν, δηΐοισι δὲ χάρμα γενέσθαι. αὐτὰρ ἐπεί κε φάλαγγας ἐποτρύνητον ἁπάσας, ἡμεῖς μὲν Δαναοῖσι μαχησόμεθ᾽ αὖθι μένοντες, καὶ μάλα τειρόμενοί περ· ἀναγκαίη γὰρ ἐπείγει· Ἕκτορ ἀτὰρ σὺ πόλιν δὲ μετέρχεο, εἰπὲ δ᾽ ἔπειτα μητέρι σῇ καὶ ἐμῇ· ἣ δὲ ξυνάγουσα γεραιὰς νηὸν Ἀθηναίης γλαυκώπιδος ἐν πόλει ἄκρῃ οἴξασα κληῗδι θύρας ἱεροῖο δόμοιο πέπλον, ὅς οἱ δοκέει χαριέστατος ἠδὲ μέγιστος εἶναι ἐνὶ μεγάρῳ καί οἱ πολὺ φίλτατος αὐτῇ, θεῖναι Ἀθηναίης ἐπὶ γούνασιν ἠϋκόμοιο, καί οἱ ὑποσχέσθαι δυοκαίδεκα βοῦς ἐνὶ νηῷ ἤνις ἠκέστας ἱερευσέμεν, αἴ κ᾽ ἐλεήσῃ ἄστύ τε καὶ Τρώων ἀλόχους καὶ νήπια τέκνα, ὥς κεν Τυδέος υἱὸν ἀπόσχῃ Ἰλίου ἱρῆς ἄγριον αἰχμητὴν κρατερὸν μήστωρα φόβοιο, ὃν δὴ ἐγὼ κάρτιστον Ἀχαιῶν φημι γενέσθαι. οὐδ᾽ Ἀχιλῆά ποθ᾽ ὧδέ γ᾽ ἐδείδιμεν ὄρχαμον ἀνδρῶν, ὅν πέρ φασι θεᾶς ἐξέμμεναι· ἀλλ᾽ ὅδε λίην μαίνεται, οὐδέ τίς οἱ δύναται μένος ἰσοφαρίζειν. Ὣς ἔφαθ᾽, Ἕκτωρ δ᾽ οὔ τι κασιγνήτῳ ἀπίθησεν. αὐτίκα δ᾽ ἐξ ὀχέων σὺν τεύχεσιν ἆλτο χαμᾶζε, πάλλων δ᾽ ὀξέα δοῦρα κατὰ στρατὸν ᾤχετο πάντῃ ὀτρύνων μαχέσασθαι, ἔγειρε δὲ φύλοπιν αἰνήν. οἳ δ᾽ ἐλελίχθησαν καὶ ἐναντίοι ἔσταν Ἀχαιῶν· Ἀργεῖοι δ᾽ ὑπεχώρησαν, λῆξαν δὲ φόνοιο, φὰν δέ τιν᾽ ἀθανάτων ἐξ οὐρανοῦ ἀστερόεντος Τρωσὶν ἀλεξήσοντα κατελθέμεν, ὡς ἐλέλιχθεν. Ἕκτωρ δὲ Τρώεσσιν ἐκέκλετο μακρὸν ἀΰσας· Τρῶες ὑπέρθυμοι τηλεκλειτοί τ᾽ ἐπίκουροι ἀνέρες ἔστε φίλοι, μνήσασθε δὲ θούριδος ἀλκῆς, ὄφρ᾽ ἂν ἐγὼ βείω προτὶ Ἴλιον, ἠδὲ γέρουσιν εἴπω βουλευτῇσι καὶ ἡμετέρῃς ἀλόχοισι δαίμοσιν ἀρήσασθαι, ὑποσχέσθαι δ᾽ ἑκατόμβας. Ὣς ἄρα φωνήσας ἀπέβη κορυθαίολος Ἕκτωρ· ἀμφὶ δέ μιν σφυρὰ τύπτε καὶ αὐχένα δέρμα κελαινὸν ἄντυξ ἣ πυμάτη θέεν ἀσπίδος ὀμφαλοέσσης. Γλαῦκος δ᾽ Ἱππολόχοιο πάϊς καὶ Τυδέος υἱὸς ἐς μέσον ἀμφοτέρων συνίτην μεμαῶτε μάχεσθαι. οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντε, τὸν πρότερος προσέειπε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· τίς δὲ σύ ἐσσι φέριστε καταθνητῶν ἀνθρώπων; οὐ μὲν γάρ ποτ᾽ ὄπωπα μάχῃ ἔνι κυδιανείρῃ τὸ πρίν· ἀτὰρ μὲν νῦν γε πολὺ προβέβηκας ἁπάντων σῷ θάρσει, ὅ τ᾽ ἐμὸν δολιχόσκιον ἔγχος ἔμεινας· δυστήνων δέ τε παῖδες ἐμῷ μένει ἀντιόωσιν. εἰ δέ τις ἀθανάτων γε κατ᾽ οὐρανοῦ εἰλήλουθας, οὐκ ἂν ἔγωγε θεοῖσιν ἐπουρανίοισι μαχοίμην. οὐδὲ γὰρ οὐδὲ Δρύαντος υἱὸς κρατερὸς Λυκόοργος δὴν ἦν, ὅς ῥα θεοῖσιν ἐπουρανίοισιν ἔριζεν· ὅς ποτε μαινομένοιο Διωνύσοιο τιθήνας σεῦε κατ᾽ ἠγάθεον Νυσήϊον· αἳ δ᾽ ἅμα πᾶσαι θύσθλα χαμαὶ κατέχευαν ὑπ᾽ ἀνδροφόνοιο Λυκούργου θεινόμεναι βουπλῆγι· Διώνυσος δὲ φοβηθεὶς δύσεθ᾽ ἁλὸς κατὰ κῦμα, Θέτις δ᾽ ὑπεδέξατο κόλπῳ δειδιότα· κρατερὸς γὰρ ἔχε τρόμος ἀνδρὸς ὁμοκλῇ. τῷ μὲν ἔπειτ᾽ ὀδύσαντο θεοὶ ῥεῖα ζώοντες, καί μιν τυφλὸν ἔθηκε Κρόνου πάϊς· οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔτι δὴν ἦν, ἐπεὶ ἀθανάτοισιν ἀπήχθετο πᾶσι θεοῖσιν· οὐδ᾽ ἂν ἐγὼ μακάρεσσι θεοῖς ἐθέλοιμι μάχεσθαι. εἰ δέ τίς ἐσσι βροτῶν οἳ ἀρούρης καρπὸν ἔδουσιν, ἆσσον ἴθ᾽ ὥς κεν θᾶσσον ὀλέθρου πείραθ᾽ ἵκηαι. Τὸν δ᾽ αὖθ᾽ Ἱππολόχοιο προσηύδα φαίδιμος υἱός· Τυδεΐδη μεγάθυμε τί ἢ γενεὴν ἐρεείνεις; οἵη περ φύλλων γενεὴ τοίη δὲ καὶ ἀνδρῶν. φύλλα τὰ μέν τ᾽ ἄνεμος χαμάδις χέει, ἄλλα δέ θ᾽ ὕλη τηλεθόωσα φύει, ἔαρος δ᾽ ἐπιγίγνεται ὥρη· ὣς ἀνδρῶν γενεὴ ἣ μὲν φύει ἣ δ᾽ ἀπολήγει. εἰ δ᾽ ἐθέλεις καὶ ταῦτα δαήμεναι ὄφρ᾽ ἐῢ εἰδῇς ἡμετέρην γενεήν, πολλοὶ δέ μιν ἄνδρες ἴσασιν· ἔστι πόλις Ἐφύρη μυχῷ Ἄργεος ἱπποβότοιο, ἔνθα δὲ Σίσυφος ἔσκεν, ὃ κέρδιστος γένετ᾽ ἀνδρῶν, Σίσυφος Αἰολίδης· ὃ δ᾽ ἄρα Γλαῦκον τέκεθ᾽ υἱόν, αὐτὰρ Γλαῦκος τίκτεν ἀμύμονα Βελλεροφόντην· τῷ δὲ θεοὶ κάλλός τε καὶ ἠνορέην ἐρατεινὴν ὤπασαν· αὐτάρ οἱ Προῖτος κακὰ μήσατο θυμῷ, ὅς ῥ᾽ ἐκ δήμου ἔλασσεν, ἐπεὶ πολὺ φέρτερος ἦεν, Ἀργείων· Ζεὺς γάρ οἱ ὑπὸ σκήπτρῳ ἐδάμασσε. τῷ δὲ γυνὴ Προίτου ἐπεμήνατο δῖ᾽ Ἄντεια κρυπταδίῃ φιλότητι μιγήμεναι· ἀλλὰ τὸν οὔ τι πεῖθ᾽ ἀγαθὰ φρονέοντα δαΐφρονα Βελλεροφόντην. ἣ δὲ ψευσαμένη Προῖτον βασιλῆα προσηύδα· τεθναίης ὦ Προῖτ᾽, ἢ κάκτανε Βελλεροφόντην, ὅς μ᾽ ἔθελεν φιλότητι μιγήμεναι οὐκ ἐθελούσῃ. ὣς φάτο, τὸν δὲ ἄνακτα χόλος λάβεν οἷον ἄκουσε· κτεῖναι μέν ῥ᾽ ἀλέεινε, σεβάσσατο γὰρ τό γε θυμῷ, πέμπε δέ μιν Λυκίην δέ, πόρεν δ᾽ ὅ γε σήματα λυγρὰ γράψας ἐν πίνακι πτυκτῷ θυμοφθόρα πολλά, δεῖξαι δ᾽ ἠνώγειν ᾧ πενθερῷ ὄφρ᾽ ἀπόλοιτο. αὐτὰρ ὁ βῆ Λυκίην δὲ θεῶν ὑπ᾽ ἀμύμονι πομπῇ. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ Λυκίην ἷξε Ξάνθόν τε ῥέοντα, προφρονέως μιν τῖεν ἄναξ Λυκίης εὐρείης· ἐννῆμαρ ξείνισσε καὶ ἐννέα βοῦς ἱέρευσεν. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ δεκάτη ἐφάνη ῥοδοδάκτυλος Ἠὼς καὶ τότε μιν ἐρέεινε καὶ ᾔτεε σῆμα ἰδέσθαι ὅττί ῥά οἱ γαμβροῖο πάρα Προίτοιο φέροιτο. αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ σῆμα κακὸν παρεδέξατο γαμβροῦ, πρῶτον μέν ῥα Χίμαιραν ἀμαιμακέτην ἐκέλευσε πεφνέμεν· ἣ δ᾽ ἄρ᾽ ἔην θεῖον γένος οὐδ᾽ ἀνθρώπων, πρόσθε λέων, ὄπιθεν δὲ δράκων, μέσση δὲ χίμαιρα, δεινὸν ἀποπνείουσα πυρὸς μένος αἰθομένοιο, καὶ τὴν μὲν κατέπεφνε θεῶν τεράεσσι πιθήσας. δεύτερον αὖ Σολύμοισι μαχέσσατο κυδαλίμοισι· καρτίστην δὴ τήν γε μάχην φάτο δύμεναι ἀνδρῶν. τὸ τρίτον αὖ κατέπεφνεν Ἀμαζόνας ἀντιανείρας. τῷ δ᾽ ἄρ᾽ ἀνερχομένῳ πυκινὸν δόλον ἄλλον ὕφαινε· κρίνας ἐκ Λυκίης εὐρείης φῶτας ἀρίστους εἷσε λόχον· τοὶ δ᾽ οὔ τι πάλιν οἶκον δὲ νέοντο· πάντας γὰρ κατέπεφνεν ἀμύμων Βελλεροφόντης. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ γίγνωσκε θεοῦ γόνον ἠῢν ἐόντα αὐτοῦ μιν κατέρυκε, δίδου δ᾽ ὅ γε θυγατέρα ἥν, δῶκε δέ οἱ τιμῆς βασιληΐδος ἥμισυ πάσης· καὶ μέν οἱ Λύκιοι τέμενος τάμον ἔξοχον ἄλλων καλὸν φυταλιῆς καὶ ἀρούρης, ὄφρα νέμοιτο. ἣ δ᾽ ἔτεκε τρία τέκνα δαΐφρονι Βελλεροφόντῃ Ἴσανδρόν τε καὶ Ἱππόλοχον καὶ Λαοδάμειαν. Λαοδαμείῃ μὲν παρελέξατο μητίετα Ζεύς, ἣ δ᾽ ἔτεκ᾽ ἀντίθεον Σαρπηδόνα χαλκοκορυστήν. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ καὶ κεῖνος ἀπήχθετο πᾶσι θεοῖσιν, ἤτοι ὃ κὰπ πεδίον τὸ Ἀλήϊον οἶος ἀλᾶτο ὃν θυμὸν κατέδων, πάτον ἀνθρώπων ἀλεείνων· Ἴσανδρον δέ οἱ υἱὸν Ἄρης ἆτος πολέμοιο μαρνάμενον Σολύμοισι κατέκτανε κυδαλίμοισι· τὴν δὲ χολωσαμένη χρυσήνιος Ἄρτεμις ἔκτα. Ἱππόλοχος δέ μ᾽ ἔτικτε, καὶ ἐκ τοῦ φημι γενέσθαι· πέμπε δέ μ᾽ ἐς Τροίην, καί μοι μάλα πόλλ᾽ ἐπέτελλεν αἰὲν ἀριστεύειν καὶ ὑπείροχον ἔμμεναι ἄλλων, μηδὲ γένος πατέρων αἰσχυνέμεν, οἳ μέγ᾽ ἄριστοι ἔν τ᾽ Ἐφύρῃ ἐγένοντο καὶ ἐν Λυκίῃ εὐρείῃ. ταύτης τοι γενεῆς τε καὶ αἵματος εὔχομαι εἶναι. Ὣς φάτο, γήθησεν δὲ βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· ἔγχος μὲν κατέπηξεν ἐπὶ χθονὶ πουλυβοτείρῃ, αὐτὰρ ὃ μειλιχίοισι προσηύδα ποιμένα λαῶν· ἦ ῥά νύ μοι ξεῖνος πατρώϊός ἐσσι παλαιός· Οἰνεὺς γάρ ποτε δῖος ἀμύμονα Βελλεροφόντην ξείνισ᾽ ἐνὶ μεγάροισιν ἐείκοσιν ἤματ᾽ ἐρύξας· οἳ δὲ καὶ ἀλλήλοισι πόρον ξεινήϊα καλά· Οἰνεὺς μὲν ζωστῆρα δίδου φοίνικι φαεινόν, Βελλεροφόντης δὲ χρύσεον δέπας ἀμφικύπελλον καί μιν ἐγὼ κατέλειπον ἰὼν ἐν δώμασ᾽ ἐμοῖσι. Τυδέα δ᾽ οὐ μέμνημαι, ἐπεί μ᾽ ἔτι τυτθὸν ἐόντα κάλλιφ᾽, ὅτ᾽ ἐν Θήβῃσιν ἀπώλετο λαὸς Ἀχαιῶν. τὼ νῦν σοὶ μὲν ἐγὼ ξεῖνος φίλος Ἄργεϊ μέσσῳ εἰμί, σὺ δ᾽ ἐν Λυκίῃ ὅτε κεν τῶν δῆμον ἵκωμαι. ἔγχεα δ᾽ ἀλλήλων ἀλεώμεθα καὶ δι᾽ ὁμίλου· πολλοὶ μὲν γὰρ ἐμοὶ Τρῶες κλειτοί τ᾽ ἐπίκουροι κτείνειν ὅν κε θεός γε πόρῃ καὶ ποσσὶ κιχείω, πολλοὶ δ᾽ αὖ σοὶ Ἀχαιοὶ ἐναιρέμεν ὅν κε δύνηαι. τεύχεα δ᾽ ἀλλήλοις ἐπαμείψομεν, ὄφρα καὶ οἷδε γνῶσιν ὅτι ξεῖνοι πατρώϊοι εὐχόμεθ᾽ εἶναι. Ὣς ἄρα φωνήσαντε καθ᾽ ἵππων ἀΐξαντε χεῖράς τ᾽ ἀλλήλων λαβέτην καὶ πιστώσαντο· ἔνθ᾽ αὖτε Γλαύκῳ Κρονίδης φρένας ἐξέλετο Ζεύς, ὃς πρὸς Τυδεΐδην Διομήδεα τεύχε᾽ ἄμειβε χρύσεα χαλκείων, ἑκατόμβοι᾽ ἐννεαβοίων. Ἕκτωρ δ᾽ ὡς Σκαιάς τε πύλας καὶ φηγὸν ἵκανεν, ἀμφ᾽ ἄρα μιν Τρώων ἄλοχοι θέον ἠδὲ θύγατρες εἰρόμεναι παῖδάς τε κασιγνήτους τε ἔτας τε καὶ πόσιας· ὃ δ᾽ ἔπειτα θεοῖς εὔχεσθαι ἀνώγει πάσας ἑξείης· πολλῇσι δὲ κήδε᾽ ἐφῆπτο. Ἀλλ᾽ ὅτε δὴ Πριάμοιο δόμον περικαλλέ᾽ ἵκανε ξεστῇς αἰθούσῃσι τετυγμένον· αὐτὰρ ἐν αὐτῷ πεντήκοντ᾽ ἔνεσαν θάλαμοι ξεστοῖο λίθοιο πλησίον ἀλλήλων δεδμημένοι, ἔνθα δὲ παῖδες κοιμῶντο Πριάμοιο παρὰ μνηστῇς ἀλόχοισι, κουράων δ᾽ ἑτέρωθεν ἐναντίοι ἔνδοθεν αὐλῆς δώδεκ᾽ ἔσαν τέγεοι θάλαμοι ξεστοῖο λίθοιο πλησίον ἀλλήλων δεδμημένοι, ἔνθα δὲ γαμβροὶ κοιμῶντο Πριάμοιο παρ᾽ αἰδοίῃς ἀλόχοισιν· ἔνθά οἱ ἠπιόδωρος ἐναντίη ἤλυθε μήτηρ Λαοδίκην ἐσάγουσα θυγατρῶν εἶδος ἀρίστην· ἔν τ᾽ ἄρα οἱ φῦ χειρὶ ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· τέκνον τίπτε λιπὼν πόλεμον θρασὺν εἰλήλουθας; ἦ μάλα δὴ τείρουσι δυσώνυμοι υἷες Ἀχαιῶν μαρνάμενοι περὶ ἄστυ· σὲ δ᾽ ἐνθάδε θυμὸς ἀνῆκεν ἐλθόντ᾽ ἐξ ἄκρης πόλιος Διὶ χεῖρας ἀνασχεῖν. ἀλλὰ μέν᾽ ὄφρά κέ τοι μελιηδέα οἶνον ἐνείκω, ὡς σπείσῃς Διὶ πατρὶ καὶ ἄλλοις ἀθανάτοισι πρῶτον, ἔπειτα δὲ καὐτὸς ὀνήσεαι αἴ κε πίῃσθα. ἀνδρὶ δὲ κεκμηῶτι μένος μέγα οἶνος ἀέξει, ὡς τύνη κέκμηκας ἀμύνων σοῖσιν ἔτῃσι. Τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ· μή μοι οἶνον ἄειρε μελίφρονα πότνια μῆτερ, μή μ᾽ ἀπογυιώσῃς μένεος, ἀλκῆς τε λάθωμαι· χερσὶ δ᾽ ἀνίπτοισιν Διὶ λείβειν αἴθοπα οἶνον ἅζομαι· οὐδέ πῃ ἔστι κελαινεφέϊ Κρονίωνι αἵματι καὶ λύθρῳ πεπαλαγμένον εὐχετάασθαι. ἀλλὰ σὺ μὲν πρὸς νηὸν Ἀθηναίης ἀγελείης ἔρχεο σὺν θυέεσσιν ἀολλίσσασα γεραιάς· πέπλον δ᾽, ὅς τίς τοι χαριέστατος ἠδὲ μέγιστος ἔστιν ἐνὶ μεγάρῳ καί τοι πολὺ φίλτατος αὐτῇ, τὸν θὲς Ἀθηναίης ἐπὶ γούνασιν ἠϋκόμοιο, καί οἱ ὑποσχέσθαι δυοκαίδεκα βοῦς ἐνὶ νηῷ ἤνις ἠκέστας ἱερευσέμεν, αἴ κ᾽ ἐλεήσῃ ἄστύ τε καὶ Τρώων ἀλόχους καὶ νήπια τέκνα, αἴ κεν Τυδέος υἱὸν ἀπόσχῃ Ἰλίου ἱρῆς ἄγριον αἰχμητὴν κρατερὸν μήστωρα φόβοιο. ἀλλὰ σὺ μὲν πρὸς νηὸν Ἀθηναίης ἀγελείης ἔρχευ, ἐγὼ δὲ Πάριν μετελεύσομαι ὄφρα καλέσσω αἴ κ᾽ ἐθέλῃσ᾽ εἰπόντος ἀκουέμεν· ὥς κέ οἱ αὖθι γαῖα χάνοι· μέγα γάρ μιν Ὀλύμπιος ἔτρεφε πῆμα Τρωσί τε καὶ Πριάμῳ μεγαλήτορι τοῖό τε παισίν. εἰ κεῖνόν γε ἴδοιμι κατελθόντ᾽ Ἄϊδος εἴσω φαίην κε φρέν᾽ ἀτέρπου ὀϊζύος ἐκλελαθέσθαι. Ὣς ἔφαθ᾽, ἣ δὲ μολοῦσα ποτὶ μέγαρ᾽ ἀμφιπόλοισι κέκλετο· ταὶ δ᾽ ἄρ᾽ ἀόλλισσαν κατὰ ἄστυ γεραιάς. αὐτὴ δ᾽ ἐς θάλαμον κατεβήσετο κηώεντα, ἔνθ᾽ ἔσάν οἱ πέπλοι παμποίκιλα ἔργα γυναικῶν Σιδονίων, τὰς αὐτὸς Ἀλέξανδρος θεοειδὴς ἤγαγε Σιδονίηθεν ἐπιπλὼς εὐρέα πόντον, τὴν ὁδὸν ἣν Ἑλένην περ ἀνήγαγεν εὐπατέρειαν· τῶν ἕν᾽ ἀειραμένη Ἑκάβη φέρε δῶρον Ἀθήνῃ, ὃς κάλλιστος ἔην ποικίλμασιν ἠδὲ μέγιστος, ἀστὴρ δ᾽ ὣς ἀπέλαμπεν· ἔκειτο δὲ νείατος ἄλλων. βῆ δ᾽ ἰέναι, πολλαὶ δὲ μετεσσεύοντο γεραιαί. Αἳ δ᾽ ὅτε νηὸν ἵκανον Ἀθήνης ἐν πόλει ἄκρῃ, τῇσι θύρας ὤϊξε Θεανὼ καλλιπάρῃος Κισσηῒς ἄλοχος Ἀντήνορος ἱπποδάμοιο· τὴν γὰρ Τρῶες ἔθηκαν Ἀθηναίης ἱέρειαν. αἳ δ᾽ ὀλολυγῇ πᾶσαι Ἀθήνῃ χεῖρας ἀνέσχον· ἣ δ᾽ ἄρα πέπλον ἑλοῦσα Θεανὼ καλλιπάρῃος θῆκεν Ἀθηναίης ἐπὶ γούνασιν ἠϋκόμοιο, εὐχομένη δ᾽ ἠρᾶτο Διὸς κούρῃ μεγάλοιο· πότνι᾽ Ἀθηναίη ἐρυσίπτολι δῖα θεάων ἆξον δὴ ἔγχος Διομήδεος, ἠδὲ καὶ αὐτὸν πρηνέα δὸς πεσέειν Σκαιῶν προπάροιθε πυλάων, ὄφρά τοι αὐτίκα νῦν δυοκαίδεκα βοῦς ἐνὶ νηῷ ἤνις ἠκέστας ἱερεύσομεν, αἴ κ᾽ ἐλεήσῃς ἄστύ τε καὶ Τρώων ἀλόχους καὶ νήπια τέκνα. Ὣς ἔφατ᾽ εὐχομένη, ἀνένευε δὲ Παλλὰς Ἀθήνη. ὣς αἳ μέν ῥ᾽ εὔχοντο Διὸς κούρῃ μεγάλοιο, Ἕκτωρ δὲ πρὸς δώματ᾽ Ἀλεξάνδροιο βεβήκει καλά, τά ῥ᾽ αὐτὸς ἔτευξε σὺν ἀνδράσιν οἳ τότ᾽ ἄριστοι ἦσαν ἐνὶ Τροίῃ ἐριβώλακι τέκτονες ἄνδρες, οἵ οἱ ἐποίησαν θάλαμον καὶ δῶμα καὶ αὐλὴν ἐγγύθι τε Πριάμοιο καὶ Ἕκτορος ἐν πόλει ἄκρῃ. ἔνθ᾽ Ἕκτωρ εἰσῆλθε Διῒ φίλος, ἐν δ᾽ ἄρα χειρὶ ἔγχος ἔχ᾽ ἑνδεκάπηχυ· πάροιθε δὲ λάμπετο δουρὸς αἰχμὴ χαλκείη, περὶ δὲ χρύσεος θέε πόρκης. τὸν δ᾽ εὗρ᾽ ἐν θαλάμῳ περικαλλέα τεύχε᾽ ἕποντα ἀσπίδα καὶ θώρηκα, καὶ ἀγκύλα τόξ᾽ ἁφόωντα· Ἀργείη δ᾽ Ἑλένη μετ᾽ ἄρα δμῳῇσι γυναιξὶν ἧστο καὶ ἀμφιπόλοισι περικλυτὰ ἔργα κέλευε. τὸν δ᾽ Ἕκτωρ νείκεσσεν ἰδὼν αἰσχροῖς ἐπέεσσι· δαιμόνι᾽ οὐ μὲν καλὰ χόλον τόνδ᾽ ἔνθεο θυμῷ, λαοὶ μὲν φθινύθουσι περὶ πτόλιν αἰπύ τε τεῖχος μαρνάμενοι· σέο δ᾽ εἵνεκ᾽ ἀϋτή τε πτόλεμός τε ἄστυ τόδ᾽ ἀμφιδέδηε· σὺ δ᾽ ἂν μαχέσαιο καὶ ἄλλῳ, ὅν τινά που μεθιέντα ἴδοις στυγεροῦ πολέμοιο. ἀλλ᾽ ἄνα μὴ τάχα ἄστυ πυρὸς δηΐοιο θέρηται. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν Ἀλέξανδρος θεοειδής· Ἕκτορ ἐπεί με κατ᾽ αἶσαν ἐνείκεσας οὐδ᾽ ὑπὲρ αἶσαν, τοὔνεκά τοι ἐρέω· σὺ δὲ σύνθεο καί μευ ἄκουσον· οὔ τοι ἐγὼ Τρώων τόσσον χόλῳ οὐδὲ νεμέσσι ἥμην ἐν θαλάμῳ, ἔθελον δ᾽ ἄχεϊ προτραπέσθαι. νῦν δέ με παρειποῦσ᾽ ἄλοχος μαλακοῖς ἐπέεσσιν ὅρμησ᾽ ἐς πόλεμον· δοκέει δέ μοι ὧδε καὶ αὐτῷ λώϊον ἔσσεσθαι· νίκη δ᾽ ἐπαμείβεται ἄνδρας. ἀλλ᾽ ἄγε νῦν ἐπίμεινον, Ἀρήϊα τεύχεα δύω· ἢ ἴθ᾽, ἐγὼ δὲ μέτειμι· κιχήσεσθαι δέ σ᾽ ὀΐω. Ὣς φάτο, τὸν δ᾽ οὔ τι προσέφη κορυθαίολος Ἕκτωρ· τὸν δ᾽ Ἑλένη μύθοισι προσηύδα μειλιχίοισι· δᾶερ ἐμεῖο κυνὸς κακομηχάνου ὀκρυοέσσης, ὥς μ᾽ ὄφελ᾽ ἤματι τῷ ὅτε με πρῶτον τέκε μήτηρ οἴχεσθαι προφέρουσα κακὴ ἀνέμοιο θύελλα εἰς ὄρος ἢ εἰς κῦμα πολυφλοίσβοιο θαλάσσης, ἔνθά με κῦμ᾽ ἀπόερσε πάρος τάδε ἔργα γενέσθαι. αὐτὰρ ἐπεὶ τάδε γ᾽ ὧδε θεοὶ κακὰ τεκμήραντο, ἀνδρὸς ἔπειτ᾽ ὤφελλον ἀμείνονος εἶναι ἄκοιτις, ὃς ᾔδη νέμεσίν τε καὶ αἴσχεα πόλλ᾽ ἀνθρώπων. τούτῳ δ᾽ οὔτ᾽ ἂρ νῦν φρένες ἔμπεδοι οὔτ᾽ ἄρ᾽ ὀπίσσω ἔσσονται· τὼ καί μιν ἐπαυρήσεσθαι ὀΐω. ἀλλ᾽ ἄγε νῦν εἴσελθε καὶ ἕζεο τῷδ᾽ ἐπὶ δίφρῳ δᾶερ, ἐπεί σε μάλιστα πόνος φρένας ἀμφιβέβηκεν εἵνεκ᾽ ἐμεῖο κυνὸς καὶ Ἀλεξάνδρου ἕνεκ᾽ ἄτης, οἷσιν ἐπὶ Ζεὺς θῆκε κακὸν μόρον, ὡς καὶ ὀπίσσω ἀνθρώποισι πελώμεθ᾽ ἀοίδιμοι ἐσσομένοισι. Τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ μή με κάθιζ᾽ Ἑλένη φιλέουσά περ· οὐδέ με πείσεις· ἤδη γάρ μοι θυμὸς ἐπέσσυται ὄφρ᾽ ἐπαμύνω Τρώεσσ᾽, οἳ μέγ᾽ ἐμεῖο ποθὴν ἀπεόντος ἔχουσιν. ἀλλὰ σύ γ᾽ ὄρνυθι τοῦτον, ἐπειγέσθω δὲ καὶ αὐτός, ὥς κεν ἔμ᾽ ἔντοσθεν πόλιος καταμάρψῃ ἐόντα. καὶ γὰρ ἐγὼν οἶκον δὲ ἐλεύσομαι ὄφρα ἴδωμαι οἰκῆας ἄλοχόν τε φίλην καὶ νήπιον υἱόν. οὐ γὰρ οἶδ᾽ εἰ ἔτι σφιν ὑπότροπος ἵξομαι αὖτις, ἦ ἤδη μ᾽ ὑπὸ χερσὶ θεοὶ δαμόωσιν Ἀχαιῶν. Ὣς ἄρα φωνήσας ἀπέβη κορυθαίολος Ἕκτωρ· αἶψα δ᾽ ἔπειθ᾽ ἵκανε δόμους εὖ ναιετάοντας, οὐδ᾽ εὗρ᾽ Ἀνδρομάχην λευκώλενον ἐν μεγάροισιν, ἀλλ᾽ ἥ γε ξὺν παιδὶ καὶ ἀμφιπόλῳ ἐϋπέπλῳ πύργῳ ἐφεστήκει γοόωσά τε μυρομένη τε. Ἕκτωρ δ᾽ ὡς οὐκ ἔνδον ἀμύμονα τέτμεν ἄκοιτιν ἔστη ἐπ᾽ οὐδὸν ἰών, μετὰ δὲ δμῳῇσιν ἔειπεν· εἰ δ᾽ ἄγε μοι δμῳαὶ νημερτέα μυθήσασθε· πῇ ἔβη Ἀνδρομάχη λευκώλενος ἐκ μεγάροιο; ἠέ πῃ ἐς γαλόων ἢ εἰνατέρων ἐϋπέπλων ἢ ἐς Ἀθηναίης ἐξοίχεται, ἔνθά περ ἄλλαι Τρῳαὶ ἐϋπλόκαμοι δεινὴν θεὸν ἱλάσκονται; Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ ὀτρηρὴ ταμίη πρὸς μῦθον ἔειπεν· Ἕκτορ ἐπεὶ μάλ᾽ ἄνωγας ἀληθέα μυθήσασθαι, οὔτέ πῃ ἐς γαλόων οὔτ᾽ εἰνατέρων ἐϋπέπλων οὔτ᾽ ἐς Ἀθηναίης ἐξοίχεται, ἔνθά περ ἄλλαι Τρῳαὶ ἐϋπλόκαμοι δεινὴν θεὸν ἱλάσκονται, ἀλλ᾽ ἐπὶ πύργον ἔβη μέγαν Ἰλίου, οὕνεκ᾽ ἄκουσε τείρεσθαι Τρῶας, μέγα δὲ κράτος εἶναι Ἀχαιῶν. ἣ μὲν δὴ πρὸς τεῖχος ἐπειγομένη ἀφικάνει μαινομένῃ ἐϊκυῖα· φέρει δ᾽ ἅμα παῖδα τιθήνη. Ἦ ῥα γυνὴ ταμίη, ὃ δ᾽ ἀπέσσυτο δώματος Ἕκτωρ τὴν αὐτὴν ὁδὸν αὖτις ἐϋκτιμένας κατ᾽ ἀγυιάς. εὖτε πύλας ἵκανε διερχόμενος μέγα ἄστυ Σκαιάς, τῇ ἄρ᾽ ἔμελλε διεξίμεναι πεδίον δέ, ἔνθ᾽ ἄλοχος πολύδωρος ἐναντίη ἦλθε θέουσα Ἀνδρομάχη θυγάτηρ μεγαλήτορος Ἠετίωνος Ἠετίων ὃς ἔναιεν ὑπὸ Πλάκῳ ὑληέσσῃ Θήβῃ Ὑποπλακίῃ Κιλίκεσσ᾽ ἄνδρεσσιν ἀνάσσων· τοῦ περ δὴ θυγάτηρ ἔχεθ᾽ Ἕκτορι χαλκοκορυστῇ. ἥ οἱ ἔπειτ᾽ ἤντησ᾽, ἅμα δ᾽ ἀμφίπολος κίεν αὐτῇ παῖδ᾽ ἐπὶ κόλπῳ ἔχουσ᾽ ἀταλάφρονα νήπιον αὔτως Ἑκτορίδην ἀγαπητὸν ἀλίγκιον ἀστέρι καλῷ, τόν ῥ᾽ Ἕκτωρ καλέεσκε Σκαμάνδριον, αὐτὰρ οἱ ἄλλοι Ἀστυάνακτ᾽· οἶος γὰρ ἐρύετο Ἴλιον Ἕκτωρ. ἤτοι ὃ μὲν μείδησεν ἰδὼν ἐς παῖδα σιωπῇ· Ἀνδρομάχη δέ οἱ ἄγχι παρίστατο δάκρυ χέουσα, ἔν τ᾽ ἄρα οἱ φῦ χειρὶ ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· δαιμόνιε φθίσει σε τὸ σὸν μένος, οὐδ᾽ ἐλεαίρεις παῖδά τε νηπίαχον καὶ ἔμ᾽ ἄμμορον, ἣ τάχα χήρη σεῦ ἔσομαι· τάχα γάρ σε κατακτανέουσιν Ἀχαιοὶ πάντες ἐφορμηθέντες· ἐμοὶ δέ κε κέρδιον εἴη σεῦ ἀφαμαρτούσῃ χθόνα δύμεναι· οὐ γὰρ ἔτ᾽ ἄλλη ἔσται θαλπωρὴ ἐπεὶ ἂν σύ γε πότμον ἐπίσπῃς ἀλλ᾽ ἄχε᾽· οὐδέ μοι ἔστι πατὴρ καὶ πότνια μήτηρ. ἤτοι γὰρ πατέρ᾽ ἁμὸν ἀπέκτανε δῖος Ἀχιλλεύς, ἐκ δὲ πόλιν πέρσεν Κιλίκων εὖ ναιετάουσαν Θήβην ὑψίπυλον· κατὰ δ᾽ ἔκτανεν Ἠετίωνα, οὐδέ μιν ἐξενάριξε, σεβάσσατο γὰρ τό γε θυμῷ, ἀλλ᾽ ἄρα μιν κατέκηε σὺν ἔντεσι δαιδαλέοισιν ἠδ᾽ ἐπὶ σῆμ᾽ ἔχεεν· περὶ δὲ πτελέας ἐφύτευσαν νύμφαι ὀρεστιάδες κοῦραι Διὸς αἰγιόχοιο. οἳ δέ μοι ἑπτὰ κασίγνητοι ἔσαν ἐν μεγάροισιν οἳ μὲν πάντες ἰῷ κίον ἤματι Ἄϊδος εἴσω· πάντας γὰρ κατέπεφνε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεὺς βουσὶν ἐπ᾽ εἰλιπόδεσσι καὶ ἀργεννῇς ὀΐεσσι. μητέρα δ᾽, ἣ βασίλευεν ὑπὸ Πλάκῳ ὑληέσσῃ, τὴν ἐπεὶ ἂρ δεῦρ᾽ ἤγαγ᾽ ἅμ᾽ ἄλλοισι κτεάτεσσιν, ἂψ ὅ γε τὴν ἀπέλυσε λαβὼν ἀπερείσι᾽ ἄποινα, πατρὸς δ᾽ ἐν μεγάροισι βάλ᾽ Ἄρτεμις ἰοχέαιρα. Ἕκτορ ἀτὰρ σύ μοί ἐσσι πατὴρ καὶ πότνια μήτηρ ἠδὲ κασίγνητος, σὺ δέ μοι θαλερὸς παρακοίτης· ἀλλ᾽ ἄγε νῦν ἐλέαιρε καὶ αὐτοῦ μίμν᾽ ἐπὶ πύργῳ, μὴ παῖδ᾽ ὀρφανικὸν θήῃς χήρην τε γυναῖκα· λαὸν δὲ στῆσον παρ᾽ ἐρινεόν, ἔνθα μάλιστα ἀμβατός ἐστι πόλις καὶ ἐπίδρομον ἔπλετο τεῖχος. τρὶς γὰρ τῇ γ᾽ ἐλθόντες ἐπειρήσανθ᾽ οἱ ἄριστοι ἀμφ᾽ Αἴαντε δύω καὶ ἀγακλυτὸν Ἰδομενῆα ἠδ᾽ ἀμφ᾽ Ἀτρεΐδας καὶ Τυδέος ἄλκιμον υἱόν· ἤ πού τίς σφιν ἔνισπε θεοπροπίων ἐῢ εἰδώς, ἤ νυ καὶ αὐτῶν θυμὸς ἐποτρύνει καὶ ἀνώγει. Τὴν δ᾽ αὖτε προσέειπε μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ· ἦ καὶ ἐμοὶ τάδε πάντα μέλει γύναι· ἀλλὰ μάλ᾽ αἰνῶς αἰδέομαι Τρῶας καὶ Τρῳάδας ἑλκεσιπέπλους, αἴ κε κακὸς ὣς νόσφιν ἀλυσκάζω πολέμοιο· οὐδέ με θυμὸς ἄνωγεν, ἐπεὶ μάθον ἔμμεναι ἐσθλὸς αἰεὶ καὶ πρώτοισι μετὰ Τρώεσσι μάχεσθαι ἀρνύμενος πατρός τε μέγα κλέος ἠδ᾽ ἐμὸν αὐτοῦ. εὖ γὰρ ἐγὼ τόδε οἶδα κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμόν· ἔσσεται ἦμαρ ὅτ᾽ ἄν ποτ᾽ ὀλώλῃ Ἴλιος ἱρὴ καὶ Πρίαμος καὶ λαὸς ἐϋμμελίω Πριάμοιο. ἀλλ᾽ οὔ μοι Τρώων τόσσον μέλει ἄλγος ὀπίσσω, οὔτ᾽ αὐτῆς Ἑκάβης οὔτε Πριάμοιο ἄνακτος οὔτε κασιγνήτων, οἵ κεν πολέες τε καὶ ἐσθλοὶ ἐν κονίῃσι πέσοιεν ὑπ᾽ ἀνδράσι δυσμενέεσσιν, ὅσσον σεῦ, ὅτε κέν τις Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων δακρυόεσσαν ἄγηται ἐλεύθερον ἦμαρ ἀπούρας· καί κεν ἐν Ἄργει ἐοῦσα πρὸς ἄλλης ἱστὸν ὑφαίνοις, καί κεν ὕδωρ φορέοις Μεσσηΐδος ἢ Ὑπερείης πόλλ᾽ ἀεκαζομένη, κρατερὴ δ᾽ ἐπικείσετ᾽ ἀνάγκη· καί ποτέ τις εἴπῃσιν ἰδὼν κατὰ δάκρυ χέουσαν· Ἕκτορος ἧδε γυνὴ ὃς ἀριστεύεσκε μάχεσθαι Τρώων ἱπποδάμων ὅτε Ἴλιον ἀμφεμάχοντο. ὥς ποτέ τις ἐρέει· σοὶ δ᾽ αὖ νέον ἔσσεται ἄλγος χήτεϊ τοιοῦδ᾽ ἀνδρὸς ἀμύνειν δούλιον ἦμαρ. ἀλλά με τεθνηῶτα χυτὴ κατὰ γαῖα καλύπτοι πρίν γέ τι σῆς τε βοῆς σοῦ θ᾽ ἑλκηθμοῖο πυθέσθαι. Ὣς εἰπὼν οὗ παιδὸς ὀρέξατο φαίδιμος Ἕκτωρ· ἂψ δ᾽ ὃ πάϊς πρὸς κόλπον ἐϋζώνοιο τιθήνης ἐκλίνθη ἰάχων πατρὸς φίλου ὄψιν ἀτυχθεὶς ταρβήσας χαλκόν τε ἰδὲ λόφον ἱππιοχαίτην, δεινὸν ἀπ᾽ ἀκροτάτης κόρυθος νεύοντα νοήσας. ἐκ δ᾽ ἐγέλασσε πατήρ τε φίλος καὶ πότνια μήτηρ· αὐτίκ᾽ ἀπὸ κρατὸς κόρυθ᾽ εἵλετο φαίδιμος Ἕκτωρ, καὶ τὴν μὲν κατέθηκεν ἐπὶ χθονὶ παμφανόωσαν· αὐτὰρ ὅ γ᾽ ὃν φίλον υἱὸν ἐπεὶ κύσε πῆλέ τε χερσὶν εἶπε δ᾽ ἐπευξάμενος Διί τ᾽ ἄλλοισίν τε θεοῖσι· Ζεῦ ἄλλοι τε θεοὶ δότε δὴ καὶ τόνδε γενέσθαι παῖδ᾽ ἐμὸν ὡς καὶ ἐγώ περ ἀριπρεπέα Τρώεσσιν, ὧδε βίην τ᾽ ἀγαθόν, καὶ Ἰλίου ἶφι ἀνάσσειν· καί ποτέ τις εἴποι πατρός γ᾽ ὅδε πολλὸν ἀμείνων ἐκ πολέμου ἀνιόντα· φέροι δ᾽ ἔναρα βροτόεντα κτείνας δήϊον ἄνδρα, χαρείη δὲ φρένα μήτηρ. Ὣς εἰπὼν ἀλόχοιο φίλης ἐν χερσὶν ἔθηκε παῖδ᾽ ἑόν· ἣ δ᾽ ἄρα μιν κηώδεϊ δέξατο κόλπῳ δακρυόεν γελάσασα· πόσις δ᾽ ἐλέησε νοήσας, χειρί τέ μιν κατέρεξεν ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· δαιμονίη μή μοί τι λίην ἀκαχίζεο θυμῷ· οὐ γάρ τίς μ᾽ ὑπὲρ αἶσαν ἀνὴρ Ἄϊδι προϊάψει· μοῖραν δ᾽ οὔ τινά φημι πεφυγμένον ἔμμεναι ἀνδρῶν, οὐ κακὸν οὐδὲ μὲν ἐσθλόν, ἐπὴν τὰ πρῶτα γένηται. ἀλλ᾽ εἰς οἶκον ἰοῦσα τὰ σ᾽ αὐτῆς ἔργα κόμιζε ἱστόν τ᾽ ἠλακάτην τε, καὶ ἀμφιπόλοισι κέλευε ἔργον ἐποίχεσθαι· πόλεμος δ᾽ ἄνδρεσσι μελήσει πᾶσι, μάλιστα δ᾽ ἐμοί, τοὶ Ἰλίῳ ἐγγεγάασιν. Ὣς ἄρα φωνήσας κόρυθ᾽ εἵλετο φαίδιμος Ἕκτωρ ἵππουριν· ἄλοχος δὲ φίλη οἶκον δὲ βεβήκει ἐντροπαλιζομένη, θαλερὸν κατὰ δάκρυ χέουσα. αἶψα δ᾽ ἔπειθ᾽ ἵκανε δόμους εὖ ναιετάοντας Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο, κιχήσατο δ᾽ ἔνδοθι πολλὰς ἀμφιπόλους, τῇσιν δὲ γόον πάσῃσιν ἐνῶρσεν. αἳ μὲν ἔτι ζωὸν γόον Ἕκτορα ᾧ ἐνὶ οἴκῳ· οὐ γάρ μιν ἔτ᾽ ἔφαντο ὑπότροπον ἐκ πολέμοιο ἵξεσθαι προφυγόντα μένος καὶ χεῖρας Ἀχαιῶν. Οὐδὲ Πάρις δήθυνεν ἐν ὑψηλοῖσι δόμοισιν, ἀλλ᾽ ὅ γ᾽, ἐπεὶ κατέδυ κλυτὰ τεύχεα ποικίλα χαλκῷ, σεύατ᾽ ἔπειτ᾽ ἀνὰ ἄστυ ποσὶ κραιπνοῖσι πεποιθώς. ὡς δ᾽ ὅτε τις στατὸς ἵππος ἀκοστήσας ἐπὶ φάτνῃ δεσμὸν ἀποῤῥήξας θείῃ πεδίοιο κροαίνων εἰωθὼς λούεσθαι ἐϋῤῥεῖος ποταμοῖο κυδιόων· ὑψοῦ δὲ κάρη ἔχει, ἀμφὶ δὲ χαῖται ὤμοις ἀΐσσονται· ὃ δ᾽ ἀγλαΐηφι πεποιθὼς ῥίμφά ἑ γοῦνα φέρει μετά τ᾽ ἤθεα καὶ νομὸν ἵππων· ὣς υἱὸς Πριάμοιο Πάρις κατὰ Περγάμου ἄκρης τεύχεσι παμφαίνων ὥς τ᾽ ἠλέκτωρ ἐβεβήκει καγχαλόων, ταχέες δὲ πόδες φέρον· αἶψα δ᾽ ἔπειτα Ἕκτορα δῖον ἔτετμεν ἀδελφεὸν εὖτ᾽ ἄρ᾽ ἔμελλε στρέψεσθ᾽ ἐκ χώρης ὅθι ᾗ ὀάριζε γυναικί. τὸν πρότερος προσέειπεν Ἀλέξανδρος θεοειδής· ἠθεῖ᾽ ἦ μάλα δή σε καὶ ἐσσύμενον κατερύκω δηθύνων, οὐδ᾽ ἦλθον ἐναίσιμον ὡς ἐκέλευες; Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη κορυθαίολος Ἕκτωρ· δαιμόνι᾽ οὐκ ἄν τίς τοι ἀνὴρ ὃς ἐναίσιμος εἴη ἔργον ἀτιμήσειε μάχης, ἐπεὶ ἄλκιμός ἐσσι· ἀλλὰ ἑκὼν μεθιεῖς τε καὶ οὐκ ἐθέλεις· τὸ δ᾽ ἐμὸν κῆρ ἄχνυται ἐν θυμῷ, ὅθ᾽ ὑπὲρ σέθεν αἴσχε᾽ ἀκούω πρὸς Τρώων, οἳ ἔχουσι πολὺν πόνον εἵνεκα σεῖο. ἀλλ᾽ ἴομεν· τὰ δ᾽ ὄπισθεν ἀρεσσόμεθ᾽, αἴ κέ ποθι Ζεὺς δώῃ ἐπουρανίοισι θεοῖς αἰειγενέτῃσι κρητῆρα στήσασθαι ἐλεύθερον ἐν μεγάροισιν ἐκ Τροίης ἐλάσαντας ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς.

Ὣς εἰπὼν πυλέων ἐξέσσυτο φαίδιμος Ἕκτωρ, τῷ δ᾽ ἅμ᾽ Ἀλέξανδρος κί᾽ ἀδελφεός· ἐν δ᾽ ἄρα θυμῷ ἀμφότεροι μέμασαν πολεμίζειν ἠδὲ μάχεσθαι. ὡς δὲ θεὸς ναύτῃσιν ἐελδομένοισιν ἔδωκεν οὖρον, ἐπεί κε κάμωσιν ἐϋξέστῃς ἐλάτῃσι πόντον ἐλαύνοντες, καμάτῳ δ᾽ ὑπὸ γυῖα λέλυνται, ὣς ἄρα τὼ Τρώεσσιν ἐελδομένοισι φανήτην. Ἔνθ᾽ ἑλέτην ὃ μὲν υἱὸν Ἀρηϊθόοιο ἄνακτος Ἄρνῃ ναιετάοντα Μενέσθιον, ὃν κορυνήτης γείνατ᾽ Ἀρηΐθοος καὶ Φυλομέδουσα βοῶπις· Ἕκτωρ δ᾽ Ἠϊονῆα βάλ᾽ ἔγχεϊ ὀξυόεντι αὐχέν᾽ ὑπὸ στεφάνης εὐχάλκου, λύντο δὲ γυῖα. Γλαῦκος δ᾽ Ἱππολόχοιο πάϊς Λυκίων ἀγὸς ἀνδρῶν Ἰφίνοον βάλε δουρὶ κατὰ κρατερὴν ὑσμίνην Δεξιάδην ἵππων ἐπιάλμενον ὠκειάων ὦμον· ὃ δ᾽ ἐξ ἵππων χαμάδις πέσε, λύντο δὲ γυῖα. Τοὺς δ᾽ ὡς οὖν ἐνόησε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη Ἀργείους ὀλέκοντας ἐνὶ κρατερῇ ὑσμίνῃ, βῆ ῥα κατ᾽ Οὐλύμποιο καρήνων ἀΐξασα Ἴλιον εἰς ἱερήν· τῇ δ᾽ ἀντίος ὄρνυτ᾽ Ἀπόλλων Περγάμου ἐκκατιδών, Τρώεσσι δὲ βούλετο νίκην· ἀλλήλοισι δὲ τώ γε συναντέσθην παρὰ φηγῷ. τὴν πρότερος προσέειπεν ἄναξ Διὸς υἱὸς Ἀπόλλων· τίπτε σὺ δ᾽ αὖ μεμαυῖα Διὸς θύγατερ μεγάλοιο ἦλθες ἀπ᾽ Οὐλύμποιο, μέγας δέ σε θυμὸς ἀνῆκεν; ἦ ἵνα δὴ Δαναοῖσι μάχης ἑτεραλκέα νίκην δῷς; ἐπεὶ οὔ τι Τρῶας ἀπολλυμένους ἐλεαίρεις. ἀλλ᾽ εἴ μοί τι πίθοιο τό κεν πολὺ κέρδιον εἴη· νῦν μὲν παύσωμεν πόλεμον καὶ δηϊοτῆτα σήμερον· ὕστερον αὖτε μαχήσοντ᾽ εἰς ὅ κε τέκμωρ Ἰλίου εὕρωσιν, ἐπεὶ ὣς φίλον ἔπλετο θυμῷ ὑμῖν ἀθανάτῃσι, διαπραθέειν τόδε ἄστυ. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· ὧδ᾽ ἔστω ἑκάεργε· τὰ γὰρ φρονέουσα καὶ αὐτὴ ἦλθον ἀπ᾽ Οὐλύμποιο μετὰ Τρῶας καὶ Ἀχαιούς. ἀλλ᾽ ἄγε πῶς μέμονας πόλεμον καταπαυσέμεν ἀνδρῶν; Τὴν δ᾽ αὖτε προσέειπεν ἄναξ Διὸς υἱὸς Ἀπόλλων· Ἕκτορος ὄρσωμεν κρατερὸν μένος ἱπποδάμοιο, ἤν τινά που Δαναῶν προκαλέσσεται οἰόθεν οἶος ἀντίβιον μαχέσασθαι ἐν αἰνῇ δηϊοτῆτι, οἳ δέ κ᾽ ἀγασσάμενοι χαλκοκνήμιδες Ἀχαιοὶ οἶον ἐπόρσειαν πολεμίζειν Ἕκτορι δίῳ. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη. τῶν δ᾽ Ἕλενος Πριάμοιο φίλος παῖς σύνθετο θυμῷ βουλήν, ἥ ῥα θεοῖσιν ἐφήνδανε μητιόωσι· στῆ δὲ παρ᾽ Ἕκτορ᾽ ἰὼν καί μιν πρὸς μῦθον ἔειπεν· Ἕκτορ υἱὲ Πριάμοιο Διὶ μῆτιν ἀτάλαντε ἦ ῥά νύ μοί τι πίθοιο, κασίγνητος δέ τοί εἰμι· ἄλλους μὲν κάθισον Τρῶας καὶ πάντας Ἀχαιούς, αὐτὸς δὲ προκάλεσσαι Ἀχαιῶν ὅς τις ἄριστος ἀντίβιον μαχέσασθαι ἐν αἰνῇ δηϊοτῆτι· οὐ γάρ πώ τοι μοῖρα θανεῖν καὶ πότμον ἐπισπεῖν· ὣς γὰρ ἐγὼ ὄπ᾽ ἄκουσα θεῶν αἰειγενετάων. Ὣς ἔφαθ᾽, Ἕκτωρ δ᾽ αὖτε χάρη μέγα μῦθον ἀκούσας, καί ῥ᾽ ἐς μέσσον ἰὼν Τρώων ἀνέεργε φάλαγγας, μέσσου δουρὸς ἑλών· οἳ δ᾽ ἱδρύνθησαν ἅπαντες. κὰδ δ᾽ Ἀγαμέμνων εἷσεν ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς· κὰδ δ᾽ ἄρ᾽ Ἀθηναίη τε καὶ ἀργυρότοξος Ἀπόλλων ἑζέσθην ὄρνισιν ἐοικότες αἰγυπιοῖσι φηγῷ ἐφ᾽ ὑψηλῇ πατρὸς Διὸς αἰγιόχοιο ἀνδράσι τερπόμενοι· τῶν δὲ στίχες εἵατο πυκναὶ ἀσπίσι καὶ κορύθεσσι καὶ ἔγχεσι πεφρικυῖαι. οἵη δὲ Ζεφύροιο ἐχεύατο πόντον ἔπι φρὶξ ὀρνυμένοιο νέον, μελάνει δέ τε πόντος ὑπ᾽ αὐτῆς, τοῖαι ἄρα στίχες εἵατ᾽ Ἀχαιῶν τε Τρώων τε ἐν πεδίῳ· Ἕκτωρ δὲ μετ᾽ ἀμφοτέροισιν ἔειπε· κέκλυτέ μευ Τρῶες καὶ ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ ὄφρ᾽ εἴπω τά με θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι κελεύει. ὅρκια μὲν Κρονίδης ὑψίζυγος οὐκ ἐτέλεσσεν, ἀλλὰ κακὰ φρονέων τεκμαίρεται ἀμφοτέροισιν εἰς ὅ κεν ἢ ὑμεῖς Τροίην εὔπυργον ἕλητε ἢ αὐτοὶ παρὰ νηυσὶ δαμείετε ποντοπόροισιν. ὑμῖν δ᾽ ἐν γὰρ ἔασιν ἀριστῆες Παναχαιῶν· τῶν νῦν ὅν τινα θυμὸς ἐμοὶ μαχέσασθαι ἀνώγει δεῦρ᾽ ἴτω ἐκ πάντων πρόμος ἔμμεναι Ἕκτορι δίῳ. ὧδε δὲ μυθέομαι, Ζεὺς δ᾽ ἄμμ᾽ ἐπιμάρτυρος ἔστω· εἰ μέν κεν ἐμὲ κεῖνος ἕλῃ ταναήκεϊ χαλκῷ, τεύχεα συλήσας φερέτω κοίλας ἐπὶ νῆας, σῶμα δὲ οἴκαδ᾽ ἐμὸν δόμεναι πάλιν, ὄφρα πυρός με Τρῶες καὶ Τρώων ἄλοχοι λελάχωσι θανόντα. εἰ δέ κ᾽ ἐγὼ τὸν ἕλω, δώῃ δέ μοι εὖχος Ἀπόλλων, τεύχεα σύλησας οἴσω προτὶ Ἴλιον ἱρήν, καὶ κρεμόω προτὶ νηὸν Ἀπόλλωνος ἑκάτοιο, τὸν δὲ νέκυν ἐπὶ νῆας ἐϋσσέλμους ἀποδώσω, ὄφρά ἑ ταρχύσωσι κάρη κομόωντες Ἀχαιοί, σῆμά τέ οἱ χεύωσιν ἐπὶ πλατεῖ Ἑλλησπόντῳ. καί ποτέ τις εἴπῃσι καὶ ὀψιγόνων ἀνθρώπων νηῒ πολυκλήϊδι πλέων ἐπὶ οἴνοπα πόντον· ἀνδρὸς μὲν τόδε σῆμα πάλαι κατατεθνηῶτος, ὅν ποτ᾽ ἀριστεύοντα κατέκτανε φαίδιμος Ἕκτωρ. ὥς ποτέ τις ἐρέει· τὸ δ᾽ ἐμὸν κλέος οὔ ποτ᾽ ὀλεῖται. Ὣς ἔφαθ᾽, οἱ δ᾽ ἄρα πάντες ἀκὴν ἐγένοντο σιωπῇ· αἴδεσθεν μὲν ἀνήνασθαι, δεῖσαν δ᾽ ὑποδέχθαι· ὀψὲ δὲ δὴ Μενέλαος ἀνίστατο καὶ μετέειπε νείκει ὀνειδίζων, μέγα δὲ στεναχίζετο θυμῷ· ὤ μοι ἀπειλητῆρες Ἀχαιΐδες οὐκέτ᾽ Ἀχαιοί· ἦ μὲν δὴ λώβη τάδε γ᾽ ἔσσεται αἰνόθεν αἰνῶς εἰ μή τις Δαναῶν νῦν Ἕκτορος ἀντίος εἶσιν. ἀλλ᾽ ὑμεῖς μὲν πάντες ὕδωρ καὶ γαῖα γένοισθε ἥμενοι αὖθι ἕκαστοι ἀκήριοι ἀκλεὲς αὔτως· τῷδε δ᾽ ἐγὼν αὐτὸς θωρήξομαι· αὐτὰρ ὕπερθε νίκης πείρατ᾽ ἔχονται ἐν ἀθανάτοισι θεοῖσιν. Ὣς ἄρα φωνήσας κατεδύσετο τεύχεα καλά. ἔνθά κέ τοι Μενέλαε φάνη βιότοιο τελευτὴ Ἕκτορος ἐν παλάμῃσιν, ἐπεὶ πολὺ φέρτερος ἦεν, εἰ μὴ ἀναΐξαντες ἕλον βασιλῆες Ἀχαιῶν, αὐτός τ᾽ Ἀτρεΐδης εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων δεξιτερῆς ἕλε χειρὸς ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζεν· ἀφραίνεις Μενέλαε διοτρεφές, οὐδέ τί σε χρὴ ταύτης ἀφροσύνης· ἀνὰ δὲ σχέο κηδόμενός περ, μηδ᾽ ἔθελ᾽ ἐξ ἔριδος σεῦ ἀμείνονι φωτὶ μάχεσθαι Ἕκτορι Πριαμίδῃ, τόν τε στυγέουσι καὶ ἄλλοι. καὶ δ᾽ Ἀχιλεὺς τούτῳ γε μάχῃ ἔνι κυδιανείρῃ ἔῤῥιγ᾽ ἀντιβολῆσαι, ὅ περ σέο πολλὸν ἀμείνων. ἀλλὰ σὺ μὲν νῦν ἵζευ ἰὼν μετὰ ἔθνος ἑταίρων, τούτῳ δὲ πρόμον ἄλλον ἀναστήσουσιν Ἀχαιοί. εἴ περ ἀδειής τ᾽ ἐστὶ καὶ εἰ μόθου ἔστ᾽ ἀκόρητος, φημί μιν ἀσπασίως γόνυ κάμψειν, αἴ κε φύγῃσι δηΐου ἐκ πολέμοιο καὶ αἰνῆς δηϊοτῆτος. Ὣς εἰπὼν παρέπεισεν ἀδελφειοῦ φρένας ἥρως αἴσιμα παρειπών, ὃ δ᾽ ἐπείθετο· τοῦ μὲν ἔπειτα γηθόσυνοι θεράποντες ἀπ᾽ ὤμων τεύχε᾽ ἕλοντο· Νέστωρ δ᾽ Ἀργείοισιν ἀνίστατο καὶ μετέειπεν· ὢ πόποι ἦ μέγα πένθος Ἀχαιΐδα γαῖαν ἱκάνει. ἦ κε μέγ᾽ οἰμώξειε γέρων ἱππηλάτα Πηλεὺς ἐσθλὸς Μυρμιδόνων βουληφόρος ἠδ᾽ ἀγορητής, ὅς ποτέ μ᾽ εἰρόμενος μέγ᾽ ἐγήθεεν ᾧ ἐνὶ οἴκῳ πάντων Ἀργείων ἐρέων γενεήν τε τόκον τε. τοὺς νῦν εἰ πτώσσοντας ὑφ᾽ Ἕκτορι πάντας ἀκούσαι, πολλά κεν ἀθανάτοισι φίλας ἀνὰ χεῖρας ἀείραι θυμὸν ἀπὸ μελέων δῦναι δόμον Ἄϊδος εἴσω. αἲ γὰρ Ζεῦ τε πάτερ καὶ Ἀθηναίη καὶ Ἄπολλον ἡβῷμ᾽ ὡς ὅτ᾽ ἐπ᾽ ὠκυρόῳ Κελάδοντι μάχοντο ἀγρόμενοι Πύλιοί τε καὶ Ἀρκάδες ἐγχεσίμωροι Φειᾶς πὰρ τείχεσσιν Ἰαρδάνου ἀμφὶ ῥέεθρα. τοῖσι δ᾽ Ἐρευθαλίων πρόμος ἵστατο ἰσόθεος φὼς τεύχε᾽ ἔχων ὤμοισιν Ἀρηϊθόοιο ἄνακτος δίου Ἀρηϊθόου, τὸν ἐπίκλησιν κορυνήτην ἄνδρες κίκλησκον καλλίζωνοί τε γυναῖκες οὕνεκ᾽ ἄρ᾽ οὐ τόξοισι μαχέσκετο δουρί τε μακρῷ, ἀλλὰ σιδηρείῃ κορύνῃ ῥήγνυσκε φάλαγγας. τὸν Λυκόοργος ἔπεφνε δόλῳ, οὔ τι κράτεΐ γε, στεινωπῷ ἐν ὁδῷ ὅθ᾽ ἄρ᾽ οὐ κορύνη οἱ ὄλεθρον χραῖσμε σιδηρείη· πρὶν γὰρ Λυκόοργος ὑποφθὰς δουρὶ μέσον περόνησεν, ὃ δ᾽ ὕπτιος οὔδει ἐρείσθη· τεύχεα δ᾽ ἐξενάριξε, τά οἱ πόρε χάλκεος Ἄρης. καὶ τὰ μὲν αὐτὸς ἔπειτα φόρει μετὰ μῶλον Ἄρηος· αὐτὰρ ἐπεὶ Λυκόοργος ἐνὶ μεγάροισιν ἐγήρα, δῶκε δ᾽ Ἐρευθαλίωνι φίλῳ θεράποντι φορῆναι· τοῦ ὅ γε τεύχε᾽ ἔχων προκαλίζετο πάντας ἀρίστους. οἳ δὲ μάλ᾽ ἐτρόμεον καὶ ἐδείδισαν, οὐδέ τις ἔτλη· ἀλλ᾽ ἐμὲ θυμὸς ἀνῆκε πολυτλήμων πολεμίζειν θάρσεϊ ᾧ· γενεῇ δὲ νεώτατος ἔσκον ἁπάντων· καὶ μαχόμην οἱ ἐγώ, δῶκεν δέ μοι εὖχος Ἀθήνη. τὸν δὴ μήκιστον καὶ κάρτιστον κτάνον ἄνδρα· πολλὸς γάρ τις ἔκειτο παρήορος ἔνθα καὶ ἔνθα. εἴθ᾽ ὣς ἡβώοιμι, βίη δέ μοι ἔμπεδος εἴη· τώ κε τάχ᾽ ἀντήσειε μάχης κορυθαίολος Ἕκτωρ. ὑμέων δ᾽ οἵ περ ἔασιν ἀριστῆες Παναχαιῶν οὐδ᾽ οἳ προφρονέως μέμαθ᾽ Ἕκτορος ἀντίον ἐλθεῖν. Ὣς νείκεσσ᾽ ὃ γέρων, οἳ δ᾽ ἐννέα πάντες ἀνέσταν. ὦρτο πολὺ πρῶτος μὲν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων, τῷ δ᾽ ἐπὶ Τυδεΐδης ὦρτο κρατερὸς Διομήδης, τοῖσι δ᾽ ἐπ᾽ Αἴαντες θοῦριν ἐπιειμένοι ἀλκήν, τοῖσι δ᾽ ἐπ᾽ Ἰδομενεὺς καὶ ὀπάων Ἰδομενῆος Μηριόνης ἀτάλαντος Ἐνυαλίῳ ἀνδρειφόντῃ, τοῖσι δ᾽ ἐπ᾽ Εὐρύπυλος Εὐαίμονος ἀγλαὸς υἱός, ἂν δὲ Θόας Ἀνδραιμονίδης καὶ δῖος Ὀδυσσεύς· πάντες ἄρ᾽ οἵ γ᾽ ἔθελον πολεμίζειν Ἕκτορι δίῳ. τοῖς δ᾽ αὖτις μετέειπε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· κλήρῳ νῦν πεπάλασθε διαμπερὲς ὅς κε λάχῃσιν· οὗτος γὰρ δὴ ὀνήσει ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς, καὶ δ᾽ αὐτὸς ὃν θυμὸν ὀνήσεται αἴ κε φύγῃσι δηΐου ἐκ πολέμοιο καὶ αἰνῆς δηϊοτῆτος. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δὲ κλῆρον ἐσημήναντο ἕκαστος, ἐν δ᾽ ἔβαλον κυνέῃ Ἀγαμέμνονος Ἀτρεΐδαο. λαοὶ δ᾽ ἠρήσαντο, θεοῖσι δὲ χεῖρας ἀνέσχον· ὧδε δέ τις εἴπεσκεν ἰδὼν εἰς οὐρανὸν εὐρύν· Ζεῦ πάτερ ἢ Αἴαντα λαχεῖν, ἢ Τυδέος υἱόν, ἢ αὐτὸν βασιλῆα πολυχρύσοιο Μυκήνης. Ὣς ἄρ᾽ ἔφαν, πάλλεν δὲ Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ, ἐκ δ᾽ ἔθορε κλῆρος κυνέης ὃν ἄρ᾽ ἤθελον αὐτοὶ Αἴαντος· κῆρυξ δὲ φέρων ἀν᾽ ὅμιλον ἁπάντῃ δεῖξ᾽ ἐνδέξια πᾶσιν ἀριστήεσσιν Ἀχαιῶν. οἳ δ᾽ οὐ γιγνώσκοντες ἀπηνήναντο ἕκαστος. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ τὸν ἵκανε φέρων ἀν᾽ ὅμιλον ἁπάντῃ ὅς μιν ἐπιγράψας κυνέῃ βάλε φαίδιμος Αἴας, ἤτοι ὑπέσχεθε χεῖρ᾽, ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἔμβαλεν ἄγχι παραστάς, γνῶ δὲ κλήρου σῆμα ἰδών, γήθησε δὲ θυμῷ. τὸν μὲν πὰρ πόδ᾽ ἑὸν χαμάδις βάλε φώνησέν τε· ὦ φίλοι ἤτοι κλῆρος ἐμός, χαίρω δὲ καὶ αὐτὸς θυμῷ, ἐπεὶ δοκέω νικησέμεν Ἕκτορα δῖον. ἀλλ᾽ ἄγετ᾽ ὄφρ᾽ ἂν ἐγὼ πολεμήϊα τεύχεα δύω, τόφρ᾽ ὑμεῖς εὔχεσθε Διὶ Κρονίωνι ἄνακτι σιγῇ ἐφ᾽ ὑμείων ἵνα μὴ Τρῶές γε πύθωνται, ἠὲ καὶ ἀμφαδίην, ἐπεὶ οὔ τινα δείδιμεν ἔμπης· οὐ γάρ τίς με βίῃ γε ἑκὼν ἀέκοντα δίηται οὐδέ τι ἰδρείῃ, ἐπεὶ οὐδ᾽ ἐμὲ νήϊδά γ᾽ οὕτως ἔλπομαι ἐν Σαλαμῖνι γενέσθαι τε τραφέμεν τε. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ εὔχοντο Διὶ Κρονίωνι ἄνακτι· ὧδε δέ τις εἴπεσκεν ἰδὼν εἰς οὐρανὸν εὐρύν· Ζεῦ πάτερ Ἴδηθεν μεδέων κύδιστε μέγιστε δὸς νίκην Αἴαντι καὶ ἀγλαὸν εὖχος ἀρέσθαι· εἰ δὲ καὶ Ἕκτορά περ φιλέεις καὶ κήδεαι αὐτοῦ, ἴσην ἀμφοτέροισι βίην καὶ κῦδος ὄπασσον. Ὣς ἄρ᾽ ἔφαν, Αἴας δὲ κορύσσετο νώροπι χαλκῷ. αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ πάντα περὶ χροῒ ἕσσατο τεύχεα, σεύατ᾽ ἔπειθ᾽ οἷός τε πελώριος ἔρχεται Ἄρης, ὅς τ᾽ εἶσιν πόλεμον δὲ μετ᾽ ἀνέρας οὕς τε Κρονίων θυμοβόρου ἔριδος μένεϊ ξυνέηκε μάχεσθαι. τοῖος ἄρ᾽ Αἴας ὦρτο πελώριος ἕρκος Ἀχαιῶν μειδιόων βλοσυροῖσι προσώπασι· νέρθε δὲ ποσσὶν ἤϊε μακρὰ βιβάς, κραδάων δολιχόσκιον ἔγχος. τὸν δὲ καὶ Ἀργεῖοι μὲν ἐγήθεον εἰσορόωντες, Τρῶας δὲ τρόμος αἰνὸς ὑπήλυθε γυῖα ἕκαστον, Ἕκτορί τ᾽ αὐτῷ θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι πάτασσεν· ἀλλ᾽ οὔ πως ἔτι εἶχεν ὑποτρέσαι οὐδ᾽ ἀναδῦναι ἂψ λαῶν ἐς ὅμιλον, ἐπεὶ προκαλέσσατο χάρμῃ. Αἴας δ᾽ ἐγγύθεν ἦλθε φέρων σάκος ἠΰτε πύργον χάλκεον ἑπταβόειον, ὅ οἱ Τυχίος κάμε τεύχων σκυτοτόμων ὄχ᾽ ἄριστος Ὕλῃ ἔνι οἰκία ναίων, ὅς οἱ ἐποίησεν σάκος αἰόλον ἑπταβόειον ταύρων ζατρεφέων, ἐπὶ δ᾽ ὄγδοον ἤλασε χαλκόν. τὸ πρόσθε στέρνοιο φέρων Τελαμώνιος Αἴας στῆ ῥα μάλ᾽ Ἕκτορος ἐγγύς, ἀπειλήσας δὲ προσηύδα· Ἕκτορ νῦν μὲν δὴ σάφα εἴσεαι οἰόθεν οἶος οἷοι καὶ Δαναοῖσιν ἀριστῆες μετέασι καὶ μετ᾽ Ἀχιλλῆα ῥηξήνορα θυμολέοντα. ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἐν νήεσσι κορωνίσι ποντοπόροισι κεῖτ᾽ ἀπομηνίσας Ἀγαμέμνονι ποιμένι λαῶν· ἡμεῖς δ᾽ εἰμὲν τοῖοι οἳ ἂν σέθεν ἀντιάσαιμεν καὶ πολέες· ἀλλ᾽ ἄρχε μάχης ἠδὲ πτολέμοιο. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ· Αἶαν διογενὲς Τελαμώνιε κοίρανε λαῶν μή τί μευ ἠΰτε παιδὸς ἀφαυροῦ πειρήτιζε ἠὲ γυναικός, ἣ οὐκ οἶδεν πολεμήϊα ἔργα. αὐτὰρ ἐγὼν εὖ οἶδα μάχας τ᾽ ἀνδροκτασίας τε· οἶδ᾽ ἐπὶ δεξιά, οἶδ᾽ ἐπ᾽ ἀριστερὰ νωμῆσαι βῶν ἀζαλέην, τό μοι ἔστι ταλαύρινον πολεμίζειν· οἶδα δ᾽ ἐπαΐξαι μόθον ἵππων ὠκειάων· οἶδα δ᾽ ἐνὶ σταδίῃ δηΐῳ μέλπεσθαι Ἄρηϊ. ἀλλ᾽ οὐ γάρ σ᾽ ἐθέλω βαλέειν τοιοῦτον ἐόντα λάθρῃ ὀπιπεύσας, ἀλλ᾽ ἀμφαδόν, αἴ κε τύχωμι. Ἦ ῥα, καὶ ἀμπεπαλὼν προΐει δολιχόσκιον ἔγχος, καὶ βάλεν Αἴαντος δεινὸν σάκος ἑπταβόειον ἀκρότατον κατὰ χαλκόν, ὃς ὄγδοος ἦεν ἐπ᾽ αὐτῷ. ἓξ δὲ διὰ πτύχας ἦλθε δαΐζων χαλκὸς ἀτειρής, ἐν τῇ δ᾽ ἑβδομάτῃ ῥινῷ σχέτο· δεύτερος αὖτε Αἴας διογενὴς προΐει δολιχόσκιον ἔγχος, καὶ βάλε Πριαμίδαο κατ᾽ ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην. διὰ μὲν ἀσπίδος ἦλθε φαεινῆς ὄβριμον ἔγχος, καὶ διὰ θώρηκος πολυδαιδάλου ἠρήρειστο· ἀντικρὺ δὲ παραὶ λαπάρην διάμησε χιτῶνα ἔγχος· ὃ δ᾽ ἐκλίνθη καὶ ἀλεύατο κῆρα μέλαιναν. τὼ δ᾽ ἐκσπασσαμένω δολίχ᾽ ἔγχεα χερσὶν ἅμ᾽ ἄμφω σύν ῥ᾽ ἔπεσον λείουσιν ἐοικότες ὠμοφάγοισιν ἢ συσὶ κάπροισιν, τῶν τε σθένος οὐκ ἀλαπαδνόν. Πριαμίδης μὲν ἔπειτα μέσον σάκος οὔτασε δουρί, οὐδ᾽ ἔῤῥηξεν χαλκός, ἀνεγνάμφθη δέ οἱ αἰχμή. Αἴας δ᾽ ἀσπίδα νύξεν ἐπάλμενος· ἣ δὲ διαπρὸ ἤλυθεν ἐγχείη, στυφέλιξε δέ μιν μεμαῶτα, τμήδην δ᾽ αὐχέν᾽ ἐπῆλθε, μέλαν δ᾽ ἀνεκήκιεν αἷμα, ἀλλ᾽ οὐδ᾽ ὧς ἀπέληγε μάχης κορυθαίολος Ἕκτωρ, ἀλλ᾽ ἀναχασσάμενος λίθον εἵλετο χειρὶ παχείῃ κείμενον ἐν πεδίῳ μέλανα τρηχύν τε μέγαν τε· τῷ βάλεν Αἴαντος δεινὸν σάκος ἑπταβόειον μέσσον ἐπομφάλιον· περιήχησεν δ᾽ ἄρα χαλκός. δεύτερος αὖτ᾽ Αἴας πολὺ μείζονα λᾶαν ἀείρας ἧκ᾽ ἐπιδινήσας, ἐπέρεισε δὲ ἶν᾽ ἀπέλεθρον, εἴσω δ᾽ ἀσπίδ᾽ ἔαξε βαλὼν μυλοειδέϊ πέτρῳ, βλάψε δέ οἱ φίλα γούναθ᾽· ὃ δ᾽ ὕπτιος ἐξετανύσθη ἀσπίδι ἐγχριμφθείς· τὸν δ᾽ αἶψ᾽ ὤρθωσεν Ἀπόλλων. καί νύ κε δὴ ξιφέεσσ᾽ αὐτοσχεδὸν οὐτάζοντο, εἰ μὴ κήρυκες Διὸς ἄγγελοι ἠδὲ καὶ ἀνδρῶν ἦλθον, ὃ μὲν Τρώων, ὃ δ᾽ Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων, Ταλθύβιός τε καὶ Ἰδαῖος πεπνυμένω ἄμφω· μέσσῳ δ᾽ ἀμφοτέρων σκῆπτρα σχέθον, εἶπέ τε μῦθον κῆρυξ Ἰδαῖος πεπνυμένα μήδεα εἰδώς· μηκέτι παῖδε φίλω πολεμίζετε μηδὲ μάχεσθον· ἀμφοτέρω γὰρ σφῶϊ φιλεῖ νεφεληγερέτα Ζεύς, ἄμφω δ᾽ αἰχμητά· τό γε δὴ καὶ ἴδμεν ἅπαντες. νὺξ δ᾽ ἤδη τελέθει· ἀγαθὸν καὶ νυκτὶ πιθέσθαι. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη Τελαμώνιος Αἴας· Ἰδαῖ᾽ Ἕκτορα ταῦτα κελεύετε μυθήσασθαι· αὐτὸς γὰρ χάρμῃ προκαλέσσατο πάντας ἀρίστους. ἀρχέτω· αὐτὰρ ἐγὼ μάλα πείσομαι ᾗ περ ἂν οὗτος. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ· Αἶαν ἐπεί τοι δῶκε θεὸς μέγεθός τε βίην τε καὶ πινυτήν, περὶ δ᾽ ἔγχει Ἀχαιῶν φέρτατός ἐσσι, νῦν μὲν παυσώμεσθα μάχης καὶ δηϊοτῆτος σήμερον· ὕστερον αὖτε μαχησόμεθ᾽ εἰς ὅ κε δαίμων ἄμμε διακρίνῃ, δώῃ δ᾽ ἑτέροισί γε νίκην. νὺξ δ᾽ ἤδη τελέθει· ἀγαθὸν καὶ νυκτὶ πιθέσθαι, ὡς σύ τ᾽ ἐϋφρήνῃς πάντας παρὰ νηυσὶν Ἀχαιούς, σούς τε μάλιστα ἔτας καὶ ἑταίρους, οἵ τοι ἔασιν· αὐτὰρ ἐγὼ κατὰ ἄστυ μέγα Πριάμοιο ἄνακτος Τρῶας ἐϋφρανέω καὶ Τρῳάδας ἑλκεσιπέπλους, αἵ τέ μοι εὐχόμεναι θεῖον δύσονται ἀγῶνα. δῶρα δ᾽ ἄγ᾽ ἀλλήλοισι περικλυτὰ δώομεν ἄμφω, ὄφρά τις ὧδ᾽ εἴπῃσιν Ἀχαιῶν τε Τρώων τε· ἠμὲν ἐμαρνάσθην ἔριδος πέρι θυμοβόροιο, ἠδ᾽ αὖτ᾽ ἐν φιλότητι διέτμαγεν ἀρθμήσαντε. Ὣς ἄρα φωνήσας δῶκε ξίφος ἀργυρόηλον σὺν κολεῷ τε φέρων καὶ ἐϋτμήτῳ τελαμῶνι· Αἴας δὲ ζωστῆρα δίδου φοίνικι φαεινόν. τὼ δὲ διακρινθέντε ὃ μὲν μετὰ λαὸν Ἀχαιῶν ἤϊ᾽, ὃ δ᾽ ἐς Τρώων ὅμαδον κίε· τοὶ δὲ χάρησαν, ὡς εἶδον ζωόν τε καὶ ἀρτεμέα προσιόντα, Αἴαντος προφυγόντα μένος καὶ χεῖρας ἀάπτους· καί ῥ᾽ ἦγον προτὶ ἄστυ ἀελπτέοντες σόον εἶναι. Αἴαντ᾽ αὖθ᾽ ἑτέρωθεν ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ εἰς Ἀγαμέμνονα δῖον ἄγον κεχαρηότα νίκῃ. Οἳ δ᾽ ὅτε δὴ κλισίῃσιν ἐν Ἀτρεΐδαο γένοντο, τοῖσι δὲ βοῦν ἱέρευσεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων ἄρσενα πενταέτηρον ὑπερμενέϊ Κρονίωνι. τὸν δέρον ἀμφί θ᾽ ἕπον, καί μιν διέχευαν ἅπαντα, μίστυλλόν τ᾽ ἄρ᾽ ἐπισταμένως πεῖράν τ᾽ ὀβελοῖσιν, ὄπτησάν τε περιφραδέως, ἐρύσαντό τε πάντα. αὐτὰρ ἐπεὶ παύσαντο πόνου τετύκοντό τε δαῖτα, δαίνυντ᾽, οὐδέ τι θυμὸς ἐδεύετο δαιτὸς ἐΐσης· νώτοισιν δ᾽ Αἴαντα διηνεκέεσσι γέραιρεν ἥρως Ἀτρεΐδης εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων. αὐτὰρ ἐπεὶ πόσιος καὶ ἐδητύος ἐξ ἔρον ἕντο, τοῖς ὁ γέρων πάμπρωτος ὑφαίνειν ἤρχετο μῆτιν Νέστωρ, οὗ καὶ πρόσθεν ἀρίστη φαίνετο βουλή· ὅ σφιν ἐϋφρονέων ἀγορήσατο καὶ μετέειπεν· Ἀτρεΐδη τε καὶ ἄλλοι ἀριστῆες Παναχαιῶν, πολλοὶ γὰρ τεθνᾶσι κάρη κομόωντες Ἀχαιοί, τῶν νῦν αἷμα κελαινὸν ἐΰῤῥοον ἀμφὶ Σκάμανδρον ἐσκέδασ᾽ ὀξὺς Ἄρης, ψυχαὶ δ᾽ Ἄϊδος δὲ κατῆλθον· τώ σε χρὴ πόλεμον μὲν ἅμ᾽ ἠοῖ παῦσαι Ἀχαιῶν, αὐτοὶ δ᾽ ἀγρόμενοι κυκλήσομεν ἐνθάδε νεκροὺς βουσὶ καὶ ἡμιόνοισιν· ἀτὰρ κατακήομεν αὐτοὺς τυτθὸν ἀπὸ πρὸ νεῶν, ὥς κ᾽ ὀστέα παισὶν ἕκαστος οἴκαδ᾽ ἄγῃ ὅτ᾽ ἂν αὖτε νεώμεθα πατρίδα γαῖαν. τύμβον δ᾽ ἀμφὶ πυρὴν ἕνα χεύομεν ἐξαγαγόντες ἄκριτον ἐκ πεδίου· ποτὶ δ᾽ αὐτὸν δείμομεν ὦκα πύργους ὑψηλοὺς εἶλαρ νηῶν τε καὶ αὐτῶν. ἐν δ᾽ αὐτοῖσι πύλας ποιήσομεν εὖ ἀραρυίας, ὄφρα δι᾽ αὐτάων ἱππηλασίη ὁδὸς εἴη· ἔκτοσθεν δὲ βαθεῖαν ὀρύξομεν ἐγγύθι τάφρον, ἥ χ᾽ ἵππον καὶ λαὸν ἐρυκάκοι ἀμφὶς ἐοῦσα, μή ποτ᾽ ἐπιβρίση πόλεμος Τρώων ἀγερώχων. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἐπῄνησαν βασιλῆες. Τρώων αὖτ᾽ ἀγορὴ γένετ᾽ Ἰλίου ἐν πόλει ἄκρῃ δεινὴ τετρηχυῖα, παρὰ Πριάμοιο θύρῃσι· τοῖσιν δ᾽ Ἀντήνωρ πεπνυμένος ἦρχ᾽ ἀγορεύειν· κέκλυτέ μευ Τρῶες καὶ Δάρδανοι ἠδ᾽ ἐπίκουροι, ὄφρ᾽ εἴπω τά με θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι κελεύει. δεῦτ᾽ ἄγετ᾽ Ἀργείην Ἑλένην καὶ κτήμαθ᾽ ἅμ᾽ αὐτῇ δώομεν Ἀτρεΐδῃσιν ἄγειν· νῦν δ᾽ ὅρκια πιστὰ ψευσάμενοι μαχόμεσθα· τὼ οὔ νύ τι κέρδιον ἡμῖν ἔλπομαι ἐκτελέεσθαι, ἵνα μὴ ῥέξομεν ὧδε. Ἤτοι ὅ γ᾽ ὣς εἰπὼν κατ᾽ ἄρ᾽ ἕζετο· τοῖσι δ᾽ ἀνέστη δῖος Ἀλέξανδρος Ἑλένης πόσις ἠϋκόμοιο, ὅς μιν ἀμειβόμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ἀντῆνορ σὺ μὲν οὐκέτ᾽ ἐμοὶ φίλα ταῦτ᾽ ἀγορεύεις· οἶσθα καὶ ἄλλον μῦθον ἀμείνονα τοῦδε νοῆσαι. εἰ δ᾽ ἐτεὸν δὴ τοῦτον ἀπὸ σπουδῆς ἀγορεύεις, ἐξ ἄρα δή τοι ἔπειτα θεοὶ φρένας ὤλεσαν αὐτοί. αὐτὰρ ἐγὼ Τρώεσσι μεθ᾽ ἱπποδάμοις ἀγορεύσω· ἀντικρὺ δ᾽ ἀπόφημι γυναῖκα μὲν οὐκ ἀποδώσω· κτήματα δ᾽ ὅσσ᾽ ἀγόμην ἐξ Ἄργεος ἡμέτερον δῶ πάντ᾽ ἐθέλω δόμεναι καὶ οἴκοθεν ἄλλ᾽ ἐπιθεῖναι. Ἤτοι ὅ γ᾽ ὣς εἰπὼν κατ᾽ ἄρ᾽ ἕζετο· τοῖσι δ᾽ ἀνέστη Δαρδανίδης Πρίαμος, θεόφιν μήστωρ ἀτάλαντος, ὅ σφιν ἐϋφρονέων ἀγορήσατο καὶ μετέειπε· κέκλυτέ μευ Τρῶες καὶ Δάρδανοι ἠδ᾽ ἐπίκουροι, ὄφρ᾽ εἴπω τά με θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι κελεύει. νῦν μὲν δόρπον ἕλεσθε κατὰ πτόλιν ὡς τὸ πάρος περ, καὶ φυλακῆς μνήσασθε καὶ ἐγρήγορθε ἕκαστος· ἠῶθεν δ᾽ Ἰδαῖος ἴτω κοίλας ἐπὶ νῆας εἰπέμεν Ἀτρεΐδῃς Ἀγαμέμνονι καὶ Μενελάῳ μῦθον Ἀλεξάνδροιο, τοῦ εἵνεκα νεῖκος ὄρωρε· καὶ δὲ τόδ᾽ εἰπέμεναι πυκινὸν ἔπος, αἴ κ᾽ ἐθέλωσι παύσασθαι πολέμοιο δυσηχέος, εἰς ὅ κε νεκροὺς κήομεν· ὕστερον αὖτε μαχησόμεθ᾽ εἰς ὅ κε δαίμων ἄμμε διακρίνῃ, δώῃ δ᾽ ἑτέροισί γε νίκην. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα τοῦ μάλα μὲν κλύον ἠδ᾽ ἐπίθοντο· δόρπον ἔπειθ᾽ εἵλοντο κατὰ στρατὸν ἐν τελέεσσιν· ἠῶθεν δ᾽ Ἰδαῖος ἔβη κοίλας ἐπὶ νῆας· τοὺς δ᾽ εὗρ᾽ εἰν ἀγορῇ Δαναοὺς θεράποντας Ἄρηος νηῒ πάρα πρύμνῃ Ἀγαμέμνονος· αὐτὰρ ὃ τοῖσι στὰς ἐν μέσσοισιν μετεφώνεεν ἠπύτα κῆρυξ· Ἀτρεΐδη τε καὶ ἄλλοι ἀριστῆες Παναχαιῶν ἠνώγει Πρίαμός τε καὶ ἄλλοι Τρῶες ἀγαυοὶ εἰπεῖν, αἴ κέ περ ὔμμι φίλον καὶ ἡδὺ γένοιτο, μῦθον Ἀλεξάνδροιο, τοῦ εἵνεκα νεῖκος ὄρωρε· κτήματα μὲν ὅσ᾽ Ἀλέξανδρος κοίλῃς ἐνὶ νηυσὶν ἠγάγετο Τροίηνδ᾽· ὡς πρὶν ὤφελλ᾽ ἀπολέσθαι· πάντ᾽ ἐθέλει δόμεναι καὶ οἴκοθεν ἄλλ᾽ ἐπιθεῖναι· κουριδίην δ᾽ ἄλοχον Μενελάου κυδαλίμοιο οὔ φησιν δώσειν· ἦ μὴν Τρῶές γε κέλονται. καὶ δὲ τόδ᾽ ἠνώγεον εἰπεῖν ἔπος αἴ κ᾽ ἐθέλητε παύσασθαι πολέμοιο δυσηχέος εἰς ὅ κε νεκροὺς κήομεν· ὕστερον αὖτε μαχησόμεθ᾽ εἰς ὅ κε δαίμων ἄμμε διακρίνῃ, δώῃ δ᾽ ἑτέροισί γε νίκην. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἀκὴν ἐγένοντο σιωπῇ· ὀψὲ δὲ δὴ μετέειπε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· μήτ᾽ ἄρ τις νῦν κτήματ᾽ Ἀλεξάνδροιο δεχέσθω μήθ᾽ Ἑλένην· γνωτὸν δὲ καὶ ὃς μάλα νήπιός ἐστιν ὡς ἤδη Τρώεσσιν ὀλέθρου πείρατ᾽ ἐφῆπται. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἐπίαχον υἷες Ἀχαιῶν μῦθον ἀγασσάμενοι Διομήδεος ἱπποδάμοιο· καὶ τότ᾽ ἄρ᾽ Ἰδαῖον προσέφη κρείων Ἀγαμέμνων· Ἰδαῖ᾽ ἤτοι μῦθον Ἀχαιῶν αὐτὸς ἀκούεις ὥς τοι ὑποκρίνονται· ἐμοὶ δ᾽ ἐπιανδάνει οὕτως ἀμφὶ δὲ νεκροῖσιν κατακαιέμεν οὔ τι μεγαίρω· οὐ γάρ τις φειδὼ νεκύων κατατεθνηώτων γίγνετ᾽ ἐπεί κε θάνωσι πυρὸς μειλισσέμεν ὦκα. ὅρκια δὲ Ζεὺς ἴστω ἐρίγδουπος πόσις Ἥρης. Ὣς εἰπὼν τὸ σκῆπτρον ἀνέσχεθε πᾶσι θεοῖσιν, ἄψοῤῥον δ᾽ Ἰδαῖος ἔβη προτὶ Ἴλιον ἱρήν. οἳ δ᾽ ἕατ᾽ εἰν ἀγορῇ Τρῶες καὶ Δαρδανίωνες πάντες ὁμηγερέες, ποτιδέγμενοι ὁππότ᾽ ἄρ᾽ ἔλθοι Ἰδαῖος· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἦλθε καὶ ἀγγελίην ἀπέειπε στὰς ἐν μέσσοισιν· τοὶ δ᾽ ὁπλίζοντο μάλ᾽ ὦκα, ἀμφότερον νέκυάς τ᾽ ἀγέμεν ἕτεροι δὲ μεθ᾽ ὕλην· Ἀργεῖοι δ᾽ ἑτέρωθεν ἐϋσσέλμων ἀπὸ νηῶν ὀτρύνοντο νέκυς τ᾽ ἀγέμεν, ἕτεροι δὲ μεθ᾽ ὕλην. Ἠέλιος μὲν ἔπειτα νέον προσέβαλλεν ἀρούρας ἐξ ἀκαλαῤῥείταο βαθυῤῥόου Ὠκεανοῖο οὐρανὸν εἰσανιών· οἳ δ᾽ ἤντεον ἀλλήλοισιν. ἔνθα διαγνῶναι χαλεπῶς ἦν ἄνδρα ἕκαστον· ἀλλ᾽ ὕδατι νίζοντες ἄπο βρότον αἱματόεντα δάκρυα θερμὰ χέοντες ἀμαξάων ἐπάειραν. οὐδ᾽ εἴα κλαίειν Πρίαμος μέγας· οἳ δὲ σιωπῇ νεκροὺς πυρκαϊῆς ἐπινήνεον ἀχνύμενοι κῆρ, ἐν δὲ πυρὶ πρήσαντες ἔβαν προτὶ Ἴλιον ἱρήν. ὣς δ᾽ αὔτως ἑτέρωθεν ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ νεκροὺς πυρκαϊῆς ἐπινήνεον ἀχνύμενοι κῆρ, ἐν δὲ πυρὶ πρήσαντες ἔβαν κοίλας ἐπὶ νῆας. Ἦμος δ᾽ οὔτ᾽ ἄρ πω ἠώς, ἔτι δ᾽ ἀμφιλύκη νύξ, τῆμος ἄρ᾽ ἀμφὶ πυρὴν κριτὸς ἔγρετο λαὸς Ἀχαιῶν, τύμβον δ᾽ ἀμφ᾽ αὐτὴν ἕνα ποίεον ἐξαγαγόντες ἄκριτον ἐκ πεδίου, ποτὶ δ᾽ αὐτὸν τεῖχος ἔδειμαν πύργους θ᾽ ὑψηλούς, εἶλαρ νηῶν τε καὶ αὐτῶν. ἐν δ᾽ αὐτοῖσι πύλας ἐνεποίεον εὖ ἀραρυίας, ὄφρα δι᾽ αὐτάων ἱππηλασίη ὁδὸς εἴη· ἔκτοσθεν δὲ βαθεῖαν ἐπ᾽ αὐτῷ τάφρον ὄρυξαν εὐρεῖαν μεγάλην, ἐν δὲ σκόλοπας κατέπηξαν. Ὣς οἳ μὲν πονέοντο κάρη κομόωντες Ἀχαιοί· οἳ δὲ θεοὶ πὰρ Ζηνὶ καθήμενοι ἀστεροπητῇ θηεῦντο μέγα ἔργον Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων. τοῖσι δὲ μύθων ἦρχε Ποσειδάων ἐνοσίχθων· Ζεῦ πάτερ, ἦ ῥά τίς ἐστι βροτῶν ἐπ᾽ ἀπείρονα γαῖαν ὅς τις ἔτ᾽ ἀθανάτοισι νόον καὶ μῆτιν ἐνίψει; οὐχ ὁράᾳς ὅτι δ᾽ αὖτε κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ τεῖχος ἐτειχίσσαντο νεῶν ὕπερ, ἀμφὶ δὲ τάφρον ἤλασαν, οὐδὲ θεοῖσι δόσαν κλειτὰς ἑκατόμβας; τοῦ δ᾽ ἤτοι κλέος ἔσται ὅσον τ᾽ ἐπικίδναται ἠώς· τοῦ δ᾽ ἐπιλήσονται τὸ ἐγὼ καὶ Φοῖβος Ἀπόλλων ἥρῳ Λαομέδοντι πολίσσαμεν ἀθλήσαντε. Τὸν δὲ μέγ᾽ ὀχθήσας προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· ὢ πόποι ἐννοσίγαι᾽ εὐρυσθενές, οἷον ἔειπες. ἄλλός κέν τις τοῦτο θεῶν δείσειε νόημα, ὃς σέο πολλὸν ἀφαυρότερος χεῖράς τε μένος τε· σὸν δ᾽ ἤτοι κλέος ἔσται ὅσον τ᾽ ἐπικίδναται ἠώς. ἄγρει μὰν ὅτ᾽ ἂν αὖτε κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ οἴχωνται σὺν νηυσὶ φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν τεῖχος ἀναῤῥήξας τὸ μὲν εἰς ἅλα πᾶν καταχεῦαι, αὖτις δ᾽ ἠϊόνα μεγάλην ψαμάθοισι καλύψαι, ὥς κέν τοι μέγα τεῖχος ἀμαλδύνηται Ἀχαιῶν. Ὣς οἳ μὲν τοιαῦτα πρὸς ἀλλήλους ἀγόρευον, δύσετο δ᾽ ἠέλιος, τετέλεστο δὲ ἔργον Ἀχαιῶν, βουφόνεον δὲ κατὰ κλισίας καὶ δόρπον ἕλοντο. νῆες δ᾽ ἐκ Λήμνοιο παρέσταν οἶνον ἄγουσαι πολλαί, τὰς προέηκεν Ἰησονίδης Εὔνηος, τόν ῥ᾽ ἔτεχ᾽ Ὑψιπύλη ὑπ᾽ Ἰήσονι ποιμένι λαῶν. χωρὶς δ᾽ Ἀτρεΐδῃς Ἀγαμέμνονι καὶ Μενελάῳ δῶκεν Ἰησονίδης ἀγέμεν μέθυ χίλια μέτρα. ἔνθεν οἰνίζοντο κάρη κομόωντες Ἀχαιοί, ἄλλοι μὲν χαλκῷ, ἄλλοι δ᾽ αἴθωνι σιδήρῳ, ἄλλοι δὲ ῥινοῖς, ἄλλοι δ᾽ αὐτῇσι βόεσσιν, ἄλλοι δ᾽ ἀνδραπόδεσσι· τίθεντο δὲ δαῖτα θάλειαν. παννύχιοι μὲν ἔπειτα κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ δαίνυντο, Τρῶες δὲ κατὰ πτόλιν ἠδ᾽ ἐπίκουροι· παννύχιος δέ σφιν κακὰ μήδετο μητίετα Ζεὺς σμερδαλέα κτυπέων· τοὺς δὲ χλωρὸν δέος ᾕρει· οἶνον δ᾽ ἐκ δεπάων χαμάδις χέον, οὐδέ τις ἔτλη πρὶν πιέειν πρὶν λεῖψαι ὑπερμενέϊ Κρονίωνι. κοιμήσαντ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα καὶ ὕπνου δῶρον ἕλοντο.

Ἠὼς μὲν κροκόπεπλος ἐκίδνατο πᾶσαν ἐπ᾽ αἶαν, Ζεὺς δὲ θεῶν ἀγορὴν ποιήσατο τερπικέραυνος ἀκροτάτῃ κορυφῇ πολυδειράδος Οὐλύμποιο· αὐτὸς δέ σφ᾽ ἀγόρευε, θεοὶ δ᾽ ὑπὸ πάντες ἄκουον· κέκλυτέ μευ πάντές τε θεοὶ πᾶσαί τε θέαιναι, ὄφρ᾽ εἴπω τά με θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι κελεύει. μήτέ τις οὖν θήλεια θεὸς τό γε μήτέ τις ἄρσην πειράτω διακέρσαι ἐμὸν ἔπος, ἀλλ᾽ ἅμα πάντες αἰνεῖτ᾽, ὄφρα τάχιστα τελευτήσω τάδε ἔργα. ὃν δ᾽ ἂν ἐγὼν ἀπάνευθε θεῶν ἐθέλοντα νοήσω ἐλθόντ᾽ ἢ Τρώεσσιν ἀρηγέμεν ἢ Δαναοῖσι πληγεὶς οὐ κατὰ κόσμον ἐλεύσεται Οὔλυμπον δέ· ἤ μιν ἑλὼν ῥίψω ἐς Τάρταρον ἠερόεντα τῆλε μάλ᾽, ἧχι βάθιστον ὑπὸ χθονός ἐστι βέρεθρον, ἔνθα σιδήρειαί τε πύλαι καὶ χάλκεος οὐδός, τόσσον ἔνερθ᾽ Ἀΐδεω ὅσον οὐρανός ἐστ᾽ ἀπὸ γαίης· γνώσετ᾽ ἔπειθ᾽ ὅσον εἰμὶ θεῶν κάρτιστος ἁπάντων. εἰ δ᾽ ἄγε πειρήσασθε θεοὶ ἵνα εἴδετε πάντες· σειρὴν χρυσείην ἐξ οὐρανόθεν κρεμάσαντες πάντές τ᾽ ἐξάπτεσθε θεοὶ πᾶσαί τε θέαιναι· ἀλλ᾽ οὐκ ἂν ἐρύσαιτ᾽ ἐξ οὐρανόθεν πεδίον δὲ Ζῆν᾽ ὕπατον μήστωρ᾽, οὐδ᾽ εἰ μάλα πολλὰ κάμοιτε. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ καὶ ἐγὼ πρόφρων ἐθέλοιμι ἐρύσσαι, αὐτῇ κεν γαίῃ ἐρύσαιμ᾽ αὐτῇ τε θαλάσσῃ· σειρὴν μέν κεν ἔπειτα περὶ ῥίον Οὐλύμποιο δησαίμην, τὰ δέ κ᾽ αὖτε μετήορα πάντα γένοιτο. τόσσον ἐγὼ περί τ᾽ εἰμὶ θεῶν περί τ᾽ εἴμ᾽ ἀνθρώπων. Ὣς ἔφαθ᾽, οἱ δ᾽ ἄρα πάντες ἀκὴν ἐγένοντο σιωπῇ μῦθον ἀγασσάμενοι· μάλα γὰρ κρατερῶς ἀγόρευσεν. ὀψὲ δὲ δὴ μετέειπε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· ὦ πάτερ ἡμέτερε Κρονίδη ὕπατε κρειόντων εὖ νυ καὶ ἡμεῖς ἴδμεν ὅ τοι σθένος οὐκ ἐπιεικτόν· ἀλλ᾽ ἔμπης Δαναῶν ὀλοφυρόμεθ᾽ αἰχμητάων, οἵ κεν δὴ κακὸν οἶτον ἀναπλήσαντες ὄλωνται. ἀλλ᾽ ἤτοι πολέμου μὲν ἀφεξόμεθ᾽ ὡς σὺ κελεύεις· βουλὴν δ᾽ Ἀργείοις ὑποθησόμεθ᾽ ἥ τις ὀνήσει, ὡς μὴ πάντες ὄλωνται ὀδυσσαμένοιο τεοῖο. Τὴν δ᾽ ἐπιμειδήσας προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· θάρσει Τριτογένεια φίλον τέκος· οὔ νύ τι θυμῷ πρόφρονι μυθέομαι, ἐθέλω δέ τοι ἤπιος εἶναι. Ὣς εἰπὼν ὑπ᾽ ὄχεσφι τιτύσκετο χαλκόποδ᾽ ἵππω ὠκυπέτα χρυσέῃσιν ἐθείρῃσιν κομόωντε, χρυσὸν δ᾽ αὐτὸς ἔδυνε περὶ χροΐ, γέντο δ᾽ ἱμάσθλην χρυσείην εὔτυκτον, ἑοῦ δ᾽ ἐπεβήσετο δίφρου, μάστιξεν δ᾽ ἐλάαν· τὼ δ᾽ οὐκ ἀέκοντε πετέσθην μεσσηγὺς γαίης τε καὶ οὐρανοῦ ἀστερόεντος. Ἴδην δ᾽ ἵκανεν πολυπίδακα μητέρα θηρῶν Γάργαρον, ἔνθά τέ οἱ τέμενος βωμός τε θυήεις. ἔνθ᾽ ἵππους ἔστησε πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε λύσας ἐξ ὀχέων, κατὰ δ᾽ ἠέρα πουλὺν ἔχευεν. αὐτὸς δ᾽ ἐν κορυφῇσι καθέζετο κύδεϊ γαίων εἰσορόων Τρώων τε πόλιν καὶ νῆας Ἀχαιῶν. Οἳ δ᾽ ἄρα δεῖπνον ἕλοντο κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ ῥίμφα κατὰ κλισίας, ἀπὸ δ᾽ αὐτοῦ θωρήσσοντο. Τρῶες δ᾽ αὖθ᾽ ἑτέρωθεν ἀνὰ πτόλιν ὁπλίζοντο παυρότεροι· μέμασαν δὲ καὶ ὧς ὑσμῖνι μάχεσθαι χρειοῖ ἀναγκαίῃ, πρό τε παίδων καὶ πρὸ γυναικῶν. πᾶσαι δ᾽ ὠΐγνυντο πύλαι, ἐκ δ᾽ ἔσσυτο λαός, πεζοί θ᾽ ἱππῆές τε· πολὺς δ᾽ ὀρυμαγδὸς ὀρώρει. Οἳ δ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἐς χῶρον ἕνα ξυνιόντες ἵκοντο σύν ῥ᾽ ἔβαλον ῥινούς, σὺν δ᾽ ἔγχεα καὶ μένε᾽ ἀνδρῶν χαλκεοθωρήκων· ἀτὰρ ἀσπίδες ὀμφαλόεσσαι ἔπληντ᾽ ἀλλήλῃσι, πολὺς δ᾽ ὀρυμαγδὸς ὀρώρει. ἔνθα δ᾽ ἅμ᾽ οἰμωγή τε καὶ εὐχωλὴ πέλεν ἀνδρῶν ὀλλύντων τε καὶ ὀλλυμένων, ῥέε δ᾽ αἵματι γαῖα. Ὄφρα μὲν ἠὼς ἦν καὶ ἀέξετο ἱερὸν ἦμαρ, τόφρα μάλ᾽ ἀμφοτέρων βέλε᾽ ἥπτετο, πῖπτε δὲ λαός. ἦμος δ᾽ Ἠέλιος μέσον οὐρανὸν ἀμφιβεβήκει, καὶ τότε δὴ χρύσεια πατὴρ ἐτίταινε τάλαντα· ἐν δ᾽ ἐτίθει δύο κῆρε τανηλεγέος θανάτοιο Τρώων θ᾽ ἱπποδάμων καὶ Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων, ἕλκε δὲ μέσσα λαβών· ῥέπε δ᾽ αἴσιμον ἦμαρ Ἀχαιῶν. αἳ μὲν Ἀχαιῶν κῆρες ἐπὶ χθονὶ πουλυβοτείρῃ ἑζέσθην, Τρώων δὲ πρὸς οὐρανὸν εὐρὺν ἄερθεν· αὐτὸς δ᾽ ἐξ Ἴδης μεγάλ᾽ ἔκτυπε, δαιόμενον δὲ ἧκε σέλας μετὰ λαὸν Ἀχαιῶν· οἳ δὲ ἰδόντες θάμβησαν, καὶ πάντας ὑπὸ χλωρὸν δέος εἷλεν. Ἔνθ᾽ οὔτ᾽ Ἰδομενεὺς τλῆ μίμνειν οὔτ᾽ Ἀγαμέμνων, οὔτε δύ᾽ Αἴαντες μενέτην θεράποντες Ἄρηος· Νέστωρ οἶος ἔμιμνε Γερήνιος οὖρος Ἀχαιῶν οὔ τι ἑκών, ἀλλ᾽ ἵππος ἐτείρετο, τὸν βάλεν ἰῷ δῖος Ἀλέξανδρος Ἑλένης πόσις ἠϋκόμοιο ἄκρην κὰκ κορυφήν, ὅθι τε πρῶται τρίχες ἵππων κρανίῳ ἐμπεφύασι, μάλιστα δὲ καίριόν ἐστιν. ἀλγήσας δ᾽ ἀνέπαλτο, βέλος δ᾽ εἰς ἐγκέφαλον δῦ, σὺν δ᾽ ἵππους ἐτάραξε κυλινδόμενος περὶ χαλκῷ. ὄφρ᾽ ὁ γέρων ἵπποιο παρηορίας ἀπέταμνε φασγάνῳ ἀΐσσων, τόφρ᾽ Ἕκτορος ὠκέες ἵπποι ἦλθον ἀν᾽ ἰωχμὸν θρασὺν ἡνίοχον φορέοντες Ἕκτορα· καί νύ κεν ἔνθ᾽ ὁ γέρων ἀπὸ θυμὸν ὄλεσσεν εἰ μὴ ἄρ᾽ ὀξὺ νόησε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· σμερδαλέον δ᾽ ἐβόησεν ἐποτρύνων Ὀδυσῆα· διογενὲς Λαερτιάδη πολυμήχαν᾽ Ὀδυσσεῦ πῇ φεύγεις μετὰ νῶτα βαλὼν κακὸς ὣς ἐν ὁμίλῳ; μή τίς τοι φεύγοντι μεταφρένῳ ἐν δόρυ πήξῃ· ἀλλὰ μέν᾽ ὄφρα γέροντος ἀπώσομεν ἄγριον ἄνδρα. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἐσάκουσε πολύτλας δῖος Ὀδυσσεύς, ἀλλὰ παρήϊξεν κοίλας ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν. Τυδεΐδης δ᾽ αὐτός περ ἐὼν προμάχοισιν ἐμίχθη, στῆ δὲ πρόσθ᾽ ἵππων Νηληϊάδαο γέροντος, καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ὦ γέρον ἦ μάλα δή σε νέοι τείρουσι μαχηταί, σὴ δὲ βίη λέλυται, χαλεπὸν δέ σε γῆρας ὀπάζει, ἠπεδανὸς δέ νύ τοι θεράπων, βραδέες δέ τοι ἵπποι. ἀλλ᾽ ἄγ᾽ ἐμῶν ὀχέων ἐπιβήσεο, ὄφρα ἴδηαι οἷοι Τρώϊοι ἵπποι ἐπιστάμενοι πεδίοιο κραιπνὰ μάλ᾽ ἔνθα καὶ ἔνθα διωκέμεν ἠδὲ φέβεσθαι, οὕς ποτ᾽ ἀπ᾽ Αἰνείαν ἑλόμην μήστωρε φόβοιο. τούτω μὲν θεράποντε κομείτων, τώδε δὲ νῶϊ Τρωσὶν ἐφ᾽ ἱπποδάμοις ἰθύνομεν, ὄφρα καὶ Ἕκτωρ εἴσεται εἰ καὶ ἐμὸν δόρυ μαίνεται ἐν παλάμῃσιν. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ. Νεστορέας μὲν ἔπειθ᾽ ἵππους θεράποντε κομείτην ἴφθιμοι Σθένελός τε καὶ Εὐρυμέδων ἀγαπήνωρ. τὼ δ᾽ εἰς ἀμφοτέρω Διομήδεος ἅρματα βήτην· Νέστωρ δ᾽ ἐν χείρεσσι λάβ᾽ ἡνία σιγαλόεντα, μάστιξεν δ᾽ ἵππους· τάχα δ᾽ Ἕκτορος ἄγχι γένοντο. τοῦ δ᾽ ἰθὺς μεμαῶτος ἀκόντισε Τυδέος υἱός· καὶ τοῦ μέν ῥ᾽ ἀφάμαρτεν, ὃ δ᾽ ἡνίοχον θεράποντα υἱὸν ὑπερθύμου Θηβαίου Ἠνιοπῆα ἵππων ἡνί᾽ ἔχοντα βάλε στῆθος παρὰ μαζόν. ἤριπε δ᾽ ἐξ ὀχέων, ὑπερώησαν δέ οἱ ἵπποι ὠκύποδες· τοῦ δ᾽ αὖθι λύθη ψυχή τε μένος τε. Ἕκτορα δ᾽ αἰνὸν ἄχος πύκασε φρένας ἡνιόχοιο· τὸν μὲν ἔπειτ᾽ εἴασε καὶ ἀχνύμενός περ ἑταίρου κεῖσθαι, ὃ δ᾽ ἡνίοχον μέθεπε θρασύν· οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔτι δὴν ἵππω δευέσθην σημάντορος· αἶψα γὰρ εὗρεν Ἰφιτίδην Ἀρχεπτόλεμον θρασύν, ὅν ῥα τόθ᾽ ἵππων ὠκυπόδων ἐπέβησε, δίδου δέ οἱ ἡνία χερσίν. Ἔνθά κε λοιγὸς ἔην καὶ ἀμήχανα ἔργα γένοντο, καί νύ κε σήκασθεν κατὰ Ἴλιον ἠΰτε ἄρνες, εἰ μὴ ἄρ᾽ ὀξὺ νόησε πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε· βροντήσας δ᾽ ἄρα δεινὸν ἀφῆκ᾽ ἀργῆτα κεραυνόν, κὰδ δὲ πρόσθ᾽ ἵππων Διομήδεος ἧκε χαμᾶζε· δεινὴ δὲ φλὸξ ὦρτο θεείου καιομένοιο, τὼ δ᾽ ἵππω δείσαντε καταπτήτην ὑπ᾽ ὄχεσφι· Νέστορα δ᾽ ἐκ χειρῶν φύγον ἡνία σιγαλόεντα, δεῖσε δ᾽ ὅ γ᾽ ἐν θυμῷ, Διομήδεα δὲ προσέειπε· Τυδεΐδη ἄγε δ᾽ αὖτε φόβον δ᾽ ἔχε μώνυχας ἵππους. ἦ οὐ γιγνώσκεις ὅ τοι ἐκ Διὸς οὐχ ἕπετ᾽ ἀλκή; νῦν μὲν γὰρ τούτῳ Κρονίδης Ζεὺς κῦδος ὀπάζει σήμερον· ὕστερον αὖτε καὶ ἡμῖν, αἴ κ᾽ ἐθέλῃσι, δώσει· ἀνὴρ δέ κεν οὔ τι Διὸς νόον εἰρύσσαιτο οὐδὲ μάλ᾽ ἴφθιμος, ἐπεὶ ἦ πολὺ φέρτερός ἐστι. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· ναὶ δὴ ταῦτά γε πάντα γέρον κατὰ μοῖραν ἔειπες· ἀλλὰ τόδ᾽ αἰνὸν ἄχος κραδίην καὶ θυμὸν ἱκάνει· Ἕκτωρ γάρ ποτε φήσει ἐνὶ Τρώεσσ᾽ ἀγορεύων· Τυδεΐδης ὑπ᾽ ἐμεῖο φοβεύμενος ἵκετο νῆας. ὥς ποτ᾽ ἀπειλήσει· τότε μοι χάνοι εὐρεῖα χθών. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· ὤ μοι Τυδέος υἱὲ δαΐφρονος, οἷον ἔειπες. εἴ περ γάρ σ᾽ Ἕκτωρ γε κακὸν καὶ ἀνάλκιδα φήσει, ἀλλ᾽ οὐ πείσονται Τρῶες καὶ Δαρδανίωνες καὶ Τρώων ἄλοχοι μεγαθύμων ἀσπιστάων, τάων ἐν κονίῃσι βάλες θαλεροὺς παρακοίτας. Ὣς ἄρα φωνήσας φύγαδε τράπε μώνυχας ἵππους αὖτις ἀν᾽ ἰωχμόν· ἐπὶ δὲ Τρῶές τε καὶ Ἕκτωρ ἠχῇ θεσπεσίῃ βέλεα στονόεντα χέοντο. τῷ δ᾽ ἐπὶ μακρὸν ἄϋσε μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ· Τυδεΐδη περὶ μέν σε τίον Δαναοὶ ταχύπωλοι ἕδρῃ τε κρέασίν τε ἰδὲ πλείοις δεπάεσσι· νῦν δέ σ᾽ ἀτιμήσουσι· γυναικὸς ἄρ᾽ ἀντὶ τέτυξο. ἔῤῥε κακὴ γλήνη, ἐπεὶ οὐκ εἴξαντος ἐμεῖο πύργων ἡμετέρων ἐπιβήσεαι, οὐδὲ γυναῖκας ἄξεις ἐν νήεσσι· πάρος τοι δαίμονα δώσω. Ὣς φάτο, Τυδεΐδης δὲ διάνδιχα μερμήριξεν ἵππους τε στρέψαι καὶ ἐναντίβιον μαχέσασθαι. τρὶς μὲν μερμήριξε κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμόν, τρὶς δ᾽ ἄρ᾽ ἀπ᾽ Ἰδαίων ὀρέων κτύπε μητίετα Ζεὺς σῆμα τιθεὶς Τρώεσσι μάχης ἑτεραλκέα νίκην. Ἕκτωρ δὲ Τρώεσσιν ἐκέκλετο μακρὸν ἀΰσας· Τρῶες καὶ Λύκιοι καὶ Δάρδανοι ἀγχιμαχηταὶ ἀνέρες ἔστε φίλοι, μνήσασθε δὲ θούριδος ἀλκῆς. γιγνώσκω δ᾽ ὅτι μοι πρόφρων κατένευσε Κρονίων νίκην καὶ μέγα κῦδος, ἀτὰρ Δαναοῖσί γε πῆμα· νήπιοι οἳ ἄρα δὴ τάδε τείχεα μηχανόωντο ἀβλήχρ᾽ οὐδενόσωρα· τὰ δ᾽ οὐ μένος ἁμὸν ἐρύξει· ἵπποι δὲ ῥέα τάφρον ὑπερθορέονται ὀρυκτήν. ἀλλ᾽ ὅτε κεν δὴ νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσι γένωμαι, μνημοσύνη τις ἔπειτα πυρὸς δηΐοιο γενέσθω, ὡς πυρὶ νῆας ἐνιπρήσω, κτείνω δὲ καὶ αὐτοὺς Ἀργείους παρὰ νηυσὶν ἀτυζομένους ὑπὸ καπνοῦ. Ὣς εἰπὼν ἵπποισιν ἐκέκλετο φώνησέν τε· Ξάνθέ τε καὶ σὺ Πόδαργε καὶ Αἴθων Λάμπέ τε δῖε νῦν μοι τὴν κομιδὴν ἀποτίνετον, ἣν μάλα πολλὴν Ἀνδρομάχη θυγάτηρ μεγαλήτορος Ἠετίωνος ὑμῖν πὰρ προτέροισι μελίφρονα πυρὸν ἔθηκεν οἶνόν τ᾽ ἐγκεράσασα πιεῖν, ὅτε θυμὸς ἀνώγοι, ἢ ἐμοί, ὅς πέρ οἱ θαλερὸς πόσις εὔχομαι εἶναι. ἀλλ᾽ ἐφομαρτεῖτον καὶ σπεύδετον ὄφρα λάβωμεν ἀσπίδα Νεστορέην, τῆς νῦν κλέος οὐρανὸν ἵκει πᾶσαν χρυσείην ἔμεναι, κανόνας τε καὶ αὐτήν, αὐτὰρ ἀπ᾽ ὤμοιιν Διομήδεος ἱπποδάμοιο δαιδάλεον θώρηκα, τὸν Ἥφαιστος κάμε τεύχων. εἰ τούτω κε λάβοιμεν, ἐελποίμην κεν Ἀχαιοὺς αὐτονυχὶ νηῶν ἐπιβησέμεν ὠκειάων. Ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος, νεμέσησε δὲ πότνια Ἥρη, σείσατο δ᾽ εἰνὶ θρόνῳ, ἐλέλιξε δὲ μακρὸν Ὄλυμπον, καί ῥα Ποσειδάωνα μέγαν θεὸν ἀντίον ηὔδα· ὢ πόποι ἐννοσίγαι᾽ εὐρυσθενές, οὐδέ νυ σοί περ ὀλλυμένων Δαναῶν ὀλοφύρεται ἐν φρεσὶ θυμός. οἳ δέ τοι εἰς Ἑλίκην τε καὶ Αἰγὰς δῶρ᾽ ἀνάγουσι πολλά τε καὶ χαρίεντα· σὺ δέ σφισι βούλεο νίκην. εἴ περ γάρ κ᾽ ἐθέλοιμεν, ὅσοι Δαναοῖσιν ἀρωγοί, Τρῶας ἀπώσασθαι καὶ ἐρυκέμεν εὐρύοπα Ζῆν, αὐτοῦ κ᾽ ἔνθ᾽ ἀκάχοιτο καθήμενος οἶος ἐν Ἴδῃ. Τὴν δὲ μέγ᾽ ὀχθήσας προσέφη κρείων ἐνοσίχθων· Ἥρη ἀπτοεπὲς ποῖον τὸν μῦθον ἔειπες. οὐκ ἂν ἔγωγ᾽ ἐθέλοιμι Διὶ Κρονίωνι μάχεσθαι ἡμέας τοὺς ἄλλους, ἐπεὶ ἦ πολὺ φέρτερός ἐστιν. Ὣς οἳ μὲν τοιαῦτα πρὸς ἀλλήλους ἀγόρευον· τῶν δ᾽ ὅσον ἐκ νηῶν ἀπὸ πύργου τάφρος ἔεργε πλῆθεν ὁμῶς ἵππων τε καὶ ἀνδρῶν ἀσπιστάων εἰλομένων· εἴλει δὲ θοῷ ἀτάλαντος Ἄρηϊ Ἕκτωρ Πριαμίδης, ὅτε οἱ Ζεὺς κῦδος ἔδωκε. καί νύ κ᾽ ἐνέπρησεν πυρὶ κηλέῳ νῆας ἐΐσας, εἰ μὴ ἐπὶ φρεσὶ θῆκ᾽ Ἀγαμέμνονι πότνια Ἥρη αὐτῷ ποιπνύσαντι θοῶς ὀτρῦναι Ἀχαιούς. βῆ δ᾽ ἰέναι παρά τε κλισίας καὶ νῆας Ἀχαιῶν πορφύρεον μέγα φᾶρος ἔχων ἐν χειρὶ παχείῃ, στῆ δ᾽ ἐπ᾽ Ὀδυσσῆος μεγακήτεϊ νηῒ μελαίνῃ, ἥ ῥ᾽ ἐν μεσσάτῳ ἔσκε γεγωνέμεν ἀμφοτέρωσε, ἠμὲν ἐπ᾽ Αἴαντος κλισίας Τελαμωνιάδαο ἠδ᾽ ἐπ᾽ Ἀχιλλῆος, τοί ῥ᾽ ἔσχατα νῆας ἐΐσας εἴρυσαν, ἠνορέῃ πίσυνοι καὶ κάρτεϊ χειρῶν· ἤϋσεν δὲ διαπρύσιον Δαναοῖσι γεγωνώς· αἰδὼς Ἀργεῖοι, κάκ᾽ ἐλέγχεα, εἶδος ἀγητοί· πῇ ἔβαν εὐχωλαί, ὅτε δὴ φάμεν εἶναι ἄριστοι, ἃς ὁπότ᾽ ἐν Λήμνῳ κενεαυχέες ἠγοράασθε, ἔσθοντες κρέα πολλὰ βοῶν ὀρθοκραιράων πίνοντες κρητῆρας ἐπιστεφέας οἴνοιο, Τρώων ἄνθ᾽ ἑκατόν τε διηκοσίων τε ἕκαστος στήσεσθ᾽ ἐν πολέμῳ· νῦν δ᾽ οὐδ᾽ ἑνὸς ἄξιοί εἰμεν Ἕκτορος, ὃς τάχα νῆας ἐνιπρήσει πυρὶ κηλέῳ. Ζεῦ πάτερ, ἦ ῥά τιν᾽ ἤδη ὑπερμενέων βασιλήων τῇδ᾽ ἄτῃ ἄασας καί μιν μέγα κῦδος ἀπηύρας; οὐ μὲν δή ποτέ φημι τεὸν περικαλλέα βωμὸν νηῒ πολυκλήϊδι παρελθέμεν ἐνθάδε ἔῤῥων, ἀλλ᾽ ἐπὶ πᾶσι βοῶν δημὸν καὶ μηρί᾽ ἔκηα ἱέμενος Τροίην εὐτείχεον ἐξαλαπάξαι. ἀλλὰ Ζεῦ τόδε πέρ μοι ἐπικρήηνον ἐέλδωρ· αὐτοὺς δή περ ἔασον ὑπεκφυγέειν καὶ ἀλύξαι, μηδ᾽ οὕτω Τρώεσσιν ἔα δάμνασθαι Ἀχαιούς. Ὣς φάτο, τὸν δὲ πατὴρ ὀλοφύρατο δάκρυ χέοντα, νεῦσε δέ οἱ λαὸν σόον ἔμμεναι οὐδ᾽ ἀπολέσθαι. αὐτίκα δ᾽ αἰετὸν ἧκε τελειότατον πετεηνῶν, νεβρὸν ἔχοντ᾽ ὀνύχεσσι τέκος ἐλάφοιο ταχείης· πὰρ δὲ Διὸς βωμῷ περικαλλέϊ κάββαλε νεβρόν, ἔνθα πανομφαίῳ Ζηνὶ ῥέζεσκον Ἀχαιοί. οἳ δ᾽ ὡς οὖν εἴδονθ᾽ ὅ τ᾽ ἄρ᾽ ἐκ Διὸς ἤλυθεν ὄρνις, μᾶλλον ἐπὶ Τρώεσσι θόρον, μνήσαντο δὲ χάρμης. Ἔνθ᾽ οὔ τις πρότερος Δαναῶν πολλῶν περ ἐόντων εὔξατο Τυδεΐδαο πάρος σχέμεν ὠκέας ἵππους τάφρου τ᾽ ἐξελάσαι καὶ ἐναντίβιον μαχέσασθαι, ἀλλὰ πολὺ πρῶτος Τρώων ἕλεν ἄνδρα κορυστὴν Φραδμονίδην Ἀγέλαον· ὃ μὲν φύγαδ᾽ ἔτραπεν ἵππους· τῷ δὲ μεταστρεφθέντι μεταφρένῳ ἐν δόρυ πῆξεν ὤμων μεσσηγύς, διὰ δὲ στήθεσφιν ἔλασσεν· ἤριπε δ᾽ ἐξ ὀχέων, ἀράβησε δὲ τεύχε᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ. Τὸν δὲ μετ᾽ Ἀτρεΐδαι Ἀγαμέμνων καὶ Μενέλαος, τοῖσι δ᾽ ἐπ᾽ Αἴαντες θοῦριν ἐπιειμένοι ἀλκήν, τοῖσι δ᾽ ἐπ᾽ Ἰδομενεὺς καὶ ὀπάων Ἰδομενῆος Μηριόνης ἀτάλαντος Ἐνυαλίῳ ἀνδρειφόντῃ, τοῖσι δ᾽ ἐπ᾽ Εὐρύπυλος Εὐαίμονος ἀγλαὸς υἱός· Τεῦκρος δ᾽ εἴνατος ἦλθε παλίντονα τόξα τιταίνων, στῆ δ᾽ ἄρ᾽ ὑπ᾽ Αἴαντος σάκεϊ Τελαμωνιάδαο. ἔνθ᾽ Αἴας μὲν ὑπεξέφερεν σάκος· αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἥρως παπτήνας, ἐπεὶ ἄρ τιν᾽ ὀϊστεύσας ἐν ὁμίλῳ βεβλήκοι, ὃ μὲν αὖθι πεσὼν ἀπὸ θυμὸν ὄλεσσεν, αὐτὰρ ὃ αὖτις ἰὼν πάϊς ὣς ὑπὸ μητέρα δύσκεν εἰς Αἴανθ᾽· ὃ δέ μιν σάκεϊ κρύπτασκε φαεινῷ. Ἔνθα τίνα πρῶτον Τρώων ἕλε Τεῦκρος ἀμύμων; Ὀρσίλοχον μὲν πρῶτα καὶ Ὄρμενον ἠδ᾽ Ὀφελέστην Δαίτορά τε Χρομίον τε καὶ ἀντίθεον Λυκοφόντην καὶ Πολυαιμονίδην Ἀμοπάονα καὶ Μελάνιππον, πάντας ἐπασσυτέρους πέλασε χθονὶ πουλυβοτείρῃ. τὸν δὲ ἰδὼν γήθησεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων τόξου ἄπο κρατεροῦ Τρώων ὀλέκοντα φάλαγγας· στῆ δὲ παρ᾽ αὐτὸν ἰὼν καί μιν πρὸς μῦθον ἔειπε· Τεῦκρε φίλη κεφαλή, Τελαμώνιε κοίρανε λαῶν βάλλ᾽ οὕτως, αἴ κέν τι φόως Δαναοῖσι γένηαι πατρί τε σῷ Τελαμῶνι, ὅ σ᾽ ἔτρεφε τυτθὸν ἐόντα, καί σε νόθον περ ἐόντα κομίσσατο ᾧ ἐνὶ οἴκῳ· τὸν καὶ τηλόθ᾽ ἐόντα ἐϋκλείης ἐπίβησον. σοὶ δ᾽ ἐγὼ ἐξερέω ὡς καὶ τετελεσμένον ἔσται· αἴ κέν μοι δώῃ Ζεύς τ᾽ αἰγίοχος καὶ Ἀθήνη Ἰλίου ἐξαλαπάξαι ἐϋκτίμενον πτολίεθρον, πρώτῳ τοι μετ᾽ ἐμὲ πρεσβήϊον ἐν χερὶ θήσω, ἢ τρίποδ᾽ ἠὲ δύω ἵππους αὐτοῖσιν ὄχεσφιν ἠὲ γυναῖχ᾽, ἥ κέν τοι ὁμὸν λέχος εἰσαναβαίνοι. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσεφώνεε Τεῦκρος ἀμύμων· Ἀτρεΐδη κύδιστε τί με σπεύδοντα καὶ αὐτὸν ὀτρύνεις; οὐ μέν τοι ὅση δύναμίς γε πάρεστι παύομαι, ἀλλ᾽ ἐξ οὗ προτὶ Ἴλιον ὠσάμεθ᾽ αὐτοὺς ἐκ τοῦ δὴ τόξοισι δεδεγμένος ἄνδρας ἐναίρω. ὀκτὼ δὴ προέηκα τανυγλώχινας ὀϊστούς, πάντες δ᾽ ἐν χροῒ πῆχθεν ἀρηϊθόων αἰζηῶν· τοῦτον δ᾽ οὐ δύναμαι βαλέειν κύνα λυσσητῆρα. Ἦ ῥα καὶ ἄλλον ὀϊστὸν ἀπὸ νευρῆφιν ἴαλλεν Ἕκτορος ἀντικρύ, βαλέειν δέ ἑ ἵετο θυμός· καὶ τοῦ μέν ῥ᾽ ἀφάμαρθ᾽, ὃ δ᾽ ἀμύμονα Γοργυθίωνα υἱὸν ἐῢν Πριάμοιο κατὰ στῆθος βάλεν ἰῷ, τόν ῥ᾽ ἐξ Αἰσύμηθεν ὀπυιομένη τέκε μήτηρ καλὴ Καστιάνειρα δέμας ἐϊκυῖα θεῇσι. μήκων δ᾽ ὡς ἑτέρωσε κάρη βάλεν, ἥ τ᾽ ἐνὶ κήπῳ καρπῷ βριθομένη νοτίῃσί τε εἰαρινῇσιν, ὣς ἑτέρωσ᾽ ἤμυσε κάρη πήληκι βαρυνθέν. Τεῦκρος δ᾽ ἄλλον ὀϊστὸν ἀπὸ νευρῆφιν ἴαλλεν Ἕκτορος ἀντικρύ, βαλέειν δέ ἑ ἵετο θυμός. ἀλλ᾽ ὅ γε καὶ τόθ᾽ ἅμαρτε· παρέσφηλεν γὰρ Ἀπόλλων· ἀλλ᾽ Ἀρχεπτόλεμον θρασὺν Ἕκτορος ἡνιοχῆα ἱέμενον πόλεμον δὲ βάλε στῆθος παρὰ μαζόν· ἤριπε δ᾽ ἐξ ὀχέων, ὑπερώησαν δέ οἱ ἵπποι ὠκύποδες· τοῦ δ᾽ αὖθι λύθη ψυχή τε μένος τε. Ἕκτορα δ᾽ αἰνὸν ἄχος πύκασε φρένας ἡνιόχοιο· τὸν μὲν ἔπειτ᾽ εἴασε καὶ ἀχνύμενός περ ἑταίρου, Κεβριόνην δ᾽ ἐκέλευσεν ἀδελφεὸν ἐγγὺς ἐόντα ἵππων ἡνί᾽ ἑλεῖν· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ οὐκ ἀπίθησεν ἀκούσας. αὐτὸς δ᾽ ἐκ δίφροιο χαμαὶ θόρε παμφανόωντος σμερδαλέα ἰάχων· ὃ δὲ χερμάδιον λάβε χειρί, βῆ δ᾽ ἰθὺς Τεύκρου, βαλέειν δέ ἑ θυμὸς ἀνώγει. ἤτοι ὃ μὲν φαρέτρης ἐξείλετο πικρὸν ὀϊστόν, θῆκε δ᾽ ἐπὶ νευρῇ· τὸν δ᾽ αὖ κορυθαίολος Ἕκτωρ αὐερύοντα παρ᾽ ὦμον, ὅθι κληῒς ἀποέργει αὐχένα τε στῆθός τε, μάλιστα δὲ καίριόν ἐστι, τῇ ῥ᾽ ἐπὶ οἷ μεμαῶτα βάλεν λίθῳ ὀκριόεντι, ῥῆξε δέ οἱ νευρήν· νάρκησε δὲ χεὶρ ἐπὶ καρπῷ, στῆ δὲ γνὺξ ἐριπών, τόξον δέ οἱ ἔκπεσε χειρός. Αἴας δ᾽ οὐκ ἀμέλησε κασιγνήτοιο πεσόντος, ἀλλὰ θέων περίβη καί οἱ σάκος ἀμφεκάλυψε. τὸν μὲν ἔπειθ᾽ ὑποδύντε δύω ἐρίηρες ἑταῖροι Μηκιστεὺς Ἐχίοιο πάϊς καὶ δῖος Ἀλάστωρ νῆας ἔπι γλαφυρὰς φερέτην βαρέα στενάχοντα. Ἂψ δ᾽ αὖτις Τρώεσσιν Ὀλύμπιος ἐν μένος ὦρσεν· οἳ δ᾽ ἰθὺς τάφροιο βαθείης ὦσαν Ἀχαιούς· Ἕκτωρ δ᾽ ἐν πρώτοισι κίε σθένεϊ βλεμεαίνων. ὡς δ᾽ ὅτε τίς τε κύων συὸς ἀγρίου ἠὲ λέοντος ἅπτηται κατόπισθε ποσὶν ταχέεσσι διώκων ἰσχία τε γλουτούς τε, ἑλισσόμενόν τε δοκεύει, ὣς Ἕκτωρ ὤπαζε κάρη κομόωντας Ἀχαιούς, αἰὲν ἀποκτείνων τὸν ὀπίστατον· οἳ δὲ φέβοντο. αὐτὰρ ἐπεὶ διά τε σκόλοπας καὶ τάφρον ἔβησαν φεύγοντες, πολλοὶ δὲ δάμεν Τρώων ὑπὸ χερσίν, οἳ μὲν δὴ παρὰ νηυσὶν ἐρητύοντο μένοντες, ἀλλήλοισί τε κεκλόμενοι καὶ πᾶσι θεοῖσι χεῖρας ἀνίσχοντες μεγάλ᾽ εὐχετόωντο ἕκαστος· Ἕκτωρ δ᾽ ἀμφιπεριστρώφα καλλίτριχας ἵππους Γοργοῦς ὄμματ᾽ ἔχων ἠδὲ βροτολοιγοῦ Ἄρηος. Τοὺς δὲ ἰδοῦσ᾽ ἐλέησε θεὰ λευκώλενος Ἥρη, αἶψα δ᾽ Ἀθηναίην ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ὢ πόποι αἰγιόχοιο Διὸς τέκος οὐκέτι νῶϊ ὀλλυμένων Δαναῶν κεκαδησόμεθ᾽ ὑστάτιόν περ; οἵ κεν δὴ κακὸν οἶτον ἀναπλήσαντες ὄλωνται ἀνδρὸς ἑνὸς ῥιπῇ, ὃ δὲ μαίνεται οὐκέτ᾽ ἀνεκτῶς Ἕκτωρ Πριαμίδης, καὶ δὴ κακὰ πολλὰ ἔοργε. Τὴν δ᾽ αὖτε προσέειπε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· καὶ λίην οὗτός γε μένος θυμόν τ᾽ ὀλέσειε χερσὶν ὑπ᾽ Ἀργείων φθίμενος ἐν πατρίδι γαίῃ· ἀλλὰ πατὴρ οὑμὸς φρεσὶ μαίνεται οὐκ ἀγαθῇσι σχέτλιος, αἰὲν ἀλιτρός, ἐμῶν μενέων ἀπερωεύς· οὐδέ τι τῶν μέμνηται, ὅ οἱ μάλα πολλάκις υἱὸν τειρόμενον σώεσκον ὑπ᾽ Εὐρυσθῆος ἀέθλων. ἤτοι ὃ μὲν κλαίεσκε πρὸς οὐρανόν, αὐτὰρ ἐμὲ Ζεὺς τῷ ἐπαλεξήσουσαν ἀπ᾽ οὐρανόθεν προΐαλλεν. εἰ γὰρ ἐγὼ τάδε ᾔδε᾽ ἐνὶ φρεσὶ πευκαλίμῃσιν εὖτέ μιν εἰς Ἀΐδαο πυλάρταο προὔπεμψεν ἐξ Ἐρέβευς ἄξοντα κύνα στυγεροῦ Ἀΐδαο, οὐκ ἂν ὑπεξέφυγε Στυγὸς ὕδατος αἰπὰ ῥέεθρα. νῦν δ᾽ ἐμὲ μὲν στυγέει, Θέτιδος δ᾽ ἐξήνυσε βουλάς, ἥ οἱ γούνατ᾽ ἔκυσσε καὶ ἔλλαβε χειρὶ γενείου, λισσομένη τιμῆσαι Ἀχιλλῆα πτολίπορθον. ἔσται μὰν ὅτ᾽ ἂν αὖτε φίλην γλαυκώπιδα εἴπῃ. ἀλλὰ σὰ μὲν νῦν νῶϊν ἐπέντυε μώνυχας ἵππους, ὄφρ᾽ ἂν ἐγὼ καταδῦσα Διὸς δόμον αἰγιόχοιο τεύχεσιν ἐς πόλεμον θωρήξομαι, ὄφρα ἴδωμαι ἢ νῶϊ Πριάμοιο πάϊς κορυθαίολος Ἕκτωρ γηθήσει προφανέντε ἀνὰ πτολέμοιο γεφύρας, ἦ τις καὶ Τρώων κορέει κύνας ἠδ᾽ οἰωνοὺς δημῷ καὶ σάρκεσσι, πεσὼν ἐπὶ νηυσὶν Ἀχαιῶν. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε θεὰ λευκώλενος Ἥρη. ἣ μὲν ἐποιχομένη χρυσάμπυκας ἔντυεν ἵππους Ἥρη πρέσβα θεὰ θυγάτηρ μεγάλοιο Κρόνοιο· αὐτὰρ Ἀθηναίη κούρη Διὸς αἰγιόχοιο πέπλον μὲν κατέχευεν ἑανὸν πατρὸς ἐπ᾽ οὔδει ποικίλον, ὅν ῥ᾽ αὐτὴ ποιήσατο καὶ κάμε χερσίν, ἣ δὲ χιτῶν᾽ ἐνδῦσα Διὸς νεφεληγερέταο τεύχεσιν ἐς πόλεμον θωρήσσετο δακρυόεντα. ἐς δ᾽ ὄχεα φλόγεα ποσὶ βήσετο, λάζετο δ᾽ ἔγχος βριθὺ μέγα στιβαρόν, τῷ δάμνησι στίχας ἀνδρῶν ἡρώων, τοῖσίν τε κοτέσσεται ὀβριμοπάτρη. Ἥρη δὲ μάστιγι θοῶς ἐπεμαίετ᾽ ἄρ᾽ ἵππους· αὐτόμαται δὲ πύλαι μύκον οὐρανοῦ ἃς ἔχον Ὧραι, τῇς ἐπιτέτραπται μέγας οὐρανὸς Οὔλυμπός τε ἠμὲν ἀνακλῖναι πυκινὸν νέφος ἠδ᾽ ἐπιθεῖναι. τῇ ῥα δι᾽ αὐτάων κεντρηνεκέας ἔχον ἵππους. Ζεὺς δὲ πατὴρ Ἴδηθεν ἐπεὶ ἴδε χώσατ᾽ ἄρ᾽ αἰνῶς, Ἶριν δ᾽ ὄτρυνε χρυσόπτερον ἀγγελέουσαν· βάσκ᾽ ἴθι Ἶρι ταχεῖα, πάλιν τρέπε μηδ᾽ ἔα ἄντην ἔρχεσθ᾽· οὐ γὰρ καλὰ συνοισόμεθα πτόλεμον δέ. ὧδε γὰρ ἐξερέω, τὸ δὲ καὶ τετελεσμένον ἔσται· γυιώσω μέν σφωϊν ὑφ᾽ ἅρμασιν ὠκέας ἵππους, αὐτὰς δ᾽ ἐκ δίφρου βαλέω κατά θ᾽ ἅρματα ἄξω· οὐδέ κεν ἐς δεκάτους περιτελλομένους ἐνιαυτοὺς ἕλκε᾽ ἀπαλθήσεσθον, ἅ κεν μάρπτῃσι κεραυνός· ὄφρα ἰδῇ γλαυκῶπις ὅτ᾽ ἂν ᾧ πατρὶ μάχηται. Ἥρῃ δ᾽ οὔ τι τόσον νεμεσίζομαι οὐδὲ χολοῦμαι· αἰεὶ γάρ μοι ἔωθεν ἐνικλᾶν ὅττί κεν εἴπω. Ὣς ἔφατ᾽, ὦρτο δὲ Ἶρις ἀελλόπος ἀγγελέουσα, βῆ δ᾽ ἐξ Ἰδαίων ὀρέων ἐς μακρὸν Ὄλυμπον. πρώτῃσιν δὲ πύλῃσι πολυπτύχου Οὐλύμποιο ἀντομένη κατέρυκε, Διὸς δέ σφ᾽ ἔννεπε μῦθον· πῇ μέματον; τί σφῶϊν ἐνὶ φρεσὶ μαίνεται ἦτορ; οὐκ ἐάᾳ Κρονίδης ἐπαμυνέμεν Ἀργείοισιν. ὧδε γὰρ ἠπείλησε Κρόνου πάϊς, ᾗ τελέει περ, γυιώσειν μὲν σφῶϊν ὑφ᾽ ἅρμασιν ὠκέας ἵππους, αὐτὰς δ᾽ ἐκ δίφρου βαλέειν κατά θ᾽ ἅρματα ἄξειν· οὐδέ κεν ἐς δεκάτους περιτελλομένους ἐνιαυτοὺς ἕλκε᾽ ἀπαλθήσεσθον, ἅ κεν μάρπτῃσι κεραυνός· ὄφρα ἰδῇς γλαυκῶπι ὅτ᾽ ἂν σῷ πατρὶ μάχηαι. Ἥρῃ δ᾽ οὔ τι τόσον νεμεσίζεται οὐδὲ χολοῦται· αἰεὶ γάρ οἱ ἔωθεν ἐνικλᾶν ὅττι κεν εἴπῃ· ἀλλὰ σύ γ᾽ αἰνοτάτη κύον ἀδεὲς εἰ ἐτεόν γε τολμήσεις Διὸς ἄντα πελώριον ἔγχος ἀεῖραι. Ἣ μὲν ἄρ᾽ ὣς εἰποῦσ᾽ ἀπέβη πόδας ὠκέα Ἶρις, αὐτὰρ Ἀθηναίην Ἥρη πρὸς μῦθον ἔειπεν· ὢ πόποι αἰγιόχοιο Διὸς τέκος, οὐκέτ᾽ ἔγωγε νῶϊ ἐῶ Διὸς ἄντα βροτῶν ἕνεκα πτολεμίζειν· τῶν ἄλλος μὲν ἀποφθίσθω, ἄλλος δὲ βιώτω, ὅς κε τύχῃ· κεῖνος δὲ τὰ ἃ φρονέων ἐνὶ θυμῷ Τρωσί τε καὶ Δαναοῖσι δικαζέτω, ὡς ἐπιεικές. Ὣς ἄρα φωνήσασα πάλιν τρέπε μώνυχας ἵππους· τῇσιν δ᾽ Ὧραι μὲν λῦσαν καλλίτριχας ἵππους, καὶ τοὺς μὲν κατέδησαν ἐπ᾽ ἀμβροσίῃσι κάπῃσιν, ἅρματα δ᾽ ἔκλιναν πρὸς ἐνώπια παμφανόωντα· αὐταὶ δὲ χρυσέοισιν ἐπὶ κλισμοῖσι κάθιζον μίγδ᾽ ἄλλοισι θεοῖσι, φίλον τετιημέναι ἦτορ. Ζεὺς δὲ πατὴρ Ἴδηθεν ἐΰτροχον ἅρμα καὶ ἵππους Οὔλυμπον δὲ δίωκε, θεῶν δ᾽ ἐξίκετο θώκους. τῷ δὲ καὶ ἵππους μὲν λῦσε κλυτὸς ἐννοσίγαιος, ἅρματα δ᾽ ἂμ βωμοῖσι τίθει κατὰ λῖτα πετάσσας· αὐτὸς δὲ χρύσειον ἐπὶ θρόνον εὐρύοπα Ζεὺς ἕζετο, τῷ δ᾽ ὑπὸ ποσσὶ μέγας πελεμίζετ᾽ Ὄλυμπος. αἳ δ᾽ οἶαι Διὸς ἀμφὶς Ἀθηναίη τε καὶ Ἥρη ἥσθην, οὐδέ τί μιν προσεφώνεον οὐδ᾽ ἐρέοντο· αὐτὰρ ὃ ἔγνω ᾗσιν ἐνὶ φρεσὶ φώνησέν τε· τίφθ᾽ οὕτω τετίησθον Ἀθηναίη τε καὶ Ἥρη; οὐ μέν θην κάμετόν γε μάχῃ ἔνι κυδιανείρῃ ὀλλῦσαι Τρῶας, τοῖσιν κότον αἰνὸν ἔθεσθε. πάντως, οἷον ἐμόν γε μένος καὶ χεῖρες ἄαπτοι, οὐκ ἄν με τρέψειαν ὅσοι θεοί εἰσ᾽ ἐν Ὀλύμπῳ. σφῶϊν δὲ πρίν περ τρόμος ἔλλαβε φαίδιμα γυῖα πρὶν πόλεμόν τε ἰδεῖν πολέμοιό τε μέρμερα ἔργα. ὧδε γὰρ ἐξερέω, τὸ δέ κεν τετελεσμένον ἦεν· οὐκ ἂν ἐφ᾽ ὑμετέρων ὀχέων πληγέντε κεραυνῷ ἂψ ἐς Ὄλυμπον ἵκεσθον, ἵν᾽ ἀθανάτων ἕδος ἐστίν. Ὣς ἔφαθ᾽, αἳ δ᾽ ἐπέμυξαν Ἀθηναίη τε καὶ Ἥρη· πλησίαι αἵ γ᾽ ἥσθην, κακὰ δὲ Τρώεσσι μεδέσθην. ἤτοι Ἀθηναίη ἀκέων ἦν οὐδέ τι εἶπε σκυζομένη Διὶ πατρί, χόλος δέ μιν ἄγριος ᾕρει· Ἥρῃ δ᾽ οὐκ ἔχαδε στῆθος χόλον, ἀλλὰ προσηύδα· αἰνότατε Κρονίδη ποῖον τὸν μῦθον ἔειπες. εὖ νυ καὶ ἡμεῖς ἴδμεν ὅ τοι σθένος οὐκ ἀλαπαδνόν· ἀλλ᾽ ἔμπης Δαναῶν ὀλοφυρόμεθ᾽ αἰχμητάων, οἵ κεν δὴ κακὸν οἶτον ἀναπλήσαντες ὄλωνται. ἀλλ᾽ ἤτοι πολέμου μὲν ἀφεξόμεθ᾽, εἰ σὺ κελεύεις· βουλὴν δ᾽ Ἀργείοις ὑποθησόμεθ᾽ ἥ τις ὀνήσει, ὡς μὴ πάντες ὄλωνται ὀδυσσαμένοιο τεοῖο. Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· ἠοῦς δὴ καὶ μᾶλλον ὑπερμενέα Κρονίωνα ὄψεαι, αἴ κ᾽ ἐθέλῃσθα, βοῶπις πότνια Ἥρη ὀλλύντ᾽ Ἀργείων πουλὺν στρατὸν αἰχμητάων· οὐ γὰρ πρὶν πολέμου ἀποπαύσεται ὄβριμος Ἕκτωρ πρὶν ὄρθαι παρὰ ναῦφι ποδώκεα Πηλεΐωνα, ἤματι τῷ ὅτ᾽ ἂν οἳ μὲν ἐπὶ πρύμνῃσι μάχωνται στείνει ἐν αἰνοτάτῳ περὶ Πατρόκλοιο θανόντος· ὣς γὰρ θέσφατόν ἐστι· σέθεν δ᾽ ἐγὼ οὐκ ἀλεγίζω χωομένης, οὐδ᾽ εἴ κε τὰ νείατα πείραθ᾽ ἵκηαι γαίης καὶ πόντοιο, ἵν᾽ Ἰάπετός τε Κρόνος τε ἥμενοι οὔτ᾽ αὐγῇς Ὑπερίονος Ἠελίοιο τέρποντ᾽ οὔτ᾽ ἀνέμοισι, βαθὺς δέ τε Τάρταρος ἀμφίς· οὐδ᾽ ἢν ἔνθ᾽ ἀφίκηαι ἀλωμένη, οὔ σευ ἔγωγε σκυζομένης ἀλέγω, ἐπεὶ οὐ σέο κύντερον ἄλλο. Ὣς φάτο, τὸν δ᾽ οὔ τι προσέφη λευκώλενος Ἥρη. ἐν δ᾽ ἔπεσ᾽ Ὠκεανῷ λαμπρὸν φάος ἠελίοιο ἕλκον νύκτα μέλαιναν ἐπὶ ζείδωρον ἄρουραν. Τρωσὶν μέν ῥ᾽ ἀέκουσιν ἔδυ φάος, αὐτὰρ Ἀχαιοῖς ἀσπασίη τρίλλιστος ἐπήλυθε νὺξ ἐρεβεννή. Τρώων αὖτ᾽ ἀγορὴν ποιήσατο φαίδιμος Ἕκτωρ νόσφι νεῶν ἀγαγὼν ποταμῷ ἔπι δινήεντι, ἐν καθαρῷ ὅθι δὴ νεκύων διεφαίνετο χῶρος. ἐξ ἵππων δ᾽ ἀποβάντες ἐπὶ χθόνα μῦθον ἄκουον τόν ῥ᾽ Ἕκτωρ ἀγόρευε Διῒ φίλος· ἐν δ᾽ ἄρα χειρὶ ἔγχος ἔχ᾽ ἑνδεκάπηχυ· πάροιθε δὲ λάμπετο δουρὸς αἰχμὴ χαλκείη, περὶ δὲ χρύσεος θέε πόρκης, τῷ ὅ γ᾽ ἐρεισάμενος ἔπεα Τρώεσσι μετηύδα· κέκλυτέ μευ Τρῶες καὶ Δάρδανοι ἠδ᾽ ἐπίκουροι· νῦν ἐφάμην νῆάς τ᾽ ὀλέσας καὶ πάντας Ἀχαιοὺς ἂψ ἀπονοστήσειν προτὶ Ἴλιον ἠνεμόεσσαν· ἀλλὰ πρὶν κνέφας ἦλθε, τὸ νῦν ἐσάωσε μάλιστα Ἀργείους καὶ νῆας ἐπὶ ῥηγμῖνι θαλάσσης. ἀλλ᾽ ἤτοι νῦν μὲν πειθώμεθα νυκτὶ μελαίνῃ δόρπά τ᾽ ἐφοπλισόμεσθα· ἀτὰρ καλλίτριχας ἵππους λύσαθ᾽ ὑπὲξ ὀχέων, παρὰ δέ σφισι βάλλετ᾽ ἐδωδήν· ἐκ πόλιος δ᾽ ἄξεσθε βόας καὶ ἴφια μῆλα καρπαλίμως, οἶνον δὲ μελίφρονα οἰνίζεσθε σῖτόν τ᾽ ἐκ μεγάρων, ἐπὶ δὲ ξύλα πολλὰ λέγεσθε, ὥς κεν παννύχιοι μέσφ᾽ ἠοῦς ἠριγενείης καίωμεν πυρὰ πολλά, σέλας δ᾽ εἰς οὐρανὸν ἵκῃ, μή πως καὶ διὰ νύκτα κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ φεύγειν ὁρμήσωνται ἐπ᾽ εὐρέα νῶτα θαλάσσης. μὴ μὰν ἀσπουδί γε νεῶν ἐπιβαῖεν ἕκηλοι, ἀλλ᾽ ὥς τις τούτων γε βέλος καὶ οἴκοθι πέσσῃ βλήμενος ἢ ἰῷ ἢ ἔγχεϊ ὀξυόεντι νηὸς ἐπιθρῴσκων, ἵνα τις στυγέῃσι καὶ ἄλλος Τρωσὶν ἐφ᾽ ἱπποδάμοισι φέρειν πολύδακρυν Ἄρηα. κήρυκες δ᾽ ἀνὰ ἄστυ Διῒ φίλοι ἀγγελλόντων παῖδας πρωθήβας πολιοκροτάφους τε γέροντας λέξασθαι περὶ ἄστυ θεοδμήτων ἐπὶ πύργων· θηλύτεραι δὲ γυναῖκες ἐνὶ μεγάροισιν ἑκάστη πῦρ μέγα καιόντων· φυλακὴ δέ τις ἔμπεδος ἔστω μὴ λόχος εἰσέλθῃσι πόλιν λαῶν ἀπεόντων. ὧδ᾽ ἔστω Τρῶες μεγαλήτορες ὡς ἀγορεύω· μῦθος δ᾽ ὃς μὲν νῦν ὑγιὴς εἰρημένος ἔστω, τὸν δ᾽ ἠοῦς Τρώεσσι μεθ᾽ ἱπποδάμοις ἀγορεύσω. ἔλπομαι εὐχόμενος Διί τ᾽ ἄλλοισίν τε θεοῖσιν ἐξελάαν ἐνθένδε κύνας κηρεσσιφορήτους, οὓς κῆρες φορέουσι μελαινάων ἐπὶ νηῶν. ἀλλ᾽ ἤτοι ἐπὶ νυκτὶ φυλάξομεν ἡμέας αὐτούς, πρῶϊ δ᾽ ὑπηοῖοι σὺν τεύχεσι θωρηχθέντες νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσιν ἐγείρομεν ὀξὺν Ἄρηα. εἴσομαι εἴ κέ μ᾽ ὁ Τυδεΐδης κρατερὸς Διομήδης πὰρ νηῶν πρὸς τεῖχος ἀπώσεται, ἤ κεν ἐγὼ τὸν χαλκῷ δῃώσας ἔναρα βροτόεντα φέρωμαι. αὔριον ἣν ἀρετὴν διαείσεται, εἴ κ᾽ ἐμὸν ἔγχος μείνῃ ἐπερχόμενον· ἀλλ᾽ ἐν πρώτοισιν ὀΐω κείσεται οὐτηθείς, πολέες δ᾽ ἀμφ᾽ αὐτὸν ἑταῖροι . ἠελίου ἀνιόντος ἐς αὔριον· εἰ γὰρ ἐγὼν ὣς . εἴην ἀθάνατος καὶ ἀγήρως ἤματα πάντα, . τιοίμην δ᾽ ὡς τίετ᾽ Ἀθηναίη καὶ Ἀπόλλων, ὡς νῦν ἡμέρη ἧδε κακὸν φέρει Ἀργείοισιν. Ὣς Ἕκτωρ ἀγόρευ᾽, ἐπὶ δὲ Τρῶες κελάδησαν. οἳ δ᾽ ἵππους μὲν λῦσαν ὑπὸ ζυγοῦ ἱδρώοντας, δῆσαν δ᾽ ἱμάντεσσι παρ᾽ ἅρμασιν οἷσιν ἕκαστος· ἐκ πόλιος δ᾽ ἄξοντο βόας καὶ ἴφια μῆλα καρπαλίμως, οἶνον δὲ μελίφρονα οἰνίζοντο, σῖτόν τ᾽ ἐκ μεγάρων, ἐπὶ δὲ ξύλα πολλὰ λέγοντο. [ἔρδον δ᾿ ἀθανάτοισι τεληέσσας ἑκατόμβας,] κνίσην δ᾽ ἐκ πεδίου ἄνεμοι φέρον οὐρανὸν εἴσω. [ἡδεῖαν: τῆς δ᾿ οὔ τι θεοὶ μάκαρες δατέοντο, οὐδ᾿ ἔθελον: μάλα γάρ σφιν ἀπήχθετο Ἴλιος ἱρὴ καὶ Πρίαμος καὶ λαὸς ἐυμμελίω Πριάμοιο.] Οἳ δὲ μέγα φρονέοντες ἐπὶ πτολέμοιο γεφύρας εἴατο παννύχιοι, πυρὰ δέ σφισι καίετο πολλά. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἐν οὐρανῷ ἄστρα φαεινὴν ἀμφὶ σελήνην φαίνετ᾽ ἀριπρεπέα, ὅτε τ᾽ ἔπλετο νήνεμος αἰθήρ· ἔκ τ᾽ ἔφανεν πᾶσαι σκοπιαὶ καὶ πρώονες ἄκροι καὶ νάπαι· οὐρανόθεν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπεῤῥάγη ἄσπετος αἰθήρ, πάντα δὲ εἴδεται ἄστρα, γέγηθε δέ τε φρένα ποιμήν· τόσσα μεσηγὺ νεῶν ἠδὲ Ξάνθοιο ῥοάων Τρώων καιόντων πυρὰ φαίνετο Ἰλιόθι πρό. χίλι᾽ ἄρ᾽ ἐν πεδίῳ πυρὰ καίετο, πὰρ δὲ ἑκάστῳ εἴατο πεντήκοντα σέλᾳ πυρὸς αἰθομένοιο. ἵπποι δὲ κρῖ λευκὸν ἐρεπτόμενοι καὶ ὀλύρας ἑσταότες παρ᾽ ὄχεσφιν ἐΰθρονον Ἠῶ μίμνον.

Ὣς οἳ μὲν Τρῶες φυλακὰς ἔχον· αὐτὰρ Ἀχαιοὺς θεσπεσίη ἔχε φύζα φόβου κρυόεντος ἑταίρη, πένθεϊ δ᾽ ἀτλήτῳ βεβολήατο πάντες ἄριστοι. ὡς δ᾽ ἄνεμοι δύο πόντον ὀρίνετον ἰχθυόεντα βορέης καὶ Ζέφυρος, τώ τε Θρῄκηθεν ἄητον ἐλθόντ᾽ ἐξαπίνης· ἄμυδις δέ τε κῦμα κελαινὸν κορθύεται, πολλὸν δὲ παρὲξ ἅλα φῦκος ἔχευεν· ὣς ἐδαΐζετο θυμὸς ἐνὶ στήθεσσιν Ἀχαιῶν. Ἀτρεΐδης δ᾽ ἄχεϊ μεγάλῳ βεβολημένος ἦτορ φοίτα κηρύκεσσι λιγυφθόγγοισι κελεύων κλήδην εἰς ἀγορὴν κικλήσκειν ἄνδρα ἕκαστον, μὴ δὲ βοᾶν· αὐτὸς δὲ μετὰ πρώτοισι πονεῖτο. ἷζον δ᾽ εἰν ἀγορῇ τετιηότες· ἂν δ᾽ Ἀγαμέμνων ἵστατο δάκρυ χέων ὥς τε κρήνη μελάνυδρος ἥ τε κατ᾽ αἰγίλιπος πέτρης δνοφερὸν χέει ὕδωρ· ὣς ὃ βαρὺ στενάχων ἔπε᾽ Ἀργείοισι μετηύδα· ὦ φίλοι Ἀργείων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες Ζεύς με μέγα Κρονίδης ἄτῃ ἐνέδησε βαρείῃ σχέτλιος, ὃς τότε μέν μοι ὑπέσχετο καὶ κατένευσεν Ἴλιον ἐκπέρσαντ᾽ εὐτείχεον ἀπονέεσθαι, νῦν δὲ κακὴν ἀπάτην βουλεύσατο, καί με κελεύει δυσκλέα Ἄργος ἱκέσθαι, ἐπεὶ πολὺν ὤλεσα λαόν. οὕτω που Διὶ μέλλει ὑπερμενέϊ φίλον εἶναι, ὃς δὴ πολλάων πολίων κατέλυσε κάρηνα ἠδ᾽ ἔτι καὶ λύσει· τοῦ γὰρ κράτος ἐστὶ μέγιστον. ἀλλ᾽ ἄγεθ᾽ ὡς ἂν ἐγὼ εἴπω πειθώμεθα πάντες· φεύγωμεν σὺν νηυσὶ φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν· οὐ γὰρ ἔτι Τροίην αἱρήσομεν εὐρυάγυιαν. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἀκὴν ἐγένοντο σιωπῇ. δὴν δ᾽ ἄνεῳ ἦσαν τετιηότες υἷες Ἀχαιῶν· ὀψὲ δὲ δὴ μετέειπε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· Ἀτρεΐδη σοὶ πρῶτα μαχήσομαι ἀφραδέοντι, ἣ θέμις ἐστὶν ἄναξ ἀγορῇ· σὺ δὲ μή τι χολωθῇς. ἀλκὴν μέν μοι πρῶτον ὀνείδισας ἐν Δαναοῖσι φὰς ἔμεν ἀπτόλεμον καὶ ἀνάλκιδα· ταῦτα δὲ πάντα ἴσασ᾽ Ἀργείων ἠμὲν νέοι ἠδὲ γέροντες. σοὶ δὲ διάνδιχα δῶκε Κρόνου πάϊς ἀγκυλομήτεω· σκήπτρῳ μέν τοι δῶκε τετιμῆσθαι περὶ πάντων, ἀλκὴν δ᾽ οὔ τοι δῶκεν, ὅ τε κράτος ἐστὶ μέγιστον. δαιμόνι᾽ οὕτω που μάλα ἔλπεαι υἷας Ἀχαιῶν ἀπτολέμους τ᾽ ἔμεναι καὶ ἀνάλκιδας ὡς ἀγορεύεις; εἰ δέ τοι αὐτῷ θυμὸς ἐπέσσυται ὥς τε νέεσθαι ἔρχεο· πάρ τοι ὁδός, νῆες δέ τοι ἄγχι θαλάσσης ἑστᾶσ᾽, αἵ τοι ἕποντο Μυκήνηθεν μάλα πολλαί. ἀλλ᾽ ἄλλοι μενέουσι κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ εἰς ὅ κέ περ Τροίην διαπέρσομεν. εἰ δὲ καὶ αὐτοὶ φευγόντων σὺν νηυσὶ φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν· νῶϊ δ᾽ ἐγὼ Σθένελός τε μαχησόμεθ᾽ εἰς ὅ κε τέκμωρ Ἰλίου εὕρωμεν· σὺν γὰρ θεῷ εἰλήλουθμεν. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἐπίαχον υἷες Ἀχαιῶν μῦθον ἀγασσάμενοι Διομήδεος ἱπποδάμοιο. τοῖσι δ᾽ ἀνιστάμενος μετεφώνεεν ἱππότα Νέστωρ· Τυδεΐδη περὶ μὲν πολέμῳ ἔνι καρτερός ἐσσι, καὶ βουλῇ μετὰ πάντας ὁμήλικας ἔπλευ ἄριστος. οὔ τίς τοι τὸν μῦθον ὀνόσσεται ὅσσοι Ἀχαιοί, οὐδὲ πάλιν ἐρέει· ἀτὰρ οὐ τέλος ἵκεο μύθων. ἦ μὲν καὶ νέος ἐσσί, ἐμὸς δέ κε καὶ πάϊς εἴης ὁπλότατος γενεῆφιν· ἀτὰρ πεπνυμένα βάζεις Ἀργείων βασιλῆας, ἐπεὶ κατὰ μοῖραν ἔειπες. ἀλλ᾽ ἄγ᾽ ἐγών, ὃς σεῖο γεραίτερος εὔχομαι εἶναι, ἐξείπω καὶ πάντα διίξομαι· οὐδέ κέ τίς μοι μῦθον ἀτιμήσει᾽, οὐδὲ κρείων Ἀγαμέμνων. ἀφρήτωρ ἀθέμιστος ἀνέστιός ἐστιν ἐκεῖνος ὃς πολέμου ἔραται ἐπιδημίου ὀκρυόεντος. ἀλλ᾽ ἤτοι νῦν μὲν πειθώμεθα νυκτὶ μελαίνῃ δόρπά τ᾽ ἐφοπλισόμεσθα· φυλακτῆρες δὲ ἕκαστοι λεξάσθων παρὰ τάφρον ὀρυκτὴν τείχεος ἐκτός. κούροισιν μὲν ταῦτ᾽ ἐπιτέλλομαι· αὐτὰρ ἔπειτα Ἀτρεΐδη σὺ μὲν ἄρχε· σὺ γὰρ βασιλεύτατός ἐσσι. δαίνυ δαῖτα γέρουσιν· ἔοικέ τοι, οὔ τοι ἀεικές. πλεῖαί τοι οἴνου κλισίαι, τὸν νῆες Ἀχαιῶν ἠμάτιαι Θρῄκηθεν ἐπ᾽ εὐρέα πόντον ἄγουσι· πᾶσά τοί ἐσθ᾽ ὑποδεξίη, πολέεσσι δ᾽ ἀνάσσεις. πολλῶν δ᾽ ἀγρομένων τῷ πείσεαι ὅς κεν ἀρίστην βουλὴν βουλεύσῃ· μάλα δὲ χρεὼ πάντας Ἀχαιοὺς ἐσθλῆς καὶ πυκινῆς, ὅτι δήϊοι ἐγγύθι νηῶν καίουσιν πυρὰ πολλά· τίς ἂν τάδε γηθήσειε; νὺξ δ᾽ ἧδ᾽ ἠὲ διαῤῥαίσει στρατὸν ἠὲ σαώσει. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα τοῦ μάλα μὲν κλύον ἠδὲ πίθοντο. ἐκ δὲ φυλακτῆρες σὺν τεύχεσιν ἐσσεύοντο ἀμφί τε Νεστορίδην Θρασυμήδεα ποιμένα λαῶν, ἠδ᾽ ἀμφ᾽ Ἀσκάλαφον καὶ Ἰάλμενον υἷας Ἄρηος ἀμφί τε Μηριόνην Ἀφαρῆά τε Δηΐπυρόν τε, ἠδ᾽ ἀμφὶ Κρείοντος υἱὸν Λυκομήδεα δῖον. ἕπτ᾽ ἔσαν ἡγεμόνες φυλάκων, ἑκατὸν δὲ ἑκάστῳ κοῦροι ἅμα στεῖχον δολίχ᾽ ἔγχεα χερσὶν ἔχοντες· κὰδ δὲ μέσον τάφρου καὶ τείχεος ἷζον ἰόντες· ἔνθα δὲ πῦρ κήαντο, τίθεντο δὲ δόρπα ἕκαστος. Ἀτρεΐδης δὲ γέροντας ἀολλέας ἦγεν Ἀχαιῶν ἐς κλισίην, παρὰ δέ σφι τίθει μενοεικέα δαῖτα. οἳ δ᾽ ἐπ᾽ ὀνείαθ᾽ ἑτοῖμα προκείμενα χεῖρας ἴαλλον. αὐτὰρ ἐπεὶ πόσιος καὶ ἐδητύος ἐξ ἔρον ἕντο, τοῖς ὁ γέρων πάμπρωτος ὑφαίνειν ἤρχετο μῆτιν Νέστωρ, οὗ καὶ πρόσθεν ἀρίστη φαίνετο βουλή· ὅ σφιν ἐϋφρονέων ἀγορήσατο καὶ μετέειπεν· Ἀτρεΐδη κύδιστε ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγάμεμνον ἐν σοὶ μὲν λήξω, σέο δ᾽ ἄρξομαι, οὕνεκα πολλῶν λαῶν ἐσσι ἄναξ καί τοι Ζεὺς ἐγγυάλιξε σκῆπτρόν τ᾽ ἠδὲ θέμιστας, ἵνά σφισι βουλεύῃσθα. τώ σε χρὴ περὶ μὲν φάσθαι ἔπος ἠδ᾽ ἐπακοῦσαι, κρηῆναι δὲ καὶ ἄλλῳ, ὅτ᾽ ἄν τινα θυμὸς ἀνώγῃ εἰπεῖν εἰς ἀγαθόν· σέο δ᾽ ἕξεται ὅττί κεν ἄρχῃ. αὐτὰρ ἐγὼν ἐρέω ὥς μοι δοκεῖ εἶναι ἄριστα. οὐ γάρ τις νόον ἄλλος ἀμείνονα τοῦδε νοήσει οἷον ἐγὼ νοέω ἠμὲν πάλαι ἠδ᾽ ἔτι καὶ νῦν ἐξ ἔτι τοῦ ὅτε διογενὲς Βρισηΐδα κούρην χωομένου Ἀχιλῆος ἔβης κλισίηθεν ἀπούρας οὔ τι καθ᾽ ἡμέτερόν γε νόον· μάλα γάρ τοι ἔγωγε πόλλ᾽ ἀπεμυθεόμην· σὺ δὲ σῷ μεγαλήτορι θυμῷ εἴξας ἄνδρα φέριστον, ὃν ἀθάνατοί περ ἔτισαν, ἠτίμησας, ἑλὼν γὰρ ἔχεις γέρας· ἀλλ᾽ ἔτι καὶ νῦν φραζώμεσθ᾽ ὥς κέν μιν ἀρεσσάμενοι πεπίθωμεν δώροισίν τ᾽ ἀγανοῖσιν ἔπεσσί τε μειλιχίοισι. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· ὦ γέρον οὔ τι ψεῦδος ἐμὰς ἄτας κατέλεξας· ἀασάμην, οὐδ᾽ αὐτὸς ἀναίνομαι. ἀντί νυ πολλῶν λαῶν ἐστὶν ἀνὴρ ὅν τε Ζεὺς κῆρι φιλήσῃ, ὡς νῦν τοῦτον ἔτισε, δάμασσε δὲ λαὸν Ἀχαιῶν. ἀλλ᾽ ἐπεὶ ἀασάμην φρεσὶ λευγαλέῃσι πιθήσας, ἂψ ἐθέλω ἀρέσαι δόμεναί τ᾽ ἀπερείσι᾽ ἄποινα. ὑμῖν δ᾽ ἐν πάντεσσι περικλυτὰ δῶρ᾽ ὀνομήνω ἕπτ᾽ ἀπύρους τρίποδας, δέκα δὲ χρυσοῖο τάλαντα, αἴθωνας δὲ λέβητας ἐείκοσι, δώδεκα δ᾽ ἵππους πηγοὺς ἀθλοφόρους, οἳ ἀέθλια ποσσὶν ἄροντο. οὔ κεν ἀλήϊος εἴη ἀνὴρ ᾧ τόσσα γένοιτο, οὐδέ κεν ἀκτήμων ἐριτίμοιο χρυσοῖο, ὅσσά μοι ἠνείκαντο ἀέθλια μώνυχες ἵπποι. δώσω δ᾽ ἑπτὰ γυναῖκας ἀμύμονα ἔργα ἰδυίας Λεσβίδας, ἃς ὅτε Λέσβον ἐϋκτιμένην ἕλεν αὐτὸς ἐξελόμην, αἳ κάλλει ἐνίκων φῦλα γυναικῶν. τὰς μέν οἱ δώσω, μετὰ δ᾽ ἔσσεται ἣν τότ᾽ ἀπηύρων κούρη Βρισῆος· ἐπὶ δὲ μέγαν ὅρκον ὀμοῦμαι μή ποτε τῆς εὐνῆς ἐπιβήμεναι ἠδὲ μιγῆναι, ἣ θέμις ἀνθρώπων πέλει ἀνδρῶν ἠδὲ γυναικῶν. ταῦτα μὲν αὐτίκα πάντα παρέσσεται· εἰ δέ κεν αὖτε ἄστυ μέγα Πριάμοιο θεοὶ δώωσ᾽ ἀλαπάξαι, νῆα ἅλις χρυσοῦ καὶ χαλκοῦ νηησάσθω εἰσελθών, ὅτε κεν δατεώμεθα ληΐδ᾽ Ἀχαιοί, Τρωϊάδας δὲ γυναῖκας ἐείκοσιν αὐτὸς ἑλέσθω, αἴ κε μετ᾽ Ἀργείην Ἑλένην κάλλισται ἔωσιν. εἰ δέ κεν Ἄργος ἱκοίμεθ᾽ Ἀχαιϊκὸν οὖθαρ ἀρούρης γαμβρός κέν μοι ἔοι· τίσω δέ μιν ἶσον Ὀρέστῃ, ὅς μοι τηλύγετος τρέφεται θαλίῃ ἔνι πολλῇ. τρεῖς δέ μοί εἰσι θύγατρες ἐνὶ μεγάρῳ εὐπήκτῳ Χρυσόθεμις καὶ Λαοδίκη καὶ Ἰφιάνασσα, τάων ἥν κ᾽ ἐθέλῃσι φίλην ἀνάεδνον ἀγέσθω πρὸς οἶκον Πηλῆος· ἐγὼ δ᾽ ἐπὶ μείλια δώσω πολλὰ μάλ᾽, ὅσσ᾽ οὔ πώ τις ἑῇ ἐπέδωκε θυγατρί· ἑπτὰ δέ οἱ δώσω εὖ ναιόμενα πτολίεθρα Καρδαμύλην Ἐνόπην τε καὶ Ἱρὴν ποιήεσσαν Φηράς τε ζαθέας ἠδ᾽ Ἄνθειαν βαθύλειμον καλήν τ᾽ Αἴπειαν καὶ Πήδασον ἀμπελόεσσαν. πᾶσαι δ᾽ ἐγγὺς ἁλός, νέαται Πύλου ἠμαθόεντος· ἐν δ᾽ ἄνδρες ναίουσι πολύῤῥηνες πολυβοῦται, οἵ κέ ἑ δωτίνῃσι θεὸν ὣς τιμήσουσι καί οἱ ὑπὸ σκήπτρῳ λιπαρὰς τελέουσι θέμιστας. ταῦτά κέ οἱ τελέσαιμι μεταλήξαντι χόλοιο. δμηθήτω· Ἀΐδης τοι ἀμείλιχος ἠδ᾽ ἀδάμαστος, τοὔνεκα καί τε βροτοῖσι θεῶν ἔχθιστος ἁπάντων· καί μοι ὑποστήτω ὅσσον βασιλεύτερός εἰμι ἠδ᾽ ὅσσον γενεῇ προγενέστερος εὔχομαι εἶναι. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· Ἀτρεΐδη κύδιστε ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγάμεμνον δῶρα μὲν οὐκέτ᾽ ὀνοστὰ διδοῖς Ἀχιλῆϊ ἄνακτι· ἀλλ᾽ ἄγετε κλητοὺς ὀτρύνομεν, οἵ κε τάχιστα ἔλθωσ᾽ ἐς κλισίην Πηληϊάδεω Ἀχιλῆος. εἰ δ᾽ ἄγε τοὺς ἂν ἐγὼ ἐπιόψομαι οἳ δὲ πιθέσθων. Φοῖνιξ μὲν πρώτιστα Διῒ φίλος ἡγησάσθω, αὐτὰρ ἔπειτ᾽ Αἴας τε μέγας καὶ δῖος Ὀδυσσεύς· κηρύκων δ᾽ Ὀδίος τε καὶ Εὐρυβάτης ἅμ᾽ ἑπέσθων. φέρτε δὲ χερσὶν ὕδωρ, εὐφημῆσαί τε κέλεσθε, ὄφρα Διὶ Κρονίδῃ ἀρησόμεθ᾽, αἴ κ᾽ ἐλεήσῃ. Ὣς φάτο, τοῖσι δὲ πᾶσιν ἑαδότα μῦθον ἔειπεν. αὐτίκα κήρυκες μὲν ὕδωρ ἐπὶ χεῖρας ἔχευαν, κοῦροι δὲ κρητῆρας ἐπεστέψαντο ποτοῖο, νώμησαν δ᾽ ἄρα πᾶσιν ἐπαρξάμενοι δεπάεσσιν. αὐτὰρ ἐπεὶ σπεῖσάν τ᾽ ἔπιόν θ᾽ ὅσον ἤθελε θυμός, ὁρμῶντ᾽ ἐκ κλισίης Ἀγαμέμνονος Ἀτρεΐδαο. τοῖσι δὲ πόλλ᾽ ἐπέτελλε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ δενδίλλων ἐς ἕκαστον, Ὀδυσσῆϊ δὲ μάλιστα, πειρᾶν ὡς πεπίθοιεν ἀμύμονα Πηλεΐωνα. Τὼ δὲ βάτην παρὰ θῖνα πολυφλοίσβοιο θαλάσσης πολλὰ μάλ᾽ εὐχομένω γαιηόχῳ ἐννοσιγαίῳ ῥηϊδίως πεπιθεῖν μεγάλας φρένας Αἰακίδαο. Μυρμιδόνων δ᾽ ἐπί τε κλισίας καὶ νῆας ἱκέσθην, τὸν δ᾽ εὗρον φρένα τερπόμενον φόρμιγγι λιγείῃ καλῇ δαιδαλέῃ, ἐπὶ δ᾽ ἀργύρεον ζυγὸν ἦεν, τὴν ἄρετ᾽ ἐξ ἐνάρων πόλιν Ἠετίωνος ὀλέσσας· τῇ ὅ γε θυμὸν ἔτερπεν, ἄειδε δ᾽ ἄρα κλέα ἀνδρῶν. Πάτροκλος δέ οἱ οἶος ἐναντίος ἧστο σιωπῇ, δέγμενος Αἰακίδην ὁπότε λήξειεν ἀείδων, τὼ δὲ βάτην προτέρω, ἡγεῖτο δὲ δῖος Ὀδυσσεύς, στὰν δὲ πρόσθ᾽ αὐτοῖο· ταφὼν δ᾽ ἀνόρουσεν Ἀχιλλεὺς αὐτῇ σὺν φόρμιγγι λιπὼν ἕδος ἔνθα θάασσεν. ὣς δ᾽ αὔτως Πάτροκλος, ἐπεὶ ἴδε φῶτας, ἀνέστη. τὼ καὶ δεικνύμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· χαίρετον· ἦ φίλοι ἄνδρες ἱκάνετον ἦ τι μάλα χρεώ, οἵ μοι σκυζομένῳ περ Ἀχαιῶν φίλτατοί ἐστον. Ὣς ἄρα φωνήσας προτέρω ἄγε δῖος Ἀχιλλεύς, εἷσεν δ᾽ ἐν κλισμοῖσι τάπησί τε πορφυρέοισιν. αἶψα δὲ Πάτροκλον προσεφώνεεν ἐγγὺς ἐόντα· μείζονα δὴ κρητῆρα Μενοιτίου υἱὲ καθίστα, ζωρότερον δὲ κέραιε, δέπας δ᾽ ἔντυνον ἑκάστῳ· οἳ γὰρ φίλτατοι ἄνδρες ἐμῷ ὑπέασι μελάθρῳ. Ὣς φάτο, Πάτροκλος δὲ φίλῳ ἐπεπείθεθ᾽ ἑταίρῳ. αὐτὰρ ὅ γε κρεῖον μέγα κάββαλεν ἐν πυρὸς αὐγῇ, ἐν δ᾽ ἄρα νῶτον ἔθηκ᾽ ὄϊος καὶ πίονος αἰγός, ἐν δὲ συὸς σιάλοιο ῥάχιν τεθαλυῖαν ἀλοιφῇ. τῷ δ᾽ ἔχεν Αὐτομέδων, τάμνεν δ᾽ ἄρα δῖος Ἀχιλλεύς. καὶ τὰ μὲν εὖ μίστυλλε καὶ ἀμφ᾽ ὀβελοῖσιν ἔπειρε, πῦρ δὲ Μενοιτιάδης δαῖεν μέγα ἰσόθεος φώς. αὐτὰρ ἐπεὶ κατὰ πῦρ ἐκάη καὶ φλὸξ ἐμαράνθη, ἀνθρακιὴν στορέσας ὀβελοὺς ἐφύπερθε τάνυσσε, πάσσε δ᾽ ἁλὸς θείοιο κρατευτάων ἐπαείρας. αὐτὰρ ἐπεί ῥ᾽ ὤπτησε καὶ εἰν ἐλεοῖσιν ἔχευε, Πάτροκλος μὲν σῖτον ἑλὼν ἐπένειμε τραπέζῃ καλοῖς ἐν κανέοισιν, ἀτὰρ κρέα νεῖμεν Ἀχιλλεύς. αὐτὸς δ᾽ ἀντίον ἷζεν Ὀδυσσῆος θείοιο τοίχου τοῦ ἑτέροιο, θεοῖσι δὲ θῦσαι ἀνώγει Πάτροκλον ὃν ἑταῖρον· ὃ δ᾽ ἐν πυρὶ βάλλε θυηλάς. οἳ δ᾽ ἐπ᾽ ὀνείαθ᾽ ἑτοῖμα προκείμενα χεῖρας ἴαλλον. αὐτὰρ ἐπεὶ πόσιος καὶ ἐδητύος ἐξ ἔρον ἕντο, νεῦσ᾽ Αἴας Φοίνικι· νόησε δὲ δῖος Ὀδυσσεύς, πλησάμενος δ᾽ οἴνοιο δέπας δείδεκτ᾽ Ἀχιλῆα· χαῖρ᾽ Ἀχιλεῦ· δαιτὸς μὲν ἐΐσης οὐκ ἐπιδευεῖς ἠμὲν ἐνὶ κλισίῃ Ἀγαμέμνονος Ἀτρεΐδαο ἠδὲ καὶ ἐνθάδε νῦν, πάρα γὰρ μενοεικέα πολλὰ δαίνυσθ᾽· ἀλλ᾽ οὐ δαιτὸς ἐπηράτου ἔργα μέμηλεν, ἀλλὰ λίην μέγα πῆμα διοτρεφὲς εἰσορόωντες δείδιμεν· ἐν δοιῇ δὲ σαωσέμεν ἢ ἀπολέσθαι νῆας ἐϋσσέλμους, εἰ μὴ σύ γε δύσεαι ἀλκήν. ἐγγὺς γὰρ νηῶν καὶ τείχεος αὖλιν ἔθεντο Τρῶες ὑπέρθυμοι τηλεκλειτοί τ᾽ ἐπίκουροι κηάμενοι πυρὰ πολλὰ κατὰ στρατόν, οὐδ᾽ ἔτι φασὶ σχήσεσθ᾽, ἀλλ᾽ ἐν νηυσὶ μελαίνῃσιν πεσέεσθαι. Ζεὺς δέ σφι Κρονίδης ἐνδέξια σήματα φαίνων ἀστράπτει· Ἕκτωρ δὲ μέγα σθένεϊ βλεμεαίνων μαίνεται ἐκπάγλως πίσυνος Διί, οὐδέ τι τίει ἀνέρας οὐδὲ θεούς· κρατερὴ δέ ἑ λύσσα δέδυκεν. ἀρᾶται δὲ τάχιστα φανήμεναι Ἠῶ δῖαν· στεῦται γὰρ νηῶν ἀποκόψειν ἄκρα κόρυμβα αὐτάς τ᾽ ἐμπρήσειν μαλεροῦ πυρός, αὐτὰρ Ἀχαιοὺς δῃώσειν παρὰ τῇσιν ὀρινομένους ὑπὸ καπνοῦ. ταῦτ᾽ αἰνῶς δείδοικα κατὰ φρένα, μή οἱ ἀπειλὰς ἐκτελέσωσι θεοί, ἡμῖν δὲ δὴ αἴσιμον εἴη φθίσθαι ἐνὶ Τροίῃ ἑκὰς Ἄργεος ἱπποβότοιο. ἀλλ᾽ ἄνα εἰ μέμονάς γε καὶ ὀψέ περ υἷας Ἀχαιῶν τειρομένους ἐρύεσθαι ὑπὸ Τρώων ὀρυμαγδοῦ. αὐτῷ τοι μετόπισθ᾽ ἄχος ἔσσεται, οὐδέ τι μῆχος ῥεχθέντος κακοῦ ἔστ᾽ ἄκος εὑρεῖν· ἀλλὰ πολὺ πρὶν φράζευ ὅπως Δαναοῖσιν ἀλεξήσεις κακὸν ἦμαρ. ὦ πέπον ἦ μὲν σοί γε πατὴρ ἐπετέλλετο Πηλεὺς ἤματι τῷ ὅτε σ᾽ ἐκ Φθίης Ἀγαμέμνονι πέμπε· τέκνον ἐμὸν κάρτος μὲν Ἀθηναίη τε καὶ Ἥρη δώσουσ᾽ αἴ κ᾽ ἐθέλωσι, σὺ δὲ μεγαλήτορα θυμὸν ἴσχειν ἐν στήθεσσι· φιλοφροσύνη γὰρ ἀμείνων· ληγέμεναι δ᾽ ἔριδος κακομηχάνου, ὄφρά σε μᾶλλον τίωσ᾽ Ἀργείων ἠμὲν νέοι ἠδὲ γέροντες. ὣς ἐπέτελλ᾽ ὃ γέρων, σὺ δὲ λήθεαι· ἀλλ᾽ ἔτι καὶ νῦν παύε᾽, ἔα δὲ χόλον θυμαλγέα· σοὶ δ᾽ Ἀγαμέμνων ἄξια δῶρα δίδωσι μεταλήξαντι χόλοιο. εἰ δὲ σὺ μέν μευ ἄκουσον, ἐγὼ δέ κέ τοι καταλέξω ὅσσά τοι ἐν κλισίῃσιν ὑπέσχετο δῶρ᾽ Ἀγαμέμνων· ἕπτ᾽ ἀπύρους τρίποδας, δέκα δὲ χρυσοῖο τάλαντα, αἴθωνας δὲ λέβητας ἐείκοσι, δώδεκα δ᾽ ἵππους πηγοὺς ἀθλοφόρους, οἳ ἀέθλια ποσσὶν ἄροντο. οὔ κεν ἀλήϊος εἴη ἀνὴρ ᾧ τόσσα γένοιτο οὐδέ κεν ἀκτήμων ἐριτίμοιο χρυσοῖο, ὅσσ᾽ Ἀγαμέμνονος ἵπποι ἀέθλια ποσσὶν ἄροντο. δώσει δ᾽ ἑπτὰ γυναῖκας ἀμύμονα ἔργα ἰδυίας Λεσβίδας, ἃς ὅτε Λέσβον ἐϋκτιμένην ἕλες αὐτὸς ἐξέλεθ᾽, αἳ τότε κάλλει ἐνίκων φῦλα γυναικῶν. τὰς μέν τοι δώσει, μετὰ δ᾽ ἔσσεται ἣν τότ᾽ ἀπηύρα κούρη Βρισῆος· ἐπὶ δὲ μέγαν ὅρκον ὀμεῖται μή ποτε τῆς εὐνῆς ἐπιβήμεναι ἠδὲ μιγῆναι ἣ θέμις ἐστὶν ἄναξ ἤτ᾽ ἀνδρῶν ἤτε γυναικῶν. ταῦτα μὲν αὐτίκα πάντα παρέσσεται· εἰ δέ κεν αὖτε ἄστυ μέγα Πριάμοιο θεοὶ δώωσ᾽ ἀλαπάξαι, νῆα ἅλις χρυσοῦ καὶ χαλκοῦ νηήσασθαι εἰσελθών, ὅτε κεν δατεώμεθα ληΐδ᾽ Ἀχαιοί, Τρωϊάδας δὲ γυναῖκας ἐείκοσιν αὐτὸς ἑλέσθαι, αἵ κε μετ᾽ Ἀργείην Ἑλένην κάλλισται ἔωσιν. εἰ δέ κεν Ἄργος ἱκοίμεθ᾽ Ἀχαιϊκὸν οὖθαρ ἀρούρης γαμβρός κέν οἱ ἔοις· τίσει δέ σε ἶσον Ὀρέστῃ, ὅς οἱ τηλύγετος τρέφεται θαλίῃ ἔνι πολλῇ. τρεῖς δέ οἵ εἰσι θύγατρες ἐνὶ μεγάρῳ εὐπήκτῳ Χρυσόθεμις καὶ Λαοδίκη καὶ Ἰφιάνασσα, τάων ἥν κ᾽ ἐθέλῃσθα φίλην ἀνάεδνον ἄγεσθαι πρὸς οἶκον Πηλῆος· ὃ δ᾽ αὖτ᾽ ἐπὶ μείλια δώσει πολλὰ μάλ᾽, ὅσσ᾽ οὔ πώ τις ἑῇ ἐπέδωκε θυγατρί· ἑπτὰ δέ τοι δώσει εὖ ναιόμενα πτολίεθρα Καρδαμύλην Ἐνόπην τε καὶ Ἱρὴν ποιήεσσαν Φηράς τε ζαθέας ἠδ᾽ Ἄνθειαν βαθύλειμον καλήν τ᾽ Αἴπειαν καὶ Πήδασον ἀμπελόεσσαν. πᾶσαι δ᾽ ἐγγὺς ἁλός, νέαται Πύλου ἠμαθόεντος· ἐν δ᾽ ἄνδρες ναίουσι πολύῤῥηνες πολυβοῦται, οἵ κέ σε δωτίνῃσι θεὸν ὣς τιμήσουσι καί τοι ὑπὸ σκήπτρῳ λιπαρὰς τελέουσι θέμιστας. ταῦτά κέ τοι τελέσειε μεταλήξαντι χόλοιο. εἰ δέ τοι Ἀτρεΐδης μὲν ἀπήχθετο κηρόθι μᾶλλον αὐτὸς καὶ τοῦ δῶρα, σὺ δ᾽ ἄλλους περ Παναχαιοὺς τειρομένους ἐλέαιρε κατὰ στρατόν, οἵ σε θεὸν ὣς τίσουσ᾽· ἦ γάρ κέ σφι μάλα μέγα κῦδος ἄροιο· νῦν γάρ χ᾽ Ἕκτορ᾽ ἕλοις, ἐπεὶ ἂν μάλα τοι σχεδὸν ἔλθοι λύσσαν ἔχων ὀλοήν, ἐπεὶ οὔ τινά φησιν ὁμοῖον οἷ ἔμεναι Δαναῶν οὓς ἐνθάδε νῆες ἔνεικαν. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· διογενὲς Λαερτιάδη πολυμήχαν᾽ Ὀδυσσεῦ χρὴ μὲν δὴ τὸν μῦθον ἀπηλεγέως ἀποειπεῖν, ᾗ περ δὴ φρονέω τε καὶ ὡς τετελεσμένον ἔσται, ὡς μή μοι τρύζητε παρήμενοι ἄλλοθεν ἄλλος. ἐχθρὸς γάρ μοι κεῖνος ὁμῶς Ἀΐδαο πύλῃσιν ὅς χ᾽ ἕτερον μὲν κεύθῃ ἐνὶ φρεσίν, ἄλλο δὲ εἴπῃ. αὐτὰρ ἐγὼν ἐρέω ὥς μοι δοκεῖ εἶναι ἄριστα· οὔτ᾽ ἔμεγ᾽ Ἀτρεΐδην Ἀγαμέμνονα πεισέμεν οἴω οὔτ᾽ ἄλλους Δαναούς, ἐπεὶ οὐκ ἄρα τις χάρις ἦεν μάρνασθαι δηΐοισιν ἐπ᾽ ἀνδράσι νωλεμὲς αἰεί. ἴση μοῖρα μένοντι καὶ εἰ μάλα τις πολεμίζοι· ἐν δὲ ἰῇ τιμῇ ἠμὲν κακὸς ἠδὲ καὶ ἐσθλός· κάτθαν᾽ ὁμῶς ὅ τ᾽ ἀεργὸς ἀνὴρ ὅ τε πολλὰ ἐοργώς. οὐδέ τί μοι περίκειται, ἐπεὶ πάθον ἄλγεα θυμῷ αἰεὶ ἐμὴν ψυχὴν παραβαλλόμενος πολεμίζειν. ὡς δ᾽ ὄρνις ἀπτῆσι νεοσσοῖσι προφέρῃσι μάστακ᾽ ἐπεί κε λάβῃσι, κακῶς δ᾽ ἄρα οἱ πέλει αὐτῇ, ὣς καὶ ἐγὼ πολλὰς μὲν ἀΰπνους νύκτας ἴαυον, ἤματα δ᾽ αἱματόεντα διέπρησσον πολεμίζων ἀνδράσι μαρνάμενος ὀάρων ἕνεκα σφετεράων. δώδεκα δὴ σὺν νηυσὶ πόλεις ἀλάπαξ᾽ ἀνθρώπων, πεζὸς δ᾽ ἕνδεκά φημι κατὰ Τροίην ἐρίβωλον· τάων ἐκ πασέων κειμήλια πολλὰ καὶ ἐσθλὰ ἐξελόμην, καὶ πάντα φέρων Ἀγαμέμνονι δόσκον Ἀτρεΐδῃ· ὃ δ᾽ ὄπισθε μένων παρὰ νηυσὶ θοῇσι δεξάμενος διὰ παῦρα δασάσκετο, πολλὰ δ᾽ ἔχεσκεν. ἄλλα δ᾽ ἀριστήεσσι δίδου γέρα καὶ βασιλεῦσι· τοῖσι μὲν ἔμπεδα κεῖται, ἐμεῦ δ᾽ ἀπὸ μούνου Ἀχαιῶν εἵλετ᾽, ἔχει δ᾽ ἄλοχον θυμαρέα· τῇ παριαύων τερπέσθω. τί δὲ δεῖ πολεμιζέμεναι Τρώεσσιν Ἀργείους; τί δὲ λαὸν ἀνήγαγεν ἐνθάδ᾽ ἀγείρας Ἀτρεΐδης; ἦ οὐχ Ἑλένης ἕνεκ᾽ ἠϋκόμοιο; ἦ μοῦνοι φιλέουσ᾽ ἀλόχους μερόπων ἀνθρώπων Ἀτρεΐδαι; ἐπεὶ ὅς τις ἀνὴρ ἀγαθὸς καὶ ἐχέφρων τὴν αὐτοῦ φιλέει καὶ κήδεται, ὡς καὶ ἐγὼ τὴν ἐκ θυμοῦ φίλεον δουρικτητήν περ ἐοῦσαν. νῦν δ᾽ ἐπεὶ ἐκ χειρῶν γέρας εἵλετο καί μ᾽ ἀπάτησε μή μευ πειράτω εὖ εἰδότος· οὐδέ με πείσει. ἀλλ᾽ Ὀδυσεῦ σὺν σοί τε καὶ ἄλλοισιν βασιλεῦσι φραζέσθω νήεσσιν ἀλεξέμεναι δήϊον πῦρ. ἦ μὲν δὴ μάλα πολλὰ πονήσατο νόσφιν ἐμεῖο, καὶ δὴ τεῖχος ἔδειμε, καὶ ἤλασε τάφρον ἐπ᾽ αὐτῷ εὐρεῖαν μεγάλην, ἐν δὲ σκόλοπας κατέπηξεν· ἀλλ᾽ οὐδ᾽ ὧς δύναται σθένος Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο ἴσχειν· ὄφρα δ᾽ ἐγὼ μετ᾽ Ἀχαιοῖσιν πολέμιζον οὐκ ἐθέλεσκε μάχην ἀπὸ τείχεος ὀρνύμεν Ἕκτωρ, ἀλλ᾽ ὅσον ἐς Σκαιάς τε πύλας καὶ φηγὸν ἵκανεν· ἔνθά ποτ᾽ οἶον ἔμιμνε, μόγις δέ μευ ἔκφυγεν ὁρμήν. νῦν δ᾽ ἐπεὶ οὐκ ἐθέλω πολεμιζέμεν Ἕκτορι δίῳ αὔριον ἱρὰ Διὶ ῥέξας καὶ πᾶσι θεοῖσι νηήσας εὖ νῆας, ἐπὴν ἅλα δὲ προερύσσω, ὄψεαι, αἴ κ᾽ ἐθέλῃσθα καὶ αἴ κέν τοι τὰ μεμήλῃ, ἦρι μάλ᾽ Ἑλλήσποντον ἐπ᾽ ἰχθυόεντα πλεούσας νῆας ἐμάς, ἐν δ᾽ ἄνδρας ἐρεσσέμεναι μεμαῶτας· εἰ δέ κεν εὐπλοίην δώῃ κλυτὸς ἐννοσίγαιος ἤματί κε τριτάτῳ Φθίην ἐρίβωλον ἱκοίμην. ἔστι δέ μοι μάλα πολλά, τὰ κάλλιπον ἐνθάδε ἔῤῥων· ἄλλον δ᾽ ἐνθένδε χρυσὸν καὶ χαλκὸν ἐρυθρὸν ἠδὲ γυναῖκας ἐϋζώνους πολιόν τε σίδηρον ἄξομαι, ἅσσ᾽ ἔλαχόν γε· γέρας δέ μοι, ὅς περ ἔδωκεν, αὖτις ἐφυβρίζων ἕλετο κρείων Ἀγαμέμνων Ἀτρεΐδης· τῷ πάντ᾽ ἀγορευέμεν ὡς ἐπιτέλλω ἀμφαδόν, ὄφρα καὶ ἄλλοι ἐπισκύζωνται Ἀχαιοὶ εἴ τινά που Δαναῶν ἔτι ἔλπεται ἐξαπατήσειν αἰὲν ἀναιδείην ἐπιειμένος· οὐδ᾽ ἂν ἔμοιγε τετλαίη κύνεός περ ἐὼν εἰς ὦπα ἰδέσθαι· οὐδέ τί οἱ βουλὰς συμφράσσομαι, οὐδὲ μὲν ἔργον· ἐκ γὰρ δή μ᾽ ἀπάτησε καὶ ἤλιτεν· οὐδ᾽ ἂν ἔτ᾽ αὖτις ἐξαπάφοιτ᾽ ἐπέεσσιν· ἅλις δέ οἱ· ἀλλὰ ἕκηλος ἐῤῥέτω· ἐκ γάρ εὑ φρένας εἵλετο μητίετα Ζεύς. ἐχθρὰ δέ μοι τοῦ δῶρα, τίω δέ μιν ἐν καρὸς αἴσῃ. οὐδ᾽ εἴ μοι δεκάκις τε καὶ εἰκοσάκις τόσα δοίη ὅσσά τέ οἱ νῦν ἔστι, καὶ εἴ ποθεν ἄλλα γένοιτο, οὐδ᾽ ὅσ᾽ ἐς Ὀρχομενὸν ποτινίσεται, οὐδ᾽ ὅσα Θήβας Αἰγυπτίας, ὅθι πλεῖστα δόμοις ἐν κτήματα κεῖται, αἵ θ᾽ ἑκατόμπυλοί εἰσι, διηκόσιοι δ᾽ ἀν᾽ ἑκάστας ἀνέρες ἐξοιχνεῦσι σὺν ἵπποισιν καὶ ὄχεσφιν· οὐδ᾽ εἴ μοι τόσα δοίη ὅσα ψάμαθός τε κόνις τε, οὐδέ κεν ὧς ἔτι θυμὸν ἐμὸν πείσει᾽ Ἀγαμέμνων πρίν γ᾽ ἀπὸ πᾶσαν ἐμοὶ δόμεναι θυμαλγέα λώβην. κούρην δ᾽ οὐ γαμέω Ἀγαμέμνονος Ἀτρεΐδαο, οὐδ᾽ εἰ χρυσείῃ Ἀφροδίτῃ κάλλος ἐρίζοι, ἔργα δ᾽ Ἀθηναίῃ γλαυκώπιδι ἰσοφαρίζοι· οὐδέ μιν ὧς γαμέω· ὃ δ᾽ Ἀχαιῶν ἄλλον ἑλέσθω, ὅς τις οἷ τ᾽ ἐπέοικε καὶ ὃς βασιλεύτερός ἐστιν. ἢν γὰρ δή με σαῶσι θεοὶ καὶ οἴκαδ᾽ ἵκωμαι, Πηλεύς θήν μοι ἔπειτα γυναῖκά γε μάσσεται αὐτός. πολλαὶ Ἀχαιΐδες εἰσὶν ἀν᾽ Ἑλλάδα τε Φθίην τε κοῦραι ἀριστήων, οἵ τε πτολίεθρα ῥύονται, τάων ἥν κ᾽ ἐθέλωμι φίλην ποιήσομ᾽ ἄκοιτιν. ἔνθα δέ μοι μάλα πολλὸν ἐπέσσυτο θυμὸς ἀγήνωρ γήμαντα μνηστὴν ἄλοχον ἐϊκυῖαν ἄκοιτιν κτήμασι τέρπεσθαι τὰ γέρων ἐκτήσατο Πηλεύς· οὐ γὰρ ἐμοὶ ψυχῆς ἀντάξιον οὐδ᾽ ὅσα φασὶν Ἴλιον ἐκτῆσθαι εὖ ναιόμενον πτολίεθρον τὸ πρὶν ἐπ᾽ εἰρήνης, πρὶν ἐλθεῖν υἷας Ἀχαιῶν, οὐδ᾽ ὅσα λάϊνος οὐδὸς ἀφήτορος ἐντὸς ἐέργει Φοίβου Ἀπόλλωνος Πυθοῖ ἔνι πετρηέσσῃ. ληϊστοὶ μὲν γάρ τε βόες καὶ ἴφια μῆλα, κτητοὶ δὲ τρίποδές τε καὶ ἵππων ξανθὰ κάρηνα, ἀνδρὸς δὲ ψυχὴ πάλιν ἐλθεῖν οὔτε λεϊστὴ οὔθ᾽ ἑλετή, ἐπεὶ ἄρ κεν ἀμείψεται ἕρκος ὀδόντων. μήτηρ γάρ τέ μέ φησι θεὰ Θέτις ἀργυρόπεζα διχθαδίας κῆρας φερέμεν θανάτοιο τέλος δέ. εἰ μέν κ᾽ αὖθι μένων Τρώων πόλιν ἀμφιμάχωμαι, ὤλετο μέν μοι νόστος, ἀτὰρ κλέος ἄφθιτον ἔσται· εἰ δέ κεν οἴκαδ᾽ ἵκωμι φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν, ὤλετό μοι κλέος ἐσθλόν, ἐπὶ δηρὸν δέ μοι αἰὼν ἔσσεται, οὐδέ κέ μ᾽ ὦκα τέλος θανάτοιο κιχείη. καὶ δ᾽ ἂν τοῖς ἄλλοισιν ἐγὼ παραμυθησαίμην οἴκαδ᾽ ἀποπλείειν, ἐπεὶ οὐκέτι δήετε τέκμωρ Ἰλίου αἰπεινῆς· μάλα γάρ ἑθεν εὐρύοπα Ζεὺς χεῖρα ἑὴν ὑπερέσχε, τεθαρσήκασι δὲ λαοί. ἀλλ᾽ ὑμεῖς μὲν ἰόντες ἀριστήεσσιν Ἀχαιῶν ἀγγελίην ἀπόφασθε· τὸ γὰρ γέρας ἐστὶ γερόντων· ὄφρ᾽ ἄλλην φράζωνται ἐνὶ φρεσὶ μῆτιν ἀμείνω, ἥ κέ σφιν νῆάς τε σαῷ καὶ λαὸν Ἀχαιῶν νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇς, ἐπεὶ οὔ σφισιν ἧδέ γ᾽ ἑτοίμη ἣν νῦν ἐφράσσαντο ἐμεῦ ἀπομηνίσαντος· Φοῖνιξ δ᾽ αὖθι παρ᾽ ἄμμι μένων κατακοιμηθήτω, ὄφρά μοι ἐν νήεσσι φίλην ἐς πατρίδ᾽ ἕπηται αὔριον ἢν ἐθέλῃσιν· ἀνάγκῃ δ᾽ οὔ τί μιν ἄξω. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἀκὴν ἐγένοντο σιωπῇ μῦθον ἀγασσάμενοι· μάλα γὰρ κρατερῶς ἀπέειπεν· ὀψὲ δὲ δὴ μετέειπε γέρων ἱππηλάτα Φοῖνιξ δάκρυ᾽ ἀναπρήσας· περὶ γὰρ δίε νηυσὶν Ἀχαιῶν· εἰ μὲν δὴ νόστόν γε μετὰ φρεσὶ φαίδιμ᾽ Ἀχιλλεῦ βάλλεαι, οὐδέ τι πάμπαν ἀμύνειν νηυσὶ θοῇσι πῦρ ἐθέλεις ἀΐδηλον, ἐπεὶ χόλος ἔμπεσε θυμῷ, πῶς ἂν ἔπειτ᾽ ἀπὸ σεῖο φίλον τέκος αὖθι λιποίμην οἶος; σοὶ δέ μ᾽ ἔπεμπε γέρων ἱππηλάτα Πηλεὺς ἤματι τῷ ὅτε σ᾽ ἐκ Φθίης Ἀγαμέμνονι πέμπε νήπιον οὔ πω εἰδόθ᾽ ὁμοιΐου πολέμοιο οὐδ᾽ ἀγορέων, ἵνα τ᾽ ἄνδρες ἀριπρεπέες τελέθουσι. τοὔνεκά με προέηκε διδασκέμεναι τάδε πάντα, μύθων τε ῥητῆρ᾽ ἔμεναι πρηκτῆρά τε ἔργων. ὡς ἂν ἔπειτ᾽ ἀπὸ σεῖο φίλον τέκος οὐκ ἐθέλοιμι λείπεσθ᾽, οὐδ᾽ εἴ κέν μοι ὑποσταίη θεὸς αὐτὸς γῆρας ἀποξύσας θήσειν νέον ἡβώοντα, οἷον ὅτε πρῶτον λίπον Ἑλλάδα καλλιγύναικα φεύγων νείκεα πατρὸς Ἀμύντορος Ὀρμενίδαο, ὅς μοι παλλακίδος περιχώσατο καλλικόμοιο, τὴν αὐτὸς φιλέεσκεν, ἀτιμάζεσκε δ᾽ ἄκοιτιν μητέρ᾽ ἐμήν· ἣ δ᾽ αἰὲν ἐμὲ λισσέσκετο γούνων παλλακίδι προμιγῆναι, ἵν᾽ ἐχθήρειε γέροντα. τῇ πιθόμην καὶ ἔρεξα· πατὴρ δ᾽ ἐμὸς αὐτίκ᾽ ὀϊσθεὶς πολλὰ κατηρᾶτο, στυγερὰς δ᾽ ἐπεκέκλετ᾽ Ἐρινῦς, μή ποτε γούνασιν οἷσιν ἐφέσσεσθαι φίλον υἱὸν ἐξ ἐμέθεν γεγαῶτα· θεοὶ δ᾽ ἐτέλειον ἐπαρὰς Ζεύς τε καταχθόνιος καὶ ἐπαινὴ Περσεφόνεια. [τὸν μὲν ἐγὼ βούλευσα κατακτάμεν ὀξέι χαλκῷ· ἀλλά τις ἀθανάτων παῦσεν χόλον, ὅς ῥ’ ἐνὶ θυμῷ δήμου θῆκε φάτιν καὶ ὀνείδεα πόλλ’ ἀνθρώπων, ὡς μὴ πατροφόνος μετ’ Ἀχαιοῖσιν καλεοίμην.] ἔνθ᾽ ἐμοὶ οὐκέτι πάμπαν ἐρητύετ᾽ ἐν φρεσὶ θυμὸς πατρὸς χωομένοιο κατὰ μέγαρα στρωφᾶσθαι. ἦ μὲν πολλὰ ἔται καὶ ἀνεψιοὶ ἀμφὶς ἐόντες αὐτοῦ λισσόμενοι κατερήτυον ἐν μεγάροισι, πολλὰ δὲ ἴφια μῆλα καὶ εἰλίποδας ἕλικας βοῦς ἔσφαζον, πολλοὶ δὲ σύες θαλέθοντες ἀλοιφῇ εὑόμενοι τανύοντο διὰ φλογὸς Ἡφαίστοιο, πολλὸν δ᾽ ἐκ κεράμων μέθυ πίνετο τοῖο γέροντος. εἰνάνυχες δέ μοι ἀμφ᾽ αὐτῷ παρὰ νύκτας ἴαυον· οἳ μὲν ἀμειβόμενοι φυλακὰς ἔχον, οὐδέ ποτ᾽ ἔσβη πῦρ, ἕτερον μὲν ὑπ᾽ αἰθούσῃ εὐερκέος αὐλῆς, ἄλλο δ᾽ ἐνὶ προδόμῳ, πρόσθεν θαλάμοιο θυράων. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ δεκάτη μοι ἐπήλυθε νὺξ ἐρεβεννή, καὶ τότ᾽ ἐγὼ θαλάμοιο θύρας πυκινῶς ἀραρυίας ῥήξας ἐξῆλθον, καὶ ὑπέρθορον ἑρκίον αὐλῆς ῥεῖα, λαθὼν φύλακάς τ᾽ ἄνδρας δμῳάς τε γυναῖκας. φεῦγον ἔπειτ᾽ ἀπάνευθε δι᾽ Ἑλλάδος εὐρυχόροιο, Φθίην δ᾽ ἐξικόμην ἐριβώλακα μητέρα μήλων ἐς Πηλῆα ἄναχθ᾽· ὃ δέ με πρόφρων ὑπέδεκτο, καί μ᾽ ἐφίλησ᾽ ὡς εἴ τε πατὴρ ὃν παῖδα φιλήσῃ μοῦνον τηλύγετον πολλοῖσιν ἐπὶ κτεάτεσσι, καί μ᾽ ἀφνειὸν ἔθηκε, πολὺν δέ μοι ὤπασε λαόν· ναῖον δ᾽ ἐσχατιὴν Φθίης Δολόπεσσιν ἀνάσσων. καί σε τοσοῦτον ἔθηκα θεοῖς ἐπιείκελ᾽ Ἀχιλλεῦ, ἐκ θυμοῦ φιλέων, ἐπεὶ οὐκ ἐθέλεσκες ἅμ᾽ ἄλλῳ οὔτ᾽ ἐς δαῖτ᾽ ἰέναι οὔτ᾽ ἐν μεγάροισι πάσασθαι, πρίν γ᾽ ὅτε δή σ᾽ ἐπ᾽ ἐμοῖσιν ἐγὼ γούνεσσι καθίσσας ὄψου τ᾽ ἄσαιμι προταμὼν καὶ οἶνον ἐπισχών. πολλάκι μοι κατέδευσας ἐπὶ στήθεσσι χιτῶνα οἴνου ἀποβλύζων ἐν νηπιέῃ ἀλεγεινῇ. ὣς ἐπὶ σοὶ μάλα πολλὰ πάθον καὶ πολλὰ μόγησα, τὰ φρονέων ὅ μοι οὔ τι θεοὶ γόνον ἐξετέλειον ἐξ ἐμεῦ· ἀλλὰ σὲ παῖδα θεοῖς ἐπιείκελ᾽ Ἀχιλλεῦ ποιεύμην, ἵνα μοί ποτ᾽ ἀεικέα λοιγὸν ἀμύνῃς. ἀλλ᾽ Ἀχιλεῦ δάμασον θυμὸν μέγαν· οὐδέ τί σε χρὴ νηλεὲς ἦτορ ἔχειν· στρεπτοὶ δέ τε καὶ θεοὶ αὐτοί, τῶν περ καὶ μείζων ἀρετὴ τιμή τε βίη τε. καὶ μὲν τοὺς θυέεσσι καὶ εὐχωλῇς ἀγανῇσι λοιβῇ τε κνίσῃ τε παρατρωπῶσ᾽ ἄνθρωποι λισσόμενοι, ὅτε κέν τις ὑπερβήῃ καὶ ἁμάρτῃ. καὶ γάρ τε λιταί εἰσι Διὸς κοῦραι μεγάλοιο χωλαί τε ῥυσαί τε παραβλῶπές τ᾽ ὀφθαλμώ, αἵ ῥά τε καὶ μετόπισθ᾽ ἄτης ἀλέγουσι κιοῦσαι. ἣ δ᾽ ἄτη σθεναρή τε καὶ ἀρτίπος, οὕνεκα πάσας πολλὸν ὑπεκπροθέει, φθάνει δέ τε πᾶσαν ἐπ᾽ αἶαν βλάπτουσ᾽ ἀνθρώπους· αἳ δ᾽ ἐξακέονται ὀπίσσω. ὃς μέν τ᾽ αἰδέσεται κούρας Διὸς ἆσσον ἰούσας, τὸν δὲ μέγ᾽ ὤνησαν καί τ᾽ ἔκλυον εὐχομένοιο· ὃς δέ κ᾽ ἀνήνηται καί τε στερεῶς ἀποείπῃ, λίσσονται δ᾽ ἄρα ταί γε Δία Κρονίωνα κιοῦσαι τῷ ἄτην ἅμ᾽ ἕπεσθαι, ἵνα βλαφθεὶς ἀποτίσῃ. ἀλλ᾽ Ἀχιλεῦ πόρε καὶ σὺ Διὸς κούρῃσιν ἕπεσθαι τιμήν, ἥ τ᾽ ἄλλων περ ἐπιγνάμπτει νόον ἐσθλῶν. εἰ μὲν γὰρ μὴ δῶρα φέροι τὰ δ᾽ ὄπισθ᾽ ὀνομάζοι Ἀτρεΐδης, ἀλλ᾽ αἰὲν ἐπιζαφελῶς χαλεπαίνοι, οὐκ ἂν ἔγωγέ σε μῆνιν ἀποῤῥίψαντα κελοίμην Ἀργείοισιν ἀμυνέμεναι χατέουσί περ ἔμπης· νῦν δ᾽ ἅμα τ᾽ αὐτίκα πολλὰ διδοῖ τὰ δ᾽ ὄπισθεν ὑπέστη, ἄνδρας δὲ λίσσεσθαι ἐπιπροέηκεν ἀρίστους κρινάμενος κατὰ λαὸν Ἀχαιϊκόν, οἵ τε σοὶ αὐτῷ φίλτατοι Ἀργείων· τῶν μὴ σύ γε μῦθον ἐλέγξῃς μηδὲ πόδας· πρὶν δ᾽ οὔ τι νεμεσσητὸν κεχολῶσθαι. οὕτω καὶ τῶν πρόσθεν ἐπευθόμεθα κλέα ἀνδρῶν ἡρώων, ὅτε κέν τιν᾽ ἐπιζάφελος χόλος ἵκοι· δωρητοί τε πέλοντο παράῤῥητοί τ᾽ ἐπέεσσι. μέμνημαι τόδε ἔργον ἐγὼ πάλαι οὔ τι νέον γε ὡς ἦν· ἐν δ᾽ ὑμῖν ἐρέω πάντεσσι φίλοισι. Κουρῆτές τ᾽ ἐμάχοντο καὶ Αἰτωλοὶ μενεχάρμαι ἀμφὶ πόλιν Καλυδῶνα καὶ ἀλλήλους ἐνάριζον, Αἰτωλοὶ μὲν ἀμυνόμενοι Καλυδῶνος ἐραννῆς, Κουρῆτες δὲ διαπραθέειν μεμαῶτες Ἄρηϊ. καὶ γὰρ τοῖσι κακὸν χρυσόθρονος Ἄρτεμις ὦρσε χωσαμένη ὅ οἱ οὔ τι θαλύσια γουνῷ ἀλωῆς Οἰνεὺς ῥέξ᾽· ἄλλοι δὲ θεοὶ δαίνυνθ᾽ ἑκατόμβας, οἴῃ δ᾽ οὐκ ἔῤῥεξε Διὸς κούρῃ μεγάλοιο. ἢ λάθετ᾽ ἢ οὐκ ἐνόησεν· ἀάσατο δὲ μέγα θυμῷ. ἣ δὲ χολωσαμένη δῖον γένος ἰοχέαιρα ὦρσεν ἔπι χλούνην σῦν ἄγριον ἀργιόδοντα, ὃς κακὰ πόλλ᾽ ἕρδεσκεν ἔθων Οἰνῆος ἀλωήν· πολλὰ δ᾽ ὅ γε προθέλυμνα χαμαὶ βάλε δένδρεα μακρὰ αὐτῇσιν ῥίζῃσι καὶ αὐτοῖς ἄνθεσι μήλων. τὸν δ᾽ υἱὸς Οἰνῆος ἀπέκτεινεν Μελέαγρος πολλέων ἐκ πολίων θηρήτορας ἄνδρας ἀγείρας καὶ κύνας· οὐ μὲν γάρ κε δάμη παύροισι βροτοῖσι· τόσσος ἔην, πολλοὺς δὲ πυρῆς ἐπέβησ᾽ ἀλεγεινῆς. ἣ δ᾽ ἀμφ᾽ αὐτῷ θῆκε πολὺν κέλαδον καὶ ἀϋτὴν ἀμφὶ συὸς κεφαλῇ καὶ δέρματι λαχνήεντι, Κουρήτων τε μεσηγὺ καὶ Αἰτωλῶν μεγαθύμων. ὄφρα μὲν οὖν Μελέαγρος ἄρηι φίλος πολέμιζε, τόφρα δὲ Κουρήτεσσι κακῶς ἦν, οὐδὲ δύναντο τείχεος ἔκτοσθεν μίμνειν πολέες περ ἐόντες· ἀλλ᾽ ὅτε δὴ Μελέαγρον ἔδυ χόλος, ὅς τε καὶ ἄλλων οἰδάνει ἐν στήθεσσι νόον πύκα περ φρονεόντων, ἤτοι ὃ μητρὶ φίλῃ Ἀλθαίῃ χωόμενος κῆρ κεῖτο παρὰ μνηστῇ ἀλόχῳ καλῇ Κλεοπάτρῃ κούρῃ Μαρπήσσης καλλισφύρου Εὐηνίνης Ἴδεώ θ᾽, ὃς κάρτιστος ἐπιχθονίων γένετ᾽ ἀνδρῶν τῶν τότε· καί ῥα ἄνακτος ἐναντίον εἵλετο τόξον Φοίβου Ἀπόλλωνος καλλισφύρου εἵνεκα νύμφης, τὴν δὲ τότ᾽ ἐν μεγάροισι πατὴρ καὶ πότνια μήτηρ Ἀλκυόνην καλέεσκον ἐπώνυμον, οὕνεκ᾽ ἄρ᾽ αὐτῆς μήτηρ ἀλκυόνος πολυπενθέος οἶτον ἔχουσα κλαῖεν ὅ μιν ἑκάεργος ἀνήρπασε Φοῖβος Ἀπόλλων· τῇ ὅ γε παρκατέλεκτο χόλον θυμαλγέα πέσσων ἐξ ἀρέων μητρὸς κεχολωμένος, ἥ ῥα θεοῖσι πόλλ᾽ ἀχέουσ᾽ ἠρᾶτο κασιγνήτοιο φόνοιο, πολλὰ δὲ καὶ γαῖαν πολυφόρβην χερσὶν ἀλοία κικλήσκουσ᾽ Ἀΐδην καὶ ἐπαινὴν Περσεφόνειαν πρόχνυ καθεζομένη, δεύοντο δὲ δάκρυσι κόλποι, παιδὶ δόμεν θάνατον· τῆς δ᾽ ἠεροφοῖτις Ἐρινὺς ἔκλυεν ἐξ Ἐρέβεσφιν ἀμείλιχον ἦτορ ἔχουσα. τῶν δὲ τάχ᾽ ἀμφὶ πύλας ὅμαδος καὶ δοῦπος ὀρώρει πύργων βαλλομένων· τὸν δὲ λίσσοντο γέροντες Αἰτωλῶν, πέμπον δὲ θεῶν ἱερῆας ἀρίστους, ἐξελθεῖν καὶ ἀμῦναι ὑποσχόμενοι μέγα δῶρον· ὁππόθι πιότατον πεδίον Καλυδῶνος ἐραννῆς, ἔνθά μιν ἤνωγον τέμενος περικαλλὲς ἑλέσθαι πεντηκοντόγυον, τὸ μὲν ἥμισυ οἰνοπέδοιο, ἥμισυ δὲ ψιλὴν ἄροσιν πεδίοιο ταμέσθαι. πολλὰ δέ μιν λιτάνευε γέρων ἱππηλάτα Οἰνεὺς οὐδοῦ ἐπεμβεβαὼς ὑψηρεφέος θαλάμοιο σείων κολλητὰς σανίδας γουνούμενος υἱόν· πολλὰ δὲ τόν γε κασίγνηται καὶ πότνια μήτηρ ἐλλίσσονθ᾽· ὃ δὲ μᾶλλον ἀναίνετο· πολλὰ δ᾽ ἑταῖροι, οἵ οἱ κεδνότατοι καὶ φίλτατοι ἦσαν ἁπάντων· ἀλλ᾽ οὐδ᾽ ὧς τοῦ θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν ἔπειθον, πρίν γ᾽ ὅτε δὴ θάλαμος πύκ᾽ ἐβάλλετο, τοὶ δ᾽ ἐπὶ πύργων βαῖνον Κουρῆτες καὶ ἐνέπρηθον μέγα ἄστυ. καὶ τότε δὴ Μελέαγρον ἐΰζωνος παράκοιτις λίσσετ᾽ ὀδυρομένη, καί οἱ κατέλεξεν ἅπαντα κήδε᾽, ὅσ᾽ ἀνθρώποισι πέλει τῶν ἄστυ ἁλώῃ· ἄνδρας μὲν κτείνουσι, πόλιν δέ τε πῦρ ἀμαθύνει, τέκνα δέ τ᾽ ἄλλοι ἄγουσι βαθυζώνους τε γυναῖκας. τοῦ δ᾽ ὠρίνετο θυμὸς ἀκούοντος κακὰ ἔργα, βῆ δ᾽ ἰέναι, χροῒ δ᾽ ἔντε᾽ ἐδύσετο παμφανόωντα. ὣς ὃ μὲν Αἰτωλοῖσιν ἀπήμυνεν κακὸν ἦμαρ εἴξας ᾧ θυμῷ· τῷ δ᾽ οὐκέτι δῶρα τέλεσσαν πολλά τε καὶ χαρίεντα, κακὸν δ᾽ ἤμυνε καὶ αὔτως. ἀλλὰ σὺ μή μοι ταῦτα νόει φρεσί, μὴ δέ σε δαίμων ἐνταῦθα τρέψειε φίλος· κάκιον δέ κεν εἴη νηυσὶν καιομένῃσιν ἀμυνέμεν· ἀλλ᾽ ἐπὶ δώρων ἔρχεο· ἶσον γάρ σε θεῷ τίσουσιν Ἀχαιοί. εἰ δέ κ᾽ ἄτερ δώρων πόλεμον φθισήνορα δύῃς οὐκέθ᾽ ὁμῶς τιμῆς ἔσεαι πόλεμόν περ ἀλαλκών, Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· Φοῖνιξ ἄττα γεραιὲ διοτρεφὲς οὔ τί με ταύτης χρεὼ τιμῆς· φρονέω δὲ τετιμῆσθαι Διὸς αἴσῃ, ἥ μ᾽ ἕξει παρὰ νηυσὶ κορωνίσιν εἰς ὅ κ᾽ ἀϋτμὴ ἐν στήθεσσι μένῃ καί μοι φίλα γούνατ᾽ ὀρώρῃ. ἄλλο δέ τοι ἐρέω, σὺ δ᾽ ἐνὶ φρεσὶ βάλλεο σῇσι· μή μοι σύγχει θυμὸν ὀδυρόμενος καὶ ἀχεύων Ἀτρεΐδῃ ἥρωϊ φέρων χάριν· οὐδέ τί σε χρὴ τὸν φιλέειν, ἵνα μή μοι ἀπέχθηαι φιλέοντι. καλόν τοι σὺν ἐμοὶ τὸν κήδειν ὅς κ᾽ ἐμὲ κήδῃ· ἶσον ἐμοὶ βασίλευε καὶ ἥμισυ μείρεο τιμῆς. οὗτοι δ᾽ ἀγγελέουσι, σὺ δ᾽ αὐτόθι λέξεο μίμνων εὐνῇ ἔνι μαλακῇ· ἅμα δ᾽ ἠοῖ φαινομένηφι φρασσόμεθ᾽ ἤ κε νεώμεθ᾽ ἐφ᾽ ἡμέτερ᾽ ἦ κε μένωμεν. Ἦ καὶ Πατρόκλῳ ὅ γ᾽ ἐπ᾽ ὀφρύσι νεῦσε σιωπῇ Φοίνικι στορέσαι πυκινὸν λέχος, ὄφρα τάχιστα ἐκ κλισίης νόστοιο μεδοίατο· τοῖσι δ᾽ ἄρ᾽ Αἴας ἀντίθεος Τελαμωνιάδης μετὰ μῦθον ἔειπε· διογενὲς Λαερτιάδη πολυμήχαν᾽ Ὀδυσσεῦ ἴομεν· οὐ γάρ μοι δοκέει μύθοιο τελευτὴ τῇδέ γ᾽ ὁδῷ κρανέεσθαι· ἀπαγγεῖλαι δὲ τάχιστα χρὴ μῦθον Δαναοῖσι καὶ οὐκ ἀγαθόν περ ἐόντα οἵ που νῦν ἕαται ποτιδέγμενοι. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς ἄγριον ἐν στήθεσσι θέτο μεγαλήτορα θυμὸν σχέτλιος, οὐδὲ μετατρέπεται φιλότητος ἑταίρων τῆς ᾗ μιν παρὰ νηυσὶν ἐτίομεν ἔξοχον ἄλλων νηλής· καὶ μέν τίς τε κασιγνήτοιο φονῆος ποινὴν ἢ οὗ παιδὸς ἐδέξατο τεθνηῶτος· καί ῥ᾽ ὃ μὲν ἐν δήμῳ μένει αὐτοῦ πόλλ᾽ ἀποτίσας, τοῦ δέ τ᾽ ἐρητύεται κραδίη καὶ θυμὸς ἀγήνωρ ποινὴν δεξαμένῳ· σοὶ δ᾽ ἄληκτόν τε κακόν τε θυμὸν ἐνὶ στήθεσσι θεοὶ θέσαν εἵνεκα κούρης οἴης· νῦν δέ τοι ἑπτὰ παρίσχομεν ἔξοχ᾽ ἀρίστας, ἄλλά τε πόλλ᾽ ἐπὶ τῇσι· σὺ δ᾽ ἵλαον ἔνθεο θυμόν, αἴδεσσαι δὲ μέλαθρον· ὑπωρόφιοι δέ τοί εἰμεν πληθύος ἐκ Δαναῶν, μέμαμεν δέ τοι ἔξοχον ἄλλων κήδιστοί τ᾽ ἔμεναι καὶ φίλτατοι ὅσσοι Ἀχαιοί. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· Αἶαν διογενὲς Τελαμώνιε κοίρανε λαῶν πάντά τί μοι κατὰ θυμὸν ἐείσαο μυθήσασθαι· ἀλλά μοι οἰδάνεται κραδίη χόλῳ ὁππότε κείνων μνήσομαι ὥς μ᾽ ἀσύφηλον ἐν Ἀργείοισιν ἔρεξεν Ἀτρεΐδης ὡς εἴ τιν᾽ ἀτίμητον μετανάστην. ἀλλ᾽ ὑμεῖς ἔρχεσθε καὶ ἀγγελίην ἀπόφασθε· οὐ γὰρ πρὶν πολέμοιο μεδήσομαι αἱματόεντος πρίν γ᾽ υἱὸν Πριάμοιο δαΐφρονος Ἕκτορα δῖον Μυρμιδόνων ἐπί τε κλισίας καὶ νῆας ἱκέσθαι κτείνοντ᾽ Ἀργείους, κατά τε σμῦξαι πυρὶ νῆας. ἀμφὶ δέ τοι τῇ ἐμῇ κλισίῃ καὶ νηῒ μελαίνῃ Ἕκτορα καὶ μεμαῶτα μάχης σχήσεσθαι ὀΐω. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δὲ ἕκαστος ἑλὼν δέπας ἀμφικύπελλον σπείσαντες παρὰ νῆας ἴσαν πάλιν· ἦρχε δ᾽ Ὀδυσσεύς. Πάτροκλος δ᾽ ἑτάροισιν ἰδὲ δμωῇσι κέλευσε Φοίνικι στορέσαι πυκινὸν λέχος ὅττι τάχιστα. αἳ δ᾽ ἐπιπειθόμεναι στόρεσαν λέχος ὡς ἐκέλευσε κώεά τε ῥῆγός τε λίνοιό τε λεπτὸν ἄωτον. ἔνθ᾽ ὃ γέρων κατέλεκτο καὶ ἠῶ δῖαν ἔμιμνεν. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς εὗδε μυχῷ κλισίης εὐπήκτου· τῷ δ᾽ ἄρα παρκατέλεκτο γυνή, τὴν Λεσβόθεν ἦγε, Φόρβαντος θυγάτηρ Διομήδη καλλιπάρῃος. Πάτροκλος δ᾽ ἑτέρωθεν ἐλέξατο· πὰρ δ᾽ ἄρα καὶ τῷ Ἶφις ἐΰζωνος, τήν οἱ πόρε δῖος Ἀχιλλεὺς Σκῦρον ἑλὼν αἰπεῖαν Ἐνυῆος πτολίεθρον. Οἳ δ᾽ ὅτε δὴ κλισίῃσιν ἐν Ἀτρεΐδαο γένοντο. τοὺς μὲν ἄρα χρυσέοισι κυπέλλοις υἷες Ἀχαιῶν δειδέχατ᾽ ἄλλοθεν ἄλλος ἀνασταδόν, ἔκ τ᾽ ἐρέοντο· πρῶτος δ᾽ ἐξερέεινεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· εἴπ᾽ ἄγε μ᾽ ὦ πολύαιν᾽ Ὀδυσεῦ μέγα κῦδος Ἀχαιῶν ἤ ῥ᾽ ἐθέλει νήεσσιν ἀλεξέμεναι δήϊον πῦρ, ἦ ἀπέειπε, χόλος δ᾽ ἔτ᾽ ἔχει μεγαλήτορα θυμόν; Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε πολύτλας δῖος Ὀδυσσεύς· Ἀτρεΐδη κύδιστε ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγάμεμνον κεῖνός γ᾽ οὐκ ἐθέλει σβέσσαι χόλον, ἀλλ᾽ ἔτι μᾶλλον πιμπλάνεται μένεος, σὲ δ᾽ ἀναίνεται ἠδὲ σὰ δῶρα. αὐτόν σε φράζεσθαι ἐν Ἀργείοισιν ἄνωγεν ὅππως κεν νῆάς τε σαῷς καὶ λαὸν Ἀχαιῶν· αὐτὸς δ᾽ ἠπείλησεν ἅμ᾽ ἠοῖ φαινομένηφι νῆας ἐϋσσέλμους ἅλαδ᾽ ἑλκέμεν ἀμφιελίσσας. καὶ δ᾽ ἂν τοῖς ἄλλοισιν ἔφη παραμυθήσασθαι οἴκαδ᾽ ἀποπλείειν, ἐπεὶ οὐκέτι δήετε τέκμωρ Ἰλίου αἰπεινῆς· μάλα γάρ ἑθεν εὐρύοπα Ζεὺς χεῖρα ἑὴν ὑπερέσχε, τεθαρσήκασι δὲ λαοί. ὣς ἔφατ᾽· εἰσὶ καὶ οἵδε τάδ᾽ εἰπέμεν, οἵ μοι ἕποντο, Αἴας καὶ κήρυκε δύω πεπνυμένω ἄμφω. Φοῖνιξ δ᾽ αὖθ᾽ ὃ γέρων κατελέξατο, ὡς γὰρ ἀνώγει, ὄφρά οἱ ἐν νήεσσι φίλην ἐς πατρίδ᾽ ἕπηται αὔριον, ἢν ἐθέλῃσιν· ἀνάγκῃ δ᾽ οὔ τί μιν ἄξει. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἀκὴν ἐγένοντο σιωπῇ μῦθον ἀγασσάμενοι· μάλα γὰρ κρατερῶς ἀγόρευσε. δὴν δ᾽ ἄνεῳ ἦσαν τετιηότες υἷες Ἀχαιῶν· ὀψὲ δὲ δὴ μετέειπε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· Ἀτρεΐδη κύδιστε ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγάμεμνον μὴ ὄφελες λίσσεσθαι ἀμύμονα Πηλεΐωνα μυρία δῶρα διδούς· ὃ δ᾽ ἀγήνωρ ἐστὶ καὶ ἄλλως· νῦν αὖ μιν πολὺ μᾶλλον ἀγηνορίῃσιν ἐνῆκας. ἀλλ᾽ ἤτοι κεῖνον μὲν ἐάσομεν ἤ κεν ἴῃσιν ἦ κε μένῃ· τότε δ᾽ αὖτε μαχήσεται ὁππότε κέν μιν θυμὸς ἐνὶ στήθεσσιν ἀνώγῃ καὶ θεὸς ὄρσῃ. ἀλλ᾽ ἄγεθ᾽ ὡς ἂν ἐγὼ εἴπω πειθώμεθα πάντες· νῦν μὲν κοιμήσασθε τεταρπόμενοι φίλον ἦτορ σίτου καὶ οἴνοιο· τὸ γὰρ μένος ἐστὶ καὶ ἀλκή· αὐτὰρ ἐπεί κε φανῇ καλὴ ῥοδοδάκτυλος Ἠώς, καρπαλίμως πρὸ νεῶν ἐχέμεν λαόν τε καὶ ἵππους ὀτρύνων, καὶ δ᾽ αὐτὸς ἐνὶ πρώτοισι μάχεσθαι. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἐπῄνησαν βασιλῆες μῦθον ἀγασσάμενοι Διομήδεος ἱπποδάμοιο. καὶ τότε δὴ σπείσαντες ἔβαν κλισίην δὲ ἕκαστος, ἔνθα δὲ κοιμήσαντο καὶ ὕπνου δῶρον ἕλοντο.

Ἄλλοι μὲν παρὰ νηυσὶν ἀριστῆες Παναχαιῶν εὗδον παννύχιοι μαλακῷ δεδμημένοι ὕπνῳ· ἀλλ᾽ οὐκ Ἀτρεΐδην Ἀγαμέμνονα ποιμένα λαῶν ὕπνος ἔχε γλυκερὸς πολλὰ φρεσὶν ὁρμαίνοντα. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἂν ἀστράπτῃ πόσις Ἥρης ἠϋκόμοιο τεύχων ἢ πολὺν ὄμβρον ἀθέσφατον ἠὲ χάλαζαν ἢ νιφετόν, ὅτε πέρ τε χιὼν ἐπάλυνεν ἀρούρας, ἠέ ποθι πτολέμοιο μέγα στόμα πευκεδανοῖο, ὣς πυκίν᾽ ἐν στήθεσσιν ἀνεστενάχιζ᾽ Ἀγαμέμνων νειόθεν ἐκ κραδίης, τρομέοντο δέ οἱ φρένες ἐντός. ἤτοι ὅτ᾽ ἐς πεδίον τὸ Τρωϊκὸν ἀθρήσειε, θαύμαζεν πυρὰ πολλὰ τὰ καίετο Ἰλιόθι πρὸ αὐλῶν συρίγγων τ᾽ ἐνοπὴν ὅμαδόν τ᾽ ἀνθρώπων. αὐτὰρ ὅτ᾽ ἐς νῆάς τε ἴδοι καὶ λαὸν Ἀχαιῶν, πολλὰς ἐκ κεφαλῆς προθελύμνους ἕλκετο χαίτας ὑψόθ᾽ ἐόντι Διί, μέγα δ᾽ ἔστενε κυδάλιμον κῆρ. ἧδε δέ οἱ κατὰ θυμὸν ἀρίστη φαίνετο βουλὴ Νέστορ᾽ ἔπι πρῶτον Νηλήϊον ἐλθέμεν ἀνδρῶν, εἴ τινά οἱ σὺν μῆτιν ἀμύμονα τεκτήναιτο, ἥ τις ἀλεξίκακος πᾶσιν Δαναοῖσι γένοιτο. ὀρθωθεὶς δ᾽ ἔνδυνε περὶ στήθεσσι χιτῶνα, ποσσὶ δ᾽ ὑπὸ λιπαροῖσιν ἐδήσατο καλὰ πέδιλα, ἀμφὶ δ᾽ ἔπειτα δαφοινὸν ἑέσσατο δέρμα λέοντος αἴθωνος μεγάλοιο ποδηνεκές, εἵλετο δ᾽ ἔγχος. Ὣς δ᾽ αὔτως Μενέλαον ἔχε τρόμος· οὐδὲ γὰρ αὐτῷ ὕπνος ἐπὶ βλεφάροισιν ἐφίζανε· μή τι πάθοιεν Ἀργεῖοι, τοὶ δὴ ἕθεν εἵνεκα πουλὺν ἐφ᾽ ὑγρὴν ἤλυθον ἐς Τροίην πόλεμον θρασὺν ὁρμαίνοντες. παρδαλέῃ μὲν πρῶτα μετάφρενον εὐρὺ κάλυψε ποικίλῃ, αὐτὰρ ἐπὶ στεφάνην κεφαλῆφιν ἀείρας θήκατο χαλκείην, δόρυ δ᾽ εἵλετο χειρὶ παχείῃ. βῆ δ᾽ ἴμεν ἀνστήσων ὃν ἀδελφεόν, ὃς μέγα πάντων Ἀργείων ἤνασσε, θεὸς δ᾽ ὣς τίετο δήμῳ. τὸν δ᾽ εὗρ᾽ ἀμφ᾽ ὤμοισι τιθήμενον ἔντεα καλὰ νηῒ πάρα πρύμνῃ· τῷ δ᾽ ἀσπάσιος γένετ᾽ ἐλθών. τὸν πρότερος προσέειπε βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος· τίφθ᾽ οὕτως ἠθεῖε κορύσσεαι; ἦ τιν᾽ ἑταίρων ὀτρυνέεις Τρώεσσιν ἐπίσκοπον; ἀλλὰ μάλ᾽ αἰνῶς δείδω μὴ οὔ τίς τοι ὑπόσχηται τόδε ἔργον ἄνδρας δυσμενέας σκοπιαζέμεν οἶος ἐπελθὼν νύκτα δι᾽ ἀμβροσίην· μάλα τις θρασυκάρδιος ἔσται. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη κρείων Ἀγαμέμνων· χρεὼ βουλῆς ἐμὲ καὶ σὲ διοτρεφὲς ὦ Μενέλαε κερδαλέης, ἥ τίς κεν ἐρύσσεται ἠδὲ σαώσει Ἀργείους καὶ νῆας, ἐπεὶ Διὸς ἐτράπετο φρήν. Ἑκτορέοις ἄρα μᾶλλον ἐπὶ φρένα θῆχ᾽ ἱεροῖσιν· οὐ γάρ πω ἰδόμην, οὐδ᾽ ἔκλυον αὐδήσαντος ἄνδρ᾽ ἕνα τοσσάδε μέρμερ᾽ ἐπ᾽ ἤματι μητίσασθαι, ὅσσ᾽ Ἕκτωρ ἔῤῥεξε Διῒ φίλος υἷας Ἀχαιῶν αὔτως, οὔτε θεᾶς υἱὸς φίλος οὔτε θεοῖο. ἔργα δ᾽ ἔρεξ᾽ ὅσα φημὶ μελησέμεν Ἀργείοισι δηθά τε καὶ δολιχόν· τόσα γὰρ κακὰ μήσατ᾽ Ἀχαιούς. ἀλλ᾽ ἴθι νῦν Αἴαντα καὶ Ἰδομενῆα κάλεσσον ῥίμφα θέων παρὰ νῆας· ἐγὼ δ᾽ ἐπὶ Νέστορα δῖον εἶμι, καὶ ὀτρυνέω ἀνστήμεναι, αἴ κ᾽ ἐθέλῃσιν ἐλθεῖν ἐς φυλάκων ἱερὸν τέλος ἠδ᾽ ἐπιτεῖλαι. κείνῳ γάρ κε μάλιστα πιθοίατο· τοῖο γὰρ υἱὸς σημαίνει φυλάκεσσι καὶ Ἰδομενῆος ὀπάων Μηριόνης· τοῖσιν γὰρ ἐπετράπομέν γε μάλιστα. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος· πῶς γάρ μοι μύθῳ ἐπιτέλλεαι ἠδὲ κελεύεις; αὖθι μένω μετὰ τοῖσι δεδεγμένος εἰς ὅ κεν ἔλθῃς, ἦε θέω μετὰ σ᾽ αὖτις, ἐπὴν εὖ τοῖς ἐπιτείλω; Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων, αὖθι μένειν, μή πως ἀβροτάξομεν ἀλλήλοιιν ἐρχομένω· πολλαὶ γὰρ ἀνὰ στρατόν εἰσι κέλευθοι. φθέγγεο δ᾽ ᾗ κεν ἴῃσθα καὶ ἐγρήγορθαι ἄνωχθι πατρόθεν ἐκ γενεῆς ὀνομάζων ἄνδρα ἕκαστον πάντας κυδαίνων· μηδὲ μεγαλίζεο θυμῷ, ἀλλὰ καὶ αὐτοί περ πονεώμεθα· ὧδέ που ἄμμι Ζεὺς ἐπὶ γιγνομένοισιν ἵει κακότητα βαρεῖαν. Ὣς εἰπὼν ἀπέπεμπεν ἀδελφεὸν εὖ ἐπιτείλας· αὐτὰρ ὃ βῆ ῥ᾽ ἰέναι μετὰ Νέστορα ποιμένα λαῶν· τὸν δ᾽ εὗρεν παρά τε κλισίῃ καὶ νηῒ μελαίνῃ εὐνῇ ἔνι μαλακῇ· παρὰ δ᾽ ἔντεα ποικίλ᾽ ἔκειτο ἀσπὶς καὶ δύο δοῦρε φαεινή τε τρυφάλεια. πὰρ δὲ ζωστὴρ κεῖτο παναίολος, ᾧ ῥ᾽ ὁ γεραιὸς ζώννυθ᾽ ὅτ᾽ ἐς πόλεμον φθισήνορα θωρήσσοιτο λαὸν ἄγων, ἐπεὶ οὐ μὲν ἐπέτρεπε γήραϊ λυγρῷ. ὀρθωθεὶς δ᾽ ἄρ᾽ ἐπ᾽ ἀγκῶνος κεφαλὴν ἐπαείρας Ἀτρεΐδην προσέειπε καὶ ἐξερεείνετο μύθῳ· τίς δ᾽ οὗτος κατὰ νῆας ἀνὰ στρατὸν ἔρχεαι οἶος νύκτα δι᾽ ὀρφναίην, ὅτε θ᾽ εὕδουσι βροτοὶ ἄλλοι, ἠέ τιν᾽ οὐρήων διζήμενος, ἤ τιν᾽ ἑταίρων; φθέγγεο, μηδ᾽ ἀκέων ἐπ᾽ ἔμ᾽ ἔρχεο· τίπτε δέ σε χρεώ; Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· ὦ Νέστορ Νηληϊάδη μέγα κῦδος Ἀχαιῶν γνώσεαι Ἀτρεΐδην Ἀγαμέμνονα, τὸν περὶ πάντων Ζεὺς ἐνέηκε πόνοισι διαμπερὲς εἰς ὅ κ᾽ ἀϋτμὴ ἐν στήθεσσι μένῃ καί μοι φίλα γούνατ᾽ ὀρώρῃ. πλάζομαι ὧδ᾽ ἐπεὶ οὔ μοι ἐπ᾽ ὄμμασι νήδυμος ὕπνος ἱζάνει, ἀλλὰ μέλει πόλεμος καὶ κήδε᾽ Ἀχαιῶν. αἰνῶς γὰρ Δαναῶν περιδείδια, οὐδέ μοι ἦτορ ἔμπεδον, ἀλλ᾽ ἀλαλύκτημαι, κραδίη δέ μοι ἔξω στηθέων ἐκθρῴσκει, τρομέει δ᾽ ὑπὸ φαίδιμα γυῖα. ἀλλ᾽ εἴ τι δραίνεις, ἐπεὶ οὐδὲ σέ γ᾽ ὕπνος ἱκάνει, δεῦρ᾽ ἐς τοὺς φύλακας καταβήομεν, ὄφρα ἴδωμεν μὴ τοὶ μὲν καμάτῳ ἀδηκότες ἠδὲ καὶ ὕπνῳ κοιμήσωνται, ἀτὰρ φυλακῆς ἐπὶ πάγχυ λάθωνται. δυσμενέες δ᾽ ἄνδρες σχεδὸν εἵαται· οὐδέ τι ἴδμεν μή πως καὶ διὰ νύκτα μενοινήσωσι μάχεσθαι. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· Ἀτρεΐδη κύδιστε ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγάμεμνον οὔ θην Ἕκτορι πάντα νοήματα μητίετα Ζεὺς ἐκτελέει, ὅσα πού νυν ἐέλπεται· ἀλλά μιν οἴω κήδεσι μοχθήσειν καὶ πλείοσιν, εἴ κεν Ἀχιλλεὺς ἐκ χόλου ἀργαλέοιο μεταστρέψῃ φίλον ἦτορ. σοὶ δὲ μάλ᾽ ἕψομ᾽ ἐγώ· ποτὶ δ᾽ αὖ καὶ ἐγείρομεν ἄλλους ἠμὲν Τυδεΐδην δουρὶ κλυτὸν ἠδ᾽ Ὀδυσῆα ἠδ᾽ Αἴαντα ταχὺν καὶ Φυλέος ἄλκιμον υἱόν. ἀλλ᾽ εἴ τις καὶ τοῦσδε μετοιχόμενος καλέσειεν ἀντίθεόν τ᾽ Αἴαντα καὶ Ἰδομενῆα ἄνακτα· τῶν γὰρ νῆες ἔασιν ἑκαστάτω, οὐδὲ μάλ᾽ ἐγγύς. ἀλλὰ φίλον περ ἐόντα καὶ αἰδοῖον Μενέλαον νεικέσω, εἴ πέρ μοι νεμεσήσεαι, οὐδ᾽ ἐπικεύσω ὡς εὕδει, σοὶ δ᾽ οἴῳ ἐπέτρεψεν πονέεσθαι. νῦν ὄφελεν κατὰ πάντας ἀριστῆας πονέεσθαι λισσόμενος· χρειὼ γὰρ ἱκάνεται οὐκέτ᾽ ἀνεκτός. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· ὦ γέρον ἄλλοτε μέν σε καὶ αἰτιάασθαι ἄνωγα· πολλάκι γὰρ μεθιεῖ τε καὶ οὐκ ἐθέλει πονέεσθαι οὔτ᾽ ὄκνῳ εἴκων οὔτ᾽ ἀφραδίῃσι νόοιο, ἀλλ᾽ ἐμέ τ᾽ εἰσορόων καὶ ἐμὴν ποτιδέγμενος ὁρμήν. νῦν δ᾽ ἐμέο πρότερος μάλ᾽ ἐπέγρετο καί μοι ἐπέστη· τὸν μὲν ἐγὼ προέηκα καλήμεναι οὓς σὺ μεταλλᾷς. ἀλλ᾽ ἴομεν· κείνους δὲ κιχησόμεθα πρὸ πυλάων ἐν φυλάκεσσ᾽, ἵνα γάρ σφιν ἐπέφραδον ἠγερέθεσθαι. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· οὕτως οὔ τίς οἱ νεμεσήσεται οὐδ᾽ ἀπιθήσει Ἀργείων, ὅτε κέν τιν᾽ ἐποτρύνῃ καὶ ἀνώγῃ. Ὣς εἰπὼν ἔνδυνε περὶ στήθεσσι χιτῶνα, ποσσὶ δ᾽ ὑπὸ λιπαροῖσιν ἐδήσατο καλὰ πέδιλα, ἀμφὶ δ᾽ ἄρα χλαῖναν περονήσατο φοινικόεσσαν διπλῆν ἐκταδίην, οὔλη δ᾽ ἐπενήνοθε λάχνη. εἵλετο δ᾽ ἄλκιμον ἔγχος ἀκαχμένον ὀξέϊ χαλκῷ, βῆ δ᾽ ἰέναι κατὰ νῆας Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων. πρῶτον ἔπειτ᾽ Ὀδυσῆα Διὶ μῆτιν ἀτάλαντον ἐξ ὕπνου ἀνέγειρε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ φθεγξάμενος· τὸν δ᾽ αἶψα περὶ φρένας ἤλυθ᾽ ἰωή, ἐκ δ᾽ ἦλθε κλισίης καί σφεας πρὸς μῦθον ἔειπε· τίφθ᾽ οὕτω κατὰ νῆας ἀνὰ στρατὸν οἶοι ἀλᾶσθε νύκτα δι᾽ ἀμβροσίην, ὅ τι δὴ χρειὼ τόσον ἵκει; Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· διογενὲς Λαερτιάδη πολυμήχαν᾽ Ὀδυσσεῦ μὴ νεμέσα· τοῖον γὰρ ἄχος βεβίηκεν Ἀχαιούς. ἀλλ᾽ ἕπε᾽, ὄφρα καὶ ἄλλον ἐγείρομεν ὅν τ᾽ ἐπέοικε βουλὰς βουλεύειν, ἢ φευγέμεν ἠὲ μάχεσθαι. Ὣς φάθ᾽, ὃ δὲ κλισίην δὲ κιὼν πολύμητις Ὀδυσσεὺς ποικίλον ἀμφ᾽ ὤμοισι σάκος θέτο, βῆ δὲ μετ᾽ αὐτούς. βὰν δ᾽ ἐπὶ Τυδεΐδην Διομήδεα· τὸν δὲ κίχανον ἐκτὸς ἀπὸ κλισίης σὺν τεύχεσιν· ἀμφὶ δ᾽ ἑταῖροι εὗδον, ὑπὸ κρασὶν δ᾽ ἔχον ἀσπίδας· ἔγχεα δέ σφιν ὄρθ᾽ ἐπὶ σαυρωτῆρος ἐλήλατο, τῆλε δὲ χαλκὸς λάμφ᾽ ὥς τε στεροπὴ πατρὸς Διός· αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἥρως εὗδ᾽, ὑπὸ δ᾽ ἔστρωτο ῥινὸν βοὸς ἀγραύλοιο, αὐτὰρ ὑπὸ κράτεσφι τάπης τετάνυστο φαεινός. τὸν παρστὰς ἀνέγειρε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ, λὰξ ποδὶ κινήσας, ὄτρυνέ τε νείκεσέ τ᾽ ἄντην· ἔγρεο Τυδέος υἱέ· τί πάννυχον ὕπνον ἀωτεῖς; οὐκ ἀΐεις ὡς Τρῶες ἐπὶ θρωσμῷ πεδίοιο εἵαται ἄγχι νεῶν, ὀλίγος δ᾽ ἔτι χῶρος ἐρύκει; Ὣς φάθ᾽, ὃ δ᾽ ἐξ ὕπνοιο μάλα κραιπνῶς ἀνόρουσε, καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· σχέτλιός ἐσσι γεραιέ· σὺ μὲν πόνου οὔ ποτε λήγεις. οὔ νυ καὶ ἄλλοι ἔασι νεώτεροι υἷες Ἀχαιῶν οἵ κεν ἔπειτα ἕκαστον ἐγείρειαν βασιλήων πάντῃ ἐποιχόμενοι; σὺ δ᾽ ἀμήχανός ἐσσι γεραιέ. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· ναὶ δὴ ταῦτά γε πάντα φίλος κατὰ μοῖραν ἔειπες. εἰσὶν μέν μοι παῖδες ἀμύμονες, εἰσὶ δὲ λαοὶ καὶ πολέες, τῶν κέν τις ἐποιχόμενος καλέσειεν· ἀλλὰ μάλα μεγάλη χρειὼ βεβίηκεν Ἀχαιούς. νῦν γὰρ δὴ πάντεσσιν ἐπὶ ξυροῦ ἵσταται ἀκμῆς ἢ μάλα λυγρὸς ὄλεθρος Ἀχαιοῖς ἠὲ βιῶναι. ἀλλ᾽ ἴθι νῦν Αἴαντα ταχὺν καὶ Φυλέος υἱὸν ἄνστησον· σὺ γάρ ἐσσι νεώτερος· εἴ μ᾽ ἐλεαίρεις. Ὣς φάθ᾽, ὃ δ᾽ ἀμφ᾽ ὤμοισιν ἑέσσατο δέρμα λέοντος αἴθωνος μεγάλοιο ποδηνεκές, εἵλετο δ᾽ ἔγχος. βῆ δ᾽ ἰέναι, τοὺς δ᾽ ἔνθεν ἀναστήσας ἄγεν ἥρως. Οἳ δ᾽ ὅτε δὴ φυλάκεσσιν ἐν ἀγρομένοισιν ἔμιχθεν, οὐδὲ μὲν εὕδοντας φυλάκων ἡγήτορας εὗρον, ἀλλ᾽ ἐγρηγορτὶ σὺν τεύχεσιν εἵατο πάντες. ὡς δὲ κύνες περὶ μῆλα δυσωρήσωνται ἐν αὐλῇ θηρὸς ἀκούσαντες κρατερόφρονος, ὅς τε καθ᾽ ὕλην ἔρχηται δι᾽ ὄρεσφι· πολὺς δ᾽ ὀρυμαγδὸς ἐπ᾽ αὐτῷ ἀνδρῶν ἠδὲ κυνῶν, ἀπό τέ σφισιν ὕπνος ὄλωλεν· ὣς τῶν νήδυμος ὕπνος ἀπὸ βλεφάροιιν ὀλώλει νύκτα φυλασσομένοισι κακήν· πεδίον δὲ γὰρ αἰεὶ τετράφαθ᾽, ὁππότ᾽ ἐπὶ Τρώων ἀΐοιεν ἰόντων. τοὺς δ᾽ ὃ γέρων γήθησεν ἰδὼν θάρσυνέ τε μύθῳ καί σφεας φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· οὕτω νῦν φίλα τέκνα φυλάσσετε· μηδέ τιν᾽ ὕπνος αἱρείτω, μὴ χάρμα γενώμεθα δυσμενέεσσιν. Ὣς εἰπὼν τάφροιο διέσσυτο· τοὶ δ᾽ ἅμ᾽ ἕποντο Ἀργείων βασιλῆες ὅσοι κεκλήατο βουλήν. τοῖς δ᾽ ἅμα Μηριόνης καὶ Νέστορος ἀγλαὸς υἱὸς ἤϊσαν· αὐτοὶ γὰρ κάλεον συμμητιάασθαι. τάφρον δ᾽ ἐκδιαβάντες ὀρυκτὴν ἑδριόωντο ἐν καθαρῷ, ὅθι δὴ νεκύων διεφαίνετο χῶρος πιπτόντων· ὅθεν αὖτις ἀπετράπετ᾽ ὄβριμος Ἕκτωρ ὀλλὺς Ἀργείους, ὅτε δὴ περὶ νὺξ ἐκάλυψεν. ἔνθα καθεζόμενοι ἔπε᾽ ἀλλήλοισι πίφαυσκον· τοῖσι δὲ μύθων ἦρχε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· ὦ φίλοι οὐκ ἂν δή τις ἀνὴρ πεπίθοιθ᾽ ἑῷ αὐτοῦ θυμῷ τολμήεντι μετὰ Τρῶας μεγαθύμους ἐλθεῖν, εἴ τινά που δηΐων ἕλοι ἐσχατόωντα, ἤ τινά που καὶ φῆμιν ἐνὶ Τρώεσσι πύθοιτο, ἅσσά τε μητιόωσι μετὰ σφίσιν, ἢ μεμάασιν αὖθι μένειν παρὰ νηυσὶν ἀπόπροθεν, ἦε πόλιν δὲ ἂψ ἀναχωρήσουσιν, ἐπεὶ δαμάσαντό γ᾽ Ἀχαιούς. ταῦτά κε πάντα πύθοιτο, καὶ ἂψ εἰς ἡμέας ἔλθοι ἀσκηθής· μέγα κέν οἱ ὑπουράνιον κλέος εἴη πάντας ἐπ᾽ ἀνθρώπους, καί οἱ δόσις ἔσσεται ἐσθλή· ὅσσοι γὰρ νήεσσιν ἐπικρατέουσιν ἄριστοι τῶν πάντων οἱ ἕκαστος ὄϊν δώσουσι μέλαιναν θῆλυν ὑπόῤῥηνον· τῇ μὲν κτέρας οὐδὲν ὁμοῖον, αἰεὶ δ᾽ ἐν δαίτῃσι καὶ εἰλαπίνῃσι παρέσται. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἀκὴν ἐγένοντο σιωπῇ. τοῖσι δὲ καὶ μετέειπε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· Νέστορ ἔμ᾽ ὀτρύνει κραδίη καὶ θυμὸς ἀγήνωρ ἀνδρῶν δυσμενέων δῦναι στρατὸν ἐγγὺς ἐόντων Τρώων· ἀλλ᾽ εἴ τίς μοι ἀνὴρ ἅμ᾽ ἕποιτο καὶ ἄλλος μᾶλλον θαλπωρὴ καὶ θαρσαλεώτερον ἔσται. σύν τε δύ᾽ ἐρχομένω καί τε πρὸ ὃ τοῦ ἐνόησεν ὅππως κέρδος ἔῃ· μοῦνος δ᾽ εἴ πέρ τε νοήσῃ ἀλλά τέ οἱ βράσσων τε νόος, λεπτὴ δέ τε μῆτις. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἔθελον Διομήδεϊ πολλοὶ ἕπεσθαι. ἠθελέτην Αἴαντε δύω θεράποντες Ἄρηος, ἤθελε Μηριόνης, μάλα δ᾽ ἤθελε Νέστορος υἱός, ἤθελε δ᾽ Ἀτρεΐδης δουρικλειτὸς Μενέλαος, ἤθελε δ᾽ ὁ τλήμων Ὀδυσεὺς καταδῦναι ὅμιλον Τρώων· αἰεὶ γάρ οἱ ἐνὶ φρεσὶ θυμὸς ἐτόλμα. τοῖσι δὲ καὶ μετέειπεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· Τυδεΐδη Διόμηδες ἐμῷ κεχαρισμένε θυμῷ τὸν μὲν δὴ ἕταρόν γ᾽ αἱρήσεαι ὅν κ᾽ ἐθέλῃσθα, φαινομένων τὸν ἄριστον, ἐπεὶ μεμάασί γε πολλοί. μηδὲ σύ γ᾽ αἰδόμενος σῇσι φρεσὶ τὸν μὲν ἀρείω καλλείπειν, σὺ δὲ χείρον᾽ ὀπάσσεαι αἰδοῖ εἴκων ἐς γενεὴν ὁρόων, μηδ᾽ εἰ βασιλεύτερός ἐστιν. Ὣς ἔφατ᾽, ἔδεισεν δὲ περὶ ξανθῷ Μενελάῳ. τοῖς δ᾽ αὖτις μετέειπε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· εἰ μὲν δὴ ἕταρόν γε κελεύετέ μ᾽ αὐτὸν ἑλέσθαι, πῶς ἂν ἔπειτ᾽ Ὀδυσῆος ἐγὼ θείοιο λαθοίμην, οὗ πέρι μὲν πρόφρων κραδίη καὶ θυμὸς ἀγήνωρ ἐν πάντεσσι πόνοισι, φιλεῖ δέ ἑ Παλλὰς Ἀθήνη. τούτου γ᾽ ἑσπομένοιο καὶ ἐκ πυρὸς αἰθομένοιο ἄμφω νοστήσαιμεν, ἐπεὶ περίοιδε νοῆσαι. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε πολύτλας δῖος Ὀδυσσεύς· Τυδεΐδη μήτ᾽ ἄρ με μάλ᾽ αἴνεε μήτέ τι νείκει· εἰδόσι γάρ τοι ταῦτα μετ᾽ Ἀργείοις ἀγορεύεις. ἀλλ᾽ ἴομεν· μάλα γὰρ νὺξ ἄνεται, ἐγγύθι δ᾽ ἠώς, ἄστρα δὲ δὴ προβέβηκε, παροίχωκεν δὲ πλέων νὺξ τῶν δύο μοιράων, τριτάτη δ᾽ ἔτι μοῖρα λέλειπται. Ὣς εἰπόνθ᾽ ὅπλοισιν ἔνι δεινοῖσιν ἐδύτην. Τυδεΐδῃ μὲν δῶκε μενεπτόλεμος Θρασυμήδης φάσγανον ἄμφηκες· τὸ δ᾽ ἑὸν παρὰ νηῒ λέλειπτο· καὶ σάκος· ἀμφὶ δέ οἱ κυνέην κεφαλῆφιν ἔθηκε ταυρείην, ἄφαλόν τε καὶ ἄλλοφον, ἥ τε καταῖτυξ κέκληται, ῥύεται δὲ κάρη θαλερῶν αἰζηῶν. Μηριόνης δ᾽ Ὀδυσῆϊ δίδου βιὸν ἠδὲ φαρέτρην καὶ ξίφος, ἀμφὶ δέ οἱ κυνέην κεφαλῆφιν ἔθηκε ῥινοῦ ποιητήν· πολέσιν δ᾽ ἔντοσθεν ἱμᾶσιν ἐντέτατο στερεῶς· ἔκτοσθε δὲ λευκοὶ ὀδόντες ἀργιόδοντος ὑὸς θαμέες ἔχον ἔνθα καὶ ἔνθα εὖ καὶ ἐπισταμένως· μέσσῃ δ᾽ ἐνὶ πῖλος ἀρήρει. τήν ῥά ποτ᾽ ἐξ Ἐλεῶνος Ἀμύντορος Ὀρμενίδαο ἐξέλετ᾽ Αὐτόλυκος πυκινὸν δόμον ἀντιτορήσας, Σκάνδειαν δ᾽ ἄρα δῶκε Κυθηρίῳ Ἀμφιδάμαντι· Ἀμφιδάμας δὲ Μόλῳ δῶκε ξεινήϊον εἶναι, αὐτὰρ ὃ Μηριόνῃ δῶκεν ᾧ παιδὶ φορῆναι· δὴ τότ᾽ Ὀδυσσῆος πύκασεν κάρη ἀμφιτεθεῖσα. Τὼ δ᾽ ἐπεὶ οὖν ὅπλοισιν ἔνι δεινοῖσιν ἐδύτην, βάν ῥ᾽ ἰέναι, λιπέτην δὲ κατ᾽ αὐτόθι πάντας ἀρίστους. τοῖσι δὲ δεξιὸν ἧκεν ἐρωδιὸν ἐγγὺς ὁδοῖο Παλλὰς Ἀθηναίη· τοὶ δ᾽ οὐκ ἴδον ὀφθαλμοῖσι νύκτα δι᾽ ὀρφναίην, ἀλλὰ κλάγξαντος ἄκουσαν. χαῖρε δὲ τῷ ὄρνιθ᾽ Ὀδυσεύς, ἠρᾶτο δ᾽ Ἀθήνῃ· κλῦθί μευ αἰγιόχοιο Διὸς τέκος, ἥ τέ μοι αἰεὶ ἐν πάντεσσι πόνοισι παρίστασαι, οὐδέ σε λήθω κινύμενος· νῦν αὖτε μάλιστά με φῖλαι Ἀθήνη, δὸς δὲ πάλιν ἐπὶ νῆας ἐϋκλεῖας ἀφικέσθαι ῥέξαντας μέγα ἔργον, ὅ κε Τρώεσσι μελήσῃ. Δεύτερος αὖτ᾽ ἠρᾶτο βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· κέκλυθι νῦν καὶ ἐμεῖο Διὸς τέκος Ἀτρυτώνη· σπεῖό μοι ὡς ὅτε πατρὶ ἅμ᾽ ἕσπεο Τυδέϊ δίῳ ἐς Θήβας, ὅτε τε πρὸ Ἀχαιῶν ἄγγελος ᾔει. τοὺς δ᾽ ἄρ᾽ ἐπ᾽ Ἀσωπῷ λίπε χαλκοχίτωνας Ἀχαιούς, αὐτὰρ ὃ μειλίχιον μῦθον φέρε Καδμείοισι κεῖσ᾽· ἀτὰρ ἂψ ἀπιὼν μάλα μέρμερα μήσατο ἔργα σὺν σοὶ δῖα θεά, ὅτε οἱ πρόφρασσα παρέστης. ὣς νῦν μοι ἐθέλουσα παρίσταο καί με φύλασσε. σοὶ δ᾽ αὖ ἐγὼ ῥέξω βοῦν ἦνιν εὐρυμέτωπον ἀδμήτην, ἣν οὔ πω ὑπὸ ζυγὸν ἤγαγεν ἀνήρ· τήν τοι ἐγὼ ῥέξω χρυσὸν κέρασιν περιχεύας. Ὣς ἔφαν εὐχόμενοι, τῶν δ᾽ ἔκλυε Παλλὰς Ἀθήνη. οἳ δ᾽ ἐπεὶ ἠρήσαντο Διὸς κούρῃ μεγάλοιο, βάν ῥ᾽ ἴμεν ὥς τε λέοντε δύω διὰ νύκτα μέλαιναν ἂμ φόνον, ἂν νέκυας, διά τ᾽ ἔντεα καὶ μέλαν αἷμα. Οὐδὲ μὲν οὐδὲ Τρῶας ἀγήνορας εἴασεν Ἕκτωρ εὕδειν, ἀλλ᾽ ἄμυδις κικλήσκετο πάντας ἀρίστους, ὅσσοι ἔσαν Τρώων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες· τοὺς ὅ γε συγκαλέσας πυκινὴν ἀρτύνετο βουλήν· τίς κέν μοι τόδε ἔργον ὑποσχόμενος τελέσειε δώρῳ ἔπι μεγάλῳ; μισθὸς δέ οἱ ἄρκιος ἔσται. δώσω γὰρ δίφρόν τε δύω τ᾽ ἐριαύχενας ἵππους οἵ κεν ἄριστοι ἔωσι θοῇς ἐπὶ νηυσὶν Ἀχαιῶν ὅς τίς κε τλαίη, οἷ τ᾽ αὐτῷ κῦδος ἄροιτο, νηῶν ὠκυπόρων σχεδὸν ἐλθέμεν, ἔκ τε πυθέσθαι ἠὲ φυλάσσονται νῆες θοαὶ ὡς τὸ πάρος περ, ἦ ἤδη χείρεσσιν ὑφ᾽ ἡμετέρῃσι δαμέντες φύξιν βουλεύουσι μετὰ σφίσιν, οὐδ᾽ ἐθέλουσι νύκτα φυλασσέμεναι, καμάτῳ ἀδηκότες αἰνῷ. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἀκὴν ἐγένοντο σιωπῇ. ἦν δέ τις ἐν Τρώεσσι Δόλων Εὐμήδεος υἱὸς κήρυκος θείοιο πολύχρυσος πολύχαλκος, ὃς δή τοι εἶδος μὲν ἔην κακός, ἀλλὰ ποδώκης· αὐτὰρ ὃ μοῦνος ἔην μετὰ πέντε κασιγνήτῃσιν. ὅς ῥα τότε Τρωσίν τε καὶ Ἕκτορι μῦθον ἔειπεν· Ἕκτορ ἔμ᾽ ὀτρύνει κραδίη καὶ θυμὸς ἀγήνωρ νηῶν ὠκυπόρων σχεδὸν ἐλθέμεν ἔκ τε πυθέσθαι. ἀλλ᾽ ἄγε μοι τὸ σκῆπτρον ἀνάσχεο, καί μοι ὄμοσσον ἦ μὲν τοὺς ἵππους τε καὶ ἅρματα ποικίλα χαλκῷ δωσέμεν, οἳ φορέουσιν ἀμύμονα Πηλεΐωνα, σοὶ δ᾽ ἐγὼ οὐχ ἅλιος σκοπὸς ἔσσομαι οὐδ᾽ ἀπὸ δόξης· τόφρα γὰρ ἐς στρατὸν εἶμι διαμπερὲς ὄφρ᾽ ἂν ἵκωμαι νῆ᾽ Ἀγαμεμνονέην, ὅθι που μέλλουσιν ἄριστοι βουλὰς βουλεύειν ἢ φευγέμεν ἠὲ μάχεσθαι. Ὣς φάθ᾽, ὃ δ᾽ ἐν χερσὶ σκῆπτρον λάβε καί οἱ ὄμοσσεν· ἴστω νῦν Ζεὺς αὐτὸς ἐρίγδουπος πόσις Ἥρης μὴ μὲν τοῖς ἵπποισιν ἀνὴρ ἐποχήσεται ἄλλος Τρώων, ἀλλά σέ φημι διαμπερὲς ἀγλαϊεῖσθαι. Ὣς φάτο καί ῥ᾽ ἐπίορκον ἐπώμοσε, τὸν δ᾽ ὀρόθυνεν· αὐτίκα δ᾽ ἀμφ᾽ ὤμοισιν ἐβάλλετο καμπύλα τόξα, ἕσσατο δ᾽ ἔκτοσθεν ῥινὸν πολιοῖο λύκοιο, κρατὶ δ᾽ ἐπὶ κτιδέην κυνέην, ἕλε δ᾽ ὀξὺν ἄκοντα, βῆ δ᾽ ἰέναι προτὶ νῆας ἀπὸ στρατοῦ· οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔμελλεν ἐλθὼν ἐκ νηῶν ἂψ Ἕκτορι μῦθον ἀποίσειν. ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἵππων τε καὶ ἀνδρῶν κάλλιφ᾽ ὅμιλον, βῆ ῥ᾽ ἀν᾽ ὁδὸν μεμαώς· τὸν δὲ φράσατο προσιόντα διογενὴς Ὀδυσεύς, Διομήδεα δὲ προσέειπεν· οὗτός τις Διόμηδες ἀπὸ στρατοῦ ἔρχεται ἀνήρ, οὐκ οἶδ᾽ ἢ νήεσσιν ἐπίσκοπος ἡμετέρῃσιν, ἦ τινα συλήσων νεκύων κατατεθνηώτων. ἀλλ᾽ ἐῶμέν μιν πρῶτα παρεξελθεῖν πεδίοιο τυτθόν· ἔπειτα δέ κ᾽ αὐτὸν ἐπαΐξαντες ἕλοιμεν καρπαλίμως· εἰ δ᾽ ἄμμε παραφθαίησι πόδεσσιν, αἰεί μιν ἐπὶ νῆας ἀπὸ στρατόφι προτιειλεῖν ἔγχει ἐπαΐσσων, μή πως προτὶ ἄστυ ἀλύξῃ. Ὣς ἄρα φωνήσαντε παρὲξ ὁδοῦ ἐν νεκύεσσι κλινθήτην· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ὦκα παρέδραμεν ἀφραδίῃσιν. ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἀπέην ὅσσόν τ᾽ ἐπὶ οὖρα πέλονται ἡμιόνων· αἱ γάρ τε βοῶν προφερέστεραί εἰσιν ἑλκέμεναι νειοῖο βαθείης πηκτὸν ἄροτρον· τὼ μὲν ἐπεδραμέτην, ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἔστη δοῦπον ἀκούσας. ἔλπετο γὰρ κατὰ θυμὸν ἀποστρέψοντας ἑταίρους ἐκ Τρώων ἰέναι πάλιν Ἕκτορος ὀτρύναντος. ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἄπεσαν δουρηνεκὲς ἢ καὶ ἔλασσον, γνῶ ῥ᾽ ἄνδρας δηΐους, λαιψηρὰ δὲ γούνατ᾽ ἐνώμα φευγέμεναι· τοὶ δ᾽ αἶψα διώκειν ὁρμήθησαν. ὡς δ᾽ ὅτε καρχαρόδοντε δύω κύνε εἰδότε θήρης ἢ κεμάδ᾽ ἠὲ λαγωὸν ἐπείγετον ἐμμενὲς αἰεὶ χῶρον ἀν᾽ ὑλήενθ᾽, ὃ δέ τε προθέῃσι μεμηκώς, ὣς τὸν Τυδεΐδης ἠδ᾽ ὃ πτολίπορθος Ὀδυσσεὺς λαοῦ ἀποτμήξαντε διώκετον ἐμμενὲς αἰεί. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ τάχ᾽ ἔμελλε μιγήσεσθαι φυλάκεσσι φεύγων ἐς νῆας, τότε δὴ μένος ἔμβαλ᾽ Ἀθήνη Τυδεΐδῃ, ἵνα μή τις Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων φθαίη ἐπευξάμενος βαλέειν, ὃ δὲ δεύτερος ἔλθοι. δουρὶ δ᾽ ἐπαΐσσων προσέφη κρατερὸς Διομήδης· ἠὲ μέν᾽ ἠέ σε δουρὶ κιχήσομαι, οὐδέ σέ φημι δηρὸν ἐμῆς ἀπὸ χειρὸς ἀλύξειν αἰπὺν ὄλεθρον. Ἦ ῥα καὶ ἔγχος ἀφῆκεν, ἑκὼν δ᾽ ἡμάρτανε φωτός· δεξιτερὸν δ᾽ ὑπὲρ ὦμον ἐΰξου δουρὸς ἀκωκὴ ἐν γαίῃ ἐπάγη· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἔστη τάρβησέν τε βαμβαίνων· ἄραβος δὲ διὰ στόμα γίγνετ᾽ ὀδόντων· χλωρὸς ὑπαὶ δείους· τὼ δ᾽ ἀσθμαίνοντε κιχήτην, χειρῶν δ᾽ ἁψάσθην· ὃ δὲ δακρύσας ἔπος ηὔδα· ζωγρεῖτ᾽, αὐτὰρ ἐγὼν ἐμὲ λύσομαι· ἔστι γὰρ ἔνδον χαλκός τε χρυσός τε πολύκμητός τε σίδηρος, τῶν κ᾽ ὔμμιν χαρίσαιτο πατὴρ ἀπερείσι᾽ ἄποινα εἴ κεν ἐμὲ ζωὸν πεπύθοιτ᾽ ἐπὶ νηυσὶν Ἀχαιῶν. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πολύμητις Ὀδυσσεύς· θάρσει, μηδέ τί τοι θάνατος καταθύμιος ἔστω. ἀλλ᾽ ἄγε μοι τόδε εἰπὲ καὶ ἀτρεκέως κατάλεξον· πῇ δὴ οὕτως ἐπὶ νῆας ἀπὸ στρατοῦ ἔρχεαι οἷος νύκτα δι᾽ ὀρφναίην, ὅτε θ᾽ εὕδουσι βροτοὶ ἄλλοι; ἤ τινα συλήσων νεκύων κατατεθνηώτων; ἦ σ᾽ Ἕκτωρ προέηκε διασκοπιᾶσθαι ἕκαστα νῆας ἔπι γλαφυράς; ἦ σ᾽ αὐτὸν θυμὸς ἀνῆκε; Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Δόλων, ὑπὸ δ᾽ ἔτρεμε γυῖα· πολλῇσίν μ᾽ ἄτῃσι παρὲκ νόον ἤγαγεν Ἕκτωρ, ὅς μοι Πηλεΐωνος ἀγαυοῦ μώνυχας ἵππους δωσέμεναι κατένευσε καὶ ἅρματα ποικίλα χαλκῷ, ἠνώγει δέ μ᾽ ἰόντα θοὴν διὰ νύκτα μέλαιναν ἀνδρῶν δυσμενέων σχεδὸν ἐλθέμεν, ἔκ τε πυθέσθαι ἠὲ φυλάσσονται νῆες θοαὶ ὡς τὸ πάρος περ, ἦ ἤδη χείρεσσιν ὑφ᾽ ἡμετέρῃσι δαμέντες φύξιν βουλεύουσι μετὰ σφίσιν, οὐδ᾽ ἐθέλουσι νύκτα φυλασσέμεναι, καμάτῳ ἀδηκότες αἰνῷ. Τὸν δ᾽ ἐπιμειδήσας προσέφη πολύμητις Ὀδυσσεύς· ἦ ῥά νύ τοι μεγάλων δώρων ἐπεμαίετο θυμὸς ἵππων Αἰακίδαο δαΐφρονος· οἳ δ᾽ ἀλεγεινοὶ ἀνδράσι γε θνητοῖσι δαμήμεναι ἠδ᾽ ὀχέεσθαι ἄλλῳ γ᾽ ἢ Ἀχιλῆϊ, τὸν ἀθανάτη τέκε μήτηρ. ἀλλ᾽ ἄγε μοι τόδε εἰπὲ καὶ ἀτρεκέως κατάλεξον· ποῦ νῦν δεῦρο κιὼν λίπες Ἕκτορα ποιμένα λαῶν; ποῦ δέ οἱ ἔντεα κεῖται ἀρήϊα, ποῦ δέ οἱ ἵπποι; πῶς δαὶ τῶν ἄλλων Τρώων φυλακαί τε καὶ εὐναί; ἅσσά τε μητιόωσι μετὰ σφίσιν, ἢ μεμάασιν αὖθι μένειν παρὰ νηυσὶν ἀπόπροθεν, ἦε πόλιν δὲ ἂψ ἀναχωρήσουσιν, ἐπεὶ δαμάσαντό γ᾽ Ἀχαιούς. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε Δόλων Εὐμήδεος υἱός· τοὶ γὰρ ἐγώ τοι ταῦτα μάλ᾽ ἀτρεκέως καταλέξω. Ἕκτωρ μὲν μετὰ τοῖσιν, ὅσοι βουληφόροι εἰσί, βουλὰς βουλεύει θείου παρὰ σήματι Ἴλου νόσφιν ἀπὸ φλοίσβου· φυλακὰς δ᾽ ἃς εἴρεαι ἥρως οὔ τις κεκριμένη ῥύεται στρατὸν οὐδὲ φυλάσσει. ὅσσαι μὲν Τρώων πυρὸς ἐσχάραι, οἷσιν ἀνάγκη οἷ δ᾽ ἐγρηγόρθασι φυλασσέμεναί τε κέλονται ἀλλήλοις· ἀτὰρ αὖτε πολύκλητοι ἐπίκουροι εὕδουσι· Τρωσὶν γὰρ ἐπιτραπέουσι φυλάσσειν· οὐ γάρ σφιν παῖδες σχεδὸν εἵαται οὐδὲ γυναῖκες. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πολύμητις Ὀδυσσεύς· πῶς γὰρ νῦν Τρώεσσι μεμιγμένοι ἱπποδάμοισιν εὕδουσ᾽ ἦ ἀπάνευθε; δίειπέ μοι ὄφρα δαείω. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Δόλων Εὐμήδεος υἱός· τοὶ γὰρ ἐγὼ καὶ ταῦτα μάλ᾽ ἀτρεκέως καταλέξω. πρὸς μὲν ἁλὸς Κᾶρες καὶ Παίονες ἀγκυλότοξοι καὶ Λέλεγες καὶ Καύκωνες δῖοί τε Πελασγοί, πρὸς Θύμβρης δ᾽ ἔλαχον Λύκιοι Μυσοί τ᾽ ἀγέρωχοι καὶ Φρύγες ἱππόμαχοι καὶ Μῄονες ἱπποκορυσταί. ἀλλὰ τί ἢ ἐμὲ ταῦτα διεξερέεσθε ἕκαστα; εἰ γὰρ δὴ μέματον Τρώων καταδῦναι ὅμιλον Θρήϊκες οἷδ᾽ ἀπάνευθε νεήλυδες ἔσχατοι ἄλλων· ἐν δέ σφιν Ῥῆσος βασιλεὺς πάϊς Ἠϊονῆος. τοῦ δὴ καλλίστους ἵππους ἴδον ἠδὲ μεγίστους· λευκότεροι χιόνος, θείειν δ᾽ ἀνέμοισιν ὁμοῖοι· ἅρμα δέ οἱ χρυσῷ τε καὶ ἀργύρῳ εὖ ἤσκηται· τεύχεα δὲ χρύσεια πελώρια θαῦμα ἰδέσθαι ἤλυθ᾽ ἔχων· τὰ μὲν οὔ τι καταθνητοῖσιν ἔοικεν ἄνδρεσσιν φορέειν, ἀλλ᾽ ἀθανάτοισι θεοῖσιν. ἀλλ᾽ ἐμὲ μὲν νῦν νηυσὶ πελάσσετον ὠκυπόροισιν, ἠέ με δήσαντες λίπετ᾽ αὐτόθι νηλέϊ δεσμῷ, ὄφρά κεν ἔλθητον καὶ πειρηθῆτον ἐμεῖο ἠὲ κατ᾽ αἶσαν ἔειπον ἐν ὑμῖν, ἦε καὶ οὐκί. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη κρατερὸς Διομήδης· μὴ δή μοι φύξίν γε Δόλων ἐμβάλλεο θυμῷ· ἐσθλά περ ἀγγείλας, ἐπεὶ ἵκεο χεῖρας ἐς ἁμάς. εἰ μὲν γάρ κέ σε νῦν ἀπολύσομεν ἠὲ μεθῶμεν, ἦ τε καὶ ὕστερον εἶσθα θοὰς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν ἠὲ διοπτεύσων ἢ ἐναντίβιον πολεμίξων· εἰ δέ κ᾽ ἐμῇς ὑπὸ χερσὶ δαμεὶς ἀπὸ θυμὸν ὀλέσσης, οὐκέτ᾽ ἔπειτα σὺ πῆμά ποτ᾽ ἔσσεαι Ἀργείοισιν. Ἦ, καὶ ὃ μέν μιν ἔμελλε γενείου χειρὶ παχείῃ ἁψάμενος λίσσεσθαι, ὃ δ᾽ αὐχένα μέσσον ἔλασσε φασγάνῳ ἀΐξας, ἀπὸ δ᾽ ἄμφω κέρσε τένοντε· φθεγγομένου δ᾽ ἄρα τοῦ γε κάρη κονίῃσιν ἐμίχθη. τοῦ δ᾽ ἀπὸ μὲν κτιδέην κυνέην κεφαλῆφιν ἕλοντο καὶ λυκέην καὶ τόξα παλίντονα καὶ δόρυ μακρόν· καὶ τά γ᾽ Ἀθηναίῃ ληΐτιδι δῖος Ὀδυσσεὺς ὑψόσ᾽ ἀνέσχεθε χειρὶ καὶ εὐχόμενος ἔπος ηὔδα· χαῖρε θεὰ τοῖσδεσσι· σὲ γὰρ πρώτην ἐν Ὀλύμπῳ πάντων ἀθανάτων ἐπιδωσόμεθ᾽· ἀλλὰ καὶ αὖτις πέμψον ἐπὶ Θρῃκῶν ἀνδρῶν ἵππους τε καὶ εὐνάς. Ὣς ἄρ᾽ ἐφώνησεν, καὶ ἀπὸ ἕθεν ὑψόσ᾽ ἀείρας θῆκεν ἀνὰ μυρίκην· δέελον δ᾽ ἐπὶ σῆμά τ᾽ ἔθηκε συμμάρψας δόνακας μυρίκης τ᾽ ἐριθηλέας ὄζους, μὴ λάθοι αὖτις ἰόντε θοὴν διὰ νύκτα μέλαιναν. τὼ δὲ βάτην προτέρω διά τ᾽ ἔντεα καὶ μέλαν αἷμα, αἶψα δ᾽ ἐπὶ Θρῃκῶν ἀνδρῶν τέλος ἷξον ἰόντες. οἳ δ᾽ εὗδον καμάτῳ ἀδηκότες, ἔντεα δέ σφιν καλὰ παρ᾽ αὐτοῖσι χθονὶ κέκλιτο εὖ κατὰ κόσμον τριστοιχί· παρὰ δέ σφιν ἑκάστῳ δίζυγες ἵπποι. Ῥῆσος δ᾽ ἐν μέσῳ εὗδε, παρ᾽ αὐτῷ δ᾽ ὠκέες ἵπποι ἐξ ἐπιδιφριάδος πυμάτης ἱμᾶσι δέδεντο. τὸν δ᾽ Ὀδυσεὺς προπάροιθεν ἰδὼν Διομήδεϊ δεῖξεν· οὗτός τοι Διόμηδες ἀνήρ, οὗτοι δέ τοι ἵπποι, οὓς νῶϊν πίφαυσκε Δόλων ὃν ἐπέφνομεν ἡμεῖς. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ πρόφερε κρατερὸν μένος· οὐδέ τί σε χρὴ ἑστάμεναι μέλεον σὺν τεύχεσιν, ἀλλὰ λύ᾽ ἵππους· ἠὲ σύ γ᾽ ἄνδρας ἔναιρε, μελήσουσιν δ᾽ ἐμοὶ ἵπποι. Ὣς φάτο, τῷ δ᾽ ἔμπνευσε μένος γλαυκῶπις Ἀθήνη, κτεῖνε δ᾽ ἐπιστροφάδην· τῶν δὲ στόνος ὄρνυτ᾽ ἀεικὴς ἄορι θεινομένων, ἐρυθαίνετο δ᾽ αἵματι γαῖα. ὡς δὲ λέων μήλοισιν ἀσημάντοισιν ἐπελθὼν αἴγεσιν ἢ ὀΐεσσι κακὰ φρονέων ἐνορούσῃ, ὣς μὲν Θρήϊκας ἄνδρας ἐπῴχετο Τυδέος υἱὸς ὄφρα δυώδεκ᾽ ἔπεφνεν· ἀτὰρ πολύμητις Ὀδυσσεὺς ὅν τινα Τυδεΐδης ἄορι πλήξειε παραστὰς τὸν δ᾽ Ὀδυσεὺς μετόπισθε λαβὼν ποδὸς ἐξερύσασκε, τὰ φρονέων κατὰ θυμὸν ὅπως καλλίτριχες ἵπποι ῥεῖα διέλθοιεν μηδὲ τρομεοίατο θυμῷ νεκροῖς ἀμβαίνοντες· ἀήθεσσον γὰρ ἔτ᾽ αὐτῶν. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ βασιλῆα κιχήσατο Τυδέος υἱός, τὸν τρισκαιδέκατον μελιηδέα θυμὸν ἀπηύρα ἀσθμαίνοντα· κακὸν γὰρ ὄναρ κεφαλῆφιν ἐπέστη τὴν νύκτ᾽ Οἰνεΐδαο πάϊς διὰ μῆτιν Ἀθήνης. τόφρα δ᾽ ἄρ᾽ ὃ τλήμων Ὀδυσεὺς λύε μώνυχας ἵππους, σὺν δ᾽ ἤειρεν ἱμᾶσι καὶ ἐξήλαυνεν ὁμίλου τόξῳ ἐπιπλήσσων, ἐπεὶ οὐ μάστιγα φαεινὴν ποικίλου ἐκ δίφροιο νοήσατο χερσὶν ἑλέσθαι· ῥοίζησεν δ᾽ ἄρα πιφαύσκων Διομήδεϊ δίῳ. Αὐτὰρ ὃ μερμήριζε μένων ὅ τι κύντατον ἕρδοι, ἢ ὅ γε δίφρον ἑλών, ὅθι ποικίλα τεύχε᾽ ἔκειτο, ῥυμοῦ ἐξερύοι ἢ ἐκφέροι ὑψόσ᾽ ἀείρας, ἦ ἔτι τῶν πλεόνων Θρῃκῶν ἀπὸ θυμὸν ἕλοιτο. εἷος ὃ ταῦθ᾽ ὥρμαινε κατὰ φρένα, τόφρα δ᾽ Ἀθήνη ἐγγύθεν ἱσταμένη προσέφη Διομήδεα δῖον· νόστου δὴ μνῆσαι μεγαθύμου Τυδέος υἱὲ νῆας ἔπι γλαφυράς, μὴ καὶ πεφοβημένος ἔλθῃς, μή πού τις καὶ Τρῶας ἐγείρῃσιν θεὸς ἄλλος. Ὣς φάθ᾽, ὃ δὲ ξυνέηκε θεᾶς ὄπα φωνησάσης, καρπαλίμως δ᾽ ἵππων ἐπεβήσετο· κόψε δ᾽ Ὀδυσσεὺς τόξῳ· τοὶ δ᾽ ἐπέτοντο θοὰς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν. Οὐδ᾽ ἀλαοσκοπιὴν εἶχ᾽ ἀργυρότοξος Ἀπόλλων ὡς ἴδ᾽ Ἀθηναίην μετὰ Τυδέος υἱὸν ἕπουσαν· τῇ κοτέων Τρώων κατεδύσετο πουλὺν ὅμιλον, ὦρσεν δὲ Θρῃκῶν βουληφόρον Ἱπποκόωντα Ῥήσου ἀνεψιὸν ἐσθλόν· ὃ δ᾽ ἐξ ὕπνου ἀνορούσας ὡς ἴδε χῶρον ἐρῆμον, ὅθ᾽ ἕστασαν ὠκέες ἵπποι, ἄνδράς τ᾽ ἀσπαίροντας ἐν ἀργαλέῃσι φονῇσιν, ᾤμωξέν τ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα φίλον τ᾽ ὀνόμηνεν ἑταῖρον. Τρώων δὲ κλαγγή τε καὶ ἄσπετος ὦρτο κυδοιμὸς θυνόντων ἄμυδις· θηεῦντο δὲ μέρμερα ἔργα ὅσσ᾽ ἄνδρες ῥέξαντες ἔβαν κοίλας ἐπὶ νῆας. Οἳ δ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἵκανον ὅθι σκοπὸν Ἕκτορος ἔκταν, ἔνθ᾽ Ὀδυσεὺς μὲν ἔρυξε Διῒ φίλος ὠκέας ἵππους, Τυδεΐδης δὲ χαμᾶζε θορὼν ἔναρα βροτόεντα ἐν χείρεσσ᾽ Ὀδυσῆϊ τίθει, ἐπεβήσετο δ᾽ ἵππων· μάστιξεν δ᾽ ἵππους, τὼ δ᾽ οὐκ ἀέκοντε πετέσθην νῆας ἔπι γλαφυράς· τῇ γὰρ φίλον ἔπλετο θυμῷ. Νέστωρ δὲ πρῶτος κτύπον ἄϊε φώνησέν τε· ὦ φίλοι Ἀργείων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες ψεύσομαι, ἦ ἔτυμον ἐρέω; κέλεται δέ με θυμός. ἵππων μ᾽ ὠκυπόδων ἀμφὶ κτύπος οὔατα βάλλει. αἲ γὰρ δὴ Ὀδυσεύς τε καὶ ὃ κρατερὸς Διομήδης ὧδ᾽ ἄφαρ ἐκ Τρώων ἐλασαίατο μώνυχας ἵππους· ἀλλ᾽ αἰνῶς δείδοικα κατὰ φρένα μή τι πάθωσιν Ἀργείων οἳ ἄριστοι ὑπὸ Τρώων ὀρυμαγδοῦ. Οὔ πω πᾶν εἴρητο ἔπος ὅτ᾽ ἄρ᾽ ἤλυθον αὐτοί. καί ῥ᾽ οἳ μὲν κατέβησαν ἐπὶ χθόνα, τοὶ δὲ χαρέντες δεξιῇ ἠσπάζοντο ἔπεσσί τε μειλιχίοισι· πρῶτος δ᾽ ἐξερέεινε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· εἴπ᾽ ἄγε μ᾽ ὦ πολύαιν᾽ Ὀδυσεῦ μέγα κῦδος Ἀχαιῶν ὅππως τοῦσδ᾽ ἵππους λάβετον καταδύντες ὅμιλον Τρώων, ἦ τίς σφωε πόρεν θεὸς ἀντιβολήσας. αἰνῶς ἀκτίνεσσιν ἐοικότες ἠελίοιο. αἰεὶ μὲν Τρώεσσ᾽ ἐπιμίσγομαι, οὐδέ τί φημι μιμνάζειν παρὰ νηυσὶ γέρων περ ἐὼν πολεμιστής· ἀλλ᾽ οὔ πω τοίους ἵππους ἴδον οὐδὲ νοήσα. ἀλλά τιν᾽ ὔμμ᾽ ὀΐω δόμεναι θεὸν ἀντιάσαντα· ἀμφοτέρω γὰρ σφῶϊ φιλεῖ νεφεληγερέτα Ζεὺς κούρη τ᾽ αἰγιόχοιο Διὸς γλαυκῶπις Ἀθήνη. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πολύμητις Ὀδυσσεύς· ὦ Νέστορ Νηληϊάδη μέγα κῦδος Ἀχαιῶν ῥεῖα θεός γ᾽ ἐθέλων καὶ ἀμείνονας ἠέ περ οἷδε ἵππους δωρήσαιτ᾽, ἐπεὶ ἢ πολὺ φέρτεροί εἰσιν. ἵπποι δ᾽ οἷδε γεραιὲ νεήλυδες οὓς ἐρεείνεις Θρηΐκιοι· τὸν δέ σφιν ἄνακτ᾽ ἀγαθὸς Διομήδης ἔκτανε, πὰρ δ᾽ ἑτάρους δυοκαίδεκα πάντας ἀρίστους. τὸν τρισκαιδέκατον σκοπὸν εἵλομεν ἐγγύθι νηῶν, τόν ῥα διοπτῆρα στρατοῦ ἔμμεναι ἡμετέροιο Ἕκτωρ τε προέηκε καὶ ἄλλοι Τρῶες ἀγαυοί. Ὣς εἰπὼν τάφροιο διήλασε μώνυχας ἵππους καγχαλόων· ἅμα δ᾽ ἄλλοι ἴσαν χαίροντες Ἀχαιοί. οἳ δ᾽ ὅτε Τυδεΐδεω κλισίην εὔτυκτον ἵκοντο, ἵππους μὲν κατέδησαν ἐϋτμήτοισιν ἱμᾶσι φάτνῃ ἐφ᾽ ἱππείῃ, ὅθι περ Διομήδεος ἵπποι ἕστασαν ὠκύποδες μελιηδέα πυρὸν ἔδοντες· νηῒ δ᾽ ἐνὶ πρυμνῇ ἔναρα βροτόεντα Δόλωνος θῆκ᾽ Ὀδυσεύς, ὄφρ᾽ ἱρὸν ἑτοιμασσαίατ᾽ Ἀθήνῃ. αὐτοὶ δ᾽ ἱδρῶ πολλὸν ἀπενίζοντο θαλάσσῃ ἐσβάντες κνήμας τε ἰδὲ λόφον ἀμφί τε μηρούς. αὐτὰρ ἐπεί σφιν κῦμα θαλάσσης ἱδρῶ πολλὸν νίψεν ἀπὸ χρωτὸς καὶ ἀνέψυχθεν φίλον ἦτορ, ἔς ῥ᾽ ἀσαμίνθους βάντες ἐϋξέστας λούσαντο. τὼ δὲ λοεσσαμένω καὶ ἀλειψαμένω λίπ᾽ ἐλαίῳ δείπνῳ ἐφιζανέτην, ἀπὸ δὲ κρητῆρος Ἀθήνῃ πλείου ἀφυσσόμενοι λεῖβον μελιηδέα οἶνον.

Ἠὼς δ᾽ ἐκ λεχέων παρ᾽ ἀγαυοῦ Τιθωνοῖο ὄρνυθ᾽, ἵν᾽ ἀθανάτοισι φόως φέροι ἠδὲ βροτοῖσι· Ζεὺς δ᾽ Ἔριδα προΐαλλε θοὰς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν ἀργαλέην, πολέμοιο τέρας μετὰ χερσὶν ἔχουσαν. στῆ δ᾽ ἐπ᾽ Ὀδυσσῆος μεγακήτεϊ νηῒ μελαίνῃ, ἥ ῥ᾽ ἐν μεσσάτῳ ἔσκε γεγωνέμεν ἀμφοτέρωσε, ἠμὲν ἐπ᾽ Αἴαντος κλισίας Τελαμωνιάδαο ἠδ᾽ ἐπ᾽ Ἀχιλλῆος, τοί ῥ᾽ ἔσχατα νῆας ἐΐσας εἴρυσαν ἠνορέῃ πίσυνοι καὶ κάρτεϊ χειρῶν ἔνθα στᾶσ᾽ ἤϋσε θεὰ μέγα τε δεινόν τε ὄρθι᾽, Ἀχαιοῖσιν δὲ μέγα σθένος ἔμβαλ᾽ ἑκάστῳ καρδίῃ ἄληκτον πολεμίζειν ἠδὲ μάχεσθαι. τοῖσι δ᾽ ἄφαρ πόλεμος γλυκίων γένετ᾽ ἠὲ νέεσθαι ἐν νηυσὶ γλαφυρῇσι φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν. Ἀτρεΐδης δ᾽ ἐβόησεν ἰδὲ ζώννυσθαι ἄνωγεν Ἀργείους· ἐν δ᾽ αὐτὸς ἐδύσετο νώροπα χαλκόν. κνημῖδας μὲν πρῶτα περὶ κνήμῃσιν ἔθηκε καλὰς ἀργυρέοισιν ἐπισφυρίοις ἀραρυίας· δεύτερον αὖ θώρηκα περὶ στήθεσσιν ἔδυνε, τόν ποτέ οἱ Κινύρης δῶκε ξεινήϊον εἶναι. πεύθετο γὰρ Κύπρον δὲ μέγα κλέος οὕνεκ᾽ Ἀχαιοὶ ἐς Τροίην νήεσσιν ἀναπλεύσεσθαι ἔμελλον· τοὔνεκά οἱ τὸν δῶκε χαριζόμενος βασιλῆϊ. τοῦ δ᾽ ἤτοι δέκα οἶμοι ἔσαν μέλανος κυάνοιο, δώδεκα δὲ χρυσοῖο καὶ εἴκοσι κασσιτέροιο· κυάνεοι δὲ δράκοντες ὀρωρέχατο προτὶ δειρὴν τρεῖς ἑκάτερθ᾽ ἴρισσιν ἐοικότες, ἅς τε Κρονίων ἐν νέφεϊ στήριξε, τέρας μερόπων ἀνθρώπων. ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ ὤμοισιν βάλετο ξίφος· ἐν δέ οἱ ἧλοι χρύσειοι πάμφαινον, ἀτὰρ περὶ κουλεὸν ἦεν ἀργύρεον χρυσέοισιν ἀορτήρεσσιν ἀρηρός. ἂν δ᾽ ἕλετ᾽ ἀμφιβρότην πολυδαίδαλον ἀσπίδα θοῦριν καλήν, ἣν πέρι μὲν κύκλοι δέκα χάλκεοι ἦσαν, ἐν δέ οἱ ὀμφαλοὶ ἦσαν ἐείκοσι κασσιτέροιο λευκοί, ἐν δὲ μέσοισιν ἔην μέλανος κυάνοιο. τῇ δ᾽ ἐπὶ μὲν Γοργὼ βλοσυρῶπις ἐστεφάνωτο δεινὸν δερκομένη, περὶ δὲ Δεῖμός τε Φόβος τε. τῆς δ᾽ ἐξ ἀργύρεος τελαμὼν ἦν· αὐτὰρ ἐπ᾽ αὐτοῦ κυάνεος ἐλέλικτο δράκων, κεφαλαὶ δέ οἱ ἦσαν τρεῖς ἀμφιστρεφέες ἑνὸς αὐχένος ἐκπεφυυῖαι. κρατὶ δ᾽ ἐπ᾽ ἀμφίφαλον κυνέην θέτο τετραφάληρον ἵππουριν· δεινὸν δὲ λόφος καθύπερθεν ἔνευεν. εἵλετο δ᾽ ἄλκιμα δοῦρε δύω κεκορυθμένα χαλκῷ ὀξέα· τῆλε δὲ χαλκὸς ἀπ᾽ αὐτόφιν οὐρανὸν εἴσω λάμπ᾽· ἐπὶ δ᾽ ἐγδούπησαν Ἀθηναίη τε καὶ Ἥρη τιμῶσαι βασιλῆα πολυχρύσοιο Μυκήνης. Ἡνιόχῳ μὲν ἔπειτα ἑῷ ἐπέτελλεν ἕκαστος ἵππους εὖ κατὰ κόσμον ἐρυκέμεν αὖθ᾽ ἐπὶ τάφρῳ, αὐτοὶ δὲ πρυλέες σὺν τεύχεσι θωρηχθέντες ῥώοντ᾽· ἄσβεστος δὲ βοὴ γένετ᾽ ἠῶθι πρό. φθὰν δὲ μέγ᾽ ἱππήων ἐπὶ τάφρῳ κοσμηθέντες, ἱππῆες δ᾽ ὀλίγον μετεκίαθον· ἐν δὲ κυδοιμὸν ὦρσε κακὸν Κρονίδης, κατὰ δ᾽ ὑψόθεν ἧκεν ἐέρσας αἵματι μυδαλέας ἐξ αἰθέρος, οὕνεκ᾽ ἔμελλε πολλὰς ἰφθίμους κεφαλὰς Ἄϊδι προϊάψειν. Τρῶες δ᾽ αὖθ᾽ ἑτέρωθεν ἐπὶ θρωσμῷ πεδίοιο Ἕκτορά τ᾽ ἀμφὶ μέγαν καὶ ἀμύμονα Πουλυδάμαντα Αἰνείαν θ᾽, ὃς Τρωσὶ θεὸς ὣς τίετο δήμῳ, τρεῖς τ᾽ Ἀντηνορίδας Πόλυβον καὶ Ἀγήνορα δῖον ἠΐθεόν τ᾽ Ἀκάμαντ᾽ ἐπιείκελον ἀθανάτοισιν. Ἕκτωρ δ᾽ ἐν πρώτοισι φέρ᾽ ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην, οἷος δ᾽ ἐκ νεφέων ἀναφαίνεται οὔλιος ἀστὴρ παμφαίνων, τοτὲ δ᾽ αὖτις ἔδυ νέφεα σκιόεντα, ὣς Ἕκτωρ ὁτὲ μέν τε μετὰ πρώτοισι φάνεσκεν, ἄλλοτε δ᾽ ἐν πυμάτοισι κελεύων· πᾶς δ᾽ ἄρα χαλκῷ λάμφ᾽ ὥς τε στεροπὴ πατρὸς Διὸς αἰγιόχοιο. Οἳ δ᾽, ὥς τ᾽ ἀμητῆρες ἐναντίοι ἀλλήλοισιν ὄγμον ἐλαύνωσιν ἀνδρὸς μάκαρος κατ᾽ ἄρουραν πυρῶν ἢ κριθῶν· τὰ δὲ δράγματα ταρφέα πίπτει· ὣς Τρῶες καὶ Ἀχαιοὶ ἐπ᾽ ἀλλήλοισι θορόντες δῄουν, οὐδ᾽ ἕτεροι μνώοντ᾽ ὀλοοῖο φόβοιο. ἴσας δ᾽ ὑσμίνη κεφαλὰς ἔχεν, οἳ δὲ λύκοι ὣς θῦνον· Ἔρις δ᾽ ἄρ᾽ ἔχαιρε πολύστονος εἰσορόωσα· οἴη γάρ ῥα θεῶν παρετύγχανε μαρναμένοισιν, οἳ δ᾽ ἄλλοι οὔ σφιν πάρεσαν θεοί, ἀλλὰ ἕκηλοι σφοῖσιν ἐνὶ μεγάροισι καθήατο, ἧχι ἑκάστῳ δώματα καλὰ τέτυκτο κατὰ πτύχας Οὐλύμποιο. πάντες δ᾽ ᾐτιόωντο κελαινεφέα Κρονίωνα οὕνεκ᾽ ἄρα Τρώεσσιν ἐβούλετο κῦδος ὀρέξαι. τῶν μὲν ἄρ᾽ οὐκ ἀλέγιζε πατήρ· ὃ δὲ νόσφι λιασθεὶς τῶν ἄλλων ἀπάνευθε καθέζετο κύδεϊ γαίων εἰσορόων Τρώων τε πόλιν καὶ νῆας Ἀχαιῶν χαλκοῦ τε στεροπήν, ὀλλύντάς τ᾽ ὀλλυμένους τε. Ὄφρα μὲν ἠὼς ἦν καὶ ἀέξετο ἱερὸν ἦμαρ, τόφρα μάλ᾽ ἀμφοτέρων βέλε᾽ ἥπτετο, πῖπτε δὲ λαός· ἦμος δὲ δρυτόμος περ ἀνὴρ ὁπλίσσατο δεῖπνον οὔρεος ἐν βήσσῃσιν, ἐπεί τ᾽ ἐκορέσσατο χεῖρας τάμνων δένδρεα μακρά, ἅδος τέ μιν ἵκετο θυμόν, σίτου τε γλυκεροῖο περὶ φρένας ἵμερος αἱρεῖ, τῆμος σφῇ ἀρετῇ Δαναοὶ ῥήξαντο φάλαγγας κεκλόμενοι ἑτάροισι κατὰ στίχας· ἐν δ᾽ Ἀγαμέμνων πρῶτος ὄρουσ᾽, ἕλε δ᾽ ἄνδρα Βιάνορα ποιμένα λαῶν αὐτόν, ἔπειτα δ᾽ ἑταῖρον Ὀϊλῆα πλήξιππον. ἤτοι ὅ γ᾽ ἐξ ἵππων κατεπάλμενος ἀντίος ἔστη· τὸν δ᾽ ἰθὺς μεμαῶτα μετώπιον ὀξέϊ δουρὶ νύξ᾽, οὐδὲ στεφάνη δόρυ οἱ σχέθε χαλκοβάρεια, ἀλλὰ δι᾽ αὐτῆς ἦλθε καὶ ὀστέου, ἐγκέφαλος δὲ ἔνδον ἅπας πεπάλακτο· δάμασσε δέ μιν μεμαῶτα. καὶ τοὺς μὲν λίπεν αὖθι ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων στήθεσι παμφαίνοντας, ἐπεὶ περίδυσε χιτῶνας· αὐτὰρ ὃ βῆ Ἶσόν τε καὶ Ἄντιφον ἐξεναρίξων υἷε δύω Πριάμοιο νόθον καὶ γνήσιον ἄμφω εἰν ἑνὶ δίφρῳ ἐόντας· ὃ μὲν νόθος ἡνιόχευεν, Ἄντιφος αὖ παρέβασκε περικλυτός· ὥ ποτ᾽ Ἀχιλλεὺς Ἴδης ἐν κνημοῖσι δίδη μόσχοισι λύγοισι, ποιμαίνοντ᾽ ἐπ᾽ ὄεσσι λαβών, καὶ ἔλυσεν ἀποίνων. δὴ τότε γ᾽ Ἀτρεΐδης εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων τὸν μὲν ὑπὲρ μαζοῖο κατὰ στῆθος βάλε δουρί, Ἄντιφον αὖ παρὰ οὖς ἔλασε ξίφει, ἐκ δ᾽ ἔβαλ᾽ ἵππων. σπερχόμενος δ᾽ ἀπὸ τοῖιν ἐσύλα τεύχεα καλὰ γιγνώσκων· καὶ γάρ σφε πάρος παρὰ νηυσὶ θοῇσιν εἶδεν, ὅτ᾽ ἐξ Ἴδης ἄγαγεν πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς. ὡς δὲ λέων ἐλάφοιο ταχείης νήπια τέκνα ῥηϊδίως συνέαξε λαβὼν κρατεροῖσιν ὀδοῦσιν ἐλθὼν εἰς εὐνήν, ἁπαλόν τέ σφ᾽ ἦτορ ἀπηύρα· ἣ δ᾽ εἴ πέρ τε τύχῃσι μάλα σχεδόν, οὐ δύναταί σφι χραισμεῖν· αὐτὴν γάρ μιν ὑπὸ τρόμος αἰνὸς ἱκάνει· καρπαλίμως δ᾽ ἤϊξε διὰ δρυμὰ πυκνὰ καὶ ὕλην σπεύδουσ᾽ ἱδρώουσα κραταιοῦ θηρὸς ὑφ᾽ ὁρμῆς· ὣς ἄρα τοῖς οὔ τις δύνατο χραισμῆσαι ὄλεθρον Τρώων, ἀλλὰ καὶ αὐτοὶ ὑπ᾽ Ἀργείοισι φέβοντο. Αὐτὰρ ὃ Πείσανδρόν τε καὶ Ἱππόλοχον μενεχάρμην υἱέας Ἀντιμάχοιο δαΐφρονος, ὅς ῥα μάλιστα χρυσὸν Ἀλεξάνδροιο δεδεγμένος ἀγλαὰ δῶρα οὐκ εἴασχ᾽ Ἑλένην δόμεναι ξανθῷ Μενελάῳ, τοῦ περ δὴ δύο παῖδε λάβε κρείων Ἀγαμέμνων εἰν ἑνὶ δίφρῳ ἐόντας, ὁμοῦ δ᾽ ἔχον ὠκέας ἵππους· ἐκ γάρ σφεας χειρῶν φύγον ἡνία σιγαλόεντα, τὼ δὲ κυκηθήτην· ὃ δ᾽ ἐναντίον ὦρτο λέων ὣς Ἀτρεΐδης· τὼ δ᾽ αὖτ᾽ ἐκ δίφρου γουναζέσθην· ζώγρει Ἀτρέος υἱέ, σὺ δ᾽ ἄξια δέξαι ἄποινα· πολλὰ δ᾽ ἐν Ἀντιμάχοιο δόμοις κειμήλια κεῖται χαλκός τε χρυσός τε πολύκμητός τε σίδηρος, τῶν κέν τοι χαρίσαιτο πατὴρ ἀπερείσι᾽ ἄποινα, εἰ νῶϊ ζωοὺς πεπύθοιτ᾽ ἐπὶ νηυσὶν Ἀχαιῶν. Ὣς τώ γε κλαίοντε προσαυδήτην βασιλῆα μειλιχίοις ἐπέεσσιν· ἀμείλικτον δ᾽ ὄπ᾽ ἄκουσαν· εἰ μὲν δὴ Ἀντιμάχοιο δαΐφρονος υἱέες ἐστόν, ὅς ποτ᾽ ἐνὶ Τρώων ἀγορῇ Μενέλαον ἄνωγεν ἀγγελίην ἐλθόντα σὺν ἀντιθέῳ Ὀδυσῆϊ αὖθι κατακτεῖναι μηδ᾽ ἐξέμεν ἂψ ἐς Ἀχαιούς, νῦν μὲν δὴ τοῦ πατρὸς ἀεικέα τίσετε λώβην. Ἦ, καὶ Πείσανδρον μὲν ἀφ᾽ ἵππων ὦσε χαμᾶζε δουρὶ βαλὼν πρὸς στῆθος· ὃ δ᾽ ὕπτιος οὔδει ἐρείσθη. Ἱππόλοχος δ᾽ ἀπόρουσε, τὸν αὖ χαμαὶ ἐξενάριξε χεῖρας ἀπὸ ξίφεϊ τμήξας ἀπό τ᾽ αὐχένα κόψας, ὅλμον δ᾽ ὣς ἔσσευε κυλίνδεσθαι δι᾽ ὁμίλου. τοὺς μὲν ἔασ᾽· ὃ δ᾽ ὅθι πλεῖσται κλονέοντο φάλαγγες, τῇ ῥ᾽ ἐνόρουσ᾽, ἅμα δ᾽ ἄλλοι ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοί. πεζοὶ μὲν πεζοὺς ὄλεκον φεύγοντας ἀνάγκῃ, ἱππεῖς δ᾽ ἱππῆας· ὑπὸ δέ σφισιν ὦρτο κονίη ἐκ πεδίου, τὴν ὦρσαν ἐρίγδουποι πόδες ἵππων χαλκῷ δηϊόωντες· ἀτὰρ κρείων Ἀγαμέμνων αἰὲν ἀποκτείνων ἕπετ᾽ Ἀργείοισι κελεύων. ὡς δ᾽ ὅτε πῦρ ἀΐδηλον ἐν ἀξύλῳ ἐμπέσῃ ὕλῃ, πάντῃ τ᾽ εἰλυφόων ἄνεμος φέρει, οἳ δέ τε θάμνοι πρόῤῥιζοι πίπτουσιν ἐπειγόμενοι πυρὸς ὁρμῇ· ὣς ἄρ᾽ ὑπ᾽ Ἀτρεΐδῃ Ἀγαμέμνονι πῖπτε κάρηνα Τρώων φευγόντων, πολλοὶ δ᾽ ἐριαύχενες ἵπποι κείν᾽ ὄχεα κροτάλιζον ἀνὰ πτολέμοιο γεφύρας ἡνιόχους ποθέοντες ἀμύμονας· οἳ δ᾽ ἐπὶ γαίῃ κείατο, γύπεσσιν πολὺ φίλτεροι ἢ ἀλόχοισιν. Ἕκτορα δ᾽ ἐκ βελέων ὕπαγε Ζεὺς ἔκ τε κονίης ἔκ τ᾽ ἀνδροκτασίης ἔκ θ᾽ αἵματος ἔκ τε κυδοιμοῦ· Ἀτρεΐδης δ᾽ ἕπετο σφεδανὸν Δαναοῖσι κελεύων. οἳ δὲ παρ᾽ Ἴλου σῆμα παλαιοῦ Δαρδανίδαο μέσσον κὰπ πεδίον παρ᾽ ἐρινεὸν ἐσσεύοντο ἱέμενοι πόλιος· ὃ δὲ κεκλήγων ἕπετ᾽ αἰεὶ Ἀτρεΐδης, λύθρῳ δὲ παλάσσετο χεῖρας ἀάπτους. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ Σκαιάς τε πύλας καὶ φηγὸν ἵκοντο, ἔνθ᾽ ἄρα δὴ ἵσταντο καὶ ἀλλήλους ἀνέμιμνον. οἳ δ᾽ ἔτι κὰμ μέσσον πεδίον φοβέοντο βόες ὥς, ἅς τε λέων ἐφόβησε μολὼν ἐν νυκτὸς ἀμολγῷ πάσας· τῇ δέ τ᾽ ἰῇ ἀναφαίνεται αἰπὺς ὄλεθρος· τῆς δ᾽ ἐξ αὐχέν᾽ ἔαξε λαβὼν κρατεροῖσιν ὀδοῦσι πρῶτον, ἔπειτα δέ θ᾽ αἷμα καὶ ἔγκατα πάντα λαφύσσει· ὣς τοὺς Ἀτρεΐδης ἔφεπε κρείων Ἀγαμέμνων αἰὲν ἀποκτείνων τὸν ὀπίστατον· οἳ δ᾽ ἐφέβοντο. πολλοὶ δὲ πρηνεῖς τε καὶ ὕπτιοι ἔκπεσον ἵππων Ἀτρεΐδεω ὑπὸ χερσί· περὶ πρὸ γὰρ ἔγχεϊ θῦεν. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ τάχ᾽ ἔμελλεν ὑπὸ πτόλιν αἰπύ τε τεῖχος ἵξεσθαι, τότε δή ῥα πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε Ἴδης ἐν κορυφῇσι καθέζετο πιδηέσσης οὐρανόθεν καταβάς· ἔχε δ᾽ ἀστεροπὴν μετὰ χερσίν. Ἶριν δ᾽ ὄτρυνε χρυσόπτερον ἀγγελέουσαν· βάσκ᾽ ἴθι Ἶρι ταχεῖα, τὸν Ἕκτορι μῦθον ἐνίσπες· ὄφρ᾽ ἂν μέν κεν ὁρᾷ Ἀγαμέμνονα ποιμένα λαῶν θύνοντ᾽ ἐν προμάχοισιν ἐναίροντα στίχας ἀνδρῶν, τόφρ᾽ ἀναχωρείτω, τὸν δ᾽ ἄλλον λαὸν ἀνώχθω μάρνασθαι δηΐοισι κατὰ κρατερὴν ὑσμίνην. αὐτὰρ ἐπεί κ᾽ ἢ δουρὶ τυπεὶς ἢ βλήμενος ἰῷ εἰς ἵππους ἅλεται, τότε οἱ κράτος ἐγγυαλίξω κτείνειν εἰς ὅ κε νῆας ἐϋσσέλμους ἀφίκηται δύῃ τ᾽ ἠέλιος καὶ ἐπὶ κνέφας ἱερὸν ἔλθῃ. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε ποδήνεμος ὠκέα Ἶρις, βῆ δὲ κατ᾽ Ἰδαίων ὀρέων εἰς Ἴλιον ἱρήν. εὗρ᾽ υἱὸν Πριάμοιο δαΐφρονος Ἕκτορα δῖον ἑσταότ᾽ ἔν θ᾽ ἵπποισι καὶ ἅρμασι κολλητοῖσιν· ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη προσέφη πόδας ὠκέα Ἶρις· Ἕκτορ υἱὲ Πριάμοιο Διὶ μῆτιν ἀτάλαντε Ζεύς με πατὴρ προέηκε τεῒν τάδε μυθήσασθαι. ὄφρ᾽ ἂν μέν κεν ὁρᾷς Ἀγαμέμνονα ποιμένα λαῶν θύνοντ᾽ ἐν προμάχοισιν, ἐναίροντα στίχας ἀνδρῶν, τόφρ᾽ ὑπόεικε μάχης, τὸν δ᾽ ἄλλον λαὸν ἄνωχθι μάρνασθαι δηΐοισι κατὰ κρατερὴν ὑσμίνην. αὐτὰρ ἐπεί κ᾽ ἢ δουρὶ τυπεὶς ἢ βλήμενος ἰῷ εἰς ἵππους ἅλεται, τότε τοι κράτος ἐγγυαλίξει κτείνειν, εἰς ὅ κε νῆας ἐϋσσέλμους ἀφίκηαι δύῃ τ᾽ ἠέλιος καὶ ἐπὶ κνέφας ἱερὸν ἔλθῃ. ἣ μὲν ἄρ᾽ ὣς εἰποῦσ᾽ ἀπέβη πόδας ὠκέα Ἶρις, Ἕκτωρ δ᾽ ἐξ ὀχέων σὺν τεύχεσιν ἆλτο χαμᾶζε, πάλλων δ᾽ ὀξέα δοῦρα κατὰ στρατὸν ᾤχετο πάντῃ ὀτρύνων μαχέσασθαι, ἔγειρε δὲ φύλοπιν αἰνήν. οἳ δ᾽ ἐλελίχθησαν καὶ ἐναντίοι ἔσταν Ἀχαιῶν, Ἀργεῖοι δ᾽ ἑτέρωθεν ἐκαρτύναντο φάλαγγας. ἀρτύνθη δὲ μάχη, στὰν δ᾽ ἀντίοι· ἐν δ᾽ Ἀγαμέμνων πρῶτος ὄρουσ᾽, ἔθελεν δὲ πολὺ προμάχεσθαι ἁπάντων. Ἔσπετε νῦν μοι Μοῦσαι Ὀλύμπια δώματ᾽ ἔχουσαι ὅς τις δὴ πρῶτος Ἀγαμέμνονος ἀντίον ἦλθεν ἢ αὐτῶν Τρώων ἠὲ κλειτῶν ἐπικούρων. Ἰφιδάμας Ἀντηνορίδης ἠΰς τε μέγας τε ὃς τράφη ἐν Θρῄκῃ ἐριβώλακι μητέρι μήλων· Κισσῆς τόν γ᾽ ἔθρεψε δόμοις ἔνι τυτθὸν ἐόντα μητροπάτωρ, ὃς τίκτε Θεανὼ καλλιπάρῃον· αὐτὰρ ἐπεί ῥ᾽ ἥβης ἐρικυδέος ἵκετο μέτρον, αὐτοῦ μιν κατέρυκε, δίδου δ᾽ ὅ γε θυγατέρα ἥν· γήμας δ᾽ ἐκ θαλάμοιο μετὰ κλέος ἵκετ᾽ Ἀχαιῶν σὺν δυοκαίδεκα νηυσὶ κορωνίσιν, αἵ οἱ ἕποντο. τὰς μὲν ἔπειτ᾽ ἐν Περκώτῃ λίπε νῆας ἐΐσας, αὐτὰρ ὃ πεζὸς ἐὼν ἐς Ἴλιον εἰληλούθει· ὅς ῥα τότ᾽ Ἀτρεΐδεω Ἀγαμέμνονος ἀντίον ἦλθεν. οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες, Ἀτρεΐδης μὲν ἅμαρτε, παραὶ δέ οἱ ἐτράπετ᾽ ἔγχος, Ἰφιδάμας δὲ κατὰ ζώνην θώρηκος ἔνερθε νύξ᾽, ἐπὶ δ᾽ αὐτὸς ἔρεισε βαρείῃ χειρὶ πιθήσας· οὐδ᾽ ἔτορε ζωστῆρα παναίολον, ἀλλὰ πολὺ πρὶν ἀργύρῳ ἀντομένη μόλιβος ὣς ἐτράπετ᾽ αἰχμή. καὶ τό γε χειρὶ λαβὼν εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων ἕλκ᾽ ἐπὶ οἷ μεμαὼς ὥς τε λίς, ἐκ δ᾽ ἄρα χειρὸς σπάσσατο· τὸν δ᾽ ἄορι πλῆξ᾽ αὐχένα, λῦσε δὲ γυῖα. ὣς ὃ μὲν αὖθι πεσὼν κοιμήσατο χάλκεον ὕπνον οἰκτρὸς ἀπὸ μνηστῆς ἀλόχου, ἀστοῖσιν ἀρήγων, κουριδίης, ἧς οὔ τι χάριν ἴδε, πολλὰ δ᾽ ἔδωκε· πρῶθ᾽ ἑκατὸν βοῦς δῶκεν, ἔπειτα δὲ χίλι᾽ ὑπέστη αἶγας ὁμοῦ καὶ ὄϊς, τά οἱ ἄσπετα ποιμαίνοντο. δὴ τότε γ᾽ Ἀτρεΐδης Ἀγαμέμνων ἐξενάριξε, βῆ δὲ φέρων ἀν᾽ ὅμιλον Ἀχαιῶν τεύχεα καλά. Τὸν δ᾽ ὡς οὖν ἐνόησε Κόων ἀριδείκετος ἀνδρῶν πρεσβυγενὴς Ἀντηνορίδης, κρατερόν ῥά ἑ πένθος ὀφθαλμοὺς ἐκάλυψε κασιγνήτοιο πεσόντος. στῆ δ᾽ εὐρὰξ σὺν δουρὶ λαθὼν Ἀγαμέμνονα δῖον, νύξε δέ μιν κατὰ χεῖρα μέσην ἀγκῶνος ἔνερθε, ἀντικρὺ δὲ διέσχε φαεινοῦ δουρὸς ἀκωκή. ῥίγησέν τ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· ἀλλ᾽ οὐδ᾽ ὧς ἀπέληγε μάχης ἠδὲ πτολέμοιο, ἀλλ᾽ ἐπόρουσε Κόωνι ἔχων ἀνεμοτρεφὲς ἔγχος. ἤτοι ὃ Ἰφιδάμαντα κασίγνητον καὶ ὄπατρον ἕλκε ποδὸς μεμαώς, καὶ ἀΰτει πάντας ἀρίστους· τὸν δ᾽ ἕλκοντ᾽ ἀν᾽ ὅμιλον ὑπ᾽ ἀσπίδος ὀμφαλοέσσης οὔτησε ξυστῷ χαλκήρεϊ, λῦσε δὲ γυῖα· τοῖο δ᾽ ἐπ᾽ Ἰφιδάμαντι κάρη ἀπέκοψε παραστάς. ἔνθ᾽ Ἀντήνορος υἷες ὑπ᾽ Ἀτρεΐδῃ βασιλῆϊ πότμον ἀναπλήσαντες ἔδυν δόμον Ἄϊδος εἴσω. Αὐτὰρ ὃ τῶν ἄλλων ἐπεπωλεῖτο στίχας ἀνδρῶν ἔγχεΐ τ᾽ ἄορί τε μεγάλοισί τε χερμαδίοισιν, ὄφρά οἱ αἷμ᾽ ἔτι θερμὸν ἀνήνοθεν ἐξ ὠτειλῆς. αὐτὰρ ἐπεὶ τὸ μὲν ἕλκος ἐτέρσετο, παύσατο δ᾽ αἷμα, ὀξεῖαι δ᾽ ὀδύναι δῦνον μένος Ἀτρεΐδαο. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἂν ὠδίνουσαν ἔχῃ βέλος ὀξὺ γυναῖκα δριμύ, τό τε προϊεῖσι μογοστόκοι Εἰλείθυιαι Ἥρης θυγατέρες πικρὰς ὠδῖνας ἔχουσαι, ὣς ὀξεῖ᾽ ὀδύναι δῦνον μένος Ἀτρεΐδαο. ἐς δίφρον δ᾽ ἀνόρουσε, καὶ ἡνιόχῳ ἐπέτελλε νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσιν ἐλαυνέμεν· ἤχθετο γὰρ κῆρ. ἤϋσεν δὲ διαπρύσιον Δαναοῖσι γεγωνώς· ὦ φίλοι Ἀργείων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες ὑμεῖς μὲν νῦν νηυσὶν ἀμύνετε ποντοπόροισι φύλοπιν ἀργαλέην, ἐπεὶ οὐκ ἐμὲ μητίετα Ζεὺς εἴασε Τρώεσσι πανημέριον πολεμίζειν. Ὣς ἔφαθ᾽, ἡνίοχος δ᾽ ἵμασεν καλλίτριχας ἵππους νῆας ἔπι γλαφυράς· τὼ δ᾽ οὐκ ἀέκοντε πετέσθην· ἄφρεον δὲ στήθεα, ῥαίνοντο δὲ νέρθε κονίῃ τειρόμενον βασιλῆα μάχης ἀπάνευθε φέροντες. Ἕκτωρ δ᾽ ὡς ἐνόησ᾽ Ἀγαμέμνονα νόσφι κιόντα Τρωσί τε καὶ Λυκίοισιν ἐκέκλετο μακρὸν ἀΰσας· Τρῶες καὶ Λύκιοι καὶ Δάρδανοι ἀγχιμαχηταὶ ἀνέρες ἔστε φίλοι, μνήσασθε δὲ θούριδος ἀλκῆς. οἴχετ᾽ ἀνὴρ ὤριστος, ἐμοὶ δὲ μέγ᾽ εὖχος ἔδωκε Ζεὺς Κρονίδης· ἀλλ᾽ ἰθὺς ἐλαύνετε μώνυχας ἵππους ἰφθίμων Δαναῶν, ἵν᾽ ὑπέρτερον εὖχος ἄρησθε. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸν ἑκάστου. ὡς δ᾽ ὅτε πού τις θηρητὴρ κύνας ἀργιόδοντας σεύῃ ἐπ᾽ ἀγροτέρῳ συῒ καπρίῳ ἠὲ λέοντι, ὣς ἐπ᾽ Ἀχαιοῖσιν σεῦε Τρῶας μεγαθύμους Ἕκτωρ Πριαμίδης βροτολοιγῷ ἶσος Ἄρηϊ. αὐτὸς δ᾽ ἐν πρώτοισι μέγα φρονέων ἐβεβήκει, ἐν δ᾽ ἔπεσ᾽ ὑσμίνῃ ὑπεραέϊ ἶσος ἀέλλῃ, ἥ τε καθαλλομένη ἰοειδέα πόντον ὀρίνει. Ἔνθα τίνα πρῶτον, τίνα δ᾽ ὕστατον ἐξενάριξεν Ἕκτωρ Πριαμίδης, ὅτε οἱ Ζεὺς κῦδος ἔδωκεν; Ἀσαῖον μὲν πρῶτα καὶ Αὐτόνοον καὶ Ὀπίτην καὶ Δόλοπα Κλυτίδην καὶ Ὀφέλτιον ἠδ᾽ Ἀγέλαον Αἴσυμνόν τ᾽ Ὦρόν τε καὶ Ἱππόνοον μενεχάρμην. τοὺς ἄρ᾽ ὅ γ᾽ ἡγεμόνας Δαναῶν ἕλεν, αὐτὰρ ἔπειτα πληθύν, ὡς ὁπότε νέφεα Ζέφυρος στυφελίξῃ ἀργεστᾶο Νότοιο βαθείῃ λαίλαπι τύπτων· πολλὸν δὲ τρόφι κῦμα κυλίνδεται, ὑψόσε δ᾽ ἄχνη σκίδναται ἐξ ἀνέμοιο πολυπλάγκτοιο ἰωῆς· ὣς ἄρα πυκνὰ καρήαθ᾽ ὑφ᾽ Ἕκτορι δάμνατο λαῶν. Ἔνθά κε λοιγὸς ἔην καὶ ἀμήχανα ἔργα γένοντο, καί νύ κεν ἐν νήεσσι πέσον φεύγοντες Ἀχαιοί, εἰ μὴ Τυδεΐδῃ Διομήδεϊ κέκλετ᾽ Ὀδυσσεύς· Τυδεΐδη τί παθόντε λελάσμεθα θούριδος ἀλκῆς; ἀλλ᾽ ἄγε δεῦρο πέπον, παρ᾽ ἔμ᾽ ἵσταο· δὴ γὰρ ἔλεγχος ἔσσεται εἴ κεν νῆας ἕλῃ κορυθαίολος Ἕκτωρ. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη κρατερὸς Διομήδης· ἤτοι ἐγὼ μενέω καὶ τλήσομαι· ἀλλὰ μίνυνθα ἡμέων ἔσσεται ἦδος, ἐπεὶ νεφεληγερέτα Ζεὺς Τρωσὶν δὴ βόλεται δοῦναι κράτος ἠέ περ ἡμῖν. Ἦ καὶ Θυμβραῖον μὲν ἀφ᾽ ἵππων ὦσε χαμᾶζε δουρὶ βαλὼν κατὰ μαζὸν ἀριστερόν· αὐτὰρ Ὀδυσσεὺς ἀντίθεον θεράποντα Μολίονα τοῖο ἄνακτος. τοὺς μὲν ἔπειτ᾽ εἴασαν, ἐπεὶ πολέμου ἀπέπαυσαν· τὼ δ᾽ ἀν᾽ ὅμιλον ἰόντε κυδοίμεον, ὡς ὅτε κάπρω ἐν κυσὶ θηρευτῇσι μέγα φρονέοντε πέσητον· ὣς ὄλεκον Τρῶας πάλιν ὀρμένω· αὐτὰρ Ἀχαιοὶ ἀσπασίως φεύγοντες ἀνέπνεον Ἕκτορα δῖον. Ἔνθ᾽ ἑλέτην δίφρόν τε καὶ ἀνέρε δήμου ἀρίστω υἷε δύω Μέροπος Περκωσίου, ὃς περὶ πάντων ᾔδεε μαντοσύνας, οὐδὲ οὓς παῖδας ἔασκε στείχειν ἐς πόλεμον φθισήνορα· τὼ δέ οἱ οὔ τι πειθέσθην· κῆρες γὰρ ἄγον μέλανος θανάτοιο. τοὺς μὲν Τυδεΐδης δουρικλειτὸς Διομήδης θυμοῦ καὶ ψυχῆς κεκαδὼν κλυτὰ τεύχε᾽ ἀπηύρα· Ἱππόδαμον δ᾽ Ὀδυσεὺς καὶ Ὑπείροχον ἐξενάριξεν. Ἔνθά σφιν κατὰ ἶσα μάχην ἐτάνυσσε Κρονίων ἐξ Ἴδης καθορῶν· τοὶ δ᾽ ἀλλήλους ἐνάριζον. ἤτοι Τυδέος υἱὸς Ἀγάστροφον οὔτασε δουρὶ Παιονίδην ἥρωα κατ᾽ ἰσχίον· οὐ δέ οἱ ἵπποι ἐγγὺς ἔσαν προφυγεῖν, ἀάσατο δὲ μέγα θυμῷ. τοὺς μὲν γὰρ θεράπων ἀπάνευθ᾽ ἔχεν, αὐτὰρ ὃ πεζὸς θῦνε διὰ προμάχων, εἷος φίλον ὤλεσε θυμόν. Ἕκτωρ δ᾽ ὀξὺ νόησε κατὰ στίχας, ὦρτο δ᾽ ἐπ᾽ αὐτοὺς κεκλήγων· ἅμα δὲ Τρώων εἵποντο φάλαγγες. τὸν δὲ ἰδὼν ῥίγησε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης, αἶψα δ᾽ Ὀδυσσῆα προσεφώνεεν ἐγγὺς ἐόντα· νῶϊν δὴ τόδε πῆμα κυλίνδεται ὄβριμος Ἕκτωρ· ἀλλ᾽ ἄγε δὴ στέωμεν καὶ ἀλεξώμεσθα μένοντες. Ἦ ῥα, καὶ ἀμπεπαλὼν προΐει δολιχόσκιον ἔγχος καὶ βάλεν, οὐδ᾽ ἀφάμαρτε τιτυσκόμενος κεφαλῆφιν, ἄκρην κὰκ κόρυθα· πλάγχθη δ᾽ ἀπὸ χαλκόφι χαλκός, οὐδ᾽ ἵκετο χρόα καλόν· ἐρύκακε γὰρ τρυφάλεια τρίπτυχος αὐλῶπις, τήν οἱ πόρε Φοῖβος Ἀπόλλων. Ἕκτωρ δ᾽ ὦκ᾽ ἀπέλεθρον ἀνέδραμε, μίκτο δ᾽ ὁμίλῳ, στῆ δὲ γνὺξ ἐριπὼν καὶ ἐρείσατο χειρὶ παχείῃ γαίης· ἀμφὶ δὲ ὄσσε κελαινὴ νὺξ ἐκάλυψεν. ὄφρα δὲ Τυδεΐδης μετὰ δούρατος ᾤχετ᾽ ἐρωὴν τῆλε διὰ προμάχων, ὅθι οἱ καταείσατο γαίης τόφρ᾽ Ἕκτωρ ἔμπνυτο, καὶ ἂψ ἐς δίφρον ὀρούσας ἐξέλασ᾽ ἐς πληθύν, καὶ ἀλεύατο κῆρα μέλαιναν. δουρὶ δ᾽ ἐπαΐσσων προσέφη κρατερὸς Διομήδης· ἐξ αὖ νῦν ἔφυγες θάνατον κύον· ἦ τέ τοι ἄγχι ἦλθε κακόν· νῦν αὖτέ σ᾽ ἐρύσατο Φοῖβος Ἀπόλλων ᾧ μέλλεις εὔχεσθαι ἰὼν ἐς δοῦπον ἀκόντων. ἦ θήν σ᾽ ἐξανύω γε καὶ ὕστερον ἀντιβολήσας, εἴ πού τις καὶ ἔμοιγε θεῶν ἐπιτάῤῥοθός ἐστι. νῦν αὖ τοὺς ἄλλους ἐπιείσομαι, ὅν κε κιχείω. Ἦ, καὶ Παιονίδην δουρὶ κλυτὸν ἐξενάριζεν. αὐτὰρ Ἀλέξανδρος Ἑλένης πόσις ἠϋκόμοιο Τυδεΐδῃ ἔπι τόξα τιταίνετο ποιμένι λαῶν, στήλῃ κεκλιμένος ἀνδροκμήτῳ ἐπὶ τύμβῳ Ἴλου Δαρδανίδαο, παλαιοῦ δημογέροντος. ἤτοι ὃ μὲν θώρηκα Ἀγαστρόφου ἰφθίμοιο αἴνυτ᾽ ἀπὸ στήθεσφι παναίολον ἀσπίδα τ᾽ ὤμων καὶ κόρυθα βριαρήν· ὃ δὲ τόξου πῆχυν ἄνελκε καὶ βάλεν, οὐδ᾽ ἄρα μιν ἅλιον βέλος ἔκφυγε χειρός, ταρσὸν δεξιτεροῖο ποδός· διὰ δ᾽ ἀμπερὲς ἰὸς ἐν γαίῃ κατέπηκτο· ὃ δὲ μάλα ἡδὺ γελάσσας ἐκ λόχου ἀμπήδησε καὶ εὐχόμενος ἔπος ηὔδα· βέβληαι οὐδ᾽ ἅλιον βέλος ἔκφυγεν· ὡς ὄφελόν τοι νείατον ἐς κενεῶνα βαλὼν ἐκ θυμὸν ἑλέσθαι. οὕτω κεν καὶ Τρῶες ἀνέπνευσαν κακότητος, οἵ τέ σε πεφρίκασι λέονθ᾽ ὡς μηκάδες αἶγες. Τὸν δ᾽ οὐ ταρβήσας προσέφη κρατερὸς Διομήδης· τοξότα λωβητὴρ κέρᾳ ἀγλαὲ παρθενοπῖπα εἰ μὲν δὴ ἀντίβιον σὺν τεύχεσι πειρηθείης, οὐκ ἄν τοι χραίσμῃσι βιὸς καὶ ταρφέες ἰοί· νῦν δέ μ᾽ ἐπιγράψας ταρσὸν ποδὸς εὔχεαι αὔτως. οὐκ ἀλέγω, ὡς εἴ με γυνὴ βάλοι ἢ πάϊς ἄφρων· κωφὸν γὰρ βέλος ἀνδρὸς ἀνάλκιδος οὐτιδανοῖο. ἦ τ᾽ ἄλλως ὑπ᾽ ἐμεῖο, καὶ εἴ κ᾽ ὀλίγον περ ἐπαύρῃ, ὀξὺ βέλος πέλεται, καὶ ἀκήριον αἶψα τίθησι. τοῦ δὲ γυναικὸς μέν τ᾽ ἀμφίδρυφοί εἰσι παρειαί, παῖδες δ᾽ ὀρφανικοί· ὃ δέ θ᾽ αἵματι γαῖαν ἐρεύθων πύθεται, οἰωνοὶ δὲ περὶ πλέες ἠὲ γυναῖκες. Ὣς φάτο, τοῦ δ᾽ Ὀδυσεὺς δουρικλυτὸς ἐγγύθεν ἐλθὼν ἔστη πρόσθ᾽· ὃ δ᾽ ὄπισθε καθεζόμενος βέλος ὠκὺ ἐκ πόδος ἕλκ᾽, ὀδύνη δὲ διὰ χροὸς ἦλθ᾽ ἀλεγεινή. ἐς δίφρον δ᾽ ἀνόρουσε, καὶ ἡνιόχῳ ἐπέτελλε νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσιν ἐλαυνέμεν· ἤχθετο γὰρ κῆρ. Οἰώθη δ᾽ Ὀδυσεὺς δουρὶ κλυτός, οὐδέ τις αὐτῷ Ἀργείων παρέμεινεν, ἐπεὶ φόβος ἔλλαβε πάντας· ὀχθήσας δ᾽ ἄρα εἶπε πρὸς ὃν μεγαλήτορα θυμόν· ὤ μοι ἐγὼ τί πάθω; μέγα μὲν κακὸν αἴ κε φέβωμαι πληθὺν ταρβήσας· τὸ δὲ ῥίγιον αἴ κεν ἁλώω μοῦνος· τοὺς δ᾽ ἄλλους Δαναοὺς ἐφόβησε Κρονίων. ἀλλὰ τί ἤ μοι ταῦτα φίλος διελέξατο θυμός; οἶδα γὰρ ὅττι κακοὶ μὲν ἀποίχονται πολέμοιο, ὃς δέ κ᾽ ἀριστεύῃσι μάχῃ ἔνι τὸν δὲ μάλα χρεὼ ἑστάμεναι κρατερῶς, ἤ τ᾽ ἔβλητ᾽ ἤ τ᾽ ἔβαλ᾽ ἄλλον. εἷος ὃ ταῦθ᾽ ὥρμαινε κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμόν, τόφρα δ᾽ ἐπὶ Τρώων στίχες ἤλυθον ἀσπιστάων, ἔλσαν δ᾽ ἐν μέσσοισι, μετὰ σφίσι πῆμα τιθέντες. ὡς δ᾽ ὅτε κάπριον ἀμφὶ κύνες θαλεροί τ᾽ αἰζηοὶ σεύωνται, ὃ δέ τ᾽ εἶσι βαθείης ἐκ ξυλόχοιο θήγων λευκὸν ὀδόντα μετὰ γναμπτῇσι γένυσσιν, ἀμφὶ δέ τ᾽ ἀΐσσονται, ὑπαὶ δέ τε κόμπος ὀδόντων γίγνεται, οἳ δὲ μένουσιν ἄφαρ δεινόν περ ἐόντα, ὥς ῥα τότ᾽ ἀμφ᾽ Ὀδυσῆα Διῒ φίλον ἐσσεύοντο Τρῶες· ὃ δὲ πρῶτον μὲν ἀμύμονα Δηϊοπίτην οὔτασεν ὦμον ὕπερθεν ἐπάλμενος ὀξέϊ δουρί, αὐτὰρ ἔπειτα Θόωνα καὶ Ἔννομον ἐξενάριξε. Χερσιδάμαντα δ᾽ ἔπειτα καθ᾽ ἵππων ἀΐξαντα δουρὶ κατὰ πρότμησιν ὑπ᾽ ἀσπίδος ὀμφαλοέσσης νύξεν· ὃ δ᾽ ἐν κονίῃσι πεσὼν ἕλε γαῖαν ἀγοστῷ. τοὺς μὲν ἔασ᾽, ὃ δ᾽ ἄρ᾽ Ἱππασίδην Χάροπ᾽ οὔτασε δουρὶ αὐτοκασίγνητον εὐηφενέος Σώκοιο. τῷ δ᾽ ἐπαλεξήσων Σῶκος κίεν ἰσόθεος φώς, στῆ δὲ μάλ᾽ ἐγγὺς ἰὼν καί μιν πρὸς μῦθον ἔειπεν ὦ Ὀδυσεῦ πολύαινε δόλων ἆτ᾽ ἠδὲ πόνοιο σήμερον ἢ δοιοῖσιν ἐπεύξεαι Ἱππασίδῃσι τοιώδ᾽ ἄνδρε κατακτείνας καὶ τεύχε᾽ ἀπούρας, ἤ κεν ἐμῷ ὑπὸ δουρὶ τυπεὶς ἀπὸ θυμὸν ὀλέσσῃς. Ὣς εἰπὼν οὔτησε κατ᾽ ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην. διὰ μὲν ἀσπίδος ἦλθε φαεινῆς ὄβριμον ἔγχος, καὶ διὰ θώρηκος πολυδαιδάλου ἠρήρειστο, πάντα δ᾽ ἀπὸ πλευρῶν χρόα ἔργαθεν, οὐδ᾽ ἔτ᾽ ἔασε Παλλὰς Ἀθηναίη μιχθήμεναι ἔγκασι φωτός. γνῶ δ᾽ Ὀδυσεὺς ὅ οἱ οὔ τι τέλος κατακαίριον ἦλθεν, ἂψ δ᾽ ἀναχωρήσας Σῶκον πρὸς μῦθον ἔειπεν· ἆ δείλ᾽ ἦ μάλα δή σε κιχάνεται αἰπὺς ὄλεθρος. ἤτοι μέν ῥ᾽ ἔμ᾽ ἔπαυσας ἐπὶ Τρώεσσι μάχεσθαι· σοὶ δ᾽ ἐγὼ ἐνθάδε φημὶ φόνον καὶ κῆρα μέλαιναν ἤματι τῷδ᾽ ἔσσεσθαι, ἐμῷ δ᾽ ὑπὸ δουρὶ δαμέντα εὖχος ἐμοὶ δώσειν, ψυχὴν δ᾽ Ἄϊδι κλυτοπώλῳ. Ἦ, καὶ ὃ μὲν φύγαδ᾽ αὖτις ὑποστρέψας ἐβεβήκει, τῷ δὲ μεταστρεφθέντι μεταφρένῳ ἐν δόρυ πῆξεν ὤμων μεσσηγύς, διὰ δὲ στήθεσφιν ἔλασσε, δούπησεν δὲ πεσών· ὃ δ᾽ ἐπεύξατο δῖος Ὀδυσσεύς· ὦ Σῶχ᾽ Ἱππάσου υἱὲ δαΐφρονος ἱπποδάμοιο φθῆ σε τέλος θανάτοιο κιχήμενον, οὐδ᾽ ὑπάλυξας. ἆ δείλ᾽ οὐ μὲν σοί γε πατὴρ καὶ πότνια μήτηρ ὄσσε καθαιρήσουσι θανόντι περ, ἀλλ᾽ οἰωνοὶ ὠμησταὶ ἐρύουσι, περὶ πτερὰ πυκνὰ βαλόντες. αὐτὰρ ἔμ᾽, εἴ κε θάνω, κτεριοῦσί γε δῖοι Ἀχαιοί. Ὣς εἰπὼν Σώκοιο δαΐφρονος ὄβριμον ἔγχος ἔξω τε χροὸς ἕλκε καὶ ἀσπίδος ὀμφαλοέσσης· αἷμα δέ οἱ σπασθέντος ἀνέσσυτο, κῆδε δὲ θυμόν. Τρῶες δὲ μεγάθυμοι ὅπως ἴδον αἷμ᾽ Ὀδυσῆος κεκλόμενοι καθ᾽ ὅμιλον ἐπ᾽ αὐτῷ πάντες ἔβησαν. αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἐξοπίσω ἀνεχάζετο, αὖε δ᾽ ἑταίρους. τρὶς μὲν ἔπειτ᾽ ἤϋσεν ὅσον κεφαλὴ χάδε φωτός, τρὶς δ᾽ ἄϊεν ἰάχοντος ἄρηι φίλος Μενέλαος. αἶψα δ᾽ ἄρ᾽ Αἴαντα προσεφώνεεν ἐγγὺς ἐόντα· Αἶαν διογενὲς Τελαμώνιε κοίρανε λαῶν ἀμφί μ᾽ Ὀδυσσῆος ταλασίφρονος ἵκετ᾽ ἀϋτὴ τῷ ἰκέλη ὡς εἴ ἑ βιῴατο μοῦνον ἐόντα Τρῶες ἀποτμήξαντες ἐνὶ κρατερῇ ὑσμίνῃ. ἀλλ᾽ ἴομεν καθ᾽ ὅμιλον· ἀλεξέμεναι γὰρ ἄμεινον. δείδω μή τι πάθῃσιν ἐνὶ Τρώεσσι μονωθεὶς ἐσθλὸς ἐών, μεγάλη δὲ ποθὴ Δαναοῖσι γένηται. Ὣς εἰπὼν ὃ μὲν ἦρχ᾽, ὃ δ᾽ ἅμ᾽ ἕσπετο ἰσόθεος φώς. εὗρον ἔπειτ᾽ Ὀδυσῆα Διῒ φίλον· ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ αὐτὸν Τρῶες ἕπονθ᾽ ὡς εἴ τε δαφοινοὶ θῶες ὄρεσφιν ἀμφ᾽ ἔλαφον κεραὸν βεβλημένον, ὅν τ᾽ ἔβαλ᾽ ἀνὴρ ἰῷ ἀπὸ νευρῆς· τὸν μέν τ᾽ ἤλυξε πόδεσσι φεύγων, ὄφρ᾽ αἷμα λιαρὸν καὶ γούνατ᾽ ὀρώρῃ· αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ τόν γε δαμάσσεται ὠκὺς ὀϊστός, ὠμοφάγοι μιν θῶες ἐν οὔρεσι δαρδάπτουσιν ἐν νέμεϊ σκιερῷ· ἐπί τε λῖν ἤγαγε δαίμων σίντην· θῶες μέν τε διέτρεσαν, αὐτὰρ ὃ δάπτει· ὥς ῥα τότ᾽ ἀμφ᾽ Ὀδυσῆα δαΐφρονα ποικιλομήτην Τρῶες ἕπον πολλοί τε καὶ ἄλκιμοι, αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἥρως ἀΐσσων ᾧ ἔγχει ἀμύνετο νηλεὲς ἦμαρ. Αἴας δ᾽ ἐγγύθεν ἦλθε φέρων σάκος ἠΰτε πύργον, στῆ δὲ παρέξ· Τρῶες δὲ διέτρεσαν ἄλλυδις ἄλλος. ἤτοι τὸν Μενέλαος ἀρήϊος ἔξαγ᾽ ὁμίλου χειρὸς ἔχων, εἷος θεράπων σχεδὸν ἤλασεν ἵππους. Αἴας δὲ Τρώεσσιν ἐπάλμενος εἷλε Δόρυκλον Πριαμίδην νόθον υἱόν, ἔπειτα δὲ Πάνδοκον οὖτα, οὖτα δὲ Λύσανδρον καὶ Πύρασον ἠδὲ Πυλάρτην. ὡς δ᾽ ὁπότε πλήθων ποταμὸς πεδίον δὲ κάτεισι χειμάῤῥους κατ᾽ ὄρεσφιν ὀπαζόμενος Διὸς ὄμβρῳ, πολλὰς δὲ δρῦς ἀζαλέας, πολλὰς δέ τε πεύκας ἐσφέρεται, πολλὸν δέ τ᾽ ἀφυσγετὸν εἰς ἅλα βάλλει, ὣς ἔφεπε κλονέων πεδίον τότε φαίδιμος Αἴας, δαΐζων ἵππους τε καὶ ἀνέρας· οὐδέ πω Ἕκτωρ πεύθετ᾽, ἐπεί ῥα μάχης ἐπ᾽ ἀριστερὰ μάρνατο πάσης ὄχθας πὰρ ποταμοῖο Σκαμάνδρου, τῇ ῥα μάλιστα ἀνδρῶν πῖπτε κάρηνα, βοὴ δ᾽ ἄσβεστος ὀρώρει Νέστορά τ᾽ ἀμφὶ μέγαν καὶ ἀρήϊον Ἰδομενῆα. Ἕκτωρ μὲν μετὰ τοῖσιν ὁμίλει μέρμερα ῥέζων ἔγχεΐ θ᾽ ἱπποσύνῃ τε, νέων δ᾽ ἀλάπαζε φάλαγγας· οὐδ᾽ ἄν πω χάζοντο κελεύθου δῖοι Ἀχαιοὶ εἰ μὴ Ἀλέξανδρος Ἑλένης πόσις ἠϋκόμοιο παῦσεν ἀριστεύοντα Μαχάονα ποιμένα λαῶν, ἰῷ τριγλώχινι βαλὼν κατὰ δεξιὸν ὦμον. τῷ ῥα περίδεισαν μένεα πνείοντες Ἀχαιοὶ μή πώς μιν πολέμοιο μετακλινθέντος ἕλοιεν. αὐτίκα δ᾽ Ἰδομενεὺς προσεφώνεε Νέστορα δῖον· ὦ Νέστορ Νηληϊάδη μέγα κῦδος Ἀχαιῶν ἄγρει σῶν ὀχέων ἐπιβήσεο, πὰρ δὲ Μαχάων βαινέτω, ἐς νῆας δὲ τάχιστ᾽ ἔχε μώνυχας ἵππους· ἰητρὸς γὰρ ἀνὴρ πολλῶν ἀντάξιος ἄλλων ἰούς τ᾽ ἐκτάμνειν ἐπί τ᾽ ἤπια φάρμακα πάσσειν. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ. αὐτίκα δ᾽ ὧν ὀχέων ἐπεβήσετο, πὰρ δὲ Μαχάων βαῖν᾽ Ἀσκληπιοῦ υἱὸς ἀμύμονος ἰητῆρος· μάστιξεν δ᾽ ἵππους, τὼ δ᾽ οὐκ ἀέκοντε πετέσθην νῆας ἔπι γλαφυράς· τῇ γὰρ φίλον ἔπλετο θυμῷ. Κεβριόνης δὲ Τρῶας ὀρινομένους ἐνόησεν Ἕκτορι παρβεβαώς, καί μιν πρὸς μῦθον ἔειπεν· Ἕκτορ νῶϊ μὲν ἐνθάδ᾽ ὁμιλέομεν Δαναοῖσιν ἐσχατιῇ πολέμοιο δυσηχέος· οἳ δὲ δὴ ἄλλοι Τρῶες ὀρίνονται ἐπιμὶξ ἵπποι τε καὶ αὐτοί. Αἴας δὲ κλονέει Τελαμώνιος· εὖ δέ μιν ἔγνων· εὐρὺ γὰρ ἀμφ᾽ ὤμοισιν ἔχει σάκος· ἀλλὰ καὶ ἡμεῖς κεῖσ᾽ ἵππους τε καὶ ἅρμ᾽ ἰθύνομεν, ἔνθα μάλιστα ἱππῆες πεζοί τε κακὴν ἔριδα προβαλόντες ἀλλήλους ὀλέκουσι, βοὴ δ᾽ ἄσβεστος ὄρωρεν. Ὣς ἄρα φωνήσας ἵμασεν καλλίτριχας ἵππους μάστιγι λιγυρῇ· τοὶ δὲ πληγῆς ἀΐοντες ῥίμφ᾽ ἔφερον θοὸν ἅρμα μετὰ Τρῶας καὶ Ἀχαιοὺς στείβοντες νέκυάς τε καὶ ἀσπίδας· αἵματι δ᾽ ἄξων νέρθεν ἅπας πεπάλακτο καὶ ἄντυγες αἳ περὶ δίφρον, ἃς ἄρ᾽ ἀφ᾽ ἱππείων ὁπλέων ῥαθάμιγγες ἔβαλλον αἵ τ᾽ ἀπ᾽ ἐπισσώτρων. ὃ δὲ ἵετο δῦναι ὅμιλον ἀνδρόμεον ῥῆξαί τε μετάλμενος· ἐν δὲ κυδοιμὸν ἧκε κακὸν Δαναοῖσι, μίνυνθα δὲ χάζετο δουρός. αὐτὰρ ὃ τῶν ἄλλων ἐπεπωλεῖτο στίχας ἀνδρῶν ἔγχεΐ τ᾽ ἄορί τε μεγάλοισί τε χερμαδίοισιν, Αἴαντος δ᾽ ἀλέεινε μάχην Τελαμωνιάδαο. Ζεὺς δὲ πατὴρ Αἴανθ᾽ ὑψίζυγος ἐν φόβον ὦρσε· στῆ δὲ ταφών, ὄπιθεν δὲ σάκος βάλεν ἑπταβόειον, τρέσσε δὲ παπτήνας ἐφ᾽ ὁμίλου θηρὶ ἐοικὼς ἐντροπαλιζόμενος ὀλίγον γόνυ γουνὸς ἀμείβων. ὡς δ᾽ αἴθωνα λέοντα βοῶν ἀπὸ μεσσαύλοιο ἐσσεύαντο κύνες τε καὶ ἀνέρες ἀγροιῶται, οἵ τέ μιν οὐκ εἰῶσι βοῶν ἐκ πῖαρ ἑλέσθαι πάννυχοι ἐγρήσσοντες· ὃ δὲ κρειῶν ἐρατίζων ἰθύει, ἀλλ᾽ οὔ τι πρήσσει· θαμέες γὰρ ἄκοντες ἀντίον ἀΐσσουσι θρασειάων ἀπὸ χειρῶν καιόμεναί τε δεταί, τάς τε τρεῖ ἐσσύμενός περ· ἠῶθεν δ᾽ ἀπὸ νόσφιν ἔβη τετιηότι θυμῷ· ὣς Αἴας τότ᾽ ἀπὸ Τρώων τετιημένος ἦτορ ἤϊε πόλλ᾽ ἀέκων· περὶ γὰρ δίε νηυσὶν Ἀχαιῶν. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ὄνος παρ᾽ ἄρουραν ἰὼν ἐβιήσατο παῖδας νωθής, ᾧ δὴ πολλὰ περὶ ῥόπαλ᾽ ἀμφὶς ἐάγῃ, κείρει τ᾽ εἰσελθὼν βαθὺ λήϊον· οἳ δέ τε παῖδες τύπτουσιν ῥοπάλοισι· βίη δέ τε νηπίη αὐτῶν· σπουδῇ τ᾽ ἐξήλασσαν, ἐπεί τ᾽ ἐκορέσσατο φορβῆς· ὣς τότ᾽ ἔπειτ᾽ Αἴαντα μέγαν Τελαμώνιον υἱὸν Τρῶες ὑπέρθυμοι πολυηγερέες τ᾽ ἐπίκουροι νύσσοντες ξυστοῖσι μέσον σάκος αἰὲν ἕποντο. Αἴας δ᾽ ἄλλοτε μὲν μνησάσκετο θούριδος ἀλκῆς αὖτις ὑποστρεφθείς, καὶ ἐρητύσασκε φάλαγγας Τρώων ἱπποδάμων· ὁτὲ δὲ τρωπάσκετο φεύγειν. πάντας δὲ προέεργε θοὰς ἐπὶ νῆας ὁδεύειν, αὐτὸς δὲ Τρώων καὶ Ἀχαιῶν θῦνε μεσηγὺ ἱστάμενος· τὰ δὲ δοῦρα θρασειάων ἀπὸ χειρῶν ἄλλα μὲν ἐν σάκεϊ μεγάλῳ πάγεν ὄρμενα πρόσσω, πολλὰ δὲ καὶ μεσσηγύ, πάρος χρόα λευκὸν ἐπαυρεῖν, ἐν γαίῃ ἵσταντο λιλαιόμενα χροὸς ἆσαι. Τὸν δ᾽ ὡς οὖν ἐνόησ᾽ Εὐαίμονος ἀγλαὸς υἱὸς Εὐρύπυλος πυκινοῖσι βιαζόμενον βελέεσσι, στῆ ῥα παρ᾽ αὐτὸν ἰών, καὶ ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ, καὶ βάλε Φαυσιάδην Ἀπισάονα ποιμένα λαῶν ἧπαρ ὑπὸ πραπίδων, εἶθαρ δ᾽ ὑπὸ γούνατ᾽ ἔλυσεν· Εὐρύπυλος δ᾽ ἐπόρουσε καὶ αἴνυτο τεύχε᾽ ἀπ᾽ ὤμων. τὸν δ᾽ ὡς οὖν ἐνόησεν Ἀλέξανδρος θεοειδὴς τεύχε᾽ ἀπαινύμενον Ἀπισάονος, αὐτίκα τόξον ἕλκετ᾽ ἐπ᾽ Εὐρυπύλῳ, καί μιν βάλε μηρὸν ὀϊστῷ δεξιόν· ἐκλάσθη δὲ δόναξ, ἐβάρυνε δὲ μηρόν. ἂψ δ᾽ ἑτάρων εἰς ἔθνος ἐχάζετο κῆρ᾽ ἀλεείνων, ἤϋσεν δὲ διαπρύσιον Δαναοῖσι γεγωνώς· ὦ φίλοι Ἀργείων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες στῆτ᾽ ἐλελιχθέντες καὶ ἀμύνετε νηλεὲς ἦμαρ Αἴανθ᾽, ὃς βελέεσσι βιάζεται, οὐδέ ἕ φημι φεύξεσθ᾽ ἐκ πολέμοιο δυσηχέος· ἀλλὰ μάλ᾽ ἄντην ἵστασθ᾽ ἀμφ᾽ Αἴαντα μέγαν Τελαμώνιον υἱόν. Ὣς ἔφατ᾽ Εὐρύπυλος βεβλημένος· οἳ δὲ παρ᾽ αὐτὸν πλησίοι ἔστησαν σάκε᾽ ὤμοισι κλίναντες δούρατ᾽ ἀνασχόμενοι· τῶν δ᾽ ἀντίος ἤλυθεν Αἴας. στῆ δὲ μεταστρεφθείς, ἐπεὶ ἵκετο ἔθνος ἑταίρων. Ὣς οἳ μὲν μάρναντο δέμας πυρὸς αἰθομένοιο· Νέστορα δ᾽ ἐκ πολέμοιο φέρον Νηλήϊαι ἵπποι ἱδρῶσαι, ἦγον δὲ Μαχάονα ποιμένα λαῶν. τὸν δὲ ἰδὼν ἐνόησε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς· ἑστήκει γὰρ ἐπὶ πρυμνῇ μεγακήτεϊ νηῒ εἰσορόων πόνον αἰπὺν ἰῶκά τε δακρυόεσσαν. αἶψα δ᾽ ἑταῖρον ἑὸν Πατροκλῆα προσέειπε φθεγξάμενος παρὰ νηός· ὃ δὲ κλισίηθεν ἀκούσας ἔκμολεν ἶσος Ἄρηϊ, κακοῦ δ᾽ ἄρα οἱ πέλεν ἀρχή. τὸν πρότερος προσέειπε Μενοιτίου ἄλκιμος υἱός· τίπτέ με κικλήσκεις Ἀχιλεῦ; τί δέ σε χρεὼ ἐμεῖο; τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· δῖε Μενοιτιάδη τῷ ἐμῷ κεχαρισμένε θυμῷ νῦν ὀΐω περὶ γούνατ᾽ ἐμὰ στήσεσθαι Ἀχαιοὺς λισσομένους· χρειὼ γὰρ ἱκάνεται οὐκέτ᾽ ἀνεκτός. ἀλλ᾽ ἴθι νῦν Πάτροκλε Διῒ φίλε Νέστορ᾽ ἔρειο ὅν τινα τοῦτον ἄγει βεβλημένον ἐκ πολέμοιο· ἤτοι μὲν τά γ᾽ ὄπισθε Μαχάονι πάντα ἔοικε τῷ Ἀσκληπιάδῃ, ἀτὰρ οὐκ ἴδον ὄμματα φωτός· ἵπποι γάρ με παρήϊξαν πρόσσω μεμαυῖαι. Ὣς φάτο, Πάτροκλος δὲ φίλῳ ἐπεπείθεθ᾽ ἑταίρῳ, βῆ δὲ θέειν παρά τε κλισίας καὶ νῆας Ἀχαιῶν. Οἳ δ᾽ ὅτε δὴ κλισίην Νηληϊάδεω ἀφίκοντο, αὐτοὶ μέν ῥ᾽ ἀπέβησαν ἐπὶ χθόνα πουλυβότειραν, ἵππους δ᾽ Εὐρυμέδων θεράπων λύε τοῖο γέροντος ἐξ ὀχέων· τοὶ δ᾽ ἱδρῶ ἀπεψύχοντο χιτώνων στάντε ποτὶ πνοιὴν παρὰ θῖν᾽ ἁλός· αὐτὰρ ἔπειτα ἐς κλισίην ἐλθόντες ἐπὶ κλισμοῖσι κάθιζον. τοῖσι δὲ τεῦχε κυκειῶ ἐϋπλόκαμος Ἑκαμήδη, τὴν ἄρετ᾽ ἐκ Τενέδοιο γέρων, ὅτε πέρσεν Ἀχιλλεύς, θυγατέρ᾽ Ἀρσινόου μεγαλήτορος, ἥν οἱ Ἀχαιοὶ ἔξελον οὕνεκα βουλῇ ἀριστεύεσκεν ἁπάντων. ἥ σφωϊν πρῶτον μὲν ἐπιπροΐηλε τράπεζαν καλὴν κυανόπεζαν ἐΰξοον, αὐτὰρ ἐπ᾽ αὐτῆς χάλκειον κάνεον, ἐπὶ δὲ κρόμυον ποτῷ ὄψον, ἠδὲ μέλι χλωρόν, παρὰ δ᾽ ἀλφίτου ἱεροῦ ἀκτήν, πὰρ δὲ δέπας περικαλλές, ὃ οἴκοθεν ἦγ᾽ ὁ γεραιός, χρυσείοις ἥλοισι πεπαρμένον· οὔατα δ᾽ αὐτοῦ τέσσαρ᾽ ἔσαν, δοιαὶ δὲ πελειάδες ἀμφὶς ἕκαστον χρύσειαι νεμέθοντο, δύω δ᾽ ὑπὸ πυθμένες ἦσαν. ἄλλος μὲν μογέων ἀποκινήσασκε τραπέζης πλεῖον ἐόν, Νέστωρ δ᾽ ὁ γέρων ἀμογητὶ ἄειρεν. ἐν τῷ ῥά σφι κύκησε γυνὴ ἐϊκυῖα θεῇσιν οἴνῳ Πραμνείῳ, ἐπὶ δ᾽ αἴγειον κνῆ τυρὸν κνήστι χαλκείῃ, ἐπὶ δ᾽ ἄλφιτα λευκὰ πάλυνε, πινέμεναι δ᾽ ἐκέλευσεν, ἐπεί ῥ᾽ ὥπλισσε κυκειῶ. τὼ δ᾽ ἐπεὶ οὖν πίνοντ᾽ ἀφέτην πολυκαγκέα δίψαν μύθοισιν τέρποντο πρὸς ἀλλήλους ἐνέποντες, Πάτροκλος δὲ θύρῃσιν ἐφίστατο ἰσόθεος φώς. τὸν δὲ ἰδὼν ὁ γεραιὸς ἀπὸ θρόνου ὦρτο φαεινοῦ, ἐς δ᾽ ἄγε χειρὸς ἑλών, κατὰ δ᾽ ἑδριάασθαι ἄνωγε. Πάτροκλος δ᾽ ἑτέρωθεν ἀναίνετο εἶπέ τε μῦθον· οὐχ ἕδος ἐστὶ γεραιὲ διοτρεφές, οὐδέ με πείσεις. αἰδοῖος νεμεσητὸς ὅ με προέηκε πυθέσθαι ὅν τινα τοῦτον ἄγεις βεβλημένον· ἀλλὰ καὶ αὐτὸς γιγνώσκω, ὁρόω δὲ Μαχάονα ποιμένα λαῶν. νῦν δὲ ἔπος ἐρέων πάλιν ἄγγελος εἶμ᾽ Ἀχιλῆϊ. εὖ δὲ σὺ οἶσθα γεραιὲ διοτρεφές, οἷος ἐκεῖνος δεινὸς ἀνήρ· τάχα κεν καὶ ἀναίτιον αἰτιόῳτο. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· τίπτε τὰρ ὧδ᾽ Ἀχιλεὺς ὀλοφύρεται υἷας Ἀχαιῶν, ὅσσοι δὴ βέλεσιν βεβλήαται; οὐδέ τι οἶδε πένθεος, ὅσσον ὄρωρε κατὰ στρατόν· οἳ γὰρ ἄριστοι ἐν νηυσὶν κέαται βεβλημένοι οὐτάμενοί τε. βέβληται μὲν ὃ Τυδεΐδης κρατερὸς Διομήδης, οὔτασται δ᾽ Ὀδυσεὺς δουρὶ κλυτὸς ἠδ᾽ Ἀγαμέμνων· βέβληται δὲ καὶ Εὐρύπυλος κατὰ μηρὸν ὀϊστῷ· τοῦτον δ᾽ ἄλλον ἐγὼ νέον ἤγαγον ἐκ πολέμοιο ἰῷ ἀπὸ νευρῆς βεβλημένον. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς ἐσθλὸς ἐὼν Δαναῶν οὐ κήδεται οὐδ᾽ ἐλεαίρει. ἦ μένει εἰς ὅ κε δὴ νῆες θοαὶ ἄγχι θαλάσσης Ἀργείων ἀέκητι πυρὸς δηΐοιο θέρωνται, αὐτοί τε κτεινώμεθ᾽ ἐπισχερώ; οὐ γὰρ ἐμὴ ἲς ἔσθ᾽ οἵη πάρος ἔσκεν ἐνὶ γναμπτοῖσι μέλεσσιν. εἴθ᾽ ὣς ἡβώοιμι βίη δέ μοι ἔμπεδος εἴη ὡς ὁπότ᾽ Ἠλείοισι καὶ ἡμῖν νεῖκος ἐτύχθη ἀμφὶ βοηλασίῃ, ὅτ᾽ ἐγὼ κτάνον Ἰτυμονῆα ἐσθλὸν Ὑπειροχίδην, ὃς ἐν Ἤλιδι ναιετάασκε, ῥύσι᾽ ἐλαυνόμενος· ὃ δ᾽ ἀμύνων ᾗσι βόεσσιν ἔβλητ᾽ ἐν πρώτοισιν ἐμῆς ἀπὸ χειρὸς ἄκοντι, κὰδ δ᾽ ἔπεσεν, λαοὶ δὲ περίτρεσαν ἀγροιῶται. ληΐδα δ᾽ ἐκ πεδίου συνελάσσαμεν ἤλιθα πολλὴν πεντήκοντα βοῶν ἀγέλας, τόσα πώεα οἰῶν, τόσσα συῶν συβόσια, τόσ᾽ αἰπόλια πλατέ᾽ αἰγῶν, ἵππους δὲ ξανθὰς ἑκατὸν καὶ πεντήκοντα πάσας θηλείας, πολλῇσι δὲ πῶλοι ὑπῆσαν. καὶ τὰ μὲν ἠλασάμεσθα Πύλον Νηλήϊον εἴσω ἐννύχιοι προτὶ ἄστυ· γεγήθει δὲ φρένα Νηλεύς, οὕνεκά μοι τύχε πολλὰ νέῳ πόλεμον δὲ κιόντι. κήρυκες δ᾽ ἐλίγαινον ἅμ᾽ ἠοῖ φαινομένηφι τοὺς ἴμεν οἷσι χρεῖος ὀφείλετ᾽ ἐν Ἤλιδι δίῃ· οἳ δὲ συναγρόμενοι Πυλίων ἡγήτορες ἄνδρες δαίτρευον· πολέσιν γὰρ Ἐπειοὶ χρεῖος ὄφειλον, ὡς ἡμεῖς παῦροι κεκακωμένοι ἐν Πύλῳ ἦμεν· ἐλθὼν γάρ ῥ᾽ ἐκάκωσε βίη Ἡρακληείη τῶν προτέρων ἐτέων, κατὰ δ᾽ ἔκταθεν ὅσσοι ἄριστοι· δώδεκα γὰρ Νηλῆος ἀμύμονος υἱέες ἦμεν· τῶν οἶος λιπόμην, οἳ δ᾽ ἄλλοι πάντες ὄλοντο. ταῦθ᾽ ὑπερηφανέοντες Ἐπειοὶ χαλκοχίτωνες ἡμέας ὑβρίζοντες ἀτάσθαλα μηχανόωντο. ἐκ δ᾽ ὃ γέρων ἀγέλην τε βοῶν καὶ πῶϋ μέγ᾽ οἰῶν εἵλετο κρινάμενος τριηκόσι᾽ ἠδὲ νομῆας. καὶ γὰρ τῷ χρεῖος μέγ᾽ ὀφείλετ᾽ ἐν Ἤλιδι δίῃ τέσσαρες ἀθλοφόροι ἵπποι αὐτοῖσιν ὄχεσφιν ἐλθόντες μετ᾽ ἄεθλα· περὶ τρίποδος γὰρ ἔμελλον θεύσεσθαι· τοὺς δ᾽ αὖθι ἄναξ ἀνδρῶν Αὐγείας κάσχεθε, τὸν δ᾽ ἐλατῆρ᾽ ἀφίει ἀκαχήμενον ἵππων. τῶν ὃ γέρων ἐπέων κεχολωμένος ἠδὲ καὶ ἔργων ἐξέλετ᾽ ἄσπετα πολλά· τὰ δ᾽ ἄλλ᾽ ἐς δῆμον ἔδωκε δαιτρεύειν, μή τίς οἱ ἀτεμβόμενος κίοι ἴσης. ἡμεῖς μὲν τὰ ἕκαστα διείπομεν, ἀμφί τε ἄστυ ἕρδομεν ἱρὰ θεοῖς· οἳ δὲ τρίτῳ ἤματι πάντες ἦλθον ὁμῶς αὐτοί τε πολεῖς καὶ μώνυχες ἵπποι πανσυδίῃ· μετὰ δέ σφι Μολίονε θωρήσσοντο παῖδ᾽ ἔτ᾽ ἐόντ᾽, οὔ πω μάλα εἰδότε θούριδος ἀλκῆς. ἔστι δέ τις Θρυόεσσα πόλις αἰπεῖα κολώνη τηλοῦ ἐπ᾽ Ἀλφειῷ, νεάτη Πύλου ἠμαθόεντος· τὴν ἀμφεστρατόωντο διαῤῥαῖσαι μεμαῶτες. ἀλλ᾽ ὅτε πᾶν πεδίον μετεκίαθον, ἄμμι δ᾽ Ἀθήνη ἄγγελος ἦλθε θέουσ᾽ ἀπ᾽ Ὀλύμπου θωρήσσεσθαι ἔννυχος, οὐδ᾽ ἀέκοντα Πύλον κάτα λαὸν ἄγειρεν ἀλλὰ μάλ᾽ ἐσσυμένους πολεμίζειν. οὐδέ με Νηλεὺς εἴα θωρήσσεσθαι, ἀπέκρυψεν δέ μοι ἵππους· οὐ γάρ πώ τί μ᾽ ἔφη ἴδμεν πολεμήϊα ἔργα. ἀλλὰ καὶ ὧς ἱππεῦσι μετέπρεπον ἡμετέροισι καὶ πεζός περ ἐών, ἐπεὶ ὧς ἄγε νεῖκος Ἀθήνη. ἔστι δέ τις ποταμὸς Μινυήϊος εἰς ἅλα βάλλων ἐγγύθεν Ἀρήνης, ὅθι μείναμεν Ἠῶ δῖαν ἱππῆες Πυλίων, τὰ δ᾽ ἐπέῤῥεον ἔθνεα πεζῶν. ἔνθεν πανσυδίῃ σὺν τεύχεσι θωρηχθέντες ἔνδιοι ἱκόμεσθ᾽ ἱερὸν ῥόον Ἀλφειοῖο. ἔνθα Διὶ ῥέξαντες ὑπερμενεῖ ἱερὰ καλά, ταῦρον δ᾽ Ἀλφειῷ, ταῦρον δὲ Ποσειδάωνι, αὐτὰρ Ἀθηναίη γλαυκώπιδι βοῦν ἀγελαίην, δόρπον ἔπειθ᾽ ἑλόμεσθα κατὰ στρατὸν ἐν τελέεσσι, καὶ κατεκοιμήθημεν ἐν ἔντεσιν οἷσιν ἕκαστος ἀμφὶ ῥοὰς ποταμοῖο. ἀτὰρ μεγάθυμοι Ἐπειοὶ ἀμφέσταν δὴ ἄστυ διαῤῥαῖσαι μεμαῶτες· ἀλλά σφι προπάροιθε φάνη μέγα ἔργον Ἄρηος· εὖτε γὰρ ἠέλιος φαέθων ὑπερέσχεθε γαίης, συμφερόμεσθα μάχῃ Διί τ᾽ εὐχόμενοι καὶ Ἀθήνῃ. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ Πυλίων καὶ Ἐπειῶν ἔπλετο νεῖκος, πρῶτος ἐγὼν ἕλον ἄνδρα, κόμισσα δὲ μώνυχας ἵππους, Μούλιον αἰχμητήν· γαμβρὸς δ᾽ ἦν Αὐγείαο, πρεσβυτάτην δὲ θύγατρ᾽ εἶχε ξανθὴν Ἀγαμήδην, ἣ τόσα φάρμακα ᾔδη ὅσα τρέφει εὐρεῖα χθών. τὸν μὲν ἐγὼ προσιόντα βάλον χαλκήρεϊ δουρί, ἤριπε δ᾽ ἐν κονίῃσιν· ἐγὼ δ᾽ ἐς δίφρον ὀρούσας στῆν ῥα μετὰ προμάχοισιν· ἀτὰρ μεγάθυμοι Ἐπειοὶ ἔτρεσαν ἄλλυδις ἄλλος, ἐπεὶ ἴδον ἄνδρα πεσόντα ἡγεμόν᾽ ἱππήων, ὃς ἀριστεύεσκε μάχεσθαι. αὐτὰρ ἐγὼν ἐπόρουσα κελαινῇ λαίλαπι ἶσος, πεντήκοντα δ᾽ ἕλον δίφρους, δύο δ᾽ ἀμφὶς ἕκαστον φῶτες ὀδὰξ ἕλον οὖδας ἐμῷ ὑπὸ δουρὶ δαμέντες. καί νύ κεν Ἀκτορίωνε Μολίονε παῖδ᾽ ἀλάπαξα, εἰ μή σφωε πατὴρ εὐρὺ κρείων ἐνοσίχθων ἐκ πολέμου ἐσάωσε καλύψας ἠέρι πολλῇ. ἔνθα Ζεὺς Πυλίοισι μέγα κράτος ἐγγυάλιξε· τόφρα γὰρ οὖν ἑπόμεσθα διὰ σπιδέος πεδίοιο κτείνοντές τ᾽ αὐτοὺς ἀνά τ᾽ ἔντεα καλὰ λέγοντες, ὄφρ᾽ ἐπὶ Βουπρασίου πολυπύρου βήσαμεν ἵππους πέτρης τ᾽ Ὠλενίης, καὶ Ἀλησίου ἔνθα κολώνη κέκληται· ὅθεν αὖτις ἀπέτραπε λαὸν Ἀθήνη. ἔνθ᾽ ἄνδρα κτείνας πύματον λίπον· αὐτὰρ Ἀχαιοὶ ἂψ ἀπὸ Βουπρασίοιο Πύλονδ᾽ ἔχον ὠκέας ἵππους, πάντες δ᾽ εὐχετόωντο θεῶν Διὶ Νέστορί τ᾽ ἀνδρῶν. ὣς ἔον, εἴ ποτ᾽ ἔον γε, μετ᾽ ἀνδράσιν. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς οἶος τῆς ἀρετῆς ἀπονήσεται· ἦ τέ μιν οἴω πολλὰ μετακλαύσεσθαι ἐπεί κ᾽ ἀπὸ λαὸς ὄληται. ὦ πέπον ἦ μὲν σοί γε Μενοίτιος ὧδ᾽ ἐπέτελλεν ἤματι τῷ ὅτε σ᾽ ἐκ Φθίης Ἀγαμέμνονι πέμπε, νῶϊ δέ τ᾽ ἔνδον ἐόντες ἐγὼ καὶ δῖος Ὀδυσσεὺς πάντα μάλ᾽ ἐν μεγάροις ἠκούομεν ὡς ἐπέτελλε. Πηλῆος δ᾽ ἱκόμεσθα δόμους εὖ ναιετάοντας λαὸν ἀγείροντες κατ᾽ Ἀχαιΐδα πουλυβότειραν. ἔνθα δ᾽ ἔπειθ᾽ ἥρωα Μενοίτιον εὕρομεν ἔνδον ἠδὲ σέ, πὰρ δ᾽ Ἀχιλῆα· γέρων δ᾽ ἱππηλάτα Πηλεὺς πίονα μηρία καῖε βοὸς Διὶ τερπικεραύνῳ αὐλῆς ἐν χόρτῳ· ἔχε δὲ χρύσειον ἄλεισον σπένδων αἴθοπα οἶνον ἐπ᾽ αἰθομένοις ἱεροῖσι. σφῶϊ μὲν ἀμφὶ βοὸς ἕπετον κρέα, νῶϊ δ᾽ ἔπειτα στῆμεν ἐνὶ προθύροισι· ταφὼν δ᾽ ἀνόρουσεν Ἀχιλλεύς, ἐς δ᾽ ἄγε χειρὸς ἑλών, κατὰ δ᾽ ἑδριάασθαι ἄνωγε, ξείνιά τ᾽ εὖ παρέθηκεν, ἅ τε ξείνοις θέμις ἐστίν. αὐτὰρ ἐπεὶ τάρπημεν ἐδητύος ἠδὲ ποτῆτος, ἦρχον ἐγὼ μύθοιο κελεύων ὔμμ᾽ ἅμ᾽ ἕπεσθαι· σφὼ δὲ μάλ᾽ ἠθέλετον, τὼ δ᾽ ἄμφω πόλλ᾽ ἐπέτελλον. Πηλεὺς μὲν ᾧ παιδὶ γέρων ἐπέτελλ᾽ Ἀχιλῆϊ αἰὲν ἀριστεύειν καὶ ὑπείροχον ἔμμεναι ἄλλων· σοὶ δ᾽ αὖθ᾽ ὧδ᾽ ἐπέτελλε Μενοίτιος Ἄκτορος υἱός· τέκνον ἐμὸν γενεῇ μὲν ὑπέρτερός ἐστιν Ἀχιλλεύς, πρεσβύτερος δὲ σύ ἐσσι· βίῃ δ᾽ ὅ γε πολλὸν ἀμείνων. ἀλλ᾽ εὖ οἱ φάσθαι πυκινὸν ἔπος ἠδ᾽ ὑποθέσθαι καί οἱ σημαίνειν· ὃ δὲ πείσεται εἰς ἀγαθόν περ. ὣς ἐπέτελλ᾽ ὃ γέρων, σὺ δὲ λήθεαι· ἀλλ᾽ ἔτι καὶ νῦν ταῦτ᾽ εἴποις Ἀχιλῆϊ δαΐφρονι αἴ κε πίθηται. τίς δ᾽ οἶδ᾽ εἴ κέν οἱ σὺν δαίμονι θυμὸν ὀρίναις παρειπών; ἀγαθὴ δὲ παραίφασίς ἐστιν ἑταίρου. εἰ δέ τινα φρεσὶν ᾗσι θεοπροπίην ἀλεείνει καί τινά οἱ πὰρ Ζηνὸς ἐπέφραδε πότνια μήτηρ, ἀλλὰ σέ περ προέτω, ἅμα δ᾽ ἄλλος λαὸς ἑπέσθω Μυρμιδόνων, αἴ κέν τι φόως Δαναοῖσι γένηαι· καί τοι τεύχεα καλὰ δότω πόλεμον δὲ φέρεσθαι, αἴ κέ σε τῷ εἴσκοντες ἀπόσχωνται πολέμοιο Τρῶες, ἀναπνεύσωσι δ᾽ ἀρήϊοι υἷες Ἀχαιῶν τειρόμενοι· ὀλίγη δέ τ᾽ ἀνάπνευσις πολέμοιο. ῥεῖα δέ κ᾽ ἀκμῆτες κεκμηότας ἄνδρας ἀϋτῇ ὤσαισθε προτὶ ἄστυ νεῶν ἄπο καὶ κλισιάων. Ὣς φάτο, τῷ δ᾽ ἄρα θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν ὄρινε, βῆ δὲ θέειν παρὰ νῆας ἐπ᾽ Αἰακίδην Ἀχιλῆα. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ κατὰ νῆας Ὀδυσσῆος θείοιο ἷξε θέων Πάτροκλος, ἵνά σφ᾽ ἀγορή τε θέμις τε ἤην, τῇ δὴ καί σφι θεῶν ἐτετεύχατο βωμοί, ἔνθά οἱ Εὐρύπυλος βεβλημένος ἀντεβόλησε διογενὴς Εὐαιμονίδης κατὰ μηρὸν ὀϊστῷ σκάζων ἐκ πολέμου· κατὰ δὲ νότιος ῥέεν ἱδρὼς ὤμων καὶ κεφαλῆς, ἀπὸ δ᾽ ἕλκεος ἀργαλέοιο αἷμα μέλαν κελάρυζε· νόος γε μὲν ἔμπεδος ἦεν. τὸν δὲ ἰδὼν ᾤκτειρε Μενοιτίου ἄλκιμος υἱός, καί ῥ᾽ ὀλοφυρόμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ἆ δειλοὶ Δαναῶν ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες ὣς ἄρ᾽ ἐμέλλετε τῆλε φίλων καὶ πατρίδος αἴης ἄσειν ἐν Τροίῃ ταχέας κύνας ἀργέτι δημῷ. ἀλλ᾽ ἄγε μοι τόδε εἰπὲ διοτρεφὲς Εὐρύπυλ᾽ ἥρως, ἤ ῥ᾽ ἔτι που σχήσουσι πελώριον Ἕκτορ᾽ Ἀχαιοί, ἦ ἤδη φθίσονται ὑπ᾽ αὐτοῦ δουρὶ δαμέντες; Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Εὐρύπυλος βεβλημένος ἀντίον ηὔδα· οὐκέτι διογενὲς Πατρόκλεες ἄλκαρ Ἀχαιῶν ἔσσεται, ἀλλ᾽ ἐν νηυσὶ μελαίνῃσιν πεσέονται. οἳ μὲν γὰρ δὴ πάντες, ὅσοι πάρος ἦσαν ἄριστοι, ἐν νηυσὶν κέαται βεβλημένοι οὐτάμενοί τε χερσὶν ὕπο Τρώων· τῶν δὲ σθένος ὄρνυται αἰέν. ἀλλ᾽ ἐμὲ μὲν σὺ σάωσον ἄγων ἐπὶ νῆα μέλαιναν, μηροῦ δ᾽ ἔκταμ᾽ ὀϊστόν, ἀπ᾽ αὐτοῦ δ᾽ αἷμα κελαινὸν νίζ᾽ ὕδατι λιαρῷ, ἐπὶ δ᾽ ἤπια φάρμακα πάσσε ἐσθλά, τά σε προτί φασιν Ἀχιλλῆος δεδιδάχθαι, ὃν Χείρων ἐδίδαξε δικαιότατος Κενταύρων. ἰητροὶ μὲν γὰρ Ποδαλείριος ἠδὲ Μαχάων τὸν μὲν ἐνὶ κλισίῃσιν ὀΐομαι ἕλκος ἔχοντα χρηΐζοντα καὶ αὐτὸν ἀμύμονος ἰητῆρος κεῖσθαι· ὃ δ᾽ ἐν πεδίῳ Τρώων μένει ὀξὺν Ἄρηα. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε Μενοιτίου ἄλκιμος υἱός· πῶς τὰρ ἔοι τάδε ἔργα; τί ῥέξομεν Εὐρύπυλ᾽ ἥρως; ἔρχομαι ὄφρ᾽ Ἀχιλῆϊ δαΐφρονι μῦθον ἐνίσπω ὃν Νέστωρ ἐπέτελλε Γερήνιος οὖρος Ἀχαιῶν· ἀλλ᾽ οὐδ᾽ ὧς περ σεῖο μεθήσω τειρομένοιο. Ἦ, καὶ ὑπὸ στέρνοιο λαβὼν ἄγε ποιμένα λαῶν ἐς κλισίην· θεράπων δὲ ἰδὼν ὑπέχευε βοείας. ἔνθά μιν ἐκτανύσας ἐκ μηροῦ τάμνε μαχαίρῃ ὀξὺ βέλος περιπευκές, ἀπ᾽ αὐτοῦ δ᾽ αἷμα κελαινὸν νίζ᾽ ὕδατι λιαρῷ, ἐπὶ δὲ ῥίζαν βάλε πικρὴν χερσὶ διατρίψας ὀδυνήφατον, ἥ οἱ ἁπάσας ἔσχ᾽ ὀδύνας· τὸ μὲν ἕλκος ἐτέρσετο, παύσατο δ᾽ αἷμα.

Ὣς ὃ μὲν ἐν κλισίῃσι Μενοιτίου ἄλκιμος υἱὸς ἰᾶτ᾽ Εὐρύπυλον βεβλημένον· οἳ δὲ μάχοντο Ἀργεῖοι καὶ Τρῶες ὁμιλαδόν· οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔμελλε τάφρος ἔτι σχήσειν Δαναῶν καὶ τεῖχος ὕπερθεν εὐρύ, τὸ ποιήσαντο νεῶν ὕπερ, ἀμφὶ δὲ τάφρον ἤλασαν· οὐδὲ θεοῖσι δόσαν κλειτὰς ἑκατόμβας· ὄφρά σφιν νῆάς τε θοὰς καὶ ληΐδα πολλὴν ἐντὸς ἔχον ῥύοιτο· θεῶν δ᾽ ἀέκητι τέτυκτο ἀθανάτων· τὸ καὶ οὔ τι πολὺν χρόνον ἔμπεδον ἦεν. ὄφρα μὲν Ἕκτωρ ζωὸς ἔην καὶ μήνι᾽ Ἀχιλλεὺς καὶ Πριάμοιο ἄνακτος ἀπόρθητος πόλις ἔπλεν, τόφρα δὲ καὶ μέγα τεῖχος Ἀχαιῶν ἔμπεδον ἦεν. αὐτὰρ ἐπεὶ κατὰ μὲν Τρώων θάνον ὅσσοι ἄριστοι, πολλοὶ δ᾽ Ἀργείων οἳ μὲν δάμεν, οἳ δὲ λίποντο, πέρθετο δὲ Πριάμοιο πόλις δεκάτῳ ἐνιαυτῷ, Ἀργεῖοι δ᾽ ἐν νηυσὶ φίλην ἐς πατρίδ᾽ ἔβησαν, δὴ τότε μητιόωντο Ποσειδάων καὶ Ἀπόλλων τεῖχος ἀμαλδῦναι ποταμῶν μένος εἰσαγαγόντες. ὅσσοι ἀπ᾽ Ἰδαίων ὀρέων ἅλα δὲ προρέουσι, Ῥῆσός θ᾽ Ἑπτάπορός τε Κάρησός τε Ῥοδίος τε Γρήνικός τε καὶ Αἴσηπος δῖός τε Σκάμανδρος καὶ Σιμόεις, ὅθι πολλὰ βοάγρια καὶ τρυφάλειαι κάππεσον ἐν κονίῃσι καὶ ἡμιθέων γένος ἀνδρῶν· τῶν πάντων ὁμόσε στόματ᾽ ἔτραπε Φοῖβος Ἀπόλλων, ἐννῆμαρ δ᾽ ἐς τεῖχος ἵει ῥόον· ὗε δ᾽ ἄρα Ζεὺς συνεχές, ὄφρά κε θᾶσσον ἁλίπλοα τείχεα θείη. αὐτὸς δ᾽ ἐννοσίγαιος ἔχων χείρεσσι τρίαιναν ἡγεῖτ᾽, ἐκ δ᾽ ἄρα πάντα θεμείλια κύμασι πέμπε φιτρῶν καὶ λάων, τὰ θέσαν μογέοντες Ἀχαιοί, λεῖα δ᾽ ἐποίησεν παρ᾽ ἀγάῤῥοον Ἐλλήσποντον, αὖτις δ᾽ ἠϊόνα μεγάλην ψαμάθοισι κάλυψε τεῖχος ἀμαλδύνας· ποταμοὺς δ᾽ ἔτρεψε νέεσθαι κὰρ ῥόον, ᾗ περ πρόσθεν ἵεν καλλίῤῥοον ὕδωρ. Ὣς ἄρ᾽ ἔμελλον ὄπισθε Ποσειδάων καὶ Ἀπόλλων θησέμεναι· τότε δ᾽ ἀμφὶ μάχη ἐνοπή τε δεδήει τεῖχος ἐΰδμητον, κανάχιζε δὲ δούρατα πύργων βαλλόμεν᾽· Ἀργεῖοι δὲ Διὸς μάστιγι δαμέντες νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσιν ἐελμένοι ἰσχανόωντο Ἕκτορα δειδιότες, κρατερὸν μήστωρα φόβοιο· αὐτὰρ ὅ γ᾽ ὡς τὸ πρόσθεν ἐμάρνατο ἶσος ἀέλλῃ· ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἂν ἔν τε κύνεσσι καὶ ἀνδράσι θηρευτῇσι κάπριος ἠὲ λέων στρέφεται σθένεϊ βλεμεαίνων· οἳ δέ τε πυργηδὸν σφέας αὐτοὺς ἀρτύναντες ἀντίον ἵστανται καὶ ἀκοντίζουσι θαμειὰς αἰχμὰς ἐκ χειρῶν· τοῦ δ᾽ οὔ ποτε κυδάλιμον κῆρ ταρβεῖ οὐδὲ φοβεῖται, ἀγηνορίη δέ μιν ἔκτα· ταρφέα τε στρέφεται στίχας ἀνδρῶν πειρητίζων· ὅππῃ τ᾽ ἰθύσῃ τῇ εἴκουσι στίχες ἀνδρῶν· ὣς Ἕκτωρ ἀν᾽ ὅμιλον ἰὼν ἐλλίσσεθ᾽ ἑταίρους τάφρον ἐποτρύνων διαβαινέμεν· οὐδέ οἱ ἵπποι τόλμων ὠκύποδες, μάλα δὲ χρεμέτιζον ἐπ᾽ ἄκρῳ χείλει ἐφεσταότες· ἀπὸ γὰρ δειδίσσετο τάφρος εὐρεῖ᾽, οὔτ᾽ ἄρ᾽ ὑπερθορέειν σχεδὸν οὔτε περῆσαι ῥηϊδίη· κρημνοὶ γὰρ ἐπηρεφέες περὶ πᾶσαν ἕστασαν ἀμφοτέρωθεν, ὕπερθεν δὲ σκολόπεσσιν ὀξέσιν ἠρήρει, τοὺς ἵστασαν υἷες Ἀχαιῶν πυκνοὺς καὶ μεγάλους δηΐων ἀνδρῶν ἀλεωρήν. ἔνθ᾽ οὔ κεν ῥέα ἵππος ἐΰτροχον ἅρμα τιταίνων ἐσβαίη, πεζοὶ δὲ μενοίνεον εἰ τελέουσι. δὴ τότε Πουλυδάμας θρασὺν Ἕκτορα εἶπε παραστάς· Ἕκτορ τ᾽ ἠδ᾽ ἄλλοι Τρώων ἀγοὶ ἠδ᾽ ἐπικούρων ἀφραδέως διὰ τάφρον ἐλαύνομεν ὠκέας ἵππους· ἣ δὲ μάλ᾽ ἀργαλέη περάαν· σκόλοπες γὰρ ἐν αὐτῇ ὀξέες ἑστᾶσιν, ποτὶ δ᾽ αὐτοὺς τεῖχος Ἀχαιῶν, ἔνθ᾽ οὔ πως ἔστιν καταβήμεναι οὐδὲ μάχεσθαι ἱππεῦσι· στεῖνος γάρ, ὅθι τρώσεσθαι ὀΐω. εἰ μὲν γὰρ τοὺς πάγχυ κακὰ φρονέων ἀλαπάζει Ζεὺς ὑψιβρεμέτης, Τρώεσσι δὲ ἵετ᾽ ἀρήγειν, ἦ τ᾽ ἂν ἔγωγ᾽ ἐθέλοιμι καὶ αὐτίκα τοῦτο γενέσθαι, νωνύμνους ἀπολέσθαι ἀπ᾽ Ἄργεος ἐνθάδ᾽ Ἀχαιούς· εἰ δέ χ᾽ ὑποστρέψωσι, παλίωξις δὲ γένηται ἐκ νηῶν καὶ τάφρῳ ἐνιπλήξωμεν ὀρυκτῇ, οὐκέτ᾽ ἔπειτ᾽ ὀΐω οὐδ᾽ ἄγγελον ἀπονέεσθαι ἄψοῤῥον προτὶ ἄστυ ἑλιχθέντων ὑπ᾽ Ἀχαιῶν. ἀλλ᾽ ἄγεθ᾽ ὡς ἂν ἐγὼ εἴπω πειθώμεθα πάντες· ἵππους μὲν θεράποντες ἐρυκόντων ἐπὶ τάφρῳ, αὐτοὶ δὲ πρυλέες σὺν τεύχεσι θωρηχθέντες Ἕκτορι πάντες ἑπώμεθ᾽ ἀολλέες· αὐτὰρ Ἀχαιοὶ οὐ μενέουσ᾽ εἰ δή σφιν ὀλέθρου πείρατ᾽ ἐφῆπται. Ὣς φάτο Πουλυδάμας, ἅδε δ᾽ Ἕκτορι μῦθος ἀπήμων, αὐτίκα δ᾽ ἐξ ὀχέων σὺν τεύχεσιν ἆλτο χαμᾶζε. οὐδὲ μὲν ἄλλοι Τρῶες ἐφ᾽ ἵππων ἠγερέθοντο, ἀλλ᾽ ἀπὸ πάντες ὄρουσαν, ἐπεὶ ἴδον Ἕκτορα δῖον. ἡνιόχῳ μὲν ἔπειτα ἑῷ ἐπέτελλεν ἕκαστος ἵππους εὖ κατὰ κόσμον ἐρυκέμεν αὖθ᾽ ἐπὶ τάφρῳ· οἳ δὲ διαστάντες σφέας αὐτοὺς ἀρτύναντες πένταχα κοσμηθέντες ἅμ᾽ ἡγεμόνεσσιν ἕποντο. Οἳ μὲν ἅμ᾽ Ἕκτορ᾽ ἴσαν καὶ ἀμύμονι Πουλυδάμαντι, οἳ πλεῖστοι καὶ ἄριστοι ἔσαν, μέμασαν δὲ μάλιστα τεῖχος ῥηξάμενοι κοίλῃς ἐπὶ νηυσὶ μάχεσθαι. καί σφιν Κεβριόνης τρίτος εἵπετο· πὰρ δ᾽ ἄρ᾽ ὄχεσφιν ἄλλον Κεβριόναο χερείονα κάλλιπεν Ἕκτωρ. τῶν δ᾽ ἑτέρων Πάρις ἦρχε καὶ Ἀλκάθοος καὶ Ἀγήνωρ, τῶν δὲ τρίτων Ἕλενος καὶ Δηΐφοβος θεοειδὴς υἷε δύω Πριάμοιο· τρίτος δ᾽ ἦν Ἄσιος ἥρως Ἄσιος Ὑρτακίδης, ὃν Ἀρίσβηθεν φέρον ἵπποι αἴθωνες μεγάλοι ποταμοῦ ἄπο Σελλήεντος. τῶν δὲ τετάρτων ἦρχεν ἐῢς πάϊς Ἀγχίσαο Αἰνείας, ἅμα τῷ γε δύω Ἀντήνορος υἷε Ἀρχέλοχός τ᾽ Ἀκάμας τε μάχης εὖ εἰδότε πάσης. Σαρπηδὼν δ᾽ ἡγήσατ᾽ ἀγακλειτῶν ἐπικούρων, πρὸς δ᾽ ἕλετο Γλαῦκον καὶ ἀρήϊον Ἀστεροπαῖον· οἳ γάρ οἱ εἴσαντο διακριδὸν εἶναι ἄριστοι τῶν ἄλλων μετά γ᾽ αὐτόν· ὃ δ᾽ ἔπρεπε καὶ διὰ πάντων. οἳ δ᾽ ἐπεὶ ἀλλήλους ἄραρον τυκτῇσι βόεσσι βάν ῥ᾽ ἰθὺς Δαναῶν λελιημένοι, οὐδ᾽ ἔτ᾽ ἔφαντο σχήσεσθ᾽, ἀλλ᾽ ἐν νηυσὶ μελαίνῃσιν πεσέεσθαι. Ἔνθ᾽ ἄλλοι Τρῶες τηλεκλειτοί τ᾽ ἐπίκουροι βουλῇ Πουλυδάμαντος ἀμωμήτοιο πίθοντο· ἀλλ᾽ οὐχ Ὑρτακίδης ἔθελ᾽ Ἄσιος ὄρχαμος ἀνδρῶν αὖθι λιπεῖν ἵππους τε καὶ ἡνίοχον θεράποντα, ἀλλὰ σὺν αὐτοῖσιν πέλασεν νήεσσι θοῇσι νήπιος, οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔμελλε κακὰς ὑπὸ κῆρας ἀλύξας ἵπποισιν καὶ ὄχεσφιν ἀγαλλόμενος παρὰ νηῶν ἂψ ἀπονοστήσειν προτὶ Ἴλιον ἠνεμόεσσαν· πρόσθεν γάρ μιν μοῖρα δυσώνυμος ἀμφεκάλυψεν ἔγχεϊ Ἰδομενῆος ἀγαυοῦ Δευκαλίδαο. εἴσατο γὰρ νηῶν ἐπ᾽ ἀριστερά, τῇ περ Ἀχαιοὶ ἐκ πεδίου νίσοντο σὺν ἵπποισιν καὶ ὄχεσφι· τῇ ῥ᾽ ἵππους τε καὶ ἅρμα διήλασεν, οὐδὲ πύλῃσιν εὗρ᾽ ἐπικεκλιμένας σανίδας καὶ μακρὸν ὀχῆα, ἀλλ᾽ ἀναπεπταμένας ἔχον ἀνέρες, εἴ τιν᾽ ἑταίρων ἐκ πολέμου φεύγοντα σαώσειαν μετὰ νῆας. τῇ ῥ᾽ ἰθὺς φρονέων ἵππους ἔχε, τοὶ δ᾽ ἅμ᾽ ἕποντο ὀξέα κεκλήγοντες· ἔφαντο γὰρ οὐκ ἔτ᾽ Ἀχαιοὺς σχήσεσθ᾽, ἀλλ᾽ ἐν νηυσὶ μελαίνῃσιν πεσέεσθαι νήπιοι, ἐν δὲ πύλῃσι δύ᾽ ἀνέρας εὗρον ἀρίστους υἷας ὑπερθύμους Λαπιθάων αἰχμητάων, τὸν μὲν Πειριθόου υἷα κρατερὸν Πολυποίτην, τὸν δὲ Λεοντῆα βροτολοιγῷ ἶσον Ἄρηϊ. τὼ μὲν ἄρα προπάροιθε πυλάων ὑψηλάων ἕστασαν ὡς ὅτε τε δρύες οὔρεσιν ὑψικάρηνοι, αἵ τ᾽ ἄνεμον μίμνουσι καὶ ὑετὸν ἤματα πάντα ῥίζῃσιν μεγάλῃσι διηνεκέεσσ᾽ ἀραρυῖαι· ὣς ἄρα τὼ χείρεσσι πεποιθότες ἠδὲ βίηφι μίμνον ἐπερχόμενον μέγαν Ἄσιον οὐδὲ φέβοντο. οἳ δ᾽ ἰθὺς πρὸς τεῖχος ἐΰδμητον βόας αὔας ὑψόσ᾽ ἀνασχόμενοι ἔκιον μεγάλῳ ἀλαλητῷ Ἄσιον ἀμφὶ ἄνακτα καὶ Ἰαμενὸν καὶ Ὀρέστην Ἀσιάδην τ᾽ Ἀδάμαντα Θόωνά τε Οἰνόμαόν τε. οἳ δ᾽ ἤτοι εἷος μὲν ἐϋκνήμιδας Ἀχαιοὺς ὄρνυον ἔνδον ἐόντες ἀμύνεσθαι περὶ νηῶν· αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ τεῖχος ἐπεσσυμένους ἐνόησαν Τρῶας, ἀτὰρ Δαναῶν γένετο ἰαχή τε φόβος τε, ἐκ δὲ τὼ ἀΐξαντε πυλάων πρόσθε μαχέσθην ἀγροτέροισι σύεσσιν ἐοικότε, τώ τ᾽ ἐν ὄρεσσιν ἀνδρῶν ἠδὲ κυνῶν δέχαται κολοσυρτὸν ἰόντα, δοχμώ τ᾽ ἀΐσσοντε περὶ σφίσιν ἄγνυτον ὕλην πρυμνὴν ἐκτάμνοντες, ὑπαὶ δέ τε κόμπος ὀδόντων γίγνεται εἰς ὅ κέ τίς τε βαλὼν ἐκ θυμὸν ἕληται· ὣς τῶν κόμπει χαλκὸς ἐπὶ στήθεσσι φαεινὸς ἄντην βαλλομένων· μάλα γὰρ κρατερῶς ἐμάχοντο λαοῖσιν καθύπερθε πεποιθότες ἠδὲ βίηφιν. οἳ δ᾽ ἄρα χερμαδίοισιν ἐϋδμήτων ἀπὸ πύργων βάλλον ἀμυνόμενοι σφῶν τ᾽ αὐτῶν καὶ κλισιάων νηῶν τ᾽ ὠκυπόρων· νιφάδες δ᾽ ὡς πῖπτον ἔραζε, ἅς τ᾽ ἄνεμος ζαὴς νέφεα σκιόεντα δονήσας ταρφειὰς κατέχευεν ἐπὶ χθονὶ πουλυβοτείρῃ· ὣς τῶν ἐκ χειρῶν βέλεα ῥέον ἠμὲν Ἀχαιῶν ἠδὲ καὶ ἐκ Τρώων· κόρυθες δ᾽ ἀμφ᾽ αὖον ἀΰτευν βαλλομένων μυλάκεσσι καὶ ἀσπίδες ὀμφαλόεσσαι. δή ῥα τότ᾽ ᾤμωξεν καὶ ὣ πεπλήγετο μηρὼ Ἄσιος Ὑρτακίδης, καὶ ἀλαστήσας ἔπος ηὔδα· Ζεῦ πάτερ ἦ ῥά νυ καὶ σὺ φιλοψευδὴς ἐτέτυξο πάγχυ μάλ᾽· οὐ γὰρ ἔγωγ᾽ ἐφάμην ἥρωας Ἀχαιοὺς σχήσειν ἡμέτερόν γε μένος καὶ χεῖρας ἀάπτους. οἳ δ᾽, ὥς τε σφῆκες μέσον αἰόλοι ἠὲ μέλισσαι οἰκία ποιήσωνται ὁδῷ ἔπι παιπαλοέσσῃ, οὐδ᾽ ἀπολείπουσιν κοῖλον δόμον, ἀλλὰ μένοντες ἄνδρας θηρητῆρας ἀμύνονται περὶ τέκνων, ὣς οἵ γ᾽ οὐκ ἐθέλουσι πυλάων καὶ δύ᾽ ἐόντε χάσσασθαι πρίν γ᾽ ἠὲ κατακτάμεν ἠὲ ἁλῶναι. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδὲ Διὸς πεῖθε φρένα ταῦτ᾽ ἀγορεύων· Ἕκτορι γάρ οἱ θυμὸς ἐβούλετο κῦδος ὀρέξαι. Ἄλλοι δ᾽ ἀμφ᾽ ἄλλῃσι μάχην ἐμάχοντο πύλῃσιν· ἀργαλέον δέ με ταῦτα θεὸν ὣς πάντ᾽ ἀγορεῦσαι· πάντῃ γὰρ περὶ τεῖχος ὀρώρει θεσπιδαὲς πῦρ λάϊνον· Ἀργεῖοι δὲ καὶ ἀχνύμενοί περ ἀνάγκῃ νηῶν ἠμύνοντο· θεοὶ δ᾽ ἀκαχήατο θυμὸν πάντες ὅσοι Δαναοῖσι μάχης ἐπιτάῤῥοθοι ἦσαν. σὺν δ᾽ ἔβαλον Λαπίθαι πόλεμον καὶ δηϊοτῆτα. Ἔνθ᾽ αὖ Πειριθόου υἱὸς κρατερὸς Πολυποίτης δουρὶ βάλεν Δάμασον κυνέης διὰ χαλκοπαρῄου· οὐδ᾽ ἄρα χαλκείη κόρυς ἔσχεθεν, ἀλλὰ διὰ πρὸ αἰχμὴ χαλκείη ῥῆξ᾽ ὀστέον, ἐγκέφαλος δὲ ἔνδον ἅπας πεπάλακτο· δάμασσε δέ μιν μεμαῶτα· αὐτὰρ ἔπειτα Πύλωνα καὶ Ὄρμενον ἐξενάριξεν. υἱὸν δ᾽ Ἀντιμάχοιο Λεοντεὺς ὄζος Ἄρηος Ἱππόμαχον βάλε δουρὶ κατὰ ζωστῆρα τυχήσας. αὖτις δ᾽ ἐκ κολεοῖο ἐρυσσάμενος ξίφος ὀξὺ Ἀντιφάτην μὲν πρῶτον ἐπαΐξας δι᾽ ὁμίλου πλῆξ᾽ αὐτοσχεδίην· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ὕπτιος οὔδει ἐρείσθη· αὐτὰρ ἔπειτα Μένωνα καὶ Ἰαμενὸν καὶ Ὀρέστην πάντας ἐπασσυτέρους πέλασε χθονὶ πουλυβοτείρῃ. Ὄφρ᾽ οἳ τοὺς ἐνάριζον ἀπ᾽ ἔντεα μαρμαίροντα, τόφρ᾽ οἳ Πουλυδάμαντι καὶ Ἕκτορι κοῦροι ἕποντο, οἳ πλεῖστοι καὶ ἄριστοι ἔσαν, μέμασαν δὲ μάλιστα τεῖχός τε ῥήξειν καὶ ἐνιπρήσειν πυρὶ νῆας, οἵ ῥ᾽ ἔτι μερμήριζον ἐφεσταότες παρὰ τάφρῳ. ὄρνις γάρ σφιν ἐπῆλθε περησέμεναι μεμαῶσιν αἰετὸς ὑψιπέτης ἐπ᾽ ἀριστερὰ λαὸν ἐέργων φοινήεντα δράκοντα φέρων ὀνύχεσσι πέλωρον ζωὸν ἔτ᾽ ἀσπαίροντα, καὶ οὔ πω λήθετο χάρμης, κόψε γὰρ αὐτὸν ἔχοντα κατὰ στῆθος παρὰ δειρὴν ἰδνωθεὶς ὀπίσω· ὃ δ᾽ ἀπὸ ἕθεν ἧκε χαμᾶζε ἀλγήσας ὀδύνῃσι, μέσῳ δ᾽ ἐνὶ κάββαλ᾽ ὁμίλῳ, αὐτὸς δὲ κλάγξας πέτετο πνοιῇς ἀνέμοιο. Τρῶες δ᾽ ἐῤῥίγησαν ὅπως ἴδον αἰόλον ὄφιν κείμενον ἐν μέσσοισι Διὸς τέρας αἰγιόχοιο. δὴ τότε Πουλυδάμας θρασὺν Ἕκτορα εἶπε παραστάς· Ἕκτορ ἀεὶ μέν πώς μοι ἐπιπλήσσεις ἀγορῇσιν ἐσθλὰ φραζομένῳ, ἐπεὶ οὐδὲ μὲν οὐδὲ ἔοικε δῆμον ἐόντα παρὲξ ἀγορευέμεν, οὔτ᾽ ἐνὶ βουλῇ οὔτέ ποτ᾽ ἐν πολέμῳ, σὸν δὲ κράτος αἰὲν ἀέξειν· νῦν αὖτ᾽ ἐξερέω ὥς μοι δοκεῖ εἶναι ἄριστα. μὴ ἴομεν Δαναοῖσι μαχησόμενοι περὶ νηῶν. ὧδε γὰρ ἐκτελέεσθαι ὀΐομαι, εἰ ἐτεόν γε Τρωσὶν ὅδ᾽ ὄρνις ἦλθε περησέμεναι μεμαῶσιν αἰετὸς ὑψιπέτης ἐπ᾽ ἀριστερὰ λαὸν ἐέργων φοινήεντα δράκοντα φέρων ὀνύχεσσι πέλωρον ζωόν· ἄφαρ δ᾽ ἀφέηκε πάρος φίλα οἰκί᾽ ἱκέσθαι, οὐδ᾽ ἐτέλεσσε φέρων δόμεναι τεκέεσσιν ἑοῖσιν. ὣς ἡμεῖς, εἴ πέρ τε πύλας καὶ τεῖχος Ἀχαιῶν ῥηξόμεθα σθένεϊ μεγάλῳ, εἴξωσι δ᾽ Ἀχαιοί, οὐ κόσμῳ παρὰ ναῦφιν ἐλευσόμεθ᾽ αὐτὰ κέλευθα· πολλοὺς γὰρ Τρώων καταλείψομεν, οὕς κεν Ἀχαιοὶ χαλκῷ δῃώσωσιν ἀμυνόμενοι περὶ νηῶν. ὧδέ χ᾽ ὑποκρίναιτο θεοπρόπος, ὃς σάφα θυμῷ εἰδείη τεράων καί οἱ πειθοίατο λαοί. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη κορυθαίολος Ἕκτωρ· Πουλυδάμα, σὺ μὲν οὐκ ἔτ᾽ ἐμοὶ φίλα ταῦτ᾽ ἀγορεύεις· οἶσθα καὶ ἄλλον μῦθον ἀμείνονα τοῦδε νοῆσαι. εἰ δ᾽ ἐτεὸν δὴ τοῦτον ἀπὸ σπουδῆς ἀγορεύεις, ἐξ ἄρα δή τοι ἔπειτα θεοὶ φρένας ὤλεσαν αὐτοί, ὃς κέλεαι Ζηνὸς μὲν ἐριγδούποιο λαθέσθαι βουλέων, ἅς τέ μοι αὐτὸς ὑπέσχετο καὶ κατένευσε· τύνη δ᾽ οἰωνοῖσι τανυπτερύγεσσι κελεύεις πείθεσθαι, τῶν οὔ τι μετατρέπομ᾽ οὐδ᾽ ἀλεγίζω εἴτ᾽ ἐπὶ δεξί᾽ ἴωσι πρὸς ἠῶ τ᾽ ἠέλιόν τε, εἴτ᾽ ἐπ᾽ ἀριστερὰ τοί γε ποτὶ ζόφον ἠερόεντα. ἡμεῖς δὲ μεγάλοιο Διὸς πειθώμεθα βουλῇ, ὃς πᾶσι θνητοῖσι καὶ ἀθανάτοισιν ἀνάσσει. εἷς οἰωνὸς ἄριστος ἀμύνεσθαι περὶ πάτρης. τίπτε σὺ δείδοικας πόλεμον καὶ δηϊοτῆτα; εἴ περ γάρ τ᾽ ἄλλοι γε περὶ κτεινώμεθα πάντες νηυσὶν ἐπ᾽ Ἀργείων, σοὶ δ᾽ οὐ δέος ἔστ᾽ ἀπολέσθαι· οὐ γάρ τοι κραδίη μενεδήϊος οὐδὲ μαχήμων. εἰ δὲ σὺ δηϊοτῆτος ἀφέξεαι, ἠέ τιν᾽ ἄλλον παρφάμενος ἐπέεσσιν ἀποτρέψεις πολέμοιο, αὐτίκ᾽ ἐμῷ ὑπὸ δουρὶ τυπεὶς ἀπὸ θυμὸν ὀλέσσεις. Ὣς ἄρα φωνήσας ἡγήσατο, τοὶ δ᾽ ἅμ᾽ ἕποντο ἠχῇ θεσπεσίῃ· ἐπὶ δὲ Ζεὺς τερπικέραυνος ὦρσεν ἀπ᾽ Ἰδαίων ὀρέων ἀνέμοιο θύελλαν, ἥ ῥ᾽ ἰθὺς νηῶν κονίην φέρεν· αὐτὰρ Ἀχαιῶν θέλγε νόον, Τρωσὶν δὲ καὶ Ἕκτορι κῦδος ὄπαζε. τοῦ περ δὴ τεράεσσι πεποιθότες ἠδὲ βίηφι ῥήγνυσθαι μέγα τεῖχος Ἀχαιῶν πειρήτιζον. κρόσσας μὲν πύργων ἔρυον, καὶ ἔρειπον ἐπάλξεις, στήλας τε προβλῆτας ἐμόχλεον, ἃς ἄρ᾽ Ἀχαιοὶ πρώτας ἐν γαίῃ θέσαν ἔμμεναι ἔχματα πύργων. τὰς οἵ γ᾽ αὐέρυον, ἔλποντο δὲ τεῖχος Ἀχαιῶν ῥήξειν· οὐδέ νύ πω Δαναοὶ χάζοντο κελεύθου, ἀλλ᾽ οἵ γε ῥινοῖσι βοῶν φράξαντες ἐπάλξεις βάλλον ἀπ᾽ αὐτάων δηΐους ὑπὸ τεῖχος ἰόντας. Ἀμφοτέρω δ᾽ Αἴαντε κελευτιόωντ᾽ ἐπὶ πύργων πάντοσε φοιτήτην μένος ὀτρύνοντες Ἀχαιῶν. ἄλλον μειλιχίοις, ἄλλον στερεοῖς ἐπέεσσι νείκεον, ὅν τινα πάγχυ μάχης μεθιέντα ἴδοιεν· ὦ φίλοι Ἀργείων ὅς τ᾽ ἔξοχος ὅς τε μεσήεις ὅς τε χερειότερος, ἐπεὶ οὔ πω πάντες ὁμοῖοι ἀνέρες ἐν πολέμῳ, νῦν ἔπλετο ἔργον ἅπασι· καὶ δ᾽ αὐτοὶ τόδε που γιγνώσκετε. μή τις ὀπίσσω τετράφθω ποτὶ νῆας ὁμοκλητῆρος ἀκούσας, ἀλλὰ πρόσω ἵεσθε καὶ ἀλλήλοισι κέλεσθε, αἴ κε Ζεὺς δώῃσιν Ὀλύμπιος ἀστεροπητὴς νεῖκος ἀπωσαμένους δηΐους προτὶ ἄστυ δίεσθαι. Ὣς τώ γε προβοῶντε μάχην ὄτρυνον Ἀχαιῶν. τῶν δ᾽, ὥς τε νιφάδες χιόνος πίπτωσι θαμειαὶ ἤματι χειμερίῳ, ὅτε τ᾽ ὤρετο μητίετα Ζεὺς νιφέμεν ἀνθρώποισι πιφαυσκόμενος τὰ ἃ κῆλα· κοιμήσας δ᾽ ἀνέμους χέει ἔμπεδον, ὄφρα καλύψῃ ὑψηλῶν ὀρέων κορυφὰς καὶ πρώονας ἄκρους καὶ πεδία λωτοῦντα καὶ ἀνδρῶν πίονα ἔργα, καί τ᾽ ἐφ᾽ ἁλὸς πολιῆς κέχυται λιμέσιν τε καὶ ἀκταῖς, κῦμα δέ μιν προσπλάζον ἐρύκεται· ἄλλά τε πάντα εἴλυται καθύπερθ᾽, ὅτ᾽ ἐπιβρίσῃ Διὸς ὄμβρος· ὣς τῶν ἀμφοτέρωσε λίθοι πωτῶντο θαμειαί, αἱ μὲν ἄρ᾽ ἐς Τρῶας, αἱ δ᾽ ἐκ Τρώων ἐς Ἀχαιούς, βαλλομένων· τὸ δὲ τεῖχος ὕπερ πᾶν δοῦπος ὀρώρει. Οὐδ᾽ ἄν πω τότε γε Τρῶες καὶ φαίδιμος Ἕκτωρ τείχεος ἐῤῥήξαντο πύλας καὶ μακρὸν ὀχῆα, εἰ μὴ ἄρ᾽ υἱὸν ἑὸν Σαρπηδόνα μητίετα Ζεὺς ὦρσεν ἐπ᾽ Ἀργείοισι λέονθ᾽ ὣς βουσὶν ἕλιξιν. αὐτίκα δ᾽ ἀσπίδα μὲν πρόσθ᾽ ἔσχετο πάντοσ᾽ ἐΐσην καλὴν χαλκείην ἐξήλατον, ἣν ἄρα χαλκεὺς ἤλασεν, ἔντοσθεν δὲ βοείας ῥάψε θαμειὰς χρυσείῃς ῥάβδοισι διηνεκέσιν περὶ κύκλον. τὴν ἄρ᾽ ὅ γε πρόσθε σχόμενος δύο δοῦρε τινάσσων βῆ ῥ᾽ ἴμεν ὥς τε λέων ὀρεσίτροφος, ὅς τ᾽ ἐπιδευὴς δηρὸν ἔῃ κρειῶν, κέλεται δέ ἑ θυμὸς ἀγήνωρ μήλων πειρήσοντα καὶ ἐς πυκινὸν δόμον ἐλθεῖν· εἴ περ γάρ χ᾽ εὕρῃσι παρ᾽ αὐτόφι βώτορας ἄνδρας σὺν κυσὶ καὶ δούρεσσι φυλάσσοντας περὶ μῆλα, οὔ ῥά τ᾽ ἀπείρητος μέμονε σταθμοῖο δίεσθαι, ἀλλ᾽ ὅ γ᾽ ἄρ᾽ ἢ ἥρπαξε μετάλμενος, ἠὲ καὶ αὐτὸς ἔβλητ᾽ ἐν πρώτοισι θοῆς ἀπὸ χειρὸς ἄκοντι· ὥς ῥα τότ᾽ ἀντίθεον Σαρπηδόνα θυμὸς ἀνῆκε τεῖχος ἐπαΐξαι διά τε ῥήξασθαι ἐπάλξεις. αὐτίκα δὲ Γλαῦκον προσέφη παῖδ᾽ Ἱππολόχοιο· Γλαῦκε τί ἢ δὴ νῶϊ τετιμήμεσθα μάλιστα ἕδρῃ τε κρέασίν τε ἰδὲ πλείοις δεπάεσσιν ἐν Λυκίῃ, πάντες δὲ θεοὺς ὣς εἰσορόωσι, καὶ τέμενος νεμόμεσθα μέγα Ξάνθοιο παρ᾽ ὄχθας καλὸν φυταλιῆς καὶ ἀρούρης πυροφόροιο; τὼ νῦν χρὴ Λυκίοισι μέτα πρώτοισιν ἐόντας ἑστάμεν ἠδὲ μάχης καυστείρης ἀντιβολῆσαι, ὄφρά τις ὧδ᾽ εἴπῃ Λυκίων πύκα θωρηκτάων· οὐ μὰν ἀκλεέες Λυκίην κάτα κοιρανέουσιν ἡμέτεροι βασιλῆες, ἔδουσί τε πίονα μῆλα οἶνόν τ᾽ ἔξαιτον μελιηδέα· ἀλλ᾽ ἄρα καὶ ἲς ἐσθλή, ἐπεὶ Λυκίοισι μέτα πρώτοισι μάχονται. ὦ πέπον εἰ μὲν γὰρ πόλεμον περὶ τόνδε φυγόντε αἰεὶ δὴ μέλλοιμεν ἀγήρω τ᾽ ἀθανάτω τε ἔσσεσθ᾽, οὔτέ κεν αὐτὸς ἐνὶ πρώτοισι μαχοίμην οὔτέ κε σὲ στέλλοιμι μάχην ἐς κυδιάνειραν· νῦν δ᾽ ἔμπης γὰρ κῆρες ἐφεστᾶσιν θανάτοιο μυρίαι, ἃς οὐκ ἔστι φυγεῖν βροτὸν οὐδ᾽ ὑπαλύξαι, ἴομεν ἠέ τῳ εὖχος ὀρέξομεν ἠέ τις ἡμῖν. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδὲ Γλαῦκος ἀπετράπετ᾽ οὐδ᾽ ἀπίθησε· τὼ δ᾽ ἰθὺς βήτην Λυκίων μέγα ἔθνος ἄγοντε. τοὺς δὲ ἰδὼν ῥίγησ᾽ υἱὸς Πετεῶο Μενεσθεύς· τοῦ γὰρ δὴ πρὸς πύργον ἴσαν κακότητα φέροντες. πάπτηνεν δ᾽ ἀνὰ πύργον Ἀχαιῶν εἴ τιν᾽ ἴδοιτο ἡγεμόνων, ὅς τίς οἱ ἀρὴν ἑτάροισιν ἀμύναι· ἐς δ᾽ ἐνόησ᾽ Αἴαντε δύω πολέμου ἀκορήτω ἑσταότας, Τεῦκρόν τε νέον κλισίηθεν ἰόντα ἐγγύθεν· ἀλλ᾽ οὔ πώς οἱ ἔην βώσαντι γεγωνεῖν· τόσσος γὰρ κτύπος ἦεν, ἀϋτὴ δ᾽ οὐρανὸν ἷκε, βαλλομένων σακέων τε καὶ ἱπποκόμων τρυφαλειῶν καὶ πυλέων· πᾶσαι γὰρ ἐπώχατο, τοὶ δὲ κατ᾽ αὐτὰς ἱστάμενοι πειρῶντο βίῃ ῥήξαντες ἐσελθεῖν. αἶψα δ᾽ ἐπ᾽ Αἴαντα προΐει κήρυκα Θοώτην· ἔρχεο δῖε Θοῶτα, θέων Αἴαντα κάλεσσον, ἀμφοτέρω μὲν μᾶλλον· ὃ γάρ κ᾽ ὄχ᾽ ἄριστον ἁπάντων εἴη, ἐπεὶ τάχα τῇδε τετεύξεται αἰπὺς ὄλεθρος. ὧδε γὰρ ἔβρισαν Λυκίων ἀγοί, οἳ τὸ πάρος περ ζαχρηεῖς τελέθουσι κατὰ κρατερὰς ὑσμίνας. εἰ δέ σφιν καὶ κεῖθι πόνος καὶ νεῖκος ὄρωρεν, ἀλλά περ οἶος ἴτω Τελαμώνιος ἄλκιμος Αἴας, καί οἱ Τεῦκρος ἅμα σπέσθω τόξων ἐῢ εἰδώς. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἄρα οἱ κῆρυξ ἀπίθησεν ἀκούσας, βῆ δὲ θέειν παρὰ τεῖχος Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων, στῆ δὲ παρ᾽ Αἰάντεσσι κιών, εἶθαρ δὲ προσηύδα· Αἴαντ᾽ Ἀργείων ἡγήτορε χαλκοχιτώνων ἠνώγει Πετεῶο διοτρεφέος φίλος υἱὸς κεῖσ᾽ ἴμεν, ὄφρα πόνοιο μίνυνθά περ ἀντιάσητον ἀμφοτέρω μὲν μᾶλλον· ὃ γάρ κ᾽ ὄχ᾽ ἄριστον ἁπάντων εἴη, ἐπεὶ τάχα κεῖθι τετεύξεται αἰπὺς ὄλεθρος· ὧδε γὰρ ἔβρισαν Λυκίων ἀγοί, οἳ τὸ πάρος περ ζαχρηεῖς τελέθουσι κατὰ κρατερὰς ὑσμίνας. εἰ δὲ καὶ ἐνθάδε περ πόλεμος καὶ νεῖκος ὄρωρεν, ἀλλά περ οἶος ἴτω Τελαμώνιος ἄλκιμος Αἴας, καί οἱ Τεῦκρος ἅμα σπέσθω τόξων ἐῢ εἰδώς. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε μέγας Τελαμώνιος Αἴας. αὐτίκ᾽ Ὀϊλιάδην ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Αἶαν σφῶϊ μὲν αὖθι, σὺ καὶ κρατερὸς Λυκομήδης, ἑσταότες Δαναοὺς ὀτρύνετον ἶφι μάχεσθαι· αὐτὰρ ἐγὼ κεῖσ᾽ εἶμι καὶ ἀντιόω πολέμοιο· αἶψα δ᾽ ἐλεύσομαι αὖτις, ἐπὴν εὖ τοῖς ἐπαμύνω. Ὣς ἄρα φωνήσας ἀπέβη Τελαμώνιος Αἴας, καί οἱ Τεῦκρος ἅμ᾽ ᾖε κασίγνητος καὶ ὄπατρος· τοῖς δ᾽ ἅμα Πανδίων Τεύκρου φέρε καμπύλα τόξα. εὖτε Μενεσθῆος μεγαθύμου πύργον ἵκοντο τείχεος ἐντὸς ἰόντες, ἐπειγομένοισι δ᾽ ἵκοντο, οἳ δ᾽ ἐπ᾽ ἐπάλξεις βαῖνον ἐρεμνῇ λαίλαπι ἶσοι ἴφθιμοι Λυκίων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες· σὺν δ᾽ ἐβάλοντο μάχεσθαι ἐναντίον, ὦρτο δ᾽ ἀϋτή. Αἴας δὲ πρῶτος Τελαμώνιος ἄνδρα κατέκτα Σαρπήδοντος ἑταῖρον Ἐπικλῆα μεγάθυμον μαρμάρῳ ὀκριόεντι βαλών, ὅ ῥα τείχεος ἐντὸς κεῖτο μέγας παρ᾽ ἔπαλξιν ὑπέρτατος· οὐδέ κέ μιν ῥέα χείρεσσ᾽ ἀμφοτέρῃς ἔχοι ἀνὴρ οὐδὲ μάλ᾽ ἡβῶν, οἷοι νῦν βροτοί εἰσ᾽· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ὑψόθεν ἔμβαλ᾽ ἀείρας, θλάσσε δὲ τετράφαλον κυνέην, σὺν δ᾽ ὀστέ᾽ ἄραξε πάντ᾽ ἄμυδις κεφαλῆς· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἀρνευτῆρι ἐοικὼς κάππεσ᾽ ἀφ᾽ ὑψηλοῦ πύργου, λίπε δ᾽ ὀστέα θυμός. Τεῦκρος δὲ Γλαῦκον κρατερὸν παῖδ᾽ Ἱππολόχοιο ἰῷ ἐπεσσύμενον βάλε τείχεος ὑψηλοῖο, ᾗ ῥ᾽ ἴδε γυμνωθέντα βραχίονα, παῦσε δὲ χάρμης. ἂψ δ᾽ ἀπὸ τείχεος ἆλτο λαθών, ἵνα μή τις Ἀχαιῶν βλήμενον ἀθρήσειε καὶ εὐχετόῳτ᾽ ἐπέεσσι. Σαρπήδοντι δ᾽ ἄχος γένετο Γλαύκου ἀπιόντος αὐτίκ᾽ ἐπεί τ᾽ ἐνόησεν· ὅμως δ᾽ οὐ λήθετο χάρμης, ἀλλ᾽ ὅ γε Θεστορίδην Ἀλκμάονα δουρὶ τυχήσας νύξ᾽, ἐκ δ᾽ ἔσπασεν ἔγχος· ὃ δ᾽ ἑσπόμενος πέσε δουρὶ πρηνής, ἀμφὶ δέ οἱ βράχε τεύχεα ποικίλα χαλκῷ, Σαρπηδὼν δ᾽ ἄρ᾽ ἔπαλξιν ἑλὼν χερσὶ στιβαρῇσιν ἕλχ᾽, ἣ δ᾽ ἕσπετο πᾶσα διαμπερές, αὐτὰρ ὕπερθε τεῖχος ἐγυμνώθη, πολέεσσι δὲ θῆκε κέλευθον. Τὸν δ᾽ Αἴας καὶ Τεῦκρος ὁμαρτήσανθ᾽ ὃ μὲν ἰῷ βεβλήκει τελαμῶνα περὶ στήθεσσι φαεινὸν ἀσπίδος ἀμφιβρότης· ἀλλὰ Ζεὺς κῆρας ἄμυνε παιδὸς ἑοῦ, μὴ νηυσὶν ἔπι πρύμνῃσι δαμείη· Αἴας δ᾽ ἀσπίδα νύξεν ἐπάλμενος, οὐδὲ διὰ πρὸ ἤλυθεν ἐγχείη, στυφέλιξε δέ μιν μεμαῶτα. χώρησεν δ᾽ ἄρα τυτθὸν ἐπάλξιος· οὐδ᾽ ὅ γε πάμπαν χάζετ᾽, ἐπεί οἱ θυμὸς ἐέλπετο κῦδος ἀρέσθαι. κέκλετο δ᾽ ἀντιθέοισιν ἑλιξάμενος Λυκίοισιν· ὦ Λύκιοι τί τ᾽ ἄρ᾽ ὧδε μεθίετε θούριδος ἀλκῆς; ἀργαλέον δέ μοί ἐστι καὶ ἰφθίμῳ περ ἐόντι μούνῳ ῥηξαμένῳ θέσθαι παρὰ νηυσὶ κέλευθον· ἀλλ᾽ ἐφομαρτεῖτε· πλεόνων δέ τι ἔργον ἄμεινον. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δὲ ἄνακτος ὑποδείσαντες ὁμοκλὴν μᾶλλον ἐπέβρισαν βουληφόρον ἀμφὶ ἄνακτα. Ἀργεῖοι δ᾽ ἑτέρωθεν ἐκαρτύναντο φάλαγγας τείχεος ἔντοσθεν, μέγα δέ σφισι φαίνετο ἔργον· οὔτε γὰρ ἴφθιμοι Λύκιοι Δαναῶν ἐδύναντο τεῖχος ῥηξάμενοι θέσθαι παρὰ νηυσὶ κέλευθον, οὔτέ ποτ᾽ αἰχμηταὶ Δαναοὶ Λυκίους ἐδύναντο τείχεος ἂψ ὤσασθαι, ἐπεὶ τὰ πρῶτα πέλασθεν. ἀλλ᾽ ὥς τ᾽ ἀμφ᾽ οὔροισι δύ᾽ ἀνέρε δηριάασθον μέτρ᾽ ἐν χερσὶν ἔχοντες ἐπιξύνῳ ἐν ἀρούρῃ, ὥ τ᾽ ὀλίγῳ ἐνὶ χώρῳ ἐρίζητον περὶ ἴσης, ὣς ἄρα τοὺς διέεργον ἐπάλξιες· οἳ δ᾽ ὑπὲρ αὐτέων δῄουν ἀλλήλων ἀμφὶ στήθεσσι βοείας ἀσπίδας εὐκύκλους λαισήϊά τε πτερόεντα. πολλοὶ δ᾽ οὐτάζοντο κατὰ χρόα νηλέϊ χαλκῷ, ἠμὲν ὅτεῳ στρεφθέντι μετάφρενα γυμνωθείη μαρναμένων, πολλοὶ δὲ διαμπερὲς ἀσπίδος αὐτῆς. πάντῃ δὴ πύργοι καὶ ἐπάλξιες αἵματι φωτῶν ἐῤῥάδατ᾽ ἀμφοτέρωθεν ἀπὸ Τρώων καὶ Ἀχαιῶν. ἀλλ᾽ οὐδ᾽ ὧς ἐδύναντο φόβον ποιῆσαι Ἀχαιῶν, ἀλλ᾽ ἔχον ὥς τε τάλαντα γυνὴ χερνῆτις ἀληθής, ἥ τε σταθμὸν ἔχουσα καὶ εἴριον ἀμφὶς ἀνέλκει ἰσάζουσ᾽, ἵνα παισὶν ἀεικέα μισθὸν ἄρηται· ὣς μὲν τῶν ἐπὶ ἶσα μάχη τέτατο πτόλεμός τε, πρίν γ᾽ ὅτε δὴ Ζεὺς κῦδος ὑπέρτερον Ἕκτορι δῶκε Πριαμίδῃ, ὃς πρῶτος ἐσήλατο τεῖχος Ἀχαιῶν. ἤϋσεν δὲ διαπρύσιον Τρώεσσι γεγωνώς· ὄρνυσθ᾽ ἱππόδαμοι Τρῶες, ῥήγνυσθε δὲ τεῖχος Ἀργείων καὶ νηυσὶν ἐνίετε θεσπιδαὲς πῦρ. Ὣς φάτ᾽ ἐποτρύνων, οἳ δ᾽ οὔασι πάντες ἄκουον, ἴθυσαν δ᾽ ἐπὶ τεῖχος ἀολλέες· οἳ μὲν ἔπειτα κροσσάων ἐπέβαινον ἀκαχμένα δούρατ᾽ ἔχοντες, Ἕκτωρ δ᾽ ἁρπάξας λᾶαν φέρεν, ὅς ῥα πυλάων ἑστήκει πρόσθε πρυμνὸς παχύς, αὐτὰρ ὕπερθεν ὀξὺς ἔην· τὸν δ᾽ οὔ κε δύ᾽ ἀνέρε δήμου ἀρίστω ῥηϊδίως ἐπ᾽ ἄμαξαν ἀπ᾽ οὔδεος ὀχλίσσειαν, οἷοι νῦν βροτοί εἰσ᾽· ὃ δέ μιν ῥέα πάλλε καὶ οἶος. τόν οἱ ἐλαφρὸν ἔθηκε Κρόνου πάϊς ἀγκυλομήτεω. ὡς δ᾽ ὅτε ποιμὴν ῥεῖα φέρει πόκον ἄρσενος οἰὸς χειρὶ λαβὼν ἑτέρῃ, ὀλίγον τέ μιν ἄχθος ἐπείγει, ὣς Ἕκτωρ ἰθὺς σανίδων φέρε λαᾶν ἀείρας, αἵ ῥα πύλας εἴρυντο πύκα στιβαρῶς ἀραρυίας δικλίδας ὑψηλάς· δοιοὶ δ᾽ ἔντοσθεν ὀχῆες εἶχον ἐπημοιβοί, μία δὲ κληῒς ἐπαρήρει. στῆ δὲ μάλ᾽ ἐγγὺς ἰών, καὶ ἐρεισάμενος βάλε μέσσας εὖ διαβάς, ἵνα μή οἱ ἀφαυρότερον βέλος εἴη, ῥῆξε δ᾽ ἀπ᾽ ἀμφοτέρους θαιρούς· πέσε δὲ λίθος εἴσω βριθοσύνῃ, μέγα δ᾽ ἀμφὶ πύλαι μύκον, οὐδ᾽ ἄρ᾽ ὀχῆες ἐσχεθέτην, σανίδες δὲ διέτμαγεν ἄλλυδις ἄλλη λᾶος ὑπὸ ῥιπῆς· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἔσθορε φαίδιμος Ἕκτωρ νυκτὶ θοῇ ἀτάλαντος ὑπώπια· λάμπε δὲ χαλκῷ σμερδαλέῳ, τὸν ἕεστο περὶ χροΐ, δοιὰ δὲ χερσὶ δοῦρ᾽ ἔχεν· οὔ κέν τίς μιν ἐρύκακεν ἀντιβολήσας νόσφι θεῶν ὅτ᾽ ἐσᾶλτο πύλας· πυρὶ δ᾽ ὄσσε δεδήει. κέκλετο δὲ Τρώεσσιν ἑλιξάμενος καθ᾽ ὅμιλον τεῖχος ὑπερβαίνειν· τοὶ δ᾽ ὀτρύνοντι πίθοντο. αὐτίκα δ᾽ οἳ μὲν τεῖχος ὑπέρβασαν, οἳ δὲ κατ᾽ αὐτὰς ποιητὰς ἐσέχυντο πύλας· Δαναοὶ δὲ φόβηθεν νῆας ἀνὰ γλαφυράς, ὅμαδος δ᾽ ἀλίαστος ἐτύχθη.

Ζεὺς δ᾽ ἐπεὶ οὖν Τρῶάς τε καὶ Ἕκτορα νηυσὶ πέλασσε, τοὺς μὲν ἔα παρὰ τῇσι πόνον τ᾽ ἐχέμεν καὶ ὀϊζὺν νωλεμέως, αὐτὸς δὲ πάλιν τρέπεν ὄσσε φαεινὼ νόσφιν ἐφ᾽ ἱπποπόλων Θρῃκῶν καθορώμενος αἶαν Μυσῶν τ᾽ ἀγχεμάχων καὶ ἀγαυῶν ἱππημολγῶν γλακτοφάγων Ἀβίων τε δικαιοτάτων ἀνθρώπων. ἐς Τροίην δ᾽ οὐ πάμπαν ἔτι τρέπεν ὄσσε φαεινώ· οὐ γὰρ ὅ γ᾽ ἀθανάτων τινα ἔλπετο ὃν κατὰ θυμὸν ἐλθόντ᾽ ἢ Τρώεσσιν ἀρηξέμεν ἢ Δαναοῖσιν. Οὐδ᾽ ἀλαοσκοπιὴν εἶχε κρείων ἐνοσίχθων· καὶ γὰρ ὃ θαυμάζων ἧστο πτόλεμόν τε μάχην τε ὑψοῦ ἐπ᾽ ἀκροτάτης κορυφῆς Σάμου ὑληέσσης Θρηϊκίης· ἔνθεν γὰρ ἐφαίνετο πᾶσα μὲν Ἴδη, φαίνετο δὲ Πριάμοιο πόλις καὶ νῆες Ἀχαιῶν. ἔνθ᾽ ἄρ᾽ ὅ γ᾽ ἐξ ἁλὸς ἕζετ᾽ ἰών, ἐλέαιρε δ᾽ Ἀχαιοὺς Τρωσὶν δαμναμένους, Διὶ δὲ κρατερῶς ἐνεμέσσα. Αὐτίκα δ᾽ ἐξ ὄρεος κατεβήσετο παιπαλόεντος κραιπνὰ ποσὶ προβιβάς· τρέμε δ᾽ οὔρεα μακρὰ καὶ ὕλη ποσσὶν ὑπ᾽ ἀθανάτοισι Ποσειδάωνος ἰόντος. τρὶς μὲν ὀρέξατ᾽ ἰών, τὸ δὲ τέτρατον ἵκετο τέκμωρ Αἰγάς, ἔνθα δέ οἱ κλυτὰ δώματα βένθεσι λίμνης χρύσεα μαρμαίροντα τετεύχαται ἄφθιτα αἰεί. ἔνθ᾽ ἐλθὼν ὑπ᾽ ὄχεσφι τιτύσκετο χαλκόποδ᾽ ἵππω ὠκυπέτα χρυσέῃσιν ἐθείρῃσιν κομόωντε, χρυσὸν δ᾽ αὐτὸς ἔδυνε περὶ χροΐ, γέντο δ᾽ ἱμάσθλην χρυσείην εὔτυκτον, ἑοῦ δ᾽ ἐπεβήσετο δίφρου, βῆ δ᾽ ἐλάαν ἐπὶ κύματ᾽· ἄταλλε δὲ κήτε᾽ ὑπ᾽ αὐτοῦ πάντοθεν ἐκ κευθμῶν, οὐδ᾽ ἠγνοίησεν ἄνακτα· γηθοσύνῃ δὲ θάλασσα διίστατο· τοὶ δὲ πέτοντο ῥίμφα μάλ᾽, οὐδ᾽ ὑπένερθε διαίνετο χάλκεος ἄξων· τὸν δ᾽ ἐς Ἀχαιῶν νῆας ἐΰσκαρθμοι φέρον ἵπποι. Ἔστι δέ τι σπέος εὐρὺ βαθείης βένθεσι λίμνης μεσσηγὺς Τενέδοιο καὶ Ἴμβρου παιπαλοέσσης· ἔνθ᾽ ἵππους ἔστησε Ποσειδάων ἐνοσίχθων λύσας ἐξ ὀχέων, παρὰ δ᾽ ἀμβρόσιον βάλεν εἶδαρ ἔδμεναι· ἀμφὶ δὲ ποσσὶ πέδας ἔβαλε χρυσείας ἀῤῥήκτους ἀλύτους, ὄφρ᾽ ἔμπεδον αὖθι μένοιεν νοστήσαντα ἄνακτα· ὃ δ᾽ ἐς στρατὸν ᾤχετ᾽ Ἀχαιῶν. Τρῶες δὲ φλογὶ ἶσοι ἀολλέες ἠὲ θυέλλῃ Ἕκτορι Πριαμίδῃ ἄμοτον μεμαῶτες ἕποντο ἄβρομοι αὐΐαχοι· ἔλποντο δὲ νῆας Ἀχαιῶν αἱρήσειν, κτενέειν δὲ παρ᾽ αὐτόθι πάντας ἀρίστους. ἀλλὰ Ποσειδάων γαιήοχος ἐννοσίγαιος Ἀργείους ὄτρυνε βαθείης ἐξ ἁλὸς ἐλθὼν εἰσάμενος Κάλχαντι δέμας καὶ ἀτειρέα φωνήν· Αἴαντε πρώτω προσέφη μεμαῶτε καὶ αὐτώ· Αἴαντε σφὼ μέν τε σαώσετε λαὸν Ἀχαιῶν ἀλκῆς μνησαμένω, μὴ δὲ κρυεροῖο φόβοιο. ἄλλῃ μὲν γὰρ ἔγωγ᾽ οὐ δείδια χεῖρας ἀάπτους Τρώων, οἳ μέγα τεῖχος ὑπερκατέβησαν ὁμίλῳ· ἕξουσιν γὰρ πάντας ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοί· τῇ δὲ δὴ αἰνότατον περιδείδια μή τι πάθωμεν, ᾗ ῥ᾽ ὅ γ᾽ ὁ λυσσώδης φλογὶ εἴκελος ἡγεμονεύει Ἕκτωρ, ὃς Διὸς εὔχετ᾽ ἐρισθενέος πάϊς εἶναι. σφῶϊν δ᾽ ὧδε θεῶν τις ἐνὶ φρεσὶ ποιήσειεν αὐτώ θ᾽ ἑστάμεναι κρατερῶς καὶ ἀνωγέμεν ἄλλους· τώ κε καὶ ἐσσύμενόν περ ἐρωήσαιτ᾽ ἀπὸ νηῶν ὠκυπόρων, εἰ καί μιν Ὀλύμπιος αὐτὸς ἐγείρει. Ἦ καὶ σκηπανίῳ γαιήοχος ἐννοσίγαιος ἀμφοτέρω κεκόπων πλῆσεν μένεος κρατεροῖο, γυῖα δ᾽ ἔθηκεν ἐλαφρὰ πόδας καὶ χεῖρας ὕπερθεν. αὐτὸς δ᾽ ὥς τ᾽ ἴρηξ ὠκύπτερος ὦρτο πέτεσθαι, ὅς ῥά τ᾽ ἀπ᾽ αἰγίλιπος πέτρης περιμήκεος ἀρθεὶς ὁρμήσῃ πεδίοιο διώκειν ὄρνεον ἄλλο, ὣς ἀπὸ τῶν ἤϊξε Ποσειδάων ἐνοσίχθων. τοῖιν δ᾽ ἔγνω πρόσθεν Ὀϊλῆος ταχὺς Αἴας, αἶψα δ᾽ ἄρ᾽ Αἴαντα προσέφη Τελαμώνιον υἱόν· Αἶαν ἐπεί τις νῶϊ θεῶν οἳ Ὄλυμπον ἔχουσι μάντεϊ εἰδόμενος κέλεται παρὰ νηυσὶ μάχεσθαι, οὐδ᾽ ὅ γε Κάλχας ἐστὶ θεοπρόπος οἰωνιστής· ἴχνια γὰρ μετόπισθε ποδῶν ἠδὲ κνημάων ῥεῖ᾽ ἔγνων ἀπιόντος· ἀρίγνωτοι δὲ θεοί περ· καὶ δ᾽ ἐμοὶ αὐτῷ θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι φίλοισι μᾶλλον ἐφορμᾶται πολεμίζειν ἠδὲ μάχεσθαι, μαιμώωσι δ᾽ ἔνερθε πόδες καὶ χεῖρες ὕπερθε. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη Τελαμώνιος Αἴας· οὕτω νῦν καὶ ἐμοὶ περὶ δούρατι χεῖρες ἄαπτοι μαιμῶσιν, καί μοι μένος ὤρορε, νέρθε δὲ ποσσὶν ἔσσυμαι ἀμφοτέροισι· μενοινώω δὲ καὶ οἶος Ἕκτορι Πριαμίδῃ ἄμοτον μεμαῶτι μάχεσθαι. Ὣς οἳ μὲν τοιαῦτα πρὸς ἀλλήλους ἀγόρευον χάρμῃ γηθόσυνοι, τήν σφιν θεὸς ἔμβαλε θυμῷ· τόφρα δὲ τοὺς ὄπιθεν γαιήοχος ὦρσεν Ἀχαιούς, οἳ παρὰ νηυσὶ θοῇσιν ἀνέψυχον φίλον ἦτορ. τῶν ῥ᾽ ἅμα τ᾽ ἀργαλέῳ καμάτῳ φίλα γυῖα λέλυντο, καί σφιν ἄχος κατὰ θυμὸν ἐγίγνετο δερκομένοισι Τρῶας, τοὶ μέγα τεῖχος ὑπερκατέβησαν ὁμίλῳ. τοὺς οἵ γ᾽ εἰσορόωντες ὑπ᾽ ὀφρύσι δάκρυα λεῖβον· οὐ γὰρ ἔφαν φεύξεσθαι ὑπ᾽ ἐκ κακοῦ· ἀλλ᾽ ἐνοσίχθων ῥεῖα μετεισάμενος κρατερὰς ὄτρυνε φάλαγγας. Τεῦκρον ἔπι πρῶτον καὶ Λήϊτον ἦλθε κελεύων Πηνέλεών θ᾽ ἥρωα Θόαντά τε Δηΐπυρόν τε Μηριόνην τε καὶ Ἀντίλοχον μήστωρας ἀϋτῆς· τοὺς ὅ γ᾽ ἐποτρύνων ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· αἰδὼς Ἀργεῖοι, κοῦροι νέοι· ὔμμιν ἔγωγε μαρναμένοισι πέποιθα σαωσέμεναι νέας ἁμάς· εἰ δ᾽ ὑμεῖς πολέμοιο μεθήσετε λευγαλέοιο, νῦν δὴ εἴδεται ἦμαρ ὑπὸ Τρώεσσι δαμῆναι. ὢ πόποι ἦ μέγα θαῦμα τόδ᾽ ὀφθαλμοῖσιν ὁρῶμαι δεινόν, ὃ οὔ ποτ᾽ ἔγωγε τελευτήσεσθαι ἔφασκον, Τρῶας ἐφ᾽ ἡμετέρας ἰέναι νέας, οἳ τὸ πάρος περ φυζακινῇς ἐλάφοισιν ἐοίκεσαν, αἵ τε καθ᾽ ὕλην θώων παρδαλίων τε λύκων τ᾽ ἤϊα πέλονται αὔτως ἠλάσκουσαι ἀνάλκιδες, οὐδ᾽ ἔπι χάρμη· ὣς Τρῶες τὸ πρίν γε μένος καὶ χεῖρας Ἀχαιῶν μίμνειν οὐκ ἐθέλεσκον ἐναντίον, οὐδ᾽ ἠβαιόν· νῦν δὲ ἑκὰς πόλιος κοίλῃς ἐπὶ νηυσὶ μάχονται ἡγεμόνος κακότητι μεθημοσύνῃσί τε λαῶν, οἳ κείνῳ ἐρίσαντες ἀμυνέμεν οὐκ ἐθέλουσι νηῶν ὠκυπόρων, ἀλλὰ κτείνονται ἀν᾽ αὐτάς. ἀλλ᾽ εἰ δὴ καὶ πάμπαν ἐτήτυμον αἴτιός ἐστιν ἥρως Ἀτρεΐδης εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων οὕνεκ᾽ ἀπητίμησε ποδώκεα Πηλεΐωνα, ἡμέας γ᾽ οὔ πως ἔστι μεθιέμεναι πολέμοιο. ἀλλ᾽ ἀκεώμεθα θᾶσσον· ἀκεσταί τοι φρένες ἐσθλῶν. ὑμεῖς δ᾽ οὐκ ἔτι καλὰ μεθίετε θούριδος ἀλκῆς πάντες ἄριστοι ἐόντες ἀνὰ στρατόν. οὐδ᾽ ἂν ἔγωγε ἀνδρὶ μαχεσσαίμην ὅς τις πολέμοιο μεθείη λυγρὸς ἐών· ὑμῖν δὲ νεμεσσῶμαι περὶ κῆρι. ὦ πέπονες τάχα δή τι κακὸν ποιήσετε μεῖζον τῇδε μεθημοσύνῃ· ἀλλ᾽ ἐν φρεσὶ θέσθε ἕκαστος αἰδῶ καὶ νέμεσιν· δὴ γὰρ μέγα νεῖκος ὄρωρεν. Ἕκτωρ δὴ παρὰ νηυσὶ βοὴν ἀγαθὸς πολεμίζει καρτερός, ἔῤῥηξεν δὲ πύλας καὶ μακρὸν ὀχῆα. Ὥς ῥα κελευτιόων γαιήοχος ὦρσεν Ἀχαιούς. ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ Αἴαντας δοιοὺς ἵσταντο φάλαγγες καρτεραί, ἃς οὔτ᾽ ἄν κεν Ἄρης ὀνόσαιτο μετελθὼν οὔτε κ᾽ Ἀθηναίη λαοσσόος· οἳ γὰρ ἄριστοι κρινθέντες Τρῶάς τε καὶ Ἕκτορα δῖον ἔμιμνον, φράξαντες δόρυ δουρί, σάκος σάκεϊ προθελύμνῳ· ἀσπὶς ἄρ᾽ ἀσπίδ᾽ ἔρειδε, κόρυς κόρυν, ἀνέρα δ᾽ ἀνήρ· ψαῦον δ᾽ ἱππόκομοι κόρυθες λαμπροῖσι φάλοισι νευόντων, ὡς πυκνοὶ ἐφέστασαν ἀλλήλοισιν· ἔγχεα δ᾽ ἐπτύσσοντο θρασειάων ἀπὸ χειρῶν σειόμεν᾽· οἳ δ᾽ ἰθὺς φρόνεον, μέμασαν δὲ μάχεσθαι. Τρῶες δὲ προὔτυψαν ἀολλέες, ἦρχε δ᾽ ἄρ᾽ Ἕκτωρ ἀντικρὺ μεμαώς, ὀλοοίτροχος ὣς ἀπὸ πέτρης, ὅν τε κατὰ στεφάνης ποταμὸς χειμάῤῥοος ὤσῃ ῥήξας ἀσπέτῳ ὄμβρῳ ἀναιδέος ἔχματα πέτρης· ὕψι δ᾽ ἀναθρῴσκων πέτεται, κτυπέει δέ θ᾽ ὑπ᾽ αὐτοῦ ὕλη· ὃ δ᾽ ἀσφαλέως θέει ἔμπεδον, εἷος ἵκηται ἰσόπεδον, τότε δ᾽ οὔ τι κυλίνδεται ἐσσύμενός περ· ὣς Ἕκτωρ εἷος μὲν ἀπείλει μέχρι θαλάσσης ῥέα διελεύσεσθαι κλισίας καὶ νῆας Ἀχαιῶν κτείνων· ἀλλ᾽ ὅτε δὴ πυκινῇς ἐνέκυρσε φάλαγξι στῆ ῥα μάλ᾽ ἐγχριμφθείς· οἳ δ᾽ ἀντίοι υἷες Ἀχαιῶν νύσσοντες ξίφεσίν τε καὶ ἔγχεσιν ἀμφιγύοισιν ὦσαν ἀπὸ σφείων· ὃ δὲ χασσάμενος πελεμίχθη. ἤϋσεν δὲ διαπρύσιον Τρώεσσι γεγωνώς· Τρῶες καὶ Λύκιοι καὶ Δάρδανοι ἀγχιμαχηταὶ παρμένετ᾽· οὔ τοι δηρὸν ἐμὲ σχήσουσιν Ἀχαιοὶ καὶ μάλα πυργηδὸν σφέας αὐτοὺς ἀρτύναντες, ἀλλ᾽ ὀΐω χάσσονται ὑπ᾽ ἔγχεος, εἰ ἐτεόν με ὦρσε θεῶν ὤριστος, ἐρίγδουπος πόσις Ἥρης. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸν ἑκάστου. Δηΐφοβος δ᾽ ἐν τοῖσι μέγα φρονέων ἐβεβήκει Πριαμίδης, πρόσθεν δ᾽ ἔχεν ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην κοῦφα ποσὶ προβιβὰς καὶ ὑπασπίδια προποδίζων. Μηριόνης δ᾽ αὐτοῖο τιτύσκετο δουρὶ φαεινῷ καὶ βάλεν, οὐδ᾽ ἀφάμαρτε, κατ᾽ ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην ταυρείην· τῆς δ᾽ οὔ τι διήλασεν, ἀλλὰ πολὺ πρὶν ἐν καυλῷ ἐάγη δολιχὸν δόρυ· Δηΐφοβος δὲ ἀσπίδα ταυρείην σχέθ᾽ ἀπὸ ἕο, δεῖσε δὲ θυμῷ ἔγχος Μηριόναο δαΐφρονος· αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἥρως ἂψ ἑτάρων εἰς ἔθνος ἐχάζετο, χώσατο δ᾽ αἰνῶς ἀμφότερον, νίκης τε καὶ ἔγχεος ὃ ξυνέαξε. βῆ δ᾽ ἰέναι παρά τε κλισίας καὶ νῆας Ἀχαιῶν οἰσόμενος δόρυ μακρόν, ὅ οἱ κλισίηφι λέλειπτο. Οἳ δ᾽ ἄλλοι μάρναντο, βοὴ δ᾽ ἄσβεστος ὀρώρει. Τεῦκρος δὲ πρῶτος Τελαμώνιος ἄνδρα κατέκτα Ἴμβριον αἰχμητὴν πολυΐππου Μέντορος υἱόν· ναῖε δὲ Πήδαιον πρὶν ἐλθεῖν υἷας Ἀχαιῶν, κούρην δὲ Πριάμοιο νόθην ἔχε, Μηδεσικάστην· αὐτὰρ ἐπεὶ Δαναῶν νέες ἤλυθον ἀμφιέλισσαι, ἂψ ἐς Ἴλιον ἦλθε, μετέπρεπε δὲ Τρώεσσι, ναῖε δὲ πὰρ Πριάμῳ· ὃ δέ μιν τίεν ἶσα τέκεσσι. τόν ῥ᾽ υἱὸς Τελαμῶνος ὑπ᾽ οὔατος ἔγχεϊ μακρῷ νύξ᾽, ἐκ δ᾽ ἔσπασεν ἔγχος· ὃ δ᾽ αὖτ᾽ ἔπεσεν μελίη ὣς ἥ τ᾽ ὄρεος κορυφῇ ἕκαθεν περιφαινομένοιο χαλκῷ ταμνομένη τέρενα χθονὶ φύλλα πελάσσῃ· ὣς πέσεν, ἀμφὶ δέ οἱ βράχε τεύχεα ποικίλα χαλκῷ. Τεῦκρος δ᾽ ὁρμήθη μεμαὼς ἀπὸ τεύχεα δῦσαι· Ἕκτωρ δ᾽ ὁρμηθέντος ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ. ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἄντα ἰδὼν ἠλεύατο χάλκεον ἔγχος τυτθόν· ὃ δ᾽ Ἀμφίμαχον Κτεάτου υἷ᾽ Ἀκτορίωνος νισόμενον πόλεμον δὲ κατὰ στῆθος βάλε δουρί· δούπησεν δὲ πεσών, ἀράβησε δὲ τεύχε᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ. Ἕκτωρ δ᾽ ὁρμήθη κόρυθα κροτάφοις ἀραρυῖαν κρατὸς ἀφαρπάξαι μεγαλήτορος Ἀμφιμάχοιο· Αἴας δ᾽ ὁρμηθέντος ὀρέξατο δουρὶ φαεινῷ Ἕκτορος· ἀλλ᾽ οὔ πῃ χροὸς εἴσατο, πᾶς δ᾽ ἄρα χαλκῷ σμερδαλέῳ κεκάλυφθ᾽· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἀσπίδος ὀμφαλὸν οὖτα, ὦσε δέ μιν σθένεϊ μεγάλῳ· ὃ δὲ χάσσατ᾽ ὀπίσσω νεκρῶν ἀμφοτέρων, τοὺς δ᾽ ἐξείρυσσαν Ἀχαιοί. Ἀμφίμαχον μὲν ἄρα Στιχίος δῖός τε Μενεσθεὺς ἀρχοὶ Ἀθηναίων κόμισαν μετὰ λαὸν Ἀχαιῶν· Ἴμβριον αὖτ᾽ Αἴαντε μεμαότε θούριδος ἀλκῆς ὥς τε δύ᾽ αἶγα λέοντε κυνῶν ὕπο καρχαροδόντων ἁρπάξαντε φέρητον ἀνὰ ῥωπήϊα πυκνὰ ὑψοῦ ὑπὲρ γαίης μετὰ γαμφηλῇσιν ἔχοντε, ὥς ῥα τὸν ὑψοῦ ἔχοντε δύω Αἴαντε κορυστὰ τεύχεα συλήτην· κεφαλὴν δ᾽ ἁπαλῆς ἀπὸ δειρῆς κόψεν Ὀϊλιάδης κεχολωμένος Ἀμφιμάχοιο, ἧκε δέ μιν σφαιρηδὸν ἑλιξάμενος δι᾽ ὁμίλου· Ἕκτορι δὲ προπάροιθε ποδῶν πέσεν ἐν κονίῃσι. Καὶ τότε δὴ περὶ κῆρι Ποσειδάων ἐχολώθη υἱωνοῖο πεσόντος ἐν αἰνῇ δηϊοτῆτι, βῆ δ᾽ ἰέναι παρά τε κλισίας καὶ νῆας Ἀχαιῶν ὀτρυνέων Δαναούς, Τρώεσσι δὲ κήδεα τεῦχεν. Ἰδομενεὺς δ᾽ ἄρα οἱ δουρικλυτὸς ἀντεβόλησεν ἐρχόμενος παρ᾽ ἑταίρου, ὅ οἱ νέον ἐκ πολέμοιο ἦλθε κατ᾽ ἰγνύην βεβλημένος ὀξέϊ χαλκῷ. τὸν μὲν ἑταῖροι ἔνεικαν, ὃ δ᾽ ἰητροῖς ἐπιτείλας ἤϊεν ἐς κλισίην· ἔτι γὰρ πολέμοιο μενοίνα ἀντιάαν· τὸν δὲ προσέφη κρείων ἐνοσίχθων εἰσάμενος φθογγὴν Ἀνδραίμονος υἷϊ Θόαντι ὃς πάσῃ Πλευρῶνι καὶ αἰπεινῇ Καλυδῶνι Αἰτωλοῖσιν ἄνασσε, θεὸς δ᾽ ὣς τίετο δήμῳ· Ἰδομενεῦ Κρητῶν βουληφόρε ποῦ τοι ἀπειλαὶ οἴχονται, τὰς Τρωσὶν ἀπείλεον υἷες Ἀχαιῶν; Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Ἰδομενεὺς Κρητῶν ἀγὸς ἀντίον ηὔδα· ὦ Θόαν οὔ τις ἀνὴρ νῦν γ᾽ αἴτιος, ὅσσον ἔγωγε γιγνώσκω· πάντες γὰρ ἐπιστάμεθα πτολεμίζειν. οὔτέ τινα δέος ἴσχει ἀκήριον οὔτέ τις ὄκνῳ εἴκων ἀνδύεται πόλεμον κακόν· ἀλλά που οὕτω μέλλει δὴ φίλον εἶναι ὑπερμενέϊ Κρονίωνι νωνύμνους ἀπολέσθαι ἀπ᾽ Ἄργεος ἐνθάδ᾽ Ἀχαιούς. ἀλλὰ Θόαν, καὶ γὰρ τὸ πάρος μενεδήϊος ἦσθα, ὀτρύνεις δὲ καὶ ἄλλον ὅθι μεθιέντα ἴδηαι· τὼ νῦν μήτ᾽ ἀπόληγε κέλευέ τε φωτὶ ἑκάστῳ. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Ποσειδάων ἐνοσίχθων· Ἰδομενεῦ μὴ κεῖνος ἀνὴρ ἔτι νοστήσειεν ἐκ Τροίης, ἀλλ᾽ αὖθι κυνῶν μέλπηθρα γένοιτο, ὅς τις ἐπ᾽ ἤματι τῷδε ἑκὼν μεθίῃσι μάχεσθαι. ἀλλ᾽ ἄγε τεύχεα δεῦρο λαβὼν ἴθι· ταῦτα δ᾽ ἅμα χρὴ σπεύδειν, αἴ κ᾽ ὄφελός τι γενώμεθα καὶ δύ᾽ ἐόντε. συμφερτὴ δ᾽ ἀρετὴ πέλει ἀνδρῶν καὶ μάλα λυγρῶν, νῶϊ δὲ καί κ᾽ ἀγαθοῖσιν ἐπισταίμεσθα μάχεσθαι. Ὣς εἰπὼν ὃ μὲν αὖτις ἔβη θεὸς ἂμ πόνον ἀνδρῶν· Ἰδομενεὺς δ᾽ ὅτε δὴ κλισίην εὔτυκτον ἵκανε δύσετο τεύχεα καλὰ περὶ χροΐ, γέντο δὲ δοῦρε, βῆ δ᾽ ἴμεν ἀστεροπῇ ἐναλίγκιος, ἥν τε Κρονίων χειρὶ λαβὼν ἐτίναξεν ἀπ᾽ αἰγλήεντος Ὀλύμπου δεικνὺς σῆμα βροτοῖσιν· ἀρίζηλοι δέ οἱ αὐγαί· ὣς τοῦ χαλκὸς ἔλαμπε περὶ στήθεσσι θέοντος. Μηριόνης δ᾽ ἄρα οἱ θεράπων ἐῢς ἀντεβόλησεν ἐγγὺς ἔτι κλισίης· μετὰ γὰρ δόρυ χάλκεον ᾔει οἰσόμενος· τὸν δὲ προσέφη σθένος Ἰδομενῆος· Μηριόνη Μόλου υἱὲ πόδας ταχὺ φίλταθ᾽ ἑταίρων τίπτ᾽ ἦλθες πόλεμόν τε λιπὼν καὶ δηϊοτῆτα; ἠέ τι βέβληαι, βέλεος δέ σε τείρει ἀκωκή, ἦέ τευ ἀγγελίης μετ᾽ ἔμ᾽ ἤλυθες; οὐδέ τοι αὐτὸς ἧσθαι ἐνὶ κλισίῃσι λιλαίομαι, ἀλλὰ μάχεσθαι. Τὸν δ᾽ αὖ Μηριόνης πεπνυμένος ἀντίον ηὔδα· Ἰδομενεῦ, Κρητῶν βουληφόρε χαλκοχιτώνων, ἔρχομαι εἴ τί τοι ἔγχος ἐνὶ κλισίῃσι λέλειπται οἰσόμενος· τό νυ γὰρ κατεάξαμεν ὃ πρὶν ἔχεσκον ἀσπίδα Δηϊφόβοιο βαλὼν ὑπερηνορέοντος. Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Ἰδομενεὺς Κρητῶν ἀγὸς ἀντίον ηὔδα· δούρατα δ᾽ αἴ κ᾽ ἐθέλῃσθα καὶ ἓν καὶ εἴκοσι δήεις ἑσταότ᾽ ἐν κλισίῃ πρὸς ἐνώπια παμφανόωντα Τρώϊα, τὰ κταμένων ἀποαίνυμαι· οὐ γὰρ ὀΐω ἀνδρῶν δυσμενέων ἑκὰς ἱστάμενος πολεμίζειν. τώ μοι δούρατά τ᾽ ἔστι καὶ ἀσπίδες ὀμφαλόεσσαι καὶ κόρυθες καὶ θώρηκες λαμπρὸν γανόωντες. Τὸν δ᾽ αὖ Μηριόνης πεπνυμένος ἀντίον ηὔδα· καί τοι ἐμοὶ παρά τε κλισίῃ καὶ νηῒ μελαίνῃ πόλλ᾽ ἔναρα Τρώων· ἀλλ᾽ οὐ σχεδόν ἐστιν ἑλέσθαι. οὐδὲ γὰρ οὐδ᾽ ἐμέ φημι λελασμένον ἔμμεναι ἀλκῆς, ἀλλὰ μετὰ πρώτοισι μάχην ἀνὰ κυδιάνειραν ἵσταμαι, ὁππότε νεῖκος ὀρώρηται πολέμοιο. ἄλλόν πού τινα μᾶλλον Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων λήθω μαρνάμενος, σὲ δὲ ἴδμεναι αὐτὸν ὀΐω. Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Ἰδομενεὺς Κρητῶν ἀγὸς ἀντίον ηὔδα· οἶδ᾽ ἀρετὴν οἷός ἐσσι· τί σε χρὴ ταῦτα λέγεσθαι; εἰ γὰρ νῦν παρὰ νηυσὶ λεγοίμεθα πάντες ἄριστοι ἐς λόχον, ἔνθα μάλιστ᾽ ἀρετὴ διαείδεται ἀνδρῶν, ἔνθ᾽ ὅ τε δειλὸς ἀνὴρ ὅς τ᾽ ἄλκιμος ἐξεφαάνθη· τοῦ μὲν γάρ τε κακοῦ τρέπεται χρὼς ἄλλυδις ἄλλῃ, οὐδέ οἱ ἀτρέμας ἧσθαι ἐρητύετ᾽ ἐν φρεσὶ θυμός, ἀλλὰ μετοκλάζει καὶ ἐπ᾽ ἀμφοτέρους πόδας ἵζει, ἐν δέ τέ οἱ κραδίη μεγάλα στέρνοισι πατάσσει κῆρας ὀϊομένῳ, πάταγος δέ τε γίγνετ᾽ ὀδόντων· τοῦ δ᾽ ἀγαθοῦ οὔτ᾽ ἂρ τρέπεται χρὼς οὔτέ τι λίην ταρβεῖ, ἐπειδὰν πρῶτον ἐσίζηται λόχον ἀνδρῶν, ἀρᾶται δὲ τάχιστα μιγήμεναι ἐν δαῒ λυγρῇ· οὐδέ κεν ἔνθα τεόν γε μένος καὶ χεῖρας ὄνοιτο. εἴ περ γάρ κε βλεῖο πονεύμενος ἠὲ τυπείης οὐκ ἂν ἐν αὐχέν᾽ ὄπισθε πέσοι βέλος οὐδ᾽ ἐνὶ νώτῳ, ἀλλά κεν ἢ στέρνων ἢ νηδύος ἀντιάσειε πρόσσω ἱεμένοιο μετὰ προμάχων ὀαριστύν. ἀλλ᾽ ἄγε μηκέτι ταῦτα λεγώμεθα νηπύτιοι ὣς ἑσταότες, μή πού τις ὑπερφιάλως νεμεσήσῃ· ἀλλὰ σύ γε κλισίην δὲ κιὼν ἕλευ ὄβριμον ἔγχος. Ὣς φάτο, Μηριόνης δὲ θοῷ ἀτάλαντος Ἄρηϊ καρπαλίμως κλισίηθεν ἀνείλετο χάλκεον ἔγχος, βῆ δὲ μετ᾽ Ἰδομενῆα μέγα πτολέμοιο μεμηλώς. . οἷος δὲ βροτολοιγὸς Ἄρης πόλεμον δὲ μέτεισι, τῷ δὲ Φόβος φίλος υἱὸς ἅμα κρατερὸς καὶ ἀταρβὴς ἕσπετο, ὅς τ᾽ ἐφόβησε ταλάφρονά περ πολεμιστήν· τὼ μὲν ἄρ᾽ ἐκ Θρῄκης Ἐφύρους μέτα θωρήσσεσθον, ἠὲ μετὰ Φλεγύας μεγαλήτορας· οὐδ᾽ ἄρα τώ γε ἔκλυον ἀμφοτέρων, ἑτέροισι δὲ κῦδος ἔδωκαν· τοῖοι Μηριόνης τε καὶ Ἰδομενεὺς ἀγοὶ ἀνδρῶν ἤϊσαν ἐς πόλεμον κεκορυθμένοι αἴθοπι χαλκῷ. τὸν καὶ Μηριόνης πρότερος πρὸς μῦθον ἔειπε· Δευκαλίδη πῇ τὰρ μέμονας καταδῦναι ὅμιλον; ἢ ἐπὶ δεξιόφιν παντὸς στρατοῦ, ἦ ἀνὰ μέσσους, ἦ ἐπ᾽ ἀριστερόφιν; ἐπεὶ οὔπωθι ἔλπομαι οὕτω δεύεσθαι πολέμοιο κάρη κομόωντας Ἀχαιούς. Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Ἰδομενεὺς Κρητῶν ἀγὸς ἀντίον ηὔδα· νηυσὶ μὲν ἐν μέσσῃσιν ἀμύνειν εἰσὶ καὶ ἄλλοι Αἴαντές τε δύω Τεῦκρός θ᾽, ὃς ἄριστος Ἀχαιῶν τοξοσύνῃ, ἀγαθὸς δὲ καὶ ἐν σταδίῃ ὑσμίνῃ· οἵ μιν ἅδην ἐλόωσι καὶ ἐσσύμενον πολέμοιο Ἕκτορα Πριαμίδην, καὶ εἰ μάλα καρτερός ἐστιν. αἰπύ οἱ ἐσσεῖται μάλα περ μεμαῶτι μάχεσθαι κείνων νικήσαντι μένος καὶ χεῖρας ἀάπτους νῆας ἐνιπρῆσαι, ὅτε μὴ αὐτός γε Κρονίων ἐμβάλοι αἰθόμενον δαλὸν νήεσσι θοῇσιν. ἀνδρὶ δέ κ᾽ οὐκ εἴξειε μέγας Τελαμώνιος Αἴας, ὃς θνητός τ᾽ εἴη καὶ ἔδοι Δημήτερος ἀκτὴν χαλκῷ τε ῥηκτὸς μεγάλοισί τε χερμαδίοισιν. οὐδ᾽ ἂν Ἀχιλλῆϊ ῥηξήνορι χωρήσειεν ἔν γ᾽ αὐτοσταδίῃ· ποσὶ δ᾽ οὔ πως ἔστιν ἐρίζειν. νῶϊν δ᾽ ὧδ᾽ ἐπ᾽ ἀριστέρ᾽ ἔχε στρατοῦ, ὄφρα τάχιστα εἴδομεν ἠέ τῳ εὖχος ὀρέξομεν, ἦέ τις ἡμῖν. Ὣς φάτο, Μηριόνης δὲ θοῷ ἀτάλαντος Ἄρηϊ ἦρχ᾽ ἴμεν, ὄφρ᾽ ἀφίκοντο κατὰ στρατὸν ᾗ μιν ἀνώγει, Οἳ δ᾽ ὡς Ἰδομενῆα ἴδον φλογὶ εἴκελον ἀλκὴν αὐτὸν καὶ θεράποντα σὺν ἔντεσι δαιδαλέοισι, κεκλόμενοι καθ᾽ ὅμιλον ἐπ᾽ αὐτῷ πάντες ἔβησαν· τῶν δ᾽ ὁμὸν ἵστατο νεῖκος ἐπὶ πρυμνῇσι νέεσσιν. ὡς δ᾽ ὅθ᾽ ὑπὸ λιγέων ἀνέμων σπέρχωσιν ἄελλαι ἤματι τῷ ὅτε τε πλείστη κόνις ἀμφὶ κελεύθους, οἵ τ᾽ ἄμυδις κονίης μεγάλην ἱστᾶσιν ὀμίχλην, ὣς ἄρα τῶν ὁμόσ᾽ ἦλθε μάχη, μέμασαν δ᾽ ἐνὶ θυμῷ ἀλλήλους καθ᾽ ὅμιλον ἐναιρέμεν ὀξέϊ χαλκῷ. ἔφριξεν δὲ μάχη φθισίμβροτος ἐγχείῃσι μακρῇς, ἃς εἶχον ταμεσίχροας· ὄσσε δ᾽ ἄμερδεν αὐγὴ χαλκείη κορύθων ἄπο λαμπομενάων θωρήκων τε νεοσμήκτων σακέων τε φαεινῶν ἐρχομένων ἄμυδις· μάλα κεν θρασυκάρδιος εἴη ὃς τότε γηθήσειεν ἰδὼν πόνον οὐδ᾽ ἀκάχοιτο. Τὼ δ᾽ ἀμφὶς φρονέοντε δύω Κρόνου υἷε κραταιὼ ἀνδράσιν ἡρώεσσιν ἐτεύχετον ἄλγεα λυγρά. Ζεὺς μέν ῥα Τρώεσσι καὶ Ἕκτορι βούλετο νίκην κυδαίνων Ἀχιλῆα πόδας ταχύν· οὐδέ τι πάμπαν ἤθελε λαὸν ὀλέσθαι Ἀχαιϊκὸν Ἰλιόθι πρό, ἀλλὰ Θέτιν κύδαινε καὶ υἱέα καρτερόθυμον. Ἀργείους δὲ Ποσειδάων ὀρόθυνε μετελθὼν λάθρῃ ὑπεξαναδὺς πολιῆς ἁλός· ἤχθετο γάρ ῥα Τρωσὶν δαμναμένους, Διὶ δὲ κρατερῶς ἐνεμέσσα. ἦ μὰν ἀμφοτέροισιν ὁμὸν γένος ἠδ᾽ ἴα πάτρη, ἀλλὰ Ζεὺς πρότερος γεγόνει καὶ πλείονα ᾔδη. τώ ῥα καὶ ἀμφαδίην μὲν ἀλεξέμεναι ἀλέεινε, λάθρῃ δ᾽ αἰὲν ἔγειρε κατὰ στρατὸν ἀνδρὶ ἐοικώς. τοὶ δ᾽ ἔριδος κρατερῆς καὶ ὁμοιΐου πτολέμοιο πεῖραρ ἐπαλλάξαντες ἐπ᾽ ἀμφοτέροισι τάνυσσαν ἄῤῥηκτόν τ᾽ ἄλυτόν τε, τὸ πολλῶν γούνατ᾽ ἔλυσεν. Ἔνθα μεσαιπόλιός περ ἐὼν Δαναοῖσι κελεύσας Ἰδομενεὺς Τρώεσσι μετάλμενος ἐν φόβον ὦρσε. πέφνε γὰρ Ὀθρυονῆα Καβησόθεν ἔνδον ἐόντα, ὅς ῥα νέον πολέμοιο μετὰ κλέος εἰληλούθει, ᾔτεε δὲ Πριάμοιο θυγατρῶν εἶδος ἀρίστην Κασσάνδρην ἀνάεδνον, ὑπέσχετο δὲ μέγα ἔργον, ἐκ Τροίης ἀέκοντας ἀπωσέμεν υἷας Ἀχαιῶν. τῷ δ᾽ ὁ γέρων Πρίαμος ὑπό τ᾽ ἔσχετο καὶ κατένευσε δωσέμεναι· ὃ δὲ μάρναθ᾽ ὑποσχεσίῃσι πιθήσας. Ἰδομενεὺς δ᾽ αὐτοῖο τιτύσκετο δουρὶ φαεινῷ, καὶ βάλεν ὕψι βιβάντα τυχών· οὐδ᾽ ἤρκεσε θώρηξ χάλκεος, ὃν φορέεσκε, μέσῃ δ᾽ ἐν γαστέρι πῆξε. δούπησεν δὲ πεσών· ὃ δ᾽ ἐπεύξατο φώνησέν τε· Ὀθρυονεῦ περὶ δή σε βροτῶν αἰνίζομ᾽ ἁπάντων εἰ ἐτεὸν δὴ πάντα τελευτήσεις ὅσ᾽ ὑπέστης Δαρδανίδῃ Πριάμῳ· ὃ δ᾽ ὑπέσχετο θυγατέρα ἥν. καί κέ τοι ἡμεῖς ταῦτά γ᾽ ὑποσχόμενοι τελέσαιμεν, δοῖμεν δ᾽ Ἀτρεΐδαο θυγατρῶν εἶδος ἀρίστην Ἄργεος ἐξαγαγόντες ὀπυιέμεν, εἴ κε σὺν ἄμμιν Ἰλίου ἐκπέρσῃς εὖ ναιόμενον πτολίεθρον. ἀλλ᾽ ἕπε᾽, ὄφρ᾽ ἐπὶ νηυσὶ συνώμεθα ποντοπόροισιν ἀμφὶ γάμῳ, ἐπεὶ οὔ τοι ἐεδνωταὶ κακοί εἰμεν. Ὣς εἰπὼν ποδὸς ἕλκε κατὰ κρατερὴν ὑσμίνην ἥρως Ἰδομενεύς· τῷ δ᾽ Ἄσιος ἦλθ᾽ ἐπαμύντωρ πεζὸς πρόσθ᾽ ἵππων· τὼ δὲ πνείοντε κατ᾽ ὤμων αἰὲν ἔχ᾽ ἡνίοχος θεράπων· ὃ δὲ ἵετο θυμῷ Ἰδομενῆα βαλεῖν· ὃ δέ μιν φθάμενος βάλε δουρὶ λαιμὸν ὑπ᾽ ἀνθερεῶνα, διὰ πρὸ δὲ χαλκὸν ἔλασσεν. ἤριπε δ᾽ ὡς ὅτε τις δρῦς ἤριπεν ἢ ἀχερωῒς ἠὲ πίτυς βλωθρή, τήν τ᾽ οὔρεσι τέκτονες ἄνδρες ἐξέταμον πελέκεσσι νεήκεσι νήϊον εἶναι· ὣς ὃ πρόσθ᾽ ἵππων καὶ δίφρου κεῖτο τανυσθεὶς βεβρυχὼς κόνιος δεδραγμένος αἱματοέσσης. ἐκ δέ οἱ ἡνίοχος πλήγη φρένας ἃς πάρος εἶχεν, οὐδ᾽ ὅ γ᾽ ἐτόλμησεν δηΐων ὑπὸ χεῖρας ἀλύξας ἂψ ἵππους στρέψαι, τὸν δ᾽ Ἀντίλοχος μενεχάρμης δουρὶ μέσον περόνησε τυχών· οὐδ᾽ ἤρκεσε θώρηξ χάλκεος ὃν φορέεσκε, μέσῃ δ᾽ ἐν γαστέρι πῆξεν. αὐτὰρ ὃ ἀσθμαίνων εὐεργέος ἔκπεσε δίφρου, ἵππους δ᾽ Ἀντίλοχος μεγαθύμου Νέστορος υἱὸς ἐξέλασε Τρώων μετ᾽ ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς. Δηΐφοβος δὲ μάλα σχεδὸν ἤλυθεν Ἰδομενῆος Ἀσίου ἀχνύμενος, καὶ ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ. ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἄντα ἰδὼν ἠλεύατο χάλκεον ἔγχος Ἰδομενεύς· κρύφθη γὰρ ὑπ᾽ ἀσπίδι πάντοσ᾽ ἐΐσῃ, τὴν ἄρ᾽ ὅ γε ῥινοῖσι βοῶν καὶ νώροπι χαλκῷ δινωτὴν φορέεσκε, δύω κανόνεσσ᾽ ἀραρυῖαν· τῇ ὕπο πᾶς ἐάλη, τὸ δ᾽ ὑπέρπτατο χάλκεον ἔγχος, καρφαλέον δέ οἱ ἀσπὶς ἐπιθρέξαντος ἄϋσεν ἔγχεος· οὐδ᾽ ἅλιόν ῥα βαρείης χειρὸς ἀφῆκεν, ἀλλ᾽ ἔβαλ᾽ Ἱππασίδην Ὑψήνορα ποιμένα λαῶν ἧπαρ ὑπὸ πραπίδων, εἶθαρ δ᾽ ὑπὸ γούνατ᾽ ἔλυσε. Δηΐφοβος δ᾽ ἔκπαγλον ἐπεύξατο μακρὸν ἀΰσας· οὐ μὰν αὖτ᾽ ἄτιτος κεῖτ᾽ Ἄσιος, ἀλλά ἕ φημι εἰς Ἄϊδός περ ἰόντα πυλάρταο κρατεροῖο γηθήσειν κατὰ θυμόν, ἐπεί ῥά οἱ ὤπασα πομπόν. Ὣς ἔφατ᾽, Ἀργείοισι δ᾽ ἄχος γένετ᾽ εὐξαμένοιο, Ἀντιλόχῳ δὲ μάλιστα δαΐφρονι θυμὸν ὄρινεν· ἀλλ᾽ οὐδ᾽ ἀχνύμενός περ ἑοῦ ἀμέλησεν ἑταίρου, ἀλλὰ θέων περίβη καί οἱ σάκος ἀμφεκάλυψε. τὸν μὲν ἔπειθ᾽ ὑποδύντε δύω ἐρίηρες ἑταῖροι Μηκιστεὺς Ἐχίοιο πάϊς καὶ δῖος Ἀλάστωρ, νῆας ἔπι γλαφυρὰς φερέτην βαρέα στενάχοντα. Ἰδομενεὺς δ᾽ οὐ λῆγε μένος μέγα, ἵετο δ᾽ αἰεὶ ἠέ τινα Τρώων ἐρεβεννῇ νυκτὶ καλύψαι ἢ αὐτὸς δουπῆσαι ἀμύνων λοιγὸν Ἀχαιοῖς. ἔνθ᾽ Αἰσυήταο διοτρεφέος φίλον υἱὸν ἥρω᾽ Ἀλκάθοον, γαμβρὸς δ᾽ ἦν Ἀγχίσαο, πρεσβυτάτην δ᾽ ὤπυιε θυγατρῶν Ἱπποδάμειαν τὴν περὶ κῆρι φίλησε πατὴρ καὶ πότνια μήτηρ ἐν μεγάρῳ· πᾶσαν γὰρ ὁμηλικίην ἐκέκαστο κάλλεϊ καὶ ἔργοισιν ἰδὲ φρεσί· τοὔνεκα καί μιν γῆμεν ἀνὴρ ὤριστος ἐνὶ Τροίῃ εὐρείῃ· τὸν τόθ᾽ ὑπ᾽ Ἰδομενῆϊ Ποσειδάων ἐδάμασσε θέλξας ὄσσε φαεινά, πέδησε δὲ φαίδιμα γυῖα· οὔτε γὰρ ἐξοπίσω φυγέειν δύνατ᾽ οὔτ᾽ ἀλέασθαι, ἀλλ᾽ ὥς τε στήλην ἢ δένδρεον ὑψιπέτηλον ἀτρέμας ἑσταότα στῆθος μέσον οὔτασε δουρὶ ἥρως Ἰδομενεύς, ῥῆξεν δέ οἱ ἀμφὶ χιτῶνα χάλκεον, ὅς οἱ πρόσθεν ἀπὸ χροὸς ἤρκει ὄλεθρον· δὴ τότε γ᾽ αὖον ἄϋσεν ἐρεικόμενος περὶ δουρί. δούπησεν δὲ πεσών, δόρυ δ᾽ ἐν κραδίῃ ἐπεπήγει, ἥ ῥά οἱ ἀσπαίρουσα καὶ οὐρίαχον πελέμιζεν ἔγχεος· ἔνθα δ᾽ ἔπειτ᾽ ἀφίει μένος ὄβριμος Ἄρης· Ἰδομενεὺς δ᾽ ἔκπαγλον ἐπεύξατο μακρὸν ἀΰσας Δηΐφοβ᾽ ἦ ἄρα δή τι ἐΐσκομεν ἄξιον εἶναι τρεῖς ἑνὸς ἀντὶ πεφάσθαι; ἐπεὶ σύ περ εὔχεαι οὕτω. δαιμόνι᾽ ἀλλὰ καὶ αὐτὸς ἐναντίον ἵστασ᾽ ἐμεῖο, ὄφρα ἴδῃ οἷος Ζηνὸς γόνος ἐνθάδ᾽ ἱκάνω, ὃς πρῶτον Μίνωα τέκε Κρήτῃ ἐπίουρον· Μίνως δ᾽ αὖ τέκεθ᾽ υἱὸν ἀμύμονα Δευκαλίωνα, Δευκαλίων δ᾽ ἐμὲ τίκτε πολέσσ᾽ ἄνδρεσσιν ἄνακτα Κρήτῃ ἐν εὐρείῃ· νῦν δ᾽ ἐνθάδε νῆες ἔνεικαν σοί τε κακὸν καὶ πατρὶ καὶ ἄλλοισι Τρώεσσιν. Ὣς φάτο, Δηΐφοβος δὲ διάνδιχα μερμήριξεν ἤ τινά που Τρώων ἑταρίσσαιτο μεγαθύμων ἂψ ἀναχωρήσας, ἦ πειρήσαιτο καὶ οἶος. ὧδε δέ οἱ φρονέοντι δοάσσατο κέρδιον εἶναι βῆναι ἐπ᾽ Αἰνείαν· τὸν δ᾽ ὕστατον εὗρεν ὁμίλου ἑσταότ᾽· αἰεὶ γὰρ Πριάμῳ ἐπεμήνιε δίῳ οὕνεκ᾽ ἄρ᾽ ἐσθλὸν ἐόντα μετ᾽ ἀνδράσιν οὔ τι τίεσκεν. ἀγχοῦ δ᾽ ἱστάμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Αἰνεία Τρώων βουληφόρε νῦν σε μάλα χρὴ γαμβρῷ ἀμυνέμεναι, εἴ πέρ τί σε κῆδος ἱκάνει. ἀλλ᾽ ἕπευ Ἀλκαθόῳ ἐπαμύνομεν, ὅς σε πάρος γε γαμβρὸς ἐὼν ἔθρεψε δόμοις ἔνι τυτθὸν ἐόντα· τὸν δέ τοι Ἰδομενεὺς δουρικλυτὸς ἐξενάριξεν. Ὣς φάτο, τῷ δ᾽ ἄρα θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν ὄρινε, βῆ δὲ μετ᾽ Ἰδομενῆα μέγα πτολέμοιο μεμηλώς. ἀλλ᾽ οὐκ Ἰδομενῆα φόβος λάβε τηλύγετον ὥς, ἀλλ᾽ ἔμεν᾽ ὡς ὅτε τις σῦς οὔρεσιν ἀλκὶ πεποιθώς, ὅς τε μένει κολοσυρτὸν ἐπερχόμενον πολὺν ἀνδρῶν χώρῳ ἐν οἰοπόλῳ, φρίσσει δέ τε νῶτον ὕπερθεν· ὀφθαλμὼ δ᾽ ἄρα οἱ πυρὶ λάμπετον· αὐτὰρ ὀδόντας θήγει, ἀλέξασθαι μεμαὼς κύνας ἠδὲ καὶ ἄνδρας· ὣς μένεν Ἰδομενεὺς δουρικλυτός, οὐδ᾽ ὑπεχώρει, Αἰνείαν ἐπιόντα βοηθόον· αὖε δ᾽ ἑταίρους Ἀσκάλαφόν τ᾽ ἐσορῶν Ἀφαρῆά τε Δηΐπυρόν τε Μηριόνην τε καὶ Ἀντίλοχον μήστωρας ἀϋτῆς· τοὺς ὅ γ᾽ ἐποτρύνων ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· δεῦτε φίλοι, καί μ᾽ οἴῳ ἀμύνετε· δείδια δ᾽ αἰνῶς Αἰνείαν ἐπιόντα πόδας ταχύν, ὅς μοι ἔπεισιν, ὃς μάλα καρτερός ἐστι μάχῃ ἔνι φῶτας ἐναίρειν· καὶ δ᾽ ἔχει ἥβης ἄνθος, ὅ τε κράτος ἐστὶ μέγιστον. εἰ γὰρ ὁμηλικίη γε γενοίμεθα τῷδ᾽ ἐπὶ θυμῷ αἶψά κεν ἠὲ φέροιτο μέγα κράτος, ἠὲ φεροίμην. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἕνα φρεσὶ θυμὸν ἔχοντες πλησίοι ἔστησαν, σάκε᾽ ὤμοισι κλίναντες. Αἰνείας δ᾽ ἑτέρωθεν ἐκέκλετο οἷς ἑτάροισι Δηΐφοβόν τε Πάριν τ᾽ ἐσορῶν καὶ Ἀγήνορα δῖον, οἵ οἱ ἅμ᾽ ἡγεμόνες Τρώων ἔσαν· αὐτὰρ ἔπειτα λαοὶ ἕπονθ᾽, ὡς εἴ τε μετὰ κτίλον ἕσπετο μῆλα πιόμεν᾽ ἐκ βοτάνης· γάνυται δ᾽ ἄρα τε φρένα ποιμήν· ὣς Αἰνείᾳ θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι γεγήθει ὡς ἴδε λαῶν ἔθνος ἐπισπόμενον ἑοῖ αὐτῷ. Οἳ δ᾽ ἀμφ᾽ Ἀλκαθόῳ αὐτοσχεδὸν ὁρμήθησαν μακροῖσι ξυστοῖσι· περὶ στήθεσσι δὲ χαλκὸς σμερδαλέον κονάβιζε τιτυσκομένων καθ᾽ ὅμιλον ἀλλήλων· δύο δ᾽ ἄνδρες ἀρήϊοι ἔξοχον ἄλλων Αἰνείας τε καὶ Ἰδομενεὺς ἀτάλαντοι Ἄρηϊ ἵεντ᾽ ἀλλήλων ταμέειν χρόα νηλέϊ χαλκῷ. Αἰνείας δὲ πρῶτος ἀκόντισεν Ἰδομενῆος· ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἄντα ἰδὼν ἠλεύατο χάλκεον ἔγχος, αἰχμὴ δ᾽ Αἰνείαο κραδαινομένη κατὰ γαίης ᾤχετ᾽, ἐπεί ῥ᾽ ἅλιον στιβαρῆς ἀπὸ χειρὸς ὄρουσεν. Ἰδομενεὺς δ᾽ ἄρα Οἰνόμαον βάλε γαστέρα μέσσην, ῥῆξε δὲ θώρηκος γύαλον, διὰ δ᾽ ἔντερα χαλκὸς ἤφυσ᾽· ὃ δ᾽ ἐν κονίῃσι πεσὼν ἕλε γαῖαν ἀγοστῷ. Ἰδομενεὺς δ᾽ ἐκ μὲν νέκυος δολιχόσκιον ἔγχος ἐσπάσατ᾽, οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔτ᾽ ἄλλα δυνήσατο τεύχεα καλὰ ὤμοιιν ἀφελέσθαι· ἐπείγετο γὰρ βελέεσσιν. οὐ γὰρ ἔτ᾽ ἔμπεδα γυῖα ποδῶν ἦν ὁρμηθέντι, οὔτ᾽ ἄρ᾽ ἐπαΐξαι μεθ᾽ ἑὸν βέλος οὔτ᾽ ἀλέασθαι. τώ ῥα καὶ ἐν σταδίῃ μὲν ἀμύνετο νηλεὲς ἦμαρ, τρέσσαι δ᾽ οὐκ ἔτι ῥίμφα πόδες φέρον ἐκ πολέμοιο. τοῦ δὲ βάδην ἀπιόντος ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ Δηΐφοβος· δὴ γάρ οἱ ἔχεν κότον ἐμμενὲς αἰεί. ἀλλ᾽ ὅ γε καὶ τόθ᾽ ἅμαρτεν, ὃ δ᾽ Ἀσκάλαφον βάλε δουρὶ υἱὸν Ἐνυαλίοιο· δι᾽ ὤμου δ᾽ ὄβριμον ἔγχος ἔσχεν· ὃ δ᾽ ἐν κονίῃσι πεσὼν ἕλε γαῖαν ἀγοστῷ. οὐδ᾽ ἄρα πώ τι πέπυστο βριήπυος ὄβριμος Ἄρης υἷος ἑοῖο πεσόντος ἐνὶ κρατερῇ ὑσμίνῃ, ἀλλ᾽ ὅ γ᾽ ἄρ᾽ ἄκρῳ Ὀλύμπῳ ὑπὸ χρυσέοισι νέφεσσιν ἧστο Διὸς βουλῇσιν ἐελμένος, ἔνθά περ ἄλλοι ἀθάνατοι θεοὶ ἦσαν ἐεργόμενοι πολέμοιο. Οἳ δ᾽ ἀμφ᾽ Ἀσκαλάφῳ αὐτοσχεδὸν ὁρμήθησαν· Δηΐφοβος μὲν ἀπ᾽ Ἀσκαλάφου πήληκα φαεινὴν ἥρπασε, Μηριόνης δὲ θοῷ ἀτάλαντος Ἄρηϊ δουρὶ βραχίονα τύψεν ἐπάλμενος, ἐκ δ᾽ ἄρα χειρὸς αὐλῶπις τρυφάλεια χαμαὶ βόμβησε πεσοῦσα. Μηριόνης δ᾽ ἐξ αὖτις ἐπάλμενος αἰγυπιὸς ὣς ἐξέρυσε πρυμνοῖο βραχίονος ὄβριμον ἔγχος, ἂψ δ᾽ ἑτάρων εἰς ἔθνος ἐχάζετο. τὸν δὲ Πολίτης αὐτοκασίγνητος περὶ μέσσῳ χεῖρε τιτήνας ἐξῆγεν πολέμοιο δυσηχέος, ὄφρ᾽ ἵκεθ᾽ ἵππους ὠκέας, οἵ οἱ ὄπισθε μάχης ἠδὲ πτολέμοιο ἕστασαν ἡνίοχόν τε καὶ ἅρματα ποικίλ᾽ ἔχοντες· οἳ τόν γε προτὶ ἄστυ φέρον βαρέα στενάχοντα τειρόμενον· κατὰ δ᾽ αἷμα νεουτάτου ἔῤῥεε χειρός. Οἳ δ᾽ ἄλλοι μάρναντο, βοὴ δ᾽ ἄσβεστος ὀρώρει. ἔνθ᾽ Αἰνέας Ἀφαρῆα Καλητορίδην ἐπορούσας λαιμὸν τύψ᾽ ἐπὶ οἷ τετραμμένον ὀξέϊ δουρί· ἐκλίνθη δ᾽ ἑτέρωσε κάρη, ἐπὶ δ᾽ ἀσπὶς ἑάφθη καὶ κόρυς, ἀμφὶ δέ οἱ θάνατος χύτο θυμοραϊστής. Ἀντίλοχος δὲ Θόωνα μεταστρεφθέντα δοκεύσας οὔτασ᾽ ἐπαΐξας, ἀπὸ δὲ φλέβα πᾶσαν ἔκερσεν, ἥ τ᾽ ἀνὰ νῶτα θέουσα διαμπερὲς αὐχέν᾽ ἱκάνει· τὴν ἀπὸ πᾶσαν ἔκερσεν· ὃ δ᾽ ὕπτιος ἐν κονίῃσι κάππεσεν, ἄμφω χεῖρε φίλοις ἑτάροισι πετάσσας. Ἀντίλοχος δ᾽ ἐπόρουσε, καὶ αἴνυτο τεύχε᾽ ἀπ᾽ ὤμων παπταίνων· Τρῶες δὲ περισταδὸν ἄλλοθεν ἄλλος οὔταζον σάκος εὐρὺ παναίολον, οὐδὲ δύναντο εἴσω ἐπιγράψαι τέρενα χρόα νηλέϊ χαλκῷ Ἀντιλόχου· πέρι γάρ ῥα Ποσειδάων ἐνοσίχθων Νέστορος υἱὸν ἔρυτο καὶ ἐν πολλοῖσι βέλεσσιν. οὐ μὲν γάρ ποτ᾽ ἄνευ δηΐων ἦν, ἀλλὰ κατ᾽ αὐτοὺς στρωφᾶτ᾽· οὐδέ οἱ ἔγχος ἔχ᾽ ἀτρέμας, ἀλλὰ μάλ᾽ αἰεὶ σειόμενον ἐλέλικτο· τιτύσκετο δὲ φρεσὶν ᾗσιν ἤ τευ ἀκοντίσσαι, ἠὲ σχεδὸν ὁρμηθῆναι. Ἀλλ᾽ οὐ λῆθ᾽ Ἀδάμαντα τιτυσκόμενος καθ᾽ ὅμιλον Ἀσιάδην, ὅ οἱ οὖτα μέσον σάκος ὀξέϊ χαλκῷ ἐγγύθεν ὁρμηθείς· ἀμενήνωσεν δέ οἱ αἰχμὴν κυανοχαῖτα Ποσειδάων βιότοιο μεγήρας. καὶ τὸ μὲν αὐτοῦ μεῖν᾽ ὥς τε σκῶλος πυρίκαυστος ἐν σάκει Ἀντιλόχοιο, τὸ δ᾽ ἥμισυ κεῖτ᾽ ἐπὶ γαίης· ἂψ δ᾽ ἑτάρων εἰς ἔθνος ἐχάζετο κῆρ᾽ ἀλεείνων· Μηριόνης δ᾽ ἀπιόντα μετασπόμενος βάλε δουρὶ αἰδοίων τε μεσηγὺ καὶ ὀμφαλοῦ, ἔνθα μάλιστα γίγνετ᾽ Ἄρης ἀλεγεινὸς ὀϊζυροῖσι βροτοῖσιν. ἔνθά οἱ ἔγχος ἔπηξεν· ὃ δ᾽ ἑσπόμενος περὶ δουρὶ ἤσπαιρ᾽ ὡς ὅτε βοῦς τόν τ᾽ οὔρεσι βουκόλοι ἄνδρες ἰλλάσιν οὐκ ἐθέλοντα βίῃ δήσαντες ἄγουσιν· ὣς ὃ τυπεὶς ἤσπαιρε μίνυνθά περ, οὔ τι μάλα δήν, ὄφρά οἱ ἐκ χροὸς ἔγχος ἀνεσπάσατ᾽ ἐγγύθεν ἐλθὼν ἥρως Μηριόνης· τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψε. Δηΐπυρον δ᾽ Ἕλενος ξίφεϊ σχεδὸν ἤλασε κόρσην Θρηϊκίῳ μεγάλῳ, ἀπὸ δὲ τρυφάλειαν ἄραξεν. ἣ μὲν ἀποπλαγχθεῖσα χαμαὶ πέσε, καί τις Ἀχαιῶν μαρναμένων μετὰ ποσσὶ κυλινδομένην ἐκόμισσε· τὸν δὲ κατ᾽ ὀφθαλμῶν ἐρεβεννὴ νὺξ ἐκάλυψεν. Ἀτρεΐδην δ᾽ ἄχος εἷλε βοὴν ἀγαθὸν Μενέλαον· βῆ δ᾽ ἐπαπειλήσας Ἑλένῳ ἥρωϊ ἄνακτι ὀξὺ δόρυ κραδάων· ὃ δὲ τόξου πῆχυν ἄνελκε. τὼ δ᾽ ἄρ᾽ ὁμαρτήδην ὃ μὲν ἔγχεϊ ὀξυόεντι ἵετ᾽ ἀκοντίσσαι, ὃ δ᾽ ἀπὸ νευρῆφιν ὀϊστῷ. Πριαμίδης μὲν ἔπειτα κατὰ στῆθος βάλεν ἰῷ θώρηκος γύαλον, ἀπὸ δ᾽ ἔπτατο πικρὸς ὀϊστός. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἀπὸ πλατέος πτυόφιν μεγάλην κατ᾽ ἀλωὴν θρῴσκωσιν κύαμοι μελανόχροες ἢ ἐρέβινθοι πνοιῇ ὕπο λιγυρῇ καὶ λικμητῆρος ἐρωῇ, ὣς ἀπὸ θώρηκος Μενελάου κυδαλίμοιο πολλὸν ἀποπλαγχθεὶς ἑκὰς ἔπτατο πικρὸς ὀϊστός. Ἀτρεΐδης δ᾽ ἄρα χεῖρα βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος τὴν βάλεν ᾗ ῥ᾽ ἔχε τόξον ἐΰξοον· ἐν δ᾽ ἄρα τόξῳ ἀντικρὺ διὰ χειρὸς ἐλήλατο χάλκεον ἔγχος. ἂψ δ᾽ ἑτάρων εἰς ἔθνος ἐχάζετο κῆρ᾽ ἀλεείνων χεῖρα παρακρεμάσας· τὸ δ᾽ ἐφέλκετο μείλινον ἔγχος. καὶ τὸ μὲν ἐκ χειρὸς ἔρυσεν μεγάθυμος Ἀγήνωρ, αὐτὴν δὲ ξυνέδησεν ἐϋστρεφεῖ οἰὸς ἀώτῳ σφενδόνῃ, ἣν ἄρα οἱ θεράπων ἔχε ποιμένι λαῶν. Πείσανδρος δ᾽ ἰθὺς Μενελάου κυδαλίμοιο ἤϊε· τὸν δ᾽ ἄγε μοῖρα κακὴ θανάτοιο τέλος δὲ σοὶ Μενέλαε δαμῆναι ἐν αἰνῇ δηϊοτῆτι. οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες Ἀτρεΐδης μὲν ἅμαρτε, παραὶ δέ οἱ ἐτράπετ᾽ ἔγχος, Πείσανδρος δὲ σάκος Μενελάου κυδαλίμοιο οὔτασεν, οὐδὲ διὰ πρὸ δυνήσατο χαλκὸν ἐλάσσαι· ἔσχεθε γὰρ σάκος εὐρύ, κατεκλάσθη δ᾽ ἐνὶ καυλῷ ἔγχος· ὃ δὲ φρεσὶν ᾗσι χάρη καὶ ἐέλπετο νίκην. Ἀτρεΐδης δὲ ἐρυσσάμενος ξίφος ἀργυρόηλον ἆλτ᾽ ἐπὶ Πεισάνδρῳ· ὃ δ᾽ ὑπ᾽ ἀσπίδος εἵλετο καλὴν ἀξίνην εὔχαλκον ἐλαΐνῳ ἀμφὶ πελέκκῳ μακρῷ ἐϋξέστῳ· ἅμα δ᾽ ἀλλήλων ἐφίκοντο. ἤτοι ὃ μὲν κόρυθος φάλον ἤλασεν ἱπποδασείης ἄκρον ὑπὸ λόφον αὐτόν, ὃ δὲ προσιόντα μέτωπον ῥινὸς ὕπερ πυμάτης· λάκε δ᾽ ὀστέα, τὼ δέ οἱ ὄσσε πὰρ ποσὶν αἱματόεντα χαμαὶ πέσον ἐν κονίῃσιν, ἰδνώθη δὲ πεσών· ὃ δὲ λὰξ ἐν στήθεσι βαίνων τεύχεά τ᾽ ἐξενάριξε καὶ εὐχόμενος ἔπος ηὔδα· λείψετέ θην οὕτω γε νέας Δαναῶν ταχυπώλων Τρῶες ὑπερφίαλοι δεινῆς ἀκόρητοι ἀϋτῆς, ἄλλης μὲν λώβης τε καὶ αἴσχεος οὐκ ἐπιδευεῖς ἣν ἐμὲ λωβήσασθε κακαὶ κύνες, οὐδέ τι θυμῷ Ζηνὸς ἐριβρεμέτεω χαλεπὴν ἐδείσατε μῆνιν ξεινίου, ὅς τέ ποτ᾽ ὔμμι διαφθέρσει πόλιν αἰπήν· οἵ μευ κουριδίην ἄλοχον καὶ κτήματα πολλὰ μὰψ οἴχεσθ᾽ ἀνάγοντες, ἐπεὶ φιλέεσθε παρ᾽ αὐτῇ· νῦν αὖτ᾽ ἐν νηυσὶν μενεαίνετε ποντοπόροισι πῦρ ὀλοὸν βαλέειν, κτεῖναι δ᾽ ἥρωας Ἀχαιούς. ἀλλά ποθι σχήσεσθε καὶ ἐσσύμενοί περ Ἄρηος. Ζεῦ πάτερ ἦ τέ σέ φασι περὶ φρένας ἔμμεναι ἄλλων ἀνδρῶν ἠδὲ θεῶν· σέο δ᾽ ἐκ τάδε πάντα πέλονται· οἷον δὴ ἄνδρεσσι χαρίζεαι ὑβριστῇσι Τρωσίν, τῶν μένος αἰὲν ἀτάσθαλον, οὐδὲ δύνανται φυλόπιδος κορέσασθαι ὁμοιΐου πτολέμοιο. πάντων μὲν κόρος ἐστὶ καὶ ὕπνου καὶ φιλότητος μολπῆς τε γλυκερῆς καὶ ἀμύμονος ὀρχηθμοῖο, τῶν πέρ τις καὶ μᾶλλον ἐέλδεται ἐξ ἔρον εἷναι ἢ πολέμου· Τρῶες δὲ μάχης ἀκόρητοι ἔασιν. Ὣς εἰπὼν τὰ μὲν ἔντε᾽ ἀπὸ χροὸς αἱματόεντα συλήσας ἑτάροισι δίδου Μενέλαος ἀμύμων, αὐτὸς δ᾽ αὖτ᾽ ἐξ αὖτις ἰὼν προμάχοισιν ἐμίχθη. Ἔνθά οἱ υἱὸς ἐπᾶλτο Πυλαιμένεος βασιλῆος Ἁρπαλίων, ὅ ῥα πατρὶ φίλῳ ἕπετο πτολεμίξων ἐς τροίην, οὐδ᾽ αὖτις ἀφίκετο πατρίδα γαῖαν· ὅς ῥα τότ᾽ Ἀτρεΐδαο μέσον σάκος οὔτασε δουρὶ ἐγγύθεν, οὐδὲ διὰ πρὸ δυνήσατο χαλκὸν ἐλάσσαι ἂψ δ᾽ ἑτάρων εἰς ἔθνος ἐχάζετο κῆρ᾽ ἀλεείνων πάντοσε παπταίνων μή τις χρόα χαλκῷ ἐπαύρῃ. Μηριόνης δ᾽ ἀπιόντος ἵει χαλκήρε᾽ ὀϊστόν, καί ῥ᾽ ἔβαλε γλουτὸν κάτα δεξιόν· αὐτὰρ ὀϊστὸς ἀντικρὺ κατὰ κύστιν ὑπ᾽ ὀστέον ἐξεπέρησεν. ἑζόμενος δὲ κατ᾽ αὖθι φίλων ἐν χερσὶν ἑταίρων θυμὸν ἀποπνείων, ὥς τε σκώληξ ἐπὶ γαίῃ κεῖτο ταθείς· ἐκ δ᾽ αἷμα μέλαν ῥέε, δεῦε δὲ γαῖαν. τὸν μὲν Παφλαγόνες μεγαλήτορες ἀμφεπένοντο, ἐς δίφρον δ᾽ ἀνέσαντες ἄγον προτὶ Ἴλιον ἱρὴν ἀχνύμενοι· μετὰ δέ σφι πατὴρ κίε δάκρυα λείβων, ποινὴ δ᾽ οὔ τις παιδὸς ἐγίγνετο τεθνηῶτος. Τοῦ δὲ Πάρις μάλα θυμὸν ἀποκταμένοιο χολώθη· ξεῖνος γάρ οἱ ἔην πολέσιν μετὰ Παφλαγόνεσσι· τοῦ ὅ γε χωόμενος προΐει χαλκήρε᾽ ὀϊστόν. ἦν δέ τις Εὐχήνωρ Πολυΐδου μάντιος υἱὸς ἀφνειός τ᾽ ἀγαθός τε Κορινθόθι οἰκία ναίων, ὅς ῥ᾽ εὖ εἰδὼς κῆρ᾽ ὀλοὴν ἐπὶ νηὸς ἔβαινε· πολλάκι γάρ οἱ ἔειπε γέρων ἀγαθὸς Πολύϊδος νούσῳ ὑπ᾽ ἀργαλέῃ φθίσθαι οἷς ἐν μεγάροισιν, ἢ μετ᾽ Ἀχαιῶν νηυσὶν ὑπὸ Τρώεσσι δαμῆναι· τώ ῥ᾽ ἅμα τ᾽ ἀργαλέην θωὴν ἀλέεινεν Ἀχαιῶν νοῦσόν τε στυγερήν, ἵνα μὴ πάθοι ἄλγεα θυμῷ. τὸν βάλ᾽ ὑπὸ γναθμοῖο. καὶ οὔατος· ὦκα δὲ θυμὸς ᾤχετ᾽ ἀπὸ μελέων, στυγερὸς δ᾽ ἄρα μιν σκότος εἷλεν. Ὣς οἳ μὲν μάρναντο δέμας πυρὸς αἰθομένοιο· Ἕκτωρ δ᾽ οὐκ ἐπέπυστο Διῒ φίλος, οὐδέ τι ᾔδη ὅττί ῥά οἱ νηῶν ἐπ᾽ ἀριστερὰ δηϊόωντο λαοὶ ὑπ᾽ Ἀργείων. τάχα δ᾽ ἂν καὶ κῦδος Ἀχαιῶν ἔπλετο· τοῖος γὰρ γαιήοχος ἐννοσίγαιος ὄτρυν᾽ Ἀργείους, πρὸς δὲ σθένει αὐτὸς ἄμυνεν· ἀλλ᾽ ἔχεν ᾗ τὰ πρῶτα πύλας καὶ τεῖχος ἐσᾶλτο ῥηξάμενος Δαναῶν πυκινὰς στίχας ἀσπιστάων, ἔνθ᾽ ἔσαν Αἴαντός τε νέες καὶ Πρωτεσιλάου θῖν᾽ ἔφ᾽ ἁλὸς πολιῆς εἰρυμέναι· αὐτὰρ ὕπερθε τεῖχος ἐδέδμητο χθαμαλώτατον, ἔνθα μάλιστα ζαχρηεῖς γίγνοντο μάχῃ αὐτοί τε καὶ ἵπποι. Ἔνθα δὲ Βοιωτοὶ καὶ Ἰάονες ἑλκεχίτωνες Λοκροὶ καὶ Φθῖοι καὶ φαιδιμόεντες Ἐπειοὶ σπουδῇ ἐπαΐσσοντα νεῶν ἔχον, οὐδὲ δύναντο ὦσαι ἀπὸ σφείων φλογὶ εἴκελον Ἕκτορα δῖον οἳ μὲν Ἀθηναίων προλελεγμένοι· ἐν δ᾽ ἄρα τοῖσιν ἦρχ᾽ υἱὸς Πετεῶο Μενεσθεύς, οἳ δ᾽ ἅμ᾽ ἕποντο Φείδας τε Στιχίος τε Βίας τ᾽ ἐΰς· αὐτὰρ Ἐπειῶν Φυλεΐδης τε Μέγης Ἀμφίων τε Δρακίος τε, πρὸ Φθίων δὲ Μέδων τε μενεπτόλεμός τε Ποδάρκης. ἤτοι ὃ μὲν νόθος υἱὸς Ὀϊλῆος θείοιο ἔσκε Μέδων Αἴαντος ἀδελφεός· αὐτὰρ ἔναιεν ἐν Φυλάκῃ γαίης ἄπο πατρίδος ἄνδρα κατακτὰς γνωτὸν μητρυιῆς Ἐριώπιδος, ἣν ἔχ᾽ Ὀϊλεύς· αὐτὰρ ὃ Ἰφίκλοιο πάϊς τοῦ Φυλακίδαο. οἳ μὲν πρὸ Φθίων μεγαθύμων θωρηχθέντες ναῦφιν ἀμυνόμενοι μετὰ Βοιωτῶν ἐμάχοντο· Αἴας δ᾽ οὐκέτι πάμπαν Ὀϊλῆος ταχὺς υἱὸς ἵστατ᾽ ἀπ᾽ Αἴαντος Τελαμωνίου οὐδ᾽ ἠβαιόν, ἀλλ᾽ ὥς τ᾽ ἐν νειῷ βόε οἴνοπε πηκτὸν ἄροτρον ἶσον θυμὸν ἔχοντε τιταίνετον· ἀμφὶ δ᾽ ἄρά σφι πρυμνοῖσιν κεράεσσι πολὺς ἀνακηκίει ἱδρώς· τὼ μέν τε ζυγὸν οἶον ἐΰξοον ἀμφὶς ἐέργει ἱεμένω κατὰ ὦλκα· τέμει δέ τε τέλσον ἀρούρης· ὣς τὼ παρβεβαῶτε μάλ᾽ ἕστασαν ἀλλήλοιιν. ἀλλ᾽ ἤτοι Τελαμωνιάδῃ πολλοί τε καὶ ἐσθλοὶ λαοὶ ἕπονθ᾽ ἕταροι, οἵ οἱ σάκος ἐξεδέχοντο ὁππότε μιν κάματός τε καὶ ἱδρὼς γούναθ᾽ ἵκοιτο. οὐδ᾽ ἄρ᾽ Ὀϊλιάδῃ μεγαλήτορι Λοκροὶ ἕποντο· οὐ γάρ σφι σταδίῃ ὑσμίνῃ μίμνε φίλον κῆρ· οὐ γὰρ ἔχον κόρυθας χαλκήρεας ἱπποδασείας, οὐδ᾽ ἔχον ἀσπίδας εὐκύκλους καὶ μείλινα δοῦρα, ἀλλ᾽ ἄρα τόξοισιν καὶ ἐϋστρεφεῖ οἶος ἀώτῳ Ἴλιον εἰς ἅμ᾽ ἕποντο πεποιθότες, οἷσιν ἔπειτα ταρφέα βάλλοντες Τρώων ῥήγνυντο φάλαγγας· δή ῥα τόθ᾽ οἳ μὲν πρόσθε σὺν ἔντεσι δαιδαλέοισι μάρναντο Τρωσίν τε καὶ Ἕκτορι χαλκοκορυστῇ, οἳ δ᾽ ὄπιθεν βάλλοντες ἐλάνθανον· οὐδέ τι χάρμης Τρῶες μιμνήσκοντο· συνεκλόνεον γὰρ ὀϊστοί. Ἔνθά κε λευγαλέως νηῶν ἄπο καὶ κλισιάων Τρῶες ἐχώρησαν προτὶ Ἴλιον ἠνεμόεσσαν, εἰ μὴ Πουλυδάμας θρασὺν Ἕκτορα εἶπε παραστάς· Ἕκτορ ἀμήχανός ἐσσι παραῤῥητοῖσι πιθέσθαι. οὕνεκά τοι περὶ δῶκε θεὸς πολεμήϊα ἔργα τοὔνεκα καὶ βουλῇ ἐθέλεις περιίδμεναι ἄλλων· ἀλλ᾽ οὔ πως ἅμα πάντα δυνήσεαι αὐτὸς ἑλέσθαι. ἄλλῳ μὲν γὰρ ἔδωκε θεὸς πολεμήϊα ἔργα, ἄλλῳ δ᾽ ὀρχηστύν, ἑτέρῳ κίθαριν καὶ ἀοιδήν, ἄλλῳ δ᾽ ἐν στήθεσσι τιθεῖ νόον εὐρύοπα Ζεὺς ἐσθλόν, τοῦ δέ τε πολλοὶ ἐπαυρίσκοντ᾽ ἄνθρωποι, καί τε πολέας ἐσάωσε, μάλιστα δὲ καὐτὸς ἀνέγνω. αὐτὰρ ἐγὼν ἐρέω ὥς μοι δοκεῖ εἶναι ἄριστα· πάντῃ γάρ σε περὶ στέφανος πολέμοιο δέδηε· Τρῶες δὲ μεγάθυμοι ἐπεὶ κατὰ τεῖχος ἔβησαν οἳ μὲν ἀφεστᾶσιν σὺν τεύχεσιν, οἳ δὲ μάχονται παυρότεροι πλεόνεσσι κεδασθέντες κατὰ νῆας. ἀλλ᾽ ἀναχασσάμενος κάλει ἐνθάδε πάντας ἀρίστους· ἔνθεν δ᾽ ἂν μάλα πᾶσαν ἐπιφρασσαίμεθα βουλὴν ἤ κεν ἐνὶ νήεσσι πολυκλήϊσι πέσωμεν αἴ κ᾽ ἐθέλῃσι θεὸς δόμεναι κράτος, ἦ κεν ἔπειτα πὰρ νηῶν ἔλθωμεν ἀπήμονες. ἦ γὰρ ἔγωγε δείδω μὴ τὸ χθιζὸν ἀποστήσωνται Ἀχαιοὶ χρεῖος, ἐπεὶ παρὰ νηυσὶν ἀνὴρ ἆτος πολέμοιο μίμνει, ὃν οὐκέτι πάγχυ μάχης σχήσεσθαι ὀΐω. Ὣς φάτο Πουλυδάμας, ἅδε δ᾽ Ἕκτορι μῦθος ἀπήμων, αὐτίκα δ᾽ ἐξ ὀχέων σὺν τεύχεσιν ἆλτο χαμᾶζε καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Πουλυδάμα σὺ μὲν αὐτοῦ ἐρύκακε πάντας ἀρίστους, αὐτὰρ ἐγὼ κεῖσ᾽ εἶμι καὶ ἀντιόω πολέμοιο· αἶψα δ᾽ ἐλεύσομαι αὖτις ἐπὴν εὖ τοῖς ἐπιτείλω. Ἦ ῥα, καὶ ὁρμήθη ὄρεϊ νιφόεντι ἐοικὼς κεκλήγων, διὰ δὲ Τρώων πέτετ᾽ ἠδ᾽ ἐπικούρων. οἳ δ᾽ ἐς Πανθοΐδην ἀγαπήνορα Πουλυδάμαντα πάντες ἐπεσσεύοντ᾽, ἐπεὶ Ἕκτορος ἔκλυον αὐδήν. αὐτὰρ ὃ Δηΐφοβόν τε βίην θ᾽ Ἑλένοιο ἄνακτος Ἀσιάδην τ᾽ Ἀδάμαντα καὶ Ἄσιον Ὑρτάκου υἱὸν φοίτα ἀνὰ προμάχους διζήμενος, εἴ που ἐφεύροι. τοὺς δ᾽ εὗρ᾽ οὐκέτι πάμπαν ἀπήμονας οὐδ᾽ ἀνολέθρους· ἀλλ᾽ οἳ μὲν δὴ νηυσὶν ἔπι πρυμνῇσιν Ἀχαιῶν χερσὶν ὑπ᾽ Ἀργείων κέατο ψυχὰς ὀλέσαντες, οἳ δ᾽ ἐν τείχει ἔσαν βεβλημένοι οὐτάμενοί τε. τὸν δὲ τάχ᾽ εὗρε μάχης ἐπ᾽ ἀριστερὰ δακρυοέσσης δῖον Ἀλέξανδρον Ἑλένης πόσιν ἠϋκόμοιο θαρσύνονθ᾽ ἑτάρους καὶ ἐποτρύνοντα μάχεσθαι, ἀγχοῦ δ᾽ ἱστάμενος προσέφη αἰσχροῖς ἐπέεσσι· Δύσπαρι εἶδος ἄριστε γυναιμανὲς ἠπεροπευτὰ ποῦ τοι Δηΐφοβός τε βίη θ᾽ Ἑλένοιο ἄνακτος Ἀσιάδης τ᾽ Ἀδάμας ἠδ᾽ Ἄσιος Ὑρτάκου υἱός; ποῦ δέ τοι Ὀθρυονεύς; νῦν ὤλετο πᾶσα κατ᾽ ἄκρης Ἴλιος αἰπεινή· νῦν τοι σῶς αἰπὺς ὄλεθρος. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν Ἀλέξανδρος θεοειδής· Ἕκτορ ἐπεί τοι θυμὸς ἀναίτιον αἰτιάασθαι, ἄλλοτε δή ποτε μᾶλλον ἐρωῆσαι πολέμοιο μέλλω, ἐπεὶ οὐδ᾽ ἐμὲ πάμπαν ἀνάλκιδα γείνατο μήτηρ· ἐξ οὗ γὰρ παρὰ νηυσὶ μάχην ἤγειρας ἑταίρων, ἐκ τοῦ δ᾽ ἐνθάδ᾽ ἐόντες ὁμιλέομεν Δαναοῖσι νωλεμέως· ἕταροι δὲ κατέκταθεν οὓς σὺ μεταλλᾷς. οἴω Δηΐφοβός τε βίη θ᾽ Ἑλένοιο ἄνακτος οἴχεσθον, μακρῇσι τετυμμένω ἐγχείῃσιν ἀμφοτέρω κατὰ χεῖρα· φόνον δ᾽ ἤμυνε Κρονίων. νῦν δ᾽ ἄρχ᾽ ὅππῃ σε κραδίη θυμός τε κελεύει· ἡμεῖς δ᾽ ἐμμεμαῶτες ἅμ᾽ ἑψόμεθ᾽, οὐδέ τί φημι ἀλκῆς δευήσεσθαι, ὅση δύναμίς γε πάρεστι. πὰρ δύναμιν δ᾽ οὐκ ἔστι καὶ ἐσσύμενον πολεμίζειν. Ὣς εἰπὼν παρέπεισεν ἀδελφειοῦ φρένας ἥρως· βὰν δ᾽ ἴμεν ἔνθα μάλιστα μάχη καὶ φύλοπις ἦεν ἀμφί τε κεβριόνην καὶ ἀμύμονα Πουλυδάμαντα Φάλκην Ὀρθαῖόν τε καὶ ἀντίθεον Πολυφήτην Πάλμύν τ᾽ Ἀσκάνιόν τε Μόρυν θ᾽ υἷ᾽ Ἱπποτίωνος, οἵ ῥ᾽ ἐξ Ἀσκανίης ἐριβώλακος ἦλθον ἀμοιβοὶ ἠοῖ τῇ προτέρῃ· τότε δὲ Ζεὺς ὦρσε μάχεσθαι. οἳ δ᾽ ἴσαν ἀργαλέων ἀνέμων ἀτάλαντοι ἀέλλῃ, ἥ ῥά θ᾽ ὑπὸ βροντῆς πατρὸς Διὸς εἶσι πέδον δέ, θεσπεσίῳ δ᾽ ὁμάδῳ ἁλὶ μίσγεται, ἐν δέ τε πολλὰ κύματα παφλάζοντα πολυφλοίσβοιο θαλάσσης κυρτὰ φαληριόωντα, πρὸ μέν τ᾽ ἄλλ᾽, αὐτὰρ ἐπ᾽ ἄλλα· ὣς Τρῶες πρὸ μὲν ἄλλοι ἀρηρότες, αὐτὰρ ἐπ᾽ ἄλλοι, χαλκῷ μαρμαίροντες ἅμ᾽ ἡγεμόνεσσιν ἕποντο. Ἕκτωρ δ᾽ ἡγεῖτο βροτολοιγῷ ἶσος Ἄρηϊ Πριαμίδης· πρόσθεν δ᾽ ἔχεν ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην ῥινοῖσιν πυκινήν, πολλὸς δ᾽ ἐπελήλατο χαλκός· ἀμφὶ δέ οἱ κροτάφοισι φαεινὴ σείετο πήληξ. πάντῃ δ᾽ ἀμφὶ φάλαγγας ἐπειρᾶτο προποδίζων, εἴ πώς οἱ εἴξειαν ὑπασπίδια προβιβῶντι· ἀλλ᾽ οὐ σύγχει θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν Ἀχαιῶν. Αἴας δὲ πρῶτος προκαλέσσατο μάκρα βιβάσθων· δαιμόνιε σχεδὸν ἐλθέ· τί ἢ δειδίσσεαι αὔτως Ἀργείους; οὔ τοί τι μάχης ἀδαήμονές εἰμεν, ἀλλὰ Διὸς μάστιγι κακῇ ἐδάμημεν Ἀχαιοί. ἦ θήν πού τοι θυμὸς ἐέλπεται ἐξαλαπάξειν νῆας· ἄφαρ δέ τε χεῖρες ἀμύνειν εἰσὶ καὶ ἡμῖν. ἦ κε πολὺ φθαίη εὖ ναιομένη πόλις ὑμὴ χερσὶν ὑφ᾽ ἡμετέρῃσιν ἁλοῦσά τε περθομένη τε. σοὶ δ᾽ αὐτῷ φημὶ σχεδὸν ἔμμεναι ὁππότε φεύγων ἀρήσῃ Διὶ πατρὶ καὶ ἄλλις ἀθανάτοισι θάσσονας ἰρήκων ἔμεναι καλλίτριχας ἵππους, οἵ σε πόλιν δ᾽ οἴσουσι κονίοντες πεδίοιο. Ὣς ἄρα οἱ εἰπόντι ἐπέπτατο δεξιὸς ὄρνις αἰετὸς ὑψιπέτης· ἐπὶ δ᾽ ἴαχε λαὸς Ἀχαιῶν θάρσυνος οἰωνῷ· ὃ δ᾽ ἀμείβετο φαίδιμος Ἕκτωρ· Αἶαν ἁμαρτοεπὲς βουγάϊε ποῖον ἔειπες· εἰ γὰρ ἐγὼν οὕτω γε Διὸς πάϊς αἰγιόχοιο εἴην ἤματα πάντα, τέκοι δέ με πότνια Ἥρη, τιοίμην δ᾽ ὡς τίετ᾽ Ἀθηναίη καὶ Ἀπόλλων, ὡς νῦν ἡμέρη ἧδε κακὸν φέρει Ἀργείοισι πᾶσι μάλ᾽, ἐν δὲ σὺ τοῖσι πεφήσεαι, αἴ κε ταλάσσῃς μεῖναι ἐμὸν δόρυ μακρόν, ὅ τοι χρόα λειριόεντα δάψει· ἀτὰρ Τρώων κορέεις κύνας ἠδ᾽ οἰωνοὺς δημῷ καὶ σάρκεσσι πεσὼν ἐπὶ νηυσὶν Ἀχαιῶν. Ὣς ἄρα φωνήσας ἡγήσατο· τοὶ δ᾽ ἅμ᾽ ἕποντο ἠχῇ θεσπεσίῃ, ἐπὶ δ᾽ ἴαχε λαὸς ὄπισθεν. Ἀργεῖοι δ᾽ ἑτέρωθεν ἐπίαχον, οὐδὲ λάθοντο ἀλκῆς, ἀλλ᾽ ἔμενον Τρώων ἐπιόντας ἀρίστους. ἠχὴ δ᾽ ἀμφοτέρων ἵκετ᾽ αἰθέρα καὶ Διὸς αὐγάς.

Νέστορα δ᾽ οὐκ ἔλαθεν ἰαχὴ πίνοντά περ ἔμπης, ἀλλ᾽ Ἀσκληπιάδην ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· φράζεο δῖε Μαχᾶον ὅπως ἔσται τάδε ἔργα· μείζων δὴ παρὰ νηυσὶ βοὴ θαλερῶν αἰζηῶν. ἀλλὰ σὺ μὲν νῦν πῖνε καθήμενος αἴθοπα οἶνον εἰς ὅ κε θερμὰ λοετρὰ ἐϋπλόκαμος Ἑκαμήδη θερμήνῃ καὶ λούσῃ ἄπο βρότον αἱματόεντα· αὐτὰρ ἐγὼν ἐλθὼν τάχα εἴσομαι ἐς περιωπήν. Ὣς εἰπὼν σάκος εἷλε τετυγμένον υἷος ἑοῖο κείμενον ἐν κλισίῃ Θρασυμήδεος ἱπποδάμοιο χαλκῷ παμφαῖνον· ὃ δ᾽ ἔχ᾽ ἀσπίδα πατρὸς ἑοῖο. εἵλετο δ᾽ ἄλκιμον ἔγχος ἀκαχμένον ὀξέϊ χαλκῷ, στῆ δ᾽ ἐκτὸς κλισίης, τάχα δ᾽ εἴσιδεν ἔργον ἀεικὲς τοὺς μὲν ὀρινομένους, τοὺς δὲ κλονέοντας ὄπισθε Τρῶας ὑπερθύμους· ἐρέριπτο δὲ τεῖχος Ἀχαιῶν. ὡς δ᾽ ὅτε πορφύρῃ πέλαγος μέγα κύματι κωφῷ ὀσσόμενον λιγέων ἀνέμων λαιψηρὰ κέλευθα αὔτως, οὐδ᾽ ἄρα τε προκυλίνδεται οὐδετέρωσε, πρίν τινα κεκριμένον καταβήμεναι ἐκ Διὸς οὖρον, ὣς ὃ γέρων ὅρμαινε δαϊζόμενος κατὰ θυμὸν διχθάδι᾽, ἢ μεθ᾽ ὅμιλον ἴοι Δαναῶν ταχυπώλων, ἦε μετ᾽ Ἀτρεΐδην Ἀγαμέμνονα ποιμένα λαῶν. ὧδε δέ οἱ φρονέοντι δοάσσατο κέρδιον εἶναι βῆναι ἐπ᾽ Ἀτρεΐδην. οἳ δ᾽ ἀλλήλους ἐνάριζον μαρνάμενοι· λάκε δέ σφι περὶ χροῒ χαλκὸς ἀτειρὴς νυσσομένων ξίφεσίν τε καὶ ἔγχεσιν ἀμφιγύοισι. Νέστορι δὲ ξύμβληντο διοτρεφέες βασιλῆες πὰρ νηῶν ἀνιόντες ὅσοι βεβλήατο χαλκῷ Τυδεΐδης Ὀδυσεύς τε καὶ Ἀτρεΐδης Ἀγαμέμνων. πολλὸν γάρ ῥ᾽ ἀπάνευθε μάχης εἰρύατο νῆες θῖν᾽ ἔφ᾽ ἁλὸς πολιῆς· τὰς γὰρ πρώτας πεδίον δὲ εἴρυσαν, αὐτὰρ τεῖχος ἐπὶ πρύμνῃσιν ἔδειμαν. οὐδὲ γὰρ οὐδ᾽ εὐρύς περ ἐὼν ἐδυνήσατο πάσας αἰγιαλὸς νῆας χαδέειν, στείνοντο δὲ λαοί· τώ ῥα προκρόσσας ἔρυσαν, καὶ πλῆσαν ἁπάσης ἠϊόνος στόμα μακρόν, ὅσον συνεέργαθον ἄκραι. τώ ῥ᾽ οἵ γ᾽ ὀψείοντες ἀϋτῆς καὶ πολέμοιο ἔγχει ἐρειδόμενοι κίον ἀθρόοι· ἄχνυτο δέ σφι θυμὸς ἐνὶ στήθεσσιν. ὃ δὲ ξύμβλητο γεραιὸς Νέστωρ, πτῆξε δὲ θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν Ἀχαιῶν. τὸν καὶ φωνήσας προσέφη κρείων Ἀγαμέμνων· ὦ Νέστορ Νηληϊάδη μέγα κῦδος Ἀχαιῶν τίπτε λιπὼν πόλεμον φθισήνορα δεῦρ᾽ ἀφικάνεις; δείδω μὴ δή μοι τελέσῃ ἔπος ὄβριμος Ἕκτωρ, ὥς ποτ᾽ ἐπηπείλησεν ἐνὶ Τρώεσσ᾽ ἀγορεύων μὴ πρὶν πὰρ νηῶν προτὶ Ἴλιον ἀπονέεσθαι πρὶν πυρὶ νῆας ἐνιπρῆσαι, κτεῖναι δὲ καὶ αὐτούς. κεῖνος τὼς ἀγόρευε· τὰ δὴ νῦν πάντα τελεῖται. ὢ πόποι ἦ ῥα καὶ ἄλλοι ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ ἐν θυμῷ βάλλονται ἐμοὶ χόλον ὥς περ Ἀχιλλεὺς οὐδ᾽ ἐθέλουσι μάχεσθαι ἐπὶ πρυμνῇσι νέεσσι. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Γερήνιος ἱππότα Νέστωρ· ἦ δὴ ταῦτά γ᾽ ἑτοῖμα τετεύχαται, οὐδέ κεν ἄλλως Ζεὺς ὑψιβρεμέτης αὐτὸς παρατεκτήναιτο. τεῖχος μὲν γὰρ δὴ κατερήριπεν, ᾧ ἐπέπιθμεν ἄῤῥηκτον νηῶν τε καὶ αὐτῶν εἶλαρ ἔσεσθαι· οἳ δ᾽ ἐπὶ νηυσὶ θοῇσι μάχην ἀλίαστον ἔχουσι νωλεμές· οὐδ᾽ ἂν ἔτι γνοίης μάλα περ σκοπιάζων ὁπποτέρωθεν Ἀχαιοὶ ὀρινόμενοι κλονέονται, ὡς ἐπιμὶξ κτείνονται, ἀϋτὴ δ᾽ οὐρανὸν ἵκει. ἡμεῖς δὲ φραζώμεθ᾽ ὅπως ἔσται τάδε ἔργα εἴ τι νόος ῥέξει· πόλεμον δ᾽ οὐκ ἄμμε κελεύω δύμεναι· οὐ γάρ πως βεβλημένον ἐστὶ μάχεσθαι. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· Νέστορ ἐπεὶ δὴ νηυσὶν ἔπι πρυμνῇσι μάχονται, τεῖχος δ᾽ οὐκ ἔχραισμε τετυγμένον, οὐδέ τι τάφρος, ᾗ ἔπι πολλὰ πάθον Δαναοί, ἔλποντο δὲ θυμῷ ἄῤῥηκτον νηῶν τε καὶ αὐτῶν εἶλαρ ἔσεσθαι· οὕτω που Διὶ μέλλει ὑπερμενέϊ φίλον εἶναι νωνύμνους ἀπολέσθαι ἀπ᾽ Ἄργεος ἐνθάδ᾽ Ἀχαιούς. ᾔδεα μὲν γὰρ ὅτε πρόφρων Δαναοῖσιν ἄμυνεν, οἶδα δὲ νῦν ὅτε τοὺς μὲν ὁμῶς μακάρεσσι θεοῖσι κυδάνει, ἡμέτερον δὲ μένος καὶ χεῖρας ἔδησεν. ἀλλ᾽ ἄγεθ᾽ ὡς ἂν ἐγὼν εἴπω πειθώμεθα πάντες. νῆες ὅσαι πρῶται εἰρύαται ἄγχι θαλάσσης ἕλκωμεν, πάσας δὲ ἐρύσσομεν εἰς ἅλα δῖαν, ὕψι δ᾽ ἐπ᾽ εὐνάων ὁρμίσσομεν, εἰς ὅ κεν ἔλθῃ νὺξ ἀβρότη, ἢν καὶ τῇ ἀπόσχωνται πολέμοιο Τρῶες· ἔπειτα δέ κεν ἐρυσαίμεθα νῆας ἁπάσας. οὐ γάρ τις νέμεσις φυγέειν κακόν, οὐδ᾽ ἀνὰ νύκτα. βέλτερον ὃς φεύγων προφύγῃ κακὸν ἠὲ ἁλώῃ. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη πολύμητις Ὀδυσσεύς· Ἀτρεΐδη ποῖόν σε ἔπος φύγεν ἕρκος ὀδόντων· οὐλόμεν᾽ αἴθ᾽ ὤφελλες ἀεικελίου στρατοῦ ἄλλου σημαίνειν, μὴ δ᾽ ἄμμιν ἀνασσέμεν, οἷσιν ἄρα Ζεὺς ἐκ νεότητος ἔδωκε καὶ ἐς γῆρας τολυπεύειν ἀργαλέους πολέμους, ὄφρα φθιόμεσθα ἕκαστος. οὕτω δὴ μέμονας Τρώων πόλιν εὐρυάγυιαν καλλείψειν, ἧς εἵνεκ᾽ ὀϊζύομεν κακὰ πολλά; σίγα, μή τίς τ᾽ ἄλλος Ἀχαιῶν τοῦτον ἀκούσῃ μῦθον, ὃν οὔ κεν ἀνήρ γε διὰ στόμα πάμπαν ἄγοιτο ὅς τις ἐπίσταιτο ᾗσι φρεσὶν ἄρτια βάζειν σκηπτοῦχός τ᾽ εἴη, καί οἱ πειθοίατο λαοὶ τοσσοῖδ᾽ ὅσσοισιν σὺ μετ᾽ Ἀργείοισιν ἀνάσσεις· νῦν δέ σευ ὠνοσάμην πάγχυ φρένας, οἷον ἔειπες· ὃς κέλεαι πολέμοιο συνεσταότος καὶ ἀϋτῆς νῆας ἐϋσσέλμους ἅλαδ᾽ ἑλκέμεν, ὄφρ᾽ ἔτι μᾶλλον Τρωσὶ μὲν εὐκτὰ γένηται ἐπικρατέουσί περ ἔμπης, ἡμῖν δ᾽ αἰπὺς ὄλεθρος ἐπιῤῥέπῃ. οὐ γὰρ Ἀχαιοὶ σχήσουσιν πόλεμον νηῶν ἅλα δ᾽ ἑλκομενάων, ἀλλ᾽ ἀποπαπτανέουσιν, ἐρωήσουσι δὲ χάρμης. ἔνθά κε σὴ βουλὴ δηλήσεται ὄρχαμε λαῶν. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· ὦ Ὀδυσεῦ μάλα πώς με καθίκεο θυμὸν ἐνιπῇ ἀργαλέῃ· ἀτὰρ οὐ μὲν ἐγὼν ἀέκοντας ἄνωγα νῆας ἐϋσσέλμους ἅλα δ᾽ ἑλκέμεν υἷας Ἀχαιῶν. νῦν δ᾽ εἴη ὃς τῆσδέ γ᾽ ἀμείνονα μῆτιν ἐνίσποι ἢ νέος ἠὲ παλαιός· ἐμοὶ δέ κεν ἀσμένῳ εἴη. Τοῖσι δὲ καὶ μετέειπε βοὴν ἀγαθὸς Διομήδης· ἐγγὺς ἀνήρ· οὐ δηθὰ ματεύσομεν· αἴ κ᾽ ἐθέλητε πείθεσθαι, καὶ μή τι κότῳ ἀγάσησθε ἕκαστος οὕνεκα δὴ γενεῆφι νεώτατός εἰμι μεθ᾽ ὑμῖν· πατρὸς δ᾽ ἐξ ἀγαθοῦ καὶ ἐγὼ γένος εὔχομαι εἶναι Τυδέος, ὃν Θήβῃσι χυτὴ κατὰ γαῖα καλύπτει. Πορθεῖ γὰρ τρεῖς παῖδες ἀμύμονες ἐξεγένοντο, οἴκεον δ᾽ ἐν Πλευρῶνι καὶ αἰπεινῇ Καλυδῶνι Ἄγριος ἠδὲ Μέλας, τρίτατος δ᾽ ἦν ἱππότα Οἰνεὺς πατρὸς ἐμοῖο πατήρ· ἀρετῇ δ᾽ ἦν ἔξοχος αὐτῶν. ἀλλ᾽ ὃ μὲν αὐτόθι μεῖνε, πατὴρ δ᾽ ἐμὸς Ἄργεϊ νάσθη πλαγχθείς· ὡς γάρ που Ζεὺς ἤθελε καὶ θεοὶ ἄλλοι. Ἀδρήστοιο δ᾽ ἔγημε θυγατρῶν, ναῖε δὲ δῶμα ἀφνειὸν βιότοιο, ἅλις δέ οἱ ἦσαν ἄρουραι πυροφόροι, πολλοὶ δὲ φυτῶν ἔσαν ὄρχατοι ἀμφίς, πολλὰ δέ οἱ πρόβατ᾽ ἔσκε· κέκαστο δὲ πάντας Ἀχαιοὺς ἐγχείῃ· τὰ δὲ μέλλετ᾽ ἀκουέμεν, εἰ ἐτεόν περ. τὼ οὐκ ἄν με γένος γε κακὸν καὶ ἀνάλκιδα φάντες μῦθον ἀτιμήσαιτε πεφασμένον ὅν κ᾽ ἐῢ εἴπω. δεῦτ᾽ ἴομεν πόλεμον δὲ καὶ οὐτάμενοί περ ἀνάγκῃ. ἔνθα δ᾽ ἔπειτ᾽ αὐτοὶ μὲν ἐχώμεθα δηϊοτῆτος ἐκ βελέων, μή πού τις ἐφ᾽ ἕλκεϊ ἕλκος ἄρηται· ἄλλους δ᾽ ὀτρύνοντες ἐνήσομεν, οἳ τὸ πάρος περ θυμῷ ἦρα φέροντες ἀφεστᾶσ᾽ οὐδὲ μάχονται. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα τοῦ μάλα μὲν κλύον ἠδὲ πίθοντο· βὰν δ᾽ ἴμεν, ἦρχε δ᾽ ἄρά σφιν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων. Οὐδ᾽ ἀλαοσκοπιὴν εἶχε κλυτὸς ἐννοσίγαιος, ἀλλὰ μετ᾽ αὐτοὺς ἦλθε παλαιῷ φωτὶ ἐοικώς, δεξιτερὴν δ᾽ ἕλε χεῖρ᾽ Ἀγαμέμνονος Ἀτρεΐδαο, καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ἀτρεΐδη νῦν δή που Ἀχιλλῆος ὀλοὸν κῆρ γηθεῖ ἐνὶ στήθεσσι φόνον καὶ φύζαν Ἀχαιῶν δερκομένῳ, ἐπεὶ οὔ οἱ ἔνι φρένες οὐδ᾽ ἠβαιαί. ἀλλ᾽ ὃ μὲν ὣς ἀπόλοιτο, θεὸς δέ ἑ σιφλώσειε· σοὶ δ᾽ οὔ πω μάλα πάγχυ θεοὶ μάκαρες κοτέουσιν, ἀλλ᾽ ἔτι που Τρώων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες εὐρὺ κονίσουσιν πεδίον, σὺ δ᾽ ἐπόψεαι αὐτὸς φεύγοντας προτὶ ἄστυ νεῶν ἄπο καὶ κλισιάων. Ὣς εἰπὼν μέγ᾽ ἄϋσεν ἐπεσσύμενος πεδίοιο. ὅσσόν τ᾽ ἐννεάχιλοι ἐπίαχον ἢ δεκάχιλοι ἀνέρες ἐν πολέμῳ ἔριδα ξυνάγοντες Ἄρηος, τόσσην ἐκ στήθεσφιν ὄπα κρείων ἐνοσίχθων ἧκεν· Ἀχαιοῖσιν δὲ μέγα σθένος ἔμβαλ᾽ ἑκάστῳ καρδίῃ, ἄληκτον πολεμίζειν ἠδὲ μάχεσθαι. Ἥρη δ᾽ εἰσεῖδε χρυσόθρονος ὀφθαλμοῖσι στᾶσ᾽ ἐξ Οὐλύμποιο ἀπὸ ῥίου· αὐτίκα δ᾽ ἔγνω τὸν μὲν ποιπνύοντα μάχην ἀνὰ κυδιάνειραν αὐτοκασίγνητον καὶ δαέρα, χαῖρε δὲ θυμῷ· Ζῆνα δ᾽ ἐπ᾽ ἀκροτάτης κορυφῆς πολυπίδακος Ἴδης ἥμενον εἰσεῖδε, στυγερὸς δέ οἱ ἔπλετο θυμῷ. μερμήριξε δ᾽ ἔπειτα βοῶπις πότνια Ἥρη ὅππως ἐξαπάφοιτο Διὸς νόον αἰγιόχοιο· ἧδε δέ οἱ κατὰ θυμὸν ἀρίστη φαίνετο βουλὴ ἐλθεῖν εἰς Ἴδην εὖ ἐντύνασαν ἓ αὐτήν, εἴ πως ἱμείραιτο παραδραθέειν φιλότητι ᾗ χροιῇ, τῷ δ᾽ ὕπνον ἀπήμονά τε λιαρόν τε χεύῃ ἐπὶ βλεφάροισιν ἰδὲ φρεσὶ πευκαλίμῃσι. βῆ δ᾽ ἴμεν ἐς θάλαμον, τόν οἱ φίλος υἱὸς ἔτευξεν Ἥφαιστος, πυκινὰς δὲ θύρας σταθμοῖσιν ἐπῆρσε κληῗδι κρυπτῇ, τὴν δ᾽ οὐ θεὸς ἄλλος ἀνῷγεν· ἔνθ᾽ ἥ γ᾽ εἰσελθοῦσα θύρας ἐπέθηκε φαεινάς. ἀμβροσίῃ μὲν πρῶτον ἀπὸ χροὸς ἱμερόεντος λύματα πάντα κάθηρεν, ἀλείψατο δὲ λίπ᾽ ἐλαίῳ ἀμβροσίῳ ἑδανῷ, τό ῥά οἱ τεθυωμένον ἦεν· τοῦ καὶ κινυμένοιο Διὸς κατὰ χαλκοβατὲς δῶ ἔμπης ἐς γαῖάν τε καὶ οὐρανὸν ἵκετ᾽ ἀϋτμή. τῷ ῥ᾽ ἥ γε χρόα καλὸν ἀλειψαμένη ἰδὲ χαίτας πεξαμένη χερσὶ πλοκάμους ἔπλεξε φαεινοὺς καλοὺς ἀμβροσίους ἐκ κράατος ἀθανάτοιο. ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ ἀμβρόσιον ἑανὸν ἕσαθ᾽, ὅν οἱ Ἀθήνη ἔξυσ᾽ ἀσκήσασα, τίθει δ᾽ ἐνὶ δαίδαλα πολλά· χρυσείῃς δ᾽ ἐνετῇσι κατὰ στῆθος περονᾶτο. ζώσατο δὲ ζώνῃ ἑκατὸν θυσάνοις ἀραρυίῃ, ἐν δ᾽ ἄρα ἕρματα ἧκεν ἐϋτρήτοισι λοβοῖσι τρίγληνα μορόεντα· χάρις δ᾽ ἀπελάμπετο πολλή. κρηδέμνῳ δ᾽ ἐφύπερθε καλύψατο δῖα θεάων καλῷ νηγατέῳ· λευκὸν δ᾽ ἦν ἠέλιος ὥς· ποσσὶ δ᾽ ὑπὸ λιπαροῖσιν ἐδήσατο καλὰ πέδιλα. αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ πάντα περὶ χροῒ θήκατο κόσμον βῆ ῥ᾽ ἴμεν ἐκ θαλάμοιο, καλεσσαμένη δ᾽ Ἀφροδίτην τῶν ἄλλων ἀπάνευθε θεῶν πρὸς μῦθον ἔειπε· ἦ ῥά νύ μοί τι πίθοιο φίλον τέκος ὅττί κεν εἴπω, ἦέ κεν ἀρνήσαιο κοτεσσαμένη τό γε θυμῷ, οὕνεκ᾽ ἐγὼ Δαναοῖσι, σὺ δὲ Τρώεσσιν ἀρήγεις; Τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Διὸς θυγάτηρ Ἀφροδίτη· Ἥρη πρέσβα θεὰ θύγατερ μεγάλοιο Κρόνοιο αὔδα ὅ τι φρονέεις· τελέσαι δέ με θυμὸς ἄνωγεν, εἰ δύναμαι τελέσαι γε καὶ εἰ τετελεσμένον ἐστίν. Τὴν δὲ δολοφρονέουσα προσηύδα πότνια Ἥρη· δὸς νῦν μοι φιλότητα καὶ ἵμερον, ᾧ τε σὺ πάντας δαμνᾷ ἀθανάτους ἠδὲ θνητοὺς ἀνθρώπους. εἶμι γὰρ ὀψομένη πολυφόρβου πείρατα γαίης, Ὠκεανόν τε θεῶν γένεσιν καὶ μητέρα Τηθύν, οἵ μ᾽ ἐν σφοῖσι δόμοισιν ἐῢ τρέφον ἠδ᾽ ἀτίταλλον δεξάμενοι Ῥείας, ὅτε τε Κρόνον εὐρύοπα Ζεὺς γαίης νέρθε καθεῖσε καὶ ἀτρυγέτοιο θαλάσσης· τοὺς εἶμ᾽ ὀψομένη, καί σφ᾽ ἄκριτα νείκεα λύσω· ἤδη γὰρ δηρὸν χρόνον ἀλλήλων ἀπέχονται εὐνῆς καὶ φιλότητος, ἐπεὶ χόλος ἔμπεσε θυμῷ. εἰ κείνω ἐπέεσσι παραιπεπιθοῦσα φίλον κῆρ εἰς εὐνὴν ἀνέσαιμι ὁμωθῆναι φιλότητι, αἰεί κέ σφι φίλη τε καὶ αἰδοίη καλεοίμην. Τὴν δ᾽ αὖτε προσέειπε φιλομειδὴς Ἀφροδίτη· οὐκ ἔστ᾽ οὐδὲ ἔοικε τεὸν ἔπος ἀρνήσασθαι· Ζηνὸς γὰρ τοῦ ἀρίστου ἐν ἀγκοίνῃσιν ἰαύεις. Ἦ, καὶ ἀπὸ στήθεσφιν ἐλύσατο κεστὸν ἱμάντα ποικίλον, ἔνθα δέ οἱ θελκτήρια πάντα τέτυκτο· ἔνθ᾽ ἔνι μὲν φιλότης, ἐν δ᾽ ἵμερος, ἐν δ᾽ ὀαριστὺς πάρφασις, ἥ τ᾽ ἔκλεψε νόον πύκα περ φρονεόντων. τόν ῥά οἱ ἔμβαλε χερσὶν ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· τῆ νῦν τοῦτον ἱμάντα τεῷ ἐγκάτθεο κόλπῳ ποικίλον, ᾧ ἔνι πάντα τετεύχαται· οὐδέ σέ φημι ἄπρηκτόν γε νέεσθαι, ὅ τι φρεσὶ σῇσι μενοινᾷς. Ὣς φάτο, μείδησεν δὲ βοῶπις πότνια Ἥρη, μειδήσασα δ᾽ ἔπειτα ἑῷ ἐγκάτθετο κόλπῳ. Ἣ μὲν ἔβη πρὸς δῶμα Διὸς θυγάτηρ Ἀφροδίτη, Ἥρη δ᾽ ἀΐξασα λίπεν ῥίον Οὐλύμποιο, Πιερίην δ᾽ ἐπιβᾶσα καὶ Ἠμαθίην ἐρατεινὴν σεύατ᾽ ἐφ᾽ ἱπποπόλων Θρῃκῶν ὄρεα νιφόεντα ἀκροτάτας κορυφάς· οὐδὲ χθόνα μάρπτε ποδοῖιν· ἐξ Ἀθόω δ᾽ ἐπὶ πόντον ἐβήσετο κυμαίνοντα, Λῆμνον δ᾽ εἰσαφίκανε πόλιν θείοιο Θόαντος. ἔνθ᾽ Ὕπνῳ ξύμβλητο κασιγνήτῳ Θανάτοιο, ἔν τ᾽ ἄρα οἱ φῦ χειρὶ ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζεν· Ὕπνε ἄναξ πάντων τε θεῶν πάντων τ᾽ ἀνθρώπων, ἠμὲν δή ποτ᾽ ἐμὸν ἔπος ἔκλυες, ἠδ᾽ ἔτι καὶ νῦν πείθευ· ἐγὼ δέ κέ τοι ἰδέω χάριν ἤματα πάντα. κοίμησόν μοι Ζηνὸς ὑπ᾽ ὀφρύσιν ὄσσε φαεινὼ αὐτίκ᾽ ἐπεί κεν ἐγὼ παραλέξομαι ἐν φιλότητι. δῶρα δέ τοι δώσω καλὸν θρόνον ἄφθιτον αἰεὶ χρύσεον· Ἥφαιστος δέ κ᾽ ἐμὸς πάϊς ἀμφιγυήεις τεύξει᾽ ἀσκήσας, ὑπὸ δὲ θρῆνυν ποσὶν ἥσει, τῷ κεν ἐπισχοίης λιπαροὺς πόδας εἰλαπινάζων. Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσεφώνεε νήδυμος Ὕπνος· Ἥρη πρέσβα θεὰ θύγατερ μεγάλοιο Κρόνοιο ἄλλον μέν κεν ἔγωγε θεῶν αἰειγενετάων ῥεῖα κατευνήσαιμι, καὶ ἂν ποταμοῖο ῥέεθρα Ὠκεανοῦ, ὅς περ γένεσις πάντεσσι τέτυκται· Ζηνὸς δ᾽ οὐκ ἂν ἔγωγε Κρονίονος ἆσσον ἱκοίμην οὐδὲ κατευνήσαιμ᾽, ὅτε μὴ αὐτός γε κελεύοι. ἤδη γάρ με καὶ ἄλλο τεὴ ἐπίνυσσεν ἐφετμὴ ἤματι τῷ ὅτε κεῖνος ὑπέρθυμος Διὸς υἱὸς ἔπλεεν Ἰλιόθεν Τρώων πόλιν ἐξαλαπάξας. ἤτοι ἐγὼ μὲν ἔλεξα Διὸς νόον αἰγιόχοιο νήδυμος ἀμφιχυθείς· σὺ δέ οἱ κακὰ μήσαο θυμῷ ὄρσασ᾽ ἀργαλέων ἀνέμων ἐπὶ πόντον ἀήτας, καί μιν ἔπειτα Κόων δ᾽ εὖ ναιομένην ἀπένεικας νόσφι φίλων πάντων. ὃ δ᾽ ἐπεγρόμενος χαλέπαινε ῥιπτάζων κατὰ δῶμα θεούς, ἐμὲ δ᾽ ἔξοχα πάντων ζήτει· καί κέ μ᾽ ἄϊστον ἀπ᾽ αἰθέρος ἔμβαλε πόντῳ, εἰ μὴ Νὺξ δμήτειρα θεῶν ἐσάωσε καὶ ἀνδρῶν· τὴν ἱκόμην φεύγων, ὃ δ᾽ ἐπαύσατο χωόμενός περ. ἅζετο γὰρ μὴ Νυκτὶ θοῇ ἀποθύμια ἕρδοι. νῦν αὖ τοῦτό μ᾽ ἄνωγας ἀμήχανον ἄλλο τελέσσαι. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε βοῶπις πότνια Ἥρη· Ὕπνε τί ἢ δὲ σὺ ταῦτα μετὰ φρεσὶ σῇσι μενοινᾷς; ἦ φῂς ὣς Τρώεσσιν ἀρηξέμεν εὐρύοπα Ζῆν ὡς Ἡρακλῆος περιχώσατο παῖδος ἑοῖο; ἀλλ᾽ ἴθ᾽, ἐγὼ δέ κέ τοι Χαρίτων μίαν ὁπλοτεράων δώσω ὀπυιέμεναι καὶ σὴν κεκλῆσθαι ἄκοιτιν. Ὣς φάτο, χήρατο δ᾽ Ὕπνος, ἀμειβόμενος δὲ προσηύδα· ἄγρει νῦν μοι ὄμοσσον ἀάατον Στυγὸς ὕδωρ, χειρὶ δὲ τῇ ἑτέρῃ μὲν ἕλε χθόνα πουλυβότειραν, τῇ δ᾽ ἑτέρῃ ἅλα μαρμαρέην, ἵνα νῶϊν ἅπαντες μάρτυροι ὦσ᾽ οἳ ἔνερθε θεοὶ Κρόνον ἀμφὶς ἐόντες, ἦ μὲν ἐμοὶ δώσειν Χαρίτων μίαν ὁπλοτεράων Πασιθέην, ἧς τ᾽ αὐτὸς ἐέλδομαι ἤματα πάντα. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε θεὰ λευκώλενος Ἥρη, ὄμνυε δ᾽ ὡς ἐκέλευε, θεοὺς δ᾽ ὀνόμηνεν ἅπαντας τοὺς ὑποταρταρίους οἳ Τιτῆνες καλέονται. αὐτὰρ ἐπεί ῥ᾽ ὄμοσέν τε τελεύτησέν τε τὸν ὅρκον, τὼ βήτην Λήμνου τε καὶ Ἴμβρου ἄστυ λιπόντε ἠέρα ἑσσαμένω ῥίμφα πρήσσοντε κέλευθον. Ἴδην δ᾽ ἱκέσθην πολυπίδακα μητέρα θηρῶν Λεκτόν, ὅθι πρῶτον λιπέτην ἅλα· τὼ δ᾽ ἐπὶ χέρσου βήτην, ἀκροτάτη δὲ ποδῶν ὕπο σείετο ὕλη. ἔνθ᾽ Ὕπνος μὲν ἔμεινε πάρος Διὸς ὄσσε ἰδέσθαι εἰς ἐλάτην ἀναβὰς περιμήκετον, ἣ τότ᾽ ἐν Ἴδῃ μακροτάτη πεφυυῖα δι᾽ ἠέρος αἰθέρ᾽ ἵκανεν· ἔνθ᾽ ἧστ᾽ ὄζοισιν πεπυκασμένος εἰλατίνοισιν ὄρνιθι λιγυρῇ ἐναλίγκιος, ἥν τ᾽ ἐν ὄρεσσι χαλκίδα κικλήσκουσι θεοί, ἄνδρες δὲ κύμινδιν. Ἥρη δὲ κραιπνῶς προσεβήσετο Γάργαρον ἄκρον Ἴδης ὑψηλῆς· ἴδε δὲ νεφεληγερέτα Ζεύς. ὡς δ᾽ ἴδεν, ὥς μιν ἔρως πυκινὰς φρένας ἀμφεκάλυψεν, οἷον ὅτε πρῶτόν περ ἐμισγέσθην φιλότητι εἰς εὐνὴν φοιτῶντε, φίλους λήθοντε τοκῆας. στῆ δ᾽ αὐτῆς προπάροιθεν ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζεν· Ἥρη πῇ μεμαυῖα κατ᾽ Οὐλύμπου τόδ᾽ ἱκάνεις; ἵπποι δ᾽ οὐ παρέασι καὶ ἅρματα τῶν κ᾽ ἐπιβαίης. Τὸν δὲ δολοφρονέουσα προσηύδα πότνια Ἥρη· ἔρχομαι ὀψομένη πολυφόρβου πείρατα γαίης, Ὠκεανόν τε θεῶν γένεσιν καὶ μητέρα Τηθύν, οἵ με σφοῖσι δόμοισιν ἐῢ τρέφον ἠδ᾽ ἀτίταλλον· τοὺς εἶμ᾽ ὀψομένη, καί σφ᾽ ἄκριτα νείκεα λύσω· ἤδη γὰρ δηρὸν χρόνον ἀλλήλων ἀπέχονται εὐνῆς καὶ φιλότητος, ἐπεὶ χόλος ἔμπεσε θυμῷ. ἵπποι δ᾽ ἐν πρυμνωρείῃ πολυπίδακος Ἴδης ἑστᾶσ᾽, οἵ μ᾽ οἴσουσιν ἐπὶ τραφερήν τε καὶ ὑγρήν. νῦν δὲ σεῦ εἵνεκα δεῦρο κατ᾽ Οὐλύμπου τόδ᾽ ἱκάνω, μή πώς μοι μετέπειτα χολώσεαι, αἴ κε σιωπῇ οἴχωμαι πρὸς δῶμα βαθυῤῥόου Ὠκεανοῖο. Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· Ἥρη κεῖσε μὲν ἔστι καὶ ὕστερον ὁρμηθῆναι, νῶϊ δ᾽ ἄγ᾽ ἐν φιλότητι τραπείομεν εὐνηθέντε. οὐ γάρ πώ ποτέ μ᾽ ὧδε θεᾶς ἔρος οὐδὲ γυναικὸς θυμὸν ἐνὶ στήθεσσι περιπροχυθεὶς ἐδάμασσεν, οὐδ᾽ ὁπότ᾽ ἠρασάμην Ἰξιονίης ἀλόχοιο, ἣ τέκε Πειρίθοον θεόφιν μήστωρ᾽ ἀτάλαντον· οὐδ᾽ ὅτε περ Δανάης καλλισφύρου Ἀκρισιώνης, ἣ τέκε Περσῆα πάντων ἀριδείκετον ἀνδρῶν· οὐδ᾽ ὅτε Φοίνικος κούρης τηλεκλειτοῖο, ἣ τέκε μοι Μίνων τε καὶ ἀντίθεον Ῥαδάμανθυν· οὐδ᾽ ὅτε περ Σεμέλης οὐδ᾽ Ἀλκμήνης ἐνὶ Θήβῃ, ἥ ῥ᾽ Ἡρακλῆα κρατερόφρονα γείνατο παῖδα· ἣ δὲ Διώνυσον Σεμέλη τέκε χάρμα βροτοῖσιν· οὐδ᾽ ὅτε Δήμητρος καλλιπλοκάμοιο ἀνάσσης, οὐδ᾽ ὁπότε Λητοῦς ἐρικυδέος, οὐδὲ σεῦ αὐτῆς, ὡς σέο νῦν ἔραμαι καί με γλυκὺς ἵμερος αἱρεῖ. Τὸν δὲ δολοφρονέουσα προσηύδα πότνια Ἥρη· αἰνότατε Κρονίδη ποῖον τὸν μῦθον ἔειπες. εἰ νῦν ἐν φιλότητι λιλαίεαι εὐνηθῆναι Ἴδης ἐν κορυφῇσι, τὰ δὲ προπέφανται ἅπαντα· πῶς κ᾽ ἔοι εἴ τις νῶϊ θεῶν αἰειγενετάων εὕδοντ᾽ ἀθρήσειε, θεοῖσι δὲ πᾶσι μετελθὼν πεφράδοι; οὐκ ἂν ἔγωγε τεὸν πρὸς δῶμα νεοίμην ἐξ εὐνῆς ἀνστᾶσα, νεμεσσητὸν δέ κεν εἴη. ἀλλ᾽ εἰ δή ῥ᾽ ἐθέλεις καί τοι φίλον ἔπλετο θυμῷ, ἔστιν τοι θάλαμος, τόν τοι φίλος υἱὸς ἔτευξεν Ἥφαιστος, πυκινὰς δὲ θύρας σταθμοῖσιν ἐπῆρσεν· ἔνθ᾽ ἴομεν κείοντες, ἐπεί νύ τοι εὔαδεν εὐνή. Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· Ἥρη μήτε θεῶν τό γε δείδιθι μήτέ τιν᾽ ἀνδρῶν ὄψεσθαι· τοῖόν τοι ἐγὼ νέφος ἀμφικαλύψω χρύσεον· οὐδ᾽ ἂν νῶϊ διαδράκοι Ἠέλιός περ, οὗ τε καὶ ὀξύτατον πέλεται φάος εἰσοράασθαι. Ἦ ῥα καὶ ἀγκὰς ἔμαρπτε Κρόνου παῖς ἣν παράκοιτιν· τοῖσι δ᾽ ὑπὸ χθὼν δῖα φύεν νεοθηλέα ποίην, λωτόν θ᾽ ἑρσήεντα ἰδὲ κρόκον ἠδ᾽ ὑάκινθον πυκνὸν καὶ μαλακόν, ὃς ἀπὸ χθονὸς ὑψόσ᾽ ἔεργε. τῷ ἔνι λεξάσθην, ἐπὶ δὲ νεφέλην ἕσσαντο καλὴν χρυσείην· στιλπναὶ δ᾽ ἀπέπιπτον ἔερσαι. Ὣς ὃ μὲν ἀτρέμας εὗδε πατὴρ ἀνὰ Γαργάρῳ ἄκρῳ, ὕπνῳ καὶ φιλότητι δαμείς, ἔχε δ᾽ ἀγκὰς ἄκοιτιν· βῆ δὲ θέειν ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν νήδυμος Ὕπνος ἀγγελίην ἐρέων γαιηόχῳ ἐννοσιγαίῳ· ἀγχοῦ δ᾽ ἱστάμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· πρόφρων νῦν Δαναοῖσι Ποσείδαον ἐπάμυνε, καί σφιν κῦδος ὄπαζε μίνυνθά περ, ὄφρ᾽ ἔτι εὕδει Ζεύς, ἐπεὶ αὐτῷ ἐγὼ μαλακὸν περὶ κῶμ᾽ ἐκάλυψα· Ἥρη δ᾽ ἐν φιλότητι παρήπαφεν εὐνηθῆναι. Ὣς εἰπὼν ὃ μὲν ᾤχετ᾽ ἐπὶ κλυτὰ φῦλ᾽ ἀνθρώπων, τὸν δ᾽ ἔτι μᾶλλον ἀνῆκεν ἀμυνέμεναι Δαναοῖσιν. αὐτίκα δ᾽ ἐν πρώτοισι μέγα προθορὼν ἐκέλευσεν· Ἀργεῖοι καὶ δ᾽ αὖτε μεθίεμεν Ἕκτορι νίκην Πριαμίδῃ, ἵνα νῆας ἕλῃ καὶ κῦδος ἄρηται; ἀλλ᾽ ὃ μὲν οὕτω φησὶ καὶ εὔχεται οὕνεκ᾽ Ἀχιλλεὺς νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσι μένει κεχολωμένος ἦτορ· κείνου δ᾽ οὔ τι λίην ποθὴ ἔσσεται, εἴ κεν οἳ ἄλλοι ἡμεῖς ὀτρυνώμεθ᾽ ἀμυνέμεν ἀλλήλοισιν. ἀλλ᾽ ἄγεθ᾽ ὡς ἂν ἐγὼ εἴπω πειθώμεθα πάντες· ἀσπίδες ὅσσαι ἄρισται ἐνὶ στρατῷ ἠδὲ μέγισται ἑσσάμενοι, κεφαλὰς δὲ παναίθῃσιν κορύθεσσι κρύψαντες, χερσίν τε τὰ μακρότατ᾽ ἔγχε᾽ ἑλόντες ἴομεν· αὐτὰρ ἐγὼν ἡγήσομαι, οὐδ᾽ ἔτι φημὶ Ἕκτορα Πριαμίδην μενέειν μάλα περ μεμαῶτα. ὃς δέ κ᾽ ἀνὴρ μενέχαρμος, ἔχει δ᾽ ὀλίγον σάκος ὤμῳ, χείρονι φωτὶ δότω, ὃ δ᾽ ἐν ἀσπίδι μείζονι δύτω. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα τοῦ μάλα μὲν κλύον ἠδὲ πίθοντο· τοὺς δ᾽ αὐτοὶ βασιλῆες ἐκόσμεον οὐτάμενοί περ Τυδεΐδης Ὀδυσεύς τε καὶ Ἀτρεΐδης Ἀγαμέμνων· οἰχόμενοι δ᾽ ἐπὶ πάντας ἀρήϊα τεύχε᾽ ἄμειβον· ἐσθλὰ μὲν ἐσθλὸς ἔδυνε, χέρεια δὲ χείρονι δόσκεν. αὐτὰρ ἐπεί ῥ᾽ ἕσσαντο περὶ χροῒ νώροπα χαλκὸν βάν ῥ᾽ ἴμεν· ἦρχε δ᾽ ἄρά σφι Ποσειδάων ἐνοσίχθων δεινὸν ἄορ τανύηκες ἔχων ἐν χειρὶ παχείῃ εἴκελον ἀστεροπῇ· τῷ δ᾽ οὐ θέμις ἐστὶ μιγῆναι ἐν δαῒ λευγαλέῃ, ἀλλὰ δέος ἰσχάνει ἄνδρας. Τρῶας δ᾽ αὖθ᾽ ἑτέρωθεν ἐκόσμει φαίδιμος Ἕκτωρ. δή ῥα τότ᾽ αἰνοτάτην ἔριδα πτολέμοιο τάνυσσαν κυανοχαῖτα Ποσειδάων καὶ φαίδιμος Ἕκτωρ, ἤτοι ὃ μὲν Τρώεσσιν, ὃ δ᾽ Ἀργείοισιν ἀρήγων. ἐκλύσθη δὲ θάλασσα ποτὶ κλισίας τε νέας τε Ἀργείων· οἳ δὲ ξύνισαν μεγάλῳ ἀλαλητῷ. οὔτε θαλάσσης κῦμα τόσον βοάᾳ ποτὶ χέρσον ποντόθεν ὀρνύμενον πνοιῇ Βορέω ἀλεγεινῇ· οὔτε πυρὸς τόσσός γε ποτὶ βρόμος αἰθομένοιο οὔρεος ἐν βήσσῃς, ὅτε τ᾽ ὤρετο καιέμεν ὕλην· οὔτ᾽ ἄνεμος τόσσόν γε περὶ δρυσὶν ὑψικόμοισι ἠπύει, ὅς τε μάλιστα μέγα βρέμεται χαλεπαίνων, ὅσση ἄρα Τρώων καὶ Ἀχαιῶν ἔπλετο φωνὴ δεινὸν ἀϋσάντων, ὅτ᾽ ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ὄρουσαν. Αἴαντος δὲ πρῶτος ἀκόντισε φαίδιμος Ἕκτωρ ἔγχει, ἐπεὶ τέτραπτο πρὸς ἰθύ οἱ, οὐδ᾽ ἀφάμαρτε, τῇ ῥα δύω τελαμῶνε περὶ στήθεσσι τετάσθην, ἤτοι ὃ μὲν σάκεος, ὃ δὲ φασγάνου ἀργυροήλου· τώ οἱ ῥυσάσθην τέρενα χρόα. χώσατο δ᾽ Ἕκτωρ, ὅττί ῥά οἱ βέλος ὠκὺ ἐτώσιον ἔκφυγε χειρός, ἂψ δ᾽ ἑτάρων εἰς ἔθνος ἐχάζετο κῆρ᾽ ἀλεείνων. τὸν μὲν ἔπειτ᾽ ἀπιόντα μέγας Τελαμώνιος Αἴας χερμαδίῳ, τά ῥα πολλὰ θοάων ἔχματα νηῶν πὰρ ποσὶ μαρναμένων ἐκυλίνδετο, τῶν ἓν ἀείρας στῆθος βεβλήκει ὑπὲρ ἄντυγος ἀγχόθι δειρῆς, στρόμβον δ᾽ ὣς ἔσσευε βαλών, περὶ δ᾽ ἔδραμε πάντῃ. ὡς δ᾽ ὅθ᾽ ὑπὸ πληγῆς πατρὸς Διὸς ἐξερίπῃ δρῦς πρόῤῥιζος, δεινὴ δὲ θεείου γίγνεται ὀδμὴ ἐξ αὐτῆς, τὸν δ᾽ οὔ περ ἔχει θράσος ὅς κεν ἴδηται ἐγγὺς ἐών, χαλεπὸς δὲ Διὸς μεγάλοιο κεραυνός, ὣς ἔπεσ᾽ Ἕκτορος ὦκα χαμαὶ μένος ἐν κονίῃσι· χειρὸς δ᾽ ἔκβαλεν ἔγχος, ἐπ᾽ αὐτῷ δ᾽ ἀσπὶς ἑάφθη καὶ κόρυς, ἀμφὶ δέ οἱ βράχε τεύχεα ποικίλα χαλκῷ. οἳ δὲ μέγα ἰάχοντες ἐπέδραμον υἷες Ἀχαιῶν ἐλπόμενοι ἐρύεσθαι, ἀκόντιζον δὲ θαμειὰς αἰχμάς· ἀλλ᾽ οὔ τις ἐδυνήσατο ποιμένα λαῶν οὐτάσαι οὐδὲ βαλεῖν· πρὶν γὰρ περίβησαν ἄριστοι Πουλυδάμας τε καὶ Αἰνείας καὶ δῖος Ἀγήνωρ Σαρπηδών τ᾽ ἀρχὸς Λυκίων καὶ Γλαῦκος ἀμύμων. τῶν δ᾽ ἄλλων οὔ τίς εὑ ἀκήδεσεν, ἀλλὰ πάροιθεν ἀσπίδας εὐκύκλους σχέθον αὐτοῦ. τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ἑταῖροι χερσὶν ἀείραντες φέρον ἐκ πόνου, ὄφρ᾽ ἵκεθ᾽ ἵππους ὠκέας, οἵ οἱ ὄπισθε μάχης ἠδὲ πτολέμοιο ἕστασαν ἡνίοχόν τε καὶ ἅρματα ποικίλ᾽ ἔχοντες· οἳ τόν γε προτὶ ἄστυ φέρον βαρέα στενάχοντα. Ἀλλ᾽ ὅτε δὴ πόρον ἷξον ἐϋῤῥεῖος ποταμοῖο Ξάνθου δινήεντος, ὃν ἀθάνατος τέκετο Ζεύς, ἔνθά μιν ἐξ ἵππων πέλασαν χθονί, κὰδ δέ οἱ ὕδωρ χεῦαν· ὃ δ᾽ ἀμπνύνθη καὶ ἀνέδρακεν ὀφθαλμοῖσιν, ἑζόμενος δ᾽ ἐπὶ γοῦνα κελαινεφὲς αἷμ᾽ ἀπέμεσσεν· αὖτις δ᾽ ἐξοπίσω πλῆτο χθονί, τὼ δέ οἱ ὄσσε νὺξ ἐκάλυψε μέλαινα· βέλος δ᾽ ἔτι θυμὸν ἐδάμνα. Ἀργεῖοι δ᾽ ὡς οὖν ἴδον Ἕκτορα νόσφι κιόντα μᾶλλον ἐπὶ Τρώεσσι θόρον, μνήσαντο δὲ χάρμης. ἔνθα πολὺ πρώτιστος Ὀϊλῆος ταχὺς Αἴας Σάτνιον οὔτασε δουρὶ μετάλμενος ὀξυόεντι Ἠνοπίδην, ὃν ἄρα νύμφη τέκε νηῒς ἀμύμων Ἤνοπι βουκολέοντι παρ᾽ ὄχθας Σατνιόεντος. τὸν μὲν Ὀϊλιάδης δουρὶ κλυτὸς ἐγγύθεν ἐλθὼν οὖτα κατὰ λαπάρην· ὃ δ᾽ ἀνετράπετ᾽, ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ αὐτῷ Τρῶες καὶ Δαναοὶ σύναγον κρατερὴν ὑσμίνην. τῷ δ᾽ ἐπὶ Πουλυδάμας ἐγχέσπαλος ἦλθεν ἀμύντωρ Πανθοΐδης, βάλε δὲ Προθοήνορα δεξιὸν ὦμον υἱὸν Ἀρηϊλύκοιο, δι᾽ ὤμου δ᾽ ὄβριμον ἔγχος ἔσχεν, ὃ δ᾽ ἐν κονίῃσι πεσὼν ἕλε γαῖαν ἀγοστῷ. Πουλυδάμας δ᾽ ἔκπαγλον ἐπεύξατο μακρὸν ἀΰσας· οὐ μὰν αὖτ᾽ ὀΐω μεγαθύμου Πανθοΐδαο χειρὸς ἄπο στιβαρῆς ἅλιον πηδῆσαι ἄκοντα, ἀλλά τις Ἀργείων κόμισε χροΐ, καί μιν ὀΐω αὐτῷ σκηπτόμενον κατίμεν δόμον Ἄϊδος εἴσω. Ὣς ἔφατ᾽, Ἀργείοισι δ᾽ ἄχος γένετ᾽ εὐξαμένοιο· Αἴαντι δὲ μάλιστα δαΐφρονι θυμὸν ὄρινε τῷ Τελαμωνιάδῃ· τοῦ γὰρ πέσεν ἄγχι μάλιστα. καρπαλίμως δ᾽ ἀπιόντος ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ. Πουλυδάμας δ᾽ αὐτὸς μὲν ἀλεύατο κῆρα μέλαιναν λικριφὶς ἀΐξας, κόμισεν δ᾽ Ἀντήνορος υἱὸς Ἀρχέλοχος· τῷ γάρ ῥα θεοὶ βούλευσαν ὄλεθρον. τόν ῥ᾽ ἔβαλεν κεφαλῆς τε καὶ αὐχένος ἐν συνεοχμῷ, νείατον ἀστράγαλον, ἀπὸ δ᾽ ἄμφω κέρσε τένοντε· τοῦ δὲ πολὺ προτέρη κεφαλὴ στόμα τε ῥῖνές τε οὔδεϊ πλῆντ᾽ ἤ περ κνῆμαι καὶ γοῦνα πεσόντος. Αἴας δ᾽ αὖτ᾽ ἐγέγωνεν ἀμύμονι Πουλυδάμαντι· φράζεο Πουλυδάμα καί μοι νημερτὲς ἐνίσπες ἦ ῥ᾽ οὐχ οὗτος ἀνὴρ Προθοήνορος ἀντὶ πεφάσθαι ἄξιος; οὐ μέν μοι κακὸς εἴδεται οὐδὲ κακῶν ἔξ, ἀλλὰ κασίγνητος Ἀντήνορος ἱπποδάμοιο ἢ πάϊς· αὐτῷ γὰρ γενεὴν ἄγχιστα ἐῴκει. Ἦ ῥ᾽ εὖ γιγνώσκων, Τρῶας δ᾽ ἄχος ἔλλαβε θυμόν. ἔνθ᾽ Ἀκάμας Πρόμαχον Βοιώτιον οὔτασε δουρὶ ἀμφὶ κασιγνήτῳ βεβαώς· ὃ δ᾽ ὕφελκε ποδοῖιν. τῷ δ᾽ Ἀκάμας ἔκπαγλον ἐπεύξατο μακρὸν ἀΰσας· Ἀργεῖοι ἰόμωροι ἀπειλάων ἀκόρητοι οὔ θην οἴοισίν γε πόνος τ᾽ ἔσεται καὶ ὀϊζὺς ἡμῖν, ἀλλά ποθ᾽ ὧδε κατακτενέεσθε καὶ ὔμμες. φράζεσθ᾽ ὡς ὑμῖν Πρόμαχος δεδμημένος εὕδει ἔγχει ἐμῷ, ἵνα μή τι κασιγνήτοιό γε ποινὴ δηρὸν ἄτιτος ἔῃ· τὼ καί κέ τις εὔχεται ἀνὴρ γνωτὸν ἐνὶ μεγάροισιν ἀρῆς ἀλκτῆρα λιπέσθαι. Ὣς ἔφατ᾽, Ἀργείοισι δ᾽ ἄχος γένετ᾽ εὐξαμένοιο· Πηνέλεῳ δὲ μάλιστα δαΐφρονι θυμὸν ὄρινεν· ὁρμήθη δ᾽ Ἀκάμαντος· ὃ δ᾽ οὐχ ὑπέμεινεν ἐρωὴν Πηνελέωο ἄνακτος· ὃ δ᾽ οὔτασεν Ἰλιονῆα υἱὸν Φόρβαντος πολυμήλου, τόν ῥα μάλιστα Ἑρμείας Τρώων ἐφίλει καὶ κτῆσιν ὄπασσε· τῷ δ᾽ ἄρ᾽ ὑπὸ μήτηρ μοῦνον τέκεν Ἰλιονῆα. τὸν τόθ᾽ ὑπ᾽ ὀφρύος οὖτα κατ᾽ ὀφθαλμοῖο θέμεθλα, ἐκ δ᾽ ὦσε γλήνην· δόρυ δ᾽ ὀφθαλμοῖο διὰ πρὸ καὶ διὰ ἰνίου ἦλθεν, ὃ δ᾽ ἕζετο χεῖρε πετάσσας ἄμφω· Πηνέλεως δὲ ἐρυσσάμενος ξίφος ὀξὺ αὐχένα μέσσον ἔλασσεν, ἀπήραξεν δὲ χαμᾶζε αὐτῇ σὺν πήληκι κάρη· ἔτι δ᾽ ὄβριμον ἔγχος ἦεν ἐν ὀφθαλμῷ· ὃ δὲ φὴ κώδειαν ἀνασχὼν πέφραδέ τε Τρώεσσι καὶ εὐχόμενος ἔπος ηὔδα· εἰπέμεναί μοι Τρῶες ἀγαυοῦ Ἰλιονῆος πατρὶ φίλῳ καὶ μητρὶ γοήμεναι ἐν μεγάροισιν· οὐδὲ γὰρ ἣ Προμάχοιο δάμαρ Ἀλεγηνορίδαο ἀνδρὶ φίλῳ ἐλθόντι γανύσσεται, ὁππότε κεν δὴ ἐκ Τροίης σὺν νηυσὶ νεώμεθα κοῦροι Ἀχαιῶν. Ὣς φάτο, τοὺς δ᾽ ἄρα πάντας ὑπὸ τρόμος ἔλλαβε γυῖα, πάπτηνεν δὲ ἕκαστος ὅπῃ φύγοι αἰπὺν ὄλεθρον. Ἔσπετε νῦν μοι Μοῦσαι Ὀλύμπια δώματ᾽ ἔχουσαι ὅς τις δὴ πρῶτος βροτόεντ᾽ ἀνδράγρι᾽ Ἀχαιῶν ἤρατ᾽, ἐπεί ῥ᾽ ἔκλινε μάχην κλυτὸς ἐννοσίγαιος. Αἴας ῥα πρῶτος Τελαμώνιος Ὕρτιον οὖτα Γυρτιάδην Μυσῶν ἡγήτορα καρτεροθύμων· Φάλκην δ᾽ Ἀντίλοχος καὶ Μέρμερον ἐξενάριξε· Μηριόνης δὲ Μόρυν τε καὶ Ἱπποτίωνα κατέκτα, Τεῦκρος δὲ Προθόωνά τ᾽ ἐνήρατο καὶ Περιφήτην· Ἀτρεΐδης δ᾽ ἄρ᾽ ἔπειθ᾽ Ὑπερήνορα ποιμένα λαῶν οὖτα κατὰ λαπάρην, διὰ δ᾽ ἔντερα χαλκὸς ἄφυσσε δῃώσας· ψυχὴ δὲ κατ᾽ οὐταμένην ὠτειλὴν ἔσσυτ᾽ ἐπειγομένη, τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψε. πλείστους δ᾽ Αἴας εἷλεν Ὀϊλῆος ταχὺς υἱός· οὐ γάρ οἵ τις ὁμοῖος ἐπισπέσθαι ποσὶν ἦεν ἀνδρῶν τρεσσάντων, ὅτε τε Ζεὺς ἐν φόβον ὄρσῃ.

Αὐτὰρ ἐπεὶ διά τε σκόλοπας καὶ τάφρον ἔβησαν φεύγοντες, πολλοὶ δὲ δάμεν Δαναῶν ὑπὸ χερσίν, οἳ μὲν δὴ παρ᾽ ὄχεσφιν ἐρητύοντο μένοντες χλωροὶ ὑπαὶ δείους πεφοβημένοι· ἔγρετο δὲ Ζεὺς Ἴδης ἐν κορυφῇσι παρὰ χρυσοθρόνου Ἥρης, στῆ δ᾽ ἄρ᾽ ἀναΐξας, ἴδε δὲ Τρῶας καὶ Ἀχαιοὺς τοὺς μὲν ὀρινομένους, τοὺς δὲ κλονέοντας ὄπισθεν Ἀργείους, μετὰ δέ σφι Ποσειδάωνα ἄνακτα· Ἕκτορα δ᾽ ἐν πεδίῳ ἴδε κείμενον, ἀμφὶ δ᾽ ἑταῖροι εἵαθ᾽, ὃ δ᾽ ἀργαλέῳ ἔχετ᾽ ἄσθματι κῆρ ἀπινύσσων αἷμ᾽ ἐμέων, ἐπεὶ οὔ μιν ἀφαυρότατος βάλ᾽ Ἀχαιῶν. τὸν δὲ ἰδὼν ἐλέησε πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε, δεινὰ δ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν Ἥρην πρὸς μῦθον ἔειπεν· ἦ μάλα δὴ κακότεχνος ἀμήχανε σὸς δόλος Ἥρη Ἕκτορα δῖον ἔπαυσε μάχης, ἐφόβησε δὲ λαούς. οὐ μὰν οἶδ᾽ εἰ αὖτε κακοῤῥαφίης ἀλεγεινῆς πρώτη ἐπαύρηαι καί σε πληγῇσιν ἱμάσσω. ἦ οὐ μέμνῃ ὅτε τ᾽ ἐκρέμω ὑψόθεν, ἐκ δὲ ποδοῖιν ἄκμονας ἧκα δύω, περὶ χερσὶ δὲ δεσμὸν ἴηλα χρύσεον ἄῤῥηκτον; σὺ δ᾽ ἐν αἰθέρι καὶ νεφέλῃσιν ἐκρέμω· ἠλάστεον δὲ θεοὶ κατὰ μακρὸν Ὄλυμπον, λῦσαι δ᾽ οὐκ ἐδύναντο παρασταδόν· ὃν δὲ λάβοιμι ῥίπτασκον τεταγὼν ἀπὸ βηλοῦ ὄφρ᾽ ἂν ἵκηται γῆν ὀλιγηπελέων· ἐμὲ δ᾽ οὐδ᾽ ὧς θυμὸν ἀνίει ἀζηχὴς ὀδύνη Ἡρακλῆος θείοιο, τὸν σὺ ξὺν Βορέῃ ἀνέμῳ πεπιθοῦσα θυέλλας πέμψας ἐπ᾽ ἀτρύγετον πόντον κακὰ μητιόωσα, καί μιν ἔπειτα Κόων δ᾽ εὖ ναιομένην ἀπένεικας. τὸν μὲν ἐγὼν ἔνθεν ῥυσάμην καὶ ἀνήγαγον αὖτις Ἄργος ἐς ἱππόβοτον καὶ πολλά περ ἀθλήσαντα. τῶν σ᾽ αὖτις μνήσω ἵν᾽ ἀπολλήξῃς ἀπατάων, ὄφρα ἴδῃ ἤν τοι χραίσμῃ φιλότης τε καὶ εὐνή, ἣν ἐμίγης ἐλθοῦσα θεῶν ἄπο καί μ᾽ ἀπάτησας. Ὣς φάτο, ῥίγησεν δὲ βοῶπις πότνια Ἥρη, καί μιν φωνήσασ᾽ ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ἴστω νῦν τόδε Γαῖα καὶ Οὐρανὸς εὐρὺς ὕπερθε καὶ τὸ κατειβόμενον Στυγὸς ὕδωρ, ὅς τε μέγιστος ὅρκος δεινότατός τε πέλει μακάρεσσι θεοῖσι, σή θ᾽ ἱερὴ κεφαλὴ καὶ νωΐτερον λέχος αὐτῶν κουρίδιον, τὸ μὲν οὐκ ἂν ἐγώ ποτε μὰψ ὀμόσαιμι· μὴ δι᾽ ἐμὴν ἰότητα Ποσειδάων ἐνοσίχθων πημαίνει Τρῶάς τε καὶ Ἕκτορα, τοῖσι δ᾽ ἀρήγει, ἀλλά που αὐτὸν θυμὸς ἐποτρύνει καὶ ἀνώγει, τειρομένους δ᾽ ἐπὶ νηυσὶν ἰδὼν ἐλέησεν Ἀχαιούς. αὐτάρ τοι καὶ κείνῳ ἐγὼ παραμυθησαίμην τῇ ἴμεν ᾗ κεν δὴ σὺ κελαινεφὲς ἡγεμονεύῃς. Ὣς φάτο, μείδησεν δὲ πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε, καί μιν ἀμειβόμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· εἰ μὲν δὴ σύ γ᾽ ἔπειτα βοῶπις πότνια Ἥρη ἶσον ἐμοὶ φρονέουσα μετ᾽ ἀθανάτοισι καθίζοις, τώ κε Ποσειδάων γε, καὶ εἰ μάλα βούλεται ἄλλῃ, αἶψα μεταστρέψειε νόον μετὰ σὸν καὶ ἐμὸν κῆρ. ἀλλ᾽ εἰ δή ῥ᾽ ἐτεόν γε καὶ ἀτρεκέως ἀγορεύεις, ἔρχεο νῦν μετὰ φῦλα θεῶν, καὶ δεῦρο κάλεσσον Ἶρίν τ᾽ ἐλθέμεναι καὶ Ἀπόλλωνα κλυτότοξον, ὄφρ᾽ ἣ μὲν μετὰ λαὸν Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων ἔλθῃ, καὶ εἴπῃσι Ποσειδάωνι ἄνακτι παυσάμενον πολέμοιο τὰ ἃ πρὸς δώμαθ᾽ ἱκέσθαι, Ἕκτορα δ᾽ ὀτρύνῃσι μάχην ἐς Φοῖβος Ἀπόλλων, αὖτις δ᾽ ἐμπνεύσῃσι μένος, λελάθῃ δ᾽ ὀδυνάων αἳ νῦν μιν τείρουσι κατὰ φρένας, αὐτὰρ Ἀχαιοὺς αὖτις ἀποστρέψῃσιν ἀνάλκιδα φύζαν ἐνόρσας, φεύγοντες δ᾽ ἐν νηυσὶ πολυκλήϊσι πέσωσι Πηλεΐδεω Ἀχιλῆος· ὃ δ᾽ ἀνστήσει ὃν ἑταῖρον Πάτροκλον· τὸν δὲ κτενεῖ ἔγχεϊ φαίδιμος Ἕκτωρ Ἰλίου προπάροιθε πολέας ὀλέσαντ᾽ αἰζηοὺς τοὺς ἄλλους, μετὰ δ᾽ υἱὸν ἐμὸν Σαρπηδόνα δῖον. τοῦ δὲ χολωσάμενος κτενεῖ Ἕκτορα δῖος Ἀχιλλεύς. ἐκ τοῦ δ᾽ ἄν τοι ἔπειτα παλίωξιν παρὰ νηῶν αἰὲν ἐγὼ τεύχοιμι διαμπερὲς εἰς ὅ κ᾽ Ἀχαιοὶ Ἴλιον αἰπὺ ἕλοιεν Ἀθηναίης διὰ βουλάς. τὸ πρὶν δ᾽ οὔτ᾽ ἄρ᾽ ἐγὼ παύω χόλον οὔτέ τιν᾽ ἄλλον ἀθανάτων Δαναοῖσιν ἀμυνέμεν ἐνθάδ᾽ ἐάσω πρίν γε τὸ Πηλεΐδαο τελευτηθῆναι ἐέλδωρ, ὥς οἱ ὑπέστην πρῶτον, ἐμῷ δ᾽ ἐπένευσα κάρητι, ἤματι τῷ ὅτ᾽ ἐμεῖο θεὰ Θέτις ἥψατο γούνων, λισσομένη τιμῆσαι Ἀχιλλῆα πτολίπορθον. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε θεὰ λευκώλενος Ἥρη, βῆ δ᾽ ἐξ Ἰδαίων ὀρέων ἐς μακρὸν Ὄλυμπον. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἂν ἀΐξῃ νόος ἀνέρος, ὅς τ᾽ ἐπὶ πολλὴν γαῖαν ἐληλουθὼς φρεσὶ πευκαλίμῃσι νοήσῃ ἔνθ᾽ εἴην ἢ ἔνθα, μενοινήῃσί τε πολλά, ὣς κραιπνῶς μεμαυῖα διέπτατο πότνια Ἥρη· ἵκετο δ᾽ αἰπὺν Ὄλυμπον, ὁμηγερέεσσι δ᾽ ἐπῆλθεν ἀθανάτοισι θεοῖσι Διὸς δόμῳ· οἳ δὲ ἰδόντες πάντες ἀνήϊξαν καὶ δεικανόωντο δέπασσιν. ἣ δ᾽ ἄλλους μὲν ἔασε, Θέμιστι δὲ καλλιπαρῄῳ δέκτο δέπας· πρώτη γὰρ ἐναντίη ἦλθε θέουσα, καί μιν φωνήσασ᾽ ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ἥρη τίπτε βέβηκας; ἀτυζομένῃ δὲ ἔοικας· ἦ μάλα δή σ᾽ ἐφόβησε Κρόνου πάϊς, ὅς τοι ἀκοίτης. Τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα θεὰ λευκώλενος Ἥρη· μή με θεὰ Θέμι ταῦτα διείρεο· οἶσθα καὶ αὐτὴ οἷος κείνου θυμὸς ὑπερφίαλος καὶ ἀπηνής. ἀλλὰ σύ γ᾽ ἄρχε θεοῖσι δόμοις ἔνι δαιτὸς ἐΐσης· ταῦτα δὲ καὶ μετὰ πᾶσιν ἀκούσεαι ἀθανάτοισιν οἷα Ζεὺς κακὰ ἔργα πιφαύσκεται· οὐδέ τί φημι πᾶσιν ὁμῶς θυμὸν κεχαρησέμεν, οὔτε βροτοῖσιν οὔτε θεοῖς, εἴ πέρ τις ἔτι νῦν δαίνυται εὔφρων. Ἣ μὲν ἄρ᾽ ὣς εἰποῦσα καθέζετο πότνια Ἥρη, ὄχθησαν δ᾽ ἀνὰ δῶμα Διὸς θεοί· ἣ δ᾽ ἐγέλασσε χείλεσιν, οὐδὲ μέτωπον ἐπ᾽ ὀφρύσι κυανέῃσιν ἰάνθη· πᾶσιν δὲ νεμεσσηθεῖσα μετηύδα· νήπιοι οἳ Ζηνὶ μενεαίνομεν ἀφρονέοντες· ἦ ἔτι μιν μέμαμεν καταπαυσέμεν ἆσσον ἰόντες ἢ ἔπει ἠὲ βίῃ· ὃ δ᾽ ἀφήμενος οὐκ ἀλεγίζει οὐδ᾽ ὄθεται· φησὶν γὰρ ἐν ἀθανάτοισι θεοῖσι κάρτεΐ τε σθένεΐ τε διακριδὸν εἶναι ἄριστος. τὼ ἔχεθ᾽ ὅττί κεν ὔμμι κακὸν πέμπῃσιν ἑκάστῳ. ἤδη γὰρ νῦν ἔλπομ᾽ Ἄρηΐ γε πῆμα τετύχθαι· υἱὸς γάρ οἱ ὄλωλε μάχῃ ἔνι φίλτατος ἀνδρῶν Ἀσκάλαφος, τόν φησιν ὃν ἔμμεναι ὄβριμος Ἄρης. Ὣς ἔφατ᾽, αὐτὰρ Ἄρης θαλερὼ πεπλήγετο μηρὼ χερσὶ καταπρηνέσσ᾽, ὀλοφυρόμενος δ᾽ ἔπος ηὔδα· μὴ νῦν μοι νεμεσήσετ᾽ Ὀλύμπια δώματ᾽ ἔχοντες τίσασθαι φόνον υἷος ἰόντ᾽ ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν, εἴ πέρ μοι καὶ μοῖρα Διὸς πληγέντι κεραυνῷ κεῖσθαι ὁμοῦ νεκύεσσι μεθ᾽ αἵματι καὶ κονίῃσιν. Ὣς φάτο, καί ῥ᾽ ἵππους κέλετο Δεῖμόν τε Φόβον τε ζευγνύμεν, αὐτὸς δ᾽ ἔντε᾽ ἐδύσετο παμφανόωντα. ἔνθά κ᾽ ἔτι μείζων τε καὶ ἀργαλεώτερος ἄλλος πὰρ Διὸς ἀθανάτοισι χόλος καὶ μῆνις ἐτύχθη, εἰ μὴ Ἀθήνη πᾶσι περιδείσασα θεοῖσιν ὦρτο διὲκ προθύρου, λίπε δὲ θρόνον ἔνθα θάασσε, τοῦ δ᾽ ἀπὸ μὲν κεφαλῆς κόρυθ᾽ εἵλετο καὶ σάκος ὤμων, ἔγχος δ᾽ ἔστησε στιβαρῆς ἀπὸ χειρὸς ἑλοῦσα χάλκεον· ἣ δ᾽ ἐπέεσσι καθάπτετο θοῦρον Ἄρηα· μαινόμενε φρένας ἠλὲ διέφθορας· ἦ νύ τοι αὔτως οὔατ᾽ ἀκουέμεν ἐστί, νόος δ᾽ ἀπόλωλε καὶ αἰδώς. οὐκ ἀΐεις ἅ τέ φησι θεὰ λευκώλενος Ἥρη ἣ δὴ νῦν πὰρ Ζηνὸς Ὀλυμπίου εἰλήλουθεν; ἦ ἐθέλεις αὐτὸς μὲν ἀναπλήσας κακὰ πολλὰ ἂψ ἴμεν Οὔλυμπον δὲ καὶ ἀχνύμενός περ ἀνάγκῃ, αὐτὰρ τοῖς ἄλλοισι κακὸν μέγα πᾶσι φυτεῦσαι; αὐτίκα γὰρ Τρῶας μὲν ὑπερθύμους καὶ Ἀχαιοὺς λείψει, ὃ δ᾽ ἡμέας εἶσι κυδοιμήσων ἐς Ὄλυμπον, μάρψει δ᾽ ἑξείης ὅς τ᾽ αἴτιος ὅς τε καὶ οὐκί. τώ σ᾽ αὖ νῦν κέλομαι μεθέμεν χόλον υἷος ἑῆος· ἤδη γάρ τις τοῦ γε βίην καὶ χεῖρας ἀμείνων ἢ πέφατ᾽, ἢ καὶ ἔπειτα πεφήσεται· ἀργαλέον δὲ πάντων ἀνθρώπων ῥῦσθαι γενεήν τε τόκον τε. Ὣς εἰποῦσ᾽ ἵδρυσε θρόνῳ ἔνι θοῦρον Ἄρηα. Ἥρη δ᾽ Ἀπόλλωνα καλέσσατο δώματος ἐκτὸς Ἶρίν θ᾽, ἥ τε θεοῖσι μετάγγελος ἀθανάτοισι, καί σφεας φωνήσασ᾽ ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ζεὺς σφὼ εἰς Ἴδην κέλετ᾽ ἐλθέμεν ὅττι τάχιστα· αὐτὰρ ἐπὴν ἔλθητε, Διός τ᾽ εἰς ὦπα ἴδησθε, ἕρδειν ὅττί κε κεῖνος ἐποτρύνῃ καὶ ἀνώγῃ. Ἣ μὲν ἄρ᾽ ὣς εἰποῦσα πάλιν κίε πότνια Ἥρη, ἕζετο δ᾽ εἰνὶ θρόνῳ· τὼ δ᾽ ἀΐξαντε πετέσθην. Ἴδην δ᾽ ἵκανον πολυπίδακα μητέρα θηρῶν, εὗρον δ᾽ εὐρύοπα Κρονίδην ἀνὰ Γαργάρῳ ἄκρῳ ἥμενον· ἀμφὶ δέ μιν θυόεν νέφος ἐστεφάνωτο. τὼ δὲ πάροιθ᾽ ἐλθόντε Διὸς νεφεληγερέταο στήτην· οὐδέ σφωϊν ἰδὼν ἐχολώσατο θυμῷ, ὅττί οἱ ὦκ᾽ ἐπέεσσι φίλης ἀλόχοιο πιθέσθην. Ἶριν δὲ προτέρην ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· βάσκ᾽ ἴθι Ἶρι ταχεῖα, Ποσειδάωνι ἄνακτι πάντα τάδ᾽ ἀγγεῖλαι, μὴ δὲ ψευδάγγελος εἶναι. παυσάμενόν μιν ἄνωχθι μάχης ἠδὲ πτολέμοιο ἔρχεσθαι μετὰ φῦλα θεῶν ἢ εἰς ἅλα δῖαν. εἰ δέ μοι οὐκ ἐπέεσσ᾽ ἐπιπείσεται, ἀλλ᾽ ἀλογήσει, φραζέσθω δὴ ἔπειτα κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμὸν μή μ᾽ οὐδὲ κρατερός περ ἐὼν ἐπιόντα ταλάσσῃ μεῖναι, ἐπεί εὑ φημὶ βίῃ πολὺ φέρτερος εἶναι καὶ γενεῇ πρότερος· τοῦ δ᾽ οὐκ ὄθεται φίλον ἦτορ ἶσον ἐμοὶ φάσθαι, τόν τε στυγέουσι καὶ ἄλλοι. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε ποδήνεμος ὠκέα Ἶρις, βῆ δὲ κατ᾽ Ἰδαίων ὀρέων εἰς Ἴλιον ἱρήν. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἂν ἐκ νεφέων πτῆται νιφὰς ἠὲ χάλαζα ψυχρὴ ὑπὸ ῥιπῆς αἰθρηγενέος Βορέαο, ὣς κραιπνῶς μεμαυῖα διέπτατο ὠκέα Ἶρις, ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη προσέφη κλυτὸν ἐννοσίγαιον· ἀγγελίην τινά τοι γαιήοχε κυανοχαῖτα ἦλθον δεῦρο φέρουσα παραὶ Διὸς αἰγιόχοιο. παυσάμενόν σ᾽ ἐκέλευσε μάχης ἠδὲ πτολέμοιο ἔρχεσθαι μετὰ φῦλα θεῶν ἢ εἰς ἅλα δῖαν. εἰ δέ οἱ οὐκ ἐπέεσσ᾽ ἐπιπείσεαι, ἀλλ᾽ ἀλογήσεις, ἠπείλει καὶ κεῖνος ἐναντίβιον πολεμίξων ἐνθάδ᾽ ἐλεύσεσθαι· σὲ δ᾽ ὑπεξαλέασθαι ἄνωγε χεῖρας, ἐπεὶ σέο φησὶ βίῃ πολὺ φέρτερος εἶναι καὶ γενεῇ πρότερος· σὸν δ᾽ οὐκ ὄθεται φίλον ἦτορ ἶσόν οἱ φάσθαι, τόν τε στυγέουσι καὶ ἄλλοι. Τὴν δὲ μέγ᾽ ὀχθήσας προσέφη κλυτὸς ἐννοσίγαιος· ὢ πόποι ἦ ῥ᾽ ἀγαθός περ ἐὼν ὑπέροπλον ἔειπεν εἴ μ᾽ ὁμότιμον ἐόντα βίῃ ἀέκοντα καθέξει. τρεῖς γάρ τ᾽ ἐκ Κρόνου εἰμὲν ἀδελφεοὶ οὓς τέκετο Ῥέα Ζεὺς καὶ ἐγώ, τρίτατος δ᾽ Ἀΐδης ἐνέροισιν ἀνάσσων. τριχθὰ δὲ πάντα δέδασται, ἕκαστος δ᾽ ἔμμορε τιμῆς· ἤτοι ἐγὼν ἔλαχον πολιὴν ἅλα ναιέμεν αἰεὶ παλλομένων, Ἀΐδης δ᾽ ἔλαχε ζόφον ἠερόεντα, Ζεὺς δ᾽ ἔλαχ᾽ οὐρανὸν εὐρὺν ἐν αἰθέρι καὶ νεφέλῃσι· γαῖα δ᾽ ἔτι ξυνὴ πάντων καὶ μακρὸς Ὄλυμπος. τώ ῥα καὶ οὔ τι Διὸς βέομαι φρεσίν, ἀλλὰ ἕκηλος καὶ κρατερός περ ἐὼν μενέτω τριτάτῃ ἐνὶ μοίρῃ. χερσὶ δὲ μή τί με πάγχυ κακὸν ὣς δειδισσέσθω· θυγατέρεσσιν γάρ τε καὶ υἱάσι βέλτερον εἴη ἐκπάγλοις ἐπέεσσιν ἐνισσέμεν οὓς τέκεν αὐτός, οἵ ἑθεν ὀτρύνοντος ἀκούσονται καὶ ἀνάγκῃ. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα ποδήνεμος ὠκέα Ἶρις· οὕτω γὰρ δή τοι γαιήοχε κυανοχαῖτα τόνδε φέρω Διὶ μῦθον ἀπηνέα τε κρατερόν τε, ἦ τι μεταστρέψεις; στρεπταὶ μέν τε φρένες ἐσθλῶν. οἶσθ᾽ ὡς πρεσβυτέροισιν Ἐρινύες αἰὲν ἕπονται. Τὴν δ᾽ αὖτε προσέειπε Ποσειδάων ἐνοσίχθων· Ἶρι θεὰ μάλα τοῦτο ἔπος κατὰ μοῖραν ἔειπες· ἐσθλὸν καὶ τὸ τέτυκται ὅτ᾽ ἄγγελος αἴσιμα εἰδῇ. ἀλλὰ τόδ᾽ αἰνὸν ἄχος κραδίην καὶ θυμὸν ἱκάνει ὁππότ᾽ ἂν ἰσόμορον καὶ ὁμῇ πεπρωμένον αἴσῃ νεικείειν ἐθέλῃσι χολωτοῖσιν ἐπέεσσιν. ἀλλ᾽ ἤτοι νῦν μέν κε νεμεσσηθεὶς ὑποείξω· ἄλλο δέ τοι ἐρέω, καὶ ἀπειλήσω τό γε θυμῷ· αἴ κεν ἄνευ ἐμέθεν καὶ Ἀθηναίης ἀγελείης Ἥρης Ἑρμείω τε καὶ Ἡφαίστοιο ἄνακτος Ἰλίου αἰπεινῆς πεφιδήσεται, οὐδ᾽ ἐθελήσει ἐκπέρσαι, δοῦναι δὲ μέγα κράτος Ἀργείοισιν, ἴστω τοῦθ᾽ ὅτι νῶϊν ἀνήκεστος χόλος ἔσται. Ὣς εἰπὼν λίπε λαὸν Ἀχαιϊκὸν ἐννοσίγαιος, δῦνε δὲ πόντον ἰών, πόθεσαν δ᾽ ἥρωες Ἀχαιοί. καὶ τότ᾽ Ἀπόλλωνα προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· ἔρχεο νῦν φίλε Φοῖβε μεθ᾽ Ἕκτορα χαλκοκορυστήν· ἤδη μὲν γάρ τοι γαιήοχος ἐννοσίγαιος οἴχεται εἰς ἅλα δῖαν ἀλευάμενος χόλον αἰπὺν ἡμέτερον· μάλα γάρ κε μάχης ἐπύθοντο καὶ ἄλλοι, οἵ περ ἐνέρτεροί εἰσι θεοὶ Κρόνον ἀμφὶς ἐόντες. ἀλλὰ τόδ᾽ ἠμὲν ἐμοὶ πολὺ κέρδιον ἠδέ οἱ αὐτῷ ἔπλετο, ὅττι πάροιθε νεμεσσηθεὶς ὑπόειξε χεῖρας ἐμάς, ἐπεὶ οὔ κεν ἀνιδρωτί γ᾽ ἐτελέσθη. ἀλλὰ σύ γ᾽ ἐν χείρεσσι λάβ᾽ αἰγίδα θυσσανόεσσαν, τῇ μάλ᾽ ἐπισσείων φοβέειν ἥρωας Ἀχαιούς· σοὶ δ᾽ αὐτῷ μελέτω ἑκατηβόλε φαίδιμος Ἕκτωρ· τόφρα γὰρ οὖν οἱ ἔγειρε μένος μέγα, ὄφρ᾽ ἂν Ἀχαιοὶ φεύγοντες νῆάς τε καὶ Ἑλλήσποντον ἵκωνται. κεῖθεν δ᾽ αὐτὸς ἐγὼ φράσομαι ἔργον τε ἔπος τε, ὥς κε καὶ αὖτις Ἀχαιοὶ ἀναπνεύσωσι πόνοιο. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἄρα πατρὸς ἀνηκούστησεν Ἀπόλλων, βῆ δὲ κατ᾽ Ἰδαίων ὀρέων ἴρηκι ἐοικὼς ὠκέϊ φασσοφόνῳ, ὅς τ᾽ ὤκιστος πετεηνῶν. εὗρ᾽ υἱὸν Πριάμοιο δαΐφρονος Ἕκτορα δῖον ἥμενον, οὐδ᾽ ἔτι κεῖτο, νέον δ᾽ ἐσαγείρετο θυμόν, ἀμφὶ ἓ γιγνώσκων ἑτάρους· ἀτὰρ ἆσθμα καὶ ἱδρὼς παύετ᾽, ἐπεί μιν ἔγειρε Διὸς νόος αἰγιόχοιο. ἀγχοῦ δ᾽ ἱστάμενος προσέφη ἑκάεργος Ἀπόλλων· Ἕκτορ υἱὲ Πριάμοιο, τί ἢ δὲ σὺ νόσφιν ἀπ᾽ ἄλλων ἧσ᾽ ὀλιγηπελέων; ἦ πού τί σε κῆδος ἱκάνει; Τὸν δ᾽ ὀλιγοδρανέων προσέφη κορυθαίολος Ἕκτωρ· τίς δὲ σύ ἐσσι φέριστε θεῶν ὅς μ᾽ εἴρεαι ἄντην; οὐκ ἀΐεις ὅ με νηυσὶν ἔπι πρυμνῇσιν Ἀχαιῶν οὓς ἑτάρους ὀλέκοντα βοὴν ἀγαθὸς βάλεν Αἴας χερμαδίῳ πρὸς στῆθος, ἔπαυσε δὲ θούριδος ἀλκῆς; καὶ δὴ ἔγωγ᾽ ἐφάμην νέκυας καὶ δῶμ᾽ Ἀΐδαο ἤματι τῷδ᾽ ἵξεσθαι, ἐπεὶ φίλον ἄϊον ἦτορ. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν ἄναξ ἑκάεργος Ἀπόλλων· θάρσει νῦν· τοῖόν τοι ἀοσσητῆρα Κρονίων ἐξ Ἴδης προέηκε παρεστάμεναι καὶ ἀμύνειν Φοῖβον Ἀπόλλωνα χρυσάορον, ὅς σε πάρος περ ῥύομ᾽, ὁμῶς αὐτόν τε καὶ αἰπεινὸν πτολίεθρον. ἀλλ᾽ ἄγε νῦν ἱππεῦσιν ἐπότρυνον πολέεσσι νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσιν ἐλαυνέμεν ὠκέας ἵππους· αὐτὰρ ἐγὼ προπάροιθε κιὼν ἵπποισι κέλευθον πᾶσαν λειανέω, τρέψω δ᾽ ἥρωας Ἀχαιούς. Ὣς εἰπὼν ἔμπνευσε μένος μέγα ποιμένι λαῶν. ὡς δ᾽ ὅτε τις στατὸς ἵππος ἀκοστήσας ἐπὶ φάτνῃ δεσμὸν ἀποῤῥήξας θείῃ πεδίοιο κροαίνων εἰωθὼς λούεσθαι ἐϋῤῥεῖος ποταμοῖο κυδιόων· ὑψοῦ δὲ κάρη ἔχει, ἀμφὶ δὲ χαῖται ὤμοις ἀΐσσονται· ὃ δ᾽ ἀγλαΐηφι πεποιθὼς ῥίμφά ἑ γοῦνα φέρει μετά τ᾽ ἤθεα καὶ νομὸν ἵππων· ὣς Ἕκτωρ λαιψηρὰ πόδας καὶ γούνατ᾽ ἐνώμα ὀτρύνων ἱππῆας, ἐπεὶ θεοῦ ἔκλυεν αὐδήν. οἳ δ᾽ ὥς τ᾽ ἢ ἔλαφον κεραὸν ἢ ἄγριον αἶγα ἐσσεύαντο κύνες τε καὶ ἀνέρες ἀγροιῶται· τὸν μέν τ᾽ ἠλίβατος πέτρη καὶ δάσκιος ὕλη εἰρύσατ᾽, οὐδ᾽ ἄρα τέ σφι κιχήμεναι αἴσιμον ἦεν· τῶν δέ θ᾽ ὑπὸ ἰαχῆς ἐφάνη λὶς ἠϋγένειος εἰς ὁδόν, αἶψα δὲ πάντας ἀπέτραπε καὶ μεμαῶτας· ὣς Δαναοὶ εἷος μὲν ὁμιλαδὸν αἰὲν ἕποντο νύσσοντες ξίφεσίν τε καὶ ἔγχεσιν ἀμφιγύοισιν· αὐτὰρ ἐπεὶ ἴδον Ἕκτορ᾽ ἐποιχόμενον στίχας ἀνδρῶν τάρβησαν, πᾶσιν δὲ παραὶ ποσὶ κάππεσε θυμός. Τοῖσι δ᾽ ἔπειτ᾽ ἀγόρευε Θόας Ἀνδραίμονος υἱός, Αἰτωλῶν ὄχ᾽ ἄριστος ἐπιστάμενος μὲν ἄκοντι ἐσθλὸς δ᾽ ἐν σταδίῃ· ἀγορῇ δέ ἑ παῦροι Ἀχαιῶν νίκων, ὁππότε κοῦροι ἐρίσσειαν περὶ μύθων· ὅ σφιν ἐϋφρονέων ἀγορήσατο καὶ μετέειπεν· ὢ πόποι ἦ μέγα θαῦμα τόδ᾽ ὀφθαλμοῖσιν ὁρῶμαι, οἷον δ᾽ αὖτ᾽ ἐξαῦτις ἀνέστη κῆρας ἀλύξας Ἕκτωρ· ἦ θήν μιν μάλα ἔλπετο θυμὸς ἑκάστου χερσὶν ὑπ᾽ Αἴαντος θανέειν Τελαμωνιάδαο. ἀλλά τις αὖτε θεῶν ἐῤῥύσατο καὶ ἐσάωσεν Ἕκτορ᾽, ὃ δὴ πολλῶν Δαναῶν ὑπὸ γούνατ᾽ ἔλυσεν, ὡς καὶ νῦν ἔσσεσθαι ὀΐομαι· οὐ γὰρ ἄτερ γε Ζηνὸς ἐριγδούπου πρόμος ἵσταται ὧδε μενοινῶν. ἀλλ᾽ ἄγεθ᾽ ὡς ἂν ἐγὼν εἴπω πειθώμεθα πάντες. πληθὺν μὲν ποτὶ νῆας ἀνώξομεν ἀπονέεσθαι· αὐτοὶ δ᾽, ὅσσοι ἄριστοι ἐνὶ στρατῷ εὐχόμεθ᾽ εἶναι, στήομεν, εἴ κεν πρῶτον ἐρύξομεν ἀντιάσαντες δούρατ᾽ ἀνασχόμενοι· τὸν δ᾽ οἴω καὶ μεμαῶτα θυμῷ δείσεσθαι Δαναῶν καταδῦναι ὅμιλον. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα τοῦ μάλα μὲν κλύον ἠδὲ πίθοντο· οἳ μὲν ἄρ᾽ ἀμφ᾽ Αἴαντα καὶ Ἰδομενῆα ἄνακτα Τεῦκρον Μηριόνην τε Μέγην τ᾽ ἀτάλαντον Ἄρηϊ ὑσμίνην ἤρτυνον ἀριστῆας καλέσαντες Ἕκτορι καὶ Τρώεσσιν ἐναντίον· αὐτὰρ ὀπίσσω ἣ πληθὺς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν ἀπονέοντο. Τρῶες δὲ προὔτυψαν ἀολλέες, ἦρχε δ᾽ ἄρ᾽ Ἕκτωρ μακρὰ βιβάς· πρόσθεν δὲ κί᾽ αὐτοῦ Φοῖβος Ἀπόλλων εἱμένος ὤμοιιν νεφέλην, ἔχε δ᾽ αἰγίδα θοῦριν δεινὴν ἀμφιδάσειαν ἀριπρεπέ᾽, ἣν ἄρα χαλκεὺς Ἥφαιστος Διὶ δῶκε φορήμεναι ἐς φόβον ἀνδρῶν· τὴν ἄρ᾽ ὅ γ᾽ ἐν χείρεσσιν ἔχων ἡγήσατο λαῶν. Ἀργεῖοι δ᾽ ὑπέμειναν ἀολλέες, ὦρτο δ᾽ ἀϋτὴ ὀξεῖ᾽ ἀμφοτέρωθεν, ἀπὸ νευρῆφι δ᾽ ὀϊστοὶ θρῷσκον· πολλὰ δὲ δοῦρα θρασειάων ἀπὸ χειρῶν ἄλλα μὲν ἐν χροῒ πήγνυτ᾽ ἀρηϊθόων αἰζηῶν, πολλὰ δὲ καὶ μεσσηγὺ πάρος χρόα λευκὸν ἐπαυρεῖν ἐν γαίῃ ἵσταντο λιλαιόμενα χροὸς ἆσαι. ὄφρα μὲν αἰγίδα χερσὶν ἔχ᾽ ἀτρέμα Φοῖβος Ἀπόλλων, τόφρα μάλ᾽ ἀμφοτέρων βέλε᾽ ἥπτετο, πῖπτε δὲ λαός. αὐτὰρ ἐπεὶ κατ᾽ ἐνῶπα ἰδὼν Δαναῶν ταχυπώλων σεῖσ᾽, ἐπὶ δ᾽ αὐτὸς ἄϋσε μάλα μέγα, τοῖσι δὲ θυμὸν ἐν στήθεσσιν ἔθελξε, λάθοντο δὲ θούριδος ἀλκῆς. οἳ δ᾽ ὥς τ᾽ ἠὲ βοῶν ἀγέλην ἢ πῶϋ μέγ᾽ οἰῶν θῆρε δύω κλονέωσι μελαίνης νυκτὸς ἀμολγῷ ἐλθόντ᾽ ἐξαπίνης σημάντορος οὐ παρεόντος, ὣς ἐφόβηθεν Ἀχαιοὶ ἀνάλκιδες· ἐν γὰρ Ἀπόλλων ἧκε φόβον, Τρωσὶν δὲ καὶ Ἕκτορι κῦδος ὄπαζεν. Ἔνθα δ᾽ ἀνὴρ ἕλεν ἄνδρα κεδασθείσης ὑσμίνης. Ἕκτωρ μὲν Στιχίον τε καὶ Ἀρκεσίλαον ἔπεφνε, τὸν μὲν Βοιωτῶν ἡγήτορα χαλκοχιτώνων, τὸν δὲ Μενεσθῆος μεγαθύμου πιστὸν ἑταῖρον· Αἰνείας δὲ Μέδοντα καὶ Ἴασον ἐξενάριξεν. ἤτοι ὃ μὲν νόθος υἱὸς Ὀϊλῆος θείοιο ἔσκε Μέδων Αἴαντος ἀδελφεός· αὐτὰρ ἔναιεν ἐν Φυλάκῃ γαίης ἄπο πατρίδος ἄνδρα κατακτὰς γνωτὸν μητρυιῆς Ἐριώπιδος, ἣν ἔχ᾽ Ὀϊλεύς· Ἴασος αὖτ᾽ ἀρχὸς μὲν Ἀθηναίων ἐτέτυκτο, υἱὸς δὲ Σφήλοιο καλέσκετο Βουκολίδαο. Μηκιστῆ δ᾽ ἕλε Πουλυδάμας, Ἐχίον δὲ Πολίτης πρώτῃ ἐν ὑσμίνῃ, Κλονίον δ᾽ ἕλε δῖος Ἀγήνωρ. Δηΐοχον δὲ Πάρις βάλε νείατον ὦμον ὄπισθε φεύγοντ᾽ ἐν προμάχοισι, διὰ πρὸ δὲ χαλκὸν ἔλασσεν. Ὄφρ᾽ οἳ τοὺς ἐνάριζον ἀπ᾽ ἔντεα, τόφρα δ᾽ Ἀχαιοὶ τάφρῳ καὶ σκολόπεσσιν ἐνιπλήξαντες ὀρυκτῇ ἔνθα καὶ ἔνθα φέβοντο, δύοντο δὲ τεῖχος ἀνάγκῃ. Ἕκτωρ δὲ Τρώεσσιν ἐκέκλετο μακρὸν ἀΰσας νηυσὶν ἐπισσεύεσθαι, ἐᾶν δ᾽ ἔναρα βροτόεντα· ὃν δ᾽ ἂν ἐγὼν ἀπάνευθε νεῶν ἑτέρωθι νοήσω, αὐτοῦ οἱ θάνατον μητίσομαι, οὐδέ νυ τόν γε γνωτοί τε γνωταί τε πυρὸς λελάχωσι θανόντα, ἀλλὰ κύνες ἐρύουσι πρὸ ἄστεος ἡμετέροιο. Ὣς εἰπὼν μάστιγι κατωμαδὸν ἤλασεν ἵππους κεκλόμενος Τρώεσσι κατὰ στίχας· οἳ δὲ σὺν αὐτῷ πάντες ὁμοκλήσαντες ἔχον ἐρυσάρματας ἵππους ἠχῇ θεσπεσίῃ· προπάροιθε δὲ Φοῖβος Ἀπόλλων ῥεῖ᾽ ὄχθας καπέτοιο βαθείης ποσσὶν ἐρείπων ἐς μέσσον κατέβαλλε, γεφύρωσεν δὲ κέλευθον μακρὴν ἠδ᾽ εὐρεῖαν, ὅσον τ᾽ ἐπὶ δουρὸς ἐρωὴ γίγνεται, ὁππότ᾽ ἀνὴρ σθένεος πειρώμενος ᾗσι. τῇ ῥ᾽ οἵ γε προχέοντο φαλαγγηδόν, πρὸ δ᾽ Ἀπόλλων αἰγίδ᾽ ἔχων ἐρίτιμον· ἔρειπε δὲ τεῖχος Ἀχαιῶν ῥεῖα μάλ᾽, ὡς ὅτε τις ψάμαθον πάϊς ἄγχι θαλάσσης, ὅς τ᾽ ἐπεὶ οὖν ποιήσῃ ἀθύρματα νηπιέῃσιν ἂψ αὖτις συνέχευε ποσὶν καὶ χερσὶν ἀθύρων. ὥς ῥα σὺ ἤϊε Φοῖβε πολὺν κάματον καὶ ὀϊζὺν σύγχεας Ἀργείων, αὐτοῖσι δὲ φύζαν ἐνῶρσας. Ὣς οἳ μὲν παρὰ νηυσὶν ἐρητύοντο μένοντες, ἀλλήλοισί τε κεκλόμενοι καὶ πᾶσι θεοῖσι χεῖρας ἀνίσχοντες μεγάλ᾽ εὐχετόωντο ἕκαστος· Νέστωρ αὖτε μάλιστα Γερήνιος οὖρος Ἀχαιῶν εὔχετο χεῖρ᾽ ὀρέγων εἰς οὐρανὸν ἀστερόεντα· Ζεῦ πάτερ εἴ ποτέ τίς τοι ἐν Ἄργεΐ περ πολυπύρῳ ἢ βοὸς ἢ οἰὸς κατὰ πίονα μηρία καίων εὔχετο νοστῆσαι, σὺ δ᾽ ὑπέσχεο καὶ κατένευσας, τῶν μνῆσαι καὶ ἄμυνον Ὀλύμπιε νηλεὲς ἦμαρ, μηδ᾽ οὕτω Τρώεσσιν ἔα δάμνασθαι Ἀχαιούς. Ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος, μέγα δ᾽ ἔκτυπε μητίετα Ζεύς, ἀράων ἀΐων Νηληϊάδαο γέροντος. Τρῶες δ᾽ ὡς ἐπύθοντο Διὸς κτύπον αἰγιόχοιο, μᾶλλον ἐπ᾽ Ἀργείοισι θόρον, μνήσαντο δὲ χάρμης. οἳ δ᾽ ὥς τε μέγα κῦμα θαλάσσης εὐρυπόροιο νηὸς ὑπὲρ τοίχων καταβήσεται, ὁππότ᾽ ἐπείγῃ ἲς ἀνέμου· ἣ γάρ τε μάλιστά γε κύματ᾽ ὀφέλλει· ὣς Τρῶες μεγάλῃ ἰαχῇ κατὰ τεῖχος ἔβαινον, ἵππους δ᾽ εἰσελάσαντες ἐπὶ πρύμνῃσι μάχοντο ἔγχεσιν ἀμφιγύοις αὐτοσχεδόν, οἳ μὲν ἀφ᾽ ἵππων, οἳ δ᾽ ἀπὸ νηῶν ὕψι μελαινάων ἐπιβάντες μακροῖσι ξυστοῖσι, τά ῥά σφ᾽ ἐπὶ νηυσὶν ἔκειτο ναύμαχα κολλήεντα, κατὰ στόμα εἱμένα χαλκῷ. Πάτροκλος δ᾽ εἷος μὲν Ἀχαιοί τε Τρῶές τε τείχεος ἀμφεμάχοντο θοάων ἔκτοθι νηῶν, τόφρ᾽ ὅ γ᾽ ἐνὶ κλισίῃ ἀγαπήνορος Εὐρυπύλοιο ἧστό τε καὶ τὸν ἔτερπε λόγοις, ἐπὶ δ᾽ ἕλκεϊ λυγρῷ φάρμακ᾽ ἀκέσματ᾽ ἔπασσε μελαινάων ὀδυνάων. αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ τεῖχος ἐπεσσυμένους ἐνόησε Τρῶας, ἀτὰρ Δαναῶν γένετο ἰαχή τε φόβος τε, ᾤμωξέν τ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα καὶ ὣ πεπλήγετο μηρὼ χερσὶ καταπρηνέσσ᾽, ὀλοφυρόμενος δ᾽ ἔπος ηὔδα· Εὐρύπυλ᾽ οὐκ ἔτι τοι δύναμαι χατέοντί περ᾽ ἔμπης ἐνθάδε παρμενέμεν· δὴ γὰρ μέγα νεῖκος ὄρωρεν· ἀλλὰ σὲ μὲν θεράπων ποτιτερπέτω, αὐτὰρ ἔγωγε σπεύσομαι εἰς Ἀχιλῆα, ἵν᾽ ὀτρύνω πολεμίζειν. τίς δ᾽ οἶδ᾽ εἴ κέν οἱ σὺν δαίμονι θυμὸν ὀρίνω παρειπών; ἀγαθὴ δὲ παραίφασίς ἐστιν ἑταίρου. Τὸν μὲν ἄρ᾽ ὣς εἰπόντα πόδες φέρον· αὐτὰρ Ἀχαιοὶ Τρῶας ἐπερχομένους μένον ἔμπεδον, οὐδ᾽ ἐδύναντο παυροτέρους περ ἐόντας ἀπώσασθαι παρὰ νηῶν· οὐδέ ποτε Τρῶες Δαναῶν ἐδύναντο φάλαγγας ῥηξάμενοι κλισίῃσι μιγήμεναι ἠδὲ νέεσσιν. ἀλλ᾽ ὥς τε στάθμη δόρυ νήϊον ἐξιθύνει τέκτονος ἐν παλάμῃσι δαήμονος, ὅς ῥά τε πάσης εὖ εἰδῇ σοφίης ὑποθημοσύνῃσιν Ἀθήνης, ὣς μὲν τῶν ἐπὶ ἶσα μάχη τέτατο πτόλεμός τε· ἄλλοι δ᾽ ἀμφ᾽ ἄλλῃσι μάχην ἐμάχοντο νέεσσιν, Ἕκτωρ δ᾽ ἄντ᾽ Αἴαντος ἐείσατο κυδαλίμοιο. τὼ δὲ μιῆς περὶ νηὸς ἔχον πόνον, οὐδὲ δύναντο οὔθ᾽ ὃ τὸν ἐξελάσαι καὶ ἐνιπρῆσαι πυρὶ νῆα οὔθ᾽ ὃ τὸν ἂψ ὤσασθαι, ἐπεί ῥ᾽ ἐπέλασσέ γε δαίμων. ἔνθ᾽ υἷα Κλυτίοιο Καλήτορα φαίδιμος Αἴας πῦρ ἐς νῆα φέροντα κατὰ στῆθος βάλε δουρί. δούπησεν δὲ πεσών, δαλὸς δέ οἱ ἔκπεσε χειρός. Ἕκτωρ δ᾽ ὡς ἐνόησεν ἀνεψιὸν ὀφθαλμοῖσιν ἐν κονίῃσι πεσόντα νεὸς προπάροιθε μελαίνης, Τρωσί τε καὶ Λυκίοισιν ἐκέκλετο μακρὸν ἀΰσας· Τρῶες καὶ Λύκιοι καὶ Δάρδανοι ἀγχιμαχηταὶ μὴ δή πω χάζεσθε μάχης ἐν στείνεϊ τῷδε, ἀλλ᾽ υἷα Κλυτίοιο σαώσατε, μή μιν Ἀχαιοὶ τεύχεα συλήσωσι νεῶν ἐν ἀγῶνι πεσόντα. Ὣς εἰπὼν Αἴαντος ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ. τοῦ μὲν ἅμαρθ᾽, ὃ δ᾽ ἔπειτα Λυκόφρονα Μάστορος υἱὸν Αἴαντος θεράποντα Κυθήριον, ὅς ῥα παρ᾽ αὐτῷ ναῖ᾽, ἐπεὶ ἄνδρα κατέκτα Κυθήροισι ζαθέοισι, τόν ῥ᾽ ἔβαλεν κεφαλὴν ὑπὲρ οὔατος ὀξέϊ χαλκῷ ἑσταότ᾽ ἄγχ᾽ Αἴαντος· ὃ δ᾽ ὕπτιος ἐν κονίῃσι νηὸς ἄπο πρυμνῆς χαμάδις πέσε, λύντο δὲ γυῖα. Αἴας δ᾽ ἐῤῥίγησε, κασίγνητον δὲ προσηύδα· Τεῦκρε πέπον δὴ νῶϊν ἀπέκτατο πιστὸς ἑταῖρος Μαστορίδης, ὃν νῶϊ Κυθηρόθεν ἔνδον ἐόντα ἶσα φίλοισι τοκεῦσιν ἐτίομεν ἐν μεγάροισι· τὸν δ᾽ Ἕκτωρ μεγάθυμος ἀπέκτανε. ποῦ νύ τοι ἰοὶ ὠκύμοροι καὶ τόξον ὅ τοι πόρε Φοῖβος Ἀπόλλων; Ὣς φάθ᾽, ὃ δὲ ξυνέηκε, θέων δέ οἱ ἄγχι παρέστη, τόξον ἔχων ἐν χειρὶ παλίντονον ἠδὲ φαρέτρην ἰοδόκον· μάλα δ᾽ ὦκα βέλεα Τρώεσσιν ἐφίει. καί ῥ᾽ ἔβαλε Κλεῖτον Πεισήνορος ἀγλαὸν υἱὸν Πουλυδάμαντος ἑταῖρον ἀγαυοῦ Πανθοΐδαο ἡνία χερσὶν ἔχοντα· ὃ μὲν πεπόνητο καθ᾽ ἵππους· τῇ γὰρ ἔχ᾽ ᾗ ῥα πολὺ πλεῖσται κλονέοντο φάλαγγες Ἕκτορι καὶ Τρώεσσι χαριζόμενος· τάχα δ᾽ αὐτῷ ἦλθε κακόν, τό οἱ οὔ τις ἐρύκακεν ἱεμένων περ. αὐχένι γάρ οἱ ὄπισθε πολύστονος ἔμπεσεν ἰός· ἤριπε δ᾽ ἐξ ὀχέων, ὑπερώησαν δέ οἱ ἵπποι κείν᾽ ὄχεα κροτέοντες. ἄναξ δ᾽ ἐνόησε τάχιστα Πουλυδάμας, καὶ πρῶτος ἐναντίος ἤλυθεν ἵππων. τοὺς μὲν ὅ γ᾽ Ἀστυνόῳ Προτιάονος υἱέϊ δῶκε, πολλὰ δ᾽ ἐπότρυνε σχεδὸν ἴσχειν εἰσορόωντα ἵππους· αὐτὸς δ᾽ αὖτις ἰὼν προμάχοισιν ἐμίχθη. Τεῦκρος δ᾽ ἄλλον ὀϊστὸν ἐφ᾽ Ἕκτορι χαλκοκορυστῇ αἴνυτο, καί κεν ἔπαυσε μάχης ἐπὶ νηυσὶν Ἀχαιῶν, εἴ μιν ἀριστεύοντα βαλὼν ἐξείλετο θυμόν. ἀλλ᾽ οὐ λῆθε Διὸς πυκινὸν νόον, ὅς ῥ᾽ ἐφύλασσεν Ἕκτορ᾽, ἀτὰρ Τεῦκρον Τελαμώνιον εὖχος ἀπηύρα, ὅς οἱ ἐϋστρεφέα νευρὴν ἐν ἀμύμονι τόξῳ ῥῆξ᾽ ἐπὶ τῷ ἐρύοντι· παρεπλάγχθη δέ οἱ ἄλλῃ ἰὸς χαλκοβαρής, τόξον δέ οἱ ἔκπεσε χειρός. Τεῦκρος δ᾽ ἐῤῥίγησε, κασίγνητον δὲ προσηύδα· ὢ πόποι ἦ δὴ πάγχυ μάχης ἐπὶ μήδεα κείρει δαίμων ἡμετέρης, ὅ τέ μοι βιὸν ἔκβαλε χειρός, νευρὴν δ᾽ ἐξέῤῥηξε νεόστροφον, ἣν ἐνέδησα πρώϊον, ὄφρ᾽ ἀνέχοιτο θαμὰ θρῴσκοντας ὀϊστούς. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα μέγας Τελαμώνιος Αἴας· ὦ πέπον ἀλλὰ βιὸν μὲν ἔα καὶ ταρφέας ἰοὺς κεῖσθαι, ἐπεὶ συνέχευε θεὸς Δαναοῖσι μεγήρας· αὐτὰρ χερσὶν ἑλὼν δολιχὸν δόρυ καὶ σάκος ὤμῳ μάρναό τε Τρώεσσι καὶ ἄλλους ὄρνυθι λαούς. μὴ μὰν ἀσπουδί γε δαμασσάμενοί περ ἕλοιεν νῆας ἐϋσσέλμους, ἀλλὰ μνησώμεθα χάρμης. Ὣς φάθ᾽, ὃ δὲ τόξον μὲν ἐνὶ κλισίῃσιν ἔθηκεν, αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἀμφ᾽ ὤμοισι σάκος θέτο τετραθέλυμνον, κρατὶ δ᾽ ἐπ᾽ ἰφθίμῳ κυνέην εὔτυκτον ἔθηκεν ἵππουριν, δεινὸν δὲ λόφος καθύπερθεν ἔνευεν· εἵλετο δ᾽ ἄλκιμον ἔγχος ἀκαχμένον ὀξέϊ χαλκῷ, βῆ δ᾽ ἰέναι, μάλα δ᾽ ὦκα θέων Αἴαντι παρέστη. Ἕκτωρ δ᾽ ὡς εἶδεν Τεύκρου βλαφθέντα βέλεμνα, Τρωσί τε καὶ Λυκίοισιν ἐκέκλετο μακρὸν ἀΰσας· Τρῶες καὶ Λύκιοι καὶ Δάρδανοι ἀγχιμαχηταὶ ἀνέρες ἔστε φίλοι, μνήσασθε δὲ θούριδος ἀλκῆς νῆας ἀνὰ γλαφυράς· δὴ γὰρ ἴδον ὀφθαλμοῖσιν ἀνδρὸς ἀριστῆος Διόθεν βλαφθέντα βέλεμνα. ῥεῖα δ᾽ ἀρίγνωτος Διὸς ἀνδράσι γίγνεται ἀλκή, ἠμὲν ὁτέοισιν κῦδος ὑπέρτερον ἐγγυαλίξῃ, ἠδ᾽ ὅτινας μινύθῃ τε καὶ οὐκ ἐθέλῃσιν ἀμύνειν, ὡς νῦν Ἀργείων μινύθει μένος, ἄμμι δ᾽ ἀρήγει. ἀλλὰ μάχεσθ᾽ ἐπὶ νηυσὶν ἀολλέες· ὃς δέ κεν ὕμεων βλήμενος ἠὲ τυπεὶς θάνατον καὶ πότμον ἐπίσπῃ τεθνάτω· οὔ οἱ ἀεικὲς ἀμυνομένῳ περὶ πάτρης τεθνάμεν· ἀλλ᾽ ἄλοχός τε σόη καὶ παῖδες ὀπίσσω, καὶ οἶκος καὶ κλῆρος ἀκήρατος, εἴ κεν Ἀχαιοὶ οἴχωνται σὺν νηυσὶ φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸν ἑκάστου. Αἴας δ᾽ αὖθ᾽ ἑτέρωθεν ἐκέκλετο οἷς ἑτάροισιν· αἰδὼς Ἀργεῖοι· νῦν ἄρκιον ἢ ἀπολέσθαι ἠὲ σαωθῆναι καὶ ἀπώσασθαι κακὰ νηῶν. ἦ ἔλπεσθ᾽ ἢν νῆας ἕλῃ κορυθαίολος Ἕκτωρ ἐμβαδὸν ἵξεσθαι ἣν πατρίδα γαῖαν ἕκαστος; ἦ οὐκ ὀτρύνοντος ἀκούετε λαὸν ἅπαντα Ἕκτορος, ὃς δὴ νῆας ἐνιπρῆσαι μενεαίνει; οὐ μὰν ἔς γε χορὸν κέλετ᾽ ἐλθέμεν, ἀλλὰ μάχεσθαι. ἡμῖν δ᾽ οὔ τις τοῦδε νόος καὶ μῆτις ἀμείνων ἢ αὐτοσχεδίῃ μῖξαι χεῖράς τε μένος τε. βέλτερον ἢ ἀπολέσθαι ἕνα χρόνον ἠὲ βιῶναι ἢ δηθὰ στρεύγεσθαι ἐν αἰνῇ δηϊοτῆτι ὧδ᾽ αὔτως παρὰ νηυσὶν ὑπ᾽ ἀνδράσι χειροτέροισιν. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸν ἑκάστου. ἔνθ᾽ Ἕκτωρ μὲν ἕλε Σχεδίον Περιμήδεος υἱὸν ἀρχὸν Φωκήων, Αἴας δ᾽ ἕλε Λαοδάμαντα ἡγεμόνα πρυλέων Ἀντήνορος ἀγλαὸν υἱόν· Πουλυδάμας δ᾽ Ὦτον Κυλλήνιον ἐξενάριξε Φυλεΐδεω ἕταρον, μεγαθύμων ἀρχὸν Ἐπειῶν. τῷ δὲ Μέγης ἐπόρουσεν ἰδών· ὃ δ᾽ ὕπαιθα λιάσθη Πουλυδάμας· καὶ τοῦ μὲν ἀπήμβροτεν· οὐ γὰρ Ἀπόλλων εἴα Πάνθου υἱὸν ἐνὶ προμάχοισι δαμῆναι· αὐτὰρ ὅ γε Κροίσμου στῆθος μέσον οὔτασε δουρί. δούπησεν δὲ πεσών· ὃ δ᾽ ἀπ᾽ ὤμων τεύχε᾽ ἐσύλα. τόφρα δὲ τῷ ἐπόρουσε Δόλοψ αἰχμῆς ἐῢ εἰδὼς Λαμπετίδης, ὃν Λάμπος ἐγείνατο φέρτατον υἱὸν Λαομεδοντιάδης εὖ εἰδότα θούριδος ἀλκῆς, ὃς τότε Φυλεΐδαο μέσον σάκος οὔτασε δουρὶ ἐγγύθεν ὁρμηθείς· πυκινὸς δέ οἱ ἤρκεσε θώρηξ, τόν ῥ᾽ ἐφόρει γυάλοισιν ἀρηρότα· τόν ποτε Φυλεὺς ἤγαγεν ἐξ Ἐφύρης, ποταμοῦ ἄπο Σελλήεντος. ξεῖνος γάρ οἱ ἔδωκεν ἄναξ ἀνδρῶν Εὐφήτης ἐς πόλεμον φορέειν δηΐων ἀνδρῶν ἀλεωρήν· ὅς οἱ καὶ τότε παιδὸς ἀπὸ χροὸς ἤρκεσ᾽ ὄλεθρον. τοῦ δὲ Μέγης κόρυθος χαλκήρεος ἱπποδασείης κύμβαχον ἀκρότατον νύξ᾽ ἔγχεϊ ὀξυόεντι, ῥῆξε δ᾽ ἀφ᾽ ἵππειον λόφον αὐτοῦ· πᾶς δὲ χαμᾶζε κάππεσεν ἐν κονίῃσι νέον φοίνικι φαεινός. εἷος ὃ τῷ πολέμιζε μένων, ἔτι δ᾽ ἔλπετο νίκην, τόφρα δέ οἱ Μενέλαος ἀρήϊος ἦλθεν ἀμύντωρ, στῆ δ᾽ εὐρὰξ σὺν δουρὶ λαθών, βάλε δ᾽ ὦμον ὄπισθεν· αἰχμὴ δὲ στέρνοιο διέσσυτο μαιμώωσα πρόσσω ἱεμένη· ὃ δ᾽ ἄρα πρηνὴς ἐλιάσθη. τὼ μὲν ἐεισάσθην χαλκήρεα τεύχε᾽ ἀπ᾽ ὤμων συλήσειν· Ἕκτωρ δὲ κασιγνήτοισι κέλευσε πᾶσι μάλα, πρῶτον δ᾽ Ἱκεταονίδην ἐνένιπεν ἴφθιμον Μελάνιππον. ὃ δ᾽ ὄφρα μὲν εἰλίποδας βοῦς βόσκ᾽ ἐν Περκώτῃ δηΐων ἀπὸ νόσφιν ἐόντων· αὐτὰρ ἐπεὶ Δαναῶν νέες ἤλυθον ἀμφιέλισσαι, ἂψ εἰς Ἴλιον ἦλθε, μετέπρεπε δὲ Τρώεσσι, ναῖε δὲ πὰρ Πριάμῳ, ὃ δέ μιν τίεν ἶσα τέκεσσι· τόν ῥ᾽ Ἕκτωρ ἐνένιπεν ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζεν· οὕτω δὴ Μελάνιππε μεθήσομεν; οὐδέ νυ σοί περ ἐντρέπεται φίλον ἦτορ ἀνεψιοῦ κταμένοιο; οὐχ ὁράᾳς οἷον Δόλοπος περὶ τεύχε᾽ ἕπουσιν; ἀλλ᾽ ἕπευ· οὐ γὰρ ἔτ᾽ ἔστιν ἀποσταδὸν Ἀργείοισι μάρνασθαι, πρίν γ᾽ ἠὲ κατακτάμεν ἠὲ κατ᾽ ἄκρης Ἴλιον αἰπεινὴν ἑλέειν κτάσθαι τε πολίτας. Ὣς εἰπὼν ὃ μὲν ἦρχ᾽, ὃ δ᾽ ἅμ᾽ ἕσπετο ἰσόθεος φώς· Ἀργείους δ᾽ ὄτρυνε μέγας Τελαμώνιος Αἴας· ὦ φίλοι ἀνέρες ἔστε, καὶ αἰδῶ θέσθ᾽ ἐνὶ θυμῷ, ἀλλήλους τ᾽ αἰδεῖσθε κατὰ κρατερὰς ὑσμίνας. αἰδομένων δ᾽ ἀνδρῶν πλέονες σόοι ἠὲ πέφανται· φευγόντων δ᾽ οὔτ᾽ ἂρ κλέος ὄρνυται οὔτέ τις ἀλκή. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δὲ καὶ αὐτοὶ ἀλέξασθαι μενέαινον, ἐν θυμῷ δ᾽ ἐβάλοντο ἔπος, φράξαντο δὲ νῆας ἕρκεϊ χαλκείῳ· ἐπὶ δὲ Ζεὺς Τρῶας ἔγειρεν. Ἀντίλοχον δ᾽ ὄτρυνε βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος· Ἀντίλοχ᾽ οὔ τις σεῖο νεώτερος ἄλλος Ἀχαιῶν, οὔτε ποσὶν θάσσων οὔτ᾽ ἄλκιμος ὡς σὺ μάχεσθαι· εἴ τινά που Τρώων ἐξάλμενος ἄνδρα βάλοισθα. Ὣς εἰπὼν ὃ μὲν αὖτις ἀπέσσυτο, τὸν δ᾽ ὀρόθυνεν· ἐκ δ᾽ ἔθορε προμάχων, καὶ ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ ἀμφὶ ἓ παπτήνας· ὑπὸ δὲ Τρῶες κεκάδοντο ἀνδρὸς ἀκοντίσσαντος· ὃ δ᾽ οὐχ ἅλιον βέλος ἧκεν, ἀλλ᾽ Ἱκετάονος υἱὸν ὑπέρθυμον Μελάνιππον νισόμενον πόλεμον δὲ βάλε στῆθος παρὰ μαζόν. δούπησεν δὲ πεσών, τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψεν. Ἀντίλοχος δ᾽ ἐπόρουσε κύων ὥς, ὅς τ᾽ ἐπὶ νεβρῷ βλημένῳ ἀΐξῃ, τόν τ᾽ ἐξ εὐνῆφι θορόντα θηρητὴρ ἐτύχησε βαλών, ὑπέλυσε δὲ γυῖα· ὣς ἐπὶ σοὶ Μελάνιππε θόρ᾽ Ἀντίλοχος μενεχάρμης τεύχεα συλήσων· ἀλλ᾽ οὐ λάθεν Ἕκτορα δῖον, ὅς ῥά οἱ ἀντίος ἦλθε θέων ἀνὰ δηϊοτῆτα. Ἀντίλοχος δ᾽ οὐ μεῖνε θοός περ ἐὼν πολεμιστής, ἀλλ᾽ ὅ γ᾽ ἄρ᾽ ἔτρεσε θηρὶ κακὸν ῥέξαντι ἐοικώς, ὅς τε κύνα κτείνας ἢ βουκόλον ἀμφὶ βόεσσι φεύγει πρίν περ ὅμιλον ἀολλισθήμεναι ἀνδρῶν· ὣς τρέσε Νεστορίδης, ἐπὶ δὲ Τρῶές τε καὶ Ἕκτωρ ἠχῇ θεσπεσίῃ βέλεα στονόεντα χέοντο· στῆ δὲ μεταστρεφθείς, ἐπεὶ ἵκετο ἔθνος ἑταίρων. Τρῶες δὲ λείουσιν ἐοικότες ὠμοφάγοισι νηυσὶν ἐπεσσεύοντο, Διὸς δ᾽ ἐτέλειον ἐφετμάς, ὅ σφισιν αἰὲν ἔγειρε μένος μέγα, θέλγε δὲ θυμὸν Ἀργείων καὶ κῦδος ἀπαίνυτο, τοὺς δ᾽ ὀρόθυνεν. Ἕκτορι γάρ οἱ θυμὸς ἐβούλετο κῦδος ὀρέξαι Πριαμίδῃ, ἵνα νηυσὶ κορωνίσι θεσπιδαὲς πῦρ ἐμβάλοι ἀκάματον, Θέτιδος δ᾽ ἐξαίσιον ἀρὴν πᾶσαν ἐπικρήνειε· τὸ γὰρ μένε μητίετα Ζεὺς νηὸς καιομένης σέλας ὀφθαλμοῖσιν ἰδέθαι. ἐκ γὰρ δὴ τοῦ μέλλε παλίωξιν παρὰ νηῶν θησέμεναι Τρώων, Δαναοῖσι δὲ κῦδος ὀρέξειν. τὰ φρονέων νήεσσιν ἔπι γλαφυρῇσιν ἔγειρεν Ἕκτορα Πριαμίδην μάλα περ μεμαῶτα καὶ αὐτόν. μαίνετο δ᾽ ὡς ὅτ᾽ Ἄρης ἐγχέσπαλος ἢ ὀλοὸν πῦρ οὔρεσι μαίνηται βαθέης ἐν τάρφεσιν ὕλης· ἀφλοισμὸς δὲ περὶ στόμα γίγνετο, τὼ δέ οἱ ὄσσε λαμπέσθην βλοσυρῇσιν ὑπ᾽ ὀφρύσιν, ἀμφὶ δὲ πήληξ σμερδαλέον κροτάφοισι τινάσσετο μαρναμένοιο Ἕκτορος· αὐτὸς γάρ οἱ ἀπ᾽ αἰθέρος ἦεν ἀμύντωρ Ζεύς, ὅς μιν πλεόνεσσι μετ᾽ ἀνδράσι μοῦνον ἐόντα τίμα καὶ κύδαινε. μινυνθάδιος γὰρ ἔμελλεν ἔσσεσθ᾽· ἤδη γάρ οἱ ἐπόρνυε μόρσιμον ἦμαρ Παλλὰς Ἀθηναίη ὑπὸ Πηλεΐδαο βίηφιν. καί ῥ᾽ ἔθελεν ῥῆξαι στίχας ἀνδρῶν πειρητίζων, ᾗ δὴ πλεῖστον ὅμιλον ὅρα καὶ τεύχε᾽ ἄριστα· ἀλλ᾽ οὐδ᾽ ὧς δύνατο ῥῆξαι μάλα περ μενεαίνων· ἴσχον γὰρ πυργηδὸν ἀρηρότες, ἠΰτε πέτρη ἠλίβατος μεγάλη πολιῆς ἁλὸς ἐγγὺς ἐοῦσα, ἥ τε μένει λιγέων ἀνέμων λαιψηρὰ κέλευθα κύματά τε τροφόεντα, τά τε προσερεύγεται αὐτήν· ὣς Δαναοὶ Τρῶας μένον ἔμπεδον οὐδὲ φέβοντο. αὐτὰρ ὃ λαμπόμενος πυρὶ πάντοθεν ἔνθορ᾽ ὁμίλῳ, ἐν δ᾽ ἔπεσ᾽ ὡς ὅτε κῦμα θοῇ ἐν νηῒ πέσῃσι λάβρον ὑπαὶ νεφέων ἀνεμοτρεφές· ἣ δέ τε πᾶσα ἄχνῃ ὑπεκρύφθη, ἀνέμοιο δὲ δεινὸς ἀήτη ἱστίῳ ἐμβρέμεται, τρομέουσι δέ τε φρένα ναῦται δειδιότες· τυτθὸν γὰρ ὑπ᾽ ἐκ θανάτοιο φέρονται· ὣς ἐδαΐζετο θυμὸς ἐνὶ στήθεσσιν Ἀχαιῶν. αὐτὰρ ὅ γ᾽ ὥς τε λέων ὀλοόφρων βουσὶν ἐπελθών, αἵ ῥά τ᾽ ἐν εἱαμενῇ ἕλεος μεγάλοιο νέμονται μυρίαι, ἐν δέ τε τῇσι νομεὺς οὔ πω σάφα εἰδὼς θηρὶ μαχέσσασθαι ἕλικος βοὸς ἀμφὶ φονῇσιν· ἤτοι ὃ μὲν πρώτῃσι καὶ ὑστατίῃσι βόεσσιν αἰὲν ὁμοστιχάει, ὃ δέ τ᾽ ἐν μέσσῃσιν ὀρούσας βοῦν ἔδει, αἳ δέ τε πᾶσαι ὑπέτρεσαν· ὣς τότ᾽ Ἀχαιοὶ θεσπεσίως ἐφόβηθεν ὑφ᾽ Ἕκτορι καὶ Διὶ πατρὶ πάντες, ὃ δ᾽ οἶον ἔπεφνε Μυκηναῖον Περιφήτην, Κοπρῆος φίλον υἱόν, ὃς Εὐρυσθῆος ἄνακτος ἀγγελίης οἴχνεσκε βίῃ Ἡρακληείῃ. τοῦ γένετ᾽ ἐκ πατρὸς πολὺ χείρονος υἱὸς ἀμείνων παντοίας ἀρετάς, ἠμὲν πόδας ἠδὲ μάχεσθαι, καὶ νόον ἐν πρώτοισι Μυκηναίων ἐτέτυκτο· ὅς ῥα τόθ᾽ Ἕκτορι κῦδος ὑπέρτερον ἐγγυάλιξε. στρεφθεὶς γὰρ μετόπισθεν ἐν ἀσπίδος ἄντυγι πάλτο, τὴν αὐτὸς φορέεσκε ποδηνεκέ᾽ ἕρκος ἀκόντων· τῇ ὅ γ᾽ ἐνὶ βλαφθεὶς πέσεν ὕπτιος, ἀμφὶ δὲ πήληξ σμερδαλέον κονάβησε περὶ κροτάφοισι πεσόντος. Ἕκτωρ δ᾽ ὀξὺ νόησε, θέων δέ οἱ ἄγχι παρέστη, στήθεϊ δ᾽ ἐν δόρυ πῆξε, φίλων δέ μιν ἐγγὺς ἑταίρων κτεῖν᾽· οἳ δ᾽ οὐκ ἐδύναντο καὶ ἀχνύμενοί περ ἑταίρου χραισμεῖν· αὐτοὶ γὰρ μάλα δείδισαν Ἕκτορα δῖον. Εἰσωποὶ δ᾽ ἐγένοντο νεῶν, περὶ δ᾽ ἔσχεθον ἄκραι νῆες ὅσαι πρῶται εἰρύατο· τοὶ δ᾽ ἐπέχυντο. Ἀργεῖοι δὲ νεῶν μὲν ἐχώρησαν καὶ ἀνάγκῃ τῶν πρωτέων, αὐτοῦ δὲ παρὰ κλισίῃσιν ἔμειναν ἁθρόοι, οὐδὲ κέδασθεν ἀνὰ στρατόν· ἴσχε γὰρ αἰδὼς καὶ δέος· ἀζηχὲς γὰρ ὁμόκλεον ἀλλήλοισι. Νέστωρ αὖτε μάλιστα Γερήνιος οὖρος Ἀχαιῶν λίσσεθ᾽ ὑπὲρ τοκέων γουνούμενος ἄνδρα ἕκαστον· ὦ φίλοι ἀνέρες ἔστε καὶ αἰδῶ θέσθ᾽ ἐνὶ θυμῷ ἄλλων ἀνθρώπων, ἐπὶ δὲ μνήσασθε ἕκαστος παίδων ἠδ᾽ ἀλόχων καὶ κτήσιος ἠδὲ τοκήων, ἠμὲν ὅτεῳ ζώουσι καὶ ᾧ κατατεθνήκασι· τῶν ὕπερ ἐνθάδ᾽ ἐγὼ γουνάζομαι οὐ παρεόντων ἑστάμεναι κρατερῶς, μὴ δὲ τρωπᾶσθε φόβον δέ. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸν ἑκάστου. τοῖσι δ᾽ ἀπ᾽ ὀφθαλμῶν νέφος ἀχλύος ὦσεν Ἀθήνη θεσπέσιον· μάλα δέ σφι φόως γένετ᾽ ἀμφοτέρωθεν ἠμὲν πρὸς νηῶν καὶ ὁμοιΐου πολέμοιο. Ἕκτορα δὲ φράσσαντο βοὴν ἀγαθὸν καὶ ἑταίρους, ἠμὲν ὅσοι μετόπισθεν ἀφέστασαν οὐδὲ μάχοντο, ἠδ᾽ ὅσσοι παρὰ νηυσὶ μάχην ἐμάχοντο θοῇσιν. Οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔτ᾽ Αἴαντι μεγαλήτορι ἥνδανε θυμῷ ἑστάμεν ἔνθά περ ἄλλοι ἀφέστασαν υἷες Ἀχαιῶν· ἀλλ᾽ ὅ γε νηῶν ἴκρι᾽ ἐπῴχετο μακρὰ βιβάσθων, νώμα δὲ ξυστὸν μέγα ναύμαχον ἐν παλάμῃσι κολλητὸν βλήτροισι δυωκαιεικοσίπηχυ. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἀνὴρ ἵπποισι κελητίζειν ἐῢ εἰδώς, ὅς τ᾽ ἐπεὶ ἐκ πολέων πίσυρας συναείρεται ἵππους, σεύας ἐκ πεδίοιο μέγα προτὶ ἄστυ δίηται λαοφόρον καθ᾽ ὁδόν· πολέες τέ ἑ θηήσαντο ἀνέρες ἠδὲ γυναῖκες· ὃ δ᾽ ἔμπεδον ἀσφαλὲς αἰεὶ θρῴσκων ἄλλοτ᾽ ἐπ᾽ ἄλλον ἀμείβεται, οἳ δὲ πέτονται· ὣς Αἴας ἐπὶ πολλὰ θοάων ἴκρια νηῶν φοίτα μακρὰ βιβάς, φωνὴ δέ οἱ αἰθέρ᾽ ἵκανεν, αἰεὶ δὲ σμερδνὸν βοόων Δαναοῖσι κέλευε νηυσί τε καὶ κλισίῃσιν ἀμυνέμεν. οὐδὲ μὲν Ἕκτωρ μίμνεν ἐνὶ Τρώων ὁμάδῳ πύκα θωρηκτάων· ἀλλ᾽ ὥς τ᾽ ὀρνίθων πετεηνῶν αἰετὸς αἴθων ἔθνος ἐφορμᾶται ποταμὸν πάρα βοσκομενάων χηνῶν ἢ γεράνων ἢ κύκνων δουλιχοδείρων, ὣς Ἕκτωρ ἴθυσε νεὸς κυανοπρῴροιο ἀντίος ἀΐξας· τὸν δὲ Ζεὺς ὦσεν ὄπισθε χειρὶ μάλα μεγάλῃ, ὄτρυνε δὲ λαὸν ἅμ᾽ αὐτῷ. Αὖτις δὲ δριμεῖα μάχη παρὰ νηυσὶν ἐτύχθη· φαίης κ᾽ ἀκμῆτας καὶ ἀτειρέας ἀλλήλοισιν ἄντεσθ᾽ ἐν πολέμῳ, ὡς ἐσσυμένως ἐμάχοντο. τοῖσι δὲ μαρναμένοισιν ὅδ᾽ ἦν νόος· ἤτοι Ἀχαιοὶ οὐκ ἔφασαν φεύξεσθαι ὑπ᾽ ἐκ κακοῦ, ἀλλ᾽ ὀλέεσθαι, Τρωσὶν δ᾽ ἔλπετο θυμὸς ἐνὶ στήθεσσιν ἑκάστου νῆας ἐνιπρήσειν κτενέειν θ᾽ ἥρωας Ἀχαιούς. οἳ μὲν τὰ φρονέοντες ἐφέστασαν ἀλλήλοισιν· Ἕκτωρ δὲ πρυμνῆς νεὸς ἥψατο ποντοπόροιο καλῆς ὠκυάλου, ἣ Πρωτεσίλαον ἔνεικεν ἐς Τροίην, οὐδ᾽ αὖτις ἀπήγαγε πατρίδα γαῖαν. τοῦ περ δὴ περὶ νηὸς Ἀχαιοί τε Τρῶές τε δῄουν ἀλλήλους αὐτοσχεδόν· οὐδ᾽ ἄρα τοί γε τόξων ἀϊκὰς ἀμφὶς μένον οὐδ᾽ ἔτ᾽ ἀκόντων, ἀλλ᾽ οἵ γ᾽ ἐγγύθεν ἱστάμενοι ἕνα θυμὸν ἔχοντες ὀξέσι δὴ πελέκεσσι καὶ ἀξίνῃσι μάχοντο καὶ ξίφεσιν μεγάλοισι καὶ ἔγχεσιν ἀμφιγύοισι. πολλὰ δὲ φάσγανα καλὰ μελάνδετα κωπήεντα ἄλλα μὲν ἐκ χειρῶν χαμάδις πέσον, ἄλλα δ᾽ ἀπ᾽ ὤμων ἀνδρῶν μαρναμένων· ῥέε δ᾽ αἵματι γαῖα μέλαινα. Ἕκτωρ δὲ πρύμνηθεν ἐπεὶ λάβεν οὐχὶ μεθίει ἄφλαστον μετὰ χερσὶν ἔχων, Τρωσὶν δὲ κέλευεν· οἴσετε πῦρ, ἅμα δ᾽ αὐτοὶ ἀολλέες ὄρνυτ᾽ ἀϋτήν· νῦν ἡμῖν πάντων Ζεὺς ἄξιον ἦμαρ ἔδωκε νῆας ἑλεῖν, αἳ δεῦρο θεῶν ἀέκητι μολοῦσαι ἡμῖν πήματα πολλὰ θέσαν, κακότητι γερόντων, οἵ μ᾽ ἐθέλοντα μάχεσθαι ἐπὶ πρυμνῇσι νέεσσιν αὐτόν τ᾽ ἰσχανάασκον ἐρητύοντό τε λαόν· ἀλλ᾽ εἰ δή ῥα τότε βλάπτε φρένας εὐρύοπα Ζεὺς ἡμετέρας, νῦν αὐτὸς ἐποτρύνει καὶ ἀνώγει. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα μᾶλλον ἐπ᾽ Ἀργείοισιν ὄρουσαν. Αἴας δ᾽ οὐκέτ᾽ ἔμιμνε· βιάζετο γὰρ βελέεσσιν· ἀλλ᾽ ἀνεχάζετο τυτθόν, ὀϊόμενος θανέεσθαι θρῆνυν ἐφ᾽ ἑπταπόδην, λίπε δ᾽ ἴκρια νηὸς ἐΐσης. ἔνθ᾽ ἄρ᾽ ὅ γ᾽ ἑστήκει δεδοκημένος, ἔγχεϊ δ᾽ αἰεὶ Τρῶας ἄμυνε νεῶν, ὅς τις φέροι ἀκάματον πῦρ· αἰεὶ δὲ σμερδνὸν βοόων Δαναοῖσι κέλευε· ὦ φίλοι ἥρωες Δαναοὶ θεράποντες Ἄρηος ἀνέρες ἔστε φίλοι, μνήσασθε δὲ θούριδος ἀλκῆς. ἠέ τινάς φαμεν εἶναι ἀοσσητῆρας ὀπίσσω, ἦέ τι τεῖχος ἄρειον, ὅ κ᾽ ἀνδράσι λοιγὸν ἀμύναι; οὐ μέν τι σχεδόν ἐστι πόλις πύργοις ἀραρυῖα, ᾗ κ᾽ ἀπαμυναίμεσθ᾽ ἑτεραλκέα δῆμον ἔχοντες· ἀλλ᾽ ἐν γὰρ Τρώων πεδίῳ πύκα θωρηκτάων πόντῳ κεκλιμένοι ἑκὰς ἥμεθα πατρίδος αἴης· τὼ ἐν χερσὶ φόως, οὐ μειλιχίῃ πολέμοιο. Ἦ, καὶ μαιμώων ἔφεπ᾽ ἔγχεϊ ὀξυόεντι. ὅς τις δὲ Τρώων κοίλῃς ἐπὶ νηυσὶ φέροιτο σὺν πυρὶ κηλείῳ, χάριν Ἕκτορος ὀτρύναντος, τὸν δ᾽ Αἴας οὔτασκε δεδεγμένος ἔγχεϊ μακρῷ· δώδεκα δὲ προπάροιθε νεῶν αὐτοσχεδὸν οὖτα.

Ὣς οἳ μὲν περὶ νηὸς ἐϋσσέλμοιο μάχοντο· Πάτροκλος δ᾽ Ἀχιλῆϊ παρίστατο ποιμένι λαῶν δάκρυα θερμὰ χέων ὥς τε κρήνη μελάνυδρος, ἥ τε κατ᾽ αἰγίλιπος πέτρης δνοφερὸν χέει ὕδωρ. τὸν δὲ ἰδὼν ᾤκτιρε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς, καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· τίπτε δεδάκρυσαι Πατρόκλεες, ἠΰτε κούρη νηπίη, ἥ θ᾽ ἅμα μητρὶ θέουσ᾽ ἀνελέσθαι ἀνώγει εἱανοῦ ἁπτομένη, καί τ᾽ ἐσσυμένην κατερύκει, δακρυόεσσα δέ μιν ποτιδέρκεται, ὄφρ᾽ ἀνέληται· τῇ ἴκελος Πάτροκλε τέρεν κατὰ δάκρυον εἴβεις. ἠέ τι Μυρμιδόνεσσι πιφαύσκεαι, ἢ ἐμοὶ αὐτῷ, ἦέ τιν᾽ ἀγγελίην Φθίης ἐξέκλυες οἶος; ζώειν μὰν ἔτι φασὶ Μενοίτιον Ἄκτορος υἱόν, ζώει δ᾽ Αἰακίδης Πηλεὺς μετὰ Μυρμιδόνεσσι; τῶν κε μάλ᾽ ἀμφοτέρων ἀκαχοίμεθα τεθνηώτων. ἦε σύ γ᾽ Ἀργείων ὀλοφύρεαι, ὡς ὀλέκονται νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσιν ὑπερβασίης ἕνεκα σφῆς; ἐξαύδα, μὴ κεῦθε νόῳ, ἵνα εἴδομεν ἄμφω. Τὸν δὲ βαρὺ στενάχων προσέφης Πατρόκλεες ἱππεῦ· ὦ Ἀχιλεῦ Πηλῆος υἱὲ μέγα φέρτατ᾽ Ἀχαιῶν μὴ νεμέσα· τοῖον γὰρ ἄχος βεβίηκεν Ἀχαιούς. οἳ μὲν γὰρ δὴ πάντες, ὅσοι πάρος ἦσαν ἄριστοι, ἐν νηυσὶν κέαται βεβλημένοι οὐτάμενοί τε. βέβληται μὲν ὃ Τυδεΐδης κρατερὸς Διομήδης, οὔτασται δ᾽ Ὀδυσεὺς δουρικλυτὸς ἠδ᾽ Ἀγαμέμνων, βέβληται δὲ καὶ Εὐρύπυλος κατὰ μηρὸν ὀϊστῷ. τοὺς μέν τ᾽ ἰητροὶ πολυφάρμακοι ἀμφιπένονται ἕλκε᾽ ἀκειόμενοι· σὺ δ᾽ ἀμήχανος ἔπλευ Ἀχιλλεῦ. μὴ ἐμέ γ᾽ οὖν οὗτός γε λάβοι χόλος, ὃν σὺ φυλάσσεις αἰναρέτη· τί σευ ἄλλος ὀνήσεται ὀψίγονός περ αἴ κε μὴ Ἀργείοισιν ἀεικέα λοιγὸν ἀμύνῃς; νηλεές, οὐκ ἄρα σοί γε πατὴρ ἦν ἱππότα Πηλεύς, οὐδὲ Θέτις μήτηρ· γλαυκὴ δέ σε τίκτε θάλασσα πέτραι τ᾽ ἠλίβατοι, ὅτι τοι νόος ἐστὶν ἀπηνής. εἰ δέ τινα φρεσὶ σῇσι θεοπροπίην ἀλεείνεις καί τινά τοι πὰρ Ζηνὸς ἐπέφραδε πότνια μήτηρ, ἀλλ᾽ ἐμέ περ πρόες ὦχ᾽, ἅμα δ᾽ ἄλλον λαὸν ὄπασσον Μυρμιδόνων, ἤν πού τι φόως Δαναοῖσι γένωμαι. δὸς δέ μοι ὤμοιιν τὰ σὰ τεύχεα θωρηχθῆναι, αἴ κ᾽ ἐμὲ σοὶ ἴσκοντες ἀπόσχωνται πολέμοιο Τρῶες, ἀναπνεύσωσι δ᾽ Ἀρήϊοι υἷες Ἀχαιῶν τειρόμενοι· ὀλίγη δέ τ᾽ ἀνάπνευσις πολέμοιο. ῥεῖα δέ κ᾽ ἀκμῆτες κεκμηότας ἄνδρας ἀϋτῇ ὤσαιμεν προτὶ ἄστυ νεῶν ἄπο καὶ κλισιάων. Ὣς φάτο λισσόμενος μέγα νήπιος· ἦ γὰρ ἔμελλεν οἷ αὐτῷ θάνατόν τε κακὸν καὶ κῆρα λιτέσθαι. τὸν δὲ μέγ᾽ ὀχθήσας προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· ὤ μοι διογενὲς Πατρόκλεες οἷον ἔειπες· οὔτε θεοπροπίης ἐμπάζομαι ἥν τινα οἶδα, οὔτέ τί μοι πὰρ Ζηνὸς ἐπέφραδε πότνια μήτηρ· ἀλλὰ τόδ᾽ αἰνὸν ἄχος κραδίην καὶ θυμὸν ἱκάνει, ὁππότε δὴ τὸν ὁμοῖον ἀνὴρ ἐθέλῃσιν ἀμέρσαι καὶ γέρας ἂψ ἀφελέσθαι, ὅ τε κράτεϊ προβεβήκῃ· αἰνὸν ἄχος τό μοί ἐστιν, ἐπεὶ πάθον ἄλγεα θυμῷ. κούρην ἣν ἄρα μοι γέρας ἔξελον υἷες Ἀχαιῶν, δουρὶ δ᾽ ἐμῷ κτεάτισσα πόλιν εὐτείχεα πέρσας, τὴν ἂψ ἐκ χειρῶν ἕλετο κρείων Ἀγαμέμνων Ἀτρεΐδης ὡς εἴ τιν᾽ ἀτίμητον μετανάστην. ἀλλὰ τὰ μὲν προτετύχθαι ἐάσομεν· οὐδ᾽ ἄρα πως ἦν ἀσπερχὲς κεχολῶσθαι ἐνὶ φρεσίν· ἤτοι ἔφην γε οὐ πρὶν μηνιθμὸν καταπαυσέμεν, ἀλλ᾽ ὁπότ᾽ ἂν δὴ νῆας ἐμὰς ἀφίκηται ἀϋτή τε πτόλεμός τε. τύνη δ᾽ ὤμοιιν μὲν ἐμὰ κλυτὰ τεύχεα δῦθι, ἄρχε δὲ Μυρμιδόνεσσι φιλοπτολέμοισι μάχεσθαι, εἰ δὴ κυάνεον Τρώων νέφος ἀμφιβέβηκε νηυσὶν ἐπικρατέως, οἳ δὲ ῥηγμῖνι θαλάσσης κεκλίαται, χώρης ὀλίγην ἔτι μοῖραν ἔχοντες Ἀργεῖοι, Τρώων δὲ πόλις ἐπὶ πᾶσα βέβηκε θάρσυνος· οὐ γὰρ ἐμῆς κόρυθος λεύσσουσι μέτωπον ἐγγύθι λαμπομένης· τάχα κεν φεύγοντες ἐναύλους πλήσειαν νεκύων, εἴ μοι κρείων Ἀγαμέμνων ἤπια εἰδείη· νῦν δὲ στρατὸν ἀμφιμάχονται. οὐ γὰρ Τυδεΐδεω Διομήδεος ἐν παλάμῃσι μαίνεται ἐγχείη Δαναῶν ἀπὸ λοιγὸν ἀμῦναι· οὐδέ πω Ἀτρεΐδεω ὀπὸς ἔκλυον αὐδήσαντος ἐχθρῆς ἐκ κεφαλῆς· ἀλλ᾽ Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο Τρωσὶ κελεύοντος περιάγνυται, οἳ δ᾽ ἀλαλητῷ πᾶν πεδίον κατέχουσι μάχῃ νικῶντες Ἀχαιούς. ἀλλὰ καὶ ὧς Πάτροκλε νεῶν ἄπο λοιγὸν ἀμύνων ἔμπεσ᾽ ἐπικρατέως, μὴ δὴ πυρὸς αἰθομένοιο νῆας ἐνιπρήσωσι, φίλον δ᾽ ἀπὸ νόστον ἕλωνται. πείθεο δ᾽ ὥς τοι ἐγὼ μύθου τέλος ἐν φρεσὶ θείω, ὡς ἄν μοι τιμὴν μεγάλην καὶ κῦδος ἄρηαι πρὸς πάντων Δαναῶν, ἀτὰρ οἳ περικαλλέα κούρην ἂψ ἀπονάσσωσιν, ποτὶ δ᾽ ἀγλαὰ δῶρα πόρωσιν. ἐκ νηῶν ἐλάσας ἰέναι πάλιν· εἰ δέ κεν αὖ τοι δώῃ κῦδος ἀρέσθαι ἐρίγδουπος πόσις Ἥρης, μὴ σύ γ᾽ ἄνευθεν ἐμεῖο λιλαίεσθαι πολεμίζειν Τρωσὶ φιλοπτολέμοισιν· ἀτιμότερον δέ με θήσεις· μὴ δ᾽ ἐπαγαλλόμενος πολέμῳ καὶ δηϊοτῆτι Τρῶας ἐναιρόμενος προτὶ Ἴλιον ἡγεμονεύειν, μή τις ἀπ᾽ Οὐλύμποιο θεῶν αἰειγενετάων ἐμβήῃ· μάλα τούς γε φιλεῖ ἑκάεργος Ἀπόλλων· ἀλλὰ πάλιν τρωπᾶσθαι, ἐπὴν φάος ἐν νήεσσι θήῃς, τοὺς δ᾽ ἔτ᾽ ἐᾶν πεδίον κάτα δηριάασθαι. αἲ γὰρ Ζεῦ τε πάτερ καὶ Ἀθηναίη καὶ Ἄπολλον μήτέ τις οὖν Τρώων θάνατον φύγοι ὅσσοι ἔασι, μήτέ τις Ἀργείων, νῶϊν δ᾽ ἐκδῦμεν ὄλεθρον, ὄφρ᾽ οἶοι Τροίης ἱερὰ κρήδεμνα λύωμεν. Ὣς οἳ μὲν τοιαῦτα πρὸς ἀλλήλους ἀγόρευον, Αἴας δ᾽ οὐκ ἔτ᾽ ἔμιμνε· βιάζετο γὰρ βελέεσσι· δάμνα μιν Ζηνός τε νόος καὶ Τρῶες ἀγαυοὶ βάλλοντες· δεινὴν δὲ περὶ κροτάφοισι φαεινὴ πήληξ βαλλομένη καναχὴν ἔχε, βάλλετο δ᾽ αἰεὶ κὰπ φάλαρ᾽ εὐποίηθ᾽· ὃ δ᾽ ἀριστερὸν ὦμον ἔκαμνεν ἔμπεδον αἰὲν ἔχων σάκος αἰόλον· οὐδὲ δύναντο ἀμφ᾽ αὐτῷ πελεμίξαι ἐρείδοντες βελέεσσιν. αἰεὶ δ᾽ ἀργαλέῳ ἔχετ᾽ ἄσθματι, κὰδ δέ οἱ ἱδρὼς πάντοθεν ἐκ μελέων πολὺς ἔῤῥεεν, οὐδέ πῃ εἶχεν ἀμπνεῦσαι· πάντῃ δὲ κακὸν κακῷ ἐστήρικτο. Ἔσπετε νῦν μοι Μοῦσαι Ὀλύμπια δώματ᾽ ἔχουσαι, ὅππως δὴ πρῶτον πῦρ ἔμπεσε νηυσὶν Ἀχαιῶν. Ἕκτωρ Αἴαντος δόρυ μείλινον ἄγχι παραστὰς πλῆξ᾽ ἄορι μεγάλῳ αἰχμῆς παρὰ καυλὸν ὄπισθεν, ἀντικρὺ δ᾽ ἀπάραξε· τὸ μὲν Τελαμώνιος Αἴας πῆλ᾽ αὔτως ἐν χειρὶ κόλον δόρυ, τῆλε δ᾽ ἀπ᾽ αὐτοῦ αἰχμὴ χαλκείη χαμάδις βόμβησε πεσοῦσα. γνῶ δ᾽ Αἴας κατὰ θυμὸν ἀμύμονα ῥίγησέν τε ἔργα θεῶν, ὅ ῥα πάγχυ μάχης ἐπὶ μήδεα κεῖρε Ζεὺς ὑψιβρεμέτης, Τρώεσσι δὲ βούλετο νίκην· χάζετο δ᾽ ἐκ βελέων. τοὶ δ᾽ ἔμβαλον ἀκάματον πῦρ νηῒ θοῇ· τῆς δ᾽ αἶψα κατ᾽ ἀσβέστη κέχυτο φλόξ. ὣς τὴν μὲν πρυμνὴν πῦρ ἄμφεπεν· αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς μηρὼ πληξάμενος Πατροκλῆα προσέειπεν· ὄρσεο διογενὲς Πατρόκλεες ἱπποκέλευθε· λεύσσω δὴ παρὰ νηυσὶ πυρὸς δηΐοιο ἰωήν· μὴ δὴ νῆας ἕλωσι καὶ οὐκέτι φυκτὰ πέλωνται· δύσεο τεύχεα θᾶσσον, ἐγὼ δέ κε λαὸν ἀγείρω. Ὣς φάτο, Πάτροκλος δὲ κορύσσετο νώροπι χαλκῷ. κνημῖδας μὲν πρῶτα περὶ κνήμῃσιν ἔθηκε καλάς, ἀργυρέοισιν ἐπισφυρίοις ἀραρυίας· δεύτερον αὖ θώρηκα περὶ στήθεσσιν ἔδυνε ποικίλον ἀστερόεντα ποδώκεος Αἰακίδαο. ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ ὤμοισιν βάλετο ξίφος ἀργυρόηλον χάλκεον, αὐτὰρ ἔπειτα σάκος μέγα τε στιβαρόν τε· κρατὶ δ᾽ ἐπ᾽ ἰφθίμῳ κυνέην εὔτυκτον ἔθηκεν ἵππουριν· δεινὸν δὲ λόφος καθύπερθεν ἔνευεν. εἵλετο δ᾽ ἄλκιμα δοῦρε, τά οἱ παλάμηφιν ἀρήρει. ἔγχος δ᾽ οὐχ ἕλετ᾽ οἶον ἀμύμονος Αἰακίδαο βριθὺ μέγα στιβαρόν· τὸ μὲν οὐ δύνατ᾽ ἄλλος Ἀχαιῶν πάλλειν, ἀλλά μιν οἶος ἐπίστατο πῆλαι Ἀχιλλεὺς Πηλιάδα μελίην, τὴν πατρὶ φίλῳ πόρε Χείρων Πηλίου ἐκ κορυφῆς, φόνον ἔμμεναι ἡρώεσσιν. ἵππους δ᾽ Αὐτομέδοντα θοῶς ζευγνῦμεν ἄνωγε, τὸν μετ᾽ Ἀχιλλῆα ῥηξήνορα τῖε μάλιστα, πιστότατος δέ οἱ ἔσκε μάχῃ ἔνι μεῖναι ὁμοκλήν. τῷ δὲ καὶ Αὐτομέδων ὕπαγε ζυγὸν ὠκέας ἵππους Ξάνθον καὶ Βαλίαν, τὼ ἅμα πνοιῇσι πετέσθην, τοὺς ἔτεκε Ζεφύρῳ ἀνέμῳ Ἅρπυια Ποδάργη βοσκομένη λειμῶνι παρὰ ῥόον Ὠκεανοῖο. ἐν δὲ παρηορίῃσιν ἀμύμονα Πήδασον ἵει, τόν ῥά ποτ᾽ Ἠετίωνος ἑλὼν πόλιν ἤγαγ᾽ Ἀχιλλεύς, ὃς καὶ θνητὸς ἐὼν ἕπεθ᾽ ἵπποις ἀθανάτοισι. Μυρμιδόνας δ᾽ ἄρ᾽ ἐποιχόμενος θώρηξεν Ἀχιλλεὺς πάντας ἀνὰ κλισίας σὺν τεύχεσιν· οἳ δὲ λύκοι ὣς ὠμοφάγοι, τοῖσίν τε περὶ φρεσὶν ἄσπετος ἀλκή, οἵ τ᾽ ἔλαφον κεραὸν μέγαν οὔρεσι δῃώσαντες δάπτουσιν· πᾶσιν δὲ παρήϊον αἵματι φοινόν· καί τ᾽ ἀγεληδὸν ἴασιν ἀπὸ κρήνης μελανύδρου λάψοντες γλώσσῃσιν ἀραιῇσιν μέλαν ὕδωρ ἄκρον ἐρευγόμενοι φόνον αἵματος· ἐν δέ τε θυμὸς στήθεσιν ἄτρομός ἐστι, περιστένεται δέ τε γαστήρ· τοῖοι Μυρμιδόνων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες ἀμφ᾽ ἀγαθὸν θεράποντα ποδώκεος Αἰακίδαο ῥώοντ᾽· ἐν δ᾽ ἄρα τοῖσιν ἀρήϊος ἵστατ᾽ Ἀχιλλεύς, ὀτρύνων ἵππους τε καὶ ἀνέρας ἀσπιδιώτας. Πεντήκοντ᾽ ἦσαν νῆες θοαί, ᾗσιν Ἀχιλλεὺς ἐς Τροίην ἡγεῖτο Διῒ φίλος· ἐν δὲ ἑκάστῃ πεντήκοντ᾽ ἔσαν ἄνδρες ἐπὶ κληῗσιν ἑταῖροι· πέντε δ᾽ ἄρ᾽ ἡγεμόνας ποιήσατο τοῖς ἐπεποίθει σημαίνειν· αὐτὸς δὲ μέγα κρατέων ἤνασσε. τῆς μὲν ἰῆς στιχὸς ἦρχε Μενέσθιος αἰολοθώρηξ υἱὸς Σπερχειοῖο διιπετέος ποταμοῖο· ὃν τέκε Πηλῆος θυγάτηρ καλὴ Πολυδώρη Σπερχειῷ ἀκάμαντι γυνὴ θεῷ εὐνηθεῖσα, αὐτὰρ ἐπίκλησιν Βώρῳ Περιήρεος υἷι, ὅς ῥ᾽ ἀναφανδὸν ὄπυιε πορὼν ἀπερείσια ἕδνα. τῆς δ᾽ ἑτέρης Εὔδωρος ἀρήϊος ἡγεμόνευε παρθένιος, τὸν ἔτικτε χορῷ καλὴ Πολυμήλη Φύλαντος θυγάτηρ· τῆς δὲ κρατὺς Ἀργειφόντης ἠράσατ᾽, ὀφθαλμοῖσιν ἰδὼν μετὰ μελπομένῃσιν ἐν χορῷ Ἀρτέμιδος χρυσηλακάτου κελαδεινῆς. αὐτίκα δ᾽ εἰς ὑπερῷ᾽ ἀναβὰς παρελέξατο λάθρῃ Ἑρμείας ἀκάκητα, πόρεν δέ οἱ ἀγλαὸν υἱὸν Εὔδωρον πέρι μὲν θείειν ταχὺν ἠδὲ μαχητήν. αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ τόν γε μογοστόκος Εἰλείθυια ἐξάγαγε πρὸ φόως δὲ καὶ ἠελίου ἴδεν αὐγάς, τὴν μὲν Ἐχεκλῆος κρατερὸν μένος Ἀκτορίδαο ἠγάγετο πρὸς δώματ᾽, ἐπεὶ πόρε μυρία ἕδνα, τὸν δ᾽ ὃ γέρων Φύλας εὖ ἔτρεφεν ἠδ᾽ ἀτίταλλεν ἀμφαγαπαζόμενος ὡς εἴ θ᾽ ἑὸν υἱὸν ἐόντα. τῆς δὲ τρίτης Πείσανδρος ἀρήϊος ἡγεμόνευε Μαιμαλίδης, ὃς πᾶσι μετέπρεπε Μυρμιδόνεσσιν ἔγχεϊ μάρνασθαι μετὰ Πηλεΐωνος ἑταῖρον. τῆς δὲ τετάρτης ἦρχε γέρων ἱππηλάτα Φοῖνιξ, πέμπτης δ᾽ Ἀλκιμέδων Λαέρκεος υἱὸς ἀμύμων. αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ πάντας ἅμ᾽ ἡγεμόνεσσιν Ἀχιλλεὺς στῆσεν ἐῢ κρίνας, κρατερὸν δ᾽ ἐπὶ μῦθον ἔτελλε· Μυρμιδόνες μή τίς μοι ἀπειλάων λελαθέσθω, ἃς ἐπὶ νηυσὶ θοῇσιν ἀπειλεῖτε Τρώεσσι πάνθ᾽ ὑπὸ μηνιθμόν, καί μ᾽ ᾐτιάασθε ἕκαστος· σχέτλιε Πηλέος υἱὲ χόλῳ ἄρα σ᾽ ἔτρεφε μήτηρ, νηλεές, ὃς παρὰ νηυσὶν ἔχεις ἀέκοντας ἑταίρους· οἴκαδέ περ σὺν νηυσὶ νεώμεθα ποντοπόροισιν αὖτις, ἐπεί ῥά τοι ὧδε κακὸς χόλος ἔμπεσε θυμῷ. ταῦτά μ᾽ ἀγειρόμενοι θάμ᾽ ἐβάζετε· νῦν δὲ πέφανται φυλόπιδος μέγα ἔργον, ἕης τὸ πρίν γ᾽ ἐράασθε. ἔνθά τις ἄλκιμον ἦτορ ἔχων Τρώεσσι μαχέσθω. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸν ἑκάστου. μᾶλλον δὲ στίχες ἄρθεν, ἐπεὶ βασιλῆος ἄκουσαν. ὡς δ᾽ ὅτε τοῖχον ἀνὴρ ἀράρῃ πυκινοῖσι λίθοισι δώματος ὑψηλοῖο βίας ἀνέμων ἀλεείνων, ὣς ἄραρον κόρυθές τε καὶ ἀσπίδες ὀμφαλόεσσαι. ἀσπὶς ἄρ᾽ ἀσπίδ᾽ ἔρειδε, κόρυς κόρυν, ἀνέρα δ᾽ ἀνήρ· ψαῦον δ᾽ ἱππόκομοι κόρυθες λαμπροῖσι φάλοισι νευόντων, ὡς πυκνοὶ ἐφέστασαν ἀλλήλοισι. πάντων δὲ προπάροιθε δύ᾽ ἀνέρε θωρήσσοντο Πάτροκλός τε καὶ Αὐτομέδων ἕνα θυμὸν ἔχοντες πρόσθεν Μυρμιδόνων πολεμιζέμεν. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς βῆ ῥ᾽ ἴμεν ἐς κλισίην, χηλοῦ δ᾽ ἀπὸ πῶμ᾽ ἀνέῳγε καλῆς δαιδαλέης, τήν οἱ Θέτις ἀργυρόπεζα θῆκ᾽ ἐπὶ νηὸς ἄγεσθαι ἐῢ πλήσασα χιτώνων χλαινάων τ᾽ ἀνεμοσκεπέων οὔλων τε ταπήτων. ἔνθα δέ οἱ δέπας ἔσκε τετυγμένον, οὐδέ τις ἄλλος οὔτ᾽ ἀνδρῶν πίνεσκεν ἀπ᾽ αὐτοῦ αἴθοπα οἶνον, οὔτέ τεῳ σπένδεσκε θεῶν, ὅτε μὴ Διὶ πατρί. τό ῥα τότ᾽ ἐκ χηλοῖο λαβὼν ἐκάθηρε θεείῳ πρῶτον, ἔπειτα δ᾽ ἔνιψ᾽ ὕδατος καλῇσι ῥοῇσι, νίψατο δ᾽ αὐτὸς χεῖρας, ἀφύσσατο δ᾽ αἴθοπα οἶνον. εὔχετ᾽ ἔπειτα στὰς μέσῳ ἕρκεϊ, λεῖβε δὲ οἶνον οὐρανὸν εἰσανιδών· Δία δ᾽ οὐ λάθε τερπικέραυνον· Ζεῦ ἄνα Δωδωναῖε Πελασγικὲ τηλόθι ναίων Δωδώνης μεδέων δυσχειμέρου, ἀμφὶ δὲ Σελλοὶ σοὶ ναίουσ᾽ ὑποφῆται ἀνιπτόποδες χαμαιεῦναι, ἠμὲν δή ποτ᾽ ἐμὸν ἔπος ἔκλυες εὐξαμένοιο, τίμησας μὲν ἐμέ, μέγα δ᾽ ἴψαο λαὸν Ἀχαιῶν, ἠδ᾽ ἔτι καὶ νῦν μοι τόδ᾽ ἐπικρήηνον ἐέλδωρ· αὐτὸς μὲν γὰρ ἐγὼ μενέω νηῶν ἐν ἀγῶνι, ἀλλ᾽ ἕταρον πέμπω πολέσιν μετὰ Μυρμιδόνεσσι μάρνασθαι· τῷ κῦδος ἅμα πρόες εὐρύοπα Ζεῦ, θάρσυνον δέ οἱ ἦτορ ἐνὶ φρεσίν, ὄφρα καὶ Ἕκτωρ εἴσεται ἤ ῥα καὶ οἶος ἐπίστηται πολεμίζειν ἡμέτερος θεράπων, ἦ οἱ τότε χεῖρες ἄαπτοι μαίνονθ᾽, ὁππότ᾽ ἐγώ περ ἴω μετὰ μῶλον Ἄρηος. αὐτὰρ ἐπεί κ᾽ ἀπὸ ναῦφι μάχην ἐνοπήν τε δίηται, ἀσκηθής μοι ἔπειτα θοὰς ἐπὶ νῆας ἵκοιτο τεύχεσί τε ξὺν πᾶσι καὶ ἀγχεμάχοις ἑτάροισιν. Ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος, τοῦ δ᾽ ἔκλυε μητίετα Ζεύς. τῷ δ᾽ ἕτερον μὲν ἔδωκε πατήρ, ἕτερον δ᾽ ἀνένευσε· νηῶν μέν οἱ ἀπώσασθαι πόλεμόν τε μάχην τε δῶκε, σόον δ᾽ ἀνένευσε μάχης ἐξαπονέεσθαι. ἤτοι ὃ μὲν σπείσας τε καὶ εὐξάμενος Διὶ πατρὶ ἂψ κλισίην εἰσῆλθε, δέπας δ᾽ ἀπέθηκ᾽ ἐνὶ χηλῷ, στῆ δὲ πάροιθ᾽ ἐλθὼν κλισίης, ἔτι δ᾽ ἤθελε θυμῷ εἰσιδέειν Τρώων καὶ Ἀχαιῶν φύλοπιν αἰνήν. Οἳ δ᾽ ἅμα Πατρόκλῳ μεγαλήτορι θωρηχθέντες ἔστιχον, ὄφρ᾽ ἐν Τρωσὶ μέγα φρονέοντες ὄρουσαν. αὐτίκα δὲ σφήκεσσιν ἐοικότες ἐξεχέοντο εἰνοδίοις, οὓς παῖδες ἐριδμαίνωσιν ἔθοντες αἰεὶ κερτομέοντες ὁδῷ ἔπι οἰκί᾽ ἔχοντας νηπίαχοι· ξυνὸν δὲ κακὸν πολέεσσι τιθεῖσι. τοὺς δ᾽ εἴ περ παρά τίς τε κιὼν ἄνθρωπος ὁδίτης κινήσῃ ἀέκων, οἳ δ᾽ ἄλκιμον ἦτορ ἔχοντες πρόσσω πᾶς πέτεται καὶ ἀμύνει οἷσι τέκεσσι. τῶν τότε Μυρμιδόνες κραδίην καὶ θυμὸν ἔχοντες ἐκ νηῶν ἐχέοντο· βοὴ δ᾽ ἄσβεστος ὀρώρει. Πάτροκλος δ᾽ ἑτάροισιν ἐκέκλετο μακρὸν ἀΰσας· Μυρμιδόνες ἕταροι Πηληϊάδεω Ἀχιλῆος ἀνέρες ἔστε φίλοι, μνήσασθε δὲ θούριδος ἀλκῆς, ὡς ἂν Πηλεΐδην τιμήσομεν, ὃς μέγ᾽ ἄριστος Ἀργείων παρὰ νηυσὶ καὶ ἀγχέμαχοι θεράποντες, γνῷ δὲ καὶ Ἀτρεΐδης εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων ἣν ἄτην, ὅ τ᾽ ἄριστον Ἀχαιῶν οὐδὲν ἔτισεν. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸν ἑκάστου, ἐν δ᾽ ἔπεσον Τρώεσσιν ἀολλέες· ἀμφὶ δὲ νῆες σμερδαλέον κονάβησαν ἀϋσάντων ὑπ᾽ Ἀχαιῶν. Τρῶες δ᾽ ὡς εἴδοντο Μενοιτίου ἄλκιμον υἱὸν αὐτὸν καὶ θεράποντα σὺν ἔντεσι μαρμαίροντας, πᾶσιν ὀρίνθη θυμός, ἐκίνηθεν δὲ φάλαγγες ἐλπόμενοι παρὰ ναῦφι ποδώκεα Πηλεΐωνα μηνιθμὸν μὲν ἀποῤῥῖψαι, φιλότητα δ᾽ ἑλέσθαι· πάπτηνεν δὲ ἕκαστος ὅπῃ φύγοι αἰπὺν ὄλεθρον. Πάτροκλος δὲ πρῶτος ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ ἀντικρὺ κατὰ μέσσον, ὅθι πλεῖστοι κλονέοντο, νηῒ πάρα πρυμνῇ μεγαθύμου Πρωτεσιλάου, καὶ βάλε Πυραίχμην, ὃς Παίονας ἱπποκορυστὰς ἤγαγεν ἐξ Ἀμυδῶνος ἀπ᾽ Ἀξιοῦ εὐρὺ ῥέοντος· τὸν βάλε δεξιὸν ὦμον· ὃ δ᾽ ὕπτιος ἐν κονίῃσι κάππεσεν οἰμώξας, ἕταροι δέ μιν ἀμφεφόβηθεν Παίονες· ἐν γὰρ Πάτροκλος φόβον ἧκεν ἅπασιν ἡγεμόνα κτείνας, ὃς ἀριστεύεσκε μάχεσθαι. ἐκ νηῶν δ᾽ ἔλασεν, κατὰ δ᾽ ἔσβεσεν αἰθόμενον πῦρ. ἡμιδαὴς δ᾽ ἄρα νηῦς λίπετ᾽ αὐτόθι· τοὶ δὲ φόβηθεν Τρῶες θεσπεσίῳ ὁμάδῳ· Δαναοὶ δ᾽ ἐπέχυντο νῆας ἀνὰ γλαφυράς· ὅμαδος δ᾽ ἀλίαστος ἐτύχθη. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἀφ᾽ ὑψηλῆς κορυφῆς ὄρεος μεγάλοιο κινήσῃ πυκινὴν νεφέλην στεροπηγερέτα Ζεύς, ἔκ τ᾽ ἔφανεν πᾶσαι σκοπιαὶ καὶ πρώονες ἄκροι καὶ νάπαι, οὐρανόθεν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπεῤῥάγη ἄσπετος αἰθήρ, ὣς Δαναοὶ νηῶν μὲν ἀπωσάμενοι δήϊον πῦρ τυτθὸν ἀνέπνευσαν, πολέμου δ᾽ οὐ γίγνετ᾽ ἐρωή· οὐ γάρ πώ τι Τρῶες ἀρηϊφίλων ὑπ᾽ Ἀχαιῶν προτροπάδην φοβέοντο μελαινάων ἀπὸ νηῶν, ἀλλ᾽ ἔτ᾽ ἄρ᾽ ἀνθίσταντο, νεῶν δ᾽ ὑπόεικον ἀνάγκῃ. Ἔνθα δ᾽ ἀνὴρ ἕλεν ἄνδρα κεδασθείσης ὑσμίνης ἡγεμόνων. πρῶτος δὲ Μενοιτίου ἄλκιμος υἱὸς αὐτίκ᾽ ἄρα στρεφθέντος Ἀρηϊλύκου βάλε μηρὸν ἔγχεϊ ὀξυόεντι, διὰ πρὸ δὲ χαλκὸν ἔλασσε· ῥῆξεν δ᾽ ὀστέον ἔγχος, ὃ δὲ πρηνὴς ἐπὶ γαίῃ κάππεσ᾽· ἀτὰρ Μενέλαος ἀρήϊος οὖτα Θόαντα στέρνον γυμνωθέντα παρ᾽ ἀσπίδα, λῦσε δὲ γυῖα. Φυλεΐδης δ᾽ Ἄμφικλον ἐφορμηθέντα δοκεύσας ἔφθη ὀρεξάμενος πρυμνὸν σκέλος, ἔνθα πάχιστος μυὼν ἀνθρώπου πέλεται· περὶ δ᾽ ἔγχεος αἰχμῇ νεῦρα διεσχίσθη· τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψε. Νεστορίδαι δ᾽ ὃ μὲν οὔτασ᾽ Ἀτύμνιον ὀξέϊ δουρὶ Ἀντίλοχος, λαπάρης δὲ διήλασε χάλκεον ἔγχος· ἤριπε δὲ προπάροιθε. Μάρις δ᾽ αὐτοσχεδὰ δουρὶ Ἀντιλόχῳ ἐπόρουσε κασιγνήτοιο χολωθεὶς στὰς πρόσθεν νέκυος· τοῦ δ᾽ ἀντίθεος Θρασυμήδης ἔφθη ὀρεξάμενος πρὶν οὐτάσαι, οὐδ᾽ ἀφάμαρτεν, ὦμον ἄφαρ· πρυμνὸν δὲ βραχίονα δουρὸς ἀκωκὴ δρύψ᾽ ἀπὸ μυώνων, ἀπὸ δ᾽ ὀστέον ἄχρις ἄραξε· δούπησεν δὲ πεσών, κατὰ δὲ σκότος ὄσσε κάλυψεν. ὣς τὼ μὲν δοιοῖσι κασιγνήτοισι δαμέντε βήτην εἰς Ἔρεβος Σαρπηδόνος ἐσθλοὶ ἑταῖροι υἷες ἀκοντισταὶ Ἀμισωδάρου, ὅς ῥα Χίμαιραν θρέψεν ἀμαιμακέτην πολέσιν κακὸν ἀνθρώποισιν. Αἴας δὲ Κλεόβουλον Ὀϊλιάδης ἐπορούσας ζωὸν ἕλε βλαφθέντα κατὰ κλόνον· ἀλλά οἱ αὖθι λῦσε μένος πλήξας ξίφει αὐχένα κωπήεντι. πᾶν δ᾽ ὑπεθερμάνθη ξίφος αἵματι· τὸν δὲ κατ᾽ ὄσσε ἔλλαβε πορφύρεος θάνατος καὶ μοῖρα κραταιή. Πηνέλεως δὲ Λύκων τε συνέδραμον· ἔγχεσι μὲν γὰρ ἤμβροτον ἀλλήλων, μέλεον δ᾽ ἠκόντισαν ἄμφω· τὼ δ᾽ αὖτις ξιφέεσσι συνέδραμον. ἔνθα Λύκων μὲν ἱπποκόμου κόρυθος φάλον ἤλασεν, ἀμφὶ δὲ καυλὸν φάσγανον ἐῤῥαίσθη· ὃ δ᾽ ὑπ᾽ οὔατος αὐχένα θεῖνε Πηνέλεως, πᾶν δ᾽ εἴσω ἔδυ ξίφος, ἔσχεθε δ᾽ οἶον δέρμα, παρηέρθη δὲ κάρη, ὑπέλυντο δὲ γυῖα. Μηριόνης δ᾽ Ἀκάμαντα κιχεὶς ποσὶ καρπαλίμοισι νύξ᾽ ἵππων ἐπιβησόμενον κατὰ δεξιὸν ὦμον· ἤριπε δ᾽ ἐξ ὀχέων, κατὰ δ᾽ ὀφθαλμῶν κέχυτ᾽ ἀχλύς. Ἰδομενεὺς δ᾽ Ἐρύμαντα κατὰ στόμα νηλέϊ χαλκῷ νύξε· τὸ δ᾽ ἀντικρὺ δόρυ χάλκεον ἐξεπέρησε νέρθεν ὑπ᾽ ἐγκεφάλοιο, κέασσε δ᾽ ἄρ᾽ ὀστέα λευκά· ἐκ δ᾽ ἐτίναχθεν ὀδόντες, ἐνέπλησθεν δέ οἱ ἄμφω αἵματος ὀφθαλμοί· τὸ δ᾽ ἀνὰ στόμα καὶ κατὰ ῥῖνας πρῆσε χανών· θανάτου δὲ μέλαν νέφος ἀμφεκάλυψεν. Οὗτοι ἄρ᾽ ἡγεμόνες Δαναῶν ἕλον ἄνδρα ἕκαστος. ὡς δὲ λύκοι ἄρνεσσιν ἐπέχραον ἢ ἐρίφοισι σίνται ὑπ᾽ ἐκ μήλων αἱρεύμενοι, αἵ τ᾽ ἐν ὄρεσσι ποιμένος ἀφραδίῃσι διέτμαγεν· οἳ δὲ ἰδόντες αἶψα διαρπάζουσιν ἀνάλκιδα θυμὸν ἐχούσας· ὣς Δαναοὶ Τρώεσσιν ἐπέχραον· οἳ δὲ φόβοιο δυσκελάδου μνήσαντο, λάθοντο δὲ θούριδος ἀλκῆς. Αἴας δ᾽ ὃ μέγας αἰὲν ἐφ᾽ Ἕκτορι χαλκοκορυστῇ ἵετ᾽ ἀκοντίσσαι· ὃ δὲ ἰδρείῃ πολέμοιο ἀσπίδι ταυρείῃ κεκαλυμμένος εὐρέας ὤμους σκέπτετ᾽ ὀϊστῶν τε ῥοῖζον καὶ δοῦπον ἀκόντων. ἦ μὲν δὴ γίγνωσκε μάχης ἑτεραλκέα νίκην· ἀλλὰ καὶ ὧς ἀνέμιμνε, σάω δ᾽ ἐρίηρας ἑταίρους. Ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἀπ᾽ Οὐλύμπου νέφος ἔρχεται οὐρανὸν εἴσω αἰθέρος ἐκ δίης, ὅτε τε Ζεὺς λαίλαπα τείνῃ, ὣς τῶν ἐκ νηῶν γένετο ἰαχή τε φόβος τε, οὐδὲ κατὰ μοῖραν πέραον πάλιν. Ἕκτορα δ᾽ ἵπποι ἔκφερον ὠκύποδες σὺν τεύχεσι, λεῖπε δὲ λαὸν Τρωϊκόν, οὓς ἀέκοντας ὀρυκτὴ τάφρος ἔρυκε. πολλοὶ δ᾽ ἐν τάφρῳ ἐρυσάρματες ὠκέες ἵπποι ἄξαντ᾽ ἐν πρώτῳ ῥυμῷ λίπον ἅρματ᾽ ἀνάκτων, Πάτροκλος δ᾽ ἕπετο σφεδανὸν Δαναοῖσι κελεύων Τρωσὶ κακὰ φρονέων· οἳ δὲ ἰαχῇ τε φόβῳ τε πάσας πλῆσαν ὁδούς, ἐπεὶ ἂρ τμάγεν· ὕψι δ᾽ ἀέλλη σκίδναθ᾽ ὑπὸ νεφέων, τανύοντο δὲ μώνυχες ἵπποι ἄψοῤῥον προτὶ ἄστυ νεῶν ἄπο καὶ κλισιάων. Πάτροκλος δ᾽ ᾗ πλεῖστον ὀρινόμενον ἴδε λαόν, τῇ ῥ᾽ ἔχ᾽ ὁμοκλήσας· ὑπὸ δ᾽ ἄξοσι φῶτες ἔπιπτον πρηνέες ἐξ ὀχέων, δίφροι δ᾽ ἀνακυμβαλίαζον. ἀντικρὺ δ᾽ ἄρα τάφρον ὑπέρθορον ὠκέες ἵπποι ἄμβροτοι, οὓς Πηλῆϊ θεοὶ δόσαν ἀγλαὰ δῶρα, πρόσσω ἱέμενοι, ἐπὶ δ᾽ Ἕκτορι κέκλετο θυμός· ἵετο γὰρ βαλέειν· τὸν δ᾽ ἔκφερον ὠκέες ἵπποι. ὡς δ᾽ ὑπὸ λαίλαπι πᾶσα κελαινὴ βέβριθε χθὼν ἤματ᾽ ὀπωρινῷ, ὅτε λαβρότατον χέει ὕδωρ Ζεύς, ὅτε δή ῥ᾽ ἄνδρεσσι κοτεσσάμενος χαλεπήνῃ, οἳ βίῃ εἰν ἀγορῇ σκολιὰς κρίνωσι θέμιστας, ἐκ δὲ δίκην ἐλάσωσι θεῶν ὄπιν οὐκ ἀλέγοντες· τῶν δέ τε πάντες μὲν ποταμοὶ πλήθουσι ῥέοντες, πολλὰς δὲ κλιτῦς τότ᾽ ἀποτμήγουσι χαράδραι, ἐς δ᾽ ἅλα πορφυρέην μεγάλα στενάχουσι ῥέουσαι ἐξ ὀρέων ἐπικάρ, μινύθει δέ τε ἔργ᾽ ἀνθρώπων· ὣς ἵπποι Τρῳαὶ μεγάλα στενάχοντο θέουσαι. Πάτροκλος δ᾽ ἐπεὶ οὖν πρώτας ἐπέκερσε φάλαγγας, ἂψ ἐπὶ νῆας ἔεργε παλιμπετές, οὐδὲ πόληος εἴα ἱεμένους ἐπιβαινέμεν, ἀλλὰ μεσηγὺ νηῶν καὶ ποταμοῦ καὶ τείχεος ὑψηλοῖο κτεῖνε μεταΐσσων, πολέων δ᾽ ἀπετίνυτο ποινήν. ἔνθ᾽ ἤτοι Πρόνοον πρῶτον βάλε δουρὶ φαεινῷ στέρνον γυμνωθέντα παρ᾽ ἀσπίδα, λῦσε δὲ γυῖα· δούπησεν δὲ πεσών· ὃ δὲ Θέστορα Ἤνοπος υἱὸν δεύτερον ὁρμηθείς· ὃ μὲν εὐξέστῳ ἐνὶ δίφρῳ ἧστο ἀλείς· ἐκ γὰρ πλήγη φρένας, ἐκ δ᾽ ἄρα χειρῶν ἡνία ἠΐχθησαν· ὃ δ᾽ ἔγχεϊ νύξε παραστὰς γναθμὸν δεξιτερόν, διὰ δ᾽ αὐτοῦ πεῖρεν ὀδόντων, ἕλκε δὲ δουρὸς ἑλὼν ὑπὲρ ἄντυγος, ὡς ὅτε τις φὼς πέτρῃ ἔπι προβλῆτι καθήμενος ἱερὸν ἰχθὺν ἐκ πόντοιο θύραζε λίνῳ καὶ ἤνοπι χαλκῷ· ὣς ἕλκ᾽ ἐκ δίφροιο κεχηνότα δουρὶ φαεινῷ, κὰδ δ᾽ ἄρ᾽ ἐπὶ στόμ᾽ ἔωσε· πεσόντα δέ μιν λίπε θυμός. αὐτὰρ ἔπειτ᾽ Ἐρύλαον ἐπεσσύμενον βάλε πέτρῳ μέσσην κὰκ κεφαλήν· ἣ δ᾽ ἄνδιχα πᾶσα κεάσθη ἐν κόρυθι βριαρῇ· ὃ δ᾽ ἄρα πρηνὴς ἐπὶ γαίῃ κάππεσεν, ἀμφὶ δέ μιν θάνατος χύτο θυμοραϊστής. αὐτὰρ ἔπειτ᾽ Ἐρύμαντα καὶ Ἀμφοτερὸν καὶ Ἐπάλτην Τληπόλεμόν τε Δαμαστορίδην Ἐχίον τε Πύριν τε Ἰφέα τ᾽ Εὔιππόν τε καὶ Ἀργεάδην Πολύμηλον πάντας ἐπασσυτέρους πέλασε χθονὶ πουλυβοτείρῃ. Σαρπηδὼν δ᾽ ὡς οὖν ἴδ᾽ ἀμιτροχίτωνας ἑταίρους χέρσ᾽ ὕπο Πατρόκλοιο Μενοιτιάδαο δαμέντας, κέκλετ᾽ ἄρ᾽ ἀντιθέοισι καθαπτόμενος Λυκίοισιν· αἰδὼς ὦ Λύκιοι· πόσε φεύγετε; νῦν θοοὶ ἔστε. ἀντήσω γὰρ ἐγὼ τοῦδ᾽ ἀνέρος, ὄφρα δαείω ὅς τις ὅδε κρατέει καὶ δὴ κακὰ πολλὰ ἔοργε Τρῶας, ἐπεὶ πολλῶν τε καὶ ἐσθλῶν γούνατ᾽ ἔλυσεν. Ἦ ῥα, καὶ ἐξ ὀχέων σὺν τεύχεσιν ἆλτο χαμᾶζε. Πάτροκλος δ᾽ ἑτέρωθεν ἐπεὶ ἴδεν ἔκθορε δίφρου. οἳ δ᾽ ὥς τ᾽ αἰγυπιοὶ γαμψώνυχες ἀγκυλοχεῖλαι πέτρῃ ἐφ᾽ ὑψηλῇ μεγάλα κλάζοντε μάχωνται, ὣς οἳ κεκλήγοντες ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ὄρουσαν. τοὺς δὲ ἰδὼν ἐλέησε Κρόνου πάϊς ἀγκυλομήτεω, Ἥρην δὲ προσέειπε κασιγνήτην ἄλοχόν τε· ὤ μοι ἐγών, ὅ τέ μοι Σαρπηδόνα φίλτατον ἀνδρῶν μοῖρ᾽ ὑπὸ Πατρόκλοιο Μενοιτιάδαο δαμῆναι. διχθὰ δέ μοι κραδίη μέμονε φρεσὶν ὁρμαίνοντι, ἤ μιν ζωὸν ἐόντα μάχης ἄπο δακρυοέσσης θείω ἀναρπάξας Λυκίης ἐν πίονι δήμῳ, ἦ ἤδη ὑπὸ χερσὶ Μενοιτιάδαο δαμάσσω. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα βοῶπις πότνια Ἥρη· αἰνότατε Κρονίδη ποῖον τὸν μῦθον ἔειπες. ἄνδρα θνητὸν ἐόντα πάλαι πεπρωμένον αἴσῃ ἂψ ἐθέλεις θανάτοιο δυσηχέος ἐξαναλῦσαι; ἔρδ᾽· ἀτὰρ οὔ τοι πάντες ἐπαινέομεν θεοὶ ἄλλοι. ἄλλο δέ τοι ἐρέω, σὺ δ᾽ ἐνὶ φρεσὶ βάλλεο σῇσιν· αἴ κε ζὼν πέμψῃς Σαρπηδόνα ὃν δὲ δόμον δέ, φράζεο μή τις ἔπειτα θεῶν ἐθέλῃσι καὶ ἄλλος πέμπειν ὃν φίλον υἱὸν ἀπὸ κρατερῆς ὑσμίνης· πολλοὶ γὰρ περὶ ἄστυ μέγα Πριάμοιο μάχονται υἱέες ἀθανάτων, τοῖσιν κότον αἰνὸν ἐνήσεις. ἀλλ᾽ εἴ τοι φίλος ἐστί, τεὸν δ᾽ ὀλοφύρεται ἦτορ, ἤτοι μέν μιν ἔασον ἐνὶ κρατερῇ ὑσμίνῃ χέρσ᾽ ὕπο Πατρόκλοιο Μενοιτιάδαο δαμῆναι· αὐτὰρ ἐπὴν δὴ τόν γε λίπῃ ψυχή τε καὶ αἰών, πέμπειν μιν θάνατόν τε φέρειν καὶ νήδυμον ὕπνον εἰς ὅ κε δὴ Λυκίης εὐρείης δῆμον ἵκωνται, ἔνθά ἑ ταρχύσουσι κασίγνητοί τε ἔται τε τύμβῳ τε στήλῃ τε· τὸ γὰρ γέρας ἐστὶ θανόντων. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε· αἱματοέσσας δὲ ψιάδας κατέχευεν ἔραζε παῖδα φίλον τιμῶν, τόν οἱ Πάτροκλος ἔμελλε φθίσειν ἐν Τροίῃ ἐριβώλακι τηλόθι πάτρης. Οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες, ἔνθ᾽ ἤτοι Πάτροκλος ἀγακλειτὸν Θρασύμηλον, ὅς ῥ᾽ ἠῢς θεράπων Σαρπηδόνος ἦεν ἄνακτος, τὸν βάλε νείαιραν κατὰ γαστέρα, λῦσε δὲ γυῖα. Σαρπηδὼν δ᾽ αὐτοῦ μὲν ἀπήμβροτε δουρὶ φαεινῷ δεύτερον ὁρμηθείς, ὃ δὲ Πήδασον οὔτασεν ἵππον ἔγχεϊ δεξιὸν ὦμον· ὃ δ᾽ ἔβραχε θυμὸν ἀΐσθων, κὰδ δ᾽ ἔπεσ᾽ ἐν κονίῃσι μακών, ἀπὸ δ᾽ ἔπτατο θυμός. τὼ δὲ διαστήτην, κρίκε δὲ ζυγόν, ἡνία δέ σφι σύγχυτ᾽, ἐπεὶ δὴ κεῖτο παρήορος ἐν κονίῃσι. τοῖο μὲν Αὐτομέδων δουρικλυτὸς εὕρετο τέκμωρ· σπασσάμενος τανύηκες ἄορ παχέος παρὰ μηροῦ ἀΐξας ἀπέκοψε παρήορον οὐδ᾽ ἐμάτησε· τὼ δ᾽ ἰθυνθήτην, ἐν δὲ ῥυτῆρσι τάνυσθεν· τὼ δ᾽ αὖτις συνίτην ἔριδος πέρι θυμοβόροιο. Ἔνθ᾽ αὖ Σαρπηδὼν μὲν ἀπήμβροτε δουρὶ φαεινῷ, Πατρόκλου δ᾽ ὑπὲρ ὦμον ἀριστερὸν ἤλυθ᾽ ἀκωκὴ ἔγχεος, οὐδ᾽ ἔβαλ᾽ αὐτόν· ὃ δ᾽ ὕστερος ὄρνυτο χαλκῷ Πάτροκλος· τοῦ δ᾽ οὐχ ἅλιον βέλος ἔκφυγε χειρός, ἀλλ᾽ ἔβαλ᾽ ἔνθ᾽ ἄρα τε φρένες ἔρχαται ἀμφ᾽ ἁδινὸν κῆρ. ἤριπε δ᾽ ὡς ὅτε τις δρῦς ἤριπεν ἢ ἀχερωῒς ἠὲ πίτυς βλωθρή, τήν τ᾽ οὔρεσι τέκτονες ἄνδρες ἐξέταμον πελέκεσσι νεήκεσι νήϊον εἶναι· ὣς ὃ πρόσθ᾽ ἵππων καὶ δίφρου κεῖτο τανυσθεὶς βεβρυχὼς κόνιος δεδραγμένος αἱματοέσσης. ἠΰτε ταῦρον ἔπεφνε λέων ἀγέληφι μετελθὼν αἴθωνα μεγάθυμον ἐν εἰλιπόδεσσι βόεσσι, ὤλετό τε στενάχων ὑπὸ γαμφηλῇσι λέοντος, ὣς ὑπὸ Πατρόκλῳ Λυκίων ἀγὸς ἀσπιστάων κτεινόμενος μενέαινε, φίλον δ᾽ ὀνόμηνεν ἑταῖρον· Γλαῦκε πέπον πολεμιστὰ μετ᾽ ἀνδράσι νῦν σε μάλα χρὴ αἰχμητήν τ᾽ ἔμεναι καὶ θαρσαλέον πολεμιστήν· νῦν τοι ἐελδέσθω πόλεμος κακός, εἰ θοός ἐσσι. πρῶτα μὲν ὄτρυνον Λυκίων ἡγήτορας ἄνδρας πάντῃ ἐποιχόμενος Σαρπηδόνος ἀμφιμάχεσθαι· αὐτὰρ ἔπειτα καὶ αὐτὸς ἐμεῦ πέρι μάρναο χαλκῷ. σοὶ γὰρ ἐγὼ καὶ ἔπειτα κατηφείη καὶ ὄνειδος ἔσσομαι ἤματα πάντα διαμπερές, εἴ κέ μ᾽ Ἀχαιοὶ τεύχεα συλήσωσι νεῶν ἐν ἀγῶνι πεσόντα. ἀλλ᾽ ἔχεο κρατερῶς, ὄτρυνε δὲ λαὸν ἅπαντα. Ὣς ἄρα μιν εἰπόντα τέλος θανάτοιο κάλυψεν ὀφθαλμοὺς ῥῖνάς θ᾽· ὃ δὲ λὰξ ἐν στήθεσι βαίνων ἐκ χροὸς ἕλκε δόρυ, προτὶ δὲ φρένες αὐτῷ ἕποντο· τοῖο δ᾽ ἅμα ψυχήν τε καὶ ἔγχεος ἐξέρυσ᾽ αἰχμήν. Μυρμιδόνες δ᾽ αὐτοῦ σχέθον ἵππους φυσιόωντας ἱεμένους φοβέεσθαι, ἐπεὶ λίπον ἅρματ᾽ ἀνάκτων. Γλαύκῳ δ᾽ αἰνὸν ἄχος γένετο φθογγῆς ἀΐοντι· ὠρίνθη δέ οἱ ἦτορ ὅ τ᾽ οὐ δύνατο προσαμῦναι. χειρὶ δ᾽ ἑλὼν ἐπίεζε βραχίονα· τεῖρε γὰρ αὐτὸν ἕλκος, ὃ δή μιν Τεῦκρος ἐπεσσύμενον βάλεν ἰῷ τείχεος ὑψηλοῖο, ἀρὴν ἑτάροισιν ἀμύνων. εὐχόμενος δ᾽ ἄρα εἶπεν ἑκηβόλῳ Ἀπόλλωνι· κλῦθι ἄναξ ὅς που Λυκίης ἐν πίονι δήμῳ εἲς ἢ ἐνὶ Τροίῃ· δύνασαι δὲ σὺ πάντοσ᾽ ἀκούειν ἀνέρι κηδομένῳ, ὡς νῦν ἐμὲ κῆδος ἱκάνει. ἕλκος μὲν γὰρ ἔχω τόδε καρτερόν, ἀμφὶ δέ μοι χεὶρ ὀξείῃς ὀδύνῃσιν ἐλήλαται, οὐδέ μοι αἷμα τερσῆναι δύναται, βαρύθει δέ μοι ὦμος ὑπ᾽ αὐτοῦ· ἔγχος δ᾽ οὐ δύναμαι σχεῖν ἔμπεδον, οὐδὲ μάχεσθαι ἐλθὼν δυσμενέεσσιν. ἀνὴρ δ᾽ ὤριστος ὄλωλε Σαρπηδὼν Διὸς υἱός· ὃ δ᾽ οὐ οὗ παιδὸς ἀμύνει. ἀλλὰ σύ πέρ μοι ἄναξ τόδε καρτερὸν ἕλκος ἄκεσσαι, κοίμησον δ᾽ ὀδύνας, δὸς δὲ κράτος, ὄφρ᾽ ἑτάροισι κεκλόμενος Λυκίοισιν ἐποτρύνω πολεμίζειν, αὐτός τ᾽ ἀμφὶ νέκυι κατατεθνηῶτι μάχωμαι. Ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος, τοῦ δ᾽ ἔκλυε Φοῖβος Ἀπόλλων. αὐτίκα παῦσ᾽ ὀδύνας ἀπὸ δ᾽ ἕλκεος ἀργαλέοιο αἷμα μέλαν τέρσηνε, μένος δέ οἱ ἔμβαλε θυμῷ. Γλαῦκος δ᾽ ἔγνω ᾗσιν ἐνὶ φρεσὶ γήθησέν τε ὅττί οἱ ὦκ᾽ ἤκουσε μέγας θεὸς εὐξαμένοιο. πρῶτα μὲν ὄτρυνεν Λυκίων ἡγήτορας ἄνδρας πάντῃ ἐποιχόμενος Σαρπηδόνος ἀμφιμάχεσθαι· αὐτὰρ ἔπειτα μετὰ Τρῶας κίε μακρὰ βιβάσθων Πουλυδάμαντ᾽ ἔπι Πανθοΐδην καὶ Ἀγήνορα δῖον, βῆ δὲ μετ᾽ Αἰνείαν τε καὶ Ἕκτορα χαλκοκορυστήν, ἀγχοῦ δ᾽ ἱστάμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ἕκτορ νῦν δὴ πάγχυ λελασμένος εἰς ἐπικούρων, οἳ σέθεν εἵνεκα τῆλε φίλων καὶ πατρίδος αἴης θυμὸν ἀποφθινύθουσι· σὺ δ᾽ οὐκ ἐθέλεις ἐπαμύνειν. κεῖται Σαρπηδὼν Λυκίων ἀγὸς ἀσπιστάων, ὃς Λυκίην εἴρυτο δίκῃσί τε καὶ σθένεϊ ᾧ· τὸν δ᾽ ὑπὸ Πατρόκλῳ δάμασ᾽ ἔγχεϊ χάλκεος Ἄρης. ἀλλὰ φίλοι πάρστητε, νεμεσσήθητε δὲ θυμῷ, μὴ ἀπὸ τεύχε᾽ ἕλωνται, ἀεικίσσωσι δὲ νεκρὸν Μυρμιδόνες, Δαναῶν κεχολωμένοι ὅσσοι ὄλοντο, τοὺς ἐπὶ νηυσὶ θοῇσιν ἐπέφνομεν ἐγχείῃσιν. Ὣς ἔφατο, Τρῶας δὲ κατὰ κρῆθεν λάβε πένθος ἄσχετον, οὐκ ἐπιεικτόν, ἐπεί σφισιν ἕρμα πόληος ἔσκε καὶ ἀλλοδαπός περ ἐών· πολέες γὰρ ἅμ᾽ αὐτῷ λαοὶ ἕποντ᾽, ἐν δ᾽ αὐτὸς ἀριστεύεσκε μάχεσθαι· βὰν δ᾽ ἰθὺς Δαναῶν λελιημένοι· ἦρχε δ᾽ ἄρά σφιν Ἕκτωρ χωόμενος Σαρπηδόνος. αὐτὰρ Ἀχαιοὺς ὦρσε Μενοιτιάδεω Πατροκλῆος λάσιον κῆρ· Αἴαντε πρώτω προσέφη μεμαῶτε καὶ αὐτώ· Αἴαντε νῦν σφῶϊν ἀμύνεσθαι φίλον ἔστω, οἷοί περ πάρος ἦτε μετ᾽ ἀνδράσιν ἢ καὶ ἀρείους. κεῖται ἀνὴρ ὃς πρῶτος ἐσήλατο τεῖχος Ἀχαιῶν Σαρπηδών· ἀλλ᾽ εἴ μιν ἀεικισσαίμεθ᾽ ἑλόντες, τεύχεά τ᾽ ὤμοιιν ἀφελοίμεθα, καί τιν᾽ ἑταίρων αὐτοῦ ἀμυνομένων δαμασαίμεθα νηλέϊ χαλκῷ. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δὲ καὶ αὐτοὶ ἀλέξασθαι μενέαινον. οἳ δ᾽ ἐπεὶ ἀμφοτέρωθεν ἐκαρτύναντο φάλαγγας Τρῶες καὶ Λύκιοι καὶ Μυρμιδόνες καὶ Ἀχαιοί, σύμβαλον ἀμφὶ νέκυι κατατεθνηῶτι μάχεσθαι δεινὸν ἀΰσαντες· μέγα δ᾽ ἔβραχε τεύχεα φωτῶν. Ζεὺς δ᾽ ἐπὶ νύκτ᾽ ὀλοὴν τάνυσε κρατερῇ ὑσμίνῃ, ὄφρα φίλῳ περὶ παιδὶ μάχης ὀλοὸς πόνος εἴη. Ὦσαν δὲ πρότεροι Τρῶες ἑλίκωπας Ἀχαιούς· βλῆτο γὰρ οὔ τι κάκιστος ἀνὴρ μετὰ Μυρμιδόνεσσιν υἱὸς Ἀγακλῆος μεγαθύμου δῖος Ἐπειγεύς, ὅς ῥ᾽ ἐν Βουδείῳ εὖ ναιομένῳ ἤνασσε τὸ πρίν· ἀτὰρ τότε γ᾽ ἐσθλὸν ἀνεψιὸν ἐξεναρίξας ἐς Πηλῆ᾽ ἱκέτευσε καὶ ἐς Θέτιν ἀργυρόπεζαν· οἳ δ᾽ ἅμ᾽ Ἀχιλλῆϊ ῥηξήνορι πέμπον ἕπεσθαι Ἴλιον εἰς εὔπωλον, ἵνα Τρώεσσι μάχοιτο. τόν ῥα τόθ᾽ ἁπτόμενον νέκυος βάλε φαίδιμος Ἕκτωρ χερμαδίῳ κεφαλήν· ἣ δ᾽ ἄνδιχα πᾶσα κεάσθη ἐν κόρυθι βριαρῇ· ὃ δ᾽ ἄρα πρηνὴς ἐπὶ νεκρῷ κάππεσεν, ἀμφὶ δέ μιν θάνατος χύτο θυμοραϊστής. Πατρόκλῳ δ᾽ ἄρ᾽ ἄχος γένετο φθιμένου ἑτάροιο, ἴθυσεν δὲ διὰ προμάχων ἴρηκι ἐοικὼς ὠκέϊ, ὅς τ᾽ ἐφόβησε κολοιούς τε ψῆράς τε· ὣς ἰθὺς Λυκίων Πατρόκλεες ἱπποκέλευθε ἔσσυο καὶ Τρώων, κεχόλωσο δὲ κῆρ ἑτάροιο. καί ῥ᾽ ἔβαλε Σθενέλαον Ἰθαιμένεος φίλον υἱὸν αὐχένα χερμαδίῳ, ῥῆξεν δ᾽ ἀπὸ τοῖο τένοντας. χώρησαν δ᾽ ὑπό τε πρόμαχοι καὶ φαίδιμος Ἕκτωρ. ὅσση δ᾽ αἰγανέης ῥιπὴ ταναοῖο τέτυκται, ἥν ῥά τ᾽ ἀνὴρ ἀφέῃ πειρώμενος ἢ ἐν ἀέθλῳ ἠὲ καὶ ἐν πολέμῳ δηΐων ὕπο θυμοραϊστέων, τόσσον ἐχώρησαν Τρῶες, ὤσαντο δ᾽ Ἀχαιοί. Γλαῦκος δὲ πρῶτος Λυκίων ἀγὸς ἀσπιστάων ἐτράπετ᾽, ἔκτεινεν δὲ Βαθυκλῆα μεγάθυμον Χάλκωνος φίλον υἱόν, ὃς Ἑλλάδι οἰκία ναίων ὄλβῳ τε πλούτῳ τε μετέπρεπε Μυρμιδόνεσσι. τὸν μὲν ἄρα Γλαῦκος στῆθος μέσον οὔτασε δουρὶ στρεφθεὶς ἐξαπίνης, ὅτε μιν κατέμαρπτε διώκων· δούπησεν δὲ πεσών· πυκινὸν δ᾽ ἄχος ἔλλαβ᾽ Ἀχαιούς, ὡς ἔπεσ᾽ ἐσθλὸς ἀνήρ· μέγα δὲ Τρῶες κεχάροντο, στὰν δ᾽ ἀμφ᾽ αὐτὸν ἰόντες ἀολλέες· οὐδ᾽ ἄρ᾽ Ἀχαιοὶ ἀλκῆς ἐξελάθοντο, μένος δ᾽ ἰθὺς φέρον αὐτῶν. ἔνθ᾽ αὖ Μηριόνης Τρώων ἕλεν ἄνδρα κορυστὴν Λαόγονον θρασὺν υἱὸν Ὀνήτορος, ὃς Διὸς ἱρεὺς Ἰδαίου ἐτέτυκτο, θεὸς δ᾽ ὣς τίετο δήμῳ. τὸν βάλ᾽ ὑπὸ γναθμοῖο καὶ οὔατος· ὦκα δὲ θυμὸς ᾤχετ᾽ ἀπὸ μελέων, στυγερὸς δ᾽ ἄρα μιν σκότος εἷλεν. Αἰνείας δ᾽ ἐπὶ Μηριόνῃ δόρυ χάλκεον ἧκεν· ἔλπετο γὰρ τεύξεσθαι ὑπασπίδια προβιβῶντος. ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἄντα ἰδὼν ἠλεύατο χάλκεον ἔγχος· πρόσσω γὰρ κατέκυψε, τὸ δ᾽ ἐξόπιθεν δόρυ μακρὸν οὔδει ἐνισκίμφθη, ἐπὶ δ᾽ οὐρίαχος πελεμίχθη ἔγχεος· ἔνθα δ᾽ ἔπειτ᾽ ἀφίει μένος ὄβριμος Ἄρης. αἰχμὴ δ᾽ Αἰνείαο κραδαινομένη κατὰ γαίης ᾤχετ᾽, ἐπεί ῥ᾽ ἅλιον στιβαρῆς ἀπὸ χειρὸς ὄρουσεν. Αἰνείας δ᾽ ἄρα θυμὸν ἐχώσατο φώνησέν τε· Μηριόνη τάχα κέν σε καὶ ὀρχηστήν περ ἐόντα ἔγχος ἐμὸν κατέπαυσε διαμπερές, εἴ σ᾽ ἔβαλόν περ. Τὸν δ᾽ αὖ Μηριόνης δουρικλυτὸς ἀντίον ηὔδα· Αἰνεία χαλεπόν σε καὶ ἴφθιμόν περ ἐόντα πάντων ἀνθρώπων σβέσσαι μένος, ὅς κέ σευ ἄντα ἔλθῃ ἀμυνόμενος· θνητὸς δέ νυ καὶ σὺ τέτυξαι. εἰ καὶ ἐγώ σε βάλοιμι τυχὼν μέσον ὀξέϊ χαλκῷ, αἶψά κε καὶ κρατερός περ ἐὼν καὶ χερσὶ πεποιθὼς εὖχος ἐμοὶ δοίης, ψυχὴν δ᾽ Ἄϊδι κλυτοπώλῳ. Ὣς φάτο, τὸν δ᾽ ἐνένιπε Μενοιτίου ἄλκιμος υἱός· Μηριόνη τί σὺ ταῦτα καὶ ἐσθλὸς ἐὼν ἀγορεύεις; ὦ πέπον οὔ τοι Τρῶες ὀνειδείοις ἐπέεσσι νεκροῦ χωρήσουσι· πάρος τινὰ γαῖα καθέξει. ἐν γὰρ χερσὶ τέλος πολέμου, ἐπέων δ᾽ ἐνὶ βουλῇ· τὼ οὔ τι χρὴ μῦθον ὀφέλλειν, ἀλλὰ μάχεσθαι. Ὣς εἰπὼν ὃ μὲν ἦρχ᾽, ὃ δ᾽ ἅμ᾽ ἕσπετο ἰσόθεος φώς. τῶν δ᾽ ὥς τε δρυτόμων ἀνδρῶν ὀρυμαγδὸς ὀρώρει οὔρεος ἐν βήσσῃς, ἕκαθεν δέ τε γίγνετ᾽ ἀκουή, ὣς τῶν ὄρνυτο δοῦπος ἀπὸ χθονὸς εὐρυοδείης χαλκοῦ τε ῥινοῦ τε βοῶν τ᾽ εὐποιητάων, νυσσομένων ξίφεσίν τε καὶ ἔγχεσιν ἀμφιγύοισιν. οὐδ᾽ ἂν ἔτι φράδμων περ ἀνὴρ Σαρπηδόνα δῖον ἔγνω, ἐπεὶ βελέεσσι καὶ αἵματι καὶ κονίῃσιν ἐκ κεφαλῆς εἴλυτο διαμπερὲς ἐς πόδας ἄκρους. οἳ δ᾽ αἰεὶ περὶ νεκρὸν ὁμίλεον, ὡς ὅτε μυῖαι σταθμῷ ἔνι βρομέωσι περιγλαγέας κατὰ πέλλας ὥρῃ ἐν εἰαρινῇ, ὅτε τε γλάγος ἄγγεα δεύει· ὣς ἄρα τοὶ περὶ νεκρὸν ὁμίλεον, οὐδέ ποτε Ζεὺς τρέψεν ἀπὸ κρατερῆς ὑσμίνης ὄσσε φαεινώ, ἀλλὰ κατ᾽ αὐτοὺς αἰὲν ὅρα καὶ φράζετο θυμῷ, πολλὰ μάλ᾽ ἀμφὶ φόνῳ Πατρόκλου μερμηρίζων, ἢ ἤδη καὶ κεῖνον ἐνὶ κρατερῇ ὑσμίνῃ αὐτοῦ ἐπ᾽ ἀντιθέῳ Σαρπηδόνι φαίδιμος Ἕκτωρ χαλκῷ δῃώσῃ, ἀπό τ᾽ ὤμων τεύχε᾽ ἕληται, ἦ ἔτι καὶ πλεόνεσσιν ὀφέλλειεν πόνον αἰπύν. ὧδε δέ οἱ φρονέοντι δοάσσατο κέρδιον εἶναι ὄφρ᾽ ἠῢς θεράπων Πηληϊάδεω Ἀχιλῆος ἐξαῦτις Τρῶάς τε καὶ Ἕκτορα χαλκοκορυστὴν ὤσαιτο προτὶ ἄστυ, πολέων δ᾽ ἀπὸ θυμὸν ἕλοιτο. Ἕκτορι δὲ πρωτίστῳ ἀνάλκιδα θυμὸν ἐνῆκεν· ἐς δίφρον δ᾽ ἀναβὰς φύγαδ᾽ ἔτραπε, κέκλετο δ᾽ ἄλλους Τρῶας φευγέμεναι· γνῶ γὰρ Διὸς ἱρὰ τάλαντα. ἔνθ᾽ οὐδ᾽ ἴφθιμοι Λύκιοι μένον, ἀλλὰ φόβηθεν πάντες, ἐπεὶ βασιλῆα ἴδον βεβλαμμένον ἦτορ κείμενον ἐν νεκύων ἀγύρει· πολέες γὰρ ἐπ᾽ αὐτῷ κάππεσον, εὖτ᾽ ἔριδα κρατερὴν ἐτάνυσσε Κρονίων. οἳ δ᾽ ἄρ᾽ ἀπ᾽ ὤμοιιν Σαρπηδόνος ἔντε᾽ ἕλοντο χάλκεα μαρμαίροντα, τὰ μὲν κοίλας ἐπὶ νῆας δῶκε φέρειν ἑτάροισι Μενοιτίου ἄλκιμος υἱός. καὶ τότ᾽ Ἀπόλλωνα προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· εἰ δ᾽ ἄγε νῦν φίλε Φοῖβε, κελαινεφὲς αἷμα κάθηρον ἐλθὼν ἐκ βελέων Σαρπηδόνα, καί μιν ἔπειτα πολλὸν ἀπὸ πρὸ φέρων λοῦσον ποταμοῖο ῥοῇσι χρῖσόν τ᾽ ἀμβροσίῃ, περὶ δ᾽ ἄμβροτα εἵματα ἕσσον· πέμπε δέ μιν πομποῖσιν ἅμα κραιπνοῖσι φέρεσθαι ὕπνῳ καὶ θανάτῳ διδυμάοσιν, οἵ ῥά μιν ὦκα θήσουσ᾽ ἐν Λυκίης εὐρείης πίονι δήμῳ, ἔνθά ἑ ταρχύσουσι κασίγνητοί τε ἔται τε τύμβῳ τε στήλῃ τε· τὸ γὰρ γέρας ἐστὶ θανόντων. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἄρα πατρὸς ἀνηκούστησεν Ἀπόλλων. βῆ δὲ κατ᾽ Ἰδαίων ὀρέων ἐς φύλοπιν αἰνήν, αὐτίκα δ᾽ ἐκ βελέων Σαρπηδόνα δῖον ἀείρας πολλὸν ἀπὸ πρὸ φέρων λοῦσεν ποταμοῖο ῥοῇσι χρῖσέν τ᾽ ἀμβροσίῃ, περὶ δ᾽ ἄμβροτα εἵματα ἕσσε· πέμπε δέ μιν πομποῖσιν ἅμα κραιπνοῖσι φέρεσθαι, ὕπνῳ καὶ θανάτῳ διδυμάοσιν, οἵ ῥά μιν ὦκα κάτθεσαν ἐν Λυκίης εὐρείης πίονι δήμῳ. Πάτροκλος δ᾽ ἵπποισι καὶ Αὐτομέδοντι κελεύσας Τρῶας καὶ Λυκίους μετεκίαθε, καὶ μέγ᾽ ἀάσθη νήπιος· εἰ δὲ ἔπος Πηληϊάδαο φύλαξεν ἦ τ᾽ ἂν ὑπέκφυγε κῆρα κακὴν μέλανος θανάτοιο. ἀλλ᾽ αἰεί τε Διὸς κρείσσων νόος ἠέ περ ἀνδρῶν· ὅς τε καὶ ἄλκιμον ἄνδρα φοβεῖ καὶ ἀφείλετο νίκην ῥηϊδίως, ὅτε δ᾽ αὐτὸς ἐποτρύνῃσι μάχεσθαι· ὅς οἱ καὶ τότε θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν ἀνῆκεν. Ἔνθα τίνα πρῶτον τίνα δ᾽ ὕστατον ἐξενάριξας Πατρόκλεις, ὅτε δή σε θεοὶ θάνατον δὲ κάλεσσαν; Ἄδρηστον μὲν πρῶτα καὶ Αὐτόνοον καὶ Ἔχεκλον καὶ Πέριμον Μεγάδην καὶ Ἐπίστορα καὶ Μελάνιππον, αὐτὰρ ἔπειτ᾽ Ἔλασον καὶ Μούλιον ἠδὲ Πυλάρτην· τοὺς ἕλεν· οἳ δ᾽ ἄλλοι φύγαδε μνώοντο ἕκαστος. Ἔνθά κεν ὑψίπυλον Τροίην ἕλον υἷες Ἀχαιῶν Πατρόκλου ὑπὸ χερσί, περὶ πρὸ γὰρ ἔγχεϊ θῦεν, εἰ μὴ Ἀπόλλων Φοῖβος ἐϋδμήτου ἐπὶ πύργου ἔστη τῷ ὀλοὰ φρονέων, Τρώεσσι δ᾽ ἀρήγων. τρὶς μὲν ἐπ᾽ ἀγκῶνος βῆ τείχεος ὑψηλοῖο Πάτροκλος, τρὶς δ᾽ αὐτὸν ἀπεστυφέλιξεν Ἀπόλλων χείρεσσ᾽ ἀθανάτῃσι φαεινὴν ἀσπίδα νύσσων. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ τὸ τέταρτον ἐπέσσυτο δαίμονι ἶσος, δεινὰ δ᾽ ὁμοκλήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· χάζεο διογενὲς Πατρόκλεες· οὔ νύ τοι αἶσα σῷ ὑπὸ δουρὶ πόλιν πέρθαι Τρώων ἀγερώχων, οὐδ᾽ ὑπ᾽ Ἀχιλλῆος, ὅς περ σέο πολλὸν ἀμείνων. Ὣς φάτο, Πάτροκλος δ᾽ ἀνεχάζετο πολλὸν ὀπίσσω μῆνιν ἀλευάμενος ἑκατηβόλου Ἀπόλλωνος. Ἕκτωρ δ᾽ ἐν Σκαιῇσι πύλῃς ἔχε μώνυχας ἵππους· δίζε γὰρ ἠὲ μάχοιτο κατὰ κλόνον αὖτις ἐλάσσας, ἦ λαοὺς ἐς τεῖχος ὁμοκλήσειεν ἀλῆναι. ταῦτ᾽ ἄρα οἱ φρονέοντι παρίστατο Φοῖβος Ἀπόλλων ἀνέρι εἰσάμενος αἰζηῷ τε κρατερῷ τε Ἀσίῳ, ὃς μήτρως ἦν Ἕκτορος ἱπποδάμοιο αὐτοκασίγνητος Ἑκάβης, υἱὸς δὲ Δύμαντος, ὃς Φρυγίῃ ναίεσκε ῥοῇς ἔπι Σαγγαρίοιο· τῷ μιν ἐεισάμενος προσέφη Διὸς υἱὸς Ἀπόλλων· Ἕκτορ τίπτε μάχης ἀποπαύεαι; οὐδέ τί σε χρή. αἴθ᾽ ὅσον ἥσσων εἰμί, τόσον σέο φέρτερος εἴην· τώ κε τάχα στυγερῶς πολέμου ἀπερωήσειας. ἀλλ᾽ ἄγε Πατρόκλῳ ἔφεπε κρατερώνυχας ἵππους, αἴ κέν πώς μιν ἕλῃς, δώῃ δέ τοι εὖχος Ἀπόλλων. Ὣς εἰπὼν ὃ μὲν αὖτις ἔβη θεὸς ἂμ πόνον ἀνδρῶν, Κεβριόνῃ δ᾽ ἐκέλευσε δαΐφρονι φαίδιμος Ἕκτωρ ἵππους ἐς πόλεμον πεπληγέμεν. αὐτὰρ Ἀπόλλων δύσεθ᾽ ὅμιλον ἰών, ἐν δὲ κλόνον Ἀργείοισιν ἧκε κακόν, Τρωσὶν δὲ καὶ Ἕκτορι κῦδος ὄπαζεν. Ἕκτωρ δ᾽ ἄλλους μὲν Δαναοὺς ἔα οὐδ᾽ ἐνάριζεν· αὐτὰρ ὃ Πατρόκλῳ ἔφεπε κρατερώνυχας ἵππους. Πάτροκλος δ᾽ ἑτέρωθεν ἀφ᾽ ἵππων ἆλτο χαμᾶζε σκαιῇ ἔγχος ἔχων· ἑτέρηφι δὲ λάζετο πέτρον μάρμαρον ὀκριόεντα τόν οἱ περὶ χεὶρ ἐκάλυψεν, ἧκε δ᾽ ἐρεισάμενος, οὐδὲ δὴν χάζετο φωτός, οὐδ᾽ ἁλίωσε βέλος, βάλε δ᾽ Ἕκτορος ἡνιοχῆα Κεβριόνην νόθον υἱὸν ἀγακλῆος Πριάμοιο ἵππων ἡνί᾽ ἔχοντα μετώπιον ὀξέϊ λᾶϊ. ἀμφοτέρας δ᾽ ὀφρῦς σύνελεν λίθος, οὐδέ οἱ ἔσχεν ὀστέον, ὀφθαλμοὶ δὲ χαμαὶ πέσον ἐν κονίῃσιν αὐτοῦ πρόσθε ποδῶν· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἀρνευτῆρι ἐοικὼς κάππεσ᾽ ἀπ᾽ εὐεργέος δίφρου, λίπε δ᾽ ὀστέα θυμός. τὸν δ᾽ ἐπικερτομέων προσέφης Πατρόκλεες ἱππεῦ· ὢ πόποι ἦ μάλ᾽ ἐλαφρὸς ἀνήρ, ὡς ῥεῖα κυβιστᾷ. εἰ δή που καὶ πόντῳ ἐν ἰχθυόεντι γένοιτο, πολλοὺς ἂν κορέσειεν ἀνὴρ ὅδε τήθεα διφῶν νηὸς ἀποθρῴσκων, εἰ καὶ δυσπέμφελος εἴη, ὡς νῦν ἐν πεδίῳ ἐξ ἵππων ῥεῖα κυβιστᾷ. ἦ ῥα καὶ ἐν Τρώεσσι κυβιστητῆρες ἔασιν. Ὣς εἰπὼν ἐπὶ Κεβριόνῃ ἥρωϊ βεβήκει οἶμα λέοντος ἔχων, ὅς τε σταθμοὺς κεραΐζων ἔβλητο πρὸς στῆθος, ἑή τέ μιν ὤλεσεν ἀλκή· ὣς ἐπὶ Κεβριόνῃ Πατρόκλεες ἆλσο μεμαώς. Ἕκτωρ δ᾽ αὖθ᾽ ἑτέρωθεν ἀφ᾽ ἵππων ἆλτο χαμᾶζε. τὼ περὶ Κεβριόναο λέονθ᾽ ὣς δηρινθήτην, ὥ τ᾽ ὄρεος κορυφῇσι περὶ κταμένης ἐλάφοιο ἄμφω πεινάοντε μέγα φρονέοντε μάχεσθον· ὣς περὶ Κεβριόναο δύω μήστωρες ἀϋτῆς Πάτροκλός τε Μενοιτιάδης καὶ φαίδιμος Ἕκτωρ ἵεντ᾽ ἀλλήλων ταμέειν χρόα νηλέϊ χαλκῷ. Ἕκτωρ μὲν κεφαλῆφιν ἐπεὶ λάβεν οὐχὶ μεθίει· Πάτροκλος δ᾽ ἑτέρωθεν ἔχεν ποδός· οἳ δὲ δὴ ἄλλοι Τρῶες καὶ Δαναοὶ σύναγον κρατερὴν ὑσμίνην. Ὡς δ᾽ Εὖρός τε Νότος τ᾽ ἐριδαίνετον ἀλλήλοιιν οὔρεος ἐν βήσσῃς βαθέην πελεμιζέμεν ὕλην φηγόν τε μελίην τε τανύφλοιόν τε κράνειαν, αἵ τε πρὸς ἀλλήλας ἔβαλον τανυήκεας ὄζους ἠχῇ θεσπεσίῃ, πάταγος δέ τε ἀγνυμενάων, ὣς Τρῶες καὶ Ἀχαιοὶ ἐπ᾽ ἀλλήλοισι θορόντες δῄουν, οὐδ᾽ ἕτεροι μνώοντ᾽ ὀλοοῖο φόβοιο. πολλὰ δὲ Κεβριόνην ἀμφ᾽ ὀξέα δοῦρα πεπήγει ἰοί τε πτερόεντες ἀπὸ νευρῆφι θορόντες, πολλὰ δὲ χερμάδια μεγάλ᾽ ἀσπίδας ἐστυφέλιξαν μαρναμένων ἀμφ᾽ αὐτόν· ὃ δ᾽ ἐν στροφάλιγγι κονίης κεῖτο μέγας μεγαλωστί, λελασμένος ἱπποσυνάων. Ὄφρα μὲν Ἠέλιος μέσον οὐρανὸν ἀμφιβεβήκει, τόφρα μάλ᾽ ἀμφοτέρων βέλε᾽ ἥπτετο, πῖπτε δὲ λαός· ἦμος δ᾽ Ἠέλιος μετενίσετο βουλυτὸν δέ, καὶ τότε δή ῥ᾽ ὑπὲρ αἶσαν Ἀχαιοὶ φέρτεροι ἦσαν. ἐκ μὲν Κεβριόνην βελέων ἥρωα ἔρυσσαν Τρώων ἐξ ἐνοπῆς, καὶ ἀπ᾽ ὤμων τεύχε᾽ ἕλοντο, Πάτροκλος δὲ Τρωσὶ κακὰ φρονέων ἐνόρουσε. τρὶς μὲν ἔπειτ᾽ ἐπόρουσε θοῷ ἀτάλαντος Ἄρηϊ σμερδαλέα ἰάχων, τρὶς δ᾽ ἐννέα φῶτας ἔπεφνεν. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ τὸ τέταρτον ἐπέσσυτο δαίμονι ἶσος, ἔνθ᾽ ἄρα τοι Πάτροκλε φάνη βιότοιο τελευτή· ἤντετο γάρ τοι Φοῖβος ἐνὶ κρατερῇ ὑσμίνῃ δεινός· ὃ μὲν τὸν ἰόντα κατὰ κλόνον οὐκ ἐνόησεν, ἠέρι γὰρ πολλῇ κεκαλυμμένος ἀντεβόλησε· στῆ δ᾽ ὄπιθεν, πλῆξεν δὲ μετάφρενον εὐρέε τ᾽ ὤμω χειρὶ καταπρηνεῖ, στρεφεδίνηθεν δέ οἱ ὄσσε. τοῦ δ᾽ ἀπὸ μὲν κρατὸς κυνέην βάλε Φοῖβος Ἀπόλλων· ἣ δὲ κυλινδομένη καναχὴν ἔχε ποσσὶν ὑφ᾽ ἵππων αὐλῶπις τρυφάλεια, μιάνθησαν δὲ ἔθειραι αἵματι καὶ κονίῃσι· πάρος γε μὲν οὐ θέμις ἦεν ἱππόκομον πήληκα μιαίνεσθαι κονίῃσιν, ἀλλ᾽ ἀνδρὸς θείοιο κάρη χαρίεν τε μέτωπον ῥύετ᾽ Ἀχιλλῆος· τότε δὲ Ζεὺς Ἕκτορι δῶκεν ᾗ κεφαλῇ φορέειν, σχεδόθεν δέ οἱ ἦεν ὄλεθρος. πᾶν δέ οἱ ἐν χείρεσσιν ἄγη δολιχόσκιον ἔγχος βριθὺ μέγα στιβαρὸν κεκορυθμένον· αὐτὰρ ἀπ᾽ ὤμων ἀσπὶς σὺν τελαμῶνι χαμαὶ πέσε τερμιόεσσα. λῦσε δέ οἱ θώρηκα ἄναξ Διὸς υἱὸς Ἀπόλλων. τὸν δ᾽ ἄτη φρένας εἷλε, λύθεν δ᾽ ὑπὸ φαίδιμα γυῖα, στῆ δὲ ταφών· ὄπιθεν δὲ μετάφρενον ὀξέϊ δουρὶ ὤμων μεσσηγὺς σχεδόθεν βάλε Δάρδανος ἀνὴρ Πανθοΐδης Εὔφορβος, ὃς ἡλικίην ἐκέκαστο ἔγχεΐ θ᾽ ἱπποσύνῃ τε πόδεσσί τε καρπαλίμοισι· καὶ γὰρ δὴ τότε φῶτας ἐείκοσι βῆσεν ἀφ᾽ ἵππων πρῶτ᾽ ἐλθὼν σὺν ὄχεσφι διδασκόμενος πολέμοιο· ὅς τοι πρῶτος ἐφῆκε βέλος Πατρόκλεες ἱππεῦ οὐδὲ δάμασσ᾽· ὃ μὲν αὖτις ἀνέδραμε, μίκτο δ᾽ ὁμίλῳ, ἐκ χροὸς ἁρπάξας δόρυ μείλινον, οὐδ᾽ ὑπέμεινε Πάτροκλον γυμνόν περ ἐόντ᾽ ἐν δηϊοτῆτι. Πάτροκλος δὲ θεοῦ πληγῇ καὶ δουρὶ δαμασθεὶς ἂψ ἑτάρων εἰς ἔθνος ἐχάζετο κῆρ᾽ ἀλεείνων. Ἕκτωρ δ᾽ ὡς εἶδεν Πατροκλῆα μεγάθυμον ἂψ ἀναχαζόμενον βεβλημένον ὀξέϊ χαλκῷ, ἀγχίμολόν ῥά οἱ ἦλθε κατὰ στίχας, οὖτα δὲ δουρὶ νείατον ἐς κενεῶνα, διὰ πρὸ δὲ χαλκὸν ἔλασσε· δούπησεν δὲ πεσών, μέγα δ᾽ ἤκαχε λαὸν Ἀχαιῶν· ὡς δ᾽ ὅτε σῦν ἀκάμαντα λέων ἐβιήσατο χάρμῃ, ὥ τ᾽ ὄρεος κορυφῇσι μέγα φρονέοντε μάχεσθον πίδακος ἀμφ᾽ ὀλίγης· ἐθέλουσι δὲ πιέμεν ἄμφω· πολλὰ δέ τ᾽ ἀσθμαίνοντα λέων ἐδάμασσε βίηφιν· ὣς πολέας πεφνόντα Μενοιτίου ἄλκιμον υἱὸν Ἕκτωρ Πριαμίδης σχεδὸν ἔγχεϊ θυμὸν ἀπηύρα, καί οἱ ἐπευχόμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Πάτροκλ᾽ ἦ που ἔφησθα πόλιν κεραϊξέμεν ἁμήν, Τρωϊάδας δὲ γυναῖκας ἐλεύθερον ἦμαρ ἀπούρας ἄξειν ἐν νήεσσι φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν νήπιε· τάων δὲ πρόσθ᾽ Ἕκτορος ὠκέες ἵπποι ποσσὶν ὀρωρέχαται πολεμίζειν· ἔγχεϊ δ᾽ αὐτὸς Τρωσὶ φιλοπτολέμοισι μεταπρέπω, ὅ σφιν ἀμύνω ἦμαρ ἀναγκαῖον· σὲ δέ τ᾽ ἐνθάδε γῦπες ἔδονται. ἆ δείλ᾽, οὐδέ τοι ἐσθλὸς ἐὼν χραίσμησεν Ἀχιλλεύς, ὅς πού τοι μάλα πολλὰ μένων ἐπετέλλετ᾽ ἰόντι· μή μοι πρὶν ἰέναι Πατρόκλεες ἱπποκέλευθε νῆας ἔπι γλαφυρὰς πρὶν Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο αἱματόεντα χιτῶνα περὶ στήθεσσι δαΐξαι. ὥς πού σε προσέφη, σοὶ δὲ φρένας ἄφρονι πεῖθε. Τὸν δ᾽ ὀλιγοδρανέων προσέφης Πατρόκλεες ἱππεῦ· ἤδη νῦν Ἕκτορ μεγάλ᾽ εὔχεο· σοὶ γὰρ ἔδωκε νίκην Ζεὺς Κρονίδης καὶ Ἀπόλλων, οἵ με δάμασσαν ῥηιδίως· αὐτοὶ γὰρ ἀπ᾽ ὤμων τεύχε᾽ ἕλοντο. τοιοῦτοι δ᾽ εἴ πέρ μοι ἐείκοσιν ἀντεβόλησαν, πάντές κ᾽ αὐτόθ᾽ ὄλοντο ἐμῷ ὑπὸ δουρὶ δαμέντες. ἀλλά με μοῖρ᾽ ὀλοὴ καὶ Λητοῦς ἔκτανεν υἱός, ἀνδρῶν δ᾽ Εὔφορβος· σὺ δέ με τρίτος ἐξεναρίζεις. ἄλλο δέ τοι ἐρέω, σὺ δ᾽ ἐνὶ φρεσὶ βάλλεο σῇσιν· οὔ θην οὐδ᾽ αὐτὸς δηρὸν βέῃ, ἀλλά τοι ἤδη ἄγχι παρέστηκεν θάνατος καὶ μοῖρα κραταιὴ χερσὶ δαμέντ᾽ Ἀχιλῆος ἀμύμονος Αἰακίδαο. Ὣς ἄρα μιν εἰπόντα τέλος θανάτοιο κάλυψε· ψυχὴ δ᾽ ἐκ ῥεθέων πταμένη Ἄϊδος δὲ βεβήκει ὃν πότμον γοόωσα λιποῦσ᾽ ἀνδροτῆτα καὶ ἥβην. τὸν καὶ τεθνηῶτα προσηύδα φαίδιμος Ἕκτωρ· Πατρόκλεις τί νύ μοι μαντεύεαι αἰπὺν ὄλεθρον; τίς δ᾽ οἶδ᾽ εἴ κ᾽ Ἀχιλεὺς Θέτιδος πάϊς ἠϋκόμοιο φθήῃ ἐμῷ ὑπὸ δουρὶ τυπεὶς ἀπὸ θυμὸν ὀλέσσαι; Ὣς ἄρα φωνήσας δόρυ χάλκεον ἐξ ὠτειλῆς εἴρυσε λὰξ προσβάς, τὸν δ᾽ ὕπτιον ὦσ᾽ ἀπὸ δουρός. αὐτίκα δὲ ξὺν δουρὶ μετ᾽ Αὐτομέδοντα βεβήκει ἀντίθεον θεράποντα ποδώκεος Αἰακίδαο· ἵετο γὰρ βαλέειν· τὸν δ᾽ ἔκφερον ὠκέες ἵπποι ἄμβροτοι, οὓς Πηλῆϊ θεοὶ δόσαν ἀγλαὰ δῶρα.

Οὐδ᾽ ἔλαθ᾽ Ἀτρέος υἱὸν ἀρηΐφιλον Μενέλαον Πάτροκλος Τρώεσσι δαμεὶς ἐν δηϊοτῆτι. βῆ δὲ διὰ προμάχων κεκορυθμένος αἴθοπι χαλκῷ, ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ αὐτῷ βαῖν᾽ ὥς τις περὶ πόρτακι μήτηρ πρωτοτόκος κινυρὴ οὐ πρὶν εἰδυῖα τόκοιο· ὣς περὶ Πατρόκλῳ βαῖνε ξανθὸς Μενέλαος. πρόσθε δέ οἱ δόρυ τ᾽ ἔσχε καὶ ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην, τὸν κτάμεναι μεμαὼς ὅς τις τοῦ γ᾽ ἀντίος ἔλθοι. οὐδ᾽ ἄρα Πάνθου υἱὸς ἐϋμμελίης ἀμέλησε Πατρόκλοιο πεσόντος ἀμύμονος· ἄγχι δ᾽ ἄρ᾽ αὐτοῦ ἔστη, καὶ προσέειπεν ἀρηΐφιλον Μενέλαον· Ἀτρεΐδη Μενέλαε διοτρεφὲς ὄρχαμε λαῶν χάζεο, λεῖπε δὲ νεκρόν, ἔα δ᾽ ἔναρα βροτόεντα· οὐ γάρ τις πρότερος Τρώων κλειτῶν τ᾽ ἐπικούρων Πάτροκλον βάλε δουρὶ κατὰ κρατερὴν ὑσμίνην· τώ με ἔα κλέος ἐσθλὸν ἐνὶ Τρώεσσιν ἀρέσθαι, μή σε βάλω, ἀπὸ δὲ μελιηδέα θυμὸν ἕλωμαι. Τὸν δὲ μέγ᾽ ὀχθήσας προσέφη ξανθὸς Μενέλαος· Ζεῦ πάτερ οὐ μὲν καλὸν ὑπέρβιον εὐχετάασθαι. οὔτ᾽ οὖν παρδάλιος τόσσον μένος οὔτε λέοντος οὔτε συὸς κάπρου ὀλοόφρονος, οὗ τε μέγιστος θυμὸς ἐνὶ στήθεσσι περὶ σθένεϊ βλεμεαίνει, ὅσσον Πάνθου υἷες ἐϋμμελίαι φρονέουσιν. οὐδὲ μὲν οὐδὲ βίη Ὑπερήνορος ἱπποδάμοιο ἧς ἥβης ἀπόνηθ᾽, ὅτε μ᾽ ὤνατο καί μ᾽ ὑπέμεινε καί μ᾽ ἔφατ᾽ ἐν Δαναοῖσιν ἐλέγχιστον πολεμιστὴν ἔμμεναι· οὐδέ ἕ φημι πόδεσσί γε οἷσι κιόντα εὐφρῆναι ἄλοχόν τε φίλην κεδνούς τε τοκῆας. ὥς θην καὶ σὸν ἐγὼ λύσω μένος εἴ κέ μευ ἄντα στήῃς· ἀλλά σ᾽ ἔγωγ᾽ ἀναχωρήσαντα κελεύω ἐς πληθὺν ἰέναι, μηδ᾽ ἀντίος ἵστασ᾽ ἐμεῖο πρίν τι κακὸν παθέειν· ῥεχθὲν δέ τε νήπιος ἔγνω. Ὣς φάτο, τὸν δ᾽ οὐ πεῖθεν· ἀμειβόμενος δὲ προσηύδα· νῦν μὲν δὴ Μενέλαε διοτρεφὲς ἦ μάλα τείσεις γνωτὸν ἐμὸν τὸν ἔπεφνες, ἐπευχόμενος δ᾽ ἀγορεύεις, χήρωσας δὲ γυναῖκα μυχῷ θαλάμοιο νέοιο, ἀρητὸν δὲ τοκεῦσι γόον καὶ πένθος ἔθηκας. ἦ κέ σφιν δειλοῖσι γόου κατάπαυμα γενοίμην εἴ κεν ἐγὼ κεφαλήν τε τεὴν καὶ τεύχε᾽ ἐνείκας Πάνθῳ ἐν χείρεσσι βάλω καὶ Φρόντιδι δίῃ. ἀλλ᾽ οὐ μὰν ἔτι δηρὸν ἀπείρητος πόνος ἔσται οὐδ᾽ ἔτ᾽ ἀδήριτος ἤτ᾽ ἀλκῆς ἤτε φόβοιο. Ὣς εἰπὼν οὔτησε κατ᾽ ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην· οὐδ᾽ ἔῤῥηξεν χαλκός, ἀνεγνάμφθη δέ οἱ αἰχμὴ ἀσπίδ᾽ ἐνὶ κρατερῇ· ὃ δὲ δεύτερος ὄρνυτο χαλκῷ Ἀτρεΐδης Μενέλαος ἐπευξάμενος Διὶ πατρί· ἂψ δ᾽ ἀναχαζομένοιο κατὰ στομάχοιο θέμεθλα νύξ᾽, ἐπὶ δ᾽ αὐτὸς ἔρεισε βαρείῃ χειρὶ πιθήσας· ἀντικρὺ δ᾽ ἁπαλοῖο δι᾽ αὐχένος ἤλυθ᾽ ἀκωκή, δούπησεν δὲ πεσών, ἀράβησε δὲ τεύχε᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ. αἵματί οἱ δεύοντο κόμαι Χαρίτεσσιν ὁμοῖαι πλοχμοί θ᾽, οἳ χρυσῷ τε καὶ ἀργύρῳ ἐσφήκωντο. οἷον δὲ τρέφει ἔρνος ἀνὴρ ἐριθηλὲς ἐλαίης χώρῳ ἐν οἰοπόλῳ, ὅθ᾽ ἅλις ἀναβέβροχεν ὕδωρ, καλὸν τηλεθάον· τὸ δέ τε πνοιαὶ δονέουσι παντοίων ἀνέμων, καί τε βρύει ἄνθεϊ λευκῷ· ἐλθὼν δ᾽ ἐξαπίνης ἄνεμος σὺν λαίλαπι πολλῇ βόθρου τ᾽ ἐξέστρεψε καὶ ἐξετάνυσσ᾽ ἐπὶ γαίῃ· τοῖον Πάνθου υἱὸν ἐϋμμελίην Εὔφορβον Ἀτρεΐδης Μενέλαος ἐπεὶ κτάνε τεύχε᾽ ἐσύλα. Ὡς δ᾽ ὅτε τίς τε λέων ὀρεσίτροφος ἀλκὶ πεποιθὼς βοσκομένης ἀγέλης βοῦν ἁρπάσῃ ἥ τις ἀρίστη· τῆς δ᾽ ἐξ αὐχέν᾽ ἔαξε λαβὼν κρατεροῖσιν ὀδοῦσι πρῶτον, ἔπειτα δέ θ᾽ αἷμα καὶ ἔγκατα πάντα λαφύσσει δῃῶν· ἀμφὶ δὲ τόν γε κύνες τ᾽ ἄνδρές τε νομῆες πολλὰ μάλ᾽ ἰύζουσιν ἀπόπροθεν οὐδ᾽ ἐθέλουσιν ἀντίον ἐλθέμεναι· μάλα γὰρ χλωρὸν δέος αἱρεῖ· ὣς τῶν οὔ τινι θυμὸς ἐνὶ στήθεσσιν ἐτόλμα ἀντίον ἐλθέμεναι Μενελάου κυδαλίμοιο. ἔνθά κε ῥεῖα φέροι κλυτὰ τεύχεα Πανθοΐδαο Ἀτρεΐδης, εἰ μή οἱ ἀγάσσατο Φοῖβος Ἀπόλλων, ὅς ῥά οἱ Ἕκτορ᾽ ἐπῶρσε θοῷ ἀτάλαντον Ἄρηϊ ἀνέρι εἰσάμενος Κικόνων ἡγήτορι Μέντῃ· καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ἕκτορ νῦν σὺ μὲν ὧδε θέεις ἀκίχητα διώκων ἵππους Αἰακίδαο δαΐφρονος· οἳ δ᾽ ἀλεγεινοὶ ἀνδράσι γε θνητοῖσι δαμήμεναι ἠδ᾽ ὀχέεσθαι ἄλλῳ γ᾽ ἢ Ἀχιλῆϊ, τὸν ἀθανάτη τέκε μήτηρ. τόφρα δέ τοι Μενέλαος ἀρήϊος Ἀτρέος υἱὸς Πατρόκλῳ περιβὰς Τρώων τὸν ἄριστον ἔπεφνε Πανθοΐδην Εὔφορβον, ἔπαυσε δὲ θούριδος ἀλκῆς. Ὣς εἰπὼν ὃ μὲν αὖτις ἔβη θεὸς ἂμ πόνον ἀνδρῶν, Ἕκτορα δ᾽ αἰνὸν ἄχος πύκασε φρένας ἀμφὶ μελαίνας· πάπτηνεν δ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα κατὰ στίχας, αὐτίκα δ᾽ ἔγνω τὸν μὲν ἀπαινύμενον κλυτὰ τεύχεα, τὸν δ᾽ ἐπὶ γαίῃ κείμενον· ἔῤῥει δ᾽ αἷμα κατ᾽ οὐταμένην ὠτειλήν. βῆ δὲ διὰ προμάχων κεκορυθμένος αἴθοπι χαλκῷ ὀξέα κεκλήγων φλογὶ εἴκελος Ἡφαίστοιο ἀσβέστῳ· οὐδ᾽ υἱὸν λάθεν Ἀτρέος ὀξὺ βοήσας· ὀχθήσας δ᾽ ἄρα εἶπε πρὸς ὃν μεγαλήτορα θυμόν· ὤ μοι ἐγὼν εἰ μέν κε λίπω κάτα τεύχεα καλὰ Πάτροκλόν θ᾽, ὃς κεῖται ἐμῆς ἕνεκ᾽ ἐνθάδε τιμῆς, μή τίς μοι Δαναῶν νεμεσήσεται ὅς κεν ἴδηται. εἰ δέ κεν Ἕκτορι μοῦνος ἐὼν καὶ Τρωσὶ μάχωμαι αἰδεσθείς, μή πώς με περιστήωσ᾽ ἕνα πολλοί· Τρῶας δ᾽ ἐνθάδε πάντας ἄγει κορυθαίολος Ἕκτωρ. ἀλλὰ τί ἤ μοι ταῦτα φίλος διελέξατο θυμός; ὁππότ᾽ ἀνὴρ ἐθέλῃ πρὸς δαίμονα φωτὶ μάχεσθαι ὅν κε θεὸς τιμᾷ, τάχα οἱ μέγα πῆμα κυλίσθη. τώ μ᾽ οὔ τις Δαναῶν νεμεσήσεται ὅς κεν ἴδηται Ἕκτορι χωρήσαντ᾽, ἐπεὶ ἐκ θεόφιν πολεμίζει. εἰ δέ που Αἴαντός γε βοὴν ἀγαθοῖο πυθοίμην, ἄμφω κ᾽ αὖτις ἰόντες ἐπιμνησαίμεθα χάρμης καὶ πρὸς δαίμονά περ, εἴ πως ἐρυσαίμεθα νεκρὸν Πηλεΐδῃ Ἀχιλῆϊ· κακῶν δέ κε φέρτατον εἴη. Εἷος ὁ ταῦθ᾽ ὅρμαινε κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμὸν τόφρα δ᾽ ἐπὶ Τρώων στίχες ἤλυθον· ἦρχε δ᾽ ἄρ᾽ Ἕκτωρ. αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἐξοπίσω ἀνεχάζετο, λεῖπε δὲ νεκρὸν ἐντροπαλιζόμενος ὥς τε λὶς ἠϋγένειος, ὅν ῥα κύνες τε καὶ ἄνδρες ἀπὸ σταθμοῖο δίωνται ἔγχεσι καὶ φωνῇ· τοῦ δ᾽ ἐν φρεσὶν ἄλκιμον ἦτορ παχνοῦται, ἀέκων δέ τ᾽ ἔβη ἀπὸ μεσσαύλοιο· ὣς ἀπὸ Πατρόκλοιο κίε ξανθὸς Μενέλαος. στῆ δὲ μεταστρεφθεὶς ἐπεὶ ἵκετο ἔθνος ἑταίρων παπταίνων Αἴαντα μέγαν Τελαμώνιον υἱόν. τὸν δὲ μάλ᾽ αἶψ᾽ ἐνόησε μάχης ἐπ᾽ ἀριστερὰ πάσης θαρσύνονθ᾽ ἑτάρους καὶ ἐποτρύνοντα μάχεσθαι· θεσπέσιον γάρ σφιν φόβον ἔμβαλε Φοῖβος Ἀπόλλων· βῆ δὲ θέειν, εἶθαρ δὲ παριστάμενος ἔπος ηὔδα. Αἶαν δεῦρο πέπον, περὶ Πατρόκλοιο θανόντος σπεύσομεν, αἴ κε νέκυν περ Ἀχιλλῆϊ προφέρωμεν γυμνόν· ἀτὰρ τά γε τεύχε᾽ ἔχει κορυθαίολος Ἕκτωρ. Ὣς ἔφατ᾽, Αἴαντι δὲ δαΐφρονι θυμὸν ὄρινε· βῆ δὲ διὰ προμάχων, ἅμα δὲ ξανθὸς Μενέλαος. Ἕκτωρ μὲν Πάτροκλον ἐπεὶ κλυτὰ τεύχε᾽ ἀπηύρα, ἕλχ᾽ ἵν᾽ ἀπ᾽ ὤμοιιν κεφαλὴν τάμοι ὀξέϊ χαλκῷ, τὸν δὲ νέκυν Τρῳῇσιν ἐρυσσάμενος κυσὶ δοίη. Αἴας δ᾽ ἐγγύθεν ἦλθε φέρων σάκος ἠΰτε πύργον· Ἕκτωρ δ᾽ ἂψ ἐς ὅμιλον ἰὼν ἀνεχάζεθ᾽ ἑταίρων, ἐς δίφρον δ᾽ ἀνόρουσε· δίδου δ᾽ ὅ γε τεύχεα καλὰ Τρωσὶ φέρειν προτὶ ἄστυ, μέγα κλέος ἔμμεναι αὐτῷ. Αἴας δ᾽ ἀμφὶ Μενοιτιάδῃ σάκος εὐρὺ καλύψας ἑστήκει ὥς τίς τε λέων περὶ οἷσι τέκεσσιν, ᾧ ῥά τε νήπι᾽ ἄγοντι συναντήσωνται ἐν ὕλῃ ἄνδρες ἐπακτῆρες· ὃ δέ τε σθένεϊ βλεμεαίνει, πᾶν δέ τ᾽ ἐπισκύνιον κάτω ἕλκεται ὄσσε καλύπτων· ὣς Αἴας περὶ Πατρόκλῳ ἥρωϊ βεβήκει. Ἀτρεΐδης δ᾽ ἑτέρωθεν ἀρηΐφιλος Μενέλαος ἑστήκει, μέγα πένθος ἐνὶ στήθεσσιν ἀέξων. Γλαῦκος δ᾽ Ἱππολόχοιο πάϊς Λυκίων ἀγὸς ἀνδρῶν Ἕκτορ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν χαλεπῷ ἠνίπαπε μύθῳ· Ἕκτορ εἶδος ἄριστε μάχης ἄρα πολλὸν ἐδεύεο. ἦ σ᾽ αὔτως κλέος ἐσθλὸν ἔχει φύξηλιν ἐόντα. φράζεο νῦν ὅππως κε πόλιν καὶ ἄστυ σαώσῃς οἶος σὺν λαοῖς τοὶ Ἰλίῳ ἐγγεγάασιν· οὐ γάρ τις Λυκίων γε μαχησόμενος Δαναοῖσιν εἶσι περὶ πτόλιος, ἐπεὶ οὐκ ἄρα τις χάρις ἦεν μάρνασθαι δηΐοισιν ἐπ᾽ ἀνδράσι νωλεμὲς αἰεί. πῶς κε σὺ χείρονα φῶτα σαώσειας μεθ᾽ ὅμιλον σχέτλι᾽, ἐπεὶ Σαρπηδόν᾽ ἅμα ξεῖνον καὶ ἑταῖρον κάλλιπες Ἀργείοισιν ἕλωρ καὶ κύρμα γενέσθαι, ὅς τοι πόλλ᾽ ὄφελος γένετο πτόλεΐ τε καὶ αὐτῷ ζωὸς ἐών· νῦν δ᾽ οὔ οἱ ἀλαλκέμεναι κύνας ἔτλης. τὼ νῦν εἴ τις ἐμοὶ Λυκίων ἐπιπείσεται ἀνδρῶν οἴκαδ᾽ ἴμεν, Τροίῃ δὲ πεφήσεται αἰπὺς ὄλεθρος. εἰ γὰρ νῦν Τρώεσσι μένος πολυθαρσὲς ἐνείη ἄτρομον, οἷόν τ᾽ ἄνδρας ἐσέρχεται οἳ περὶ πάτρης ἀνδράσι δυσμενέεσσι πόνον καὶ δῆριν ἔθεντο, αἶψά κε Πάτροκλον ἐρυσαίμεθα Ἴλιον εἴσω. εἰ δ᾽ οὗτος προτὶ ἄστυ μέγα Πριάμοιο ἄνακτος ἔλθοι τεθνηὼς καί μιν ἐρυσαίμεθα χάρμης, αἶψά κεν Ἀργεῖοι Σαρπηδόνος ἔντεα καλὰ λύσειαν, καί κ᾽ αὐτὸν ἀγοίμεθα Ἴλιον εἴσω· τοίου γὰρ θεράπων πέφατ᾽ ἀνέρος, ὃς μέγ᾽ ἄριστος Ἀργείων παρὰ νηυσὶ καὶ ἀγχέμαχοι θεράποντες. ἀλλὰ σύ γ᾽ Αἴαντος μεγαλήτορος οὐκ ἐτάλασσας στήμεναι ἄντα κατ᾽ ὄσσε ἰδὼν δηΐων ἐν ἀϋτῇ, οὐδ᾽ ἰθὺς μαχέσασθαι, ἐπεὶ σέο φέρτερός ἐστι. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη κορυθαίολος Ἕκτωρ· Γλαῦκε τί ἢ δὲ σὺ τοῖος ἐὼν ὑπέροπλον ἔειπες; ὢ πόποι ἦ τ᾽ ἐφάμην σὲ περὶ φρένας ἔμμεναι ἄλλων τῶν ὅσσοι Λυκίην ἐριβώλακα ναιετάουσι· νῦν δέ σευ ὠνοσάμην πάγχυ φρένας οἷον ἔειπες, ὅς τέ με φῂς Αἴαντα πελώριον οὐχ ὑπομεῖναι. οὔ τοι ἐγὼν ἔῤῥιγα μάχην οὐδὲ κτύπον ἵππων· ἀλλ᾽ αἰεί τε Διὸς κρείσσων νόος αἰγιόχοιο, ὅς τε καὶ ἄλκιμον ἄνδρα φοβεῖ καὶ ἀφείλετο νίκην ῥηϊδίως, ὁτὲ δ᾽ αὐτὸς ἐποτρύνει μαχέσασθαι. ἀλλ᾽ ἄγε δεῦρο πέπον, παρ᾽ ἔμ᾽ ἵστασο καὶ ἴδε ἔργον, ἠὲ πανημέριος κακὸς ἔσσομαι, ὡς ἀγορεύεις, ἦ τινα καὶ Δαναῶν ἀλκῆς μάλα περ μεμαῶτα σχήσω ἀμυνέμεναι περὶ Πατρόκλοιο θανόντος. Ὣς εἰπὼν Τρώεσσιν ἐκέκλετο μακρὸν ἀΰσας· Τρῶες καὶ Λύκιοι καὶ Δάρδανοι ἀγχιμαχηταί, ἀνέρες ἔστε φίλοι, μνήσασθε δὲ θούριδος ἀλκῆς, ὄφρ᾽ ἂν ἐγὼν Ἀχιλῆος ἀμύμονος ἔντεα δύω καλά, τὰ Πατρόκλοιο βίην ἐνάριξα κατακτάς. Ὣς ἄρα φωνήσας ἀπέβη κορυθαίολος Ἕκτωρ δηΐου ἐκ πολέμοιο· θέων δ᾽ ἐκίχανεν ἑταίρους ὦκα μάλ᾽ οὔ πω τῆλε ποσὶ κραιπνοῖσι μετασπών, οἳ προτὶ ἄστυ φέρον κλυτὰ τεύχεα Πηλεΐωνος. στὰς δ᾽ ἀπάνευθε μάχης πολυδακρύου ἔντε᾽ ἄμειβεν· ἤτοι ὃ μὲν τὰ ἃ δῶκε φέρειν προτὶ Ἴλιον ἱρὴν Τρωσὶ φιλοπτολέμοισιν, ὃ δ᾽ ἄμβροτα τεύχεα δῦνε Πηλεΐδεω Ἀχιλῆος ἅ οἱ θεοὶ οὐρανίωνες πατρὶ φίλῳ ἔπορον· ὃ δ᾽ ἄρα ᾧ παιδὶ ὄπασσε γηράς· ἀλλ᾽ οὐχ υἱὸς ἐν ἔντεσι πατρὸς ἐγήρα. Τὸν δ᾽ ὡς οὖν ἀπάνευθεν ἴδεν νεφεληγερέτα Ζεὺς τεύχεσι Πηλεΐδαο κορυσσόμενον θείοιο, κινήσας ῥα κάρη προτὶ ὃν μυθήσατο θυμόν· ἆ δείλ᾽ οὐδέ τί τοι θάνατος καταθύμιός ἐστιν ὃς δή τοι σχεδὸν εἶσι· σὺ δ᾽ ἄμβροτα τεύχεα δύνεις ἀνδρὸς ἀριστῆος, τόν τε τρομέουσι καὶ ἄλλοι· τοῦ δὴ ἑταῖρον ἔπεφνες ἐνηέα τε κρατερόν τε, τεύχεα δ᾽ οὐ κατὰ κόσμον ἀπὸ κρατός τε καὶ ὤμων εἵλευ· ἀτάρ τοι νῦν γε μέγα κράτος ἐγγυαλίξω, τῶν ποινὴν ὅ τοι οὔ τι μάχης ἐκνοστήσαντι δέξεται Ἀνδρομάχη κλυτὰ τεύχεα Πηλεΐωνος. Ἦ καὶ κυανέῃσιν ἐπ᾽ ὀφρύσι νεῦσε Κρονίων. Ἕκτορι δ᾽ ἥρμοσε τεύχε᾽ ἐπὶ χροΐ, δῦ δέ μιν Ἄρης δεινὸς ἐνυάλιος, πλῆσθεν δ᾽ ἄρα οἱ μέλε᾽ ἐντὸς ἀλκῆς καὶ σθένεος· μετὰ δὲ κλειτοὺς ἐπικούρους βῆ ῥα μέγα ἰάχων· ἰνδάλλετο δέ σφισι πᾶσι τεύχεσι λαμπόμενος μεγαθύμου Πηλεΐωνος. ὄτρυνεν δὲ ἕκαστον ἐποιχόμενος ἐπέεσσι Μέσθλην τε Γλαῦκόν τε Μέδοντά τε Θερσίλοχόν τε Ἀστεροπαῖόν τε Δεισήνορά θ᾽ Ἱππόθοόν τε Φόρκυν τε Χρομίον τε καὶ Ἔννομον οἰωνιστήν· τοὺς ὅ γ᾽ ἐποτρύνων ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· κέκλυτε μυρία φῦλα περικτιόνων ἐπικούρων· οὐ γὰρ ἐγὼ πληθὺν διζήμενος οὐδὲ χατίζων ἐνθάδ᾽ ἀφ᾽ ὑμετέρων πολίων ἤγειρα ἕκαστον, ἀλλ᾽ ἵνα μοι Τρώων ἀλόχους καὶ νήπια τέκνα προφρονέως ῥύοισθε φιλοπτολέμων ὑπ᾽ Ἀχαιῶν. τὰ φρονέων δώροισι κατατρύχω καὶ ἐδωδῇ λαούς, ὑμέτερον δὲ ἑκάστου θυμὸν ἀέξω. τώ τις νῦν ἰθὺς τετραμμένος ἢ ἀπολέσθω ἠὲ σαωθήτω· ἣ γὰρ πολέμου ὀαριστύς. ὃς δέ κε Πάτροκλον καὶ τεθνηῶτά περ ἔμπης Τρῶας ἐς ἱπποδάμους ἐρύσῃ, εἴξῃ δέ οἱ Αἴας, ἥμισυ τῷ ἐνάρων ἀποδάσσομαι, ἥμισυ δ᾽ αὐτὸς ἕξω ἐγώ· τὸ δέ οἱ κλέος ἔσσεται ὅσσον ἐμοί περ. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἰθὺς Δαναῶν βρίσαντες ἔβησαν δούρατ᾽ ἀνασχόμενοι· μάλα δέ σφισιν ἔλπετο θυμὸς νεκρὸν ὑπ᾽ Αἴαντος ἐρύειν Τελαμωνιάδαο νήπιοι· ἦ τε πολέσσιν ἐπ᾽ αὐτῷ θυμὸν ἀπηύρα. καὶ τότ᾽ ἄρ᾽ Αἴας εἶπε βοὴν ἀγαθὸν Μενέλαον· ὦ πέπον ὦ Μενέλαε διοτρεφὲς οὐκέτι νῶϊ ἔλπομαι αὐτώ περ νοστησέμεν ἐκ πολέμοιο. οὔ τι τόσον νέκυος περιδείδια Πατρόκλοιο, ὅς κε τάχα Τρώων κορέει κύνας ἠδ᾽ οἰωνούς, ὅσσον ἐμῇ κεφαλῇ περιδείδια μή τι πάθῃσι, καὶ σῇ, ἐπεὶ πολέμοιο νέφος περὶ πάντα καλύπτει Ἕκτωρ, ἡμῖν δ᾽ αὖτ᾽ ἀναφαίνεται αἰπὺς ὄλεθρος. ἀλλ᾽ ἄγ᾽ ἀριστῆας Δαναῶν κάλει, ἤν τις ἀκούσῃ. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος, ἤϋσεν δὲ διαπρύσιον Δαναοῖσι γεγωνώς· ὦ φίλοι Ἀργείων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες οἵ τε παρ᾽ Ἀτρεΐδῃς Ἀγαμέμνονι καὶ Μενελάῳ δήμια πίνουσιν καὶ σημαίνουσιν ἕκαστος λαοῖς· ἐκ δὲ Διὸς τιμὴ καὶ κῦδος ὀπηδεῖ. ἀργαλέον δέ μοί ἐστι διασκοπιᾶσθαι ἕκαστον ἡγεμόνων· τόσση γὰρ ἔρις πολέμοιο δέδηεν· ἀλλά τις αὐτὸς ἴτω, νεμεσιζέσθω δ᾽ ἐνὶ θυμῷ Πάτροκλον Τρῳῇσι κυσὶν μέλπηθρα γενέσθαι. Ὣς ἔφατ᾽, ὀξὺ δ᾽ ἄκουσεν Ὀϊλῆος ταχὺς Αἴας· πρῶτος δ᾽ ἀντίος ἦλθε θέων ἀνὰ δηϊοτῆτα, τὸν δὲ μετ᾽ Ἰδομενεὺς καὶ ὀπάων Ἰδομενῆος Μηριόνης ἀτάλαντος Ἐνυαλίῳ ἀνδρειφόντῃ. τῶν δ᾽ ἄλλων τίς κεν ᾗσι φρεσὶν οὐνόματ᾽ εἴποι, ὅσσοι δὴ μετόπισθε μάχην ἤγειραν Ἀχαιῶν; Τρῶες δὲ προὔτυψαν ἀολλέες· ἦρχε δ᾽ ἄρ᾽ Ἕκτωρ. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἐπὶ προχοῇσι διιπετέος ποταμοῖο βέβρυχεν μέγα κῦμα ποτὶ ῥόον, ἀμφὶ δέ τ᾽ ἄκραι ἠϊόνες βοόωσιν ἐρευγομένης ἁλὸς ἔξω, τόσσῃ ἄρα Τρῶες ἰαχῇ ἴσαν. αὐτὰρ Ἀχαιοὶ ἕστασαν ἀμφὶ Μενοιτιάδῃ ἕνα θυμὸν ἔχοντες φραχθέντες σάκεσιν χαλκήρεσιν· ἀμφὶ δ᾽ ἄρά σφι λαμπρῇσιν κορύθεσσι Κρονίων ἠέρα πολλὴν χεῦ᾽, ἐπεὶ οὐδὲ Μενοιτιάδην ἔχθαιρε πάρος γε, ὄφρα ζωὸς ἐὼν θεράπων ἦν Αἰακίδαο· μίσησεν δ᾽ ἄρα μιν δηΐων κυσὶ κύρμα γενέσθαι Τρῳῇσιν· τὼ καί οἱ ἀμυνέμεν ὦρσεν ἑταίρους. Ὦσαν δὲ πρότεροι Τρῶες ἑλίκωπας Ἀχαιούς· νεκρὸν δὲ προλιπόντες ὑπέτρεσαν, οὐδέ τιν᾽ αὐτῶν Τρῶες ὑπέρθυμοι ἕλον ἔγχεσιν ἱέμενοί περ, ἀλλὰ νέκυν ἐρύοντο· μίνυνθα δὲ καὶ τοῦ Ἀχαιοὶ μέλλον ἀπέσσεσθαι· μάλα γάρ σφεας ὦκ᾽ ἐλέλιξεν Αἴας, ὃς περὶ μὲν εἶδος, περὶ δ᾽ ἔργα τέτυκτο τῶν ἄλλων Δαναῶν μετ᾽ ἀμύμονα Πηλεΐωνα. ἴθυσεν δὲ διὰ προμάχων συῒ εἴκελος ἀλκὴν καπρίῳ, ὅς τ᾽ ἐν ὄρεσσι κύνας θαλερούς τ᾽ αἰζηοὺς ῥηϊδίως ἐκέδασσεν, ἑλιξάμενος διὰ βήσσας· ὣς υἱὸς Τελαμῶνος ἀγαυοῦ φαίδιμος Αἴας ῥεῖα μετεισάμενος Τρώων ἐκέδασσε φάλαγγας οἳ περὶ Πατρόκλῳ βέβασαν, φρόνεον δὲ μάλιστα ἄστυ πότι σφέτερον ἐρύειν καὶ κῦδος ἀρέσθαι. Ἤτοι τὸν Λήθοιο Πελασγοῦ φαίδιμος υἱὸς Ἱππόθοος ποδὸς ἕλκε κατὰ κρατερὴν ὑσμίνην δησάμενος τελαμῶνι παρὰ σφυρὸν ἀμφὶ τένοντας Ἕκτορι καὶ Τρώεσσι χαριζόμενος· τάχα δ᾽ αὐτῷ ἦλθε κακόν, τό οἱ οὔ τις ἐρύκακεν ἱεμένων περ. τὸν δ᾽ υἱὸς Τελαμῶνος ἐπαΐξας δι᾽ ὁμίλου πλῆξ᾽ αὐτοσχεδίην κυνέης διὰ χαλκοπαρῄου· ἤρικε δ᾽ ἱπποδάσεια κόρυς περὶ δουρὸς ἀκωκῇ πληγεῖσ᾽ ἔγχεΐ τε μεγάλῳ καὶ χειρὶ παχείῃ, ἐγκέφαλος δὲ παρ᾽ αὐλὸν ἀνέδραμεν ἐξ ὠτειλῆς αἱματόεις· τοῦ δ᾽ αὖθι λύθη μένος, ἐκ δ᾽ ἄρα χειρῶν Πατρόκλοιο πόδα μεγαλήτορος ἧκε χαμᾶζε κεῖσθαι· ὃ δ᾽ ἄγχ᾽ αὐτοῖο πέσε πρηνὴς ἐπὶ νεκρῷ τῆλ᾽ ἀπὸ Λαρίσης ἐριβώλακος, οὐδὲ τοκεῦσι θρέπτρα φίλοις ἀπέδωκε, μινυνθάδιος δέ οἱ αἰὼν ἔπλεθ᾽ ὑπ᾽ Αἴαντος μεγαθύμου δουρὶ δαμέντι. Ἕκτωρ δ᾽ αὖτ᾽ Αἴαντος ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ· ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἄντα ἰδὼν ἠλεύατο χάλκεον ἔγχος τυτθόν· ὃ δὲ Σχεδίον μεγαθύμου Ἰφίτου υἱὸν Φωκήων ὄχ᾽ ἄριστον, ὃς ἐν κλειτῷ Πανοπῆϊ οἰκία ναιετάασκε πολέσσ᾽ ἄνδρεσσιν ἀνάσσων, τὸν βάλ᾽ ὑπὸ κληῗδα μέσην· διὰ δ᾽ ἀμπερὲς ἄκρη αἰχμὴ χαλκείη παρὰ νείατον ὦμον ἀνέσχε· δούπησεν δὲ πεσών, ἀράβησε δὲ τεύχε᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ. Αἴας δ᾽ αὖ Φόρκυνα δαΐφρονα Φαίνοπος υἱὸν Ἱπποθόῳ περιβάντα μέσην κατὰ γαστέρα τύψε· ῥῆξε δὲ θώρηκος γύαλον, διὰ δ᾽ ἔντερα χαλκὸς ἤφυσ᾽· ὃ δ᾽ ἐν κονίῃσι πεσὼν ἕλε γαῖαν ἀγοστῷ. χώρησαν δ᾽ ὑπό τε πρόμαχοι καὶ φαίδιμος Ἕκτωρ· Ἀργεῖοι δὲ μέγα ἴαχον, ἐρύσαντο δὲ νεκροὺς Φόρκυν θ᾽ Ἱππόθοόν τε, λύοντο δὲ τεύχε᾽ ἀπ᾽ ὤμων. Ἔνθά κεν αὖτε Τρῶες ἀρηϊφίλων ὑπ᾽ Ἀχαιῶν Ἴλιον εἰσανέβησαν ἀναλκείῃσι δαμέντες, Ἀργεῖοι δέ κε κῦδος ἕλον καὶ ὑπὲρ Διὸς αἶσαν κάρτεϊ καὶ σθένεϊ σφετέρῳ· ἀλλ᾽ αὐτὸς Ἀπόλλων Αἰνείαν ὄτρυνε δέμας Περίφαντι ἐοικὼς κήρυκι Ἠπυτίδῃ, ὅς οἱ παρὰ πατρὶ γέροντι κηρύσσων γήρασκε φίλα φρεσὶ μήδεα εἰδώς· τῷ μιν ἐεισάμενος προσέφη Διὸς υἱὸς Ἀπόλλων· Αἰνεία πῶς ἂν καὶ ὑπὲρ θεὸν εἰρύσσαισθε Ἴλιον αἰπεινήν; ὡς δὴ ἴδον ἀνέρας ἄλλους κάρτεΐ τε σθένεΐ τε πεποιθότας ἠνορέῃ τε πλήθεΐ τε σφετέρῳ καὶ ὑπερδέα δῆμον ἔχοντας· ἡμῖν δὲ Ζεὺς μὲν πολὺ βούλεται ἢ Δαναοῖσι νίκην· ἀλλ᾽ αὐτοὶ τρεῖτ᾽ ἄσπετον οὐδὲ μάχεσθε. Ὣς ἔφατ᾽, Αἰνείας δ᾽ ἑκατηβόλον Ἀπόλλωνα ἔγνω ἐς ἄντα ἰδών, μέγα δ᾽ Ἕκτορα εἶπε βοήσας· Ἕκτόρ τ᾽ ἠδ᾽ ἄλλοι Τρώων ἀγοὶ ἠδ᾽ ἐπικούρων αἰδὼς μὲν νῦν ἧδε γ᾽ ἀρηϊφίλων ὑπ᾽ Ἀχαιῶν Ἴλιον εἰσαναβῆναι ἀναλκείῃσι δαμέντας. ἀλλ᾽ ἔτι γάρ τίς φησι θεῶν ἐμοὶ ἄγχι παραστὰς Ζῆν᾽ ὕπατον μήστωρα μάχης ἐπιτάῤῥοθον εἶναι· τώ ῥ᾽ ἰθὺς Δαναῶν ἴομεν, μηδ᾽ οἵ γε ἕκηλοι Πάτροκλον νηυσὶν πελασαίατο τεθνηῶτα. Ὣς φάτο, καί ῥα πολὺ προμάχων ἐξάλμενος ἔστη· οἳ δ᾽ ἐλελίχθησαν καὶ ἐναντίοι ἔσταν Ἀχαιῶν. ἔνθ᾽ αὖτ᾽ Αἰνείας Λειώκριτον οὔτασε δουρὶ υἱὸν Ἀρίσβαντος Λυκομήδεος ἐσθλὸν ἑταῖρον. τὸν δὲ πεσόντ᾽ ἐλέησεν ἀρηΐφιλος Λυκομήδης, στῆ δὲ μάλ᾽ ἐγγὺς ἰών, καὶ ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ, καὶ βάλεν Ἱππασίδην Ἀπισάονα ποιμένα λαῶν ἧπαρ ὑπὸ πραπίδων, εἶθαρ δ᾽ ὑπὸ γούνατ᾽ ἔλυσεν, ὅς ῥ᾽ ἐκ Παιονίης ἐριβώλακος εἰληλούθει, καὶ δὲ μετ᾽ Ἀστεροπαῖον ἀριστεύεσκε μάχεσθαι. Τὸν δὲ πεσόντ᾽ ἐλέησεν ἀρήϊος Ἀστεροπαῖος, ἴθυσεν δὲ καὶ ὃ πρόφρων Δαναοῖσι μάχεσθαι· ἀλλ᾽ οὔ πως ἔτι εἶχε· σάκεσσι γὰρ ἔρχατο πάντῃ ἑσταότες περὶ Πατρόκλῳ, πρὸ δὲ δούρατ᾽ ἔχοντο. Αἴας γὰρ μάλα πάντας ἐπῴχετο πολλὰ κελεύων· οὔτέ τιν᾽ ἐξοπίσω νεκροῦ χάζεσθαι ἀνώγει οὔτέ τινα προμάχεσθαι Ἀχαιῶν ἔξοχον ἄλλων, ἀλλὰ μάλ᾽ ἀμφ᾽ αὐτῷ βεβάμεν, σχεδόθεν δὲ μάχεσθαι. ὣς Αἴας ἐπέτελλε πελώριος, αἵματι δὲ χθὼν δεύετο πορφυρέῳ, τοὶ δ᾽ ἀγχιστῖνοι ἔπιπτον νεκροὶ ὁμοῦ Τρώων καὶ ὑπερμενέων ἐπικούρων καὶ Δαναῶν· οὐδ᾽ οἳ γὰρ ἀναιμωτί γε μάχοντο, παυρότεροι δὲ πολὺ φθίνυθον· μέμνηντο γὰρ αἰεὶ ἀλλήλοις ἀν᾽ ὅμιλον ἀλεξέμεναι φόνον αἰπύν. Ὣς οἳ μὲν μάρναντο δέμας πυρός, οὐδέ κε φαίης οὔτέ ποτ᾽ ἠέλιον σῶν ἔμμεναι οὔτε σελήνην· ἠέρι γὰρ κατέχοντο μάχης ἐπί θ᾽ ὅσσον ἄριστοι ἕστασαν ἀμφὶ Μενοιτιάδῃ κατατεθνηῶτι. οἳ δ᾽ ἄλλοι Τρῶες καὶ ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ εὔκηλοι πολέμιζον ὑπ᾽ αἰθέρι, πέπτατο δ᾽ αὐγὴ ἠελίου ὀξεῖα, νέφος δ᾽ οὐ φαίνετο πάσης γαίης οὐδ᾽ ὀρέων· μεταπαυόμενοι δὲ μάχοντο ἀλλήλων ἀλεείνοντες βέλεα στονόεντα πολλὸν ἀφεσταότες. τοὶ δ᾽ ἐν μέσῳ ἄλγε᾽ ἔπασχον ἠέρι καὶ πολέμῳ, τείροντο δὲ νηλέϊ χαλκῷ ὅσσοι ἄριστοι ἔσαν· δύο δ᾽ οὔ πω φῶτε πεπύσθην ἀνέρε κυδαλίμω Θρασυμήδης Ἀντίλοχός τε Πατρόκλοιο θανόντος ἀμύμονος, ἀλλ᾽ ἔτ᾽ ἔφαντο ζωὸν ἐνὶ πρώτῳ ὁμάδῳ Τρώεσσι μάχεσθαι. τὼ δ᾽ ἐπιοσσομένω θάνατον καὶ φύζαν ἑταίρων νόσφιν ἐμαρνάσθην, ἐπεὶ ὣς ἐπετέλλετο Νέστωρ ὀτρύνων πόλεμον δὲ μελαινάων ἀπὸ νηῶν. Τοῖς δὲ πανημερίοις ἔριδος μέγα νεῖκος ὀρώρει ἀργαλέης· καμάτῳ δὲ καὶ ἱδρῷ νωλεμὲς αἰεὶ γούνατά τε κνῆμαί τε πόδες θ᾽ ὑπένερθεν ἑκάστου χεῖρές τ᾽ ὀφθαλμοί τε παλάσσετο μαρναμένοιιν ἀμφ᾽ ἀγαθὸν θεράποντα ποδώκεος Αἰακίδαο. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἀνὴρ ταύροιο βοὸς μεγάλοιο βοείην λαοῖσιν δώῃ τανύειν μεθύουσαν ἀλοιφῇ· δεξάμενοι δ᾽ ἄρα τοί γε διαστάντες τανύουσι κυκλόσ᾽, ἄφαρ δέ τε ἰκμὰς ἔβη, δύνει δέ τ᾽ ἀλοιφὴ πολλῶν ἑλκόντων, τάνυται δέ τε πᾶσα διὰ πρό· ὣς οἵ γ᾽ ἔνθα καὶ ἔνθα νέκυν ὀλίγῃ ἐνὶ χώρῃ εἵλκεον ἀμφότεροι· μάλα δέ σφισιν ἔλπετο θυμὸς Τρωσὶν μὲν ἐρύειν προτὶ Ἴλιον, αὐτὰρ Ἀχαιοῖς νῆας ἔπι γλαφυράς· περὶ δ᾽ αὐτοῦ μῶλος ὀρώρει ἄγριος· οὐδέ κ᾽ Ἄρης λαοσσόος οὐδέ κ᾽ Ἀθήνη τόν γε ἰδοῦσ᾽ ὀνόσαιτ᾽, οὐδ᾽ εἰ μάλα μιν χόλος ἵκοι· τοῖον Ζεὺς ἐπὶ Πατρόκλῳ ἀνδρῶν τε καὶ ἵππων ἤματι τῷ ἐτάνυσσε κακὸν πόνον· οὐδ᾽ ἄρα πώ τι ᾔδεε Πάτροκλον τεθνηότα δῖος Ἀχιλλεύς· πολλὸν γὰρ ῥ᾽ ἀπάνευθε νεῶν μάρναντο θοάων τείχει ὕπο Τρώων· τό μιν οὔ ποτε ἔλπετο θυμῷ τεθνάμεν, ἀλλὰ ζωὸν ἐνιχριμφθέντα πύλῃσιν ἂψ ἀπονοστήσειν, ἐπεὶ οὐδὲ τὸ ἔλπετο πάμπαν ἐκπέρσειν πτολίεθρον ἄνευ ἕθεν, οὐδὲ σὺν αὐτῷ· πολλάκι γὰρ τό γε μητρὸς ἐπεύθετο νόσφιν ἀκούων, ἥ οἱ ἀπαγγέλλεσκε Διὸς μεγάλοιο νόημα. δὴ τότε γ᾽ οὔ οἱ ἔειπε κακὸν τόσον ὅσσον ἐτύχθη μήτηρ, ὅττί ῥά οἱ πολὺ φίλτατος ὤλεθ᾽ ἑταῖρος. Οἳ δ᾽ αἰεὶ περὶ νεκρὸν ἀκαχμένα δούρατ᾽ ἔχοντες νωλεμὲς ἐγχρίμπτοντο καὶ ἀλλήλους ἐνάριζον· ὧδε δέ τις εἴπεσκεν Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων· ὦ φίλοι οὐ μὰν ἧμιν ἐϋκλεὲς ἀπονέεσθαι νῆας ἔπι γλαφυράς, ἀλλ᾽ αὐτοῦ γαῖα μέλαινα πᾶσι χάνοι· τό κεν ἧμιν ἄφαρ πολὺ κέρδιον εἴη εἰ τοῦτον Τρώεσσι μεθήσομεν ἱπποδάμοισιν ἄστυ πότι σφέτερον ἐρύσαι καὶ κῦδος ἀρέσθαι. Ὣς δέ τις αὖ Τρώων μεγαθύμων αὐδήσασκεν· ὦ φίλοι, εἰ καὶ μοῖρα παρ᾽ ἀνέρι τῷδε δαμῆναι πάντας ὁμῶς, μή πώ τις ἐρωείτω πολέμοιο. Ὣς ἄρα τις εἴπεσκε, μένος δ᾽ ὄρσασκεν ἑκάστου. ὣς οἳ μὲν μάρναντο, σιδήρειος δ᾽ ὀρυμαγδὸς χάλκεον οὐρανὸν ἷκε δι᾽ αἰθέρος ἀτρυγέτοιο· ἵπποι δ᾽ Αἰακίδαο μάχης ἀπάνευθεν ἐόντες κλαῖον, ἐπεὶ δὴ πρῶτα πυθέσθην ἡνιόχοιο ἐν κονίῃσι πεσόντος ὑφ᾽ Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο. ἦ μὰν Αὐτομέδων Διώρεος ἄλκιμος υἱὸς πολλὰ μὲν ἂρ μάστιγι θοῇ ἐπεμαίετο θείνων, πολλὰ δὲ μειλιχίοισι προσηύδα, πολλὰ δ᾽ ἀρειῇ· τὼ δ᾽ οὔτ᾽ ἂψ ἐπὶ νῆας ἐπὶ πλατὺν Ἑλλήσποντον ἠθελέτην ἰέναι οὔτ᾽ ἐς πόλεμον μετ᾽ Ἀχαιούς, ἀλλ᾽ ὥς τε στήλη μένει ἔμπεδον, ἥ τ᾽ ἐπὶ τύμβῳ ἀνέρος ἑστήκῃ τεθνηότος ἠὲ γυναικός, ὣς μένον ἀσφαλέως περικαλλέα δίφρον ἔχοντες οὔδει ἐνισκίμψαντε καρήατα· δάκρυα δέ σφι θερμὰ κατὰ βλεφάρων χαμάδις ῥέε μυρομένοισιν ἡνιόχοιο πόθῳ· θαλερὴ δ᾽ ἐμιαίνετο χαίτη ζεύγλης ἐξεριποῦσα παρὰ ζυγὸν ἀμφοτέρωθεν. Μυρομένω δ᾽ ἄρα τώ γε ἰδὼν ἐλέησε Κρονίων, κινήσας δὲ κάρη προτὶ ὃν μυθήσατο θυμόν· ἆ δειλώ, τί σφῶϊ δόμεν Πηλῆϊ ἄνακτι θνητῷ, ὑμεῖς δ᾽ ἐστὸν ἀγήρω τ᾽ ἀθανάτω τε; ἦ ἵνα δυστήνοισι μετ᾽ ἀνδράσιν ἄλγε᾽ ἔχητον; οὐ μὲν γάρ τί πού ἐστιν ὀϊζυρώτερον ἀνδρὸς πάντων, ὅσσά τε γαῖαν ἔπι πνείει τε καὶ ἕρπει. ἀλλ᾽ οὐ μὰν ὑμῖν γε καὶ ἅρμασι δαιδαλέοισιν Ἕκτωρ Πριαμίδης ἐποχήσεται· οὐ γὰρ ἐάσω. ἦ οὐχ ἅλις ὡς καὶ τεύχε᾽ ἔχει καὶ ἐπεύχεται αὔτως; σφῶϊν δ᾽ ἐν γούνεσσι βαλῶ μένος ἠδ᾽ ἐνὶ θυμῷ, ὄφρα καὶ Αὐτομέδοντα σαώσετον ἐκ πολέμοιο νῆας ἔπι γλαφυράς· ἔτι γάρ σφισι κῦδος ὀρέξω κτείνειν, εἰς ὅ κε νῆας ἐϋσσέλμους ἀφίκωνται δύῃ τ᾽ ἠέλιος καὶ ἐπὶ κνέφας ἱερὸν ἔλθῃ· Ὣς εἰπὼν ἵπποισιν ἐνέπνευσεν μένος ἠΰ. τὼ δ᾽ ἀπὸ χαιτάων κονίην οὖδας δὲ βαλόντε ῥίμφα φέρον θοὸν ἅρμα μετὰ Τρῶας καὶ Ἀχαιούς. τοῖσι δ᾽ ἐπ᾽ Αὐτομέδων μάχετ᾽ ἀχνύμενός περ ἑταίρου ἵπποις ἀΐσσων ὥς τ᾽ αἰγυπιὸς μετὰ χῆνας· ῥέα μὲν γὰρ φεύγεσκεν ὑπ᾽ ἐκ Τρώων ὀρυμαγδοῦ, ῥεῖα δ᾽ ἐπαΐξασκε πολὺν καθ᾽ ὅμιλον ὀπάζων. ἀλλ᾽ οὐχ ᾕρει φῶτας ὅτε σεύαιτο διώκειν· οὐ γάρ πως ἦν οἶον ἐόνθ᾽ ἱερῷ ἐνὶ δίφρῳ ἔγχει ἐφορμᾶσθαι καὶ ἐπίσχειν ὠκέας ἵππους. ὀψὲ δὲ δή μιν ἑταῖρος ἀνὴρ ἴδεν ὀφθαλμοῖσιν Ἀλκιμέδων υἱὸς Λαέρκεος Αἱμονίδαο· στῆ δ᾽ ὄπιθεν δίφροιο καὶ Αὐτομέδοντα προσηύδα· Αὐτόμεδον, τίς τοί νυ θεῶν νηκερδέα βουλὴν ἐν στήθεσσιν ἔθηκε, καὶ ἐξέλετο φρένας ἐσθλάς; οἷον πρὸς Τρῶας μάχεαι πρώτῳ ἐν ὁμίλῳ μοῦνος· ἀτάρ τοι ἑταῖρος ἀπέκτατο, τεύχεα δ᾽ Ἕκτωρ αὐτὸς ἔχων ὤμοισιν ἀγάλλεται Αἰακίδαο. Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Αὐτομέδων προσέφη Διώρεος υἱός· Ἀλκίμεδον τίς γάρ τοι Ἀχαιῶν ἄλλος ὁμοῖος ἵππων ἀθανάτων ἐχέμεν δμῆσίν τε μένος τε, εἰ μὴ Πάτροκλος θεόφιν μήστωρ ἀτάλαντος ζωὸς ἐών; νῦν αὖ θάνατος καὶ μοῖρα κιχάνει. ἀλλὰ σὺ μὲν μάστιγα καὶ ἡνία σιγαλόεντα δέξαι, ἐγὼ δ᾽ ἵππων ἀποβήσομαι, ὄφρα μάχωμαι. Ὣς ἔφατ᾽, Ἀλκιμέδων δὲ βοηθόον ἅρμ᾽ ἐπορούσας καρπαλίμως μάστιγα καὶ ἡνία λάζετο χερσίν, Αὐτομέδων δ᾽ ἀπόρουσε· νόησε δὲ φαίδιμος Ἕκτωρ, αὐτίκα δ᾽ Αἰνείαν προσεφώνεεν ἐγγὺς ἐόντα· Αἰνεία Τρώων βουληφόρε χαλκοχιτώνων ἵππω τώδ᾽ ἐνόησα ποδώκεος Αἰακίδαο ἐς πόλεμον προφανέντε σὺν ἡνιόχοισι κακοῖσι· τώ κεν ἐελποίμην αἱρησέμεν, εἰ σύ γε θυμῷ σῷ ἐθέλεις, ἐπεὶ οὐκ ἂν ἐφορμηθέντε γε νῶϊ τλαῖεν ἐναντίβιον στάντες μαχέσασθαι Ἄρηϊ. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησεν ἐῢς πάϊς Ἀγχίσαο. τὼ δ᾽ ἰθὺς βήτην βοέῃς εἰλυμένω ὤμους αὔῃσι στερεῇσι· πολὺς δ᾽ ἐπελήλατο χαλκός. τοῖσι δ᾽ ἅμα Χρομίος τε καὶ Ἄρητος θεοειδὴς ἤϊσαν ἀμφότεροι· μάλα δέ σφισιν ἔλπετο θυμὸς αὐτώ τε κτενέειν ἐλάαν τ᾽ ἐριαύχενας ἵππους νήπιοι, οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔμελλον ἀναιμωτί γε νέεσθαι αὖτις ἀπ᾽ Αὐτομέδοντος. ὃ δ᾽ εὐξάμενος Διὶ πατρὶ ἀλκῆς καὶ σθένεος πλῆτο φρένας ἀμφὶ μελαίνας· αὐτίκα δ᾽ Ἀλκιμέδοντα προσηύδα πιστὸν ἑταῖρον· Ἀλκίμεδον μὴ δή μοι ἀπόπροθεν ἰσχέμεν ἵππους, ἀλλὰ μάλ᾽ ἐμπνείοντε μεταφρένῳ· οὐ γὰρ ἔγωγε Ἕκτορα Πριαμίδην μένεος σχήσεσθαι ὀΐω, πρίν γ᾽ ἐπ᾽ Ἀχιλλῆος καλλίτριχε βήμεναι ἵππω νῶϊ κατακτείναντα, φοβῆσαί τε στίχας ἀνδρῶν Ἀργείων, ἤ κ᾽ αὐτὸς ἐνὶ πρώτοισιν ἁλοίη. Ὣς εἰπὼν Αἴαντε καλέσσατο καὶ Μενέλαον· Αἴαντ᾽ Ἀργείων ἡγήτορε καὶ Μενέλαε ἤτοι μὲν τὸν νεκρὸν ἐπιτράπεθ᾽ οἵ περ ἄριστοι ἀμφ᾽ αὐτῷ βεβάμεν καὶ ἀμύνεσθαι στίχας ἀνδρῶν, νῶϊν δὲ ζωοῖσιν ἀμύνετε νηλεὲς ἦμαρ· τῇδε γὰρ ἔβρισαν πόλεμον κάτα δακρυόεντα Ἕκτωρ Αἰνείας θ᾽, οἳ Τρώων εἰσὶν ἄριστοι. ἀλλ᾽ ἤτοι μὲν ταῦτα θεῶν ἐν γούνασι κεῖται· ἥσω γὰρ καὶ ἐγώ, τὰ δέ κεν Διὶ πάντα μελήσει. Ἦ ῥα, καὶ ἀμπεπαλὼν προΐει δολιχόσκιον ἔγχος, καὶ βάλεν Ἀρήτοιο κατ᾽ ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην· ἣ δ᾽ οὐκ ἔγχος ἔρυτο, διὰ πρὸ δὲ εἴσατο χαλκός, νειαίρῃ δ᾽ ἐν γαστρὶ διὰ ζωστῆρος ἔλασσεν. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἂν ὀξὺν ἔχων πέλεκυν αἰζήϊος ἀνὴρ κόψας ἐξόπιθεν κεράων βοὸς ἀγραύλοιο ἶνα τάμῃ διὰ πᾶσαν, ὃ δὲ προθορὼν ἐρίπῃσιν, ὣς ἄρ᾽ ὅ γε προθορὼν πέσεν ὕπτιος· ἐν δέ οἱ ἔγχος νηδυίοισι μάλ᾽ ὀξὺ κραδαινόμενον λύε γυῖα. Ἕκτωρ δ᾽ Αὐτομέδοντος ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ· ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἄντα ἰδὼν ἠλεύατο χάλκεον ἔγχος· πρόσσω γὰρ κατέκυψε, τὸ δ᾽ ἐξόπιθεν δόρυ μακρὸν οὔδει ἐνισκίμφθη, ἐπὶ δ᾽ οὐρίαχος πελεμίχθη ἔγχεος· ἔνθα δ᾽ ἔπειτ᾽ ἀφίει μένος ὄβριμος Ἄρης. καί νύ κε δὴ ξιφέεσσ᾽ αὐτοσχεδὸν ὁρμηθήτην εἰ μή σφω᾽ Αἴαντε διέκριναν μεμαῶτε, οἵ ῥ᾽ ἦλθον καθ᾽ ὅμιλον ἑταίρου κικλήσκοντος· τοὺς ὑποταρβήσαντες ἐχώρησαν πάλιν αὖτις Ἕκτωρ Αἰνείας τ᾽ ἠδὲ Χρομίος θεοειδής, Ἄρητον δὲ κατ᾽ αὖθι λίπον δεδαϊγμένον ἦτορ κείμενον· Αὐτομέδων δὲ θοῷ ἀτάλαντος Ἄρηϊ τεύχεά τ᾽ ἐξενάριξε καὶ εὐχόμενος ἔπος ηὔδα· ἦ δὴ μὰν ὀλίγον γε Μενοιτιάδαο θανόντος κῆρ ἄχεος μεθέηκα χερείονά περ καταπέφνων. Ὣς εἰπὼν ἐς δίφρον ἑλὼν ἔναρα βροτόεντα θῆκ᾽, ἂν δ᾽ αὐτὸς ἔβαινε πόδας καὶ χεῖρας ὕπερθεν αἱματόεις ὥς τίς τε λέων κατὰ ταῦρον ἐδηδώς. Ἂψ δ᾽ ἐπὶ Πατρόκλῳ τέτατο κρατερὴ ὑσμίνη ἀργαλέη πολύδακρυς, ἔγειρε δὲ νεῖκος Ἀθήνη οὐρανόθεν καταβᾶσα· προῆκε γὰρ εὐρύοπα Ζεὺς ὀρνύμεναι Δαναούς· δὴ γὰρ νόος ἐτράπετ᾽ αὐτοῦ. ἠΰτε πορφυρέην ἶριν θνητοῖσι τανύσσῃ Ζεὺς ἐξ οὐρανόθεν τέρας ἔμμεναι ἢ πολέμοιο ἢ καὶ χειμῶνος δυσθαλπέος, ὅς ῥά τε ἔργων ἀνθρώπους ἀνέπαυσεν ἐπὶ χθονί, μῆλα δὲ κήδει, ὣς ἣ πορφυρέῃ νεφέλῃ πυκάσασα ἓ αὐτὴν δύσετ᾽ Ἀχαιῶν ἔθνος, ἔγειρε δὲ φῶτα ἕκαστον. πρῶτον δ᾽ Ἀτρέος υἱὸν ἐποτρύνουσα προσηύδα ἴφθιμον Μενέλαον· ὃ γάρ ῥά οἱ ἐγγύθεν ἦεν· εἰσαμένη Φοίνικι δέμας καὶ ἀτειρέα φωνήν· σοὶ μὲν δὴ Μενέλαε κατηφείη καὶ ὄνειδος ἔσσεται εἴ κ᾽ Ἀχιλῆος ἀγαυοῦ πιστὸν ἑταῖρον τείχει ὕπο Τρώων ταχέες κύνες ἑλκήσουσιν. ἀλλ᾽ ἔχεο κρατερῶς, ὄτρυνε δὲ λαὸν ἅπαντα. Τὴν δ᾽ αὖτε προσέειπε βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος· Φοῖνιξ ἄττα γεραιὲ παλαιγενές, εἰ γὰρ Ἀθήνη δοίη κάρτος ἐμοί, βελέων δ᾽ ἀπερύκοι ἐρωήν· τώ κεν ἔγωγ᾽ ἐθέλοιμι παρεστάμεναι καὶ ἀμύνειν Πατρόκλῳ· μάλα γάρ με θανὼν ἐσεμάσσατο θυμόν. ἀλλ᾽ Ἕκτωρ πυρὸς αἰνὸν ἔχει μένος, οὐδ᾽ ἀπολήγει χαλκῷ δηϊόων· τῷ γὰρ Ζεὺς κῦδος ὀπάζει. Ὣς φάτο, γήθησεν δὲ θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη, ὅττί ῥά οἱ πάμπρωτα θεῶν ἠρήσατο πάντων. ἐν δὲ βίην ὤμοισι καὶ ἐν γούνεσσιν ἔθηκε, καί οἱ μυίης θάρσος ἐνὶ στήθεσσιν ἐνῆκεν, ἥ τε καὶ ἐργομένη μάλα περ χροὸς ἀνδρομέοιο ἰσχανάᾳ δακέειν, λαρόν τέ οἱ αἷμ᾽ ἀνθρώπου· τοίου μιν θάρσευς πλῆσε φρένας ἀμφὶ μελαίνας, βῆ δ᾽ ἐπὶ Πατρόκλῳ, καὶ ἀκόντισε δουρὶ φαεινῷ. ἔσκε δ᾽ ἐνὶ Τρώεσσι Ποδῆς υἱὸς Ἠετίωνος ἀφνειός τ᾽ ἀγαθός τε· μάλιστα δέ μιν τίεν Ἕκτωρ δήμου, ἐπεί οἱ ἑταῖρος ἔην φίλος εἰλαπιναστής· τόν ῥα κατὰ ζωστῆρα βάλε ξανθὸς Μενέλαος ἀΐξαντα φόβον δέ, διὰ πρὸ δὲ χαλκὸν ἔλασσε· δούπησεν δὲ πεσών· ἀτὰρ Ἀτρεΐδης Μενέλαος νεκρὸν ὑπ᾽ ἐκ Τρώων ἔρυσεν μετὰ ἔθνος ἑταίρων. Ἕκτορα δ᾽ ἐγγύθεν ἱστάμενος ὄτρυνεν Ἀπόλλων Φαίνοπι Ἀσιάδῃ ἐναλίγκιος, ὅς οἱ ἁπάντων ξείνων φίλτατος ἔσκεν Ἀβυδόθι οἰκία ναίων· τῷ μιν ἐεισάμενος προσέφη ἑκάεργος Ἀπόλλων· Ἕκτορ τίς κέ σ᾽ ἔτ᾽ ἄλλος Ἀχαιῶν ταρβήσειεν; οἷον δὴ Μενέλαον ὑπέτρεσας, ὃς τὸ πάρος γε μαλθακὸς αἰχμητής· νῦν δ᾽ οἴχεται οἶος ἀείρας νεκρὸν ὑπ᾽ ἐκ Τρώων, σὸν δ᾽ ἔκτανε πιστὸν ἑταῖρον ἐσθλὸν ἐνὶ προμάχοισι Ποδῆν υἱὸν Ἠετίωνος. Ὣς φάτο, τὸν δ᾽ ἄχεος νεφέλη ἐκάλυψε μέλαινα, βῆ δὲ διὰ προμάχων κεκορυθμένος αἴθοπι χαλκῷ. καὶ τότ᾽ ἄρα Κρονίδης ἕλετ᾽ αἰγίδα θυσσανόεσσαν μαρμαρέην, Ἴδην δὲ κατὰ νεφέεσσι κάλυψεν, ἀστράψας δὲ μάλα μεγάλ᾽ ἔκτυπε, τὴν δὲ τίναξε, νίκην δὲ Τρώεσσι δίδου, ἐφόβησε δ᾽ Ἀχαιούς. Πρῶτος Πηνέλεως Βοιώτιος ἦρχε φόβοιο. βλῆτο γὰρ ὦμον δουρὶ πρόσω τετραμμένος αἰεὶ ἄκρον ἐπιλίγδην· γράψεν δέ οἱ ὀστέον ἄχρις αἰχμὴ Πουλυδάμαντος· ὃ γάρ ῥ᾽ ἔβαλε σχεδὸν ἐλθών. Λήϊτον αὖθ᾽ Ἕκτωρ σχεδὸν οὔτασε χεῖρ᾽ ἐπὶ καρπῷ υἱὸν Ἀλεκτρυόνος μεγαθύμου, παῦσε δὲ χάρμης· τρέσσε δὲ παπτήνας, ἐπεὶ οὐκέτι ἔλπετο θυμῷ ἔγχος ἔχων ἐν χειρὶ μαχήσεσθαι Τρώεσσιν. Ἕκτορα δ᾽ Ἰδομενεὺς μετὰ Λήϊτον ὁρμηθέντα βεβλήκει θώρηκα κατὰ στῆθος παρὰ μαζόν· ἐν καυλῷ δ᾽ ἐάγη δολιχὸν δόρυ, τοὶ δὲ βόησαν Τρῶες· ὃ δ᾽ Ἰδομενῆος ἀκόντισε Δευκαλίδαο δίφρῳ ἐφεσταότος· τοῦ μέν ῥ᾽ ἀπὸ τυτθὸν ἅμαρτεν· αὐτὰρ ὃ Μηριόναο ὀπάονά θ᾽ ἡνίοχόν τε Κοίρανον, ὅς ῥ᾽ ἐκ Λύκτου ἐϋκτιμένης ἕπετ᾽ αὐτῷ· πεζὸς γὰρ τὰ πρῶτα λιπὼν νέας ἀμφιελίσσας ἤλυθε, καί κε Τρωσὶ μέγα κράτος ἐγγυάλιξεν, εἰ μὴ Κοίρανος ὦκα ποδώκεας ἤλασεν ἵππους· καὶ τῷ μὲν φάος ἦλθεν, ἄμυνε δὲ νηλεὲς ἦμαρ, αὐτὸς δ᾽ ὤλεσε θυμὸν ὑφ᾽ Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο· τὸν βάλ᾽ ὑπὸ γναθμοῖο καὶ οὔατος, ἐκ δ᾽ ἄρ᾽ ὀδόντας ὦσε δόρυ πρυμνόν, διὰ δὲ γλῶσσαν τάμε μέσσην. ἤριπε δ᾽ ἐξ ὀχέων, κατὰ δ᾽ ἡνία χεῦεν ἔραζε. καὶ τά γε Μηριόνης ἔλαβεν χείρεσσι φίλῃσι κύψας ἐκ πεδίοιο, καὶ Ἰδομενῆα προσηύδα· μάστιε νῦν εἷός κε θοὰς ἐπὶ νῆας ἵκηαι· γιγνώσκεις δὲ καὶ αὐτὸς ὅ τ᾽ οὐκέτι κάρτος Ἀχαιῶν. Ὣς ἔφατ᾽, Ἰδομενεὺς δ᾽ ἵμασεν καλλίτριχας ἵππους νῆας ἔπι γλαφυράς· δὴ γὰρ δέος ἔμπεσε θυμῷ. Οὐδ᾽ ἔλαθ᾽ Αἴαντα μεγαλήτορα καὶ Μενέλαον Ζεύς, ὅτε δὴ Τρώεσσι δίδου ἑτεραλκέα νίκην. τοῖσι δὲ μύθων ἦρχε μέγας Τελαμώνιος Αἴας· ὢ πόποι ἤδη μέν κε καὶ ὃς μάλα νήπιός ἐστι γνοίη ὅτι Τρώεσσι πατὴρ Ζεὺς αὐτὸς ἀρήγει. τῶν μὲν γὰρ πάντων βέλε᾽ ἅπτεται ὅς τις ἀφήῃ ἢ κακὸς ἢ ἀγαθός· Ζεὺς δ᾽ ἔμπης πάντ᾽ ἰθύνει· ἡμῖν δ᾽ αὔτως πᾶσιν ἐτώσια πίπτει ἔραζε. ἀλλ᾽ ἄγετ᾽ αὐτοί περ φραζώμεθα μῆτιν ἀρίστην, ἠμὲν ὅπως τὸν νεκρὸν ἐρύσσομεν, ἠδὲ καὶ αὐτοὶ χάρμα φίλοις ἑτάροισι γενώμεθα νοστήσαντες, οἵ που δεῦρ᾽ ὁρόωντες ἀκηχέδατ᾽, οὐδ᾽ ἔτι φασὶν Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο μένος καὶ χεῖρας ἀάπτους σχήσεσθ᾽, ἀλλ᾽ ἐν νηυσὶ μελαίνῃσιν πεσέεσθαι. εἴη δ᾽ ὅς τις ἑταῖρος ἀπαγγείλειε τάχιστα Πηλεΐδῃ, ἐπεὶ οὔ μιν ὀΐομαι οὐδὲ πεπύσθαι λυγρῆς ἀγγελίης, ὅτι οἱ φίλος ὤλεθ᾽ ἑταῖρος. ἀλλ᾽ οὔ πῃ δύναμαι ἰδέειν τοιοῦτον Ἀχαιῶν· ἠέρι γὰρ κατέχονται ὁμῶς αὐτοί τε καὶ ἵπποι. Ζεῦ πάτερ ἀλλὰ σὺ ῥῦσαι ὑπ᾽ ἠέρος υἷας Ἀχαιῶν, ποίησον δ᾽ αἴθρην, δὸς δ᾽ ὀφθαλμοῖσιν ἰδέσθαι· ἐν δὲ φάει καὶ ὄλεσσον, ἐπεί νύ τοι εὔαδεν οὕτως. Ὣς φάτο, τὸν δὲ πατὴρ ὀλοφύρατο δάκρυ χέοντα· αὐτίκα δ᾽ ἠέρα μὲν σκέδασεν καὶ ἀπῶσεν ὀμίχλην, ἠέλιος δ᾽ ἐπέλαμψε, μάχη δ᾽ ἐπὶ πᾶσα φαάνθη· καὶ τότ᾽ ἄρ᾽ Αἴας εἶπε βοὴν ἀγαθὸν Μενέλαον· σκέπτεο νῦν Μενέλαε διοτρεφὲς αἴ κεν ἴδηαι ζωὸν ἔτ᾽ Ἀντίλοχον μεγαθύμου Νέστορος υἱόν, ὄτρυνον δ᾽ Ἀχιλῆϊ δαΐφρονι θᾶσσον ἰόντα εἰπεῖν ὅττι ῥά οἱ πολὺ φίλτατος ὤλεθ᾽ ἑταῖρος. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος, βῆ δ᾽ ἰέναι ὥς τίς τε λέων ἀπὸ μεσσαύλοιο, ὅς τ᾽ ἐπεὶ ἄρ κε κάμῃσι κύνας τ᾽ ἄνδρας τ᾽ ἐρεθίζων, οἵ τέ μιν οὐκ εἰῶσι βοῶν ἐκ πῖαρ ἑλέσθαι πάννυχοι ἐγρήσσοντες· ὃ δὲ κρειῶν ἐρατίζων ἰθύει, ἀλλ᾽ οὔ τι πρήσσει· θαμέες γὰρ ἄκοντες ἀντίον ἀΐσσουσι θρασειάων ἀπὸ χειρῶν, καιόμεναί τε δεταί, τάς τε τρεῖ ἐσσύμενός περ· ἠῶθεν δ᾽ ἀπονόσφιν ἔβη τετιηότι θυμῷ· ὣς ἀπὸ Πατρόκλοιο βοὴν ἀγαθὸς Μενέλαος ἤϊε πόλλ᾽ ἀέκων· περὶ γὰρ δίε μή μιν Ἀχαιοὶ ἀργαλέου πρὸ φόβοιο ἕλωρ δηΐοισι λίποιεν. πολλὰ δὲ Μηριόνῃ τε καὶ Αἰάντεσσ᾽ ἐπέτελλεν· Αἴαντ᾽ Ἀργείων ἡγήτορε Μηριόνη τε νῦν τις ἐνηείης Πατροκλῆος δειλοῖο μνησάσθω· πᾶσιν γὰρ ἐπίστατο μείλιχος εἶναι ζωὸς ἐών· νῦν αὖ θάνατος καὶ μοῖρα κιχάνει. Ὣς ἄρα φωνήσας ἀπέβη ξανθὸς Μενέλαος, πάντοσε παπταίνων ὥς τ᾽ αἰετός, ὅν ῥά τέ φασιν ὀξύτατον δέρκεσθαι ὑπουρανίων πετεηνῶν, ὅν τε καὶ ὑψόθ᾽ ἐόντα πόδας ταχὺς οὐκ ἔλαθε πτὼξ θάμνῳ ὑπ᾽ ἀμφικόμῳ κατακείμενος, ἀλλά τ᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ ἔσσυτο, καί τέ μιν ὦκα λαβὼν ἐξείλετο θυμόν. ὣς τότε σοὶ Μενέλαε διοτρεφὲς ὄσσε φαεινὼ πάντοσε δινείσθην πολέων κατὰ ἔθνος ἑταίρων, εἴ που Νέστορος υἱὸν ἔτι ζώοντα ἴδοιτο. τὸν δὲ μάλ᾽ αἶψ᾽ ἐνόησε μάχης ἐπ᾽ ἀριστερὰ πάσης θαρσύνονθ᾽ ἑτάρους καὶ ἐποτρύνοντα μάχεσθαι, ἀγχοῦ δ᾽ ἱστάμενος προσέφη ξανθὸς Μενέλαος· Ἀντίλοχ᾽ εἰ δ᾽ ἄγε δεῦρο διοτρεφὲς ὄφρα πύθηαι λυγρῆς ἀγγελίης, ἣ μὴ ὤφελλε γενέσθαι. ἤδη μὲν σὲ καὶ αὐτὸν ὀΐομαι εἰσορόωντα γιγνώσκειν ὅτι πῆμα θεὸς Δαναοῖσι κυλίνδει, νίκη δὲ Τρώων· πέφαται δ᾽ ὤριστος Ἀχαιῶν Πάτροκλος, μεγάλη δὲ ποθὴ Δαναοῖσι τέτυκται. ἀλλὰ σύ γ᾽ αἶψ᾽ Ἀχιλῆϊ θέων ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν εἰπεῖν, αἴ κε τάχιστα νέκυν ἐπὶ νῆα σαώσῃ γυμνόν· ἀτὰρ τά γε τεύχε᾽ ἔχει κορυθαίολος Ἕκτωρ. Ὣς ἔφατ᾽, Ἀντίλοχος δὲ κατέστυγε μῦθον ἀκούσας· δὴν δέ μιν ἀμφασίη ἐπέων λάβε, τὼ δέ οἱ ὄσσε δακρυόφι πλῆσθεν, θαλερὴ δέ οἱ ἔσχετο φωνή. ἀλλ᾽ οὐδ᾽ ὧς Μενελάου ἐφημοσύνης ἀμέλησε, βῆ δὲ θέειν, τὰ δὲ τεύχε᾽ ἀμύμονι δῶκεν ἑταίρῳ Λαοδόκῳ, ὅς οἱ σχεδὸν ἔστρεφε μώνυχας ἵππους. Τὸν μὲν δάκρυ χέοντα πόδες φέρον ἐκ πολέμοιο Πηλεΐδῃ Ἀχιλῆϊ κακὸν ἔπος ἀγγελέοντα. οὐδ᾽ ἄρα σοὶ Μενέλαε διοτρεφὲς ἤθελε θυμὸς τειρομένοις ἑτάροισιν ἀμυνέμεν, ἔνθεν ἀπῆλθεν Ἀντίλοχος, μεγάλη δὲ ποθὴ Πυλίοισιν ἐτύχθη· ἀλλ᾽ ὅ γε τοῖσιν μὲν Θρασυμήδεα δῖον ἀνῆκεν, αὐτὸς δ᾽ αὖτ᾽ ἐπὶ Πατρόκλῳ ἥρωϊ βεβήκει, στῆ δὲ παρ᾽ Αἰάντεσσι θέων, εἶθαρ δὲ προσηύδα· κεῖνον μὲν δὴ νηυσὶν ἐπιπροέηκα θοῇσιν ἐλθεῖν εἰς Ἀχιλῆα πόδας ταχύν· οὐδέ μιν οἴω νῦν ἰέναι μάλα περ κεχολωμένον Ἕκτορι δίῳ· οὐ γάρ πως ἂν γυμνὸς ἐὼν Τρώεσσι μάχοιτο. ἡμεῖς δ᾽ αὐτοί περ φραζώμεθα μῆτιν ἀρίστην, ἠμὲν ὅπως τὸν νεκρὸν ἐρύσσομεν, ἠδὲ καὶ αὐτοὶ Τρώων ἐξ ἐνοπῆς θάνατον καὶ κῆρα φύγωμεν. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα μέγας Τελαμώνιος Αἴας· πάντα κατ᾽ αἶσαν ἔειπες ἀγακλεὲς ὦ Μενέλαε· ἀλλὰ σὺ μὲν καὶ Μηριόνης ὑποδύντε μάλ᾽ ὦκα νεκρὸν ἀείραντες φέρετ᾽ ἐκ πόνου· αὐτὰρ ὄπισθε νῶϊ μαχησόμεθα Τρωσίν τε καὶ Ἕκτορι δίῳ ἶσον θυμὸν ἔχοντες ὁμώνυμοι, οἳ τὸ πάρος περ μίμνομεν ὀξὺν Ἄρηα παρ᾽ ἀλλήλοισι μένοντες. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα νεκρὸν ἀπὸ χθονὸς ἀγκάζοντο ὕψι μάλα μεγάλως· ἐπὶ δ᾽ ἴαχε λαὸς ὄπισθε Τρωϊκός, ὡς εἴδοντο νέκυν αἴροντας Ἀχαιούς. ἴθυσαν δὲ κύνεσσιν ἐοικότες, οἵ τ᾽ ἐπὶ κάπρῳ βλημένῳ ἀΐξωσι πρὸ κούρων θηρητήρων· ἕως μὲν γάρ τε θέουσι διαῤῥαῖσαι μεμαῶτες, ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἐν τοῖσιν ἑλίξεται ἀλκὶ πεποιθώς, ἄψ τ᾽ ἀνεχώρησαν διά τ᾽ ἔτρεσαν ἄλλυδις ἄλλος. ὣς Τρῶες εἷος μὲν ὁμιλαδὸν αἰὲν ἕποντο νύσσοντες ξίφεσίν τε καὶ ἔγχεσιν ἀμφιγύοισιν· ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ Αἴαντε μεταστρεφθέντε κατ᾽ αὐτοὺς σταίησαν, τῶν δὲ τράπετο χρώς, οὐδέ τις ἔτλη πρόσσω ἀΐξας περὶ νεκροῦ δηριάασθαι. Ὣς οἵ γ᾽ ἐμμεμαῶτε νέκυν φέρον ἐκ πολέμοιο νῆας ἔπι γλαφυράς· ἐπὶ δὲ πτόλεμος τέτατό σφιν ἄγριος ἠΰτε πῦρ, τό τ᾽ ἐπεσσύμενον πόλιν ἀνδρῶν ὄρμενον ἐξαίφνης φλεγέθει, μινύθουσι δὲ οἶκοι ἐν σέλαϊ μεγάλῳ· τὸ δ᾽ ἐπιβρέμει ἲς ἀνέμοιο. ὣς μὲν τοῖς ἵππων τε καὶ ἀνδρῶν αἰχμητάων ἀζηχὴς ὀρυμαγδὸς ἐπήϊεν ἐρχομένοισιν· οἳ δ᾽ ὥς θ᾽ ἡμίονοι κρατερὸν μένος ἀμφιβαλόντες ἕλκωσ᾽ ἐξ ὄρεος κατὰ παιπαλόεσσαν ἀταρπὸν ἢ δοκὸν ἠὲ δόρυ μέγα νήϊον· ἐν δέ τε θυμὸς τείρεθ᾽ ὁμοῦ καμάτῳ τε καὶ ἱδρῷ σπευδόντεσσιν· ὣς οἵ γ᾽ ἐμμεμαῶτε νέκυν φέρον. αὐτὰρ ὄπισθεν Αἴαντ᾽ ἰσχανέτην, ὥς τε πρὼν ἰσχάνει ὕδωρ ὑλήεις πεδίοιο διαπρύσιον τετυχηκώς, ὅς τε καὶ ἰφθίμων ποταμῶν ἀλεγεινὰ ῥέεθρα ἴσχει, ἄφαρ δέ τε πᾶσι ῥόον πεδίον δὲ τίθησι πλάζων· οὐδέ τί μιν σθένεϊ ῥηγνῦσι ῥέοντες· ὣς αἰεὶ Αἴαντε μάχην ἀνέεργον ὀπίσσω Τρώων· οἳ δ᾽ ἅμ᾽ ἕποντο, δύω δ᾽ ἐν τοῖσι μάλιστα Αἰνείας τ᾽ Ἀγχισιάδης καὶ φαίδιμος Ἕκτωρ. τῶν δ᾽ ὥς τε ψαρῶν νέφος ἔρχεται ἠὲ κολοιῶν οὖλον κεκλήγοντες, ὅτε προΐδωσιν ἰόντα κίρκον, ὅ τε σμικρῇσι φόνον φέρει ὀρνίθεσσιν, ὣς ἄρ᾽ ὑπ᾽ Αἰνείᾳ τε καὶ Ἕκτορι κοῦροι Ἀχαιῶν οὖλον κεκλήγοντες ἴσαν, λήθοντο δὲ χάρμης. πολλὰ δὲ τεύχεα καλὰ πέσον περί τ᾽ ἀμφί τε τάφρον φευγόντων Δαναῶν· πολέμου δ᾽ οὐ γίγνετ᾽ ἐρωή.

Ὣς οἳ μὲν μάρναντο δέμας πυρὸς αἰθομένοιο, Ἀντίλοχος δ᾽ Ἀχιλῆϊ πόδας ταχὺς ἄγγελος ἦλθε. τὸν δ᾽ εὗρε προπάροιθε νεῶν ὀρθοκραιράων τὰ φρονέοντ᾽ ἀνὰ θυμὸν ἃ δὴ τετελεσμένα ἦεν· ὀχθήσας δ᾽ ἄρα εἶπε πρὸς ὃν μεγαλήτορα θυμόν· ὤ μοι ἐγώ, τί τ᾽ ἄρ᾽ αὖτε κάρη κομόωντες Ἀχαιοὶ νηυσὶν ἔπι κλονέονται ἀτυζόμενοι πεδίοιο; μὴ δή μοι τελέσωσι θεοὶ κακὰ κήδεα θυμῷ, ὥς ποτέ μοι μήτηρ διεπέφραδε καί μοι ἔειπε Μυρμιδόνων τὸν ἄριστον ἔτι ζώοντος ἐμεῖο χερσὶν ὕπο Τρώων λείψειν φάος ἠελίοιο. ἦ μάλα δὴ τέθνηκε Μενοιτίου ἄλκιμος υἱὸς σχέτλιος· ἦ τ᾽ ἐκέλευον ἀπωσάμενον δήϊον πῦρ ἂψ ἐπὶ νῆας ἴμεν, μηδ᾽ Ἕκτορι ἶφι μάχεσθαι. Εἷος ὃ ταῦθ᾽ ὥρμαινε κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμόν, τόφρά οἱ ἐγγύθεν ἦλθεν ἀγαυοῦ Νέστορος υἱὸς δάκρυα θερμὰ χέων, φάτο δ᾽ ἀγγελίην ἀλεγεινήν· ὤ μοι Πηλέος υἱὲ δαΐφρονος ἦ μάλα λυγρῆς πεύσεαι ἀγγελίης, ἣ μὴ ὤφελλε γενέσθαι. κεῖται Πάτροκλος, νέκυος δὲ δὴ ἀμφιμάχονται γυμνοῦ· ἀτὰρ τά γε τεύχε᾽ ἔχει κορυθαίολος Ἕκτωρ. Ὣς φάτο, τὸν δ᾽ ἄχεος νεφέλη ἐκάλυψε μέλαινα· ἀμφοτέρῃσι δὲ χερσὶν ἑλὼν κόνιν αἰθαλόεσσαν χεύατο κὰκ κεφαλῆς, χαρίεν δ᾽ ᾔσχυνε πρόσωπον· νεκταρέῳ δὲ χιτῶνι μέλαιν᾽ ἀμφίζανε τέφρη. αὐτὸς δ᾽ ἐν κονίῃσι μέγας μεγαλωστὶ τανυσθεὶς κεῖτο, φίλῃσι δὲ χερσὶ κόμην ᾔσχυνε δαΐζων. δμῳαὶ δ᾽ ἃς Ἀχιλεὺς ληΐσσατο Πάτροκλός τε θυμὸν ἀκηχέμεναι μεγάλ᾽ ἴαχον, ἐκ δὲ θύραζε ἔδραμον ἀμφ᾽ Ἀχιλῆα δαΐφρονα, χερσὶ δὲ πᾶσαι στήθεα πεπλήγοντο, λύθεν δ᾽ ὑπὸ γυῖα ἑκάστης. Ἀντίλοχος δ᾽ ἑτέρωθεν ὀδύρετο δάκρυα λείβων χεῖρας ἔχων Ἀχιλῆος· ὃ δ᾽ ἔστενε κυδάλιμον κῆρ· δείδιε γὰρ μὴ λαιμὸν ἀπαμήσειε σιδήρῳ. σμερδαλέον δ᾽ ᾤμωξεν· ἄκουσε δὲ πότνια μήτηρ ἡμένη ἐν βένθεσσιν ἁλὸς παρὰ πατρὶ γέροντι, κώκυσέν τ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα· θεαὶ δέ μιν ἀμφαγέροντο πᾶσαι ὅσαι κατὰ βένθος ἁλὸς Νηρηΐδες ἦσαν. ἔνθ᾽ ἄρ᾽ ἔην Γλαύκη τε Θάλειά τε Κυμοδόκη τε Νησαίη Σπειώ τε Θόη θ᾽ Ἁλίη τε βοῶπις Κυμοθόη τε καὶ Ἀκταίη καὶ Λιμνώρεια καὶ Μελίτη καὶ Ἴαιρα καὶ Ἀμφιθόη καὶ Ἀγαυὴ Δωτώ τε Πρωτώ τε Φέρουσά τε Δυναμένη τε Δεξαμένη τε καὶ Ἀμφινόμη καὶ Καλλιάνειρα Δωρὶς καὶ Πανόπη καὶ ἀγακλειτὴ Γαλάτεια Νημερτής τε καὶ Ἀψευδὴς καὶ Καλλιάνασσα· ἔνθα δ᾽ ἔην Κλυμένη Ἰάνειρά τε καὶ Ἰάνασσα Μαῖρα καὶ Ὠρείθυια ἐϋπλόκαμός τ᾽ Ἀμάθεια ἄλλαι θ᾽ αἳ κατὰ βένθος ἁλὸς Νηρηΐδες ἦσαν. τῶν δὲ καὶ ἀργύφεον πλῆτο σπέος· αἳ δ᾽ ἅμα πᾶσαι στήθεα πεπλήγοντο, Θέτις δ᾽ ἐξῆρχε γόοιο· κλῦτε κασίγνηται Νηρηΐδες, ὄφρ᾽ ἐῢ πᾶσαι εἴδετ᾽ ἀκούουσαι ὅσ᾽ ἐμῷ ἔνι κήδεα θυμῷ. ὤ μοι ἐγὼ δειλή, ὤ μοι δυσαριστοτόκεια, ἥ τ᾽ ἐπεὶ ἂρ τέκον υἱὸν ἀμύμονά τε κρατερόν τε ἔξοχον ἡρώων· ὃ δ᾽ ἀνέδραμεν ἔρνεϊ ἶσος· τὸν μὲν ἐγὼ θρέψασα φυτὸν ὣς γουνῷ ἀλωῆς νηυσὶν ἐπιπροέηκα κορωνίσιν Ἴλιον εἴσω Τρωσὶ μαχησόμενον· τὸν δ᾽ οὐχ ὑποδέξομαι αὖτις οἴκαδε νοστήσαντα δόμον Πηλήϊον εἴσω. ὄφρα δέ μοι ζώει καὶ ὁρᾷ φάος ἠελίοιο ἄχνυται, οὐδέ τί οἱ δύναμαι χραισμῆσαι ἰοῦσα. ἀλλ᾽ εἶμ᾽, ὄφρα ἴδωμι φίλον τέκος, ἠδ᾽ ἐπακούσω ὅττί μιν ἵκετο πένθος ἀπὸ πτολέμοιο μένοντα. Ὣς ἄρα φωνήσασα λίπε σπέος· αἳ δὲ σὺν αὐτῇ δακρυόεσσαι ἴσαν, περὶ δέ σφισι κῦμα θαλάσσης ῥήγνυτο· ταὶ δ᾽ ὅτε δὴ Τροίην ἐρίβωλον ἵκοντο ἀκτὴν εἰσανέβαινον ἐπισχερώ, ἔνθα θαμειαὶ Μυρμιδόνων εἴρυντο νέες ταχὺν ἀμφ᾽ Ἀχιλῆα. τῷ δὲ βαρὺ στενάχοντι παρίστατο πότνια μήτηρ, ὀξὺ δὲ κωκύσασα κάρη λάβε παιδὸς ἑοῖο, καί ῥ᾽ ὀλοφυρομένη ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· τέκνον τί κλαίεις; τί δέ σε φρένας ἵκετο πένθος; ἐξαύδα, μὴ κεῦθε· τὰ μὲν δή τοι τετέλεσται ἐκ Διός, ὡς ἄρα δὴ πρίν γ᾽ εὔχεο χεῖρας ἀνασχὼν πάντας ἐπὶ πρύμνῃσιν ἀλήμεναι υἷας Ἀχαιῶν σεῦ ἐπιδευομένους, παθέειν τ᾽ ἀεκήλια ἔργα. Τὴν δὲ βαρὺ στενάχων προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· μῆτερ ἐμή, τὰ μὲν ἄρ μοι Ὀλύμπιος ἐξετέλεσσεν· ἀλλὰ τί μοι τῶν ἦδος ἐπεὶ φίλος ὤλεθ᾽ ἑταῖρος Πάτροκλος, τὸν ἐγὼ περὶ πάντων τῖον ἑταίρων ἶσον ἐμῇ κεφαλῇ; τὸν ἀπώλεσα, τεύχεα δ᾽ Ἕκτωρ δῃώσας ἀπέδυσε πελώρια θαῦμα ἰδέσθαι καλά· τὰ μὲν Πηλῆϊ θεοὶ δόσαν ἀγλαὰ δῶρα ἤματι τῷ ὅτε σε βροτοῦ ἀνέρος ἔμβαλον εὐνῇ. αἴθ᾽ ὄφελες σὺ μὲν αὖθι μετ᾽ ἀθανάτῃς ἁλίῃσι ναίειν, Πηλεὺς δὲ θνητὴν ἀγαγέσθαι ἄκοιτιν. νῦν δ᾽ ἵνα καὶ σοὶ πένθος ἐνὶ φρεσὶ μυρίον εἴη παιδὸς ἀποφθιμένοιο, τὸν οὐχ ὑποδέξεαι αὖτις οἴκαδε νοστήσαντ᾽, ἐπεὶ οὐδ᾽ ἐμὲ θυμὸς ἄνωγε ζώειν οὐδ᾽ ἄνδρεσσι μετέμμεναι, αἴ κε μὴ Ἕκτωρ πρῶτος ἐμῷ ὑπὸ δουρὶ τυπεὶς ἀπὸ θυμὸν ὀλέσσῃ, Πατρόκλοιο δ᾽ ἕλωρα Μενοιτιάδεω ἀποτίσῃ. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε Θέτις κατὰ δάκρυ χέουσα· ὠκύμορος δή μοι τέκος ἔσσεαι, οἷ᾽ ἀγορεύεις· αὐτίκα γάρ τοι ἔπειτα μεθ᾽ Ἕκτορα πότμος ἑτοῖμος. Τὴν δὲ μέγ᾽ ὀχθήσας προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· αὐτίκα τεθναίην, ἐπεὶ οὐκ ἄρ᾽ ἔμελλον ἑταίρῳ κτεινομένῳ ἐπαμῦναι· ὃ μὲν μάλα τηλόθι πάτρης ἔφθιτ᾽, ἐμεῖο δὲ δῆσεν ἀρῆς ἀλκτῆρα γενέσθαι. νῦν δ᾽ ἐπεὶ οὐ νέομαί γε φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν, οὐδέ τι Πατρόκλῳ γενόμην φάος οὐδ᾽ ἑτάροισι τοῖς ἄλλοις, οἳ δὴ πολέες δάμεν Ἕκτορι δίῳ, ἀλλ᾽ ἧμαι παρὰ νηυσὶν ἐτώσιον ἄχθος ἀρούρης, τοῖος ἐὼν οἷος οὔ τις Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων ἐν πολέμῳ· ἀγορῇ δέ τ᾽ ἀμείνονές εἰσι καὶ ἄλλοι. ὡς ἔρις ἔκ τε θεῶν ἔκ τ᾽ ἀνθρώπων ἀπόλοιτο καὶ χόλος, ὅς τ᾽ ἐφέηκε πολύφρονά περ χαλεπῆναι, ὅς τε πολὺ γλυκίων μέλιτος καταλειβομένοιο ἀνδρῶν ἐν στήθεσσιν ἀέξεται ἠΰτε καπνός· ὡς ἐμὲ νῦν ἐχόλωσεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων. ἀλλὰ τὰ μὲν προτετύχθαι ἐάσομεν ἀχνύμενοί περ, θυμὸν ἐνὶ στήθεσσι φίλον δαμάσαντες ἀνάγκῃ· νῦν δ᾽ εἶμ᾽ ὄφρα φίλης κεφαλῆς ὀλετῆρα κιχείω Ἕκτορα· κῆρα δ᾽ ἐγὼ τότε δέξομαι ὁππότε κεν δὴ Ζεὺς ἐθέλῃ τελέσαι ἠδ᾽ ἀθάνατοι θεοὶ ἄλλοι. οὐδὲ γὰρ οὐδὲ βίη Ἡρακλῆος φύγε κῆρα, ὅς περ φίλτατος ἔσκε Διὶ Κρονίωνι ἄνακτι· ἀλλά ἑ μοῖρα δάμασσε καὶ ἀργαλέος χόλος Ἥρης. ὣς καὶ ἐγών, εἰ δή μοι ὁμοίη μοῖρα τέτυκται, κείσομ᾽ ἐπεί κε θάνω· νῦν δὲ κλέος ἐσθλὸν ἀροίμην, καί τινα Τρωϊάδων καὶ Δαρδανίδων βαθυκόλπων ἀμφοτέρῃσιν χερσὶ παρειάων ἁπαλάων δάκρυ᾽ ὀμορξαμένην ἁδινὸν στοναχῆσαι ἐφείην, γνοῖεν δ᾽ ὡς δὴ δηρὸν ἐγὼ πολέμοιο πέπαυμαι· μὴ δέ μ᾽ ἔρυκε μάχης φιλέουσά περ· οὐδέ με πείσεις. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα θεὰ Θέτις ἀργυρόπεζα· ναὶ δὴ ταῦτά γε τέκνον ἐτήτυμον οὐ κακόν ἐστι τειρομένοις ἑτάροισιν ἀμυνέμεν αἰπὺν ὄλεθρον. ἀλλά τοι ἔντεα καλὰ μετὰ Τρώεσσιν ἔχονται χάλκεα μαρμαίροντα· τὰ μὲν κορυθαίολος Ἕκτωρ αὐτὸς ἔχων ὤμοισιν ἀγάλλεται· οὐδέ ἕ φημι δηρὸν ἐπαγλαϊεῖσθαι, ἐπεὶ φόνος ἐγγύθεν αὐτῷ. ἀλλὰ σὺ μὲν μή πω καταδύσεο μῶλον Ἄρηος πρίν γ᾽ ἐμὲ δεῦρ᾽ ἐλθοῦσαν ἐν ὀφθαλμοῖσιν ἴδηαι· ἠῶθεν γὰρ νεῦμαι ἅμ᾽ ἠελίῳ ἀνιόντι τεύχεα καλὰ φέρουσα παρ᾽ Ἡφαίστοιο ἄνακτος. Ὣς ἄρα φωνήσασα πάλιν τράπεθ᾽ υἷος ἑοῖο, καὶ στρεφθεῖσ᾽ ἁλίῃσι κασιγνήτῃσι μετηύδα· ὑμεῖς μὲν νῦν δῦτε θαλάσσης εὐρέα κόλπον ὀψόμεναί τε γέρονθ᾽ ἅλιον καὶ δώματα πατρός, καί οἱ πάντ᾽ ἀγορεύσατ᾽· ἐγὼ δ᾽ ἐς μακρὸν Ὄλυμπον εἶμι παρ᾽ Ἥφαιστον κλυτοτέχνην, αἴ κ᾽ ἐθέλῃσιν υἱεῖ ἐμῷ δόμεναι κλυτὰ τεύχεα παμφανόωντα. Ὣς ἔφαθ᾽, αἳ δ᾽ ὑπὸ κῦμα θαλάσσης αὐτίκ᾽ ἔδυσαν· ἣ δ᾽ αὖτ᾽ Οὔλυμπον δὲ θεὰ Θέτις ἀργυρόπεζα ἤϊεν ὄφρα φίλῳ παιδὶ κλυτὰ τεύχε᾽ ἐνείκαι. Τὴν μὲν ἄρ᾽ Οὔλυμπον δὲ πόδες φέρον· αὐτὰρ Ἀχαιοὶ θεσπεσίῳ ἀλαλητῷ ὑφ᾽ Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο φεύγοντες νῆάς τε καὶ Ἑλλήσποντον ἵκοντο. οὐδέ κε Πάτροκλόν περ ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ ἐκ βελέων ἐρύσαντο νέκυν θεράποντ᾽ Ἀχιλῆος· αὖτις γὰρ δὴ τόν γε κίχον λαός τε καὶ ἵπποι Ἕκτωρ τε Πριάμοιο πάϊς φλογὶ εἴκελος ἀλκήν. τρὶς μέν μιν μετόπισθε ποδῶν λάβε φαίδιμος Ἕκτωρ ἑλκέμεναι μεμαώς, μέγα δὲ Τρώεσσιν ὁμόκλα· τρὶς δὲ δύ᾽ Αἴαντες θοῦριν ἐπιειμένοι ἀλκὴν νεκροῦ ἀπεστυφέλιξαν· ὃ δ᾽ ἔμπεδον ἀλκὶ πεποιθὼς ἄλλοτ᾽ ἐπαΐξασκε κατὰ μόθον, ἄλλοτε δ᾽ αὖτε στάσκε μέγα ἰάχων· ὀπίσω δ᾽ οὐ χάζετο πάμπαν. ὡς δ᾽ ἀπὸ σώματος οὔ τι λέοντ᾽ αἴθωνα δύνανται ποιμένες ἄγραυλοι μέγα πεινάοντα δίεσθαι, ὥς ῥα τὸν οὐκ ἐδύναντο δύω Αἴαντε κορυστὰ Ἕκτορα Πριαμίδην ἀπὸ νεκροῦ δειδίξασθαι. καί νύ κεν εἴρυσσέν τε καὶ ἄσπετον ἤρατο κῦδος, εἰ μὴ Πηλεΐωνι ποδήνεμος ὠκέα Ἶρις ἄγγελος ἦλθε θέουσ᾽ ἀπ᾽ Ὀλύμπου θωρήσσεσθαι κρύβδα Διὸς ἄλλων τε θεῶν· πρὸ γὰρ ἧκέ μιν Ἥρη. ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ὄρσεο Πηλεΐδη, πάντων ἐκπαγλότατ᾽ ἀνδρῶν· Πατρόκλῳ ἐπάμυνον, οὗ εἵνεκα φύλοπις αἰνὴ ἕστηκε πρὸ νεῶν· οἳ δ᾽ ἀλλήλους ὀλέκουσιν οἳ μὲν ἀμυνόμενοι νέκυος πέρι τεθνηῶτος, οἳ δὲ ἐρύσσασθαι ποτὶ Ἴλιον ἠνεμόεσσαν Τρῶες ἐπιθύουσι· μάλιστα δὲ φαίδιμος Ἕκτωρ ἑλκέμεναι μέμονεν· κεφαλὴν δέ ἑ θυμὸς ἄνωγε πῆξαι ἀνὰ σκολόπεσσι ταμόνθ᾽ ἁπαλῆς ἀπὸ δειρῆς. ἀλλ᾽ ἄνα μηδ᾽ ἔτι κεῖσο· σέβας δέ σε θυμὸν ἱκέσθω Πάτροκλον Τρῳῇσι κυσὶν μέλπηθρα γενέσθαι· σοὶ λώβη, αἴ κέν τι νέκυς ᾐσχυμμένος ἔλθῃ. Τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς· Ἶρι θεὰ τίς γάρ σε θεῶν ἐμοὶ ἄγγελον ἧκε; Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε ποδήνεμος ὠκέα Ἶρις· Ἥρη με προέηκε Διὸς κυδρὴ παράκοιτις· οὐδ᾽ οἶδε Κρονίδης ὑψίζυγος οὐδέ τις ἄλλος ἀθανάτων, οἳ Ὄλυμπον ἀγάννιφον ἀμφινέμονται. Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· πῶς τὰρ ἴω μετὰ μῶλον; ἔχουσι δὲ τεύχε᾽ ἐκεῖνοι· μήτηρ δ᾽ οὔ με φίλη πρίν γ᾽ εἴα θωρήσσεσθαι πρίν γ᾽ αὐτὴν ἐλθοῦσαν ἐν ὀφθαλμοῖσιν ἴδωμαι· στεῦτο γὰρ Ἡφαίστοιο πάρ᾽ οἰσέμεν ἔντεα καλά. ἄλλου δ᾽ οὔ τευ οἶδα τεῦ ἂν κλυτὰ τεύχεα δύω, εἰ μὴ Αἴαντός γε σάκος Τελαμωνιάδαο. ἀλλὰ καὶ αὐτὸς ὅ γ᾽ ἔλπομ᾽ ἐνὶ πρώτοισιν ὁμιλεῖ ἔγχεϊ δηϊόων περὶ Πατρόκλοιο θανόντος. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε ποδήνεμος ὠκέα Ἶρις· εὖ νυ καὶ ἡμεῖς ἴδμεν ὅ τοι κλυτὰ τεύχε᾽ ἔχονται· ἀλλ᾽ αὔτως ἐπὶ τάφρον ἰὼν Τρώεσσι φάνηθι, αἴ κέ σ᾽ ὑποδείσαντες ἀπόσχωνται πολέμοιο Τρῶες, ἀναπνεύσωσι δ᾽ ἀρήϊοι υἷες Ἀχαιῶν τειρόμενοι· ὀλίγη δέ τ᾽ ἀνάπνευσις πολέμοιο. Ἣ μὲν ἄρ᾽ ὣς εἰποῦσ᾽ ἀπέβη πόδας ὠκέα Ἶρις, αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς ὦρτο Διῒ φίλος· ἀμφὶ δ᾽ Ἀθήνη ὤμοις ἰφθίμοισι βάλ᾽ αἰγίδα θυσσανόεσσαν, ἀμφὶ δέ οἱ κεφαλῇ νέφος ἔστεφε δῖα θεάων χρύσεον, ἐκ δ᾽ αὐτοῦ δαῖε φλόγα παμφανόωσαν. ὡς δ᾽ ὅτε καπνὸς ἰὼν ἐξ ἄστεος αἰθέρ᾽ ἵκηται τηλόθεν ἐκ νήσου, τὴν δήϊοι ἀμφιμάχωνται, οἵ τε πανημέριοι στυγερῷ κρίνονται Ἄρηϊ ἄστεος ἐκ σφετέρου· ἅμα δ᾽ ἠελίῳ καταδύντι πυρσοί τε φλεγέθουσιν ἐπήτριμοι, ὑψόσε δ᾽ αὐγὴ γίγνεται ἀΐσσουσα περικτιόνεσσιν ἰδέσθαι, αἴ κέν πως σὺν νηυσὶν ἄρεω ἀλκτῆρες ἵκωνται· ὣς ἀπ᾽ Ἀχιλλῆος κεφαλῆς σέλας αἰθέρ᾽ ἵκανε· στῆ δ᾽ ἐπὶ τάφρον ἰὼν ἀπὸ τείχεος, οὐδ᾽ ἐς Ἀχαιοὺς μίσγετο· μητρὸς γὰρ πυκινὴν ὠπίζετ᾽ ἐφετμήν. ἔνθα στὰς ἤϋσ᾽, ἀπάτερθε δὲ Παλλὰς Ἀθήνη φθέγξατ᾽· ἀτὰρ Τρώεσσιν ἐν ἄσπετον ὦρσε κυδοιμόν. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἀριζήλη φωνή, ὅτε τ᾽ ἴαχε σάλπιγξ ἄστυ περιπλομένων δηΐων ὕπο θυμοραϊστέων, ὣς τότ᾽ ἀριζήλη φωνὴ γένετ᾽ Αἰακίδαο. οἳ δ᾽ ὡς οὖν ἄϊον ὄπα χάλκεον Αἰακίδαο, πᾶσιν ὀρίνθη θυμός· ἀτὰρ καλλίτριχες ἵπποι ἂψ ὄχεα τρόπεον· ὄσσοντο γὰρ ἄλγεα θυμῷ. ἡνίοχοι δ᾽ ἔκπληγεν, ἐπεὶ ἴδον ἀκάματον πῦρ δεινὸν ὑπὲρ κεφαλῆς μεγαθύμου Πηλεΐωνος δαιόμενον· τὸ δὲ δαῖε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη. τρὶς μὲν ὑπὲρ τάφρου μεγάλ᾽ ἴαχε δῖος Ἀχιλλεύς, τρὶς δὲ κυκήθησαν Τρῶες κλειτοί τ᾽ ἐπίκουροι. ἔνθα δὲ καὶ τότ᾽ ὄλοντο δυώδεκα φῶτες ἄριστοι ἀμφὶ σφοῖς ὀχέεσσι καὶ ἔγχεσιν. αὐτὰρ Ἀχαιοὶ ἀσπασίως Πάτροκλον ὑπ᾽ ἐκ βελέων ἐρύσαντες κάτθεσαν ἐν λεχέεσσι· φίλοι δ᾽ ἀμφέσταν ἑταῖροι μυρόμενοι· μετὰ δέ σφι ποδώκης εἵπετ᾽ Ἀχιλλεὺς δάκρυα θερμὰ χέων, ἐπεὶ εἴσιδε πιστὸν ἑταῖρον κείμενον ἐν φέρτρῳ δεδαϊγμένον ὀξέϊ χαλκῷ, τόν ῥ᾽ ἤτοι μὲν ἔπεμπε σὺν ἵπποισιν καὶ ὄχεσφιν ἐς πόλεμον, οὐδ᾽ αὖτις ἐδέξατο νοστήσαντα. Ἠέλιον δ᾽ ἀκάμαντα βοῶπις πότνια Ἥρη πέμψεν ἐπ᾽ Ὠκεανοῖο ῥοὰς ἀέκοντα νέεσθαι· ἠέλιος μὲν ἔδυ, παύσαντο δὲ δῖοι Ἀχαιοὶ φυλόπιδος κρατερῆς καὶ ὁμοιΐου πολέμοιο. Τρῶες δ᾽ αὖθ᾽ ἑτέρωθεν ἀπὸ κρατερῆς ὑσμίνης χωρήσαντες ἔλυσαν ὑφ᾽ ἅρμασιν ὠκέας ἵππους, ἐς δ᾽ ἀγορὴν ἀγέροντο πάρος δόρποιο μέδεσθαι. ὀρθῶν δ᾽ ἑσταότων ἀγορὴ γένετ᾽, οὐδέ τις ἔτλη ἕζεσθαι· πάντας γὰρ ἔχε τρόμος, οὕνεκ᾽ Ἀχιλλεὺς ἐξεφάνη, δηρὸν δὲ μάχης ἐπέπαυτ᾽ ἀλεγεινῆς. τοῖσι δὲ Πουλυδάμας πεπνυμένος ἦρχ᾽ ἀγορεύειν Πανθοΐδης· ὃ γὰρ οἶος ὅρα πρόσσω καὶ ὀπίσσω· Ἕκτορι δ᾽ ἦεν ἑταῖρος, ἰῇ δ᾽ ἐν νυκτὶ γένοντο, ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἂρ μύθοισιν, ὃ δ᾽ ἔγχεϊ πολλὸν ἐνίκα· ὅ σφιν ἐϋφρονέων ἀγορήσατο καὶ μετέειπεν· ἀμφὶ μάλα φράζεσθε φίλοι· κέλομαι γὰρ ἔγωγε ἄστυδε νῦν ἰέναι, μὴ μίμνειν ἠῶ δῖαν ἐν πεδίῳ παρὰ νηυσίν· ἑκὰς δ᾽ ἀπὸ τείχεός εἰμεν. ὄφρα μὲν οὗτος ἀνὴρ Ἀγαμέμνονι μήνιε δίῳ τόφρα δὲ ῥηΐτεροι πολεμίζειν ἦσαν Ἀχαιοί· χαίρεσκον γὰρ ἔγωγε θοῇς ἐπὶ νηυσὶν ἰαύων ἐλπόμενος νῆας αἱρησέμεν ἀμφιελίσσας. νῦν δ᾽ αἰνῶς δείδοικα ποδώκεα Πηλεΐωνα· οἷος κείνου θυμὸς ὑπέρβιος, οὐκ ἐθελήσει μίμνειν ἐν πεδίῳ, ὅθι περ Τρῶες καὶ Ἀχαιοὶ ἐν μέσῳ ἀμφότεροι μένος Ἄρηος δατέονται, ἀλλὰ περὶ πτόλιός τε μαχήσεται ἠδὲ γυναικῶν. ἀλλ᾽ ἴομεν προτὶ ἄστυ, πίθεσθέ μοι· ὧδε γὰρ ἔσται· νῦν μὲν νὺξ ἀπέπαυσε ποδώκεα Πηλεΐωνα ἀμβροσίη· εἰ δ᾽ ἄμμε κιχήσεται ἐνθάδ᾽ ἐόντας αὔριον ὁρμηθεὶς σὺν τεύχεσιν, εὖ νύ τις αὐτὸν γνώσεται· ἀσπασίως γὰρ ἀφίξεται Ἴλιον ἱρὴν ὅς κε φύγῃ, πολλοὺς δὲ κύνες καὶ γῦπες ἔδονται Τρώων· αἲ γὰρ δή μοι ἀπ᾽ οὔατος ὧδε γένοιτο. εἰ δ᾽ ἂν ἐμοῖς ἐπέεσσι πιθώμεθα κηδόμενοί περ, νύκτα μὲν εἰν ἀγορῇ σθένος ἕξομεν, ἄστυ δὲ πύργοι ὑψηλαί τε πύλαι σανίδες τ᾽ ἐπὶ τῇς ἀραρυῖαι μακραὶ ἐΰξεστοι ἐζευγμέναι εἰρύσσονται· πρῶϊ δ᾽ ὑπηοῖοι σὺν τεύχεσι θωρηχθέντες στησόμεθ᾽ ἂμ πύργους· τῷ δ᾽ ἄλγιον, αἴ κ᾽ ἐθέλῃσιν ἐλθὼν ἐκ νηῶν περὶ τείχεος ἄμμι μάχεσθαι. ἂψ πάλιν εἶσ᾽ ἐπὶ νῆας, ἐπεί κ᾽ ἐριαύχενας ἵππους παντοίου δρόμου ἄσῃ ὑπὸ πτόλιν ἠλασκάζων· εἴσω δ᾽ οὔ μιν θυμὸς ἐφορμηθῆναι ἐάσει, οὐδέ ποτ᾽ ἐκπέρσει· πρίν μιν κύνες ἀργοὶ ἔδονται. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη κορυθαίολος Ἕκτωρ· Πουλυδάμα σὺ μὲν οὐκέτ᾽ ἐμοὶ φίλα ταῦτ᾽ ἀγορεύεις, ὃς κέλεαι κατὰ ἄστυ ἀλήμεναι αὖτις ἰόντας. ἦ οὔ πω κεκόρησθε ἐελμένοι ἔνδοθι πύργων; πρὶν μὲν γὰρ Πριάμοιο πόλιν μέροπες ἄνθρωποι πάντες μυθέσκοντο πολύχρυσον πολύχαλκον· νῦν δὲ δὴ ἐξαπόλωλε δόμων κειμήλια καλά, πολλὰ δὲ δὴ Φρυγίην καὶ Μῃονίην ἐρατεινὴν κτήματα περνάμεν᾽ ἵκει, ἐπεὶ μέγας ὠδύσατο Ζεύς. νῦν δ᾽ ὅτε πέρ μοι ἔδωκε Κρόνου πάϊς ἀγκυλομήτεω κῦδος ἀρέσθ᾽ ἐπὶ νηυσί, θαλάσσῃ τ᾽ ἔλσαι Ἀχαιούς, νήπιε μηκέτι ταῦτα νοήματα φαῖν᾽ ἐνὶ δήμῳ· οὐ γάρ τις Τρώων ἐπιπείσεται· οὐ γὰρ ἐάσω. ἀλλ᾽ ἄγεθ᾽ ὡς ἂν ἐγὼ εἴπω, πειθώμεθα πάντες. νῦν μὲν δόρπον ἕλεσθε κατὰ στρατὸν ἐν τελέεσσι, καὶ φυλακῆς μνήσασθε, καὶ ἐγρήγορθε ἕκαστος· Τρώων δ᾽ ὃς κτεάτεσσιν ὑπερφιάλως ἀνιάζει, συλλέξας λαοῖσι δότω καταδημοβορῆσαι· τῶν τινὰ βέλτερόν ἐστιν ἐπαυρέμεν ἤ περ Ἀχαιούς. πρῶϊ δ᾽ ὑπηοῖοι σὺν τεύχεσι θωρηχθέντες νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσιν ἐγείρομεν ὀξὺν Ἄρηα. εἰ δ᾽ ἐτεὸν παρὰ ναῦφιν ἀνέστη δῖος Ἀχιλλεύς, ἄλγιον αἴ κ᾽ ἐθέλῃσι τῷ ἔσσεται· οὔ μιν ἔγωγε φεύξομαι ἐκ πολέμοιο δυσηχέος, ἀλλὰ μάλ᾽ ἄντην στήσομαι, ἤ κε φέρῃσι μέγα κράτος, ἦ κε φεροίμην. ξυνὸς Ἐνυάλιος, καί τε κτανέοντα κατέκτα. Ὣς Ἕκτωρ ἀγόρευ᾽, ἐπὶ δὲ Τρῶες κελάδησαν νήπιοι· ἐκ γάρ σφεων φρένας εἵλετο Παλλὰς Ἀθήνη. Ἕκτορι μὲν γὰρ ἐπῄνησαν κακὰ μητιόωντι, Πουλυδάμαντι δ᾽ ἄρ᾽ οὔ τις ὃς ἐσθλὴν φράζετο βουλήν. δόρπον ἔπειθ᾽ εἵλοντο κατὰ στρατόν· αὐτὰρ Ἀχαιοὶ παννύχιοι Πάτροκλον ἀνεστενάχοντο γοῶντες. τοῖσι δὲ Πηλεΐδης ἁδινοῦ ἐξῆρχε γόοιο χεῖρας ἐπ᾽ ἀνδροφόνους θέμενος στήθεσσιν ἑταίρου πυκνὰ μάλα στενάχων ὥς τε λὶς ἠϋγένειος, ᾧ ῥά θ᾽ ὑπὸ σκύμνους ἐλαφηβόλος ἁρπάσῃ ἀνὴρ ὕλης ἐκ πυκινῆς· ὃ δέ τ᾽ ἄχνυται ὕστερος ἐλθών, πολλὰ δέ τ᾽ ἄγκε ἐπῆλθε μετ᾽ ἀνέρος ἴχνι᾽ ἐρευνῶν εἴ ποθεν ἐξεύροι· μάλα γὰρ δριμὺς χόλος αἱρεῖ· ὣς ὃ βαρὺ στενάχων μετεφώνεε Μυρμιδόνεσσιν· ὢ πόποι ἦ ῥ᾽ ἅλιον ἔπος ἔκβαλον ἤματι κείνῳ θαρσύνων ἥρωα Μενοίτιον ἐν μεγάροισι· φῆν δέ οἱ εἰς Ὀπόεντα περικλυτὸν υἱὸν ἀπάξειν Ἴλιον ἐκπέρσαντα, λαχόντα τε ληΐδος αἶσαν. ἀλλ᾽ οὐ Ζεὺς ἄνδρεσσι νοήματα πάντα τελευτᾷ· ἄμφω γὰρ πέπρωται ὁμοίην γαῖαν ἐρεῦσαι αὐτοῦ ἐνὶ Τροίῃ, ἐπεὶ οὐδ᾽ ἐμὲ νοστήσαντα δέξεται ἐν μεγάροισι γέρων ἱππηλάτα Πηλεὺς οὐδὲ Θέτις μήτηρ, ἀλλ᾽ αὐτοῦ γαῖα καθέξει. νῦν δ᾽ ἐπεὶ οὖν Πάτροκλε σεῦ ὕστερος εἶμ᾽ ὑπὸ γαῖαν, οὔ σε πρὶν κτεριῶ πρίν γ᾽ Ἕκτορος ἐνθάδ᾽ ἐνεῖκαι τεύχεα καὶ κεφαλὴν μεγαθύμου σοῖο φονῆος· δώδεκα δὲ προπάροιθε πυρῆς ἀποδειροτομήσω Τρώων ἀγλαὰ τέκνα σέθεν κταμένοιο χολωθείς. τόφρα δέ μοι παρὰ νηυσὶ κορωνίσι κείσεαι αὔτως, ἀμφὶ δὲ σὲ Τρῳαὶ καὶ Δαρδανίδες βαθύκολποι κλαύσονται νύκτάς τε καὶ ἤματα δάκρυ χέουσαι, τὰς αὐτοὶ καμόμεσθα βίηφί τε δουρί τε μακρῷ πιείρας πέρθοντε πόλεις μερόπων ἀνθρώπων. Ὣς εἰπὼν ἑτάροισιν ἐκέκλετο δῖος Ἀχιλλεὺς ἀμφὶ πυρὶ στῆσαι τρίποδα μέγαν, ὄφρα τάχιστα Πάτροκλον λούσειαν ἄπο βρότον αἱματόεντα. οἳ δὲ λοετροχόον τρίποδ᾽ ἵστασαν ἐν πυρὶ κηλέῳ, ἐν δ᾽ ἄρ᾽ ὕδωρ ἔχεαν, ὑπὸ δὲ ξύλα δαῖον ἑλόντες. γάστρην μὲν τρίποδος πῦρ ἄμφεπε, θέρμετο δ᾽ ὕδωρ· αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ ζέσσεν ὕδωρ ἐνὶ ἤνοπι χαλκῷ, καὶ τότε δὴ λοῦσάν τε καὶ ἤλειψαν λίπ᾽ ἐλαίῳ, ἐν δ᾽ ὠτειλὰς πλῆσαν ἀλείφατος ἐννεώροιο· ἐν λεχέεσσι δὲ θέντες ἑανῷ λιτὶ κάλυψαν ἐς πόδας ἐκ κεφαλῆς, καθύπερθε δὲ φάρεϊ λευκῷ. παννύχιοι μὲν ἔπειτα πόδας ταχὺν ἀμφ᾽ Ἀχιλῆα Μυρμιδόνες Πάτροκλον ἀνεστενάχοντο γοῶντες· Ζεὺς δ᾽ Ἥρην προσέειπε κασιγνήτην ἄλοχόν τε· ἔπρηξας καὶ ἔπειτα βοῶπις πότνια Ἥρη ἀνστήσασ᾽ Ἀχιλῆα πόδας ταχύν· ἦ ῥά νυ σεῖο ἐξ αὐτῆς ἐγένοντο κάρη κομόωντες Ἀχαιοί. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα βοῶπις πότνια Ἥρη· αἰνότατε Κρονίδη ποῖον τὸν μῦθον ἔειπες. καὶ μὲν δή πού τις μέλλει βροτὸς ἀνδρὶ τελέσσαι, ὅς περ θνητός τ᾽ ἐστὶ καὶ οὐ τόσα μήδεα οἶδε· πῶς δὴ ἔγωγ᾽, ἥ φημι θεάων ἔμμεν ἀρίστη, ἀμφότερον γενεῇ τε καὶ οὕνεκα σὴ παράκοιτις κέκλημαι, σὺ δὲ πᾶσι μετ᾽ ἀθανάτοισιν ἀνάσσεις, οὐκ ὄφελον Τρώεσσι κοτεσσαμένη κακὰ ῥάψαι; Ὣς οἳ μὲν τοιαῦτα πρὸς ἀλλήλους ἀγόρευον· Ἡφαίστου δ᾽ ἵκανε δόμον Θέτις ἀργυρόπεζα ἄφθιτον ἀστερόεντα μεταπρεπέ᾽ ἀθανάτοισι χάλκεον, ὅν ῥ᾽ αὐτὸς ποιήσατο κυλλοποδίων. τὸν δ᾽ εὗρ᾽ ἱδρώοντα ἑλισσόμενον περὶ φύσας σπεύδοντα· τρίποδας γὰρ ἐείκοσι πάντας ἔτευχεν ἑστάμεναι περὶ τοῖχον ἐϋσταθέος μεγάροιο, χρύσεα δέ σφ᾽ ὑπὸ κύκλα ἑκάστῳ πυθμένι θῆκεν, ὄφρά οἱ αὐτόματοι θεῖον δυσαίατ᾽ ἀγῶνα ἠδ᾽ αὖτις πρὸς δῶμα νεοίατο θαῦμα ἰδέσθαι. οἳ δ᾽ ἤτοι τόσσον μὲν ἔχον τέλος, οὔατα δ᾽ οὔ πω δαιδάλεα προσέκειτο· τά ῥ᾽ ἤρτυε, κόπτε δὲ δεσμούς. ὄφρ᾽ ὅ γε ταῦτ᾽ ἐπονεῖτο ἰδυίῃσι πραπίδεσσι, τόφρά οἱ ἐγγύθεν ἦλθε θεὰ Θέτις ἀργυρόπεζα. τὴν δὲ ἴδε προμολοῦσα Χάρις λιπαροκρήδεμνος καλή, τὴν ὤπυιε περικλυτὸς ἀμφιγυήεις· ἔν τ᾽ ἄρα οἱ φῦ χειρὶ ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· τίπτε Θέτι τανύπεπλε ἱκάνεις ἡμέτερον δῶ αἰδοίη τε φίλη τε; πάρος γε μὲν οὔ τι θαμίζεις. ἀλλ᾽ ἕπεο προτέρω, ἵνα τοι πὰρ ξείνια θείω. Ὣς ἄρα φωνήσασα πρόσω ἄγε δῖα θεάων. τὴν μὲν ἔπειτα καθεῖσεν ἐπὶ θρόνου ἀργυροήλου καλοῦ δαιδαλέου· ὑπὸ δὲ θρῆνυς ποσὶν ἦεν· κέκλετο δ᾽ Ἥφαιστον κλυτοτέχνην εἶπέ τε μῦθον· Ἥφαιστε πρόμολ᾽ ὧδε· Θέτις νύ τι σεῖο χατίζει. τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα περικλυτὸς ἀμφιγυήεις· ἦ ῥά νύ μοι δεινή τε καὶ αἰδοίη θεὸς ἔνδον, ἥ μ᾽ ἐσάωσ᾽ ὅτε μ᾽ ἄλγος ἀφίκετο τῆλε πεσόντα μητρὸς ἐμῆς ἰότητι κυνώπιδος, ἥ μ᾽ ἐθέλησε κρύψαι χωλὸν ἐόντα· τότ᾽ ἂν πάθον ἄλγεα θυμῷ, εἰ μή μ᾽ Εὐρυνόμη τε Θέτις θ᾽ ὑπεδέξατο κόλπῳ Εὐρυνόμη θυγάτηρ ἀψοῤῥόου Ὠκεανοῖο. τῇσι παρ᾽ εἰνάετες χάλκευον δαίδαλα πολλά, πόρπας τε γναμπτάς θ᾽ ἕλικας κάλυκάς τε καὶ ὅρμους ἐν σπῆϊ γλαφυρῷ· περὶ δὲ ῥόος Ὠκεανοῖο ἀφρῷ μορμύρων ῥέεν ἄσπετος· οὐδέ τις ἄλλος ᾔδεεν οὔτε θεῶν οὔτε θνητῶν ἀνθρώπων, ἀλλὰ Θέτις τε καὶ Εὐρυνόμη ἴσαν, αἵ μ᾽ ἐσάωσαν. ἣ νῦν ἡμέτερον δόμον ἵκει· τώ με μάλα χρεὼ πάντα Θέτι καλλιπλοκάμῳ ζῳάγρια τίνειν. ἀλλὰ σὺ μὲν νῦν οἱ παράθες ξεινήϊα καλά, ὄφρ᾽ ἂν ἐγὼ φύσας ἀποθείομαι ὅπλά τε πάντα. Ἦ, καὶ ἀπ᾽ ἀκμοθέτοιο πέλωρ αἴητον ἀνέστη χωλεύων· ὑπὸ δὲ κνῆμαι ῥώοντο ἀραιαί. φύσας μέν ῥ᾽ ἀπάνευθε τίθει πυρός, ὅπλά τε πάντα λάρνακ᾽ ἐς ἀργυρέην συλλέξατο, τοῖς ἐπονεῖτο· σπόγγῳ δ᾽ ἀμφὶ πρόσωπα καὶ ἄμφω χεῖρ᾽ ἀπομόργνυ αὐχένα τε στιβαρὸν καὶ στήθεα λαχνήεντα, δῦ δὲ χιτῶν᾽, ἕλε δὲ σκῆπτρον παχύ, βῆ δὲ θύραζε χωλεύων· ὑπὸ δ᾽ ἀμφίπολοι ῥώοντο ἄνακτι χρύσειαι ζωῇσι νεήνισιν εἰοικυῖαι. τῇς ἐν μὲν νόος ἐστὶ μετὰ φρεσίν, ἐν δὲ καὶ αὐδὴ καὶ σθένος, ἀθανάτων δὲ θεῶν ἄπο ἔργα ἴσασιν. αἳ μὲν ὕπαιθα ἄνακτος ἐποίπνυον· αὐτὰρ ὃ ἔῤῥων πλησίον, ἔνθα Θέτις περ, ἐπὶ θρόνου ἷζε φαεινοῦ, ἔν τ᾽ ἄρα οἱ φῦ χειρὶ ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· τίπτε Θέτι τανύπεπλε ἱκάνεις ἡμέτερον δῶ αἰδοίη τε φίλη τε; πάρος γε μὲν οὔ τι θαμίζεις. αὔδα ὅ τι φρονέεις· τελέσαι δέ με θυμὸς ἄνωγεν, εἰ δύναμαι τελέσαι γε καὶ εἰ τετελεσμένον ἐστίν. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Θέτις κατὰ δάκρυ χέουσα· Ἥφαιστ᾽, ἦ ἄρα δή τις, ὅσαι θεαί εἰσ᾽ ἐν Ὀλύμπῳ, τοσσάδ᾽ ἐνὶ φρεσὶν ᾗσιν ἀνέσχετο κήδεα λυγρὰ ὅσσ᾽ ἐμοὶ ἐκ πασέων Κρονίδης Ζεὺς ἄλγε᾽ ἔδωκεν; ἐκ μέν μ᾽ ἀλλάων ἁλιάων ἀνδρὶ δάμασσεν Αἰακίδῃ Πηλῆϊ, καὶ ἔτλην ἀνέρος εὐνὴν πολλὰ μάλ᾽ οὐκ ἐθέλουσα. ὃ μὲν δὴ γήραϊ λυγρῷ κεῖται ἐνὶ μεγάροις ἀρημένος, ἄλλα δέ μοι νῦν, υἱὸν ἐπεί μοι δῶκε γενέσθαί τε τραφέμεν τε ἔξοχον ἡρώων· ὃ δ᾽ ἀνέδραμεν ἔρνεϊ ἶσος· τὸν μὲν ἐγὼ θρέψασα φυτὸν ὣς γουνῷ ἀλωῆς νηυσὶν ἐπιπροέηκα κορωνίσιν Ἴλιον εἴσω Τρωσὶ μαχησόμενον· τὸν δ᾽ οὐχ ὑποδέξομαι αὖτις οἴκαδε νοστήσαντα δόμον Πηλήϊον εἴσω. ὄφρα δέ μοι ζώει καὶ ὁρᾷ φάος ἠελίοιο ἄχνυται, οὐδέ τί οἱ δύναμαι χραισμῆσαι ἰοῦσα. κούρην ἣν ἄρα οἱ γέρας ἔξελον υἷες Ἀχαιῶν, τὴν ἂψ ἐκ χειρῶν ἕλετο κρείων Ἀγαμέμνων. ἤτοι ὃ τῆς ἀχέων φρένας ἔφθιεν· αὐτὰρ Ἀχαιοὺς Τρῶες ἐπὶ πρύμνῃσιν ἐείλεον, οὐδὲ θύραζε εἴων ἐξιέναι· τὸν δὲ λίσσοντο γέροντες Ἀργείων, καὶ πολλὰ περικλυτὰ δῶρ᾽ ὀνόμαζον. ἔνθ᾽ αὐτὸς μὲν ἔπειτ᾽ ἠναίνετο λοιγὸν ἀμῦναι, αὐτὰρ ὃ Πάτροκλον περὶ μὲν τὰ ἃ τεύχεα ἕσσε, πέμπε δέ μιν πόλεμον δέ, πολὺν δ᾽ ἅμα λαὸν ὄπασσε. πᾶν δ᾽ ἦμαρ μάρναντο περὶ Σκαιῇσι πύλῃσι· καί νύ κεν αὐτῆμαρ πόλιν ἔπραθον, εἰ μὴ Ἀπόλλων πολλὰ κακὰ ῥέξαντα Μενοιτίου ἄλκιμον υἱὸν ἔκταν᾽ ἐνὶ προμάχοισι καὶ Ἕκτορι κῦδος ἔδωκε. τοὔνεκα νῦν τὰ σὰ γούναθ᾽ ἱκάνομαι, αἴ κ᾽ ἐθέλῃσθα υἱεῖ ἐμῷ ὠκυμόρῳ δόμεν ἀσπίδα καὶ τρυφάλειαν καὶ καλὰς κνημῖδας ἐπισφυρίοις ἀραρυίας καὶ θώρηχ᾽· ὃ γὰρ ἦν οἱ ἀπώλεσε πιστὸς ἑταῖρος Τρωσὶ δαμείς· ὃ δὲ κεῖται ἐπὶ χθονὶ θυμὸν ἀχεύων. Τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα περικλυτὸς ἀμφιγυήεις· θάρσει· μή τοι ταῦτα μετὰ φρεσὶ σῇσι μελόντων. αἲ γάρ μιν θανάτοιο δυσηχέος ὧδε δυναίμην νόσφιν ἀποκρύψαι, ὅτε μιν μόρος αἰνὸς ἱκάνοι, ὥς οἱ τεύχεα καλὰ παρέσσεται, οἷά τις αὖτε ἀνθρώπων πολέων θαυμάσσεται, ὅς κεν ἴδηται. Ὣς εἰπὼν τὴν μὲν λίπεν αὐτοῦ, βῆ δ᾽ ἐπὶ φύσας· τὰς δ᾽ ἐς πῦρ ἔτρεψε κέλευσέ τε ἐργάζεσθαι. φῦσαι δ᾽ ἐν χοάνοισιν ἐείκοσι πᾶσαι ἐφύσων παντοίην εὔπρηστον ἀϋτμὴν ἐξανιεῖσαι, ἄλλοτε μὲν σπεύδοντι παρέμμεναι, ἄλλοτε δ᾽ αὖτε, ὅππως Ἥφαιστός τ᾽ ἐθέλοι καὶ ἔργον ἄνοιτο. χαλκὸν δ᾽ ἐν πυρὶ βάλλεν ἀτειρέα κασσίτερόν τε καὶ χρυσὸν τιμῆντα καὶ ἄργυρον· αὐτὰρ ἔπειτα θῆκεν ἐν ἀκμοθέτῳ μέγαν ἄκμονα, γέντο δὲ χειρὶ ῥαιστῆρα κρατερήν, ἑτέρηφι δὲ γέντο πυράγρην. Ποίει δὲ πρώτιστα σάκος μέγα τε στιβαρόν τε πάντοσε δαιδάλλων, περὶ δ᾽ ἄντυγα βάλλε φαεινὴν τρίπλακα μαρμαρέην, ἐκ δ᾽ ἀργύρεον τελαμῶνα. πέντε δ᾽ ἄρ᾽ αὐτοῦ ἔσαν σάκεος πτύχες· αὐτὰρ ἐν αὐτῷ ποίει δαίδαλα πολλὰ ἰδυίῃσι πραπίδεσσιν. Ἐν μὲν γαῖαν ἔτευξ᾽, ἐν δ᾽ οὐρανόν, ἐν δὲ θάλασσαν, ἠέλιόν τ᾽ ἀκάμαντα σελήνην τε πλήθουσαν, ἐν δὲ τὰ τείρεα πάντα, τά τ᾽ οὐρανὸς ἐστεφάνωται, Πληϊάδας θ᾽ Ὑάδας τε τό τε σθένος Ὠρίωνος Ἄρκτόν θ᾽, ἣν καὶ Ἄμαξαν ἐπίκλησιν καλέουσιν, ἥ τ᾽ αὐτοῦ στρέφεται καί τ᾽ Ὠρίωνα δοκεύει, οἴη δ᾽ ἄμμορός ἐστι λοετρῶν Ὠκεανοῖο. Ἐν δὲ δύω ποίησε πόλεις μερόπων ἀνθρώπων καλάς. ἐν τῇ μέν ῥα γάμοι τ᾽ ἔσαν εἰλαπίναι τε, νύμφας δ᾽ ἐκ θαλάμων δαΐδων ὕπο λαμπομενάων ἠγίνεον ἀνὰ ἄστυ, πολὺς δ᾽ ὑμέναιος ὀρώρει· κοῦροι δ᾽ ὀρχηστῆρες ἐδίνεον, ἐν δ᾽ ἄρα τοῖσιν αὐλοὶ φόρμιγγές τε βοὴν ἔχον· αἳ δὲ γυναῖκες ἱστάμεναι θαύμαζον ἐπὶ προθύροισιν ἑκάστη. λαοὶ δ᾽ εἰν ἀγορῇ ἔσαν ἀθρόοι· ἔνθα δὲ νεῖκος ὠρώρει, δύο δ᾽ ἄνδρες ἐνείκεον εἵνεκα ποινῆς ἀνδρὸς ἀποφθιμένου· ὃ μὲν εὔχετο πάντ᾽ ἀποδοῦναι δήμῳ πιφαύσκων, ὃ δ᾽ ἀναίνετο μηδὲν ἑλέσθαι· ἄμφω δ᾽ ἱέσθην ἐπὶ ἴστορι πεῖραρ ἑλέσθαι. λαοὶ δ᾽ ἀμφοτέροισιν ἐπήπυον ἀμφὶς ἀρωγοί· κήρυκες δ᾽ ἄρα λαὸν ἐρήτυον· οἳ δὲ γέροντες εἵατ᾽ ἐπὶ ξεστοῖσι λίθοις ἱερῷ ἐνὶ κύκλῳ, σκῆπτρα δὲ κηρύκων ἐν χέρσ᾽ ἔχον ἠεροφώνων· τοῖσιν ἔπειτ᾽ ἤϊσσον, ἀμοιβηδὶς δὲ δίκαζον. κεῖτο δ᾽ ἄρ᾽ ἐν μέσσοισι δύω χρυσοῖο τάλαντα, τῷ δόμεν ὃς μετὰ τοῖσι δίκην ἰθύντατα εἴποι. Τὴν δ᾽ ἑτέρην πόλιν ἀμφὶ δύω στρατοὶ ἥατο λαῶν τεύχεσι λαμπόμενοι· δίχα δέ σφισιν ἥνδανε βουλή, ἠὲ διαπραθέειν ἢ ἄνδιχα πάντα δάσασθαι κτῆσιν ὅσην πτολίεθρον ἐπήρατον ἐντὸς ἔεργεν· οἳ δ᾽ οὔ πω πείθοντο, λόχῳ δ᾽ ὑπεθωρήσσοντο. τεῖχος μέν ῥ᾽ ἄλοχοί τε φίλαι καὶ νήπια τέκνα ῥύατ᾽ ἐφεσταότες, μετὰ δ᾽ ἀνέρες οὓς ἔχε γῆρας· οἳ δ᾽ ἴσαν· ἦρχε δ᾽ ἄρά σφιν Ἄρης καὶ Παλλὰς Ἀθήνη ἄμφω χρυσείω, χρύσεια δὲ εἵματα ἕσθην, καλὼ καὶ μεγάλω σὺν τεύχεσιν, ὥς τε θεώ περ ἀμφὶς ἀριζήλω· λαοὶ δ᾽ ὑπολίζονες ἦσαν. οἳ δ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἵκανον ὅθι σφίσιν εἶκε λοχῆσαι ἐν ποταμῷ, ὅθι τ᾽ ἀρδμὸς ἔην πάντεσσι βοτοῖσιν, ἔνθ᾽ ἄρα τοί γ᾽ ἵζοντ᾽ εἰλυμένοι αἴθοπι χαλκῷ. τοῖσι δ᾽ ἔπειτ᾽ ἀπάνευθε δύω σκοποὶ εἵατο λαῶν δέγμενοι ὁππότε μῆλα ἰδοίατο καὶ ἕλικας βοῦς. οἳ δὲ τάχα προγένοντο, δύω δ᾽ ἅμ᾽ ἕποντο νομῆες τερπόμενοι σύριγξι· δόλον δ᾽ οὔ τι προνόησαν. οἳ μὲν τὰ προϊδόντες ἐπέδραμον, ὦκα δ᾽ ἔπειτα τάμνοντ᾽ ἀμφὶ βοῶν ἀγέλας καὶ πώεα καλὰ ἀργεννέων οἰῶν, κτεῖνον δ᾽ ἐπὶ μηλοβοτῆρας. οἳ δ᾽ ὡς οὖν ἐπύθοντο πολὺν κέλαδον παρὰ βουσὶν εἰράων προπάροιθε καθήμενοι, αὐτίκ᾽ ἐφ᾽ ἵππων βάντες ἀερσιπόδων μετεκίαθον, αἶψα δ᾽ ἵκοντο. στησάμενοι δ᾽ ἐμάχοντο μάχην ποταμοῖο παρ᾽ ὄχθας, βάλλον δ᾽ ἀλλήλους χαλκήρεσιν ἐγχείῃσιν. ἐν δ᾽ Ἔρις ἐν δὲ Κυδοιμὸς ὁμίλεον, ἐν δ᾽ ὀλοὴ Κήρ, ἄλλον ζωὸν ἔχουσα νεούτατον, ἄλλον ἄουτον, ἄλλον τεθνηῶτα κατὰ μόθον ἕλκε ποδοῖιν· εἷμα δ᾽ ἔχ᾽ ἀμφ᾽ ὤμοισι δαφοινεὸν αἵματι φωτῶν. ὡμίλευν δ᾽ ὥς τε ζωοὶ βροτοὶ ἠδ᾽ ἐμάχοντο, νεκρούς τ᾽ ἀλλήλων ἔρυον κατατεθνηῶτας. Ἐν δ᾽ ἐτίθει νειὸν μαλακὴν πίειραν ἄρουραν εὐρεῖαν τρίπολον· πολλοὶ δ᾽ ἀροτῆρες ἐν αὐτῇ ζεύγεα δινεύοντες ἐλάστρεον ἔνθα καὶ ἔνθα. οἳ δ᾽ ὁπότε στρέψαντες ἱκοίατο τέλσον ἀρούρης, τοῖσι δ᾽ ἔπειτ᾽ ἐν χερσὶ δέπας μελιηδέος οἴνου δόσκεν ἀνὴρ ἐπιών· τοὶ δὲ στρέψασκον ἀν᾽ ὄγμους, ἱέμενοι νειοῖο βαθείης τέλσον ἱκέσθαι. ἣ δὲ μελαίνετ᾽ ὄπισθεν, ἀρηρομένῃ δὲ ἐῴκει, χρυσείη περ ἐοῦσα· τὸ δὴ περὶ θαῦμα τέτυκτο. Ἐν δ᾽ ἐτίθει τέμενος βασιλήϊον· ἔνθα δ᾽ ἔριθοι ἤμων ὀξείας δρεπάνας ἐν χερσὶν ἔχοντες. δράγματα δ᾽ ἄλλα μετ᾽ ὄγμον ἐπήτριμα πῖπτον ἔραζε, ἄλλα δ᾽ ἀμαλλοδετῆρες ἐν ἐλλεδανοῖσι δέοντο. τρεῖς δ᾽ ἄρ᾽ ἀμαλλοδετῆρες ἐφέστασαν· αὐτὰρ ὄπισθε παῖδες δραγμεύοντες ἐν ἀγκαλίδεσσι φέροντες ἀσπερχὲς πάρεχον· βασιλεὺς δ᾽ ἐν τοῖσι σιωπῇ σκῆπτρον ἔχων ἑστήκει ἐπ᾽ ὄγμου γηθόσυνος κῆρ. κήρυκες δ᾽ ἀπάνευθεν ὑπὸ δρυῒ δαῖτα πένοντο, βοῦν δ᾽ ἱερεύσαντες μέγαν ἄμφεπον· αἳ δὲ γυναῖκες δεῖπνον ἐρίθοισιν λεύκ᾽ ἄλφιτα πολλὰ πάλυνον. Ἐν δ᾽ ἐτίθει σταφυλῇσι μέγα βρίθουσαν ἀλωὴν καλὴν χρυσείην· μέλανες δ᾽ ἀνὰ βότρυες ἦσαν, ἑστήκει δὲ κάμαξι διαμπερὲς ἀργυρέῃσιν. ἀμφὶ δὲ κυανέην κάπετον, περὶ δ᾽ ἕρκος ἔλασσε κασσιτέρου· μία δ᾽ οἴη ἀταρπιτὸς ἦεν ἐπ᾽ αὐτήν, τῇ νίσοντο φορῆες ὅτε τρυγόῳεν ἀλωήν. παρθενικαὶ δὲ καὶ ἠΐθεοι ἀταλὰ φρονέοντες πλεκτοῖς ἐν ταλάροισι φέρον μελιηδέα καρπόν. τοῖσιν δ᾽ ἐν μέσσοισι πάϊς φόρμιγγι λιγείῃ ἱμερόεν κιθάριζε, λίνον δ᾽ ὑπὸ καλὸν ἄειδε λεπταλέῃ φωνῇ· τοὶ δὲ ῥήσσοντες ἁμαρτῇ μολπῇ τ᾽ ἰυγμῷ τε ποσὶ σκαίροντες ἕποντο. Ἐν δ᾽ ἀγέλην ποίησε βοῶν ὀρθοκραιράων· αἳ δὲ βόες χρυσοῖο τετεύχατο κασσιτέρου τε, μυκηθμῷ δ᾽ ἀπὸ κόπρου ἐπεσσεύοντο νομὸν δὲ πὰρ ποταμὸν κελάδοντα, παρὰ ῥοδανὸν δονακῆα. χρύσειοι δὲ νομῆες ἅμ᾽ ἐστιχόωντο βόεσσι τέσσαρες, ἐννέα δέ σφι κύνες πόδας ἀργοὶ ἕποντο. σμερδαλέω δὲ λέοντε δύ᾽ ἐν πρώτῃσι βόεσσι ταῦρον ἐρύγμηλον ἐχέτην· ὃ δὲ μακρὰ μεμυκὼς ἕλκετο· τὸν δὲ κύνες μετεκίαθον ἠδ᾽ αἰζηοί. τὼ μὲν ἀναῤῥήξαντε βοὸς μεγάλοιο βοείην ἔγκατα καὶ μέλαν αἷμα λαφύσσετον· οἳ δὲ νομῆες αὔτως ἐνδίεσαν ταχέας κύνας ὀτρύνοντες. οἳ δ᾽ ἤτοι δακέειν μὲν ἀπετρωπῶντο λεόντων, ἱστάμενοι δὲ μάλ᾽ ἐγγὺς ὑλάκτεον ἔκ τ᾽ ἀλέοντο. Ἐν δὲ νομὸν ποίησε περικλυτὸς ἀμφιγυήεις ἐν καλῇ βήσσῃ μέγαν οἰῶν ἀργεννάων, σταθμούς τε κλισίας τε κατηρεφέας ἰδὲ σηκούς. Ἐν δὲ χορὸν ποίκιλλε περικλυτὸς ἀμφιγυήεις, τῷ ἴκελον οἷόν ποτ᾽ ἐνὶ Κνωσῷ εὐρείῃ Δαίδαλος ἤσκησεν καλλιπλοκάμῳ Ἀριάδνῃ. ἔνθα μὲν ἠΐθεοι καὶ παρθένοι ἀλφεσίβοιαι ὀρχεῦντ᾽ ἀλλήλων ἐπὶ καρπῷ χεῖρας ἔχοντες. τῶν δ᾽ αἳ μὲν λεπτὰς ὀθόνας ἔχον, οἳ δὲ χιτῶνας εἵατ᾽ ἐϋννήτους, ἦκα στίλβοντας ἐλαίῳ· καί ῥ᾽ αἳ μὲν καλὰς στεφάνας ἔχον, οἳ δὲ μαχαίρας εἶχον χρυσείας ἐξ ἀργυρέων τελαμώνων. οἳ δ᾽ ὁτὲ μὲν θρέξασκον ἐπισταμένοισι πόδεσσι ῥεῖα μάλ᾽, ὡς ὅτε τις τροχὸν ἄρμενον ἐν παλάμῃσιν ἑζόμενος κεραμεὺς πειρήσεται, αἴ κε θέῃσιν· ἄλλοτε δ᾽ αὖ θρέξασκον ἐπὶ στίχας ἀλλήλοισι. πολλὸς δ᾽ ἱμερόεντα χορὸν περιίσταθ᾽ ὅμιλος τερπόμενοι· δοιὼ δὲ κυβιστητῆρε κατ᾽ αὐτοὺς μολπῆς ἐξάρχοντες ἐδίνευον κατὰ μέσσους. Ἐν δ᾽ ἐτίθει ποταμοῖο μέγα σθένος Ὠκεανοῖο ἄντυγα πὰρ πυμάτην σάκεος πύκα ποιητοῖο. Αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ τεῦξε σάκος μέγα τε στιβαρόν τε, τεῦξ᾽ ἄρα οἱ θώρηκα φαεινότερον πυρὸς αὐγῆς, τεῦξε δέ οἱ κόρυθα βριαρὴν κροτάφοις ἀραρυῖαν καλὴν δαιδαλέην, ἐπὶ δὲ χρύσεον λόφον ἧκε, τεῦξε δέ οἱ κνημῖδας ἑανοῦ κασσιτέροιο. Αὐτὰρ ἐπεὶ πάνθ᾽ ὅπλα κάμε κλυτὸς ἀμφιγυήεις, μητρὸς Ἀχιλλῆος θῆκε προπάροιθεν ἀείρας. ἣ δ᾽ ἴρηξ ὣς ἆλτο κατ᾽ Οὐλύμπου νιφόεντος τεύχεα μαρμαίροντα παρ᾽ Ἡφαίστοιο φέρουσα.

Ἠὼς μὲν κροκόπεπλος ἀπ᾽ Ὠκεανοῖο ῥοάων ὄρνυθ᾽, ἵν᾽ ἀθανάτοισι φόως φέροι ἠδὲ βροτοῖσιν· ἣ δ᾽ ἐς νῆας ἵκανε θεοῦ πάρα δῶρα φέρουσα. εὗρε δὲ Πατρόκλῳ περικείμενον ὃν φίλον υἱὸν κλαίοντα λιγέως· πολέες δ᾽ ἀμφ᾽ αὐτὸν ἑταῖροι μύρονθ᾽· ἣ δ᾽ ἐν τοῖσι παρίστατο δῖα θεάων, ἔν τ᾽ ἄρα οἱ φῦ χειρὶ ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· τέκνον ἐμὸν τοῦτον μὲν ἐάσομεν ἀχνύμενοί περ κεῖσθαι, ἐπεὶ δὴ πρῶτα θεῶν ἰότητι δαμάσθη· τύνη δ᾽ Ἡφαίστοιο πάρα κλυτὰ τεύχεα δέξο καλὰ μάλ᾽, οἷ᾽ οὔ πώ τις ἀνὴρ ὤμοισι φόρησεν. Ὡς ἄρα φωνήσασα θεὰ κατὰ τεύχε᾽ ἔθηκε πρόσθεν Ἀχιλλῆος· τὰ δ᾽ ἀνέβραχε δαίδαλα πάντα. Μυρμιδόνας δ᾽ ἄρα πάντας ἕλε τρόμος, οὐδέ τις ἔτλη ἄντην εἰσιδέειν, ἀλλ᾽ ἔτρεσαν. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς ὡς εἶδ᾽, ὥς μιν μᾶλλον ἔδυ χόλος, ἐν δέ οἱ ὄσσε δεινὸν ὑπὸ βλεφάρων ὡς εἰ σέλας ἐξεφάανθεν· τέρπετο δ᾽ ἐν χείρεσσιν ἔχων θεοῦ ἀγλαὰ δῶρα. αὐτὰρ ἐπεὶ φρεσὶν ᾗσι τετάρπετο δαίδαλα λεύσσων αὐτίκα μητέρα ἣν ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· μῆτερ ἐμὴ τὰ μὲν ὅπλα θεὸς πόρεν οἷ᾽ ἐπιεικὲς ἔργ᾽ ἔμεν ἀθανάτων, μὴ δὲ βροτὸν ἄνδρα τελέσσαι. νῦν δ᾽ ἤτοι μὲν ἐγὼ θωρήξομαι· ἀλλὰ μάλ᾽ αἰνῶς δείδω μή μοι τόφρα Μενοιτίου ἄλκιμον υἱὸν μυῖαι καδδῦσαι κατὰ χαλκοτύπους ὠτειλὰς εὐλὰς ἐγγείνωνται, ἀεικίσσωσι δὲ νεκρόν, ἐκ δ᾽ αἰὼν πέφαται, κατὰ δὲ χρόα πάντα σαπήῃ. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα θεὰ Θέτις ἀργυρόπεζα· τέκνον μή τοι ταῦτα μετὰ φρεσὶ σῇσι μελόντων. τῷ μὲν ἐγὼ πειρήσω ἀλαλκεῖν ἄγρια φῦλα μυίας, αἵ ῥά τε φῶτας ἀρηϊφάτους κατέδουσιν· ἤν περ γὰρ κεῖταί γε τελεσφόρον εἰς ἐνιαυτόν, αἰεὶ τῷ γ᾽ ἔσται χρὼς ἔμπεδος, ἢ καὶ ἀρείων. ἀλλὰ σύ γ᾽ εἰς ἀγορὴν καλέσας ἥρωας Ἀχαιοὺς μῆνιν ἀποειπὼν Ἀγαμέμνονι ποιμένι λαῶν αἶψα μάλ᾽ ἐς πόλεμον θωρήσσεο, δύσεο δ᾽ ἀλκήν. Ὣς ἄρα φωνήσασα μένος πολυθαρσὲς ἐνῆκε, Πατρόκλῳ δ᾽ αὖτ᾽ ἀμβροσίην καὶ νέκταρ ἐρυθρὸν στάξε κατὰ ῥινῶν, ἵνα οἱ χρὼς ἔμπεδος εἴη. Αὐτὰρ ὃ βῆ παρὰ θῖνα θαλάσσης δῖος Ἀχιλλεὺς σμερδαλέα ἰάχων, ὦρσεν δ᾽ ἥρωας Ἀχαιούς. καί ῥ᾽ οἵ περ τὸ πάρος γε νεῶν ἐν ἀγῶνι μένεσκον οἵ τε κυβερνῆται καὶ ἔχον οἰήϊα νηῶν καὶ ταμίαι παρὰ νηυσὶν ἔσαν σίτοιο δοτῆρες, καὶ μὴν οἳ τότε γ᾽ εἰς ἀγορὴν ἴσαν, οὕνεκ᾽ Ἀχιλλεὺς ἐξεφάνη, δηρὸν δὲ μάχης ἐπέπαυτ᾽ ἀλεγεινῆς. τὼ δὲ δύω σκάζοντε βάτην Ἄρεος θεράποντε Τυδεΐδης τε μενεπτόλεμος καὶ δῖος Ὀδυσσεὺς ἔγχει ἐρειδομένω· ἔτι γὰρ ἔχον ἕλκεα λυγρά· κὰδ δὲ μετὰ πρώτῃ ἀγορῇ ἵζοντο κιόντες. αὐτὰρ ὃ δεύτατος ἦλθεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων ἕλκος ἔχων· καὶ γὰρ τὸν ἐνὶ κρατερῇ ὑσμίνῃ οὖτα Κόων Ἀντηνορίδης χαλκήρεϊ δουρί. αὐτὰρ ἐπεὶ δὴ πάντες ἀολλίσθησαν Ἀχαιοί, τοῖσι δ᾽ ἀνιστάμενος μετέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· Ἀτρεΐδη ἦ ἄρ τι τόδ᾽ ἀμφοτέροισιν ἄρειον ἔπλετο σοὶ καὶ ἐμοί, ὅ τε νῶΐ περ ἀχνυμένω κῆρ θυμοβόρῳ ἔριδι μενεήναμεν εἵνεκα κούρης; τὴν ὄφελ᾽ ἐν νήεσσι κατακτάμεν Ἄρτεμις ἰῷ ἤματι τῷ ὅτ᾽ ἐγὼν ἑλόμην Λυρνησσὸν ὀλέσσας· τώ κ᾽ οὐ τόσσοι Ἀχαιοὶ ὀδὰξ ἕλον ἄσπετον οὖδας δυσμενέων ὑπὸ χερσὶν ἐμεῦ ἀπομηνίσαντος. Ἕκτορι μὲν καὶ Τρωσὶ τὸ κέρδιον· αὐτὰρ Ἀχαιοὺς δηρὸν ἐμῆς καὶ σῆς ἔριδος μνήσεσθαι ὀΐω. ἀλλὰ τὰ μὲν προτετύχθαι ἐάσομεν ἀχνύμενοί περ θυμὸν ἐνὶ στήθεσσι φίλον δαμάσαντες ἀνάγκῃ· νῦν δ᾽ ἤτοι μὲν ἐγὼ παύω χόλον, οὐδέ τί με χρὴ ἀσκελέως αἰεὶ μενεαινέμεν· ἀλλ᾽ ἄγε θᾶσσον ὄτρυνον πόλεμον δὲ κάρη κομόωντας Ἀχαιούς, ὄφρ᾽ ἔτι καὶ Τρώων πειρήσομαι ἀντίον ἐλθὼν αἴ κ᾽ ἐθέλωσ᾽ ἐπὶ νηυσὶν ἰαύειν· ἀλλά τιν᾽ οἴω ἀσπασίως αὐτῶν γόνυ κάμψειν, ὅς κε φύγῃσι δηΐου ἐκ πολέμοιο ὑπ᾽ ἔγχεος ἡμετέροιο. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἐχάρησαν ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ μῆνιν ἀπειπόντος μεγαθύμου Πηλεΐωνος. τοῖσι δὲ καὶ μετέειπεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων αὐτόθεν ἐξ ἕδρης, οὐδ᾽ ἐν μέσσοισιν ἀναστάς· ὦ φίλοι ἥρωες Δαναοὶ θεράποντες Ἄρηος ἑσταότος μὲν καλὸν ἀκούειν, οὐδὲ ἔοικεν ὑββάλλειν· χαλεπὸν γὰρ ἐπισταμένῳ περ ἐόντι. ἀνδρῶν δ᾽ ἐν πολλῷ ὁμάδῳ πῶς κέν τις ἀκούσαι ἢ εἴποι; βλάβεται δὲ λιγύς περ ἐὼν ἀγορητής. Πηλεΐδῃ μὲν ἐγὼν ἐνδείξομαι· αὐτὰρ οἱ ἄλλοι σύνθεσθ᾽ Ἀργεῖοι, μῦθόν τ᾽ εὖ γνῶτε ἕκαστος. πολλάκι δή μοι τοῦτον Ἀχαιοὶ μῦθον ἔειπον καί τέ με νεικείεσκον· ἐγὼ δ᾽ οὐκ αἴτιός εἰμι, ἀλλὰ Ζεὺς καὶ Μοῖρα καὶ ἠεροφοῖτις Ἐρινύς, οἵ τέ μοι εἰν ἀγορῇ φρεσὶν ἔμβαλον ἄγριον ἄτην, ἤματι τῷ ὅτ᾽ Ἀχιλλῆος γέρας αὐτὸς ἀπηύρων. ἀλλὰ τί κεν ῥέξαιμι; θεὸς διὰ πάντα τελευτᾷ. πρέσβα Διὸς θυγάτηρ Ἄτη, ἣ πάντας ἀᾶται, οὐλομένη· τῇ μέν θ᾽ ἁπαλοὶ πόδες· οὐ γὰρ ἐπ᾽ οὔδει πίλναται, ἀλλ᾽ ἄρα ἥ γε κατ᾽ ἀνδρῶν κράατα βαίνει βλάπτουσ᾽ ἀνθρώπους· κατὰ δ᾽ οὖν ἕτερόν γε πέδησε. καὶ γὰρ δή νύ ποτε Ζεὺς ἄσατο, τόν περ ἄριστον ἀνδρῶν ἠδὲ θεῶν φασ᾽ ἔμμεναι· ἀλλ᾽ ἄρα καὶ τὸν Ἥρη θῆλυς ἐοῦσα δολοφροσύνῃς ἀπάτησεν, ἤματι τῷ ὅτ᾽ ἔμελλε βίην Ἡρακληείην Ἀλκμήνη τέξεσθαι ἐϋστεφάνῳ ἐνὶ Θήβῃ. ἤτοι ὅ γ᾽ εὐχόμενος μετέφη πάντεσσι θεοῖσι· κέκλυτέ μευ πάντές τε θεοὶ πᾶσαί τε θέαιναι, ὄφρ᾽ εἴπω τά με θυμὸς ἐνὶ στήθεσσιν ἀνώγει. σήμερον ἄνδρα φόως δὲ μογοστόκος Εἰλείθυια ἐκφανεῖ, ὃς πάντεσσι περικτιόνεσσιν ἀνάξει, τῶν ἀνδρῶν γενεῆς οἵ θ᾽ αἵματος ἐξ ἐμεῦ εἰσί. τὸν δὲ δολοφρονέουσα προσηύδα πότνια Ἥρη· ψευστήσεις, οὐδ᾽ αὖτε τέλος μύθῳ ἐπιθήσεις. εἰ δ᾽ ἄγε νῦν μοι ὄμοσσον Ὀλύμπιε καρτερὸν ὅρκον, ἦ μὲν τὸν πάντεσσι περικτιόνεσσιν ἀνάξειν ὅς κεν ἐπ᾽ ἤματι τῷδε πέσῃ μετὰ ποσσὶ γυναικὸς τῶν ἀνδρῶν οἳ σῆς ἐξ αἵματός εἰσι γενέθλης. ὣς ἔφατο· Ζεὺς δ᾽ οὔ τι δολοφροσύνην ἐνόησεν, ἀλλ᾽ ὄμοσεν μέγαν ὅρκον, ἔπειτα δὲ πολλὸν ἀάσθη. Ἥρη δ᾽ ἀΐξασα λίπεν ῥίον Οὐλύμποιο, καρπαλίμως δ᾽ ἵκετ᾽ Ἄργος Ἀχαιικόν, ἔνθ᾽ ἄρα ᾔδη ἰφθίμην ἄλοχον Σθενέλου Περσηϊάδαο. ἣ δ᾽ ἐκύει φίλον υἱόν, ὃ δ᾽ ἕβδομος ἑστήκει μείς· ἐκ δ᾽ ἄγαγε πρὸ φόως δὲ καὶ ἠλιτόμηνον ἐόντα, Ἀλκμήνης δ᾽ ἀπέπαυσε τόκον, σχέθε δ᾽ Εἰλειθυίας. αὐτὴ δ᾽ ἀγγελέουσα Δία Κρονίωνα προσηύδα· Ζεῦ πάτερ ἀργικέραυνε ἔπος τί τοι ἐν φρεσὶ θήσω· ἤδη ἀνὴρ γέγον᾽ ἐσθλὸς ὃς Ἀργείοισιν ἀνάξει Εὐρυσθεὺς Σθενέλοιο πάϊς Περσηϊάδαο σὸν γένος· οὔ οἱ ἀεικὲς ἀνασσέμεν Ἀργείοισιν. ὣς φάτο, τὸν δ᾽ ἄχος ὀξὺ κατὰ φρένα τύψε βαθεῖαν· αὐτίκα δ᾽ εἷλ᾽ Ἄτην κεφαλῆς λιπαροπλοκάμοιο χωόμενος φρεσὶν ᾗσι, καὶ ὤμοσε καρτερὸν ὅρκον μή ποτ᾽ ἐς Οὔλυμπόν τε καὶ οὐρανὸν ἀστερόεντα αὖτις ἐλεύσεσθαι Ἄτην, ἣ πάντας ἀᾶται. ὣς εἰπὼν ἔῤῥιψεν ἀπ᾽ οὐρανοῦ ἀστερόεντος χειρὶ περιστρέψας· τάχα δ᾽ ἵκετο ἔργ᾽ ἀνθρώπων. τὴν αἰεὶ στενάχεσχ᾽ ὅθ᾽ ἑὸν φίλον υἱὸν ὁρῷτο ἔργον ἀεικὲς ἔχοντα ὑπ᾽ Εὐρυσθῆος ἀέθλων. ὣς καὶ ἐγών, ὅτε δ᾽ αὖτε μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ Ἀργείους ὀλέκεσκεν ἐπὶ πρυμνῇσι νέεσσιν, οὐ δυνάμην λελαθέσθ᾽ Ἄτης ᾗ πρῶτον ἀάσθην. ἀλλ᾽ ἐπεὶ ἀασάμην καί μευ φρένας ἐξέλετο Ζεύς, ἂψ ἐθέλω ἀρέσαι, δόμεναί τ᾽ ἀπερείσι᾽ ἄποινα· ἀλλ᾽ ὄρσευ πόλεμον δὲ καὶ ἄλλους ὄρνυθι λαούς. δῶρα δ᾽ ἐγὼν ὅδε πάντα παρασχέμεν ὅσσά τοι ἐλθὼν χθιζὸς ἐνὶ κλισίῃσιν ὑπέσχετο δῖος Ὀδυσσεύς. εἰ δ᾽ ἐθέλεις, ἐπίμεινον ἐπειγόμενός περ Ἄρηος, δῶρα δέ τοι θεράποντες ἐμῆς παρὰ νηὸς ἑλόντες οἴσουσ᾽, ὄφρα ἴδηαι ὅ τοι μενοεικέα δώσω. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· Ἀτρεΐδη κύδιστε ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγάμεμνον δῶρα μὲν αἴ κ᾽ ἐθέλῃσθα παρασχέμεν, ὡς ἐπιεικές, ἤ τ᾽ ἐχέμεν παρὰ σοί· νῦν δὲ μνησώμεθα χάρμης αἶψα μάλ᾽· οὐ γὰρ χρὴ κλοτοπεύειν ἐνθάδ᾽ ἐόντας οὐδὲ διατρίβειν· ἔτι γὰρ μέγα ἔργον ἄρεκτον· ὥς κέ τις αὖτ᾽ Ἀχιλῆα μετὰ πρώτοισιν ἴδηται ἔγχεϊ χαλκείῳ Τρώων ὀλέκοντα φάλαγγας. ὧδέ τις ὑμείων μεμνημένος ἀνδρὶ μαχέσθω. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πολύμητις Ὀδυσσεύς· μὴ δ᾽ οὕτως, ἀγαθός περ ἐών, θεοείκελ᾽ Ἀχιλλεῦ νήστιας ὄτρυνε προτὶ Ἴλιον υἷας Ἀχαιῶν Τρωσὶ μαχησομένους, ἐπεὶ οὐκ ὀλίγον χρόνον ἔσται φύλοπις, εὖτ᾽ ἂν πρῶτον ὁμιλήσωσι φάλαγγες ἀνδρῶν, ἐν δὲ θεὸς πνεύσῃ μένος ἀμφοτέροισιν. ἀλλὰ πάσασθαι ἄνωχθι θοῇς ἐπὶ νηυσὶν Ἀχαιοὺς σίτου καὶ οἴνοιο· τὸ γὰρ μένος ἐστὶ καὶ ἀλκή. οὐ γὰρ ἀνὴρ πρόπαν ἦμαρ ἐς ἠέλιον καταδύντα ἄκμηνος σίτοιο δυνήσεται ἄντα μάχεσθαι· εἴ περ γὰρ θυμῷ γε μενοινάᾳ πολεμίζειν, ἀλλά τε λάθρῃ γυῖα βαρύνεται, ἠδὲ κιχάνει δίψά τε καὶ λιμός, βλάβεται δέ τε γούνατ᾽ ἰόντι. ὃς δέ κ᾽ ἀνὴρ οἴνοιο κορεσσάμενος καὶ ἐδωδῆς ἀνδράσι δυσμενέεσσι πανημέριος πολεμίζῃ, θαρσαλέον νύ οἱ ἦτορ ἐνὶ φρεσίν, οὐδέ τι γυῖα πρὶν κάμνει πρὶν πάντας ἐρωῆσαι πολέμοιο. ἀλλ᾽ ἄγε λαὸν μὲν σκέδασον καὶ δεῖπνον ἄνωχθι ὅπλεσθαι· τὰ δὲ δῶρα ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων οἰσέτω ἐς μέσσην ἀγορήν, ἵνα πάντες Ἀχαιοὶ ὀφθαλμοῖσιν ἴδωσι, σὺ δὲ φρεσὶ σῇσιν ἰανθῇς. ὀμνυέτω δέ τοι ὅρκον ἐν Ἀργείοσιν ἀναστὰς μή ποτε τῆς εὐνῆς ἐπιβήμεναι ἠδὲ μιγῆναι· ἣ θέμις ἐστὶν ἄναξ ἤ τ᾽ ἀνδρῶν ἤ τε γυναικῶν· καὶ δὲ σοὶ αὐτῷ θυμὸς ἐνὶ φρεσὶν ἵλαος ἔστω. αὐτὰρ ἔπειτά σε δαιτὶ ἐνὶ κλισίῃς ἀρεσάσθω πιείρῃ, ἵνα μή τι δίκης ἐπιδευὲς ἔχῃσθα. Ἀτρεΐδη σὺ δ᾽ ἔπειτα δικαιότερος καὶ ἐπ᾽ ἄλλῳ ἔσσεαι. οὐ μὲν γάρ τι νεμεσσητὸν βασιλῆα ἄνδρ᾽ ἀπαρέσσασθαι ὅτε τις πρότερος χαλεπήνῃ. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· χαίρω σεῦ Λαερτιάδη τὸν μῦθον ἀκούσας· ἐν μοίρῃ γὰρ πάντα διίκεο καὶ κατέλεξας. ταῦτα δ᾽ ἐγὼν ἐθέλω ὀμόσαι, κέλεται δέ με θυμός, οὐδ᾽ ἐπιορκήσω πρὸς δαίμονος. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς μιμνέτω αὐτόθι τεῖος ἐπειγόμενός περ Ἄρηος· μίμνετε δ᾽ ἄλλοι πάντες ἀολλέες, ὄφρά κε δῶρα ἐκ κλισίης ἔλθῃσι καὶ ὅρκια πιστὰ τάμωμεν. σοὶ δ᾽ αὐτῷ τόδ᾽ ἐγὼν ἐπιτέλλομαι ἠδὲ κελεύω· κρινάμενος κούρητας ἀριστῆας Παναχαιῶν δῶρα ἐμῆς παρὰ νηὸς ἐνεικέμεν, ὅσσ᾽ Ἀχιλῆϊ χθιζὸν ὑπέστημεν δώσειν, ἀγέμεν τε γυναῖκας. Ταλθύβιος δέ μοι ὦκα κατὰ στρατὸν εὐρὺν Ἀχαιῶν κάπρον ἑτοιμασάτω ταμέειν Διί τ᾽ Ἠελίῳ τε. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· Ἀτρεΐδη κύδιστε ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγάμεμνον ἄλλοτέ περ καὶ μᾶλλον ὀφέλλετε ταῦτα πένεσθαι, ὁππότε τις μεταπαυσωλὴ πολέμοιο γένηται καὶ μένος οὐ τόσον ᾖσιν ἐνὶ στήθεσσιν ἐμοῖσι. νῦν δ᾽ οἳ μὲν κέαται δεδαϊγμένοι, οὓς ἐδάμασσεν Ἕκτωρ Πριαμίδης, ὅτε οἱ Ζεὺς κῦδος ἔδωκεν, ὑμεῖς δ᾽ ἐς βρωτὺν ὀτρύνετον· ἦ τ᾽ ἂν ἔγωγε νῦν μὲν ἀνώγοιμι πτολεμίζειν υἷας Ἀχαιῶν νήστιας ἀκμήνους, ἅμα δ᾽ ἠελίῳ καταδύντι τεύξεσθαι μέγα δόρπον, ἐπὴν τεισαίμεθα λώβην. πρὶν δ᾽ οὔ πως ἂν ἔμοιγε φίλον κατὰ λαιμὸν ἰείη οὐ πόσις οὐδὲ βρῶσις ἑταίρου τεθνηῶτος ὅς μοι ἐνὶ κλισίῃ δεδαϊγμένος ὀξέϊ χαλκῷ κεῖται ἀνὰ πρόθυρον τετραμμένος, ἀμφὶ δ᾽ ἑταῖροι μύρονται· τό μοι οὔ τι μετὰ φρεσὶ ταῦτα μέμηλεν, ἀλλὰ φόνος τε καὶ αἷμα καὶ ἀργαλέος στόνος ἀνδρῶν. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πολύμητις Ὀδυσσεύς· ὦ Ἀχιλεῦ Πηλῆος υἱὲ μέγα φέρτατ᾽ Ἀχαιῶν, κρείσσων εἰς ἐμέθεν καὶ φέρτερος οὐκ ὀλίγον περ ἔγχει, ἐγὼ δέ κε σεῖο νοήματί γε προβαλοίμην πολλόν, ἐπεὶ πρότερος γενόμην καὶ πλείονα οἶδα. τώ τοι ἐπιτλήτω κραδίη μύθοισιν ἐμοῖσιν. αἶψά τε φυλόπιδος πέλεται κόρος ἀνθρώποισιν, ἧς τε πλείστην μὲν καλάμην χθονὶ χαλκὸς ἔχευεν, ἄμητος δ᾽ ὀλίγιστος, ἐπὴν κλίνῃσι τάλαντα Ζεύς, ὅς τ᾽ ἀνθρώπων ταμίης πολέμοιο τέτυκται. γαστέρι δ᾽ οὔ πως ἔστι νέκυν πενθῆσαι Ἀχαιούς· λίην γὰρ πολλοὶ καὶ ἐπήτριμοι ἤματα πάντα πίπτουσιν· πότε κέν τις ἀναπνεύσειε πόνοιο; ἀλλὰ χρὴ τὸν μὲν καταθάπτειν ὅς κε θάνῃσι νηλέα θυμὸν ἔχοντας ἐπ᾽ ἤματι δακρύσαντας· ὅσσοι δ᾽ ἂν πολέμοιο περὶ στυγεροῖο λίπωνται μεμνῆσθαι πόσιος καὶ ἐδητύος, ὄφρ᾽ ἔτι μᾶλλον ἀνδράσι δυσμενέεσσι μαχώμεθα νωλεμὲς αἰεὶ ἑσσάμενοι χροῒ χαλκὸν ἀτειρέα. μηδέ τις ἄλλην λαῶν ὀτρυντὺν ποτιδέγμενος ἰσχαναάσθω· ἧδε γὰρ ὀτρυντὺς κακὸν ἔσσεται ὅς κε λίπηται νηυσὶν ἐπ᾽ Ἀργείων· ἀλλ᾽ ἀθρόοι ὁρμηθέντες Τρωσὶν ἐφ᾽ ἱπποδάμοισιν ἐγείρομεν ὀξὺν Ἄρηα. Ἦ, καὶ Νέστορος υἷας ὀπάσσατο κυδαλίμοιο Φυλεΐδην τε Μέγητα Θόαντά τε Μηριόνην τε καὶ Κρειοντιάδην Λυκομήδεα καὶ Μελάνιππον· βὰν δ᾽ ἴμεν ἐς κλισίην Ἀγαμέμνονος Ἀτρεΐδαο. αὐτίκ᾽ ἔπειθ᾽ ἅμα μῦθος ἔην, τετέλεστο δὲ ἔργον· ἑπτὰ μὲν ἐκ κλισίης τρίποδας φέρον, οὕς οἱ ὑπέστη, αἴθωνας δὲ λέβητας ἐείκοσι, δώδεκα δ᾽ ἵππους· ἐκ δ᾽ ἄγον αἶψα γυναῖκας ἀμύμονα ἔργα ἰδυίας ἕπτ᾽, ἀτὰρ ὀγδοάτην Βρισηΐδα καλλιπάρῃον. χρυσοῦ δὲ στήσας Ὀδυσεὺς δέκα πάντα τάλαντα ἦρχ᾽, ἅμα δ᾽ ἄλλοι δῶρα φέρον κούρητες Ἀχαιῶν. καὶ τὰ μὲν ἐν μέσσῃ ἀγορῇ θέσαν, ἂν δ᾽ Ἀγαμέμνων ἵστατο· Ταλθύβιος δὲ θεῷ ἐναλίγκιος αὐδὴν κάπρον ἔχων ἐν χερσὶ παρίστατο ποιμένι λαῶν. Ἀτρεΐδης δὲ ἐρυσσάμενος χείρεσσι μάχαιραν, ἥ οἱ πὰρ ξίφεος μέγα κουλεὸν αἰὲν ἄωρτο, κάπρου ἀπὸ τρίχας ἀρξάμενος Διὶ χεῖρας ἀνασχὼν εὔχετο· τοὶ δ᾽ ἄρα πάντες ἐπ᾽ αὐτόφιν εἵατο σιγῇ Ἀργεῖοι κατὰ μοῖραν ἀκούοντες βασιλῆος. εὐξάμενος δ᾽ ἄρα εἶπεν ἰδὼν εἰς οὐρανὸν εὐρύν· ἴστω νῦν Ζεὺς πρῶτα θεῶν ὕπατος καὶ ἄριστος Γῆ τε καὶ Ἠέλιος καὶ Ἐρινύες, αἵ θ᾽ ὑπὸ γαῖαν ἀνθρώπους τίνυνται, ὅτις κ᾽ ἐπίορκον ὀμόσσῃ, μὴ μὲν ἐγὼ κούρῃ Βρισηΐδι χεῖρ᾽ ἐπένεικα, οὔτ᾽ εὐνῆς πρόφασιν κεχρημένος οὔτέ τευ ἄλλου. ἀλλ᾽ ἔμεν᾽ ἀπροτίμαστος ἐνὶ κλισίῃσιν ἐμῇσιν. εἰ δέ τι τῶνδ᾽ ἐπίορκον ἐμοὶ θεοὶ ἄλγεα δοῖεν πολλὰ μάλ᾽, ὅσσα διδοῦσιν ὅτίς σφ᾽ ἀλίτηται ὀμόσσας. Ἦ, καὶ ἀπὸ στόμαχον κάπρου τάμε νηλέϊ χαλκῷ. τὸν μὲν Ταλθύβιος πολιῆς ἁλὸς ἐς μέγα λαῖτμα ῥῖψ᾽ ἐπιδινήσας βόσιν ἰχθύσιν· αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς ἀνστὰς Ἀργείοισι φιλοπτολέμοισι μετηύδα· Ζεῦ πάτερ ἦ μεγάλας ἄτας ἄνδρεσσι διδοῖσθα· οὐκ ἂν δή ποτε θυμὸν ἐνὶ στήθεσσιν ἐμοῖσιν Ἀτρεΐδης ὤρινε διαμπερές, οὐδέ κε κούρην ἦγεν ἐμεῦ ἀέκοντος ἀμήχανος· ἀλλά ποθι Ζεὺς ἤθελ᾽ Ἀχαιοῖσιν θάνατον πολέεσσι γενέσθαι. νῦν δ᾽ ἔρχεσθ᾽ ἐπὶ δεῖπνον, ἵνα ξυνάγωμεν Ἄρηα. Ὣς ἄρ᾽ ἐφώνησεν, λῦσεν δ᾽ ἀγορὴν αἰψηρήν. οἳ μὲν ἄρ᾽ ἐσκίδναντο ἑὴν ἐπὶ νῆα ἕκαστος, δῶρα δὲ Μυρμιδόνες μεγαλήτορες ἀμφεπένοντο, βὰν δ᾽ ἐπὶ νῆα φέροντες Ἀχιλλῆος θείοιο. καὶ τὰ μὲν ἐν κλισίῃσι θέσαν, κάθισαν δὲ γυναῖκας, ἵππους δ᾽ εἰς ἀγέλην ἔλασαν θεράποντες ἀγαυοί. Βρισηῒς δ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτ᾽ ἰκέλη χρυσέῃ Ἀφροδίτῃ ὡς ἴδε Πάτροκλον δεδαϊγμένον ὀξέϊ χαλκῷ, ἀμφ᾽ αὐτῷ χυμένη λίγ᾽ ἐκώκυε, χερσὶ δ᾽ ἄμυσσε στήθεά τ᾽ ἠδ᾽ ἁπαλὴν δειρὴν ἰδὲ καλὰ πρόσωπα. εἶπε δ᾽ ἄρα κλαίουσα γυνὴ ἐϊκυῖα θεῇσι· Πάτροκλέ μοι δειλῇ πλεῖστον κεχαρισμένε θυμῷ ζωὸν μέν σε ἔλειπον ἐγὼ κλισίηθεν ἰοῦσα, νῦν δέ σε τεθνηῶτα κιχάνομαι ὄρχαμε λαῶν ἂψ ἀνιοῦσ᾽· ὥς μοι δέχεται κακὸν ἐκ κακοῦ αἰεί. ἄνδρα μὲν ᾧ ἔδοσάν με πατὴρ καὶ πότνια μήτηρ εἶδον πρὸ πτόλιος δεδαϊγμένον ὀξέϊ χαλκῷ, τρεῖς τε κασιγνήτους, τούς μοι μία γείνατο μήτηρ, κηδείους, οἳ πάντες ὀλέθριον ἦμαρ ἐπέσπον. οὐδὲ μὲν οὐδέ μ᾽ ἔασκες, ὅτ᾽ ἄνδρ᾽ ἐμὸν ὠκὺς Ἀχιλλεὺς ἔκτεινεν, πέρσεν δὲ πόλιν θείοιο Μύνητος, κλαίειν, ἀλλά μ᾽ ἔφασκες Ἀχιλλῆος θείοιο κουριδίην ἄλοχον θήσειν, ἄξειν τ᾽ ἐνὶ νηυσὶν ἐς Φθίην, δαίσειν δὲ γάμον μετὰ Μυρμιδόνεσσι. τώ σ᾽ ἄμοτον κλαίω τεθνηότα μείλιχον αἰεί. Ὣς ἔφατο κλαίουσ᾽, ἐπὶ δὲ στενάχοντο γυναῖκες Πάτροκλον πρόφασιν, σφῶν δ᾽ αὐτῶν κήδε᾽ ἑκάστη. αὐτὸν δ᾽ ἀμφὶ γέροντες Ἀχαιῶν ἠγερέθοντο λισσόμενοι δειπνῆσαι· ὃ δ᾽ ἠρνεῖτο στεναχίζων· λίσσομαι, εἴ τις ἔμοιγε φίλων ἐπιπείθεθ᾽ ἑταίρων, μή με πρὶν σίτοιο κελεύετε μηδὲ ποτῆτος ἄσασθαι φίλον ἦτορ, ἐπεί μ᾽ ἄχος αἰνὸν ἱκάνει· δύντα δ᾽ ἐς ἠέλιον μενέω καὶ τλήσομαι ἔμπης. Ὣς εἰπὼν ἄλλους μὲν ἀπεσκέδασεν βασιλῆας, δοιὼ δ᾽ Ἀτρεΐδα μενέτην καὶ δῖος Ὀδυσσεὺς Νέστωρ Ἰδομενεύς τε γέρων θ᾽ ἱππηλάτα Φοῖνιξ τέρποντες πυκινῶς ἀκαχήμενον· οὐδέ τι θυμῷ τέρπετο, πρὶν πολέμου στόμα δύμεναι αἱματόεντος. μνησάμενος δ᾽ ἁδινῶς ἀνενείκατο φώνησέν τε· ἦ ῥά νύ μοί ποτε καὶ σὺ δυσάμμορε φίλταθ᾽ ἑταίρων αὐτὸς ἐνὶ κλισίῃ λαρὸν παρὰ δεῖπνον ἔθηκας αἶψα καὶ ὀτραλέως, ὁπότε σπερχοίατ᾽ Ἀχαιοὶ Τρωσὶν ἐφ᾽ ἱπποδάμοισι φέρειν πολύδακρυν Ἄρηα. νῦν δὲ σὺ μὲν κεῖσαι δεδαϊγμένος, αὐτὰρ ἐμὸν κῆρ ἄκμηνον πόσιος καὶ ἐδητύος ἔνδον ἐόντων σῇ ποθῇ· οὐ μὲν γάρ τι κακώτερον ἄλλο πάθοιμι, οὐδ᾽ εἴ κεν τοῦ πατρὸς ἀποφθιμένοιο πυθοίμην, ὅς που νῦν Φθίηφι τέρεν κατὰ δάκρυον εἴβει χήτεϊ τοιοῦδ᾽ υἷος· ὃ δ᾽ ἀλλοδαπῷ ἐνὶ δήμῳ εἵνεκα ῥιγεδανῆς Ἑλένης Τρωσὶν πολεμίζω· ἠὲ τὸν ὃς Σκύρῳ μοι ἔνι τρέφεται φίλος υἱός, εἴ που ἔτι ζώει γε Νεοπτόλεμος θεοειδής. πρὶν μὲν γάρ μοι θυμὸς ἐνὶ στήθεσσιν ἐώλπει οἶον ἐμὲ φθίσεσθαι ἀπ᾽ Ἄργεος ἱπποβότοιο αὐτοῦ ἐνὶ Τροίῃ, σὲ δέ τε Φθίην δὲ νέεσθαι, ὡς ἄν μοι τὸν παῖδα θοῇ ἐνὶ νηῒ μελαίνῃ Σκυρόθεν ἐξαγάγοις καί οἱ δείξειας ἕκαστα κτῆσιν ἐμὴν δμῶάς τε καὶ ὑψερεφὲς μέγα δῶμα. ἤδη γὰρ Πηλῆά γ᾽ ὀΐομαι ἢ κατὰ πάμπαν τεθνάμεν, ἤ που τυτθὸν ἔτι ζώοντ᾽ ἀκάχησθαι γήραΐ τε στυγερῷ καὶ ἐμὴν ποτιδέγμενον αἰεὶ λυγρὴν ἀγγελίην, ὅτ᾽ ἀποφθιμένοιο πύθηται. Ὣς ἔφατο κλαίων, ἐπὶ δὲ στενάχοντο γέροντες, μνησάμενοι τὰ ἕκαστος ἐνὶ μεγάροισιν ἔλειπον· μυρομένους δ᾽ ἄρα τούς γε ἰδὼν ἐλέησε Κρονίων, αἶψα δ᾽ Ἀθηναίην ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· τέκνον ἐμόν, δὴ πάμπαν ἀποίχεαι ἀνδρὸς ἑῆος. ἦ νύ τοι οὐκέτι πάγχυ μετὰ φρεσὶ μέμβλετ᾽ Ἀχιλλεύς; κεῖνος ὅ γε προπάροιθε νεῶν ὀρθοκραιράων ἧσται ὀδυρόμενος ἕταρον φίλον· οἳ δὲ δὴ ἄλλοι οἴχονται μετὰ δεῖπνον, ὃ δ᾽ ἄκμηνος καὶ ἄπαστος. ἀλλ᾽ ἴθι οἱ νέκτάρ τε καὶ ἀμβροσίην ἐρατεινὴν στάξον ἐνὶ στήθεσσ᾽, ἵνα μή μιν λιμὸς ἵκηται. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε πάρος μεμαυῖαν Ἀθήνην· ἣ δ᾽ ἅρπῃ ἐϊκυῖα τανυπτέρυγι λιγυφώνῳ οὐρανοῦ ἐκκατεπᾶλτο δι᾽ αἰθέρος. αὐτὰρ Ἀχαιοὶ αὐτίκα θωρήσσοντο κατὰ στρατόν· ἣ δ᾽ Ἀχιλῆϊ νέκταρ ἐνὶ στήθεσσι καὶ ἀμβροσίην ἐρατεινὴν στάξ᾽, ἵνα μή μιν λιμὸς ἀτερπὴς γούναθ᾽ ἵκοιτο· αὐτὴ δὲ πρὸς πατρὸς ἐρισθενέος πυκινὸν δῶ ᾤχετο, τοὶ δ᾽ ἀπάνευθε νεῶν ἐχέοντο θοάων. ὡς δ᾽ ὅτε ταρφειαὶ νιφάδες Διὸς ἐκποτέονται ψυχραὶ ὑπὸ ῥιπῆς αἰθρηγενέος Βορέαο, ὣς τότε ταρφειαὶ κόρυθες λαμπρὸν γανόωσαι νηῶν ἐκφορέοντο καὶ ἀσπίδες ὀμφαλόεσσαι θώρηκές τε κραταιγύαλοι καὶ μείλινα δοῦρα. αἴγλη δ᾽ οὐρανὸν ἷκε, γέλασσε δὲ πᾶσα περὶ χθὼν χαλκοῦ ὑπὸ στεροπῆς· ὑπὸ δὲ κτύπος ὄρνυτο ποσσὶν ἀνδρῶν· ἐν δὲ μέσοισι κορύσσετο δῖος Ἀχιλλεύς. τοῦ καὶ ὀδόντων μὲν καναχὴ πέλε, τὼ δέ οἱ ὄσσε λαμπέσθην ὡς εἴ τε πυρὸς σέλας, ἐν δέ οἱ ἦτορ δῦν᾽ ἄχος ἄτλητον· ὃ δ᾽ ἄρα Τρωσὶν μενεαίνων δύσετο δῶρα θεοῦ, τά οἱ Ἥφαιστος κάμε τεύχων. κνημῖδας μὲν πρῶτα περὶ κνήμῃσιν ἔθηκε καλὰς ἀργυρέοισιν ἐπισφυρίοις ἀραρυίας· δεύτερον αὖ θώρηκα περὶ στήθεσσιν ἔδυνεν. ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ ὤμοισιν βάλετο ξίφος ἀργυρόηλον χάλκεον· αὐτὰρ ἔπειτα σάκος μέγα τε στιβαρόν τε εἵλετο, τοῦ δ᾽ ἀπάνευθε σέλας γένετ᾽ ἠΰτε μήνης. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἂν ἐκ πόντοιο σέλας ναύτῃσι φανήῃ καιομένοιο πυρός, τό τε καίεται ὑψόθ᾽ ὄρεσφι σταθμῷ ἐν οἰοπόλῳ· τοὺς δ᾽ οὐκ ἐθέλοντας ἄελλαι πόντον ἐπ᾽ ἰχθυόεντα φίλων ἀπάνευθε φέρουσιν· ὣς ἀπ᾽ Ἀχιλλῆος σάκεος σέλας αἰθέρ᾽ ἵκανε καλοῦ δαιδαλέου· περὶ δὲ τρυφάλειαν ἀείρας κρατὶ θέτο βριαρήν· ἣ δ᾽ ἀστὴρ ὣς ἀπέλαμπεν ἵππουρις τρυφάλεια, περισσείοντο δ᾽ ἔθειραι χρύσεαι, ἃς Ἥφαιστος ἵει λόφον ἀμφὶ θαμειάς. πειρήθη δ᾽ ἕο αὐτοῦ ἐν ἔντεσι δῖος Ἀχιλλεύς, εἰ οἷ ἐφαρμόσσειε καὶ ἐντρέχοι ἀγλαὰ γυῖα· τῷ δ᾽ εὖτε πτερὰ γίγνετ᾽, ἄειρε δὲ ποιμένα λαῶν. ἐκ δ᾽ ἄρα σύριγγος πατρώϊον ἐσπάσατ᾽ ἔγχος βριθὺ μέγα στιβαρόν· τὸ μὲν οὐ δύνατ᾽ ἄλλος Ἀχαιῶν πάλλειν, ἀλλά μιν οἶος ἐπίστατο πῆλαι Ἀχιλλεύς· Πηλιάδα μελίην, τὴν πατρὶ φίλῳ πόρε Χείρων Πηλίου ἐκ κορυφῆς φόνον ἔμμεναι ἡρώεσσιν· ἵππους δ᾽ Αὐτομέδων τε καὶ Ἄλκιμος ἀμφιέποντες ζεύγνυον· ἀμφὶ δὲ καλὰ λέπαδν᾽ ἕσαν, ἐν δὲ χαλινοὺς γαμφηλῇς ἔβαλον, κατὰ δ᾽ ἡνία τεῖναν ὀπίσσω κολλητὸν ποτὶ δίφρον. ὃ δὲ μάστιγα φαεινὴν χειρὶ λαβὼν ἀραρυῖαν ἐφ᾽ ἵπποιιν ἀνόρουσεν Αὐτομέδων· ὄπιθεν δὲ κορυσσάμενος βῆ Ἀχιλλεὺς τεύχεσι παμφαίνων ὥς τ᾽ ἠλέκτωρ Ὑπερίων, σμερδαλέον δ᾽ ἵπποισιν ἐκέκλετο πατρὸς ἑοῖο· Ξάνθέ τε καὶ Βαλία τηλεκλυτὰ τέκνα Ποδάργης ἄλλως δὴ φράζεσθε σαωσέμεν ἡνιοχῆα ἂψ Δαναῶν ἐς ὅμιλον ἐπεί χ᾽ ἕωμεν πολέμοιο, μηδ᾽ ὡς Πάτροκλον λίπετ᾽ αὐτόθι τεθνηῶτα. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπὸ ζυγόφι προσέφη πόδας αἰόλος ἵππος Ξάνθος, ἄφαρ δ᾽ ἤμυσε καρήατι· πᾶσα δὲ χαίτη ζεύγλης ἐξεριποῦσα παρὰ ζυγὸν οὖδας ἵκανεν· αὐδήεντα δ᾽ ἔθηκε θεὰ λευκώλενος Ἥρη· καὶ λίην σ᾽ ἔτι νῦν γε σαώσομεν ὄβριμ᾽ Ἀχιλλεῦ· ἀλλά τοι ἐγγύθεν ἦμαρ ὀλέθριον· οὐδέ τοι ἡμεῖς αἴτιοι, ἀλλὰ θεός τε μέγας καὶ Μοῖρα κραταιή. οὐδὲ γὰρ ἡμετέρῃ βραδυτῆτί τε νωχελίῃ τε Τρῶες ἀπ᾽ ὤμοιιν Πατρόκλου τεύχε᾽ ἕλοντο· ἀλλὰ θεῶν ὤριστος, ὃν ἠΰκομος τέκε Λητώ, ἔκταν᾽ ἐνὶ προμάχοισι καὶ Ἕκτορι κῦδος ἔδωκε. νῶϊ δὲ καί κεν ἅμα πνοιῇ Ζεφύροιο θέοιμεν, ἥν περ ἐλαφροτάτην φάσ᾽ ἔμμεναι· ἀλλὰ σοὶ αὐτῷ μόρσιμόν ἐστι θεῷ τε καὶ ἀνέρι ἶφι δαμῆναι. Ὣς ἄρα φωνήσαντος Ἐρινύες ἔσχεθον αὐδήν. τὸν δὲ μέγ᾽ ὀχθήσας προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· Ξάνθε τί μοι θάνατον μαντεύεαι; οὐδέ τί σε χρή. εὖ νυ τὸ οἶδα καὶ αὐτὸς ὅ μοι μόρος ἐνθάδ᾽ ὀλέσθαι νόσφι φίλου πατρὸς καὶ μητέρος· ἀλλὰ καὶ ἔμπης οὐ λήξω πρὶν Τρῶας ἅδην ἐλάσαι πολέμοιο. Ἦ ῥα, καὶ ἐν πρώτοις ἰάχων ἔχε μώνυχας ἵππους.

Ὣς οἳ μὲν παρὰ νηυσὶ κορωνίσι θωρήσσοντο ἀμφὶ σὲ Πηλέος υἱὲ μάχης ἀκόρητον Ἀχαιοί, Τρῶες δ᾽ αὖθ᾽ ἑτέρωθεν ἐπὶ θρωσμῷ πεδίοιο· Ζεὺς δὲ Θέμιστα κέλευσε θεοὺς ἀγορὴν δὲ καλέσσαι κρατὸς ἀπ᾽ Οὐλύμποιο πολυπτύχου· ἣ δ᾽ ἄρα πάντῃ φοιτήσασα κέλευσε Διὸς πρὸς δῶμα νέεσθαι. οὔτέ τις οὖν ποταμῶν ἀπέην νόσφ᾽ Ὠκεανοῖο, οὔτ᾽ ἄρα νυμφάων αἵ τ᾽ ἄλσεα καλὰ νέμονται καὶ πηγὰς ποταμῶν καὶ πίσεα ποιήεντα. ἐλθόντες δ᾽ ἐς δῶμα Διὸς νεφεληγερέταο ξεστῇς αἰθούσῃσιν ἐνίζανον, ἃς Διὶ πατρὶ Ἥφαιστος ποίησεν ἰδυίῃσι πραπίδεσσιν. Ὣς οἳ μὲν Διὸς ἔνδον ἀγηγέρατ᾽· οὐδ᾽ ἐνοσίχθων νηκούστησε θεᾶς, ἀλλ᾽ ἐξ ἁλὸς ἦλθε μετ᾽ αὐτούς, ἷζε δ᾽ ἄρ᾽ ἐν μέσσοισι, Διὸς δ᾽ ἐξείρετο βουλήν· τίπτ᾽ αὖτ᾽ ἀργικέραυνε θεοὺς ἀγορὴν δὲ κάλεσσας; ἦ τι περὶ Τρώων καὶ Ἀχαιῶν μερμηρίζεις; τῶν γὰρ νῦν ἄγχιστα μάχη πόλεμός τε δέδηε. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· ἔγνως ἐννοσίγαιε ἐμὴν ἐν στήθεσι βουλὴν ὧν ἕνεκα ξυνάγειρα· μέλουσί μοι ὀλλύμενοί περ. ἀλλ᾽ ἤτοι μὲν ἐγὼ μενέω πτυχὶ Οὐλύμποιο ἥμενος, ἔνθ᾽ ὁρόων φρένα τέρψομαι· οἳ δὲ δὴ ἄλλοι ἔρχεσθ᾽ ὄφρ᾽ ἂν ἵκησθε μετὰ Τρῶας καὶ Ἀχαιούς, ἀμφοτέροισι δ᾽ ἀρήγεθ᾽ ὅπῃ νόος ἐστὶν ἑκάστου. εἰ γὰρ Ἀχιλλεὺς οἶος ἐπὶ Τρώεσσι μαχεῖται οὐδὲ μίνυνθ᾽ ἕξουσι ποδώκεα Πηλεΐωνα. καὶ δέ τί μιν καὶ πρόσθεν ὑποτρομέεσκον ὁρῶντες· νῦν δ᾽ ὅτε δὴ καὶ θυμὸν ἑταίρου χώεται αἰνῶς δείδω μὴ καὶ τεῖχος ὑπέρμορον ἐξαλαπάξῃ. Ὣς ἔφατο Κρονίδης, πόλεμον δ᾽ ἀλίαστον ἔγειρε. βὰν δ᾽ ἴμεναι πόλεμον δὲ θεοὶ δίχα θυμὸν ἔχοντες· Ἥρη μὲν μετ᾽ ἀγῶνα νεῶν καὶ Παλλὰς Ἀθήνη ἠδὲ Ποσειδάων γαιήοχος ἠδ᾽ ἐριούνης Ἑρμείας, ὃς ἐπὶ φρεσὶ πευκαλίμῃσι κέκασται· Ἥφαιστος δ᾽ ἅμα τοῖσι κίε σθένεϊ βλεμεαίνων χωλεύων, ὑπὸ δὲ κνῆμαι ῥώοντο ἀραιαί. ἐς δὲ Τρῶας Ἄρης κορυθαίολος, αὐτὰρ ἅμ᾽ αὐτῷ Φοῖβος ἀκερσεκόμης ἠδ᾽ Ἄρτεμις ἰοχέαιρα Λητώ τε Ξάνθός τε φιλομειδής τ᾽ Ἀφροδίτη. Εἷος μέν ῥ᾽ ἀπάνευθε θεοὶ θνητῶν ἔσαν ἀνδρῶν, τεῖος Ἀχαιοὶ μὲν μέγα κύδανον, οὕνεκ᾽ Ἀχιλλεὺς ἐξεφάνη, δηρὸν δὲ μάχης ἐπέπαυτ᾽ ἀλεγεινῆς· Τρῶας δὲ τρόμος αἰνὸς ὑπήλυθε γυῖα ἕκαστον δειδιότας, ὅθ᾽ ὁρῶντο ποδώκεα Πηλεΐωνα τεύχεσι λαμπόμενον βροτολοιγῷ ἶσον Ἄρηϊ. αὐτὰρ ἐπεὶ μεθ᾽ ὅμιλον Ὀλύμπιοι ἤλυθον ἀνδρῶν, ὦρτο δ᾽ Ἔρις κρατερὴ λαοσσόος, αὖε δ᾽ Ἀθήνη στᾶσ᾽ ὁτὲ μὲν παρὰ τάφρον ὀρυκτὴν τείχεος ἐκτός, ἄλλοτ᾽ ἐπ᾽ ἀκτάων ἐριδούπων μακρὸν ἀΰτει. αὖε δ᾽ Ἄρης ἑτέρωθεν ἐρεμνῇ λαίλαπι ἶσος ὀξὺ κατ᾽ ἀκροτάτης πόλιος Τρώεσσι κελεύων, ἄλλοτε πὰρ Σιμόεντι θέων ἐπὶ Καλλικολώνῃ. Ὣς τοὺς ἀμφοτέρους μάκαρες θεοὶ ὀτρύνοντες σύμβαλον, ἐν δ᾽ αὐτοῖς ἔριδα ῥήγνυντο βαρεῖαν· δεινὸν δὲ βρόντησε πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε ὑψόθεν· αὐτὰρ νέρθε Ποσειδάων ἐτίναξε γαῖαν ἀπειρεσίην ὀρέων τ᾽ αἰπεινὰ κάρηνα. πάντες δ᾽ ἐσσείοντο πόδες πολυπίδακος Ἴδης καὶ κορυφαί, Τρώων τε πόλις καὶ νῆες Ἀχαιῶν. ἔδεισεν δ᾽ ὑπένερθεν ἄναξ ἐνέρων Ἀϊδωνεύς, δείσας δ᾽ ἐκ θρόνου ἆλτο καὶ ἴαχε, μή οἱ ὕπερθε γαῖαν ἀναῤῥήξειε Ποσειδάων ἐνοσίχθων, οἰκία δὲ θνητοῖσι καὶ ἀθανάτοισι φανείη σμερδαλέ᾽ εὐρώεντα, τά τε στυγέουσι θεοί περ· τόσσος ἄρα κτύπος ὦρτο θεῶν ἔριδι ξυνιόντων. ἤτοι μὲν γὰρ ἔναντα Ποσειδάωνος ἄνακτος ἵστατ᾽ Ἀπόλλων Φοῖβος ἔχων ἰὰ πτερόεντα, ἄντα δ᾽ Ἐνυαλίοιο θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· Ἥρῃ δ᾽ ἀντέστη χρυσηλάκατος κελαδεινὴ Ἄρτεμις ἰοχέαιρα κασιγνήτη ἑκάτοιο· Λητοῖ δ᾽ ἀντέστη σῶκος ἐριούνιος Ἑρμῆς, ἄντα δ᾽ ἄρ᾽ Ἡφαίστοιο μέγας ποταμὸς βαθυδίνης, ὃν Ξάνθον καλέουσι θεοί, ἄνδρες δὲ Σκάμανδρον. Ὣς οἳ μὲν θεοὶ ἄντα θεῶν ἴσαν· αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς Ἕκτορος ἄντα μάλιστα λιλαίετο δῦναι ὅμιλον Πριαμίδεω· τοῦ γάρ ῥα μάλιστά ἑ θυμὸς ἀνώγει αἵματος ἆσαι Ἄρηα ταλαύρινον πολεμιστήν. Αἰνείαν δ᾽ ἰθὺς λαοσσόος ὦρσεν Ἀπόλλων ἀντία Πηλεΐωνος, ἐνῆκε δέ οἱ μένος ἠΰ· υἱέϊ δὲ Πριάμοιο Λυκάονι εἴσατο φωνήν· τῷ μιν ἐεισάμενος προσέφη Διὸς υἱὸς Ἀπόλλων· Αἰνεία Τρώων βουληφόρε ποῦ τοι ἀπειλαὶ ἃς Τρώων βασιλεῦσιν ὑπίσχεο οἰνοποτάζων Πηλεΐδεω Ἀχιλῆος ἐναντίβιον πολεμίξειν; Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Αἰνείας ἀπαμειβόμενος προσέειπε· Πριαμίδη τί με ταῦτα καὶ οὐκ ἐθέλοντα κελεύεις ἀντία Πηλεΐωνος ὑπερθύμοιο μάχεσθαι; οὐ μὲν γὰρ νῦν πρῶτα ποδώκεος ἄντ᾽ Ἀχιλῆος στήσομαι, ἀλλ᾽ ἤδη με καὶ ἄλλοτε δουρὶ φόβησεν ἐξ Ἴδης, ὅτε βουσὶν ἐπήλυθεν ἡμετέρῃσι, πέρσε δὲ Λυρνησσὸν καὶ Πήδασον· αὐτὰρ ἐμὲ Ζεὺς εἰρύσαθ᾽, ὅς μοι ἐπῶρσε μένος λαιψηρά τε γοῦνα. ἦ κ᾽ ἐδάμην ὑπὸ χερσὶν Ἀχιλλῆος καὶ Ἀθήνης, ἥ οἱ πρόσθεν ἰοῦσα τίθει φάος ἠδ᾽ ἐκέλευεν ἔγχεϊ χαλκείῳ Λέλεγας καὶ Τρῶας ἐναίρειν. τὼ οὐκ ἔστ᾽ Ἀχιλῆος ἐναντίον ἄνδρα μάχεσθαι· αἰεὶ γὰρ πάρα εἷς γε θεῶν ὃς λοιγὸν ἀμύνει. καὶ δ᾽ ἄλλως τοῦ γ᾽ ἰθὺ βέλος πέτετ᾽, οὐδ᾽ ἀπολήγει πρὶν χροὸς ἀνδρομέοιο διελθέμεν. εἰ δὲ θεός περ ἶσον τείνειεν πολέμου τέλος, οὔ κε μάλα ῥέα νικήσει᾽, οὐδ᾽ εἰ παγχάλκεος εὔχεται εἶναι. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν ἄναξ Διὸς υἱὸς Ἀπόλλων· ἥρως ἀλλ᾽ ἄγε καὶ σὺ θεοῖς αἰειγενέτῃσιν εὔχεο· καὶ δὲ σέ φασι Διὸς κούρης Ἀφροδίτης ἐκγεγάμεν, κεῖνος δὲ χερείονος ἐκ θεοῦ ἐστίν· ἣ μὲν γὰρ Διός ἐσθ᾽, ἣ δ᾽ ἐξ ἁλίοιο γέροντος. ἀλλ᾽ ἰθὺς φέρε χαλκὸν ἀτειρέα, μηδέ σε πάμπαν λευγαλέοις ἐπέεσσιν ἀποτρεπέτω καὶ ἀρειῇ. Ὣς εἰπὼν ἔμπνευσε μένος μέγα ποιμένι λαῶν, βῆ δὲ διὰ προμάχων κεκορυθμένος αἴθοπι χαλκῷ. οὐδ᾽ ἔλαθ᾽ Ἀγχίσαο πάϊς λευκώλενον Ἥρην ἀντία Πηλεΐωνος ἰὼν ἀνὰ οὐλαμὸν ἀνδρῶν· ἣ δ᾽ ἄμυδις στήσασα θεοὺς μετὰ μῦθον ἔειπε· φράζεσθον δὴ σφῶϊ Ποσείδαον καὶ Ἀθήνη ἐν φρεσὶν ὑμετέρῃσιν, ὅπως ἔσται τάδε ἔργα. Αἰνείας ὅδ᾽ ἔβη κεκορυθμένος αἴθοπι χαλκῷ ἀντία Πηλεΐωνος, ἀνῆκε δὲ Φοῖβος Ἀπόλλων. ἀλλ᾽ ἄγεθ᾽, ἡμεῖς πέρ μιν ἀποτρωπῶμεν ὀπίσσω αὐτόθεν, ἤ τις ἔπειτα καὶ ἡμείων Ἀχιλῆϊ παρσταίη, δοίη δὲ κράτος μέγα, μηδέ τι θυμῷ δευέσθω, ἵνα εἰδῇ ὅ μιν φιλέουσιν ἄριστοι ἀθανάτων, οἳ δ᾽ αὖτ᾽ ἀνεμώλιοι οἳ τὸ πάρος περ Τρωσὶν ἀμύνουσιν πόλεμον καὶ δηϊοτῆτα. πάντες δ᾽ Οὐλύμποιο κατήλθομεν ἀντιόωντες τῆσδε μάχης, ἵνα μή τι μετὰ Τρώεσσι πάθῃσι σήμερον· ὕστερον αὖτε τὰ πείσεται ἅσσά οἱ αἶσα γιγνομένῳ ἐπένησε λίνῳ ὅτε μιν τέκε μήτηρ. εἰ δ᾽ Ἀχιλεὺς οὐ ταῦτα θεῶν ἐκ πεύσεται ὀμφῆς δείσετ᾽ ἔπειθ᾽, ὅτε κέν τις ἐναντίβιον θεὸς ἔλθῃ ἐν πολέμῳ· χαλεποὶ δὲ θεοὶ φαίνεσθαι ἐναργεῖς. Τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα Ποσειδάων ἐνοσίχθων· Ἥρη μὴ χαλέπαινε παρ᾽ ἐκ νόον· οὐδέ τί σε χρή. οὐκ ἂν ἔγωγ᾽ ἐθέλοιμι θεοὺς ἔριδι ξυνελάσσαι ἡμέας τοὺς ἄλλους, ἐπεὶ ἦ πολὺ φέρτεροί εἰμεν· ἀλλ᾽ ἡμεῖς μὲν ἔπειτα καθεζώμεσθα κιόντες ἐκ πάτου ἐς σκοπιήν, πόλεμος δ᾽ ἄνδρεσσι μελήσει. εἰ δέ κ᾽ Ἄρης ἄρχωσι μάχης ἢ Φοῖβος Ἀπόλλων, ἢ Ἀχιλῆ᾽ ἴσχωσι καὶ οὐκ εἰῶσι μάχεσθαι, αὐτίκ᾽ ἔπειτα καὶ ἄμμι παρ᾽ αὐτόθι νεῖκος ὀρεῖται φυλόπιδος· μάλα δ᾽ ὦκα διακρινθέντας ὀΐω ἂψ ἴμεν Οὔλυμπον δὲ θεῶν μεθ᾽ ὁμήγυριν ἄλλων ἡμετέρῃς ὑπὸ χερσὶν ἀναγκαίηφι δαμέντας. Ὣς ἄρα φωνήσας ἡγήσατο κυανοχαίτης τεῖχος ἐς ἀμφίχυτον Ἡρακλῆος θείοιο ὑψηλόν, τό ῥά οἱ Τρῶες καὶ Παλλὰς Ἀθήνη ποίεον, ὄφρα τὸ κῆτος ὑπεκπροφυγὼν ἀλέαιτο, ὁππότε μιν σεύαιτο ἀπ᾽ ἠϊόνος πεδίον δέ. ἔνθα Ποσειδάων κατ᾽ ἄρ᾽ ἕζετο καὶ θεοὶ ἄλλοι, ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ ἄῤῥηκτον νεφέλην ὤμοισιν ἕσαντο· οἳ δ᾽ ἑτέρωσε καθῖζον ἐπ᾽ ὀφρύσι Καλλικολώνης ἀμφὶ σὲ ἤϊε Φοῖβε καὶ Ἄρηα πτολίπορθον. Ὣς οἳ μέν ῥ᾽ ἑκάτερθε καθήατο μητιόωντες βουλάς· ἀρχέμεναι δὲ δυσηλεγέος πολέμοιο ὄκνεον ἀμφότεροι, Ζεὺς δ᾽ ἥμενος ὕψι κέλευε. Τῶν δ᾽ ἅπαν ἐπλήσθη πεδίον καὶ λάμπετο χαλκῷ ἀνδρῶν ἠδ᾽ ἵππων· κάρκαιρε δὲ γαῖα πόδεσσιν ὀρνυμένων ἄμυδις. δύο δ᾽ ἀνέρες ἔξοχ᾽ ἄριστοι ἐς μέσον ἀμφοτέρων συνίτην μεμαῶτε μάχεσθαι Αἰνείας τ᾽ Ἀγχισιάδης καὶ δῖος Ἀχιλλεύς. Αἰνείας δὲ πρῶτος ἀπειλήσας ἐβεβήκει νευστάζων κόρυθι βριαρῇ· ἀτὰρ ἀσπίδα θοῦριν πρόσθεν ἔχε στέρνοιο, τίνασσε δὲ χάλκεον ἔγχος. Πηλεΐδης δ᾽ ἑτέρωθεν ἐναντίον ὦρτο λέων ὣς σίντης, ὅν τε καὶ ἄνδρες ἀποκτάμεναι μεμάασιν ἀγρόμενοι πᾶς δῆμος· ὃ δὲ πρῶτον μὲν ἀτίζων ἔρχεται, ἀλλ᾽ ὅτε κέν τις ἀρηϊθόων αἰζηῶν δουρὶ βάλῃ ἐάλη τε χανών, περί τ᾽ ἀφρὸς ὀδόντας γίγνεται, ἐν δέ τέ οἱ κραδίῃ στένει ἄλκιμον ἦτορ, οὐρῇ δὲ πλευράς τε καὶ ἰσχία ἀμφοτέρωθεν μαστίεται, ἑὲ δ᾽ αὐτὸν ἐποτρύνει μαχέσασθαι, γλαυκιόων δ᾽ ἰθὺς φέρεται μένει, ἤν τινα πέφνῃ ἀνδρῶν, ἢ αὐτὸς φθίεται πρώτῳ ἐν ὁμίλῳ· ὣς Ἀχιλῆ᾽ ὄτρυνε μένος καὶ θυμὸς ἀγήνωρ ἀντίον ἐλθέμεναι μεγαλήτορος Αἰνείαο. οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες, τὸν πρότερος προσέειπε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς· Αἰνεία τί σὺ τόσσον ὁμίλου πολλὸν ἐπελθὼν ἔστης; ἦ σέ γε θυμὸς ἐμοὶ μαχέσασθαι ἀνώγει ἐλπόμενον Τρώεσσιν ἀνάξειν ἱπποδάμοισι τιμῆς τῆς Πριάμου; ἀτὰρ εἴ κεν ἔμ᾽ ἐξεναρίξῃς, οὔ τοι τοὔνεκά γε Πρίαμος γέρας ἐν χερὶ θήσει· εἰσὶν γάρ οἱ παῖδες, ὃ δ᾽ ἔμπεδος οὐδ᾽ ἀεσίφρων. ἦ νύ τί τοι Τρῶες τέμενος τάμον ἔξοχον ἄλλων καλὸν φυταλιῆς καὶ ἀρούρης, ὄφρα νέμηαι αἴ κεν ἐμὲ κτείνης; χαλεπῶς δέ σ᾽ ἔολπα τὸ ῥέξειν. ἤδη μὲν σέ γέ φημι καὶ ἄλλοτε δουρὶ φοβῆσαι. ἦ οὐ μέμνῃ ὅτε πέρ σε βοῶν ἄπο μοῦνον ἐόντα σεῦα κατ᾽ Ἰδαίων ὀρέων ταχέεσσι πόδεσσι καρπαλίμως; τότε δ᾽ οὔ τι μετατροπαλίζεο φεύγων. ἔνθεν δ᾽ ἐς Λυρνησσὸν ὑπέκφυγες· αὐτὰρ ἐγὼ τὴν πέρσα μεθορμηθεὶς σὺν Ἀθήνῃ καὶ Διὶ πατρί, ληϊάδας δὲ γυναῖκας ἐλεύθερον ἦμαρ ἀπούρας ἦγον· ἀτὰρ σὲ Ζεὺς ἐῤῥύσατο καὶ θεοὶ ἄλλοι. ἀλλ᾽ οὐ νῦν ἐρύεσθαι ὀΐομαι, ὡς ἐνὶ θυμῷ βάλλεαι· ἀλλά σ᾽ ἔγωγ᾽ ἀναχωρήσαντα κελεύω ἐς πληθὺν ἰέναι, μηδ᾽ ἀντίος ἵστασ᾽ ἐμεῖο, πρίν τι κακὸν παθέειν· ῥεχθὲν δέ τε νήπιος ἔγνω. Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Αἰνείας ἀπαμείβετο φώνησέν τε· Πηλεΐδη μὴ δὴ ἐπέεσσί με νηπύτιον ὣς ἔλπεο δειδίξεσθαι, ἐπεὶ σάφα οἶδα καὶ αὐτὸς ἠμὲν κερτομίας ἠδ᾽ αἴσυλα μυθήσασθαι. ἴδμεν δ᾽ ἀλλήλων γενεήν, ἴδμεν δὲ τοκῆας πρόκλυτ᾽ ἀκούοντες ἔπεα θνητῶν ἀνθρώπων· ὄψει δ᾽ οὔτ᾽ ἄρ πω σὺ ἐμοὺς ἴδες οὔτ᾽ ἄρ᾽ ἐγὼ σούς. φασὶ σὲ μὲν Πηλῆος ἀμύμονος ἔκγονον εἶναι, μητρὸς δ᾽ ἐκ Θέτιδος καλλιπλοκάμου ἁλοσύδνης· αὐτὰρ ἐγὼν υἱὸς μεγαλήτορος Ἀγχίσαο εὔχομαι ἐκγεγάμεν, μήτηρ δέ μοί ἐστ᾽ Ἀφροδίτη· τῶν δὴ νῦν ἕτεροί γε φίλον παῖδα κλαύσονται σήμερον· οὐ γάρ φημ᾽ ἐπέεσσί γε νηπυτίοισιν ὧδε διακρινθέντε μάχης ἐξαπονέεσθαι. εἰ δ᾽ ἐθέλεις καὶ ταῦτα δαήμεναι, ὄφρ᾽ ἐῢ εἰδῇς ἡμετέρην γενεήν, πολλοὶ δέ μιν ἄνδρες ἴσασι· Δάρδανον αὖ πρῶτον τέκετο νεφεληγερέτα Ζεύς, κτίσσε δὲ Δαρδανίην, ἐπεὶ οὔ πω Ἴλιος ἱρὴ ἐν πεδίῳ πεπόλιστο πόλις μερόπων ἀνθρώπων, ἀλλ᾽ ἔθ᾽ ὑπωρείας ᾤκεον πολυπίδακος Ἴδης. Δάρδανος αὖ τέκεθ᾽ υἱὸν Ἐριχθόνιον βασιλῆα, ὃς δὴ ἀφνειότατος γένετο θνητῶν ἀνθρώπων· τοῦ τρισχίλιαι ἵπποι ἕλος κάτα βουκολέοντο θήλειαι, πώλοισιν ἀγαλλόμεναι ἀταλῇσι. τάων καὶ Βορέης ἠράσσατο βοσκομενάων, ἵππῳ δ᾽ εἰσάμενος παρελέξατο κυανοχαίτῃ· αἳ δ᾽ ὑποκυσάμεναι ἔτεκον δυοκαίδεκα πώλους. αἳ δ᾽ ὅτε μὲν σκιρτῷεν ἐπὶ ζείδωρον ἄρουραν, ἄκρον ἐπ᾽ ἀνθερίκων καρπὸν θέον οὐδὲ κατέκλων· ἀλλ᾽ ὅτε δὴ σκιρτῷεν ἐπ᾽ εὐρέα νῶτα θαλάσσης, ἄκρον ἐπὶ ῥηγμῖνος ἁλὸς πολιοῖο θέεσκον. Τρῶα δ᾽ Ἐριχθόνιος τέκετο Τρώεσσιν ἄνακτα· Τρωὸς δ᾽ αὖ τρεῖς παῖδες ἀμύμονες ἐξεγένοντο Ἶλός τ᾽ Ἀσσάρακός τε καὶ ἀντίθεος Γανυμήδης, ὃς δὴ κάλλιστος γένετο θνητῶν ἀνθρώπων· τὸν καὶ ἀνηρείψαντο θεοὶ Διὶ οἰνοχοεύειν κάλλεος εἵνεκα οἷο ἵν᾽ ἀθανάτοισι μετείη. Ἶλος δ᾽ αὖ τέκεθ᾽ υἱὸν ἀμύμονα Λαομέδοντα· Λαομέδων δ᾽ ἄρα Τιθωνὸν τέκετο Πρίαμόν τε Λάμπόν τε Κλυτίον θ᾽ Ἱκετάονά τ᾽ ὄζον Ἄρηος· Ἀσσάρακος δὲ Κάπυν, ὃ δ᾽ ἄρ᾽ Ἀγχίσην τέκε παῖδα· αὐτὰρ ἔμ᾽ Ἀγχίσης, Πρίαμος δ᾽ ἔτεχ᾽ Ἕκτορα δῖον. ταύτης τοι γενεῆς τε καὶ αἵματος εὔχομαι εἶναι. Ζεὺς δ᾽ ἀρετὴν ἄνδρεσσιν ὀφέλλει τε μινύθει τε ὅππως κεν ἐθέλῃσιν· ὃ γὰρ κάρτιστος ἁπάντων. ἀλλ᾽ ἄγε μηκέτι ταῦτα λεγώμεθα νηπύτιοι ὣς ἑσταότ᾽ ἐν μέσσῃ ὑσμίνῃ δηϊοτῆτος. ἔστι γὰρ ἀμφοτέροισιν ὀνείδεα μυθήσασθαι πολλὰ μάλ᾽, οὐδ᾽ ἂν νηῦς ἑκατόζυγος ἄχθος ἄροιτο. στρεπτὴ δὲ γλῶσσ᾽ ἐστὶ βροτῶν, πολέες δ᾽ ἔνι μῦθοι παντοῖοι, ἐπέων δὲ πολὺς νομὸς ἔνθα καὶ ἔνθα. ὁπποῖόν κ᾽ εἴπῃσθα ἔπος, τοῖόν κ᾽ ἐπακούσαις. ἀλλὰ τί ἢ ἔριδας καὶ νείκεα νῶϊν ἀνάγκη νεικεῖν ἀλλήλοισιν ἐναντίον ὥς τε γυναῖκας, αἵ τε χολωσάμεναι ἔριδος πέρι θυμοβόροιο νεικεῦσ᾽ ἀλλήλῃσι μέσην ἐς ἄγυιαν ἰοῦσαι πόλλ᾽ ἐτεά τε καὶ οὐκί· χόλος δέ τε καὶ τὰ κελεύει. ἀλκῆς δ᾽ οὔ μ᾽ ἐπέεσσιν ἀποτρέψεις μεμαῶτα πρὶν χαλκῷ μαχέσασθαι ἐναντίον· ἀλλ᾽ ἄγε θᾶσσον γευσόμεθ᾽ ἀλλήλων χαλκήρεσιν ἐγχείῃσιν. Ἦ ῥα καὶ ἐν δεινῷ σάκει ἤλασεν ὄβριμον ἔγχος σμερδαλέῳ· μέγα δ᾽ ἀμφὶ σάκος μύκε δουρὸς ἀκωκῇ. Πηλεΐδης δὲ σάκος μὲν ἀπὸ ἕο χειρὶ παχείῃ ἔσχετο ταρβήσας· φάτο γὰρ δολιχόσκιον ἔγχος ῥέα διελεύσεσθαι μεγαλήτορος Αἰνείαο νήπιος, οὐδ᾽ ἐνόησε κατὰ φρένα καὶ κατὰ θυμὸν ὡς οὐ ῥηΐδι᾽ ἐστὶ θεῶν ἐρικυδέα δῶρα ἀνδράσι γε θνητοῖσι δαμήμεναι οὐδ᾽ ὑποείκειν. οὐδὲ τότ᾽ Αἰνείαο δαΐφρονος ὄβριμον ἔγχος ῥῆξε σάκος· χρυσὸς γὰρ ἐρύκακε, δῶρα θεοῖο· ἀλλὰ δύω μὲν ἔλασσε διὰ πτύχας, αἳ δ᾽ ἄρ᾽ ἔτι τρεῖς ἦσαν, ἐπεὶ πέντε πτύχας ἤλασε κυλλοποδίων, τὰς δύο χαλκείας, δύο δ᾽ ἔνδοθι κασσιτέροιο, τὴν δὲ μίαν χρυσῆν, τῇ ῥ᾽ ἔσχετο μείλινον ἔγχος. Δεύτερος αὖτ᾽ Ἀχιλεὺς προΐει δολιχόσκιον ἔγχος, καὶ βάλεν Αἰνείαο κατ᾽ ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην ἄντυγ᾽ ὕπο πρώτην, ᾗ λεπτότατος θέε χαλκός, λεπτοτάτη δ᾽ ἐπέην ῥινὸς βοός· ἣ δὲ διὰ πρὸ Πηλιὰς ἤϊξεν μελίη, λάκε δ᾽ ἀσπὶς ὑπ᾽ αὐτῆς. Αἰνείας δ᾽ ἐάλη καὶ ἀπὸ ἕθεν ἀσπίδ᾽ ἀνέσχε δείσας· ἐγχείη δ᾽ ἄρ᾽ ὑπὲρ νώτου ἐνὶ γαίῃ ἔστη ἱεμένη, διὰ δ᾽ ἀμφοτέρους ἕλε κύκλους ἀσπίδος ἀμφιβρότης· ὃ δ᾽ ἀλευάμενος δόρυ μακρὸν ἔστη, κὰδ δ᾽ ἄχος οἱ χύτο μυρίον ὀφθαλμοῖσι, ταρβήσας ὅ οἱ ἄγχι πάγη βέλος. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς ἐμμεμαὼς ἐπόρουσεν ἐρυσσάμενος ξίφος ὀξὺ σμερδαλέα ἰάχων· ὃ δὲ χερμάδιον λάβε χειρὶ Αἰνείας, μέγα ἔργον, ὃ οὐ δύο γ᾽ ἄνδρε φέροιεν, οἷοι νῦν βροτοί εἰσ᾽· ὃ δέ μιν ῥέα πάλλε καὶ οἶος. ἔνθά κεν Αἰνείας μὲν ἐπεσσύμενον βάλε πέτρῳ ἢ κόρυθ᾽ ἠὲ σάκος, τό οἱ ἤρκεσε λυγρὸν ὄλεθρον, τὸν δέ κε Πηλεΐδης σχεδὸν ἄορι θυμὸν ἀπηύρα, εἰ μὴ ἄρ᾽ ὀξὺ νόησε Ποσειδάων ἐνοσίχθων· αὐτίκα δ᾽ ἀθανάτοισι θεοῖς μετὰ μῦθον ἔειπεν· ὢ πόποι ἦ μοι ἄχος μεγαλήτορος Αἰνείαο, ὃς τάχα Πηλεΐωνι δαμεὶς Ἄϊδος δὲ κάτεισι πειθόμενος μύθοισιν Ἀπόλλωνος ἑκάτοιο νήπιος, οὐδέ τί οἱ χραισμήσει λυγρὸν ὄλεθρον. ἀλλὰ τί ἢ νῦν οὗτος ἀναίτιος ἄλγεα πάσχει μὰψ ἕνεκ᾽ ἀλλοτρίων ἀχέων, κεχαρισμένα δ᾽ αἰεὶ δῶρα θεοῖσι δίδωσι τοὶ οὐρανὸν εὐρὺν ἔχουσιν; ἀλλ᾽ ἄγεθ᾽ ἡμεῖς πέρ μιν ὑπὲκ θανάτου ἀγάγωμεν, μή πως καὶ Κρονίδης κεχολώσεται, αἴ κεν Ἀχιλλεὺς τόνδε κατακτείνῃ· μόριμον δέ οἵ ἐστ᾽ ἀλέασθαι, ὄφρα μὴ ἄσπερμος γενεὴ καὶ ἄφαντος ὄληται Δαρδάνου, ὃν Κρονίδης περὶ πάντων φίλατο παίδων οἳ ἕθεν ἐξεγένοντο γυναικῶν τε θνητάων. ἤδη γὰρ Πριάμου γενεὴν ἔχθηρε Κρονίων· νῦν δὲ δὴ Αἰνείαο βίη Τρώεσσιν ἀνάξει καὶ παίδων παῖδες, τοί κεν μετόπισθε γένωνται. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα βοῶπις πότνια Ἥρη· ἐννοσίγαι᾽, αὐτὸς σὺ μετὰ φρεσὶ σῇσι νόησον Αἰνείαν ἤ κέν μιν ἐρύσσεαι ἦ κεν ἐάσῃς Πηλεΐδῃ Ἀχιλῆϊ δαμήμεναι, ἐσθλὸν ἐόντα. ἤτοι μὲν γὰρ νῶϊ πολέας ὠμόσσαμεν ὅρκους πᾶσι μετ᾽ ἀθανάτοισιν ἐγὼ καὶ Παλλὰς Ἀθήνη μή ποτ᾽ ἐπὶ Τρώεσσιν ἀλεξήσειν κακὸν ἦμαρ, μηδ᾽ ὁπότ᾽ ἂν Τροίη μαλερῷ πυρὶ πᾶσα δάηται καιομένη, καίωσι δ᾽ ἀρήϊοι υἷες Ἀχαιῶν. Αὐτὰρ ἐπεὶ τό γ᾽ ἄκουσε Ποσειδάων ἐνοσίχθων, βῆ ῥ᾽ ἴμεν ἄν τε μάχην καὶ ἀνὰ κλόνον ἐγχειάων, ἷξε δ᾽ ὅθ᾽ Αἰνείας ἠδ᾽ ὃ κλυτὸς ἦεν Ἀχιλλεύς. αὐτίκα τῷ μὲν ἔπειτα κατ᾽ ὀφθαλμῶν χέεν ἀχλὺν Πηλεΐδῃ Ἀχιλῆϊ· ὃ δὲ μελίην εὔχαλκον ἀσπίδος ἐξέρυσεν μεγαλήτορος Αἰνείαο· καὶ τὴν μὲν προπάροιθε ποδῶν Ἀχιλῆος ἔθηκεν, Αἰνείαν δ᾽ ἔσσευεν ἀπὸ χθονὸς ὑψόσ᾽ ἀείρας. πολλὰς δὲ στίχας ἡρώων, πολλὰς δὲ καὶ ἵππων Αἰνείας ὑπερᾶλτο θεοῦ ἀπὸ χειρὸς ὀρούσας, ἷξε δ᾽ ἐπ᾽ ἐσχατιὴν πολυάϊκος πολέμοιο, ἔνθά τε Καύκωνες πόλεμον μέτα θωρήσσοντο. τῷ δὲ μάλ᾽ ἐγγύθεν ἦλθε Ποσειδάων ἐνοσίχθων, καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Αἰνεία, τίς σ᾽ ὧδε θεῶν ἀτέοντα κελεύει ἀντία Πηλεΐωνος ὑπερθύμοιο μάχεσθαι, ὃς σεῦ ἅμα κρείσσων καὶ φίλτερος ἀθανάτοισιν; ἀλλ᾽ ἀναχωρῆσαι ὅτε κεν συμβλήσεαι αὐτῷ, μὴ καὶ ὑπὲρ μοῖραν δόμον Ἄϊδος εἰσαφίκηαι. αὐτὰρ ἐπεί κ᾽ Ἀχιλεὺς θάνατον καὶ πότμον ἐπίσπῃ, θαρσήσας δὴ ἔπειτα μετὰ πρώτοισι μάχεσθαι· οὐ μὲν γάρ τίς σ᾽ ἄλλος Ἀχαιῶν ἐξεναρίξει. Ὣς εἰπὼν λίπεν αὐτόθ᾽, ἐπεὶ διεπέφραδε πάντα. αἶψα δ᾽ ἔπειτ᾽ Ἀχιλῆος ἀπ᾽ ὀφθαλμῶν σκέδασ᾽ ἀχλὺν θεσπεσίην· ὃ δ᾽ ἔπειτα μέγ᾽ ἔξιδεν ὀφθαλμοῖσιν, ὀχθήσας δ᾽ ἄρα εἶπε πρὸς ὃν μεγαλήτορα θυμόν· ὢ πόποι ἦ μέγα θαῦμα τόδ᾽ ὀφθαλμοῖσιν ὁρῶμαι· ἔγχος μὲν τόδε κεῖται ἐπὶ χθονός, οὐδέ τι φῶτα λεύσσω, τῷ ἐφέηκα κατακτάμεναι μενεαίνων. ἦ ῥα καὶ Αἰνείας φίλος ἀθανάτοισι θεοῖσιν ἦεν· ἀτάρ μιν ἔφην μὰψ αὔτως εὐχετάασθαι. ἐῤῥέτω· οὔ οἱ θυμὸς ἐμεῦ ἔτι πειρηθῆναι ἔσσεται, ὃς καὶ νῦν φύγεν ἄσμενος ἐκ θανάτοιο. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ Δαναοῖσι φιλοπτολέμοισι κελεύσας τῶν ἄλλων Τρώων πειρήσομαι ἀντίος ἐλθών. Ἦ, καὶ ἐπὶ στίχας ἆλτο, κέλευε δὲ φωτὶ ἑκάστῳ· μηκέτι νῦν Τρώων ἑκὰς ἕστατε δῖοι Ἀχαιοί, ἀλλ᾽ ἄγ᾽ ἀνὴρ ἄντ᾽ ἀνδρὸς ἴτω, μεμάτω δὲ μάχεσθαι. ἀργαλέον δέ μοί ἐστι καὶ ἰφθίμῳ περ ἐόντι τοσσούσδ᾽ ἀνθρώπους ἐφέπειν καὶ πᾶσι μάχεσθαι· οὐδέ κ᾽ Ἄρης, ὅς περ θεὸς ἄμβροτος, οὐδέ κ᾽ Ἀθήνη τοσσῆσδ᾽ ὑσμίνης ἐφέποι στόμα καὶ πονέοιτο· ἀλλ᾽ ὅσσον μὲν ἐγὼ δύναμαι χερσίν τε ποσίν τε καὶ σθένει, οὔ μ᾽ ἔτι φημὶ μεθησέμεν οὐδ᾽ ἠβαιόν, ἀλλὰ μάλα στιχὸς εἶμι διαμπερές, οὐδέ τιν᾽ οἴω Τρώων χαιρήσειν, ὅς τις σχεδὸν ἔγχεος ἔλθῃ. Ὣς φάτ᾽ ἐποτρύνων· Τρώεσσι δὲ φαίδιμος Ἕκτωρ κέκλεθ᾽ ὁμοκλήσας, φάτο δ᾽ ἴμεναι ἄντ᾽ Ἀχιλῆος· Τρῶες ὑπέρθυμοι μὴ δείδιτε Πηλεΐωνα. καί κεν ἐγὼ ἐπέεσσι καὶ ἀθανάτοισι μαχοίμην, ἔγχεϊ δ᾽ ἀργαλέον, ἐπεὶ ἦ πολὺ φέρτεροί εἰσιν. οὐδ᾽ Ἀχιλεὺς πάντεσσι τέλος μύθοις ἐπιθήσει, ἀλλὰ τὸ μὲν τελέει, τὸ δὲ καὶ μεσσηγὺ κολούει. τοῦ δ᾽ ἐγὼ ἀντίος εἶμι καὶ εἰ πυρὶ χεῖρας ἔοικεν, εἰ πυρὶ χεῖρας ἔοικε, μένος δ᾽ αἴθωνι σιδήρῳ. Ὣς φάτ᾽ ἐποτρύνων, οἳ δ᾽ ἀντίοι ἔγχε᾽ ἄειραν Τρῶες· τῶν δ᾽ ἄμυδις μίχθη μένος, ὦρτο δ᾽ ἀϋτή. καὶ τότ᾽ ἄρ᾽ Ἕκτορα εἶπε παραστὰς Φοῖβος Ἀπόλλων· Ἕκτορ μηκέτι πάμπαν Ἀχιλλῆϊ προμάχιζε, ἀλλὰ κατὰ πληθύν τε καὶ ἐκ φλοίσβοιο δέδεξο, μή πώς σ᾽ ἠὲ βάλῃ ἠὲ σχεδὸν ἄορι τύψῃ. Ὣς ἔφαθ᾽, Ἕκτωρ δ᾽ αὖτις ἐδύσετο οὐλαμὸν ἀνδρῶν ταρβήσας, ὅτ᾽ ἄκουσε θεοῦ ὄπα φωνήσαντος. ἐν δ᾽ Ἀχιλεὺς Τρώεσσι θόρε φρεσὶν εἱμένος ἀλκὴν σμερδαλέα ἰάχων, πρῶτον δ᾽ ἕλεν Ἰφιτίωνα ἐσθλὸν Ὀτρυντεΐδην πολέων ἡγήτορα λαῶν, ὃν νύμφη τέκε νηῒς Ὀτρυντῆϊ πτολιπόρθῳ Τμώλῳ ὕπο νιφόεντι Ὕδης ἐν πίονι δήμῳ· τὸν δ᾽ ἰθὺς μεμαῶτα βάλ᾽ ἔγχεϊ δῖος Ἀχιλλεὺς μέσσην κὰκ κεφαλήν· ἣ δ᾽ ἄνδιχα πᾶσα κεάσθη, δούπησεν δὲ πεσών, ὃ δ᾽ ἐπεύξατο δῖος Ἀχιλλεύς· κεῖσαι Ὀτρυντεΐδη πάντων ἐκπαγλότατ᾽ ἀνδρῶν· ἐνθάδε τοι θάνατος, γενεὴ δέ τοί ἐστ᾽ ἐπὶ λίμνῃ Γυγαίῃ, ὅθι τοι τέμενος πατρώϊόν ἐστιν Ὕλλῳ ἐπ᾽ ἰχθυόεντι καὶ Ἕρμῳ δινήεντι. Ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος, τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψε. τὸν μὲν Ἀχαιῶν ἵπποι ἐπισσώτροις δατέοντο πρώτῃ ἐν ὑσμίνῃ· ὃ δ᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ Δημολέοντα ἐσθλὸν ἀλεξητῆρα μάχης Ἀντήνορος υἱὸν νύξε κατὰ κρόταφον, κυνέης διὰ χαλκοπαρῄου. οὐδ᾽ ἄρα χαλκείη κόρυς ἔσχεθεν, ἀλλὰ δι᾽ αὐτῆς αἰχμὴ ἱεμένη ῥῆξ᾽ ὀστέον, ἐγκέφαλος δὲ ἔνδον ἅπας πεπάλακτο· δάμασσε δέ μιν μεμαῶτα. Ἱπποδάμαντα δ᾽ ἔπειτα καθ᾽ ἵππων ἀΐξαντα πρόσθεν ἕθεν φεύγοντα μετάφρενον οὔτασε δουρί. αὐτὰρ ὃ θυμὸν ἄϊσθε καὶ ἤρυγεν, ὡς ὅτε ταῦρος ἤρυγεν ἑλκόμενος Ἑλικώνιον ἀμφὶ ἄνακτα κούρων ἑλκόντων· γάνυται δέ τε τοῖς ἐνοσίχθων· ὣς ἄρα τόν γ᾽ ἐρυγόντα λίπ᾽ ὀστέα θυμὸς ἀγήνωρ· αὐτὰρ ὃ βῆ σὺν δουρὶ μετ᾽ ἀντίθεον Πολύδωρον Πριαμίδην. τὸν δ᾽ οὔ τι πατὴρ εἴασκε μάχεσθαι, οὕνεκά οἱ μετὰ παισὶ νεώτατος ἔσκε γόνοιο, καί οἱ φίλτατος ἔσκε, πόδεσσι δὲ πάντας ἐνίκα δὴ τότε νηπιέῃσι ποδῶν ἀρετὴν ἀναφαίνων θῦνε διὰ προμάχων, εἷος φίλον ὤλεσε θυμόν. τὸν βάλε μέσσον ἄκοντι ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεὺς νῶτα παραΐσσοντος, ὅθι ζωστῆρος ὀχῆες χρύσειοι σύνεχον καὶ διπλόος ἤντετο θώρηξ· ἀντικρὺ δὲ διέσχε παρ᾽ ὀμφαλὸν ἔγχεος αἰχμή, γνὺξ δ᾽ ἔριπ᾽ οἰμώξας, νεφέλη δέ μιν ἀμφεκάλυψε κυανέη, προτὶ οἷ δ᾽ ἔλαβ᾽ ἔντερα χερσὶ λιασθείς. Ἕκτωρ δ᾽ ὡς ἐνόησε κασίγνητον Πολύδωρον ἔντερα χερσὶν ἔχοντα λιαζόμενον ποτὶ γαίη κάρ ῥά οἱ ὀφθαλμῶν κέχυτ᾽ ἀχλύς· οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔτ᾽ ἔτλη δηρὸν ἑκὰς στρωφᾶσθ᾽, ἀλλ᾽ ἀντίος ἦλθ᾽ Ἀχιλῆϊ ὀξὺ δόρυ κραδάων φλογὶ εἴκελος· αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς ὡς εἶδ᾽, ὣς ἀνεπᾶλτο, καὶ εὐχόμενος ἔπος ηὔδα· ἐγγὺς ἀνὴρ ὃς ἐμόν γε μάλιστ᾽ ἐσεμάσσατο θυμόν, ὅς μοι ἑταῖρον ἔπεφνε τετιμένον· οὐδ᾽ ἂν ἔτι δὴν ἀλλήλους πτώσσοιμεν ἀνὰ πτολέμοιο γεφύρας. Ἦ, καὶ ὑπόδρα ἰδὼν προσεφώνεεν Ἕκτορα δῖον· ἆσσον ἴθ᾽ ὥς κεν θᾶσσον ὀλέθρου πείραθ᾽ ἵκηαι. Τὸν δ᾽ οὐ ταρβήσας προσέφη κορυθαίολος Ἕκτωρ· Πηλεΐδη μὴ δὴ ἐπέεσσί με νηπύτιον ὣς ἔλπεο δειδίξεσθαι, ἐπεὶ σάφα οἶδα καὶ αὐτὸς ἠμὲν κερτομίας ἠδ᾽ αἴσυλα μυθήσασθαι. οἶδα δ᾽ ὅτι σὺ μὲν ἐσθλός, ἐγὼ δὲ σέθεν πολὺ χείρων. ἀλλ᾽ ἤτοι μὲν ταῦτα θεῶν ἐν γούνασι κεῖται, αἴ κέ σε χειρότερός περ ἐὼν ἀπὸ θυμὸν ἕλωμαι δουρὶ βαλών, ἐπεὶ ἦ καὶ ἐμὸν βέλος ὀξὺ πάροιθεν. Ἦ ῥα, καὶ ἀμπεπαλὼν προΐει δόρυ, καὶ τό γ᾽ Ἀθήνη πνοιῇ Ἀχιλλῆος πάλιν ἔτραπε κυδαλίμοιο ἦκα μάλα ψύξασα· τὸ δ᾽ ἂψ ἵκεθ᾽ Ἕκτορα δῖον, αὐτοῦ δὲ προπάροιθε ποδῶν πέσεν. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς ἐμμεμαὼς ἐπόρουσε κατακτάμεναι μενεαίνων, σμερδαλέα ἰάχων· τὸν δ᾽ ἐξήρπαξεν Ἀπόλλων ῥεῖα μάλ᾽ ὥς τε θεός, ἐκάλυψε δ᾽ ἄρ᾽ ἠέρι πολλῇ. τρὶς μὲν ἔπειτ᾽ ἐπόρουσε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεὺς ἔγχεϊ χαλκείῳ, τρὶς δ᾽ ἠέρα τύψε βαθεῖαν. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ τὸ τέταρτον ἐπέσσυτο δαίμονι ἶσος, δεινὰ δ᾽ ὁμοκλήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ἐξ αὖ νῦν ἔφυγες θάνατον κύον· ἦ τέ τοι ἄγχι ἦλθε κακόν· νῦν αὖτέ σ᾽ ἐρύσατο Φοῖβος Ἀπόλλων, ᾧ μέλλεις εὔχεσθαι ἰὼν ἐς δοῦπον ἀκόντων. ἦ θήν σ᾽ ἐξανύω γε καὶ ὕστερον ἀντιβολήσας, εἴ πού τις καὶ ἔμοιγε θεῶν ἐπιτάῤῥοθός ἐστι. νῦν αὖ τοὺς ἄλλους ἐπιείσομαι, ὅν κε κιχείω. Ὣς εἰπὼν Δρύοπ᾽ οὖτα κατ᾽ αὐχένα μέσσον ἄκοντι· ἤριπε δὲ προπάροιθε ποδῶν· ὃ δὲ τὸν μὲν ἔασε, Δημοῦχον δὲ Φιλητορίδην ἠΰν τε μέγαν τε κὰγ γόνυ δουρὶ βαλὼν ἠρύκακε. τὸν μὲν ἔπειτα οὐτάζων ξίφεϊ μεγάλῳ ἐξαίνυτο θυμόν· αὐτὰρ ὃ Λαόγονον καὶ Δάρδανον υἷε Βίαντος ἄμφω ἐφορμηθεὶς ἐξ ἵππων ὦσε χαμᾶζε, τὸν μὲν δουρὶ βαλών, τὸν δὲ σχεδὸν ἄορι τύψας. Τρῶα δ᾽ Ἀλαστορίδην, ὃ μὲν ἀντίος ἤλυθε γούνων, εἴ πώς εὑ πεφίδοιτο λαβὼν καὶ ζωὸν ἀφείη μηδὲ κατακτείνειεν ὁμηλικίην ἐλεήσας, νήπιος, οὐδὲ τὸ ᾔδη ὃ οὐ πείσεσθαι ἔμελλεν· οὐ γάρ τι γλυκύθυμος ἀνὴρ ἦν οὐδ᾽ ἀγανόφρων, ἀλλὰ μάλ᾽ ἐμμεμαώς· ὃ μὲν ἥπτετο χείρεσι γούνων ἱέμενος λίσσεσθ᾽, ὃ δὲ φασγάνῳ οὖτα καθ᾽ ἧπαρ· ἐκ δέ οἱ ἧπαρ ὄλισθεν, ἀτὰρ μέλαν αἷμα κατ᾽ αὐτοῦ κόλπον ἐνέπλησεν· τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψε θυμοῦ δευόμενον· ὃ δὲ Μούλιον οὖτα παραστὰς δουρὶ κατ᾽ οὖς· εἶθαρ δὲ δι᾽ οὔατος ἦλθ᾽ ἑτέροιο αἰχμὴ χαλκείη· ὃ δ᾽ Ἀγήνορος υἱὸν Ἔχεκλον μέσσην κὰκ κεφαλὴν ξίφει ἤλασε κωπήεντι, πᾶν δ᾽ ὑπεθερμάνθη ξίφος αἵματι· τὸν δὲ κατ᾽ ὄσσε ἔλλαβε πορφύρεος θάνατος καὶ μοῖρα κραταιή. Δευκαλίωνα δ᾽ ἔπειθ᾽, ἵνα τε ξυνέχουσι τένοντες ἀγκῶνος, τῇ τόν γε φίλης διὰ χειρὸς ἔπειρεν αἰχμῇ χαλκείῃ· ὃ δέ μιν μένε χεῖρα βαρυνθεὶς πρόσθ᾽ ὁρόων θάνατον· ὃ δὲ φασγάνῳ αὐχένα θείνας τῆλ᾽ αὐτῇ πήληκι κάρη βάλε· μυελὸς αὖτε σφονδυλίων ἔκπαλθ᾽, ὃ δ᾽ ἐπὶ χθονὶ κεῖτο τανυσθείς. αὐτὰρ ὃ βῆ ῥ᾽ ἰέναι μετ᾽ ἀμύμονα Πείρεω υἱὸν Ῥίγμον, ὃς ἐκ Θρῄκης ἐριβώλακος εἰληλούθει· τὸν βάλε μέσσον ἄκοντι, πάγη δ᾽ ἐν νηδύϊ χαλκός, ἤριπε δ᾽ ἐξ ὀχέων· ὃ δ᾽ Ἀρηΐθοον θεράποντα ἂψ ἵππους στρέψαντα μετάφρενον ὀξέϊ δουρὶ νύξ᾽, ἀπὸ δ᾽ ἅρματος ὦσε· κυκήθησαν δέ οἱ ἵπποι. Ὡς δ᾽ ἀναμαιμάει βαθέ᾽ ἄγκεα θεσπιδαὲς πῦρ οὔρεος ἀζαλέοιο, βαθεῖα δὲ καίεται ὕλη, πάντῃ τε κλονέων ἄνεμος φλόγα εἰλυφάζει, ὣς ὅ γε πάντῃ θῦνε σὺν ἔγχεϊ δαίμονι ἶσος κτεινομένους ἐφέπων· ῥέε δ᾽ αἵματι γαῖα μέλαινα. ὡς δ᾽ ὅτε τις ζεύξῃ βόας ἄρσενας εὐρυμετώπους τριβέμεναι κρῖ λευκὸν ἐϋκτιμένῃ ἐν ἀλωῇ, ῥίμφά τε λέπτ᾽ ἐγένοντο βοῶν ὑπὸ πόσσ᾽ ἐριμύκων, ὣς ὑπ᾽ Ἀχιλλῆος μεγαθύμου μώνυχες ἵπποι στεῖβον ὁμοῦ νέκυάς τε καὶ ἀσπίδας· αἵματι δ᾽ ἄξων νέρθεν ἅπας πεπάλακτο καὶ ἄντυγες αἳ περὶ δίφρον, ἃς ἄρ᾽ ἀφ᾽ ἱππείων ὁπλέων ῥαθάμιγγες ἔβαλλον αἵ τ᾽ ἀπ᾽ ἐπισσώτρων· ὃ δὲ ἵετο κῦδος ἀρέσθαι Πηλεΐδης, λύθρῳ δὲ παλάσσετο χεῖρας ἀάπτους.

Ἀλλ᾽ ὅτε δὴ πόρον ἷξον ἐϋῤῥεῖος ποταμοῖο Ξάνθου δινήεντος, ὃν ἀθάνατος τέκετο Ζεύς, ἔνθα διατμήξας τοὺς μὲν πεδίον δὲ δίωκε πρὸς πόλιν, ᾗ περ Ἀχαιοὶ ἀτυζόμενοι φοβέοντο ἤματι τῷ προτέρῳ, ὅτε μαίνετο φαίδιμος Ἕκτωρ· τῇ ῥ᾽ οἵ γε προχέοντο πεφυζότες, ἠέρα δ᾽ Ἥρη πίτνα πρόσθε βαθεῖαν ἐρυκέμεν· ἡμίσεες δὲ ἐς ποταμὸν εἰλεῦντο βαθύῤῥοον ἀργυροδίνην, ἐν δ᾽ ἔπεσον μεγάλῳ πατάγῳ, βράχε δ᾽ αἰπὰ ῥέεθρα, ὄχθαι δ᾽ ἀμφὶ περὶ μεγάλ᾽ ἴαχον· οἳ δ᾽ ἀλαλητῷ ἔννεον ἔνθα καὶ ἔνθα ἑλισσόμενοι περὶ δίνας. ὡς δ᾽ ὅθ᾽ ὑπὸ ῥιπῆς πυρὸς ἀκρίδες ἠερέθονται φευγέμεναι ποταμὸν δέ· τὸ δὲ φλέγει ἀκάματον πῦρ ὄρμενον ἐξαίφνης, ταὶ δὲ πτώσσουσι καθ᾽ ὕδωρ· ὣς ὑπ᾽ Ἀχιλλῆος Ξάνθου βαθυδινήεντος πλῆτο ῥόος κελάδων ἐπιμὶξ ἵππων τε καὶ ἀνδρῶν. Αὐτὰρ ὃ διογενὴς δόρυ μὲν λίπεν αὐτοῦ ἐπ᾽ ὄχθῃ κεκλιμένον μυρίκῃσιν, ὃ δ᾽ ἔσθορε δαίμονι ἶσος φάσγανον οἶον ἔχων, κακὰ δὲ φρεσὶ μήδετο ἔργα, τύπτε δ᾽ ἐπιστροφάδην· τῶν δὲ στόνος ὄρνυτ᾽ ἀεικὴς ἄορι θεινομένων, ἐρυθαίνετο δ᾽ αἵματι ὕδωρ. ὡς δ᾽ ὑπὸ δελφῖνος μεγακήτεος ἰχθύες ἄλλοι φεύγοντες πιμπλᾶσι μυχοὺς λιμένος εὐόρμου δειδιότες· μάλα γάρ τε κατεσθίει ὅν κε λάβῃσιν· ὣς Τρῶες ποταμοῖο κατὰ δεινοῖο ῥέεθρα πτῶσσον ὑπὸ κρημνούς. ὃ δ᾽ ἐπεὶ κάμε χεῖρας ἐναίρων, ζωοὺς ἐκ ποταμοῖο δυώδεκα λέξατο κούρους ποινὴν Πατρόκλοιο Μενοιτιάδαο θανόντος· τοὺς ἐξῆγε θύραζε τεθηπότας ἠΰτε νεβρούς, δῆσε δ᾽ ὀπίσσω χεῖρας ἐϋτμήτοισιν ἱμᾶσι, τοὺς αὐτοὶ φορέεσκον ἐπὶ στρεπτοῖσι χιτῶσι, δῶκε δ᾽ ἑταίροισιν κατάγειν κοίλας ἐπὶ νῆας. αὐτὰρ ὃ ἂψ ἐπόρουσε δαϊζέμεναι μενεαίνων. Ἔνθ᾽ υἷι Πριάμοιο συνήντετο Δαρδανίδαο ἐκ ποταμοῦ φεύγοντι Λυκάονι, τόν ῥά ποτ᾽ αὐτὸς ἦγε λαβὼν ἐκ πατρὸς ἀλωῆς οὐκ ἐθέλοντα ἐννύχιος προμολών· ὃ δ᾽ ἐρινεὸν ὀξέϊ χαλκῷ τάμνε νέους ὄρπηκας, ἵν᾽ ἅρματος ἄντυγες εἶεν· τῷ δ᾽ ἄρ᾽ ἀνώϊστον κακὸν ἤλυθε δῖος Ἀχιλλεύς. καὶ τότε μέν μιν Λῆμνον ἐϋκτιμένην ἐπέρασσε νηυσὶν ἄγων, ἀτὰρ υἱὸς Ἰήσονος ὦνον ἔδωκε· κεῖθεν δὲ ξεῖνός μιν ἐλύσατο πολλὰ δ᾽ ἔδωκεν Ἴμβριος Ἠετίων, πέμψεν δ᾽ ἐς δῖαν Ἀρίσβην· ἔνθεν ὑπεκπροφυγὼν πατρώϊον ἵκετο δῶμα. ἕνδεκα δ᾽ ἤματα θυμὸν ἐτέρπετο οἷσι φίλοισιν ἐλθὼν ἐκ Λήμνοιο· δυωδεκάτῃ δέ μιν αὖτις χερσὶν Ἀχιλλῆος θεὸς ἔμβαλεν, ὅς μιν ἔμελλε πέμψειν εἰς Ἀΐδαο καὶ οὐκ ἐθέλοντα νέεσθαι. τὸν δ᾽ ὡς οὖν ἐνόησε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεὺς γυμνὸν ἄτερ κόρυθός τε καὶ ἀσπίδος, οὐδ᾽ ἔχεν ἔγχος, ἀλλὰ τὰ μέν ῥ᾽ ἀπὸ πάντα χαμαὶ βάλε· τεῖρε γὰρ ἱδρὼς φεύγοντ᾽ ἐκ ποταμοῦ, κάματος δ᾽ ὑπὸ γούνατ᾽ ἐδάμνα· ὀχθήσας δ᾽ ἄρα εἶπε πρὸς ὃν μεγαλήτορα θυμόν· ὢ πόποι ἦ μέγα θαῦμα τόδ᾽ ὀφθαλμοῖσιν ὁρῶμαι· ἦ μάλα δὴ Τρῶες μεγαλήτορες οὕς περ ἔπεφνον αὖτις ἀναστήσονται ὑπὸ ζόφου ἠερόεντος, οἷον δὴ καὶ ὅδ᾽ ἦλθε φυγὼν ὕπο νηλεὲς ἦμαρ Λῆμνον ἐς ἠγαθέην πεπερημένος· οὐδέ μιν ἔσχε πόντος ἁλὸς πολιῆς, ὃ πολέας ἀέκοντας ἐρύκει. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ καὶ δουρὸς ἀκωκῆς ἡμετέροιο γεύσεται, ὄφρα ἴδωμαι ἐνὶ φρεσὶν ἠδὲ δαείω ἢ ἄρ᾽ ὁμῶς καὶ κεῖθεν ἐλεύσεται, ἦ μιν ἐρύξει γῆ φυσίζοος, ἥ τε κατὰ κρατερόν περ ἐρύκει. Ὣς ὅρμαινε μένων· ὃ δέ οἱ σχεδὸν ἦλθε τεθηπὼς γούνων ἅψασθαι μεμαώς, περὶ δ᾽ ἤθελε θυμῷ ἐκφυγέειν θάνατόν τε κακὸν καὶ κῆρα μέλαιναν. ἤτοι ὃ μὲν δόρυ μακρὸν ἀνέσχετο δῖος Ἀχιλλεὺς οὐτάμεναι μεμαώς, ὃ δ᾽ ὑπέδραμε καὶ λάβε γούνων κύψας· ἐγχείη δ᾽ ἄρ᾽ ὑπὲρ νώτου ἐνὶ γαίῃ ἔστη ἱεμένη χροὸς ἄμεναι ἀνδρομέοιο. αὐτὰρ ὃ τῇ ἑτέρῃ μὲν ἑλὼν ἐλλίσσετο γούνων, τῇ δ᾽ ἑτέρῃ ἔχεν ἔγχος ἀκαχμένον οὐδὲ μεθίει· καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· γουνοῦμαι σ᾽ Ἀχιλεῦ· σὺ δέ μ᾽ αἴδεο καί μ᾽ ἐλέησον· ἀντί τοί εἰμ᾽ ἱκέταο διοτρεφὲς αἰδοίοιο· πὰρ γὰρ σοὶ πρώτῳ πασάμην Δημήτερος ἀκτὴν ἤματι τῷ ὅτε μ᾽ εἷλες ἐϋκτιμένῃ ἐν ἀλωῇ, καί μ᾽ ἐπέρασσας ἄνευθεν ἄγων πατρός τε φίλων τε Λῆμνον ἐς ἠγαθέην, ἑκατόμβοιον δέ τοι ἦλφον. νῦν δὲ λύμην τρὶς τόσσα πορών· ἠὼς δέ μοί ἐστιν ἧδε δυωδεκάτη, ὅτ᾽ ἐς Ἴλιον εἰλήλουθα πολλὰ παθών· νῦν αὖ με τεῇς ἐν χερσὶν ἔθηκε μοῖρ᾽ ὀλόη· μέλλω που ἀπεχθέσθαι Διὶ πατρί, ὅς με σοὶ αὖτις δῶκε· μινυνθάδιον δέ με μήτηρ γείνατο Λαοθόη θυγάτηρ Ἄλταο γέροντος Ἄλτεω, ὃς Λελέγεσσι φιλοπτολέμοισιν ἀνάσσει Πήδασον αἰπήεσσαν ἔχων ἐπὶ Σατνιόεντι. τοῦ δ᾽ ἔχε θυγατέρα Πρίαμος, πολλὰς δὲ καὶ ἄλλας· τῆς δὲ δύω γενόμεσθα, σὺ δ᾽ ἄμφω δειροτομήσεις, ἤτοι τὸν πρώτοισι μετὰ πρυλέεσσι δάμασσας ἀντίθεον Πολύδωρον, ἐπεὶ βάλες ὀξέϊ δουρί· νῦν δὲ δὴ ἐνθάδ᾽ ἐμοὶ κακὸν ἔσσεται· οὐ γὰρ ὀΐω σὰς χεῖρας φεύξεσθαι, ἐπεί ῥ᾽ ἐπέλασσέ γε δαίμων. ἄλλο δέ τοι ἐρέω, σὺ δ᾽ ἐνὶ φρεσὶ βάλλεο σῇσι· μή με κτεῖν᾽, ἐπεὶ οὐχ ὁμογάστριος Ἕκτορός εἰμι, ὅς τοι ἑταῖρον ἔπεφνεν ἐνηέα τε κρατερόν τε. Ὣς ἄρα μιν Πριάμοιο προσηύδα φαίδιμος υἱὸς λισσόμενος ἐπέεσσιν, ἀμείλικτον δ᾽ ὄπ᾽ ἄκουσε· νήπιε μή μοι ἄποινα πιφαύσκεο μηδ᾽ ἀγόρευε· πρὶν μὲν γὰρ Πάτροκλον ἐπισπεῖν αἴσιμον ἦμαρ τόφρά τί μοι πεφιδέσθαι ἐνὶ φρεσὶ φίλτερον ἦεν Τρώων, καὶ πολλοὺς ζωοὺς ἕλον ἠδ᾽ ἐπέρασσα· νῦν δ᾽ οὐκ ἔσθ᾽ ὅς τις θάνατον φύγῃ ὅν κε θεός γε Ἰλίου προπάροιθεν ἐμῇς ἐν χερσὶ βάλῃσι καὶ πάντων Τρώων, περὶ δ᾽ αὖ Πριάμοιό γε παίδων. ἀλλὰ φίλος θάνε καὶ σύ· τί ἦ ὀλοφύρεαι οὕτως; κάτθανε καὶ Πάτροκλος, ὅ περ σέο πολλὸν ἀμείνων. οὐχ ὁράᾳς οἷος καὶ ἐγὼ καλός τε μέγας τε; πατρὸς δ᾽ εἴμ᾽ ἀγαθοῖο, θεὰ δέ με γείνατο μήτηρ· ἀλλ᾽ ἔπι τοι καὶ ἐμοὶ θάνατος καὶ μοῖρα κραταιή· ἔσσεται ἢ ἠὼς ἢ δείλη ἢ μέσον ἦμαρ ὁππότε τις καὶ ἐμεῖο Ἄρῃ ἐκ θυμὸν ἕληται ἢ ὅ γε δουρὶ βαλὼν ἢ ἀπὸ νευρῆφιν ὀϊστῷ. Ὣς φάτο, τοῦ δ᾽ αὐτοῦ λύτο γούνατα καὶ φίλον ἦτορ· ἔγχος μέν ῥ᾽ ἀφέηκεν, ὃ δ᾽ ἕζετο χεῖρε πετάσσας ἀμφοτέρας· Ἀχιλεὺς δὲ ἐρυσσάμενος ξίφος ὀξὺ τύψε κατὰ κληῗδα παρ᾽ αὐχένα, πᾶν δέ οἱ εἴσω δῦ ξίφος ἄμφηκες· ὃ δ᾽ ἄρα πρηνὴς ἐπὶ γαίῃ κεῖτο ταθείς, ἐκ δ᾽ αἷμα μέλαν ῥέε, δεῦε δὲ γαῖαν. τὸν δ᾽ Ἀχιλεὺς ποταμὸν δὲ λαβὼν ποδὸς ἧκε φέρεσθαι, καί οἱ ἐπευχόμενος ἔπεα πτερόεντ᾽ ἀγόρευεν· ἐνταυθοῖ νῦν κεῖσο μετ᾽ ἰχθύσιν, οἵ σ᾽ ὠτειλὴν αἷμ᾽ ἀπολιχμήσονται ἀκηδέες· οὐδέ σε μήτηρ ἐνθεμένη λεχέεσσι γοήσεται, ἀλλὰ Σκάμανδρος οἴσει δινήεις εἴσω ἁλὸς εὐρέα κόλπον· θρῴσκων τις κατὰ κῦμα μέλαιναν φρῖχ᾽ ὑπαΐξει ἰχθύς, ὅς κε φάγῃσι Λυκάονος ἀργέτα δημόν. φθείρεσθ᾽ εἰς ὅ κεν ἄστυ κιχείομεν Ἰλίου ἱρῆς ὑμεῖς μὲν φεύγοντες, ἐγὼ δ᾽ ὄπιθεν κεραΐζων. οὐδ᾽ ὑμῖν ποταμός περ ἐΰῤῥοος ἀργυροδίνης ἀρκέσει, ᾧ δὴ δηθὰ πολέας ἱερεύετε ταύρους, ζωοὺς δ᾽ ἐν δίνῃσι καθίετε μώνυχας ἵππους. ἀλλὰ καὶ ὧς ὀλέεσθε κακὸν μόρον, εἰς ὅ κε πάντες τίσετε Πατρόκλοιο φόνον καὶ λοιγὸν Ἀχαιῶν, οὓς ἐπὶ νηυσὶ θοῇσιν ἐπέφνετε νόσφιν ἐμεῖο. Ὣς ἄρ᾽ ἔφη, ποταμὸς δὲ χολώσατο κηρόθι μᾶλλον, ὅρμηνεν δ᾽ ἀνὰ θυμὸν ὅπως παύσειε πόνοιο δῖον Ἀχιλλῆα, Τρώεσσι δὲ λοιγὸν ἀλάλκοι. τόφρα δὲ Πηλέος υἱὸς ἔχων δολιχόσκιον ἔγχος Ἀστεροπαίῳ ἐπᾶλτο κατακτάμεναι μενεαίνων υἱέϊ Πηλεγόνος· τὸν δ᾽ Ἀξιὸς εὐρυρέεθρος γείνατο καὶ Περίβοια Ἀκεσσαμενοῖο θυγατρῶν πρεσβυτάτη· τῇ γάρ ῥα μίγη ποταμὸς βαθυδίνης. τῷ ῥ᾽ Ἀχιλεὺς ἐπόρουσεν, ὃ δ᾽ ἀντίος ἐκ ποταμοῖο ἔστη ἔχων δύο δοῦρε· μένος δέ οἱ ἐν φρεσὶ θῆκε Ξάνθος, ἐπεὶ κεχόλωτο δαϊκταμένων αἰζηῶν, τοὺς Ἀχιλεὺς ἐδάϊζε κατὰ ῥόον οὐδ᾽ ἐλέαιρεν. οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες, τὸν πρότερος προσέειπε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς· τίς πόθεν εἰς ἀνδρῶν ὅ μευ ἔτλης ἀντίος ἐλθεῖν; δυστήνων δέ τε παῖδες ἐμῷ μένει ἀντιόωσι. Τὸν δ᾽ αὖ Πηλεγόνος προσεφώνεε φαίδιμος υἱός· Πηλεΐδη μεγάθυμε τί ἦ γενεὴν ἐρεείνεις; εἴμ᾽ ἐκ Παιονίης ἐριβώλου τηλόθ᾽ ἐούσης Παίονας ἄνδρας ἄγων δολιχεγχέας· ἥδε δέ μοι νῦν ἠὼς ἑνδεκάτη ὅτε Ἴλιον εἰλήλουθα. αὐτὰρ ἐμοὶ γενεὴ ἐξ Ἀξιοῦ εὐρὺ ῥέοντος Ἀξιοῦ, ὃς κάλλιστον ὕδωρ ἐπὶ γαῖαν ἵησιν, ὃς τέκε Πηλεγόνα κλυτὸν ἔγχεϊ· τὸν δ᾽ ἐμέ φασι γείνασθαι· νῦν αὖτε μαχώμεθα φαίδιμ᾽ Ἀχιλλεῦ. Ὣς φάτ᾽ ἀπειλήσας, ὃ δ᾽ ἀνέσχετο δῖος Ἀχιλλεὺς Πηλιάδα μελίην· ὃ δ᾽ ἁμαρτῇ δούρασιν ἀμφὶς ἥρως Ἀστεροπαῖος, ἐπεὶ περιδέξιος ἦεν. καί ῥ᾽ ἑτέρῳ μὲν δουρὶ σάκος βάλεν, οὐδὲ διὰ πρὸ ῥῆξε σάκος· χρυσὸς γὰρ ἐρύκακε δῶρα θεοῖο· τῷ δ᾽ ἑτέρῳ μιν πῆχυν ἐπιγράβδην βάλε χειρὸς δεξιτερῆς, σύτο δ᾽ αἷμα κελαινεφές· ἣ δ᾽ ὑπὲρ αὐτοῦ γαίῃ ἐνεστήρικτο λιλαιομένη χροὸς ἆσαι. δεύτερος αὖτ᾽ Ἀχιλεὺς μελίην ἰθυπτίωνα Ἀστεροπαίῳ ἐφῆκε κατακτάμεναι μενεαίνων. καὶ τοῦ μέν ῥ᾽ ἀφάμαρτεν, ὃ δ᾽ ὑψηλὴν βάλεν ὄχθην, μεσσοπαγὲς δ᾽ ἄρ᾽ ἔθηκε κατ᾽ ὄχθης μείλινον ἔγχος. Πηλεΐδης δ᾽ ἄορ ὀξὺ ἐρυσσάμενος παρὰ μηροῦ ἆλτ᾽ ἐπί οἱ μεμαώς· ὃ δ᾽ ἄρα μελίην Ἀχιλῆος οὐ δύνατ᾽ ἐκ κρημνοῖο ἐρύσσαι χειρὶ παχείῃ. τρὶς μέν μιν πελέμιξεν ἐρύσσασθαι μενεαίνων, τρὶς δὲ μεθῆκε βίης· τὸ δὲ τέτρατον ἤθελε θυμῷ ἆξαι ἐπιγνάμψας δόρυ μείλινον Αἰακίδαο, ἀλλὰ πρὶν Ἀχιλεὺς σχεδὸν ἄορι θυμὸν ἀπηύρα. γαστέρα γάρ μιν τύψε παρ᾽ ὀμφαλόν, ἐκ δ᾽ ἄρα πᾶσαι χύντο χαμαὶ χολάδες· τὸν δὲ σκότος ὄσσε κάλυψεν ἀσθμαίνοντ᾽· Ἀχιλεὺς δ᾽ ἄρ᾽ ἐνὶ στήθεσσιν ὀρούσας τεύχεά τ᾽ ἐξενάριξε καὶ εὐχόμενος ἔπος ηὔδα· κεῖσ᾽ οὕτως· χαλεπόν τοι ἐρισθενέος Κρονίωνος παισὶν ἐριζέμεναι ποταμοῖό περ ἐκγεγαῶτι. φῆσθα σὺ μὲν ποταμοῦ γένος ἔμμεναι εὐρὺ ῥέοντος, αὐτὰρ ἐγὼ γενεὴν μεγάλου Διὸς εὔχομαι εἶναι. τίκτέ μ᾽ ἀνὴρ πολλοῖσιν ἀνάσσων Μυρμιδόνεσσι Πηλεὺς Αἰακίδης· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ Αἰακὸς ἐκ Διὸς ἦεν. τὼ κρείσσων μὲν Ζεὺς ποταμῶν ἁλιμυρηέντων, κρείσσων αὖτε Διὸς γενεὴ ποταμοῖο τέτυκται. καὶ γὰρ σοὶ ποταμός γε πάρα μέγας, εἰ δύναταί τι χραισμεῖν· ἀλλ᾽ οὐκ ἔστι Διὶ Κρονίωνι μάχεσθαι, τῷ οὐδὲ κρείων Ἀχελώϊος ἰσοφαρίζει, οὐδὲ βαθυῤῥείταο μέγα σθένος Ὠκεανοῖο, ἐξ οὗ περ πάντες ποταμοὶ καὶ πᾶσα θάλασσα καὶ πᾶσαι κρῆναι καὶ φρείατα μακρὰ νάουσιν· ἀλλὰ καὶ ὃς δείδοικε Διὸς μεγάλοιο κεραυνὸν δεινήν τε βροντήν, ὅτ᾽ ἀπ᾽ οὐρανόθεν σμαραγήσῃ. Ἦ ῥα, καὶ ἐκ κρημνοῖο ἐρύσσατο χάλκεον ἔγχος, τὸν δὲ κατ᾽ αὐτόθι λεῖπεν, ἐπεὶ φίλον ἦτορ ἀπηύρα, κείμενον ἐν ψαμάθοισι, δίαινε δέ μιν μέλαν ὕδωρ. τὸν μὲν ἄρ᾽ ἐγχέλυές τε καὶ ἰχθύες ἀμφεπένοντο δημὸν ἐρεπτόμενοι ἐπινεφρίδιον κείροντες· αὐτὰρ ὃ βῆ ῥ᾽ ἰέναι μετὰ Παίονας ἱπποκορυστάς, οἵ ῥ᾽ ἔτι πὰρ ποταμὸν πεφοβήατο δινήεντα, ὡς εἶδον τὸν ἄριστον ἐνὶ κρατερῇ ὑσμίνῃ χέρσ᾽ ὕπο Πηλεΐδαο καὶ ἄορι ἶφι δαμέντα. ἔνθ᾽ ἕλε Θερσίλοχόν τε Μύδωνά τε Ἀστύπυλόν τε Μνῆσόν τε Θρασίον τε καὶ Αἴνιον ἠδ᾽ Ὀφελέστην· καί νύ κ᾽ ἔτι πλέονας κτάνε Παίονας ὠκὺς Ἀχιλλεύς, εἰ μὴ χωσάμενος προσέφη ποταμὸς βαθυδίνης ἀνέρι εἰσάμενος, βαθέης δ᾽ ἐκ φθέγξατο δίνης· ὦ Ἀχιλεῦ, περὶ μὲν κρατέεις, περὶ δ᾽ αἴσυλα ῥέζεις ἀνδρῶν· αἰεὶ γάρ τοι ἀμύνουσιν θεοὶ αὐτοί. εἴ τοι Τρῶας ἔδωκε Κρόνου παῖς πάντας ὀλέσσαι, ἐξ ἐμέθεν γ᾽ ἐλάσας πεδίον κάτα μέρμερα ῥέζε· πλήθει γὰρ δή μοι νεκύων ἐρατεινὰ ῥέεθρα, οὐδέ τί πῃ δύναμαι προχέειν ῥόον εἰς ἅλα δῖαν στεινόμενος νεκύεσσι, σὺ δὲ κτείνεις ἀϊδήλως. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ καὶ ἔασον· ἄγη μ᾽ ἔχει ὄρχαμε λαῶν. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· ἔσται ταῦτα Σκάμανδρε διοτρεφές, ὡς σὺ κελεύεις. Τρῶας δ᾽ οὐ πρὶν λήξω ὑπερφιάλους ἐναρίζων, πρὶν ἔλσαι κατὰ ἄστυ καὶ Ἕκτορι πειρηθῆναι ἀντιβίην, ἤ κέν με δαμάσσεται, ἦ κεν ἐγὼ τόν. Ὣς εἰπὼν Τρώεσσιν ἐπέσσυτο δαίμονι ἶσος· καὶ τότ᾽ Ἀπόλλωνα προσέφη ποταμὸς βαθυδίνης· ὢ πόποι ἀργυρότοξε Διὸς τέκος οὐ σύ γε βουλὰς εἰρύσαο Κρονίωνος, ὅ τοι μάλα πόλλ᾽ ἐπέτελλε Τρωσὶ παρεστάμεναι καὶ ἀμύνειν, εἰς ὅ κεν ἔλθῃ δείελος ὀψὲ δύων, σκιάσῃ δ᾽ ἐρίβωλον ἄρουραν. Ἦ, καὶ Ἀχιλλεὺς μὲν δουρικλυτὸς ἔνθορε μέσσῳ κρημνοῦ ἀπαΐξας· ὃ δ᾽ ἐπέσσυτο οἴδματι θύων, πάντα δ᾽ ὄρινε ῥέεθρα κυκώμενος, ὦσε δὲ νεκροὺς πολλούς, οἵ ῥα κατ᾽ αὐτὸν ἅλις ἔσαν, οὓς κτάν᾽ Ἀχιλλεύς· τοὺς ἔκβαλλε θύραζε μεμυκὼς ἠΰτε ταῦρος χέρσον δέ· ζωοὺς δὲ σάω κατὰ καλὰ ῥέεθρα, κρύπτων ἐν δίνῃσι βαθείῃσιν μεγάλῃσι. δεινὸν δ᾽ ἀμφ᾽ Ἀχιλῆα κυκώμενον ἵστατο κῦμα, ὤθει δ᾽ ἐν σάκεϊ πίπτων ῥόος· οὐδὲ πόδεσσιν εἶχε στηρίξασθαι· ὃ δὲ πτελέην ἕλε χερσὶν εὐφυέα μεγάλην· ἣ δ᾽ ἐκ ῥιζῶν ἐριποῦσα κρημνὸν ἅπαντα διῶσεν, ἐπέσχε δὲ καλὰ ῥέεθρα ὄζοισιν πυκινοῖσι, γεφύρωσεν δέ μιν αὐτὸν εἴσω πᾶσ᾽ ἐριποῦσ᾽· ὃ δ᾽ ἄρ᾽ ἐκ δίνης ἀνορούσας ἤϊξεν πεδίοιο ποσὶ κραιπνοῖσι πέτεσθαι δείσας· οὐδέ τ᾽ ἔληγε θεὸς μέγας, ὦρτο δ᾽ ἐπ᾽ αὐτῷ ἀκροκελαινιόων, ἵνα μιν παύσειε πόνοιο δῖον Ἀχιλλῆα, Τρώεσσι δὲ λοιγὸν ἀλάλκοι. Πηλεΐδης δ᾽ ἀπόρουσεν ὅσον τ᾽ ἐπὶ δουρὸς ἐρωή, αἰετοῦ οἴματ᾽ ἔχων μέλανος τοῦ θηρητῆρος, ὅς θ᾽ ἅμα κάρτιστός τε καὶ ὤκιστος πετεηνῶν· τῷ ἐϊκὼς ἤϊξεν, ἐπὶ στήθεσσι δὲ χαλκὸς σμερδαλέον κονάβιζεν· ὕπαιθα δὲ τοῖο λιασθεὶς φεῦγ᾽, ὃ δ᾽ ὄπισθε ῥέων ἕπετο μεγάλῳ ὀρυμαγδῷ. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἀνὴρ ὀχετηγὸς ἀπὸ κρήνης μελανύδρου ἂμ φυτὰ καὶ κήπους ὕδατι ῥόον ἡγεμονεύῃ χερσὶ μάκελλαν ἔχων, ἀμάρης ἐξ ἔχματα βάλλων· τοῦ μέν τε προρέοντος ὑπὸ ψηφῖδες ἅπασαι ὀχλεῦνται· τὸ δέ τ᾽ ὦκα κατειβόμενον κελαρύζει χώρῳ ἔνι προαλεῖ, φθάνει δέ τε καὶ τὸν ἄγοντα· ὣς αἰεὶ Ἀχιλῆα κιχήσατο κῦμα ῥόοιο καὶ λαιψηρὸν ἐόντα· θεοὶ δέ τε φέρτεροι ἀνδρῶν. ὁσσάκι δ᾽ ὁρμήσειε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεὺς στῆναι ἐναντίβιον καὶ γνώμεναι εἴ μιν ἅπαντες ἀθάνατοι φοβέουσι, τοὶ οὐρανὸν εὐρὺν ἔχουσι, τοσσάκι μιν μέγα κῦμα διιπετέος ποταμοῖο πλάζ᾽ ὤμους καθύπερθεν· ὃ δ᾽ ὑψόσε ποσσὶν ἐπήδα θυμῷ ἀνιάζων· ποταμὸς δ᾽ ὑπὸ γούνατ᾽ ἐδάμνα λάβρος ὕπαιθα ῥέων, κονίην δ᾽ ὑπέρεπτε ποδοῖιν. Πηλεΐδης δ᾽ ᾤμωξεν ἰδὼν εἰς οὐρανὸν εὐρύν· Ζεῦ πάτερ ὡς οὔ τίς με θεῶν ἐλεεινὸν ὑπέστη ἐκ ποταμοῖο σαῶσαι· ἔπειτα δὲ καί τι πάθοιμι. ἄλλος δ᾽ οὔ τις μοι τόσον αἴτιος Οὐρανιώνων, ἀλλὰ φίλη μήτηρ, ἥ με ψεύδεσσιν ἔθελγεν· ἥ μ᾽ ἔφατο Τρώων ὑπὸ τείχεϊ θωρηκτάων λαιψηροῖς ὀλέεσθαι Ἀπόλλωνος βελέεσσιν. ὥς μ᾽ ὄφελ᾽ Ἕκτωρ κτεῖναι ὃς ἐνθάδε γ᾽ ἔτραφ᾽ ἄριστος· τώ κ᾽ ἀγαθὸς μὲν ἔπεφν᾽, ἀγαθὸν δέ κεν ἐξενάριξε· νῦν δέ με λευγαλέῳ θανάτῳ εἵμαρτο ἁλῶναι ἐρχθέντ᾽ ἐν μεγάλῳ ποταμῷ ὡς παῖδα συφορβόν, ὅν ῥά τ᾽ ἔναυλος ἀποέρσῃ χειμῶνι περῶντα. Ὣς φάτο, τῷ δὲ μάλ᾽ ὦκα Ποσειδάων καὶ Ἀθήνη στήτην ἐγγὺς ἰόντε, δέμας δ᾽ ἄνδρεσσιν ἐΐκτην, χειρὶ δὲ χεῖρα λαβόντες ἐπιστώσαντ᾽ ἐπέεσσι. τοῖσι δὲ μύθων ἦρχε Ποσειδάων ἐνοσίχθων· Πηλεΐδη μήτ᾽ ἄρ τι λίην τρέε μήτέ τι τάρβει· τοίω γάρ τοι νῶϊ θεῶν ἐπιταῤῥόθω εἰμὲν Ζηνὸς ἐπαινήσαντος ἐγὼ καὶ Παλλὰς Ἀθήνη· ὡς οὔ τοι ποταμῷ γε δαμήμεναι αἴσιμόν ἐστιν, ἀλλ᾽ ὅδε μὲν τάχα λωφήσει, σὺ δὲ εἴσεαι αὐτός· αὐτάρ τοι πυκινῶς ὑποθησόμεθ᾽ αἴ κε πίθηαι· μὴ πρὶν παύειν χεῖρας ὁμοιΐου πολέμοιο πρὶν κατὰ Ἰλιόφι κλυτὰ τείχεα λαὸν ἐέλσαι Τρωϊκόν, ὅς κε φύγῃσι· σὺ δ᾽ Ἕκτορι θυμὸν ἀπούρας ἂψ ἐπὶ νῆας ἴμεν· δίδομεν δέ τοι εὖχος ἀρέσθαι. Τὼ μὲν ἄρ᾽ ὣς εἰπόντε μετ᾽ ἀθανάτους ἀπεβήτην· αὐτὰρ ὃ βῆ, μέγα γάρ ῥα θεῶν ὄτρυνεν ἐφετμή, ἐς πεδίον· τὸ δὲ πᾶν πλῆθ᾽ ὕδατος ἐκχυμένοιο, πολλὰ δὲ τεύχεα καλὰ δαὶ κταμένων αἰζηῶν πλῶον καὶ νέκυες· τοῦ δ᾽ ὑψόσε γούνατ᾽ ἐπήδα πρὸς ῥόον ἀΐσσοντος ἀν᾽ ἰθύν, οὐδέ μιν ἴσχεν εὐρὺ ῥέων ποταμός· μέγα γὰρ σθένος ἔμβαλ᾽ Ἀθήνη. οὐδὲ Σκάμανδρος ἔληγε τὸ ὃν μένος, ἀλλ᾽ ἔτι μᾶλλον χώετο Πηλεΐωνι, κόρυσσε δὲ κῦμα ῥόοιο ὑψόσ᾽ ἀειρόμενος, Σιμόεντι δὲ κέκλετ᾽ ἀΰσας· φίλε κασίγνητε σθένος ἀνέρος ἀμφότεροί περ σχῶμεν, ἐπεὶ τάχα ἄστυ μέγα Πριάμοιο ἄνακτος ἐκπέρσει, Τρῶες δὲ κατὰ μόθον οὐ μενέουσιν. ἀλλ᾽ ἐπάμυνε τάχιστα, καὶ ἐμπίπληθι ῥέεθρα ὕδατος ἐκ πηγέων, πάντας δ᾽ ὀρόθυνον ἐναύλους, ἵστη δὲ μέγα κῦμα, πολὺν δ᾽ ὀρυμαγδὸν ὄρινε φιτρῶν καὶ λάων, ἵνα παύσομεν ἄγριον ἄνδρα ὃς δὴ νῦν κρατέει, μέμονεν δ᾽ ὅ γε ἶσα θεοῖσι. φημὶ γὰρ οὔτε βίην χραισμησέμεν οὔτέ τι εἶδος οὔτε τὰ τεύχεα καλά, τά που μάλα νειόθι λίμνης κείσεθ᾽ ὑπ᾽ ἰλύος κεκαλυμμένα· κὰδ δέ μιν αὐτὸν εἰλύσω ψαμάθοισιν ἅλις χέραδος περιχεύας μυρίον, οὐδέ οἱ ὀστέ᾽ ἐπιστήσονται Ἀχαιοὶ ἀλλέξαι· τόσσην οἱ ἄσιν καθύπερθε καλύψω. αὐτοῦ οἱ καὶ σῆμα τετεύξεται, οὐδέ τί μιν χρεὼ ἔσται τυμβοχόης, ὅτε μιν θάπτωσιν Ἀχαιοί. Ἦ, καὶ ἐπῶρτ᾽ Ἀχιλῆϊ κυκώμενος ὑψόσε θύων μορμύρων ἀφρῷ τε καὶ αἵματι καὶ νεκύεσσι. πορφύρεον δ᾽ ἄρα κῦμα διιπετέος ποταμοῖο ἵστατ᾽ ἀειρόμενον, κατὰ δ᾽ ᾕρεε Πηλεΐωνα· Ἥρη δὲ μέγ᾽ ἄϋσε περιδείσασ᾽ Ἀχιλῆϊ μή μιν ἀποέρσειε μέγας ποταμὸς βαθυδίνης, αὐτίκα δ᾽ Ἥφαιστον προσεφώνεεν ὃν φίλον υἱόν· ὄρσεο κυλλοπόδιον ἐμὸν τέκος· ἄντα σέθεν γὰρ Ξάνθον δινήεντα μάχῃ ἠΐσκομεν εἶναι· ἀλλ᾽ ἐπάμυνε τάχιστα, πιφαύσκεο δὲ φλόγα πολλήν. αὐτὰρ ἐγὼ Ζεφύροιο καὶ ἀργεστᾶο Νότοιο εἴσομαι ἐξ ἁλόθεν χαλεπὴν ὄρσουσα θύελλαν, ἥ κεν ἀπὸ Τρώων κεφαλὰς καὶ τεύχεα κήαι φλέγμα κακὸν φορέουσα· σὺ δὲ Ξάνθοιο παρ᾽ ὄχθας δένδρεα καῖ᾽, ἐν δ᾽ αὐτὸν ἵει πυρί· μὴ δέ σε πάμπαν μειλιχίοις ἐπέεσσιν ἀποτρεπέτω καὶ ἀρειῇ· μὴ δὲ πρὶν ἀπόπαυε τεὸν μένος, ἀλλ᾽ ὁπότ᾽ ἂν δὴ φθέγξομ᾽ ἐγὼν ἰάχουσα, τότε σχεῖν ἀκάματον πῦρ. Ὣς ἔφαθ᾽, Ἥφαιστος δὲ τιτύσκετο θεσπιδαὲς πῦρ. πρῶτα μὲν ἐν πεδίῳ πῦρ δαίετο, καῖε δὲ νεκροὺς πολλούς, οἵ ῥα κατ᾽ αὐτὸν ἅλις ἔσαν, οὓς κτάν᾽ Ἀχιλλεύς· πᾶν δ᾽ ἐξηράνθη πεδίον, σχέτο δ᾽ ἀγλαὸν ὕδωρ. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ὀπωρινὸς Βορέης νεοαρδέ᾽ ἀλωὴν αἶψ᾽ ἀγξηράνῃ· χαίρει δέ μιν ὅς τις ἐθείρῃ· ὣς ἐξηράνθη πεδίον πᾶν, κὰδ δ᾽ ἄρα νεκροὺς κῆεν· ὃ δ᾽ ἐς ποταμὸν τρέψε φλόγα παμφανόωσαν. καίοντο πτελέαι τε καὶ ἰτέαι ἠδὲ μυρῖκαι, καίετο δὲ λωτός τε ἰδὲ θρύον ἠδὲ κύπειρον, τὰ περὶ καλὰ ῥέεθρα ἅλις ποταμοῖο πεφύκει· τείροντ᾽ ἐγχέλυές τε καὶ ἰχθύες οἳ κατὰ δίνας, οἳ κατὰ καλὰ ῥέεθρα κυβίστων ἔνθα καὶ ἔνθα πνοιῇ τειρόμενοι πολυμήτιος Ἡφαίστοιο. καίετο δ᾽ ἲς ποταμοῖο ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζεν· Ἥφαιστ᾽, οὔ τις σοί γε θεῶν δύνατ᾽ ἀντιφερίζειν, οὐδ᾽ ἂν ἐγὼ σοί γ᾽ ὧδε πυρὶ φλεγέθοντι μαχοίμην. λῆγ᾽ ἔριδος, Τρῶας δὲ καὶ αὐτίκα δῖος Ἀχιλλεὺς ἄστεος ἐξελάσειε· τί μοι ἔριδος καὶ ἀρωγῆς; Φῆ πυρὶ καιόμενος, ἀνὰ δ᾽ ἔφλυε καλὰ ῥέεθρα. ὡς δὲ λέβης ζεῖ ἔνδον ἐπειγόμενος πυρὶ πολλῷ κνίσην μελδόμενος ἁπαλοτρεφέος σιάλοιο πάντοθεν ἀμβολάδην, ὑπὸ δὲ ξύλα κάγκανα κεῖται, ὣς τοῦ καλὰ ῥέεθρα πυρὶ φλέγετο, ζέε δ᾽ ὕδωρ· οὐδ᾽ ἔθελε προρέειν, ἀλλ᾽ ἴσχετο· τεῖρε δ᾽ ἀϋτμὴ Ἡφαίστοιο βίηφι πολύφρονος. αὐτὰρ ὅ γ᾽ Ἥρην πολλὰ λισσόμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ἥρη τίπτε σὸς υἱὸς ἐμὸν ῥόον ἔχραε κήδειν ἐξ ἄλλων; οὐ μέν τοι ἐγὼ τόσον αἴτιός εἰμι ὅσσον οἱ ἄλλοι πάντες, ὅσοι Τρώεσσιν ἀρωγοί. ἀλλ᾽ ἤτοι μὲν ἐγὼν ἀποπαύσομαι εἰ σὺ κελεύεις, παυέσθω δὲ καὶ οὗτος· ἐγὼ δ᾽ ἐπὶ καὶ τόδ᾽ ὀμοῦμαι, μή ποτ᾽ ἐπὶ Τρώεσσιν ἀλεξήσειν κακὸν ἦμαρ, μὴ δ᾽ ὁπότ᾽ ἂν Τροίη μαλερῷ πυρὶ πᾶσα δάηται καιομένη, καίωσι δ᾽ ἀρήϊοι υἷες Ἀχαιῶν. Αὐτὰρ ἐπεὶ τό γ᾽ ἄκουσε θεὰ λευκώλενος Ἥρη, αὐτίκ᾽ ἄρ᾽ Ἥφαιστον προσεφώνεεν ὃν φίλον υἱόν· Ἥφαιστε σχέο τέκνον ἀγακλεές· οὐ γὰρ ἔοικεν ἀθάνατον θεὸν ὧδε βροτῶν ἕνεκα στυφελίζειν. Ὣς ἔφαθ᾽, Ἥφαιστος δὲ κατέσβεσε θεσπιδαὲς πῦρ, ἄψοῤῥον δ᾽ ἄρα κῦμα κατέσσυτο καλὰ ῥέεθρα. Αὐτὰρ ἐπεὶ Ξάνθοιο δάμη μένος, οἳ μὲν ἔπειτα παυσάσθην, Ἥρη γὰρ ἐρύκακε χωομένη περ· ἐν δ᾽ ἄλλοισι θεοῖσιν ἔρις πέσε βεβριθυῖα ἀργαλέη, δίχα δέ σφιν ἐνὶ φρεσὶ θυμὸς ἄητο· σὺν δ᾽ ἔπεσον μεγάλῳ πατάγῳ, βράχε δ᾽ εὐρεῖα χθών, ἀμφὶ δὲ σάλπιγξεν μέγας οὐρανός. ἄϊε δὲ Ζεὺς ἥμενος Οὐλύμπῳ· ἐγέλασσε δέ οἱ φίλον ἦτορ γηθοσύνῃ, ὅθ᾽ ὁρᾶτο θεοὺς ἔριδι ξυνιόντας. ἔνθ᾽ οἵ γ᾽ οὐκέτι δηρὸν ἀφέστασαν· ἦρχε γὰρ Ἄρης ῥινοτόρος, καὶ πρῶτος Ἀθηναίῃ ἐπόρουσε χάλκεον ἔγχος ἔχων, καὶ ὀνείδειον φάτο μῦθον· τίπτ᾽ αὖτ᾽ ὦ κυνάμυια θεοὺς ἔριδι ξυνελαύνεις θάρσος ἄητον ἔχουσα, μέγας δέ σε θυμὸς ἀνῆκεν; ἦ οὐ μέμνῃ ὅτε Τυδεΐδην Διομήδε᾽ ἀνῆκας οὐτάμεναι, αὐτὴ δὲ πανόψιον ἔγχος ἑλοῦσα ἰθὺς ἐμεῦ ὦσας, διὰ δὲ χρόα καλὸν ἔδαψας; τώ σ᾽ αὖ νῦν ὀΐω ἀποτισέμεν ὅσσα ἔοργας. Ὣς εἰπὼν οὔτησε κατ᾽ αἰγίδα θυσσανόεσσαν σμερδαλέην, ἣν οὐδὲ Διὸς δάμνησι κεραυνός· τῇ μιν Ἄρης οὔτησε μιαιφόνος ἔγχεϊ μακρῷ. ἣ δ᾽ ἀναχασσαμένη λίθον εἵλετο χειρὶ παχείῃ κείμενον ἐν πεδίῳ μέλανα τρηχύν τε μέγαν τε, τόν ῥ᾽ ἄνδρες πρότεροι θέσαν ἔμμεναι οὖρον ἀρούρης· τῷ βάλε θοῦρον Ἄρηα κατ᾽ αὐχένα, λῦσε δὲ γυῖα. ἑπτὰ δ᾽ ἐπέσχε πέλεθρα πεσών, ἐκόνισε δὲ χαίτας, τεύχεά τ᾽ ἀμφαράβησε· γέλασσε δὲ Παλλὰς Ἀθήνη, καί οἱ ἐπευχομένη ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· νηπύτι᾽ οὐδέ νύ πώ περ ἐπεφράσω ὅσσον ἀρείων εὔχομ᾽ ἐγὼν ἔμεναι, ὅτι μοι μένος ἰσοφαρίζεις. οὕτω κεν τῆς μητρὸς ἐρινύας ἐξαποτίνοις, ἥ τοι χωομένη κακὰ μήδεται οὕνεκ᾽ Ἀχαιοὺς κάλλιπες, αὐτὰρ Τρωσὶν ὑπερφιάλοισιν ἀμύνεις. Ὣς ἄρα φωνήσασα πάλιν τρέπεν ὄσσε φαεινώ· τὸν δ᾽ ἄγε χειρὸς ἑλοῦσα Διὸς θυγάτηρ Ἀφροδίτη πυκνὰ μάλα στενάχοντα· μόγις δ᾽ ἐσαγείρετο θυμόν. τὴν δ᾽ ὡς οὖν ἐνόησε θεὰ λευκώλενος Ἥρη, αὐτίκ᾽ Ἀθηναίην ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ὢ πόποι αἰγιόχοιο Διὸς τέκος Ἀτρυτώνη καὶ δ᾽ αὖθ᾽ ἡ κυνάμυια ἄγει βροτολοιγὸν Ἄρηα δηΐου ἐκ πολέμοιο κατὰ κλόνον· ἀλλὰ μέτελθε. Ὣς φάτ᾽, Ἀθηναίη δὲ μετέσσυτο, χαῖρε δὲ θυμῷ, καί ῥ᾽ ἐπιεισαμένη πρὸς στήθεα χειρὶ παχείῃ ἤλασε· τῆς δ᾽ αὐτοῦ λύτο γούνατα καὶ φίλον ἦτορ. τὼ μὲν ἄρ᾽ ἄμφω κεῖντο ἐπὶ χθονὶ πουλυβοτείρῃ, ἣ δ᾽ ἄρ᾽ ἐπευχομένη ἔπεα πτερόεντ᾽ ἀγόρευε· τοιοῦτοι νῦν πάντες ὅσοι Τρώεσσιν ἀρωγοὶ εἶεν, ὅτ᾽ Ἀργείοισι μαχοίατο θωρηκτῇσιν, ὧδέ τε θαρσαλέοι καὶ τλήμονες, ὡς Ἀφροδίτη ἦλθεν Ἄρῃ ἐπίκουρος ἐμῷ μένει ἀντιόωσα· τώ κεν δὴ πάλαι ἄμμες ἐπαυσάμεθα πτολέμοιο Ἰλίου ἐκπέρσαντες ἐϋκτίμενον πτολίεθρον. Ὣς φάτο, μείδησεν δὲ θεὰ λευκώλενος Ἥρη. αὐτὰρ Ἀπόλλωνα προσέφη κρείων ἐνοσίχθων· Φοῖβε τί ἢ δὴ νῶϊ διέσταμεν; οὐδὲ ἔοικεν ἀρξάντων ἑτέρων· τὸ μὲν αἴσχιον αἴ κ᾽ ἀμαχητὶ ἴομεν Οὔλυμπον δὲ Διὸς ποτὶ χαλκοβατὲς δῶ. ἄρχε· σὺ γὰρ γενεῆφι νεώτερος· οὐ γὰρ ἔμοιγε καλόν, ἐπεὶ πρότερος γενόμην καὶ πλείονα οἶδα. νηπύτι᾽ ὡς ἄνοον κραδίην ἔχες· οὐδέ νυ τῶν περ μέμνηαι ὅσα δὴ πάθομεν κακὰ Ἴλιον ἀμφὶ μοῦνοι νῶϊ θεῶν, ὅτ᾽ ἀγήνορι Λαομέδοντι πὰρ Διὸς ἐλθόντες θητεύσαμεν εἰς ἐνιαυτὸν μισθῷ ἔπι ῥητῷ· ὃ δὲ σημαίνων ἐπέτελλεν. ἤτοι ἐγὼ Τρώεσσι πόλιν πέρι τεῖχος ἔδειμα εὐρύ τε καὶ μάλα καλόν, ἵν᾽ ἄῤῥηκτος πόλις εἴη· Φοῖβε σὺ δ᾽ εἰλίποδας ἕλικας βοῦς βουκολέεσκες Ἴδης ἐν κνημοῖσι πολυπτύχου ὑληέσσης. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ μισθοῖο τέλος πολυγηθέες ὧραι ἐξέφερον, τότε νῶϊ βιήσατο μισθὸν ἅπαντα Λαομέδων ἔκπαγλος, ἀπειλήσας δ᾽ ἀπέπεμπε. σὺν μὲν ὅ γ᾽ ἠπείλησε πόδας καὶ χεῖρας ὕπερθε δήσειν, καὶ περάαν νήσων ἔπι τηλεδαπάων· στεῦτο δ᾽ ὅ γ᾽ ἀμφοτέρων ἀπολεψέμεν οὔατα χαλκῷ. νῶϊ δὲ ἄψοῤῥοι κίομεν κεκοτηότι θυμῷ μισθοῦ χωόμενοι, τὸν ὑποστὰς οὐκ ἐτέλεσσε. τοῦ δὴ νῦν λαοῖσι φέρεις χάριν, οὐδὲ μεθ᾽ ἡμέων πειρᾷ ὥς κε Τρῶες ὑπερφίαλοι ἀπόλωνται πρόχνυ κακῶς σὺν παισὶ καὶ αἰδοίῃς ἀλόχοισι Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν ἄναξ ἑκάεργος Ἀπόλλων· ἐννοσίγαι᾽ οὐκ ἄν με σαόφρονα μυθήσαιο ἔμμεναι, εἰ δὴ σοί γε βροτῶν ἕνεκα πτολεμίξω δειλῶν, οἳ φύλλοισιν ἐοικότες ἄλλοτε μέν τε ζαφλεγέες τελέθουσιν ἀρούρης καρπὸν ἔδοντες, ἄλλοτε δὲ φθινύθουσιν ἀκήριοι. ἀλλὰ τάχιστα παυώμεσθα μάχης· οἳ δ᾽ αὐτοὶ δηριαάσθων. Ὣς ἄρα φωνήσας πάλιν ἐτράπετ᾽· αἴδετο γάρ ῥα πατροκασιγνήτοιο μιγήμεναι ἐν παλάμῃσι. τὸν δὲ κασιγνήτη μάλα νείκεσε πότνια θηρῶν Ἄρτεμις ἀγροτέρη, καὶ ὀνείδειον φάτο μῦθον· φεύγεις δὴ ἑκάεργε, Ποσειδάωνι δὲ νίκην πᾶσαν ἐπέτρεψας, μέλεον δέ οἱ εὖχος ἔδωκας· νηπύτιε τί νυ τόξον ἔχεις ἀνεμώλιον αὔτως; μή σευ νῦν ἔτι πατρὸς ἐνὶ μεγάροισιν ἀκούσω εὐχομένου, ὡς τὸ πρὶν ἐν ἀθανάτοισι θεοῖσιν, ἄντα Ποσειδάωνος ἐναντίβιον πολεμίζειν. Ὣς φάτο, τὴν δ᾽ οὔ τι προσέφη ἑκάεργος Ἀπόλλων, ἀλλὰ χολωσαμένη Διὸς αἰδοίη παράκοιτις νείκεσεν ἰοχέαιραν ὀνειδείοις ἐπέεσσι· πῶς δὲ σὺ νῦν μέμονας κύον ἀδεὲς ἀντί᾽ ἐμεῖο στήσεσθαι; χαλεπή τοι ἐγὼ μένος ἀντιφέρεσθαι τοξοφόρῳ περ ἐούσῃ, ἐπεὶ σὲ λέοντα γυναιξὶ Ζεὺς θῆκεν, καὶ ἔδωκε κατακτάμεν ἥν κ᾽ ἐθέλῃσθα. ἤτοι βέλτερόν ἐστι κατ᾽ οὔρεα θῆρας ἐναίρειν ἀγροτέρας τ᾽ ἐλάφους ἢ κρείσσοσιν ἶφι μάχεσθαι. εἰ δ᾽ ἐθέλεις πολέμοιο δαήμεναι, ὄφρ᾽ ἐῢ εἰδῇς ὅσσον φερτέρη εἴμ᾽, ὅτι μοι μένος ἀντιφερίζεις. Ἦ ῥα, καὶ ἀμφοτέρας ἐπὶ καρπῷ χεῖρας ἔμαρπτε σκαιῇ, δεξιτερῇ δ᾽ ἄρ᾽ ἀπ᾽ ὤμων αἴνυτο τόξα, αὐτοῖσιν δ᾽ ἄρ᾽ ἔθεινε παρ᾽ οὔατα μειδιόωσα ἐντροπαλιζομένην· ταχέες δ᾽ ἔκπιπτον ὀϊστοί. δακρυόεσσα δ᾽ ὕπαιθα θεὰ φύγεν ὥς τε πέλεια, ἥ ῥά θ᾽ ὑπ᾽ ἴρηκος κοίλην εἰσέπτατο πέτρην χηραμόν· οὐδ᾽ ἄρα τῇ γε ἁλώμεναι αἴσιμον ἦεν· ὣς ἣ δακρυόεσσα φύγεν, λίπε δ᾽ αὐτόθι τόξα. Λητὼ δὲ προσέειπε διάκτορος Ἀργειφόντης· Λητοῖ ἐγὼ δέ τοι οὔ τι μαχήσομαι· ἀργαλέον δὲ πληκτίζεσθ᾽ ἀλόχοισι Διὸς νεφεληγερέταο· ἀλλὰ μάλα πρόφρασσα μετ᾽ ἀθανάτοισι θεοῖσιν εὔχεσθαι ἐμὲ νικῆσαι κρατερῆφι βίηφιν. Ὣς ἄρ᾽ ἔφη, Λητὼ δὲ συναίνυτο καμπύλα τόξα πεπτεῶτ᾽ ἄλλυδις ἄλλα μετὰ στροφάλιγγι κονίης. ἣ μὲν τόξα λαβοῦσα πάλιν κίε θυγατέρος ἧς· ἣ δ᾽ ἄρ᾽ Ὄλυμπον ἵκανε Διὸς ποτὶ χαλκοβατὲς δῶ, δακρυόεσσα δὲ πατρὸς ἐφέζετο γούνασι κούρη, ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ ἀμβρόσιος ἑανὸς τρέμε· τὴν δὲ προτὶ οἷ εἷλε πατὴρ Κρονίδης, καὶ ἀνείρετο ἡδὺ γελάσσας· τίς νύ σε τοιάδ᾽ ἔρεξε φίλον τέκος Οὐρανιώνων μαψιδίως, ὡς εἴ τι κακὸν ῥέζουσαν ἐνωπῇ; Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπεν ἐϋστέφανος κελαδεινή· σή μ᾽ ἄλοχος στυφέλιξε πάτερ λευκώλενος Ἥρη, ἐξ ἧς ἀθανάτοισιν ἔρις καὶ νεῖκος ἐφῆπται. Ὣς οἳ μὲν τοιαῦτα πρὸς ἀλλήλους ἀγόρευον· αὐτὰρ Ἀπόλλων Φοῖβος ἐδύσετο Ἴλιον ἱρήν· μέμβλετο γάρ οἱ τεῖχος ἐϋδμήτοιο πόληος μὴ Δαναοὶ πέρσειαν ὑπὲρ μόρον ἤματι κείνῳ. οἳ δ᾽ ἄλλοι πρὸς Ὄλυμπον ἴσαν θεοὶ αἰὲν ἐόντες, οἳ μὲν χωόμενοι, οἳ δὲ μέγα κυδιόωντες· κὰδ δ᾽ ἷζον παρὰ πατρὶ κελαινεφεῖ· αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς Τρῶας ὁμῶς αὐτούς τ᾽ ὄλεκεν καὶ μώνυχας ἵππους. ὡς δ᾽ ὅτε καπνὸς ἰὼν εἰς οὐρανὸν εὐρὺν ἵκηται ἄστεος αἰθομένοιο, θεῶν δέ ἑ μῆνις ἀνῆκε, πᾶσι δ᾽ ἔθηκε πόνον, πολλοῖσι δὲ κήδε᾽ ἐφῆκεν, ὣς Ἀχιλεὺς Τρώεσσι πόνον καὶ κήδε᾽ ἔθηκεν. Ἑστήκει δ᾽ ὃ γέρων Πρίαμος θείου ἐπὶ πύργου, ἐς δ᾽ ἐνόησ᾽ Ἀχιλῆα πελώριον· αὐτὰρ ὑπ᾽ αὐτοῦ Τρῶες ἄφαρ κλονέοντο πεφυζότες, οὐδέ τις ἀλκὴ γίγνεθ᾽· ὃ δ᾽ οἰμώξας ἀπὸ πύργου βαῖνε χαμᾶζε ὀτρύνων παρὰ τεῖχος ἀγακλειτοὺς πυλαωρούς· πεπταμένας ἐν χερσὶ πύλας ἔχετ᾽ εἰς ὅ κε λαοὶ ἔλθωσι προτὶ ἄστυ πεφυζότες· ἦ γὰρ Ἀχιλλεὺς ἐγγὺς ὅδε κλονέων· νῦν οἴω λοίγι᾽ ἔσεσθαι. αὐτὰρ ἐπεί κ᾽ ἐς τεῖχος ἀναπνεύσωσιν ἀλέντες, αὖτις ἐπανθέμεναι σανίδας πυκινῶς ἀραρυίας· δείδια γὰρ μὴ οὖλος ἀνὴρ ἐς τεῖχος ἅληται. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄνεσάν τε πύλας καὶ ἀπῶσαν ὀχῆας· αἳ δὲ πετασθεῖσαι τεῦξαν φάος· αὐτὰρ Ἀπόλλων ἀντίος ἐξέθορε Τρώων ἵνα λοιγὸν ἀλάλκοι. οἳ δ᾽ ἰθὺς πόλιος καὶ τείχεος ὑψηλοῖο δίψῃ καρχαλέοι κεκονιμένοι ἐκ πεδίοιο φεῦγον· ὃ δὲ σφεδανὸν ἔφεπ᾽ ἔγχεϊ, λύσσα δέ οἱ κῆρ αἰὲν ἔχε κρατερή, μενέαινε δὲ κῦδος ἀρέσθαι. Ἔνθά κεν ὑψίπυλον Τροίην ἕλον υἷες Ἀχαιῶν, εἰ μὴ Ἀπόλλων Φοῖβος Ἀγήνορα δῖον ἀνῆκε φῶτ᾽ Ἀντήνορος υἱὸν ἀμύμονά τε κρατερόν τε. ἐν μέν οἱ κραδίῃ θάρσος βάλε, πὰρ δέ οἱ αὐτὸς ἔστη, ὅπως θανάτοιο βαρείας χεῖρας ἀλάλκοι φηγῷ κεκλιμένος· κεκάλυπτο δ᾽ ἄρ᾽ ἠέρι πολλῇ. αὐτὰρ ὅ γ᾽ ὡς ἐνόησεν Ἀχιλλῆα πτολίπορθον ἔστη, πολλὰ δέ οἱ κραδίη πόρφυρε μένοντι· ὀχθήσας δ᾽ ἄρα εἶπε πρὸς ὃν μεγαλήτορα θυμόν· ὤ μοι ἐγών· εἰ μέν κεν ὑπὸ κρατεροῦ Ἀχιλῆος φεύγω, τῇ περ οἱ ἄλλοι ἀτυζόμενοι κλονέονται, αἱρήσει με καὶ ὧς, καὶ ἀνάλκιδα δειροτομήσει. εἰ δ᾽ ἂν ἐγὼ τούτους μὲν ὑποκλονέεσθαι ἐάσω Πηλεΐδῃ Ἀχιλῆϊ, ποσὶν δ᾽ ἀπὸ τείχεος ἄλλῃ φεύγω πρὸς πεδίον Ἰλήϊον, ὄφρ᾽ ἂν ἵκωμαι Ἴδης τε κνημοὺς κατά τε ῥωπήϊα δύω· ἑσπέριος δ᾽ ἂν ἔπειτα λοεσσάμενος ποταμοῖο ἱδρῶ ἀποψυχθεὶς προτὶ Ἴλιον ἀπονεοίμην· ἀλλὰ τί ἤ μοι ταῦτα φίλος διελέξατο θυμός; μή μ᾽ ἀπαειρόμενον πόλιος πεδίον δὲ νοήσῃ καί με μεταΐξας μάρψῃ ταχέεσσι πόδεσσιν. οὐκέτ᾽ ἔπειτ᾽ ἔσται θάνατον καὶ κῆρας ἀλύξαι· λίην γὰρ κρατερὸς περὶ πάντων ἔστ᾽ ἀνθρώπων. εἰ δέ κέ οἱ προπάροιθε πόλεος κατεναντίον ἔλθω· καὶ γάρ θην τούτῳ τρωτὸς χρὼς ὀξέϊ χαλκῷ, ἐν δὲ ἴα ψυχή, θνητὸν δέ ἕ φασ᾽ ἄνθρωποι ἔμμεναι· αὐτάρ οἱ Κρονίδης Ζεὺς κῦδος ὀπάζει. Ὣς εἰπὼν Ἀχιλῆα ἀλεὶς μένεν, ἐν δέ οἱ ἦτορ ἄλκιμον ὁρμᾶτο πτολεμίζειν ἠδὲ μάχεσθαι. ἠΰτε πάρδαλις εἶσι βαθείης ἐκ ξυλόχοιο ἀνδρὸς θηρητῆρος ἐναντίον, οὐδέ τι θυμῷ ταρβεῖ οὐδὲ φοβεῖται, ἐπεί κεν ὑλαγμὸν ἀκούσῃ· εἴ περ γὰρ φθάμενός μιν ἢ οὐτάσῃ ἠὲ βάλῃσιν, ἀλλά τε καὶ περὶ δουρὶ πεπαρμένη οὐκ ἀπολήγει ἀλκῆς, πρίν γ᾽ ἠὲ ξυμβλήμεναι ἠὲ δαμῆναι· ὣς Ἀντήνορος υἱὸς ἀγαυοῦ δῖος Ἀγήνωρ οὐκ ἔθελεν φεύγειν, πρὶν πειρήσαιτ᾽ Ἀχιλῆος. ἀλλ᾽ ὅ γ᾽ ἄρ᾽ ἀσπίδα μὲν πρόσθ᾽ ἔσχετο πάντοσ᾽ ἐΐσην, ἐγχείῃ δ᾽ αὐτοῖο τιτύσκετο, καὶ μέγ᾽ ἀΰτει· ἦ δή που μάλ᾽ ἔολπας ἐνὶ φρεσὶ φαίδιμ᾽ Ἀχιλλεῦ ἤματι τῷδε πόλιν πέρσειν Τρώων ἀγερώχων νηπύτι᾽· ἦ τ᾽ ἔτι πολλὰ τετεύξεται ἄλγε᾽ ἐπ᾽ αὐτῇ. ἐν γάρ οἱ πολέες τε καὶ ἄλκιμοι ἀνέρες εἰμέν, οἳ καὶ πρόσθε φίλων τοκέων ἀλόχων τε καὶ υἱῶν Ἴλιον εἰρυόμεσθα· σὺ δ᾽ ἐνθάδε πότμον ἐφέψεις ὧδ᾽ ἔκπαγλος ἐὼν καὶ θαρσαλέος πολεμιστής. Ἦ ῥα, καὶ ὀξὺν ἄκοντα βαρείης χειρὸς ἀφῆκε, καί ῥ᾽ ἔβαλε κνήμην ὑπὸ γούνατος οὐδ᾽ ἀφάμαρτεν. ἀμφὶ δέ οἱ κνημὶς νεοτεύκτου κασσιτέροιο σμερδαλέον κονάβησε· πάλιν δ᾽ ἀπὸ χαλκὸς ὄρουσε βλημένου, οὐδ᾽ ἐπέρησε, θεοῦ δ᾽ ἠρύκακε δῶρα. Πηλεΐδης δ᾽ ὁρμήσατ᾽ Ἀγήνορος ἀντιθέοιο δεύτερος· οὐδ᾽ ἔτ᾽ ἔασεν Ἀπόλλων κῦδος ἀρέσθαι, ἀλλά μιν ἐξήρπαξε, κάλυψε δ᾽ ἄρ᾽ ἠέρι πολλῇ, ἡσύχιον δ᾽ ἄρα μιν πολέμου ἔκπεμπε νέεσθαι. αὐτὰρ ὃ Πηλεΐωνα δόλῳ ἀποέργαθε λαοῦ· αὐτῷ γὰρ ἑκάεργος Ἀγήνορι πάντα ἐοικὼς ἔστη πρόσθε ποδῶν, ὃ δ᾽ ἐπέσσυτο ποσσὶ διώκειν· εἷος ὃ τὸν πεδίοιο διώκετο πυροφόροιο τρέψας πὰρ ποταμὸν βαθυδινήεντα Σκάμανδρον τυτθὸν ὑπεκπροθέοντα· δόλῳ δ᾽ ἄρ᾽ ἔθελγεν Ἀπόλλων ὡς αἰεὶ ἔλποιτο κιχήσεσθαι ποσὶν οἷσι· τόφρ᾽ ἄλλοι Τρῶες πεφοβημένοι ἦλθον ὁμίλῳ ἀσπάσιοι προτὶ ἄστυ, πόλις δ᾽ ἔμπλητο ἀλέντων. οὐδ᾽ ἄρα τοί γ᾽ ἔτλαν πόλιος καὶ τείχεος ἐκτὸς μεῖναι ἔτ᾽ ἀλλήλους, καὶ γνώμεναι ὅς τε πεφεύγοι ὅς τ᾽ ἔθαν᾽ ἐν πολέμῳ· ἀλλ᾽ ἐσσυμένως ἐσέχυντο ἐς πόλιν, ὅν τινα τῶν γε πόδες καὶ γοῦνα σαώσαι.

Ὣς οἳ μὲν κατὰ ἄστυ πεφυζότες ἠΰτε νεβροὶ ἱδρῶ ἀπεψύχοντο πίον τ᾽ ἀκέοντό τε δίψαν κεκλιμένοι καλῇσιν ἐπάλξεσιν· αὐτὰρ Ἀχαιοὶ τείχεος ἆσσον ἴσαν σάκε᾽ ὤμοισι κλίναντες. Ἕκτορα δ᾽ αὐτοῦ μεῖναι ὀλοιὴ μοῖρα πέδησεν Ἰλίου προπάροιθε πυλάων τε Σκαιάων. αὐτὰρ Πηλείωνα προσηύδα Φοῖβος Ἀπόλλων· τίπτέ με Πηλέος υἱὲ ποσὶν ταχέεσσι διώκεις αὐτὸς θνητὸς ἐὼν θεὸν ἄμβροτον; οὐδέ νύ πώ με ἔγνως ὡς θεός εἰμι, σὺ δ᾽ ἀσπερχὲς μενεαίνεις. ἦ νύ τοι οὔ τι μέλει Τρώων πόνος, οὓς ἐφόβησας, οἳ δή τοι εἰς ἄστυ ἄλεν, σὺ δὲ δεῦρο λιάσθης. οὐ μέν με κτενέεις, ἐπεὶ οὔ τοι μόρσιμός εἰμι. Τὸν δὲ μέγ᾽ ὀχθήσας προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· ἔβλαψάς μ᾽ ἑκάεργε θεῶν ὀλοώτατε πάντων ἐνθάδε νῦν τρέψας ἀπὸ τείχεος· ἦ κ᾽ ἔτι πολλοὶ γαῖαν ὀδὰξ εἷλον πρὶν Ἴλιον εἰσαφικέσθαι. νῦν δ᾽ ἐμὲ μὲν μέγα κῦδος ἀφείλεο, τοὺς δὲ σάωσας ῥηϊδίως, ἐπεὶ οὔ τι τίσιν γ᾽ ἔδεισας ὀπίσσω. ἦ σ᾽ ἂν τισαίμην, εἴ μοι δύναμίς γε παρείη. Ὣς εἰπὼν προτὶ ἄστυ μέγα φρονέων ἐβεβήκει, σευάμενος ὥς θ᾽ ἵππος ἀεθλοφόρος σὺν ὄχεσφιν, ὅς ῥά τε ῥεῖα θέῃσι τιταινόμενος πεδίοιο· ὣς Ἀχιλεὺς λαιψηρὰ πόδας καὶ γούνατ᾽ ἐνώμα. Τὸν δ᾽ ὃ γέρων Πρίαμος πρῶτος ἴδεν ὀφθαλμοῖσι παμφαίνονθ᾽ ὥς τ᾽ ἀστέρ᾽ ἐπεσσύμενον πεδίοιο, ὅς ῥά τ᾽ ὀπώρης εἶσιν, ἀρίζηλοι δέ οἱ αὐγαὶ φαίνονται πολλοῖσι μετ᾽ ἀστράσι νυκτὸς ἀμολγῷ, ὅν τε κύν᾽ Ὠρίωνος ἐπίκλησιν καλέουσι. λαμπρότατος μὲν ὅ γ᾽ ἐστί, κακὸν δέ τε σῆμα τέτυκται, καί τε φέρει πολλὸν πυρετὸν δειλοῖσι βροτοῖσιν· ὣς τοῦ χαλκὸς ἔλαμπε περὶ στήθεσσι θέοντος. ᾤμωξεν δ᾽ ὃ γέρων, κεφαλὴν δ᾽ ὅ γε κόψατο χερσὶν ὑψόσ᾽ ἀνασχόμενος, μέγα δ᾽ οἰμώξας ἐγεγώνει λισσόμενος φίλον υἱόν· ὃ δὲ προπάροιθε πυλάων ἑστήκει ἄμοτον μεμαὼς Ἀχιλῆϊ μάχεσθαι· τὸν δ᾽ ὃ γέρων ἐλεεινὰ προσηύδα χεῖρας ὀρεγνύς· Ἕκτορ μή μοι μίμνε φίλον τέκος ἀνέρα τοῦτον οἶος ἄνευθ᾽ ἄλλων, ἵνα μὴ τάχα πότμον ἐπίσπῃς Πηλεΐωνι δαμείς, ἐπεὶ ἦ πολὺ φέρτερός ἐστι σχέτλιος· αἴθε θεοῖσι φίλος τοσσόνδε γένοιτο ὅσσον ἐμοί· τάχα κέν ἑ κύνες καὶ γῦπες ἔδοιεν κείμενον· ἦ κέ μοι αἰνὸν ἀπὸ πραπίδων ἄχος ἔλθοι· ὅς μ᾽ υἱῶν πολλῶν τε καὶ ἐσθλῶν εὖνιν ἔθηκε κτείνων καὶ περνὰς νήσων ἔπι τηλεδαπάων. καὶ γὰρ νῦν δύο παῖδε Λυκάονα καὶ Πολύδωρον οὐ δύναμαι ἰδέειν Τρώων εἰς ἄστυ ἀλέντων, τούς μοι Λαοθόη τέκετο κρείουσα γυναικῶν. ἀλλ᾽ εἰ μὲν ζώουσι μετὰ στρατῷ, ἦ τ᾽ ἂν ἔπειτα χαλκοῦ τε χρυσοῦ τ᾽ ἀπολυσόμεθ᾽, ἔστι γὰρ ἔνδον· πολλὰ γὰρ ὤπασε παιδὶ γέρων ὀνομάκλυτος Ἄλτης. εἰ δ᾽ ἤδη τεθνᾶσι καὶ εἰν Ἀΐδαο δόμοισιν, ἄλγος ἐμῷ θυμῷ καὶ μητέρι τοὶ τεκόμεσθα· λαοῖσιν δ᾽ ἄλλοισι μινυνθαδιώτερον ἄλγος ἔσσεται, ἢν μὴ καὶ σὺ θάνῃς Ἀχιλῆϊ δαμασθείς. ἀλλ᾽ εἰσέρχεο τεῖχος ἐμὸν τέκος, ὄφρα σαώσῃς Τρῶας καὶ Τρῳάς, μὴ δὲ μέγα κῦδος ὀρέξῃς Πηλεΐδῃ, αὐτὸς δὲ φίλης αἰῶνος ἀμερθῇς. πρὸς δ᾽ ἐμὲ τὸν δύστηνον ἔτι φρονέοντ᾽ ἐλέησον δύσμορον, ὅν ῥα πατὴρ Κρονίδης ἐπὶ γήραος οὐδῷ αἴσῃ ἐν ἀργαλέῃ φθίσει κακὰ πόλλ᾽ ἐπιδόντα υἷάς τ᾽ ὀλλυμένους ἑλκηθείσας τε θύγατρας, καὶ θαλάμους κεραϊζομένους, καὶ νήπια τέκνα βαλλόμενα προτὶ γαίῃ ἐν αἰνῇ δηϊοτῆτι, ἑλκομένας τε νυοὺς ὀλοῇς ὑπὸ χερσὶν Ἀχαιῶν. αὐτὸν δ᾽ ἂν πύματόν με κύνες πρώτῃσι θύρῃσιν ὠμησταὶ ἐρύουσιν, ἐπεί κέ τις ὀξέϊ χαλκῷ τύψας ἠὲ βαλὼν ῥεθέων ἐκ θυμὸν ἕληται, οὓς τρέφον ἐν μεγάροισι τραπεζῆας θυραωρούς, οἵ κ᾽ ἐμὸν αἷμα πιόντες ἀλύσσοντες περὶ θυμῷ κείσοντ᾽ ἐν προθύροισι. νέῳ δέ τε πάντ᾽ ἐπέοικεν ἄρηϊ κταμένῳ δεδαϊγμένῳ ὀξέϊ χαλκῷ κεῖσθαι· πάντα δὲ καλὰ θανόντι περ ὅττι φανήῃ· ἀλλ᾽ ὅτε δὴ πολιόν τε κάρη πολιόν τε γένειον αἰδῶ τ᾽ αἰσχύνωσι κύνες κταμένοιο γέροντος, τοῦτο δὴ οἴκτιστον πέλεται δειλοῖσι βροτοῖσιν. Ἦ ῥ᾽ ὃ γέρων, πολιὰς δ᾽ ἄρ᾽ ἀνὰ τρίχας ἕλκετο χερσὶ τίλλων ἐκ κεφαλῆς· οὐδ᾽ Ἕκτορι θυμὸν ἔπειθε. μήτηρ δ᾽ αὖθ᾽ ἑτέρωθεν ὀδύρετο δάκρυ χέουσα κόλπον ἀνιεμένη, ἑτέρηφι δὲ μαζὸν ἀνέσχε· καί μιν δάκρυ χέουσ᾽ ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ἕκτορ τέκνον ἐμὸν τάδε τ᾽ αἴδεο καί μ᾽ ἐλέησον αὐτήν, εἴ ποτέ τοι λαθικηδέα μαζὸν ἐπέσχον· τῶν μνῆσαι φίλε τέκνον ἄμυνε δὲ δήϊον ἄνδρα τείχεος ἐντὸς ἐών, μὴ δὲ πρόμος ἵστασο τούτῳ σχέτλιος· εἴ περ γάρ σε κατακτάνῃ, οὔ σ᾽ ἔτ᾽ ἔγωγε κλαύσομαι ἐν λεχέεσσι φίλον θάλος, ὃν τέκον αὐτή, οὐδ᾽ ἄλοχος πολύδωρος· ἄνευθε δέ σε μέγα νῶϊν Ἀργείων παρὰ νηυσὶ κύνες ταχέες κατέδονται. Ὣς τώ γε κλαίοντε προσαυδήτην φίλον υἱὸν πολλὰ λισσομένω· οὐδ᾽ Ἕκτορι θυμὸν ἔπειθον, ἀλλ᾽ ὅ γε μίμν᾽ Ἀχιλῆα πελώριον ἆσσον ἰόντα. ὡς δὲ δράκων ἐπὶ χειῇ ὀρέστερος ἄνδρα μένῃσι βεβρωκὼς κακὰ φάρμακ᾽, ἔδυ δέ τέ μιν χόλος αἰνός, σμερδαλέον δὲ δέδορκεν ἑλισσόμενος περὶ χειῇ· ὣς Ἕκτωρ ἄσβεστον ἔχων μένος οὐχ ὑπεχώρει πύργῳ ἔπι προὔχοντι φαεινὴν ἀσπίδ᾽ ἐρείσας· ὀχθήσας δ᾽ ἄρα εἶπε πρὸς ὃν μεγαλήτορα θυμόν· ὤ μοι ἐγών, εἰ μέν κε πύλας καὶ τείχεα δύω, Πουλυδάμας μοι πρῶτος ἐλεγχείην ἀναθήσει, ὅς μ᾽ ἐκέλευε Τρωσὶ ποτὶ πτόλιν ἡγήσασθαι νύχθ᾽ ὕπο τήνδ᾽ ὀλοὴν ὅτε τ᾽ ὤρετο δῖος Ἀχιλλεύς. ἀλλ᾽ ἐγὼ οὐ πιθόμην· ἦ τ᾽ ἂν πολὺ κέρδιον ἦεν. νῦν δ᾽ ἐπεὶ ὤλεσα λαὸν ἀτασθαλίῃσιν ἐμῇσιν, αἰδέομαι Τρῶας καὶ Τρῳάδας ἑλκεσιπέπλους, μή ποτέ τις εἴπῃσι κακώτερος ἄλλος ἐμεῖο· Ἕκτωρ ἧφι βίηφι πιθήσας ὤλεσε λαόν. ὣς ἐρέουσιν· ἐμοὶ δὲ τότ᾽ ἂν πολὺ κέρδιον εἴη ἄντην ἢ Ἀχιλῆα κατακτείναντα νέεσθαι, ἠέ κεν αὐτῷ ὀλέσθαι ἐϋκλειῶς πρὸ πόληος. εἰ δέ κεν ἀσπίδα μὲν καταθείομαι ὀμφαλόεσσαν καὶ κόρυθα βριαρήν, δόρυ δὲ πρὸς τεῖχος ἐρείσας αὐτὸς ἰὼν Ἀχιλῆος ἀμύμονος ἀντίος ἔλθω καί οἱ ὑπόσχωμαι Ἑλένην καὶ κτήμαθ᾽ ἅμ᾽ αὐτῇ, πάντα μάλ᾽ ὅσσά τ᾽ Ἀλέξανδρος κοίλῃς ἐνὶ νηυσὶν ἠγάγετο Τροίηνδ᾽, ἥ τ᾽ ἔπλετο νείκεος ἀρχή, δωσέμεν Ἀτρεΐδῃσιν ἄγειν, ἅμα δ᾽ ἀμφὶς Ἀχαιοῖς ἄλλ᾽ ἀποδάσσεσθαι ὅσα τε πτόλις ἧδε κέκευθε· Τρωσὶν δ᾽ αὖ μετόπισθε γερούσιον ὅρκον ἕλωμαι μή τι κατακρύψειν, ἀλλ᾽ ἄνδιχα πάντα δάσασθαι κτῆσιν ὅσην πτολίεθρον ἐπήρατον ἐντὸς ἐέργει· ἀλλὰ τί ἤ μοι ταῦτα φίλος διελέξατο θυμός; μή μιν ἐγὼ μὲν ἵκωμαι ἰών, ὃ δέ μ᾽ οὐκ ἐλεήσει οὐδέ τί μ᾽ αἰδέσεται, κτενέει δέ με γυμνὸν ἐόντα αὔτως ὥς τε γυναῖκα, ἐπεί κ᾽ ἀπὸ τεύχεα δύω. οὐ μέν πως νῦν ἔστιν ἀπὸ δρυὸς οὐδ᾽ ἀπὸ πέτρης τῷ ὀαριζέμεναι, ἅ τε παρθένος ἠΐθεός τε παρθένος ἠΐθεός τ᾽ ὀαρίζετον ἀλλήλοιιν. βέλτερον αὖτ᾽ ἔριδι ξυνελαυνέμεν ὅττι τάχιστα· εἴδομεν ὁπποτέρῳ κεν Ὀλύμπιος εὖχος ὀρέξῃ. Ὣς ὅρμαινε μένων, ὃ δέ οἱ σχεδὸν ἦλθεν Ἀχιλλεὺς ἶσος Ἐνυαλίῳ κορυθάϊκι πτολεμιστῇ σείων Πηλιάδα μελίην κατὰ δεξιὸν ὦμον δεινήν· ἀμφὶ δὲ χαλκὸς ἐλάμπετο εἴκελος αὐγῇ ἢ πυρὸς αἰθομένου ἢ ἠελίου ἀνιόντος. Ἕκτορα δ᾽, ὡς ἐνόησεν, ἕλε τρόμος· οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔτ᾽ ἔτλη αὖθι μένειν, ὀπίσω δὲ πύλας λίπε, βῆ δὲ φοβηθείς· Πηλεΐδης δ᾽ ἐπόρουσε ποσὶ κραιπνοῖσι πεποιθώς. ἠΰτε κίρκος ὄρεσφιν ἐλαφρότατος πετεηνῶν ῥηϊδίως οἴμησε μετὰ τρήρωνα πέλειαν, ἣ δέ θ᾽ ὕπαιθα φοβεῖται, ὃ δ᾽ ἐγγύθεν ὀξὺ λεληκὼς ταρφέ᾽ ἐπαΐσσει, ἑλέειν τέ ἑ θυμὸς ἀνώγει· ὣς ἄρ᾽ ὅ γ᾽ ἐμμεμαὼς ἰθὺς πέτετο, τρέσε δ᾽ Ἕκτωρ τεῖχος ὕπο Τρώων, λαιψηρὰ δὲ γούνατ᾽ ἐνώμα. οἳ δὲ παρὰ σκοπιὴν καὶ ἐρινεὸν ἠνεμόεντα τείχεος αἰὲν ὑπ᾽ ἐκ κατ᾽ ἀμαξιτὸν ἐσσεύοντο, κρουνὼ δ᾽ ἵκανον καλλιῤῥόω· ἔνθα δὲ πηγαὶ δοιαὶ ἀναΐσσουσι Σκαμάνδρου δινήεντος. ἣ μὲν γάρ θ᾽ ὕδατι λιαρῷ ῥέει, ἀμφὶ δὲ καπνὸς γίγνεται ἐξ αὐτῆς ὡς εἰ πυρὸς αἰθομένοιο· ἣ δ᾽ ἑτέρη θέρεϊ προρέει ἐϊκυῖα χαλάζῃ, ἢ χιόνι ψυχρῇ ἢ ἐξ ὕδατος κρυστάλλῳ. ἔνθα δ᾽ ἐπ᾽ αὐτάων πλυνοὶ εὐρέες ἐγγὺς ἔασι καλοὶ λαΐνεοι, ὅθι εἵματα σιγαλόεντα πλύνεσκον Τρώων ἄλοχοι καλαί τε θύγατρες τὸ πρὶν ἐπ᾽ εἰρήνης πρὶν ἐλθεῖν υἷας Ἀχαιῶν. τῇ ῥα παραδραμέτην φεύγων ὃ δ᾽ ὄπισθε διώκων· πρόσθε μὲν ἐσθλὸς ἔφευγε, δίωκε δέ μιν μέγ᾽ ἀμείνων καρπαλίμως, ἐπεὶ οὐχ ἱερήϊον οὐδὲ βοείην ἀρνύσθην, ἅ τε ποσσὶν ἀέθλια γίγνεται ἀνδρῶν, ἀλλὰ περὶ ψυχῆς θέον Ἕκτορος ἱπποδάμοιο. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἀεθλοφόροι περὶ τέρματα μώνυχες ἵπποι ῥίμφα μάλα τρωχῶσι· τὸ δὲ μέγα κεῖται ἄεθλον ἢ τρίπος ἠὲ γυνὴ ἀνδρὸς κατατεθνηῶτος· ὣς τὼ τρὶς Πριάμοιο πόλιν πέρι δινηθήτην καρπαλίμοισι πόδεσσι· θεοὶ δ᾽ ἐς πάντες ὁρῶντο· τοῖσι δὲ μύθων ἦρχε πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε· ὢ πόποι ἦ φίλον ἄνδρα διωκόμενον περὶ τεῖχος ὀφθαλμοῖσιν ὁρῶμαι· ἐμὸν δ᾽ ὀλοφύρεται ἦτορ Ἕκτορος, ὅς μοι πολλὰ βοῶν ἐπὶ μηρί᾽ ἔκηεν Ἴδης ἐν κορυφῇσι πολυπτύχου, ἄλλοτε δ᾽ αὖτε ἐν πόλει ἀκροτάτῃ· νῦν αὖτέ ἑ δῖος Ἀχιλλεὺς ἄστυ πέρι Πριάμοιο ποσὶν ταχέεσσι διώκει. ἀλλ᾽ ἄγετε φράζεσθε θεοὶ καὶ μητιάασθε ἠέ μιν ἐκ θανάτοιο σαώσομεν, ἦέ μιν ἤδη Πηλεΐδῃ Ἀχιλῆϊ δαμάσσομεν ἐσθλὸν ἐόντα. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· ὦ πάτερ ἀργικέραυνε κελαινεφὲς οἷον ἔειπες· ἄνδρα θνητὸν ἐόντα πάλαι πεπρωμένον αἴσῃ ἂψ ἐθέλεις θανάτοιο δυσηχέος ἐξαναλῦσαι; ἔρδ᾽· ἀτὰρ οὔ τοι πάντες ἐπαινέομεν θεοὶ ἄλλοι. Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· θάρσει Τριτογένεια φίλον τέκος· οὔ νύ τι θυμῷ πρόφρονι μυθέομαι, ἐθέλω δέ τοι ἤπιος εἶναι· ἔρξον ὅπῃ δή τοι νόος ἔπλετο, μὴ δ᾽ ἔτ᾽ ἐρώει. Ὣς εἰπὼν ὄτρυνε πάρος μεμαυῖαν Ἀθήνην· βῆ δὲ κατ᾽ Οὐλύμποιο καρήνων ἀΐξασα. Ἕκτορα δ᾽ ἀσπερχὲς κλονέων ἔφεπ᾽ ὠκὺς Ἀχιλλεύς. ὡς δ᾽ ὅτε νεβρὸν ὄρεσφι κύων ἐλάφοιο δίηται ὄρσας ἐξ εὐνῆς διά τ᾽ ἄγκεα καὶ διὰ βήσσας· τὸν δ᾽ εἴ πέρ τε λάθῃσι καταπτήξας ὑπὸ θάμνῳ, ἀλλά τ᾽ ἀνιχνεύων θέει ἔμπεδον ὄφρά κεν εὕρῃ· ὣς Ἕκτωρ οὐ λῆθε ποδώκεα Πηλεΐωνα. ὁσσάκι δ᾽ ὁρμήσειε πυλάων Δαρδανιάων ἀντίον ἀΐξασθαι ἐϋδμήτους ὑπὸ πύργους, εἴ πως οἷ καθύπερθεν ἀλάλκοιεν βελέεσσι, τοσσάκι μιν προπάροιθεν ἀποστρέψασκε παραφθὰς πρὸς πεδίον· αὐτὸς δὲ ποτὶ πτόλιος πέτετ᾽ αἰεί. ὡς δ᾽ ἐν ὀνείρῳ οὐ δύναται φεύγοντα διώκειν· οὔτ᾽ ἄρ᾽ ὃ τὸν δύναται ὑποφεύγειν οὔθ᾽ ὃ διώκειν· ὣς ὃ τὸν οὐ δύνατο μάρψαι ποσίν, οὐδ᾽ ὃς ἀλύξαι. πῶς δέ κεν Ἕκτωρ κῆρας ὑπεξέφυγεν θανάτοιο, εἰ μή οἱ πύματόν τε καὶ ὕστατον ἤντετ᾽ Ἀπόλλων ἐγγύθεν, ὅς οἱ ἐπῶρσε μένος λαιψηρά τε γοῦνα; λαοῖσιν δ᾽ ἀνένευε καρήατι δῖος Ἀχιλλεύς, οὐδ᾽ ἔα ἱέμεναι ἐπὶ Ἕκτορι πικρὰ βέλεμνα, μή τις κῦδος ἄροιτο βαλών, ὃ δὲ δεύτερος ἔλθοι. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ τὸ τέταρτον ἐπὶ κρουνοὺς ἀφίκοντο, καὶ τότε δὴ χρύσεια πατὴρ ἐτίταινε τάλαντα, ἐν δ᾽ ἐτίθει δύο κῆρε τανηλεγέος θανάτοιο, τὴν μὲν Ἀχιλλῆος, τὴν δ᾽ Ἕκτορος ἱπποδάμοιο, ἕλκε δὲ μέσσα λαβών· ῥέπε δ᾽ Ἕκτορος αἴσιμον ἦμαρ, ᾤχετο δ᾽ εἰς Ἀΐδαο, λίπεν δέ ἑ Φοῖβος Ἀπόλλων. Πηλεΐωνα δ᾽ ἵκανε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη, ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· νῦν δὴ νῶι ἔολπα Διῒ φίλε φαίδιμ᾽ Ἀχιλλεῦ οἴσεσθαι μέγα κῦδος Ἀχαιοῖσι προτὶ νῆας Ἕκτορα δῃώσαντε μάχης ἄατόν περ ἐόντα. οὔ οἱ νῦν ἔτι γ᾽ ἔστι πεφυγμένον ἄμμε γενέσθαι, οὐδ᾽ εἴ κεν μάλα πολλὰ πάθοι ἑκάεργος Ἀπόλλων προπροκυλινδόμενος πατρὸς Διὸς αἰγιόχοιο. ἀλλὰ σὺ μὲν νῦν στῆθι καὶ ἄμπνυε, τόνδε δ᾽ ἐγώ τοι οἰχομένη πεπιθήσω ἐναντίβιον μαχέσασθαι. Ὣς φάτ᾽ Ἀθηναίη, ὃ δ᾽ ἐπείθετο, χαῖρε δὲ θυμῷ, στῆ δ᾽ ἄρ᾽ ἐπὶ μελίης χαλκογλώχινος ἐρεισθείς. ἣ δ᾽ ἄρα τὸν μὲν ἔλειπε, κιχήσατο δ᾽ Ἕκτορα δῖον Δηϊφόβῳ ἐϊκυῖα δέμας καὶ ἀτειρέα φωνήν· ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ἠθεῖ᾽ ἦ μάλα δή σε βιάζεται ὠκὺς Ἀχιλλεὺς ἄστυ πέρι Πριάμοιο ποσὶν ταχέεσσι διώκων· ἀλλ᾽ ἄγε δὴ στέωμεν καὶ ἀλεξώμεσθα μένοντες. Τὴν δ᾽ αὖτε προσέειπε μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ· Δηΐφοβ᾽ ἦ μέν μοι τὸ πάρος πολὺ φίλτατος ἦσθα γνωτῶν οὓς Ἑκάβη ἠδὲ Πρίαμος τέκε παῖδας· νῦν δ᾽ ἔτι καὶ μᾶλλον νοέω φρεσὶ τιμήσασθαι, ὃς ἔτλης ἐμεῦ εἵνεκ᾽, ἐπεὶ ἴδες ὀφθαλμοῖσι, τείχεος ἐξελθεῖν, ἄλλοι δ᾽ ἔντοσθε μένουσι. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε θεὰ γλαυκῶπις Ἀθήνη· ἠθεῖ᾽ ἦ μὲν πολλὰ πατὴρ καὶ πότνια μήτηρ λίσσονθ᾽ ἑξείης γουνούμενοι, ἀμφὶ δ᾽ ἑταῖροι, αὖθι μένειν· τοῖον γὰρ ὑποτρομέουσιν ἅπαντες· ἀλλ᾽ ἐμὸς ἔνδοθι θυμὸς ἐτείρετο πένθεϊ λυγρῷ. νῦν δ᾽ ἰθὺς μεμαῶτε μαχώμεθα, μὴ δέ τι δούρων ἔστω φειδωλή, ἵνα εἴδομεν εἴ κεν Ἀχιλλεὺς νῶϊ κατακτείνας ἔναρα βροτόεντα φέρηται νῆας ἔπι γλαφυράς, ἦ κεν σῷ δουρὶ δαμήῃ. Ὣς φαμένη καὶ κερδοσύνῃ ἡγήσατ᾽ Ἀθήνη· οἳ δ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες, τὸν πρότερος προσέειπε μέγας κορυθαίολος Ἕκτωρ· οὔ σ᾽ ἔτι Πηλέος υἱὲ φοβήσομαι, ὡς τὸ πάρος περ τρὶς περὶ ἄστυ μέγα Πριάμου δίον, οὐδέ ποτ᾽ ἔτλην μεῖναι ἐπερχόμενον· νῦν αὖτέ με θυμὸς ἀνῆκε στήμεναι ἀντία σεῖο· ἕλοιμί κεν ἤ κεν ἁλοίην. ἀλλ᾽ ἄγε δεῦρο θεοὺς ἐπιδώμεθα· τοὶ γὰρ ἄριστοι μάρτυροι ἔσσονται καὶ ἐπίσκοποι ἁρμονιάων· οὐ γὰρ ἐγώ σ᾽ ἔκπαγλον ἀεικιῶ, αἴ κεν ἐμοὶ Ζεὺς δώῃ καμμονίην, σὴν δὲ ψυχὴν ἀφέλωμαι· ἀλλ᾽ ἐπεὶ ἄρ κέ σε συλήσω κλυτὰ τεύχε᾽ Ἀχιλλεῦ νεκρὸν Ἀχαιοῖσιν δώσω πάλιν· ὣς δὲ σὺ ῥέζειν. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· Ἕκτορ μή μοι ἄλαστε συνημοσύνας ἀγόρευε· ὡς οὐκ ἔστι λέουσι καὶ ἀνδράσιν ὅρκια πιστά, οὐδὲ λύκοι τε καὶ ἄρνες ὁμόφρονα θυμὸν ἔχουσιν, ἀλλὰ κακὰ φρονέουσι διαμπερὲς ἀλλήλοισιν, ὣς οὐκ ἔστ᾽ ἐμὲ καὶ σὲ φιλήμεναι, οὐδέ τι νῶϊν ὅρκια ἔσσονται, πρίν γ᾽ ἢ ἕτερόν γε πεσόντα αἵματος ἆσαι Ἄρηα ταλαύρινον πολεμιστήν. παντοίης ἀρετῆς μιμνήσκεο· νῦν σε μάλα χρὴ αἰχμητήν τ᾽ ἔμεναι καὶ θαρσαλέον πολεμιστήν. οὔ τοι ἔτ᾽ ἔσθ᾽ ὑπάλυξις, ἄφαρ δέ σε Παλλὰς Ἀθήνη ἔγχει ἐμῷ δαμάᾳ· νῦν δ᾽ ἀθρόα πάντ᾽ ἀποτίσεις κήδε᾽ ἐμῶν ἑτάρων οὓς ἔκτανες ἔγχεϊ θύων. Ἦ ῥα, καὶ ἀμπεπαλὼν προΐει δολιχόσκιον ἔγχος· καὶ τὸ μὲν ἄντα ἰδὼν ἠλεύατο φαίδιμος Ἕκτωρ· ἕζετο γὰρ προϊδών, τὸ δ᾽ ὑπέρπτατο χάλκεον ἔγχος, ἐν γαίῃ δ᾽ ἐπάγη· ἀνὰ δ᾽ ἥρπασε Παλλὰς Ἀθήνη, ἂψ δ᾽ Ἀχιλῆϊ δίδου, λάθε δ᾽ Ἕκτορα ποιμένα λαῶν. Ἕκτωρ δὲ προσέειπεν ἀμύμονα Πηλεΐωνα· ἤμβροτες, οὐδ᾽ ἄρα πώ τι θεοῖς ἐπιείκελ᾽ Ἀχιλλεῦ ἐκ Διὸς ἠείδης τὸν ἐμὸν μόρον, ἦ τοι ἔφης γε· ἀλλά τις ἀρτιεπὴς καὶ ἐπίκλοπος ἔπλεο μύθων, ὄφρά σ᾽ ὑποδείσας μένεος ἀλκῆς τε λάθωμαι. οὐ μέν μοι φεύγοντι μεταφρένῳ ἐν δόρυ πήξεις, ἀλλ᾽ ἰθὺς μεμαῶτι διὰ στήθεσφιν ἔλασσον εἴ τοι ἔδωκε θεός· νῦν αὖτ᾽ ἐμὸν ἔγχος ἄλευαι χάλκεον· ὡς δή μιν σῷ ἐν χροῒ πᾶν κομίσαιο. καί κεν ἐλαφρότερος πόλεμος Τρώεσσι γένοιτο σεῖο καταφθιμένοιο· σὺ γάρ σφισι πῆμα μέγιστον. Ἦ ῥα, καὶ ἀμπεπαλὼν προΐει δολιχόσκιον ἔγχος, καὶ βάλε Πηλεΐδαο μέσον σάκος οὐδ᾽ ἀφάμαρτε· τῆλε δ᾽ ἀπεπλάγχθη σάκεος δόρυ· χώσατο δ᾽ Ἕκτωρ ὅττί ῥά οἱ βέλος ὠκὺ ἐτώσιον ἔκφυγε χειρός, στῆ δὲ κατηφήσας, οὐδ᾽ ἄλλ᾽ ἔχε μείλινον ἔγχος. Δηΐφοβον δ᾽ ἐκάλει λευκάσπιδα μακρὸν ἀΰσας· ᾔτεέ μιν δόρυ μακρόν· ὃ δ᾽ οὔ τί οἱ ἐγγύθεν ἦεν. Ἕκτωρ δ᾽ ἔγνω ᾗσιν ἐνὶ φρεσὶ φώνησέν τε· ὢ πόποι ἦ μάλα δή με θεοὶ θάνατον δὲ κάλεσσαν· Δηΐφοβον γὰρ ἔγωγ᾽ ἐφάμην ἥρωα παρεῖναι· ἀλλ᾽ ὃ μὲν ἐν τείχει, ἐμὲ δ᾽ ἐξαπάτησεν Ἀθήνη. νῦν δὲ δὴ ἐγγύθι μοι θάνατος κακός, οὐδ᾽ ἔτ᾽ ἄνευθεν, οὐδ᾽ ἀλέη· ἦ γάρ ῥα πάλαι τό γε φίλτερον ἦεν Ζηνί τε καὶ Διὸς υἷι ἑκηβόλῳ, οἵ με πάρος γε πρόφρονες εἰρύατο· νῦν αὖτέ με μοῖρα κιχάνει. μὴ μὰν ἀσπουδί γε καὶ ἀκλειῶς ἀπολοίμην, ἀλλὰ μέγα ῥέξας τι καὶ ἐσσομένοισι πυθέσθαι. Ὣς ἄρα φωνήσας εἰρύσσατο φάσγανον ὀξύ, τό οἱ ὑπὸ λαπάρην τέτατο μέγα τε στιβαρόν τε, οἴμησεν δὲ ἀλεὶς ὥς τ᾽ αἰετὸς ὑψιπετήεις, ὅς τ᾽ εἶσιν πεδίον δὲ διὰ νεφέων ἐρεβεννῶν ἁρπάξων ἢ ἄρν᾽ ἀμαλὴν ἢ πτῶκα λαγωόν· ὣς Ἕκτωρ οἴμησε τινάσσων φάσγανον ὀξύ. ὁρμήθη δ᾽ Ἀχιλεύς, μένεος δ᾽ ἐμπλήσατο θυμὸν ἀγρίου, πρόσθεν δὲ σάκος στέρνοιο κάλυψε καλὸν δαιδάλεον, κόρυθι δ᾽ ἐπένευε φαεινῇ τετραφάλῳ· καλαὶ δὲ περισσείοντο ἔθειραι χρύσεαι, ἃς Ἥφαιστος ἵει λόφον ἀμφὶ θαμειάς. οἷος δ᾽ ἀστὴρ εἶσι μετ᾽ ἀστράσι νυκτὸς ἀμολγῷ ἕσπερος, ὃς κάλλιστος ἐν οὐρανῷ ἵσταται ἀστήρ, ὣς αἰχμῆς ἀπέλαμπ᾽ εὐήκεος, ἣν ἄρ᾽ Ἀχιλλεὺς πάλλεν δεξιτερῇ φρονέων κακὸν Ἕκτορι δίῳ εἰσορόων χρόα καλόν, ὅπῃ εἴξειε μάλιστα. τοῦ δὲ καὶ ἄλλο τόσον μὲν ἔχε χρόα χάλκεα τεύχεα καλά, τὰ Πατρόκλοιο βίην ἐνάριξε κατακτάς· φαίνετο δ᾽ ᾗ κληῗδες ἀπ᾽ ὤμων αὐχέν᾽ ἔχουσι λαυκανίην, ἵνα τε ψυχῆς ὤκιστος ὄλεθρος· τῇ ῥ᾽ ἐπὶ οἷ μεμαῶτ᾽ ἔλασ᾽ ἔγχεϊ δῖος Ἀχιλλεύς, ἀντικρὺ δ᾽ ἁπαλοῖο δι᾽ αὐχένος ἤλυθ᾽ ἀκωκή· οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἀπ᾽ ἀσφάραγον μελίη τάμε χαλκοβάρεια, ὄφρά τί μιν προτιείποι ἀμειβόμενος ἐπέεσσιν. ἤριπε δ᾽ ἐν κονίῃς· ὃ δ᾽ ἐπεύξατο δῖος Ἀχιλλεύς· Ἕκτορ ἀτάρ που ἔφης Πατροκλῆ᾽ ἐξεναρίζων σῶς ἔσσεσθ᾽, ἐμὲ δ᾽ οὐδὲν ὀπίζεο νόσφιν ἐόντα νήπιε· τοῖο δ᾽ ἄνευθεν ἀοσσητὴρ μέγ᾽ ἀμείνων νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσιν ἐγὼ μετόπισθε λελείμμην, ὅς τοι γούνατ᾽ ἔλυσα· σὲ μὲν κύνες ἠδ᾽ οἰωνοὶ ἑλκήσουσ᾽ ἀϊκῶς, τὸν δὲ κτεριοῦσιν Ἀχαιοί. Τὸν δ᾽ ὀλιγοδρανέων προσέφη κορυθαίολος Ἕκτωρ· λίσσομ᾽ ὑπὲρ ψυχῆς καὶ γούνων σῶν τε τοκήων μή με ἔα παρὰ νηυσὶ κύνας καταδάψαι Ἀχαιῶν, ἀλλὰ σὺ μὲν χαλκόν τε ἅλις χρυσόν τε δέδεξο δῶρα τά τοι δώσουσι πατὴρ καὶ πότνια μήτηρ, σῶμα δὲ οἴκαδ᾽ ἐμὸν δόμεναι πάλιν, ὄφρα πυρός με Τρῶες καὶ Τρώων ἄλοχοι λελάχωσι θανόντα. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· μή με κύον γούνων γουνάζεο μὴ δὲ τοκήων· αἲ γάρ πως αὐτόν με μένος καὶ θυμὸς ἀνήη ὤμ᾽ ἀποταμνόμενον κρέα ἔδμεναι, οἷα ἔοργας, ὡς οὐκ ἔσθ᾽ ὃς σῆς γε κύνας κεφαλῆς ἀπαλάλκοι, οὐδ᾽ εἴ κεν δεκάκις τε καὶ εἰκοσινήριτ᾽ ἄποινα στήσωσ᾽ ἐνθάδ᾽ ἄγοντες, ὑπόσχωνται δὲ καὶ ἄλλα, οὐδ᾽ εἴ κέν σ᾽ αὐτὸν χρυσῷ ἐρύσασθαι ἀνώγοι Δαρδανίδης Πρίαμος· οὐδ᾽ ὧς σέ γε πότνια μήτηρ ἐνθεμένη λεχέεσσι γοήσεται ὃν τέκεν αὐτή, ἀλλὰ κύνες τε καὶ οἰωνοὶ κατὰ πάντα δάσονται. Τὸν δὲ καταθνῄσκων προσέφη κορυθαίολος Ἕκτωρ· ἦ σ᾽ εὖ γιγνώσκων προτιόσσομαι, οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔμελλον πείσειν· ἦ γὰρ σοί γε σιδήρεος ἐν φρεσὶ θυμός. φράζεο νῦν, μή τοί τι θεῶν μήνιμα γένωμαι ἤματι τῷ ὅτε κέν σε Πάρις καὶ Φοῖβος Ἀπόλλων ἐσθλὸν ἐόντ᾽ ὀλέσωσιν ἐνὶ Σκαιῇσι πύλῃσιν. Ὣς ἄρα μιν εἰπόντα τέλος θανάτοιο κάλυψε, ψυχὴ δ᾽ ἐκ ῥεθέων πταμένη Ἄϊδος δὲ βεβήκει ὃν πότμον γοόωσα λιποῦσ᾽ ἀνδροτῆτα καὶ ἥβην. τὸν καὶ τεθνηῶτα προσηύδα δῖος Ἀχιλλεύς· τέθναθι· κῆρα δ᾽ ἐγὼ τότε δέξομαι ὁππότε κεν δὴ Ζεὺς ἐθέλῃ τελέσαι ἠδ᾽ ἀθάνατοι θεοὶ ἄλλοι. Ἦ ῥα, καὶ ἐκ νεκροῖο ἐρύσσατο χάλκεον ἔγχος, καὶ τό γ᾽ ἄνευθεν ἔθηχ᾽, ὃ δ᾽ ἀπ᾽ ὤμων τεύχε᾽ ἐσύλα αἱματόεντ᾽· ἄλλοι δὲ περίδραμον υἷες Ἀχαιῶν, οἳ καὶ θηήσαντο φυὴν καὶ εἶδος ἀγητὸν Ἕκτορος· οὐδ᾽ ἄρα οἵ τις ἀνουτητί γε παρέστη. ὧδε δέ τις εἴπεσκεν ἰδὼν ἐς πλησίον ἄλλον· ὢ πόποι, ἦ μάλα δὴ μαλακώτερος ἀμφαφάασθαι Ἕκτωρ ἢ ὅτε νῆας ἐνέπρησεν πυρὶ κηλέῳ. Ὣς ἄρα τις εἴπεσκε καὶ οὐτήσασκε παραστάς. τὸν δ᾽ ἐπεὶ ἐξενάριξε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς, στὰς ἐν Ἀχαιοῖσιν ἔπεα πτερόεντ᾽ ἀγόρευεν· ὦ φίλοι Ἀργείων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες ἐπεὶ δὴ τόνδ᾽ ἄνδρα θεοὶ δαμάσασθαι ἔδωκαν, ὃς κακὰ πόλλ᾽ ἔῤῥεξεν ὅσ᾽ οὐ σύμπαντες οἱ ἄλλοι, εἰ δ᾽ ἄγετ᾽ ἀμφὶ πόλιν σὺν τεύχεσι πειρηθῶμεν, ὄφρά κ᾽ ἔτι γνῶμεν Τρώων νόον ὅν τιν᾽ ἔχουσιν, ἢ καταλείψουσιν πόλιν ἄκρην τοῦδε πεσόντος, ἦε μένειν μεμάασι καὶ Ἕκτορος οὐκέτ᾽ ἐόντος. ἀλλὰ τί ἤ μοι ταῦτα φίλος διελέξατο θυμός; κεῖται πὰρ νήεσσι νέκυς ἄκλαυτος ἄθαπτος Πάτροκλος· τοῦ δ᾽ οὐκ ἐπιλήσομαι, ὄφρ᾽ ἂν ἔγωγε ζωοῖσιν μετέω καί μοι φίλα γούνατ᾽ ὀρώρῃ· εἰ δὲ θανόντων περ καταλήθοντ᾽ εἰν Ἀΐδαο αὐτὰρ ἐγὼ καὶ κεῖθι φίλου μεμνήσομ᾽ ἑταίρου. νῦν δ᾽ ἄγ᾽ ἀείδοντες παιήονα κοῦροι Ἀχαιῶν νηυσὶν ἔπι γλαφυρῇσι νεώμεθα, τόνδε δ᾽ ἄγωμεν. ἠράμεθα μέγα κῦδος· ἐπέφνομεν Ἕκτορα δῖον, ᾧ Τρῶες κατὰ ἄστυ θεῷ ὣς εὐχετόωντο. Ἦ ῥα, καὶ Ἕκτορα δῖον ἀεικέα μήδετο ἔργα. ἀμφοτέρων μετόπισθε ποδῶν τέτρηνε τένοντε ἐς σφυρὸν ἐκ πτέρνης, βοέους δ᾽ ἐξῆπτεν ἱμάντας, ἐκ δίφροιο δ᾽ ἔδησε, κάρη δ᾽ ἕλκεσθαι ἔασεν· ἐς δίφρον δ᾽ ἀναβὰς ἀνά τε κλυτὰ τεύχε᾽ ἀείρας μάστιξέν ῥ᾽ ἐλάαν, τὼ δ᾽ οὐκ ἀέκοντε πετέσθην. τοῦ δ᾽ ἦν ἑλκομένοιο κονίσαλος, ἀμφὶ δὲ χαῖται κυάνεαι πίτναντο, κάρη δ᾽ ἅπαν ἐν κονίῃσι κεῖτο πάρος χαρίεν· τότε δὲ Ζεὺς δυσμενέεσσι δῶκεν ἀεικίσσασθαι ἑῇ ἐν πατρίδι γαίῃ. Ὣς τοῦ μὲν κεκόνιτο κάρη ἅπαν· ἣ δέ νυ μήτηρ τίλλε κόμην, ἀπὸ δὲ λιπαρὴν ἔῤῥιψε καλύπτρην τηλόσε, κώκυσεν δὲ μάλα μέγα παῖδ᾽ ἐσιδοῦσα· ᾤμωξεν δ᾽ ἐλεεινὰ πατὴρ φίλος, ἀμφὶ δὲ λαοὶ κωκυτῷ τ᾽ εἴχοντο καὶ οἰμωγῇ κατὰ ἄστυ. τῷ δὲ μάλιστ᾽ ἄρ᾽ ἔην ἐναλίγκιον ὡς εἰ ἅπασα Ἴλιος ὀφρυόεσσα πυρὶ σμύχοιτο κατ᾽ ἄκρης. λαοὶ μέν ῥα γέροντα μόγις ἔχον ἀσχαλόωντα ἐξελθεῖν μεμαῶτα πυλάων Δαρδανιάων. πάντας δ᾽ ἐλλιτάνευε κυλινδόμενος κατὰ κόπρον, ἐξονομακλήδην ὀνομάζων ἄνδρα ἕκαστον· σχέσθε φίλοι, καί μ᾽ οἶον ἐάσατε κηδόμενοί περ ἐξελθόντα πόληος ἱκέσθ᾽ ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν. λίσσωμ᾽ ἀνέρα τοῦτον ἀτάσθαλον ὀβριμοεργόν, ἤν πως ἡλικίην αἰδέσσεται ἠδ᾽ ἐλεήσῃ γῆρας· καὶ δέ νυ τῷ γε πατὴρ τοιόσδε τέτυκται Πηλεύς, ὅς μιν ἔτικτε καὶ ἔτρεφε πῆμα γενέσθαι Τρωσί· μάλιστα δ᾽ ἐμοὶ περὶ πάντων ἄλγε᾽ ἔθηκε. τόσσους γάρ μοι παῖδας ἀπέκτανε τηλεθάοντας· τῶν πάντων οὐ τόσσον ὀδύρομαι ἀχνύμενός περ ὡς ἑνός, οὗ μ᾽ ἄχος ὀξὺ κατοίσεται Ἄϊδος εἴσω, Ἕκτορος· ὡς ὄφελεν θανέειν ἐν χερσὶν ἐμῇσι· τώ κε κορεσσάμεθα κλαίοντέ τε μυρομένω τε μήτηρ θ᾽, ἥ μιν ἔτικτε δυσάμμορος, ἠδ᾽ ἐγὼ αὐτός. Ὣς ἔφατο κλαίων, ἐπὶ δὲ στενάχοντο πολῖται· Τρῳῇσιν δ᾽ Ἑκάβη ἁδινοῦ ἐξῆρχε γόοιο· τέκνον ἐγὼ δειλή· τί νυ βείομαι αἰνὰ παθοῦσα σεῦ ἀποτεθνηῶτος; ὅ μοι νύκτάς τε καὶ ἦμαρ εὐχωλὴ κατὰ ἄστυ πελέσκεο, πᾶσί τ᾽ ὄνειαρ Τρωσί τε καὶ Τρῳῇσι κατὰ πτόλιν, οἵ σε θεὸν ὣς δειδέχατ᾽· ἦ γὰρ καί σφι μάλα μέγα κῦδος ἔησθα ζωὸς ἐών· νῦν αὖ θάνατος καὶ μοῖρα κιχάνει. Ὣς ἔφατο κλαίουσ᾽, ἄλοχος δ᾽ οὔ πώ τι πέπυστο Ἕκτορος· οὐ γάρ οἵ τις ἐτήτυμος ἄγγελος ἐλθὼν ἤγγειλ᾽ ὅττί ῥά οἱ πόσις ἔκτοθι μίμνε πυλάων, ἀλλ᾽ ἥ γ᾽ ἱστὸν ὕφαινε μυχῷ δόμου ὑψηλοῖο δίπλακα πορφυρέην, ἐν δὲ θρόνα ποικίλ᾽ ἔπασσε. κέκλετο δ᾽ ἀμφιπόλοισιν ἐϋπλοκάμοις κατὰ δῶμα ἀμφὶ πυρὶ στῆσαι τρίποδα μέγαν, ὄφρα πέλοιτο Ἕκτορι θερμὰ λοετρὰ μάχης ἐκ νοστήσαντι νηπίη, οὐδ᾽ ἐνόησεν ὅ μιν μάλα τῆλε λοετρῶν χερσὶν Ἀχιλλῆος δάμασε γλαυκῶπις Ἀθήνη. κωκυτοῦ δ᾽ ἤκουσε καὶ οἰμωγῆς ἀπὸ πύργου· τῆς δ᾽ ἐλελίχθη γυῖα, χαμαὶ δέ οἱ ἔκπεσε κερκίς· ἣ δ᾽ αὖτις δμῳῇσιν ἐϋπλοκάμοισι μετηύδα· δεῦτε δύω μοι ἕπεσθον, ἴδωμ᾽ ὅτιν᾽ ἔργα τέτυκται. αἰδοίης ἑκυρῆς ὀπὸς ἔκλυον, ἐν δ᾽ ἐμοὶ αὐτῇ στήθεσι πάλλεται ἦτορ ἀνὰ στόμα, νέρθε δὲ γοῦνα πήγνυται· ἐγγὺς δή τι κακὸν Πριάμοιο τέκεσσιν. αἲ γὰρ ἀπ᾽ οὔατος εἴη ἐμεῦ ἔπος· ἀλλὰ μάλ᾽ αἰνῶς δείδω μὴ δή μοι θρασὺν Ἕκτορα δῖος Ἀχιλλεὺς μοῦνον ἀποτμήξας πόλιος πεδίον δὲ δίηται, καὶ δή μιν καταπαύσῃ ἀγηνορίης ἀλεγεινῆς ἥ μιν ἔχεσκ᾽, ἐπεὶ οὔ ποτ᾽ ἐνὶ πληθυῖ μένεν ἀνδρῶν, ἀλλὰ πολὺ προθέεσκε, τὸ ὃν μένος οὐδενὶ εἴκων. Ὣς φαμένη μεγάροιο διέσσυτο μαινάδι ἴση παλλομένη κραδίην· ἅμα δ᾽ ἀμφίπολοι κίον αὐτῇ αὐτὰρ ἐπεὶ πύργόν τε καὶ ἀνδρῶν ἷξεν ὅμιλον ἔστη παπτήνασ᾽ ἐπὶ τείχεϊ, τὸν δὲ νόησεν ἑλκόμενον πρόσθεν πόλιος· ταχέες δέ μιν ἵπποι ἕλκον ἀκηδέστως κοίλας ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν. τὴν δὲ κατ᾽ ὀφθαλμῶν ἐρεβεννὴ νὺξ ἐκάλυψεν, ἤριπε δ᾽ ἐξοπίσω, ἀπὸ δὲ ψυχὴν ἐκάπυσσε. τῆλε δ᾽ ἀπὸ κρατὸς βάλε δέσματα σιγαλόεντα, ἄμπυκα κεκρύφαλόν τε ἰδὲ πλεκτὴν ἀναδέσμην κρήδεμνόν θ᾽, ὅ ῥά οἱ δῶκε χρυσῆ Ἀφροδίτη ἤματι τῷ ὅτε μιν κορυθαίολος ἠγάγεθ᾽ Ἕκτωρ ἐκ δόμου Ἠετίωνος, ἐπεὶ πόρε μυρία ἕδνα. ἀμφὶ δέ μιν γαλόῳ τε καὶ εἰνατέρες ἅλις ἔσταν, αἵ ἑ μετὰ σφίσιν εἶχον ἀτυζομένην ἀπολέσθαι. ἣ δ᾽ ἐπεὶ οὖν ἔμπνυτο καὶ ἐς φρένα θυμὸς ἀγέρθη ἀμβλήδην γοόωσα μετὰ Τρῳῇσιν ἔειπεν· Ἕκτορ ἐγὼ δύστηνος· ἰῇ ἄρα γεινόμεθ᾽ αἴσῃ ἀμφότεροι, σὺ μὲν ἐν Τροίῃ Πριάμου κατὰ δῶμα, αὐτὰρ ἐγὼ Θήβῃσιν ὑπὸ Πλάκῳ ὑληέσσῃ ἐν δόμῳ Ἠετίωνος, ὅ μ᾽ ἔτρεφε τυτθὸν ἐοῦσαν δύσμορος αἰνόμορον· ὡς μὴ ὤφελλε τεκέσθαι. νῦν δὲ σὺ μὲν Ἀΐδαο δόμους ὑπὸ κεύθεσι γαίης ἔρχεαι, αὐτὰρ ἐμὲ στυγερῷ ἐνὶ πένθεϊ λείπεις χήρην ἐν μεγάροισι· πάϊς δ᾽ ἔτι νήπιος αὔτως, ὃν τέκομεν σύ τ᾽ ἐγώ τε δυσάμμοροι· οὔτε σὺ τούτῳ ἔσσεαι Ἕκτορ ὄνειαρ ἐπεὶ θάνες, οὔτε σοὶ οὗτος. ἤν περ γὰρ πόλεμόν γε φύγῃ πολύδακρυν Ἀχαιῶν, αἰεί τοι τούτῳ γε πόνος καὶ κήδε᾽ ὀπίσσω ἔσσοντ᾽· ἄλλοι γάρ οἱ ἀπουρίσσουσιν ἀρούρας. ἦμαρ δ᾽ ὀρφανικὸν παναφήλικα παῖδα τίθησι· πάντα δ᾽ ὑπεμνήμυκε, δεδάκρυνται δὲ παρειαί, δευόμενος δέ τ᾽ ἄνεισι πάϊς ἐς πατρὸς ἑταίρους, ἄλλον μὲν χλαίνης ἐρύων, ἄλλον δὲ χιτῶνος· τῶν δ᾽ ἐλεησάντων κοτύλην τις τυτθὸν ἐπέσχε· χείλεα μέν τ᾽ ἐδίην᾽, ὑπερῴην δ᾽ οὐκ ἐδίηνε. τὸν δὲ καὶ ἀμφιθαλὴς ἐκ δαιτύος ἐστυφέλιξε χερσὶν πεπλήγων καὶ ὀνειδείοισιν ἐνίσσων· ἔῤῥ᾽ οὕτως· οὐ σός γε πατὴρ μεταδαίνυται ἡμῖν. δακρυόεις δέ τ᾽ ἄνεισι πάϊς ἐς μητέρα χήρην Ἀστυάναξ, ὃς πρὶν μὲν ἑοῦ ἐπὶ γούνασι πατρὸς μυελὸν οἶον ἔδεσκε καὶ οἰῶν πίονα δημόν· αὐτὰρ ὅθ᾽ ὕπνος ἕλοι, παύσαιτό τε νηπιαχεύων, εὕδεσκ᾽ ἐν λέκτροισιν ἐν ἀγκαλίδεσσι τιθήνης εὐνῇ ἔνι μαλακῇ θαλέων ἐμπλησάμενος κῆρ· νῦν δ᾽ ἂν πολλὰ πάθῃσι φίλου ἀπὸ πατρὸς ἁμαρτὼν Ἀστυάναξ, ὃν Τρῶες ἐπίκλησιν καλέουσιν· οἶος γάρ σφιν ἔρυσο πύλας καὶ τείχεα μακρά. νῦν δὲ σὲ μὲν παρὰ νηυσὶ κορωνίσι νόσφι τοκήων αἰόλαι εὐλαὶ ἔδονται, ἐπεί κε κύνες κορέσωνται γυμνόν· ἀτάρ τοι εἵματ᾽ ἐνὶ μεγάροισι κέονται λεπτά τε καὶ χαρίεντα τετυγμένα χερσὶ γυναικῶν. ἀλλ᾽ ἤτοι τάδε πάντα καταφλέξω πυρὶ κηλέῳ οὐδὲν σοί γ᾽ ὄφελος, ἐπεὶ οὐκ ἐγκείσεαι αὐτοῖς, ἀλλὰ πρὸς Τρώων καὶ Τρωϊάδων κλέος εἶναι. Ὣς ἔφατο κλαίουσ᾽, ἐπὶ δὲ στενάχοντο γυναῖκες.

Ὣς οἳ μὲν στενάχοντο κατὰ πτόλιν· αὐτὰρ Ἀχαιοὶ ἐπεὶ δὴ νῆάς τε καὶ Ἑλλήσποντον ἵκοντο, οἳ μὲν ἄρ᾽ ἐσκίδναντο ἑὴν ἐπὶ νῆα ἕκαστος, Μυρμιδόνας δ᾽ οὐκ εἴα ἀποσκίδνασθαι Ἀχιλλεύς, ἀλλ᾽ ὅ γε οἷς ἑτάροισι φιλοπτολέμοισι μετηύδα· Μυρμιδόνες ταχύπωλοι ἐμοὶ ἐρίηρες ἑταῖροι μὴ δή πω ὑπ᾽ ὄχεσφι λυώμεθα μώνυχας ἵππους, ἀλλ᾽ αὐτοῖς ἵπποισι καὶ ἅρμασιν ἆσσον ἰόντες Πάτροκλον κλαίωμεν· ὃ γὰρ γέρας ἐστὶ θανόντων. αὐτὰρ ἐπεί κ᾽ ὀλοοῖο τεταρπώμεσθα γόοιο, ἵππους λυσάμενοι δορπήσομεν ἐνθάδε πάντες. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ᾤμωξαν ἀολλέες, ἦρχε δ᾽ Ἀχιλλεύς. οἳ δὲ τρὶς περὶ νεκρὸν ἐΰτριχας ἤλασαν ἵππους μυρόμενοι· μετὰ δέ σφι Θέτις γόου ἵμερον ὦρσε. δεύοντο ψάμαθοι, δεύοντο δὲ τεύχεα φωτῶν δάκρυσι· τοῖον γὰρ πόθεον μήστωρα φόβοιο. τοῖσι δὲ Πηλεΐδης ἁδινοῦ ἐξῆρχε γόοιο χεῖρας ἐπ᾽ ἀνδροφόνους θέμενος στήθεσσιν ἑταίρου· χαῖρέ μοι ὦ Πάτροκλε καὶ εἰν Ἀΐδαο δόμοισι· πάντα γὰρ ἤδη τοι τελέω τὰ πάροιθεν ὑπέστην Ἕκτορα δεῦρ᾽ ἐρύσας δώσειν κυσὶν ὠμὰ δάσασθαι, δώδεκα δὲ προπάροιθε πυρῆς ἀποδειροτομήσειν Τρώων ἀγλαὰ τέκνα σέθεν κταμένοιο χολωθείς. Ἦ ῥα καὶ Ἕκτορα δῖον ἀεικέα μήδετο ἔργα πρηνέα πὰρ λεχέεσσι Μενοιτιάδαο τανύσσας ἐν κονίῃς· οἳ δ᾽ ἔντε᾽ ἀφωπλίζοντο ἕκαστος χάλκεα μαρμαίροντα, λύον δ᾽ ὑψηχέας ἵππους, κὰδ δ᾽ ἷζον παρὰ νηῒ ποδώκεος Αἰακίδαο μυρίοι· αὐτὰρ ὃ τοῖσι τάφον μενοεικέα δαίνυ. πολλοὶ μὲν βόες ἀργοὶ ὀρέχθεον ἀμφὶ σιδήρῳ σφαζόμενοι, πολλοὶ δ᾽ ὄϊες καὶ μηκάδες αἶγες· πολλοὶ δ᾽ ἀργιόδοντες ὕες θαλέθοντες ἀλοιφῇ εὑόμενοι τανύοντο διὰ φλογὸς Ἡφαίστοιο· πάντῃ δ᾽ ἀμφὶ νέκυν κοτυλήρυτον ἔῤῥεεν αἷμα. Αὐτὰρ τόν γε ἄνακτα ποδώκεα Πηλεΐωνα εἰς Ἀγαμέμνονα δῖον ἄγον βασιλῆες Ἀχαιῶν σπουδῇ παρπεπιθόντες ἑταίρου χωόμενον κῆρ. οἳ δ᾽ ὅτε δὴ κλισίην Ἀγαμέμνονος ἷξον ἰόντες, αὐτίκα κηρύκεσσι λιγυφθόγγοισι κέλευσαν ἀμφὶ πυρὶ στῆσαι τρίποδα μέγαν, εἰ πεπίθοιεν Πηλεΐδην λούσασθαι ἄπο βρότον αἱματόεντα. αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἠρνεῖτο στερεῶς, ἐπὶ δ᾽ ὅρκον ὄμοσσεν· οὐ μὰ Ζῆν᾽, ὅς τίς τε θεῶν ὕπατος καὶ ἄριστος, οὐ θέμις ἐστὶ λοετρὰ καρήατος ἆσσον ἱκέσθαι πρίν γ᾽ ἐνὶ Πάτροκλον θέμεναι πυρὶ σῆμά τε χεῦαι κείρασθαί τε κόμην, ἐπεὶ οὔ μ᾽ ἔτι δεύτερον ὧδε ἵξετ᾽ ἄχος κραδίην ὄφρα ζωοῖσι μετείω. ἀλλ᾽ ἤτοι νῦν μὲν στυγερῇ πειθώμεθα δαιτί· ἠῶθεν δ᾽ ὄτρυνον ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγάμεμνον ὕλην τ᾽ ἀξέμεναι παρά τε σχεῖν ὅσσ᾽ ἐπιεικὲς νεκρὸν ἔχοντα νέεσθαι ὑπὸ ζόφον ἠερόεντα, ὄφρ᾽ ἤτοι τοῦτον μὲν ἐπιφλέγῃ ἀκάματον πῦρ θᾶσσον ἀπ᾽ ὀφθαλμῶν, λαοὶ δ᾽ ἐπὶ ἔργα τράπωνται. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα τοῦ μάλα μὲν κλύον ἠδὲ πίθοντο. ἐσσυμένως δ᾽ ἄρα δόρπον ἐφοπλίσσαντες ἕκαστοι δαίνυντ᾽, οὐδέ τι θυμὸς ἐδεύετο δαιτὸς ἐΐσης. αὐτὰρ ἐπεὶ πόσιος καὶ ἐδητύος ἐξ ἔρον ἕντο, οἳ μὲν κακκείοντες ἕβαν κλισίην δὲ ἕκαστος, Πηλεΐδης δ᾽ ἐπὶ θινὶ πολυφλοίσβοιο θαλάσσης κεῖτο βαρὺ στενάχων πολέσιν μετὰ Μυρμιδόνεσσιν ἐν καθαρῷ, ὅθι κύματ᾽ ἐπ᾽ ἠϊόνος κλύζεσκον· εὖτε τὸν ὕπνος ἔμαρπτε λύων μελεδήματα θυμοῦ νήδυμος ἀμφιχυθείς· μάλα γὰρ κάμε φαίδιμα γυῖα Ἕκτορ᾽ ἐπαΐσσων προτὶ Ἴλιον ἠνεμόεσσαν· ἦλθε δ᾽ ἐπὶ ψυχὴ Πατροκλῆος δειλοῖο πάντ᾽ αὐτῷ μέγεθός τε καὶ ὄμματα κάλ᾽ ἐϊκυῖα καὶ φωνήν, καὶ τοῖα περὶ χροῒ εἵματα ἕστο· στῆ δ᾽ ἄρ᾽ ὑπὲρ κεφαλῆς καί μιν πρὸς μῦθον ἔειπεν· εὕδεις, αὐτὰρ ἐμεῖο λελασμένος ἔπλευ Ἀχιλλεῦ. οὐ μέν μευ ζώοντος ἀκήδεις, ἀλλὰ θανόντος· θάπτέ με ὅττι τάχιστα πύλας Ἀΐδαο περήσω. τῆλέ με εἴργουσι ψυχαὶ εἴδωλα καμόντων, οὐδέ μέ πω μίσγεσθαι ὑπὲρ ποταμοῖο ἐῶσιν, ἀλλ᾽ αὔτως ἀλάλημαι ἀν᾽ εὐρυπυλὲς Ἄϊδος δῶ. καί μοι δὸς τὴν χεῖρ᾽· ὀλοφύρομαι, οὐ γὰρ ἔτ᾽ αὖτις νίσομαι ἐξ Ἀΐδαο, ἐπήν με πυρὸς λελάχητε. οὐ μὲν γὰρ ζωοί γε φίλων ἀπάνευθεν ἑταίρων βουλὰς ἑζόμενοι βουλεύσομεν, ἀλλ᾽ ἐμὲ μὲν κὴρ ἀμφέχανε στυγερή, ἥ περ λάχε γιγνόμενόν περ· καὶ δὲ σοὶ αὐτῷ μοῖρα, θεοῖς ἐπιείκελ᾽ Ἀχιλλεῦ, τείχει ὕπο Τρώων εὐηφενέων ἀπολέσθαι. ἄλλο δέ τοι ἐρέω καὶ ἐφήσομαι αἴ κε πίθηαι· μὴ ἐμὰ σῶν ἀπάνευθε τιθήμεναι ὀστέ᾽ Ἀχιλλεῦ, ἀλλ᾽ ὁμοῦ ὡς ἐτράφημεν ἐν ὑμετέροισι δόμοισιν, εὖτέ με τυτθὸν ἐόντα Μενοίτιος ἐξ Ὀπόεντος ἤγαγεν ὑμέτερον δ᾽ ἀνδροκτασίης ὕπο λυγρῆς, ἤματι τῷ ὅτε παῖδα κατέκτανον Ἀμφιδάμαντος νήπιος οὐκ ἐθέλων ἀμφ᾽ ἀστραγάλοισι χολωθείς· ἔνθά με δεξάμενος ἐν δώμασιν ἱππότα Πηλεὺς ἔτραφέ τ᾽ ἐνδυκέως καὶ σὸν θεράποντ᾽ ὀνόμηνεν· ὣς δὲ καὶ ὀστέα νῶϊν ὁμὴ σορὸς ἀμφικαλύπτοι χρύσεος ἀμφιφορεύς, τόν τοι πόρε πότνια μήτηρ. Τὸν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· τίπτέ μοι ἠθείη κεφαλὴ δεῦρ᾽ εἰλήλουθας καί μοι ταῦτα ἕκαστ᾽ ἐπιτέλλεαι; αὐτὰρ ἐγώ τοι πάντα μάλ᾽ ἐκτελέω καὶ πείσομαι ὡς σὺ κελεύεις. ἀλλά μοι ἆσσον στῆθι· μίνυνθά περ ἀμφιβαλόντε ἀλλήλους ὀλοοῖο τεταρπώμεσθα γόοιο. Ὣς ἄρα φωνήσας ὠρέξατο χερσὶ φίλῃσιν οὐδ᾽ ἔλαβε· ψυχὴ δὲ κατὰ χθονὸς ἠΰτε καπνὸς ᾤχετο τετριγυῖα· ταφὼν δ᾽ ἀνόρουσεν Ἀχιλλεὺς χερσί τε συμπλατάγησεν, ἔπος δ᾽ ὀλοφυδνὸν ἔειπεν· ὢ πόποι ἦ ῥά τίς ἐστι καὶ εἰν Ἀΐδαο δόμοισι ψυχὴ καὶ εἴδωλον, ἀτὰρ φρένες οὐκ ἔνι πάμπαν· παννυχίη γάρ μοι Πατροκλῆος δειλοῖο ψυχὴ ἐφεστήκει γοόωσά τε μυρομένη τε, καί μοι ἕκαστ᾽ ἐπέτελλεν, ἔϊκτο δὲ θέσκελον αὐτῷ. Ὣς φάτο, τοῖσι δὲ πᾶσιν ὑφ᾽ ἵμερον ὦρσε γόοιο· μυρομένοισι δὲ τοῖσι φάνη ῥοδοδάκτυλος Ἠὼς ἀμφὶ νέκυν ἐλεεινόν. ἀτὰρ κρείων Ἀγαμέμνων οὐρῆάς τ᾽ ὄτρυνε καὶ ἀνέρας ἀξέμεν ὕλην πάντοθεν ἐκ κλισιῶν· ἐπὶ δ᾽ ἀνὴρ ἐσθλὸς ὀρώρει Μηριόνης θεράπων ἀγαπήνορος Ἰδομενῆος. οἳ δ᾽ ἴσαν ὑλοτόμους πελέκεας ἐν χερσὶν ἔχοντες σειράς τ᾽ εὐπλέκτους· πρὸ δ᾽ ἄρ᾽ οὐρῆες κίον αὐτῶν. πολλὰ δ᾽ ἄναντα κάταντα πάραντά τε δόχμιά τ᾽ ἦλθον· ἀλλ᾽ ὅτε δὴ κνημοὺς προσέβαν πολυπίδακος Ἴδης, αὐτίκ᾽ ἄρα δρῦς ὑψικόμους ταναήκεϊ χαλκῷ τάμνον ἐπειγόμενοι· ταὶ δὲ μεγάλα κτυπέουσαι πῖπτον· τὰς μὲν ἔπειτα διαπλήσσοντες Ἀχαιοὶ ἔκδεον ἡμιόνων· ταὶ δὲ χθόνα ποσσὶ δατεῦντο ἐλδόμεναι πεδίοιο διὰ ῥωπήϊα πυκνά. πάντες δ᾽ ὑλοτόμοι φιτροὺς φέρον· ὡς γὰρ ἀνώγει Μηριόνης θεράπων ἀγαπήνορος Ἰδομενῆος. κὰδ δ᾽ ἄρ᾽ ἐπ᾽ ἀκτῆς βάλλον ἐπισχερώ, ἔνθ᾽ ἄρ᾽ Ἀχιλλεὺς φράσσατο Πατρόκλῳ μέγα ἠρίον ἠδὲ οἷ αὐτῷ. Αὐτὰρ ἐπεὶ πάντῃ παρακάββαλον ἄσπετον ὕλην ἥατ᾽ ἄρ᾽ αὖθι μένοντες ἀολλέες. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς αὐτίκα Μυρμιδόνεσσι φιλοπτολέμοισι κέλευσε χαλκὸν ζώννυσθαι, ζεῦξαι δ᾽ ὑπ᾽ ὄχεσφιν ἕκαστον ἵππους· οἳ δ᾽ ὄρνυντο καὶ ἐν τεύχεσσιν ἔδυνον, ἂν δ᾽ ἔβαν ἐν δίφροισι παραιβάται ἡνίοχοί τε, πρόσθε μὲν ἱππῆες, μετὰ δὲ νέφος εἵπετο πεζῶν μυρίοι· ἐν δὲ μέσοισι φέρον Πάτροκλον ἑταῖροι. θριξὶ δὲ πάντα νέκυν καταείνυσαν, ἃς ἐπέβαλλον κειρόμενοι· ὄπιθεν δὲ κάρη ἔχε δῖος Ἀχιλλεὺς ἀχνύμενος· ἕταρον γὰρ ἀμύμονα πέμπ᾽ Ἄϊδος δέ. Οἳ δ᾽ ὅτε χῶρον ἵκανον ὅθί σφισι πέφραδ᾽ Ἀχιλλεὺς κάτθεσαν, αἶψα δέ οἱ μενοεικέα νήεον ὕλην. ἔνθ᾽ αὖτ᾽ ἄλλ᾽ ἐνόησε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς· στὰς ἀπάνευθε πυρῆς ξανθὴν ἀπεκείρατο χαίτην, τήν ῥα Σπερχειῷ ποταμῷ τρέφε τηλεθόωσαν· ὀχθήσας δ᾽ ἄρα εἶπεν ἰδὼν ἐπὶ οἴνοπα πόντον· Σπερχεί᾽ ἄλλως σοί γε πατὴρ ἠρήσατο Πηλεὺς κεῖσέ με νοστήσαντα φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν σοί τε κόμην κερέειν ῥέξειν θ᾽ ἱερὴν ἑκατόμβην, πεντήκοντα δ᾽ ἔνορχα παρ᾽ αὐτόθι μῆλ᾽ ἱερεύσειν ἐς πηγάς, ὅθι τοι τέμενος βωμός τε θυήεις. ὣς ἠρᾶθ᾽ ὃ γέρων, σὺ δέ οἱ νόον οὐκ ἐτέλεσσας. νῦν δ᾽ ἐπεὶ οὐ νέομαί γε φίλην ἐς πατρίδα γαῖαν Πατρόκλῳ ἥρωϊ κόμην ὀπάσαιμι φέρεσθαι. Ὣς εἰπὼν ἐν χερσὶ κόμην ἑτάροιο φίλοιο θῆκεν, τοῖσι δὲ πᾶσιν ὑφ᾽ ἵμερον ὦρσε γόοιο. καί νύ κ᾽ ὀδυρομένοισιν ἔδυ φάος ἠελίοιο εἰ μὴ Ἀχιλλεὺς αἶψ᾽ Ἀγαμέμνονι εἶπε παραστάς· Ἀτρεΐδη, σοὶ γάρ τε μάλιστά γε λαὸς Ἀχαιῶν πείσονται μύθοισι, γόοιο μὲν ἔστι καὶ ἆσαι, νῦν δ᾽ ἀπὸ πυρκαϊῆς σκέδασον καὶ δεῖπνον ἄνωχθι ὅπλεσθαι· τάδε δ᾽ ἀμφὶ πονησόμεθ᾽ οἷσι μάλιστα κήδεός ἐστι νέκυς· παρὰ δ᾽ οἵ τ᾽ ἀγοὶ ἄμμι μενόντων. Αὐτὰρ ἐπεὶ τό γ᾽ ἄκουσεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων, αὐτίκα λαὸν μὲν σκέδασεν κατὰ νῆας ἐΐσας, κηδεμόνες δὲ παρ᾽ αὖθι μένον καὶ νήεον ὕλην, ποίησαν δὲ πυρὴν ἑκατόμπεδον ἔνθα καὶ ἔνθα, ἐν δὲ πυρῇ ὑπάτῃ νεκρὸν θέσαν ἀχνύμενοι κῆρ. πολλὰ δὲ ἴφια μῆλα καὶ εἰλίποδας ἕλικας βοῦς πρόσθε πυρῆς ἔδερόν τε καὶ ἄμφεπον· ἐκ δ᾽ ἄρα πάντων δημὸν ἑλὼν ἐκάλυψε νέκυν μεγάθυμος Ἀχιλλεὺς ἐς πόδας ἐκ κεφαλῆς, περὶ δὲ δρατὰ σώματα νήει. ἐν δ᾽ ἐτίθει μέλιτος καὶ ἀλείφατος ἀμφιφορῆας πρὸς λέχεα κλίνων· πίσυρας δ᾽ ἐριαύχενας ἵππους ἐσσυμένως ἐνέβαλλε πυρῇ μεγάλα στεναχίζων. ἐννέα τῷ γε ἄνακτι τραπεζῆες κύνες ἦσαν, καὶ μὲν τῶν ἐνέβαλλε πυρῇ δύο δειροτομήσας, δώδεκα δὲ Τρώων μεγαθύμων υἱέας ἐσθλοὺς χαλκῷ δηϊόων· κακὰ δὲ φρεσὶ μήδετο ἔργα· ἐν δὲ πυρὸς μένος ἧκε σιδήρεον ὄφρα νέμοιτο. ᾤμωξέν τ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα, φίλον δ᾽ ὀνόμηνεν ἑταῖρον· χαῖρέ μοι ὦ Πάτροκλε καὶ εἰν Ἀΐδαο δόμοισι· πάντα γὰρ ἤδη τοι τελέω τὰ πάροιθεν ὑπέστην, δώδεκα μὲν Τρώων μεγαθύμων υἱέας ἐσθλοὺς τοὺς ἅμα σοὶ πάντας πῦρ ἐσθίει· Ἕκτορα δ᾽ οὔ τι δώσω Πριαμίδην πυρὶ δαπτέμεν, ἀλλὰ κύνεσσιν. Ὣς φάτ᾽ ἀπειλήσας· τὸν δ᾽ οὐ κύνες ἀμφεπένοντο, ἀλλὰ κύνας μὲν ἄλαλκε Διὸς θυγάτηρ Ἀφροδίτη ἤματα καὶ νύκτας, ῥοδόεντι δὲ χρῖεν ἐλαίῳ ἀμβροσίῳ, ἵνα μή μιν ἀποδρύφοι ἑλκυστάζων. τῷ δ᾽ ἐπὶ κυάνεον νέφος ἤγαγε Φοῖβος Ἀπόλλων οὐρανόθεν πεδίον δέ, κάλυψε δὲ χῶρον ἅπαντα ὅσσον ἐπεῖχε νέκυς, μὴ πρὶν μένος ἠελίοιο σκήλει᾽ ἀμφὶ περὶ χρόα ἴνεσιν ἠδὲ μέλεσσιν. Οὐδὲ πυρὴ Πατρόκλου ἐκαίετο τεθνηῶτος· ἔνθ᾽ αὖτ᾽ ἀλλ᾽ ἐνόησε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς· στὰς ἀπάνευθε πυρῆς δοιοῖς ἠρᾶτ᾽ ἀνέμοισι Βορέῃ καὶ Ζεφύρῳ, καὶ ὑπίσχετο ἱερὰ καλά· πολλὰ δὲ καὶ σπένδων χρυσέῳ δέπαϊ λιτάνευεν ἐλθέμεν, ὄφρα τάχιστα πυρὶ φλεγεθοίατο νεκροί, ὕλη τε σεύαιτο καήμεναι. ὦκα δὲ Ἶρις ἀράων ἀΐουσα μετάγγελος ἦλθ᾽ ἀνέμοισιν. οἳ μὲν ἄρα Ζεφύροιο δυσαέος ἀθρόοι ἔνδον εἰλαπίνην δαίνυντο· θέουσα δὲ Ἶρις ἐπέστη βηλῷ ἔπι λιθέῳ· τοὶ δ᾽ ὡς ἴδον ὀφθαλμοῖσι πάντες ἀνήϊξαν, κάλεόν τέ μιν εἰς ἓ ἕκαστος· ἣ δ᾽ αὖθ᾽ ἕζεσθαι μὲν ἀνήνατο, εἶπε δὲ μῦθον· οὐχ ἕδος· εἶμι γὰρ αὖτις ἐπ᾽ Ὠκεανοῖο ῥέεθρα Αἰθιόπων ἐς γαῖαν, ὅθι ῥέζουσ᾽ ἑκατόμβας ἀθανάτοις, ἵνα δὴ καὶ ἐγὼ μεταδαίσομαι ἱρῶν. ἀλλ᾽ Ἀχιλεὺς Βορέην ἠδὲ Ζέφυρον κελαδεινὸν ἐλθεῖν ἀρᾶται, καὶ ὑπίσχεται ἱερὰ καλά, ὄφρα πυρὴν ὄρσητε καήμεναι, ᾗ ἔνι κεῖται Πάτροκλος, τὸν πάντες ἀναστενάχουσιν Ἀχαιοί. Ἣ μὲν ἄρ᾽ ὣς εἰποῦσ᾽ ἀπεβήσετο, τοὶ δ᾽ ὀρέοντο ἠχῇ θεσπεσίῃ νέφεα κλονέοντε πάροιθεν. αἶψα δὲ πόντον ἵκανον ἀήμεναι, ὦρτο δὲ κῦμα πνοιῇ ὕπο λιγυρῇ· Τροίην δ᾽ ἐρίβωλον ἱκέσθην, ἐν δὲ πυρῇ πεσέτην, μέγα δ᾽ ἴαχε θεσπιδαὲς πῦρ. παννύχιοι δ᾽ ἄρα τοί γε πυρῆς ἄμυδις φλόγ᾽ ἔβαλλον φυσῶντες λιγέως· ὃ δὲ πάννυχος ὠκὺς Ἀχιλλεὺς χρυσέου ἐκ κρητῆρος ἑλὼν δέπας ἀμφικύπελλον οἶνον ἀφυσσόμενος χαμάδις χέε, δεῦε δὲ γαῖαν ψυχὴν κικλήσκων Πατροκλῆος δειλοῖο. ὡς δὲ πατὴρ οὗ παιδὸς ὀδύρεται ὀστέα καίων νυμφίου, ὅς τε θανὼν δειλοὺς ἀκάχησε τοκῆας, ὣς Ἀχιλεὺς ἑτάροιο ὀδύρετο ὀστέα καίων, ἑρπύζων παρὰ πυρκαϊὴν ἁδινὰ στεναχίζων. Ἦμος δ᾽ ἑωσφόρος εἶσι φόως ἐρέων ἐπὶ γαῖαν, ὅν τε μέτα κροκόπεπλος ὑπεὶρ ἅλα κίδναται ἠώς, τῆμος πυρκαϊὴ ἐμαραίνετο, παύσατο δὲ φλόξ. οἳ δ᾽ ἄνεμοι πάλιν αὖτις ἔβαν οἶκον δὲ νέεσθαι Θρηΐκιον κατὰ πόντον· ὃ δ᾽ ἔστενεν οἴδματι θύων. Πηλεΐδης δ᾽ ἀπὸ πυρκαϊῆς ἑτέρωσε λιασθεὶς κλίνθη κεκμηώς, ἐπὶ δὲ γλυκὺς ὕπνος ὄρουσεν· οἳ δ᾽ ἀμφ᾽ Ἀτρεΐωνα ἀολλέες ἠγερέθοντο· τῶν μιν ἐπερχομένων ὅμαδος καὶ δοῦπος ἔγειρεν, ἕζετο δ᾽ ὀρθωθεὶς καί σφεας πρὸς μῦθον ἔειπεν· Ἀτρεΐδη τε καὶ ἄλλοι ἀριστῆες Παναχαιῶν, πρῶτον μὲν κατὰ πυρκαϊὴν σβέσατ᾽ αἴθοπι οἴνῳ πᾶσαν, ὁπόσσον ἐπέσχε πυρὸς μένος· αὐτὰρ ἔπειτα ὀστέα Πατρόκλοιο Μενοιτιάδαο λέγωμεν εὖ διαγιγνώσκοντες· ἀριφραδέα δὲ τέτυκται· ἐν μέσσῃ γὰρ ἔκειτο πυρῇ, τοὶ δ᾽ ἄλλοι ἄνευθεν ἐσχατιῇ καίοντ᾽ ἐπιμὶξ ἵπποι τε καὶ ἄνδρες. καὶ τὰ μὲν ἐν χρυσέῃ φιάλῃ καὶ δίπλακι δημῷ θείομεν, εἰς ὅ κεν αὐτὸς ἐγὼν Ἄϊδι κεύθωμαι. τύμβον δ᾽ οὐ μάλα πολλὸν ἐγὼ πονέεσθαι ἄνωγα, ἀλλ᾽ ἐπιεικέα τοῖον· ἔπειτα δὲ καὶ τὸν Ἀχαιοὶ εὐρύν θ᾽ ὑψηλόν τε τιθήμεναι, οἵ κεν ἐμεῖο δεύτεροι ἐν νήεσσι πολυκλήϊσι λίπησθε. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἐπίθοντο ποδώκεϊ Πηλεΐωνι. πρῶτον μὲν κατὰ πυρκαϊὴν σβέσαν αἴθοπι οἴνῳ ὅσσον ἐπὶ φλὸξ ἦλθε, βαθεῖα δὲ κάππεσε τέφρη· κλαίοντες δ᾽ ἑτάροιο ἐνηέος ὀστέα λευκὰ ἄλλεγον ἐς χρυσέην φιάλην καὶ δίπλακα δημόν, ἐν κλισίῃσι δὲ θέντες ἑανῷ λιτὶ κάλυψαν· τορνώσαντο δὲ σῆμα θεμείλιά τε προβάλοντο ἀμφὶ πυρήν· εἶθαρ δὲ χυτὴν ἐπὶ γαῖαν ἔχευαν, χεύαντες δὲ τὸ σῆμα πάλιν κίον. αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς αὐτοῦ λαὸν ἔρυκε καὶ ἵζανεν εὐρὺν ἀγῶνα, νηῶν δ᾽ ἔκφερ᾽ ἄεθλα λέβητάς τε τρίποδάς τε ἵππους θ᾽ ἡμιόνους τε βοῶν τ᾽ ἴφθιμα κάρηνα, ἠδὲ γυναῖκας ἐϋζώνους πολιόν τε σίδηρον. Ἱππεῦσιν μὲν πρῶτα ποδώκεσιν ἀγλά᾽ ἄεθλα θῆκε γυναῖκα ἄγεσθαι ἀμύμονα ἔργα ἰδυῖαν καὶ τρίποδ᾽ ὠτώεντα δυωκαιεικοσίμετρον τῷ πρώτῳ· ἀτὰρ αὖ τῷ δευτέρῳ ἵππον ἔθηκεν ἑξέτε᾽ ἀδμήτην βρέφος ἡμίονον κυέουσαν· αὐτὰρ τῷ τριτάτῳ ἄπυρον κατέθηκε λέβητα καλὸν τέσσαρα μέτρα κεχανδότα λευκὸν ἔτ᾽ αὔτως· τῷ δὲ τετάρτῳ θῆκε δύω χρυσοῖο τάλαντα, πέμπτῳ δ᾽ ἀμφίθετον φιάλην ἀπύρωτον ἔθηκε. στῆ δ᾽ ὀρθὸς καὶ μῦθον ἐν Ἀργείοισιν ἔειπεν· Ἀτρεΐδη τε καὶ ἄλλοι ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ ἱππῆας τάδ᾽ ἄεθλα δεδεγμένα κεῖτ᾽ ἐν ἀγῶνι. εἰ μὲν νῦν ἐπὶ ἄλλῳ ἀεθλεύοιμεν Ἀχαιοὶ ἦ τ᾽ ἂν ἐγὼ τὰ πρῶτα λαβὼν κλισίην δὲ φεροίμην. ἴστε γὰρ ὅσσον ἐμοὶ ἀρετῇ περιβάλλετον ἵπποι· ἀθάνατοί τε γάρ εἰσι, Ποσειδάων δὲ πόρ᾽ αὐτοὺς πατρὶ ἐμῷ Πηλῆϊ, ὃ δ᾽ αὖτ᾽ ἐμοὶ ἐγγυάλιξεν. ἀλλ᾽ ἤτοι μὲν ἐγὼ μενέω καὶ μώνυχες ἵπποι· τοίου γὰρ κλέος ἐσθλὸν ἀπώλεσαν ἡνιόχοιο ἠπίου, ὅς σφωϊν μάλα πολλάκις ὑγρὸν ἔλαιον χαιτάων κατέχευε λοέσσας ὕδατι λευκῷ. τὸν τώ γ᾽ ἑσταότες πενθείετον, οὔδεϊ δέ σφι χαῖται ἐρηρέδαται, τὼ δ᾽ ἕστατον ἀχνυμένω κῆρ. ἄλλοι δὲ στέλλεσθε κατὰ στρατόν, ὅς τις Ἀχαιῶν ἵπποισίν τε πέποιθε καὶ ἅρμασι κολλητοῖσιν. Ὣς φάτο Πηλεΐδης, ταχέες δ᾽ ἱππῆες ἄγερθεν. ὦρτο πολὺ πρῶτος μὲν ἄναξ ἀνδρῶν Εὔμηλος Ἀδμήτου φίλος υἱός, ὃς ἱπποσύνῃ ἐκέκαστο· τῷ δ᾽ ἐπὶ Τυδεΐδης ὦρτο κρατερὸς Διομήδης, ἵππους δὲ Τρῳοὺς ὕπαγε ζυγόν, οὕς ποτ᾽ ἀπηύρα Αἰνείαν, ἀτὰρ αὐτὸν ὑπεξεσάωσεν Ἀπόλλων. τῷ δ᾽ ἄρ᾽ ἐπ᾽ Ἀτρεΐδης ὦρτο ξανθὸς Μενέλαος διογενής, ὑπὸ δὲ ζυγὸν ἤγαγεν ὠκέας ἵππους Αἴθην τὴν Ἀγαμεμνονέην τὸν ἑόν τε Πόδαργον· τὴν Ἀγαμέμνονι δῶκ᾽ Ἀγχισιάδης Ἐχέπωλος δῶρ᾽, ἵνα μή οἱ ἕποιθ᾽ ὑπὸ Ἴλιον ἠνεμόεσσαν, ἀλλ᾽ αὐτοῦ τέρποιτο μένων· μέγα γάρ οἱ ἔδωκε Ζεὺς ἄφενος, ναῖεν δ᾽ ὅ γ᾽ ἐν εὐρυχόρῳ Σικυῶνι· τὴν ὅ γ᾽ ὑπὸ ζυγὸν ἦγε μέγα δρόμου ἰσχανόωσαν. Ἀντίλοχος δὲ τέταρτος ἐΰτριχας ὁπλίσαθ᾽ ἵππους, Νέστορος ἀγλαὸς υἱὸς ὑπερθύμοιο ἄνακτος τοῦ Νηληϊάδαο· Πυλοιγενέες δέ οἱ ἵπποι ὠκύποδες φέρον ἅρμα· πατὴρ δέ οἱ ἄγχι παραστὰς μυθεῖτ᾽ εἰς ἀγαθὰ φρονέων νοέοντι καὶ αὐτῷ· Ἀντίλοχ᾽ ἤτοι μέν σε νέον περ ἐόντ᾽ ἐφίλησαν Ζεύς τε Ποσειδάων τε, καὶ ἱπποσύνας ἐδίδαξαν παντοίας· τὼ καί σε διδασκέμεν οὔ τι μάλα χρεώ· οἶσθα γὰρ εὖ περὶ τέρμαθ᾽ ἑλισσέμεν· ἀλλά τοι ἵπποι βάρδιστοι θείειν· τώ τ᾽ οἴω λοίγι᾽ ἔσεσθαι. τῶν δ᾽ ἵπποι μὲν ἔασιν ἀφάρτεροι, οὐδὲ μὲν αὐτοὶ πλείονα ἴσασιν σέθεν αὐτοῦ μητίσασθαι. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ σὺ φίλος μῆτιν ἐμβάλλεο θυμῷ παντοίην, ἵνα μή σε παρεκπροφύγῃσιν ἄεθλα. μήτι τοι δρυτόμος μέγ᾽ ἀμείνων ἠὲ βίηφι· μήτι δ᾽ αὖτε κυβερνήτης ἐνὶ οἴνοπι πόντῳ νῆα θοὴν ἰθύνει ἐρεχθομένην ἀνέμοισι· μήτι δ᾽ ἡνίοχος περιγίγνεται ἡνιόχοιο. ἀλλ᾽ ὃς μέν θ᾽ ἵπποισι καὶ ἅρμασιν οἷσι πεποιθὼς ἀφραδέως ἐπὶ πολλὸν ἑλίσσεται ἔνθα καὶ ἔνθα, ἵπποι δὲ πλανόωνται ἀνὰ δρόμον, οὐδὲ κατίσχει· ὃς δέ κε κέρδεα εἰδῇ ἐλαύνων ἥσσονας ἵππους, αἰεὶ τέρμ᾽ ὁρόων στρέφει ἐγγύθεν, οὐδέ ἑ λήθει ὅππως τὸ πρῶτον τανύσῃ βοέοισιν ἱμᾶσιν, ἀλλ᾽ ἔχει ἀσφαλέως καὶ τὸν προὔχοντα δοκεύει. σῆμα δέ τοι ἐρέω μάλ᾽ ἀριφραδές, οὐδέ σε λήσει. ἕστηκε ξύλον αὖον ὅσον τ᾽ ὄργυι᾽ ὑπὲρ αἴης ἢ δρυὸς ἢ πεύκης· τὸ μὲν οὐ καταπύθεται ὄμβρῳ, λᾶε δὲ τοῦ ἑκάτερθεν ἐρηρέδαται δύο λευκὼ ἐν ξυνοχῇσιν ὁδοῦ, λεῖος δ᾽ ἱππόδρομος ἀμφὶς ἤ τευ σῆμα βροτοῖο πάλαι κατατεθνηῶτος, ἢ τό γε νύσσα τέτυκτο ἐπὶ προτέρων ἀνθρώπων, καὶ νῦν τέρματ᾽ ἔθηκε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς. τῷ σὺ μάλ᾽ ἐγχρίμψας ἐλάαν σχεδὸν ἅρμα καὶ ἵππους, αὐτὸς δὲ κλινθῆναι ἐϋπλέκτῳ ἐνὶ δίφρῳ ἦκ᾽ ἐπ᾽ ἀριστερὰ τοῖιν· ἀτὰρ τὸν δεξιὸν ἵππον κένσαι ὁμοκλήσας, εἶξαί τέ οἱ ἡνία χερσίν. ἐν νύσσῃ δέ τοι ἵππος ἀριστερὸς ἐγχριμφθήτω, ὡς ἄν τοι πλήμνη γε δοάσσεται ἄκρον ἱκέσθαι κύκλου ποιητοῖο· λίθου δ᾽ ἀλέασθαι ἐπαυρεῖν, μή πως ἵππους τε τρώσῃς κατά θ᾽ ἅρματα ἄξῃς· χάρμα δὲ τοῖς ἄλλοισιν, ἐλεγχείη δὲ σοὶ αὐτῷ ἔσσεται· ἀλλὰ φίλος φρονέων πεφυλαγμένος εἶναι. εἰ γάρ κ᾽ ἐν νύσσῃ γε παρεξελάσῃσθα διώκων, οὐκ ἔσθ᾽ ὅς κέ σ᾽ ἕλῃσι μετάλμενος οὐδὲ παρέλθῃ, οὐδ᾽ εἴ κεν μετόπισθεν Ἀρίονα δῖον ἐλαύνοι Ἀδρήστου ταχὺν ἵππον, ὃς ἐκ θεόφιν γένος ἦεν, ἢ τοὺς Λαομέδοντος, οἳ ἐνθάδε γ᾽ ἔτραφεν ἐσθλοί. Ὣς εἰπὼν Νέστωρ Νηλήϊος ἂψ ἐνὶ χώρῃ ἕζετ᾽, ἐπεὶ ᾧ παιδὶ ἑκάστου πείρατ᾽ ἔειπε. Μηριόνης δ᾽ ἄρα πέμπτος ἐΰτριχας ὁπλίσαθ᾽ ἵππους. ἂν δ᾽ ἔβαν ἐς δίφρους, ἐν δὲ κλήρους ἐβάλοντο· πάλλ᾽ Ἀχιλεύς, ἐκ δὲ κλῆρος θόρε Νεστορίδαο Ἀντιλόχου· μετὰ τὸν δ᾽ ἔλαχε κρείων Εὔμηλος· τῷ δ᾽ ἄρ᾽ ἐπ᾽ Ἀτρεΐδης δουρὶ κλειτὸς Μενέλαος, τῷ δ᾽ ἐπὶ Μηριόνης λάχ᾽ ἐλαυνέμεν· ὕστατος αὖτε Τυδεΐδης ὄχ᾽ ἄριστος ἐὼν λάχ᾽ ἐλαυνέμεν ἵππους. στὰν δὲ μεταστοιχί, σήμηνε δὲ τέρματ᾽ Ἀχιλλεὺς τηλόθεν ἐν λείῳ πεδίῳ· παρὰ δὲ σκοπὸν εἷσεν ἀντίθεον Φοίνικα ὀπάονα πατρὸς ἑοῖο, ὡς μεμνέῳτο δρόμους καὶ ἀληθείην ἀποείποι. Οἳ δ᾽ ἅμα πάντες ἐφ᾽ ἵπποιιν μάστιγας ἄειραν, πέπληγόν θ᾽ ἱμᾶσιν, ὁμόκλησάν τ᾽ ἐπέεσσιν ἐσσυμένως· οἳ δ᾽ ὦκα διέπρησσον πεδίοιο νόσφι νεῶν ταχέως· ὑπὸ δὲ στέρνοισι κονίη ἵστατ᾽ ἀειρομένη ὥς τε νέφος ἠὲ θύελλα, χαῖται δ᾽ ἐῤῥώοντο μετὰ πνοιῇς ἀνέμοιο. ἅρματα δ᾽ ἄλλοτε μὲν χθονὶ πίλνατο πουλυβοτείρῃ, ἄλλοτε δ᾽ ἀΐξασκε μετήορα· τοὶ δ᾽ ἐλατῆρες ἕστασαν ἐν δίφροισι, πάτασσε δὲ θυμὸς ἑκάστου νίκης ἱεμένων· κέκλοντο δὲ οἷσιν ἕκαστος ἵπποις, οἳ δ᾽ ἐπέτοντο κονίοντες πεδίοιο. Ἀλλ᾽ ὅτε δὴ πύματον τέλεον δρόμον ὠκέες ἵπποι ἂψ ἐφ᾽ ἁλὸς πολιῆς, τότε δὴ ἀρετή γε ἑκάστου φαίνετ᾽, ἄφαρ δ᾽ ἵπποισι τάθη δρόμος· ὦκα δ᾽ ἔπειτα αἳ Φηρητιάδαο ποδώκεες ἔκφερον ἵπποι. τὰς δὲ μετ᾽ ἐξέφερον Διομήδεος ἄρσενες ἵπποι Τρώϊοι, οὐδέ τι πολλὸν ἄνευθ᾽ ἔσαν, ἀλλὰ μάλ᾽ ἐγγύς· αἰεὶ γὰρ δίφρου ἐπιβησομένοισιν ἐΐκτην, πνοιῇ δ᾽ Εὐμήλοιο μετάφρενον εὐρέε τ᾽ ὤμω θέρμετ᾽· ἐπ᾽ αὐτῷ γὰρ κεφαλὰς καταθέντε πετέσθην. καί νύ κεν ἢ παρέλασσ᾽ ἢ ἀμφήριστον ἔθηκεν, εἰ μὴ Τυδέος υἷϊ κοτέσσατο Φοῖβος Ἀπόλλων, ὅς ῥά οἱ ἐκ χειρῶν ἔβαλεν μάστιγα φαεινήν. τοῖο δ᾽ ἀπ᾽ ὀφθαλμῶν χύτο δάκρυα χωομένοιο, οὕνεκα τὰς μὲν ὅρα ἔτι καὶ πολὺ μᾶλλον ἰούσας, οἳ δέ οἱ ἐβλάφθησαν ἄνευ κέντροιο θέοντες. οὐδ᾽ ἄρ᾽ Ἀθηναίην ἐλεφηράμενος λάθ᾽ Ἀπόλλων Τυδεΐδην, μάλα δ᾽ ὦκα μετέσσυτο ποιμένα λαῶν, δῶκε δέ οἱ μάστιγα, μένος δ᾽ ἵπποισιν ἐνῆκεν· ἣ δὲ μετ᾽ Ἀδμήτου υἱὸν κοτέουσ᾽ ἐβεβήκει, ἵππειον δέ οἱ ἦξε θεὰ ζυγόν· αἳ δέ οἱ ἵπποι ἀμφὶς ὁδοῦ δραμέτην, ῥυμὸς δ᾽ ἐπὶ γαῖαν ἐλύσθη. αὐτὸς δ᾽ ἐκ δίφροιο παρὰ τροχὸν ἐξεκυλίσθη, ἀγκῶνάς τε περιδρύφθη στόμα τε ῥῖνάς τε, θρυλίχθη δὲ μέτωπον ἐπ᾽ ὀφρύσι· τὼ δέ οἱ ὄσσε δακρυόφι πλῆσθεν, θαλερὴ δέ οἱ ἔσχετο φωνή. Τυδεΐδης δὲ παρατρέψας ἔχε μώνυχας ἵππους, πολλὸν τῶν ἄλλων ἐξάλμενος· ἐν γὰρ Ἀθήνη ἵπποις ἧκε μένος καὶ ἐπ᾽ αὐτῷ κῦδος ἔθηκε. τῷ δ᾽ ἄρ᾽ ἐπ᾽ Ἀτρεΐδης εἶχε ξανθὸς Μενέλαος. Ἀντίλοχος δ᾽ ἵπποισιν ἐκέκλετο πατρὸς ἑοῖο· ἔμβητον καὶ σφῶϊ· τιταίνετον ὅττι τάχιστα. ἤτοι μὲν κείνοισιν ἐριζέμεν οὔ τι κελεύω Τυδεΐδεω ἵπποισι δαΐφρονος, οἷσιν Ἀθήνη νῦν ὤρεξε τάχος καὶ ἐπ᾽ αὐτῷ κῦδος ἔθηκεν· ἵππους δ᾽ Ἀτρεΐδαο κιχάνετε, μὴ δὲ λίπησθον, καρπαλίμως, μὴ σφῶϊν ἐλεγχείην καταχεύῃ Αἴθη θῆλυς ἐοῦσα· τί ἢ λείπεσθε φέριστοι; ὧδε γὰρ ἐξερέω, καὶ μὴν τετελεσμένον ἔσται· οὐ σφῶϊν κομιδὴ παρὰ Νέστορι ποιμένι λαῶν ἔσσεται, αὐτίκα δ᾽ ὔμμε κατακτενεῖ ὀξέϊ χαλκῷ, αἴ κ᾽ ἀποκηδήσαντε φερώμεθα χεῖρον ἄεθλον. ἀλλ᾽ ἐφομαρτεῖτον καὶ σπεύδετον ὅττι τάχιστα· ταῦτα δ᾽ ἐγὼν αὐτὸς τεχνήσομαι ἠδὲ νοήσω στεινωπῷ ἐν ὁδῷ παραδύμεναι, οὐδέ με λήσει. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δὲ ἄνακτος ὑποδείσαντες ὁμοκλὴν μᾶλλον ἐπιδραμέτην ὀλίγον χρόνον· αἶψα δ᾽ ἔπειτα στεῖνος ὁδοῦ κοίλης ἴδεν Ἀντίλοχος μενεχάρμης. ῥωχμὸς ἔην γαίης, ᾗ χειμέριον ἀλὲν ὕδωρ ἐξέῤῥηξεν ὁδοῖο, βάθυνε δὲ χῶρον ἅπαντα· τῇ ῥ᾽ εἶχεν Μενέλαος ἁματροχιὰς ἀλεείνων. Ἀντίλοχος δὲ παρατρέψας ἔχε μώνυχας ἵππους ἐκτὸς ὁδοῦ, ὀλίγον δὲ παρακλίνας ἐδίωκεν. Ἀτρεΐδης δ᾽ ἔδεισε καὶ Ἀντιλόχῳ ἐγεγώνει· Ἀντίλοχ᾽ ἀφραδέως ἱππάζεαι, ἀλλ᾽ ἄνεχ᾽ ἵππους· στεινωπὸς γὰρ ὁδός, τάχα δ᾽ εὐρυτέρη παρελάσσαι· μή πως ἀμφοτέρους δηλήσεαι ἅρματι κύρσας. Ὣς ἔφατ᾽, Ἀντίλοχος δ᾽ ἔτι καὶ πολὺ μᾶλλον ἔλαυνε κέντρῳ ἐπισπέρχων ὡς οὐκ ἀΐοντι ἐοικώς. ὅσσα δὲ δίσκου οὖρα κατωμαδίοιο πέλονται, ὅν τ᾽ αἰζηὸς ἀφῆκεν ἀνὴρ πειρώμενος ἥβης, τόσσον ἐπιδραμέτην· αἳ δ᾽ ἠρώησαν ὀπίσσω Ἀτρεΐδεω· αὐτὸς γὰρ ἑκὼν μεθέηκεν ἐλαύνειν μή πως συγκύρσειαν ὁδῷ ἔνι μώνυχες ἵπποι, δίφρους τ᾽ ἀνστρέψειαν ἐϋπλεκέας, κατὰ δ᾽ αὐτοὶ ἐν κονίῃσι πέσοιεν ἐπειγόμενοι περὶ νίκης. τὸν καὶ νεικείων προσέφη ξανθὸς Μενέλαος· Ἀντίλοχ᾽ οὔ τις σεῖο βροτῶν ὀλοώτερος ἄλλος· ἔῤῥ᾽, ἐπεὶ οὔ σ᾽ ἔτυμόν γε φάμεν πεπνῦσθαι Ἀχαιοί. ἀλλ᾽ οὐ μὰν οὐδ᾽ ὧς ἄτερ ὅρκου οἴσῃ ἄεθλον. Ὣς εἰπὼν ἵπποισιν ἐκέκλετο φώνησέν τε· μή μοι ἐρύκεσθον μὴ δ᾽ ἕστατον ἀχνυμένω κῆρ. φθήσονται τούτοισι πόδες καὶ γοῦνα καμόντα ἢ ὑμῖν· ἄμφω γὰρ ἀτέμβονται νεότητος. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δὲ ἄνακτος ὑποδείσαντες ὁμοκλὴν μᾶλλον ἐπιδραμέτην, τάχα δέ σφισιν ἄγχι γένοντο. Ἀργεῖοι δ᾽ ἐν ἀγῶνι καθήμενοι εἰσορόωντο ἵππους· τοὶ δὲ πέτοντο κονίοντες πεδίοιο. πρῶτος δ᾽ Ἰδομενεὺς Κρητῶν ἀγὸς ἐφράσαθ᾽ ἵππους· ἧστο γὰρ ἐκτὸς ἀγῶνος ὑπέρτατος ἐν περιωπῇ· τοῖο δ᾽ ἄνευθεν ἐόντος ὁμοκλητῆρος ἀκούσας ἔγνω, φράσσατο δ᾽ ἵππον ἀριπρεπέα προὔχοντα, ὃς τὸ μὲν ἄλλο τόσον φοῖνιξ ἦν, ἐν δὲ μετώπῳ λευκὸν σῆμα τέτυκτο περίτροχον ἠΰτε μήνη. στῆ δ᾽ ὀρθὸς καὶ μῦθον ἐν Ἀργείοισιν ἔειπεν· ὦ φίλοι Ἀργείων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες οἶος ἐγὼν ἵππους αὐγάζομαι ἦε καὶ ὑμεῖς; ἄλλοι μοι δοκέουσι παροίτεροι ἔμμεναι ἵπποι, ἄλλος δ᾽ ἡνίοχος ἰνδάλλεται· αἳ δέ που αὐτοῦ ἔβλαβεν ἐν πεδίῳ, αἳ κεῖσέ γε φέρτεραι ἦσαν· ἤτοι γὰρ τὰς πρῶτα ἴδον περὶ τέρμα βαλούσας, νῦν δ᾽ οὔ πῃ δύναμαι ἰδέειν· πάντῃ δέ μοι ὄσσε Τρωϊκὸν ἂμ πεδίον παπταίνετον εἰσορόωντι· ἦε τὸν ἡνίοχον φύγον ἡνία, οὐδὲ δυνάσθη εὖ σχεθέειν περὶ τέρμα καὶ οὐκ ἐτύχησεν ἑλίξας· ἔνθά μιν ἐκπεσέειν ὀΐω σύν θ᾽ ἅρματα ἆξαι, αἳ δ᾽ ἐξηρώησαν, ἐπεὶ μένος ἔλλαβε θυμόν. ἀλλὰ ἴδεσθε καὶ ὔμμες ἀνασταδόν· οὐ γὰρ ἔγωγε εὖ διαγιγνώσκω· δοκέει δέ μοι ἔμμεναι ἀνὴρ Αἰτωλὸς γενεήν, μετὰ δ᾽ Ἀργείοισιν ἀνάσσει Τυδέος ἱπποδάμου υἱὸς κρατερὸς Διομήδης. Τὸν δ᾽ αἰσχρῶς ἐνένιπεν Ὀϊλῆος ταχὺς Αἴας· Ἰδομενεῦ τί πάρος λαβρεύεαι; αἳ δέ τ᾽ ἄνευθεν ἵπποι ἀερσίποδες πολέος πεδίοιο δίενται. οὔτε νεώτατός ἐσσι μετ᾽ Ἀργείοισι τοσοῦτον, οὔτέ τοι ὀξύτατον κεφαλῆς ἐκδέρκεται ὄσσε· ἀλλ᾽ αἰεὶ μύθοις λαβρεύεαι· οὐδέ τί σε χρὴ λαβραγόρην ἔμεναι· πάρα γὰρ καὶ ἀμείνονες ἄλλοι. ἵπποι δ᾽ αὐταὶ ἔασι παροίτεραι, αἳ τὸ πάρος περ, Εὐμήλου, ἐν δ᾽ αὐτὸς ἔχων εὔληρα βέβηκε. Τὸν δὲ χολωσάμενος Κρητῶν ἀγὸς ἀντίον ηὔδα· Αἶαν νεῖκος ἄριστε κακοφραδὲς ἄλλά τε πάντα δεύεαι Ἀργείων, ὅτι τοι νόος ἐστὶν ἀπηνής. δεῦρό νυν ἢ τρίποδος περιδώμεθον ἠὲ λέβητος, ἴστορα δ᾽ Ἀτρεΐδην Ἀγαμέμνονα θείομεν ἄμφω, ὁππότεραι πρόσθ᾽ ἵπποι, ἵνα γνώῃς ἀποτίνων. Ὣς ἔφατ᾽, ὄρνυτο δ᾽ αὐτίκ᾽ Ὀϊλῆος ταχὺς Αἴας χωόμενος χαλεποῖσιν ἀμείψασθαι ἐπέεσσι· καί νύ κε δὴ προτέρω ἔτ᾽ ἔρις γένετ᾽ ἀμφοτέροισιν, εἰ μὴ Ἀχιλλεὺς αὐτὸς ἀνίστατο καὶ φάτο μῦθον· μηκέτι νῦν χαλεποῖσιν ἀμείβεσθον ἐπέεσσιν Αἶαν Ἰδομενεῦ τε κακοῖς, ἐπεὶ οὐδὲ ἔοικε. καὶ δ᾽ ἄλλῳ νεμεσᾶτον ὅτις τοιαῦτά γε ῥέζοι. ἀλλ᾽ ὑμεῖς ἐν ἀγῶνι καθήμενοι εἰσοράασθε ἵππους· οἳ δὲ τάχ᾽ αὐτοὶ ἐπειγόμενοι περὶ νίκης ἐνθάδ᾽ ἐλεύσονται· τότε δὲ γνώσεσθε ἕκαστος ἵππους Ἀργείων, οἳ δεύτεροι οἵ τε πάροιθεν. Ὣς φάτο, Τυδεΐδης δὲ μάλα σχεδὸν ἦλθε διώκων, μάστι δ᾽ αἰὲν ἔλαυνε κατωμαδόν· οἳ δέ οἱ ἵπποι ὑψόσ᾽ ἀειρέσθην ῥίμφα πρήσσοντε κέλευθον. αἰεὶ δ᾽ ἡνίοχον κονίης ῥαθάμιγγες ἔβαλλον, ἅρματα δὲ χρυσῷ πεπυκασμένα κασσιτέρῳ τε ἵπποις ὠκυπόδεσσιν ἐπέτρεχον· οὐδέ τι πολλὴ γίγνετ᾽ ἐπισσώτρων ἁρματροχιὴ κατόπισθεν ἐν λεπτῇ κονίῃ· τὼ δὲ σπεύδοντε πετέσθην. στῆ δὲ μέσῳ ἐν ἀγῶνι, πολὺς δ᾽ ἀνεκήκιεν ἱδρὼς ἵππων ἔκ τε λόφων καὶ ἀπὸ στέρνοιο χαμᾶζε. αὐτὸς δ᾽ ἐκ δίφροιο χαμαὶ θόρε παμφανόωντος, κλῖνε δ᾽ ἄρα μάστιγα ποτὶ ζυγόν· οὐδὲ μάτησεν ἴφθιμος Σθένελος, ἀλλ᾽ ἐσσυμένως λάβ᾽ ἄεθλον, δῶκε δ᾽ ἄγειν ἑτάροισιν ὑπερθύμοισι γυναῖκα καὶ τρίποδ᾽ ὠτώεντα φέρειν· ὃ δ᾽ ἔλυεν ὑφ᾽ ἵππους. Τῷ δ᾽ ἄρ᾽ ἐπ᾽ Ἀντίλοχος Νηλήϊος ἤλασεν ἵππους κέρδεσιν, οὔ τι τάχει γε, παραφθάμενος Μενέλαον· ἀλλὰ καὶ ὧς Μενέλαος ἔχ᾽ ἐγγύθεν ὠκέας ἵππους. ὅσσον δὲ τροχοῦ ἵππος ἀφίσταται, ὅς ῥα ἄνακτα ἕλκῃσιν πεδίοιο τιταινόμενος σὺν ὄχεσφι· τοῦ μέν τε ψαύουσιν ἐπισσώτρου τρίχες ἄκραι οὐραῖαι· ὃ δέ τ᾽ ἄγχι μάλα τρέχει, οὐδέ τι πολλὴ χώρη μεσσηγὺς πολέος πεδίοιο θέοντος· τόσσον δὴ Μενέλαος ἀμύμονος Ἀντιλόχοιο λείπετ᾽· ἀτὰρ τὰ πρῶτα καὶ ἐς δίσκουρα λέλειπτο, ἀλλά μιν αἶψα κίχανεν· ὀφέλλετο γὰρ μένος ἠῢ ἵππου τῆς Ἀγαμεμνονέης καλλίτριχος Αἴθης· εἰ δέ κ᾽ ἔτι προτέρω γένετο δρόμος ἀμφοτέροισι, τώ κέν μιν παρέλασσ᾽ οὐδ᾽ ἀμφήριστον ἔθηκεν. αὐτὰρ Μηριόνης θεράπων ἐῢς Ἰδομενῆος λείπετ᾽ ἀγακλῆος Μενελάου δουρὸς ἐρωήν· βάρδιστοι μὲν γάρ οἱ ἔσαν καλλίτριχες ἵπποι, ἤκιστος δ᾽ ἦν αὐτὸς ἐλαυνέμεν ἅρμ᾽ ἐν ἀγῶνι. υἱὸς δ᾽ Ἀδμήτοιο πανύστατος ἤλυθεν ἄλλων ἕλκων ἅρματα καλὰ ἐλαύνων πρόσσοθεν ἵππους. τὸν δὲ ἰδὼν ᾤκτειρε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς, στὰς δ᾽ ἄρ᾽ ἐν Ἀργείοις ἔπεα πτερόεντ᾽ ἀγόρευε· λοῖσθος ἀνὴρ ὤριστος ἐλαύνει μώνυχας ἵππους· ἀλλ᾽ ἄγε δή οἱ δῶμεν ἀέθλιον ὡς ἐπιεικὲς δεύτερ᾽· ἀτὰρ τὰ πρῶτα φερέσθω Τυδέος υἱός. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἐπῄνεον ὡς ἐκέλευε. καί νύ κέ οἱ πόρεν ἵππον, ἐπῄνησαν γὰρ Ἀχαιοί, εἰ μὴ ἄρ᾽ Ἀντίλοχος μεγαθύμου Νέστορος υἱὸς Πηλεΐδην Ἀχιλῆα δίκῃ ἠμείψατ᾽ ἀναστάς· ὦ Ἀχιλεῦ μάλα τοι κεχολώσομαι αἴ κε τελέσσῃς τοῦτο ἔπος· μέλλεις γὰρ ἀφαιρήσεσθαι ἄεθλον τὰ φρονέων ὅτι οἱ βλάβεν ἅρματα καὶ ταχέ᾽ ἵππω αὐτός τ᾽ ἐσθλὸς ἐών· ἀλλ᾽ ὤφελεν ἀθανάτοισιν εὔχεσθαι· τό κεν οὔ τι πανύστατος ἦλθε διώκων. εἰ δέ μιν οἰκτίρεις καί τοι φίλος ἔπλετο θυμῷ ἔστί τοι ἐν κλισίῃ χρυσὸς πολύς, ἔστι δὲ χαλκὸς καὶ πρόβατ᾽, εἰσὶ δέ τοι δμῳαὶ καὶ μώνυχες ἵπποι· τῶν οἱ ἔπειτ᾽ ἀνελὼν δόμεναι καὶ μεῖζον ἄεθλον ἠὲ καὶ αὐτίκα νῦν, ἵνα σ᾽ αἰνήσωσιν Ἀχαιοί. τὴν δ᾽ ἐγὼ οὐ δώσω· περὶ δ᾽ αὐτῆς πειρηθήτω ἀνδρῶν ὅς κ᾽ ἐθέλῃσιν ἐμοὶ χείρεσσι μάχεσθαι. Ὣς φάτο, μείδησεν δὲ ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεὺς χαίρων Ἀντιλόχῳ, ὅτι οἱ φίλος ἦεν ἑταῖρος· καί μιν ἀμειβόμενος ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ἀντίλοχ᾽, εἰ μὲν δή με κελεύεις οἴκοθεν ἄλλο Εὐμήλῳ ἐπιδοῦναι, ἐγὼ δέ κε καὶ τὸ τελέσσω. δώσω οἱ θώρηκα, τὸν Ἀστεροπαῖον ἀπηύρων χάλκεον, ᾧ πέρι χεῦμα φαεινοῦ κασσιτέροιο ἀμφιδεδίνηται· πολέος δέ οἱ ἄξιος ἔσται. Ἦ ῥα, καὶ Αὐτομέδοντι φίλῳ ἐκέλευσεν ἑταίρῳ οἰσέμεναι κλισίηθεν· ὃ δ᾽ ᾤχετο καί οἱ ἔνεικεν, Εὐμήλῳ δ᾽ ἐν χερσὶ τίθει· ὃ δὲ δέξατο χαίρων. Τοῖσι δὲ καὶ Μενέλαος ἀνίστατο θυμὸν ἀχεύων Ἀντιλόχῳ ἄμοτον κεχολωμένος· ἐν δ᾽ ἄρα κῆρυξ χειρὶ σκῆπτρον ἔθηκε, σιωπῆσαί τε κέλευσεν Ἀργείους· ὃ δ᾽ ἔπειτα μετηύδα ἰσόθεος φώς· Ἀντίλοχε πρόσθεν πεπνυμένε ποῖον ἔρεξας. ᾔσχυνας μὲν ἐμὴν ἀρετήν, βλάψας δέ μοι ἵππους τοὺς σοὺς πρόσθε βαλών, οἵ τοι πολὺ χείρονες ἦσαν. ἀλλ᾽ ἄγετ᾽ Ἀργείων ἡγήτορες ἠδὲ μέδοντες ἐς μέσον ἀμφοτέροισι δικάσσατε, μὴ δ᾽ ἐπ᾽ ἀρωγῇ, μή ποτέ τις εἴπῃσιν Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων· Ἀντίλοχον ψεύδεσσι βιησάμενος Μενέλαος οἴχεται ἵππον ἄγων, ὅτι οἱ πολὺ χείρονες ἦσαν ἵπποι, αὐτὸς δὲ κρείσσων ἀρετῇ τε βίῃ τε. εἰ δ᾽ ἄγ᾽ ἐγὼν αὐτὸς δικάσω, καί μ᾽ οὔ τινά φημι ἄλλον ἐπιπλήξειν Δαναῶν· ἰθεῖα γὰρ ἔσται. Ἀντίλοχ᾽ εἰ δ᾽ ἄγε δεῦρο διοτρεφές, ἣ θέμις ἐστί, στὰς ἵππων προπάροιθε καὶ ἅρματος, αὐτὰρ ἱμάσθλην χερσὶν ἔχε ῥαδινήν, ᾗ περ τὸ πρόσθεν ἔλαυνες, ἵππων ἁψάμενος γαιήοχον ἐννοσίγαιον ὄμνυθι μὴ μὲν ἑκὼν τὸ ἐμὸν δόλῳ ἅρμα πεδῆσαι. Τὸν δ᾽ αὖτ᾽ Ἀντίλοχος πεπνυμένος ἀντίον ηὔδα· ἄνσχεο νῦν· πολλὸν γὰρ ἔγωγε νεώτερός εἰμι σεῖο ἄναξ Μενέλαε, σὺ δὲ πρότερος καὶ ἀρείων. οἶσθ᾽ οἷαι νέου ἀνδρὸς ὑπερβασίαι τελέθουσι· κραιπνότερος μὲν γάρ τε νόος, λεπτὴ δέ τε μῆτις. τώ τοι ἐπιτλήτω κραδίη· ἵππον δέ τοι αὐτὸς δώσω, τὴν ἀρόμην. εἰ καί νύ κεν οἴκοθεν ἄλλο μεῖζον ἐπαιτήσειας, ἄφαρ κέ τοι αὐτίκα δοῦναι βουλοίμην ἢ σοί γε διοτρεφὲς ἤματα πάντα ἐκ θυμοῦ πεσέειν καὶ δαίμοσιν εἶναι ἀλιτρός. Ἦ ῥα καὶ ἵππον ἄγων μεγαθύμου Νέστορος υἱὸς ἐν χείρεσσι τίθει Μενελάου· τοῖο δὲ θυμὸς ἰάνθη ὡς εἴ τε περὶ σταχύεσσιν ἐέρση ληΐου ἀλδήσκοντος, ὅτε φρίσσουσιν ἄρουραι· ὣς ἄρα σοὶ Μενέλαε μετὰ φρεσὶ θυμὸς ἰάνθη. καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· Ἀντίλοχε νῦν μέν τοι ἐγὼν ὑποείξομαι αὐτὸς χωόμενος, ἐπεὶ οὔ τι παρήορος οὐδ᾽ ἀεσίφρων ἦσθα πάρος· νῦν αὖτε νόον νίκησε νεοίη. δεύτερον αὖτ᾽ ἀλέασθαι ἀμείνονας ἠπεροπεύειν. οὐ γάρ κέν με τάχ᾽ ἄλλος ἀνὴρ παρέπεισεν Ἀχαιῶν. ἀλλὰ σὺ γὰρ δὴ πολλὰ πάθες καὶ πολλὰ μόγησας σός τε πατὴρ ἀγαθὸς καὶ ἀδελφεὸς εἵνεκ᾽ ἐμεῖο· τώ τοι λισσομένῳ ἐπιπείσομαι, ἠδὲ καὶ ἵππον δώσω ἐμήν περ ἐοῦσαν, ἵνα γνώωσι καὶ οἷδε ὡς ἐμὸς οὔ ποτε θυμὸς ὑπερφίαλος καὶ ἀπηνής. Ἦ ῥα, καὶ Ἀντιλόχοιο Νοήμονι δῶκεν ἑταίρῳ ἵππον ἄγειν· ὃ δ᾽ ἔπειτα λέβηθ᾽ ἕλε παμφανόωντα. Μηριόνης δ᾽ ἀνάειρε δύω χρυσοῖο τάλαντα τέτρατος, ὡς ἔλασεν. πέμπτον δ᾽ ὑπελείπετ᾽ ἄεθλον, ἀμφίθετος φιάλη· τὴν Νέστορι δῶκεν Ἀχιλλεὺς Ἀργείων ἀν᾽ ἀγῶνα φέρων, καὶ ἔειπε παραστάς· τῆ νῦν, καὶ σοὶ τοῦτο γέρον κειμήλιον ἔστω Πατρόκλοιο τάφου μνῆμ᾽ ἔμμεναι· οὐ γὰρ ἔτ᾽ αὐτὸν ὄψῃ ἐν Ἀργείοισι· δίδωμι δέ τοι τόδ᾽ ἄεθλον αὔτως· οὐ γὰρ πύξ γε μαχήσεαι, οὐδὲ παλαίσεις, οὐδ᾽ ἔτ᾽ ἀκοντιστὺν ἐσδύσεαι, οὐδὲ πόδεσσι θεύσεαι· ἤδη γὰρ χαλεπὸν κατὰ γῆρας ἐπείγει. Ὣς εἰπὼν ἐν χερσὶ τίθει· ὃ δ᾽ ἐδέξατο χαίρων, καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ναὶ δὴ ταῦτά γε πάντα τέκος κατὰ μοῖραν ἔειπες· οὐ γὰρ ἔτ᾽ ἔμπεδα γυῖα φίλος πόδες, οὐδέ τι χεῖρες ὤμων ἀμφοτέρωθεν ἐπαΐσσονται ἐλαφραί. εἴθ᾽ ὣς ἡβώοιμι βίη τέ μοι ἔμπεδος εἴη ὡς ὁπότε κρείοντ᾽ Ἀμαρυγκέα θάπτον Ἐπειοὶ Βουπρασίῳ, παῖδες δ᾽ ἔθεσαν βασιλῆος ἄεθλα· ἔνθ᾽ οὔ τίς μοι ὁμοῖος ἀνὴρ γένετ᾽, οὔτ᾽ ἄρ᾽ Ἐπειῶν οὔτ᾽ αὐτῶν Πυλίων οὔτ᾽ Αἰτωλῶν μεγαθύμων. πὺξ μὲν ἐνίκησα Κλυτομήδεα Ἤνοπος υἱόν, Ἀγκαῖον δὲ πάλῃ Πλευρώνιον, ὅς μοι ἀνέστη· Ἴφικλον δὲ πόδεσσι παρέδραμον ἐσθλὸν ἐόντα, δουρὶ δ᾽ ὑπειρέβαλον Φυλῆά τε καὶ Πολύδωρον. οἴοισίν μ᾽ ἵπποισι παρήλασαν Ἀκτορίωνε πλήθει πρόσθε βαλόντες ἀγασσάμενοι περὶ νίκης, οὕνεκα δὴ τὰ μέγιστα παρ᾽ αὐτόθι λείπετ᾽ ἄεθλα. οἳ δ᾽ ἄρ᾽ ἔσαν δίδυμοι· ὃ μὲν ἔμπεδον ἡνιόχευεν, ἔμπεδον ἡνιόχευ᾽, ὃ δ᾽ ἄρα μάστιγι κέλευεν. ὥς ποτ᾽ ἔον· νῦν αὖτε νεώτεροι ἀντιοώντων ἔργων τοιούτων· ἐμὲ δὲ χρὴ γήραϊ λυγρῷ πείθεσθαι, τότε δ᾽ αὖτε μετέπρεπον ἡρώεσσιν. ἀλλ᾽ ἴθι καὶ σὸν ἑταῖρον ἀέθλοισι κτερέϊζε. τοῦτο δ᾽ ἐγὼ πρόφρων δέχομαι, χαίρει δέ μοι ἦτορ, ὥς μευ ἀεὶ μέμνησαι ἐνηέος, οὐδέ σε λήθω, τιμῆς ἧς τέ μ᾽ ἔοικε τετιμῆσθαι μετ᾽ Ἀχαιοῖς. σοὶ δὲ θεοὶ τῶνδ᾽ ἀντὶ χάριν μενοεικέα δοῖεν. Ὣς φάτο, Πηλεΐδης δὲ πολὺν καθ᾽ ὅμιλον Ἀχαιῶν ᾤχετ᾽, ἐπεὶ πάντ᾽ αἶνον ἐπέκλυε Νηλεΐδαο. αὐτὰρ ὃ πυγμαχίης ἀλεγεινῆς θῆκεν ἄεθλα· ἡμίονον ταλαεργὸν ἄγων κατέδησ᾽ ἐν ἀγῶνι ἑξέτε᾽ ἀδμήτην, ἥ τ᾽ ἀλγίστη δαμάσασθαι· τῷ δ᾽ ἄρα νικηθέντι τίθει δέπας ἀμφικύπελλον. στῆ δ᾽ ὀρθὸς καὶ μῦθον ἐν Ἀργείοισιν ἔειπεν· Ἀτρεΐδη τε καὶ ἄλλοι ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοὶ ἄνδρε δύω περὶ τῶνδε κελεύομεν, ὥ περ ἀρίστω, πὺξ μάλ᾽ ἀνασχομένω πεπληγέμεν· ᾧ δέ κ᾽ Ἀπόλλων δώῃ καμμονίην, γνώωσι δὲ πάντες Ἀχαιοί, ἡμίονον ταλαεργὸν ἄγων κλισίην δὲ νεέσθω· αὐτὰρ ὃ νικηθεὶς δέπας οἴσεται ἀμφικύπελλον. Ὣς ἔφατ᾽, ὄρνυτο δ᾽ αὐτίκ᾽ ἀνὴρ ἠΰς τε μέγας τε εἰδὼς πυγμαχίης υἱὸς Πανοπῆος Ἐπειός, ἅψατο δ᾽ ἡμιόνου ταλαεργοῦ φώνησέν τε· ἆσσον ἴτω ὅς τις δέπας οἴσεται ἀμφικύπελλον· ἡμίονον δ᾽ οὔ φημί τιν᾽ ἀξέμεν ἄλλον Ἀχαιῶν πυγμῇ νικήσαντ᾽, ἐπεὶ εὔχομαι εἶναι ἄριστος. ἦ οὐχ ἅλις ὅττι μάχης ἐπιδεύομαι; οὐδ᾽ ἄρα πως ἦν ἐν πάντεσσ᾽ ἔργοισι δαήμονα φῶτα γενέσθαι. ὧδε γὰρ ἐξερέω, τὸ δὲ καὶ τετελεσμένον ἔσται· ἀντικρὺ χρόα τε ῥήξω σύν τ᾽ ὀστέ᾽ ἀράξω. κηδεμόνες δέ οἱ ἐνθάδ᾽ ἀολλέες αὖθι μενόντων, οἵ κέ μιν ἐξοίσουσιν ἐμῇς ὑπὸ χερσὶ δαμέντα. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἀκὴν ἐγένοντο σιωπῇ. Εὐρύαλος δέ οἱ οἶος ἀνίστατο ἰσόθεος φὼς Μηκιστῆος υἱὸς Ταλαϊονίδαο ἄνακτος, ὅς ποτε Θήβας δ᾽ ἦλθε δεδουπότος Οἰδιπόδαο ἐς τάφον· ἔνθα δὲ πάντας ἐνίκα Καδμείωνας. τὸν μὲν Τυδεΐδης δουρὶ κλυτὸς ἀμφεπονεῖτο θαρσύνων ἔπεσιν, μέγα δ᾽ αὐτῷ βούλετο νίκην. ζῶμα δέ οἱ πρῶτον παρακάββαλεν, αὐτὰρ ἔπειτα δῶκεν ἱμάντας ἐϋτμήτους βοὸς ἀγραύλοιο. τὼ δὲ ζωσαμένω βήτην ἐς μέσσον ἀγῶνα, ἄντα δ᾽ ἀνασχομένω χερσὶ στιβαρῇσιν ἅμ᾽ ἄμφω σύν ῥ᾽ ἔπεσον, σὺν δέ σφι βαρεῖαι χεῖρες ἔμιχθεν. δεινὸς δὲ χρόμαδος γενύων γένετ᾽, ἔῤῥεε δ᾽ ἱδρὼς πάντοθεν ἐκ μελέων· ἐπὶ δ᾽ ὄρνυτο δῖος Ἐπειός, κόψε δὲ παπτήναντα παρήϊον· οὐδ᾽ ἄρ᾽ ἔτι δὴν ἑστήκειν· αὐτοῦ γὰρ ὑπήριπε φαίδιμα γυῖα. ὡς δ᾽ ὅθ᾽ ὑπὸ φρικὸς Βορέω ἀναπάλλεται ἰχθὺς θίν᾽ ἐν φυκιόεντι, μέλαν δέ ἑ κῦμα κάλυψεν, ὣς πληγεὶς ἀνέπαλτ᾽· αὐτὰρ μεγάθυμος Ἐπειὸς χερσὶ λαβὼν ὤρθωσε· φίλοι δ᾽ ἀμφέσταν ἑταῖροι, οἵ μιν ἄγον δι᾽ ἀγῶνος ἐφελκομένοισι πόδεσσιν αἷμα παχὺ πτύοντα κάρη βάλλονθ᾽ ἑτέρωσε· κὰδ δ᾽ ἀλλοφρονέοντα μετὰ σφίσιν εἷσαν ἄγοντες, αὐτοὶ δ᾽ οἰχόμενοι κόμισαν δέπας ἀμφικύπελλον. Πηλεΐδης δ᾽ αἶψ᾽ ἄλλα κατὰ τρίτα θῆκεν ἄεθλα δεικνύμενος Δαναοῖσι παλαισμοσύνης ἀλεγεινῆς, τῷ μὲν νικήσαντι μέγαν τρίποδ᾽ ἐμπυριβήτην, τὸν δὲ δυωδεκάβοιον ἐνὶ σφίσι τῖον Ἀχαιοί· ἀνδρὶ δὲ νικηθέντι γυναῖκ᾽ ἐς μέσσον ἔθηκε, πολλὰ δ᾽ ἐπίστατο ἔργα, τίον δέ ἑ τεσσαράβοιον. στῆ δ᾽ ὀρθὸς καὶ μῦθον ἐν Ἀργείοισιν ἔειπεν· ὄρνυσθ᾽ οἳ καὶ τούτου ἀέθλου πειρήσεσθον. ὣς ἔφατ᾽, ὦρτο δ᾽ ἔπειτα μέγας Τελαμώνιος Αἴας, ἂν δ᾽ Ὀδυσεὺς πολύμητις ἀνίστατο κέρδεα εἰδώς. ζωσαμένω δ᾽ ἄρα τώ γε βάτην ἐς μέσσον ἀγῶνα, ἀγκὰς δ᾽ ἀλλήλων λαβέτην χερσὶ στιβαρῇσιν ὡς ὅτ᾽ ἀμείβοντες, τούς τε κλυτὸς ἤραρε τέκτων δώματος ὑψηλοῖο βίας ἀνέμων ἀλεείνων. τετρίγει δ᾽ ἄρα νῶτα θρασειάων ἀπὸ χειρῶν ἑλκόμενα στερεῶς· κατὰ δὲ νότιος ῥέεν ἱδρώς, πυκναὶ δὲ σμώδιγγες ἀνὰ πλευράς τε καὶ ὤμους αἵματι φοινικόεσσαι ἀνέδραμον· οἳ δὲ μάλ᾽ αἰεὶ νίκης ἱέσθην τρίποδος πέρι ποιητοῖο· οὔτ᾽ Ὀδυσεὺς δύνατο σφῆλαι οὔδει τε πελάσσαι, οὔτ᾽ Αἴας δύνατο, κρατερὴ δ᾽ ἔχεν ἲς Ὀδυσῆος. ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἀνίαζον ἐϋκνήμιδας Ἀχαιούς, δὴ τότε μιν προσέειπε μέγας Τελαμώνιος Αἴας· διογενὲς Λαερτιάδη πολυμήχαν᾽ Ὀδυσσεῦ ἤ μ᾽ ἀνάειρ᾽, ἢ ἐγὼ σέ· τὰ δ᾽ αὖ Διὶ πάντα μελήσει. Ὣς εἰπὼν ἀνάειρε· δόλου δ᾽ οὐ λήθετ᾽ Ὀδυσσεύς· κόψ᾽ ὄπιθεν κώληπα τυχών, ὑπέλυσε δὲ γυῖα, κὰδ δ᾽ ἔβαλ᾽ ἐξοπίσω· ἐπὶ δὲ στήθεσσιν Ὀδυσσεὺς κάππεσε· λαοὶ δ᾽ αὖ θηεῦντό τε θάμβησάν τε. δεύτερος αὖτ᾽ ἀνάειρε πολύτλας δῖος Ὀδυσσεύς, κίνησεν δ᾽ ἄρα τυτθὸν ἀπὸ χθονός, οὐδ᾽ ἔτ᾽ ἄειρεν, ἐν δὲ γόνυ γνάμψεν· ἐπὶ δὲ χθονὶ κάππεσον ἄμφω πλησίοι ἀλλήλοισι, μιάνθησαν δὲ κονίῃ. καί νύ κε τὸ τρίτον αὖτις ἀναΐξαντ᾽ ἐπάλαιον, εἰ μὴ Ἀχιλλεὺς αὐτὸς ἀνίστατο καὶ κατέρυκε· μηκέτ᾽ ἐρείδεσθον, μὴ δὲ τρίβεσθε κακοῖσι· νίκη δ᾽ ἀμφοτέροισιν· ἀέθλια δ᾽ ἶσ᾽ ἀνελόντες ἔρχεσθ᾽, ὄφρα καὶ ἄλλοι ἀεθλεύωσιν Ἀχαιοί. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα τοῦ μάλα μὲν κλύον ἠδὲ πίθοντο, καί ῥ᾽ ἀπομορξαμένω κονίην δύσαντο χιτῶνας. Πηλεΐδης δ᾽ αἶψ᾽ ἄλλα τίθει ταχυτῆτος ἄεθλα ἀργύρεον κρητῆρα τετυγμένον· ἓξ δ᾽ ἄρα μέτρα χάνδανεν, αὐτὰρ κάλλει ἐνίκα πᾶσαν ἐπ᾽ αἶαν πολλόν, ἐπεὶ Σιδόνες πολυδαίδαλοι εὖ ἤσκησαν, Φοίνικες δ᾽ ἄγον ἄνδρες ἐπ᾽ ἠεροειδέα πόντον, στῆσαν δ᾽ ἐν λιμένεσσι, Θόαντι δὲ δῶρον ἔδωκαν· υἷος δὲ Πριάμοιο Λυκάονος ὦνον ἔδωκε Πατρόκλῳ ἥρωϊ Ἰησονίδης Εὔνηος. καὶ τὸν Ἀχιλλεὺς θῆκεν ἄεθλον οὗ ἑτάροιο, ὅς τις ἐλαφρότατος ποσσὶ κραιπνοῖσι πέλοιτο· δευτέρῳ αὖ βοῦν θῆκε μέγαν καὶ πίονα δημῷ, ἡμιτάλαντον δὲ χρυσοῦ λοισθήϊ᾽ ἔθηκε. στῆ δ᾽ ὀρθὸς καὶ μῦθον ἐν Ἀργείοισιν ἔειπεν· ὄρνυσθ᾽ οἳ καὶ τούτου ἀέθλου πειρήσεσθε. ὣς ἔφατ᾽, ὄρνυτο δ᾽ αὐτίκ᾽ Ὀϊλῆος ταχὺς Αἴας, ἂν δ᾽ Ὀδυσεὺς πολύμητις, ἔπειτα δὲ Νέστορος υἱὸς Ἀντίλοχος· ὃ γὰρ αὖτε νέους ποσὶ πάντας ἐνίκα. στὰν δὲ μεταστοιχί· σήμηνε δὲ τέρματ᾽ Ἀχιλλεύς. τοῖσι δ᾽ ἀπὸ νύσσης τέτατο δρόμος· ὦκα δ᾽ ἔπειτα ἔκφερ᾽ Ὀϊλιάδης· ἐπὶ δ᾽ ὄρνυτο δῖος Ὀδυσσεὺς ἄγχι μάλ᾽, ὡς ὅτε τίς τε γυναικὸς ἐϋζώνοιο στήθεός ἐστι κανών, ὅν τ᾽ εὖ μάλα χερσὶ τανύσσῃ πηνίον ἐξέλκουσα παρὲκ μίτον, ἀγχόθι δ᾽ ἴσχει στήθεος· ὣς Ὀδυσεὺς θέεν ἐγγύθεν, αὐτὰρ ὄπισθεν ἴχνια τύπτε πόδεσσι πάρος κόνιν ἀμφιχυθῆναι· κὰδ δ᾽ ἄρα οἱ κεφαλῆς χέ᾽ ἀϋτμένα δῖος Ὀδυσσεὺς αἰεὶ ῥίμφα θέων· ἴαχον δ᾽ ἐπὶ πάντες Ἀχαιοὶ νίκης ἱεμένῳ, μάλα δὲ σπεύδοντι κέλευον. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ πύματον τέλεον δρόμον, αὐτίκ᾽ Ὀδυσσεὺς εὔχετ᾽ Ἀθηναίῃ γλαυκώπιδι ὃν κατὰ θυμόν· κλῦθι θεά, ἀγαθή μοι ἐπίῤῥοθος ἐλθὲ ποδοῖιν. ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος· τοῦ δ᾽ ἔκλυε Παλλὰς Ἀθήνη, γυῖα δ᾽ ἔθηκεν ἐλαφρά, πόδας καὶ χεῖρας ὕπερθεν. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ τάχ᾽ ἔμελλον ἐπαΐξασθαι ἄεθλον, ἔνθ᾽ Αἴας μὲν ὄλισθε θέων, βλάψεν γὰρ Ἀθήνη, τῇ ῥα βοῶν κέχυτ᾽ ὄνθος ἀποκταμένων ἐριμύκων, οὓς ἐπὶ Πατρόκλῳ πέφνεν πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· ἐν δ᾽ ὄνθου βοέου πλῆτο στόμα τε ῥῖνάς τε· κρητῆρ᾽ αὖτ᾽ ἀνάειρε πολύτλας δῖος Ὀδυσσεύς, ὡς ἦλθε φθάμενος· ὃ δὲ βοῦν ἕλε φαίδιμος Αἴας. στῆ δὲ κέρας μετὰ χερσὶν ἔχων βοὸς ἀγραύλοιο ὄνθον ἀποπτύων, μετὰ δ᾽ Ἀργείοισιν ἔειπεν· ὢ πόποι ἦ μ᾽ ἔβλαψε θεὰ πόδας, ἣ τὸ πάρος περ μήτηρ ὣς Ὀδυσῆϊ παρίσταται ἠδ᾽ ἐπαρήγει. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πάντες ἐπ᾽ αὐτῷ ἡδὺ γέλασσαν. Ἀντίλοχος δ᾽ ἄρα δὴ λοισθήϊον ἔκφερ᾽ ἄεθλον μειδιόων, καὶ μῦθον ἐν Ἀργείοισιν ἔειπεν· εἰδόσιν ὔμμ᾽ ἐρέω πᾶσιν φίλοι, ὡς ἔτι καὶ νῦν ἀθάνατοι τιμῶσι παλαιοτέρους ἀνθρώπους. Αἴας μὲν γὰρ ἐμεῖ᾽ ὀλίγον προγενέστερός ἐστιν, οὗτος δὲ προτέρης γενεῆς προτέρων τ᾽ ἀνθρώπων· ὠμογέροντα δέ μίν φασ᾽ ἔμμεναι· ἀργαλέον δὲ ποσσὶν ἐριδήσασθαι Ἀχαιοῖς, εἰ μὴ Ἀχιλλεῖ. Ὣς φάτο, κύδηνεν δὲ ποδώκεα Πηλεΐωνα. τὸν δ᾽ Ἀχιλεὺς μύθοισιν ἀμειβόμενος προσέειπεν· Ἀντίλοχ᾽ οὐ μέν τοι μέλεος εἰρήσεται αἶνος, ἀλλά τοι ἡμιτάλαντον ἐγὼ χρυσοῦ ἐπιθήσω. Ὣς εἰπὼν ἐν χερσὶ τίθει, ὃ δ᾽ ἐδέξατο χαίρων. αὐτὰρ Πηλεΐδης κατὰ μὲν δολιχόσκιον ἔγχος θῆκ᾽ ἐς ἀγῶνα φέρων, κατὰ δ᾽ ἀσπίδα καὶ τρυφάλειαν τεύχεα Σαρπήδοντος, ἅ μιν Πάτροκλος ἀπηύρα. στῆ δ᾽ ὀρθὸς καὶ μῦθον ἐν Ἀργείοισιν ἔειπεν· ἄνδρε δύω περὶ τῶνδε κελεύομεν, ὥ περ ἀρίστω, τεύχεα ἑσσαμένω ταμεσίχροα χαλκὸν ἑλόντε ἀλλήλων προπάροιθεν ὁμίλου πειρηθῆναι. ὁππότερός κε φθῇσιν ὀρεξάμενος χρόα καλόν, ψαύσῃ δ᾽ ἐνδίνων διά τ᾽ ἔντεα καὶ μέλαν αἷμα, τῷ μὲν ἐγὼ δώσω τόδε φάσγανον ἀργυρόηλον καλὸν Θρηΐκιον, τὸ μὲν Ἀστεροπαῖον ἀπηύρων· τεύχεα δ᾽ ἀμφότεροι ξυνήϊα ταῦτα φερέσθων· καί σφιν δαῖτ᾽ ἀγαθὴν παραθήσομεν ἐν κλισίῃσιν. Ὣς ἔφατ᾽, ὦρτο δ᾽ ἔπειτα μέγας Τελαμώνιος Αἴας, ἂν δ᾽ ἄρα Τυδεΐδης ὦρτο, κρατερὸς Διομήδης. οἳ δ᾽ ἐπεὶ οὖν ἑκάτερθεν ὁμίλου θωρήχθησαν, ἐς μέσον ἀμφοτέρω συνίτην μεμαῶτε μάχεσθαι δεινὸν δερκομένω· θάμβος δ᾽ ἔχε πάντας Ἀχαιούς. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ σχεδὸν ἦσαν ἐπ᾽ ἀλλήλοισιν ἰόντες, τρὶς μὲν ἐπήϊξαν, τρὶς δὲ σχεδὸν ὁρμήθησαν. ἔνθ᾽ Αἴας μὲν ἔπειτα κατ᾽ ἀσπίδα πάντοσ᾽ ἐΐσην νύξ᾽, οὐδὲ χρό᾽ ἵκανεν· ἔρυτο γὰρ ἔνδοθι θώρηξ· Τυδεΐδης δ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα ὑπὲρ σάκεος μεγάλοιο αἰὲν ἐπ᾽ αὐχένι κῦρε φαεινοῦ δουρὸς ἀκωκῇ. καὶ τότε δή ῥ᾽ Αἴαντι περιδείσαντες Ἀχαιοὶ παυσαμένους ἐκέλευσαν ἀέθλια ἶσ᾽ ἀνελέσθαι. αὐτὰρ Τυδεΐδῃ δῶκεν μέγα φάσγανον ἥρως σὺν κολεῷ τε φέρων καὶ ἐϋτμήτῳ τελαμῶνι. Αὐτὰρ Πηλεΐδης θῆκεν σόλον αὐτοχόωνον ὃν πρὶν μὲν ῥίπτασκε μέγα σθένος Ἠετίωνος· ἀλλ᾽ ἤτοι τὸν ἔπεφνε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς, τὸν δ᾽ ἄγετ᾽ ἐν νήεσσι σὺν ἄλλοισι κτεάτεσσι. στῆ δ᾽ ὀρθὸς καὶ μῦθον ἐν Ἀργείοισιν ἔειπεν· ὄρνυσθ᾽ οἳ καὶ τούτου ἀέθλου πειρήσεσθε. εἴ οἱ καὶ μάλα πολλὸν ἀπόπροθι πίονες ἀγροί, ἕξει μιν καὶ πέντε περιπλομένους ἐνιαυτοὺς χρεώμενος· οὐ μὲν γάρ οἱ ἀτεμβόμενός γε σιδήρου ποιμὴν οὐδ᾽ ἀροτὴρ εἶσ᾽ ἐς πόλιν, ἀλλὰ παρέξει. Ὣς ἔφατ᾽, ὦρτο δ᾽ ἔπειτα μενεπτόλεμος Πολυποίτης, ἂν δὲ Λεοντῆος κρατερὸν μένος ἀντιθέοιο, ἂν δ᾽ Αἴας Τελαμωνιάδης καὶ δῖος Ἐπειός. ἑξείης δ᾽ ἵσταντο, σόλον δ᾽ ἕλε δῖος Ἐπειός, ἧκε δὲ δινήσας· γέλασαν δ᾽ ἐπὶ πάντες Ἀχαιοί. δεύτερος αὖτ᾽ ἀφέηκε Λεοντεὺς ὄζος Ἄρηος· τὸ τρίτον αὖτ᾽ ἔῤῥιψε μέγας Τελαμώνιος Αἴας χειρὸς ἄπο στιβαρῆς, καὶ ὑπέρβαλε σήματα πάντων. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ σόλον εἷλε μενεπτόλεμος Πολυποίτης, ὅσσόν τίς τ᾽ ἔῤῥιψε καλαύροπα βουκόλος ἀνήρ, ἣ δέ θ᾽ ἑλισσομένη πέτεται διὰ βοῦς ἀγελαίας, τόσσον παντὸς ἀγῶνος ὑπέρβαλε· τοὶ δὲ βόησαν. ἀνστάντες δ᾽ ἕταροι Πολυποίταο κρατεροῖο νῆας ἔπι γλαφυρὰς ἔφερον βασιλῆος ἄεθλον. Αὐτὰρ ὃ τοξευτῇσι τίθει ἰόεντα σίδηρον, κὰδ δ᾽ ἐτίθει δέκα μὲν πελέκεας, δέκα δ᾽ ἡμιπέλεκκα, ἱστὸν δ᾽ ἔστησεν νηὸς κυανοπρῴροιο τηλοῦ ἐπὶ ψαμάθοις, ἐκ δὲ τρήρωνα πέλειαν λεπτῇ μηρίνθῳ δῆσεν ποδός, ἧς ἄρ᾽ ἀνώγει τοξεύειν· ὃς μέν κε βάλῃ τρήρωνα πέλειαν, πάντας ἀειράμενος πελέκεας οἶκον δὲ φερέσθω· ὃς δέ κε μηρίνθοιο τύχῃ ὄρνιθος ἁμαρτών, ἥσσων γὰρ δὴ κεῖνος, ὃ δ᾽ οἴσεται ἡμιπέλεκκα. Ὣς ἔφατ᾽, ὦρτο δ᾽ ἔπειτα βίη Τεύκροιο ἄνακτος, ἂν δ᾽ ἄρα Μηριόνης θεράπων ἐῢς Ἰδομενῆος. κλήρους δ᾽ ἐν κυνέῃ χαλκήρεϊ πάλλον ἑλόντες, Τεῦκρος δὲ πρῶτος κλήρῳ λάχεν· αὐτίκα δ᾽ ἰὸν ἧκεν ἐπικρατέως, οὐδ᾽ ἠπείλησεν ἄνακτι ἀρνῶν πρωτογόνων ῥέξειν κλειτὴν ἑκατόμβην. ὄρνιθος μὲν ἅμαρτε· μέγηρε γάρ οἱ τό γ᾽ Ἀπόλλων· αὐτὰρ ὃ μήρινθον βάλε πὰρ πόδα, τῇ δέδετ᾽ ὄρνις· ἀντικρὺ δ᾽ ἀπὸ μήρινθον τάμε πικρὸς ὀϊστός. ἣ μὲν ἔπειτ᾽ ἤϊξε πρὸς οὐρανόν, ἣ δὲ παρείθη μήρινθος ποτὶ γαῖαν· ἀτὰρ κελάδησαν Ἀχαιοί. σπερχόμενος δ᾽ ἄρα Μηριόνης ἐξείρυσε χειρὸς τόξον· ἀτὰρ δὴ ὀϊστὸν ἔχεν πάλαι, ὡς ἴθυνεν. αὐτίκα δ᾽ ἠπείλησεν ἑκηβόλῳ Ἀπόλλωνι ἀρνῶν πρωτογόνων ῥέξειν κλειτὴν ἑκατόμβην. ὕψι δ᾽ ὑπὸ νεφέων εἶδε τρήρωνα πέλειαν· τῇ ῥ᾽ ὅ γε δινεύουσαν ὑπὸ πτέρυγος βάλε μέσσην, ἀντικρὺ δὲ διῆλθε βέλος· τὸ μὲν ἂψ ἐπὶ γαίῃ πρόσθεν Μηριόναο πάγη ποδός· αὐτὰρ ἣ ὄρνις ἱστῷ ἐφεζομένη νηὸς κυανοπρῴροιο αὐχέν᾽ ἀπεκρέμασεν, σὺν δὲ πτερὰ πυκνὰ λίασθεν. ὠκὺς δ᾽ ἐκ μελέων θυμὸς πτάτο, τῆλε δ᾽ ἀπ᾽ αὐτοῦ κάππεσε· λαοὶ δ᾽ αὖ θηεῦντό τε θάμβησάν τε. ἂν δ᾽ ἄρα Μηριόνης πελέκεας δέκα πάντας ἄειρε, Τεῦκρος δ᾽ ἡμιπέλεκκα φέρεν κοίλας ἐπὶ νῆας. Αὐτὰρ Πηλεΐδης κατὰ μὲν δολιχόσκιον ἔγχος, κὰδ δὲ λέβητ᾽ ἄπυρον βοὸς ἄξιον ἀνθεμόεντα θῆκ᾽ ἐς ἀγῶνα φέρων· καί ῥ᾽ ἥμονες ἄνδρες ἀνέσταν· ἂν μὲν ἄρ᾽ Ἀτρεΐδης εὐρὺ κρείων Ἀγαμέμνων, ἂν δ᾽ ἄρα Μηριόνης, θεράπων ἐῢς Ἰδομενῆος. τοῖσι δὲ καὶ μετέειπε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς· Ἀτρεΐδη· ἴδμεν γὰρ ὅσον προβέβηκας ἁπάντων ἠδ᾽ ὅσσον δυνάμει τε καὶ ἥμασιν ἔπλευ ἄριστος· ἀλλὰ σὺ μὲν τόδ᾽ ἄεθλον ἔχων κοίλας ἐπὶ νῆας ἔρχευ, ἀτὰρ δόρυ Μηριόνῃ ἥρωϊ πόρωμεν, εἰ σύ γε σῷ θυμῷ ἐθέλοις· κέλομαι γὰρ ἔγωγε. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησεν ἄναξ ἀνδρῶν Ἀγαμέμνων· δῶκε δὲ Μηριόνῃ δόρυ χάλκεον· αὐτὰρ ὅ γ᾽ ἥρως Ταλθυβίῳ κήρυκι δίδου περικαλλὲς ἄεθλον.

Λῦτο δ᾽ ἀγών, λαοὶ δὲ θοὰς ἐπὶ νῆας ἕκαστοι ἐσκίδναντ᾽ ἰέναι. τοὶ μὲν δόρποιο μέδοντο ὕπνου τε γλυκεροῦ ταρπήμεναι· αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς κλαῖε φίλου ἑτάρου μεμνημένος, οὐδέ μιν ὕπνος ᾕρει πανδαμάτωρ, ἀλλ᾽ ἐστρέφετ᾽ ἔνθα καὶ ἔνθα Πατρόκλου ποθέων ἀνδροτῆτά τε καὶ μένος ἠΰ, ἠδ᾽ ὁπόσα τολύπευσε σὺν αὐτῷ καὶ πάθεν ἄλγεα ἀνδρῶν τε πτολέμους ἀλεγεινά τε κύματα πείρων· τῶν μιμνησκόμενος θαλερὸν κατὰ δάκρυον εἶβεν, ἄλλοτ᾽ ἐπὶ πλευρὰς κατακείμενος, ἄλλοτε δ᾽ αὖτε ὕπτιος, ἄλλοτε δὲ πρηνής· τοτὲ δ᾽ ὀρθὸς ἀναστὰς δινεύεσκ᾽ ἀλύων παρὰ θῖν᾽ ἁλός· οὐδέ μιν ἠὼς φαινομένη λήθεσκεν ὑπεὶρ ἅλα τ᾽ ἠϊόνας τε. ἀλλ᾽ ὅ γ᾽ ἐπεὶ ζεύξειεν ὑφ᾽ ἅρμασιν ὠκέας ἵππους, Ἕκτορα δ᾽ ἕλκεσθαι δησάσκετο δίφρου ὄπισθεν, τρὶς δ᾽ ἐρύσας περὶ σῆμα Μενοιτιάδαο θανόντος αὖτις ἐνὶ κλισίῃ παυέσκετο, τὸν δέ τ᾽ ἔασκεν ἐν κόνι ἐκτανύσας προπρηνέα· τοῖο δ᾽ Ἀπόλλων πᾶσαν ἀεικείην ἄπεχε χροῒ φῶτ᾽ ἐλεαίρων καὶ τεθνηότα περ· περὶ δ᾽ αἰγίδι πάντα κάλυπτε χρυσείῃ, ἵνα μή μιν ἀποδρύφοι ἑλκυστάζων. Ὣς ὃ μὲν Ἕκτορα δῖον ἀείκιζεν μενεαίνων· τὸν δ᾽ ἐλεαίρεσκον μάκαρες θεοὶ εἰσορόωντες, κλέψαι δ᾽ ὀτρύνεσκον ἐΰσκοπον Ἀργειφόντην. ἔνθ᾽ ἄλλοις μὲν πᾶσιν ἑήνδανεν, οὐδέ ποθ᾽ Ἥρῃ οὐδὲ Ποσειδάων᾽ οὐδὲ γλαυκώπιδι κούρῃ, ἀλλ᾽ ἔχον ὥς σφιν πρῶτον ἀπήχθετο Ἴλιος ἱρὴ καὶ Πρίαμος καὶ λαὸς Ἀλεξάνδρου ἕνεκ᾽ ἄτης, ὃς νείκεσσε θεὰς ὅτε οἱ μέσσαυλον ἵκοντο, τὴν δ᾽ ᾔνησ᾽ ἥ οἱ πόρε μαχλοσύνην ἀλεγεινήν. ἀλλ᾽ ὅτε δή ῥ᾽ ἐκ τοῖο δυωδεκάτη γένετ᾽ ἠώς, καὶ τότ᾽ ἄρ᾽ ἀθανάτοισι μετηύδα Φοῖβος Ἀπόλλων· σχέτλιοί ἐστε θεοί, δηλήμονες· οὔ νύ ποθ᾽ ὑμῖν Ἕκτωρ μηρί᾽ ἔκηε βοῶν αἰγῶν τε τελείων; τὸν νῦν οὐκ ἔτλητε νέκυν περ ἐόντα σαῶσαι ᾗ τ᾽ ἀλόχῳ ἰδέειν καὶ μητέρι καὶ τέκεϊ ᾧ καὶ πατέρι Πριάμῳ λαοῖσί τε, τοί κέ μιν ὦκα ἐν πυρὶ κήαιεν καὶ ἐπὶ κτέρεα κτερίσαιεν. ἀλλ᾽ ὀλοῷ Ἀχιλῆϊ θεοὶ βούλεσθ᾽ ἐπαρήγειν, ᾧ οὔτ᾽ ἂρ φρένες εἰσὶν ἐναίσιμοι οὔτε νόημα γναμπτὸν ἐνὶ στήθεσσι, λέων δ᾽ ὣς ἄγρια οἶδεν, ὅς τ᾽ ἐπεὶ ἂρ μεγάλῃ τε βίῃ καὶ ἀγήνορι θυμῷ εἴξας εἶσ᾽ ἐπὶ μῆλα βροτῶν ἵνα δαῖτα λάβῃσιν· ὣς Ἀχιλεὺς ἔλεον μὲν ἀπώλεσεν, οὐδέ οἱ αἰδὼς γίγνεται, ἥ τ᾽ ἄνδρας μέγα σίνεται ἠδ᾽ ὀνίνησι. μέλλει μέν πού τις καὶ φίλτερον ἄλλον ὀλέσσαι ἠὲ κασίγνητον ὁμογάστριον ἠὲ καὶ υἱόν· ἀλλ᾽ ἤτοι κλαύσας καὶ ὀδυράμενος μεθέηκε· τλητὸν γὰρ Μοῖραι θυμὸν θέσαν ἀνθρώποισιν. αὐτὰρ ὅ γ᾽ Ἕκτορα δῖον, ἐπεὶ φίλον ἦτορ ἀπηύρα, ἵππων ἐξάπτων περὶ σῆμ᾽ ἑτάροιο φίλοιο ἕλκει· οὐ μήν οἱ τό γε κάλλιον οὐδέ τ᾽ ἄμεινον. μὴ ἀγαθῷ περ ἐόντι νεμεσσηθέωμέν οἱ ἡμεῖς· κωφὴν γὰρ δὴ γαῖαν ἀεικίζει μενεαίνων. Τὸν δὲ χολωσαμένη προσέφη λευκώλενος Ἥρη· εἴη κεν καὶ τοῦτο τεὸν ἔπος ἀργυρότοξε εἰ δὴ ὁμὴν Ἀχιλῆϊ καὶ Ἕκτορι θήσετε τιμήν. Ἕκτωρ μὲν θνητός τε γυναῖκά τε θήσατο μαζόν· αὐτὰρ Ἀχιλλεύς ἐστι θεᾶς γόνος, ἣν ἐγὼ αὐτὴ θρέψά τε καὶ ἀτίτηλα καὶ ἀνδρὶ πόρον παράκοιτιν Πηλέϊ, ὃς περὶ κῆρι φίλος γένετ᾽ ἀθανάτοισι. πάντες δ᾽ ἀντιάασθε θεοὶ γάμου· ἐν δὲ σὺ τοῖσι δαίνυ᾽ ἔχων φόρμιγγα κακῶν ἕταρ᾽, αἰὲν ἄπιστε. Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς· Ἥρη μὴ δὴ πάμπαν ἀποσκύδμαινε θεοῖσιν· οὐ μὲν γὰρ τιμή γε μί᾽ ἔσσεται· ἀλλὰ καὶ Ἕκτωρ φίλτατος ἔσκε θεοῖσι βροτῶν οἳ ἐν Ἰλίῳ εἰσίν· ὣς γὰρ ἔμοιγ᾽, ἐπεὶ οὔ τι φίλων ἡμάρτανε δώρων. οὐ γάρ μοί ποτε βωμὸς ἐδεύετο δαιτὸς ἐΐσης λοιβῆς τε κνίσης τε· τὸ γὰρ λάχομεν γέρας ἡμεῖς. ἀλλ᾽ ἤτοι κλέψαι μὲν ἐάσομεν, οὐδέ πῃ ἔστι, λάθρῃ Ἀχιλλῆος θρασὺν Ἕκτορα· ἦ γάρ οἱ αἰεὶ μήτηρ παρμέμβλωκεν ὁμῶς νύκτάς τε καὶ ἦμαρ. ἀλλ᾽ εἴ τις καλέσειε θεῶν Θέτιν ἆσσον ἐμεῖο, ὄφρά τί οἱ εἴπω πυκινὸν ἔπος, ὥς κεν Ἀχιλλεὺς δώρων ἐκ Πριάμοιο λάχῃ ἀπό θ᾽ Ἕκτορα λύσῃ. Ὣς ἔφατ᾽, ὦρτο δὲ Ἶρις ἀελλόπος ἀγγελέουσα, μεσσηγὺς δὲ Σάμου τε καὶ Ἴμβρου παιπαλοέσσης ἔνθορε μείλανι πόντῳ· ἐπεστονάχησε δὲ λίμνη. ἣ δὲ μολυβδαίνῃ ἰκέλη ἐς βυσσὸν ὄρουσεν, ἥ τε κατ᾽ ἀγραύλοιο βοὸς κέρας ἐμβεβαυῖα ἔρχεται ὠμηστῇσιν ἐπ᾽ ἰχθύσι κῆρα φέρουσα. εὗρε δ᾽ ἐνὶ σπῆϊ γλαφυρῷ Θέτιν, ἀμφὶ δ᾽ ἄρ᾽ ἄλλαι εἵαθ᾽ ὁμηγερέες ἅλιαι θεαί· ἣ δ᾽ ἐνὶ μέσσῃς κλαῖε μόρον οὗ παιδὸς ἀμύμονος, ὅς οἱ ἔμελλε φθίσεσθ᾽ ἐν Τροίῃ ἐριβώλακι τηλόθι πάτρης. ἀγχοῦ δ᾽ ἱσταμένη προσέφη πόδας ὠκέα Ἶρις· ὄρσο Θέτι· καλέει Ζεὺς ἄφθιτα μήδεα εἰδώς. τὴν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα θεὰ Θέτις ἀργυρόπεζα· τίπτέ με κεῖνος ἄνωγε μέγας θεός; αἰδέομαι δὲ μίσγεσθ᾽ ἀθανάτοισιν, ἔχω δ᾽ ἄχε᾽ ἄκριτα θυμῷ. εἶμι μέν, οὐδ᾽ ἅλιον ἔπος ἔσσεται ὅττί κεν εἴπῃ. Ὣς ἄρα φωνήσασα κάλυμμ᾽ ἕλε δῖα θεάων κυάνεον, τοῦ δ᾽ οὔ τι μελάντερον ἔπλετο ἔσθος. βῆ δ᾽ ἰέναι, πρόσθεν δὲ ποδήνεμος ὠκέα Ἶρις ἡγεῖτ᾽· ἀμφὶ δ᾽ ἄρα σφι λιάζετο κῦμα θαλάσσης. ἀκτὴν δ᾽ ἐξαναβᾶσαι ἐς οὐρανὸν ἀϊχθήτην, εὗρον δ᾽ εὐρύοπα Κρονίδην, περὶ δ᾽ ἄλλοι ἅπαντες εἵαθ᾽ ὁμηγερέες μάκαρες θεοὶ αἰὲν ἐόντες. ἣ δ᾽ ἄρα πὰρ Διὶ πατρὶ καθέζετο, εἶξε δ᾽ Ἀθήνη. Ἥρη δὲ χρύσεον καλὸν δέπας ἐν χερὶ θῆκε καί ῥ᾽ εὔφρην᾽ ἐπέεσσι· Θέτις δ᾽ ὤρεξε πιοῦσα. τοῖσι δὲ μύθων ἦρχε πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε· ἤλυθες Οὔλυμπον δὲ θεὰ Θέτι κηδομένη περ, πένθος ἄλαστον ἔχουσα μετὰ φρεσίν· οἶδα καὶ αὐτός· ἀλλὰ καὶ ὧς ἐρέω τοῦ σ᾽ εἵνεκα δεῦρο κάλεσσα. ἐννῆμαρ δὴ νεῖκος ἐν ἀθανάτοισιν ὄρωρεν Ἕκτορος ἀμφὶ νέκυι καὶ Ἀχιλλῆϊ πτολιπόρθῳ· κλέψαι δ᾽ ὀτρύνουσιν ἐΰσκοπον Ἀργειφόντην· αὐτὰρ ἐγὼ τόδε κῦδος Ἀχιλλῆϊ προτιάπτω αἰδῶ καὶ φιλότητα τεὴν μετόπισθε φυλάσσων. αἶψα μάλ᾽ ἐς στρατὸν ἐλθὲ καὶ υἱέϊ σῷ ἐπίτειλον· σκύζεσθαί οἱ εἰπὲ θεούς, ἐμὲ δ᾽ ἔξοχα πάντων ἀθανάτων κεχολῶσθαι, ὅτι φρεσὶ μαινομένῃσιν Ἕκτορ᾽ ἔχει παρὰ νηυσὶ κορωνίσιν οὐδ᾽ ἀπέλυσεν, αἴ κέν πως ἐμέ τε δείσῃ ἀπό θ᾽ Ἕκτορα λύσῃ. αὐτὰρ ἐγὼ Πριάμῳ μεγαλήτορι Ἶριν ἐφήσω λύσασθαι φίλον υἱὸν ἰόντ᾽ ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν, δῶρα δ᾽ Ἀχιλλῆϊ φερέμεν, τά κε θυμὸν ἰήνῃ. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε θεὰ Θέτις ἀργυρόπεζα, βῆ δὲ κατ᾽ Οὐλύμποιο καρήνων ἀΐξασα, ἷξεν δ᾽ ἐς κλισίην οὗ υἱέος· ἔνθ᾽ ἄρα τόν γε εὗρ᾽ ἁδινὰ στενάχοντα· φίλοι δ᾽ ἀμφ᾽ αὐτὸν ἑταῖροι ἐσσυμένως ἐπένοντο καὶ ἐντύνοντο ἄριστον· τοῖσι δ᾽ ὄϊς λάσιος μέγας ἐν κλισίῃ ἱέρευτο. ἣ δὲ μάλ᾽ ἄγχ᾽ αὐτοῖο καθέζετο πότνια μήτηρ, χειρί τέ μιν κατέρεξεν ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· τέκνον ἐμὸν τέο μέχρις ὀδυρόμενος καὶ ἀχεύων σὴν ἔδεαι κραδίην μεμνημένος οὔτέ τι σίτου οὔτ᾽ εὐνῆς; ἀγαθὸν δὲ γυναικί περ ἐν φιλότητι μίσγεσθ᾽· οὐ γάρ μοι δηρὸν βέῃ, ἀλλά τοι ἤδη ἄγχι παρέστηκεν θάνατος καὶ μοῖρα κραταιή. ἀλλ᾽ ἐμέθεν ξύνες ὦκα, Διὸς δέ τοι ἄγγελός εἰμι· σκύζεσθαι σοί φησι θεούς, ἑὲ δ᾽ ἔξοχα πάντων ἀθανάτων κεχολῶσθαι, ὅτι φρεσὶ μαινομένῃσιν Ἕκτορ᾽ ἔχεις παρὰ νηυσὶ κορωνίσιν οὐδ᾽ ἀπέλυσας. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ λῦσον, νεκροῖο δὲ δέξαι ἄποινα. Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· τῇδ᾽ εἴη· ὃς ἄποινα φέροι καὶ νεκρὸν ἄγοιτο, εἰ δὴ πρόφρονι θυμῷ Ὀλύμπιος αὐτὸς ἀνώγει. Ὣς οἵ γ᾽ ἐν νηῶν ἀγύρει μήτηρ τε καὶ υἱὸς πολλὰ πρὸς ἀλλήλους ἔπεα πτερόεντ᾽ ἀγόρευον. Ἶριν δ᾽ ὄτρυνε Κρονίδης εἰς Ἴλιον ἱρήν· βάσκ᾽ ἴθι Ἶρι ταχεῖα λιποῦσ᾽ ἕδος Οὐλύμποιο ἄγγειλον Πριάμῳ μεγαλήτορι Ἴλιον εἴσω λύσασθαι φίλον υἱὸν ἰόντ᾽ ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν, δῶρα δ᾽ Ἀχιλλῆϊ φερέμεν τά κε θυμὸν ἰήνῃ οἶον, μὴ δέ τις ἄλλος ἅμα Τρώων ἴτω ἀνήρ. κῆρύξ τίς οἱ ἕποιτο γεραίτερος, ὅς κ᾽ ἰθύνοι ἡμιόνους καὶ ἄμαξαν ἐΰτροχον, ἠδὲ καὶ αὖτις νεκρὸν ἄγοι προτὶ ἄστυ, τὸν ἔκτανε δῖος Ἀχιλλεύς. μὴ δέ τί οἱ θάνατος μελέτω φρεσὶ μὴ δέ τι τάρβος· τοῖον γάρ οἱ πομπὸν ὀπάσσομεν Ἀργειφόντην, ὃς ἄξει εἷός κεν ἄγων Ἀχιλῆϊ πελάσσῃ. αὐτὰρ ἐπὴν ἀγάγῃσιν ἔσω κλισίην Ἀχιλῆος, οὔτ᾽ αὐτὸς κτενέει ἀπό τ᾽ ἄλλους πάντας ἐρύξει· οὔτε γάρ ἐστ᾽ ἄφρων οὔτ᾽ ἄσκοπος οὔτ᾽ ἀλιτήμων, ἀλλὰ μάλ᾽ ἐνδυκέως ἱκέτεω πεφιδήσεται ἀνδρός. Ὣς ἔφατ᾽, ὦρτο δὲ Ἶρις ἀελλόπος ἀγγελέουσα. ἷξεν δ᾽ ἐς Πριάμοιο, κίχεν δ᾽ ἐνοπήν τε γόον τε. παῖδες μὲν πατέρ᾽ ἀμφὶ καθήμενοι ἔνδοθεν αὐλῆς δάκρυσιν εἵματ᾽ ἔφυρον, ὃ δ᾽ ἐν μέσσοισι γεραιὸς ἐντυπὰς ἐν χλαίνῃ κεκαλυμμένος· ἀμφὶ δὲ πολλὴ κόπρος ἔην κεφαλῇ τε καὶ αὐχένι τοῖο γέροντος τήν ῥα κυλινδόμενος καταμήσατο χερσὶν ἑῇσι. θυγατέρες δ᾽ ἀνὰ δώματ᾽ ἰδὲ νυοὶ ὠδύροντο τῶν μιμνησκόμεναι οἳ δὴ πολέες τε καὶ ἐσθλοὶ χερσὶν ὑπ᾽ Ἀργείων κέατο ψυχὰς ὀλέσαντες. στῆ δὲ παρὰ Πρίαμον Διὸς ἄγγελος, ἠδὲ προσηύδα τυτθὸν φθεγξαμένη· τὸν δὲ τρόμος ἔλλαβε γυῖα· θάρσει Δαρδανίδη Πρίαμε φρεσί, μὴ δέ τι τάρβει· οὐ μὲν γάρ τοι ἐγὼ κακὸν ὀσσομένη τόδ᾽ ἱκάνω ἀλλ᾽ ἀγαθὰ φρονέουσα· Διὸς δέ τοι ἄγγελός εἰμι, ὅς σευ ἄνευθεν ἐὼν μέγα κήδεται ἠδ᾽ ἐλεαίρει. λύσασθαί σ᾽ ἐκέλευσεν Ὀλύμπιος Ἕκτορα δῖον, δῶρα δ᾽ Ἀχιλλῆϊ φερέμεν τά κε θυμὸν ἰήνῃ οἶον, μὴ δέ τις ἄλλος ἅμα Τρώων ἴτω ἀνήρ. κῆρύξ τίς τοι ἕποιτο γεραίτερος, ὅς κ᾽ ἰθύνοι ἡμιόνους καὶ ἄμαξαν ἐΰτροχον, ἠδὲ καὶ αὖτις νεκρὸν ἄγοι προτὶ ἄστυ, τὸν ἔκτανε δῖος Ἀχιλλεύς. μὴ δέ τί τοι θάνατος μελέτω φρεσὶ μηδέ τι τάρβος· τοῖος γάρ τοι πομπὸς ἅμ᾽ ἕψεται Ἀργειφόντης, ὅς σ᾽ ἄξει εἷός κεν ἄγων Ἀχιλῆϊ πελάσσῃ. αὐτὰρ ἐπὴν ἀγάγῃσιν ἔσω κλισίην Ἀχιλῆος, οὔτ᾽ αὐτὸς κτενέει ἀπό τ᾽ ἄλλους πάντας ἐρύξει· οὔτε γάρ ἔστ᾽ ἄφρων οὔτ᾽ ἄσκοπος οὔτ᾽ ἀλιτήμων, ἀλλὰ μάλ᾽ ἐνδυκέως ἱκέτεω πεφιδήσεται ἀνδρός. Ἣ μὲν ἄρ᾽ ὣς εἰποῦσ᾽ ἀπέβη πόδας ὠκέα Ἶρις, αὐτὰρ ὅ γ᾽ υἷας ἄμαξαν ἐΰτροχον ἡμιονείην ὁπλίσαι ἠνώγει, πείρινθα δὲ δῆσαι ἐπ᾽ αὐτῆς. αὐτὸς δ᾽ ἐς θάλαμον κατεβήσετο κηώεντα κέδρινον ὑψόροφον, ὃς γλήνεα πολλὰ κεχάνδει· ἐς δ᾽ ἄλοχον Ἑκάβην ἐκαλέσσατο φώνησέν τε· δαιμονίη Διόθεν μοι Ὀλύμπιος ἄγγελος ἦλθε λύσασθαι φίλον υἱὸν ἰόντ᾽ ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν, δῶρα δ᾽ Ἀχιλλῆϊ φερέμεν τά κε θυμὸν ἰήνῃ. ἀλλ᾽ ἄγε μοι τόδε εἰπὲ τί τοι φρεσὶν εἴδεται εἶναι; αἰνῶς γάρ μ᾽ αὐτόν γε μένος καὶ θυμὸς ἄνωγε κεῖσ᾽ ἰέναι ἐπὶ νῆας ἔσω στρατὸν εὐρὺν Ἀχαιῶν. Ὣς φάτο, κώκυσεν δὲ γυνὴ καὶ ἀμείβετο μύθῳ· ὤ μοι πῇ δή τοι φρένες οἴχονθ᾽, ᾗς τὸ πάρος περ ἔκλε᾽ ἐπ᾽ ἀνθρώπους ξείνους ἠδ᾽ οἷσιν ἀνάσσεις; πῶς ἐθέλεις ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν ἐλθέμεν οἶος ἀνδρὸς ἐς ὀφθαλμοὺς ὅς τοι πολέας τε καὶ ἐσθλοὺς υἱέας ἐξενάριξε· σιδήρειόν νύ τοι ἦτορ. εἰ γάρ σ᾽ αἱρήσει καὶ ἐσόψεται ὀφθαλμοῖσιν ὠμηστὴς καὶ ἄπιστος ἀνὴρ ὅ γε οὔ σ᾽ ἐλεήσει, οὐδέ τί σ᾽ αἰδέσεται. νῦν δὲ κλαίωμεν ἄνευθεν ἥμενοι ἐν μεγάρῳ· τῷ δ᾽ ὥς ποθι Μοῖρα κραταιὴ γιγνομένῳ ἐπένησε λίνῳ, ὅτε μιν τέκον αὐτή, ἀργίποδας κύνας ἆσαι ἑῶν ἀπάνευθε τοκήων ἀνδρὶ πάρα κρατερῷ, τοῦ ἐγὼ μέσον ἧπαρ ἔχοιμι ἐσθέμεναι προσφῦσα· τότ᾽ ἄντιτα ἔργα γένοιτο παιδὸς ἐμοῦ, ἐπεὶ οὔ ἑ κακιζόμενόν γε κατέκτα, ἀλλὰ πρὸ Τρώων καὶ Τρωϊάδων βαθυκόλπων ἑσταότ᾽ οὔτε φόβου μεμνημένον οὔτ᾽ ἀλεωρῆς. Τὴν δ᾽ αὖτε προσέειπε γέρων Πρίαμος θεοειδής· μή μ᾽ ἐθέλοντ᾽ ἰέναι κατερύκανε, μὴ δέ μοι αὐτὴ ὄρνις ἐνὶ μεγάροισι κακὸς πέλευ· οὐδέ με πείσεις. εἰ μὲν γάρ τίς μ᾽ ἄλλος ἐπιχθονίων ἐκέλευεν, ἢ οἳ μάντιές εἰσι θυοσκόοι ἢ ἱερῆες, ψεῦδός κεν φαῖμεν καὶ νοσφιζοίμεθα μᾶλλον· νῦν δ᾽, αὐτὸς γὰρ ἄκουσα θεοῦ καὶ ἐσέδρακον ἄντην, εἶμι καὶ οὐχ ἅλιον ἔπος ἔσσεται. εἰ δέ μοι αἶσα τεθνάμεναι παρὰ νηυσὶν Ἀχαιῶν χαλκοχιτώνων βούλομαι· αὐτίκα γάρ με κατακτείνειεν Ἀχιλλεὺς ἀγκὰς ἑλόντ᾽ ἐμὸν υἱόν, ἐπὴν γόου ἐξ ἔρον εἵην. Ἦ καὶ φωριαμῶν ἐπιθήματα κάλ᾽ ἀνέῳγεν· ἔνθεν δώδεκα μὲν περικαλλέας ἔξελε πέπλους, δώδεκα δ᾽ ἁπλοΐδας χλαίνας, τόσσους δὲ τάπητας, τόσσα δὲ φάρεα λευκά, τόσους δ᾽ ἐπὶ τοῖσι χιτῶνας. χρυσοῦ δὲ στήσας ἔφερεν δέκα πάντα τάλαντα, ἐκ δὲ δύ᾽ αἴθωνας τρίποδας, πίσυρας δὲ λέβητας, ἐκ δὲ δέπας περικαλλές, ὅ οἱ Θρῇκες πόρον ἄνδρες ἐξεσίην ἐλθόντι μέγα κτέρας· οὐδέ νυ τοῦ περ φείσατ᾽ ἐνὶ μεγάροις ὃ γέρων, περὶ δ᾽ ἤθελε θυμῷ λύσασθαι φίλον υἱόν. ὃ δὲ Τρῶας μὲν ἅπαντας αἰθούσης ἀπέεργεν ἔπεσσ᾽ αἰσχροῖσιν ἐνίσσων· ἔῤῥετε λωβητῆρες ἐλεγχέες· οὔ νυ καὶ ὑμῖν οἴκοι ἔνεστι γόος, ὅτι μ᾽ ἤλθετε κηδήσοντες; ἦ ὀνόσασθ᾽ ὅτι μοι Κρονίδης Ζεὺς ἄλγε᾽ ἔδωκε παῖδ᾽ ὀλέσαι τὸν ἄριστον; ἀτὰρ γνώσεσθε καὶ ὔμμες· ῥηΐτεροι γὰρ μᾶλλον Ἀχαιοῖσιν δὴ ἔσεσθε κείνου τεθνηῶτος ἐναιρέμεν. αὐτὰρ ἔγωγε πρὶν ἀλαπαζομένην τε πόλιν κεραϊζομένην τε ὀφθαλμοῖσιν ἰδεῖν βαίην δόμον Ἄϊδος εἴσω. Ἦ καὶ σκηπανίῳ δίεπ᾽ ἀνέρας· οἳ δ᾽ ἴσαν ἔξω σπερχομένοιο γέροντος· ὃ δ᾽ υἱάσιν οἷσιν ὁμόκλα νεικείων Ἕλενόν τε Πάριν τ᾽ Ἀγάθωνά τε δῖον Πάμμονά τ᾽ Ἀντίφονόν τε βοὴν ἀγαθόν τε Πολίτην Δηΐφοβόν τε καὶ Ἱππόθοον καὶ δῖον Ἀγαυόν· ἐννέα τοῖς ὃ γεραιὸς ὁμοκλήσας ἐκέλευε· σπεύσατέ μοι κακὰ τέκνα κατηφόνες· αἴθ᾽ ἅμα πάντες Ἕκτορος ὠφέλετ᾽ ἀντὶ θοῇς ἐπὶ νηυσὶ πεφάσθαι. ὤ μοι ἐγὼ πανάποτμος, ἐπεὶ τέκον υἷας ἀρίστους Τροίῃ ἐν εὐρείῃ, τῶν δ᾽ οὔ τινά φημι λελεῖφθαι, Μήστορά τ᾽ ἀντίθεον καὶ Τρωΐλον ἱππιοχάρμην Ἕκτορά θ᾽, ὃς θεὸς ἔσκε μετ᾽ ἀνδράσιν, οὐδὲ ἐῴκει ἀνδρός γε θνητοῦ πάϊς ἔμμεναι ἀλλὰ θεοῖο. τοὺς μὲν ἀπώλεσ᾽ Ἄρης, τὰ δ᾽ ἐλέγχεα πάντα λέλειπται ψεῦσταί τ᾽ ὀρχησταί τε χοροιτυπίῃσιν ἄριστοι ἀρνῶν ἠδ᾽ ἐρίφων ἐπιδήμιοι ἁρπακτῆρες. οὐκ ἂν δή μοι ἄμαξαν ἐφοπλίσσαιτε τάχιστα, ταῦτά τε πάντ᾽ ἐπιθεῖτε, ἵνα πρήσσωμεν ὁδοῖο; Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ἄρα πατρὸς ὑποδείσαντες ὁμοκλὴν ἐκ μὲν ἄμαξαν ἄειραν ἐΰτροχον ἡμιονείην καλὴν πρωτοπαγέα, πείρινθα δὲ δῆσαν ἐπ᾽ αὐτῆς, κὰδ δ᾽ ἀπὸ πασσαλόφι ζυγὸν ᾕρεον ἡμιόνειον πύξινον ὀμφαλόεν εὖ οἰήκεσσιν ἀρηρός· ἐκ δ᾽ ἔφερον ζυγόδεσμον ἅμα ζυγῷ ἐννεάπηχυ. καὶ τὸ μὲν εὖ κατέθηκαν ἐϋξέστῳ ἐπὶ ῥυμῷ πέζῃ ἔπι πρώτῃ, ἐπὶ δὲ κρίκον ἕστορι βάλλον, τρὶς δ᾽ ἑκάτερθεν ἔδησαν ἐπ᾽ ὀμφαλόν, αὐτὰρ ἔπειτα ἑξείης κατέδησαν, ὑπὸ γλωχῖνα δ᾽ ἔκαμψαν. ἐκ θαλάμου δὲ φέροντες ἐϋξέστης ἐπ᾽ ἀπήνης νήεον Ἑκτορέης κεφαλῆς ἀπερείσι᾽ ἄποινα, ζεῦξαν δ᾽ ἡμιόνους κρατερώνυχας ἐντεσιεργούς, τούς ῥά ποτε Πριάμῳ Μυσοὶ δόσαν ἀγλαὰ δῶρα. ἵππους δὲ Πριάμῳ ὕπαγον ζυγόν, οὓς ὃ γεραιὸς αὐτὸς ἔχων ἀτίταλλεν ἐϋξέστῃ ἐπὶ φάτνῃ. Τὼ μὲν ζευγνύσθην ἐν δώμασιν ὑψηλοῖσι κῆρυξ καὶ Πρίαμος πυκινὰ φρεσὶ μήδε᾽ ἔχοντες· ἀγχίμολον δέ σφ᾽ ἦλθ᾽ Ἑκάβη τετιηότι θυμῷ οἶνον ἔχουσ᾽ ἐν χειρὶ μελίφρονα δεξιτερῆφι χρυσέῳ ἐν δέπαϊ, ὄφρα λείψαντε κιοίτην· στῆ δ᾽ ἵππων προπάροιθεν ἔπος τ᾽ ἔφατ᾽ ἔκ τ᾽ ὀνόμαζε· τῆ σπεῖσον Διὶ πατρί, καὶ εὔχεο οἴκαδ᾽ ἱκέσθαι ἂψ ἐκ δυσμενέων ἀνδρῶν, ἐπεὶ ἂρ σέ γε θυμὸς ὀτρύνει ἐπὶ νῆας ἐμεῖο μὲν οὐκ ἐθελούσης. ἀλλ᾽ εὔχεο σύ γ᾽ ἔπειτα κελαινεφέϊ Κρονίωνι Ἰδαίῳ, ὅς τε Τροίην κατὰ πᾶσαν ὁρᾶται, αἴτει δ᾽ οἰωνὸν ταχὺν ἄγγελον, ὅς τέ οἱ αὐτῷ φίλτατος οἰωνῶν, καί εὑ κράτος ἐστὶ μέγιστον, δεξιόν, ὄφρά μιν αὐτὸς ἐν ὀφθαλμοῖσι νοήσας τῷ πίσυνος ἐπὶ νῆας ἴῃς Δαναῶν ταχυπώλων. εἰ δέ τοι οὐ δώσει ἑὸν ἄγγελον εὐρύοπα Ζεύς, οὐκ ἂν ἔγωγέ σ᾽ ἔπειτα ἐποτρύνουσα κελοίμην νῆας ἐπ᾽ Ἀργείων ἰέναι μάλα περ μεμαῶτα. Τὴν δ᾽ ἀπαμειβόμενος προσέφη Πρίαμος θεοειδής· ὦ γύναι οὐ μέν τοι τόδ᾽ ἐφιεμένῃ ἀπιθήσω. ἐσθλὸν γὰρ Διὶ χεῖρας ἀνασχέμεν αἴ κ᾽ ἐλεήσῃ. Ἦ ῥα καὶ ἀμφίπολον ταμίην ὄτρυν᾽ ὃ γεραιὸς χερσὶν ὕδωρ ἐπιχεῦαι ἀκήρατον· ἣ δὲ παρέστη χέρνιβον ἀμφίπολος πρόχοόν θ᾽ ἅμα χερσὶν ἔχουσα. νιψάμενος δὲ κύπελλον ἐδέξατο ἧς ἀλόχοιο· εὔχετ᾽ ἔπειτα στὰς μέσῳ ἕρκεϊ, λεῖβε δὲ οἶνον οὐρανὸν εἰσανιδών, καὶ φωνήσας ἔπος ηὔδα· Ζεῦ πάτερ Ἴδηθεν μεδέων κύδιστε μέγιστε δός μ᾽ ἐς Ἀχιλλῆος φίλον ἐλθεῖν ἠδ᾽ ἐλεεινόν, πέμψον δ᾽ οἰωνὸν ταχὺν ἄγγελον, ὅς τε σοὶ αὐτῷ φίλτατος οἰωνῶν, καί εὑ κράτος ἐστὶ μέγιστον, δεξιόν, ὄφρά μιν αὐτὸς ἐν ὀφθαλμοῖσι νοήσας τῷ πίσυνος ἐπὶ νῆας ἴω Δαναῶν ταχυπώλων. Ὣς ἔφατ᾽ εὐχόμενος, τοῦ δ᾽ ἔκλυε μητίετα Ζεὺς αὐτίκα δ᾽ αἰετὸν ἧκε τελειότατον πετεηνῶν μόρφνον θηρητῆρ᾽ ὃν καὶ περκνὸν καλέουσιν. ὅσση δ᾽ ὑψορόφοιο θύρη θαλάμοιο τέτυκται ἀνέρος ἀφνειοῖο ἐῢ κληῗσ᾽ ἀραρυῖα, τόσσ᾽ ἄρα τοῦ ἑκάτερθεν ἔσαν πτερά· εἴσατο δέ σφι δεξιὸς ἀΐξας διὰ ἄστεος· οἳ δὲ ἰδόντες γήθησαν, καὶ πᾶσιν ἐνὶ φρεσὶ θυμὸς ἰάνθη. Σπερχόμενος δ᾽ ὃ γεραιὸς ἑοῦ ἐπεβήσετο δίφρου, ἐκ δ᾽ ἔλασε προθύροιο καὶ αἰθούσης ἐριδούπου. πρόσθε μὲν ἡμίονοι ἕλκον τετράκυκλον ἀπήνην, τὰς Ἰδαῖος ἔλαυνε δαΐφρων· αὐτὰρ ὄπισθεν ἵπποι, τοὺς ὃ γέρων ἐφέπων μάστιγι κέλευε καρπαλίμως κατὰ ἄστυ· φίλοι δ᾽ ἅμα πάντες ἕποντο πόλλ᾽ ὀλοφυρόμενοι ὡς εἰ θάνατον δὲ κιόντα. οἳ δ᾽ ἐπεὶ οὖν πόλιος κατέβαν, πεδίον δ᾽ ἀφίκοντο, οἳ μὲν ἄρ᾽ ἄψοῤῥοι προτὶ Ἴλιον ἀπονέοντο παῖδες καὶ γαμβροί, τὼ δ᾽ οὐ λάθον εὐρύοπα Ζῆν ἐς πεδίον προφανέντε· ἰδὼν δ᾽ ἐλέησε γέροντα, αἶψα δ᾽ ἄρ᾽ Ἑρμείαν υἱὸν φίλον ἀντίον ηὔδα· Ἑρμεία, σοὶ γάρ τε μάλιστά γε φίλτατόν ἐστιν ἀνδρὶ ἑταιρίσσαι, καί τ᾽ ἔκλυες ᾧ κ᾽ ἐθέλῃσθα, βάσκ᾽ ἴθι καὶ Πρίαμον κοίλας ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν ὣς ἄγαγ᾽, ὡς μήτ᾽ ἄρ τις ἴδῃ μήτ᾽ ἄρ τε νοήσῃ τῶν ἄλλων Δαναῶν, πρὶν Πηλεΐωνα δ᾽ ἱκέσθαι. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδ᾽ ἀπίθησε διάκτορος Ἀργειφόντης. αὐτίκ᾽ ἔπειθ᾽ ὑπὸ ποσσὶν ἐδήσατο καλὰ πέδιλα ἀμβρόσια χρύσεια, τά μιν φέρον ἠμὲν ἐφ᾽ ὑγρὴν ἠδ᾽ ἐπ᾽ ἀπείρονα γαῖαν ἅμα πνοιῇς ἀνέμοιο· εἵλετο δὲ ῥάβδον, τῇ τ᾽ ἀνδρῶν ὄμματα θέλγει ὧν ἐθέλει, τοὺς δ᾽ αὖτε καὶ ὑπνώοντας ἐγείρει· τὴν μετὰ χερσὶν ἔχων πέτετο κρατὺς Ἀργειφόντης. αἶψα δ᾽ ἄρα Τροίην τε καὶ Ἑλλήσποντον ἵκανε, βῆ δ᾽ ἰέναι κούρῳ αἰσυμνητῆρι ἐοικὼς πρῶτον ὑπηνήτῃ, τοῦ περ χαριεστάτη ἥβη. Οἳ δ᾽ ἐπεὶ οὖν μέγα σῆμα παρὲξ Ἴλοιο ἔλασσαν, στῆσαν ἄρ᾽ ἡμιόνους τε καὶ ἵππους ὄφρα πίοιεν ἐν ποταμῷ· δὴ γὰρ καὶ ἐπὶ κνέφας ἤλυθε γαῖαν. τὸν δ᾽ ἐξ ἀγχιμόλοιο ἰδὼν ἐφράσσατο κῆρυξ Ἑρμείαν, ποτὶ δὲ Πρίαμον φάτο φώνησέν τε· φράζεο Δαρδανίδη· φραδέος νόου ἔργα τέτυκται. ἄνδρ᾽ ὁρόω, τάχα δ᾽ ἄμμε διαῤῥαίσεσθαι ὀΐω. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ φεύγωμεν ἐφ᾽ ἵππων, ἤ μιν ἔπειτα γούνων ἁψάμενοι λιτανεύσομεν αἴ κ᾽ ἐλεήσῃ. Ὣς φάτο, σὺν δὲ γέροντι νόος χύτο, δείδιε δ᾽ αἰνῶς, ὀρθαὶ δὲ τρίχες ἔσταν ἐνὶ γναμπτοῖσι μέλεσσι, στῆ δὲ ταφών· αὐτὸς δ᾽ ἐριούνιος ἐγγύθεν ἐλθὼν χεῖρα γέροντος ἑλὼν ἐξείρετο καὶ προσέειπε· πῇ πάτερ ὧδ᾽ ἵππους τε καὶ ἡμιόνους ἰθύνεις νύκτα δι᾽ ἀμβροσίην, ὅτε θ᾽ εὕδουσι βροτοὶ ἄλλοι; οὐδὲ σύ γ᾽ ἔδεισας μένεα πνείοντας Ἀχαιούς, οἵ τοι δυσμενέες καὶ ἀνάρσιοι ἐγγὺς ἔασι; τῶν εἴ τίς σε ἴδοιτο θοὴν διὰ νύκτα μέλαιναν τοσσάδ᾽ ὀνείατ᾽ ἄγοντα, τίς ἂν δή τοι νόος εἴη; οὔτ᾽ αὐτὸς νέος ἐσσί, γέρων δέ τοι οὗτος ὀπηδεῖ, ἄνδρ᾽ ἀπαμύνασθαι, ὅτε τις πρότερος χαλεπήνῃ. ἀλλ᾽ ἐγὼ οὐδέν σε ῥέξω κακά, καὶ δέ κεν ἄλλον σεῦ ἀπαλεξήσαιμι· φίλῳ δέ σε πατρὶ ἐΐσκω. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα γέρων Πρίαμος θεοειδής· οὕτω πῃ τάδε γ᾽ ἐστὶ φίλον τέκος ὡς ἀγορεύεις. ἀλλ᾽ ἔτι τις καὶ ἐμεῖο θεῶν ὑπερέσχεθε χεῖρα, ὅς μοι τοιόνδ᾽ ἧκεν ὁδοιπόρον ἀντιβολῆσαι αἴσιον, οἷος δὴ σὺ δέμας καὶ εἶδος ἀγητός, πέπνυσαί τε νόῳ, μακάρων δ᾽ ἔξεσσι τοκήων. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε διάκτορος Ἀργειφόντης· ναὶ δὴ ταῦτά γε πάντα γέρον κατὰ μοῖραν ἔειπες. ἀλλ᾽ ἄγε μοι τόδε εἰπὲ καὶ ἀτρεκέως κατάλεξον, ἠέ πῃ ἐκπέμπεις κειμήλια πολλὰ καὶ ἐσθλὰ ἄνδρας ἐς ἀλλοδαποὺς ἵνα περ τάδε τοι σόα μίμνῃ, ἦ ἤδη πάντες καταλείπετε Ἴλιον ἱρὴν δειδιότες· τοῖος γὰρ ἀνὴρ ὤριστος ὄλωλε σὸς πάϊς· οὐ μὲν γάρ τι μάχης ἐπιδεύετ᾽ Ἀχαιῶν. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα γέρων Πρίαμος θεοειδής· τίς δὲ σύ ἐσσι φέριστε τέων δ᾽ ἔξεσσι τοκήων; ὥς μοι καλὰ τὸν οἶτον ἀπότμου παιδὸς ἔνισπες. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε διάκτορος Ἀργειφόντης· πειρᾷ ἐμεῖο γεραιὲ καὶ εἴρεαι Ἕκτορα δῖον. τὸν μὲν ἐγὼ μάλα πολλὰ μάχῃ ἔνι κυδιανείρῃ ὀφθαλμοῖσιν ὄπωπα, καὶ εὖτ᾽ ἐπὶ νηυσὶν ἐλάσσας Ἀργείους κτείνεσκε δαΐζων ὀξέϊ χαλκῷ· ἡμεῖς δ᾽ ἑσταότες θαυμάζομεν· οὐ γὰρ Ἀχιλλεὺς εἴα μάρνασθαι κεχολωμένος Ἀτρεΐωνι. τοῦ γὰρ ἐγὼ θεράπων, μία δ᾽ ἤγαγε νηῦς εὐεργής· Μυρμιδόνων δ᾽ ἔξειμι, πατὴρ δέ μοί ἐστι Πολύκτωρ. ἀφνειὸς μὲν ὅ γ᾽ ἐστί, γέρων δὲ δὴ ὡς σύ περ ὧδε, ἓξ δέ οἱ υἷες ἔασιν, ἐγὼ δέ οἱ ἕβδομός εἰμι· τῶν μέτα παλλόμενος κλήρῳ λάχον ἐνθάδ᾽ ἕπεσθαι. νῦν δ᾽ ἦλθον πεδίον δ᾽ ἀπὸ νηῶν· ἠῶθεν γὰρ θήσονται περὶ ἄστυ μάχην ἑλίκωπες Ἀχαιοί. ἀσχαλόωσι γὰρ οἷδε καθήμενοι, οὐδὲ δύνανται ἴσχειν ἐσσυμένους πολέμου βασιλῆες Ἀχαιῶν. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα γέρων Πρίαμος θεοειδής· εἰ μὲν δὴ θεράπων Πηληϊάδεω Ἀχιλῆος εἴς, ἄγε δή μοι πᾶσαν ἀληθείην κατάλεξον, ἢ ἔτι πὰρ νήεσσιν ἐμὸς πάϊς, ἦέ μιν ἤδη ᾗσι κυσὶν μελεϊστὶ ταμὼν προύθηκεν Ἀχιλλεύς. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε διάκτορος Ἀργειφόντης· ὦ γέρον οὔ πω τόν γε κύνες φάγον οὐδ᾽ οἰωνοί, ἀλλ᾽ ἔτι κεῖνος κεῖται Ἀχιλλῆος παρὰ νηῒ αὔτως ἐν κλισίῃσι· δυωδεκάτη δέ οἱ ἠὼς κειμένῳ, οὐδέ τί οἱ χρὼς σήπεται, οὐδέ μιν εὐλαὶ ἔσθουσ᾽, αἵ ῥά τε φῶτας ἀρηϊφάτους κατέδουσιν. ἦ μέν μιν περὶ σῆμα ἑοῦ ἑτάροιο φίλοιο ἕλκει ἀκηδέστως ἠὼς ὅτε δῖα φανήῃ, οὐδέ μιν αἰσχύνει· θηοῖό κεν αὐτὸς ἐπελθὼν οἷον ἐερσήεις κεῖται, περὶ δ᾽ αἷμα νένιπται, οὐδέ ποθι μιαρός· σὺν δ᾽ ἕλκεα πάντα μέμυκεν ὅσσ᾽ ἐτύπη· πολέες γὰρ ἐν αὐτῷ χαλκὸν ἔλασσαν. ὥς τοι κήδονται μάκαρες θεοὶ υἷος ἑῆος καὶ νέκυός περ ἐόντος, ἐπεί σφι φίλος περὶ κῆρι. Ὣς φάτο, γήθησεν δ᾽ ὃ γέρων, καὶ ἀμείβετο μύθῳ· ὦ τέκος, ἦ ῥ᾽ ἀγαθὸν καὶ ἐναίσιμα δῶρα διδοῦναι ἀθανάτοις, ἐπεὶ οὔ ποτ᾽ ἐμὸς πάϊς, εἴ ποτ᾽ ἔην γε, λήθετ᾽ ἐνὶ μεγάροισι θεῶν οἳ Ὄλυμπον ἔχουσι· τώ οἱ ἀπεμνήσαντο καὶ ἐν θανάτοιό περ αἴσῃ. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ τόδε δέξαι ἐμεῦ πάρα καλὸν ἄλεισον, αὐτόν τε ῥῦσαι, πέμψον δέ με σύν γε θεοῖσιν, ὄφρά κεν ἐς κλισίην Πηληϊάδεω ἀφίκωμαι. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε διάκτορος Ἀργειφόντης· πειρᾷ ἐμεῖο γεραιὲ νεωτέρου, οὐδέ με πείσεις, ὅς με κέλῃ σέο δῶρα παρὲξ Ἀχιλῆα δέχεσθαι. τὸν μὲν ἐγὼ δείδοικα καὶ αἰδέομαι περὶ κῆρι συλεύειν, μή μοί τι κακὸν μετόπισθε γένηται. σοὶ δ᾽ ἂν ἐγὼ πομπὸς καί κε κλυτὸν Ἄργος ἱκοίμην, ἐνδυκέως ἐν νηῒ θοῇ ἢ πεζὸς ὁμαρτέων· οὐκ ἄν τίς τοι πομπὸν ὀνοσσάμενος μαχέσαιτο. Ἦ καὶ ἀναΐξας ἐριούνιος ἅρμα καὶ ἵππους καρπαλίμως μάστιγα καὶ ἡνία λάζετο χερσίν, ἐν δ᾽ ἔπνευσ᾽ ἵπποισι καὶ ἡμιόνοις μένος ἠΰ. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ πύργους τε νεῶν καὶ τάφρον ἵκοντο, οἳ δὲ νέον περὶ δόρπα φυλακτῆρες πονέοντο, τοῖσι δ᾽ ἐφ᾽ ὕπνον ἔχευε διάκτορος Ἀργειφόντης πᾶσιν, ἄφαρ δ᾽ ὤϊξε πύλας καὶ ἀπῶσεν ὀχῆας, ἐς δ᾽ ἄγαγε Πρίαμόν τε καὶ ἀγλαὰ δῶρ᾽ ἐπ᾽ ἀπήνης. ἀλλ᾽ ὅτε δὴ κλισίην Πηληϊάδεω ἀφίκοντο ὑψηλήν, τὴν Μυρμιδόνες ποίησαν ἄνακτι δοῦρ᾽ ἐλάτης κέρσαντες· ἀτὰρ καθύπερθεν ἔρεψαν λαχνήεντ᾽ ὄροφον λειμωνόθεν ἀμήσαντες· ἀμφὶ δέ οἱ μεγάλην αὐλὴν ποίησαν ἄνακτι σταυροῖσιν πυκινοῖσι· θύρην δ᾽ ἔχε μοῦνος ἐπιβλὴς εἰλάτινος, τὸν τρεῖς μὲν ἐπιῤῥήσσεσκον Ἀχαιοί, τρεῖς δ᾽ ἀναοίγεσκον μεγάλην κληῗδα θυράων τῶν ἄλλων· Ἀχιλεὺς δ᾽ ἄρ᾽ ἐπιῤῥήσσεσκε καὶ οἶος· δή ῥα τόθ᾽ Ἑρμείας ἐριούνιος ᾦξε γέροντι, ἐς δ᾽ ἄγαγε κλυτὰ δῶρα ποδώκεϊ Πηλεΐωνι, ἐξ ἵππων δ᾽ ἀπέβαινεν ἐπὶ χθόνα φώνησέν τε· ὦ γέρον ἤτοι ἐγὼ θεὸς ἄμβροτος εἰλήλουθα Ἑρμείας· σοὶ γάρ με πατὴρ ἅμα πομπὸν ὄπασσεν. ἀλλ᾽ ἤτοι μὲν ἐγὼ πάλιν εἴσομαι, οὐδ᾽ Ἀχιλῆος ὀφθαλμοὺς εἴσειμι· νεμεσσητὸν δέ κεν εἴη ἀθάνατον θεὸν ὧδε βροτοὺς ἀγαπαζέμεν ἄντην· τύνη δ᾽ εἰσελθὼν λαβὲ γούνατα Πηλεΐωνος, καί μιν ὑπὲρ πατρὸς καὶ μητέρος ἠϋκόμοιο λίσσεο καὶ τέκεος, ἵνα οἱ σὺν θυμὸν ὀρίνῃς. Ὣς ἄρα φωνήσας ἀπέβη πρὸς μακρὸν Ὄλυμπον Ἑρμείας· Πρίαμος δ᾽ ἐξ ἵππων ἆλτο χαμᾶζε, Ἰδαῖον δὲ κατ᾽ αὖθι λίπεν· ὃ δὲ μίμνεν ἐρύκων ἵππους ἡμιόνους τε· γέρων δ᾽ ἰθὺς κίεν οἴκου, τῇ ῥ᾽ Ἀχιλεὺς ἵζεσκε Διῒ φίλος· ἐν δέ μιν αὐτὸν εὗρ᾽, ἕταροι δ᾽ ἀπάνευθε καθήατο· τὼ δὲ δύ᾽ οἴω ἥρως Αὐτομέδων τε καὶ Ἄλκιμος ὄζος Ἄρηος ποίπνυον παρεόντε· νέον δ᾽ ἀπέληγεν ἐδωδῆς ἔσθων καὶ πίνων· ἔτι καὶ παρέκειτο τράπεζα. τοὺς δ᾽ ἔλαθ᾽ εἰσελθὼν Πρίαμος μέγας, ἄγχι δ᾽ ἄρα στὰς χερσὶν Ἀχιλλῆος λάβε γούνατα καὶ κύσε χεῖρας δεινὰς ἀνδροφόνους, αἵ οἱ πολέας κτάνον υἷας. ὡς δ᾽ ὅτ᾽ ἂν ἄνδρ᾽ ἄτη πυκινὴ λάβῃ, ὅς τ᾽ ἐνὶ πάτρῃ φῶτα κατακτείνας ἄλλων ἐξίκετο δῆμον ἀνδρὸς ἐς ἀφνειοῦ, θάμβος δ᾽ ἔχει εἰσορόωντας, ὣς Ἀχιλεὺς θάμβησεν ἰδὼν Πρίαμον θεοειδέα· θάμβησαν δὲ καὶ ἄλλοι, ἐς ἀλλήλους δὲ ἴδοντο. τὸν καὶ λισσόμενος Πρίαμος πρὸς μῦθον ἔειπε· μνῆσαι πατρὸς σοῖο θεοῖς ἐπιείκελ᾽ Ἀχιλλεῦ, τηλίκου ὥς περ ἐγών, ὀλοῷ ἐπὶ γήραος οὐδῷ· καὶ μέν που κεῖνον περιναιέται ἀμφὶς ἐόντες τείρουσ᾽, οὐδέ τίς ἐστιν ἀρὴν καὶ λοιγὸν ἀμῦναι. ἀλλ᾽ ἤτοι κεῖνός γε σέθεν ζώοντος ἀκούων χαίρει τ᾽ ἐν θυμῷ, ἐπί τ᾽ ἔλπεται ἤματα πάντα ὄψεσθαι φίλον υἱὸν ἀπὸ Τροίηθεν ἰόντα· αὐτὰρ ἐγὼ πανάποτμος, ἐπεὶ τέκον υἷας ἀρίστους Τροίῃ ἐν εὐρείῃ, τῶν δ᾽ οὔ τινά φημι λελεῖφθαι. πεντήκοντά μοι ἦσαν ὅτ᾽ ἤλυθον υἷες Ἀχαιῶν· ἐννεακαίδεκα μέν μοι ἰῆς ἐκ νηδύος ἦσαν, τοὺς δ᾽ ἄλλους μοι ἔτικτον ἐνὶ μεγάροισι γυναῖκες. τῶν μὲν πολλῶν θοῦρος Ἄρης ὑπὸ γούνατ᾽ ἔλυσεν· ὃς δέ μοι οἶος ἔην, εἴρυτο δὲ ἄστυ καὶ αὐτούς, τὸν σὺ πρῴην κτεῖνας ἀμυνόμενον περὶ πάτρης Ἕκτορα· τοῦ νῦν εἵνεχ᾽ ἱκάνω νῆας Ἀχαιῶν λυσόμενος παρὰ σεῖο, φέρω δ᾽ ἀπερείσι᾽ ἄποινα. ἀλλ᾽ αἰδεῖο θεοὺς Ἀχιλεῦ, αὐτόν τ᾽ ἐλέησον μνησάμενος σοῦ πατρός· ἐγὼ δ᾽ ἐλεεινότερός περ, ἔτλην δ᾽ οἷ᾽ οὔ πώ τις ἐπιχθόνιος βροτὸς ἄλλος, ἀνδρὸς παιδοφόνοιο ποτὶ στόμα χεῖρ᾽ ὀρέγεσθαι. Ὣς φάτο, τῷ δ᾽ ἄρα πατρὸς ὑφ᾽ ἵμερον ὦρσε γόοιο· ἁψάμενος δ᾽ ἄρα χειρὸς ἀπώσατο ἦκα γέροντα. τὼ δὲ μνησαμένω ὃ μὲν Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο κλαῖ᾽ ἁδινὰ προπάροιθε ποδῶν Ἀχιλῆος ἐλυσθείς, αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς κλαῖεν ἑὸν πατέρ᾽, ἄλλοτε δ᾽ αὖτε Πάτροκλον· τῶν δὲ στοναχὴ κατὰ δώματ᾽ ὀρώρει. αὐτὰρ ἐπεί ῥα γόοιο τετάρπετο δῖος Ἀχιλλεύς, καί οἱ ἀπὸ πραπίδων ἦλθ᾽ ἵμερος ἠδ᾽ ἀπὸ γυίων, αὐτίκ᾽ ἀπὸ θρόνου ὦρτο, γέροντα δὲ χειρὸς ἀνίστη οἰκτίρων πολιόν τε κάρη πολιόν τε γένειον, καί μιν φωνήσας ἔπεα πτερόεντα προσηύδα· ἆ δείλ᾽, ἦ δὴ πολλὰ κάκ᾽ ἄνσχεο σὸν κατὰ θυμόν. πῶς ἔτλης ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν ἐλθέμεν οἶος ἀνδρὸς ἐς ὀφθαλμοὺς ὅς τοι πολέας τε καὶ ἐσθλοὺς υἱέας ἐξενάριξα; σιδήρειόν νύ τοι ἦτορ. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ κατ᾽ ἄρ᾽ ἕζευ ἐπὶ θρόνου, ἄλγεα δ᾽ ἔμπης ἐν θυμῷ κατακεῖσθαι ἐάσομεν ἀχνύμενοί περ· οὐ γάρ τις πρῆξις πέλεται κρυεροῖο γόοιο· ὡς γὰρ ἐπεκλώσαντο θεοὶ δειλοῖσι βροτοῖσι ζώειν ἀχνυμένοις· αὐτοὶ δέ τ᾽ ἀκηδέες εἰσί. δοιοὶ γάρ τε πίθοι κατακείαται ἐν Διὸς οὔδει δώρων οἷα δίδωσι κακῶν, ἕτερος δὲ ἑάων· ᾧ μέν κ᾽ ἀμμίξας δώῃ Ζεὺς τερπικέραυνος, ἄλλοτε μέν τε κακῷ ὅ γε κύρεται, ἄλλοτε δ᾽ ἐσθλῷ· ᾧ δέ κε τῶν λυγρῶν δώῃ, λωβητὸν ἔθηκε, καί ἑ κακὴ βούβρωστις ἐπὶ χθόνα δῖαν ἐλαύνει, φοιτᾷ δ᾽ οὔτε θεοῖσι τετιμένος οὔτε βροτοῖσιν. ὣς μὲν καὶ Πηλῆϊ θεοὶ δόσαν ἀγλαὰ δῶρα ἐκ γενετῆς· πάντας γὰρ ἐπ᾽ ἀνθρώπους ἐκέκαστο ὄλβῳ τε πλούτῳ τε, ἄνασσε δὲ Μυρμιδόνεσσι, καί οἱ θνητῷ ἐόντι θεὰν ποίησαν ἄκοιτιν. ἀλλ᾽ ἐπὶ καὶ τῷ θῆκε θεὸς κακόν, ὅττί οἱ οὔ τι παίδων ἐν μεγάροισι γονὴ γένετο κρειόντων, ἀλλ᾽ ἕνα παῖδα τέκεν παναώριον· οὐδέ νυ τόν γε γηράσκοντα κομίζω, ἐπεὶ μάλα τηλόθι πάτρης ἧμαι ἐνὶ Τροίῃ, σέ τε κήδων ἠδὲ σὰ τέκνα. καὶ σὲ γέρον τὸ πρὶν μὲν ἀκούομεν ὄλβιον εἶναι· ὅσσον Λέσβος ἄνω Μάκαρος ἕδος ἐντὸς ἐέργει καὶ Φρυγίη καθύπερθε καὶ Ἑλλήσποντος ἀπείρων, τῶν σε γέρον πλούτῳ τε καὶ υἱάσι φασὶ κεκάσθαι. αὐτὰρ ἐπεί τοι πῆμα τόδ᾽ ἤγαγον Οὐρανίωνες αἰεί τοι περὶ ἄστυ μάχαι τ᾽ ἀνδροκτασίαι τε. ἄνσχεο, μὴ δ᾽ ἀλίαστον ὀδύρεο σὸν κατὰ θυμόν· οὐ γάρ τι πρήξεις ἀκαχήμενος υἷος ἑῆος, οὐδέ μιν ἀνστήσεις, πρὶν καὶ κακὸν ἄλλο πάθῃσθα. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα γέρων Πρίαμος θεοειδής· μή πω μ᾽ ἐς θρόνον ἵζε διοτρεφὲς ὄφρά κεν Ἕκτωρ κεῖται ἐνὶ κλισίῃσιν ἀκηδής, ἀλλὰ τάχιστα λῦσον ἵν᾽ ὀφθαλμοῖσιν ἴδω· σὺ δὲ δέξαι ἄποινα πολλά, τά τοι φέρομεν· σὺ δὲ τῶνδ᾽ ἀπόναιο, καὶ ἔλθοις σὴν ἐς πατρίδα γαῖαν, ἐπεί με πρῶτον ἔασας αὐτόν τε ζώειν καὶ ὁρᾶν φάος ἠελίοιο. Τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ὑπόδρα ἰδὼν προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· μηκέτι νῦν μ᾽ ἐρέθιζε γέρον· νοέω δὲ καὶ αὐτὸς Ἕκτορά τοι λῦσαι, Διόθεν δέ μοι ἄγγελος ἦλθε μήτηρ, ἥ μ᾽ ἔτεκεν, θυγάτηρ ἁλίοιο γέροντος. καὶ δέ σε γιγνώσκω Πρίαμε φρεσίν, οὐδέ με λήθεις, ὅττι θεῶν τίς σ᾽ ἦγε θοὰς ἐπὶ νῆας Ἀχαιῶν. οὐ γάρ κε τλαίη βροτὸς ἐλθέμεν, οὐδὲ μάλ᾽ ἡβῶν, ἐς στρατόν· οὐδὲ γὰρ ἂν φυλάκους λάθοι, οὐδέ κ᾽ ὀχῆα ῥεῖα μετοχλίσσειε θυράων ἡμετεράων. τὼ νῦν μή μοι μᾶλλον ἐν ἄλγεσι θυμὸν ὀρίνῃς, μή σε γέρον οὐδ᾽ αὐτὸν ἐνὶ κλισίῃσιν ἐάσω καὶ ἱκέτην περ ἐόντα, Διὸς δ᾽ ἀλίτωμαι ἐφετμάς. Ὣς ἔφατ᾽, ἔδεισεν δ᾽ ὃ γέρων καὶ ἐπείθετο μύθῳ. Πηλεΐδης δ᾽ οἴκοιο λέων ὣς ἆλτο θύραζε οὐκ οἶος, ἅμα τῷ γε δύω θεράποντες ἕποντο ἥρως Αὐτομέδων ἠδ᾽ Ἄλκιμος, οὕς ῥα μάλιστα τῖ᾽ Ἀχιλεὺς ἑτάρων μετὰ Πάτροκλόν γε θανόντα, οἳ τόθ᾽ ὑπὸ ζυγόφιν λύον ἵππους ἡμιόνους τε, ἐς δ᾽ ἄγαγον κήρυκα καλήτορα τοῖο γέροντος, κὰδ δ᾽ ἐπὶ δίφρου εἷσαν· ἐϋξέστου δ᾽ ἀπ᾽ ἀπήνης ᾕρεον Ἑκτορέης κεφαλῆς ἀπερείσι᾽ ἄποινα. κὰδ δ᾽ ἔλιπον δύο φάρε᾽ ἐΰννητόν τε χιτῶνα, ὄφρα νέκυν πυκάσας δοίη οἶκον δὲ φέρεσθαι. δμῳὰς δ᾽ ἐκκαλέσας λοῦσαι κέλετ᾽ ἀμφί τ᾽ ἀλεῖψαι νόσφιν ἀειράσας, ὡς μὴ Πρίαμος ἴδοι υἱόν, μὴ ὃ μὲν ἀχνυμένῃ κραδίῃ χόλον οὐκ ἐρύσαιτο παῖδα ἰδών, Ἀχιλῆϊ δ᾽ ὀρινθείη φίλον ἦτορ, καί ἑ κατακτείνειε, Διὸς δ᾽ ἀλίτηται ἐφετμάς. τὸν δ᾽ ἐπεὶ οὖν δμῳαὶ λοῦσαν καὶ χρῖσαν ἐλαίῳ, ἀμφὶ δέ μιν φᾶρος καλὸν βάλον ἠδὲ χιτῶνα, αὐτὸς τόν γ᾽ Ἀχιλεὺς λεχέων ἐπέθηκεν ἀείρας, σὺν δ᾽ ἕταροι ἤειραν ἐϋξέστην ἐπ᾽ ἀπήνην. ᾤμωξέν τ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα, φίλον δ᾽ ὀνόμηνεν ἑταῖρον· μή μοι Πάτροκλε σκυδμαινέμεν, αἴ κε πύθηαι εἰν Ἄϊδός περ ἐὼν ὅτι Ἕκτορα δῖον ἔλυσα πατρὶ φίλῳ, ἐπεὶ οὔ μοι ἀεικέα δῶκεν ἄποινα. σοὶ δ᾽ αὖ ἐγὼ καὶ τῶνδ᾽ ἀποδάσσομαι ὅσσ᾽ ἐπέοικεν. Ἦ ῥα, καὶ ἐς κλισίην πάλιν ἤϊε δῖος Ἀχιλλεύς, ἕζετο δ᾽ ἐν κλισμῷ πολυδαιδάλῳ ἔνθεν ἀνέστη τοίχου τοῦ ἑτέρου, ποτὶ δὲ Πρίαμον φάτο μῦθον· υἱὸς μὲν δή τοι λέλυται γέρον ὡς ἐκέλευες, κεῖται δ᾽ ἐν λεχέεσσ᾽· ἅμα δ᾽ ἠοῖ φαινομένηφιν ὄψεαι αὐτὸς ἄγων· νῦν δὲ μνησώμεθα δόρπου. καὶ γάρ τ᾽ ἠΰκομος Νιόβη ἐμνήσατο σίτου, τῇ περ δώδεκα παῖδες ἐνὶ μεγάροισιν ὄλοντο ἓξ μὲν θυγατέρες, ἓξ δ᾽ υἱέες ἡβώοντες. τοὺς μὲν Ἀπόλλων πέφνεν ἀπ᾽ ἀργυρέοιο βιοῖο χωόμενος Νιόβῃ, τὰς δ᾽ Ἄρτεμις ἰοχέαιρα, οὕνεκ᾽ ἄρα Λητοῖ ἰσάσκετο καλλιπαρῄῳ· φῆ δοιὼ τεκέειν, ἣ δ᾽ αὐτὴ γείνατο πολλούς· τὼ δ᾽ ἄρα καὶ δοιώ περ ἐόντ᾽ ἀπὸ πάντας ὄλεσσαν. οἳ μὲν ἄρ᾽ ἐννῆμαρ κέατ᾽ ἐν φόνῳ, οὐδέ τις ἦεν κατθάψαι, λαοὺς δὲ λίθους ποίησε Κρονίων· τοὺς δ᾽ ἄρα τῇ δεκάτῃ θάψαν θεοὶ Οὐρανίωνες. ἣ δ᾽ ἄρα σίτου μνήσατ᾽, ἐπεὶ κάμε δάκρυ χέουσα. νῦν δέ που ἐν πέτρῃσιν ἐν οὔρεσιν οἰοπόλοισιν ἐν Σιπύλῳ, ὅθι φασὶ θεάων ἔμμεναι εὐνὰς νυμφάων, αἵ τ᾽ ἀμφ᾽ Ἀχελώϊον ἐῤῥώσαντο, ἔνθα λίθος περ ἐοῦσα θεῶν ἐκ κήδεα πέσσει. ἀλλ᾽ ἄγε δὴ καὶ νῶϊ μεδώμεθα δῖε γεραιὲ σίτου· ἔπειτά κεν αὖτε φίλον παῖδα κλαίοισθα Ἴλιον εἰσαγαγών· πολυδάκρυτος δέ τοι ἔσται. Ἦ καὶ ἀναΐξας ὄϊν ἄργυφον ὠκὺς Ἀχιλλεὺς σφάξ᾽· ἕταροι δ᾽ ἔδερόν τε καὶ ἄμφεπον εὖ κατὰ κόσμον, μίστυλλόν τ᾽ ἄρ᾽ ἐπισταμένως πεῖράν τ᾽ ὀβελοῖσιν, ὄπτησάν τε περιφραδέως, ἐρύσαντό τε πάντα. Αὐτομέδων δ᾽ ἄρα σῖτον ἑλὼν ἐπένειμε τραπέζῃ καλοῖς ἐν κανέοισιν· ἀτὰρ κρέα νεῖμεν Ἀχιλλεύς. οἳ δ᾽ ἐπ᾽ ὀνείαθ᾽ ἑτοῖμα προκείμενα χεῖρας ἴαλλον. αὐτὰρ ἐπεὶ πόσιος καὶ ἐδητύος ἐξ ἔρον ἕντο, ἤτοι Δαρδανίδης Πρίαμος θαύμαζ᾽ Ἀχιλῆα ὅσσος ἔην οἷός τε· θεοῖσι γὰρ ἄντα ἐῴκει· αὐτὰρ ὃ Δαρδανίδην Πρίαμον θαύμαζεν Ἀχιλλεὺς εἰσορόων ὄψίν τ᾽ ἀγαθὴν καὶ μῦθον ἀκούων. αὐτὰρ ἐπεὶ τάρπησαν ἐς ἀλλήλους ὁρόωντες, τὸν πρότερος προσέειπε γέρων Πρίαμος θεοειδής· λέξον νῦν με τάχιστα διοτρεφές, ὄφρα καὶ ἤδη ὕπνῳ ὕπο γλυκερῷ ταρπώμεθα κοιμηθέντες· οὐ γάρ πω μύσαν ὄσσε ὑπὸ βλεφάροισιν ἐμοῖσιν ἐξ οὗ σῇς ὑπὸ χερσὶν ἐμὸς πάϊς ὤλεσε θυμόν, ἀλλ᾽ αἰεὶ στενάχω καὶ κήδεα μυρία πέσσω αὐλῆς ἐν χόρτοισι κυλινδόμενος κατὰ κόπρον. νῦν δὴ καὶ σίτου πασάμην καὶ αἴθοπα οἶνον λαυκανίης καθέηκα· πάρος γε μὲν οὔ τι πεπάσμην. Ἦ ῥ᾽, Ἀχιλεὺς δ᾽ ἑτάροισιν ἰδὲ δμῳῇσι κέλευσε δέμνι᾽ ὑπ᾽ αἰθούσῃ θέμεναι καὶ ῥήγεα καλὰ πορφύρε᾽ ἐμβαλέειν, στορέσαι τ᾽ ἐφύπερθε τάπητας, χλαίνας τ᾽ ἐνθέμεναι οὔλας καθύπερθεν ἕσασθαι. αἳ δ᾽ ἴσαν ἐκ μεγάροιο δάος μετὰ χερσὶν ἔχουσαι, αἶψα δ᾽ ἄρα στόρεσαν δοιὼ λέχε᾽ ἐγκονέουσαι. τὸν δ᾽ ἐπικερτομέων προσέφη πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς· ἐκτὸς μὲν δὴ λέξο γέρον φίλε, μή τις Ἀχαιῶν ἐνθάδ᾽ ἐπέλθῃσιν βουληφόρος, οἵ τέ μοι αἰεὶ βουλὰς βουλεύουσι παρήμενοι, ἣ θέμις ἐστί· τῶν εἴ τίς σε ἴδοιτο θοὴν διὰ νύκτα μέλαιναν, αὐτίκ᾽ ἂν ἐξείποι Ἀγαμέμνονι ποιμένι λαῶν, καί κεν ἀνάβλησις λύσιος νεκροῖο γένηται. ἀλλ᾽ ἄγε μοι τόδε εἰπὲ καὶ ἀτρεκέως κατάλεξον, ποσσῆμαρ μέμονας κτερεϊζέμεν Ἕκτορα δῖον, ὄφρα τέως αὐτός τε μένω καὶ λαὸν ἐρύκω. Τὸν δ᾽ ἠμείβετ᾽ ἔπειτα γέρων Πρίαμος θεοειδής· εἰ μὲν δή μ᾽ ἐθέλεις τελέσαι τάφον Ἕκτορι δίῳ, ὧδέ κέ μοι ῥέζων Ἀχιλεῦ κεχαρισμένα θείης. οἶσθα γὰρ ὡς κατὰ ἄστυ ἐέλμεθα, τηλόθι δ᾽ ὕλη ἀξέμεν ἐξ ὄρεος, μάλα δὲ Τρῶες δεδίασιν. ἐννῆμαρ μέν κ᾽ αὐτὸν ἐνὶ μεγάροις γοάοιμεν, τῇ δεκάτῃ δέ κε θάπτοιμεν δαινῦτό τε λαός, ἑνδεκάτῃ δέ κε τύμβον ἐπ᾽ αὐτῷ ποιήσαιμεν, τῇ δὲ δυωδεκάτῃ πολεμίξομεν εἴ περ ἀνάγκη. Τὸν δ᾽ αὖτε προσέειπε ποδάρκης δῖος Ἀχιλλεύς· ἔσται τοι καὶ ταῦτα γέρον Πρίαμ᾽ ὡς σὺ κελεύεις· σχήσω γὰρ πόλεμον τόσσον χρόνον ὅσσον ἄνωγας. Ὣς ἄρα φωνήσας ἐπὶ καρπῷ χεῖρα γέροντος ἔλλαβε δεξιτερήν, μή πως δείσει᾽ ἐνὶ θυμῷ. οἳ μὲν ἄρ᾽ ἐν προδόμῳ δόμου αὐτόθι κοιμήσαντο κῆρυξ καὶ Πρίαμος πυκινὰ φρεσὶ μήδε᾽ ἔχοντες, αὐτὰρ Ἀχιλλεὺς εὗδε μυχῷ κλισίης ἐϋπήκτου· τῷ δὲ Βρισηῒς παρελέξατο καλλιπάρῃος. Ἄλλοι μέν ῥα θεοί τε καὶ ἀνέρες ἱπποκορυσταὶ εὗδον παννύχιοι μαλακῷ δεδμημένοι ὕπνῳ· ἀλλ᾽ οὐχ Ἑρμείαν ἐριούνιον ὕπνος ἔμαρπτεν ὁρμαίνοντ᾽ ἀνὰ θυμὸν ὅπως Πρίαμον βασιλῆα νηῶν ἐκπέμψειε λαθὼν ἱεροὺς πυλαωρούς. στῆ δ᾽ ἄρ᾽ ὑπὲρ κεφαλῆς καί μιν πρὸς μῦθον ἔειπεν· ὦ γέρον οὔ νύ τι σοί γε μέλει κακόν, οἷον ἔθ᾽ εὕδεις ἀνδράσιν ἐν δηΐοισιν, ἐπεί σ᾽ εἴασεν Ἀχιλλεύς. καὶ νῦν μὲν φίλον υἱὸν ἐλύσαο, πολλὰ δ᾽ ἔδωκας· σεῖο δέ κε ζωοῦ καὶ τρὶς τόσα δοῖεν ἄποινα παῖδες τοὶ μετόπισθε λελειμμένοι, αἴ κ᾽ Ἀγαμέμνων γνώῃ σ᾽ Ἀτρεΐδης, γνώωσι δὲ πάντες Ἀχαιοί. Ὣς ἔφατ᾽, ἔδεισεν δ᾽ ὃ γέρων, κήρυκα δ᾽ ἀνίστη. τοῖσιν δ᾽ Ἑρμείας ζεῦξ᾽ ἵππους ἡμιόνους τε, ῥίμφα δ᾽ ἄρ᾽ αὐτὸς ἔλαυνε κατὰ στρατόν, οὐδέ τις ἔγνω. Ἀλλ᾽ ὅτε δὴ πόρον ἷξον ἐϋῤῥεῖος ποταμοῖο Ξάνθου δινήεντος, ὃν ἀθάνατος τέκετο Ζεύς, Ἑρμείας μὲν ἔπειτ᾽ ἀπέβη πρὸς μακρὸν Ὄλυμπον, Ἠὼς δὲ κροκόπεπλος ἐκίδνατο πᾶσαν ἐπ᾽ αἶαν, οἳ δ᾽ εἰς ἄστυ ἔλων οἰμωγῇ τε στοναχῇ τε ἵππους, ἡμίονοι δὲ νέκυν φέρον. οὐδέ τις ἄλλος ἔγνω πρόσθ᾽ ἀνδρῶν καλλιζώνων τε γυναικῶν, ἀλλ᾽ ἄρα Κασσάνδρη ἰκέλη χρυσῇ Ἀφροδίτῃ Πέργαμον εἰσαναβᾶσα φίλον πατέρ᾽ εἰσενόησεν ἑσταότ᾽ ἐν δίφρῳ, κήρυκά τε ἀστυβοώτην· τὸν δ᾽ ἄρ᾽ ἐφ᾽ ἡμιόνων ἴδε κείμενον ἐν λεχέεσσι· κώκυσέν τ᾽ ἄρ᾽ ἔπειτα γέγωνέ τε πᾶν κατὰ ἄστυ· ὄψεσθε Τρῶες καὶ Τρῳάδες Ἕκτορ᾽ ἰόντες, εἴ ποτε καὶ ζώοντι μάχης ἐκνοστήσαντι χαίρετ᾽, ἐπεὶ μέγα χάρμα πόλει τ᾽ ἦν παντί τε δήμῳ. Ὣς ἔφατ᾽, οὐδέ τις αὐτόθ᾽ ἐνὶ πτόλεϊ λίπετ᾽ ἀνὴρ οὐδὲ γυνή· πάντας γὰρ ἀάσχετον ἵκετο πένθος· ἀγχοῦ δὲ ξύμβληντο πυλάων νεκρὸν ἄγοντι. πρῶται τόν γ᾽ ἄλοχός τε φίλη καὶ πότνια μήτηρ τιλλέσθην ἐπ᾽ ἄμαξαν ἐΰτροχον ἀΐξασαι ἁπτόμεναι κεφαλῆς· κλαίων δ᾽ ἀμφίσταθ᾽ ὅμιλος. καί νύ κε δὴ πρόπαν ἦμαρ ἐς ἠέλιον καταδύντα Ἕκτορα δάκρυ χέοντες ὀδύροντο πρὸ πυλάων, εἰ μὴ ἄρ᾽ ἐκ δίφροιο γέρων λαοῖσι μετηύδα· εἴξατέ μοι οὐρεῦσι διελθέμεν· αὐτὰρ ἔπειτα ἄσεσθε κλαυθμοῖο, ἐπὴν ἀγάγωμι δόμον δέ. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δὲ διέστησαν καὶ εἶξαν ἀπήνῃ. οἳ δ᾽ ἐπεὶ εἰσάγαγον κλυτὰ δώματα, τὸν μὲν ἔπειτα τρητοῖς ἐν λεχέεσσι θέσαν, παρὰ δ᾽ εἷσαν ἀοιδοὺς θρήνων ἐξάρχους, οἵ τε στονόεσσαν ἀοιδὴν οἳ μὲν ἄρ᾽ ἐθρήνεον, ἐπὶ δὲ στενάχοντο γυναῖκες. τῇσιν δ᾽ Ἀνδρομάχη λευκώλενος ἦρχε γόοιο Ἕκτορος ἀνδροφόνοιο κάρη μετὰ χερσὶν ἔχουσα· ἆνερ ἀπ᾽ αἰῶνος νέος ὤλεο, κὰδ δέ με χήρην λείπεις ἐν μεγάροισι· πάϊς δ᾽ ἔτι νήπιος αὔτως ὃν τέκομεν σύ τ᾽ ἐγώ τε δυσάμμοροι, οὐδέ μιν οἴω ἥβην ἵξεσθαι· πρὶν γὰρ πόλις ἧδε κατ᾽ ἄκρης πέρσεται· ἦ γὰρ ὄλωλας ἐπίσκοπος, ὅς τέ μιν αὐτὴν ῥύσκευ, ἔχες δ᾽ ἀλόχους κεδνὰς καὶ νήπια τέκνα, αἳ δή τοι τάχα νηυσὶν ὀχήσονται γλαφυρῇσι, καὶ μὲν ἐγὼ μετὰ τῇσι· σὺ δ᾽ αὖ τέκος ἢ ἐμοὶ αὐτῇ ἕψεαι, ἔνθά κεν ἔργα ἀεικέα ἐργάζοιο ἀθλεύων πρὸ ἄνακτος ἀμειλίχου, ἤ τις Ἀχαιῶν ῥίψει χειρὸς ἑλὼν ἀπὸ πύργου λυγρὸν ὄλεθρον χωόμενος, ᾧ δή που ἀδελφεὸν ἔκτανεν Ἕκτωρ ἢ πατέρ᾽ ἠὲ καὶ υἱόν, ἐπεὶ μάλα πολλοὶ Ἀχαιῶν Ἕκτορος ἐν παλάμῃσιν ὀδὰξ ἕλον ἄσπετον οὖδας. οὐ γὰρ μείλιχος ἔσκε πατὴρ τεὸς ἐν δαῒ λυγρῇ· τὼ καί μιν λαοὶ μὲν ὀδύρονται κατὰ ἄστυ, ἀρητὸν δὲ τοκεῦσι γόον καὶ πένθος ἔθηκας Ἕκτορ· ἐμοὶ δὲ μάλιστα λελείψεται ἄλγεα λυγρά. οὐ γάρ μοι θνῄσκων λεχέων ἐκ χεῖρας ὄρεξας, οὐδέ τί μοι εἶπες πυκινὸν ἔπος, οὗ τέ κεν αἰεὶ μεμνῄμην νύκτάς τε καὶ ἤματα δάκρυ χέουσα. Ὣς ἔφατο κλαίουσ᾽, ἐπὶ δὲ στενάχοντο γυναῖκες. τῇσιν δ᾽ αὖθ᾽ Ἑκάβη ἁδινοῦ ἐξῆρχε γόοιο· Ἕκτορ ἐμῷ θυμῷ πάντων πολὺ φίλτατε παίδων, ἦ μέν μοι ζωός περ ἐὼν φίλος ἦσθα θεοῖσιν· οἳ δ᾽ ἄρα σεῦ κήδοντο καὶ ἐν θανάτοιό περ αἴσῃ. ἄλλους μὲν γὰρ παῖδας ἐμοὺς πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεὺς πέρνασχ᾽ ὅν τιν᾽ ἕλεσκε πέρην ἁλὸς ἀτρυγέτοιο, ἐς Σάμον ἔς τ᾽ Ἴμβρον καὶ Λῆμνον ἀμιχθαλόεσσαν· σεῦ δ᾽ ἐπεὶ ἐξέλετο ψυχὴν ταναήκεϊ χαλκῷ, πολλὰ ῥυστάζεσκεν ἑοῦ περὶ σῆμ᾽ ἑτάροιο Πατρόκλου, τὸν ἔπεφνες· ἀνέστησεν δέ μιν οὐδ᾽ ὧς. νῦν δέ μοι ἑρσήεις καὶ πρόσφατος ἐν μεγάροισι κεῖσαι, τῷ ἴκελος ὅν τ᾽ ἀργυρότοξος Ἀπόλλων οἷς ἀγανοῖσι βέλεσσιν ἐποιχόμενος κατέπεφνεν. Ὣς ἔφατο κλαίουσα, γόον δ᾽ ἀλίαστον ὄρινε. τῇσι δ᾽ ἔπειθ᾽ Ἑλένη τριτάτη ἐξῆρχε γόοιο· Ἕκτορ ἐμῷ θυμῷ δαέρων πολὺ φίλτατε πάντων, ἦ μέν μοι πόσις ἐστὶν Ἀλέξανδρος θεοειδής, ὅς μ᾽ ἄγαγε Τροίηνδ᾽· ὡς πρὶν ὤφελλον ὀλέσθαι. ἤδη γὰρ νῦν μοι τόδε εἰκοστὸν ἔτος ἐστὶν ἐξ οὗ κεῖθεν ἔβην καὶ ἐμῆς ἀπελήλυθα πάτρης· ἀλλ᾽ οὔ πω σεῦ ἄκουσα κακὸν ἔπος οὐδ᾽ ἀσύφηλον· ἀλλ᾽ εἴ τίς με καὶ ἄλλος ἐνὶ μεγάροισιν ἐνίπτοι δαέρων ἢ γαλόων ἢ εἰνατέρων εὐπέπλων, ἢ ἑκυρή, ἑκυρὸς δὲ πατὴρ ὣς ἤπιος αἰεί, ἀλλὰ σὺ τὸν ἐπέεσσι παραιφάμενος κατέρυκες σῇ τ᾽ ἀγανοφροσύνῃ καὶ σοῖς ἀγανοῖς ἐπέεσσι. τὼ σέ θ᾽ ἅμα κλαίω καὶ ἔμ᾽ ἄμμορον ἀχνυμένη κῆρ· οὐ γάρ τίς μοι ἔτ᾽ ἄλλος ἐνὶ Τροίῃ εὐρείῃ ἤπιος οὐδὲ φίλος, πάντες δέ με πεφρίκασιν. Ὣς ἔφατο κλαίουσ᾽, ἐπὶ δ᾽ ἔστενε δῆμος ἀπείρων. λαοῖσιν δ᾽ ὃ γέρων Πρίαμος μετὰ μῦθον ἔειπεν· ἄξετε νῦν Τρῶες ξύλα ἄστυ δέ, μὴ δέ τι θυμῷ δείσητ᾽ Ἀργείων πυκινὸν λόχον· ἦ γὰρ Ἀχιλλεὺς πέμπων μ᾽ ὧδ᾽ ἐπέτελλε μελαινάων ἀπὸ νηῶν μὴ πρὶν πημανέειν πρὶν δωδεκάτη μόλῃ ἠώς. Ὣς ἔφαθ᾽, οἳ δ᾽ ὑπ᾽ ἀμάξῃσιν βόας ἡμιόνους τε ζεύγνυσαν, αἶψα δ᾽ ἔπειτα πρὸ ἄστεος ἠγερέθοντο. ἐννῆμαρ μὲν τοί γε ἀγίνεον ἄσπετον ὕλην· ἀλλ᾽ ὅτε δὴ δεκάτη ἐφάνη φαεσίμβροτος ἠώς, καὶ τότ᾽ ἄρ᾽ ἐξέφερον θρασὺν Ἕκτορα δάκρυ χέοντες, ἐν δὲ πυρῇ ὑπάτῃ νεκρὸν θέσαν, ἐν δ᾽ ἔβαλον πῦρ. Ἦμος δ᾽ ἠριγένεια φάνη ῥοδοδάκτυλος Ἠώς, τῆμος ἄρ᾽ ἀμφὶ πυρὴν κλυτοῦ Ἕκτορος ἔγρετο λαός. αὐτὰρ ἐπεί ῥ᾽ ἤγερθεν ὁμηγερέες τ᾽ ἐγένοντο πρῶτον μὲν κατὰ πυρκαϊὴν σβέσαν αἴθοπι οἴνῳ πᾶσαν, ὁπόσσον ἐπέσχε πυρὸς μένος· αὐτὰρ ἔπειτα ὀστέα λευκὰ λέγοντο κασίγνητοί θ᾽ ἕταροί τε μυρόμενοι, θαλερὸν δὲ κατείβετο δάκρυ παρειῶν. καὶ τά γε χρυσείην ἐς λάρνακα θῆκαν ἑλόντες πορφυρέοις πέπλοισι καλύψαντες μαλακοῖσιν. αἶψα δ᾽ ἄρ᾽ ἐς κοίλην κάπετον θέσαν, αὐτὰρ ὕπερθε πυκνοῖσιν λάεσσι κατεστόρεσαν μεγάλοισι· ῥίμφα δὲ σῆμ᾽ ἔχεαν, περὶ δὲ σκοποὶ ἥατο πάντῃ, μὴ πρὶν ἐφορμηθεῖεν ἐϋκνήμιδες Ἀχαιοί. χεύαντες δὲ τὸ σῆμα πάλιν κίον· αὐτὰρ ἔπειτα εὖ συναγειρόμενοι δαίνυντ᾽ ἐρικυδέα δαῖτα δώμασιν ἐν Πριάμοιο διοτρεφέος βασιλῆος. Ὣς οἵ γ᾽ ἀμφίεπον τάφον Ἕκτορος ἱπποδάμοιο.

1 (Перевод Гнедича)
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал: Многие души могучие славных героев низринул В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля), С оного дня, как, воздвигшие спор, воспылали враждою Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный. Кто ж от богов бессмертных подвиг их к враждебному спору? Сын громовержца и Леты — Феб, царем прогневленный, Язву на воинство злую навел; погибали народы В казнь, что Атрид обесчестил жреца непорочного Хриса. Старец, он приходил к кораблям быстролетным ахейским Пленную дочь искупить и, принесши бесчисленный выкуп И держа в руках, на жезле золотом, Аполлонов Красный венец, умолял убедительно всех он ахеян, Паче ж Атридов могучих, строителей рати ахейской: «Чада Атрея и пышнопоножные мужи ахейцы! О! да помогут вам боги, имущие домы в Олимпе, Град Приамов разрушить и счастливо в дом возвратиться; Вы ж свободите мне милую дочь и выкуп примите, Чествуя Зевсова сына, далеко разящего Феба.» Все изъявили согласие криком всеобщим ахейцы Честь жрецу оказать и принять блистательный выкуп; Только царя Агамемнона было то не любо сердцу; Гордо жреца отослал и прирек ему грозное слово: «Старец, чтоб я никогда тебя не видал пред судами! Здесь и теперь ты не медли и впредь не дерзай показаться! Или тебя не избавит ни скиптр, ни венец Аполлона. Деве свободы не дам я; она обветшает в неволе, В Аргосе, в нашем дому, от тебя, от отчизны далече — Ткальный стан обходя или ложе со мной разделяя. Прочь удались и меня ты не гневай, да здрав возвратишься!» Рек он; и старец трепещет и, слову царя покоряся, Идет, безмолвный, по брегу немолчношумящей пучины. Там, от судов удалившися, старец взмолился печальный Фебу царю, лепокудрыя Леты могущему сыну: «Бог сребролукий, внемли мне: о ты, что, хранящий, обходишь Хрису, священную Киллу и мощно царишь в Тенедосе, Сминфей! если когда я храм твой священный украсил, Если когда пред тобой возжигал я тучные бедра Коз и тельцов, — услышь и исполни одно мне желанье: Слезы мои отомсти аргивянам стрелами твоими!» Так вопиял он, моляся; и внял Аполлон сребролукий: Быстро с Олимпа вершин устремился, пышущий гневом, Лук за плечами неся и колчан, отовсюду закрытый; Громко крылатые стрелы, биясь за плечами, звучали В шествии гневного бога: он шествовал, ночи подобный. Сев наконец пред судами, пернатую быструю мечет; Звон поразительный издал серебряный лук стреловержца. В самом начале на месков напал он и псов празднобродных; После постиг и народ, смертоносными прыща стрелами; Частые трупов костры непрестанно пылали по стану. Девять дней на воинство божие стрелы летали; В день же десятый Пелид на собрание созвал ахеян. В мысли ему то вложила богиня державная Гера: Скорбью терзалась она, погибающих видя ахеян. Быстро сходился народ, и, когда воедино собрался, Первый, на сонме восстав, говорил Ахиллес быстроногий: «Должно, Атрид, нам, как вижу, обратно исплававши море, В домы свои возвратиться, когда лишь от смерти спасемся. Вдруг и война, и погибельный мор истребляет ахеян. Но испытаем, Атрид, и вопросим жреца, иль пророка, Или гадателя снов (и сны от Зевеса бывают): Пусть нам поведают, чем раздражен Аполлон небожитель? Он за обет несвершенный, за жертву ль стотельчую гневен? Или от агнцев и избранных коз благовонного тука Требует бог, чтоб ахеян избавить от пагубной язвы?» Так произнесши, воссел Ахиллес; и мгновенно от сонма Калхас восстал Фесторид, верховный птицегадатель. Мудрый, ведал он все, что минуло, что есть и что будет, И ахеян суда по морям предводил к Илиону Даром предвиденья, свыше ему вдохновенным от Феба. Он, благомыслия полный, речь говорил и вещал им: «Царь Ахиллес! возвестить повелел ты, любимец Зевеса, Праведный гнев Аполлона, далеко разящего бога? Я возвещу; но и ты согласись, поклянись мне, что верно Сам ты меня защитить и словами готов и руками. Я опасаюсь, прогневаю мужа, который верховный Царь аргивян и которому все покорны ахейцы. Слишком могуществен царь, на мужа подвластного гневный, Вспыхнувший гнев он на первую пору хотя и смиряет, Но сокрытую злобу, доколе ее не исполнит, В сердце хранит. Рассуди ж и ответствуй, заступник ли ты мне?» Быстро ему отвечая, вещал Ахиллес благородный: «Верь и дерзай, возвести нам оракул, какой бы он ни был! Фебом клянусь я, Зевса любимцем, которому, Калхас, Молишься ты, открывая данаям вещания бога: Нет, пред судами никто, покуда живу я и вижу, Рук на тебя дерзновенных, клянуся, никто не подымет В стане ахеян; хотя бы назвал самого ты Атрида, Властию ныне верховной гордящегось в рати ахейской.» Рек он; и сердцем дерзнул, и вещал им пророк непорочный: «Нет, не за должный обет, не за жертву стотельчую гневен Феб, но за Хриса жреца: обесчестил его Агамемнон, Дщери не выдал ему и моленье и выкуп отринул. Феб за него покарал, и бедами еще покарает, И от пагубной язвы разящей руки не удержит Прежде, доколе к отцу не отпустят, без платы, свободной Дщери его черноокой и в Хрису святой не представят Жертвы стотельчей; тогда лишь мы бога на милость преклоним.» Слово скончавши, воссел Фесторид; и от сонма воздвигся Мощный герой, пространно-властительный царь Агамемнон, Гневом волнуем; ужасной в груди его мрачное сердце Злобой наполнилось; очи его засветились, как пламень. Калхасу первому, смотря свирепо, вещал Агамемнон: «Бед предвещатель, приятного ты никогда не сказал мне! Радостно, верно, тебе человекам беды лишь пророчить; Доброго слова еще ни измолвил ты нам, ни исполнил. Се, и теперь ты для нас как глагол проповедуешь бога, Будто народу беды дальномечущий Феб устрояет, Мстя, что блестящих даров за свободу принять Хрисеиды Я не хотел; но в душе я желал черноокую деву В дом мой ввести; предпочел бы ее и самой Клитемнестре, Девою взятой в супруги; ее Хрисеида не хуже Прелестью вида, приятством своим, и умом, и делами! Но соглашаюсь, ее возвращаю, коль требует польза: Лучше хочу я спасение видеть, чем гибель народа. Вы ж мне в сей день замените награду, да в стане аргивском Я без награды один не останусь: позорно б то было; Вы же то видите все — от меня отходит награда.» Первый ему отвечал Пелейон, Ахиллес быстроногий! «Славою гордый Атрид, беспредельно корыстолюбивый! Где для тебя обрести добродушным ахеям награду? Мы не имеем нигде сохраняемых общих сокровищ: Что в городах разоренных мы добыли, все разделили; Снова ж, что было дано, отбирать у народа — позорно! Лучше свою возврати, в угождение богу. Но после Втрое и вчетверо мы, аргивяне, тебе то заплатим, Если дарует Зевс крепкостенную Трою разрушить.» Быстро, к нему обратяся, вещал Агамемнон могучий: «Сколько ни доблестен ты, Ахиллес, бессмертным подобный, Хитро не умствуй: меня ни провесть, ни склонить не успеешь. Хочешь, чтоб сам обладал ты наградой, а я чтоб, лишенный, Молча сидел? и советуешь мне ты, чтоб деву я выдал?.. Пусть же меня удовольствуют новою мздою ахейцы, Столько ж приятною сердцу, достоинством равною первой. Если ж откажут, предстану я сам и из кущи исторгну Или твою, иль Аяксову мзду, или мзду Одиссея; Сам я исторгну, и горе тому, пред кого я предстану! Но об этом беседовать можем еще мы и после. Ныне черный корабль на священное море ниспустим, Сильных гребцов изберем, на корабль гекатомбу поставим И сведем Хрисеиду, румяноланитую деву. В нем да воссядет начальником муж от ахеян советных, Идоменей, Одиссей Лаэртид иль Аякс Теламонид Или ты сам, Пелейон, из мужей в ополченье страшнейший! Шествуй и к нам Аполлона умилостивь жертвой священной!» Грозно взглянув на него, отвечал Ахиллес быстроногий: «Царь, облеченный бесстыдством, коварный душою мздолюбец! Кто из ахеян захочет твои повеления слушать? Кто иль поход совершит, иль с враждебными храбро сразится? Я за себя ли пришел, чтоб троян, укротителей коней, Здесь воевать? Предо мною ни в чем не виновны трояне: Муж их ни коней моих, ни тельцов никогда не похитил; В счастливой Фтии моей, многолюдной, плодами обильной, Нив никогда не топтал; беспредельные нас разделяют Горы, покрытые лесом, и шумные волны морские. Нет, за тебя мы пришли, веселим мы тебя, на троянах Чести ища Менелаю, тебе, человек псообразный! Ты же, бесстыдный, считаешь ничем то и все презираешь, Ты угрожаешь и мне, что мою ты награду похитишь, Подвигов тягостных мзду, драгоценнейший дар мне ахеян?.. Но с тобой никогда не имею награды я равной, Если троянский цветущий ахеяне град разгромляют. Нет, несмотря, что тягчайшее бремя томительной брани Руки мои подымают, всегда, как раздел наступает, Дар богатейший тебе, а я и с малым, приятным В стан не ропща возвращаюсь, когда истомлен ратоборством. Ныне во Фтию иду: для меня несравненно приятней В дом возвратиться на быстрых судах; посрамленный тобою, Я не намерен тебе умножать здесь добыч и сокровищ.» Быстро воскликнул к нему повелитель мужей Агамемнон: «Что же, беги, если бегства ты жаждешь! Тебя не прошу я Ради меня оставаться; останутся здесь и другие; Честь мне окажут они, а особенно Зевс промыслитель. Ты ненавистнейший мне меж царями, питомцами Зевса! Только тебе и приятны вражда, да раздоры, да битвы. Храбростью ты знаменит; но она дарование бога. В дом возвратясь, с кораблями беги и с дружиной своею; Властвуй своими фессальцами! Я о тебе не забочусь; Гнев твой вменяю в ничто; а, напротив, грожу тебе так я: Требует бог Аполлон, чтобы я возвратил Хрисеиду; Я возвращу, — и в моем корабле и с моею дружиной Деву пошлю; но к тебе я приду, и из кущи твоей Брисеиду Сам увлеку я, награду твою, чтобы ясно ты понял, Сколько я властию выше тебя, и чтоб каждый страшился Равным себя мне считать и дерзко верстаться со мною!» Рек он, — и горько Пелиду то стало: могучее сердце В персях героя власатых меж двух волновалося мыслей: Или, немедля исторгнувши меч из влагалища острый, Встречных рассыпать ему и убить властелина Атрида; Или свирепство смирить, обуздав огорченную душу. В миг, как подобными думами разум и душу волнуя, Страшный свой меч из ножон извлекал он, — явилась Афина, С неба слетев; ниспослала ее златотронная Гера, Сердцем любя и храня обоих браноносцев; Афина, Став за хребтом, ухватила за русые кудри Пелида, Только ему лишь явленная, прочим незримая в сонме. Он ужаснулся и, вспять обратяся, познал несомненно Дочь громовержцеву: страшным огнем ее очи горели. К ней обращенный лицом, устремил он крылатые речи: «Что ты, о дщерь Эгиоха, сюда низошла от Олимпа? Или желала ты видеть царя Агамемнона буйство? Но реку я тебе, и реченное скоро свершится: Скоро сей смертный своею гордынею душу погубит!» Сыну Пелея рекла светлоокая дщерь Эгиоха: «Бурный твой гнев укротить я, когда ты бессмертным покорен, С неба сошла; ниспослала меня златотронная Гера; Вас обоих равномерно и любит она, и спасает. Кончи раздор, Пелейон, и, довольствуя гневное сердце, Злыми словами язви, но рукою меча не касайся. Я предрекаю, и оное скоро исполнено будет: Скоро трикраты тебе знаменитыми столько ж дарами Здесь за обиду заплатят: смирися и нам повинуйся.» К ней обращаяся вновь, говорил Ахиллес быстроногий: «Должно, о Зевсова дщерь, соблюдать повеления ваши. Как мой ни пламенен гнев, но покорность полезнее будет: Кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют.» Рек, и на сребряном черене стиснул могучую руку И огромный свой меч в ножны опустил, покоряся Слову Паллады; Зевсова дочь вознеслася к Олимпу, В дом Эгиоха отца, небожителей к светлому сонму. Но Пелид быстроногий суровыми снова словами К сыну Атрея вещал и отнюдь не обуздывал гнева: «Грузный вином, со взорами песьими, с сердцем еленя! Ты никогда ни в сраженье открыто стать перед войском, Ни пойти на засаду с храбрейшими рати мужами Сердцем твоим не дерзнул: для тебя то кажется смертью. Лучше и легче стократ по широкому стану ахеян Грабить дары у того, кто тебе прекословить посмеет. Царь пожиратель народа! Зане над презренными царь ты,  — Или, Атрид, ты нанес бы обиду, последнюю в жизни! Но тебе говорю, и великою клятвой клянуся, Скипетром сим я клянуся, который ни листьев, ни ветвей Вновь не испустит, однажды оставив свой корень на холмах, Вновь не прозябнет, — на нем изощренная медь обнажила Листья и кору, — и ныне который ахейские мужи Носят в руках судии, уставов Зевесовых стражи,  — Скиптр сей тебе пред ахейцами будет великою клятвой: Время придет, как данаев сыны пожелают Пелида . Все до последнего; ты ж, и крушася, бессилен им будешь Помощь подать, как толпы их от Гектора мужеубийцы Свергнутся в прах; и душой ты своей истерзаешься, бешен Сам на себя, что ахейца храбрейшего так обесславил.» Так произнес, и на землю стремительно скипетр он бросил, Вкруг золотыми гвоздями блестящий, и сел меж царями. Против Атрид Агамемнон свирепствовал сидя; и Нестор Сладкоречивый восстал, громогласный вития пилосский: Речи из уст его вещих, сладчайшие меда, лилися. Два поколенья уже современных ему человеков Скрылись, которые некогда с ним возрастали и жили В Пилосе пышном; над третьим уж племенем царствовал старец. Он, благомыслия полный, советует им и вещает: «Боги! великая скорбь на ахейскую землю приходит! О! возликует Приам и Приамовы гордые чада, Все обитатели Трои безмерно восхитятся духом, Если услышат, что вы воздвигаете горькую распрю,  — Вы, меж данаями первые в сонмах и первые в битвах! Но покоритесь, могучие! оба меня вы моложе, Я уже древле видал знаменитейших вас браноносцев; С ними в беседы вступал, и они не гнушалися мною. Нет, подобных мужей не видал я и видеть не буду, Воев, каков Пирифой и Дриас, предводитель народов, Грозный Эксадий, Кеней, Полифем, небожителям равный, И рожденный Эгеем Тесей, бессмертным подобный! Се человеки могучие, слава сынов земнородных! Были могучи они, с могучими в битвы вступали, С лютыми чадами гор, и сражали их боем ужасным. Был я, однако, и с оными в дружестве, бросивши Пилос, Дальную Апии землю: меня они вызвали сами. Там я, по силам моим, подвизался; но с ними стязаться Кто бы дерзнул от живущих теперь человеков наземных? Но и они мой совет принимали и слушали речи. Будьте и вы послушны: слушать советы полезно. Ты, Агамемнон, как ни могущ, не лишай Ахиллеса Девы: ему как награду ее даровали ахейцы. Ты, Ахиллес, воздержись горделиво с царем препираться: Чести подобной доныне еще не стяжал ни единый Царь скиптроносец, которого Зевс возвеличивал славой. Мужеством ты знаменит, родила тебя матерь-богиня; Но сильнейший здесь он, повелитель народов несчетных. Сердце смири, Агамемнон: я, старец, тебя умоляю, Гнев отложи на Пелида героя, который сильнейший Всем нам, ахейцам, оплот в истребительной брани троянской.» Быстро ему отвечал повелитель мужей, Агамемнон! «Так справедливо ты все и разумно, о старец, вещаешь; Но человек сей, ты видишь, хочет здесь всех перевысить, Хочет начальствовать всеми, господствовать в рати над всеми, Хочет указывать всем; но не я покориться намерен. Или, что храбрым его сотворили бессмертные боги, Тем позволяет ему говорить мне в лицо оскорбленья?» Гневно его перервав, отвечал Ахиллес благородный: «Робким, ничтожным меня справедливо бы все называли, Если б во всем, что ни скажешь, тебе угождал я, безмолвный. Требуй того от других, напыщенный властительством; мне же Ты не приказывай: слушать тебя не намерен я боле! Слово иное скажу, и его сохрани ты на сердце: В битву с оружьем в руках никогда за плененную деву Я не вступлю, ни с тобой и ни с кем; отымайте, что дали! Что до корыстей других, в корабле моем черном хранимых, Противу воли моей ничего ты из них не похитишь! Или, приди и отведай, пускай и другие увидят: Черная кровь из тебя вкруг копья моего заструится!» Так воеводы жестоко друг с другом словами сражаясь, Встали от мест и разрушили сонм пред судами ахеян. Царь Ахиллес к мирмидонским своим кораблям быстролетным Гневный отшел, и при нем Менетид с мирмидонской дружиной. Царь Агамемнон легкий корабль ниспустил на пучину, Двадцать избрал гребцов, поставил на нем гекатомбу, Дар Аполлону, и сам Хрисеиду, прекрасную деву, Взвел на корабль: повелителем стал Одиссей многоумный; Быстро они, устремяся, по влажным путям полетели. Тою порою Атрид повелел очищаться ахейцам: Все очищались они и нечистое в море метали. После, избрав совершенные Фебу царю гекатомбы, Коз и тельцов сожигали у брега бесплодного моря; Туков воня до небес восходила с клубящимся дымом. Так аргивяне трудилися в стане; но царь Агамемнон Злобы еще не смирял и угроз не забыл Ахиллесу: Он, призвав пред лицо Талфибия и с ним Эврибата, Верных клевретов и вестников, так заповедовал, гневный: «Шествуйте, верные вестники, в сень Ахиллеса Пелида; За руки взяв, пред меня Брисеиду немедля представьте: Если же он не отдаст, возвратитеся — сам я исторгну: С силой к нему я приду, и преслушному горестней будет.» Так произнес и послал, заповедавши грозное слово. Мужи пошли неохотно по берегу шумной пучины; И, приближася к кущам и быстрым судам мирмидонов, Там обретают его, перед кущей своею сидящим В думе; пришедших увидя, не радость Пелид обнаружил. Оба смутились они и в почтительном страхе к владыке Стали, ни вести сказать, ни его вопросить не дерзая. Сердцем своим то проник и вещал им Пелид благородный: «Здравствуйте, мужи глашатаи, вестники бога и смертных! Ближе предстаньте; ни в чем вы не винны, но царь Агамемнон! Он вас послал за наградой моей, за младой Брисеидой. Друг, благородный Патрокл, изведи и отдай Брисеиду; Пусть похищают; но сами они же свидетели будут И пред сонмом богов, и пред племенем всех человеков. И пред царем сим неистовым, — ежели некогда снова Нужда настанет во мне, чтоб спасти от позорнейшей смерти Рать остальную... свирепствует, верно, он, ум погубивши; Свесть настоящего с будущим он не умея, не видит, Как при судах обеспечить спасение рати ахейской!» Рек, и Менетиев сын покорился любезному другу. За руку вывел из сени прекрасноланитую деву, Отдал послам; и они удаляются к сеням ахейским; С ними отходит печальная дева. Тогда, прослезяся, Бросил друзей Ахиллес, и далеко от всех, одинокий, Сел у пучины седой, и, взирая на понт темноводный, Руки в слезах простирал, умоляя любезную матерь: «Матерь! Когда ты меня породила на свет кратковечным, Славы не должен ли был присудить мне высокогремящий Зевс Эгиох? Но меня никакой не сподобил он чести! Гордый могуществом царь, Агамемнон, меня обесчестил: Подвигов бранных награду похитил и властвует ею!» Так он в слезах вопиял; и услышала вопль его матерь, В безднах сидящая моря, в обители старца Нерея. Быстро из пенного моря, как легкое облако, вышла, Села близ милого сына, струящего горькие слезы; Нежно ласкала рукой, называла и так говорила: «Что ты, о сын мой, рыдаешь? Какая печаль посетила Сердце твое? не скрывайся, поведай, да оба мы знаем.» Ей, тяжело застонав, отвечал Ахиллес быстроногий: «Знаешь, о матерь: почто тебе, знающей все, возвещать мне? Мы на священные Фивы, на град Этионов ходили; Град разгромили, и все, что ни взяли, представили стану; Все меж собою, как должно, ахеян сыны разделили: Сыну Атрееву Хрисову дочь леповидную дали. Вскоре Хрис, престарелый священник царя Аполлона, К черным предстал кораблям аргивян меднобронных, желая Пленную дочь искупить; и, принесши бесчисленный выкуп И держа в руках, на жезле золотом, Аполлонов Красный венец, умолял убедительно всех он ахеян, Паче ж Атридов могучих, строителей рати ахейской. Все изъявили согласие криком всеобщим ахейцы Честь жрецу оказать и принять блистательный выкуп; Но Атриду царю, одному, не угодно то было: Гордо жреца он отринул, суровые речи вещая. Жрец огорчился и вспять отошел; но ему сребролукий Скоро молящемусь внял, Аполлону любезен был старец: Внял и стрелу истребленья послал на данаев; народы Гибли, толпа на толпе, и бессмертного стрелы летали С края на край по широкому стану. Тогда прорицатель, Калхас премудрый, поведал священные Феба глаголы. Первый советовал я укротить раздраженного бога. Гневом вспылал Агамемнон и, с места, свирепый, воспрянув, Начал словами грозить, и угрозы его совершились! В Хрису священника дщерь быстроокие чада ахеян В легком везут корабле и дары примирения богу. Но недавно ко мне приходили послы и из кущи Брисову дщерь увели, драгоценнейший дар мне ахеян! Матерь! когда ты сильна, заступися за храброго сына! Ныне ж взойди на Олимп и моли всемогущего Зевса, Ежели сердцу его угождала ты словом иль делом. Часто я в доме родителя, в дни еще юности, слышал, Часто хвалилася ты, что от Зевса, сгустителя облак, Ты из бессмертных одна отвратила презренные козни, В день, как отца оковать олимпийские боги дерзнули, Гера и царь Посейдон и с ними Афина Паллада. Ты, о богиня, представ, уничтожила ковы на Зевса; Ты на Олимп многохолмный призвала сторукого в помощь, Коему имя в богах Бриарей, Эгеон — в человеках: Страшный титан, и отца своего превышающий силой, Он близ Кронида воссел, и огромный, и славою гордый. Боги его ужаснулись и все отступили от Зевса. Зевсу напомни о том и моли, обнимая колена, Пусть он, отец, возжелает в боях побороть не пергамлян, Но аргивян, утесняя до самых судов и до моря, Смертью разить, да своим аргивяне царем насладятся; Сам же сей царь многовластный, надменный Атрид, да познает, Сколь он преступен, ахейца храбрейшего так обесчестив.» Сыну в ответ говорила Фетида, лиющая слезы: «Сын мой! Почто я тебя воспитала, рожденного к бедствам! Даруй, Зевес, чтобы ты пред судами без слез и печалей Мог оставаться. Краток твой век, и предел его близок! Ныне ты вместе — и всех кратковечней, и всех злополучней! В злую годину, о сын мой, тебя я в дому породила! Но вознесусь на Олимп многоснежный; метателю молний Все я поведаю, Зевсу: быть может, вонмет он моленью. Ты же теперь оставайся при быстрых судах мирмидонских, Гнев на ахеян питай и от битв удержись совершенно. Зевс громовержец вчера к отдаленным водам Океана С сонмом бессмертных на пир к эфиопам отшел непорочным; Но в двенадцатый день возвратится снова к Олимпу; И тогда я пойду к меднозданному Зевсову дому, И к ногам припаду, и царя умолить уповаю.» Слово скончала и скрылась, оставя печального сына, В сердце питавшего скорбь о красноопоясанной деве, Силой Атрида отъятой. Меж тем Одиссей велемудрый Хрисы веселой достиг с гекатомбой священною Фебу. С шумом легкий корабль вбежал в глубодонную пристань, Все паруса опустили, сложили на черное судно, Мачту к гнезду притянули, поспешно спустив на канатах, И корабль в пристанище дружно пригнали на веслах. Там они котвы бросают, причалы к пристанищу вяжут. И с дружиною сами сходят на берег пучины, И низводят тельцов, гекатомбу царю Аполлону, И вослед Хрисеида на отчую землю нисходит. Деву тогда к алтарю повел Одиссей благородный, Старцу в объятия отдал и словом приветствовал мудрым: «Феба служитель! Меня посылает Атрид Агамемнон Дочерь тебе возвратить, и Фебу царю гекатомбу Здесь за данаев принесть, да преклоним на милость владыку, В гневе на племя данаев поспавшего тяжкие бедства.» Рек, и вручил Хрисеиду, и старец с веселием обнял Милую дочь. Между тем гекатомбную славную жертву Вкруг алтаря велелепного стройно становят ахейцы, Руки водой омывают и соль и ячмень подымают. Громко Хрис возмолился, горе воздевающий руки: «Феб сребролукий, внемли мне! о ты, что хранящий обходишь Хрису, священную Киллу и мощно царишь в Тенедосе! Ты благосклонно и прежде, когда я молился, услышал И прославил меня, поразивши бедами ахеян; Так и ныне услышь и исполни моление старца: Ныне погибельный мор отврати от народов ахейских.» Так он взывал, — и услышал его Аполлон сребролукий. Кончив молитву, ячменем и солью осыпали жертвы, Выи им подняли вверх, закололи, тела освежили, Бедра немедля отсекли, обрезанным туком покрыли Вдвое кругом и на них положили останки сырые. Жрец на дровах сожигал их, багряным вином окропляя; Юноши окрест его в руках пятизубцы держали. Бедра сожегши они и вкусивши утроб от закланных, Все остальное дробят на куски, прободают рожнами, Жарят на них осторожно и, все уготовя, снимают. Кончив заботу сию, ахеяне пир учредили; Все пировали, никто не нуждался на пиршестве общем; И когда питием и пищею глад утолили, Юноши, паки вином наполнивши доверху чаши, Кубками всех обносили, от правой страны начиная. Целый ахеяне день ублажали пением бога; Громкий пеан Аполлону ахейские отроки пели, Славя его, стреловержца, и он веселился, внимая. Солнце едва закатилось и сумрак на землю спустился, Сну предалися пловцы у причал мореходного судна. Но лишь явилась Заря розоперстая, вестница утра, В путь поднялися обратный к широкому стану ахейцы. С места попутный им ветер послал Аполлон сребролукий. Мачту поставили, парусы белые все распустили; Средний немедленно ветер надул, и, поплывшему судну, Страшно вкруг киля его зашумели пурпурные волны; Быстро оно по волнам, бразды оставляя, летело. После, как скоро достигли ахейского ратного стана, Черное судно они извлекли на покатую сушу И, высоко, на песке, подкативши огромные бревна, Сами расселись вдруг по своим кораблям и по кущам, Он между тем враждовал, при судах оставаяся черных, Зевсов питомец, Пелид Ахиллес, быстроногий ристатель. Не был уже ни в советах, мужей украшающих славой, Не был ни в грозных боях; сокрушающий сердце печалью, Праздный сидел; но душою алкал он и брани и боя. С оной поры наконец двенадцать денниц совершилось, И на светлый Олимп возвратилися вечные боги Все совокупно; предшествовал Зевс. Не забыла Фетида Сына молений; рано возникла из пенного моря, С ранним туманом взошла на великое небо, к Олимпу; Там, одного восседящего, молний метателя Зевса Видит на самой вершине горы многоверхой, Олимпа; Близко пред ним восседает и, быстро обнявши колена Левой рукою, а правой подбрадия тихо касаясь, Так говорит, умоляя отца и владыку бессмертных: «Если когда я, отец наш, тебе от бессмертных угодна Словом была или делом, исполни одно мне моленье! Сына отметь мне, о Зевс! кратковечнее всех он данаев; Но его Агамемнон, властитель мужей, обесславил: Сам у него и похитил награду, и властвует ею. Но отомсти его ты, промыслитель небесный, Кронион! Ратям троянским даруй одоленье, доколе ахейцы Сына почтить не предстанут и чести его не возвысят.» Так говорила; но, ей не ответствуя, тучегонитель Долго безмолвный сидел; а она, как объяла колена, Так и держала, припавши, и снова его умоляла: «Дай непреложный обет, и священное мание сделай, Или отвергни: ты страха не знаешь; реки, да уверюсь, Всех ли презреннейшей я меж бессмертных богинь остаюся.» Ей, воздохнувши глубоко, ответствовал тучегонитель: «Скорбное дело, ненависть ты на меня возбуждаешь Геры надменной: озлобит меня оскорбительной речью; Гера и так непрестанно, пред сонмом бессмертных, со мною Спорит и вопит, что я за троян побораю во брани. Но удалися теперь, да тебя на Олимпе не узрит Гера; о прочем заботы приемлю я сам и исполню: Зри, да уверена будешь, — тебе я главой помаваю. Се от лица моего для бессмертных богов величайший Слова залог: невозвратно то слово, вовек непреложно, И не свершиться не может, когда я главой помаваю.» Рек, и во знаменье черными Зевс помавает бровями: Быстро власы благовонные вверх поднялись у Кронида Окрест бессмертной главы, и потрясся Олимп многохолмный… Так совещались они и рассталися. Быстро Фетида Ринулась в бездну морскую с блистательных высей Олимпа; Зевс возвратился в чертог, и боги с престолов восстали В встречу отцу своему; не дерзнул ни один от бессмертных Сидя грядущего ждать, но во стретенье все поднялися. Там Олимпиец на троне воссел; но владычица Гера Все познала, увидя, как с ним полагала советы Старца пучинного дочь, среброногая матерь Пелида. Быстро, с язвительной речью, она обратилась на Зевса: «Кто из бессмертных с тобою, коварный, строил советы? Знаю, приятно тебе от меня завсегда сокровенно Тайные думы держать; никогда ты собственной волей Мне не решился поведать ни слова из помыслов тайных!» Ей отвечал повелитель, отец и бессмертных и смертных: «Гера, не все ты ласкайся мои решения ведать; Тягостны будут тебе, хотя ты мне и супруга! Что невозбранно познать, никогда никто не познает Прежде тебя, ни от сонма земных, ни от сонма небесных. Если ж один, без богов, восхощу я советы замыслить, Ты ни меня вопрошай, ни сама не изведывай оных.» К Зевсу воскликнула вновь волоокая Гера богиня: «Тучегонитель! какие ты речи, жестокий, вещаешь? Я никогда ни тебя вопрошать, ни сама что изведать Век не желала; спокойно всегда замышляешь, что хочешь. Я и теперь об одном трепещу, да тебя не преклонит Старца пучинного дочь, среброногая матерь Пелида! Рано воссела с тобой и колена твои обнимала; Ей помавал ты, как я примечаю, желая Пелида Честь отомстить и толпы аргивян истребить пред судами.» Гере паки ответствовал тучегонитель Кронион: «Дивная! все примечаешь ты, вечно меня соглядаешь! Но произвесть ничего не успеешь; более только Сердце мое отвратишь, и тебе то ужаснее будет! Если соделалось так, — без сомнения, мне то угодно! Ты же безмолвно сиди и глаголам моим повинуйся! Или тебе не помогут ни все божества на Олимпе, Если, восстав, наложу на тебя необорные руки.» Рек; устрашилась его волоокая Гера богиня И безмолвно сидела, свое победившая сердце. Смутно по Зевсову дому вздыхали небесные боги. Тут олимпийский художник, Гефест, беседовать начал, Матери милой усердствуя, Гере лилейнораменной: «Горестны будут такие дела, наконец нестерпимы, Ежели вы и за смертных с подобной враждуете злобой! Ежели в сонме богов воздвигаете смуту! Исчезнет Радость от пиршества светлого, ежели зло торжествует! Матерь, тебя убеждаю, хотя и сама ты премудра, Зевсу царю окажи покорность, да паки бессмертный Гневом не грянет и нам не смутит безмятежного пира. Если восхощет отец, Олимпиец, громами блестящий, Всех от престолов низвергнет: могуществом всех он превыше! Матерь, потщися могучего сладкими тронуть словами, И немедленно к нам Олимпиец милостив будет.» Так произнес и, поднявшись, блистательный кубок двудонный Матери милой подносит и снова так ей вещает: «Милая мать, претерпи и снеси, как ни горестно сердцу! Сыну толико драгая, не дай на себе ты увидеть Зевса ударов; бессилен я буду, хотя и крушася, Помощь подать: тяжело Олимпийцу противиться Зевсу! Он уже древле меня, побужденного сердцем на помощь, Ринул, за ногу схватив, и низвергнул с небесного Прага: Несся стремглав я весь день и с закатом блестящего солнца Пал на божественный Лемнос, едва сохранивший дыханье. Там синтийские мужи меня дружелюбно прияли.» Рек; улыбнулась богиня, лилейнораменная Гера, И с улыбкой от сына блистательный кубок прияла. Он и другим небожителям, с правой страны начиная, Сладостный нектар подносит, черпая кубком из чаши. Смех несказанный воздвигли блаженные жители неба, Видя, как с кубком Гефест по чертогу вокруг суетится. Так во весь день до зашествия солнца блаженные боги Все пировали, сердца услаждая на пиршестве общем Звуками лиры прекрасной, бряцавшей в руках Аполлона, Пением Муз, отвечавших бряцанию сладостным гласом. Но когда закатился свет блистательный солнца, Боги, желая почить, уклонилися каждый в обитель, Где небожителю каждому дом на холмистом Олимпе Мудрый Гефест хромоногий по замыслам творческим создал. Зевс к одру своему отошел, олимпийский блистатель, Где и всегда почивал, как сон посещал его сладкий; Там он, восшедши, почил, и при нем златотронная Гера.
2
Все и бессмертные боги, и коннодоспешные мужи, Спали всю ночь; но Крониона сладостный сон не покоил. Он волновался заботными думами, как Ахиллеса Честь отомстить и ахеян толпы истребить пред судами. Сердцу его наконец показалася лучшею дума: Сон послать обманчивый мощному сыну Атрея. Зевс призывает его и крылатые речи вещает: «Мчися, обманчивый Сон, к кораблям быстролетным ахеян; Вниди под сень и явись Агамемнону, сыну Атрея; Все ты ему возвести непременно, как я завещаю: В бой вести самому повели кудреглавых данаев Все ополчения; ныне, вещай, завоюет троянский Град многолюдный: уже на Олимпе имущие домы Боги не мнят разномысленно; всех наконец согласила Гера своею мольбой; и над Троею носится гибель.» Рек он, — и Сон отлетел, повелению Зевса покорный. Быстрым полетом достиг кораблей мореходных аргивских, К кущам Атридов потек и обрел Агамемнона: в куще Царь почивал, и над ним амброзический сон разливался. Стал над главой он царевой, Нелееву сыну подобный, Нестору, более всех Агамемноном чтимому старцу; Образ его восприяв, божественный Сон провещает: «Спишь, Агамемнон, спишь, сын Атрея, смирителя коней! Ночи во сне провождать подобает ли мужу совета, Коему вверено столько народа и столько заботы! Быстро внимай, что реку я: тебе я Крониона вестник; Он и с высоких небес о тебе, милосердый, печется. В бой вести тебе он велит кудреглавых данаев Все ополчения; ныне, он рек, завоюешь троянский Град многолюдный: уже на Олимпе имущие домы Боги не мнят разномысленно; всех наконец согласила Гера мольбой; и над Троею носится гибель от Зевса. Помни глаголы мои, сохраняй на душе и страшися Их позабыть, как тебя оставит сон благотворный.» Так говоря, отлетел и оставил Атреева сына, Сердце предавшего думам, которым не сужено сбыться. Думал, что в тот же он день завоюет Приамову Трою. Муж неразумный! не ведал он дел, устрояемых Зевсом: Снова решился отец удручить и бедами и стоном Трои сынов и данаев на новых побоищах страшных. Вспрянул Атрид, и божественный голос еще разливался Вкруг его слуха; воссел он и мягким оделся хитоном, Новым, прекрасным, и сверху набросил широкую ризу; К белым ногам привязал прекрасного вида плесницы, Сверху рамен перекинул блистательный меч среброгвоздный; В руки же взявши отцовский, вовеки не гибнущий, скипетр, С ним отошел к кораблям медянодоспешных данаев. Вестница утра, Заря, на великий Олимп восходила, Зевсу царю и другим небожителям свет возвещая; И Атрид повелел провозвестникам звонкоголосым Всех к собранию кликать ахейских сынов кудреглавых. Вестники подняли клич, — и ахейцы стекалися быстро. Прежде же он посадил на совет благодумных старейшин, Их пригласив к кораблю скиптроносного старца Нелида. Там Агамемнон, собравшимся, мудрый совет им устроил: «Други! объятому сном, в тишине амброзической ночи, Дивный явился мне Сон, благородному сыну Нелея Образом, ростом и свойством Нестору чудно подобный! Стал над моей он главой и вещал мне ясные речи: — Спишь, Агамемнон, спишь, сын Атрея, смирителя коней! Ночи во сне провождать подобает ли мужу совета, Коему вверено столько народа и столько заботы! Быстро внимай, что реку я: тебе я Крониона вестник. Он с высоких небес о тебе, милосердый, печется; В бой вести тебе он велит кудреглавых данаев Все ополчения: ныне, вещал, завоюешь троянский Град многолюдный; уже на Олимпе имущие домы Боги не мнят разномысленно: всех наконец согласила Гера мольбой, и над Троею носится гибель от Зевса. Слово мое сохрани ты на сердце. — И так произнесши, Он отлетел, и меня оставил сон благотворный. Други! помыслите, как ополчить кудреглавых данаев? Прежде я сам, как и следует, их испытаю словами; Я повелю им от Трои бежать на судах многовеслых, Вы же один одного от сего отклоняйте советом.» Так произнес и воссел Атрейон, — и восстал между ними Нестор почтенный, песчаного Пилоса царь седовласый; Он, благомысленный, так говорил пред собраньем старейшин: «Други! вожди и правители мудрые храбрых данаев! Если б подобный сон возвещал нам другой от ахеян, Ложью почли б мы его и с презрением верно б отвергли; Видел же тот, кто слывет знаменитейшим в рати ахейской; Действуйте, други, помыслите, как ополчить нам ахеян.» Так произнесши, первый из сонма старейшин он вышел. Все поднялись, покорились Атриду, владыке народов, Все скиптроносцы ахеян; народы же реяли к сонму. Словно как пчелы, из горных пещер вылетая роями, Мчатся густые, всечасно за купою новая купа; В образе гроздий они над цветами весенними вьются Или то здесь, несчетной толпою, то там пролетают,  — Так аргивян племена, от своих кораблей и от кущей, Вкруг по безмерному брегу, несчетные, к сонму тянулись Быстро толпа за толпой; и меж ними, пылая, летела Осса, их возбуждавшая, вестница Зевса; собрались; Бурно собор волновался; земля застонала под тьмами Седших народов; воздвигнулся шум, и меж оными девять Гласом гремящим глашатаев, говор мятежный смиряя. Звучно вопили, да внемлют царям, Зевеса питомцам. И едва лишь народ на местах учрежденных уселся, Говор унявши, как пастырь народа восстал Агамемнон, С царственным скиптром в руках, олимпийца Гефеста созданьем: Скиптр сей Гефест даровал молненосному Зевсу Крониду; Зевс передал возвестителю Гермесу, аргоубийце; Гермес вручил укротителю коней Пелопсу герою; Конник Пелопс передал властелину народов Атрею; Сей, умирая, стадами богатому предал Фиесту, И Фиест, наконец, Агамемнону в роды оставил, С властью над тьмой островов и над Аргосом, царством пространным. Царь, опираясь на скиптр сей, вещал к восседящим ахеям: «Други, герои данайские, храбрые слуги Арея! Зевс громовержец меня уловил в неизбежную гибель! Пагубный, прежде обетом и знаменьем сам предназначил Мне возвратиться рушителем Трои высокотвердынной; Ныне же злое прельщение он совершил и велит мне В Аргос бесславным бежать, погубившему столько народа! Так, без сомнения, богу, всемощному Зевсу, угодно: Многих уже он градов сокрушил высокие главы И еще сокрушит: беспредельно могущество Зевса. Так, — но коликий позор об нас и потомкам услышать! Мы, и толикая рать, и народ таковой, как данаи, Тщетные битвы вели и бесплодной войной воевали С меньшею ратью врагов и трудам конца не узрели. Ибо когда б возжелали ахейцы и граждане Трои, Клятвою мир утвердивши, народ обоюдно исчислить, И трояне собрались бы, все, сколько есть их во граде; Мы же, ахейский народ, разделяся тогда на десятки, Взяли б на каждый из них от троянских мужей виночерпца,  — Многим десяткам у нас недостало б мужей виночерпцев! Столько, еще повторяю, числом превосходят ахейцы В граде живущих троян. Но у них многочисленны други, Храбрые, многих градов копьеборные мужи; они-то Сильно меня отражают и мне не дают, как ни жажду, Града разрушить враждебного, пышно устроенной Трои. Девять прошло круговратных годов великого Зевса; Древо у нас в кораблях изгнивает, канаты истлели; Дома и наши супруги, и наши любезные дети, Сетуя, нас ожидают; а мы безнадежно здесь медлим, Делу не видя конца, для которого шли к Илиоиу. Други, внемлите и, что повелю я вам, все повинуйтесь: Должно бежать! возвратимся в драгое отечество наше; Нам не разрушить Трои, с широкими стогнами града!» Так говорил, — и ахеян сердца взволновал Агамемнон Всех в многолюдной толпе, и не слышавших речи советной. Встал, всколебался народ, как огромные волны морские, Если и Нот их и Эвр, на водах Икарийского понта, Вздуют, ударивши оба из облаков Зевса владыки; Или, как Зефир обширную ниву жестоко волнует, Вдруг налетев, и над нею бушующий клонит колосья; Так их собрание все взволновалося; с криком ужасным Бросились все к кораблям; под стопами их прах, подымаясь, Облаком в воздухе стал; вопиют, убеждают друг друга Быстро суда захватить и спускать на широкое море; Рвы очищают; уже до небес подымалися крики Жаждущих в домы; уже кораблей вырывали подпоры. Так бы, судьбе вопреки, возвращение в домы свершилось Рати ахейской, но Гера тогда провещала к Афине: «Что это, дщерь необорная тучегонителя Зевса! Или обратно в домы, в любезную землю отчизны Рать аргивян побежит но хребтам беспредельного моря? Или на славу Приаму, на радость гордым троянам Бросят Елену Аргивскую, ради которой под Троей Столько данаев погибло, далёко от родины милой? Мчися стремительно к воинству меднодоспешных данаев! Сладкою речью твоей убеждай ты каждого мужа В море для бегства не влечь кораблей обоюдувесельных.» Так изрекла; покорилась Афина владычице Гере: Бурно помчалась, с вершины Олимпа высокого бросясь: Быстро достигла широких судов, аргивян меднобронных; Там обрела Одиссея, советами равного Зевсу: Думен стоял и один доброснастного черного судна Он не касался: печаль в нем и сердце и душу пронзала. Став близ него, прорекла светлоокая дщерь Эгиоха: «Сын благородный Лаэрта, герой. Одиссей многоумный! Как? со срамом обратно, в любезную землю отчизны Вы ли отсель побежите, в суда многоместные реясь? Вы ли на славу Приаму, на радость троянам Елену Бросите, Аргоса дочь, за которую столько ахеян Здесь перед Троей погибло, далoко от родины милой? Шествуй немедля к народу ахейскому; ревностно действуй; Сладостью речи твоей убеждай ты каждого мужа В море для бегства не влечь кораблей обоюдувесельных.» Так провещала; и голос гремящий познал он богини: Ринулся, сбросив и верхнюю ризу; но оную поднял Следом спешивший за ним Эврибат, итакийский глашатай. Сам Одиссей Лаэртид, на пути Агамемнона встретив, Взял от владыки отцовский вовеки не гибнущий скипетр, С оным скиптром пошел к кораблям аргивян меднобронных; Там, властелина или знаменитого мужа встречая, К каждому он подходил и удерживал кроткою речью: «Муж знаменитый! тебе ли, как робкому, страху вдаваться. Сядь, успокойся и сам, успокой и других меж народа; Ясно еще ты не знаешь намерений думы царевой; Ныне испытывал он, и немедля накажет ахеян; В сонме не все мы слышали, что говорил Агамемнон; Если он гневен, жестоко, быть может, поступит с народом. Тягостен гнев царя, питомца Крониона Зевса; Честь скиптроносца от Зевса, и любит его промыслитель.» Если ж кого-либо шумного он находил меж народа, Скиптром его поражал и обуздывал грозною речью: «Смолкни, несчастный, воссядь и других совещания слушай, Боле почтенных, как ты! Невоинственный муж и бессильный, Значащим ты никогда не бывал ни в боях, ни в советах. Всем не господствовать, всем здесь не царствовать нам, аргивянам! Нет в многовластии блага; да будет единый властитель, Царь нам да будет единый, которому Зевс прозорливый Скиптр даровал и законы: да царствует он над другими.» Так он, господствуя, рать подчинял; и на площадь собраний Бросился паки народ, от своих кораблей и от кущей, С воплем: подобно как волны немолчношумящего моря, В брег разбиваясь огромный, гремят; и ответствует понт им. Все успокоились, тихо в местах учрежденных сидели; Только Терсит меж безмолвными каркал один, празднословный; В мыслях вращая всегда непристойные, дерзкие речи, Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность, Все позволяя себе, что казалось смешно для народа. Муж безобразнейший, он меж данаев пришел к Илиону; Был косоглаз, хромоног; совершенно горбатые сзади Плечи на персях сходились; глава у него подымалась Вверх острием, и была лишь редким усеяна пухом. Враг Одиссея и злейший еще ненавистник Пелида, Их он всегда порицал; но теперь скиптроносца Атрида С криком пронзительным он поносил; на него аргивяне Гневались страшно; уже восставал негодующих ропот; Он же, усиля свой крик, порицал Агамемнона, буйный: «Что, Агамемнон, ты сетуешь, чем ты еще недоволен? Кущи твои преисполнены меди, и множество пленниц В кущах твоих, которых тебе, аргивяне, избранных Первому в рати даем, когда города разоряем. Жаждешь ли злата еще, чтоб его кто-нибудь из троянских Конников славных принес для тебя, в искупление сына, Коего в узах я бы привел, как другой аргивянин? Хочешь ли новой жены, чтоб любовию с ней наслаждаться, В сень одному заключившися? Нет, недостойное дело, Бывши главою народа, в беды вовлекать нас, ахеян! Слабое, робкое племя, ахеянки мы, не ахейцы! В домы свои отплывем; а его мы оставим под Троей, Здесь насыщаться чужими наградами; пусть он узнает, Служим ли помощью в брани и мы для него иль не служим. Он Ахиллеса, его несравненно храбрейшего мужа, Днесь обесчестил: похитил награду и властвует ею! Мало в душе Ахиллесовой злобы; он слишком беспечен; Или, Атрид, ты нанес бы обиду, последнюю в жизни!» Так говорил, оскорбляя Атрида, владыку народов, Буйный Терсит; но незапно к нему Одиссей устремился. Гневно воззрел на него и воскликнул голосом грозным: «Смолкни, безумноречивый, хотя громогласный, вития! Смолкни, Терсит, и не смей ты один скиптроносцев порочить. Смертного боле презренного, нежели ты, я уверен, Нет меж ахеян, с сынами Атрея под Трою пришедших. Имени наших царей не вращай ты в устах, велереча! Их не дерзай порицать, ни речей уловлять о возврате! Знает ли кто достоверно, чем окончится дело? Счастливо или несчастливо мы возвратимся, ахейцы? Ты, безрассудный, Атрида, вождя и владыку народов, Сидя, злословишь, что слишком ему аргивяне герои Много дают, и обиды царю произносишь на сонме! Но тебе говорю я, и слово исполнено будет: Если еще я тебя безрассудным, как ныне, увижу, Пусть Одиссея глава на плечах могучих не будет, Пусть я от оного дня не зовуся отцом Телемаха, Если, схвативши тебя, не сорву я твоих одеяний, Хлены с рамен и хитона, и даже что стыд покрывает, И, навзрыд вопиющим, тебя к кораблям не пошлю я Вон из народного сонма, позорно избитого мною.» Рек — и скиптром его по хребту и плечам он ударил. Сжался Терсит, из очей его брызнули крупные слезы; Вдруг по хребту полоса, под тяжестью скиптра златого, Вздулась багровая; сел он, от страха дрожа; и, от боли Вид безобразный наморщив, слезы отер на ланитах. Все, как ни были смутны, от сердца над ним рассмеялись; Так говорили иные, взирая один на другого: «Истинно, множество славных дел Одиссей совершает, К благу всегда и совет начиная, и брань учреждая. Ныне ж герой Лаэртид совершил знаменитейший подвиг: Ныне ругателя буйного он обуздал велеречье! Верно, вперед не отважит его дерзновенное сердце Зевсу любезных царей оскорблять поносительной речью!» Так говорила толпа. Но восстал Одиссей градоборец, С скиптром в руках; и при нем светлоокая дева, Паллада, В образе вестника став, повелела умолкнуть народам, Чтоб и в ближних рядах, и в далеких данайские мужи Слышали речи его и постигнули разум совета. Он, благомыслия полный, витийствовал так перед сонмом: «Царь Агамемнон! Тебе, скиптроносцу, готовят ахейцы Вечный позор перед племенем ясноглаголивых смертных, Слово исполнить тебе не радеют, которое дали, Ратью сюда за тобою летя из цветущей Эллады,  — Слово, лишь Трою разрушив великую, вспять возвратиться. Ныне ж ахейцы, как слабые дети, как жены-вдовицы, Плачутся друг перед другом и жаждут лишь в дом возвратиться. Тягостна брань, и унылому радостно в дом возвратиться. Путник, и месяц один находяся вдали от супруги, Сетует близ корабля, снаряженного в путь, но который Держат и зимние вьюги, и волны мятежного моря. Нам же девятый уже исполняется год круговратный, Здесь пребывающим. Нет, не могу я роптать, что ахейцы Сетуют сердцем, томясь при судах. Но, ахейские мужи, Стыд нам — и медлить так долго, и праздно в дома возвратиться! Нет, потерпите, о други, помедлим еще, да узнаем, Верить ли нам пророчеству Калхаса или не верить. Твердо мы оное помним; свидетели все аргивяне, Коих еще не постигнули смерть наносящие Парки. Прошлого, третьего ль дня корабли аргивян во Авлиду Сонмом слетались, несущие гибель Приаму и Трое; Мы, окружая поток, на святых алтарях гекатомбы Вечным богам совершали, под явором стоя прекрасным, Где из-под корня древесного била блестящая влага. Там явилося чудо! Дракон, и кровавый и пестрый, Страшный для взора, самим Олимпийцем на свет извлеченный, Вдруг из подножья алтарного выполз и взвился на явор. Там, на стебле высочайшем, в гнезде, под листами таяся, Восемь птенцов воробьиных сидели, бесперые дети, И девятая матерь, недавно родившая пташек... Всех дракон их пожрал, испускающих жалкие крики. Матерь кругом их летала, тоскуя о детях любезных; Вверх он извившись, схватил за крыло и стенящую матерь. Но едва поглотил он и юных пернатых, и птицу, Чудо на нем совершает бессмертный, его показавший: В камень его превращает сын хитроумного Крона; Мы, безмолвные стоя, дивились тому, что творилось: Страшное чудо богов при священных явилося жертвах. Калхас исполнился духа и так, боговещий, пророчил: — Что вы умолкнули все, кудреглавые чада Эллады? Знаменьем сим проявил нам событие Зевс промыслитель, Позднее, поздний конец, но которого слава бессмертна! Сколько пернатых птенцов поглотил дракон сей кровавый (Восемь их было в гнезде и девятая матерь пернатых), Столько, ахейцы, годов воевать мы под Троею будем; Но в десятый разрушим обширную стогнами Трою.- Так нам предсказывал Калхас, и все совершается ныне. Бодрствуйте же, други, останемся все, браноносцы данаи, Здесь, пока не разрушим Приамовой Трои великой!» Рек, — и ахеяне подняли крик; корабли и окрестность С страшным отгрянули гулом веселые крики ахеян, Речь возносящих хвалой Одиссея, подобного богу. Вскоре вещать меж ахейцами Нестор божественный начал: «Боги! в собрании мы разглагольствуем праздно, как дети Слабые, коим и думы о бранных делах незнакомы. Что и моления наши, и клятвы священные будут? Или в огонь и советы пойдут и заботы ахеян, Вин возлиянья и рук сочетанья на верность союзов? Мы лишь словами стязаемся праздными; помощи ж делу Мы изыскать не могли, долговременно здесь оставаясь. Светлый Атрид, и теперь, как и прежде, душою ты твердый, Властвуй, ахейских сынов предводи на кровавые битвы. Если ж из оных один или два помышляют не с нами, Их ты оставь исчезать, — не исполнятся помыслы робких? Нет, не воротимся в Аргос, доколе мы въявь не познаем, Зевса, эгиды носителя, ложен обет иль не ложен. Я утверждаю, успех знаменал всемогущий Кронион, В самый тот день, когда на суда быстролетные сели Рати ахеян, троянам грозя и бедою и смертью: Он одесную блистал, благовествуя рати ахейской. Нет, да никто из ахеян не думает в дом возвратиться Прежде, покуда троянской жены на одре не обымет И не отмстит за печаль и за тайные слезы Елены, Если ж кто-либо сильно желает лишь в дом возвратиться, Пусть корабля своего многовеслого он прикоснется: Прежде других, малодушный, найдет себе смерть и погибель. Царь, предлагай ты совет, но внимай и другого совету. Мысль не презренная будет, какую тебе предложу я. Воев, Атрид, раздели ты на их племена и колена; Пусть помогает колено колену и племени племя. Если решиться на то и исполнить преклонишь ахеян, Скоро узнаешь, какой у тебя из вождей иль народов Робок иль мужествен: всяк за себя ратоборствовать будет; Вместе узнаешь, по воле ль бессмертных не рушишь ты града Или по слабости войск и неведенью ратного дела.» Сыну Нелея немедля ответствовал царь Агамемнон: «Всех ты ахейских мужей побеждаешь, старец, советом! Если б, о Зевс отец, Аполлон и Афина Паллада, Десять таких у меня из ахеян советников было, Скоро пред нами поникнул бы град крепкостенный Приама, Наших героев руками плененный и в прах обращенный! Но Кронид громовержец мне лишь беды посылает; В тщетную распрю меня, во вражду злополучную вводит. Я с Ахиллесом Пелидом стязался за пленную деву Спором враждебным; и я раздражаться, на горе мне, начал. Если же некогда мы съединимся с героем, уверен, Гибели грозной от Трои ничто ни на миг не отклонит! Ныне спешите обедать, а после начнем нападенье. Каждый потщися и дрот изострить свой, и щит уготовить; Каждый кормом обильным коней напитай подъяремных, Вкруг осмотри колесницу, о брани одной помышляя. Будем целый мы день состязаться в ужасном убийстве; Отдыха ратным рядам ни на миг никакого не будет, Разве уж ночь наступившая воинов ярость разнимет. Потом зальется ремень на груди не единого воя, Щит всеобъемный держащий; рука на копье изнеможет; Потом покроется конь под своей колесницей блестящей. Если ж кого я увижу, хотящего вне ратоборства Возле судов крутоносых остаться, нигде уже после В стане ахейском ему не укрыться от псов и пернатых!» Рек, — и ахейцы вскричали ужасно; подобно как волны Воют при бреге высоком, прибитые Нотом порывным К встречной скале, от которой волна никогда не отходит, Каждым вздымаяся ветром, отсель и оттоль находящим. Встав, устремился народ, меж судами рассеялся быстро, Вкруг задымилися кущи, спешили обедать ахейцы. Жертвовал каждый из них своему от богов вечносущих, Смерти избавить моля и спасти от ударов Арея. Он же тельца пятилетнего, пастырь мужей Агамемнон, Тучного в жертву заклал всемогущему Зевсу Крониду. Созвал старейшин отличных, почтеннейших в рати ахейской: Первого Нестора старца и критского Идоменея. После Аяксов двоих и Тидеева славного сына, И за ним Одиссея, советами равного Зевсу. Но Атрид Менелай добровольно пришел и незваный, Зная любезного брата и как он в душе озабочен. Стали они вкруг тельца и ячмень освященный подъяли; В сонме их, громко моляся, воззвал Агамемнон державный: «Славный, великий Зевес, чернооблачный житель эфира! Дай, чтобы солнце не скрылось и мрак не спустился на землю Прежде, чем в прах, я не свергну Приамовых пышных чертогов, Черных от дыма, и врат не сожгу их огнем неугасным; Прежде, чем Гектора лат на груди у него не расторгну, Медью пробив; и кругом его многие други трояне Ниц не полягут во прахе, зубами грызущие землю!» Так он взывал; но к молитве его не склонился Кронион: Жертвы приял, но труд беспредельный Атриду готовил. Кончив молитву, ячменем и солью осыпали жертву, Выю загнули тельцу и заклали и тук обнажили, Бедра немедля отсекли, обрезанным туком покрыли Вдвое кругом и на них распростерли части сырые. Всё сожигали они на сухих, безлиственных ветвях, Но утробы, пронзив, над пылавшим огнем обращали. Бедра сожегши они и вкусивши утробы от жертвы, Всo остальное дробят на куски, прободают рожнами, Жарят на них осторожно и, так уготовя, снимают. Кончив заботу сию, немедленно пир учредили; Все пировали, никто не нуждался на пиршестве общем. Вскоре ж, когда питием и брашном насытили сердце, Начал меж оными слово Нестор, конник геренский: «Царь знаменитый, Атрид, повелитель мужей, Агамемнон! Более здесь оставаясь, ни времени тратить, ни медлить Делом великим не будем, которое бог нам вверяет. Царь, повели, да глашатаи меднодоспешных данаев Кликом, нимало не медля, народ к кораблям собирают, Мы ж, совокупные все, по широкому стану ахеян Сами пройдем, да скорее возбудим жестокую битву.» Рек; не отринул совета владыка мужей Агамемнон; В тот же он миг повелел провозвестникам звонкоголосым Кликом сзывать на сражение меднодоспешных данаев. Вестники подняли клич, — и они собирались поспешно. Быстро цари, вкруг Атрида стоявшие, Зевса питомцы, Бросились строить толпы, и в среде их явилась Паллада, В длани имея эгид, драгоценный, нетленный, бессмертный: Сто на эгиде бахром развевалися, чистое злато, Дивно плетенные все, и цена им — стотельчие каждой, С оным, бурно носяся, богиня народ обтекала, В бой возбуждая мужей, и у каждого твердость и силу В сердце воздвигла, без устали вновь воевать и сражаться. Всем во мгновенье война им кровавая сладостней стала, Чем на судах возвращенье в любезную землю родную. Словно огонь истребительный, вспыхнув на горных вершинах, Лес беспредельный палит и далёко заревом светит,  — Так, при движении воинств, от пышной их меди чудесной Блеск лучезарный кругом восходил по эфиру до неба. Их племена, как птиц перелетных несчетные стаи, Диких гусей, журавлей иль стада лебедей долговыйных В злачном Азийском лугу, при Каистре широкотекущем, Вьются туда и сюда и плесканием крыл веселятся, С криком садятся противу сидящих и луг оглашают,  — Так аргивян племена, от своих кораблей и от кущей, С шумом неслися на луг Скамандрийский; весь дол под толпами Страшно кругом застонал под ногами и коней и воев. Стали ахеян сыны на лугу Скамандра цветущем, Тьмы, как листы на древах, как цветы на долинах весною. Словно как мух несчетных рои собираясь густые В сельской пастушеской куще, по ней беспрестанно кружатся В вешние дни, как млеко изобильно струится в сосуды,  — Так неисчетные против троян браноносцы данаи В поле стояли и, боем дыша, истребить их горели. Их же, как пастыри коз меж бродящих стад необъятных Скоро своих отлучают от чуждых, смешавшихся в пастве, Так предводители их, впереди, позади учреждая, Строили в бой; и меж них возвышался герой Агамемнон, Зевсу, метателю грома, главой и очами подобный, Станом — Арею великому, персями — Энносигею. Словно как бык среди стада стоит, перед всеми отличный, Гордый телец, возвышается он меж телиц превосходный: В день сей таким сотворил Агамемнона Зевс Олимпиец, Так отличил между многих, возвысил средь сонма героев. Ныне поведайте, Музы, живущие в сенях Олимпа: Вы, божества, — вездесущи и знаете всё в поднебесной; Мы ничего не знаем, молву мы единую слышим: Вы мне поведайте, кто и вожди и владыки данаев; Всех же бойцов рядовых не могу ни назвать, ни исчислить, Если бы десять имел языков я и десять гортаней, Если б имел неслабеющий голос и медные перси; Разве, небесные Музы, Кронида великого дщери, Вы бы напомнили всех, приходивших под Трою ахеян, Только вождей корабельных и все корабли я исчислю. Рать беотийских мужей предводили на бой воеводы! Аркесилай и Леит, Пенелей, Профоенор и Клоний. Рать от племен, обитавших в Гирии, в камнистой Авлиде, Схен населявших, Скол, Этеон лесисто-холмистый; Феспии, Греи мужей и широких полей Микалесса; Окрест Илезия живших и Гармы и окрест Эритры; Всех обитателей Гил, Элеон, Петеон населявших; Также Окалею, град Медеон, устроением пышный, Копы, Эвтрез и стадам голубиным любезную Фисбу, Град Коронею и град Галиарт на лугах многотравных; Живших в Платее и в Глиссе тучные нивы пахавших; Всех, населяющих град Гипофивы, прекрасный устройством; Славный Онхест, Посейдонов алтарь и заветную рощу; Арн, виноградом обильный, Мидею, красивую Ниссу, И народ, наконец, населявший Анфедон предельный. С ними неслось пятьдесят кораблей, и на каждом из оных По сту и двадцать воинственных, юных беотян сидело. Град Аспледон населявших и град Миниеев Орхомен Вождь Аскалаф предводил и Иялмен, Ареевы чада; Их родила Астиоха в отеческом Актора доме, Дева невинная: некогда терем ее возвышенный Мощный Арей посетил и таинственно с нею сопрягся. С ними тридцать судов прилетели, красивые, рядом. Вслед ополченья фокеян Схедий предводил и Эпистроф, Чада Ифита царя, потомки Навбола героя. Их племена Кипарис и утесный Пифос населяли; Криссы веселые долы, и Давлис, и град Панопею; Жили кругом Гиампола, кругом Анемории злачной; Вдоль по Кефиссу реке, у божественных вод обитали; Жили в Лилее, при шумном исходе Кефисского тока. Сорок под их ополченьями черных судов принеслося. Оба вождя устроили ряды ополчений фокейских И близ беотян, на левом крыле, ополчалися к бою. Локров Аякс предводил, Оилеев сын быстроногий: Меньше он был, не таков, как Аякс Теламонид могучий, Меньше далеко его; невеликий, в броне полотняной, Но копьеметец отличный меж эллинов всех и данаев. Он предводил племена, населявшие Кинос и Опус, Вессу, Каллиар, и Скарф, и веселые долы Авгеи; Тарфы и Фроний, где воды Воагрия быстро катятся. Сорок черных судов принеслося за ним к Илиону С воинством локров мужей, за священною живших Эвбеей. Но народов эвбейских, дышащих боем абантов, Чад Эретрии, Халкиды, обильной вином Гистиеи, Живших в Коринфе приморском и в Диуме, граде высоком Стир населявших мужей, и народ, обитавший в Каристе, Вывел и в бой предводил Элефенор, Ареева отрасль, Сын Халкодонов, начальник нетрепетных духом абантов. Он предводил сих абантов, на тыле власы лишь растивших, Воинов пылких, горящих ударами ясневых копий Медные брони врагов разбивать рукопашно на персях. Сорок черных судов принеслося за ним к Илиону. Но мужей, населяющих град велелепный Афины, Область царя Эрехтея, которого в древние веки Матерь земля родила, воспитала Паллада Афина, И в Афины ввела, и в блестящий свой храм водворила, Где и тельцами и агнцами ныне ее ублажают Чада Афин, при урочном исходе годов круговратных,  — Сих предводил Петеид Менесфей, в ратоборстве искусный. С ним от мужей земнородных никто не равнялся в искусстве Строить на битвы и быстрых коней, и мужей щитоносцев. Нестор один то оспаривал, древле родившийся старец. С ним пятьдесят кораблей, под дружиною, черных примчалось Мощный Аякс Теламонид двенадцать судов саламинских Вывел и с оными стал, где стояли афинян фаланги. В Аргосе живших мужей, населявших Тиринф крепкостенный, Град Гермиону, Азину, морские пристанища оба, Грады Трезену, Эйон, Эпидавр, виноградом обильный, Живших в Масете, в Эгине, ахейских юношей храбрых, Сих предводителем был Диомед, знаменитый воитель, Также Сфенел, Капанея великого сын благородный; С ними и третий был вождь, Эвриал, небожителю равный, Храбрый Мекестия сын, потомок царя Талайона. Вместе же всех предводил Диомед, знаменитый воитель: Семьдесят черных судов под дружинами их принеслося. Но живущих в Микене, прекрасно устроенном граде, И в богатом Коринфе, и в пышных устройством Клеонах; Орнии град населявших, веселую Арефирею, Град Сикион, где царствовал древле Адраст браноносный, Чад Гипересии всех, Гоноессы высокоутесной; Живших в Пеллене, кругом Эгиона мужей обитавших, Вдоль по поморью всему, и окрест обширной Гелики,  — Всех их на ста кораблях предводил властелин Агамемнон. Рать многочисленней всех, превосходнее всех ратоборцы С ним принеслися; он сам облекался сияющей медью, Славою гордый, что он перед сонмом героев блистает Саном верховным своим и числом предводимых народов. Град населявших великий, лежащий меж гор Лакедемон, Фару, Спарту, стадам голубиным любезную Мессу; В Брисии живших мужей и в веселых долинах Авгии, Живших Амиклы в стенах и в Гелосе, граде приморском; Град населяющих Лаас и окрест Этила живущих; Сих Агамемнона брат, Менелай, знаменитый воитель, Вел шестьдесят кораблей, но отдельно на бой ополчался; Ратников сам предводил, на душевную доблесть надежный, Сам их на бой возбуждал и пылал, как никто из ахеян, Страшно отмстить за печаль и за стон похищенной Елены. В Пилосе живших мужей, обитавших в Арене веселой; Фриос, Алфейский брод и славные зданием Эпи, Град Кипариссию, град Амфигению вкруг населявших, Птелос, Гелос и Дорион, место, где некогда Музы, Встретив Фамира Фракийского, песнями славного мужа, Дара лишили: идя от Эврита, царя эхалиян, Гордый, хвалиться дерзал, что победу похитит он в песнях, Если и Музы при нем воспоют, Эгиоховы дщери. Гневные Музы его ослепили, похитили сладкий К песням божественный дар и искусство бряцать на кифаре. Сих предводил повелитель их. Нестор, конник геренский: С ним девяносто судов принеслися, красивые строем. Живших в Аркадии, вдоль под Килленской горою высокой, Близко могилы Эпита, мужей рукопашных на битвах; В Феносе живший народ, в Орхомене, стадами богатом, В Рипе, Стратии мужей обитавших и в бурной Эниспе, И Тегеи в стенах, и в странах Мантинеи веселой; В Стимфале живших мужей и в Парразии нивы пахавших,  — Сими начальствуя, отрасль Анкеева, царь Агапенор Гнал шестьдесят кораблей; многочисленны в каждом из оных Мужи сидели аркадские, сильно искусные в битвах. Их ополчениям сам повелитель мужей Агамемнон Дал корабли доброснастные, плыть им по черному понту К Трое высокой: они небрегли о делах мореходных. Вслед вупрасийцы текли и народи священной Элиды, Жители тех областей, что Гирмина, Мирзин приграничный, И утес Оленийский, и холм Алезийский вмещают: Их предводили четыре вождя, и десять за каждым Быстрых неслось кораблей, с многочисленной ратью эпеян. Сих устремляли на бой Амфимах и воинственный Фалпий: Первый Ктеатова отрасль, второй Акторида Эврита; Тех предводителем шествовал храбрый Диор Амаринкид; Вождь их четвертый был Поликсен, небожителю равный, Доблестный сын Агасфена, народов царя Авгеида. Рать из Дулихии, рать с островов Эхинадских священных, Тех, что за морем широким лежат против брега Элиды, Мегес Филид предводил, ратоборец, Арею подобный, Сын любимца богов, конеборца Филея, который Некогда в край Дулихийский укрылся от гнева отцова. Сорок за ним кораблей, под дружиною, черных примчалось. Царь Одиссей предводил кефалленян, возвышенных духом, Живших в Итаке мужей и при Нерите трепетолистном; Чад Крокилеи, пахавших поля Эгилипы суровой, В власти имевших Закинф и кругом обитавших в Самосе, Живших в Эпире мужей, и на бреге противолежащем,  — Сих предводил Одиссей, советами равный Зевесу; И двенадцать за ним принеслось кораблей красноносых. Рать из племен этолийских Фоас предводил Андремонид,; Рать из мужей, обитавших в Олене, Пилене, Плевроне, И в Калидоне камнистом, и в граде Халкиде приморской. Не было больше на свете сынов браноносных Инея; Мертв и сам уже был он, и мертв Мелеагр светлокудрый; И в Этолии царствовать вверено было Фоасу. Сорок за ним, под дружиною, черных судов принеслося. Критян же Идоменей предводил, знаменитый копейщик; В Кноссе живущих мужей, в укрепленной стенами Гортине, Ликт населявших, Милет и град белокаменный Ликаст, Ритий обширный и Фест, многолюдные, славные грады, И Других, населяющих Крита стоградного земли, Был воеводою Идоменей, знаменитый копейщик, И Мерион, Эниалию равный, губителю смертных; Семьдесят черных судов принеслося под критской дружиной. Но Тлиполем Гераклид, как отец, и огромный и мощный, Гордых родосцев, извел в девяти кораблях из Родоса, Кои в родосской земле, разделенные на три колена, Линд, Иялис и Камир белокаменный вкруг населяли: Сих предводил Тлиполем, копьеборец, гибельный в битвах, Силы Геракловой сын, рожденный с младой Астиохой, Взятой героем в Эфире, у вод Селлеиса, когда он Многие грады рассыпал питомцев Зевсовых юных. Сей Тлиполем лишь возрос в благосозданном доме Геракла, Скоро убил, безрассудный, почтенного дядю отцова, Старца уже седого, Ликимния, отрасль Арея. Быстро сплотил он суда и с великою собранной ратью Скрылся, бежа по морям, устрашаяся мести грозивших Всех остальных, — и сынов, и потомков Геракловой силы. Прибыл в Родос наконец он, скиталец, беды претерпевший; Там поселились пришельцы тремя племенами и были Зевсом любимы, владыкой богов и отцом человеков: Он им богатства несметные свыше пролил, Олимпиец. Вслед их Нирей устремлялся с тремя кораблями из Сима, Юный Нирей, от Харопа царя и Аглаи рожденный; Оный Нирей, что с сынами данаев пришел к Илиону, Смертный, прекраснейший всех, после дивного мужа Пелида; Но не мужествен был он, и малую вывел дружину. Живших в Низире мужей, населяющих Казос и Крапаф, Град Эврипилов Коос и народ островов Калиднийских Два предводили вождя: и Фидипп, и воинственный Антиф, Оба Фессалом рожденные, царственным сыном Геракла. Тридцать за ними судов принеслися, красивые строем. Ныне исчислю мужей, в пеласгическом Аргосе живших, Алос кругом населявших, и Алов удел, и Трахину, Холмную Фтию, Элладу, славную жен красотою, Всех — мирмидонов, ахеян и эллинов имя носящих; Сих пятьдесят кораблей предводил Ахиллес знаменитый. Но народы сии о гремящей не мыслили брани; Некому было водить на сражения строев их грозных. В стане, при черных судах, возлежал Ахиллес быстроногий, Гневный за дочь Брисееву, пышноволосую деву, Деву, которую взял, по жестоких трудах, из Лирнесса, Самый Лирнесс разгромя и высокие фивские стены, Где и Эвена сынов, копьеборцев, гибельных в битвах, Внуков Селепа царя, и Эпистрофа сверг, и Минеса. Грустен по ней, возлежал он; но скоро воспрянет, могучий. В Филаке живших мужей, населявших Пираз цветущий, Область Деметры любимую, матерь овец Итонею, Травами тучный Птелей и Антрон, омываемый морем,  — Сих ополчения Протесилай предводил браноносный В жизни своей; но его уже черная держит могила. В Филаке он и супругу, с душою растерзанной, бросил, Бросил и дом полуконченный: пал, пораженный дарданцем, Первый от всех аргивян с корабля соскочивший на берег. Рать не была без вождя, но по нем воздыхали дружины; Их же к сражениям строил Подаркес, Ареева отрасль, Сын Филакида Ификла, владетеля стад среброрунных, Брат однокровный героя, бесстрашного Протесилая, Но летами юнейший; и старше его и сильнее Протесилай воинственный был; потерявши героя, Рать не нуждалась в вожде, но о нем воздыхали, о храбром; Сорок за ним кораблей, под дружиной, примчалося черных. В Форах живущих и вкруг при Бебеидском озере светлом, Беб населявших, Глафиры и град Ияолк пышнозданный, Быстрых одиннадцать мчалось судов; предводил же Эвмел их, Сын Адмета любимый, который рожден им с Алкестой, Дивной женою, прекраснейшей всех из Пелиевых дщерей. Живших в Мефоне, и окрест Фавмакии нивы пахавших, Чад Мелибеи, и живших в полях Олизона суровых,  — Сих племена Филоктет предводитель, стрелец превосходный, Вел на семи кораблях; пятьдесят воссидело на каждом Сильных гребцов и стрелами искусных жестоко сражаться. Но лежал предводитель на острове Лемне священном В тяжких страданиях, где он оставлен сынами ахеян, Мучимый язвою злой, нанесенною пагубной гидрой. Там лежал он, страдалец. Но скоро ахейские мужи, Скоро при черных судах о царе Филоктете воспомнят. Рать не была без вождя, но желала вождя Филоктета. Медон над нею начальствовал, сын Оилея побочный, Коего с Реной младою родил Оилей градоборец. Триккой владевший народ, и Ифомой высокоутесной, И обитавший в Эхалии, граде владыки Эврита, Два извели воеводы, Асклепия мудрые чада, Славные оба данаев врачи, Подалир и Махаон. Тридцать за ними судов принеслися, красивые строем. Живших в Ормении храбрых мужей, у ключа Гипереи, В власти имевших Астерий и белые главы Титана,  — Сих предводил Эврипил, блистательный сын Эвемонов; Сорок за ним кораблей, под дружиною, черных примчалось. В Аргиссе живших мужей и кругом населявших Гиртону, Орфу, широкий Элон, белокаменный град Олооссон,  — Сих предводил Полипет, воеватель бесстрашнейший в битвах, Ветвь Пирифоя, исшедшего в мир от бессмертного Зевса, Сын, Пирифою рожденный женой Ипподамией славной, В самый тот день, как герой покарал чудовищ косматых: Сбил с Пелиона кентавров и гнал до народов эфиков. Он предводил не один, но при нем Леонтей бранодушный, Отрасль Ареева, чадо Кенея, Коронова сына. Сорок за ними судов, под дружиной, примчалося черных. Но из Кифа Гуней с двадцатью и двумя кораблями Плыл, предводя эниан и воинственных, сильных перребов, Племя мужей, водворившихся окрест Додоны холодной, Земли пахавших, по коим шумит Титаресий веселый, Быстро в Пеней устремляющий пышно катящие воды, Коих нигде не сливает с Пенеем сребристопучинным, Но всплывает наверх и подобно елею струится: Он из ужасного Стикса, из вод заклинаний исходит. Профоой, сын Тендредонов, начальствовал ратью магнетов. Окрест Пенея и вкруг Пелиона шумного лесом Жили они; предводил их в сражение Профоой быстрый: Сорок за ним кораблей, под дружиною, черных примчалось. Се и вожди и властители меднодоспешных данаев. Кто же из них знаменитейший был, поведай мне. Муза, Доблестью или конями, из всех за Атридом притекших? Коней извел превосходнейших славный Эвмел Феретиад; Он устремлял кобылиц на бегу, как пернатые, быстрых, Масти одной, одинаковых лет и хребтом как под меру. Сам Аполлон воспитал на зеленых лугах пиерийских Сих кобылиц, разносящих в сражениях ужас Арея. Мужем отличнейшим слыл Аякс Теламонид, доколе Гневом Пелид сокрушался; но он был могучее всех их, Также и кони, носящие в битвах Пелида героя. Но бездействовал он при своих кораблях мореходных, Пламенный гнев на владыку народов, Атреева сына, В сердце питая; дружины его на береге моря Дисков, и сулиц, и стрел забавлялися праздным метаньем. Рьяные кони вождей при своих колесницах стояли, Праздные, лотос один и селину болотную щипля. Все колесницы и сбруя, заботно покрыты, лежали В сенях владык; а они, предводителя храброго алча, Праздные, с края на край по широкому стану бродили. Двинулась рать, и как будто огнем вся земля запылала; Дол застонал, как под яростью бога, метателя грома Зевса, когда над Тифеем сечет он перунами землю, Горы в Аримах, в которых, повествуют, ложе Тифея; Так застонала глубоко земля под стопами народов, Вдруг устремившихся: быстро они проходили долиной. Тою порою троянам, подобная вихрям Ирида, Вестница Зевса Кронида, явилася с вестию грозной. Те ж совещали совет у дверей Приамова дома, Все на дворе воедино столпясь, и младые и старцы. Став посреди, провещала посланница Зевса, Ирида, Голос заявши Полита, Приамова сына, который Стражем троянским сидел, уповая на быстрые ноги, В поле, на высшей могиле старца троян Эзиета, Вкруг соглядая, когда от судов нападут аргивяне. В виде его провещала посланница Зевса Ирида: «Старец почтенный! и ныне ты любишь обильные речи, Так же, как в мирные дни: неизбежная брань угрожает! Часто я, часто бывал на кровавых бранях народов, Но вовек таковых и толиких я ратей не видел! Как листы на древах, как пески при морях, неисчетны Воинства мчатся долиною, ратовать около града. Гектор, тебе предлагаю совет мой полезный исполнить: Много народов союзных в Приамовом граде великом, Разных своим языкам, по земле рассеянных смертных. Каждым из оных да властвует муж, повелитель народа; Он и вождем на боях, и строителем граждан да будет.» Так прорекла; и богиню вещавшую Гектор постигнул: Сонм распустил, и к оружию бросились граждане Трои. Все растворились ворота; из оных зареяли рати, Конные, пешие; шум и смятение страшное встало. Есть перед градом троянским великий курган и высокий, В поле особенный, круглый равно и отсель и оттоле. Смертные, с древних времен, нарицают его Ватиеей, Но бессмертные боги — могилою быстрой Мирины. Там и троян и союзников их разделилися рати. Храбрых троян Приамид, шлемоблещущий Гектор великий, Всех предводил; превосходные множеством, мужеством духа, С ним ополчилися мужи, копейщики, бурные в битве. Вслед их дарданцам предшествовал сын знаменитый Анхизов, Мощный Эней; от Анхиза его родила Афродита, В рощах на холмах Идейских, богиня, почившая с смертным. Он предводил не один, но при нем Акамас и Архелох: Оба сыны Антенора, искусные в битвах различных. В Зелии живших мужей, при подошве холмистыя Иды, Граждан богатых, пиющих Эзеповы черные воды, Племя троянское лучник отличнейший вел Ликаонид, Пандар, которого Феб одарил сокрушительным луком. Но Адрастеи мужей, Питиеи и веси Апеза, И народ, заселявший Терею, высокую гору, Сих предводили Адраст и Амфий, в броне полотняной, Оба сыны перкозийца Меропа, который славнейший Был предвещатель судьбы и сынам не давал позволенья К брани убийственной в Трою идти; не послушали дети Старца родителя: рок увлекал их.на черную гибель. В Перкоте живших мужей и кругом населявших Практион, Грады Сестос, Абидос и граждан священной Арисбы Рати устроивал Азий, мужей повелитель, Гиртакид, Азий Гиртакид, который на пламенных конях великих В Трою принесся из дальней Арисбы, от вод Селлеиса. Гиппофоой предводил племена копьеборных пеласгов, Тех, что в Лариссе бугристой, по тучным полям обитали; Гиппофоой предводил их и Пилей, Ареева отрасль, Оба сыны пеласгийского Лефа, Тевталова сына. Но фракиян предводил Акамас и воинственный Пирос. Всех, которых страны Геллеспонт бурнотечный объемлет. Храбрый Эвфем ополчал племена копьеборных киконов, Сын браноносца Трезена, любезного Зевсу Кеада. Вслед им Пирехм предводил криволуких пеонов, далеко Живших в странах Амидона, где катится Аксий широкий. Аксий, водою чистейшей священную землю поящий. Вождь Пилемен пафлагонам предшествовал, храброе сердце, Выведший их из Генет, где стадятся дикие мески, Племя народов, которые жили в Киторе, Сесаме, Окрест потока Парфения в славных домах обитали, Кромну кругом, Эгиал и скалы Эрифин населяли. Рать гализонов Годий и Эпистроф вели из Алибы, Стран отдаленных, откуда исход серебра неоскудный. Мизам предшествовал Хромий и Энномос, птицегадатель, Но и гаданием он не спасся от гибели черной: Лег, низложенный руками Пелеева быстрого сына, В бурной реке, где троян и других истреблял он, могучий. Форкис и храбрый Асканий вели из Аскании дальней Рати фригиян, и оба, бесстрашные, боем пылали. Вслед их Антиф и Месфл, воеводы мужей меонийских, Оба сыны Пилемена, Гигейского озера дети, Рать предводили меонов, при Тмоле высоком рожденных. Настес вел говорящих наречием варварских каров, Кои Милет занимали, и Фтиров лесистую гору, И Меандра поток, и Микала вершины крутые; Сих предводили на бой Амфимах и воинственный Настес, Настес и тот Амфимах, Номионова отрасль, который Даже и в битвы ходил, наряжаяся златом, как дева. Жалкий! и златом не мог отвратить он погибели грозной: Лег, низложенный руками Пелеева быстрого сына, В бурной реке, и Пелид его злато унес, победитель. Рать ликиян Сарпедон и блистательный Главк предводили, Живших далеко в Линии, при Ксанфе глубокопучинном.
3
Так лишь на битву построились оба народа с вождями, Трои сыны устремляются, с говором, с криком, как птицы: Крик таков журавлей раздается под небом высоким, Если, избегнув и зимних бурь, и дождей бесконечных, С криком стадами летят через быстрый поток Океана, Бранью грозя и убийством мужам малорослым, пигмеям, С яростью страшной на коих с воздушных высот нападают. Но подходили в безмолвии, боем дыша, аргивяне, Духом единым пылая — стоять одному за другого. Словно туман над вершинами горными Нот разливает, Пастырям стад нежеланный, но вору способнейший ночи: Видно сквозь оный не дальше, как падает брошенный камень,  — Так из-под стоп их прах, подымаяся мрачный, крутился Вслед за идущими; быстро они проходили долину. И когда уже сблизились к битве идущие рати, Вышел вперед от троян Александр, небожителю равный, С кожею парда на раме, с луком кривым за плечами И с мечом при бедре; а в руках два копья медножалых Гордо колебля, он всех вызывал из данаев храбрейших, Выйти противу него и сразиться жестокою битвой. Но лишь увидел его Менелай, любимый Ареем, Быстро вперед из толпы выступающим поступью гордой,  — Радостью вспыхнул, как лев, на добычу нежданно набредший, Встретив еленя рогатого или пустынную серну; Гладны, неистово он пожирает, хотя отовсюду Сам окружен и ловцами младыми, и быстрыми псами: Радостью вспыхнул такой Менелай, Александра героя Близко узрев пред собой; и, отметить похитителю мысля, Быстро Атрид с колесницы с оружием прянул на землю. Но лишь увидел его Приамид, Александр боговидный, Между передних блеснувшего, сердце его задрожало; Быстро он к сонму друзей отступил, избегающий смерти. Словно как путник, увидев дракона в ущелиях горных, Прядает вспять и от ужаса членами всеми трепещет, Быстро уходит, и бледность его покрывает ланиты,  — Так убежавши, в толпу погрузился троян горделивых Образом красный Парис, устрашаясь Атреева сына. Гектор, увидев его, поносил укорительной речью: «Видом лишь храбрый, несчастный Парис, женолюбец, прельститель! Лучше бы ты не родился или безбрачен погибнул! Лучше б сего я желал, и тебе б то отраднее было, Чем поношеньем служить и позорищем целому свету! Слышишь, смеются ряды кудреглавых данаев, считавших Храбрым тебя первоборцем, судя по красивому виду. Вид твой красен, но ни силы в душе, ни отважности в сердце! Бывши таков ты, однако дерзнул в кораблях мореходных Бурное море исплавать, в толпою клевретов любезных, В чуждое племя войти и похитить из стран отдаленных Славу их жен, и сестру и невестку мужей браноносных, В горе отцу твоему, и народу, и целому царству, В радость ахейцам врагам, а себе самому в поношенье! Что же с оружьем не встретил царя Менелая? Узнал бы Ты, браноносца какого владеешь супругой цветущей. Были б не в помощь тебе ни кифара, ни дар Афродиты, Пышные кудри и прелесть, когда бы ты с прахом смесился. Слишком робок троянский народ, иль давно б уже был ты Каменной ризой одет, злополучии толиких виновник!» Гектору быстро в ответ возразил Александр боговидный: «Гектор, ты вправе хулить, и твоя мне хула справедлива. Сердце в груди у тебя, как секира, всегда непреклонно: Древо пронзает она под рукой древодела и рьяность Мужа сугубит, когда обсекает он брус корабельный: Так в груди у тебя непреклонен дух твой высокий. Не осуждай ты любезных даров златой Афродиты. Нет, ни один не порочен из светлых даров нам бессмертных; Их они сами дают; произвольно никто не получит. Ныне, когда ты желаешь, чтоб я воевал и сражался, Всем повели успокоиться, Трои сынам и ахейцам; И посреди их поставьте меня с Менелаем героем; Мы за Елену Аргивскую с ним перед вами сразимся. Кто из двоих победит и окажется явно сильнейшим, В дом и Елену введет, и сокровища все он получит. Вы ж, заключившие дружбу и клятвы святые, владейте Троей холмистой; ахейцы же в Аргос, конями богатый, Вспять отплывут и в Ахаию, славную жен красотою.» Так говорил, и восхитился Гектор услышанной речью; И, на средину исшед и копье ухватив посредине, Спнул фаланги троянские; все успокояся стали. Но на Гектора луки ахеян сыны натянули. Многие метили копьями, многие бросили камни. К ним громогласно воззвал повелитель мужей Агамемнон: «Стойте, аргивцы друзья! не стреляйте, ахейские мужи! Слово намерен вещать шлемоблещущий Гектор великий.» Рек, — и ахеяне прервали, бой и немедленно стали Окрест, умолкнув; и Гектор великий вещал среди воинств: «Сонмы троян и ахеян красивопоножных! внимайте, Что предлагает Парис, от которого брань воспылала. Он предлагает троянам и всем меднолатным ахейцам Ратные сбруи свои положить на всеплодную землю; Сам посреди ополчений с воинственным он Менелаем, Битвой, один на один, за Елену желает сразиться. Кто из двоих победит и окажется явно сильнейшим, В дом и Елену введет, и сокровища все он получит; Мы ж на взаимную дружбу священные клятвы положим.» Рек он; ахейцы безмолвные все сохраняли молчанье; И меж них провещал Менелай, знаменитый воитель! «Ныне внимайте и мне; жесточайшая горесть пронзает Сердце мое; помышляю давно я: пора примириться Трои сынам и ахейцам; довольно вы бед претерпели Ради вражды между мной и Парисом, виновником оной. Кто между двумя судьбой обречен на погибель, Тот да погибнет! а вы, о друзья, примиритесь немедля. Пусть же представят и белого агнца, и черную овцу Солнцу принесть и земле; а Крониду пожрем мы другого. Пусть призовут и Приама владыку, да клятву положит Сам (а сыны у него напыщенны, всегда вероломны): Да преступник какой-либо Зевсовых клятв не разрушит: Сердце людей молодых легкомысленно, непостоянно; Старец, меж ними присущий, вперед и назад прозорливо Смотрит, обеих сторон соблюдая взаимную пользу.» Так говорил; и наполнились радостью оба народа, Чая почить наконец от трудов изнурительной брани: Коней становят в ряды, с колесниц, своих прядают сами; Быстро снимают доспехи, на землю слагают их близко Друг против друга: меж воинств осталося узкое поле. Гектор немедленно к граду глашатаев двух посылает Агнцев поспешно принесть и вызвать владыку Приама. Царь Агамемнон равно повеление дал Талфибию К сеням ахейским идти и принесть на заклание агнца; Он поспешил, повинуясь державному сыну Атрея. С вестью Ирида явилась к Елене лилейнораменной. Вестница, образ принявши любезной Елене золовки, С коей в супружестве был Антенорид царь Геликаон, Образ младой Лаодики, прекраснейшей дщери Приама, В терем вошла, где Елена ткань великую ткала, Светлый, двускладный покров, образуя на оном сраженья, Подвиги конных троян и медянодоспешных данаев, В коих они за нее от Ареевых рук пострадали. К ней приступив, быстроногая так говорила Ирида: «Выйди, любезная нимфа, деяния чудные видеть Конников храбрых троян и медянодоспешных данаев. Оба народа недавно, стремимые бурным Ареем, В поле сходились, пылая взаимно погибельной бранью. Ныне безмолвны стоят; прекратилася брань; ратоборцы Все на щиты преклонилися, копья их воткнуты в землю. Но герой Александр и Атрид Менелай браноносный Выйти желают одни за тебя на копьях сразиться, И супругой любезной тебя наречет победитель.» Так изрекла и влияла ей в душу сладкие чувства, Думы о первом супруге, о граде родимом и кровных. Встала она и, сребристыми тканями вкруг осеняся, Быстро из дому идет со струящеюсь нежной слезою. Следом за ней поспешили прислужницы верные обе, Эфра, Питеева дочь, и Климена, с блистательным взором. Скоро они притекли ко вратам возвышавшимся Скейским, Там и владыка Приам, и Панфой, и Фимет благородный, Клитий, божественный Ламп, Гикетаон, Ареева отрасль, Укалегон, и герой Антенор, прозорливые оба, Старцы народа сидели на Скейской возвышенной башне, Старцы, уже не могучие в брани, но мужи совета, Сильные словом, цикадам подобные, кои по рощам, Сидя на ветвях дерев, разливают голос их звонкий: Сонм таковых илионских старейшин собрался на башне. Старцы, лишь только узрели идущую к башне Елену, Тихие между собой говорили крылатые речи: «Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы Брань за такую жену и беды столь долгие терпят: Истинно, вечным богиням она красотою подобна! Но, и столько прекрасная, пусть возвратится в Элладу; Пусть удалится от нас и от чад нам любезных погибель!» Так говорили; Приам же ее призывал дружелюбно: «Шествуй, дитя мое милое! ближе ко мне ты садися. Узришь отсюда и первого мужа, и кровных, и ближних. Ты предо мною невинна; единые боги виновны: Боги с плачевной войной на меня устремили ахеян! Сядь и поведай мне имя величеством дивного мужа: Кто сей, пред ратью ахейскою, муж и великий и мощный? Выше его головой меж ахеями есть и другие, Но толико прекрасного очи мои не видали, Ни толико почтенного: мужу царю он подобен!» Старцу в женах знаменитая так отвечала Елена: «Ты и почтен, для меня, возлюбленный свекор, и страшен! Лучше бы горькую смерть предпочесть мне, когда я решилась Следовать с сыном твоим, как покинула брачный чертог мой, Братьев, и милую дочь, и веселых подруг мне бесценных! Но не сделалось так; и о том я в слезах изнываю!.. Ты вопрошаешь меня, и тебе я скажу, Дарданион: Муж сей есть пространно державный Атрид Агамемнон, Славный в Элладе, как мудрый царь и как доблестный воин, Деверь он был мне; увы, недостойная, если б он был им!» Так говорила, — и старец, дивяся Атриду, воскликнул: О Агамемнон, счастливым родившийся, смертный блаженный! Сколько под властью твоею ахейских сынов браноносных! Некогда, быв во фригийской земле, виноградом обильной, Зрел я великую рать фригиян, колесничников быстрых; Зрел я Атрея полки и Мигдона, подобного богу: Станом стояло их воинство вдоль берегов Сангария; Там находился и я, и союзником оных считался, В день, как мужам подобные ратью нашли амазонки: Но не столько их было, как здесь быстрооких данаев.» После, узрев Одиссея, Приам вопрошает Елену: «Ныне скажи и об этом, дитя мое: кто сей данаец? Менее целой главой, чем великий Атрид Агамемнон, Но, как сдается мне, он и плечами и персями шире. Сбруя его боевая лежит на земле плодоносной; Сам же, подобно овну, по рядам ратоборным он ходит. Он мне подобным овну представляется, пышному волной, В стаде ходящему между овец среброрунных.» Вновь отвечала Приаму Елена, рожденная Зевсом: «Муж сей, почтенный Приам, Лаэртид Одиссей многоумный, Взросший в народе Итаки, питомец земли каменистой, Муж, преисполненный козней различных и мудрых советов.» К ней обративши слева, говорил Антенор благоумный: «Подлинно, речь справедливую ты, о жена, произносишь: Некогда к нам приходил Одиссей Лаэртид знаменитый, Присланный, ради тебя, с Менелаем воинственным купно. Я их тогда принимал и угащивал дружески в доме; Свойство узнал обоих и советов их разум изведал. Если они на собранья троянские вместе являлись,  — Стоя, плечами широкими царь Менелай отличался; Сидя же вместе, взрачнее был Одиссей благородный. Если они пред собранием думы и речи сплетали,  — Царь Менелай всегда говорил, изъясняяея бегло, Мало вещал, но разительно; не был Атрид многословен, Ни в речах околичен, — хоть был он и младший годами. Но когда говорить восставал Одиссей многоумный, Тихо стоял и в землю смотрел, потупивши очи; Скиптра в деснице своей ни назад, ни вперед он не двигал, Но незыбно держал, человеку простому подобный. Счел бы его ты разгневанным мужем или скудоумным. Но когда издавал он голос могучий из персей, Речи, как снежная вьюга, из уст у него устремлялись! Нет, не дерзнул бы никто с Одиссеем стязаться словами; Мы не дивились тогда Одиссееву прежнему виду.» Третьего видя Аякса, Приам вопрошает Елену: «Кто еще оный ахеянин, столько могучий, огромный? Он и главой и плечами широкими всех перевысил.» Старцу в женах знаменитая вновь отвечала Елена: «Муж сей — Аякс Теламонид великий, твердыня данаев. Там, среди критских дружин, возвышается, богу подобный, Идоменей, и при нем предводители критян толпятся. Часто героя сего Менелай угощал дружелюбно В нашем доме, когда приходил он из славного Крита. Вижу и многих других быстрооких данайских героев; Всех я узнала б легко и поведала б каждого имя. Двух лишь нигде я не вижу строителей воинств: незримы Кастор, коней укротитель, с могучим бойцом Полидевком, Братья, которых со мною родила единая матерь. Или они не оставили град Лакедемон веселый? Или, быть может, и здесь, принеслись в кораблях мореходных, Но одни не желают вступать в ратоборство с мужами, Срамом гнушаясь и страшным позором, меня тяготящим!» Так говорила; но их уже матерь земля сокрывала Там, в Лакедемоне, в недрах любезной земли их родимой. Тою порой через Трою жертвы для клятвы священной, Агнцев и дар полей, вино, веселящее сердце, В козьем меху несли провозвестники; нес совокупно Вестник Идеи и блестящую чашу, и кубки златые; Он же, и к старцу представ, призывал Дарданида, вещая: «Сын Лаомедонов, шествуй, тебя приглашают вельможи Трои сынов конеборных и меднодоспешных данаев Выйти на ратное поле, да клятвы святые положат. Ныне герой Александр и с ним Менелай браноносец С длинными копьями выйдут одни за Елену сразиться; Кто победит — и жены и сокровищ властителем будет; Мы ж, заключившие дружбу и клятвы священные, будем Троей владеть, а данаи в Аргос, конями обильный, Вспять отплывут и в Ахаию, славную жен красотою.» Так произнес; ужаснулся Приам, но друзьям повелел он Коней запречь в колесницу; они покорились охотно; Старец взошел и бразды натянул к управлению коней; Подле него Антенор на блистательной стал колеснице; В поле они через Скейские быстрых направили коней. И когда достигнули воинств троян и ахеян, Там, с колесницы прекрасной сошедши на злачную землю, Между троян и ахеян срединою шествуют старцы. В встречу им быстро восстал повелитель мужей Агамемнон, Мудрый восстал Одиссей; и почтенные вестники оба Жертвы для клятвы священной представили; в чаше единой Вина смесили и на руки воду царям возлияли. Тут Агамемнон, владыка, десницею нож обнаживши Острый, висящий всегда при влагалище мечном великом, Волну отрезал на агнчих главах, и глашатаи оба, Взяв, разделили ее меж избранных троян и ахеян. Царь Агамемнон воззвал, с воздеянием дланей моляся: «Мощный Зевс, обладающий с Иды, преславный, великий! Гелиос, видящий все и слышащий все в поднебесной! Реки, земля и вы, что в подземной обители души Оных караете смертных, которые ложно клянутся! Будьте свидетели вы и храните нам клятвы святые: Если Парис Приамид поразит Менелая Атрида, Он и Елену в дому, и сокровища все да удержит; Мы ж от троянской земли отплывем на судах мореходных. Если Париса в бою поразит Менелай светловласый, Граждане Трои должны возвратить и жену и богатства; Пеню должны заплатить аргивянам, какую прилично; Память об ней да прейдет и до поздних племен человеков. Если же мне и Приам, и Приама сыны отрекутся Должную дань заплатить по паденье уже и Париса, Снова я ратовать буду, пока не истребую дани; Здесь я останусь, пока не увижу конца ратоборству.» Рек и гортани овнов пересек он суровою медью И обоих на земле положил их, в трепете смертном Жизнь издыхающих: юную силу их медь сокрушила. После, вино из чаши блистательной черпая кубком, Все возливали и громко молились богам вечносущим; Так не один возглашал меж рядами троян и ахеян: «Зевс многославный, великий, и все вы, бессмертные боги! Первых, которые смеют священную клятву нарушить, Мозг, как из чаши вино, да по черной земле разольется, Их вероломных и чад, — и пришельцы их жен да обымут!» Так возглашали; моления их не исполнил Кронион. Старец Приам между тем обратился к народам, вещая: «Слову, внимайте, трояне и храбрые мужи ахейцы: Я удаляюсь от вас, в Илион возвращаюсь холмистый. Мне недостанет сил, чтобы видеть своими очами Сына любезного бой с Менелаем, питомцем Арея. Ведает Зевс Эгиох и другие бессмертные боги, В битве кому из подвижников смертный конец предназначен.» Рек, — и овнов в колесницу влагает божественный старец; Всходит и сам и бразды к управленью коней напрягает; Подле него Антенор на блистательной стал колеснице. Старцы, назад обратяся, погнали коней к Илиону. Гектор тогда Приамид и с ним Одиссей благородный Прежде измерили место сражения; после, повергнув Жребии в медный шелом, сотрясали, да ими решится, Кто в сопротивника первый копье медяное пустит. Рати же окрест молились и длани к богам воздевали; Так не один восклицал меж рядами троян и ахеян: «Мощный Зевс, обладающий с Иды, преславный, великий! Кто между ими погибельных дел сих и распрей виновник, Дай ты ему, пораженному, в дом погрузиться Аида, Нам же опять утвердить и священные клятвы, и дружбу!» Так возглашают; а Гектор великий два жребия в шлеме, Взор отвратив, сотрясает, и выпрянул жребий Париса. Воины быстро уселись рядами, где каждый оставил Коней своих звуконогих и пестрые ратные сбруи. Тою порой вкруг рамен покрывался оружием пышным Юный герой Александр, супруг лепокудрой Елены. И сперва наложил он на белые ноги поножи Пышные, кои серебряной плотно смыкались наглезной; Перси кругом защищая, надел медяные латы, Брата Ликаона славный доспех, и ему соразмерный; Сверху на рамо набросил ремень и меч среброгвоздный С медяным клинком; и щит захватил, и огромный и крепкий; Шлем на могучую голову ярко блестящий надвинул С гривою конскою; гребень ужасный над ним волновался; Тяжкое поднял копье, но которое было споручно. Так и Атрид Менелай покрывался оружием, храбрый. И едва лишь каждый в дружине своей воружился, Оба они аргивян и троян на средину выходят С грозно блестящими взорами; ужас смотрящих объемлет Конников храбрых троян и красивопоножных данаев. Близко герои сошлись и на месте измеренном стали, Копья в руках потрясая, свирепствуя друг против друга. Первый герой Александр послал длиннотенную пику И ударил жестоко противника в щит круговидный; Но — не проникнуло меди, согнулось копейное жало В твердом щите. И воздвигся второй с занесенною пикой Царь Менелай, умоляющий пламенно Зевса владыку: «Зевс! помоги покарать сотворившего мне оскорбленье! В прах моею рукой низложи Приамида Париса; Пусть ужасается каждый и в поздно рожденных потомках Злом воздавать за приязнь добродушному гостеприимцу.» Рек он — и, мощно сотрясши, поверг длиннотенную пику, И ударил жестоко противника в щит круговидный: Щит светозарный насквозь пробежала могучая пика, Броню насквозь, украшением пышную, быстро пронзила И, на паху подреберном, хитон у Париса рассекла, Бурная; он, лишь отпрянув, погибели черной избегнул. Сын же Атреев, исторгнув стремительно меч среброгвоздньй Грянул с размаху по бляхе шелома; но меч, над шеломом В три и четыре куска раздробившися, пал из десницы. Царь Менелай возопил, на пространное небо взирая: «Зевс, ни один из бессмертных, подобно тебе, не злотворен! Я наконец уповал покарать Александра злодея; И в руках у меня сокрушается меч, и напрасно Вылетел дрот из десницы моей: не могу поразить я!» Рек — и напал на него, за шлем ухватив коневласый, Быстро повлек, обратившися к пышнопоножным ахейцам. Стиснул Парисову нежную выю ремень хитрошвенный — Вплоть у него под брадой проходившая подвязь шелома. Он и довлек бы его, и покрылся бы славой великой; Но любимца увидела Зевсова дочь Афродита; Кожу вола, пораженного силой, она разорвала: Шлем последовал праздный за мощной рукой Менелая. Быстро его Атрейон, закруживши на воздухе, ринул К пышнопоножным данаям, и подняли верные други. Сам же он бросился вновь, поразить Александра пылая Медным копьем; но Киприда его от очей, как богиня, Вдруг похищает и, облаком темным покрывши, любимца В ложницу вводит, в чертог, благовония сладкого полный; Быстро уходит Елену призвать, и на башне высокой Ледину дочь, окруженную сонмом троянок, находит, Тихо рукой потрясает ее благовонную ризу И говорит, уподобяся старице, древле рожденной, Пряхе, что в прежние дни для нее в Лакедемоне граде Волну прекрасно пряла и царевну вседушно любила: Ей уподобяся, так говорит Афродита богиня: «В дом возвратися, Елена; тебя Александр призывает. Он уже дома, сидит в почивальне, на ложе точеном, Светел красой и одеждой; не скажешь, что юный супруг твой С мужем сражался и с боя пришел, но что он к хороводу Хочет идти иль воссел опочить, хоровод лишь оставив.» Так говорила, — и душу Елены в груди взволновала: Но, лишь узрела Елена прекрасную выю Киприды, Прелести полные перси и страстно блестящие очи, В ужас пришла, обратилась к богине и так говорила: «Ах, жестокая! снова меня обольстить ты пылаешь? Или меня еще дальше, в какой-либо град многолюдный, Фригии град иль Меонии радостной хочешь увлечь ты, Если и там обитает любезный тебе земнородный? Ныне, когда Менелай, на бою победив Александра, Снова в семейство меня возвратить, ненавистную, хочет, Что ты являешься мне, с злонамеренным в сердце коварством? Шествуй к любимцу сама, от путей отрекися бессмертных И, стопою твоей никогда не касаясь Олимпа, Вечно при нем изнывай и ласкай властелина, доколе Будешь им названа или супругою, или рабою! Я же к нему не пойду, к беглецу; и позорно бы было Ложе его украшать; надо мною троянские жены Все посмеются; довольно и так мне для сердца страданий!» Ей, раздраженная Зевсова дочь, отвечала Киприда: «Смолкни, несчастная! Или, во гневе тебя я оставив, Так же могу ненавидеть, как прежде безмерно любила. Вместе обоих народов, троян и ахеян, свирепство Я на тебя обращу, и погибнешь ты бедственной смертью!» Так изрекла, — и трепещет Елена, рожденная Зевсом, И, закрывшись покровом сребристоблестящим, безмолвно, Сонму троянок невидимо, шествует вслед за богиней. Скоро достигли они Александрова пышного дома; Обе служебницы бросились быстро к домашним работам. Тихо на терем высокий жена благородная всходит. Там для нее, улыбаясь пленительно, кресло Киприда, Взяв сама, пред лицом Александровым ставит, богиня. Села на оном Елена, рожденная Зевсом Кронидом, Очи назад отвратила и так упрекала супруга: «С битвы пришел ты? о лучше б, несчастный, навеки погибнул Мужем сраженный, могучим, моим преждебывшим супругом! Прежде не сам ли хвалился, что ты Менелая героя Силой своей и рукой и копьем превзойдешь в ратоборстве! Шествуй теперь и Атрида могучего вызови снова; Лично с героем сразися. Но я не советую; лучше Мирно покойся, и впредь с светлокудрым Атреевым сыном Ратовать ратью, ни битвою биться не смей безрассудно; Или, страшись, да его копием укрощен ты не будешь!» Ей отвечая, Парис устремляет крылатые, речи: «Нет, не печаль мне, супруга, упреками горькими сердце; Так, сегодня Атрид победил с ясноокой Афиной; После и я побежду: покровители боги и с нами. Ныне почием с тобой и взаимной любви насладимся. Пламя такое в груди у меня никогда не горело; Даже в тот счастливый день, как с тобою из Спарты веселой Я с похищенной бежал на моих кораблях быстролетных, И на Кранае с тобой сочетался любовью и ложем. Ныне пылаю тобою, желания сладкого полный.» Рек он — и шествует к ложу, за ним и Елена супруга. Вместе они на блистательноубранном ложе почили. Сын же Атреев по воинству рыскал, зверю подобный, Взоры бросая кругом, не увидит ли где Александра. Но ни единый из храбрых троян и союзников славных Мощному сыну Атрея не мог указать Александра. Верно, из дружбы к нему, не сокрыл бы никто его зревший: Всем он и им уже был ненавистен, как черная гибель. Громко тогда возгласил повелитель мужей Агамемнон: «Слух преклоните, трояне, дардане и рати союзных! Видимо всем торжество Менелая, любимца Арея. Вы аргивянку Елену, с богатством ее похищенным, Выдайте нам и немедленно должную дань заплатите, Память об ней да прейдет и до поздних племен человеков.» Так Агамемнон вещал, — и в хвалу восклицали ахейцы.
4
Боги, у Зевса отца на помосте златом заседая, Мирно беседу вели; посреди их цветущая Геба Нектар кругом разливала; и, кубки приемля златые, Чествуют боги друг друга, с высот на Трою взирая. Вдруг Олимпиец Кронион замыслил Геру прогневать Речью язвительной; он, издеваясь, беседовать начал: «Две здесь богини, помощницы в бранях царя Менелая: Гера Аргивская и Тритогения Алалкомена. Обе, однако, далеко сидя и с Олимпа взирая, Тем утешаются; но с Александром везде Афродита, Помощь ему подает, роковые беды отражает, И сегодня любимца спасла, трепетавшего смерти. Но, очевидно, победа над ним Менелая героя. Боги, размыслим, чем таковое деяние кончить? Паки ли грозную брань и печальную распрю воздвигнем Или возлюбленный мир меж двумя племенами положим? Если сие божествам и желательно всем, и приятно, Будет стоять нерушимою Троя Приама владыки, И с Еленой Аргивскою в дом Менелай возвратится.» Так он вещал; негодуя, вздыхали Афина и Гера; Вместе сидели они и троянам беды умышляли. Но Афина смолчала; не молвила, гневная, слова Зевсу отцу, а ее волновала свирепая злоба. Гера же гнева в груди не сдержала, воскликнула к Зевсу: «Сердцем жестокий Кронион! какой ты глагол произносишь? Хочешь ты сделать и труд мой ничтожным, и пот мой бесплодным, Коим, трудясь, обливалася? Я истомила и коней, Рать подымая на гибель Приаму и чадам Приама. Волю твори; но не все от бессмертных ее мы одобрим.» Ей негодующей сердцем ответствовал Зевс тучеводец: «Злобная; старец Приам и Приамовы чада какое Зло пред тобой сотворили, что ты непрестанно пылаешь Град Илион истребить, благолепную смертных обитель? Если б могла ты, войдя во врата и троянские стены, Ты бы пожрала живых и Приама, и всех Приамидов, И троянский народ, и тогда б лишь насытила злобу! Делай, что сердцу угодно; да горький сей спор напоследок Грозной вражды навсегда между мной и тобой не положит. Слово еще изреку я, а ты впечатлей его в сердце: Если и я, пылающий гневом, когда возжелаю Град ниспровергнуть, отчизну любезных тебе человеков,  — Гнева и ты моего не обуздывай, дай мне свободу! Град сей тебе я предать соглашаюсь, душой несогласный. Так, под сияющим солнцем и твердью небесною звездной Сколько ни зрится градов, населенных сынами земными, Сердцем моим наиболее чтима священная Троя, Трои владыка Приам и народ копьеносца Приама. Там никогда мой алтарь не лишался ни жертвенных пиршеств, Ни возлияний, ни дыма: сия бо нам честь подобает.» Вновь провещала к нему волоокая Гера богиня: «Три для меня наипаче любезны ахейские града: Аргос, холмистая Спарта и град многолюдный Микена. Их истреби ты, когда для тебя ненавистными будут; Я не вступаюсь за них и отнюдь на тебя не враждую. Сколько бы в гневе моем ни противилась их истребленью, Я не успела б и гневная: ты на Олимпе сильнейший. Но труды и мои оставаться должны ли бесплодны? Я божество, как и ты, исхожу от единого рода; И, богиня старейшая, дщерь хитроумного Крона, Славой сугубой горжусь, что меня и сестрой и супругой Ты нарицаешь, — ты, над бессмертными всеми царящий. Но оставим вражду и, смиряяся друг перед другом, Оба взаимно уступим, да следуют нам и другие Боги бессмертные. Ныне, Кронид, повели ты Афине Быстро сойти к истребительной брани троян и данаев; Пусть искушает она, чтоб славою гордых данаев Первые Трои сыны оскорбили, разрушивши клятву.» Так говорила, — и внял ей отец и бессмертных и смертных; Речи крылатые он устремил к светлоокой Афине: «Быстро, Афина, лети к ополченыо троян и данаев; Там искушай и успей, чтоб славою гордых данаев Первые Трои сыны оскорбили, разрушивши клятву.» Рек — и подвигнул давно пылавшую сердцем Афину: Бурно помчалась богиня, с Олимпа высокого бросясь. Словно звезда, какую Кронион Зевс посылает Знаменьем или пловцам, иль воюющим ратям народов, Яркую; вкруг, из нее неисчетные сыплются искры,  — В виде таком устремляясь на землю, Паллада Афина Пала в средину полков: изумление обняло зрящих Конников храбрых троян и медянодоспешных данаев; Так говорил не один ратоборец, взглянув на другого: «Снова войне ненавистной, снова сече кровавой Быть перед Троей; или полагает мир между нами Зевс всемогущий, который меж смертными браней решитель.» Так не один говорил в ополченьях троян и ахеян. Зевсова ж дочь, Антенорова сына приявшая образ, Мужа Лаодока храброго, в сонмы троянские входит, Пандара, богу подобного, ищет, кругом вопрошая; Видит его: непорочный и доблестный сын Ликаонов, Пандар, стоял и при нем густые ряды щитоносцев, Воев, пришедших за ним от священных потоков Эсепа. Став близ него, устремила богиня крылатые речи: «Будешь ли мне ты послушен, воинственный сын Ликаона? Смеешь ли быстрой стрелою ударить в царя Менелая? В Трое от каждого ты благодарность и славу стяжаешь; Более ж всех от Приамова сына, царя Александра. Так, от него ты от первого дар понесешь знаменитый, Если узрит он, что царь Атрейон, Менелай браноносный, Свержен твоею стрелой, на костер подымается грустный. Пандар, дерзай! порази Менелая, высокого славой! Прежде ж обет сотвори луконосцу ликийскому, Фебу, Агнцев ему первородных принесть знаменитую жертву, В отческий дом возвратяся, в священные Зелий стены.» Так говоря, безрассудного сердце Афина подвигла. Лук обнажил он лоснистый, рога быстроскачущей серны, Дикой, которую некогда сам он под перси уметил, С камня готовую прянуть; ее, ожидавший в засаде, В грудь он стрелой угодил и хребтом опрокинул на камень. Роги ее от главы на шестнадцать ладоней вздымались. Их, обработав искусно, сплотил рогодел знаменитый, Вылощил ярко весь лук и покрыл его златом поверхность. Лук сей блестящий, стрелец натянувши, искусно изладил, К долу склонив; и щитами его заградила дружина, В страхе, да слуги Арея в него не ударят, ахейцы, Прежде чем будет пронзен Менелай, воевода ахеян. Пандар же крышу колчанную поднял и выволок стрелу, Новую стрелу крылатую, черных страданий источник. Скоро к тугой тетиве приспособил он горькую стрелу, И, обет сотворя луконосцу ликийскому, Фебу, Агнцев ему первородных принесть знаменитую жертву, В отческий дом возвратяся, в священные Зелий стены, Разом повлек он и уши стрелы, и воловую жилу; Жилу привлек до сосца и до лука железо пернатой; И едва круговидный огромный свой лук изогнул он, Рог заскрипел, тетива загудела, и прянула стрелка Остроконечная, жадная в сонмы влететь сопротивных. Но тебя, Менелай, не оставили жители неба, Вечные боги, и первая дщерь светлоокая Зевса: Став пред тобою, она возбраняет стреле смертоносной К телу касаться, ее отражает, как нежная матерь Гонит муху от сына, сном задремавшего сладким. Медь направляет богиня туда, где застежки златые Запон смыкали и где представлялася броня двойная: Бурно пернатая горькая в сомкнутый запон упала И насквозь просадила изящно украшенный запон, Броню насквозь, украшением пышную, быстро пробила, Навязь медную, тела защиту, стрел сокрушенье, Часто его защищавшую, самую навязь пронзила И рассекла, могучая, верхнюю кожу героя; Быстро багряная кровь заструилась из раны Атрида. Так, как слоновая кость, обагренная в пурпур женою, Карскою или меонской, для пышных нащечников коням, В доме лежит у владелицы: многие конники страстно Жаждут обресть; но лежит драгоценная царская утварь, Должная быть и коню украшеньем, и коннику славой,  — Так у тебя, Менелай, обагрилися пурпурной кровью Бедра крутые, красивые ноги и самые глезны. В ужас пришел Атрид, повелитель мужей Агамемнон, Брата увидевши кровь, изливавшуюсь током из язвы. В ужас пришел и сам Менелай, воеватель отважный; Но лишь увидел шипы и завязку пернатой вне тела, Вновь у Атреева сына исполнились мужества перси. Тяжко стеная и за руку брата держа, Агамемнон Так между тем говорил, и кругом их стенала дружина: «Милый мой брат! на погибель тебе договор заключил я, Выставив против троян одного за данаев сражаться: Ими пронзен ты; попрали трояне священную клятву! Но не будут ничтожными клятва, кровавая жертва, Вин возлиянье и рук сопряженье на верность обета. Если теперь совершить Олимпийский Зевес не рассудит, Поздно, но он совершит, — и трояне великою платой, Женами их, и детьми, и своими главами заплатят. Твердо уверен я в том, убеждаяся духом и сердцем, Будет некогда день, как погибнет высокая Троя, Древний погибнет Приам и народ копьеносца Приама. Зевс Эгиох, обитатель эфира высокоцарящий, Сам над главами троян заколеблет ужасным эгидом, Сим вероломством прогневанный; то неминуемо будет. Но меж тем, Менелай, и жестокая будет мне горесть, Если умрешь ты, о брат мой, и жизни предел здесь окончишь. Я, отягченный стыдом, отойду в многожаждущий Аргос! Скоро тогда по отечестве все затоскуют ахейцы. В славу Приаму и в радость троянам, здесь мы оставим Нашу Елену, и кости твои середь поля истлеют, Легшие в чуждой троянской земле, не свершенному делу. Скажет тогда не один беспредельно надменный троянец, Гордо на гроб наскочив Менелая, покрытого славой: — Если бы так над всеми свой гнев совершал Агамемнон! Он к Илиону ахейскую рать приводил бесполезно; Он с кораблями пустыми в любезную землю родную Вспять возвратился, оставивши здесь Менелая героя. — Так он речет; и тогда расступися, земля, подо мною!» Душу ему ободряя, вещал Менелай светловласый: «Брат, ободрися и в страх не вводи ополчений ахейских; В место мне не смертельное медь вонзилася; прежде Пояс мой испещренный ее укротил, а под оным Запон и навязь, которую медники-мужи ковали.» Быстро ему отвечал повелитель мужей Агамемнон: «Было бы истинно так, как вещаешь, возлюбленный брат мой! Язву же врач знаменитый немедля тебе испытает И положит врачевств, утоляющих черные боли.» Рек — и к Талфибию вестнику речь обратил Агамемнон: «Шествуй, Талфибий, и к нам призови ты Махаона мужа, Славного рати врача, Асклепия мудрого сына. Пусть он осмотрит вождя аргивян, Менелая героя, Коего ранил стрелою стрелец знаменитый ликийский, Или троянский, па славу троянам, ахейцам на горесть!» Рек — и глашатай немедленно слову царя повинулся: Быстро пошел сквозь толпы, по великому войску данаев, Окрест смотря по рядам; и героя Махаона видит: Пеш он стоял и кругом его храбрых ряды щитоносцев, Воев, за ним прилетевших из Трики, обильной конями. Став близ него, устремляет Талфибий крылатые речи: «Шествуй, Асклепиев сын; Агамемнон тебя призывает; Шествуй увидеть вождя аргивян, Менелая героя, Коего ранил стрелою стрелец знаменитый ликийский, Или троянский, на славу троянам, ахейцам на горесть!» Так говорил он, — и душу Махаона в персях встревожил. Быстро пошли сквозь толпы по великому войску данаев, И, когда притекли, где Атрид Менелай светлокудрый Был поражен, где, собравшись, ахейские все властелины Кругом стояли, а он посреди их, богу подобный, Врач из плотного запона стрелу извлечь поспешает; Но, когда он повлек, закривились шипы у пернатой. Быстро тогда разрешив пестроблещущий запон, под оным Пояс и повязь, которую медники-мужи ковали, Язвину врач осмотрел, нанесенную горькой стрелою; Выжал кровь и, искусный, ее врачевствами осыпал, Силу которых отцу его Хирон открыл дружелюбный. Тою дорой, как данаи заботились вкруг Менелая, Быстро троянцев ряды наступали на них щитоносцев; Снова данаи оружьем покрылись и вспыхнули, боем. Тут не увидел бы ты Агамемнона, сына Атрея, Дремлющим, или трепещущим, или на брань неохотным: Пламенно к брани, мужей прославляющей, он устремился. Коней Атрид с колесницею, медью блестящей, оставил; Их браздодержец могучий держал недалеко, храпящих, Муж Эвримедон, потомок Пираосов, сын Птолемеев; Близко держаться Атрид заповедал, на случай, когда он Члены трудом истомит, обходящий и строящий многих. Сам, устремившися пеш, проходил он ряды ратоборцев. Где поспешавших на бой находил аргивян быстроконных, Духа еще им, представ, придавал возбудительной речью: «Аргоса вои, воспомните ныне кипящую доблесть! Нет, небожитель Кронид в вероломствах не будет помощник Первых, которые, клятвы поправ, нанесли оскорбленье,  — Белое тело их, верно, растерзано вранами будет; Мы же супруг их цветущих и всех их детей малолетних В плен увлечем на судах, как возьмем крепкостенную Трою.» Но, встречая мужей, на печальную битву коснящих, Сильно на них нападал, порицая жестокою речью: «Аргоса вои, стрельцы презренные, нет ли стыда вам? Что, пораженные страхом, как робкие лани, стоите? Лани, когда утомятся, по чистому бегая полю, Купой стоят, и нет в их персях ни духа, ни силы,  — Так, пораженные, вы здесь стоите и медлите к бою. Ждете ли вы, чтоб трояне до самых рядов приступили Наших судов лепокормных, на береге моря седого, Там чтоб увидеть вам, вас ли рукой покрывает Кронион?» Так он, начальствуя, вкруг обходил ратоборные строи. Скоро приближился к критским, идя сквозь толпу ратоборцев: Критяне строились в бой вкруг отважного Идоменея; Идоменей впереди их подобился вепрю, могучий; Вождь Мерион у него позади возбуждал ополченья. Их усмотревши, наполнился радостью царь Агамемнон И предводителя критян приветствовал ласковой речью: «Идоменей, тебя среди сонма героев ахейских Чествую выше я всех, как в боях и деяниях прочих, Так и на празднествах наших, когда благородным данаям К пиру почетного чермного чашу вина растворяют; Где предводители прочие меднодоспешных данаев Пьют известною мерой, но кубок тебе непрестанно Полный стоит, как и мне, да пьешь до желания сердца. Шествуй же к брани таков, как и прежде ты быть в ней гордился.» И Атриду ответствовал критских мужей воевода: «Славный Атрид, неизменно твоим я остануся другом, Верным всегда, как и прежде тебе обещал я и клялся. Но спеши и других возбудить кудреглавых данаев. Битву скорее начнем; разорвали священные клятвы Трои сыны! И постигнут их первых беды и погибель; Первые, клятвы поправ, вероломно они оскорбили!» Так он вещал, — и Атрид удалился, радостный сердцем; Он устремился к Аяксам, идя сквозь толпу ратоборных: Оба готовились в бой, окруженные тучею пеших. Словно как с холма высокого тучу великую пастырь Видит, над морем идущую, ветром гонимую бурным: Издали взору его как смола представлялся черной, Мчится над морем она, предводящая страшную бурю; С ужасом пастырь глядит и стада свои гонит в пещеру,  — Вслед таковы за Аяксами юношей, пламенных в битвах, К брани кровавой с врагом устремлялись фаланги густые, Черные, грозно кругом и щиты воздымая и копья. Видя и сих, наполняется радостью царь Агамемнон И, к вождям обратяся, крылатую речь устремляет: «Храбрые мужи, Аяксы, вожди меднолатных данаев! Вам я народ возбуждать не даю повелений ненужных: Сильно вы сами его поощряете к пламенным битвам. Если б, о Зевс Олимпийский, Афина и Феб луконосец! Если б у каждого в персях подобное мужество было, Скоро пред нами поникнул бы град крепкостенный Приама, Наших героев руками плененный и в прах обращенный!» Так произнесши, оставил он их и к другим устремился. Встретился Нестор ему, сладкогласный вития пилосский: Строил свои он дружины и дух распалял их на битву. Окрест его Пелагон возвышался, Аластор и Хромий, Гемон, воинственный царь, и Биант, предводитель народов. Конных мужей впереди с колесницами Нестор построил; Пеших бойцов позади их поставил, и многих и храбрых, Стену в сражениях бурных; но робких собрал в середину, С мыслью, чтоб каждый, когда не по воле, по нужде сражался. Конникам первым давал наставленья, приказывал им он Коней рядами держать и нестройной толпой не толпиться. «Нет, — чтоб никто, на искусство езды и на силу надежный, Прежде других не пылал впереди с сопостатами биться Или назад обращаться: себя вы ослабите сами. Кто ж в колеснице своей на другую придет колесницу, Пику вперед уставь: наилучший для конников способ. Так поступая, и древние стены, и грады громили, Разум и дух таковой сохраняя в доблестных персях.» Так им советовал старец, давно испытанный в бранях. Царь Агамемнон, узрев и его, веселится душою И, обратяся к нему, устремляет крылатые речи: «Если бы, старец, доныне еще, как душа твоя в персях, Ноги служили тебе и осталися в свежести силы? Но угнетает тебя неизбежная старость; пускай бы Мужи другие старели, а ты бы блистал между юных!» И Атриду ответствовал Нестор, конник геренский: «Так, благородный Атрид, несказанно желал бы и сам я Быть таковым, как я был, поразивший Эревфалиона. Но совокупно всего не дают божества человекам: Молод я был, а теперь и меня постигнула старость. Но и таков я пойду между конными; буду бодрить их Словом моим и советом: вот честь, остающаясь старцам. Копья пускай устремляют ахеяне младшие, мужи, Родшиесь после меня и надежные больше на силу.» Так произнес, — и Атрид удаляется, радостный сердцем; Он Менесфея, отличного конника, близко находит Праздно стоящим, и окрест — афинян, искусных в сраженьях, Там же, близ Менесфея, стоял Одиссей многоумный; Окрест его кефалленов ряды, не бессильных во брани, Праздно стояли, еще не слыхавшие бранной тревоги: Ибо едва устремленные к бою сходились фаланги Конников быстрых троян и ахеян, и стоя дружины Ждали, когда, наступивши, ахейская башня другая Прежде ударит в троян и кровавую битву завяжет. Так их нашед, возроптал повелитель мужей Агамемнон И к вождям возгласил, устремляя крылатые речи: «Сын скиптроносца Петея, питомца Крониона Зевса! Также и ты, одаренный коварствами, хитростей полный, Что, укрывайся здесь, вы стоите, других ожидая? Вам из ахейских вождей обоим надлежало бы первым Быть впереди и пылающей брани в лицо устремляться. Первые вы от меня и о пиршествах слышите наших, Если старейшинам пиршество мы учреждаем, ахейцы. Там приятно для вас насыщаться зажаренным мясом, Кубками вина сладкие пить до желания сердца; Здесь же приятно вам видеть, хотя бы и десять ахейских Вас упредили фаланг и пред вами сражалися медью.» Гневно воззрев на него, отвечал Одиссей знаменитый: «Речи какие, Атрид, из уст у тебя излетают? Мы, говоришь ты, от битв уклоняемся? Если, ахейцы, Мы на троян быстроконных воздвигнем свирепство Арея, Узришь ты, если захочешь и если участие примешь, Узришь отца Телемахова в битве с рядами передних Конников храбрых троян; а слова произнес ты пустые!» Гневным узрев Одиссея, осклабился царь Агамемнон, И, к нему обращайся, начал он новое слово: «Сын благородный Лаэрта, герой Одиссей многоумный! Я ни упреков отнюдь, ни приказов тебе не вещаю. Слишком я знаю, что сердце твое благородное полно Добрых намерений; ты одинаково мыслишь со мною. Шествуй, о друг! а когда что суровое сказано ныне, После исправим; но пусть то бессмертные всё уничтожат!"! Так произнесши, оставил вождей и к другим устремился. Там он Тидида нашел, Диомеда героя, стоящим Подле коней и своей составной колесницы блестящей; С ним стоял и Сфенел, благородная ветвь Капанея. Гневно и их порицал повелитель мужей Агамемнон; Он к Диомеду воззвал, устремляя крылатые речи: «Мужа бесстрашного сын, укротителя коней Тидея, Что ты трепещешь? и что озираешь пути боевые? Так трепетать не в обычае было Тидея героя; Он впереди, пред дружиною, первый сражался с врагами. Так говорили — дела его зревшие; я с браноносцем В подвигах не был, не видел; но всех, говорят, превышал Некогда он, не с войной, но как странник, в микенские стены Мирный вошел, с Полиником божественным рать собирая. Брань подымали они на священные фивские стены И просили микенян дать им союзников славных. Те соглашалися дать и решились исполнить прошенье; Но Зевес отвратил их явлением знамений грозных. Оба вождя отошли и путем обратным достигли Брега Асопа густокамышного, тучного злаком. Снова оттуда послом аргивяне послали Тидея В Фивы, куда и пришел он и вместе обрел там кадмеян Многих, пирующих в царском дому Этеокловой силы. Там, невзирая, что странник, Тидей, конеборец могучий, В страх не пришел, находяся один среди многих кадмеян: К подвигам их вызывал и на каждом легко сопротивных Всех победил: таково поборала Тидею Афина. Злобой к нему воспылали кадмейцы, гонители коней, И на идущего вспять, пятьдесят молодых ратоборцев Выслали тайно в засаду; и два их вождя предводили: Меон младый, Гемонид, обитателям неба подобный, И Автофонов сын, Ликофон, ненасытимый боем. Но Тидей и для них жестокий конец уготовил: Всех поразил их и дал лишь единому в дом возвратиться; Меона он отпустил, покоряяся знаменьям бога. Так был воинствен Тидей этолиец! Но сына родил он, Доблестью бранною низшего, высшего только витийством.» Рек он; ни слова царю Диомед не ответствовал храбрый, Внемля с почтеньем укоры почтенного саном владыки; Но возразил Агамемнону сын Капанея героя! «Нет, о Атрид, не неправдуй, тогда как и правду ты знаешь, Мы справедливо гордимся, что наших отцов мы храбрее: Воинство в меньшем числе приведя под Арееву стену, Мы и престольные Фивы разрушили, град семивратный, Знаменьям веря богов и надеясь на Зевсову помощь. Наши ж отцы своим безрассудством себя погубили. Славы отцов не равняй, Агамемнон, со славою нашей!» Грозно взглянув на него, возразил Диомед благородный: «Молча стой, Капанид, моему повинуясь совету: Я не вменяю в вину, что владыка мужей Агамемнон Дух возбуждает к сражению пышнопоножных данаев. Слава ему, предводителю, если данайские мужи Мощь одолеют троян а святый Илион завоюют; Тяжкая горесть ему же, когда одолеют данаев. Но устремимся, и сами воспомним кипящую храбрость!» Рек — и с высот колесницы с оружием прянул на землю. Страшно медь зазвучала вкруг персей царя Диомеда, В бой полетевшего; мужа храбрейшего обнял бы ужас. Словно ко брегу гремучему быстрые волны морские Идут, гряда за грядою, клубимые Зефиром ветром; Прежде средь моря они воздымаются; после, нахлынув, С громом об берег дробятся ужасным, и выше утесов Волны понурые плещут и брызжут соленую пену,  — Так непрестанно, толпа за толпою, данаев фаланги В бой устремляются; каждой из них отдает повеленья Вождь, а воины идут в молчании; всякий спросил бы: Столько народа идущего в персях имеет ли голос? Вои молчат, почитая начальников: пышно на всех их Пестрые сбруи сияют, под коими шествуют стройно. Но трояне, как овцы, богатого мужа в овчарне Стоя тьмочисленные и млеком наполняя дойницы, Все непрестанно блеют, отвечая блеянию агнцев,  — Крик такой у троян раздавался по рати великой; Крик сей и звук их речей не у всех одинаковы были, Но различный язык разноземных народов союзных. Их возбуждает Арей, а данаев Паллада Афина, Ужас насильственный, Страх и несытая бешенством Распря, Бога войны, мужегубца Арея сестра и подруга: Малая в самом начале, она пресмыкается; после В небо уходит главой, а стопами по долу ступает. Распря, на гибель взаимную, сеяла ярость меж ратей, Рыща кругом по толпам, умирающих стон умножая. Рати, одна на другую идущие, чуть соступились, Разом сразилися кожи, сразилися копья и силы Воинов, медью одеянных; выпуклобляшные разом Сшиблись щиты со щитами; гром раздался ужасный. Вместе смешались победные крики и смертные стоны Воев губящих и гибнущих; кровью земля заструилась, Словно когда две реки наводненные, с гор низвергаясь, Обе в долину единую бурные воды сливают, Обе из шумных истоков бросаясь в пучинную пропасть; Шум их далеко пастырь с утеса нагорного слышит,  — Так от сразившихся воинств и гром разлиялся и ужас. Первый тогда Антилох поразил у троян браноносца Храброго, между передних, Фализия ветвь, Эхепола. Быстро его поражает он в бляху косматого шлема И пронзает чело: пробежало глубоко внутрь кости Медное жало, и тьма Эхеполовы очи покрыла; Грянулся он, как великая, башня средь бурного боя. Тело упадшего за ноги царь захватил Элефенор. Сын Халкодонов, воинственный вождь крепкодушных абантов, И повлек из-под стрел, поспешая скорее с троянца Латы совлечь — но не долго его продолжалась забота: Влекшего труп усмотрев, крепкодушный воитель Агенор В бок, при наклоне его от ограды щита обнаженный, Сулицей медной пронзил и могучего крепость разрушил. Там он дух испустил, и при нем загорелося дело,  — Яростный бой меж троян и ахеян: как волки, бросались Вои одни на других; человек с человеком сцеплялся. Тут поражен Теламонидом сын Анфемиона юный, Жизнью цветущий, герой Симоисий, которого матерь, Некогда с Иды сошедшая вместе с своими родными Видеть стада, родила на зеленых брегах Симоиса: Родшийся там, наречен Симоисием, но и родившим Он не воздал за свое воспитание: краток во цвете Был его век, Теламонова сына копьем пресеченный. Он устремлялся вперед, как его поразил Теламонид В грудь близ десного сосца; на другую страну через рамо Вышло копье, и на землю нечистую пал он, как тополь, Влажного луга питомец, при блате великом возросший, Ровен и чист, на единой вершине раскинувший ветви, Тополь, который избрав, колесничник железом блестящим Ссек, чтоб в колеса его для прекрасной согнуть колесницы; В прахе лежит он и сохнет на бреге потока родного,  — Юный таков Симоисий лежал, обнаженный доспехов Мощным Аяксом. В Аякса же вдруг Приамид пестролатный Антиф, наметя меж толпища, пикою острой ударил, Но промахнулся; она Одиссеева доброго друга Левка ударила в пах, увлекавшего мертвое тело; Вырвалось тело из рук, и упал он близ мертвого мертвый. Гневом герой Одиссей за его, пораженного, вспыхнул; Выступил дальше передних, колебля сверкающей медью; К телу приближася, стал и, кругом оглянувшися, мощно Ринул блистающий дрот: отступили враги от удара Мужа могучего; он же копье не напрасное ринул: Демокоона уметил, побочного сына Приама, В дом из Абида притекшего, с паств кобылиц легконогих. Пикой его Лаэртид, раздраженный за друга, уметил Прямо в висок: на другую страну сквозь висок просверкнула Острая пика, — и тьма Приамидовы очи докрыла: С шумом на дол он упал, и взгремели на падшем доспехи. Вспять подались и передних ряды, и божественный Гектор; Громко вскричали ахеян сыны и, похитивши трупы, Ринулись прямо, пробились вперед; Аполлон раздражился, Смотря с Пергамских высот, и воскликнул, троян возбуждая: «Конники Трои, вперед! не давайте вы бранного поля Гордым ахейцам; их груди не камень, тела не железо, Чтобы меди удары, пронзающей тело, ничтожить. Днесь и Пелид не воинствует, сын лепокудрой Фетиды: Он пред судами гнев, сокрушительный сердцу, питает.» Так им из града гремел он, ужасный; но воев ахейских Зевсова славная дочь, Тритогения, дух возбуждала, Быстро носясь по толпам, где медлительных видела воев. Тут Амаринкова сына, Диора, судьба оковала: Камнем он был поражен рукометным, жестоко зубристым В правую голень: его поразил предводитель фракиян, Пирос герой, Имбразид, к Илиону из Эны притекший. Обе на голени жилы и кость раздробил совершенно Камень бесстыдный, и навзничь, шатаяся, в прах Амаринкид Грянулся, руки дрожащие к милым друзьям простирая, Дух предающий; а тут прилетел поразивший фракиец, Пирос могучий, и пику вонзил средь утробы; на землю Вылилась внутренность вся, — и мрак осенил ему очи. Пироса бурного пикой ударил Фоас этолиец В перси, выше сосца, и вонзилася в легкое пика. Быстро примчался Фоас этолиец; могучую пику Вырвал из персей фракийца и, меч обнажив изощренный, В чрево его посредине ударил и душу исторгнул; Сбруи ж похитить не мог: обступали героя фракийцы, Мужи высокочубастые, грозно уставивши копья. Ими, сколь ни был огромен, и крепок, и мужеством славен, Прогнан Фоас; и назад отступил, поколебанный силой. Так по кровавому праху один близ другого простерлись Копьями грозных фракиян и меднооружных эпеян Два воеводы, и окрест их многие пали другие. Делу сему не хулу произнес бы свидетель присущий, Если б, еще невредимый, не раненный острою медью, Он среди боя вращался и если б Афины Паллады Дланию был предводим и от ярости стрел охраняем. Много и храбрых троян, и могучих данаев в день оный Ниц по кровавому праху простерлося друг подле друга.
5
В оное время Афина Тидея великого сыну Крепость и смелость дала, да отличнейшим он между всеми Аргоса воями будет и громкую славу стяжает. Пламень ему от щита и шелома зажгла неугасный, Блеском подобный звезде той осенней, которая в небе Всех светозарнее блещет, омывшись в волнах Океана,  — Пламень подобный зажгла вкруг главы и рамен Диомеда И устремила в средину, в ужасные брани волненье. Был в Илионе Дарес, непорочный священник Гефеста, Муж и богатый и славный, и было у старца два сына, Храбрый Фегес и Идей, в разнородных искусные битвах. Оба они, отделясь, полетели против Диомеда; Но они на конях, — Диомед устремляется пеший. Только лишь стали сближаться, идущие друг против друга, Первый троянец Фегес устремил длиннотенную пику: Низко, блестящая жалом, над левым плечом Диомеда Медь пронеслася, не ранив его; и воздвигнулся с пикой Он, и его не напрасно копье из руки полетело: В грудь меж сосцов поразил и противника сбил с колесницы. Спрянул Идей, побежал, колесницу прекрасную бросив; В трепете сердца не смел защитить и убитого брата; Он бы и сам не избег от грозящего, черного рока, Но исторгнул Гефест и, покрытого мрачностью ночи, Спас, да не вовсе отец сокрушится печалью о детях. Коней меж тем изловив, Диомед, воеватель могучий, Вверил дружине, да гонят к судам многоместным. Трояне, Бодрые в битве дотоле, узрев, что Даресовы чада — Тот устрашенный бежит, а другой с колесницы низвержен, Духом смутилися все: и тогда Паллада Афина, За руку взявши, воскликнула к бурному богу Арею: «Бурный Арей, истребитель народов, стен сокрушитель, Кровью покрытый! не бросим ли мы и троян и ахеян Спорить одних, да Кронид промыслитель их славу присудит? Сами ж с полей не сойдем ли, да Зевсова гнева избегнем?» Так говоря, из сражения вывела бурного бога И посадила его на возвышенном бреге Скамандра. Гордых троян отразили данаи; низверг браноносца Каждый их вождь; и первый владыка мужей Агамемнон Мощного сбил с колесницы вождя гализонов, Годия: Первому, в бег обращенному, пику ему Агамемнон В спину меж плеч углубил и сквозь перси широкие выгнал; С шумом на землю он пал, и взгремели на падшем доспехи. Идоменей поразил меонийцем рожденного Бором Феста, притекшего к брани из Тарны, страны плодоносной Мужа сего Девкалид копьеносец копьем длиннотенным Вдруг, в колесницу всходившего, в правое рамо ударил: В прах с колесницы он пал и ужасною тьмой окружился; Быстро его обнажили царя Девкалида клевреты. Там же Скамандрий Строфид, молодой звероловец искусный, Первому, в бег обращенному, пику ему Агамемнон Славный стрелец; изученный самою богинею Фебой, Всех он зверей поражал, и холмов и дубравы питомцев; Но его не спасла ни стрельбой веселящаясь Феба, Ни искусство, каким он, стрелец дальнометкий, гордился: Юношу сильный Атрид Менелай, знаменитый копейщик, Близко его убегавшего, ясенной пикою острой В спину меж плеч поразил и сквозь перси кровавую выгнал: Грянулся в прах он лицом, зазвучала кругом его сбруя. Вождь Мерион Ферекла повергнул, Гармонова сына, Зодчего мужа, которого руки во всяком искусстве Опытны были; его безмерно любила Паллада; Он и Парису герою суда многовеслые строил, Бедствий начало, навлекшие гибель как всем илионцам, Так и ему: не поститнул судеб он богов всемогущих. Воя сего Мерион, пред собою гоня и настигнув, Быстро в десное стегно поразил копием, — и глубоко, Прямо в пузырь, под лобковою костью, проникнуло жало: С воплем он пал на колена, и падшего Смерть осенила. Мегес Педея сразил, Антенорова храброго сына. Сын незаконный он был, но его воспитала Феана С нежной заботой, как собственных чад, угождая супругу. Мегес Филид, на него устремяся, копейщик могучий, В голову около тыла копьем поразил изощренным. Медь, меж зубов пролетевши, подсекла язык у Педея: Грянулся в прах он и медь холодную стиснул зубами. Вождь Эврипил Эвемонид сразил Гипсенора героя, Ветвь Долопиона старца, который, возвышенный духом, Был у Скамандра священник и чтился как бог от народа. Мужа сего Эврипил, блистательный сын Эвемонов, В бегстве узрев пред собою, догнал на бегу и по раму Острым мечом поразил и отнес жиловатую руку; Там же рука, кровавая пала на прах, и троянцу Очи смежила кровавая Смерть и могучая Участь. Так воеводы сии подвизались на пламенной битве. Но Диомеда вождя не узнал бы ты, где он вращался, С кем воевал, с племенами троян, с племенами ль ахеян? Реял по бранному полю, подобный реке наводненной, Бурному в осень разливу, который мосты рассыпает; Бега его укротить ни мостов укрепленных раскаты, Ни зеленых полей удержать плотины не могут, Если незапный он хлынет, дождем отягченный Зевеса: Вкруг от него рассыпаются юношей красных работы,  — Так от Тидида кругом волновались густые фаланги Трои сынов и стоять не могли, превосходные силой. Скоро героя увидел блистательный сын Ликаонов, Как он, крутясь по полям, волновал пред собою фаланги; Скоро на сына Тидеева лук напрягал со стрелою И, на скакавшего бросив, уметил по правому раму В бронную лату. Насквозь пролетела крылатая стрелка, Прямо вонзилась в плечо: оросилася кровию броня. Громко воскликнул, гордяся, блистательный сын Ликаонов: «Други, вперед! ободритесь, трояне, бодатели коней! Ранен славнейший аргивец; и он, уповаю, не может Долго бороться с стрелою могучею, ежели точно Феб сребролукий меня устремил из пределов ликийских!» Так он кричал, возносясь; но героя стрела не смирила; Мало Тидид отступив, впереди колесницы и коней Стал и к Сфенелу воззвал, Капанееву храброму сыну: «Друг Капанид, поспеши на мгновенье сойти с колесницы, Чтоб извлечь у меня из рама горькую стрелу.» Так он сказал, — и Сфенел с колесницы спрянул на землю; Стал за хребтом и из рама извлек углубившуюсь стрелу; Брызнула быстро багряная кровь сквозь кольчатую броню; И взмолился тогда Диомед, воеватель могучий: «Слух преклони, необорная дщерь громоносного Зевса! Если ты мне и отцу поборать благосклонно любила В брани пылающей, будь мне еще благосклонной, Афина! Дай мне того изойти и копейным ударом постигнуть, Кто, упредивши, меня уязвил и надмен предвещает,  — В жизни недолго мне видеть свет лучезарного солнца!» Так восклицал он, молясь, и вняла ему дочь громовержца; Члены героя соделала легкими, ноги и руки, И, приближась к нему, провещала крылатые речи: «Ныне дерзай, Диомед, и без страха с троянами ратуй! В перси тебе я послала отеческий дух сей бесстрашный, Коим, щита потрясатель, Тидей, обладал, конеборец; Мрак у тебя от очей отвела, окружавший их прежде; Ныне ты ясно познаешь и бога, и смертного мужа. Шествуй, и если бессмертный, тебя искушая, предстанет, Ты на бессмертных богов, Диомед, не дерзай ополчаться, Кто ни предстанет; но если Зевесова дочь Афродита Явится в брани, рази Афродиту острою медью.» Так говоря, отошла светлоокая дочь громовержца. Сын же Тидеев, назад обратившися, стал меж передних, И, как ни пламенно прежде горел он с врагами сражаться, Ныне трикраты сильнейшим, как лев, распылался он жаром, Лев, которого пастырь в степи, у овец руноносных, Ранил легко, чрез ограду скакавшего, но, не сразивши, Силу лишь в нем пробудил; и уже, отразить не надеясь, Пастырь под сень укрывается; мечутся сирые овцы; Вкруг по овчарне толпятся, одни на других упадают; Лев распаленный назад, чрез высокую скачет ограду,  — Так распаленный Тидид меж троян ворвался, могучий. Там Астиноя поверг и народов царя Гипенора; Первого в грудь у сосца поразил медножальною пикой, А другого мечом, по плечу возле выи, огромным Резко ударив, плечо отделил от хребта и от выи. Бросивши сих, на Абаса напал и вождя Полиида, Двух Эвридама сынов, сновидений гадателя-старца; Им, отходящим, родитель ие мог разгадать сновидений; С них Диомед могучий, с поверженных, сорвал корысти. После пошел он на Ксанфа и Фоона, двух Фенопидов, Фенопса поздних сынов; разрушаемый старостью скорбной, Он не имел уже сына, кому бы стяжанья оставить. Их Диомед повергнул и сладкую жизнь у несчастных Братьев похитил; отцу же — и слезы, и мрачные скорби Старцу оставил: детей, возвратившихся с брани кровавой, Он не обнял; наследство его разделили чужие. Там же двух он сынов захватил Дарданида Приама, Бывших в одной колеснице, Хромия и с ним Эхемона; И, как лев на тельцов нападает и вдруг сокрушает Выю тельцу иль телице, пасущимся в роще зеленой,  — Так обоих Приамидов с коней Диомед, не хотящих, Сбил беспощадно на прах и сорвал с пораженных доспехи, Коней же отдал клевретам, да гонят к кормам корабельным. Храбрый Эней усмотрел истребителя строев троянских; Быстро пошел сквозь гремящую брань, сквозь жужжащие копья, Пандара, богу подобного, смотря кругом, не найдет ли; Скоро нашел Ликаонова храброго, славного сына, Стал перед ним и такие слова говорил, негодуя: «Пандар! где у тебя и лук и крылатые стрелы? Где твоя слава, которой никто из троян не оспорил И в которой ликиец тебя превзойти не гордился? Длани к Зевесу воздень и пусти ты пернатую в мужа, Кто бы он ни был, могучий: погибели много нанес он Ратям троянским; и многим и сильным сломил он колена! Разве не есть ли он бог, на троянский народ раздраженный? Гневный, быть может, за жертвы? а гнев погибелен бога!» Быстро Энею ответствовал славный сын Ликаонов: «Храбрый Эней, благородный советник троян меднолатных! Сыну Тидея могучему, кажется, муж сей подобен: Щит я его узнаю и с забралом шелом дыроокий; Вижу его и коней, но не бог ли то, верно не знаю. Если сей муж, как поведал я, сын бранодушный Тидеев, Он не без бога свирепствует; верно, при нем покровитель Бог предстоит, обвив рамена свои облаком темным: Он от него и стрелу налетавшую быстро отринул. Я уже бросил стрелу и уметил Тидеева сына В рамо десное, пробив совершенно доспешную лату, И уже уповал, что его я повергнул к Аиду; Нет, не повергнул! Есть, без сомнения, бог прогневленный! Коней со мною здесь нет, для сражения нет колесницы; В Зелии, в доме отца, у меня их одиннадцать пышных, Новых, недавно отделанных; к бережи их, покрывала Окрест висят, и для каждой из них двуяремные кони Подле стоят, утучняяся полбой и белым ячменем. Нет, не напрасно меня Ликаон, воинственный старец, Так увещал, отходящего к брани, в отеческом доме: Старец наказывал мне, ополчась на конях, в колеснице Трои сынов предводить на побоищах бурных сражений. Я не послушал отца, а сие бы полезнее было. Коней хотел пощадить, чтоб у граждан, в стенах заключенных, В корме они не нуждались, привыкнув питаться роскошно. Коней оставил и так устремился я пеш к Илиону, Твердо надежный на лук, но сей лук для меня не помощник! В двух воевод знаменитейших бросил я меткие стрелы: В сына Тидея и в сына Атрея; того и другого Ранивши, светлую кровь я извлек и озлобил их больше. В злую годину, я вижу, и лук, и пернатые стрелы Снял со столба я в тот день, как решился в веселую Трою Рати троянские весть, угождая Приамову сыну. Если я вспять возвращусь и увижу моими очами Землю родную, жену и отеческий дом наш высокий,  — Пусть иноземец враждебный тогда же мне голову срубит, Если я лук сей и стрелы в пылающий пламень не брошу, В щепы его изломав: бесполезный он был мне сопутник!» Пандару быстро Эней, предводитель троян, возражает: «Так не вещай, Ликаонид любезный! Не будет иначе Прежде, нежели мы человека сего, в колеснице Противостав, не изведаем оба оружием нашим. Шествуй ко мне, взойди на мою колесницу, увидишь, Троса кони каковы, несказанно искусные полем Быстро летать и туда и сюда, и в погоне и в бегстве. К граду и нас унесут они, бурные, если б и снова Славу Зевс даровал Диомеду, Тидееву сыну. Шествуй, любезный; и бич, и блестящие конские вожжи В руки прийми ты, а я с колесницы сойду, чтоб сразиться. Или врага принимай ты, а я озабочусь конями.» Но ему возражает блистательный сын Ликаонов: «Сам удержи ты бразды и правь своими конями: Прытче они под возницей привычным помчат колесницу, Ежели мы побежим пред могучим Тидеевым сыном. Или они, оробевши, замнутся и с бранного поля Нас понесут неохотно, знакомого крика не слыша. Тою порою нагрянет на нас Диомед дерзновенный, Нас обоих умертвит и похитит коней знаменитых. Ты, Анхизид, удержи и бразды, управляй и конями; Я же его, налетевшего, пикою острою встречу.» Так сговоряся и оба в блистательной став колеснице, Вскачь на Тидеева сына пустили коней быстроногих. Их усмотревши, Сфенел, знаменитый сын Капанеев, К сыну Тидея немедля крылатую речь устремляет: «Храбрый Тидид Диомед, о друг, драгоценнейший сердцу! Вижу могучих мужей, налетающих биться с тобою. Мощь обоих неизмерима: первый — стрелец знаменитый Пандар, гордящийся быть Ликаона Ликийского сыном; Тот же — троянец Эней, добродушного мужа Анхиза Сын, нарицающий матерью Зевсову дочь Афродиту. Стань в колесницу, и вспять мы уклонимся; так не свирепствуй, Между передних бросаясь, да жизни своей не погубишь.» Грозно взглянув на него, отвечал Диомед нестрашимый: «Смолкни, о бегстве ни слова! к нему ты меня не преклонишь! Нет, не в породе моей, чтобы вспять отступать из сражений Или, робея, скрываться: крепка у меня еще сила! Мне даже леность всходить в колесницу; но так, как ты видишь, Пеш против них я иду; трепетать не велит мне Афина. Их в колеснице обратно не вынесут быстрые кони; Оба от нас не уйдут, хоть один и укрылся бы ныне. Молвлю тебе я иное, а ты сохрани то на сердце: Ежели мне Тритогения мудрая славу дарует Их обоих поразить, быстроногих ты собственных коней Здесь удержи, затянувши бразды за скобу колесницы; Сам, не забудь, Капанид, на Энеевых коней ты бросься И гони от троян к ополчениям храбрых данаев. Кони сии от породы, из коей Кронид громовержец Тросу ценою за сына, за юного дал Ганимеда; Кони сии превосходнее всех под авророй и солнцем. Сей-то породы себе у царя Лаомедона тайно Добыл Анхиз властелин, из своих кобылиц подославши: Шесть у Анхиза в дому родилося породы сей коней; Он, четырех удержав при себе, воспитал их у яслей; Двух же Энею отдал, разносящих в сражениях ужас. Если сих коней похитим, стяжаем великую славу!» Тою порой, как на месте герои взаимно вещали, Близко враги принеслися, гонящие коней их бурных. Первый к Тидиду воскликнул блистательный сын Ликаонов: «Пламенный сердцем, воинственный, сын знаменитый Тидея! Быстрой моею стрелой не смирен ты, пернатою горькой; Ныне еще испытаю копьем, не вернее ль умечу.» Рек он — и, мощно сотрясши, послал длиннотенную пику, И поразил по щиту Диомеда; насквозь совершенно Острая медь пролетела и звучно ударилась в броню. Радуясь, громко воскликнул блистательный сын Ликаонов: «Ранен ты в пах и насквозь! и теперь, я надеюсь, не долго Будешь страдать; наконец даровал ты мне светлую славу!» Быстро ему, не смутясь, отвечал Диомед благородный: «Празден удар, ты обманут! но вы, я надеюся, оба Прежде едва ль отдохнете, доколе один здесь не ляжет Кровью своею насытить несытого бранью Арея!» Так произнес — и поверг; и копье направляет Афина Пандару в нос близ очей: пролетело сквозь белые зубы, Гибкий язык сокрушительной медью при корне отсекло И, острием просверкнувши насквозь, замерло в подбородке. Рухнулся он с колесницы, взгремели на падшем доспехи Пестрые, пышноблестящие; дрогнули тросские кони Бурные; там у него и душа разрешилась, и крепость. Прянул на землю Эней со щитом и с огромною пикой В страхе, да Пандаров труп у него не похитят ахейцы. Около мертвого ходя, как лев, могуществом гордый, Он перед ним и копье уставлял, и щит круговидный, Каждого, кто б ни приближился, душу исторгнуть грозящей Криком ужасным. Но камень рукой захватил сын Тидеев, Страшную тягость, какой бы не подняли два человека Ныне живущих людей, — но размахивал им и один он; Камнем Энея таким поразил по бедру, где крутая Лядвея ходит в бедре по составу, зовомому чашкой; Чашку удар раздробил, разорвал и бедерные жилы, Сорвал и кожу камень жестокий. Герой пораженный Пал на колено вперед; и, колеблясь, могучей рукою В дол упирался, и взор его черная ночь осенила. Тут неизбежно погиб бы Эней, предводитель народа, Если б того не увидела Зевсова дочь Афродита, Матерь, его породившая с пастырем юным, Анхизом. Около милого сына обвив она белые руки, Ризы своей перед ним распростерла блестящие сгибы, Кроя от вражеских стрел, да какой-либо конник данайский Медию персей ему не пронзит и души не исторгнет, Так уносила Киприда любезного сына из боя. Тою порою Сфенел Капанид не забыл наставлений, Данный ему Диомедом, воинственным сыном Тидея: Коней своих звуконогих вдали от бранной тревоги Он удержал и, бразды затянув за скобу колесницы, Бросился быстро на праздных Энея коней пышногривых, И, отогнав от троян к меднолатным дружинам ахеян, Другу отдал Деипилу, которого сверстников в сонме Более всех он любил, по согласию чувств их сердечных, Гнать повелев к кораблям мореходным; сам же, бесстрашный, Став в колеснице своей и блестящие вожжи ослабив, Вслед за Тидидом царем на конях звуконогих понесся, Пламенный. Тот же Киприду преследовал медью жестокой, Знав, что она не от мощных богинь, не от оных бессмертных, Кои присутствуют в бранях и битвы мужей устрояют, Так, как Афина или как громящая грады Энио. И едва лишь догнал, сквозь густые толпы пролетая, Прямо уставив копье, Диомед, воеватель бесстрашный, Острую медь устремил и у кисти ранил ей руку Нежную: быстро копье сквозь покров благовонный, богине Тканный самими Харитами, кожу пронзило на длани Возле перстов; заструилась бессмертная кровь Афродиты, Влага, какая струится у жителей неба счастливых: Ибо ни брашн не ядят, ни от гроздий вина не вкушают; Тем и бескровны они, и бессмертными их нарицают. Громко богиня вскричав, из объятий бросила сына; На руки быстро его Аполлон и приял и избавил, Облаком черным покрыв, да какой-либо конник ахейский Медию персей ему не пронзит и души не исторгнет. Грозно меж тем на богиню вскричал Диомед воеватель: «Скройся, Зевесова дочь! удалися от брани и боя. Или еще не довольно, что слабых ты жен обольщаешь? Если же смеешь и в брань ты мешаться, вперед, я надеюсь, Ты ужаснешься, когда и название брани услышишь!» Рек, — и она удаляется смутная, с скорбью глубокой. Быстро Ирида ее, поддержав, из толпищ выводит В омраке чувств от страданий; померкло прекрасное тело! Скоро ошуюю брани богиня находит Арея; Там он сидел; но копье и кони бессмертные были Мраком одеты; упав на колена, любезного брата Нежно молила она и просила коней златосбруйных: «Милый мой брат, помоги мне, дай мне коней с колесницей, Только достигнуть Олимпа, жилища богов безмятежных. Страшно я мучуся язвою; муж уязвил меня смертный, Вождь Диомед, который готов и с Зевесом сразиться!» Так изрекла, — и Арей отдает ей коней златосбруйных. Входит она в колесницу с глубоким крушением сердца; С нею Ирида взошла и, бразды захвативши в десницу, Коней стегнула бичом; полетели послушные кони; Быстро достигнули высей Олимпа, жилища бессмертных. Там удержала коней ветроногая вестница Зевса И, отрешив от ярма, предложила амброзию в пищу. Но Киприда стенящая пала к коленам Дионы, Матери милой, и матерь в объятия дочь заключила, Нежно ласкала рукой, вопрошала и так говорила: «Дочь моя милая, кто из бессмертных с тобой дерзновенно Так поступил, как бы явно какое ты зло сотворила?» Ей, восстенав, отвечала владычица смехов Киприда: «Ранил меня Диомед, предводитель аргосцев надменный, Ранил за то, что Энея хотела я вынесть из боя, Милого сына, который всего мне любезнее в мире. Ныне уже не троян и ахеян свирепствует битва; Ныне с богами сражаются гордые мужи данаи!» Ей богиня почтенная вновь говорила Диона: «Милая дочь, ободрись, претерпи, как ни горестно сердцу. Много уже от людей, на Олимпе живущие боги, Мы пострадали, взаимно друг другу беды устрояя. Так пострадал и Арей, как его Эфиальтес и Отос, Два Алоида огромные, страшною цепью сковали: Скован, тринадцать он месяцев в медной темнице томился. Верно бы там и погибнул Арей, ненасытимый бранью, Если бы мачеха их, Эрибея прекрасная, тайно Гермесу не дала вести: Гермес Арея похитил, Силы лишенного: страшные цепи его одолели. Гера подобно страдала, как сын Амфитриона мощный В перси ее поразил треконечною горькой стрелою. Лютая боль безотрадная Геру богиню терзала! Сам Айдес, меж богами, ужасный, страдал от пернатой. Тот же погибельный муж, громовержцева отрасль, Айдеса, Ранив у врат подле мертвых, в страдания горькие ввергнул. Он в Эгиохов дом, на Олимп высокий вознесся, Сердцем печален, болезнью терзаем; стрела роковая В мощном Айдесовом раме стояла и мучила душу, Бога Пеан врачевством, утоляющим боли, осыпав, Скоро его исцелил, не для смертной рожденного жизни. Дерзкий, неистовый! он не страшась совершал злодеянья: Луком богов оскорблял, на Олимпе великом живущих! Но на тебя Диомеда воздвигла Паллада Афина. Муж безрассудный! не ведает сын дерзновенный Тидеев: Кто на богов ополчается, тот не живет долголетен; Дети отцом его, на колени садяся, не кличут В дом свой пришедшего с подвигов мужеубийственной брани. Пусть же теперь сей Тидид, невзирая на гордую силу, Мыслит, да с ним кто иной, и сильнейший тебя, не сразится; И Адрастова дочь, добродушная Эгиалея, Некогда воплем полночным от сна не разбудит домашних, С грусти по юном супруге, храбрейшем герое ахейском, Верная сердцем супруга Тидида, смирителя коней.» Так говоря, на руке ей бессмертную кровь отирала: Тяжкая боль унялась, и незапно рука исцелела. Тою порою, зревшие все, и Афина и Гера Речью язвительной гнев возбуждали Крониона Зевса; Первая речь начала светлоокая дева Афина: «Зевс, наш отец, не прогневаю ль словом тебя я, могучий? Верно, ахеянку новую ныне Киприда склоняла Ввериться Трои сынам, беспредельно богине любезным? И, быть может, ахеянку в пышной одежде лаская, Пряжкой златою себе поколола нежную руку?» Так изрекла; улыбнулся отец и бессмертных и смертных И, призвав пред лицо, провещал ко златой Афродите: «Милая дочь! не тебе заповеданы шумные брани. Ты занимайся делами приятными сладостных браков; Те же бурный Арей и Паллада Афина устроят.» Так взаимно бессмертные между собою вещали. Тою порой на Энея напал Диомед нестрашимый: Зная, что сына Анхизова сам Аполлон покрывает, Он не страшился ни мощного бога; горел непрестанно Смерти Энея предать и доспех знаменитый похитить. Трижды Тидид нападал, умертвить Анхизида пылая; Трижды блистательный щит Аполлон отражал у Тидида; Но, лишь в четвертый раз налетел он, ужасный, как демон, Голосом грозным к нему провещал Аполлон дальновержец: «Вспомни себя, отступи и не мысли равняться с богами, Гордый Тидид! никогда меж собою не будет подобно Племя бессмертных богов и по праху влачащихся смертных!» Так провещал, — и назад Диомед отступил недалеко, Гнева боящийся бога, далеко разящего Феба. Феб же, Энея похитив из толпищ, его полагает В собственном храме своем, на вершине святого Пергама. Там Анхизиду и Лета, и стрелолюбивая Феба Сами в великом святилище мощь и красу возвращали. Тою порой Аполлон сотворил обманчивый призрак — Образ Энея живой и оружием самым подобный. Около призрака Трои сынов и бесстрашных данаев Сшиблись ряды, разбивая вкруг персей воловые кожи Пышных кругами щитов и крылатых щитков легкометных. К богу Арею тогда провещал Аполлон дальновержец: «Бурный Арей, мужегубец кровавый, стен разрушитель! Или сего человека из битв удалить не придешь ты, Воя Тидида, который готов и с Кронидом сразиться? Прежде богиню Киприду копьем поразил он в запястье; Здесь на меня самого устремился ужасный, как демон!» Так произнесши, воссел Аполлон на вершинах Пергама; Но свирепый Арей троян возбудить устремился, Вид Акамаса приняв, предводителя быстрого фраков. Звучно к сынам Приама, питомца Зевеса, взывал он: «О сыны Приама, хранимого Зевсом владыки! Долго ль еще вам убийство троян попускать аргивянам? Или пока не начнут при вратах Илиона сражаться? Пал воевода, почтенный для нас, как божественный Гектор! Доблестью славный Эней, знаменитая отрасль Анхиза! Грянем, из бранной тревоги спасем благородного друга!» Так говоря, возбудил он и силу и мужество в каждом. Тут Сарпедон укорять благородного Гектора начал: «Гектор! где твое мужество, коим ты прежде гордился? Град, говорил, защитить без народа, без ратей союзных Можешь один ты с зятьями и братьями; где ж твои братья? Здесь ни единого я не могу ни найти, ни приметить. Все из сражения прячутся, словно как псы перед скимном; Мы же здесь ратуем, мы, чужеземцы, притекшие в помощь; Ратую я, союзник ваш, издалека пришедший. Так, и ликийские долы, и ксанфские воды — далеки, Где я оставил супругу любезную, сына-младенца И сокровища многие, коих убогий алкает. Но, невзирая на то, предвожу ликиян, и готов я С мужем сразиться и сим, ничего не имея в Троаде, Что бы могли у меня иль унесть, иль увесть аргивяне. Ты ж — неподвижен стоишь и других не бодришь ополчений Храбро стоять, защищая и жен и детей в Илионе. Гектор, блюдись, да объяты, как всеувлекающей сетью, Все вы врагов разъяренных не будете плен и добыча! Скоро тогда сопостаты разрушат ваш град велелепный! Ты о делах сих заботиться должен и денно и нощно, Должен просить воевод, дальноземных союзников ваших, Бой непрестанно вести, а грозы и упреки оставить.» Так говорил он, — и речь уязвила Гектора сердце: Быстро герой с колесницы с оружием прянул на землю: Острые копья колебля, кругом полетел по дружинам, В бой распаляя сердца; и возжег он жестокую сечу! Вспять возвратились трояне и стали в лицо аргивянам; Те же, сомкнувши ряды, нажидали врагов, не робели. Так, если ветер плевы рассевает по гумнам священным, Жателям, веющим хлеб, где Деметра с кудрями златыми Плод отделяет от плев, возбуждая дыхание ветров, Гумны кругом под плевою белеются, — так аргивяне С глав и до ног их белели под прахом, который меж ними Даже до медных небес воздымали копытами кони В быстрых, крутых поворотах; ворочали в бой их возницы, Прямо с могуществом рук на врагов устремляясь; но мраком Бурный Арей покрывает всю битву, троянам помощный, Вкруг по рядам их носясь: поспешил он исполнить заветы Феба, царя златострельного; Феб заповедал Арею Души троян возбудить, лишь узрел, что Паллада Афина Бой оставляет, богиня, защитница воинств ахейских. Сам же Энея вождя из святилища пышного храма Вывел и крепостью перси владыки народов наполнил. Стал Анхизид меж друзьями величествен; все веселились, Видя, что он, живой, невредимый, блистающий силой, Снова предстал, но его вопросить ни о чем не успели; Труд их заботил иной, на который стремил сребролукий, Смертных губитель Арей и неустально ярая Распря. Оба Аякса меж тем, Одиссей и Тидид воеводы Ревностно в бой возбуждали ахейских сынов; но ахейцы Сами ни силы троян не страшились, ни криков их грозных; Ждали недвижные, тучам подобные, кои Кронион В тихий, безветренный день, на высокие горы надвинув, Черные ставит незыбно, когда и Борей и другие Дремлют могучие ветры, которые мрачные тучи Шумными уст их дыханьями вкруг рассыпают по небу; Так ожидали данаи троян, неподвижно, бесстрашно. Царь Агамемнон летал по рядам, ободряя усердно: «Будьте мужами, друзья, и возвысьтеся доблестным духом; Воина воин стыдися на поприще подвигов ратных! Воинов, знающих стыд, избавляется боле, чем гибнет; Но беглецы не находят ни славы себе, ни избавы!» Рек — и стремительно ринул копье и переднего мужа Деикоона уметил, Энеева храброго друга, Сына Пергасова, в Трое равно, как сыны Дарданида, Чтимого: ревностен был он всегда между первых сражаться Пикой его поразил по щиту Агамемнон могучий; Щит копия не сдержал: сквозь него совершенно проникло И сквозь запон блистательный в нижнее чрево погрузло; С шумом на землю он пал, и взгремели на падшем доспехи. Тут Анхизид ниспровергнул храбрейших мужей из данаев, Двух Диоклесовых чад, Орсилоха и брата Крефона. В Фере, красиво устроенной, жил Диоклес, их родитель, Благами жизни богатый, ведущий свой род от Алфея, Коего воды широко текут чрез пилийскую землю. Он Орсилоха родил, неисчетных мужей властелина; Царь Орсилох породил Диоклеса, высокого духом; И от сего Диоклеса сыны-близнецы родилися, Вождь Орсилох и Крефон, в разнородных искусные битвах. Оба они, возмужалые, в черных судах к Илиону, Славному конями, с силой ахейских мужей прилетели, В брани Атрея сынам, Агамемнону и Менелаю, Чести ища, но кончину печальную оба снискали. Словно два мощные льва, на вершинах возросшие горных, Оба под матерью-львицей вскормленные в лесе дремучем, Тучных овец и тельцов круторогих из стад похищая, Окрест дворы у людей разоряют, доколе и сами Ловчих мужей от руки под убийственной медью не лягут,  — Так и они, пораженные мощной рукою Энея, Рухнулись оба на землю, подобные соснам высоким. Падших увидя, воссетовал царь Менелай браноносный, Выступил дальше передних, покрытый сверкающей медью, Острой колеблющий пикой: Арей распалял ему душу С помыслом тайным, да будет сражен он руками Энея. Но увидел его Антилох, Несторид благородный, Выступил сам за передних, страшася, да пастырь народов Зла не потерпит и тяжких трудов их плоды уничтожит, Тою порою герои и руки, и острые копья Друг против друга уже подымали, пылая сразиться; Но предстал Антилох к воеводе ахеян Атриду, И остаться Эней не посмел, сколь ни пламенный воин, Двух браноносцев увидя, один за другого стоящих. Те же, убитых поспешно увлекши к дружинам ахейским, Там их оставили, бедных, друзьям возвративши печальным; Сами, назад обратившися, между передних сражались. Там Пилемена повергли, Арею подобного мужа, Бранных народов вождя, щитоносных мужей пафлагонян. Мужа сего Атрейон Менелай, знаменитый копейщик, Длинным копьем, сопротиву стоящего, в выю уметил; Вождь Антилох поразил у него и возницу Мидона, Отрасль Атимния: коней своих обращавшего бурных, Камнем его угодил он по локтю; бразды у Мидона, Костью слоновой блестящие, пали на пыльную землю, Прянул младой Антилох и мечом в висок его грянул; Он, тяжело воздохнувший, на прах с колесницы прекрасной Рухнулся вниз головой и, упавший на темя и плечи, Долго в сем виде стоял он, в песок погрузившись глубокий, Кони покуда, ударив, на прах опрокинули тело: Их, поражая бичом, Антилох угонял к аргивянам. Гектор героев узнал меж рядов и на них устремился С яростным криком; за ним и троян понеслися фаланги Сильные; их предводили кровавый Арей и Энио Грозная, следом ведущая бранный мятеж беспредельный: Бурный Арей, потрясая в деснице огромною пикой, То выступал перед Гектором, то позади устремлялся. Бога узрев, ужаснулся Тидид, воеватель могучий, И, как неопытный путник, великою степью идущий, Вдруг перед быстрой рекою, падущею в понт, цепенеет, Пеной кипящую видя, и смутный назад отступает,  — Так отступил Диомед и немедля воскликнул к народу: «Други, почто мы дивимся, что ныне божественный Гектор Стал копьеборец славнейший, боец дерзновеннейший битве? С ним непрестанно присутствует бог, отражающий гибель! С ним и теперь он — Арей, во образе смертного мужа! Други, лицом к сопостатам всегда обращенные, с поля Вы отступайте, с богами отнюдь не дерзайте сражаться!» Так говорил он, но близко на них наступили трояне. Гектор двух ратоборцев повергнул, испытанных в битвах, Бывших в одной колеснице, Менесфа и с ним Анхиала. Падших узрев, пожалел их великий Аякс Теламонид; К ним приступил он и стал и, пославши сверкающий дротик, Амфия свергнул, Селагова сына, который средь Песа Жил, обладатель богатств и полей; но судьба Селагида В брань увлекла поборать за Приама и всех Приамидов. В запон его поразил Теламониев сын многомощный; В нижнее чрево ему погрузилась огромная пика; С шумом он грянулся в прах; и Аякс прибежал победитель, Жадный доспехи совлечь; но трояне посыпали копья Острые, ярко блестящие; много их щит его принял. Он же, пятой наступив на сраженного, медную пику Вырвал назад; но других не успел драгоценных доспехов С плеч унести Селагидовых: стрелы его засыпали. Он окружения сильного гордых троян убоялся: Много их, мощных, отважных, уставив дроты, наступало; Ими, сколь ни был огромен и сколь ни могуч и ни славен, Прогнан Аякс и назад отступил, поколебанный силой. Так браноносцы сии подвизалися в пламенной битве. Тою порой Тлиполем Гераклид, и огромный и сильный, Злою судьбой сведен с Сарпедоном божественным в битву. Чуть соступились герои, идущие друг против друга, Сын знаменитый и внук воздымателя облаков Зевса, Так Тлиполем Гераклид к сопротивнику первый воскликнул: «Ликии царь Сарпедон! какая тебе неизбежность Здесь между войск трепетать, человек незнакомый с войною? Лжец, кто расславил тебя громоносного Зевса рожденьем! Нет, несравненно ты мал пред великими теми мужами, Кои от Зевса родились, меж древних племен человеков, И каков, повествуют, великая сила Геракла, Был мой родитель, герой дерзновеннейший, львиное сердце! Он, приплывши сюда, чтоб взыскать с Лаомедона коней, Только с шестью кораблями, с дружиною ратною малой, Град Илион разгромил и пустынными стогны оставил! Ты же робок душой и предводишь народ на погибель. Нет, для троян, я надеюся, ты обороной не будешь, Ликию бросил напрасно, и будь ты стократно сильнейший, Мною теперь же сраженный, пойдешь ко вратам Аидеса!» Ликии царь Сарпедон Тлиполему ответствовал быстро: «Так, Тлиполем, Геракл разорил Илион знаменитый, Но царя Лаомедона алое безумство карая: Царь своего благодетеля речью поносной озлобил И не отдал коней, для которых тот шел издалека. Что ж до тебя, предвещаю тебе я конец и погибель; Их от меня ты приймешь и, копьем сим поверженный, славу Даруешь мне, и Аиду, конями гордящемусь, душу.» Так говорил Сарпедон; но, сотрясши, свой ясенный дротик Взнес Тлиполем; обоих сопротивников длинные копья Вдруг полетели из рук: угодил Сарпедон Гераклида В самую выю, и жало насквозь несмиримое вышло: Быстро темная ночь Тлиполемовы очи покрыла. Но и сам Тлиполем в бедро улучил Сарпедона Пикой огромною; тело рассекшее, бурное жало Стукнуло в кость; но отец от него отвращает погибель. Тут Сарпедона героя усердные други из битвы Вынесть спешили; его удручала огромная пика, Влекшаясь в теле; никто не подумал, никто не помыслил Ясенной пики извлечь из бедра, да с спешащими шел бы; Так озабочены были трудящиесь вкруг Сарпедона. Но Тлиполема данаи, блестящие медью, спешили Вынесть из боя; увидел его Одиссей знаменитый, Твердый душою, и вспыхнуло в нем благородное сердце; Он между помыслов двух колебался умом и душою: Прежде настигнуть ли сына громами звучащего Зевса? Или, напав на ликиян, у множества души исторгнуть? Но не ему, Одиссею почтенному, сужено было Зевсова сына могучего медию острой низвергнуть. Сердце его на ликийский народ обратила Паллада. Там он Керана, Аластора, Хромия битвой низринул, Галия, вслед Ноемона, Алкандра убил и Притана; И еще бы их более сверг Одиссей знаменитый, Если бы скоро его не узрел шлемоблещущий Гектор: Ринулся он сквозь передних, сияющей медью покрытый, Ужас данаям несущий. Обрадован друга приходом, Зевсов сын, Сарпедон, говорил ему гласом печальным: «Гектор! не дай, умоляю, лежать мне добычей ахеян; Друг, защити! и пускай уже в вашем приязненном граде Жизнь оставит меня; не судила, как вижу, судьбина, В дом возвратившемусь, в землю отечества милого сердцу, Там обрадовать мне и супругу, и юного сына!» Так говорил, но ему не ответствовал Гектор великий, Быстро пронесся вперед, нетерпеньем пылая скорее Рать аргивян отразить и у множества души исторгнуть. Тою порой Сарпедона героя друзья посадили В поле, под буком прекрасным метателя молнии Зевса. Там из бедра у него извлек длиннотенную пику Храбрый, могучий Пелагон, друг, им отлично любимый: Дух Сарпедона оставил, и очи покрылися мглою. Скоро опять он вздохнул, и кругом его ветер прохладный Вновь оживил, повевая, тяжелое персей дыханье. Рать аргивян, пред Ареем и Гектором меднодоспешным Тесно фаланги сомкнувши, как к черным судам не бежала, Так в вперед не бросалася в бой, но лицом непрестанно Вся отступала, узнав, что Арей в ополченьях троянских. Кто же был первый и кто был последний, которых доспехи Гектор могучий похитил и медный Арей душегубец? Тевфрас, бессмертным подобный, и после Орест конеборец, Воин бесстрашный Эномаос, Трех, этолийский копейщик, Энопа отрасль Гелен и Орезбий пестропоясный, Муж, обитающий в Гиле, богатства стяжатель заботный, Около озера живший Кефисского, где и другие Жили семейства беотян, уделов богатых владыки. Их лишь узрела лилейнораменная Гера богиня, Храбрый ахейский народ истребляющих в битве свирепой, Быстро к Афине Палладе крылатую речь устремила: «Горе, дочь необорная молний метателя Зевса! Тщетным словом с тобой обнадежили мы Менелая В дом возвратить разрушителем Трои высокотвердынной, Если свирепствовать так попускаем убийце Арею! Нет, устремимся, помыслим и сами о доблести бранной!» Так говоря, преклонила дочь светлоокую Зевса; Но сама, устремясь, снаряжала коней златосбруйных Гера, богиня старейшая, отрасль великого Крона. Геба ж с боков колесницы набросила гнутые крути Медных колес осьмиспичных, на оси железной ходящих; Ободы их золотые, нетленные, сверху которых Медные шины положены плотные, диво для взора! Ступицы их серебром, округленные, окрест сияли; Кузов блестящими пышно сребром и златом ремнями Был прикреплен, и на нем возвышались дугою две скобы; Дышло серебряное из него выходило; на оном Геба златое; прекрасное вяжет ярмо, продевает Пышную упряжь златую; и быстро под упряжь ту Гера Коней бессмертных подводит, пылая и бранью и боем. Тою порою Афина, в чертоге отца Эгиоха, Тонкий покров разрешила, струoй на помост он скатился, Страшный очам, поразительным Ужасом весь окруженный: Вместо ж его облачася броней громоносного Зевса, Бранным доспехом она ополчалася к брани плачевной. Бросила около персей эгид, бахромою косматый, Пышноузорный, который сама, сотворив, украшала; Там и Раздор, и Могучесть, и, трепет бегущих. Погоня, Там и глава Горгоны чудовища страшного образ, Страшная, грозная, знаменье бога всесильного Зевса! Шлем на чело возложила украшенный, четыребляшный, Златом сияющий, ста бы градов ратоборцев покрывший. Так в колеснице пламенной став, копием ополчилась Тяжким, огромным, могучим; которым ряды сокрушает Сильных, на коих разгневана дщерь всемогущего бога. Гера немедля с бичом налегла на коней быстроногих; С громом врата им небесные сами разверзлись при Горах, Страже которых Олимп и великое вверено небо, Чтобы облак густой разверзать иль смыкать перед ними. Сими богини вратами коней подстрекаемых гнали; Скоро они обрели, далеко от бессмертных сидящим, Зевса царя одного, на превыспреннем холме Олимпа. Там, коней удержавши, лилейнораменная Гера Кронова сына царя вопрошала и так говорила: «Или не гневен ты, Зевс, на такие злодейства Арея? Сколько мужей и каких погубил он в народе ахейском Нагло, насильственно! Я сокрушаюсь, тогда как спокойно В сердце своем веселятся Киприда и Феб, подстрекая К брани безумца сего, справедливости чуждого всякой. Зевс, наш отец! на меня раздражишься ли, если Арея Брань я принужу оставить ударом, быть может, жестоким?» Гере немедля ответствовал туч воздыматель Кронион: «Шествуй, восставь на Арея богиню победы, Палладу; Больше обыкла она повергать его в тяжкие скорби.» Рек, — и ему покорилась лилейнораменная Гера; Коней хлестнула бичом; полетели покорные кони, Между землею паря и звездами усеянным небом. Сколько пространства воздушного муж обымает очами, Сидя на холме подзорном и смотря на мрачное море,  — Столько прядают разом богов гордовыйные кони. К Трое принесшимся им и к рекам совокупно текущим, Где Симоис и Скамандр быстрокатные воды сливают, Там коней удержала лилейнораменная Гера И, отрешив от ярма, окружила облаком темным; Им Симоис разостлал амброзию сладкую в паству. Сами богини спешат, голубицам подобные робким, Поступью легкой, горя поборать за данаев любезных. И лишь достигли туда, где и многих мужей и храбрейших Вкруг Диомеда вождя, укротителя мощного коней, Сонмы густые стояли, как львы, пожиратели крови, Или как вепри, которых мощь не легко одолима,  — Там пред аргивцами став, возопила великая Гера, В образе Стентора, мощного, медноголосого мужа, Так вопиющего, как пятьдесят совокупно другие: «Стыд, аргивяне, презренные, дивные только по виду! Прежде, как в грозные битвы вступал Ахиллес благородный, Трои сыны никогда из Дардановых врат не дерзали Выступить: все трепетали его сокрушительной пики! Ныне ж далеко от стен, пред судами, трояне воюют!» Так говоря, возбудила и силу и мужество в каждом. Тою порой к Диомеду подходит Паллада Афина: Видит царя у своей колесницы; близ коней он стоя, Рану свою прохлаждал, нанесенную Пандара медью. Храброго пот изнурял под ремнем широким, держащим Выпуклый щит: изнурялся он им, и рука цепенела; Но, подымая ремень, отирал он кровавую рану. Зевсова дочь, преклоняся на конский ярем, возгласила! «Нет, Тидей произвел себе не подобного сына! Ростом Тидей был мал, но по духу воитель великий! Некогда я запрещала ему подвизаться, герою, Бурной душой увлекаясь, когда он один от ахеян В Фивы пришел послом к многочисленным Кадма потомкам. Я повелела ему пировать спокойно в чертогах; Но Тидей, как всегда, обладаемый мужеством бурным, Юных кадмеян к борьбам вызывал и легко сопротивных Всех победил: таково я сама поборала Тидею! Так я тебе предстою, благосклонно всегда охраняю И ободряю тебя с фригиянами весело биться; Но иль усталость от подвигов бурных тебя поразила Или связала робость бездушная! После сего ты Сын ли героя Тидея, великого в бранях Инида?» Ей отвечая немедленно, рек Диомед благородный: «О! познаю я тебя, светлоокая дочь громовержца! Искренне все пред тобой изреку, ничего не сокрою. Нет, не усталость меня и не робость бездушная держит, Но заветы я помню, какие мне ты завещала: Ты повелела не ратовать мне ни с одним из блаженных Жителей неба, но если Крониона дочь, Афродита, Явится в брани, разить Афродиту острою медью. Вот для чего отступаю и сам я, и прочим аргивцам Всем повелел, уклоняяся, здесь воедино собраться: Вижу Арея; гремящею битвою он управляет.» Вновь провещала к нему светлоокая дочь Эгиоха: «Чадо Тидея, о воин, любезнейший сердцу Афины! Нет, не страшися теперь ни Арея сего, ни другого Сильного бога; сама за тебя я поборницей буду! Мужествуй, в бой на Арея лети на конях звуконогих; Смело сойдись и рази, не убойся свирепства Арея, Буйного бога сего, сотворенное зло, вероломца! Сам он недавно обет произнес предо мной и пред Герой Ратовать против троян и всегда поборать за ахеян; Ныне ж стоит за троян, вероломный, ахеян оставил!» Так говоря, с колесницы Сфенела согнала на землю, Быстро повлекши рукой, — и покорный мгновенно он спрянул; Быстро сама в колесницу к Тидиду восходит богиня, Бранью пылая; ужасно дубовая ось застонала, Зевса подъявшая грозную дщерь и храбрейшего мужа. Разом и бич и бразды захвативши, Паллада Афина Вдруг на Арея на первого бурных коней устремила. В те поры он обнажал Перифаса, вождя этолиян, Мужа огромного, мощного, славную ветвь Охезия; Мужа сего кровавый Арей обнажал, но Афина Шлемом Аида покрылась, да будет незрима Арею. Смертных губитель едва усмотрел Диомеда героя, Вдруг этолиян вождя, Перифаса огромного, бросил Там распростертого, где у сраженного душу исторгнул: Быстро и прямо пошел на Тидида, смирителя коней. Только лишь сблизились оба, летящие друг против друга, Бог, устремяся вперед, над конским ярмом и браздами Пикою медной ударил, пылающий душу исторгнуть; Но, рукой ухватив, светлоокая дщерь Эгиоха Пику отбросила вбок, да напрасно она пронесется. И тогда на Арея напал Диомед нестрашимый С медным копьем; и, усилив его, устремила Паллада В пах под живот, где бог опоясывал медную повязь; Там Диомед поразил и, бессмертную плоть растерзавши, Вырвал обратно копье; и взревел Арей меднобронный Страшно, как будто бы девять иль десять воскликнули тысяч Сильных мужей на войне, зачинающих ярую битву. Дрогнули все, и дружины троян, и дружины ахеян, С ужасом: так заревел Арей, ненасытный войною. Сколько черна и угрюма от облаков кажется мрачность, Если неистово дышащий, знойный воздвигнется ветер,  — Взору Тидида таков показался, кровью покрытый, Медный Арей, с облаками идущий к пространному небу. Быстро бессмертный вознесся к жилищу бессмертных, Олимпу. Там близ Кронида владыки воссел он, печальный и мрачный, И, бессмертную кровь показуя, струимую раной, Тяжко стенающий, к Зевсу вещал он крылатые речи: «Или без гнева ты, Зевс, на ужасные смотришь злодейства? Боги, мы непрестанно, по замыслам друг против друга, Терпим беды жесточайшие, благо творя человекам; Все на тебя негодуем: отец ты неистовой дщери, Пагубной всем, у которой одни злодеяния в мыслях! Боги другие, колико ни есть их на светлом Олимпе, Все мы тебе повинуемся, каждый готов покориться. Сей лишь одной никогда не смиряешь ни словом, ни делом: Но потворствуешь ей, породивши зловредную дочерь! Ныне она Диомеда, Тидеева гордого сына, С диким свирепством его на бессмертных богов устремила! Прежде Киприду богиню из рук поразил он в запястье; После с копьем на меня самого устремился, как демон! Быстрые ноги меня лишь избавили, иначе долго б Там я простертый страдал, между страшными грудами трупов, Или б живой изнемог, под ударами гибельной меди!» Грозно воззрев на него, провещал громовержец Кронион: «Смолкни, о ты, переметник! не вой, близ меня воссидящий! Ты ненавистнейший мне меж богов, населяющих небо! Только тебе и приятны вражда, да раздоры, да битвы! Матери дух у тебя, необузданный, вечно строптивый, Геры, которую сам я с трудом укрощаю словами! Ты и теперь, как я мню, по ее же внушениям страждешь! Но тебя я страдающим долее видеть не в силах: Отрасль моя ты, и матерь тебя от меня породила. Если б от бога другого родился ты, столько злотворный, Был бы уже ты давно преисподнее всех Уранидов!» Рек, — и его врачевать повелел громовержец Пеану. Язву Пеан врачевством, утоляющим боли, осыпав, Быстро его исцелил, не для смертной рожденного жизни. Словно смоковничий сок, с молоком перемешанный белым, Жидкое вяжет, когда его быстро колеблет смешавший,  — С равной Пеан быстротой исцелил уязвленного бога. Геба омыла его, облачила одеждою пышной, И близ Зевса Кронида воссел он, славою гордый. Паки тогда возвратилась в обитель великого Зевса Гера Аргивская купно с Афиною Алалкоменой, Так обуздав истребителя, мужеубийцу Арея.
6
Страшную брань меж троян и ахеян оставили боги; Но свирепствовал бой, или здесь, или там по долине, Воинств, один на других устремляющих медные копья, Между брегов Симоиса и пышноструистого Ксанфа. Первый Аякс Теламонид, стена меднобронных данаев, Прорвал фалангу троян и возрадовал светом дружины, Мужа сразив, браноносца храбрейшего рати фракийской, Эвсора ветвь, Акамаса, ужасного ростом и силой. Мужа сего поражает он первый в шелом коневласый И вонзает в чело: погрузилось глубоко внутрь кости Медное жало, и тьма Акамасовы очи покрыла. Там же Аксила поверг Диомед, воеватель могучий, Сына Тевфрасова: он обитал в велелепной Арисбе, Благами жизни богатый и друг человекам любезный; Дружески всех принимал он, в дому при дороге живущий; Но никто из друзей тех его от беды не избавил, В помощь никто не предстал; обоих Диомед воеватель Жизни лишил — и его, и Калезия друга, который Правил конями; и оба сошли неразлучные в землю. Дреса, герой Эвриал, и Офелтия мощного свергнув, Быстро пошел на Эсепа и Педаса, нимфой рожденных, Абарбареей наядой, прекрасному Буколиону; Буколион же был сын Лаомедона, славного мужа, Старший в семействе, но матерью тайно, без брака рожденный: Пастырь, у стад он своих сочетался любовию с нимфой; Нимфа, зачавшая, двух близнецов-сынов сих родила: Юношам вместе и дух сокрушил, и прекрасные члены Сын Мекистеев, герой, и с рамен их похитил доспехи. Там же, дышащий бранью, сразил Полипет Астиала; Царь Одиссей перкозийского воя Пидита низринул Медною пикой; и Тевкр Аретаона, храброго в битвах. Несторов сын, Антилох, устремивши сияющий дротик, Аблера сверг; и владыка мужей Агамемнон — Элата: Он обитал на брегах светлоструйной реки Сатниона, В граде высоком Педасе. Филака бегущего сринул Леит герой; Эврипил же, сразив, обнажил Меланфея. Но Адраста живым изловил Менелай копьеносный: Кони его, пораженные страхом на битвенном поле, Вдруг об мириковой куст колесницу с разбега ударив, Дышло ее на конце раздробили и сами помчались К граду, куда и других устрашенные кони бежали. Сам же Адраст, с колесницы стремглав к колесу покатяся, Грянулся оземь лицом; и пред павшим стал налетевший Сильный Атрид Менелай, грозя длиннотенною пикой. Ноги его обхватил и воскликнул Адраст, умоляя: «Даруй мне жизнь, о Атрид, и получишь ты выкуп достойный! Много сокровищ хранится в отеческом доме богатом, Много и меди, и злата, и хитрых изделий железа. С радостью выдаст тебе неисчислимый выкуп отец мой, Если услышит, что я нахожуся живой у данаев!» Так говорил — и уже преклонял Менелаево сердце; Храбрый уже помышлял поручить одному из клевретов Пленника весть к кораблям мореходным, как вдруг Агамемнон, В встречу бегущий, предстал и грозно вскричал Менелаю: «Слабый душой Менелай, ко троянцам ли ныне ты столько Жалостлив? Дело прекрасное сделали эти троянцы В доме твоем! Чтоб никто не избег от погибели черной И от нашей руки; ни младенец, которого матерь Носит в утробе своей, чтоб и он не избег! да погибнут В Трое живущие все и лишенные гроба исчезнут!» Так говорящий, герой отвратил помышление брата, Правду ему говоря; Менелай светлокудрый Адраста Молча рукой оттолкнул; и ему Агамемнон в утро6у Пику вонзил; опрокинулся он, и мужей повелитель, Ставши ногою на перси, вонзенную пику исторгнул. Нестор меж тем аргивян возбуждал, громогласно вещая: «Други, данаи герои, бесстрашные слуги Арея! Ныне меж вас да никто, на добычи бросаясь, не медлит Сзади рядов, чтобы больше отнесть их в стан корабельный. Нет, поразим сопротивников; после и их вы спокойно Можете все обнажить на побоище мертвые трупы». Так говоря, возбудил он и душу и мужество в каждом. В оное время трояне от дышащих бранью данаев Скрылись бы в град, побежденные собственной слабостью духа, Если б Энею и Гектору мудрого не дал совета Сын Приамов Гелен, знаменитейший птицегадатель: «Гектор, Эней! на вас, воеводы, лежит наипаче Бремя забот о народе троянском; отличны вы оба В каждом намеренье вашем, сражаться ли нужно иль мыслить. Станьте же здесь и бегущие рати у врат удержите, Сами везде устремляясь, доколе в объятия жен их Все беглецы не падут и врагам в посмеянье не будут! Но когда вы троянские вкруг ободрите фаланги, Мы, оставаяся здесь, с аргивянами будем сражаться, Сколько бы ни были ими теснимы: велит неизбежность. Гектор, но ты поспеши в Илион и совет мой поведай Матери нашей: пускай соберет благородных троянок В замок градской, перед храм светлоокой Паллады богини. Там, заключенные двери отверзя священного дома, Пышный покров, величайший, прелестнейший всех из хранимых В царском дому и который сама наиболее любит, Пусть на колена его лепокудрой Афины положит. Пусть ей двенадцать крав, однолетних, ярма не познавших, В храме заклать обрекается, если, молитвы услыша, Град богиня помилует, жен и младенцев невинных; Если от Трои священной она отразит Диомеда, Бурного воя сего, повелителя мощного бегства, Мужа, который, я мыслю, храбрейший в народе ахейском! Так ни Пелид не страшил нас, великий мужей предводитель, Сын, как вещают, богини бессмертной! Тидид аргивянин Пуще свирепствует; в мужестве с оным никто не сравнится!» Так говорил он, — и Гектор послушался брата советов; Быстро герои с колесницы с оружием прянул на землю; Острые копья колебля, кругом обходил ополченья, Дух распаляя на бой; и восставил он страшную сечу. В бой обратились трояне и стали в лицо аргивянам; Вспять подалися ряды аргивян, укротили убийство, Мысля, что бог незримый, нисшедший от звездного неба, Сам за врагов их поборствует; так обратились трояне. Гектор еще возбуждал, восклицающий звучно к троянам: «Храбрые Трои сыны и союзники славные наши! Будьте мужами, о други, воспомните бурную силу. Я ненадолго от вас отлучуся в священную Трою Старцам советным поведать и нашим супругам, да купно Молят небесных богов, обетуя стотельчие жертвы». Так говоря им, шествовал шлемом сверкающий Гектор; Билася сзади его, по стопам и по вые, концами Черная кожа, которая щит окружала огромный. Главк между тем, Гипполохид, и сын знаменитый Тидея Между фаланг на средину сходились, пылая сразиться. Чуть соступились герои, идущие друг против друга, Первый из них взговорил Диомед, воеватель могучий: «Кто ты, бестрепетный муж от земных обитателей смертных? Прежде не зрел я тебя на боях, прославляющих мужа; Но сегодня, как вижу, далеко ты мужеством дерзким Всех превосходишь, когда моего копия нажидаешь. Дети одних злополучных встречаются с силой моею! Если бессмертный ты бог, от высокого неба нисшедший, Я никогда не дерзал с божествами Олимпа сражаться. Нет, и могучий Ликург, знаменитая отрасль Дриаса, Долго не жил, на богов, небожителей, руки поднявший. Некогда, дерзкий, напав на питательниц буйного Вакха, Их по божественной Ниссе преследовал: нимфы вакханки Фирсы зеленые бросили в прах, от убийцы Ликурга Сулицей острой свирепо разимые; Вакх устрашенный Бросился в волны морские и принят Фетидой на лоно, Трепетный, в ужас введенный неистовством буйного мужа. Все на Ликурга прогневались мирно живущие боги; Кронов же сын ослепил Дриатида; и после не долгой Жизнию он наслаждался, бессмертным всем ненавистный. Нет, с богами блаженными я не желаю сражаться! Если же смертный ты муж и воскормлен плодами земными, Ближе предстань, да к пределу ты смерти скорее достигнешь». Быстро ему отвечал воинственный сын Гипполохов: «Сын благородный Тидея, почто вопрошаешь о роде? Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков: Ветер одни по земле развевает, другие дубрава, Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают; Так человеки: сии нарождаются, те погибают. Если ж ты хочешь, тебе и о том объявлю, чтобы знал ты Наших и предков и род; человекам он многим известен. Есть в конеславном Аргоне град знаменитый Эфира; В оном Сизиф обитал, препрославленный мудростью смертный, Тот Сизиф Эолид, от которого Главк породился. Главк даровал бытие непорочному Беллерофонту, Коему щедрые боги красу и любезную доблесть В дар ниспослали; но Прет неповинному гибель умыслил: Злобно его из народа изгнал (повелитель ахеян Был он сильнейший: под скипетр его покорил их Кронион). С юношей Прета жена возжелала, Антия младая, Тайной любви насладиться; но к ищущей был непреклонен, Чувств благородных исполненный, Беллерофонт непорочный; И жена, клевеща, говорила властителю Прету: — Смерть тебе Прет, когда сам не погубишь ты Беллерофонта: Он насладиться любовью со мною хотел, с нехотящей.— Так клеветала; разгневался царь, таковое услыша; Но убить не решился: в душе он сего ужасался; В Ликию выслал его и вручил злосоветные знаки, Много на дщице складной начертав их, ему на погибель; Дщицу же тестю велел показать, да от тестя погибнет. Беллерофонт отошел, под счастливым покровом бессмертных. Мирно достиг он ликийской земли и пучинного Ксанфа; Принял его благосклонно ликийских мужей повелитель; Девять дней угощал, ежедневно тельца закалая. Но воссиявшей десятой богине Заре розоперстой, Гостя расспрашивал царь и потребовал знаки увидеть, Кои принес он ему от любезного зятя, от Прета. И когда он приял злосоветные зятевы знаки, Юноше Беллерофонту убить заповедал Химеру Лютую, коей порода была от богов, не от смертных: Лев головою, задом дракон и коза серединой, Страшно дыхала она пожирающим пламенем бурным. Грозную он поразил, чудесами богов ободренный. После войною ходил на солимов, народ знаменитый; В битве, ужаснее сей, как поведал он, не был с мужами; В подвиге третьем разбил амазонок он мужеобразных. Но ему, возвращавшемусь. Прет погибель устроил: Избранных в царстве пространном ликиян храбрейших в засаду Скрыл на пути; но они своего не увидели дома: Всех поразил их воинственный Беллерофонт непорочный. Царь наконец познал знаменитую отрасль бессмертных; В доме его удержал и дочь сочетал с ним царевну; Отдал ему половину блистательной почести царской; И ликийцы ему отделили удел превосходный, Лучшее поле для сада и пашен, да властвует оным. Трое родилося чад от премудрого Беллерофонта: Мужи Исандр, Гипполох и прекрасная Лаодамия. С Лаодамией прекрасной почил громовержец Кронион, И она Сарпедона, подобного богу, родила. Став напоследок и сам небожителям всем ненавистен, Он по Алейскому полю скитался кругом, одинокий, Сердце глодая себе, убегая следов человека. Сына Исандра ему Эниалий, несытый убийством, Свергнул, когда воевал он с солимами, славным народом. Дочь у него — златобраздая гневная Феба сразила. Жил Гипполох, от него я рожден и горжуся сям родом. Он послал меня в Трою и мне заповедовал крепко Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться, Рода отцов не бесчестить, которые славой своею Были отличны в Эфире и в царстве ликийском престранном. Вот и порода и кровь, каковыми тебе я хвалюся». Рек, — и наполнился радостью сын благородный Тидеев; Медную пику свою водрузил в даровитую землю И приветную речь устремил к предводителю Главку: «Сын Гипполохов! ты гость мне отеческий, гость стародавний! Некогда дед мой Иней знаменитого Беллерофонта В собственном доме двадцать дней угощал дружелюбно. Оба друг другу они превосходные дали гостинцы: Дед мой, Иней, предложил блистающий пурпуром пояс; Беллерофонт же златой подарил ему кубок двудонный: Кубок и я, при отходе, оставил в отеческом доме; Но Тидея не помню; меня он младенцем оставил В дни, как под Фивами градом ахейское воинство пало. Храбрый! отныне тебе я средь Аргоса гость и приятель. Ты же мне — в Ликии, если приду я к народам ликийским. С копьями ж нашими будем с тобой и в толпах расходиться. Множество здесь для меня и троян, и союзников славных; Буду разить, кого бог приведет и кого я постигну. Множество здесь для тебя аргивян, поражай кого можешь. Главк! обменяемся нашим оружием; пусть и другие Знают, что дружбою мы со времен праотцовских гордимся». Так говорили они — и, с своих колесниц соскочивши, За руки оба взялись и на дружбу взаимно клялися. В оное время у Главка рассудок восхитил Кронион: Он Диомеду герою доспех золотой свой на медный, Во сто ценимый тельцов, обменял на стоящий девять. Гектор меж тем приближился к Скейским воротам и к дубу. Окрест героя бежали троянские жены и девы, Те вопрошая о детях, о милых друзьях и о братьях, Те о супругах; но он повелел им молиться бессмертным Всем, небеса населяющим: многим беды угрожали! Но когда подошел он к прекрасному дому Приама, К зданию с гладкими вдоль переходами (в нем заключалось Вкруг пятьдесят почивален, из гладко отесанных камней, Близко одна от другой устроенных, в коих Приама Все почивали сыны у цветущих супруг их законных; Дщерей его на другой стороне, на дворе, почивальни Были двенадцать, под кровлей одною, из тесаных камней, Близко одна от другой устроенных, в коих Приама Все почивали зятья у цветущих супруг их стыдливых), Там повстречала его милосердая матерь Гекуба, Шедшая в дом к Лаодике, своей миловиднейшей дщери; За руку сына взяла, вопрошала и так говорила: «Что ты, о сын мой, приходишь, оставив свирепую битву? Верно, жестоко теснят ненавистные мужи ахейцы, Ратуя близко стены? И тебя устремило к нам сердце: Хочешь ты, с замка троянского, руки воздеть к Олимпийцу? Но помедли, мой Гектор, вина я вынесу чашу Зевсу отцу возлиять и другим божествам вековечным; После и сам ты, когда пожелаешь испить, укрепишься; Мужу, трудом истомленному, силы вино обновляет; Ты же, мой сын, истомился, за граждан твоих подвизаясь». Ей отвечал знаменитый, шеломом сверкающий Гектор: «Сладкого пить мне вина не носи, о почтенная матерь! Ты обессилишь меня, потеряю я крепость и храбрость. Чермное ж Зевсу вино возлиять неомытой рукою Я не дерзну, и не должно сгустителя облаков Зевса Чествовать или молить оскверненному кровью и прахом. Но иди ты, о матерь, Афины добычелюбивой В храм, с благовонным курением, с сонмом жен благородных. Пышный покров, величайший, прекраснейший всех из хранимых В царском дому, и какой ты сама наиболее любишь, Взяв, на колена его положи лепокудрой Афине; И двенадцать крав однолетних, ярма не познавших, В храме заклать обрекайся ты, если, молитвы услыша, Град богиня помилует, жен и младенцев невинных; Если от Трои священной она отразит Диомеда, Бурного воя сего, повелителя мощного бегства. Шествуй же, матерь, ко храму Афины добычелюбивой; Я же к Парису иду, чтобы к воинству из дому вызвать, Ежели хочет советы он слушать. О! был бы он там же Пожран землей! Воспитал Олимпиец его на погибель Трое, Приаму отцу и всем нам, Приамовым чадам! Если б его я увидел сходящего в бездны Аид, Кажется, сердце мое позабыло бы. горькие бедства!» Так говорил, — и Гекуба немедля служительниц дома Вызвала; жен благородных они собирали по граду. Тою порой сама в благовонную горницу всходит; Там у нее сохранялися пышноузорные ризы, Жен сидонских работы, которых Парис боговидный Сам из Сидона привез, проплывая пространное море. Сим он путем увозил знаменитую родом Елену. Выбрав, из оных одну, понесла пред Афину Гекуба Большую, лучшую в доме, которая швением пышным Словно звезда сияла и в самом лежала исподе. С оной пошла, и за ней благородные многие жены. В замок градской им притекшим, ко храму Афины богини, Двери пред ними разверзла прелестная ликом Феано, Дщерь Киссея, жена Антенора, смирителя коней, Трои мужами избранная жрица Афины богини. Там с воздеянием рук возопили они пред Афиной; Ризу Гекубы румяноланитая жрица Феано Взяв, на колена кладет лепокудрой Афины Паллады И с обетами молит рожденную богом великим: «Мощная в бранях, защитница града, Паллада Афина! Дрот сокруши Диомедов и дай, о богиня, да сам он Ныне, погибельный, грянется ниц перед башнею Скейской! Ныне ж двенадцать крав однолетних, ярма не познавших, В храме тебе мы пожертвуем, если, молитвы услыша, Град помилуешь Трою и жен, и младенцев невинных!» Так возглашала, молясь; но Афина молитву отвергла. Тою порой, как они умоляли рожденную Зевсом, Гектор великий достигнул Парисова пышного дома. Сам он дом сей устроил с мужами, какие в то время В целой Троаде холмистой славнейшие зодчие были: Мужи ему почивальню, и гридню, и двор сотворили В замке градском, невдали от Приама и Гектора дома. В двери вступил божественный Гектор; в деснице держал он Пику в одиннадцать локтей; далеко на древке сияло Медное жало копья и кольцо вкруг него золотое. Брата нашел в почивальне, в трудах над оружием пышным: Щит он, и латы, и гнутые луки испытывал, праздный. Там и Елена Аргивская в круге сидела домашних Жен рукодельниц и славные им назначала работы. Гектор, взглянув на него, укорял оскорбительной речью: «Ты не вовремя, несчастный, теперь напыщаешься гневом. Гибнет троянский народ, пред высокою града стеною Ратуя с сильным врагом; за тебя и война и сраженья Вкруг Илиона пылают; ты сам поругаешь другого, Если увидишь кого оставляющим грозную битву. Шествуй, пока Илион под огнем сопостатов не вспыхнул». Быстро ему отвечал Приамид Александр боговидный: «Гектор! ты вправе хулить, и твоя мне хула справедлива; Душу открою тебе; преклонися и выслушай слово: Я не от гнева досель, не от злобы на граждан троянских Праздный сидел в почивальне; хотел я печали предаться. Ныне ж супруга меня дружелюбною речью своею Выйти на брань возбудила; и ныне, чувствую сам я, Лучше идти мне сражаться: победа меж смертных превратна. Ежели можно, помедли, пока ополчусь я доспехом; Или иди: поспешу за тобой и настичь уповаю». Рек он; ни слова ему не ответствовал Гектор великий. К Гектору с лаской Елена смиренную речь обратила: «Деверь жены бесстыдной, виновницы бед нечестивой! Если б в тот день же меня, как на свет породила лишь матерь, Вихорь свирепый, восхитя, умчал на пустынную гору Или в кипящие волны ревущего моря низринул, — Волны б меня поглотили и дел бы таких не свершилось! Но, как такие беды божества предназначили сами, Пусть даровали бы мне благороднее сердцем супруга, Мужа, который бы чувствовал стыд и укоры людские! Сей и теперь легкомыслен, подобным и после он будет; И за то, я надеюсь, достойным плодом насладится! Но войди ты сюда и воссядь успокоиться в кресло, Деверь; твою наиболее душу труды угнетают, Ради меня, недостойной, и ради вины Александра: Злую нам участь назначил Кронион, что даже по смерти Мы оставаться должны на бесславные песни потомкам!» Ей немедля ответствовал Гектор великий: «Елена, Сесть не упрашивай; как ни приветна ты, я не склонюся; Сильно меня увлекает душа на защиту сограждан, Кои на ратных полях моего возвращения жаждут. Ты же его побуждай; ополчившися, пусть поспешает; Пусть он потщится меня в стенах еще града настигнуть. Я посещу лишь мой дом и на малое время останусь Видеть домашних, супругу драгую и сына-младенца: Ибо не знаю, из боя к своим возвращусь ли еще я Или меня уже боги погубят руками данаев». Так говоря, удалился шеломом сверкающий Гектор. Скоро достигнул герой своего благозданного дома; Но в дому не нашел Андромахи лилейнораменной. С сыном она и с одною кормилицей пышноодежной Вышед, стояла на башне, печально стеная и плача. Гектор, в дому у себя не нашед непорочной супруги, Стал на пороге и так говорил прислужницам-женам: «Жены-прислужницы, вы мне скорее поведайте правду: Где Андромаха супруга, куда удалилась из дому? Вышла ль к золовкам своим, иль к невесткам пышноодежным, Или ко храму Афины поборницы, где и другие Жены троян благородные грозную молят богиню?» И ему отвечала усердная ключница дома: «Гектор, когда повелел ты, тебе я поведаю правду. Нет, не к золовкам своим, не к невесткам пошла Андромаха, Или ко храму Афины поборницы, где и другие Жены троян благородные грозную молят богиню,— К башне пошла илионской великой: встревожилась вестью, Будто троян утесняет могучая сила ахеян; И к стене городской, торопливая, ринулась бегом, Словно умом исступленная; с ней и кормилица с сыном». Так отвечала, — и Гектор стремительно из дому вышел Прежней дорогой назад, по красиво устроенным стогнам. Он приближался уже, протекая обширную Трою, К Скейским воротам (чрез них был выход из города в поле); Там Андромаха супруга, бегущая, в встречу предстала, Отрасль богатого дома, прекрасная дочь Этиона; Сей Этион обитал при подошвах лесистого Плака, В Фивах Плакийских, мужей киликиян властитель державный; Оного дочь сочеталася с Гектором меднодоспешным. Там предстала супруга: за нею одна из прислужниц Сына у персей держала, бессловного вовсе, младенца, Плод их единый, прелестный, подобный звезде лучезарной. Гектор его называл Скамандрием; граждане Трои — Астианаксом: единый бо Гектор защитой был Трои. Тихо отец улыбнулся, безмолвно взирая на сына. Подле него Андромаха стояла, лиющая слезы; Руку пожала ему и такие слова говорила: «Муж удивительный, губит тебя твоя храбрость! ни сына Ты не жалеешь, младенца, ни бедной матери; скоро Буду вдовой я, несчастная! скоро тебя аргивяне, Вместе напавши, убьют! а тобою покинутой, Гектор, Лучше мне в землю сойти: никакой мне не будет отрады, Если, постигнутый роком, меня ты оставишь: удел мой — Горести! Нет у меня ни отца, ни матери нежной! Старца отца моего умертвил Ахиллес быстроногий, В день, как и град разорил киликийских народов цветущий, Фивы высоковоротные. Сам он убил Этиона, Но не смел обнажить: устрашался нечестия сердцем; Старца он предал сожжению вместе с оружием пышным. Создал над прахом могилу; и окрест могилы той ильмы Нимфы холмов насадили, Зевеса великого дщери. Братья мои однокровные — семь оставалось их в доме — Все и в единый день преселились в обитель Аида: Всех злополучных избил Ахиллес, быстроногий ристатель, В стаде застигнув тяжелых тельцов и овец белорунных. Матерь мою, при долинах дубравного Плака царицу, Пленницей в стан свой привлек он с другими добычами брани, Но даровал ей свободу, приняв неисчислимый выкуп; Феба ж и матерь мою поразила в отеческом доме! Гектор, ты все мне теперь — и отец, и любезная матерь, Ты и брат мой единственный, ты и супруг мой прекрасный! Сжалься же ты надо мною и с нами останься на башне, Сына не сделай ты сирым, супруги не сделай вдовою; Воинство наше поставь у смоковницы: там наипаче Город приступен врагам и восход на твердыню удобен: Трижды туда приступая, на град покушались герои, Оба Аякса могучие, Идоменей знаменитый, Оба Атрея сыны и Тидид, дерзновеннейший воин. Верно, о том им сказал прорицатель какой-либо мудрый, Или, быть может, самих устремляло их вещее сердце». Ей отвечал знаменитый, шеломом сверкающий Гектор: «Всo и меня то, супруга, не меньше тревожит; но страшный Стыд мне пред каждым троянцем и длинноодежной троянкой, Если, как робкий, останусь я здесь, удаляясь от боя. Сердце мне то запретит; научился быть я бесстрашным, Храбро всегда меж троянами первыми биться на битвах, Славы доброй отцу и себе самому добывая! Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью и сердцем, Будет некогда день, и погибнет священная Троя, С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама. Но не столько меня сокрушает грядущее горе Трои; Приама родителя, матери дряхлой, Гекубы, Горе, тех братьев возлюбленных, юношей многих и храбрых, Кои полягут во прах под руками врагов разъяренных, Сколько твое, о супруга! тебя меднолатный ахеец, Слезы лиющую, в плен повлечет и похитит свободу! И, невольница, в Аргосе будешь ты ткать чужеземке, Воду носить от ключей Мессеиса или Гиперея, С ропотом горьким в душе; но заставит жестокая нужда! Льющую слезы тебя кто-нибудь там увидит и скажет: Гектора это жена, превышавшего храбростью в битвах Всех конеборцев троян, как сражалися вкруг Илиона! Скажет — и в сердце твоем возбудит он новую горечь: Вспомнишь ты мужа, который тебя защитил бы от рабства! Но да погибну и буду засыпан я перстью земною Прежде, чем плен твой увижу и жалобный вопль твой услышу!» Рек — и сына обнять устремился блистательный Гектор; Но младенец назад, пышноризой кормилицы к лону С криком припал, устрашася любезного отчего вида, Яркою медью испуган и гребнем косматовласатым, Видя ужасно его закачавшимся сверху шелома. Сладко любезный родитель и нежная мать улыбнулись. Шлем с головы немедля снимает божественный Гектор, Наземь кладет его, пышноблестящий, и, на руки взявши Милого сына, целует, качает его и, поднявши, Так говорит, умоляя и Зевса, и прочих бессмертных: «Зевс и бессмертные боги! о, сотворите, да будет Сей мой возлюбленный сын, как и я, знаменит среди граждан; Так же и силою крепок, и в Трое да царствует мощно. Пусть о нем некогда скажут, из боя идущего видя: Он и отца превосходит! И пусть он с кровавой корыстью Входит, врагов сокрушитель, и радует матери сердце!» Рек — и супруге возлюбленной на руки он полагает Милого сына; дитя к благовонному лону прижала Мать, улыбаясь сквозь слезы. Супруг умилился душевно, Обнял ее и, рукою ласкающий, так говорил ей: «Добрая! сердце себе не круши неумеренной скорбью. Против судьбы человек меня не пошлет к Аидесу; Но судьбы, как я мню, не избег ни один земнородный Муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родится. Шествуй, любезная, в дом, озаботься своими делами; Тканьем, пряжей займися, приказывай женам домашним Дело свое исправлять; а война — мужей озаботит Всех, наиболе ж меня, в Илионе священном рожденных». Речи окончивши, поднял с земли бронеблешущий Гектор Гривистый шлем; и пошла Андромаха безмолвная к дому, Часто назад озираясь, слезы ручьем проливая. Скоро достигла она устроением славного дома Гектора мужегубителя; в оном служительниц многих, Собранных вместе, нашла и к плачу их всех возбудила: Ими заживо Гектор был в своем доме оплакан. Нет, они помышляли, ему из погибельной брани В дом не прийти, не избегнуть от рук и свирепства данаев. Тою порой и Парис не медлил в высоких палатах. В пышный одевшись доспех, испещренный блистательной медью, Он устремился по граду, надежный на быстрые ноги. Словно конь застоялый, ячменем раскормленный в яслях, Привязь расторгнув, летит, поражая копытами поле; Пламенный, плавать обыкший в потоке широкотекущем, Пышет, голову кверху несет; вкруг рамен его мощных Грива играет; красой благородною сам он гордится; Быстро стопы его мчат к кобылицам и паствам знакомым: Так лепокудрый Парис от высот Илионского замка, Пышным оружием окрест, как ясное солнце, сияя, Шествовал радостно-гордый; быстро несли его ноги; Гектора скоро настиг он, когда Приамид лишь оставил Место, где незадолго беседовал, с кроткой супругой. К Гектору первый вещал Приамид Александр боговидный: «Верно, почтеннейший брат, твою задержал я поспешность Долгим медленьем своим и к поре не приспел, как велел ты?» И ему отвечал шлемоблещущий Гектор великий: «Друг! ни один человек, душой справедливый, не может Ратных деяний твоих опорочивать: воин ты храбрый, Часто лишь медлен, к трудам неохотен; а я непрестанно Сердцем терзаюсь, когда на тебя поношение слышу Трои мужей, за тебя подымающих труд беспредельный. Но поспешим, а рассудимся после, когда нам Кронион Даст в благодарность небесным богам, бесконечно живущим, Чашу свободы поставить в обителях наших свободных, После изгнанья из Трои ахеян меднодоспешных».
7
Так говорящий, пронесся вратами блистательный Гектор; С ним устремился и брат Александр: и душой Приамиды Оба пылали воинствовать снова и храбро сражаться. Словно пловцам, долговременно жаждущим, бог посылает Ветер попутный, когда уже, множеством весел блестящих Поит рассекая, устали, все члены трудом изнуривши,  — Так предводители их ожидавшим троянам явились. Начали битву: Парис поразил Арейфоева сына, Жителя Арны Менесфия, коего палиценосный Царь породил Арейфой с черноокою Филомедузой. Гектор вождя Эионея острою пикой ударил В выю, под круг крепкомедного шлема, и крепость разрушил. Главк, Гипполохова отрасль, ликийских мужей воевода, Дексия, сына Ифиноя, в бурном сражении пикой В рамо пронзил, кобылиц на него напускавшего быстрых; В прах с колесницы он пал, и его сокрушилися члены. Их лишь увидела светлая взором Афина богиня, Так истребляющих воинов Аргоса в битве жестокой, Вдруг от Олимпа высокого, бросившись, бурно помчалась К Трое священной; навстречу богине, узрев от Пергама, Феб Аполлон устремился: троянам желал он победы. В встречу спешащие боги сошлися у древнего дуба; Первый к богине воззвал дальномечущий Феб сребролукий: «Что ты, волнения полная, дочь всемогущего Зевса, Сходишь с Олимпа? К чему ты стремима сим пламенным духом? Или склонить аргивянам неверную брани победу Хочешь? Троян погибающих ты никогда не жалеешь? Но прийми ты совет мой, и то благотворнее будет: Нынешний день прекратим мы войну и убийство народов; После да ратуют снова, доколе священного града, Трои, конца не увидят, когда уже столько приятно Вашему сердцу, богини великие, град сей разрушить.» Быстро воззвала к нему светлоокая дочь Эгиоха: «Так, дальновержец, да будет с подобною думою в сердце Я низошла от Олимпа, к сраженью троян и ахеян. Но возвести, прекратить ратоборство их как ты намерен?» Снова богине ответствовал царь Аполлон сребролукий: «Гектора мы, укротителя коней, отважность возвысим. Пусть Приамид вызывает храбрейших героев данайских Выйти один на один и сразиться решительной битвой; Сим оскорбленные меднопоножные мужи данаи Сами возбудят бойца одноборствовать с Гектором славным.» Так говорил, — и склонилася дочь светлоокая Зевса. Сын Приамов, Гелен прорицатель, почувствовал духом Оный совет, обоим божествам совещавшим приятный, К Гектору брату предстал и так говорил воеводе: «Гектор, пастырь народа, советами равный Крониду! Будешь ли мне ты послушен, усердносоветному брату? Дай повеление сесть и троянам, и всем аргивянам; Сам же меж воинств на бой вызывай, да храбрейший данаец Выйдет один на тебя и сразится решительным боем. Ныне тебе не судьба умереть и предела достигнуть; Слышал я голос такой небожителей вечно живущих.» Так произнес, — и восхитился Гектор услышанной речью, Вышел один на средину и, взявши копье посредине, Спнул фаланги троянские; все, успокоясь, воссели. Царь Агамемнон равно удержал меднобронных данаев. Тою порой Афина Паллада и Феб сребролукий, Оба возиесшися, словно как ястребы, хищные птицы, Сели на дубе высоком отца молненосного Зевса, Ратями вместе любуясь: ряды их сидели густые, Грозно щиты, и шеломы, и острые копья вздымая, Словно как Зефир порывистый по морю зыбь разливает, Если он вдруг подымается: море чернеет под нею,  — Ратей ряды таковы и троян, и бесстрашных данаев В поле сидели, и Гектор вещал, между ратями стоя: «Трои сыны и ахеяне храбрые, слух преклоните; Я вам поведаю, что мне велит благородное сердце: Наших условий высокоцарящий Кронид не исполнил, Но, беды совещающий, нам обоюдно готовит Битвы, покуда иль вы кренкобашенный град наш возьмете Или падете от нас при своих кораблях мореходных. Здесь, о ахеяне, с вами храбрейшие ваши герои; Тот, у которого сердце со мною сразиться пылает, Пусть изойдет и с божественным Гекторем станет на битву. Так говорю я, и Зевс уговора свидетель нам будет. Если противник меня поразит сокрушительной медью, Сняв он оружия, пусть отнесет к кораблям мореходным; Тело же пусть возвратит, чтоб трояне меня и троянки, Честь воздавая последнюю, в доме огню приобщили. Если же я поражу и меня луконоеец прославит,  — Взявши доспехи его, внесу в Илион их священный И повешу во храме метателя стрел Аполлона; Тело ж назад возвращу к кораблям обоюдувесельным. Пусть похоронят его кудреглавые мужи ахейцы И на брегу Геллеспонта широкого холм да насыплют. Некогда, видя его, кто-нибудь и от поздних потомков Скажет, плывя в корабле многовеслом по черному понту: — Вот ратоборца могила, умершего в древние веки: В бранях его знаменитого свергнул божественный Гектор! — Так нерожденные скажут, и слава моя не погибнет.» Рек, — и молчанье глубокое все аргивяне хранили: Вызов стыдились отвергнуть, равно и принять ужасались. Вдруг восстал Менелай и вещал между сонма ахеян, Всех упрекая жестоко и горестно сердцем стеная: «Горе мне! о самохвалы! ахеянки вы-не ахейцы! Срам для ахейских мужей из ужасных ужаснейший будет, Если от них ни один не посмеет на Гектора выйти: Но погибните все вы, рассыпьтесь водою и прахом, Вы, сидящие здесь, как народ без души и без чести! Я ополчуся и выйду на Гектора! знаю, что свыше Жребий победы находится, в воле богов всемогущих.» Так говоря, покрывался поспешно оружием пышным; И тогда, Менелай, ты расстался бы с сладкою жизнью В мощных руках Приамида, далеко сильнейшего мужа, Если б тебя удержать не воздвиглись цари и герои: Сам повелитель мужей, Агамемнон пространнодержавный, За руку брата схватил, называл и вещал, убеждая: «Ты исступлен, Менелай благородный! такое безумство Вовсе тебя не достойно: смири огорченное сердце; В ревности гордой с сильнейшим тебя не дерзай состязаться, С Гектором, сына Приама: его и другие трепещут! С ним и Пелид быстроногий на славных мужам ратоборствах С страхом встречается, — воин, тебя несравненно храбрейший! Сядь при дружине своей, успокойся, питомец Зевеса; Мы от ахеян ему одноборца другого возбудим; Сколь он ни будет бесстрашен и боя кровавого жаден, С радостью, верно, колена преклонит, когда лишь безвреден Выйдет из пламенной битвы и страшного единоборства!» Так говорящий герой отвратил помышление брата, Правду ему говоря: покорился Атрид, и клевреты Весело с плеч Менелая оружия светлые сняли. Нестор от сонма ахеян восстал и вещал им печальный! «Боги! великая скорбь на ахейскую землю приходит! Истинно горько восплачет Пелей, седой конеборец, Славный мужей мирмидонских вития и мудрый советник. Он восхищался, когда, вопрошая меня в своем доме, Каждого порознь ахейца разведывал род и потомство; Ныне ж, когда он услышит, что всех ужасает их Гектор, Верно, не раз к небожителям руки прострет, да скорее Дух сокрушенный его погрузится в обитель Аида! Если бы ныне, о Зевс, Аполлон и Паллада Афина! Молод я был, как в те годы, когда у гремучего брега Билася рать пилиян и аркадян, копейщиков славных, Около фейских твердынь, недалеко от струй Иардана. В воинстве их впереди Эревфалион, богу подобный, Первый стоял, ополченный оружием Арейфооя, Славного Арейфооя, прозванием палицеиосца, Данным ему от мужей и от жен, опоясаньем красных: Мощный, не луком тугим, не копьем длиннотенным сражался, Он булавою железной ряды разрывал сопротивиых. Оного храбрый Ликург одолел, но не силой — коварством, В тесном проходе; не мог он себя булавой и железной Спасть от смерти: Ликург, на дороге его упредивши, В чрево копьем поразил, и об дол он ударился тылом. Снял победитель оружия, дар душегубца Арея; После и сам их носил, выходя на Ареевы споры. Но когда обессилел герой, состаревшийся в доме, Отдал тяжелый доспех Эревфальону, ратному другу: Сими доспехами гордый, выкрикивал всех он храбрейших;! Все трепетали, страшились, никто не отважился выйти. Вспыхнуло сердце во мне, на свою уповая отвагу, С гордым сразиться, хотя между сверстников был я и младший. Я с ним сразился, — и мне торжество даровала Афина! Большего всех и сильнейшего всех я убил человека! В прахе лежал он, огромный, сюда и туда распростертый, Если бы так я был млад и не чувствовал немощи в силах, Скоро противника встретил бы шлемом сверкающий Гектор! В вашем же воинстве сколько ни есть храбрейших данаев, Сердцем никто не пылает противником Гектору выйти!» Так их старец стыдил, — и мгновенно воспрянули девять Первый воздвигся Атрид, повелитель мужей Агамемнон; После воспрянул Тидид Диомед, воеватель могучий; Оба Аякса вожди, облеченные бурною силой; Дерзостный Идоменей и его совоинственник грозный, Вождь Мерион, чoловеков губителю равный, Арею; После герой Эврипил, блистательный сын Эвемона; Вслед Андремонид Фоас и за ним Одиссей знаменитый. Столько восстало их, жаждущих с Гектором славным сразиться. Слово опять обратил к ним Нестор, конник геренский: «Жребии бросим, друзья, и которого жребий назначит, Тот несомненно, я верю, возрадует души ахеян И не менее радостен будет и сам, коль спасенный Выйдет из пламенной битвы и страшного единоборства.» Так произнес он, — и каждый, наметивши собственный жребий. Бросил в медный шелом Агамемнона, сына Атрея. Рати молились и длани к бессмертным горе воздевали; Так не один говорил, на пространное небо взирая: «Даруй, о Зевс! да падет на Аякса, или Диомеда, Иль на царя самого многозлатой Микены, Атрида.» Так говорили, — а Нестор шелом сотрясал пред собраньем; Вылетел жребий из шлема, данаями всеми желанный, Жребий Аякса; и вестник, понесши кругом по собранью, Всем, от десной стороны, показал воеводам ахейским. Знака никто не признал, отрекался от жребия каждый. Вестник предстал и к тому, по собранию окрест носящий, Кто и означил, и в шлем положил; Теламонид великий К вестнику руку простер, и вестник, приближася, подал; Жребий увидевши, знак свой узнал и в восторге сердечном На землю бросил его и к ахеям вскричал Теламонид: «Жребий, ахеяне, мой! веселюся и сам я сердечно! Так над божественным Гектором льщусь одержать я победу. Друга, пока я в рядах боевые доспехи надену, Вы молитеся Зевсу, могущему Кронову сыну, Между собою, безмолвно, да вас не услышат трояне. Или молитеся громко: мы никого не страшимся! Кто б ни желал, против воли меня не подвигнет он с поля Силой, ни ратным искусством; и я не невеждой, надеюсь, Сам у отца моего в Саламине рожден и воспитан!» Так говорил; а данаи молили могущего Зевса. Так не один возглашал, на пространное небо взирая: «Зевс отец, обладающий с Иды, преславныи, великий, Дай ты Аяксу обресть и победу, и светлую славу! Если ж и Гектора любишь, когда и об нем промышляешь,  — Равные им обоим и могущество даруй, и славу!» Так говорили. Аякс покрывался блистательной медью И, как скоро одеялся весь в боевые доспехи, Начал вперед выступать, как Арей выступает огромный, Если он шествует к брани народов, которых Кронион Духом вражды сердцегложущей свел на кровавую битву: Вышел таков Теламонид огромный, твердыня данаев, Грозным лицом осклабляясь; и звучными сильный стопами Шел, широко выступая, копьем длиннотенным колебля. Все аргивяне, смотря на него, восхищалися духом; Но троянину каждому трепет вступил во все члены; Даже у Гектора сердце в могучей груди содрогалось; Но ни врага избежать, ни в толпы ополчений укрыться Не было боле возможности: сам на сражение вызвал. Быстро Аякс подходил, пред собою несущий, как башню, Медный щит семикожный, который художник составил Тихий, усмарь знаменитейший, в Гиле обителью живший; Он сей щит сотворил легкодвижимый, семь сочетавши Кож из тучнейших волов и восьмую из меди поверхность. Щит сей неся перед грудью, Аякс Теламонид могучий Стал против Гектора близко и голосом грозным воскликнул: «Гектор, теперь ты узнаешь, один на один подвизаясь, В рати ахейской земли каковы и другие герои Есть, без Пелида, фаланг разрывателя, с львиной душою! Он у своих кораблей, при дружинах своих мирмидонских, Празден лежит, на царя Агамемнона злобу питая. Нас же, ахеян, которые выйти с тобою готовы, Много таких! Начинай, Приамид, поединок и битву!» Но ему отвечал шлемоблещущий Гектор великий: «Сын Теламонов, Аякс благородный, властитель народа, Тщетно меня ты, как будто ребенка, испытывать хочешь Или как деву, которая дел ратоборных не знает. Знаю довольно я брань и кровавое мужеубийство! Щит мой умею направо, умею налево метать я,  — Жесткую тяжесть, — и с нею могу неусталый сражаться; Пеший, умею ходить я под грозные звуки Арея; Конный, умею, скача, с кобылиц быстроногих сражаться. Но не хочу нападать на такого, как ты, ратоборца, Скрытно высматривая, но открыто, когда лишь умечу.» Рек он — и, мощно сотрясши, поверг длиннотенную пику И поразил Теламонида в выпуклый щит семикожный, В яркую полосу меди, что сверху восьмая лежала: Шесть в нем полос пробежала, рассекши, бурная пика, В коже седьмой увязла. Тогда Теламонид великий, Мощный Аякс, размахнувши, послал длиинотенную пику И вогнал Приамиду оружие в щит круговидный: Щит светозарный насквозь пролетела могучая пика. Броню насквозь, украшеньем изящную, быстро пронзила И на чреве, под ребрами, самый хитон растерзала, Бурная: Гектор отпрянул и гибели черной избегнул. Оба исторгнули вновь длиннотенные копья и разом Сшиблися вновь, как свирепые львы, пожиратели крови, Или как звери лесов, нелегко одолимые вепри. Гектор копьем в середину щита Теламонида грянул, Но щита не прорвал: на меди изогнулося жало. В щит, налетевши, ударил Аякс, и насквозь совершенно Вышло копье, напиравшего Гектора вспять отразило, Вскользь пробежало по вые, — и черная кровь заструилась. Боя герой не прервал, шлемоблещущий пламенный Гектор: Но, назад он подавшися, камень рукою могучей Сорвал, средь поля лежавший, — черный, жестокий, огромный; Махом поверг, и Аяксов блистательный щит семикожный Глыбой в средину ударил; взревела вся медь щитовая. Быстро Аякс подхватил несравненно огромнейший камень; Ринул его, размахав, и, напрягши безмерную силу, В щит угодил и насквозь проломил его камнем жерновным, Ранил колена врагу: на хребет опрокинулся Гектор, Сверху натиснут щитом; но незапно воздвиг Приамида Феб; и тогда рукопашно мечами б они изрубились, Если б к героям глашатаи, вестники бога и смертных, Вдруг не предстали — один от троян, а другой от ахеян, Вестник Идей и Талфибий, мужи разумные оба. Между героями скиптры они протянули, и рек им Вестник троянский. Идей, исполненный мудрых советов: «Кончите, дети любезные, кончите брань и сраженье: Оба равно вы любезны гонителю облаков Зевсу; Оба храбрейшие воины: в том убедилися все мы. Но приближается дочь; покориться и ночи приятно.» Быстро к нему обратясь, отвечал Теламоиид великий: «Вестник, что ты произнес, повели произнесть Приамиду; Он вызывал на сражение наших храбрейших героев; Он и начни: покориться готов я, коль он пожелает.» И ему отвечал шлемоблещущий Гектор великий: «Так, Теламонид, тебе и великость, и силу, и разум Бог даровал; меж ахеями ты копьеборец славнейший. Кончим на нынешний день и борьбу и сражение наше! После сойдемся и будем сражаться, пока уже демон Нас не разлучит, из двух одному даровавши победу. Ныне приближилась ночь; покориться и ночи приятно. Шествуй — и пред кораблями всех аргивян ты обрадуй, Более ж другов любезных и ближиих, каких ты имеешь; Я же в Приамовом граде великом обрадую, в Трое, Сердце троян и длинные ризы влачащих троянок, Кои молиться о мне соберутся в божественном храме. Сын Теламонов! почтим мы друг друга дарами на память. Некогда пусть говорят и Троады сыны и Эллады: Бились герои, пылая враждой, пожирающей сердце; Но разлучились они, примиренные дружбой взаимной.» Гектор, слово окончивши, меч подает среброгвоздный Вместе с ножнами его и красивым ремнем перевесным; Сын Теламона вручает блистающий пурпуром пояс. Так разлучася, герои — один к ополченьям ахейским Шествовал, к сонмам троянским другой поспешал; и трояне Радуясь сердцем, смотрели, что шествует здрав и безвреден Гектор, Аяксовой силы и рук необорных избегший; В град повели Приамида не ждавшие видеть живого. Так и Аякса красивопоножные мужи данаи К сыну Атрея вели, восхищенного славой победы. Им собравшимся в кущах владыки народов Атрида, Ради пришедших, тельца пятилетнего царь Агамемнон Тучного жертвой заклал всемогущему Зевсу Крониду. Быстро его одирают, трудятся, всего рассекают, Рубят искусно на мелкие части, пронзают рожнами, Жарят на них осторожно и, всo уготовив, снимают. Скоро окончился труд, и немедленно пир уготован: Все пировали, никто не нуждался на пиршестве общем; Но Аякса героя особо хребтом бесконечным Сам Агамемнон почтил, повелитель ахеян державный. И когда питием и пищею глад утолили, Старец в собрании первый слагать размышления начал, Нестор, который и прежде блистал превосходством советов; Он, благомысленный, так говорил и советовал в сонме: «Царь Агамемнон и вы, воеводы народов данайских! Много уже на боях полегло кудреглавых данаев, Коих черную кровь по брегам пышноструйного Ксанфа Бурный Арей разлиял, и в Аид погрузились их души. Должно с зарею, Атрид, прекратить ратоборство данаев. Мы же, поднявшися дружно, свезем с побоища трупы В стан на волах и на месках и все совокупно сожжем их, Одаль судов мореходных: да кости отцовские детям Каждый в дом понесет, возвращайся в землю родную. После, на месте сожженья, собравшись, насыплем могилу, Общую всем на долине, а подле построим немедля Стену и башни высокие, нам и судам оборону. В опых устроим ворота и крепко сплоченные створы, Путь бы чрез оные был колесницам и коням просторный. Подле стены той, снаружи, ров вскопаем глубокий; Пусть он, идущий кругом, воспящает и конных и пеших, Чтоб когда-либо рать не нагрянула гордых пергамлян.» Так говорил он; совет одобряя, цари восклицали. Мужи троянские также совет, па вершине Пергама, Смутный и шумный держали, пред домом Приама владыки. Первый на нем Антенор совещать благомысленный начал: «Трои сыны, и дарданцы, и вы, о союзники наши! Слух преклоните, скажу я, что в персях мне сердце внушает: Ныне решимся: Елену Аргивскую вместе с богатством Выдадим сильным Атридам; нарушивши клятвы святые, Мы вероломно воюем; за то и добра никакого Нам, я уверен, не выйдет, пока не исполним, как рек я.» Так произнесши, воссел Антенор; и восстал между ними Богу подобный Парис, супруг лепокудрой Елены; Он Антенору в ответ устремляет крылатые речи: «Ты, Антенор, говоришь неугодное мне совершенно! Мог ты совет и другой, благотворнейший всем нам, примыслить! Если же то, что сказал, произнес ты от чистого сердца, Разум твой, без сомнения, боги похитили сами! Я меж троян, укротителей коней, поведаю мысли И скажу я им прямо: Елены не выдам, супруги! Что до сокровищ, которые в дом я из Аргоса вывез, Все соглашаюся выдать и собственных к оным прибавить.» Так произнес и воссел Приамид; и восстал между ними Древний Приам Дарданид, советник, равный бессмертным. Он, благомыслия полный, советовал так на соборе: «Трои сыны, и дарданцы, и вы, о союзники наши! Слух преклоните, скажу я, что в персях мне сердце внушает: Ныне вы, дети мои, вечеряйте во граде, как прежде; Помните стражу ночную и бодрствуйте каждый на страже. Завтра же вестник Идей да пойдет к кораблям мореходным, Мощным Атрея сынам, Агамемнону и Менелаю, Думу поведать Париса, от коего распря восстала. Он и сию им измолвит разумную речь: не хотят ли Мало почить от погибельной брани, доколе убитых Трупы сожжем; и заратуем снова, пока уже демон Нас не разлучит, одним иль другим даровавши победу.» Так говорил, — и, внимательно слушая, все покорились. Рати троянские вместе, толпа близ толпы, вечеряли. Рано утром Идей отошел к кораблям мореходным И обрел уж на сонме данаев, клевретов Арея, Подле кормы корабельной царя Агамемнона. Вестник Стал посреди воевод и вещал им голосом звучным: «Царь Агамемнон и вы, предводители ратей ахейских! Царь мне Приам повелел и другие сановники Трои Думу поведать, когда то желательно вам и приятно, Сына его Александра, от коего распря восстала: Те из сокровищ, которые он в кораблях многоместных В Трою из Аргоса вывез (о, лучше б он прежде погибнул!), Хочет все возвратить и собственных к оным прибавить; Но супругу младую Атрида царя, Менелая, Выдать Парис отрекается, как ни склоняли трояне. Слово еще и сие повелели сказать: не хотите ль Вы опочить от погибельной брани, доколе убитых Трупы сожжем; и заратуем снова, пока уже демон Нас не разлучит, одним иль другим даровавши победу.» Рек, — и молчанье глубокое все аргивяне хранили. Но меж них взговорил Диомед, воевателъ могучий: «Нет, да никто между нас не приемлет сокровищ Париса, Даже Елены! Понятно уже и тому, кто бессмыслен, Что над градом троянским грянуть готова погибель!» Так произнес, — и воскликнули окрест ахейские мужи, Все удивляясь речам Диомеда, смирителя коней. И тогда ко Идею вещал Агамемнон державный: «Слышишь ты сам, провозвестник троянский, речи ахеян: Так отвечают ахеян, так я и сам помышляю. Что до сожжения мертвых, нисколько тому не противлюсь. Долг — ничего не щадить для окончивших дни человеков, И умерших немедленно должно огнем успокоить. Зевс да услышит обет мой, Геры супруг громоносный!» Так проязнес — и горе небожителям поднял он скипетр; И, обратно Идей отошел к Илиону святому. Тою порою сидели на сонме трояне, дардане, Все совокупно: они ожидали, когда возвратится Вестник почтенный. Идей возвратился и, став посреди их, Весть произнес; и, поднявшись, трояне готовились быстро, Те привозить мертвецов, а другие — древа из дубравы. Сонмы ахеян равно от судов многовеслых спешили,  — Те привозить мертвецов, а другие — древа из дубравы. Солнце лучами новыми чуть поразило долины, Вышед из тихокатящихся волн Океана глубоких В путь свой небесный, как оба народа встретились в поле. Трудно им было узнать на побоище каждого мужа: Только водой омывая покрытых и кровью и прахом, Клали тела на возы, проливая горючие слезы; Громко рыдать Приам запрещал им: трояне безмолвно Мертвых своих на костер полагали, печальные сердцем, И, предав их огню, возвратилися к Трое священной. Так и с другой стороны меднолатные мужи ахейцы Мертвых своих на костер полагали, печальные сердцем, И, предав их огню, возвращались к судам мореходным. Не было утро еще, но седели уж сумраки ночи, И на труд поднялися ахеян отборные мужи. Там, где тела сожигали, насыпали дружно могилу, Общую всем на долине; близ оной воздвигнулк стену, Башни высокие, воинству их и судам оборону; В них сотворили ворота и крепко сплоченные створы, Путь бы чрез оные был колесницам и коням просторный. Подле стены той, снаружи, ров ископали великий, Всюду широкие, глубокий, в колья по нем водрузили. Так подвизалися там кудреглавые мужи ахейцы. Боги меж тем, восседя у Кронида, метателя молний, Все изумлялися, видя великое дело ахеян. В сонме их начал вещать Посейдаон, земли колебатель: «Зевс громовержец, какой человек на земле беспредельной Ныне богам исповедает волю свою или помысл? Или не видишь ты, в ночь кудреглавые мужи ахейцы Создали стену своим кораблям и пред нею глубокий Вывели ров, а бессмертным от них возданы ль гекатомбы Слава о ней распрострется, где только Денница сияет; Но забудут об оной, которую я с Аполлоном Около града царю Лаомедону создал, томяся!» Гневно вздохнув, отвечал Посейдаону Зевс тучеводец: «Бог много мощный, землею колеблющий, что ты вещаешь! Пусть от бессмертных другой устрашается замыслов равных, Кто пред тобою далoко слабее и силой и духом! Слава твоя распрострется, где только Денница сияет. Верь и дерзай: и когда кудреглавые мужи ахейцы В быстрых судах понесутся к любезным отечества землям, Стену сломи их и, всю с основания в море обрушив, Изнова берег великий покрой ты песками морскими, Да и след потребится огромной стены сей ахейской.» Так взаимно бессмертные между собою вещали. Солнце зашло, и свершилось великое дело ахеян. В кущах они закапали тельцов, вечерять собирались. Тою порой корабли, нагружoнные винами Лемна, Многие к брегу пристали: Эвней Язонид послал их, Сын Ипсипилы, рожденный с Язоном, владыкой народа. Двум Атрейонам, царю Агамемнону и Менелаю, Тысячу мер, как подарок, напитка прислал Язонион. Прочие мужи ахейские меной вино покупали: Те за звенящую медь, за седое железо меняли, Те за воловые кожи или за волов круторогих, Те за своих полоненных. И пир уготовлен веселый. Целую ночь кудреглавые мужи ахейцы по стану Вкруг пировали, а Трои сыны и союзники — в граде. Целую ночь им беды совещал олимпийский провидец, Грозно гремящий, — и страх находил на пирующих бледный: Мужи вино проливали из кубков; не смел ни единый Пить, не возлив наперед всемогущему Кронову сыну. Все наконец возлегли и дарами сна насладились.
8
В ризе златистой Заря простиралась над всею землею, Как богов на собор призвал молнелюбец Кронион; И, на высшей главе многохолмного сидя Олимпа, Сам он вещал; а бессмертные окрест безмолвно внимали. «Слушайте слово мое, и боги небес, и богини: Я вам поведаю, что мне в персях сердце внушает; И никто от богинь, и никто от богов да не мыслит Слово мое ниспровергнуть; покорные все совокупно Мне споспешайте, да я беспрепятственно дело исполню! Кто ж из бессмертных мятежно захочет, и я то узнаю, С неба сойти, пособлять илионянам или данаям, Тот, пораженный позорно, страдать на Олимп возвратится! Или восхичу его и низвергну я в сумрачный Тартар, В пропасть далекую, где под землей глубочайшая бездна: Где и медяный помост, и ворота железные. Тартар, Столько далекий от ада, как светлое небо от дола! Там он почувствует, сколько могучее всех я бессмертных! Или дерзайте, изведайте, боги, да все убедитесь: Цепь золотую теперь же спустив от высокого неба, Все до последнего бога и все до последней богини Свесьтесь по ней; но совлечь не возможете с неба на землю Зевса, строителя вышнего, сколько бы вы ни трудились! Если же я, рассудивши за благо, повлечь возжелаю,  — С самой землею и с самым морем ее повлеку я И моею десницею окрест вершины Олимпа Цепь обовью; и вселенная вся на высоких повиснет — Столько превыше богов и столько превыше я смертных!» Так он вещал, — и молчанье глубокое боги хранили, Все пораженные речью: ужасно грозен вещал он; Но наконец светлоокая так возгласила Афина: «О всемогущий отец наш, Кронион, верховный владыко! Ведаем мы совершенно, что сила твоя необорна; Но милосердуем мы об ахеянах, доблестных воях, Кои, судьбу их жестокую скоро исполнив, погибнут. Все мы, однако, от брани воздержимся, если велишь ты; Мы лишь советы внушим аргивянам, да храбрые мужи В Трое погибнут не все под твоим сокрушительным гневом.» Ей, улыбаясь, ответствовал тучегонитель Кронион: «Бодрствуй, Тритония, милая дочь! не с намереньем в сердце Я говорю, и с тобою милостив быть я желаю.» Так произнес он — и впряг в колесницу коней медноногих, Бурно летающих, гривы волнующих вкруг золотые; Золотом сам он оделся; в руку художеством дивный Бич захватил золотой и на блещущей стал колеснице; Коней погнал, — и послушные быстро они полетели, Между землею паря и звездами усеянным небом. Он устремлял их на Иду, зверей многоводную матерь, К Гаргару холму, где роща его и алтарь благовонный. Там коней удержал повелитель бессмертных и смертных И, от ярма отрешив, окружил их мраком великим. Сам на вершине Идейской воссел, величаяся славой, Град созерцая троян и суда меднобронных данаев. Тою порой укрепилися снедью ахейские мужи, Быстро по кущам и в битву оружием все покрывались. Трои сыны на другой стороне ополчались но граду, В меньшем числе, но и так готовые крепко сражаться, Нуждой влекомые кровной, сражаться за жен и детей их. Все растворились ворота; из оных зареяли рати Конные, пешие; шум между толп их воздвигся ужасный. Рати, на место одно устремляйся, быстро сошлися; Разом сразилися кожи, сразилися копья и силы Воинов, медью одеянных; выпуклобляшные разом Сшиблись щиты со щитами; гром поднялся ужасный. Вместе смешались победные крики и смертные стоны Воев губящих и гибнущих; кровью земля заструилась. Долго, как длилося утро и день возрастал светоносный, Стрелы и тех и других поражали — и падали вои. Но лишь сияющий Гелиос стад на средине небесной, Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он Бросил два жребия Смерти, в сон погружающей долгий: Жребий троян конеборных и меднооружных данаев; Взял посредине и поднял: данайских сынов преклонился День роковой, данайских сынов до земли многоплодной Жребий спустился, троян же до эвеэдного неба вознесся. Страшно грянул от Иды Кронид и перун, по лазури, Пламенный бросил в ахейские рати; ахейцы, увидя, Все изумились, покрылися лица их ужасом бледным. Идоменей оставаться не смел, ни Атрид Агамемнон; Ни Аяксы вожди не остались, клевреты Арея. Нестор один средь побоища, страж аргивян, оставался Волей недоброю: конь пострадал, пораженный стрелою. Ранил его Александр, супруг лепокудрой Елены, В голову, в самое темя, где первые волосы коней Идут от черепа к вые: опасное место; от боли Конь заскакал на дыбы: пернатая в мозг погрузилась. Коней смутил и других он, крутяся вкруг пагубной меди. Тою порою, как старец, к коню пораженному бросясь, Припряжь отсечь напрягается, Гектора быстрые кони Скачут сквозь волны бегущих, отважного мча властелина, Гектора! Тут бы старец жизнь погубил неизбежно, Если б его не узрел Диомед, воеватель могучий. Страшно воскликнул герой, призывая царя Одиссея: «Сын благородный Лаэрта, герой Одиссей многоумный! Что ты бежишь, обращая хребет, как в толпе малодушный? Пику тебе, берется, вонзят бегущему в плечи. Стань, Одиссей, отразим мы от старца свирепого мужа.» Рек; не услышал его Одиссей, благородный страдалец; Мимо промчался, бежа к кораблям многоместным ахейским, Но Диомед, и один оставаясь, вперед устремился; Стал перед конским ярмом геренского старца Нелида И к нему взговорил, устремляя крылатые речи: «Старец, жестоко тебя ратоборцы младые стесняют! Сила оставила, старость тебя удручила лихая; Немощен твой и возница, и кони твои не проворны. Шествуй ко мне, взойди на мою колесницу; увидишь, Троса, кони каковы, несказанно искусные в поле Быстро летать и туда и сюда, и в погоне и в бегстве. Я их вчера у Энея отбил, разносителя бегства. Вверь ты своих попеченью сподвижников, сих же с тобою Мы устремим на троян конеборных, да ныне и Гектор Узрит, в руке и моей способна ль свирепствовать пика!» Так произнес; не преслушался Нестор, конник геренский; Старца приняв кобылиц, озаботились ими клевреты, Сильные двое, Сфенел с Эвримедонон славолюбивым. Сами вожди совокупно вошли в колесницу Тидида; Нестор немедленно в руки приял блестящие вожжи, Коней стегнул, и пред Гектором быстро они очутились. В Гектора, прямо летящего, дрот Диомед устремляет; И в него не попал; по его браздодержца-клеврета, Сына Фебея почтенного, Смелого Эниопoя, Коней браздами гонящего, в грудь поражает у сердца: В прах с колесницы он пал, и отпрянули в сторону кони Бурные; там сокрушилась его и душа и могучесть. Гектору сердце стеснила жестокая скорбь о вознице; Но его наконец, невзирая на жалость о друге, Бросил и смелого окрест возницы искал; и не долго Кони нуждались в правителе; скоро достойный явился: Архептолем, Ифитид бесстрашный; ему он на коней Быстрых взойти повелел и бразды к управлению вверил. Сеча была б, совершилось бы невозвратимое дело, В граде своем заключились бы, словно как овцы, трояне; Но увидел то быстро отец и бессмертных и смертных. Он, загремевши ужасно, перун сребропламенный бросил И на землю его, пред конями Тидида, повергнул: Страшным пламенем вверх воспаленная пыхнула сера; Кони от ужаса, прянув назад, под ярмом задрожали; Пышные коней бразды убежали из старцевых дланей; С сердцем трепещущим он провещал к Диомеду герою: «Друг Диомед, оборачивай к бегству коней быстроногих. Или не чувствуешь ты, не тебе от Кронида победа! Ныне его на бою громомещущий Зевс прославляет, Гектора; после, быть может, когда возжелает, дарует Славу и нам. Человек не преложит советов Зевеса, Сколько бы ни был он силен: могучее он, громовержец!» Но ему отвечал Диомед, знаменитый воитель: «Всo справедливо и всo ты разумно, старец, вещаешь; Но болезнь мне жестокая сердце и душу проходит! Гектор некогда скажет, пред сонмом троян велереча: — Вождь Диомед от меня к кораблям убежал, устрашенный. — Скажет хвалясь, и тогда расступися, земля, подо мною!» Вновь Диомеду ответствовал Нестор, конник геренский: «Сын браноносца Тидея, бестрепетный, что ты вещаешь? Если бы Гектор тебя и робким назвал и бессильным, Веры ему не дадут ни дардане, ни граждане Трои; Веры ему не дадут и супруги троян щитоносцев, Коих супругов цветущих толпы распростер ты по праху.» Так говоря, обратил он на бегство коней звуконогих Рати бегущей в толпу; и на них и трояне и Гектор, Страшные крики подняв, задождили свистящие стрелы. Голосом звучным кричал ему вслед шлемоблещущий Гектор: «О Диомед! перед всеми тебя почитали данаи Местом, и брашном, и полными кубками в пиршествах общих; Впредь не почтут: пред всех их женщиной ты оказался! Сгибни, презренная дева! скорей, чем меня отразивши, На стены наши взойдешь или наших супруг похищенных В плен повлечешь ты; скорее тебя я к демону свергну!» Так восклицал; а Тидид волновался в сомнительных думах: Вспять обратить ли коней и сразиться ли противуставши? Трижды на думу сию и умом он и сердцем решался; Трижды с идейского Гаргара грозно гремел промыслитель Зевс, возвещая троянам победу сомнительной битвы. Гектор же снова троян возбуждал, восклицающий звучно: «Трои сыны, и ликийцы, и вы, рукопашцы дарданцы! Будьте мужами, о други, помните бурную доблесть! Чувствую, мне благосклонный Кронид знаменает сим троном В брани победу и славу, ахейцам же срам и погибель! Мужи-безумцы, они в оборону примыслили стены, Слабые, храбрым презренные, силам моим не преграда! Кони же наши легко чрез ископанный ров перепрянут. Но когда я приближусь к аргивским судам мореходным, Помните, други! с огнем вы пылающим будьте готовы. Пламенем я истреблю их суда и самих пред судами Всех изобью аргивян, удушаемых дымом пожарным!» Так произнесши, к коиям обратился и к ним говорил он: «Ксанф, и Подарг, и божественный Ламп, и могучий мой Эфоп! Ныне, о кони, вы мне заплатите за корм свой роскошный: Часто моя Андромаха, дочтенная дочь Этиона, Первым вам предлагала пшеницу приятную в пищу, Вам растворяла вино к питию, до желания сердца, Прежде меня, для нее драгоценного мужа младого! Мчитеся ж, кони, летите; настигнем врагов и похитим Несторов щит, о котором слава до неба восходят, Будто из золота весь он — и круг, и его рукояти; И с рамен Диомеда, смирителя коней, добудем Пышные, дивные латы, Гефеста бессмертного дело! Если похитим мы их, несомненно уверен, ахейцы В эту же ночь на суда быстролетные бросятся к бегству!» Так возносясь, восклицал он, прогневалась мощная Гера, Восколебалась на троне, и дрогнул Олимп многохолмный. Быстро вещала она к Посейдону, великому богу: «Бог многомощный, колеблющий землю! ужели нисколько Сердца твое не страдает о гибнущих храбрых данаях! Тех, что и в Эге тебе, и в Гелике столько приятных Жертв и даров посвящают? споспешествуй им ты в победе! Если б и все, аргивян покровители, мы возжелали, Трои сынов отразив, обуздать громоносного Зевса, Скоро бы он сокрушился, сидя одинокий на Иде!» Ей, негодуя, ответствовал мощный земли колебатель: «О дерзословная Гера! какие ты речи вещаешь? Пет, не желаю отнюдь, чтобы кто-либо смел от бессмертных С Зевсом Кропидом сражаться; могуществом всех он превыше!» Так на Олимпе бессмертные между собою вещали. Тою порой от судов, между рвом и стеною, пространство Всё наполнено было и коней и воев толпами Страшно теснимых данаев: теснил их, подобно Арею, Гектор могучий, когда даровал ему славу Кронион. Он истребил бы свирепым огнем и суда их у моря, Если бы Гера царю Агамемнону в мысль не вложила Быстро народ возбудить, хоть и сам он об оном же пекся: Он устремился стопами широкими к стану ахеян, Мощной рукою держа великий свой плащ пурпуровый. Стал Агамемнон на черный, огромный корабль Одиссея, Бывший в средине, да голос его обоюдно услышат В кущах конечных Аякса и в кущах царя Ахиллеса, Кои на самых концах с многовесльми их кораблями Стали, надежные оба на силу их рук и на храбрость. Там, поразительным голосом, он вопиял к аргивянам: «Стыд, аргивяне! отродье презренное, дивные видом! Где похвальбы, как храбрейшими сами себя величали, Те, что на Лемне, тщеславные, громко вы произносили? Там на пирах, поедая рогатых волов неисчетных, Чаши до дна выпивая, вином через край налитые, На сто, на двести троян, говорили вы, каждый из наших Станет смело на бой! а теперь одного мы не стоим Гектора! Он к кораблям приближается с пламенем бурным! Зевс Олимпийский, кого на земле от царей многомощных Равной ты карой карал и толикой лишал его славы? Я же, о Зевс, миновал ли когда твой алтарь велелепный, В черном моем корабле сюда на несчастие плывший? Нет, на всех возжигал я тельчие туки и бедра, Сердцем пылая разрушить высокотвердынную Трою. Ныне, о Зевс, хоть одно для меня ты исполни желанье! Дай хотя нам ты самим от врагов избежать и спастися; Здесь не предай на погибель сынам Илиона ахеян!» Рек; умилился отец над царем, проливающим слезы! Знаменье дал, да спасется аргивский народ, не погибнет: Быстро орла ниспослал, между вещих вернейшую птицу. Мчащий в когтях он еленя, рождение быстрыя лани, Близ алтаря велелепного Зевсова бросил еленя, Где племена аргивяи поклонялись всевещему Зевсу. Чуть усмотрели они, что от Зевса явилася птица, Жарче на рати троянские бросились, вспыхнули боем. Но не успел ни один, сколь ни много данаев тут было, Славиться прежде Тидида, что, бурных коней устремивши, Выгнал за ров, на противных ударил и смело сразился. Первый из всех он троянского мужа, доспешника, свергнул, Фрадмона ветвь, Агелая; тогда, как троянец на бегство Коней ворочал, ему, обращенному, острую пику Он между плеч углубил и сквозь, перси кровавую выгнал: Пал с колесницы он в прах, и взгремели на падшем доспехи. После Тидида, Атриды цари устремилися оба; Вслед их Аяксы вожди, облеченные бурною силой, Идоменей Девкалид и его сподвижник ужасный, Вождь Мерион, Эниалию равный, губителю смертных; После герой Эврипил, препрославленный сын Эвемона. Тевкр же, девятым исшед, наляцатель жестокого лука, Стал под великим щитом Теламонова сына Аякса. Вкруг осмотревши и метко стрельнувши в толпу сопротивных, Часто Аякс отсторанивал щит; а стрелец знаменитый, Ранил кого-либо; раненый, пав, расставался с душою; Тевкр же бросался назад, и, как к матери сын, приникал он К брату Аяксу, и сильный щитом покрывал его светлым. Кто ж меж троянами первый сражен Теламонидом Тевкром? Первый Орсилох, за ним Офелест и воинственный Ормен, Детор, и Хромий, и муж Ликофонт, небожителю равный, Гамопаон, Полиемонов сын, и могучий Меланипп: Сих, одного за другим, положил он на тучную землю. Тевкра увидев, восхитился духом Атрид Агамемнон, Как он из крепкого лука троян истребляет фаланги; Быстро приближился, стал и к нему, восхищенный, воскликнул: «Тевкр, удалая глава! предводитель мужей, Теламонид! Так поражай и успеешь, и светом ахейцам ты будешь, Славой отцу Теламону: тебя возлелеял он с детства И, побочного сына, воспитывал в собственном доме: Старца, хотя и далекого, славой возвысь благородной! Я же тебе говорю, и исполнено слово то будет: Ежели даруют мне громовержущий Зевс и Афина Град разорить, устроением пышную Трою Приама,  — Первому после меня тебе вручу я награду: Или треножник сияющий, или коней с колесницей, Или младую жену, да с тобою восходит на ложе.» Рек он, — и быстро Атриду ответствовал Тевкр непорочный: «Сын знаменитый Атреев, почто, как и сам я стараюсь, Ты побуждаешь меня? Ни на миг я, покуда есть сила, Празден не буду; с тех пор, как троян отразили мы к граду, С тех уже пор я стрелами, врагов принимая, сражаю. Восемь уже я послал изощреннейших стрел долгожалых; Восемь вонзились они в благороднейших юношей ратных; Только сего не дается свирепого пса мне уметать!» Так произнес, — и пернатою новой из лука он прыснул, В Гектора метя; его поразить разгоралось в нем сердце, И в него не попал; но невинного Горгифиона, Храброго сына Приамова, в грудь поразил он стрелою, Сына, который рожден от жены, из Эзимы поятой, Кастианиры прекрасной, видом богине подобной. Словно как мак в цветнике наклоняет голову набок, Пышный, плодом отягченный и крупною влагой весенней,  — Так он голову набок склонил, отягченную шлемом. Тевкр же пернатою новой из лука могучего прыснул, В Гектора метя; его поразить распылалось в нем сердце, И не уметил опять: Аполлон отразил роковую; Архептолема она, Приамидова друга-возницу, Пламенно в бой устремлявшегось, острая, в грудь поразила: В прах с колесницы он пал, и отпрянули в сторону кони Бурные; там сокрушилась его и душа и могучесть. Тяжкая грусть по вознице у Гектора сердце стеснила; Но оставил его, невзирая на жалость о друге; Брату герой повелел, Кебриону, стоящему близко, Конские вожжи принять, и немедленно тот покорился. Гектор же сам с колесницы сияющей прянул на землю С криком ужасным и, камень рукою восхитив огромный, Ринулся прямо на Тевкра, убить стреловержца пылая. Тою порой из колчана пернатую горькую вынув, Тевкр приложил к тетиве, — и его шлемоблещущий Гектор, Лук наляцавшего крепкий, по раму, где ключ отделяет Выю от персей и где особливо опасное место,  — Там, на себя устремленного, камнем ударил жестоким, Жилу рассек у стрельца; онемела рука возле кисти, Он на колено поникнул, и лук из руки его выпал. Сын Теламонов, Аякс, не оставил падшего брата; Быстро примчась, заступил и щитом заградил круговидным. Тою норой, под него преклоняся, усердные друга, Ехиев сын, Мекистей, и младой благородный Аластор, К черным его кораблям понесли, стенящего тяжко. Снова храбрость троян Олимпиец Кронион возвысил; Прямо к глубокому рву трояне погнали ахеян; Гектор вперед между первыми несся, могучестью гордый. Словно как пес быстрорыщущий льва или дикого вепря, Следом гону и на резвые ноги надеяся, ловит То за бока, то за бедра и все стережет извороты,  — Так шлемоблещущий Гектор данаев гнал, непрестанно Мужа последнего пикой сражая: бежали данаи. Но когда перешли частокол и окоп свой глубокий, В смуте бежа, и от рук уже вражеских многие пали,  — Подле судов удержались от бегства ахейские мужи. Там, ободряя друг друга и руки горе воздевая, Всех олимпийских богов умоляли мольбой громогласной. Гектор же грозный носился кругом на конях пышногривых, Взором подобный Горгоне и людоубийце Арею. Так их увидев, исполнилась жалости Гера богиня И мгновенно Палладе крылатую речь устремила: «Дщерь громовержца Кронида, Паллада! ужели данаям, Гибнущим горестно, мы хоть в последний раз не поможем? Верно, жестокий свои жребии они совершат и погибнут Все под рукой одного; нестерпимо над ними свирепство Гектора, сына Приамова: сколько он зла им соделал!» Ей отвечала немедленно дочь громовержца Афина: «И давно бы уж он и свирепство и душу извергнул, Здесь, на родимой земле, сокрушенный руками данаев, Если б отец мой, Кронид, не свирепствовал мрачной душою. Лютый, всегда неправдивый, моих предприятий рушитель, Он никогда не воспомнит, что несколько раз я спасала Сына его, Эврисфеем томимого в подвигах тяжких. Там он вопил к небесам, и меня от высокого неба Сыну его помогать ниспослал Олимпиец Кронион. Если б я прежде умом проницательным то предузнала, В дни, как его Эврисфей посылал во Аид крепковратньй Пса увести из Эреба, от страшного бога Аида,  — Он не избегнул бы гибельных вод, глубокого Стикса. Ныне меня ненавидит и волю Фетиды свершает: Ноги лобзала ему и касалась брады Нереида, Слезно моля, да прославит он ей градоборца Пелида. Будет, когда он опять назовет и Афину любезной! Гера, не медли, впряги в колесницу коней звуконогих; Я между тем поспешаю в чертоги отца Эгиоха: Там я оружием грозным на бой ополчусь и увижу, Нам Приамид сей надменный, шеломом сверкающий Гектор Будет ли рад, как мы явимся обе на битвенном поле? О! не один и троянец насытит псов и пернатых Телом и туком своим, распрострись пред судами ахеян!» Так изрекла; преклонилась лилейнораменная Гера: Бросясь и быстро носясь, снаряжала коней златосбруйных Гера, богиня стрейшая, отрасль великого Крона. Тою порой Афина в чертоге отца Эгиоха Тонкий покров разрешила, струoй на помост он скатился Пышноузорный, который сама, сотворив, украшала; Вместо его облачася броней громоносного Зевса, Бранным доспехом она ополчалася к брани плачевной; Так в колеснице пламенной став, копием ополчилась Тяжким, огромным, могучим, которым ряды сокрушает Сильных, на коих. разгневана дщерь всемогущего бога. Гера немедля с бичом налегла на коней быстролетных; С громом врата им небесные сами разверзлись, при Горах, Страже которых Олимп и великое вверено небо, Чтобы облак густой разверзть иль сомкнуть перед ними. Оным путем, чрез сии врата подстрекаемых коней Гнали богини. От Иды узрев их, исполнился гнева Зевс, — и Ириду к ним устремил златокрылую с вестью: «Мчися, Ирида крылатая, вспять возврати их, не дай им Дальше стремиться; или не к добру мы сойдемся во брани! Так я, реки им, вещаю и так непреложно исполню: Коням я ноги сломлю под блестящею их колесницей; Их с колесницы сражу и в прах сокрушу колесницу! И ни в десять свершившихся лет круговратных богини Язв не излечат глубоких, какие мой гром нанесет им. Будет помнить Афина, когда на отца ополчалась! Но против Геры не столько я злобен, не столько я гневен: Гера обыкнула всё разрушать мне, что я ни замыслю!» Рек он, — и бросилась вестница, равная вихрям Ирида: Прямо с Идейских вершин на великий Олимп устремилась. Там, при первых вратах многохолмной горы Олимпийской Встретив богинь, удержала и Зевсов глагол возвестила; «Что предприемлете? что ваше сердце свирепствует в персях? Зевс воспрещает Кронид поборать кудреглавым ахейцам. Так он грозил, громовержец, и так непреложно исполнит: Сломит колена коням под златой колесницею вашей, Вас с колесницы сразит и в прах сокрушит колесницу; И ни в десять уже совершившихся дет круговратных Вы не излечите язв, которые гром нанесет вам. Будешь, Афина, ты помнить, когда на отца ополчалась! Но против Геры не столько он злобен, не столько он гневен: Гера обыкнула всo разрушать, что Кронид ни замыслит! Ты же, ужасная, — псица бесстыдная, ежели точно Противу Зевса дерзаешь поднять огромную пику!» Слово скончав, отлетела подобная вихрям Ирида. И к Афине тогда провещала державная Гера: «Нет, светлоокая дочь Эгиохова! Я не желаю, Я не позволю себе против Зевса за смертных сражаться! Пусть между ними единый живет, а другой погибает, Как предназначено; Зевс, совещался с собственным сердцем, Сам да присудит, что следует, Трои сынам и ахейцам!» Так произнесши, назад обратила коней быстроногих. Горы, принесшимся им, пышногривых коней отрешили, Их привязали браздами у яслей, амброзии полных; Но колесницу богинь преклонили к стенам кругозарным. Сами богини, притекшие вспять, между сонма бессмертных Сели на кресла златые, с печалью глубокою в сердце. Зевс от Иды горы, в колеснице красивоколесной, Коней к Олимпу погнал и принесся к собору бессмертных. Коней его отрешил Посейдон, земли колебатель, И колесницу, покрыв полотном, на подножье поставил. Сам на златом престоле пространногремящий Кронион Сел, — и великий Олимп задрожал под стопами владыки. Смутны, одни, от Зевса далoко, Афина и Гера Вместе сидели, не смея начать ни вопроса, ни речи. Мыслью своею проник то Кронион и сам возгласил к ним: «Чем опечалены так и Афина и Гера богиня? В брани, мужей прославляющей, вы подвизались не долго, К пагубе храбрых троян, на которых пылаете злобой! Так, у меня таковы необорные силы и руки; Боги меня не подвигнут, колико ни есть на Олимпе! Вам же трепет объял и сердца, и прекрасные члены Прежде, чем брань вы узрели и грозные подвиги брани. Паки глаголю я вам (и глаголы б мои совершились): Вы на своей колеснице, моим пораженные громом, Вспять никогда не пришли б на Олимп, обитель бессмертных!» Так он вещал; негодуя, вздохнули Афина и Гера: Вместе сидели они и троянам беды совещали. Но Афина смолчала, не молвила, гневная, слова Зевсу отцу; а ее волновала свирепая злоба. Гера же гнева в груди не сдержала, воскликнула к Зевсу: «Мрачный Кронион! какие слова ты, жестокий, вещаешь? Ведаем мы совершенно, что сила твоя необорна; Но милосердуем мы об ахеянах, доблестных воях, Кои, судьбу их жестокую скоро исполнив, погибнут! Обе, однако, от брани воздержимся, если велишь ты; Мы лишь советы внушим аргивянам, да храбрые мужи В Трое погибнут не все под твоим сокрушительным гневе! К ней обратясь, возгласил воздымающий тучи Кронион: «Завтра с Денницею ты, волоокая, грозная Гера, Можешь, коль хочешь, увидеть, как будет Кронид многомощный Боле еще истреблять ополчение храбрых данаев: Ибо от брани руки не спокоит стремительный Гектор Прежде, пока при судах не воспрянет Пелид быстроногий, В день, как уже пред кормами их воинства будут сражаться, В страшной столпясь тесноте, вкруг Патроклова мертвого тела. Так суждено! и пылающий гнев твой в ничто я вменяю! Если бы даже ты в гневе дошла до последних пределов Суши и моря, туда, где Япет и Крон заточенный, Сидя, ни ветром, ни светом высокоходящего солнца Ввек насладиться не могут; кругом их Тартар глубокий! Если б, вещаю тебе, и туда ты, скитаясь, достигла, Гнев твой вменю ни во что, невзирая на всю твою наглость!» Рек, — и умолкла пред Зевсом лилейнораменная Гера. Пал между тем в Океан лучезарный пламенник солнца, Черную ночь навлекая на многоплодящую землю. День сокрылся противу желаний троян; но ахейцам Сладкая, всем вожделенная, мрачная ночь наступила. В войске троянском совет сотворил блистательный Гектор, Вдаль от ахейских судов, к реке отошедши пучинной, В чистое поле, где место от трупов свободное было. Там, сошедшие с коней, трояне слушали слово. Гектор его говорил им великий; в деснице держал он Пику в одиннадцать локтей; далеко на пике сияло Медное жало ее и кольцо вкруг него золотое. Он, опираясь на пику, вещал им крылатые речи: «Слух преклоните, трояне, дардане и рати союзных! Я уповал, что в сей день, истребив и суда и ахеян, Мы, торжествуя, обратно в святый Илион возвратимся: Прежде настигнула. тьма; и единая тьма сохранила Рать аргивян и суда их на береге шумного моря. Други, и мы покоримся настигнувшей сумрачной ночи; Вечерю здесь учредим. Ратоборцы, коней пышногривых Всех вы от ярм отрешивши, задайте обильно им корму; Сами скорее из града волов и упитанных агниц К вечере в стан пригоните; вина животворного, хлебов Нам из домов принесите; и после совлечь поспешайте Множество леса, да целую ночь, до Зари светоносной, Окрест огни здесь пылают и зарево к небу восходит; Ради того, чтоб во тьме кудреглавые мужи ахейцы В дом не решились бежать по широким хребтам Геллеспонта Или дабы на суда не взошли безопасно и мирно. Нет, пускай не один и в отечестве рану врачует, Раненный острым копьем иль крылатой стрелою троянской, Скачущий в судно данаец; и пусть ужаснутся народы Слезную брань наносить укротителям коней троянам! Вестники Зевсу любезные, вы объявите, да в граде Бодрые отроки все и от лет обеленные старцы Трою святую кругом стерегут с богосозданных башен; Жены ж, слабейшие силами, каждая в собственном доме, Яркий огонь да разводят, и крепкая стража да будет: В град не ворвался б враждебный отряд при отсутствии воинств. Так да будет, как я говорю, браноносцы трояне! Мысли, народу сегодня полезные, сказаны мною; Завтра другие троянам, смирителям коней, скажу я. Льщуся, молясь и надеясь на Зевса и прочих бессмертных, Я изгоню из Троады неистовых псов навожденных, Коих судьба лихая на черных судах привела к нам. Но во мраке ночном охраним и себя мы во стане; Завтра же, с светом Зари, ополчася оружием бранным, Мы пред судами ахеян воздвигнем свирепую жесточь. Там я увижу, меня ль Диомед, воеватель могучий, Боем к стенам от судов отразит или я, Диомеда Медью убив, в Илион возвращуся с корыстью кровавой. Завтра пред нами покажет он мужество, если посмеет Встретить летящий мой дрот; но, надеюся, завтра меж первых! Будет пронзенный лежать, с неисчетными окрест друзьями, Он пред солнцем всходящим. О! если бы столько же верно Был я бессмертен и жизнью моей никогда не стареющ Славился всеми, как славятся Феб и Паллада Афина,  — Сколько то верно, что день сей несет аргивянам погибель!» Так Приамид говорил, — и кругом восклицали трояне; Быстрых коней отрешали, под ярмами потом покрытых, И, пред своей колесницею каждый, вязали браздами. После из града и тучных волов, и упитанных агниц К рати поспешно пригнали, вина животворного, хлебов В стан принесли из домов, навлачили множество леса И сожигали полные в жертву богам гекатомбы. Их благовоние ветры с земли до небес возносили Облакам дыма, но боги блаженные жертв не прияли, Презрели их; ненавистна была им священная Троя, И владыка Приам, и народ копьеносца Приама. Гордо мечтая, трояне на поприще бранном сидели Целую ночь; и огни их несчетные в поле пылали. Словно как на небе около месяца ясного сонмом Кажутся звезды прекрасные, ежели воздух безветрен; Все кругом открывается — холмы, высокие горы, Долы; небесный эфир разверзается весь беспредельный; Видны все звезды; и пастырь, дивуясь, душой веселится,  — Столько меж черных судов и глубокопучинного Ксанфа Зрелость огней троянских, пылающих пред Илионом. Тысяча в поле горело огней, и пред каждым огнищем Вкруг пятьдесят ратоборцев сидело при зареве ярком. Кони их, белым ячменем и сладкой питаяся полбой, Подле своих колесниц ожидали Зари лепотронной.
9
Так охраняли трояне свой стан: но ахеян волнует Ужас, свыше ниспосланный, бегства дрожащего спутник; Грусть нестерпимая самых отважнейших дух поражает. Словно два быстрые ветра волнуют понт многорыбный, Шумный Борей и Зефир, кои, из Фракии дуя, Вдруг налетают, свирепые; вдруг почерневшие зыби Грозно холмятся и множество пороста хлещут из моря, — Так раздиралися души в груди благородных данаев. Царь Агамемнон, печалью глубокою в сердце пронзенный, Окрест ходил, рассылая глашатаев звонкоголосых К сонму вождей приглашать, но по имени каждого мужа, Тихо, без клича, и сам между первых владыка трудился. Мужи совета сидели унылые. Царь Агамемнон Встал, проливающий слезы, как горный поток черноводный С верху стремнистой скалы проливает мрачные воды. Он, глубоко стенающий, так говорил меж данаев: «Други, вожди и властители мудрые храбрых данаев, Зевс громовержец меня уловил в неизбежную гибель! Пагубный! прежде обетом и знаменьем сам предназначил Мне возвратиться рушителем Трои высокотвердынной; Ныне же злое прельщение он совершил и велит мне В Аргос бесславным бежать, погубившему столько народа! Так, без сомнения, богу, всемощному Зевсу, угодно. Многих уже он градов разрушил высокие главы, И еще сокрушит: беспредельно могущество Зевса. Други, внемлите и, что повелю я вам, все повинуйтесь: Должно бежать; возвратимся в драгое отечество наше; Нам не разрушить Трои, с широкими стогнами града!» Так говорил, — и молчанье глубокое все сохраняли; Долго сидели безмолвны, унылые духом, данаи. Но меж них наконец взговорил Диомед благородный: «Сын Атреев! на речи твои неразумные первый Я возражу, как в собраньях позволено; царь, не сердися. Храбрость мою порицал ты недавно пред ратью ахейской; Робким меня, невоинственным ты называл; но довольно Ведают то аргавяне — и юноша каждый и старец. Дар лишь единый тебе даровал хитроумный Кронион: Скипетром власти славиться дал он тебе перед всеми; Твердости ж не дал, в которой верховная власть человека! О добродушный! ужели ты веришь, что мы, аргивяне, Так невоинственны, так малосильны, как ты называешь? Ежели сам ты столь пламенно жаждешь в дом возвратиться, Мчися! Дорога открыта, суда возле моря готовы, Коих толикое множество ты устремил из Микены. Но останутся здесь другие герои ахеян, Трои пока не разрушим во прах! но когда и другие… Пусть их бегут с кораблями к любезным отечества землям! Я и Сфенел остаемся и будем сражаться, доколе Трои конца не найдем; и надеюся, с богом пришли мы!» Так произнес, — и воскликнули окрест ахейские мужи, Смелым дивяся речам Диомеда, смирителя коней. Но, между ними восстав, говорил благомысленный Нестор: «Сын Тидеев, ты, как в сражениях воин храбрейший, Так и в советах, из сверстников юных, советник отличный. Речи твоей не осудит никто из присущих данаев, Слова противу не скажет; но речи к концу не довел ты. Молод еще ты и сыном моим, без сомнения, был бы Самым юнейшим; однако ж, Тидид, говорил ты разумно Между аргивских царей: говорил бо ты всo справедливо. Ныне же я, пред тобою гордящийся старостью жизни, Слово скажу и окончу его, и никто из ахеян Речи моей не осудит, ни сам Агамемнон державный. Тот беззаконен, безроден, скиталец бездомный на свете, Кто междоусобную брань, человекам ужасную, любит! Но покоримся теперь наступающей сумрачной ночи: Воинство пусть вечеряет; а стражи пусть совокупно Выйдут и станут кругом у изрытого рва за стеною. Дело сие возлагаю на юношей. После немедля Ты начни, Агамемнон: державнейший ты между нами, — Пир для старейшин устрой: и прилично тебе и способно; Стан твой полон вина; аргивяне его от фракиян Каждый день в кораблях по широкому понту привозят; Всем к угощенью обилуешь, властвуешь многим народом. Собранным многим, того ты послушайся, кто между ними Лучший совет присоветует: нужен теперь для ахеян Добрый, разумный совет: сопостаты почти пред судами Жгут огни неисчетные; кто веселится, их видя? Днешняя ночь иль погубит нам воинство, или избавит!» Так он вещал, — и, внимательно слушав, они покорились. К страже, с оружьем в руках, устремились ахейские мужи: Несторов сын, Фразимед, народа пилосского пастырь; С ним Аскалаф и Иялмен, сыны мужегубца Арея, Критский герой Мерион, Деипир, Афарей нестрашимый И Крейона рождение, вождь Ликомед благородный. Семь воевод предводили стражу; и по сту за каждым Юношей стройно текли, воздымая высокие копья. К месту пришед, между рвом и стеной посредине воссели; Там разложили огонь, и устроивал вечерю каждый. Царь Агамемнон старейшин ахейских собравшихся вводит В царскую сень и пир предлагает им, сердцу приятный. К сладостным яствам предложенным руки герои простерли; И когда питием и пищею глад утолили, Старец меж оными первый слагать помышления начал, Нестор, который и прежде блистал превосходством советов; Он, благомысленный, так говорил и советовал в сонме: «Славою светлый Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Слово начну я с тебя и окончу тобою: могучий Многих народов ты царь, и тебе вручил Олимпиец Скиптр и законы, да суд и совет произносишь народу. Более всех ты обязан и сказывать слово и слушать; Мысль исполнять и другого, если кто, сердцем внушенный, Доброе скажет, но что совершить от тебя то зависит. Ныне я вам поведаю, что мне является лучшим. Думы другой, превосходнее сей, никто не примыслит, В сердце какую ношу я, с давней поры и доныне, С оного дня, как ты, о божественный, Брисову дочерь Силой из кущи исторг у пылавшего гневом Пелида, Нашим не вняв убеждениям. Сколько тебя, Агамемнон, Я отговаривал; но, увлекаяся духом высоким, Мужа, храбрейшего в рати, которого чествуют боги, Ты обесчестил, награды лишив. Но хоть ныне, могучий, Вместе подумаем, как бы его умолить нам, смягчивши Лестными сердцу дарами и дружеской ласковой речью». Быстро ему отвечал повелитель мужей Агамемнон: «Старец, не ложно мои погрешения ты обличаешь. Так, погрешил, не могу отрекаться я! Стоит народа Смертный единый, которого Зевс от сердца возлюбит: Так он сего, возлюбив, превознес, а данаев унизил. Но как уже погрешил, обуявшего сердца послушав, Сам я загладить хочу и несметные выдать награды. Здесь, перед вами, дары знаменитые все я исчислю: Десять талантов золота, двадцать лаханей блестящих; Семь треножников новых, не бывших в огне, и двенадцать Коней могучих, победных, стяжавших награды ристаний. Истинно жил бы не беден и в злате высоко ценимом Тот не нуждался бы муж, у которого было бы столько, Сколько наград для меня быстроногие вынесли кони! Семь непорочных жен, рукодельниц искусных, дарую, Лесбосских, коих тогда, как разрушил он Лесбос цветущий, Сам я избрал, красотой побеждающих жен земнородных. Сих ему дам; и при них возвращу я и ту, что похитил, Брисову дочь; и притом величайшею клятвой клянуся: Нет, не всходил я на одр, никогда не сближался я с нею, Так, как мужам и женам свойственно меж человеков. Всё то получит он ныне; еще же, когда аргивянам Трою Приама великую боги дадут ниспровергнуть, Пусть он и медью и златом корабль обильно наполнит, Сам наблюдая, как будем делить боевую добычу. Пусть из троянских жен изберет по желанию двадцать, После Аргивской Елены красой превосходнейших в Трое. Если же в Аргос придем мы, в ахейский край благодатный, Зятем его назову я и честью сравняю с Орестом, С сыном одним у меня, возрастающим в полном довольстве. Три у меня расцветают в дому благосозданном дщери: Хрисофемиса, Лаодика, юная Ифианасса. Пусть он, какую желает, любезную сердцу, без вена В отеческий дом отведет; а приданое сам я за нею Славное дам, какого никто не давал за невестой. Семь подарю я градов, процветающих, многонародных: Град Кардамилу, Энопу и тучную травами Геру, Феры, любимые небом, Анфею с глубокой долиной, Гроздьем венчанный Педас и Эпею, град велелепный. Все же они у приморья, с Пилосом смежны песчаным: Их населяют богатые мужи овцами, волами, Кои дарами его, как бога, чествовать будут И под скиптром ему заплатят богатые дани. Так я немедля исполню, как скоро вражду он оставит. Пусть примирится; Аид несмирим, Аид непреклонен; Но зато из богов, ненавистнее всех он и людям. Пусть мне уступит, как следует: я и владычеством высшим, Я и годов старшинством перед ним справедливо горжуся». Рек, — и Атриду ответствовал Нестор, конник геренский: «Сын знаменитый Атрея, владыка мужей Агамемнон! Нет, дары не презренные хочешь ты дать Ахиллесу. Благо, друзья! поспешим же нарочных послать, да скорее Шествуют мужи избранные к сени царя Ахиллеса. Или позвольте, я сам изберу их; они согласятся: Феникс, любимец богов, предводитель посольства да будет; После Аякс Теламонид и царь Одиссей благородный; Но Эврибат и Годий да идут, как вестники, с ними. На руки дайте воды, сотворите святое молчанье, И помолимся Зевсу, да ныне помилует нас он!» Так говорил, — и для всех произнес он приятное слово. Вестники скоро царям возлияли на руки воду; Юноши, чермным вином наполнив доверху чаши, Кубками всем подносили, от правой страны начиная. В жертву богам возлияв и испив до желания сердца, Вместе послы поспешили из сени Атрида владыки. Много им Нестор идущим наказывал, даже очами Каждому старец мигал, но особенно сыну Лаэрта: Всo б испытали, дабы преклонить Ахиллеса героя. Мужи пошли по брегу немолчношумящего моря, Много моляся, да землю объемлющий земледержатель Им преклонить поможет высокую душу Пелида. К сеням пришед и к судам мирмидонским, находят героя: Видят, что сердце свое услаждает он лирою звонкой, Пышной, изящно украшенной, с сребряной накольней сверху, Выбранной им из корыстей, как град Этионов разрушил: Лирой он дух услаждал, воспевая славу героев. Менетиад перед ним лишь единый сидел и безмолвный Ждал Эакида, пока песнопения он не окончит. Тою порою приближась, послы, Одиссей впереди их, Стали против Ахиллеса: герой изумленный воспрянул С лирой в руках и от места сидения к ним устремился. Так и Менетиев сын, лишь увидел пришедших, поднялся. В встречу им руки простер и вещал Ахиллес быстроногий: «Здравствуйте! истинно други приходите! Верно, что нужда! Но и гневному вы из ахеян любезнее всех мне». Так произнес — и повел их дальше Пелид благородный; Там посадил их на креслах, на пышных коврах пурпуровых, И, обратясь, говорил к находящемусь близко Патроклу: «Чашу поболее, друг Менетид, подай на трапезу; Цельного нам раствори и поставь перед каждого кубок: Мужи, любезные сердцу, собрались под сенью моею!» Так говорил, — и Патрокл покорился любезному Другу. Сам же огромный он лот положил у огнищного света И хребты разложил в нем овцы и козы утучнелой, Бросил и окорок жирного борова, туком блестящий, Их Автомедон держал, рассекал Ахиллес благородный, После искусно дробил на куски и вонзал их на вертел. Жаркий огонь между тем разводил Менетид боговидный. Чуть же огонь ослабел и багряное пламя поблекло, Угли разгребши, Пелид вертела над огнем простирает И священною солью кропит, на подпор подымая. Так их обжарив кругом, на обеденный стол сотрясает. Тою порою Патрокл по столу, в красивых корзинах, Хлебы расставил; но яства гостям Ахиллес благородный Сам разделил и против Одиссея, подобного богу, Сел на другой стороне, а жертвовать жителям неба Другу Патроклу велел; и в огонь он бросил начатки. К сладостным яствам предложенным руки герои простерли; И когда питием и пищею глад утолили, Фениксу знак Теламонид подал; Одиссей то постигнул, Кубок налил и приветствовал, за руку взявши, Пелида: «Здравствуй, Пелид! в дружелюбных нам пиршествах нет недостатка, Сколько под царскою сенью владыки народов Атрида, Столько и здесь; изобильно всего к услаждению сердца В пире твоем; но теперь не о пиршествах радостных дело. Грозную гибель, питомец Крониона, близкую видя, В трепете мы, в неизвестности, наши суда мы избавим, Или погубим, ежели ты не одеешься в крепость! Близко судов, под стеной уже нашею стан положили Гордые мужи трояне и их дальноземные други; В стане кругом зажигают огни и грозятся, что боле Их не удержат, что прямо на наши суда они грянут. Им и Зевес, благовестные знаменья вправе являя, Молнией блещет! И Гектор, ужасною силой кичася, Буйно свирепствует, крепкий на Зевса; в ничто он вменяет Смертных и самых богов, обладаемый бешенством страшным. Молится, только б скорей появилась Денница святая, Хвалится завтра срубить с кораблей кормовые их гребни, Пламенем бурным пожечь корабли и самих нас, ахеян, Всех перед ними избить, удушаемых дымом пожарным. Страшно, герой, трепещу я, да гордых угроз Приамида Боги ему не исполнят; а нам да не судит судьбина Гибнуть под Троей, далoко от Аргоса, милой отчизны! Храбрый, воздвигнись, когда ты желаешь, хоть поздно, ахеян, Столь утесненных, избавить от ярости толпищ троянских. После тебе самому то горестно будет, но поздно, Зло допустивши, искать исправления. Лучше вовремя, Раньше помысли, да пагубный день отвратишь от ахеян. Друг! не тебе ли родитель, Пелей, заповедовал старец, В день, как из Фтии тебя посылал к Атрееву сыну: — Доблесть, мой сын, даровать и Афина и Гера богиня Могут, когда соизволят; но ты лишь в персях горячих Гордую душу обуздывай; кротость любезная лучше. Распри злотворной, как можно, чуждайся, да паче и паче Между ахеян тебя почитают младые и старцы.— Так заповедовал старец; а ты забываешь. Смягчися, Гнев отложи, сокрушительный сердцу! Тебе Агамемнон Выдаст дары многоценные, ежели гнев ты оставишь. Хочешь ли, слушай, и я пред тобой и друзьями исчислю, Сколько даров знаменитых тебе обещал Агамемнон: Десять талантов золота, двадцать лаханей блестящих, Семь треножников новых, не бывших в огне, и двенадцать Коней могучих, победных, стяжавших награды ристаний. Истинно, жил бы не беден и в злате высоко ценимом Тот не нуждался бы муж, у которого было бы столько, Сколько Атриду наград быстроногие вынесли кони! Семь непорочных жен, рукодельниц искусных, дарует, Лесбосских, коих тогда, как разрушил ты Лесбос цветущий, Сам он избрал, красотой побеждающих жен земнородных; Их он дарит; и при них возвращает и ту, что похитил, Брисову дочь; и притом величайшею клятвой клянется: Нет, не всходил он на одр, никогда не сближался он с нею, Так, как мужам и женам свойственно меж человеков. Все то получишь ты ныне; еще же, когда аргивянам Трою Приама великую боги дадут ниспровергнуть, Целый корабль ты и медью и златом обильно наполни, Сам наблюдая, как будем делить боевые корысти; Сам между женами пленными выбери двадцать троянок, После Аргивской Елены красой превосходнейших в Трое. Если ж воротимся в Аргос Ахейский, край благодатный, Зятем тебя назовет он и честью с Орестом сравняет, С сыном одним у него, возрастающим в полном довольстве. Трех дочерей он невест в благосозданном доме имеет: Хрисофемису, Лаодику, юную Ифианассу. Ты, по желанью, из оных, любезную сердцу, без вена В отеческий дом отведи; а приданое сам он за нею Славное выдаст, какого никто не давал за невестой. Семь подарит он градов процветающих, многонародных: Град Кардамилу, Энопу и тучную паствами Геру, Феры, любимые небом, Анфею с глубокой долиной, Гроздьем венчанный Педас и Эпею, град велелепный. Все же они у примория, с Пилосом смежны песчаным; Их населяют богатые мужи овцами, волами, Кои дарами тебя, как бога, чествовать будут И под скиптром тебе заплатят богатые дани. Так он исполнит немедля, коль скоро вражду ты оставишь, Если ж Атрид Агамемнон еще для тебя ненавистен, Он и подарки его, — пожалей о других ты ахейцах, В стане жестоко стесненных; тебя, как бессмертного бога, Рати почтут; между них ты покроешься дивною славой! Гектора ты поразишь! до тебя он приближится ныне, Буйством своим обезумленный; он никого не считает Равным себе меж данаями, сколько ни есть их под Троей!» Рек, — и ему на ответ говорил Ахиллес быстроногий: «Сын благородный Лаэртов, герой Одиссей многоумный! Должен я думу свою тебе объявить откровенно, Как я и мыслю и что я исполню, чтоб вы перестали Вашим жужжаньем скучать мне, один за другим приступая: Тот ненавистен мне, как врата ненавистного ада, Кто на душе сокрывает одно, говорит же другое. Я же скажу вам прямо, что почитаю я лучшим: Нет, ни могучий Атрид, ни другие, надеюсь, данаи Сердца по мне не смягчат: и какая тому благодарность, Кто беспрестанно, безустально бился на битвах с врагами! Равная доля у вас нерадивцу и рьяному в битве; Та ж и единая честь воздается и робким и храбрым; Всo здесь равно, умирает бездельный иль сделавший много! Что мне наградою было за то, что понес я на сердце, Душу мою подвергая вседневно опасностям бранным? Словно как птица, бесперым птенцам промышляючи корму, Ищет и носит во рту и, что горько самой, забывает, — Так я под Троею сколько ночей проводил бессонных, Сколько дней кровавых на сечах жестоких окончил, Ратуясь храбро с мужами и токмо за жен лишь Атридов! Я кораблями двенадцать градов разорил многолюдных; Пеший одиннадцать взял на троянской земле многоплодной; В каждом из них и сокровищ бесценных, и славных корыстей Много добыл; и, сюда принося, властелину Атриду Все отдавал их; а он позади, при судах оставаясь, Их принимал, и удерживал много, выделивал мало; Несколько выдал из них, как награды, царям и героям: Целы награды у всех; у меня ж одного из данаев Отнял и, властвуя милой женой, наслаждается ею Царь сладострастный! За что же воюют троян аргивяне? Рати зачем собирал и за что их привел на Приама Сам Агамемнон? не ради ль одной лепокудрой Елены? Или супруг непорочных любят от всех земнородных Только Атрея сыны? Добродетельный муж и разумный Каждый свою бережет и любит, как я Брисеиду: Я Брисеиду любил, несмотря, что оружием добыл! Нет, как награду исторгнул из рук и меня обманул он, Пусть не прельщает! Мне он известен, меня не уловит! Пусть он с тобой. Одиссей, и с другими царями ахеян Думает, как от судов отвратить пожирающий пламень. Истинно, многое он и один без меня уже сделал: Стену для вас взгромоздил, и окоп перед оною вывел Страшно глубокий, широкий, и внутрь его колья уставил! Но бесполезно! Могущества Гектора, людоубийцы, Сим не удержит. Пока меж аргивцами я подвизался, Боя далеко от стен начинать не отважился Гектор: К Скейским вратам лишь и к дубу дохаживал; там он однажды Встретился мне, но едва избежал моего нападенья. Больше с божественным Гектором я воевать не намерен. Завтра, Зевсу воздав и другим небожителям жертвы, Я нагружу корабли и немедля спущу их на волны. Завтра же, если желаешь и если тебя то заботит, С ранней зарею узришь, как по рыбному понту помчатся Все мои корабли, под дружиною жарко гребущей. Если счастливое плаванье даст Посейдон мне могучий, В третий я день, без сомнения, Фтии достигну холмистой. Там довольно имею, что бросил, сюда я повлекшись; Много везу и отселе: золота, меди багряной, Пленных, красноопоясанных жен и седое железо; Всo, что по жребию взял; но награду, что он даровал мне, Сам, надо мною ругаясь, и отнял Атрид Агамемнон, Властию гордый! Скажите ему вы, что я говорю вам, Всo и пред всеми: пускай и другие, как я, негодуют, Если кого из ахеян еще обмануть уповает, Вечным бесстыдством покрытый! Но, что до меня, я надеюсь, Он, хоть и нагл, как пес, но в лицо мне смотреть не посмеет! С ним не хочу я никак сообщаться, ни словом, ни делом! Раз он, коварный, меня обманул, оскорбил, и вторично Словом уже не уловит: довольно с него! но спокойный Пусть он исчезнет! лишил его разума Зевс промыслитель. Даром гнушаюсь его и в ничто самого я вменяю! Если бы в десять и в двадцать он крат предлагал мне сокровищ, Сколько и ныне имеет и сколько еще их накопит, Даже хоть всo, что приносят в Орхомен иль Фивы египтян, Град, где богатства без сметы в обителях граждан хранятся, Град, в котором сто врат, а из оных из каждых по двести Ратных мужей в колесницах, на быстрых конях выезжают; Или хоть столько давал бы мне, сколько песку здесь и праху, — Сердца и сим моего не преклонит Атрид Агамемнон, Прежде чем всей не изгладит терзающей душу обиды! Дщери супругой себе не возьму от Атреева сына; Если красою она со златой Афродитою спорит, Если искусством работ светлоокой Афине подобна, Дщери его не возьму! Да найдет из ахеян другого, Кто ему больше приличен и царственной властию выше. Ежели боги меня сохранят и в дом возвращусь я, Там — жену благородную сам сговорит мне родитель. Много ахеянок есть и в Элладе, и в счастливой Фтии, Дщерей ахейских вельмож, и градов и земель властелинов: Сердцу любую из них назову я супругою милой. Там, о, как часто мое благородное сердце алкает, Брачный союз совершив, с непорочной супругою милой В жизнь насладиться стяжаний, старцем Пелеем стяжанных. С жизнью, по мне, не сравнится ничто: ни богатства, какими Сей Илион, как вещают, обиловал, — град, процветавший В прежние мирные дни, до нашествия рати ахейской; Ни сокровища, сколько их каменный свод заключает В храме Феба пророка в Пифосе, утесами грозном. Можно всo приобресть, и волов, и овец среброрунных, Можно стяжать и прекрасных коней, и златые треноги; Душу ж назад возвратить невозможно; души не стяжаешь, Вновь не уловишь ее, как однажды из уст улетела. Матерь моя среброногая, мне возвестила Фетида: Жребий двоякий меня ведет к гробовому пределу: Если останусь я здесь, перед градом троянским сражаться, — Нет возвращения мне, но слава моя не погибнет. Если же в дом возвращуся я, в любезную землю родную, Слава моя погибнет, но будет мой век долголетен, И меня не безвременно Смерть роковая постигнет. Я и другим воеводам ахенским советую то же: В домы отсюда отплыть; никогда вы конца не дождетесь Трои высокой: над нею перунов метатель Кронион Руку свою распростер, и возвысилась дерзость народа. Вы возвратитесь теперь и всем благородным данаям Мой непреложно ответ, как посланников долг, возвестите. Пусть на совете другое примыслят, вернейшее, средство, Как им спасти и суда, и ахейскии народ, утесненный Подле судов мореходных; а то, что замыслили ныне, Будет без пользы ахеянам: я непреклонен во гневе. Феникс останется здесь, у нас успокоится старец; Завтра же, если захочет, — неволей его не беру я, — Вместе со мной в кораблях отплывет он к любезной отчизне». Так возразил, — и молчание долгое все сохраняли, Речью его пораженные: грозно ее говорил он. Между послов наконец провещал, заливаясь слезами, Феникс, конник седой; трепетал о судах он ахейских: «Если уже возвратиться, Пелид благородный, на сердце Ты положил и от наших судов совершенно отрекся Огнь отразить пожирающий, — гнев запал тебе в душу, — Как, о возлюбленный сын, без тебя один я останусь? Вместе с тобою меня послал Эакид, твой родитель, В день, как из Фтии тебя отпускал в ополченье Атрида. Юный, ты был неискусен в войне, человечеству тяжкой; В сонмах советных неопытен, где прославляются мужи. С тем он меня и послал, да тебя всему научу я: Был бы в речах ты вития и делатель дел знаменитый. Нет, мой возлюбленный сын, без тебя не могу, не желаю Здесь оставаться, хотя бы сам бог обещал, всемогущий, Старость совлекши, вновь возвратить мне цветущую младость Годы, как бросил Элладу я, славную жен красотою, Злобы отца избегая, Аминтора, грозного старца. Гневался он на меня за пышноволосую деву: Страстно он деву любил и жестоко бесславил супругу, Матерь мою; а она, обнимая мне ноги, молила С девою прежде почить, чтобы стал ненавистен ей старец. Я покорился и сделал. Отец мой, то скоро приметив, Начал меня проклинать, умоляя ужасных Эриний, Ввек на колена свои да не примет он милого сына, Мной порожденного: отчие клятвы исполнили боги, Зевс подземный и чуждая жалости Персефония. В гневе убить я отца изощренною медью решился; Боги мой гнев укротили, представивши сердцу, какая Будет в народе молва и какой мне позор в человеках, Ежели отцеубийцей меня прозовут аргивяне! Но от оной поры для меня уже стало несносно, Близко отца раздраженного, в доме с тоскою скитаться. Други, родные мои, неотступно меня окружая, Силились общей мольбой удержать в отеческом доме. Много и тучных овец, и тяжелых волов круторогих В доме зарезано; многие свиньи, блестящие туком, По двору были простерты на яркий огонь обжигаться; Много выпито было вина из кувшинов отцовских. Девять ночей непрерывно они вкруг меня ночевали; Стражу держали, сменяяся; целые ночи не гаснул В доме огонь; один — под крыльцом на дворе крепкостенном, И другой — в сенях, пред дверями моей почивальни. Но когда мне десятая темная ночь наступила, Я у себя в почивальне искусно створявшиесь двери Выломал, вышел и быстро чрез стену двора перепрянул, Тайно от всех и домовых жен, и мужей стерегущих. После далеко бежал чрез обширные степи Эллады И пришел я во Фтию, овец холмистую матерь, Прямо к Пелею царю. И меня он, приняв благосклонно, Так полюбил, как любит родитель единого сына, Поздно рожденного старцу, наследника благ его многих Сделал богатым меня и народ многочисленный вверил. Там над долопами царствуя, жил я на фтийском пределе; Там и тебя воспитал я такого, бессмертным подобный! Нежно тебя я любил: никогда с другим не хотел ты Выйти на пир пред гостей; ничего не вкушал ты и дома Прежде, поколе тебя не возьму я к себе на колена, Пищи, разрезав, не дам и вина к устам не приближу. Сколько ты раз, Ахиллес, заливал мне одежду на персях, Брызжа из уст вино, во время неловкого детства. Много забот для тебя и много трудов перенес я, Думая так, что, как боги уже не судили мне сына, Сыном тебя, Ахиллес, подобный богам, нареку я; Ты, помышлял я, избавишь меня от беды недостойной. Сын мой, смири же ты душу высокую! храбрый не должен Сердцем немилостив быть: умолимы и самые боги, Столько превысите нас и величьем, и славой, и силой. Но и богов — приношением жертвы, обетом смиренным, Вин возлияньем и дымом курений смягчает и гневных Смертный молящий, когда он пред ними виновен и грешен. Так, Молитвы — смиренные дщери великого Зевса — Хромы, морщинисты, робко подъемлющи очи косые, Вслед за Обидой они, непрестанно заботные, ходят. Но Обида могуча, ногами быстра; перед ними Мчится далеко вперед и, по всей их земле упреждая, Смертных язвит; а Молитвы спешат исцелять уязвленных. Кто принимает почтительно Зевсовых дщерей прибежных, Много тому помогают и скоро молящемусь внемлют; Кто ж презирает богинь и, душою суров, отвергает, — К Зевсу прибегнув, они умоляют отца, да Обида Ходит за ним по следам и его, уязвляя, накажет. Друг, воздай же и ты, что следует, Зевсовым дщерям: Честь, на воздание коей всех добрых склоняются души. Если б даров не давал, как теперь, так и после, толь многих, Сын Атрсев, но все бы упорствовал в гибельном гневе, — Я не просил бы тебя, чтобы, гнев справедливый отринув, Ты защитил аргивян, невзирая, что жаждут защиты. Много и ныне даров он дает и вперед обещает; С кротким прошеньем к тебе присылает мужей знаменитых, В целом народе избранных, тебе самому здесь любезных Более всех из данаев. Не презри же их ты ни речи, Ни посещения. Ты не без права гневался прежде. Так мы слышим молвы и о древних славных героях: Пылкая злоба и их обымала великие души; Но смягчаемы были дарами они и словами. Помню я дело одно, но времен стародавних, не новых: Как оно было, хочу я поведать меж вами, друзьями. Брань была меж куретов и братолюбивых этолян Вкруг Калидона града, и яростно билися рати: Мужи этольцы стояли за град Калидон, им любезный, Мужи куреты пылали обитель их боем разрушить. Горе такое на них Артемида богиня воздвигла, В гневе своем, что Иней с плодоносного сада начатков Ей не принес; а бессмертных других насладил гекатомбой; Жертвы лишь ей не принес, громовержца великого дщери: Он не радел, иль забыл, но душой согрешил безрассудно. Гневное божие чадо, стрельбой веселящаясь Феба Вепря подвигла на них, белоклыкого лютого зверя. Страшный он вред наносил, на Инея сады набегая: Купы высоких дерев опрокинул одно на другое, Вместе с кореньями, вместе с блистательным яблоков цветом. Зверя убил наконец Инеид Мелеагр нестрашимый, Вызвав кругом из градов звероловцев с сердитыми псами Многих: его одолеть не успели бы с малою силой — Этаков был! на костер печальный многих послал он. Феба о нем воспалила жестокую, шумную распрю, Бой о клыкастой главе и об коже щетинистой вепря Между сынами куретов и гордых сердцами этолян. Долго, пока Мелеагр за этолян, могучий, сражался, Худо было куретам: уже не могли они сами В поле, вне стен, оставаться, хотя и сильнейшие были. Но когда Мелеагр предался гневу, который Сердце в груди напыщает у многих, мужей и разумных (Он, на любезную матерь Алфею озлобенный сердцем, Праздный лежал у супруги своей, Клеопатры прекрасной, Дщери младой Эвенины жены, легконогой Марписсы, И могучего Ида, храбрейшего меж земнородных Оных времен: на царя самого, стрелоносного Феба, Поднял он лук за супругу свою, легконогую нимфу: С оного времени в доме отец и почтенная матерь Дочь Алкионою прозвали, в память того, что и матерь, Горькую долю неся Алкионы многопечальной, Плакала целые дни, как ее стреловержец похитил. Он у супруги покоился, гнев душевредный питая, Матери клятвами страшно прогневанный: грустная матерь Часто богов заклинала — отметить за убитого брата; Часто руками она, исступленная, о землю била И, на коленях сидящая, грудь обливая слезами, С воплем молила Аида и страшную Персефонию Смерть на сына послать; и носящаясь в мраках Эриннис, Фурия немилосердая, воплю вняла из Эреба), Скоро у врат калидонских и стук и треск раздалися Башен, громимых врагом. Мелеагра этольские старцы Стали молить и послали избранных священников бога, Дар обещая великий, да выйдет герой и спасет их. Где плодоносней земля на веселых полях калидонских, Там позволяли ему, в пятьдесят десятин, наилучший Выбрать удел: половину земли виноградом покрытой И половину нагой, для орания годной, отрезать. Много его умолял конеборец Иней престарелый; Сам до порога поднявшись его почивальни высокой, В створы дверей он стучал и просил убедительно сына. Много и сестры его, и почтенная матерь молили: Пуще отказывал; много его и друзья убеждали, Чтимые им и любимые более всех в Калидоне; Но ничем у него не подвигнули сердца, доколе Терем его от ударов кругом не потрясся: на башни Сила куретов взошла и град зажигала великий. И тогда-то уже Мелеагра жена молодая Стала, рыдая, молить и исчислила все пред героем, Что в завоеванном граде людей постигает несчастных: Граждан в жилищах их режут, пламень весь град пожирает, В плен и детей, и красноопоясанных жен увлекают. Духом герой взволновался, о страшных деяниях слыша; Выйти решился и пышноблестящим покрылся доспехом. Так Мелеагр отразил погибельный день от этолян, Следуя сердцу: еще Мелеагру не отдано было Многих прекрасных даров; но несчастие так отразил он. Ты ж не замысли подобного, сын мой любезный! и демон Сердце тебе да не склонит к сей думе! Погибельней будет В бурном пожаре суда избавлять; для даров знаменитых Выйди, герой! и тебя, как бога, почтут аргивяне. Если же ты без даров, а по нужде на брань ополчишься, Чести подобной не снищешь, хоть будешь и брани решитель». Старцу немедля ответствовал царь Ахиллес быстроногий: «Феникс, отец мой, старец божественный! В чести подобной Нужды мне нет; я надеюсь быть чествован волею Зевса! Честь я сию сохраню перед войском, доколе дыханье Будет в груди у меня и могучие движутся ноги. Молвлю тебе я другое, а ты положи то на сердце: Мне не волнуй ты души, предо мною крушася и плача, Сыну Атрея в угодность; тебе и не должно Атрида Столько любить, да тому, кем любим, ненавистен не будешь. Ты оскорби человека, который меня оскорбляет! Царствуй, равно как и я, и честь разделяй ты со мною. Скажут они мой ответ; оставайся ты здесь, успокойся В куще, на мягком ложе; а завтра, с восходом денницы, Вместе помыслим, отплыть восвояси нам или остаться». Рек — и Патроклу, в безмолвии, знаменье подал бровями Фениксу мягкое ложе постлать, да скорее другие Выйти из кущи помыслят. Тогда Теламонид великий, Богу подобный Аякс, подымался и так говорил им: «Сын благородный Лаэртов, герой Одиссей многоумный! Время идти; я вижу, к желаемой цели беседы Сим нам путем не достигнуть. Ахейцам как можно скорее Должно ответ объявить, хоть он и не радостен будет; Нас ожидая, ахейцы сидят. Ахиллес мирмидонец Дикую в сердце вложил, за предел выходящую гордость! Смертный, суровый! в ничто поставляет и дружбу он ближних, Дружбу, какою мы в стане его отличали пред всеми! Смертный, с душою бесчувственной! Брат за убитого брата, Даже за сына убитого пеню отец принимает; Самый убийца в народе живет, отплатившись богатством; Пеню же взявший — и мстительный дух свой, и гордое сердце — Все наконец укрощает; но в сердце тебе бесконечный Мерзостный гнев положили бессмертные ради единой Девы! но семь их тебе, превосходнейших, мы предлагаем, Много даров и других! Облеки милосердием душу! Собственный дом свой почти; у тебя под кровом пришельцы Мы от народа ахейского, люди, которые ищем Дружбы твоей и почтения, более всех из ахеян». И немедля ему отвечал Ахиллес быстроногий: «Сын Теламонов, Аякс благородный, властитель народа! Всo ты, я чувствую сам, говорил от души мне, но, храбрый! Сердце мое раздымается гневом, лишь вспомню о том я, Как обесчестил меня перед целым народом ахейским Царь Агамемнон, как будто бы был я скиталец презренный! Вы возвратитесь назад и пославшему весть возвестите: Я, объявите ему, не помыслю о битве кровавой Прежде, пока Приамид браноносный, божественный Гектор, К сеням уже и широким судам не придет мирмидонским, Рати ахеян разбив, и пока не зажжет кораблей их. Здесь же, у сени моей, пред моим кораблем чернобоким, Гектор, как ни неистов, от брани уймется, надеюсь». Рек он, — и каждый, в молчании, кубок взяв двоедонный, Возлил богам и из сени исшел; Одиссей предитoк им. Тою порою Патрокл повелел и друзьям и рабыням Фениксу мягкое ложе как можно скорее готовить. Жены, ему повинуясь, как он повелел, простирали Руны овец, покрывало и цвет нежнейший из лена. Там покоился Феникс, Денницы святой ожидая. Но Ахиллес почивал внутри крепкостворчатой кущи; И при нем возлегла полоненная им лесбиянка, Форбаса дочь, Диомеда, румяноланитая дева. Сын же Менетиев спал напротив; и при нем возлежала Легкая станом Ифиса, ему Ахиллесом героем Данная в день, как разрушил он Скирос, град Эниея. Те же — едва показались у кущи Атрида владыки, С кубками их золотыми ахеян сыны привечали, В встречу один за другим подымаясь и их вопрошая. Первый из них говорил повелитель мужей Агамемнон: «Молви, драгой Одиссей, о великая слава данаев, Хочет ли он от судов отразить пожирающий пламень Или отрекся и гордую душу питает враждою?» И ему отвечал Одиссей, знаменитый страдалец: «Славою светлый Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Нет, не хочет вражды утолить он; сильнейшею прежней Пышет грозой, презирает тебя и дары отвергает. В бедствах тебе самому велит с аргивянами думать, Как защитить корабли и стесненные рати ахеян. Сам угрожает, что завтрашний день, лишь Денница возникнет На море все корабли обоюдовесельные спустит. Он и другим воеводам советовать тоже намерен — В домы отплыть; никогда, говорит он, конца не обресть вам Трои высокой: над нею перунов метатель Кронион Руку свою распростер, — и возвысилась дерзость народа. Так он ответствовал; вот и сопутники то же вам скажут, Сын Теламона и вестники наши, разумные оба. Феникс же там успокоился, старец; так повелел он, Чтоб за ним в кораблях, обратно к отчизне любезной Следовал завтра, но если он хочет, — неволить не будет». Так говорил, — и молчанье глубокое все сохраняли, Речью его пораженные: грозное он им поведал. Долго безмолвными были унылые мужи ахейцы; Но меж них наконец взговорил Диомед благородный: «Царь знаменитый Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Лучше, когда б не просил ты высокого сердцем Пелида, Столько даров обещая: горд и сам по себе он, Ты же в Пелидово сердце вселяешь и большую гордость. Кончим о нем и его мы оставим; отсюда он едет Или не едет — начнет, без сомнения, ратовать снова, Ежели сердце велит и бог всемогущий воздвигнет. Слушайте, други, что я предложу вам, одобрите все вы: Ныне предайтесь покою, но прежде сердца ободрите Пищей, вином: вино человеку и бодрость и крепость. Завтра ж, как скоро блеснет розоперстая в небе Денница, Быстро, Атрид, пред судами построй ты и конных и пеших, Дух ободри им и сам перед воинством первый сражайся». Так произнес, — и воскликнули весело все скиптроносцы, Смелым дивяся речам Диомеда, смирителя коней. Все наконец, возлиявши богам, разошлися по кущам, Где предалися покою и сна насладились дарами.
10
Все при своих кораблях, и цари и герои ахеян, Спали целую ночь, побежденные сном благотворным; Но Атрид Агамемнон, ахенского пастырь народа, Сладкого сна не вкушал, волнуемый множеством мыслей. Словно как молнией блещет супруг лепокудрыя Геры, Если готовит иль дождь бесконечный, иль град вредоносный, Или метель, как снега убеляют широкие степи, Или погибельной брани огромную пасть отверзает, — Так многократно вздыхал Агамемнон, глубоко от сердца, Скорбью гнетомого; самая внутренность в нем трепетала; Ибо когда озирал он троянский стан, удивлялся Их огням неисчетным, пылающим пред Илионом, Звуку свирелей, цевниц и смятенному шуму народа. Но когда он взирал на ахейский стан неподвижный, Клоки власов у себя из главы исторгал, вознося их Зевсу всевышнему: тяжко стенало в нем гордое сердце. Дума сия наконец показалася лучшей Атриду — С Нестором первым увидеться, мудрым Нелеевы сыном, С ним не успеют ли вместе устроить совет непорочный, Как им беду отвратить от стесненной рати ахейской; Встал Атрейон и с поспешностью перси одеял хитоном; К белым ногам привязал красивого вида плесницы; Сверху покрылся великого льва окровавленной кожей, Рыжей, огромной, от выи до пят, и копьем ополчился. Страхом таким же и царь Менелай волновался; на очи Сон и к нему не сходил: трепетал он, да бед не претерпят Мужи ахейцы, которые все по водам беспредельным К Трое пришли, за него дерзновенную брань подымая. Встал и широкие плечи покрыл он пардовой кожей, Пятнами пестрой; на голову шлем, приподнявши, надвинул, Медью блестящий, и, дрот захвативши в могучую руку, Так он пошел, чтобы брата воздвигнуть, который верховным Был царем аргивян и, как бог, почитался народом, Он, при корме корабля, покрывавшегось пышным доспехом, Брата нашел, и был для него посетитель приятный. Первый к нему возгласил Менелай, воинственник славный: «Что воружаешься, брат мой почтенный? или от ахеян Хочешь к троянам послать соглядатая? Но, признаюся, Я трепещу, чтоб не вызвался кто на подобное дело И чтоб враждебных мужей соглядать не пошел одинокий В сумраках ночи глухой: человек дерзосердый он будет». Брату в ответ говорил повелитель мужей Агамемнон: «Нужда в совете и мне и тебе, Менелай благородный, В мудром совете, который бы мог защитить и избавить Рать аргивян и суда; изменилось Кронидово сердце: К Гектору, к жертвам его преклонил он с любовию душу! Нет, никогда не видал я, ниже не слыхал, чтоб единый Смертный столько чудес, и в день лишь единый, предпринял, Сколько свершил над ахейцами Гектор, Зевесу любезный, Гектор, который не сын ни богини бессмертной, ни бога. Но что свершил он, о том сокрушаться ахеяне будут Часто и долго; такие беды сотворил он ахейцам! Но иди, Менелай, призови Девкалида, Аякса, Прямо спеши к кораблям, а к почтенному сыну Нелея Сам я иду и восстать преклоню, не захочет ли старец Стражей священный сонм навестить и блюстись приказать им; Верно, ему покорятся охотнее; сын его храбрый Стражи начальствует сонмом, и с ним Девкалида сподвижник, Вождь Мерион; предпочтительно им поручили мы стражу». И его вопросил Менелай, воинственник славный: «Что же мне ты прикажешь и как повелишь, Агамемнон: Там ли остаться, у них, твоего ожидая прихода, Или к тебе поспешать возвратиться, как всo накажу им?» Вновь Менелаю вещал повелитель мужей Агамемнон: «Там ты останься, чтоб мы не могли разойтися с тобою, Ходя в сумраке: много дорог по широкому стану. Где же пойдешь, окликай, и всем советуй стеречься; Каждого мужа, Атрид, именуй по отцу и по роду; Всех приветливо чествуй, и сам ни пред кем не величься. Ныне и мы потрудимся, как прочие; жребий таков наш! Зевс на нас, на родившихся, тяжкое горе возвергнул!» Так говоря, отпускает он брата, разумно наставив; Сам наконец поспешает к владыке народов Нелиду. Старца находит при черном его корабле против кущи, В мягком одре, и при нем боевые лежали доспехи: Выпуклый щит, и два копия, и шелом светозарный; Подле и пояс лежал разноцветный, который сей старец Часто еще препоясывал, в бой мужегубный готовясь Рать предводить: еще не сдавался он старости грустной. Нестор, привставши на локоть и голову с ложа поднявши, К сыну Атрея вещал и его вопрошал громогласно: «Кто ты? и что меж судами по ратному стану здесь ходишь В сумраке ночи один, как покоятся все человеки? Друга ли ты или, может быть, меска сбежавшего ищешь? Что тебе нужно? Окликнись, а молча ко мне не ходи ты!» Старцу немедля ответствовал пастырь мужей Агамемнон: «Нестор, почтеннейший старец, великая слава данаев! Ты Агамемнона видишь, которого Зевс промыслитель Более всех подвергнул трудам бесконечным, покуда В персях моих остается дыханье и движутся ноги. Так я скитаюсь; на очи мои ниже ночью не сходит Сладостный сон, и на думах лишь брань и напасти ахеян! Так за ахеян жестоко страшуся я: дух мой не в силах Твердость свою сохранять, но волнуется; сердце из персей Вырваться хочет, и ноги мои подо мною трепещут! Если что делать намерен ты (сон и к тебе не приходит), Встань, о Нелид, и ко стражам ахейским дойдем и осмотрим. Может быть, все, удрученные скучным трудом и дремотой, Сну предалися они и о страже опасной забыли. Рати же гордых врагов недалеко; а мы и не знаем, В сумраке ночи они не хотят ли внезапно ударить». Сыну Атрея ответствовал Нестор, конник геренский: «Славою светлый Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Замыслы Гектору, верно, не все промыслитель небесный Ныне исполнит, как гордый он ждет; и его удручит он Горем, я чаю, и большим, когда Ахиллес быстроногий Храброе сердце свое отвратит от несчастного гнева. Следовать рад я с тобою; пойдем, и других мы разбудим Храбрых вождей: Диомеда героя, царя Одиссея, С ними Аякса быстрого, также Филеева сына. Если б еще кто-нибудь поспешил и к собранию призвал Идоменея царя и подобного богу Аякса: Их корабли на конце становища, отсюда не близко. Но Менелая, любезного мне и почтенного друга, Я укорю, хоть тебя и прогневаю: нет, не сокрою! Он почивает, тебя одного заставляет трудиться! Ныне он должен бы около храбрых и сам потрудиться, Должен бы всех их просить, настоит нестерпимая нужда!» Нестору вновь отвечал повелитель мужей Агамемнон: «Старец, другою порой укорять я советую брата: Часто медлителен он и как будто к трудам неохотен, — Но не от праздности низкой или от незнания дела: Смотрит всегда на меня, моего начинания ждущий. Ныне же встал до меня и ко мне неожидан явился. Брата послал я просить предводителей, коих ты назвал. Но поспешим, и найдем, я надеюся, их мы у башни, Вместе с дружиной стражебною: там повелел я собраться». Снова Атриду ответствовал Нестор, конник геренский: «Ежели так, из данаев никто на него не возропщет: Каждый послушает, если он что запретит иль прикажет». Так говоря, одевал он перси широким хитоном; К белым ногам привязал прекрасного вида плесницы, После — кругом застегнул он двойной свой, широкопадущий, Пурпурный плащ, по котором струилась косматая волна; И, копье захватив, повершенное острою медью, Так устремился Нелид меж судов и меж кущей ахеян. Там сперва Одиссея, советами равного Зевсу, Поднял от сна восклицающий громко возница геренский. Скоро дошел до души Одиссеевой Несторов голос: Выступил он из-под кущи и так говорил воеводам: «Что меж судами одни по воинскому ходите стану В сумраке ночи? какая пришла неизбежная нужда?» Сыну Лаэрта ответствовал Нестор, конник геренский: «Сын благородный Лаэртов, герой Одиссей многоумный! Ты не ропщи: аргивянам жестокая нужда приходит! С нами иди, и других мы разбудим, с которыми должно Ныне ж решить на совете, бежать ли нам или сражаться». Рек он, — и быстро под кущу вступил Одиссей многоумный, Щит свой узорный за плечи закинул и следовал с ними. К сыну Тидея пошли и нашли Диомеда лежащим Одаль от сени, с оружием; около ратные друга Спали; столовьем их были щиты, у постелей их копья Прямо стояли, вонзенные древками; медь их далеко В мраке блистала, как молния Зевса. Герой в середине Спал, и постелью была ему кожа вола стенового; Светлый, блестящий ковер лежал у него в изголовье. Близко пришедши, будил почивавшего Нестор почтенный, Трогая краем ноги, и в лицо укорял Диомеда: «Встань, Диомед! и что ты всю ночь почиваешь беспечно? Или забыл, что трояне, заняв возвышение поля, Близко стоят пред судами и узкое место нас делит?» Так говорил; почивавший с постели стремительно вспрянул И, обратяся к нему, произнес крылатые речи: «Слишком заботливый старец, трудов никогда ты не бросишь! Нет ли у нас и других, в ополчении младших данаев, Коим приличнее было б вождей нас будить по порядку, Ходя по стану ахейскому; неутомим ты, о старец!» Сыну Тидея ответствовал Нестор, конник геренский: «Так, Диомед, справедливо ты все и разумно вещаешь. Есть у меня и сыны непорочные, есть и народа Много подвластного: было б кому обходить и сзывать вас; Но жестокая нужда аргивских мужей постигает! Всем аргивянам теперь на мечном острии распростерта Или погибель позорная, или спасение жизни! Но поспеши ты и сына Филеева с быстрым Аяксом К нам призови: ты моложе меня и о мне сожалеешь». Рек; Диомед, немедля покрывшийся львиною кожей, Рыжей, огромной, до пят доходящей, и дрот захвативши, Быстро пошел, разбудил воевод и привел их с собою. Скоро владыки ахеян достигнули собранных стражей, И не в дремоте они предводителей стражи застали: Бодро младые ахейцы, с оружием в дланях, сидели. Словно как псы у овчарни овец стерегут беспокойно, Сильного зверя зачуяв, который из гор, голодалый, Лесом идет; подымается шумная противу зверя Псов и людей стерегущих тревога, их сон пропадает. — Так пропадал на очах усладительный сон у ахеян, Стан охраняющих в грозную ночь: непрестанно на поле Взоры вперяли они, чтоб узнать, не идут ли трояне. С радостью старец узрел их и, более дух ободряя, Весело к ним говорил, устремляя крылатые речи: «Так стерегитесь, любезные дети! никто и не думай, Стоя на страже, о сне: да не будем мы в радость враждебным» Так говоря, перенесся за ров; и за ним устремились Все скиптроносцы ахейские, сколько звано их к совету. С ними герой Мерион и Несторов сын знаменитый Следовал: сами цари пригласили и их для совета. Вместе они, перешедшие ров, пред стеною изрытый, Сели на чистой поляне, на месте, свободном от трупов В сече убитых, отколь возвратился крушительный Гектор, Рать истреблявший данаев, доколе их ночь не покрыла; Там воеводы, сидящие, между собой говорили. Речь им полезную начал геренский воинственник Нестор: «Други! не может ли кто-либо сам на свое положиться Смелое сердце и ныне же к гордым троянам пробраться В мраке ночном? не возьмет ли врага он, бродящего с краю; Или не может ли между троян разговора услышать, Как меж собою они полагают: решились ли твердо Здесь оставаться далеко от города или обратно Мнят от судов отступить, как уже одолели данаев. Если бы то он услышал и к нам невредим возвратился, О, великая слава была бы ему в поднебесной, Слава у всех человеков; ему и награда прекрасна! Сколько ни есть над судами ахейских начальников храбрых, Каждый из них наградит возвратившегось черной овцою С агнцем сосущим, — награда, с которой ничто не сравнится; Будет всегда он участник и празднеств, и дружеских пиршеств» Рек, — и никто не ответствовал, все хранили молчанье. Первый меж них взговорил Диомед, воеватель могучий: «Нестор! меня побуждает душа и отважное сердце В стан враждебный войти, недалеко лежащий троянский. Но когда и другой кто со мною идти пожелает, Более бодрости мне и веселости более будет. Двум совокупно идущим, один пред другим вымышляет, Что для успеха полезно; один же хотя бы и мыслил, — Медленней дума его и слабее решительность духа». Так говорил, — и идти с ним хотящие многие встали: Оба Аякса хотят, нестрашимые слуги Арея; Хочет герой Мерион, Фразимед беспредельно желает; Хочет и светлый Атрид Менелай, знаменитый копейщик; Хочет и царь Одиссей во враждебные сонмы проникнуть, — Смелый: всегда у него на опасности сердце дерзало. Но меж них возгласил повелитель мужей Агамемнон: «Отрасль Тидея, любезнейший мне Диомед благородный! Спутника сам для себя избирай, и кого пожелаешь; Кто из представших, как мыслишь, отважнейший: многие жаждут. Но, из почтения тайного, лучшего к делу не брось ты И не выбери худшего, страху души уступая; Нет, на род не взирай ты, хотя б и державнейший был он». Так Агамемнон вещал, за царя Менелая страшася. К ним же вновь говорил Диомед, воеватель бесстрашный: «Ежели мне самому избрать вы друга велите, Как я любимца богов, Одиссея героя забуду? Сердце его, как ничье, предприимчиво; дух благородный Тверд и в трудах и в бедах; и любим он Палладой Афиной! Если сопутник мой он, из огня мы горящего оба К вам возвратимся: так в нем обилен на вымыслы разум». Но ему возразил Одиссей, знаменитый страдалец: «Слишком меня не хвали, не хули, Диомед благородный, — Знающим всo говоришь ты царям и героям ахейским. Лучше пойдем мы! Ночь убегает, и близко Денница; Звезды ушли уж далеко; более двух уже долей Ночь совершила, и только что третия доля осталась». Так говоря, покрывалися оба оружием страшным. Несторов сын, Фразимед воинственный, дал Диомеду Медяный нож двулезвенный (свой при судах он оставил), Отдал и щит; на главу же героя из кожи воловой Шлем он надел, но без гребня, без блях, называемый плоским, Коим чело у себя покрывает цветущая младость. Вождь Мерион предложил Одиссею и лук и колчан свой, Отдал и меч; на главу же надел Лаэртида героя Шлем из кожи; внутри перепутанный часто ремнями, Крепко натянут он был, а снаружи по шлему торчали Белые вепря клыки, и сюда и туда воздымаясь В стройных, красивых рядах; в середине же полстью подбит он. Шлем сей — древле из стен Элеона похитил Автолик, Там Горменида Аминтора дом крепкозданный разрушив; В Скандии ж отдал его Киферийскому Амфидамасу; Амфидамас подарил, как гостинец приязненный. Молу; Мол, наконец, Мериону вручил его, храброму сыну; Ныне сей шлем знаменитый главу осенил Одиссея. Так Одиссей с Диомедом, покрывшись оружием страшным, Оба пустилися, там же оставив старейшин ахейских; Доброе знаменье храбрым немедля послала Афина — Цаплю на правой руке от дороги; они не видали Птицы сквозь сумраки ночи, но слышали звонкие крики. Птицей обрадован был Одиссей и взмолился Афине: «Глас мой услышь, громовержцем рожденная! Ты, о богиня, Мне соприсущна во всяком труде: от тебя не скрываю Дум я моих; но теперь благосклонною будь мне, Афина! Дай нам к ахейским судам возвратиться покрытыми славой, Сделав великое дело, на долгое горе троянам!» И взмолился второй, Диомед, воеватель могучий: «Ныне услышь и меня, необорная дщерь Эгиоха! Спутницей будь мне, какою была ты герою Тидею К Фивам, куда он с посольством ходил от народов аргивских; Возле Асоповых вод аргивян меднолатных оставив, Мирные вести отец мой кадмеянам нес браноносным В град, но, из града идущий, деяния, страшные слуху, Сделал, с тобой: благосклонная ты предстояла Тидею. Так ты по мне поборай и меня сохрани, о богиня! В жертву тебе принесу я широкочелистую краву, Юную, выя которой еще не склонялась под иго; В жертву ее принесу я, с рогами, облитыми златом». Так говорили, молясь; и вняла им Паллада Афина. Кончив герои мольбу громовержца великого дщери, Оба пустились, как львы дерзновенные, в сумраке ночи, Полем убийства, по трупам, по сбруям и токам кровавым. Тою порой и троянским сынам Приамид не позволил Сну предаваться; собрал для совета мужей знаменитых, Всех в ополченье троянском вождей и советников мудрых. Собранным вместе мужам, предлагал он совет им полезный: «Кто среди вас за награду великую мне обещает Славное дело свершить? А награда богатая будет: Дам колесницу тому и яремных коней гордовыйных Двух, превосходнейших всех при судах быстролетных данайских, Кто между вами дерзнет (а покрылся б он светлою славой!) В сумраке ночи к ахейскому стану дойти и разведать: Так ли ахеян суда, как и прежде, опасно стрегомы; Или, уже укрощенные силою нашей, ахейцы Между собой совещают о бегстве и нынешней ночью Стражи держать не желают, трудом изнуренные тяжким». Так говорил; но молчанье глубокое все сохраняли. Был меж троянами некто Долон, троянца Эвмеда, Вестника, сын, богатый и златом, богатый и медью; Сын, меж пятью дочерями, единственный в доме отцовском, Видом своим человек непригожий, но быстрый ногами. Он предводителю Гектору так говорил, приступивши: «Гектор, меня побуждает душа и отважное сердце В сумраке ночи к судам аргивян подойти и разведать. Но, Приамид, обнадежь, подыми, твой скиптр и клянися, Тех превосходных коней и блестящую ту колесницу Дать непременно, какие могучего носят Пелида. Я не напрасный тебе, не обманчивый ведомец буду: Стан от конца до конца я пройду, и к судам доступлю я, К самым судам Агамемнона; верно, ахеян владыки Там совет совещают, бежать ли им или сражаться». Рек он, — и Гектор поднял свой скипетр и клялся Долону: «Сам Эгиох мне свидетель, супруг громовержущий Геры! Муж в Илионе другой на Пелидовых коней не сядет: Ты лишь единый, клянуся я, оными славиться будешь». Рек он — и суетно клялся, но сердце разжег у троянца. Быстро и лук свой кривой, и колчан он за плечи забросил, Сверху покрылся кожей косматого волка седого; Шлем же хорoвый надел и острым копьем ополчился. Так от троянского стана пошел он к судам; но троянцу Вспять не прийти от судов, чтобы Гектору вести доставить. Он, за собой лишь оставил толпы и коней и народа, Резво дорогой пошел. Подходящего скоро приметил Царь Одиссей и сопутнику так говорил, Диомеду: «Верно, сей муж, Диомед, из троянского стана подходит! Он, но еще не уверен я, наших судов соглядатай; Или подходит, чтоб чей-либо труп из убитых ограбить. Но позволим сначала немного ему по долине Нас миновать, а потом устремимся и верно изловим, Быстро напав; но когда, убегающий, нас упредит он, Помни, от стана его к кораблям отбивай непрестанно, Пикой грозя, чтобы он не успел убежать к Илиону». Так сговоряся, они у дороги, меж грудами трупов, Оба припали, а он мимо их пробежал, безрассудный. Но, лишь прошел он настолько, как борозды нивы бывают, Мулами вспаханной (долее мулы волов тяжконогих Могут плуг составной волочить по глубокому пару), Бросились гнаться герои, — и стал он, топот услышав. Чаял он в сердце своем, что друзья из троянского стана Кликать обратно его, по велению Гектора, гнались. Но, лишь предстали они на полет копия или меньше, Лица врагов он узнал и проворные ноги направил К бегству, и быстро они за бегущим пустились в погоню. Словно как два острозубые пса, приобыкшие к ловле, Серну иль зайца подняв, постоянно упорные гонят Местом лесистым, а он пред гонящими, визгая, скачет, — Так Диомед и рушитель градов Одиссеи илионца Полем, отрезав от войск, постоянно упорные гнали. Но, как готов уже был он с ахейскою стражей смеситься, Прямо к судам устремляяся, — ревность вдохнула Афина Сыну Тидея, да в рати никто не успеет хвалиться Славой, что ранил он прежде, а сам да не явится после. Бросясь с копьем занесенным, вскричал Диомед на троянца: «Стой иль настигну тебя я копьем! и напрасно, надеюсь, Будешь от рук ты моих избегать неминуемой смерти!» Рек он — и ринул копье, и с намереньем мимо прокинул: Быстро над правым плечом пролетевши, блестящее жалом, В землю воткнулось копье, и троянец стал, цепенея: Губы его затряслися, и зубы во рту застучали; С ужаса бледный стоял он, а те, задыхаясь, предстали, Оба схватили его — и Долон, прослезяся, воскликнул: «О, пощадите! я выкуп вам дам, у меня изобильно Злата и меди в дому и красивых изделий железа. С радостью даст вам из них неисчислимый выкуп отец мой, Если узнает, что жив я у вас на судах мореходных». Но ему на ответ говорил Одиссей многоумный: «Будь спокоен и думы о смерти отринь ты от сердца. Лучше ответствуй ты мне, но скажи совершенную правду: Что к кораблям аргивян от троянского стана бредешь ты В темную ночь и один, как покоятся все человеки? Грабить ли хочешь ты мертвых, лежащих на битвенном поле? Или ты Гектором послан, дабы пред судами ахеян Все рассмотреть? или собственным сердцем к сему побужден ты?» Бледный Долон отвечал, и под ним трепетали колена: «Гектор, на горе, меня в искушение ввел против воли; Он Ахиллеса великого коней мне твердокопытых Клялся отдать и его колесницу, блестящую медью. Мне ж приказал он — под быстролетящими мраками ночи К вашему стану враждебному близко дойти и разведать, Так ли суда аргивян, как и прежде, опасно стрегомы Или, уже укрощенные ратною нашею силой, Вы совещаетесь в домы бежать и во время ночное Стражи держать не хотите, трудом изнуренные тяжким». Тихо осклабясь, к нему говорил Одиссей многоумный: «О! даров не ничтожных душа у тебя возжелала: Коней Пелида героя! Жестоки, троянец, те кони; Их укротить и править для каждого смертного мужа Трудно, кроме Ахиллеса, бессмертной матери сына! Но ответствуй еще и скажи совершенную правду: Где, отправляясь, оставил ты Гектора, сил воеводу? Где у него боевые доспехи, быстрые кони? Где ополченья другие троянские, стражи и станы? Как меж собою они полагают: решились ли твердо Здесь оставаться, далеко от города, или обратно Мнят от судов отступить, как уже одолели ахеян?» Вновь отвечал Одиссею Долон, соглядатай троянский: «Храбрый, охотно тебе совершенную правду скажу я: Гектор, когда уходил я, остался с мужами совета, С ними советуясь подле могилы почтенного Ила, Одаль от шума; но стражей, герой, о каких вопрошаешь, Нет особливых, чтоб стан охраняли или сторожили». Сколько же в стане огней, у огнищ их, которым лишь нужда, Бодрствуют ночью трояне, один убеждая другого Быть осторожным; а все дальноземцы, союзники Трои, Спят беззаботно и стражу троянам одним оставляют: Нет у людей сих близко ни жен, ни детей их любезных». Снова Долона выспрашивал царь Одиссей многоумный: «Как же союзники — вместе с рядами троян конеборных, Или особо спят? расскажи мне, знать я желаю». Снова ему отвечал Долон, соглядатай троянский: «Все расскажу я тебе, говоря совершенную правду: К морю кариян ряды и стрельцов криволуких пеонов, Там же лелегов дружины, кавконов и славных пеласгов; Около Фимбры ликийцы стоят и гордые мизы, Рать фригиян колесничников, рать конеборцев меонян. Но почто вам, герои, расспрашивать порознь о каждом? Если желаете оба в троянское войско проникнуть, Вот новопришлые, с краю, от всех особливо, фракийцы; С ними и царь их Рез, воинственный сын Эйонея. Видел я Резовых коней, прекраснейших коней, огромных; Снега белее они и в ристании быстры, как ветер. Златом, сребром у него изукрашена вся колесница. Сам под доспехом златым, поразительным, дивным для взора, Царь сей пришел, под доспехом, который не нам, человекам Смертным, прилично носить, но бессмертным богам олимпийским. Ныне — ведите меня вы к своим кораблям быстролетным, Или свяжите и в узах оставьте на месте, доколе Вы не придете обратно и в том не уверитесь сами, Правду ли я вам, герои, рассказывал или неправду». Грозно взглянув на него, взговорил Диомед непреклонный «Нет, о спасенье, Долон, невзирая на добрые вести, Дум не влагай себе в сердце, как впал уже в руки ты наши. Если тебе мы свободу дадим и обратно отпустим, Верно, ты снова придешь к кораблям мореходным ахеян, Тайно осматривать их или явно с нами сражаться. Но когда уже дух под моею рукою испустишь, Более ты не возможешь погибелен быть аргивянам». Рек, — и как тот, у него подбородок рукою дрожащей Тронув, хотел умолять, Диомед замахнул и по вые Острым ножом поразил и рассек ее крепкие жилы: Быстро, еще с говорящего, в прах голова соскочила. Шлем хорoвый они с головы соглядатая сняли, Волчью кожу, разрывчатый лук и огромную пику. Все же то вместе Афине, добычи дарующей, в жертву Поднял горe Одиссей и молящийся громко воскликнул: «Радуйся жертвой, Афина! к тебе мы всегда на Олимпе К первой взываем, бессмертных моля! Но еще, о богиня, Нас предводи ты к мужам и к коням, на ночлеги фракиян!» Так произнес — и поднятое всo на зеленой мирике Царь Одиссей положил и означил приметою видной, Вкруг наломавши тростей и ветвей полнорослых мирики, Чтобы его не минуть им, идущим под сумраком ночи. Сами пустились вперед, чрез тела и кровавые токи. Скоро достигли идущие крайнего стана фракиян. Воины спали, трудом утомленные; все их доспехи Пышные, подле же их, в три ряда в благолепном устройстве Сложены были, и пара коней перед каждым стояла. Рез посреди почивал, и его быстроногие кони Подле стояли, привязаны к задней скобе колесницы. Первый его усмотрев. Одиссей указал Диомеду: «Вот сей муж, Диомед, и вот те самые кони, Кони фракийские, коих означил Долон умерщвленный. Но начинай, окажи ты ужасную силу: не время С острым оружием праздно стоять. Иль отвязывай коней, Или мужей побивай ты; а я постараюсь об конях». Рек он, — и сыну Тидееву крепость вдохнула Афина: Начал рубить он кругом; поднялися ужасные стоны Воев, мечом поражаемых, кровью земля закраснела. Словно как лев, на стадо бесстражное коз или агниц Ночью набредши и гибель замысля, бросается быстрый, — Так на фракийских мужей Диомед бросался могучий; Он их двенадцать убил. Между тем Одиссей хитроумный Каждого мужа, который мечом Диомеда зарублен, За ногу сзади схватив, выволакивал быстро из ряду, С мыслию той на душе, чтоб фракийские бурные кони Вышли спокойно за ним и невольно не дрогнули б сердцем, Прямо идя по убитым, еще не привычные к трупам. Но Тидид наконец до царя приступает, могучий; Реза третьегонадесять сладостной жизни лишил он. Царь тяжело застонал: у него сновидением грозным Ночью стоял над главой — Диомед, по совету Афины. Тою порой Одиссей отвязывал Резовых коней; Вместе уздами связал и из ратного толпища вывел, Луком своим поражая, бича же блестящего в руку Он захватить не помыслил с узорной царя колесницы. Свистнул потом Одиссей, подавая знак Диомеду. Тот же стоял и думал, что еще смелого сделать: Взяв ли царя колесницу, с оружием в ней драгоценным, Быстро за дышло увлечь, либо вынести, вверх приподнявши, Или еще ему более душ у фракиян исторгнуть? Думы герою сии обращавшему в сердце, Афина Близко предстала и так провещала Тидееву сыну: «Вспомни уже об отшествии, сын благородный Тидея! Время к судам возвратиться, да к ним не придешь ты бегущий, Если троянских мужей небожитель враждебный пробудит». Так изрекла, — и постигнул он голос богини вещавшей, Быстро вскочил на коня. Одиссей обоих погонял их Луком, и кони летели к судам мореходным ахеян. Тою порой соглядал не беспечно и Феб сребролукий. Он усмотрел, что Афина сопутствует сыну Тидея, И, негодуя, в великое войско троян устремился. Там пробудил он фракиян советника Гиппокоона, Резова родича храброго; с ложа он спрянул и, бледный, Видя лишь место пустое, где быстрые кони стояли, Вкруг на побоище свежем фракиян трепещущих видя, Громко взрыдал и по имени кликал любезного друга. Крик по троянскому воинству, страшная встала тревога; Быстро сбежались толпы и делам изумлялись ужасным, Кои враги совершили и к черным судам возвратились. Те же, когда принеслись, где убит соглядатай троянский, Бурных коней удержал Одиссей, бессмертным любезный; Но Тидид, соскочив и кровавые взявши корысти, В руки подал Одиссею и изнова прянул на коней. Тот их ударил; но кони покорные сами летели К сеням ахейским: туда их несло и желание сердца. Нестор, их топот услышавши первый, вещал меж царями: «Друга любезные, воинств ахейских вожди и владыки! Правду я или неправду, но выскажу, сердце велит мне; Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает. Если бы сын то Лаэрта и сын дерзновенный Тидея Так неожиданно гнали троянских коней звуконогих! Но трепещу я, о други мои, не они ль пострадали, Воины наши храбрейшие; в стане, встревоженном ими!» Не была старцем кончена речь, как явились герои; С коней на дол соскочили, и сонм аргивян восхищенный Их привечал и руками, и сладкими окрест словами. Первый стал их расспрашивать Нестор, конник геренский: «Как, Одиссей знаменитый, великая слава ахеян, Как вы коней сих добыли? Отважно ли оба проникли В войско троянское? или вам бог даровал их представший? Солнца лучам светозарным они совершенно подобны! Я завсегда обращаюсь с троянами; праздно, надеюсь, Я не стою пред судами, хотя и седой уже воин; Но таких я коней не видал, не приметил доныне! Бог, без сомнения, в встречу явившийся, вам даровал их: Вас обоих одинаково любит как Зевс громовержец, Так и Зевесова дочь, светлоокая дева Паллада!» Сыну Нелея ответствовал царь Одиссей многоумный: «Сын знаменитый Нелея, великая слава ахеян! Богу, когда соизволит, и лучших, чем видите, коней, Верно, легко даровать: божества беспредельно могущи! Эти ж, старец почтенный, вновь пришлые в стане троянском Кони фракийцев; у них и царя Диомед наш могучий Смерти предал, и двенадцать сподвижников, всo знаменитых! Но тринадцатый нами убит, при судах, соглядатай, Коего высмотреть ночью великое воинство наше Ныне же Гектор послал и другие сановники Трои». Так говорящий, за ров перегнал он коней звуконогих, Радостно-гордый, толпой окруженный веселых данаев. Скоро герои, пришед к Диомедовой куще красивой, Коней ремнями искусно разрезанных узд привязали К конским яслям, где и другие царя Диомеда Бурные кони стояли, питаяся сладкой пшеницей. Но Лаэртид на корабль доспех Долонов кровавый Взнес, пока не устроится жертва Палладе богине. Сами же тою порой, погрузившися в волны морские, Пот и прах смывали на голенях, вые и бедрах; И когда уже всo от жестокого пота морскою Влагой очистили тело и сердце свое освежили, Оба еще омывались в красивоотесанных мойнах. Так омывшись они, умащенные светлым елеем, Сели с друзьями за пир; и из чаши великой Афине, Полными кубками, сладостней меда вино возливали.
11
Рано, едва лишь Денница Тифона прекрасного ложе Бросила, свет вожделенный неся и бессмертным и смертным, Зевс Вражду ниспослав к кораблям быстролетным ахеян, Грозную вестницу, знаменье брани несущую в дланях. Стала Вражда на огромнейший черный корабль Одиссея, Бывший в средине, да крики ее обоюдно услышат В стане далеком Аякса и в стане царя Ахиллеса, Кои на самых концах с многовеслыми их кораблями Стали, надежные оба на силу их рук и на храбрость. Там возвышаясь, богиня воскликнула мощно и страшно, Крик обращая к ахейцам; и каждому в сердце вдохнула Бурную силу без устали вновь воевать и сражаться: Всем во мгновенье война им кровавая — сладостней стала, Чем на судах возвращенье в любезную землю родную. Громко кричал и Атрид, препоясаться в брань возбуждая Воев аргивских, и сам покрывался блистательной медью. Прежде всего положил на могучие ноги поножи, Пышные, кои серебряной плотно смыкались наглезной. После вкруг персей герой надевал знаменитые латы, Кои когда-то Кинирас ему подарил на гостинец: Ибо до Кипра достигла великая молвь, что ахейцы Ратью на землю троянскую плыть кораблями решились; В оные дни подарил он Атрида, царю угождая. В латах сих десять полос простиралися ворони черной, Олова белого двадцать, двенадцать блестящего злата; Сизые змеи по ним воздымалися кверху, до выи, По три с боков их, подобные радугам, кои Кронион Зевс утверждает на облаке, в дивное знаменье смертным. Меч он набросил на рамо: кругом по его рукояти Гвозди сверкали златые; влагалище мечное окрест Было серебряное и держалось ремнями златыми. Поднял, всего покрывающий, бурный свой щит велелепный, Весь изукрашенный: десять кругом его ободов медных, Двадцать вдоль его было сияющих блях оловянных, Белых; в средине ж одна воздымалася — черная воронь; Там Горгона свирепообразная щит повершала, Страшно глядящая, окрест которой и Ужас и Бегство. Сребряный был под щитом сим ремень; и по нем протяженный Сизый дракон извивался ужасный; главы у дракона. Три, меж собою сплетясь, от одной воздымалися выи. Шлем возложил на главу изукрашенный, четверобляшный, С конскою гривой, и страшный поверх его гребень качался Крепкие два захватил копия, повершенные медью, Острые, медь от которых далеко, до самого неба, Ярко сияла. И грянули свыше Паллада и Гера, Чествуя сына Атрея, царя многозлатой Микены. Каждый тогда из мужей своему заповедал вознице Коней устроить в ряды и пред рвом их держать неотступно. Сами же пешие, в медных доспехах, с оружием в дланях, Реяли быстрые; шум неумолкный восстал до рассвета. Конных они упредив, перед рвом построились к бою; Конные одаль за ними текли; и смятение злое Зевс промыслитель в толпах их воздвиг, и с высот, из эфира Росу послал, растворенную кровью; зане обрекал он Многие храбрых главы ниспослать в обитель Аида. Трои сыны ополчались, заняв возвышение поля, Окрест великого Гектора, Полидамаса героя, Окрест Энея, который, как бог, почитался народом, Трех Антенора сынов, Агенора героя, Полиба И Акамаса младого, подобного жителю неба. Гектор герой между первыми щит обращал круговидный. Словно звезда вредоносная, то из-за туч появляясь, Временем блещет, временем кроется в черные тучи, — Так Приамид, воеводствуя, то меж передних являлся, То между задних, к сражению строя; под пламенной медью Весь он светился, как молния грома метателя Зевса. Воины так, как жнецы, устрояся друг против друга Жать ячмень иль пшеницу на ниве богатого мужа, В встречу бегут полосою, ручни на ручни упадают, — Так соступившиесь воины, друг против друга бросаясь, Бились: ни те, ни другие о низком не мыслили бегстве; С рвением равным главы на сраженье несли и, как волки, В битве ярились. Вражда веселилась, виновница бедствий, Токмо одна от бессмертных при страшной присутствуя сече. Боги другие от брани давно удалились; спокойно В светлых своих воссидели жилищах, где каждому богу Дом велелепный воздвигнут, по горным уступам Олимпа. Все же они порицали гонителя облаков Зевса, Трои сынам даровать возжелавшего славу победы. Но не внимал им владыка Олимпа; от всех уклоняся, Он одинокий сидел в отдалении, радостно гордый, Град созерцая троян, корабли чернооких данаев, Меди сияние, брань, и губящих мужей, и губимых. Долго, как длилося утро и день возрастал светоносный, Стрелы и тех и других поражали, и падали вой. В час же, как муж дровосек начинает обед свой готовить, Сев под горою тенистой, когда уже руки насытил, Лес повергая высокий, и томность на душу находит, Чувства ж его обымает алкание сладостной пищи, — В час сей ахеяне силой своей разорвали фаланги, Крикнувши разом дружина к дружине; вперед Агамемнон Ринулся первый и свергнул владыку мужей Бианора, Свергнул и друга его — Оилея, гонителя коней. Он, с колесницы ниспрянувши, противостал Атрейону, И в чело устремленного острым копьем Агамемнон Грянул, копья не сдержал ни шелом его меднотяжелый: Быстро сквозь медь и сквозь кость пролетело и, в череп ворвавшись, С кровью смесило весь мозг и смирило его в нападенье. Бросил сраженных во прахе владыка мужей Агамемнон, Персями белыми блещущих: он обнажил их доспехи, Сам устремился на Иза и Антифа, свергнуть пылая Двух Приамидов (побочный один, а последний законный), Бывших в одной колеснице: побочный правил конями, Антиф же стоя воинствовал храбрый; некогда их же, Пасших овец, Ахиллес, изловив при подошвах идейских, Ветвями гибкими пленных связал, но избавил за выкуп. Ныне Атрид их, пространновластительный царь Агамемнон, Первого в грудь близ сосца поразил длиннотенною пикой; Антифа ж в ухо мечом огромил и сразил с колесницы. Спешно с поверженных он совлекал прекрасные брони, Вспомнивши юношей: прежде он их пред судами ахеян Видел, как с Иды плененных привел Ахиллес благородный. Словно как лев быстроногий лани детей беспомощных, Если придет к логовищу, схвативши в ужасные зубы, Вдруг сокрушает с костями и юную жизнь похищает; Мать, как ни близко стоит у детей, но помочь им не может; Сердце у ней у самой обымает насильственный трепет; Быстрая, скачет сквозь частый кустарник, сквозь темные рощи, Пот проливая, бежит от неистовства мощного зверя, — Так Приамидам никто из троян при погибели грозной Помощи не дал; они пред ахейцами сами бежали. Вслед он Пизандра и пылкого в битвах постиг Гипполоха, Братьев, сынов Антимаха, который, приняв от Париса Злато, блистательный дар, на советах всегда прекословил Всем предлагающим выдать Елену царю Менелаю. Мужа сего двух сынов изловил Агамемнон могучий, Бывших в одной колеснице и вместе коней укрощавших; Ибо из дланей у них убежали блестящие вожжи; Оба смутились они, и на них, как лев, устремился Царь Агамемнон. Они с колесницы к нему возопили: «Даруй нам жизнь, о Атрид! И получишь ты выкуп достойный. Много в дому Антимаха лежит драгоценностей в доме; Много и меди, и злата, и хитрых изделий железа. С радостью выдаст тебе неисчислимый выкуп родитель, Если услышит, что живы мы оба, в плену у данаев.» Так вопиющие оба, царя преклоняли на жалость Ласковой речью; но голос не ласковый слух поразил им: «Если вы оба сыны Антимаха, враждебного мужа, Что на сонме троянам совет подавал Менелая, В Трою послом приходившего с мудрым Лаэртовым сыном, Там умертвить, а обратно его не пускать к аргивянам, — Се вам достойная мзда за презренную злобу отцову!» Рек — и могучим ударом Пизандра сразил с колесницы. В грудь он копьем пораженный, ударился тылом о землю. Спрянул с коней Гипполох; и его низложил он на землю, Руки мечом отрубивши и голову с выей отсекши; И, как ступа, им толкнутый, труп покатился меж толпищ. Бросив сраженных, туда, где сильнее толпились фаланги, Ринулся он, и за ним меднобронные мужи ахейцы. Пешие пеших разят, предающихся бегству неволей, Конные конных (от них заклубилося облако праха С поля, взвиваясь ногами гремящих копытами коней), Медью друг друга сражают; но мощный Атрид непрестанно Гнал, поражая бегущих и криком своих ободряя. Словно как хищный огонь на нерубленый лес нападает, Вихорь крутящийся окрест разносит его, и из корней С треском древа упадают, крушимые огненной бурей, — Так под руками героя Атрида главы упадали В бег обращенных троян; крутовыйные многие кони С громом по бранным путям колесницы носили пустые, Славных ища их возниц, а они по долине лежали Бледные, коршунам больше приятные, чем их супругам. Гектора ж Зевс промыслитель от стрел удалил и от праха, Вне пораженья поставил, и крови, и бурной тревоги. Но Агамемнон преследовал, мощно своих возбуждая. Толпища мимо кургана Дарданского древнего Ила Полем, нестройные, мимо смоковницы дикой бежали, Сердцем летящие в град; неотступно преследовал с крикои Царь Агамемнон и кровью багрил необорные руки. Но, приближася к дубу и к Скейским воротам, трояне Там удержались и, став, ожидали последних, бегущих. Те же еще по долине как робкие бегали кравы, Если их лев распугает, пришедший в глубокую полночь, Всех; но единой из них предстоит ужасная гибель: Выю он вдруг ей крушит, захвативши в могучие зубы, После и кровь, и горячую внутренность всю поглощает, — Так их бегущих преследовал мощный Атрид, непрестанно Мужа последнего пикой сражая; бежали трояне. Многие ниц и хребтом упадали, сраженные с коней Дланью Атридовой: так впереди он свирепствовал пикой. Но когда, побеждая, под град и высокую стену Он приближался, в то время отец и бессмертных и смертных, Зевс, на превыспреннем холме обильной потоками Иды, С неба нисшедший, воссел; и держал он перуны в деснице; И к посланнице быстрой вещал, златокрылой Ириде: «Шествуй, посланница быстрая, Гектору слово поведай: Дондеже зрит он, что пастырь народа Атрид Агамемнон, Между передних свирепствуя, губит ряды браноносцев, Пусть от него уклоняется, токмо других ободряя Храбро с мужами враждебными ратовать в битве жестокой. Но когда копием иль троянской стрелой пораженный, Бросится он в колесницу, пошлю я Гектору крепость: Будет разить он, доколе дойдет к кораблям быстролетным, И закатится солнце, и мраки священные снидут.» Рек; повинуется быстрая, равная вихрям Ирида; С Иды горы устремляется к Трое, священному граду; Там Приамида героя, великого Гектора видит, В сонме дружин на конях, в колеснице стоящего светлой; Став перед ним, провещает подобная вихрям Ирида: «Гектор, Приамова отрасль, равный советами Зевсу! Зевс посылает меня, да тебе изреку его слово: Дондеже зришь ты, что пастырь народа Атрид Агамемнон; Между передних свирепствуя, губит ряды ратоборцев, Сам от него уклоняйся и токмо других ободряй ты: Храбро с мужами враждебными ратовать в битве жестокой. Но когда копием иль троянской стрелой пораженный, Бросится он в колесницу, тебе ниспошлет он могучесть: Будешь разить ты, доколе дойдешь к кораблям быстролетным, И закатится солнце, и мраки священные снидут.» Так говоря, отлетела подобная вихрям Ирида. Гектор герой с колесницы с оружием прянул на землю; Острые копья колебля, кругом обходил ополченья, В бой распаляя сердца; и возжег он ужасную сечу. Вспять обратились трояне и стали в лицо аргивянам, Аргоса вой с противной страны укрепили фаланги. Битва восставлена; стали навстречу; и царь Агамемнон Ринулся первый: пылал и в передних он первым сражаться. Ныне поведайте, Музы, живущие в сенях Олимпа, Кто Агамемнону противостал на сражение первый Между троян конеборственных или союзников славных? — Сын Антеноров, герой Ифидамас, огромный и сильный, В Фракии холмной воспитанный, матери стад руноносных. Там Антенорова сына Кисеей воспитал с колыбели, Дед знаменитый его, белоногой Феаны родитель. Но когда он достигнуя возраста юности славной, Дед, удержавши его, сочетал с ним дочь. Новобрачный; Вдруг из чертога он брачного славой ахеян увлекся; В черных двенадцати быстрых судах полетел к Илиону; Но, суда многоместные в граде Перкоте оставив, Пеший с дружиной пошел и вступил в илионские стены. Он Агамемнону противостал на сражение первый. — Чуть соступилися оба, идущие друг против друга, Ринул Атрид и прокинул: оружие мимо промчалось. Но Ифидамас средь запона, ниже сияющей брони, Пику вонзил и на древко налег, уповая на силу. Тщетно герой напрягался пронзить изукрашенный пояс: Первое встретив сребро, как свинец, изогнулося жало. Древко, рукой охватив, повелитель мужей Агамемнон Мощно повлек, разъяренный, как лев, и из рук сопостата Вырвал; его же по вые мечом поразил и низвергнул. Там, по земле распростершися, сном засыпает он медным Бедный, друзей защищавший, далеко от верной супруги Юной, от коей и ласк не приял, но дарами осыпал: Сто ей волов сперва даровал и еще обещал он Тысячу коз и овец из стад у него неисчетных. Ныне ж его Агамемнон во прахе нагого оставил И понес меж толпами доспех пораженного пышный. Скоро Атрида увидел Коон, знаменитый воитель, Сын Антеноров старейший, и сердца глубокая горесть Очи ему помрачила при виде простертого брата. Стал в стороне он с копьем, неприметный герою Атриду; Быстро ударил и в руку его поразил возле локтя: Руку насквозь прокололо копейное яркое жало, И содрогся от страха владыка мужей Агамемнон; Брани ж и боя герой не оставил и так; на Коона Ринулся грозный, колебля копье, возвращенное бурей. Он же тогда Ифидамаса, милого брата родного, Пламенно за ногу влек, призывающий храбрых на помощь. Влекшего тело его, под огромным щитом, Агамемнон Сулицей медяножальной ударил и силы разрушил, И на братнем трупе главу с него ссек налетевший. Так Антенора сыны, под руками Атрида героя Участь свою совершив, погрузились в обитель Аида. Он же, могучий, другие ряды обходил ратоборцев, Их и копьем, и мечом, и огромными камнями бьющий, Кровь покуда горячую свежая рана струила. Но лишь рана засохла и черная кровь унялася, Боли мучительно-острые в душу Атрида вступили. Словно как мать при родах раздирают жестокие стрелы, Острые, кои вонзают Илифии, Герины, дщери, Женам родящим присущие, мук их владычицы горьких, — Столько же острые боли вступили в Атридову душу. Он, в колесницу вскоча, повелел своему браздодержцу Коней к судам устремить мореходным; и сердцем терзаясь, Крик он, кругом раздающийся, поднял, к ахеям взывая: «Друга, вожди и правители мудрые храбрых данаев! Вы отражайте теперь от ахейских судов мореходных Тяжкую битву; а мне не позволил Кронид промыслитель Ратовать целый сей день с вероломными чадами Трои.» Так произнес, — и бичом браздодержец коней пышногривых К черным погнал кораблям, и послушные кони летели; Пену по персям клубя и кругом осыпаяся прахом, С бранного поля несли удрученного язвой владыку. Гектор, едва усмотрел уходящего с битвы Атрида, Голосом звучным вскричал, возбуждая троян и ликиян: «Трои сыны, и ликийцы, и вы, рукопашцы дарданцы! Будьте мужами, друзья, и вспомните бурную храбрость! С боя уходит храбрейший, и мне знаменитую славу Зевс посылает; направьте, трояне, коней звуконогих Прямо на гордых данаев, стяжайте высокую славу!» Так восклицая, возжег он и силу и мужество в каждом. Словно как ловчий испытанный псов белозубых станицу В лов раздражает на льва иль на дикого вепря лесного, Так на аргивских мужей троян раздражал крепкодушных Гектор герой, человеков губителю равный Арею; Сам же он, гордо, мечтающий, первый пред ратью идущий, В битву влетел, как высококрутящийся вихорь могучий, Свыше который обрушась, весь понт черноводный волнует. Кто же был первый и кто был последний, которых низвергнул Гектор герой, как победу ему даровал Олимпиец? Первый Ассей, и вослед Автоной, и Опид браноносный, Клития отрасль Долоп, Агелай, и могучий Офелтий, Ор и отважный Эзимн, и Гиппоноой, пламенный в битвах: Сих поразил он ахейских вождей именитых, а ратных Множество: словно как Зефир на облаки облаки гонит, Хладного Нота порывами бурными их поражая; Волны, холмясь, беспрестанно крутятся, и пена высоко Брызжет, взрываясь порывами многостороннего ветра, — Так беспрестанно от Гектора падали головы ратных. Гибель была б, совершилось бы тут невозвратное дело, Верно, упали б в суда отраженные рати ахеян, Если б Тидида на бой не призвал Одиссей прозорливый: «Что, Диомед, мы стоим и забыли воинскую доблесть? Шествуй сюда ты и стань близ меня: нестерпимый позор нам, Если у нас корабли завоюет божественный Гектор!» Сыну Лаэрта в ответ говорил Диомед нестрашимый: «Стану, о друг, я и здесь устою; но пользы немного Будет от нашего мужества: Зевс, потрясатель эгида, Больше троянам, чем нам, даровать одоление хочет!» Так произнес — и Фимбрея сразил с колесницы на землю, В грудь у сосца поразивши копьем; Одиссей же могучий Богу подобного сверг Молиона, клеврета царева. В прахе оставили сих, успокоенных ими от брани; Сами ж, толпу проходя, волновали ее и, как вепри Вдруг на псов, их гонящих, гордые мечутся сами, — Так, обратяся, они истребляли троян, а данаи Радостно все отдыхали от бегства пред Гектором грозным. Тут колесницу они и могучих мужей изловили, Двух сынов перкозийца Мерена, который славнейший Был предсказатель судьбы и сынам не давал позволенья К брани погибельной в Трою идти; не послушали дети Старца родителя: рок увлекал их к погибели черной. Их обоих Тидейон Диомед, знаменитый копейщик, Душу и жизнь сокрушил и прекрасные сбруи похитил, Царь Одиссей Гипподама сразил и вождя Гипoроха. Тут в равновесии бой распростер меж народов Кронион, С Иды взиравший на брань, и они поражали друг друга. Мощный Тидид копием уязвил в бедро Агастрофа, Сына Леонова храброго: коней при нем, чтоб избегнуть, Не было близко; так Пеонид омрачился душою. Их возница держал в отдалении; сам же он пеший Рыскал меж сонмов передних, пока погубил свою душу. Гектор героев узрел сквозь ряды и на них устремился С криком свирепым; за ним и трояи полетели фаланги. Сердцем смутился, увидев его, Диомед благородный И мгновенно воззвал к близ стоящему сыну Лаэрта: «Гибель крутится на нас, шлемоблещущий Гектор могучий! Но останемся здесь, отразим ее, противуставши!» Рек он — и, мощно сотрясши, послал длиннотенную пику. И улучил, без ошибки уметил в главу Приамида, В верх коневласого шлема; но медь отскочила от меди: К белому телу коснуться шелом возбранил дыроокий, Крепкий, тройной, на защиту герою дарованный Фебом. Гектор далoко отпрянул назад и, смесившись с толпою, Пал на колено; могучей рукой упираяся в землю, Томньй поникнул; и взор ему черная ночь осенила, Но пока Диомед за копьем, пролетевшим далеко, Шел сквозь ряды первоборные, где оно в землю вонзилось, — Гектор с духом собрался и, бросившись вновь в колесницу, К дружним толпам поскакал и избегнул гибели черной. С пикой преследуя, громко вскричал Диомед нестрашимый! «Снова ты смерти, о пес, избежал! Над твоей головою Гибель летела, и снова избавлен ты Фебом могучим. Феба обык ты молить, выходя на свистящие стрелы! Но убив тебя, я разделаюсь, встретившись после, Если и мне меж богов-небожителей есть покровитель! Ныне пойду на других и повергну, которых постигну!» Рек — и с Пеонова сына доспехи совлечь наклонился. Тою порой Александр, супруг лепокудрой Елены, Скрывшись за столб гробовой на могиле усопшего мужа, Ила, Дарданова сына, почтенного в древности старца, Лук наляцал на Тидеева сына, владыку народа; И как тот, наклонясь, обнажал Агастрофа героя! Щит от рамен, испещренные латы от персей и тяжкий Шлем от главы, — Александр, рукоятие лука напрягши, Мечет стрелу, и не тщетно она из руки излетела: Ранил в десную пяту, и стрела, пробежав сквозь подошву, В землю вонзилась. Парис, торжествующий с радостным смехом Вдруг из засады подпрянул и, гордый победой, воскликнул: «Ты поражен! и моя не напрасно стрела полетела! Если б в утробу тебе угодил я и душу исторгнул! Сколько-нибудь отдохнули б от бед обитатели Трои, Коих страшишь ты, как лев истребительный агнцев блеющих!» И ему, не робея, Тидид отвечал благородный: «Подлый стрелец, лишь кудрями, гордящийся, дев соглядатай! Если б противу меня испытал ты оружий открыто, Лук не помог бы тебе, ни крылатые частые стрелы! Ты, у меня лишь пяту оцарапавши, столько гордишься; Мне же ничто! как бы дева ударила или ребенок! Так тупа стрела ничтожного, слабого мужа! Иначе мчится моя: лишь враждебного тела достигнет, Острой влетает стрелой, — и пронзенный лежит бездыханен! И мгновенно вдова его в грусти терзает ланиты, Дети в дому сиротеют, и сам он, кровавящий землю, Тлеет, и вкруг его тела не жены, а птицы толпятся!» Так он вещал, — и, к нему приступив, Одиссей копьеборец Стал впереди; Диомед же, присев, из ноги прободенной Вырвал стрелу, и по телу жестокая боль пробежала. Он, в колесницу вскочив, повелел своему браздодержцу Коней к судам устремить мореходным: терзалось в нем сердце. Тут Одиссей копьеборец покинут один; из ахеян С ним никто не остался: всех рассеял их ужас. Он, вздохнув, говорил к своему благородному сердцу: «Горе! что будет со мною? позор, коль, толпы устрашася, Я убегу; но и горше того, коль толпою постигнут Буду один я: других аргивян громовержец рассыпал. Но почто мою душу волнуют подобные думы? Знаю, что подлый один отступает бесчестно из боя! Кто на боях благороден душой, без сомнения, должен Храбро стоять, поражают его или он поражает!» Тою порою, как думы сии обращал он на сердце, Быстро троянцев ряды приступили к нему щитоносцев И сомкнулись кругом, меж себя заключая их гибель. Словно как вепря и быстрые псы, и ловцы молодые Вдруг окружают, а он из дремучего леса выходит Грозный, в искривленных челюстях белый свой клык изощряя; Ловчие вкруг нападают; стучит он ужасно зубами, Гордый зверь; но стоят звероловцы, как он ни грозен, — Так на любимца богов Одиссея кругом нападали Мужи троянские; он отбивался, и острою пикой Первого ранил в поверхность плеча Дейопита героя; После, Фоона и Эннома друг возле друга низринув, Он Херсидама троянца, когда с колесницы тот прядал, В чрево блестящим дротом, под щитом его выпуклобляшным, Ранил; во прахе простершись, руками, хватает он землю. Сих он оставил и вслед поразил Гиппасида Харона, Милого брата рождением славного Сока героя. В помощь ему устремившися, Сок, небожителю равный, Быстро и близко предстал и к Лаэртову сыну воскликнул: «Царь Одиссей! неистомный в трудах, неоскудный в коварствах! Днесь — или ты над двумя Гиппасидами будешь гордиться, Свергнув мужей таковых и доспех их блестящий похитив, Или, копьем ты моим ниспроверженный, душу погубишь!» Рек он — и пикой в размах поразил по щиту Одиссея: Щит светозарный насквозь пробежала могучая пика, Броню, художеством пышную, быстро пронзила и кожу Всю отделила от ребр Одиссеевых; но запретила Меди Паллада Афина касаться утробы героя. И, познав Одиссей, что стрелой не смертельной постигнут, Мало назад отступил и к Гиппасову сыну воскликнул: «Нет, злополучный, тебя постигает жестокая гибель! Ты воспрепятствовал мне с фригиянами ныне сражаться; Я же тебе предвещаю убийство и черную гибель: Здесь и теперь же моим копием ты поверженный, славу Даруешь мне, и Аиду, конями гордящимусь, душу!» Рек он, — и Сок, от него обратившися, в бег устремился; И ему обращенному пику в хребет углубил он Между рамен и насквозь через перси широкие выгнал. С шумом он грянулся в прах, и вскричал Одиссеи, торжествуя: «Сок, о воинственный сын укротителя коней Гиппаса! Смертная участь постигла тебя, от нее не избег ты! Ах, злополучный! тебе ни отец, ни почтенная матерь Темных очей не закроют умершему; хищные птицы Скоро тебя разорвут, поражая густыми крылами! Мне же, умершему, честь воздадут аргивяне герои!» Так восклицающий, Сока могучего бурную пику Вырвал из язвы своей и щита Одиссей благородный; Вслед за оружием хлынула кровь, и душа затомилась. Мужи троянские только увидели кровь Одиссея, Крикнув друг другу в толпе, на единого все устремились. Он же от них отступал и друзей призывал, восклицая. Трижды вскричал Одиссей, как смогла голова человека; Трижды послышал сей крик Менелай, копьеборец могучий. Быстро Атрид возгласил к находившемусь близко Аяксу: «О Теламонид, Аякс благородный, властитель народа! Крик Одиссея героя ко мне достигает призывный, Крику подобный, как будто его одного угнетают Боем трояне, отрезав от всех на побоище страшном. Друг, устремимся в толпу: защитить Одиссея нам должно! Я трепещу, да один меж троянами он не постраждет, Как ни отважен; великая скорбь поразила б ахеян!» Рек, — и грядет он, сопутствуем мужем, бессмертному равным. Скоро они Одиссея узрели: толпою ходили Окрест героя враги, как меж гор кровожадные волки Окрест еленя рогатого, коего муж звероловец Ранил из лука стрелой; от него избежал быстроногий, Мчася, доколе вращались горячая кровь и колена; Но когда его мощь одолела стрела роковая, Хищные волки его, между гор растерзав, пожирают В мрачной дубраве, и льва истребителя демон приводит; Волки кругом рассыпаются: добычу лев пожирает, — Так вокруг Одиссея, искусного в битвах, ходили Мужи троянские, многие, сильные, он же, бесстрашный, Вкруг обращаясь, копьем отражал роковую годину. Сын Теламонов приближился, щит, как башню, несущий; Стал перед ним, и трояне рассыпались друг перед другом. За руку взявши его, из толпы выводил благородный Царь Менелай, пока не предстал с колесницей возница. Бурный Аякс, на троян опрокинувшись, ранил Дорикла, Сына Приама побочного; там же он Пандока свергнул, Свергнул, кругом нападая, Лизандра, Пираза, Пиларта. Словно река наводненная в поле незапная хлынет, Бурно упавшая с гор, отягченная. Зевсовым ливнем; Многие дубы иссохшие, многие древние сосны Мчит и, крутящаясь, ил свой взволнованный в море бросает, — Так устремился и всo взволновал Теламонид могучий, Коней разя и мужей. Но погибельной смуты не ведал Гектор; на левом конце он пылающей брани сражался, Вдоль по брегу Скамандра пучинного, где наиболе Падали головы ратных, и бранные клики гремели Около Нестора старца и сильного Идоменея. Гектор меж ними вращался могучий и грозное деял: Пикой и бурной ездой сокрушал он фаланги данаев. Но не оставили б поля данайские храбрые рати, Если б герой Александр, супруг лепокудрой Елены, Битвы прервать не принудил Махаона, храброго мужа, В правое рамо его поразив троежальной стрелою, Все за него ужаснулись пылавшие бранью данаи, Чтобы его, при несчастливой битве, враги не сразили. Идоменей к знаменитому Нестору первый воскликнул: «Нестор Нелид, о великая слава ахейских народов! Стань в колесницу немедленно; пусть и почтенный Махаон Станет с тобой; и гони к кораблям ты коней быстроногих. Опытный врач драгоценнее многих других человеков, Зная вырезывать стрелы и язвы целить врачевствами.» Рек, — и ему не противился Нестор, конник геренский; Скоро взошел и предстал с колесницей; в нее и Махаон Быстро взошел, врача превосходного сын знаменитый. Старец стегнул по коням, и охотно они полетели К кущам ахейским: туда их несло и желание сердца. Тою порой Кебрион, Приамидов сподвижник-возница, Рати троянской смятенье увидел и молвил герою: «Гектор! тогда как мы здесь подвизаемся между данаев, Здесь, на конце истребительной брани, — взгляни ты, другие Наши волнуются рати; смесились и кони и вои. Их Теламонид волнует Аякс; узнаю ратоводца: Носит на раме огромный он щит. Но туда мы и сами Бурных коней обратим с колесницею; там наипаче Толпища пеших и конных, с ужасным свирепством сшибаясь, Режутся между собою, и крик их гремит неумолкный!» Так Кебрион произнесши, коней пышногривых ударил Звонким бичом, и ударам возницы послушные кони Быстро меж ратных рядов с колесницею легкой летели, Трупы топча, и щиты, и шеломы: забрызгалась кровью Снизу медяная ось и сверху скоба колесницы, В кои от конских копыт и от ободов бурных хлестали Брызги кровавые, — так Приамид поспешал погрузиться В сонмы мужей и, нагрянув, расторгнуть их! Страшную смуту Он меж данаев воздвигнул и редко с копьем расставался. Он и другие ряды обходил ратоборцев ахейских, Их и копьем, и мечом, и огромными камнями бьющий; Но с Аяксом борьбы избегал, с Теламоновым сыном: Зевс раздражился бы, если б он с мужем сильнейшим сразился. Зевс же, владыка превыспренний, страх ниспослал на Аякса: Стал он смущенный и, щит свой назад семикожный забросив, Вспять отступал, меж толпою враждебных, как зверь, озираясь, Вкруг обращаяся, тихо колено коленом сменяя. Словно как гордого льва от загона волов тяжконогих Гонят сердитые псы и отважные мужи селяне; Зверю они не дающие тукаеот стад их похитить, Целую ночь стерегут их, а он, насладиться им жадный, Мечется прямо, но тщетно ярится: из рук дерзновенных С шумом летят, устремленному в сретенье, частые копья, Главни горящие; их устрашается он и свирепый, И со светом Зари удаляется, сердцем печальный, — Так Теламонид, печальный душой, негодующий сильно, Вспять отошел: о судах он ахеян тревожился страхом. Словно осел, забредший на ниву, детей побеждает, Медленный; много их палок на ребрах его сокрушилось; Щиплет он, ходя, высокую пашню, а резвые дети Палками вкруг его бьют, — но ничтожна их детская сила; Только тогда, как насытится пашней, с трудом выгоняют, — Так Теламонова сына, великого мужа Аякса, Множество гордых троян и союзников их дальноземных, Копьями в щит поражая, с побоища пламенно гнали. Он же, герой, иногда вспомянувши бурную силу, К ним обращался лицом и удерживал, грозный, фаланги Конников храбрых троян; иногда обращался он в бегство, Но дорогу им всем заграждал к кораблям быстролетным; Часто меж двух ополчений свирепствовал сын Теламонов, Ставши один: устремленные копья из рук дерзновенных Многие в щит семикожный вонзались, вперед порываясь, Многие, середь пути, не коснувшися белого тела, В землю вонзяся, стояли, насытиться алчные телом. Скоро Аякса увидел блистательный сын Эвемона, Вождь Эврипил, удрученного тучей метательных копий; Бросился, стал близ него и, сияющий ринувши дротик, Сильного рати вождя Апизаона, Фавзова сына, В печень под сердце пронзил и на месте сломил ему ноги, Прянул к нему Эврипил, да похитит оружия с персей. Но его, обнажавшего Фавзова сына, увидел Богу подобный Парис Приамид и немедленно крепкий Лук на него натянул и крылатой стрелою десное Ранил бедро; сокрушилася трость и бедро отягчила. Вспять он к дружинам своим отступил, избегающий смерти; Крик между тем, кругом раздающийся, поднял к данаям: «Други, вожди и правители мудрые храбрых данаев! Станьте троянам в лицо, отразите скорей от Аякса Пагубный день; удручен он стрелами и, мыслю, не может Сам избежать он из сечи погибельной! В встречу враждебным Станьте, друзья, за Аякса героя, за славу данаев!» Так восклицал Эврипил уязвленный, и быстро данаи Вкруг Эвемонида стали, щиты к раменам преклонивши, Копья уставивши; к ним невредимый исшел Теламонид И, к дружинам приближася, стал он лицом на враждей Так браноносцы сражались, подобно пылающим пламам. Нестора с поприща бранного мчали Нелеевы кони, Пеной покрытые; с ним и Махаона, славного мужа. Старца увидев, узнал Пелейон Ахиллес быстроногий. В оное время герой стоял на корме корабельной, Смотря на бранный труд и плачевное бегство ахеян; Начал к себе призывать он любезного друга Патрокла, Громко крича с корабля; из-под сени, услышав он быстро Вышел, Арею подобный, — и было то горя началом. Первый вещал к Ахиллесу Менетиев сын благородный: «Что, Ахиллес, призываешь меня ты и что повелишь мне?» И, Патроклу ответствуя, рек Ахиллес быстроногий: «О, Менетид благородный,о друг, любезнейший сердцу! Ныне, я думаю, скоро колена мои аргивяне Придут обнять; нестерпимая более нужда гнетет их. Но спеши, Менетид, вопроси у Нелеева сына, С битвы кого уязвленного старец почтенный увозит? Сзади Махаону кажется он совершенно подобным, Сыну Асклепия; мужа в лицо не успел я увидеть; Мимо меня проскакали стремительно быстрые кони.» Так произнес, — и Патрокл покорился любезному другу; Бросился быстро бежать вдоль судов мореходных и кущей. Тою порою достигнули мужи Нелидовой кущи. Оба сошли с колесницы на щедро-питающу землю; Коней приняв, отрешил Эвримедон, старцев служитель, Сами ж они на хитонах их пот прохлаждали горячий, Став против ветра на береге моря; когда прохладились, В сенницу оба вошли и на креслах покойных воссели. Им Гекамеда кудрявая смесь в питие составляла, Дочь Арсиноя, которую он получил в Тенедосе, В день, как Пелид разорил, и которую старцу ахейцы Сами избрали наградой: советами всех побеждал он. Прежде сидящим поставила стол Гекамеда прекрасный, Ярко блестящий, с подножием черным; на нем предложила Медное блюдо со сладостным луком, в прикуску напитка, С медом новым и ячной мукою священной; Кубок красивый поставила, из дому взятый Нелидом, Окрест гвоздями златыми покрытый; на нем рукояток Было четыре высоких, и две голубицы на каждой Будто клевали, златые; и был он внутри двоедонный. Тяжкий сей кубок иной не легко приподнял бы с трапезы, Полный вином; но легко подымал его старец пилосский. В нем Гекамеда, богиням подобная, им растворила Смесь на вине прамнейском, натерла козьего сыра Теркою медной и ячной присыпала белой мукою. Так уготовя напиток составленный, пить приказала. Мужи, когда питием утолили палящую жажду, Между собой говоря, наслаждались беседой взаимной. Вдруг во дверях их стал Патрокл, небожителю равный. Старец, увидев его, устремился с блистательных кресел, За руку далее ввел и упрашивал сесть между ними; Но Менетид отрекался и быстрой ответствовал речью: «Нет, не година сидеть, — не преклонишь, божественный старец. Много почтен, но и грозен пославший меня известиться, С битвы кого пораженного вез к кораблям ты. Но мужа Сам узнаю, Махаона я вижу, владыку народов. С вестью обратно спешу, чтоб ее возвестить Ахиллесу. Знаешь довольно и сам ты, божественный старец, какой он Взметчивый муж: и невинного вовсе легко обвинит он.» Быстро ему ответствовал Нестор, конник геренский: «Что же герой Ахиллес беспокоится так о данаях, Медью враждебной в бою пораженных? Но знает ли всo он Горе, постигшее воинство наше! Храбрейшие мужи В стане лежат, иль в стрельбе, или в битве пронзенные медью! Ранен стрелою Тидид Диомед, воеватель могучий, Ранен копьем Одиссей знаменитый, Атрид Агамемнон. Вот и сего предводителя я из погибельной битвы Вывез, пронзенного в рамо стрелой. Но Пелид градоборец, Сильный Пелид об ахейских сынах не радит, не жалеет! Может быть, ждет он, доколе суда на брегу Геллеспонта, В битве ахеян бесплодный, под вражеским пламенем вспыхнут, Сами ж падем мы один близ другого? Лишился я, старец, Силы, какая, бывало, кипела в гибких сих членах! Если бы молод я стал и могучестью крепок, как прежде, В годы, когда возгорелася распря меж нас и элеян, Хищников стада; когда Гипирохова мощного сына Я поразил Итимонея, жившего в злачной Элиде, И отбил все возмездие: стадо свое защищая, Он поражен меж передними бурною пикой моею; Пал, и мгновенно рассыпались сельские ратники в страхе. Мы от элеян добычу богатую с поля погнали: Овчих ватаг пятьдесят и столько же гуртов волевых, Столько же стад и свиных, и бесчисленных козьих, и с ними Конский табун захватили мы, сто пятьдесят светломастных Всo кобылиц, и при многих прекрасные были жребята. Всю добычу великую ночью вогнали мы в город, В Пилос Нелеев; восхитился духом Нелей, мой родитель, Видя, сколь много добыл я, в сражение вышедши, юный. Вестники подняли клич, с появлением ранней Денницы. Всех призывая, кто долг лишь имел на Элиде священной, Стекся пилосский народ, и властители мужи добычу Всем разделяли (эпеяне многим осталися должны В дни, как, уже малолюдные, в Пилосе мы злострадали: Нас угнетала постигшая Пилос Гераклова сила В древние годы: защитники града храбрейшие пали. В доме Нелея двенадцать сынов-ратоборцев нас было, И остался один я: они до последнего пали! Сим возгордившися, меднодоопешные мужи эпейцы Нами ругались и многие нам умышляли злодейства). Старец себе и волов и овец великое стадо Взял, как возмездие, триста избравши и пастырей с стадом; Долг бо великий и старец имел на Элиде священной: Славных, в ристанье победных четыре коня с колесницей, Бегом стязаться ходивших, и был предназначен треножник Бега наградой; но их повелитель народа Авгеас Нагло отъял и возницу, о конях печального, изгнал. Старей, Нелей, оскорбленный словами его и делами, Много избрал для себя; остальное же отдал народу В равный раздел: да никто от него обделен не отыдет. Мы совершали взаимный раздел и по граду Нелея Жертвы богам приносили. Враги же на третие утро Силою всей, меднолатные мужи и быстрые кони, Разом пришли; ополчилися с ними и два Молиона, Юноши, вовсе еще не знакомые с бурною бранью. Есть Фриоесса град, на высоком утесе лежащий, Дальний, на бреге Алфея, кончающий Пилос песчаный. Град сей враги кругом обступили, разрушить пылая. Но лишь толпы их прошли подгородное поле, Афина Вестницей нам, от Олимпа нисшедшая, ночью явилась, Брань возвещая, и в граде пилосцев собрала не робких, Но беспредельно пылавших сразиться. Нелей, мой родитель, Мне запретил ополчаться и скрыл от меня колесницу, Мысля, что я еще млад и неопытен в подвигах ратных. Я же и так между конников наших славой покрылся, Пеший: меня на сражение так устремила Афина. — Есть Миниейос река, и падет она в шумное море Близко Арены; Денницы священной мы там ожидали, Конные вой, а пешие тою порою стекались. С оного места, со всею мы силой, с оружием в дланях, В полдень пришли совокупно к священному току Алфея. Там, всемогущему Зевсу принесши избранные жертвы, Богу Алфею тельца и тельца Посейдону заклали; Но Афине Палладе ярмом не смиренную краву. После воинством целым толпа близ толпы вечеряли; И наконец опочить, но с оружием каждый, легли мы Вдоль по брегу Алфея; а гордые духом эпейцы Около града стояли уже и разрушить пылали. Но предстало им прежде великое дело Арея. Только лишь ясное солнце взошло над пространной землею, Мы наступили на них, помоляся Афине и Зевсу. И едва лишь пилосцы с эпейцами бой завязали, Первый я мужа сразил и похитил коней быстроногих Мулия воина; зять он Авгеаса был властелина, Дщери старейшей супруг, светлокудрой жены Агамеды, Знавшей все травы целебные, сколько земля их рождает. Мужа сего, наступавшего, свергнул я пикою медной; Грянулся в прах он, а я, на его колесницу вскочивши, Между передними стал. И надменные мужи эпейцы Друг перед другом побегли, увидев сражейного мужа, Конных вождя, браноносца эпеян, храбрейшего в битвах. Я на врагов убегающих грянул, как черная буря; Взял пятьдесят колесниц, и от каждой два ратоборца Землю грызли зубами, сраженные пикой моею. Я поразил бы и двух Акторидов, младых Молионов, Если бы их не отец, многомощный земли колебатель, Сам из сражения спас, покрывши облаком темным. Зевс пилосским мужам даровал и победу и славу; Мы непрестанно бегущих вдоль поля широкого гнали, Всех истребляя и пышные их собирая доспехи, Коней пока не пригнали в Вупрасий, обильный пшеницей, Где Оленийский утес и курган, Алезийским зовомый. С оного поля пилосцев назад обратила Паллада. Там от врагов я последнего сверг, и ахейские мужи Вспять из Вупрасия в Пилос погнали коней быстроногих, Все прославляя Кронида в богах, в человеках Нелида. Некогда был я таков, подвизаясь с мужами! Пелид же Служит своею доблестью только себе! Неуверен, Сам он сетовать будет, как воинство наше погибнет! Друг Менетид, не тебя ль наставлял благородный Менетий В день, как из Фтии тебя отпускал в ополченье Атрида? Мы с Одиссеем тогда, находяся в Пелеевом доме, Слышали в храниме всo, что вещал он, тебя наставляя. В дом же Палеев, богато устроенный, мы приходили, Рать собирая на брань по ахейской земле плодоносной, И нашли мы тогда Акторида Менетия в доме; Там был и ты, и герой Ахиллес, а Пелей престарелый Тучные бедра вола сожигал молнелюбцу Крониду; Стоя в огради двора, и, держа златоблещущий кубок, Черное оным вино возливал на священное пламя; Вы от закланного части готовили. Мы с Одиссеем Стали в воротах; и бросился к нам Ахиллес удивленный, За руки взял и в чертоги привел и, воссесть повелевши, Нам предложил угощенье, какое гостям подобает. И когда насладилися мы изобильной трапезой, Речь я устроил и вас уговаривал следовать с нами; Вы пламенели на брань, а отцы наставляли вас мудро. Старец Пелей своему заповедовал сыну Пелиду Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться. Но Менетий тебе заповедовал так благородный: Сын мой! Пелид Ахиллес тебя знаменитее родом, Летами старее ты, у него превосходнее сила; Но руководствуй его убеждением, умным советом; Дружески правь им; всегда он на доброе будет послушен. Так заповедовал старец, а ты забываешь. Хоть ныне Храброму сыну Пелея решись говорить, — не вонмет ли? Как то узнать? не успеешь ли, с богом, твоим убежденьем Тронуть в нем сердце? сильно всегда убеждение друга. Если ж какое пророчество душу его устрашает, Если ему от Кронида поведала что-либо матерь, — Пусть он отпустит тебя и с тобою в сражение вышлет Рать мирмидонскую; может быть, светом ты будешь данаям. Пусть он позволит тебе ополчиться оружием славным; Может быть, в брани тебя за него принимая, трояне Бой прекратят; а данайские воины в поле отдохнут, Боем уже изнуренные; отдых в сражениях краток. Вы, ополчение свежее, рать, истомленную боем, Быстро к стенам отразите от наших судов и от кущей.» Так говорил он — и сердце Патроклово в персях подвигнул. Он устремляется вдоль кораблей к Эакиду герою; Но, когда к кораблям Одиссея, подобного богу, Он приближался бегущий, где площадь и суд был народный, И кругом алтари божествам их воздвигнуты были, — Там Эврипил, уязвленный в сражении, с ним повстречался, Доблестный сын Эвемона, с стрелою, в бедре углубленной. Шел он, хромая, с побоища, пот у героя ручьями Лился холодный с рамен и с главы, а из раны тяжелой Брызгала черная кровь; но дух оставался в нем твердым. Видя ею, почувствовал жалость Патрокл благородный И, сострадая, воскликнул, крылатые речи вещая: «Ах, злополучные мужи, вожди и владыки ахеян! Так вы должны, далеко от друзей, от отчизны любезной, Плотию вашею белою псов насыщать илионских? Но поведай, герой, возвести мне, о Зевсов питомец, Рати стоят ли еще против Гектора, дивного в бранях? Или уже упадают, его укрощенные медью?» Быстро ему Эврипил Эвемонид ответствовал мудрый: «Нет, благородный Патрокл, избавления нет никакого Ратям ахейским! в суда они черные бросятся скоро! Все, которые в воинстве были храбрейшие мужи, В стане лежат пораженные или пронзенные в брани Медью троян, а могущество гордых растет непрестанно; Но спаси ты меня, проводи на корабль мой черный; Вырежь стрелу из бедра мне, омой с него теплой водою Черную кровь и целебными язву осыпь врачевствами, Здравыми; их ты, вещают, узнал от Пелеева сына, Коего Хирон учил, справедливейший всех из кентавров. Рати ахейской врачи, Подалирий и мудрый Махаон, Сей, как я думаю, в кущах, подобною страждущий язвой, Сам беспомощный лежит, во враче нуждаясь искусном; Тот же стоит еще в поле, встречая свирепство Арея.» Снова ему отвечал Менетиев сын благородный: «Чем еще кончится дело? и что, Эвемонид, предпримем? В стан я спешу, чтобы всo возвестить Ахиллесу герою, Что мне приказывал Нестор, страж неусыпный ахеян. Но тебя я в страдании здесь, Эврипил, не оставлю.» Рек, — и, под грудь подхвативши, повел он владыку народов К сени; служитель, узрев их, тельчие кожи раскинул. Там распростерши героя, ножом он из лядвеи жало Вырезал горькой пернатой, омыл с нее теплой водою Черную кровь и руками истертым корнем присыпал Горьким, врачующим боли, который ему совершенно Боль утоляет; и кровь унялася, и язва иссохла.
12
Так под высокою сенью Менетиев сына благородный Рану вождя врачевал Эврипила; но битва пылала: Бились данаи с троянами всею их ратью; и больше Быть обороной данаям не мог уж ни ров, ни твердыня Крепкая, та, что воздвигли судам на защиту и окрест Рвом обвели: не почтили они гекатомбой бессмертных, Их не молили, да в стане суда и добычи народа Зданье блюдет. Не до воле бессмертных воздвигнуто было Здание то, и не долго оно на земле уцелело: Гектор доколе дышал, и Пелид бездействовал гневный, И доколе нерушенным град возвышался Приамов, Гордое зданье данаев, стена невредимой стояла, Но когда как троянские в брани погибли герои, Так и аргивские многие пали, другие спаслися, И когда, Илион на десятое лето разрушив, В черных судах аргивяне отплыли к отчизне любезной, В оное время совет Посейдаон и Феб сотворили Стену разрушить, могущество рек на нее устремивши Всех, что с Идейских гор изливаются в бурное море: Реза, Кареза, Гептапора, быстрого Родия волны Эзипа, воды Граника, священные волны Скамандра И Симоиса, где столько щитов и блистательных шлемов Пало во прах и легли полубоги, могучие мужи: Устья их всех Аполлон обратил воедино и бег их Девять дней устремлял на твердыню; а Зевс беспрерывный Дождь проливал, да скорее твердыни потонет в пучине. Сам земледержец с трезубцем в руках перед бурной водою Грозный ходил, и всo до основ рассыпал по разливу, Бревна и камни, какие с трудом аргивяне сложили; Всo он с землею сровнял до стремительных волн Геллеспонта; Самый же берег великий, разрушив огромную стену, Вновь засыпал песками и вновь обратил он все реки В ложа, где прежде лились их прекрасно струящиесь воды. Так и Посейдаон, и Феб Аполлон положили в грядущем Вместе свершить. Между тем загоралася шумная битва Вкруг под ахейской стеной; загремели огромные брусья В башнях громимых. Ахейцы, бичом укрощенные Зевса, Все при своих кораблях, заключенные в стане, держались, Гектора силы страшась, — разносителя бурного бегства. Он же, герой, как и прежде, воинствовал, буре подобный, Словно когда окруженный, меж псов и мужей звероловцев, Вепрь иди лев обращается быстрый, очами сверкая; Ловчие, друг возле друга, сомкнувшися твердой стеною, Зверю противостоят и тучами острые копья Мечут из рук; но не робко его благородное сердце: Он не дрожит, не бежит и бесстрашием сам себя губит: Часто кругом обращается, ловчих ряды испытуя; И куда он ни бросится, ловчих ряды отступают: Так, пред толпою летающей, Гектор герой обращался, Ров перейти убеждая дружины. Но самые кони, Бурные кони, не смели; вздымались и храпали страшно, Стоя над самою кручею; ров ужасал их глубокий, Ров, к перескоку не узкий, равно к переходу не легкий: Вдоль его скатов стремнины отрезные круто стояли С той и другой стороны; на поверхности острые колья Рядом по нем возвышались, огромные частые,сваи, Кои ахеяне вбили от гордых врагов обороной. В ров сей едва ли конь с легкокатной своей колесницей Мог бы спуститься; но пешие рвалися, им не удастся ль. Полидамас наконец к дерзновенному Гектору вскрикнул: «Гектор и вы, воеводы троян и союзников наших! Мысль безрассудная — гнать через ров с колесницами коней. Он к переходу отнюдь не удобен: по нем непрерывно Острые колья стоят, а за ними твердыня данаев. Нам ни спускаться в окоп сей, ни в оном сражаться не должно, Конным бойцам: теснина там ужасная, всех переколют. Ежели подлинно в гневе своем громовержец ахеян Хочет вконец истребить, а троянских сынов избавляет, — Я бы желал, чтоб над ними немедленно то совершилось, Чтоб изгибли бесславно, вдали от Эллады, ахейцы! - Если ж они обратятся, и храбрый отбой от судов их Сами начнут, и нас опрокинут на ров сей глубокий, — После, я твердо уверен, и с вестию некому будет В Трою прийти от ахеян, в отбой на троян устремлена» Слушайте ж, други, меня и советам моим покоритесь: Коней оставим, и пусть пред окопом возницы их держат; Сами же пешие, в медных доспехах, с оружием в дланях, Силою всею пойдем мы за Гектором; рати ахеян Нас не удержат, когда им грозит роковая погибель.» Так говорил он; и Гектор, склонясь на совет непорочный, Быстро с своей колесницы с доспехами прянул на землю Тут и другие вожди перестали на конях съезжаться; Все за божественным Гектором спрянули быстро на землю. Каждый тогда своему наказал воевода вознице Коней построить в ряды и у рва держать их готовых, Сами ж они, разделяся, толпами густыми свернувшись, На пять громад устрояся, двинулись вместе б вождями. Гектор и Полидамас предводили громадою первой, Множеством, храбростью страшной, и более прочих пылавшей Стену скорее пробить и вблизи пред судами сражаться. С ними и третий шел Кебрион, а другого близ коней, В сонме возниц, Кебриона слабейшего, Гектор оставил. Храбрый Парис, Алкафой и Агенор вторых предводили; Третьих вели прорицатель Гелен, Деифоб знаменитый, Два-Приамова сына и третий Азии бесстрашный, Азий Гиртакид, который на конях огромных и бурных В Трою принесся из дальней Арисбы, от вод Селлейса. Сонмом четвертым начальствовал сын благородный Анхизов, Славный Эней, и при нем Акамас и Архелох, трояне, Оба сыны Антенора, искусные в битвах различных, Но Сарпедон предводил ополченье союзников славных, Главка к себе приобщив и бесстрашного Астеропея: Их обоих почитал он далеко храбрейшими многих После себя предводителей, сам же всех превышал он. Так изготовясь они и сомкнувшися крепко щитами, С пламенным духом пошли на данаев; не могут, мечтали, Противостать, но в суда мореходные бросятся к бегству. Все тогда, как трояне, так и союзники Трои, Полидамаса вождя покорились совету благому. Азий один не хотел, предводитель народов Гиртакид, Коней оставить, у рва со своим возницею храбрым: Азий на бурных конях устремлялся к судам мореходным, Муж безрассудный! Ему не избегнуть от грозного рока; Нет, колесницей и конями он величаяся, гордый, Вспять от ахейских судов не воротится к Трое холмистой: Прежде его дерзновенного участь лихая постигла Медным копьем Девкалиона, славного Идоменея. Мчался он влево к судам мореходным, туда, где ахейцы С бранного поля бежали на легких своих колесницах; Правил туда он своих быстроскачущих коней; и в башне Там не нашел ни отворенных ворот, ни огромных запоров: Их растворенными вои держали, да каждый сподвижник, С бранного поля бегущий, укроется в стан корабельный. Прямо скакал он, высоко мечтающий; с ним и другие С криком ужасным летели: ахейцы, они уповали, Не устоят, — в корабли мореходные бросятся к бегству. Но малоумные! В башне их встретили двое бесстрашных, Сильные духом сыны копьеборцев могучих лапифов: Первый герой Полипет, безбоязненный сын Пирифоя; Воин второй Леонтей, душегубцу Арею подобный. Оба они пред высоковздымавшеюсь башней стояли: Словно на холмах лесистых высоковершинные дубы, Кои и ветер и дождь, ежедневно встречая, выносят, Толстыми в землю корнями широкоразмoтными вросши, — Так и они, на могучесть рук и, на храбрость надеясь, Мчавшегось Азия бурного ждали, незыблемо стоя. Тою порой, как противники прями к твердыне ахейской, Вверх подымая щиты, подходили с воинственным криком Вкруг повелителя Азия, вкруг Иямена, Ореста, Азия сына Адамаса, Фоона и Эномая, Тою порою лапифы еще меднобронных данаев, Стоя внутри при воротах, суда боронить возбуждали. Но лишь узрели, что прямо уже устремилась на стену Сила троян, и ахеяне подняли крик и тревогу, — Вылетев оба они, пред воротами начали битву, Вепрям подобные диким, которые в горной дубраве Ловчих и псов нападение шумное смело встречают, В стороны быстро бросаясь, ломают кругом их кустарник, Режут при корнях деревья, стук от клыков их ужасный Вкруг раздается, доколе копье не исторгает их жизни, — Так у лапифов стучали блестящие брони на персях, Окрест врагами разимые: пламенно бились лапифы, Видя друзей над собой и на силы свои полагаясь. Те же — огромные камни с высоковздымавшейся башни, Сами себя и суда их у моря и стан защищая, Быстро метали; как снег ослепительный падает наземь, Если ветер порывистый, мрачные тучи колебля, Частый его проливает на многоплодящую землю, — Так и у них, у стрельцов, как данайских, равно и троянских Стрелы лилися из рук; под ударами камней огромных Глухо гудели шеломы и круги щитов меднобляшных. Громко воскликнул и в бедра с досады ударил руками Азий Гиртакид, и, ропчущий на небо, так говорил он: «Зевс Олимпийский, и ты уже сделался явный лжелюбец! Я и помыслить не мог, чтоб еще аргивяне герои Вынесли мужество наше и рук необорную силу! Но как пчелы они иль как пестрые, верткие осы, Гнезда свои положив при утесистой пыльной дороге, Дома ущельного бросить никак не хотят и, дождавшись Хищных селян, за детей перед домом сражаются злобно Так и они не хотят от ворот, невзирая, что двое, С места податься, пока не осилят иль сами не лягут.» Так вопиял он; но воплям его не внимал громовержoц: Гектора славой украсить заботилось сердце Кронида. Рати другие пред башней другою билися боем. Трудно мне оное всo, как бессмертному богу, поведать! Вдоль перед всею твердынею бой загорелся ужасный Каменный: духом унылые, рати ахеян по нужде Бились, суда бороня; омрачились печалью и. боги, Все ополчений ахейских поборники в брани троянской. Стали сложася лапифы на страшную брань и убийство. Пламенный сын Пирифоев, герой Полипет копьеносный, Дамаса острым копьем поразил сквозь шелом меднощечный: Шлемная медь не сдержала удара; насквозь пролетела Медь узощренная, кость проломила и, в череп ворвавшись, С кровью смесила весь мозг и смирила его в нападенье, Он наконец у Пилона и Ормена души исторгнул. Отрасль Арея, лапиф Леонтей, Антимахова сына Там же низверг, Гиппомаха, уметив у запона пикой. После герой, из влагалища меч свой исторгнувши острый И сквозь толпу устремившися, первого там Антифата Изблизи грянул мечом, и об дол он ударился тылом. Там наконец он Иямена, Менона, воя Ореста, Всех, одного за другим, положил на кровавую землю. Но между тем, как они совлекли блестящие брони, С Полидамасом и Гектором юношей полк приближался, Множеством, храбростью страшный и более прочих пылавший Стену ахеян пробить и огнем истребить корабли их. Но, приближась ко рву, в нерешимости храбрые стали: Ров перейти им пылавшим, явилася вещая птица, Свыше летящий орел, рассекающий воинство слева, Мчащий в когтях обагренного кровью огромного змея: Жив еще был он, крутился и брани еще не оставил; Взвившись назад, своего похитителя около выи В грудь уязвил; и, растерзанный болью, на землю добычу, Змея, отбросил орел, уронил посреди ополченья; Сам же, крикнувши звучно, понесся по веянью ветра. Трои сыны ужаснулись, увидевши пестрого змея, В прахе меж ними лежащего, грозное знаменье Зевса. Полидамас говорить дерзновенному Гектору начал: «Гектор, всегда ты меня порицаешь, когда на советах Я говорю справедливое: ибо никто и не должен, Быв гражданин, говорить против истины, как на советах, Так и в брани, одно умножая твое властелинство. Снова, однако, скажу я вам, что почитаю полезным: Дальше не должно идти и с данаями в стане сражаться. Так, уповаю я, сбудется, ежели точно троянам, Ров перейти пламенеющим, в знаменье птица явилась, Свыше летящий орел, рассекающий воинство слева, Мчащий покрытого кровью огромного змея живого; Но его упустил он, гнезда своего не достигнул И не успел, похититель, предать его детям в добычу, — Так-то и мы, хотя и ворота и стену данаев Силой великою сломим, хотя и уступят данаи, Но от судов не в устройстве мы тем же путем возвратимся; Многих оставим троян; ратоборцы ахейские многих Медью сразят, за суда мореходные храбро сражаясь. Так и пророк изъяснил бы, который в душе просвещенной Ведает знамений смысл, и ему бы народ покорился.» Грозно взглянув на него, отвечал шлемоблещущий Гектор: «Полидамас, для меня неприятны подобные речи! Мог ты совет и другой нам, больше полезный, примыслить! Если же сей, что сказал, — произнес ты от чистого сердца, Разум твой, без сомненья, похитили гневные боги: Ты мне велишь, чтоб высокогремящего Зевса забыл я Волю, что сам знаменал он и мне совершить обрекался? Ты не обетам богов, а щиряющим в воздухе птицам Верить велишь? Презираю я птиц и о том не забочусь Вправо ли птицы несутся, к востоку Денницы и солнца, Или налево пернатые к мрачному западу мчатся. Верить должны мы единому, Зевса великого воле, Зевса, который и смертных и вечных богов повелитель! Знаменье лучшее всех-за отечество храбро сражаться! Что ты страшишься войны и опасностей ратного боя? Ежели Трои сыны при ахейских судах мореходных Все мы падем умерщвленные, ты умереть не страшися! Ты не имеешь, духа ни встретить врага, ни сразиться! Если, однако, ты бросишь сражение или другого, Речью твоей обольстивши, отклонишь от ратного дела, Вмиг под моим ты копьем распрострешься и душу испустишь!» Так произнес — и пошел он вперед; понеслись и дружины С криком ужасным; пред ними Кронид, веселящийся громом, Свыше, от гор Идoйских, воздвигул свирепую бурю, Мрачный прах на суда заклубившую; он у данаев Дух унижал, возвышая троянам и Гектору славу. Тут, на знаменье бога и силу свою положася, Начали Трои сыны разрушать ахейскую стену. С башен срывали зубцы, сокрушали грудные забрала И ломами шатали у вала торчащие сваи, Кои поставлены в землю опорами первыми башен. Их вырывали они и уже уповали, что стену Скоро пробьют; но ахейцы еще не сходили с их места. Плотно щитами они оградивши грудные забрала, Камнями, копьями били врагов, подступавших под стену. Оба Аякса, тогда управлявшие битвой на башнях, Быстро ходили кругом, придавая ахеянам духа: Ласковой речью одних, а других возбуждали суровой Если которых встречали оставивших битву с врагами: «Други ахейцы, и тот, кто передний, и тот, кто середний, Так и последний из воинов, — ибо не все равносильны Мужи в сражениях, — ныне для всех нас труд уготовлен! Это вы видите сами! О други, никто да не мыслит Вспять со стены обращаться, грозящего криков страшася. Нет, выходите вперед и на бой поощряйте друг друга! Даст, быть может, и нам олимпийский блйстатель Кронион, Жесточь сию отразивши, преследовать к граду враждебных!» Речью такой впереди возбуждали Аяксы ахеян. Словно как снег, устремившися, хлопьями сыплется частый, В зимнюю пору, когда громовержец Кронион восходит С неба снежить человекам, являя могущества стрелы: Ветры все успокоивши, сыплет он снег беспрерывный, Гор высочайших главы и утесов верхи покрывая, И цветущие степи, и тучные пахарей нивы; Сыплется снег на брега и на пристани моря седого; Волны его, набежав, поглощают; но всo остальное Он покрывает, коль свыше обрушится Зевсова вьюга, — Так от воинства к воинству частые камни летали, Те на троян нападавших, а те от троян на ахеян, Быстро метавших; кругом над твердынею стук раздавался. Но не успели б еще и трояне, и Гектор могучий В башне пробить затворенных ворот и огромных запоров, Если б на силу ахейскую силы своей — Сарпедона - Сам Эгиох не подвигнул, как льва на волов круторогих. Быстро герой перед грудью уставил свой щит круговидный, Медный, кованый, пышноблестящий, который художник, Медник искусный, ковал, на поверхности ж тельчие кожи Прутьями золота часто проплел по краям его круга: Щит сей неся перед грудью и два копия потрясая, Он устремился, как лев-горожитель, алкающий долго Мяса и крови, который, душою отважной стремимый, Хочет, на гибель овец, в их загон огражденный ворваться; И хотя пред оградою пастырей сельских находит, С бодрыми псами и с копьями стадо свое стерегущих, Он, не изведавши прежде, не мыслит бежать от ограды; Прянув во двор, похищает овцу либо сам под ударом Падает первый, копьем прободенный из длани могучей, — Так устремляла душа Сарпедона, подобного богу, На стену прямо напасть и разрушить забрала грудные; Быстро он к Главку вещал, Гипполохову храброму сыну; «Сын Гипполохов! за что перед всеми нас отличают Местом почетным, и брашном, и полный на пиршествах чашей В царстве ликийском и смотрят на нас, как на жителей неба? И за что мы владеем при Ксанфе уделом великим, Лучшей землей, виноград и пшеницу обильно плодящей? Нам, предводителям, между передних героев ликийских Должно стоять и в сраженье пылающем первым сражаться. Пусть на единый про вас крепкобронный ликиянин скажет: Нет, не бесславные нами и царством ликийским прострастранным Правят цари: они насыщаются пищею тучной, Вина изящные, — сладкие пьют, но зато их и сила Дивная: в битвах они пред ликийцами первые бьются! Друг благородный! когда бы теперь, отказавшись от брани, Были с тобой навсегда нестареющи мы и бессмертны, Я бы и сам не летел впереди перед воинством биться, Я и тебя бы не влек на опасности славного боя; Но и теперь, как всегда, иеисчетные случаи смерти Нас окружают, и смертному их ни минуть, ни избегнуть. Вместе вперед! иль на славу кому, иль за славою сами!» Так говорил Сарпедон; не противился Главк, не отрекся. Ринулись оба вперед пред великою ратью ликийской. Их устремленных узрев, Петеид Менесфей ужаснулся: К башне его разрушеньем грозящая сила стремилась. С башни кругом он глядел, не узрит ли кого из ахейских Мощных вождей, да поможет беду отразить от дружины. Скоро Аяксов узрел обоих, ненасытимых бранью, Близко сражавшихся, с ними и Тевкра, который недавно Вышел из сени; но не было способа крик им услышать. Шумно там было побоище — там до небес раздавался Гром от разимых щитов, от косматых шеломов и створов Башенных врат: обступили их все, и пред ними толпою Стоя, трояне пыталися, силой разбивши, ворваться. Вестника вождь Менесфей посылает к Аяксам Фоота: «Шествуй, почтенный Фоот, и зови на защиту Аякса. Лучше зови обоих, несравненно полезнее тут им Быть обоим: разразится тут скоро ужасная гибель! Мчатся сюда воеводы ликийские, кои и прежде Бурей всегда налетали на страшное поприще брани! Если же там на ахеян воздвигнута грозная жесточь, Пусть хоть один поспешает Аякс, Теламонид великий; С ним да предстанет и Тевкр благородный, стрелец знаменитый.» Так произнес; покорился его повелениям вестник И пустился бежать по стене меднобронных данаев. Стал пред Аяксами вестник пришедший и так говорил им: «Храбрые мужи Аяксы, вожди меднобронных данаев, Просит Петея почтенного сын, Менесфей благородный, В помощь прийти; разделите хоть несколько труд с ним жестокий. Но придите вы оба; полезнее там, воеводы, Храбрым вам быть: разразится там скоро ужасная гибель! Мчатся туда воеводы ликийские, кои и прежде Бурей всегда налетали на страшное поприще брани! Если же здесь на ахеян воздвигнута грозная жесточь, Пусть хоть один поспешает Аякс, Теламонид великий; С ним да предстанет и Тевкр благородный, стрелец знаменитый.» Так говорил, и охотно склонился Аякс Теламонид. Он к Оилиду Аяксу измолвил крылатое слово: «Сын Оилеев Аякс и ты, Ликомед нестрашимый! Стойте вы здесь и народ поощряйте отважно сражаться. Я же туда поспешаю и там на сражение стану; К вам возвращуся немедленно, только лишь им помогу я.» Так говорящий своим, отошел Теламонид могучий. С ним устремился и Тевкр, Теламонидов брат одноотчий, И за Тевкром Пандион, несущий лук его крепкий. К башне Петеева сына, идя внутрь стены, воеводы Скоро пришли я уже утесненных врагами, застали. К самым забралам стены подымались, как мрачная буря, Мужи храбрейшие, воинств ликийских вожди и владыки; Сблизились в битву, противник с противником, с яростным криком. Первый сразился Аякс Теламодид, и первый сразил он Друга царя Сарпедона, высокого духом Эпикла: Мармором острым его поразил он, какой на твердыне Больший лежал у забрал высочайших? его не легко бы Поднял руками обеими муж и летами цветущий, Нам современный, но он высоко его поднял и ринул: Вдруг раздавил им и выпуклый шлем, и на черепе кости Все раздробил у Эпикла; и он, водолазу подобный, Ринулся с башни высокой, и дух его кости оставил. Тевкр Гипполохова сына, героя ликийского Главка, Сверху стены, на нее подымавшегось, ранил пернатой В мышцу, где видел нагою, и битву принудил оставить. Он со стены соскочил, притаяся, да кто ив ахеян Язвы его не узрит и над ним не ругается, гордый. Грусть обняла Сарпедона, когда отходящего друга Главка приметил; но он не оставил кровавого боя: Он в Фесторида Алкмаона, прянувши, острую пику Быстро вонзил и исторг; и, за пикой повлекшися, пал он На землю ниц, и взгремела на нем распещренная броня. Но Сарпедон, за зубец ухвативши рукою дебелой, Мощно повлек, и оторванный рухнулся весь он на землю; Сверху стена обнажилась, и многим открылась дорога. Тевкр и Аякс разрушителя встретили вместе: стрелою Первый уметал ремень его светлый, на персях держащий Щит в человеческий рост; но Зевс от любезного сына Смерть отразил, не судивши ему пред судами погибнуть. Мощный Аякс, налетев, поразил по щиту, и, пробившись, Пика насквозь оттолкнула врага, распыхавшегось сердцем. Он от твердыни подался назад, но совсем не оставил Места сраженья и в сердце надежды, что славы добудет. Вспять обратясь, восклицал он ликиянам богоподобным: «Мужи ликийские! что забываете бурную храбрость? Мне одному невозможно, хоть был бы еще я сильнейший, Стену разрушить и к быстрым судам проложить вам дорогу! Разом со мною, ликийцы! успешнее труд совокупный!» Так восклицал, — и они, устыдившися царских упреков, Крепче сомкнулись, смелей налегли за советником храбрым. Рати ахеян с другой стороны укрепляли фаланги Внутрь их стены. Предстоял их мужеству подвиг великий: Тут, как ликийцы храбрейшие всo не могли у ахеян Крепкой стены проломить и открыть к кораблям их дорогу, Так и ахеян сыны не могли нападавших, ликиян Прочь от стены отразить, с тех пор как они подступили. Но как два человека, соседы, за межи раздорят, Оба с саженью в руках на смежном стоящие поле, Узким пространством делимые, шумно за равенство спорят, Так и бойцов лишь забрала делили; чрез них нападая, Мужи одни у других разбивали вкруг персей их кожи Пышных кругами щитов и крылатых щитков легкометных. Многие тут из сражавшихся острою медью позорно Были постигнуты в тыл, у которых хребет обнажался В бегстве из боя, и многие храбрые в грудь, сквозь щиты их. Башни, грудные забрала кругом человеческой кровью Были обрызганы с каждой страны, от троян и ахеян. Но ничто не могло устрашить ахеян; держались Ровно они, как весы у жены, рукодельницы честной, Если, держа коромысло и чаши заботно равняя, Весит волну, чтоб детям промыслить хоть скудную плату, Так равновесно стояла и брань и сражение воинств Долго, доколе Кронид не украсил высокою славой Гектора: Гектор ворвался в твердыню ахейскую первый. Голосом, слух поражающим, он восклицал ко троянам: «Конники Трои, вперед, разорвите ахейскую стену И на их корабли пожирающий пламень бросайте!» Так возбуждал их герой, и услышали все его голос; Прямо к стене понеслися толпою и начали быстро Вверх подыматься к зубцам, уставляючи острые копья. Гектор же нес им захваченный камень, который у башни Близко вздымался, широкий книзу, завостренный кверху, Глыба, которой и два, из народа сильнейшие, мужа С дола на воз не легко бы могли приподнять рычагами, Ныне живущие; он же легко и один потрясал им: Легкою тягость ему сотворил хитроумный Кронион. Словно как пастырь, одною рукою руно захвативши, Быстро несет: для нее нечувствительно слабое бремя, — Так Приамид захватил и стремительно нес на ворота Камень огромный. Ворота те были сплоченные крепко Створы двойные, высокие: два извнутри их запора Встречные туго держали, одним замыкаяся болтом. Стал он у самых ворот и, чтоб не был удар маломочен, Ноги расширил и, сильно напрягшися, грянул в средину; Сбил подворотные оба крюка, и во внутренность камень Рухнулся тяжкий. Взгремели ворота; ни засов огромный Их не сдержал: и сюда и туда раскололися створы, Камнем разбитые страшным; и ринулся Гектор великий. Грозен лицом, как бурная ночь; и сиял он ужасно Медью, которой одеян был весь и в руках потрясал он Два копия; не сдержал бы героя никто, кроме бога, В миг, как в ворота влетел он: огнем его очи горели. Там он троянам приказывал, к толпищу их обратяся, На стену быстро взлезать, и ему покорились трояне: Ринулись все, и немедленно — те подымались на стену, Те наводняли ворота. Кругом побежали ахейцы К черным своим кораблям; и кругом поднялася тревога.
13
Зевс и троян и Гектора к стану ахеян приблизив, Их пред судами оставил, беды и труды боевые Несть беспрерывно; а сам отвратил светозарные очи Вдаль, созерцающий землю фракиян, наездников конных, Мизян, бойцов рукопашных, и дивных мужей гиппомолгов, Бедных, питавшихся только млеком, справедливейших смертных. Более он на Трою очей не склонял светозарных; Ибо не чаял уже, чтобы кто из богов олимпийских Вышел еще поборать за троянских сынов иль ахейских. Но соглядал не напрасно и бог Посидаон великий; Сам он сидел, созерцая войну и кровавую битву С горных вершин, с высочайшей стремнины лесистого Сама В Фракии горной: оттоле великая виделась Ида, Виделась Троя Приама и стан корабельный ахеян. Там он, из моря исшедший, сидел, сострадал об ахейцах, Силой троян укрощенных, и страшно роптал на Зевеса. Вдруг, негодуя, восстал и с утесной горы устремился, Быстро ступая вперед; задрожали дубравы и горы Вкруг под стопами священными в гневе идущего бога. Трижды ступил Посидон и в четвертый достигнул предела, Эги; там Посидона в заливе глубоком обитель, Дом золотой, лучезарно сияющий, вечно нетленный. Там он, притекший, запряг в колесницу коней медноногих, Бурно летающих, гривы волнующих вкруг золотые. Золотом сам он одеялся, в руку десную прекрасный Бич захватил золотой и на светлую стал колесницу; Коней погнал по волнам, — и взыграли страшилища бездны, Вкруг из пучин заскакали киты, узнавая владыку; Радуясь, море под ним расстилалось, — а гордые кони Бурно летели, зыбей не касаяся медною осью; К стану ахейскому мчалися быстроскакучие кони. Есть пещера обширная в бездне пучинной залива, Меж Тенедоса и дикоутесного острова Имбра. Там коней удержал колебатель земли Посидаон; Там отрешив от ярма, амброзической бросил им пищи В корм и на бурные ноги накинул им путы златые, Несокрушимые цепи, да там бы они неподвижно Ждали владыку; а сам устремился к дружинам ахейским. Рати троянские, всей их громадой, как пламень, как буря, Гектору вслед с несмиримой горячностью к бою летели С шумом, с криком неистовым: взять корабли у данаев Гордо мечтали и всех истребить перед ними данаев. Но Посидон земледержец, могучий земли колебатель, Дух аргивян возвышал, из глубокого моря исшедший. Он, уподобяся Калхасу видом и голосом сильным, Первым вещал Аяксам, пылавшим и собственным сердцем: «Вы, воеводы Аяксы, одни вы спасете ахеян, Мужество помня свое и не мысля о бегстве бездушном. В месте другом не страшился бы рук я троян необорных, Кои в ахейскую крепкую стену ворвались толпою: Их остановят везде меднолатные рати ахеян. Здесь лишь, безмерно страшусь, пострадать неизбежно мы можем; Здесь распыхавшись, как пламень стремительный, Гектор предводит, Гектор, себя величающий сыном всемощного Зевса! О, да и вам небожитель положит решительность в сердце, Крепко стоять и самим и других ободрить, устрашенных! Гектора, как он ни бурен, от наших судов мореходных Вы отразите, хотя б устремлял его сам громовержец!» Рек — и жезлом земледержец, могучий земли колебатель, Их обоих прикоснулся и страшною силой исполнил; Члены их легкими сделал, и ноги, и мощные руки. Сам же, как ястреб, ловец быстрокрылый, на лов улетает, Если с утеса крутого, высокого, вдруг он поднявшись, Ринется полем преследовать робкую птицу другую, — Так устремился от них Посидаон, колеблющий землю. Первый бога постиг Оилеев Аякс быстроногий; Первый он взговорил к Теламонову сыну Аяксу: «Храбрый Аякс! без сомнения, бог, обитатель Олимпа, Образ пророка приняв, корабли защищать повелел нам. Нет, то не Калхас, вещатель оракулов, птицегадатель; Нет, по следам и по голеням мощным сзади познал я Вспять отходящего бога: легко познаваемы боги. Ныне, я чую, в груди у меня ободренное сердце Пламенней прежнего рвется на брань и кровавую битву; В битву горят у меня и могучие руки, и ноги.» Быстро ему отвечал Теламонид, мужества полный: «Так, Оилид! и мои на копье несмиримые руки В битву горят, возвышается дух, и стопы подо мною, Чувствую, движутся сами; один я, один я пылаю С Гектором, сыном Приама, неистовым в битвах, сразиться.» Так меж собой говорили владыки народов Аяксы, Жаром веселые бранным, ниспосланным в сердце их богом. Тою порой возбуждал Посидаон задних данаев, Кои у черных судов оживляли унылые души: Воины, коих и силы под тяжким трудом изнурились, И жестокая грусть налегла на сердца их, при виде Гордых троян, за высокую стену толпой перешедших: Смотря на их торжествующих, слезы они проливали, Смерти позорной избегнуть не чаяли. Но Посидаон, Вдруг посреди их явившися, сильные поднял фаланги. Первому Тевкру и Леиту он предстал, убеждая, Там Пенелею царю, Деипиру, Фоасу герою, Здесь Мериону и с ним Антилоху, искусникам бранным. Сих возбуждал земледержец, крылатые речи вещая: «Стыд, аргивяне, цветущие младостью! вам, полагал я, Храбрости вашей спасти корабли мореходные наши! Если ж и вы от опасностей брани отступите робко, День настал роковой, и троянская мощь сокрушит нас! Боги! великое чудо моими очами я вижу, Чудо ужасное, коему, мнил, никогда не свершиться: Трои сыны пред судами ахейскими! те, что, бывало, Ланям подобились трепетным, кои, по темному лесу Праздно бродящие, слабые и не рожденные к бою, Пардов, волков и шакалов вседневною пищей бывают. Так и трояне сии трепетали, бывало, ахеян, Противу мужества их ни на миг стоять не дерзали. Ныне ж, далеко от стен, корабли уже наши воюют! И отчего? от проступка вождя и от слабости воев, Кои, враждуя вождю, не хотят окруженных врагами Спасть кораблей и пред ними себя отдают на убийство! Но устыдитеся; если и подлинно сильно виновен Наш предводитель, пространновластительный царь Агамемнон, Если и подлинно он оскорбил Ахиллеса героя, Нам никому ни на миг уклониться не должно от брани! Но исцелим мы себя: исцелимы сердца благородных. Стыд, о ахеяне! вы забываете бранную доблесть, Вы, ратоборцы храбрейшие в воинстве! Сам я не стал бы Гнева на ратника тратить, который бросает сраженье, Будучи подл, но на вас справедливо душа негодует! Слабые, скоро на всех навлечете вы большее горе Слабостью вашей! Опомнитесь, други! представьте себе вы Стыд и укоры людей! Решительный бой наступает! Гектор, воинственный Гектор уже на суда нападает, Мощный, уже разгромил и врата и запор их огромный.» Так возбуждал колебатель земли и воздвигнул данаев. Окрест Аяксов героев столпилися, стали фаланги Страшной стеной. Ни Арей, ни Паллада, стремящая рати, Их не могли бы, не радуясь, видеть: храбрейшие мужи, Войско составив, троян и великого Гектора ждали, Стиснувши дрот возле дрота и щит у щита непрерывно: Щит со щитом, шишак с шишаком, человек с человеком Тесно смыкался; касалися светлыми бляхами шлемы, Зыблясь на воинах: так аргивяне сгустяся стояли; Копья змеилися, грозно колеблемы храбрых руками; Прямо они на троян устремляясь, пылали сразиться. Но, упредив их, трояне ударили; Гектор пред ними Бурный летел, как в полете крушительный камень с утеса, Если с вершины громаду осенние воды обрушат, Ливнем-дождем разорвавши утеса жестокого связи: Прядая кверху, летит он; трещит на лету им крушимый Лес; беспрепонно и прямо летит он, пока на долину Рухнет, и больше не катится, сколь ни стремительный прежде, — Гектор таков! при начале грозился до самого моря Быстро пройти, меж судов и меж кущей, по трупам данаев; Но едва набежал на сомкнувшиесь крепко фаланги, Стал, как ни близко нагрянувший: дружно его аргивяне, Встретив и острых мечей, и пик двуконечных ударом, Прочь отразили, — и он отступил, поколебанный силой, Голосом, слух поражающим, к ратям троян вопиющий: «Трои сыны, и ликийцы, и вы, рукопашцы дарданцы! Стойте, друзья! Ненадолго меня остановят ахейцы, Если свои ополченья и грозною башней построят; Скоро от пики рассыплются, если меня несомненно Бог всемогущий предводит, супруг громовержущий Геры!» Так восклицая, возвысил и душу и мужество в каждом. Вдруг Деифоб из рядов их высокомечтающий вышел, Сын же Приамов: пред грудью уставя он щит круговидный, Легкой стопой выступал и вперед под щитом устремлялся. Но Мерион, на троянца наметив сверкающей пикой, Бросил, и верно вонзилася в выпуклый щит волокожный Бурная пика; но кож не проникла: вонзилась и древком Около трубки огромная хряснула. Быстро троянец Щит от себя отдалил волокожный, в душе устрашася Бурного в лете копья Мерионова; тот же, могучий, К сонму друзей отступил, негодуя жестоко на трату Верной победы и вместе копья, преломленного тщетно; Быстро пустился идти к кораблям и кущам ахейским, Крепкое вынесть копье, у него сохранявшеесь в куще. Но другие сражались; вопль раздавался ужасный. Тевкр Теламониев первый отважного сверг браноносца Имбрия, Ментора сына, конями богатого мужа. Он в Педаосе жил до нашествия рати ахейской, Медезикасты супруг, побочной Приамовой дщери. Но когда аргивяне пришли в кораблях многовеслых, Он прилетел в Илион и в боях меж троян отличался; Жил у Приама и был как сын почитаем от старца. Мужа сего Теламонид огромною пикой под ухо Грянул и пику исторг; и на месте пал он, как ясень Пышный, который на холме, далеко путнику видном, Ссеченный медью, зеленые ветви к земле преклоняет: Так он упал, и кругом его грянул доспех распещренный. Тевкр полетел на упавшего, сбрую похитить пылая. Гектор на Тевкра летящего дротик блистающий ринул; Тот, издалече узря, от копья, налетавшего бурно, Чуть избежал. Но Амфимаха Гектор, Ктеатова сына, В битву идущего, в грудь поразил сокрушительным дротом; С шумом на землю он пал, загремели на падшем доспехи. Бросился Гектор, пылая шелом на скраниях плотный, Медный сорвать с головы у Ктеатова храброго сына. Но Аякс на летящего острую пику уставил; К телу она не проникнула Гектора: медью кругом он Страшною был огражден; но в средину щита поразивши, Силой его отразил Теламонид, и вспять отступил он Прочь от обоих убитых; тела увлекли аргивяне: Сына Ктеатова Стихий герой с Менесфеем почтенным, Оба афинян вожди, понесли к ополченьям ахейским. Имбрия ж оба Аякса, кипящие храбростью бурной, Словно как серну могучие львы, у псов острозубых Вырвавши, гордо несут через густопоросший кустарник И добычу высоко в челюстях держат кровавых, — Так, Менторида высоко держа, браноносцы Аяксы С персей срывали доспех, и повисшую голову с выи Ссек Оилид и, за гибель Амфимаха местью пылая, Бросил ее с размаху, как шар, на толпу илионян: В прах голова, перед Гектора ноги, крутящаясь пала. Гневом сугубым в душе Посидон воспылал за убийство Внука его Ктеатида, сраженного в битве свирепой. Гневный подвигнулся он, к кораблям устремляясь и к кущам, Всех аргивян возбуждая и горе готовя троянам. Идоменей, Девкалион воинственный, встретился богу, Шедший от друга, который к нему незадолго из боя Был приведен, под колено суровою раненный медью. Юношу вынесли други; его он врачам приказавши, Сам из шатра возвращался: еще он участвовать в битве, Храбрый, пылал; и к нему провещал Посидаон владыка (Глас громозвучный приняв Андремонова сына, Фоаса, Мужа, который в Плевроне, во всем Калидоне гористом Всеми этольцами властвовал, чтимый, как бог, от народа): «Где же, о критян советник, куда же девались угрозы, Коими Трои сынам угрожали ахейские чада?» И ему вопреки отвечал Девкалид знаменитый: «Сын Андремонов! никто из ахеян теперь не виновен, Сколько я знаю: умеем мы все и готовы сражаться; Страх никого не оковывал низкий; никто, уступая Праздности, битвы не бросил, ахеям жестокой; но, верно, Кронову сыну всесильному видеть, Зевесу, угодно Здесь далеко от Эллады ахеян бесславно погибших! Сын Андремонов, всегда отличавшийся мужеством духа, Ты, ободрявший всегда и других, забывающих доблесть, Ныне, Фоас, не оставь и омужестви каждого душу!» Быстро ему отвечал Посидаон, колеблющий землю: «Критян воинственный царь! да вовек от троянского брега В дом не придет, но игралищем псов да прострется под Троей Воин, который в сей день добровольно оставит сраженье! Шествуй и, взявши оружие, стань ты со мной: совокупно Действовать должно; быть может, успеем помочь мы и двое. Сила и слабых мужей не ничтожна, когда совокупна; Мы же с тобой и противу сильнейших умели сражаться.» Рек, — и вновь обратился бессмертный к борьбе человеков. Идоменей же, поспешно пришед к благосозданной куще, Пышным доспехом покрылся и, взявши два крепкие дрота, Он устремился, перуну подобный, который Кронион Махом всесильной руки с лучезарного мечет Олимпа, В знаменье смертным: горит он, летя, ослепительным блеском, — Так у него, у бегущего, медь вкруг персей блистала. Встречу ему предстал Мерион, знаменитый служитель, Близко от кущи, куда он спешил, воружиться желая Новым копьем, и к нему провещала владычняя сила: «Сердцу любезнейший друг, Молид Мерион быстроногий, Что приходил ты, оставивши брань и жестокую сечу? Ранен ли ты и не страждешь ли, медной стрелой удрученный? Или не с вестию ль бранной ко мне предстаешь ты? Но видишь, Сам я иду не под сенью покоиться, ратовать жажду!» Крита царю отвечал Мерион, служитель разумный: «Идоменей, предводитель критских мужей меднобронных, В стан я пришел, у тебя копия не осталось ли в куще? Взявши его, возвращуся; а то, что имел, сокрушил я, В щит поразив Деифоба, безмерно могучего мужа.» Критских мужей повелитель ответствовал вновь Мериону: «Ежели копья нужны, и одно обретешь ты, и двадцать, В куще моей у стены блестящей стоящие рядом Копья троянские; все я их взял у сраженных на битвах. Смею сказать, не вдали я стоя, с врагами сражаюсь. Вот отчего у меня изобильно щитов меднобляшных, Копий, шеломов и броней, сияющих весело в куще.» Снова ему отвечал Мерион, служитель разумный: «Царь, и под сенью моей, и в моем корабле изобильно Светлых троянских добыч; но не близко идти мне за ними. Сам похвалюсь, не привык забывать я воинскую доблесть: Между передних всегда на боях, прославляющих мужа, Сам я стою, лишь подымется спор истребительной брани. Может быть, в рати другим меднобронным ахейским героям Я неизвестен сражаюсь; тебе я известен, надеюсь.» Критских мужей предводитель ответствовал вновь Мериону: «Ведаю доблесть твою, и об ней говоришь ты напрасно. Если бы нас, в ополченье храбрейших, избрать на засаду (Ибо в засадах опасных мужей открывается доблесть; Тут человек боязливый и смелый легко познается: Цветом сменяется цвет на лице боязливого мужа; Твердо держаться ему не дают малодушные чувства; То припадет на одно, то на оба колена садится; Сердце в груди у него беспокойное жестоко бьется; Смерти единой он ждет и зубами стучит, содрогаясь. Храброго цвет не меняется, сердце не сильно в нем бьется; Раз и решительно он на засаду засевши с мужами, Только и молит, чтоб в битву с врагами скорее схватиться), Там и твоя, Мерион, не хулы заслужила бы храбрость! Если б и ты, подвизаяся, был поражен иль устрелен, Верно не в выю тебе, не в хребет бы оружие пало: Грудью б ты встретил копье, иль утробой пернатую принял, Прямо вперед устремившийся, в первых рядах ратоборцев. Но перестанем с тобой разговаривать, словно как дети, Праздно стоя, да кто-либо нагло на нас не возропщет. В кущу войди и немедленно с крепким копьем возвратися.» Рек, — и Молид, повинуяся, бурному равный Арею, Быстро из кущи выносит копье, повершенное медью, И за вождем устремляется, жаждою битвы пылая. Словно Арей устремляется в бой, человеков губитель, С Ужасом сыном, равно как и сам он, могучим, бесстрашным, Богом, который в боях ужасает и храброго душу; Оба из Фракии горной они на эфиров находят, Или на бранных флегиян, и грозные боги не внемлют Общим народов мольбам, но единому славу даруют, — Столько ужасны Молид и герой Девкалид, ратоводцы, Шли на кровавую брань, лучезарной покрытые медью. Шествуя, словно к царю обратил Мерион быстроногий: «Где, Девкалид, помышляешь вступить в толпу боевую? В правом конце, в середине ль великого нашего войска Или на левом? Там, как я думаю, боле, чем инде, В битве помощной нуждается рать кудреглавых данаев.» Молову сыну ответствовал критских мужей предводитель: «Нет, для средины судов защитители есть и другие: Оба Аякса и Тевкр Теламонид, в народе ахейском Первый стрелец и в бою пешеборном не менее храбрый; Там довольно и их, чтобы насытить несытого боем Гектора, сына Приама, хоть был бы еще он сильнее! Будет ему нелегко, и со всем его бешенством в битвах, Мужество их одолев и могущество рук необорных, Судно зажечь хоть единое, разве что Зевс громовержец Светочь горящую сам на суда мореходные бросит. Нет, Теламонид Аякс не уступит в сражении мужу, Если он смертным рожден и плодами Деметры воскормлен, Если язвим рассекающей медью и крепостью камней. Даже Пелиду, рушителю строев, Аякс не уступит В битве ручной; быстротою лишь ног не оспорит Пелида. В левую сторону рати пойдем да скорее увидим, Мы ли прославим кого или сами славу стяжаем!» Рек, — и Молид, устремившися, бурному равный Арею, Шел впереди, пока не достигнул указанной рати. Идоменея увидев, несущегось полем, как пламень, С храбрым клевретом его, в изукрашенных дивно доспехах, Крикнули разом трояне и все на него устремились. Общий, неистовый спор восстал при кормах корабельных. Словно как с ветром свистящим свирепствует вихорь могучий В знойные дни, когда прахом глубоким покрыты дороги; Бурные, вместе вздымают огромное облако праха, — Так засвирепствовал общий их бой: ратоборцы пылали Каждый друг с другом схватиться и резаться острою медью. Грозно кругом зачернелося ратное поле от копий, Длинных, убийственных, частых, как лес; ослеплял у воителей очи Медяный блеск шишаков, как огонь над глазами горящих, Панцирей, вновь уясненных, и круглых щитов лучезарных - Воинов, к бою сходящихся. Подлинно был бы бесстрашен, Кто веселился б, на бой сей смотря, и душой не содрогся! Боги, помощные разным, сыны многомощные Крона, Двум племенам браноносным такие беды устрояли. Зевс троянам желал и Приамову сыну победы, Славой венчая Пелида царя; но не вовсе Кронион Храбрых данаев желал истребить под высокою Троей; Только Фетиду и сына ее прославлял он героя. Бог Посидон укреплял данаев, присутствуя в брани, Выплывший тайно из моря седого: об них сострадал он, Силой троян усмиренных, и гордо роптал на Зевеса. Оба они и единая кровь и единое племя; Зевс лишь Кронион и прежде родился и более ведал. Зевса страшился и явно не смел поборать Посидаон; Тайно, под образом смертного, он возбуждал ратоборцев. Боги сии и свирепой вражды и погибельной брани Вервь, на взаимную прю, напрягли над народами оба, Крепкую вервь, неразрывную, многим сломившую ноги. Тут, аргивян ободряющий, воин уже поседелый, Идоменей на троян устремился и в бег обратил их; Офрионея сразил кабезийца, недавнего в граде, В Трою недавно еще привлеченного бранною славой. Он у Приама Кассандры, прекраснейшей дочери старца, Гордый просил без даров, но сам совершить обещал он Подвиг великий: из Трои изгнать меднолатных данаев. Старец ему обещал и уже за него согласился Выдать Кассандру, — и ратовал он, на обет положася. Идоменей на него медножальную пику направил И поразил выступавшего гордо: ни медная броня, Коей блистал, не спасла: углубилась во внутренность пика; С шумом он грянулся в прах, и, гордяся, вскричал победитель: «Офрионей! человеком тебя я почту величайшим, Ежели все то исполнишь, что ты исполнить обрекся Сыну Дарданову: дочерь тебе обещал он супругой. То же и мы для тебя обещаем и верно исполним: Выдадим лучшую всех из семейства Атридова дочерь; К браку невесту из Аргоса вывезем, если ты с нами Трояко разрушишь Приамову, град, устроением пышный. Следуй за мной: при судах мореходных с тобой мы докончим Брачный сговор; не скупые и мы на приданое сваты.» Рек, — и за ногу тело повлек сквозь кипящую сечу Критский герой. Но за мертвого мстителем Азий явился, Пеший идя пред конями; коней за плечами храпящих Правил клеврет у него; и, пылающий, он устремился Идоменея пронзить; но герой упредил: сопостата Пикой ударил в гортань под брадой и насквозь ее выгнал. Пал он, как падает дуб или тополь серебрянолистный, Или огромная сосна, которую с гор древосеки Острыми вкруг топорами ссекут, корабельное древо: Азий таков пред своей колесницей лежал распростряся, С скрипом зубов раздирая руками кровавую землю. Но возница его цепенел, растерявшийся в мыслях, Бледный стоял и не смел, чтоб от рук враждебных избегнуть, Коней назад обратить; и его Антилох бранолюбец Пикой ударил в живот; и от смерти ни медная броня, Коей блистал, не спасла: углубилась во внутренность пика; Он застонал и с прекрасносоставленной пал колесницы. Коней младой Антилох, благодушного Нестора отрасль, Быстро от воинств троянских угнал к меднобронным ахейцам. Тут Деифоб на властителя критян, об Азии скорбный, Близко один наступил и ударил сверкающей пикой. Но усмотрел и от меди убийственной вовремя спасся Критян владыка; укрылся под выпуклый щит свой огромный, Щит, из воловых кож и блистательной меди скругленный, И двумя поперек укрепленный скобами: под щит сей Весь он собрался; над ним пролетела блестящая пика; Щит, на полете задетый, ужасно завыл под ударом. Но не тщетно оружие послано сильной рукою: Храброму сыну Гиппаса, владыке мужей Гипсенору, В перси вонзилось оно и на месте сломило колена. Громко вскричал Деифоб, величаясь надменно победой: «Нет, не без мщения Азий лежит, и теперь, уповаю, Вшедший в широкие двери Аидова мрачного дома, Сердцем он будет возрадован: спутника дал я герою!» Так восклицал; аргивян оскорбили надменного речи, Более ж всех Антилоху воинственный дух взволновали. Он, невзирая на скорбь, не оставил сраженного друга; Быстро примчась, заступил и щитом заградил светлобляшным. Тою порой наклоняся под тело, почтенные други, Экиев сын Мекистей и младой благородный Аластор, К черным судам понесли Гиппасида, печально стеная. Идоменей воевал не слабея, пылал беспрестанно Или еще фригиянина ночью покрыть гробовою, Или упасть самому, но беду отразить от ахеян. Тут благородную отрасль питомца богов Эзиета, Славу троян, Алкафоя, драгого Анхизова зятя (Дщери его Гипподамии был он супругом счастливым, Дщери, которую в доме отец и почтенная матерь Страстно любили: она красотой, и умом, и делами В сонме подруг между всеми блистала: зато и супругой Избрал ее гражданин благороднейший в Трое пространной), — Мужа сего Девкалида рукой укротил Посидаон, Ясные очи затмив и сковав ему быстрые ноги: Он ни назад убежать, ни укрыться не мог от героя; Скованный страхом, как столб иль высоковершинное древо, Он неподвижный стоял, и его Девкалид копьеборец В перси ударил копьем и разбил испещренную броню, Медную, в битвах не раз от него отражавшую гибель: Глухо броня зазвенела, под мощным ударом рассевшись; С громом упал он, копье упадавшему в сердце воткнулось; Сердце его, трепеща, потрясло и копейное древко; Но могучесть в нем скоро Арей укротил смертоносный. Идоменей, величаясь победою, громко воскликнул: «Как, Деифоб, полагаешь, достойно ли я расплатился? Три сражены за единого! Ты ж величаешься только, Дивный герой! Но приближься и сам, и меня ты изведай: Узришь, каков я под Трою пришел, громовержцев потомок! Он, громовержец, Миноса родил, охранителя Крита; Мудрый Минос породил Девкалиона, славного сына; Он, Девкалион, меня, повелителя многим народам В Крите пространном, и волны меня принесли к Илиону, Гибель тебе, и отцу твоему, и всем илионцам!» Так говорил; Деифоб в нерешимости дум волновался: Вспять ли идти и, с троянцем каким-либо храбрым сложася, Выйти вдвоем иль один на один испытать Девкалида? Так Деифоб размышлял, и ему показалося лучше Вызвать Энея. Нашел он героя, в дружинах последних Праздно стоящего: гнев он всегдашний питал на Приама, Ибо, храбрейшему, старец ему не оказывал чести. Став перед ним, Деифоб устремляет крылатые речи: «Храбрый Эней, троян повелитель, если о ближних Ты сострадаешь, тебе заступиться за ближнего должно. Следуй за мной, защитим Алкафоя; тебя он, почтенный, Будучи зятем, воспитывал юного в собственном доме. Идоменей, знаменитый копейщик, сразил Алкафоя.» Так произнес он — и душу в груди взволновал у Энея: Он полетел к Девкалиду, воинственным жаром пылая, Но Девкалид не позорному бегству, как отрок, предался: Ждал неподвижный, как вепрь между гор, на могучесть надежный, Шумного вкруг нападения многих ловцов ожидает, Стоя в месте пустынном и грозно хребет ощетиня; Окрест очами, как пламенем, светит; а долгие зубы Ярый острит он, и псов и ловцов опрокинуть готовый, — Так нажидал, ни на шаг не сходя, Девкалид Анхизида, Против летящего воина бурного; только соратных Криком сзывал, Аскалафа вождя, Афарея, Дейпира, Молова сына, и с ним Антилоха, испытанных бранью; Их призывал Девкалид, устремляя крылатые речи: «Други, ко мне! защитите меня одинокого! Страшен Бурный Эней нападающий; он на меня нападает; Страшно могуществен он на убийство мужей в ратоборстве; Блещет и цветом он юности, первою силою жизни. Если б мы были равны и годами с Энеем, как духом, Скоро иль он бы, иль я похвалился победою славной!» Так говорил он, — и все, устремившися с духом единым, Стали кругом Девкалида, щиты к раменам преклонивши. Но Эней и своих возбуждал сподвижников храбрых, Звал Деифоба, Париса, почтенного звал Агенора, С ним предводивших троянские рати; за ним совокупно Все устремилися: как за овном устремляются овцы, С паствы бежа к водопою, и пастырь душой веселится, — Так Анхизид благородный, Эней, веселился душою, Видя толпами за ним устремлявшихся граждан троянских. Вкруг Алкафоя они рукопашную подняли битву, Копьями бились огромными. Медь на груди ратоборцев Страшно звучала от частых ударов сшибавшихся толпищ. Два между тем браноносца, отличные мужеством оба, Идоменей и Эней, подобные оба Арею, Вышли, пылая друг друга пронзить смертоносною медью. Первый Эней, размахнувшися, ринул копье в Девкалида; Тот же, завидев удар, уклонился от меди летящей, И копье Анхизида, сотрясшися, в землю вбежало, Быв бесполезно геройской, могучею послано дланью. Идоменей же копьем Эномаоса ранил в утробу; Лату брони просадила и внутренность медь из утробы Вылила: в прахе простершись, руками хватает он землю. Идоменей длиннотенную пику из мертвого тела Вырвал; но медных, других побежденного пышных доспехов С персей совлечь не успел: осыпали троянские стрелы. Не были более гибки и ноги его, чтобы быстро Прянуть ему за своим копием иль чужого избегнуть: Стойкою битвой, упорною пагубный день отражал он; Ноги не скоро несли, чтоб ему убежать из сраженья; Медленно он уходил. Деифоб в уходившего дротик Снова послал: на него он пылал непрестанною злобой. И прокинул он снова; но медь Аскалафа постигла, Сына Арея; плечо совершенно убийственный дротик Прорвал, и в прах он упавши, хватает ладонями землю. Долго не ведал еще громозвучный Арей истребитель, Что воинственный сын его пал на сражении бурном: Он на Олимпа главе, под златыми сидел облаками, Зевса всемощного волей обузданный, где и другие Боги сидели бессмертные, им удаленные с брани. Воины вкруг Аскалафа бросалися в бой рукопашный. Тут Деифоб с головы Аскалафовой шлем светозарный Сорвал; но вдруг Мерион, налетевши, подобный Арею, Хищника в руку копьем поразил; из руки Деифоба Шлем дыроокий исторгся и об землю звукнул упавший. Снова герой Мерион, на врага налетевши, как ястреб, Вырвал из мышцы копье, у него растерзавшее тело, И к сподвизавшимся вновь отступил; а Полит Деифоба, Брат уязвленного брата, под грудью руками обнявши, Вывел из шумного боя, до самых коней провожая: Быстрые кони его, позади ратоборства и сечи, Ждали, с возницею верным и с пышной стон колесницей; К граду они понесли Деифоба; жестоко стенал он, Болью терзаемый; кровью струилася свежая рана. Но другие сражалися; вопль раздавался ужасный. Бурный Эней, налетев, Афарея, Калетора сына, Дротом в гортань, на него нападавшего, острым ударил: Набок глава преклонилася; падшего сверху натиснул Щит и шелом; и над ним душеснедная смерть распростерлась. Несторов сын, обращенного тылом Фоона приметив, Прянул и ранил убийственно: жилу рассек совершенно, С правого бока хребта непрерывно идущую к вые, Всю совершенно рассек; зашатавшися, навзничь на землю Пал он, дрожащие руки к любезным друзьям простирая. Несторов сын наскочил и срывал доспехи с троянца, Вкруг озираясь; его же трояне, кругом обступивши, В щит легкометный, широкий кололи кругом, но напрасно; Медью жестокой ниже не коснулися к белому телу Славного внука Нелеева: бог Посидаон могущий Сам охранял Несторида везде и под тучею копий: Ибо вдали от врагов не стоял он, меж ними носился; В длани его не покоился дрот, трепетал беспрестанно, К бою колеблемый; он беспрестанно намечивал острым, Или на дальнего ринуть, или на близкого грянуть. Скоро его Адамас, намечавшегось дротом, приметил, Азиев сын, и, к нему устремившися, острою медью Грянул в средину щита; но ее острие обессилил, В жизни героя врагу отказав, Посидон черновласый: И копья половина, как кол обожженный, осталась В круге щита, половина тупая упала на землю. Бросился к сонму друзей Адамас, избегая от смерти. Быстро его Мерион и настиг и сверкающим дротом Между стыдом и пупом ударил бегущего, в место, Где наиболее рана мучительна смертным несчастным: Так он его поразил; и на дрот он упавши, вкруг меди Бился, как вол несмиренный, которого пастыри мужи, Как ни упорен он, силой связавши арканом, уводят, — Так он, проколотый, бился в крови; но не долго: немедля Храбрый к нему Мерион приступил, копие роковое Вырвал из тела, и смертный мрак осенил ему очи. Тут Гелен Деипира фракийского саблей огромной Резко в висок поразил и шелом с него сбил коневласый. Сбитый, на землю он пап; и какой-то его аргивянин, Между толпою бойцов под ногами крутящийся, поднял; Очи вождя Деипира глубокая ночь осенила. Жалость взяла Менелая, отважного в битвах Атрида; Выступил он, угрожая ударом Гелену герою, Острым копьем потрясая; Гелен же изладился луком. Оба они соступились; один занесенную пику Бросить пылая, другой с тетивы наведенную стрелу; И Гелен Менелая по персям уметил пернатой В лату брони, и отпрянула быстро пернатая злая. Так, как с широкого веяла, сыпясь по гладкому току, Черные скачут бобы иль зеленые зерна гороха, Если на ветер свистящий могучий их веятель вскинет, — Так от блистательных лат Менелая, высокого славой, Сильно отпрянув, стрела на побоище пала далеко. Сын же Атреев, герой Менелай, копием Приамида В длань поразил, воруженную луком блестящим; и к луку Длань, проколовши насквозь, пригвоздило копейное жало. К сонму друзей, убегая от смерти, Гелен обратился, Руку повесив, и ясенный дрот волочился за нею. Но его из руки извлек благодушный Агенор; Руку ж ему повязал искусственно свитою волной, Мягкой повязкой, клевретом всегда при владыке носимой. Сильный Пизандр между тем сопротив Менелая героя Выступил: злая судьбина его увлекала к пределу, Да тобой, Менелай, укротится он в пламенной битве. Чуть соступилися оба, идущие друг против друга, Ринул Атрид — и неверно: копье его вбок улетело. Ринул Пизандр — и копьем у Атрида, высокого славой, Щит поразил, но насквозь не успел он оружия выгнать: Медяный щит удержал; копье сокрушилось у трубки. Радость объяла Пизандрово сердце: он чаял победы. Но Менелай, из ножен исторгнувши меч среброгвоздный, Прянул, герой, на Пизандра, а сей из-под круга щитного Выхватил медный красивый топор, с топорищем оливным, Длинным, блистательно гладким, и оба сразилися разом: Сей поражает по выпуке шлема, косматого гривой, Около самого гребня, а тот наступавшего по лбу В верх переносицы: хряснула кость, и глаза у Пизандра, Выскочив, подле него на кровавую землю упали; Сам опрокинулся он; и, пятой наступивши на перси, Броню срывал и, гордясь, восклицал Менелай победитель: «Так вам оставить и всем корабли быстроконных данаев, Вам, вероломцы трояне, несытые пагубной бранью! Большей обиды и срама искать вам не нужно, какими, Лютые псы, вы меня осрамили! Ни грозного гнева Вы не страшились гремящего Зевса; но гостеприимства Он покровитель и некогда град ваш рассыплет высокий! Вы у меня и младую жену и сокровища дома Нагло похитив, ушли, угощенные дружески в доме! Ныне ж пылаете вы на суда мореходные наши Гибельный бросить огонь и избить героев ахейских! Но укротят наконец вас, сколько ни алчных к убийствам! Зевс Олимпийский! премудростью ты, говорят, превышаешь Всех и бессмертных и смертых, все из тебя истекает. Что же, о Зевс, благосклонствуешь ты племенам нечестивым, Сим фригиянам, насильствами дышащим, ввек не могущим Лютым убийством насытиться в брани, для всех ненавистной! Всем человек насыщается: сном и счастливой любовью, Пением сладостным и восхитительной пляской невинной, Боле приятными, боле желанными каждого сердцу, Нежели брань; но трояне не могут насытиться бранью!» Рек — и, оружия с тела, дымящиесь кровью, сорвавши, Отдал клевретам своим Менелай, предводитель народов; Сам же, назад обратяся, с передними стал на сраженье. Там на него налетел Гарпалион, царя Пилемена Доблестный сын: за отцом он любезным последовал к брани, В Трою Приама, но в отческий дом не пришел, несчастливец! Он Менелаю царю по средине щита, налетевши, Пику вонзил, но насквозь не успел оружия выгнать; И обратно к друзьям, чтоб от смерти спастись, побежал он, Вкруг озираясь, да тела враждебная медь не постигнет. Но Мерион на бегущего медной стрелою ударил; В правую сторону зада вонзилась стрела и далеко, Острая, в самый пузырь, под лобковою костью, проникла. Там же он скорчась присел и, в объятиях другов любезных Дух испуская, упал и, как червь, по земле протянулся; Черная кровь выливалась и землю под ним увлажала. Окрест его пафлагоняне верные засуетились; Тело, подняв в колесницу, они в Илион провожали, Грустные: шел между них и отец, проливающий слезы; Ибо не мог он врагам отомстить за убитого сына. Но Парис за него справедливою местию вспыхнул: Гостем он был у него, посетивши народ пафлагонский; Он, за него отомщая, послал медножальную стрелу. Был Эвхенор меж ахейцами, сын Полиида пророка, Муж знаменитый, богатый, Коринфа цветущего житель; Участь свою он несчастную знал — и отплыл к Илиону. Часто ему говорил Полиид добродушный, что должен Он иль от немощи тяжкой в отеческом доме скончаться, Или в бою, пред судами ахейскими, пасть от пергамлян; Но избегал Эвхенор как от пени, постыдной ахейцам, Так и от немощи тяжкой, бесплодно страдать не желая. Храброго в челюсть, под ухо Парис поразил, и мгновенно Жизнь отлетела, и страшная тьма Эвхенора объяла. Так ополченья сражались, огням подобно свирепым. Гектор же, Зевса любимец, вдали не слыхал и не ведал, Как пред судами, на левом конце, поражаемо было Войско его от ахеян, — и скоро бы слава ахеян Полной была над троянами: так ободрял Посидаон Души ахеян и силою собственной сам поборал им. Гектор воинствовал, где незадолго в ворота влетел он, Сам разорвавши густые ряды аргивян щитоносцев, Там, где суда и Аякса, и Протесилая стояли, Моря седого на брег извлеченные, где аргивяне Самую низкую вывели стену и где превосходных Пламенных коней и воев ряды на сражение стали. Там беотиян отважных, ияонов длиннохитонных, Фтиян, и локров, и славных эпеян сложившиесь рати Все на суда нападавшего с нуждой держали, но вовсе Сил не имели препнуть Приамида, подобного буре. Вои афинские были отборные; их ополченье Вел Петеид Менесфей, и за ним устремляли дружины Фидас, и Стихий, и Биас герой. Знаменитых эпеян Вел Амфион, и Мегес Филид, и воинственный Дракий. Фтийцам предшествовал Медон и дышащий боем Подаркес (Медон, сын незаконный владыки мужей Оилея, Был Оилида Аякса юнейший брат, но в Филаке Жил, далеко от отечества, брося его как убийца, Мачехи брата убив, Оилея жены, Эриопы; Храбрый Подаркес Ификлов был сын, Филакидов потомок). Оба они впереди пред дружинами юношей фтийских Бились, суда бороня, с беотийцами вместе сражаясь. Быстрый Аякс пылал не отстать от могучего брата; Близ Теламонида он, ни на шаг не отступный, держался. Так плуговые волы по глубокому пару степному Черные, крепостью равные, плуг многосложный волочат; Пот при корнях их рогов пробивается крупный; но дружно, Оба единым блестящим ярмом едва разделяясь, Дружно идут полосой и земли глубину раздирают, — Так и Аяксы, сложася, держались один близ другого. Вслед Теламонова сына стремилися многие мужи, Храбрые, ратные други; они его щит принимали, Если усталость и пот изнуряли колена герою; Но за вождем Оилидом никто не стремился из локров: Дух не вытерпливал их рукопашного, стойкого боя; Воинство их не имело ни медяных с гривою конской Шлемов, ни круглых щитов, ни возвышенных ясенных копий; Только на верные луки и волну, скрученную в пращи, Локры надеясь, пришли к Илиону, и ими на битвах, Быстро и метко стреляя, троян разрывали фаланги. Тут, как одни впереди блестящим оружием разным Бились с дружинами Трои и с Гектором меднодоспешным, Локры стреляли, держась позади, — и уже забывали Бранную храбрость трояне: смущали их стрелы густые. Худо б им было, с стыдом от судов и от кущей ахейских Трои сыны отступили б под шумную ветрами Трою, Если б отважного Гектора Полидамас не подвигнул: «Гектор, жестокий ты муж, чтоб других убеждения слушать! Бог перед всеми тебя одарил на военное дело; Ты ж и советов мудростью всех перевысить желаешь! Нет, совокупно всего не стяжать одному человеку. Бог одного одаряет способностью к брани, другому Зевс, промыслитель превыспренний, в перси разум влагает Светлый: плодами его племена благоденствуют смертных; Оным и грады стоят; но стяжавший сугубо им счастлив. Гектор! склонися к совету, который мне кажется лучшим. Битва везде пред тобою, как огненный круг, пламенеет; Мужи троянские, после того как ворвалися в стену, С боя одни удалились с оружием, прочие спорят В слабых толпах против множества, вдоль кораблей растянувшись. С боя сойди и сюда призови ратоводцев храбрейших; Здесь мы важнейшее дело решим совещанием общим: Разом ли нам на суда многоместные ратью ударить, Если бы бог даровал одоление, или немедля Вспять от судов обратиться, пока не разбиты! скажу ли? Я трепещу, да вчерашнего нам не отплатят ахейцы Долга кровавого: муж при судах, ненасытимый бранью, Ждет нас, который едва ли удержится вовсе от боя.» Так говорил он, — и Гектор одобрил совет справедливый; Быстро с своей колесницы с оружием прянул на землю И ему отвечал, устремляя крылатые речи: «Полидамас, удержи ты здесь предводителей храбрых; Дальше пойду я и противостану пылающей битве. Я возвращуся немедля, вождям повеления давши.» Рек — и понесся великий, горе под снегами подобный; С криком призывным толпы облетел он троян и союзных. Все к Панфоиду, любителю мужества Полидамасу, Бросились быстро дарданцы, услышавши Гектора голос. Он же Гелена царя, благородного брата Дейфоба, Азия ветвь, Адамаса, и Азия, отрасль Гиртака, Ходя по сонмам передним, искал, не найдет ли героев. Их он нашел, но не всех невредимых, не всех средь живущих: В прахе из оных одни, у судов мореходных данайских, Бледны лежали, под силой данаев предавшие души, А другие страдали под язвами стрел или копий. Только Париса брата, супруга Елены прекрасной, Скоро нашел он на левом конце истребительной брани, Дух ополчений своих ободрявшего к крепкому бою. Став перед ним, укоризненным голосом Гектор воскликнул: «Видом лишь гордый, несчастный Парис, женолюбец, прельститель! Где у тебя Деифоб и Гелен, повелитель народа? Офрионей знаменитый, Гиртакид воинственный Азий, Где Адамас? Погибает сегодня, с высот упадает Троя святая! Сегодня твоя неизбежна погибель!» Быстро ему возразил Приамид Александр боговидный: «Ныне угодно тебе обвинять и безвинного, Гектор! Прежде я более мог нерадивым во брани казаться, Прежде, не ныне, — меня не без доблести матерь родила. С часу, как ты пред судами кровавую битву воздвигнул, С оного часу и мы с аргивянами здесь беспрерывно Сходимся в бой; но друзей потеряли, которых ты назвал. Только герой Деифоб и Гелен, повелитель народа, С боя сошли, от могучих врагов пораженные оба Копьями длинными в руки; но Зевс их избавил от смерти. Гектор, веди нас, куда ни влеком ты бестрепетным сердцем. Все мы горим за тобою последовать; в храбрости нашей, Льщусь, не найдешь недостатка, покуда нам силы достанет; Выше же силы, хотя б и пылал кто, не может сражаться!» Так говоря, укротил он великого Гектора душу. Ринулись оба, где более битва и сеча кипела Вкруг Кебриона вождя, непорочного Полидамаса, Фалка, Ортея, подобного богу вождя Полифита, Пальма, Аскания, Мориса, отраслей Гиппотиона, Двух воевод, из Аскании прежним пришедших на смену Только вчера; устремил их на брань всемогущий Кронион. Шли на сраженье трояне, как ветров неистовых буря, Если под громом Кронидовым грозная степью несется И, с ужаснейшим воем обрушась на понт, воздымает Горы клокочущих волн по немолчношумящей пучине, Грозно нависнувших, пенных, одни, а за ними другие, — Так илионцы, сомкнувшись, одни, а за ними другие, Медью блеща и гремя, за своими вождями летели. Гектор предшествовал всем, смертоносному равный Арею; Щит перед грудью его обращался, круг необъятный, Кожами крепкий и сверху обложенный множеством меди; Окрест главы у него колебался шелом лучезарный. Всем он фалангам везде угрожал, под щитом наступая; Все он испытывал их, не расстроит ли наступом грозным. Но ничем не смущал он бесстрашного духа данаев. Сын Теламонов его вызывал, широко выступая: «Ближе, герой, подойди! И зачем издали ты пугаешь Воинов Аргоса? В бранном искусстве и мы не невежды; Мы лишь Кронидовым тяжким бичом смирены, аргивяне. Верно, ты в сердце надеждой горишь уничтожить сегодня Наши суда? Но целы и у нас на защиту их руки! И вернее, что прежде с высокими башнями град ваш Нашими будет руками и взят, и во прах ниспровержен! День недалек, объявляю тебе, как и сам ты, бегущий, Пламенно станешь молить и Зевеса и всех олимпийских, Ястребов шибче да будут твои долгогривые кони, Коих погонишь ты в град, подымая лишь пыль по долине.» Он говорил, и незапно над ним заширялася вправе Птица, орел небопарный; вскричали ахейские рати, Все ободренные чудом. Но Гектор бесстрашно ответил: «Праздные звуки, Аякс! велеречишь, огромностью гордый! Если бы столько же верно я сын громовержца Зевеса Был, бесконечно живущий, от Геры богини рожденный, Славимый всеми, как славится Феб и Афина Паллада, — Сколько то верно, что день сей погибель несет аргивянам Всем совершенно! Погибнешь и ты, коль отважишься ныне Встретить мой дрот сокрушительный: он у тебя растерзает Нежное тело; и птиц ты пустынных и псов илионских Туком насытишь своим, пред судами ахейскими павший!» Так произнес — и пошел он вперед. Устремились трояне С криком ужасным; крикнули с ними и задние рати; Крякнули вместе и рати данаев: они не теряли Мужества и нажидали удара героев троянских; Крик их взаимный дошел до эфира и светов Зевеса.
14
Крик неспокойно услышал и Нестор, под сению пьющий; Быстро к Асклепия сыну крылатую речь устремил он: «Что, благородный Махаон, из дел сих нерадостных будет?. Крик при судах возрастает воинственный юношей наших! Друг, сиди у меня и багряным вином укрепляйся: Теплую ванну тебе Гекамеда кудрявая в куще Скоро нагреет и прах кровавый на теле омоет. Я подымусь лишь на холм и немедленно все распознаю.» Рек — и художно сработанный щит захватил он сыновний, Медью блестящий, который герой Фразимед конеборец В сени оставил, а сам со щитом подвизался отцовским; Крепкое взял копие, повершенное острою медью; Вышел, пред кущею стал, и мгновенно позорное дело Видит: ахейцы бегут, а бегущих преследуют с тыла Гордые воины Трои; разбита твердыня ахеян! Словно как море великое зыбью немою чернеет, Предзнаменуя нашествие быстрое шумного ветра, Только чернеет, еще ни сюда, ни туда не колышась, Ветер доколе решительный, посланный Зевсом, не снидет, — Так нерешительно Нестор душой колебался, волнуясь Думой двоякой: к рядам ли идти аргивян быстроконных Или к владыке мужей, властелину народов Атриду? В сих волновавшемусь думах, сдалося полезнее старцу К сыну Атрея идти. Между тем истребляли друг друга Воины в битве; звучала ужасно вкруг тел их могучих Медь, под ударом мечей и пик обоюдуконечных. С Нестором встретились скоро цари, питомцы Зевеса, Шедшие от кораблей, уязвленные прежде на битве, Царь Диомед, Одиссей и державный Атрид Агамемнон. Их корабли от равнины, где бились, далеко стояли Берегом моря седого: они извлекли их на сушу Первые; стену ж при них совокупно с другими воздвигли. Берег, как ни был обширен, не мог обоюдувесельных Всех кораблей их принять; стеснены ополчения были: Лествицей их извлекли на песок и наполнили целый Берег залива широкого, все между мысов пространство. Три воеводы, пылая увидеть смятенную битву, Рядом шли, подпираяся копьями; полно печали Было их сердце. С ними встретился конник геренский Нестор и более дух поразил у ахейских героев. Быстро воскликнул ему повелитель мужей Агамемнон: «Нестор, божественный старец, великая слава данаев! Что приходил ты сюда, смертоносную битву оставив? О, трепещу я, да слова не выполнит Гектор ужасный: Некогда он, среди сонма троянского, гордый, грозился В град от судов возвратиться не прежде, доколе ахейских Всех кораблей не сожжет и ахеян самих не изгубит. Так он на сонме грозился, — и все совершается ныне! Боги! Так все ополчения меднооружных данаев Ненависть в сердце ко мне, как Пелид быстроногий, питают, Если сражаться они не хотят при кормах корабельных!» Быстро Атриду ответствовал Нестор, конник геренский: «Так, Агамемнон, свершается все! и уже не возмог бы Сам громовержец того, что свершилось, устроить иначе! Пала твердыня ахеян, которая, мы уповали, Нам от врагов и судам нерушимой защитою будет. Но враги при судах беспрестанной, упорною битвой Вкруг нас теснят, и уже не узнаешь, внимательно смотря, Где аргивяне теснимые в большем расстройстве мятутся. Всюду смятенье, убийство, и вопль раздается до неба! Други, помыслим, какое из дел сих последствие будет? Может быть, разум поможет. Но в битву вступать, воеводы, Я не советую вам: уязвленным не должно сражаться.» Нестору вновь говорил повелитель мужей Агамемнон: «Нестор, если уж бой при кормах корабельных пылает, Если не в помощь ни вал нам высокий, ни ров, для которых Столько трудов мы терпели, которые, мы уповали, Нам от врагов и судам нерушимой защитою будут: Нет сомнения, Зевсу всесильному видеть угодно Здесь, от Эллады далеко, ахеян бесславно погибших! Было то время, как ревностно он защищал и ахеян; Ныне, я вижу, он Трои сынов, как бессмертных блаженных, Славой венчает, ахейцам же силы и руки сковал он! Слушайте ж, други, один мой совет, и его мы исполним: Первые наши суда, находящиесь близко пучины, Двинем немедля и спустим их все на священное море; Станем высоко держаться на котвах, пока не наступит Ночь безлюдная; может быть, в ночь прекратят нападенье Трои сыны; и тогда мы суда и последние спустим. Нет стыда избегать от беды и под мраками ночи; Лучше бежа избежать от беды, чем вдаваться в погибель!» Косо взглянув на него, возгласил Одиссей многоумный: «Слово какое, властитель, из уст у тебя излетело? Пагубный! лучше другим бы каким-либо воинством робким Ты предводил, а не нами владел, не мужами, которым С юности нежной до старости Зевс подвизаться назначил В бранях жестоких, пока не погибнет с оружием каждый! Или ты хочешь троянский сей град многолюдный оставить, Град, вкруг которого столько ужасных мы бед претерпели? Смолкни, чтоб кто-либо здесь не услышал еще из ахеян Речи, какой никогда и в устах иметь не захочет, Кто говорить разумеет согласное с разумом здравым, Кто скиптродержец, кому повинуются столько народов, Сколько тебе, неисчетных аргивских племен повелитель! Замысел твой отвергаю я вовсе и что ты вещаешь! Ты предлагаешь теперь, в продолжение боя и смуты, В море спускать корабли, да желанное сердцу троянам, В брани и так торжествующим, сбудется все? а над нами Грозная гибель над всеми обрушится! ибо ахейцы Боя не выдержат, если суда повлекутся на волны: Вспять озираться начнут и оставят воинскую доблесть, И твои нас советы погубят, правитель народа!» Быстро воскликнул тогда повелитель мужей Агамемнон: «О Лаэртид! поразил ты глубоко упреком жестоким Душу мою; но ахеянам я не даю повелений Влечь вопреки их желаньям, судов многоместных на волны. Муж да предстанет и лучший совет моего да предложит; Юноша он или старец — равно мне приятен он будет.» И меж них взговорил Диомед, воеватель бесстрашный: «Муж сей пред вами! не долго искать его, если угоден Добрый совет: но меня да не презрит никто, оскорбляясь Тем, что начну говорить между вами, героями, младший. Сам справедливо горжусь я отца знаменитого родом, Кровью Тидея, которого в Фивах сокрыла могила. Три непорочные сына на свет рождены от Порфея; Жили в Плевроне и в тучной земле, Калидоне гористом, Агрий и Мелас, а третий из них был Иней конеборец, Дед мой, Тидеев отец, знаменитейший доблестью всех их. Там же и он обитал; но родитель мой в Аргос укрылся, Долго скитавшийся: Зевс и бессмертные так восхотели. Дочерь Адраста избравши супругою, дому владыка, Благами жизни богатый, довольно имел он обширных Нив хлебородных, множество разных садов плодоносных, Множество стад он имел, и ахейских мужей копьеборством Всех превышал; но сие вы, как истину, слышали сами. Зная ж, цари, что и я не презренного племени отрасль, Вы не презрите советом, который скажу я свободно: В битву пойдем, невзирая на раны: зовет неизбежность! Там мы покажемся ратям; но боя удержимся, ставши Одаль от стрел, чтобы кто-либо раны на рану не принял; Только других поощрим на сражение: множество ратных, Слабым сердцам угождая, стоят вдалеке, не сражаясь.» Так говорил, — и, внимательно слушав, цари покорились; К битве пошли, и предшествовал им Агамемнон державный. Тою порой не вотще соглядал Посидон земледержец: Он воеводам явился под образом древнего мужа; Взял за десную царя, устроителя ратей Атрида, И к нему возгласил, устремляя крылатые речи: «Царь Агамемнон! теперь Ахиллесово мрачное сердце С радости в персях трепещет, как гибель и бегство данаев Он созерцает! и нет у него ни малейшего чувства! Пусть же он так и погибнет, и бог постыдит горделивца! Ты ж, Агамемнон, не вовсе блаженным богам ненавистен; Может быть, скоро троянских племен и вожди и владыки Прах по широкому полю подымут; может быть, скоро Ты их увидишь бегущих от наших судов и от кущей.» Рек он — и с криком ужасным понесся стремительно полем. Словно как девять иль десять бы тысяч воскликнули разом Сильных мужей на войне, зачинающих ярую битву, — Гласом из персей таким колебатель земли Посидаон Грянул меж воинств, и каждому в сердце ахейцу вдохнул он Бурную силу, без устали вновь воевать и сражаться. Гера, царица златопрестольная, став на Олимпе, Взоры свои с высоты устремила и скоро узнала Быстро уже пролегевшего поприще славного боя Брата и деверя мощного; радость проникла ей душу. Зевса ж, на высях сидящего Иды, потоками шумной, Гера узрела, и был ненавистен он сердцу богини. Начала думы вращать волоокая Зевса супруга, Как обольстить ей божественный разум царя Эгиоха? Лучшею сердцу богини сия показалася дума: Зевсу на Иде явиться, убранством себя изукрасив. Может быть, он возжелает почить и любви насладиться, Видя прелесть ее, а она и глубокий и сладкий, Может быть, сон пролиет на зеницы его и на разум. Гера вошла в почивальню, которую сын ей любезный Создал Гефест. К вереям примыкались в ней плотные двери Тайным запором, никем от бессмертных еще не отверстым. В оную Гера вступив, затворила блестящие створы; Там амброзической влагой она до малейшего праха С тела прелестного смыв, умастилася маслом чистейшим, Сладким, небесным, изящнейшим всех у нее благовоний: Чуть сотрясали его в медностенном Крониона доме - Вдруг до земли и до неба божественный дух разливался. Им умастивши прекрасное тело, власы расчесала, Хитро сплела и сложила, и волны блистательных кудрей, Пышных, небеснодушистых, с бессмертной главы ниспустила. Тою душистой оделася ризой, какую Афина, Ей соткав, изукрасила множеством дивных узоров; Ризу златыми застежками выше грудей застегнула. Стан опоясала поясом, тьмою бахром окруженным. В уши — прекрасные серьги с тройными подвесями вдела, Ярко игравшие: прелесть кругом от богини блистала. Легким покровом главу осенила державная Гера, Пышным, новым, который, как солнце, сиял белизною. К светлым ногам привязала красы велелепной плесницы. Так для очей восхитительным тело, украсив убранством, Вышла из ложницы Гера и Зевсову дочь Афродиту Вдаль от бессмертных других отозвала и ей говорила: «Что я скажу, пожелаешь ли, милая дочь, мне исполнить? Или отвергнешь, Киприда, в душе на меня сокрывая Гнев, что я за данаев, а ты благосклонна троянам?» Ей отвечала немедленно Зевсова дочь Афродита: «Гера, богиня старейшая, отрасль великого Крона! Молви, чего ты желаешь; исполнить сердце велит мне, Если исполнить могу я и если оно исполнимо.» Ей, коварствуя сердцем, вещала державная Гера: «Дай мне любви, Афродита, дай мне тех сладких желаний, Коими ты покоряешь сердца и бессмертных и смертных. Я отхожу далеко, к пределам земли многодарной, Видеть бессмертных отца Океана и матерь Тефису, Кои питали меня и лелеяли в собственном доме, Юную взявши от Реи, как Зевс беспредельно гремящий Крона под землю низверг и под волны бесплодного моря. Их я иду посетить, чтоб раздоры жестокие кончить. Долго, любезные сердцу, объятий и брачного ложа Долго нуждаются боги: вражда им вселилася в души. Если родителей я примирю моими словами, Если на одр возведу, чтобы вновь сочетались любовью, Вечно остануся я и любезной для них, и почтенной.» Ей, улыбаясь пленительно, вновь отвечала Киприда: «Мне невозможно, не должно твоих отвергать убеждений: Ты почиваешь в объятиях бога всемощного Зевса.» Так говоря, разрешила на персях иглой испещренный Пояс узорчатый: все обаяния в нем заключались; В нем и любовь и желания, шепот любви, изъясненья, Льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных. Гере его подала и такие слова говорила: «Вот мой пояс узорный, на лоне сокрой его, Гера! В нем заключается все; и в чертоги Олимпа, надеюсь, Ты не придешь, не исполнивши пламенных сердца желаний.» Так изрекла; улыбнулась лилейнораменная Гера, И с улыбкой сокрыла блистательный пояс на лоне. К сонму богов возвратилася Зевсова дочь Афродита. Гера же, вдруг устремившись, оставила выси Олимпа, Вдруг пролетела Пиерии холмы, Эмафии долы, Быстро промчалась по снежным горам фракиян быстроконных, Выше утесов паря и стопами земли не касаясь; С гордой Афоса вершины сошла на волнистое море; Там ниспустилася в Лемне, Фоасовом граде священном; Там со Сном повстречалася, братом возлюбленным Смерти; За руку бога взяла, называла и так говорила: «Сон, повелитель всех небожителей, всех земнородных! Если когда-либо слово мое исполнял ты охотно, Ныне исполни еще: благодарность моя беспредельна. Сон, усыпи для меня громодержцевы ясные очи, В самый тот миг, как на ложе приму я в объятия бога. В дар от меня ты получишь трон велелепный, нетленный, Златом сияющий: сын мой, художник, Гефест хромоногий, Сам для тебя сотворит и подножием пышным украсит, Нежные ноги тебе на пиршествах сладких покоить.» Гере державной немедля ответствовал Сон усладитель: «Гера, богиня старейшая, отрасль великого Крона! Каждого я из богов, населяющих небо и землю, Сном одолею легко: усыплю я и самые волны Древней реки Океана, от коего все родилося. К Кронову ж сыну, царю, и приближиться я не посмею, В сон не склоню громодержца, доколе не сам повелит он. Помню, меня он и прежде своей образумил грозою, В день, как возвышенный духом Геракл, порожденный Зевесом, Плыл от брегов Илиона, троянского града рушитель: В оный я день обаял Эгиоха всесильного разум, Сладко разлившися; ты ж устрояла напасти Гераклу; Ты неистовых ветров воздвигнула бурю на море, Сына его далеко от друзей, далеко от отчизны, Бросила к брегу Кооса. Воспрянул Кронид и грозою Всех по чертогу рассыпал бессмертных; меня наипаче Гневный искал и на гибель с неба забросил бы в море, Если бы Ночь не спасла, и бессмертных и смертных царица. К ней я, спасаясь, прибег. Укротился, как ни был разгневан, Зевс молнелюбец: священную Ночь оскорбить он страшился. Ты же велишь мне опять посягнуть на опасное дело!» Вновь говорила ему волоокая Гера богиня: «Сон усладитель, почто беспокойные мысли питаешь? Или ты думаешь, будет троян защищать громовержец Так же, как в гневе своем защищал он любезного сына? Шествуй; тебе в благодарность юнейшую дам я Хариту; Ты обоймешь наконец, назовешь ты своею супругой Ту Пазифею, по коей давно все дни воздыхаешь.» Так изрекла, и ответствовал Сон, восхищенный обетом: «Гера, клянись нерушимою клятвою, Стикса водою; Руки простри и коснися, одною — земли многодарной, Светлого моря — другою, да будут свидетели клятвы Все преисподние боги, присущие древнему Крону: Ими клянися, что мне ты супругой Хариту младую Дашь Пазифею, по коей давно я все дни воздыхаю.» Рек, — и ему покорилась лилейнораменная Гера; Руки простерши, клялась и, как он повелел, призывала Всех богов преисподних, Титанами в мире зовомых. Ими клялася, и страшную клятву едва совершила, Оба взвились и оставили Имбра и Лемна пределы; Оба, одетые облаком, быстро по воздуху мчались. Скоро увидели Иду, зверей многоводную матерь; Около Лекта оставивши понт, божества над землею Быстро текли, и от стоп их — дубрав потрясались вершины. Там разлучилися: Сон, от Кронидовых взоров таяся, Сел на огромнейшей ели, какая в то время на Иде, Высшая, гордой главою сквозь воздух в эфир уходила; Там он сидел, укрываясь под мрачными ветвями ели, Птице подобяся звонкоголосой, виталице горной, В сонме бессмертных слывущей халкидой, у смертных киминдой. Гера владычица быстро всходила на Гаргар высокий, Иды горы на вершину: увидел ее громовержец, Только увидел, — и страсть обхватила могучую душу Тем же огнем, с каким насладился он первой любовью, Первым супружеским ложем, от милых родителей тайным. Встречу супруге восстал громовержец и быстро воскликнул: «Гера супруга! почто же ты шествуешь так от Олимпа? Я ни коней при тебе, ни златой колесницы не вижу.» Зевсу, коварствуя сердцем, вещала державная Гера: «Я отхожу, о супруг мой, к пределам земли даровитой, Видеть бессмертных отца Океана и матерь Тефису. Боги питали меня и лелеяли в собственном доме. Их я иду посетить, чтоб раздоры жестокие кончить. Долго, любезные сердцу, объятий и брачного ложа Долго чуждаются боги: вражда им вселилася в души. Кони при мне, у подошвы обильной потоками Иды Ждут и оттоле меня и по суше помчат и по влаге. Но сюда я, Кронид, прихожу для тебя от Олимпа, Ты на меня, о супруг, не разгневался б, если безмолвно В дом отойду Океана, глубокие льющего воды.» Быстро ответствовал ей воздымающий тучи Кронион: «Гера супруга, идти к Океану и после ты можешь. Ныне почием с тобой и взаимной любви насладимся. Гера, такая любовь никогда, ни к богине, ни к смертной, В грудь не вливалася мне и душою моей не владела! Так не любил я, пленяся младой Иксиона супругой, Родшею мне Пирифоя, советами равного богу; Ни Данаей прельстясь, белоногой Акрисия дщерью, Родшею сына Персея, славнейшего в сонме героев; Ни владея младой знаменитого Феникса дщерью, Родшею Криту Миноса и славу мужей Радаманта; Ни прекраснейшей смертной пленяся, Алкменою в Фивах, Сына родившей героя, великого духом Геракла; Даже Семелой, родившею радость людей Диониса; Так не любил я, пленясь лепокудрой царицей Деметрой, Самою Летою славной, ни даже тобою, о Гера! Ныне пылаю тобою, желания сладкого полный!» Зевсу, коварствуя сердцем, вещала державная Гера: «Страшный Кронион! какие ты речи, могучий, вещаешь? Здесь ты желаешь почить и объятий любви насладиться, Здесь, на Идейской вершине, где все открывается взорам? Что ж, и случиться то может, если какой из бессмертных Нас почивших увидит и всем населяющим небо Злобный расскажет? Тогда не посмею, восставшая с ложа, Я в олимпийский твой дом возвратиться: позорно мне будет! Если желаешь и если твоей душе то приятно, Есть у тебя почивальня, которую сын твой любезный Создал Гефест, и плотные двери с запором устроил. В оной почить удалимся, когда ты желаешь покоя.» Гере быстро ответствовал туч воздыматель Кронион: «Гера супруга, ни бог, на меня положися, ни смертный Нас не увидит: такой над тобою кругом распростру я Облак златой; сквозь него не проглянет ни самое солнце, Коего острое око все проницает и видит.» Рек — и в объятия сильные Зевс заключает супругу. Быстро под ними земля возрастила цветущие травы, Лотос росистый, шафран и цветы гиацинты густые, Гибкие, кои богов от земли высоко подымали. Там опочили они, и одел почивающих облак Пышный, златой, из которого капала светлая влага. Так беззаботно, любовью и сном побежденный, Кронион Спал на вершине Идейской, в объятиях Геры супруги. Быстро к судам аргивян победительный Сон обратился, Радости весть возвестить черновласому Энносигею; Стал перед ним и воззвал, устремляя крылатые речи: «Ревностно, царь Посидаон, теперь поборай за данаев! Даруй ты им хоть мгновенную славу, пока почивает Зевс громовержец: царя окружил я дремотою сладкой; Гера склонила его насладиться любовью и ложем.» Рек — и к другим отлетел племенам человеческим славным, Боле еще возбудив Посидона к защите ахеян. Он пред ряды первоборные вышел вперед, восклицая: «Мы ли, ахейцы, опять Приамиду победу уступим? Мы ли допустим, чтоб взял корабли он и славой покрылся? Так похваляется он и грозит, оттого что бездействен Близ кораблей остается могучий Пелид прогневленный. Но и в Пелиде нам нужды не будет, когда совокупно Все устремимся, решася стоять одному за другого! Други, внимайте, совет предложу я, а вы повинуйтесь: Быстро щитами, которые в воинстве лучше и больше, Перси оденем, шеломами крепкими чела покроем И, медножалые, длинные копья в руках потрясая, Храбро пойдем, перед вами я сам; я не мню, чтобы Гектор Мог против нас устоять, и неистово бурный на битвах! Кто меж бойцами могуч, но щитом не великим владеет, Слабому пусть передаст он, а сам да идет под великим.» Так он вещал, — и с усердием пламенным все покорились. Сами цари, забывая их язвы, строили ратных, Царь Диомед, Одиссей и державный Атрид Агамемнон; Рать обходя, заставляли менять боевые доспехи: Крепкие крепкий вздевал, отдавая слабейшие слабым. Так ополчившися пышносияющей медью, данаи Двинулись; их предводил Посидаон, колеблющий землю, Меч долголезвенный, страшный неся во всемощной деснице, Равный молнии пламенной: с ним невозможно встречаться В сече погибельной, — смертного ужасом он поражает. Рати троянские встречу построил блистательный Гектор. В оное время ужаснейший спор ратоборный воздвигли Бог Посидон черновласый и шлемом сверкающий Гектор, Сей илионян любезных, а тот аргивян защищая. Море восстало и волны до самых судов и до кущей С ревом плескало, а рати сходилися с воплем ужасным. Волны морские не столько свирепые воют у брега, Быстро гонимые с моря дыханием бурным Борея; Огнь-истребитель не столько шумит, распыхавшись пожаром, Если, по дебри гористой разлившися, лес пожирает; Ветер не столько гремит по дубам высоковолосым, Если со всею свирепостью воет над ними, бушуя, — Сколько гремел на побоище голос троян и ахеян, Кои с неистовым воплем одни на других устремлялись. Первый в Аякса копьем шлемоблещущий Гектор ударил, В миг, как Аякс на него наступал, и наметил он верно; Там, где на персях два перевесных ремня простирались, Сей от щита, а другой от меча у Аякса героя, Там поразил; но ремни защитили. Разгневался Гектор, Видя, что быстрая медь бесполезно из рук излетела; К сонму друзей отступил Приамид, избегающий смерти. Но его отступившего вдруг поразил Теламонид Камнем, которые кучей, подпоры судов извлеченных, Там у бойцов под ногами крутились: такой подхвативши, В грудь, чрез поверхность щита, поразил Приамида близ выи, Махом пустив, как кубарь, и пронесся он, шумно кружася. Словно как дуб под ударом крушительным Зевса Кронида Падает с корня, из древа разбитого вьется зловонный Серный дым; и стоит, как бездушный, паденья свидетель, Близкий прохожий: погибелен гром всемогущего Зевса, — Так ниспроверглася быстро на прах Приамидова крепость. Дрот из руки полетел, на него навалился огромный Щит и шелом, и взгремела на нем распещренная броня. С криком ужасным к нему полетели ахейцы младые, Падшего чая увлечь, и из рук на него устремили Множество пик; но не мог ни единый владыке народов Язвы нанесть, ни ударить; немедля его окружили Вои храбрейшие: Полидамас и Эней и Агенор, Ликии царь Сарпедон, и воинственный Главк непорочный; Не было мужа, о нем не радевшего; каждый над падшим Выпуклый щит в оборону простер; а друзья, Приамида На руки скоро подняв, из борьбы понесли, поспешая К коням ретивым, которые сзади сраженья и смуты С храбрым возницей и с пышной его колесницей стояли. Кони ко граду помчали стенящего тяжко героя. Но лишь примчались ко броду реки прекрасно текущей, Ксанфа пучинного, богом рожденного, Зевсом бессмертным, Там с колесницы его положили на землю и свежей Влагой лицо оросили. Вздохнул, проглянул он очами И, на коленях держащийся, кровью из уст обливался; Скоро опять опрокинулся в прах, и опять ему очи Мрачная ночь осенила: удар оглушал еще душу. Рати ахеян, увидевши Гектора, сшедшего с поля, Бросились жарче на гордых троян и возвысились духом. Первый от всех аргивян, Оилеев Аякс быстроборный Сатния смертно пробил, налетев с изощренною пикой, — Сатния, Энопа сына, которого нимфа наяда Энопу, пастырю стад, родила на брегах Сатниона. Сатния славный копейщик Аякс Оилид, налетевши, В пах поразил; опрокинулся он, и за труп Энопида Трои сыны и ахеяне подняли страшную сечу. Полидамас за него, потрясая огромною пикой. Мстителем вышел и, бросив, попал Профоенора в рамо, Ветвь Арейлика, — рамо пронзает могучая пика; В прах он падет и рукою хватает кровавую землю. Сын Панфоя, свирепо гордящийся, звучно воскликнул: «Скажет ли кто и теперь, что у храброго Полидамаса Тщетно из длани могучей огромная прянула пика! Острую принял какой-то ахеец и ею, надеюсь, Он, опираясь, пойдет в преисподние домы Аида!» Так восклицал. Огорчили ахеян надменного речи; Более ж всех у Аякса геройскую взорвали душу; Подле него пораженный противником пал Профоенор. Гневный Аякс в отступавшего ринул сверкающий дротик: Сам Панфоид едва от погибели черной избегнул, Прянувши вбок; но копье Архелох смертоносное принял, Сын Антеноров: ему предназначили боги погибель: Храброго дрот улучил в сочетание выи с главою, В верх позвонка, и рассек у несчастного крепкие жилы; Мощным ударом сраженный, главой он, лицом и устами Прежде ударился в дол, чем своими коленами, павший. Громко вскричал Теламонид к Панфоеву славному сыну: «Взор обрати, Панфоид, и поведай, троянец, мне правду: Пасть за вождя Профоенора сей не достоин ли воин? Он не презренный боец, не презренного, кажется, рода: Он илионян вождя, Антенора, смирителя коней, Сын или брат; Антенора он племени сильно подобен.» Так говорил, несомнительно зная. Печаль поразила Души троян, — и пронзил Акамас беотийца Промаха, Мстящий за брата, которого труп увлекал беотиец. Злобно над павшим гордился и так восклицал победитель: «Нет, аргивяне стрельцы, угроз расточители праздных! Нет, о друзья, не одним боевые труды и печали Нам суждены: одиноко погибель и вас постигает! Видите ль, воин и ваш, ниспроверженный пикой моею, Крепко уснул: не осталася месть за убитого брата Долго без платы! Разумен, кто пекся, как брат мой любезный, Брата в дому по себе, отомстителя смерти оставить!» Так говорил; аргивян оскорбили надменного речи; Более ж всех Пенелею воинственный дух взволновали. Бросился он на троянца; но сильного встретить удара Тот не дерзнул; и герой Пенелей Илионея свергнул, Отрасль Форбаса, стадами богатого. Гермесом был он Более всех из пергамцев любим и богатством ущедрен; Но от супруги имел одного Илионея сына. Пикой его Пенелей поразил в основание ока, Вышиб зрачок; проколовшая пика и око и череп Вышла сквозь тыл, и присел на побоище, руки раскинув, Юноша бедный; а тот, из влагалища вырвавши меч свой, В выю с размаха ударил и снес на кровавую землю Голову с медным шеломом; еще смертоносная пика В оке стояла; как мак, он кровавую голову поднял, Сонму троян показал и гордящийся так говорил им: «Трои сыны, известите родителей славного сына, Мать и отца Илионея; пусть его в доме оплачут! Ах! и младая жена беотиян героя Промаха Встретить супруга не к радости выйдет, когда из-под Трои Мы в кораблях возвратимся, младые ахейские мужи!» Рек он, — и лица пергамлян покрылися ужасом бледным; Каждый стал озираться на бегство от гибели грозной. Ныне поведайте мне, на Олимпе живущие Музы, Кто меж ахейцами первый корысти кровавые добыл В битве, на сторону их преклоненной царем Посидоном? Первый Аякс Теламонид отважного Иртия свергнул, Гиртова сына, вождя крепкодушных, воинственных мизов; Фалка сразил Антилох и оружия с Мермера сорвал; Вождь Мерион Гипотиона с Морисом храбрым низринул; Тевкр низложил Профоона и мчавшегось в бег Перифета; Сильный Атрид Гиперенора, пастыря сильных народов, В пах боковой заколол; копие, растерзавши утробу, Внутренность вырвало вон; из зияющей раны теснимый Дух излетел, и тьма Гиперенору очи покрыла. Более ж всех поразил Оилеев Аякс быстроногий: С ним из вождей не равнялся никто быстротой на погоне Воев бегущих, которых ужасом Зевс поражает.
15
В бегстве, когда частокол и глубокий окоп миновали И лишилися многих, руками данаев попранных, Там, у своих колесниц удержалися, стали трояне, Бледны от страха и трепетны. В оное время воспрянул Зевс на Иде горе из объятий владычицы Геры. Быстро воздвигшись, он стал и увидел троян и данаев, Первых в расстройстве бегущих, а с тыла жестоко гонящих Бодрых данаев, и между их воинств царя Посейдона; Гектора ж в поле увидел простертого; окрест героя Други сидели; тягостно дышащий, чувства лишенный, Кровь извергал он: его поразил не бессильный данаец. Видя его, милосердовал царь и бессмертных и смертных; Быстро и грозно на Геру смотря, провещал громодержец: «Козни твои, о злотворная, вечно коварная Гера, Гектора мощного с боя свели и троян устрашили! Но еще я не знаю, не первая ль козней преступных Вкусишь ты плод, как ударами молний тебя избичую! Или забыла, как с неба висела? как две навязал я На ноги наковальни, а на руки набросил златую Вервь неразрывную? Ты средь эфира и облаков черных С неба висела; скорбели бессмертные все на Олимпе; Но свободить не могли, приступая: кого ни постиг я, С прага небесного махом свергал, и слетал он на землю, Только что дышащий; сим не смягчился б мой гнев непреклонный, Гнев за страдания богоподобного сына Геракла, Коего ты, возбудив на него и Борея и бури, Злобно гнала по пустынному понту, беды устрояя; К краю чужому его, к многолюдному бросила Косу. Я и оттоле избавил его и в отечество паки, В Аргос цветущий привел, совершителя подвигов многих. То вспоминаю, тебе, да оставишь ты козни и видишь, В помощь ли злобе твоей и любовь и объятия были, Коими ты, от богов удаляся, меня обольстила!» Он произнес; ужаснулась великая Гера богиня И воскликнула так, устремляя крылатые речи: «Будьте свидетели мне, о земля, беспредельное небо, Стикса подземные воды, о вы, величайшая клятва, Клятва ужасная даже бессмертным, я вами клянуся, Самой твоею священной главою и собственным нашим Ложем брачным, которым вовек не клянуся я всуе! Нет, не с советов моих Посейдаон, земли колебатель, Трои сынам и вождю их вредит, а других защищает. Верно, к тому преклонен и подвигнут он собственным сердцем; Верно, ахеян узрев, милосердовал он о стесненных. Я ж и ему бы скорее совет подала, да всегда он Ходит путем, но которому ты повелишь, громовержец!» Так говорила; осклабился царь и бессмертных и смертных И ответствовал ей, устремляя крылатые речи: «Если вперед, о супруга, лилейнораменная Гера, Будешь на сонме божественном мыслить согласно со мною, Сам Посейдаон, хотя бы желал совершенно иного, Мысль переменит, согласно с твоей и моею душою. Ныне ж, когда непритворно и истину ты говорила, Шествуй немедля к семейству богов, повели, да на Иду Вестница неба Ирида и Феб сребролукий предстанут. Вестница быстрая к воинству меднодоспешных данаев Снидет и скажет мое повеленье царю Посейдону, Да оставит он брань и в обитель свою возвратится. Феб же великого Гектора снова ко брани воздвигнет, Новую бодрость вдохнет и его исцелит от страданий, Ныне терзающих душу героя, а рати ахеян Вновь к кораблям отразит, малодушное бегство пославши. В бегстве они упадут на суда Ахиллеса Пелида. Царь Ахиллес ополчит на сражение друга Патрокла, Коего в битве копьем поразит бронеблещущий Гектор Пред Илионом, как тот уже многих юношей храбрых Свергнет, и с ними мою драгоценную ветвь, Сарпедона. Гектора, мстящий за друга, сразит Ахиллес знаменитый. С оного времени паки побег от судов и погоню Я сотворю и уже невозвратно, доколе ахейцы Трои святой не возьмут, по советам премудрой Афины. Так не свершившемусь, гнева ни сам не смягчу, ни другому Богу бессмертному я аргивян защищать не позволю Прежде, пока не исполнится все упованье Пелида: Так обещал я и так утвердил я моею главою В день, как Фетида, объемля колена, меня умоляла Сына прославить ее, Ахиллеса, рушителя твердей.» Рек; и ему покорилась лилейнораменная Гера; Бросилась с Иды горы, устремляяся быстро к Олимпу. Так устремляется мысль человека, который, прошедши Многие земли, про них размышляет умом просвещенным: «Там проходил я, и там», и про многое вдруг вспоминает, — С равной стремясь быстротой, пролетела по воздуху Гера; Высей Олимпа достигнув, она обрела совокупных Всех небожителей в доме Кренида. Богиню увидев, Все поднялися, и каждый своею чествовал чашей. Гера, всех обошед, у Фемиды румяноланитой Приняла чашу; Фемида бо первая Гере входящей Бросилась в встречу и речи крылатые к ней устремила: «Что ты, о Гера, приходишь, таким пораженная страхом? Верно, тебя устрашил громоносный супруг твой Кронион?» Ей отвечала богиня, лилейнораменная Гера: «Что вопрошаешь, Фемида бессмертная; или не знаешь, Сколько метателя молний душа и горда и сурова. Но воссядь и начни ты пир с бессмертными общий; Вместе со всеми богами услышишь, Фемида, какие Ужасы нам возвещает Кронион. Никто, уповаю, Радостен сердцем не будет, ни смертный, ни даже бессмертный, Как бы он ни был доныне средь пиршества мирного весел.» Так изрекла, и воссела владычица Гера; смутились Боги в Зевсовом доме; она ж улыбалась устами, Но чело у нее между черных бровей не светлело, Вдруг, ко всем обращаясь, воскликнула гневная Гера: «Боги безумные, мы безрассудно враждуем на Зевса! Мы бесполезно пылаем его укротить, нападая Словом иль силою! Он, удаляся, об нас и не мыслит, Нас презирает, считает, что он меж богов вековечных Властью и силой своей превосходнее всех несравненно. Должно терпеть вам, какое бы зло и кому б ни послал он; Им, как я мыслю, сегодня удар нанесен и Арею: Пал на бою Аскалаф, браноносец, любезнейший богу, Смертный, которого сыном могучий Арей называет.» Так изрекла; и ударил Арей по крутым себя бедрам Дланями жилистых рук и рыдающий громко воскликнул: «О, не вините меня, на Олимпе живущие боги, Если за сына я мстить иду к ополченьям ахейским, Мстить, хоть и сужено мне, пораженному Зевса перуном, С трупами вместе лежать, в потоках кровавых и прахе!» Рек, и тогда ж повелел он и Страху и Ужасу коней Впрячь, а сам покрывался оружием пламеннозарным. Верно б, сильнейший, стократно ужаснейший, нежели прежний, Гнев громодержца и мщенье противу богов воспылали; Но Афина богиня, за всех устрашася бессмертных, Бросилась к двери, оставивши трон на котором сидела; Щит от рамен и шелом от главы у Арея сорвала, Пику поставила в сторону, вырвав из длани дебелой, И загремела, словами напав на сурового бога: «Буйный, безумный, ты потерялся! Напрасно ль имеешь Уши; чтоб слышать? Иль стыд у тебя и рассудок погибли? Или не слышишь ты, что говорит владычица Гера, Гера, теперь возвратившаясь к нам от владыки Зевеса? Или ты хочешь, как сам, претерпев неисчетные бедства, С горьким стыдом поневоле, на светлый Олимп возвратит! Так и на всех нас, бессмертных, навлечь неизбежное бедство? Скоро, сомнения нет, племена и троян и данаев Бросил бы Зевс и пришел бы он нас ужаснуть на Олимпе; И постиг бы, карающий, всех — и виновных и правых! Будь мне послушен и месть отложи за убитого сына. Воин в бою не один, и храбрейший его и сильнейший, Пал и еще ниспадет, пораженный другим; невозможно Весь человеческий род неисчетный от смерти избавить.» Так говоря, посадила на трон исступленного бога. Гера ж царя Аполлона из Зевсова вызвала дому Вместе с Иридою, вестницей быстрой богов олимпийских. К ним возгласивши, она провещала крылатые речи: «Зевс повелел, да на Иду немедля предстанете оба; Но лишь предстанете вы и лицо увидите бога, Делайте, что повелит и чего Эгиох ни восхощет.» Так изрекла и, в чертог возвратяся, владычица Гера Села на трон, а Ирида и Феб, устремясь, полетели; Быстро спустились на Иду, зверей многоводную матерь; Там, на возвышенном Гаргаре Зевса нашли громодержца; Он восседал, и его благовонный увенчивал облак. Боги, представ пред лицо воздымателя облаков Зевса, Стали, — и к ним устремил Олимпиец негневные очи: Скоро они покорились супруги его повеленьям. К первой Ириде он рек, устремляя крылатые речи: «Шествуй, Ирида быстрая, к богу морей Посейдону, Всo, что реку, возвести и неложною вестницей будь мне. Пусть он брань оставит немедленно, пусть возвратится Или в собор небожителей, или в священное море. Если ж глаголы мои не восхощет исполнить, но презрит, — Пусть он помыслит, и с сердцем своим и с умом совещаясь, Может ли, как ни могущ он, меня в нападении встретить? Думаю, что Посейдаона я и могуществом высший, Я и рожденьем старейший, а он не страшится единый Равным считаться со мной, пред которым все боги трепещут.» Рек; покорилась ему ветроногая вестница деба; Быстро от Иды горы понеслась к Илиону святому. Словно как снег из тучи иль град холодный, обрушась, Быстро летит, уносясь проясняющим воздух Бореем, — Так устремляяся, быстрая путь пролетела Ирида; Стала и так провещала могущему Энносигею: «С вестью тебе, Посейдон, колебатель, земли черновласый, Я нисхожу от эгида носителя Зевса Кронида. Брань ты оставь немедленно, так он велит; возвратися Или в собор небожителей, или в священное море. Если ж глаголы его не восхощешь исполнить и презришь, Он угрожает, что сам, и немедля, с тобою сразиться Придет сюда; и советует он, чтобы ты уклонялся Рук громовержущих: ведаешь, он и могуществом высший, Он и рожденьем старейший; а ты, Посейдон, не страшишься Спорить о равенстве с тем, пред которым все боги трепещут.» Ей, негодующий сердцем, ответствовал царь Посейдаон: «Так, могуществен он; но слишком надменно вещает, Ежели равного честью, меня, укротить он грозится! Три нас родилося брата от древнего Крона и Реи: Он — громодержец, и я, и Аид, преисподних владыка; Натрое всo делено, и досталося каждому царство: Жребий бросившим нам, в обладание вечное пало Мне волношумное море, Аиду подземные мраки, Зевсу досталось меж туч и эфира пространное небо; Общею всем остается земля и Олимп многохолмный. Нет, не хожу по уставам я Зевсовым; как он ни мощен, С миром пусть остается на собственном третьем уделе; Силою рук он меня, как ничтожного, пусть не стращает! Дщерей своих и сынов для Зевса приличнее будет Грозным глаголом обуздывать, коих на свет произвел он, Кои уставам его покоряться должны поневоле!» Вновь провещала ему ветроногая вестница Зевса: «Сей ли ответ от тебя, колебатель земли черновласый, Зевсу должна я поведать, ответ и суровый и страшный? Или, быть может, смягчишь ты? Смягчимы сердца благородных. Знаешь и то, что старейшим всегда и Эриннии служат.» Ей ответствовал вновь колебатель земли Посейдаон: «Слово твое справедливо и мудро, Ирида богиня! Благо, когда возвеститель исполнен советов разумных. Но, признаюсь, огорчение сальное душу объемлет, Если угрозами гордыми он оскорблять начинает Равного с ним и в правах, и судьбой одаренного равной. Ныне, хотя негодующий, воле его уступаю; Но объявляю, и в сердце моем сохраню я угрозу: Если Кронион, мне вопреки и победной Афине, Гермесу богу, Гефесту царю и владычице Гере, Будет щадить Илион крепкостенный, когда не захочет Града разрушить и дать знаменитой победы ахейцам, — Пусть он знает, меж нами вражда бесконечная будет!» Так произнес, и ахейскую рать Посейдаон оставил, В понт погрузился; о нем воздыхали ахейцы герои. И тогда к Аполлону воззвал громовержец Кронион: «Ныне, возлюбленный Феб, к меднобронному Гектору шествуй, Се, обымающий землю, земли колебатель могучий В море отходит священное: грозного нашего гнева Он избегает; услышали б грозную брань и другие, Самые боги подземные, сущие около Крона! Благо и мне и ему, что, и гневаясь, он уступает Силам моим: не без пота б жестокого дело свершилось! Но прими, Аполлон, бахромистый эгид мой в десницу И, потрясающий им, устраши ты героев ахейских. Сам между тем попекись, дальновержец, об Гекторе славном; Храбрость его возвышай непрестанно, доколе данаи, В бегстве пред ним, не придут к кораблям и зыбям Геллеспонта. С оного времени сам я устрою и дело и слово, Да немедля почиют от бранных трудов и данаи.» Так произнес он, и не был отцу Аполлон непокорен! С Иды, шумной потоками, он устремился, как ястреб, Быстрый ловец голубей, между хищных пернатых быстрейший. В поле нашел стреловержец Приамова храброго сына; Гектор сидел, не лежал, и уже, обновившийся в силах, Окрест стоящих друзей узнавал; прекратилась одышка, Пот перестал: восстанавливал Гектора промысл Кронида; Близко представши, к нему провещал Аполлон дальновержец: «Гектор, Приамова отрасль! почто, от дружин удаленный, Духом унылый сидишь? Или горесть тебя удручила?» Дышащий томно, ему говорил шлемоблещущий Гектор! «Кто ты, благий небожитель, ко мне обращающий слово? Или еще не сдыхал, что меня пред судами ахеян, Их истреблявшего рать, поразил Теламонид могучий Камнем в грудь и мою укротил кипящую храбрость? Я уже думал, что мертвых и мрачное царство Аида Ныне увижу; уже испускал я дыхание жизни.» Сыну Приамову паки вещал Аполлон дальновержец: «Гектор, дерзай! поборник могучий Зевсом. Кронидом С Иды высокой тебе на покров и защиту ниспослан, Я, Аполлон златомечный, бессмертный, который и прежде Сильной рукой защищал и тебя, и высокую Трою. Шествуй к полкам, — и своим многочисленным конникам храбрым Всем повели к кораблям устремить их коней быстроногих. Я перед ними пойду, и сам для коней илионских Путь уравняю, и в бег обращу героев ахейских.» Рек, и ужасную силу вдохнул предводителю воинств; Словно конь застоялый, ячменем раскормленный в яслях, Привязь расторгнув, летит и копытами поле копает; Пламенный, плавать обыклый в реке быстрольющейся, пышет, Голову, гордый, высоко несет; вкруг рамен его мощных Грива играет: гордится он сам красотой благородной; Быстро стопы его мчат к кобылицам и паствам знакомым, Гектор таков, с быстротою такой оборачивал ноги, Бога услышавши глас; возбуждал Он на бой конеборцев. Словно рогатую лань или дикую козу поднявши, Гонят упорно горячие псы и ловцы поселяне; Но высокий утес и густая тенистая роща Зверя спасают: его изловить им не сужено роком; Криком меж тем пробужденный, является лев густобрадый Им на пути и толпу, распыхавшуюсь, в бег обращает, — Так аргивяне дотоле толпой неотступные гнали Трои сынов, и мечами и копьями в тыл поражая; Но лишь увидели Гектора, быстро идущего к рати, Дрогнули все, и у каждого в ноги отважность упала. Их Фоас ободрял, благородный сын Андремонов, Муж этолийский знатнейший, искусный в бою стрелобойном, Храбрый и в стойком; его и в собраньях мужей побеждали Редкие, если при нем в красноречии спорила юность. Он, распаляемый ревностью, так говорил меж ахеян: «Боги! ужасное чудо моим представляется взорам! Гектор воскрес! от ужасной смерти избегнувши, паки Гектор пред нами! А мы уповали, что гордый троянец Душу предаст под рукой Теламонова сына Аякса. Верно, могущий бессмертный опять сохранил и восставил Мужа, который уж многим колена сломил аргивянам, Что и еще совершит, как предвижу я! Он не без воли Зевса гремящего стал перед воинством, пышущий боем. Други, совет предложу я, и все мы ему покоримся. Ратной народной толпе повелим к кораблям удалиться; Мы же, сколько ни есть нас, храбрейшими в рати слывущих, Противостанем: быть может, его остановим мы, в встречу Копья уставивши; он, я надеюся, как ни неистов, Сердцем своим содрогнется ворваться в дружину героев.» Так говорил; и, внимательно слушая, все покорились. Быстро Аяксы могучие, царь Девкалид копьеносец, Тевкр, Мерион нестрашимый и Мегес, Арею подобный, Строили битву, созвав благородных героев ахейских Против троян и великого Гектора; тою порою Сзади народа толпа к кораблям отступала. — Трояне Прежде напали толпой; предводил, широко выступая, Гектор герой; а пред Гектором шествовал Феб небожитель, Перси одеявший тучей, несущий эгид велелепный, Бурный, косматый, ужасный, который художник бессмертный Зевсу Крониду Гефест даровал, человекам на ужас. С сим он эгидом в деснице предшествовал ратям троянским. Их нажидали ахейцы, сомкнувшися; разом раздался Яростный крик от обеих ратей; с тетив заскакали Быстрые стрелы; и копья, из дерзостных рук полетевши, Многие в тело вонзились воинственных юношей красных, Многие, среди пути, не отведав цветущего тела, В землю вонзяся, дрожали, алкая насытиться телом. Долго, доколе эгид Аполлон держал неподвижно, Стрелы равно между воинств летали, и падали вой; Но едва аргивянам в лицо он воззревши, эгидом Бурным потряс и воскликнул и звучно и грозно, — смутились Души в их персях, забыли аргивцы кипящую храбрость. Словно как стадо волов иль овец великую кучу Хищные звери в глубокую мрачную ночь рассыпают, Если находят незапные, в час, как отсутствует пастырь, — Так аргивяне рассыпались, слабые; Феб на сердца их Ужас навел, посылая троянам и Гектару славу. Тут ратоборец сражал ратоборца в рассеянной битве. Гектор могучий и Стихия свергнул и Аркесилая, Стихия, войск предводителя меднодоспешных беотян, Аркесилая, верного друга вождя Менесфея. Но Энея оружием Ияс повержен и Медон: Медон, сын незаконный владыки мужей Оилея, Был Оилида Аякса младший брат; но в Филаке Он обитал, удались от отчизны, как мужа убийца,, Мачехи брата убив, Эриопы, жены Оилея; Ияс же был предводитель воинственных духом афинян, Сыном Сфела от всех называвшийся, Буколиона. Полидамас поразил Мекистея, Полит же Эхия В первом ряду, а Клония сразил благородный Агенор; Дейоха тут же Парис, убегавшего между передних, С тыла в плечо поразил и насквозь оружие выгнал. Тою порой, как они обнажали убитых, данаи, В ров и на колья его опрокинувшись, в страшном расстроив Полем бежали везде и за вал укрывались неволей. Гектор же голосом звучным приказывал ратям троянским, Прямо напасть на суда, а корысти кровавые бросить: «Если ж кого-либо я от судов удаленным замечу, Там же ему уготовлю и смерть! и несчастного, верно, Мертвое тело ни братья, ни сестры огня не сподобят; Но троянские псы растерзают его перед градом!» Рек, — и, бичом по хребтам поражая коней, полетел он, Звучно к троянам крича по рядам; и они, испуская Страшные вопли, за ним устремили коней колесничных С громом ужасным; и Феб Аполлон впереди перед ними, Быстро окопа глубокого берег стопами рассыпав, Весь в середину обрушил и путь умостил он троянам, Длинный и столько широкий, как брошенный дрот пролетает, Если могучесть свою человек испытующий бросит. Там устремились пергамлян фаланги, и Феб перед ними, Дивным эгидом сияя; рассыпал он стену данаев Так же легко, как играющий отрок песок возле моря, Если когда из песку он детскую сделав забаву, Снова ее рукой и йогой рассыпает, резвяся: Так, Аполлон дальномечущий, ты и великий и тяжкий Труд рассыпал ахеян и предал их бледному бегству. Возле судов наконец удержались они, собираясь. Там, ободряя друг друга и руки горе воздевая, Каждый богов небожителей всех умолял громогласно. Нестор же старец особенно, страж аргивян неусыпный, Зевса молил, воздевающий длани ко звездному небу: «Если когда-либо кто средь цветущей Эллады, Кронион, Тучные бедра тебе от тельца иль одна возжигая, В дом возвратиться молился и ты преклонился к моленью, — Вспомни о том и погибели день отврати. Олимпиец! Гордым троянам не дай совершенно осилить ахеян!» Так он молился; и грянул о небес промыслитель Кронион, Внявший молению Нестора, благочестивого старца. Но трояне, в их пользу приявшие знаменье Зевса, Жарче на рати ахейские бросились, жадные боя. Словно как вал огромный широкоразливного моря Выше боков корабля подымается, двинутый страшной Силою бури, которая волны на волны вздымает, — Так устремились трояне с неистовым воплем за стену; Коней пригнали туда ж и у корм в рукопашную битву С копьями острыми стали; они с высоты колесниц их, Те же с высоты кораблей своих черных, на оных держася, Бились шестами огромными, кои в судах сохранялись К бою морскому, сплоченные, сверху набитые медью. Храбрый Патрокл, доколе ахейцы с троянскою силой Бились еще пред стеною, вдали от судов мореходных, В куще сидел у высокого духом вождя Эврипила, Душу ему услаждал разговором и тяжкую рану Вкруг осыпал врачевством, утоляющим черные боли. Но как скоро за стену увидел стремящихся бурно Гордых троян, а данаев услышал и крик и тревогу, Громко воскликнул Патрокл и руками по бедрам могучим С грусти ударил себя и, печальный, вещал Эврипилу: «Нет, Эврипил, не могу я с тобою, хотя б и желал ты, Долее здесь оставаться; ужасная битва восстала! Пусть благородный сподвижник тебя утешает; а сам я К другу Пелиду спешу, да его преклоню ополчиться. Может быть, как предузнать? — убедить Ахиллесово сердце Бог мне поможет; сильно всегда убеждение друга.» Так говорящего, ноги его уносили. — Ахейцы Против троян нападающих крепко стояли, но тщетно Их, и меньших числом, отразить от судов напрягались. Тщетно и Трои сыны напрягались, ахеян фаланги Боем расторгнув, ворваться в ряды кораблей их и сеней. Словно правильный снур корабельное древо ровняет Зодчего умного в длани, который художества мудрость Всю хорошо разумеет, воспитанник мудрой Афины, — Так между ними борьба и сражение ровные были. Те пред одними, а те пред другими судами сражались. Гектор герой на Аякса, высокого славою, вышел. Оба они за единый корабль подвизались, и тщетно Сей защитителя сбить и корабль запалить домогался, Тот отразить сопостата, которого демон приближил. Тут Клитеида Калетора свергнул Аякс знаменитый, Огнь на корабль заносящего, пикою в перси ударив; С шумом он грянулся в прах, из руки его выпала светоч Гектор, как скоро увидел родного ему Клитеида, Замертво павшего в прах перед черной кормой корабельной, Звучно воскликнул, троян и ликиян на бой поощряя: «Трои сыны, и ликийцы, и вы, рукоборцы дарданцы! Стойте, страшитеся в сей тесноте отступать из сраженья; Лучше отстойте вы Клития сына, да враг не похитит Славных оружий с убитого в самом стану корабельном.» Так произнес, и в Аякса направил сияющий дротик, Но попал не в него, а в клеврета его, Ликофрона, Мастера ветвь, киферейца, в Аяксовом жившего доме С оной поры, как убийство свершил у киферян священных; Гектор его, близ Аякса стоящего, в череп над ухом Дротом ударил убийственным; в прах он, с кормы корабельной Рухнувшись, навзничь пал, и его сокрушилася крепость. Храбрый Аякс ужаснулся и к брату младому воскликнул: «Тевкр, потеряли мы, брат мой, нашего верного друга! Пал Масторид, которого мы, из Киферы пришельца, В нашем дому, как любезных родителей, все почитали. Пал он от Гектора! Где же твои смертоносные стрелы? Где твой лук сокрушительный, данный тебе Аполлоном?» Рек он, — и тот его понял и, прянувши, стал близ героя С луком разрывчатым в верной руке и с колчаном на раме, Полным пернатых; и, быстро он их на троян посылая, Клита стрелой поразил, Пизенорову славную отрасль,, Друга Панфоева сына, почтенного Полидамаса. Был он возница его, и тогда над конями трудился, Правил туда, где в сражении гуще клубились фаланги; Гектору тем и троянам желал угодить он, но быстро Гибель пришла, и никто из друзей от нее не избавил: В выю возатаю с тыла стрела смертоносная пала; На землю грянулся он, и обратно ударились кони, Праздной гремя колесницею. Скоро то сведал владыка Полидамас, и коням убегающим вышел навстречу. Их Астиною слуге, Протаона сыну, вверяя, Крепко наказывал близко держать, на виду непрестанно; Сам, устремившись обратно, с передними стал на сраженье. Тевкр же другую стрелу против Гектора мужеубийцы Вынул; и, верно, принудил бы бой перервать пред судами, Верно, стрелой у героя победного душу исторг бы; Но не укрылся, от промысла Зевсова; Зевс Приамида Сам охранял и у Тевкра пылавшего славу похитил: Тевкр наляцал, как на луке его превосходном крутую Бог сокрушил тетиву, и у Тевкра умчалася мимо Тяжкая медью стрела, и лук из руки его выпад, Тевкр ужаснулся и к брату Аяксу немедля воскликнул: «Горе! какой-то демон ратные замыслы наши Все разрушает; и лук у меня он исторгнул из длани, И расторг тетиву мне, которую свежую ныне Я на лук навязал, чтобы вынесла частые стрелы.» Тевкру ответствовал быстро Аякс Теламонид великий: «Друг, оставь ты в покое и лук, и крылатые стрелы, Если их бог рассыпает, ахеянам храбрым враждебный. С пикой огромной в руке и с щитом на плече, Теламонид, Ратуй троян и дружины свои возбуждай к ратоборству. Пусть нелегко, в победой гордяся, возьмут сопостаты Наши суда доброснастные; вспомним ахейскую храбрость!» Так говорил он — и Тевкр под кущею лук свой оставил; Щит на плечо многобляшистый, четыреслойный набросил, Шлем на главу удалую красивый надел, осененный Гривою конскою; гребень ужасный над ним развевался, Взяв наконец копие, повершенное острою медью, Вышел назад и, примчася стремительно, стал близ Аякса. Гектор едва усмотрел сокрушенными Тевкровы стрелы, Звучно вскричал, и троян и ликиян еще возбуждая: «Трои сыны, и ликийцы, и вы, рукоборцы дарданцы! Будьте мужами, о друга; воспомните рьяную храбрость Здесь, пред судами ахеян! Своими очами я видел, Славного воина стрелы и лук уничтожены богом! Видимо ясно сынам человеков могущество бога, Если кого Олимпиец высокою славой возносит Или кого унижает, защиты своей не сподобив: Так как теперь унижает ахеян, а вас возвышает. В бой на суда! наступите всем воинством!Кто между вами, Ранен мечом иль стрелой, роковою постигается смертью, Тот умирай! Не бесславно ему, защищая отчизну, Здесь умереть; но останутся живы супруга и дети, Дом и наследие целы останутся, если ахейцы В черных судах унесутся к любезным отечества землям.» Так говоря, возбудил он и силу и мужество в каждом. Сын Теламонов с другой стороны восклицал пред дружиной: «Стыд вам, ахеяие! Лучше решитеся или погибнуть, Или спастись, но беду отравить от судов мореходных! Чаете ль вы, как возьмет корабли шлемоблещущий Гектор, Каждый на землю родную пешком возвратится из Трои? Слышите, с криком каким ополчения все возбуждает Гектор, который сожечь корабли, разъяренный, стремится? Верно, сии он толпы не на пляску зовет, а на битву! Нам не осталось ни думы другой, ни решимости лучшей, Как смесить с сопостатами руки и мужество наше! Лучше мгновенной решимостью выкупить жизнь иль погибнуть, Нежели долгие дни изнуряться жестокою бранью, Так бесполезно средь стана, стесняясь народом слабейшим!» Так говоря, возбудил он и силу и мужество ратных. Гектор же мощный Схедия сразил, Перимедова сына, Воинств фокейских вождя, но Аякс Лаодамаса свергнул, Пеших бойцов предводителя, славную ветвь Антенора; Полидамас же корысти добыл с килленейского Ота, Друга Филидова, воинств вождя крепкодушных эпеян. Мегес Филид налетел на убийцу; но в сторону прянул Полидамас; не уметил в него, не судии дальновержец Сыну Панфоеву славному пасть меж рядов первоборных. Крезма Филид угодил сокрушительной пикою в перси; С шумом он пал, и с рамен совлекал победитель доспехи. Вдруг на Филида нагрянул Долопс Лампетид, илионский Славный копейщик, которого сын Лаомедона доблий, Лама велемудрый родил, знаменитого доблестью бранной, Он у Филида, нагрянувший близко, щита середину Пикой пробил, но его защитил крепкосозданный панцирь, Латами сомкнутый плотно: Филей в давнобьггное время Вывез доспех сей из града Эфиры, от вод Селлеиса, Коим, как друга, его одарил там Эвфет скиптродержец, В битвах кровавых носить от враждебных мужей сборов Он-то и сына его защитил от погибели грозной. Мегес же Лампова сына по медному шлему под гребнем, В самую, выпуклость верхнюю, пикою острой ударил, Гривистый гребень с основы сорвал, и на землю он целый Пал и простерся во прахе, блистающий пурпуром свежим. Но между тем, как сражался он пламенно, чая победы, Сильный поборник явился ему, Менелай благородный; С пикой, невидимый, стал в стороне, поразил, Лампетида С тыла в плечо; и сквозь перси пробилося бурное жало, Рея вперед; и во прах Лампетид опрокинулся навзничь. Прянули оба на павшего, медную, славную броню С плеч совлекать. Но Гектор вскричал на Долопсовых ближних, Их порицая, и более всех Гикетаона сына Он укорял, Меланиппа, который прежде в Перкоте Пас круторогих волов, до нашествия рати враждебной; Но как скоро ахейцы в судах многовеслых приплыли, Он прилетел в Илион и в дружинах троян отличался, Жил у Приама и чествован был, как и сын, Дарданидом. Гектор его укорял и к нему говорил, негодуя: «Сын Гикетаонов! Так ли оставим? ужели нисколько Сердце твое де болит за сраженного милого брата? Или не видишь ты, как над доспехом Долопса трудятся? Следуй за мною! не время с аргивцами издали биться; Должно нам всех истребить их, покуда они с оснований Трои высокой не свергли и граждан ее не избили!» Рек — и понесся вперед, и муж с ним, богу подобный. Аргоса воев Аякс, возбуждал, Теламонид великий: «Други, мужайтесь! Наполните сердце стыдом благородным! Воина воин стыдися на поприще подвигов ратных! Воинов, знающих стыд, избавляется боле, чем гибнет; Но беглецы не находят ни славы себе, ни избавы!» Так возбуждал, но и сами они защищаться пылали; В сердце сложили героя слова и суда оградили Медной стеной; до троян против них устремлял громовержец. Храбрый Атрид Менелай ваабуждал Антилоха младого: «Нет,Антилох, никого ни моложе тебя из ахеян, Ни быстрее для бега, ли силами крепче для боя. Если бы, прянув вперед, поразил ты какого троянца!» Так произнес и назад отступил, поощрив Антилоха. Вылетел он из передних рядов и, кругом обозревши, Бросил блистательный дрот; взволновались трояне, увидя Мощный удар. И оружие он не напрасное ринул: Ветвь Гикетаона, смелого сердцем вождя Меланиппа, Гордо идущего в битву, в широкие перси уметил; С шумом он грянулся в прах, и взгремели на падшем доспехи. Несторов сын на него устремился, как пес на еленя Скачет пронзенного, коего ловчий, едва он из лога Прянул, стрелой поразил я подсек ему резвые ноги, — Так на тебя, Мелаиипп, наскочил Антилох бранолюбец, Алча доспехов твоих. Но от Гектора он не укрылся; Гектор навстречу предстал, пролетев сквозь кипящую сечу. Нестеров сын не остался, как ни был горяч в ратоборстве; С поля сбежал он, зверю подобный, свершившему пакость, Зверю, который, пса или пастыря стадо сгубивши, В лес убегает, покуда селян не собралась громада, — Так убежал Несторид; на него и трояне и Гектор, Страшные крики подняв, задождили свистящие стрелы. Стал он лицом к сопротивным, достигнувши дружеских сонмов. Тою порою трояне, как львы, пожиратели крови, Бурно к судам устремлялись и Зевса судьбы совершали: Он непрестанно их мужество высил, а воев ахейских Дух поражал и победы лишал их, троян поощряя; Гектору сердце его даровать, Приамиду желало Грозную славу, да он на суда пожирающий пламень Бурный повергнет, и так роковое Фетиды моленье Все совершится; единого ждал промыслитель Кронион: Первого судна горящего зарево с неба увидеть. С оного времени Зевс от судов невозвратное бегство Трои сынам присуждал, а данаям победную славу. Так помышляющий, Гектора в бой на суда устремлял он, Страшно и собственным влекшегось духом; свирепствововал Гектор, Словно Арей, сотрясатель копья, или огнь истребитель, Если меж гор он свирепствует, в чащах глубокого леса: Пена клубилась из уст, под бровями угрюмыми очи Грозным светились огнем; над главой, воздымаяся гребнем, Страшно качался шелом у летавшего бурей по битве Гектора! Сам бо герою был покровителем с нoба Зевс и его одного возвышал над толпой чoловеков Честью и славою: ибо не долго жить оставалось Сыну Приама; уже на него Тритогена Паллада День роковой устремляла с победною силой Пелида. Гектор пылал разорвать у данаев ряды и пытался Всюду, где видел и гуще толпы, и оружие лучше; Но разорвать их нигде он не мог, беспредельно пылавший: В встречу данаи, сомкнувшися башней, стояли, как камень Страшно высокий, великий, который у пенного моря Гордо встречает и буйные вихрей свистящих набеги, И надменные волны, которые противу хлещут, — Так аргивяне встречали троян неподвижно, бесстрашно. Он же, сияющий окрест огнем, налетел на фалангу; Грозен упал, как волна на бегущий корабль упадает, Мощная, бурей из туч возвращенная; весь потрясенный, Пеной корабль покрывается; шумное бури дыханье В парус гремит, и трепещут сердца корабельщиков бледных, Страхом объятых; они из-под смерти едва уплывают, — Так сердца трепетали в груди благородных данаев. Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший, Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся Тысячи; пастырь при них, но, юный, еще не умеет С зверем сразиться, дабы защитить круторогую краву: Пастырь неопытный, около крав то передних, то задних Мечется он беспрестанно, а хищник, в средину их бросясь, Режет быка, и все разбегаются, — так аргивяне, Свыше смятенные, в бег перед Гектора силой и Зевса Все обратилися; он поразил одного Перифета, Храброго сына Копрея, того, что, служа Эврисфею, Вестником часто ходил от тирана к Гераклу герою: Сей-то отец ничтожный родил знаменитого сына, Доблестей полного: легкостью в беге, искусством в сраженьях, В думах умом он блистал между всех благородных микенян; Он Приамиду герою высокую славу доставил: В бег обращаяся, задом, незапно на щит он споткнулся, Им же держимый, огромный, до ног оборона от копий; Он, на щит свой споткнувшися, навзничь упал, и ужасно Грянул шелом вкруг висков при падении сильного мужа. Гектор, увидевши то, прилетел и, став перед падшим, В перси копьем поразил и пред сонмом друзей Перифету Душу исторгнул; они не могли; и печальные, другу Помощи дать: ужасалися Гектора мужеубийцы. К ближним судам отступили; суда, извлеченные прежде, Их оградили передние; Гектор и там утеснял их. Нуждой ахеян сыны отступить от судов и передних, Нуждой заставлены горькой; они перед кущами стали, Вместе столпись, рассеваться не мысля; удерживал вместе Стыд их и страх; непрестанно они ободряли друг друга Криками; Нестор особенно, страж престарелый ахеян, Каждого мужа молил, именами родных заклиная: «Будьте мужами, о друга, почувствуйте стыд, аргивяне, Стыд перед всеми народами! Вспомните сердцу любезных Жен и детей, и стяжанья свои, и родителей милых, Вспомните все, у которых родные живы и мертвы! Именем их и отсутственных, я вас молю, аргивяне, Стойте крепко противу врагов, не бросайтеся в бегство!» Так говорил, и возжег он и крепость и мужество в каждом; Облак у них пред очами Афина рассеяла мрачный, Свыше ниспосланный: свет воссиял им, открылось пространство Всo, и от черных судов и от поля погибельной битвы; Гектор открылся ужасный, и все илионян дружины, Сколько за ним, позади, не сражавшихся праздно стояло И впереди, пред судами, неистовым билося боем. Сердцу Аякса великого более нелюбо стало Быть в тесноте, в какой оставались другие ахейцы; Он по помостам судов устремился, широко шагая, Шест корабельный в могучих руках потрясая огромный, Крепко в составах сколоченный, двадцать два локтя длиною. Словно как муж, ездок на конях необычно искусный, Лучших из множества коней избрав четырех и связав их, Правит и с поля далекого к граду великому гонит Битой дорогой; толпою и мужи, и робкие жены Смотрят дивуясь, а он беспрестанно и твердо и верно Скачет, садяся с коня на коня, на бегу их ужасном, — Так Теламонид Аякс с корабля на корабль по помостам Прядал, широко шагая и крик подымая до неба; Криком ужасным герой возбуждал беспрерывно данаев Стан и суда боронить. Но в оное время и Гектор Мощный уже не в толпе крепкобронных троян оставался. Словно как бурный орел на стада ударяет пернатых, Птиц перелетных, пасущихся мирно по брегу речному, Диких гусей, журавлей иль стада лебедей долговыйных, — Так Приамид нападал на данайский корабль черноносый, Бурен кидаясь: его позади устремлял громовержец Мышцей высокой, и с ним воеводою воинство двигал. Снова у быстрых судов запылала свирепая битва. Можно б сказать, что еще не усталые, свежие рати В бой соступилися; так горячо ратоборцы сражались. Духом таким управлялися воинства: мужи ахейцы Боле не мнили избыть от беды и решились погибнуть; Каждый, напротив, троянин, исполненный бодрости, чаял: Ныне сожжем корабли и побьем героев ахейских. Духом таким наполняясь, одни на других напирали. Гектор могучей рукой за корму корабля ухватился; Легкий, прекрасный корабль сей отважного Протесилая В Трою принес, но в отечество вновь не повез ратоводца: Окрест сего корабля и ахейцы смесясь и трояне, В свалке ужасной сражалися врукопашь; боле не ждали Издали стрел поражающих, или метательных копий: Друг против друга стоящие, равным горящие духом, Бились секирами тяжкими, взад и вперед с лезвиями, Бились мечами и копьями, острыми сверху и снизу. Множество пышных ножей, с рукоятками черными, наземь Падало окрест, летя то из рук, то рамен ратоборцев, Яростно бившихся; черною кровью земля залилася. Гектор, корабль захватив, пред кормою стоял неотступен; Хвост кормовой он руками держал и кричал к ополченьям: «Светочей, светочей дайте! и с криком сомкнувшися гряньте! День, награждающий всo, даровал нам Зевес! присудил нам Взять корабли, что, под Трою приплыв против воли бессмертных. Столько нам бед сотворили по робости старцев советных; Старцы, когда я хотел воевать корабли сопостатов, В граде держали меня и троянский народ отвлекали. Но если в оные дни омрачал громовержец Кронион Наш рассудок, то ныне он сам и зовет и ведет нас!» Рек, — и они на данаев ударили с большим свирепством. Сын Теламонов не выстоял: стрелы его засыпали; Тихо герой отступал, устрашась неизбежной тут смерти; Вспять до скамьи семистопной сошел с кормового помоста. Там он стоял, озираясь, и длинным копьем беспрерывно Всех опрокидывал, кто наносил пожирающий пламень, И беспрерывно ужасно кричал, убеждая данаев! «Други, данаи герои, бесстрашные слуги Арея! Будьте мужами, о други, вспомните бранную доблесть! Может быть, мыслите вы, что поборники есть позади нам? Или стена боевая, которая нас оборонит? Нет никакого вблизи укрепленного башнями града, Где защитились бы мы, замененные свежею силой. Мы на троянских полях, перед войском троян твердобронных, К морю прибиты стоим, далеко от отчизны любезной! Наше спасение в наших руках, а не в слабости духа!» Рек — и свирепый кругом нападал с длиннотенною пикой. Каждого, кто из троян к корабельным кормам ни бросался С пламенем бурным в руках, возбуждаемый Гектора криком, Каждого он прободал, принимая огромною пикой: Так их двенадцать из собственных рук заколол пред судами.
16
Так непреклонно они за корабль крепкоснастный сражались. Тою порою Патрокл предстал Ахиллесу герою, Слезы горячие льющий, как горный поток черноводный Мрачные воды свои проливает с утеса крутого. Смотря на друга, исполнился жалости пастырь народа И к нему возгласил, устремляя крылатые речи: «Что ты расплакался, друг Менетид? как дева-младенец, Если, за матерью бегая, на руки просится с плачем, Ловит одежду ее, уходящую за полу держит, Плачет и в очи глядит, чтобы на руки подняла матерь, — Ты, как она, Менетид, проливаешь обильные слезы. Может быть, что мирмидонцам иль мне объявить ты имеешь? Может быть, весть о домашних из Фтии один ты прослышал? Здравствует, сказуют, Акторов сын, отец твой Менетий; Здравствует также и мой, Пелей Эакид в мирмидонах. О, плачевна была б нам того иль другого кончина! - Может быть, ты об ахеянах тужишь, что так злополучно Подле своих кораблей за неправду свою погибают? Молви, в душе не скрывай ничего, чтобы оба мы знали.» Тяжко вздохнувши, ответствовал ты, Менетид конеборец: «О Пелейон, браноносец храбрейший ахейский, прости мне Слезы мои! Величайшее горе постигло ахеян! Все между ими, которые в рати храбрейшими слыли, В стане лежат, иль в стрельбе, или в битве пронзенные медью. Ранен стрелою Тидид Диомед, воеватель могучий; Врукопашь ранен копьем герой Одиссей, Агамемнон, Ранен пернатой в бедро и блистательный сын Эвемонов. Наши врачи, богатейшие злаками, вкруг их трудятся, Раны врачуя. Но ты, Ахиллес, один непреклонен! О, да не знаю я гнева такого, как ты сохраняешь, Храбрый на бедствие! Кто же в тебе обретет заступленье, Если не хочешь ахеян спасти от напасти позорной? Немилосердый! Родитель твой был не Пелей благодушный, Мать не Фетида; но синее море, угрюмые скалы Миру тебя породили, сурового сердцем, как сами! Если тебя устрашает какой-либо грозный оракул, Если тебе от Кронида поведала что-либо матерь, В бой отпусти ты меня и вверь мне своих мирмидонян: Может быть, с помощью их для данаев светом я буду. Дай рамена облачить мне твоим оружием славным: Может быть, в брани меня за тебя принимая, трояне Бой прекратят; а данайские воины в поле отдохнут, Боем уже изнуренные; отдых в сражениях краток. Мы, ополчение свежее, рать, истомленную боем, К граду легко отразим от судов и от сеней ахейских.» Так он просил, неразумный! Увы, не предвидел, что будет Сам для себя он выпрашивать страшную смерть и погибель! Мрачно вздохнув, провещает к нему Ахиллес быстроногий: «Сын благородный Менетия, что мне, Патрокл, говоришь ты? Мало меня беспокоит оракул, который я слышал; Мне ничего не внушала почтенная матерь от Зевса. Но жестокий мне гнев наполняет и сердце и душу, Если я вижу, что равного равный хочет ограбить, Хочет награды лишить, потому лишь, что властью он выше! Гнев мой жесток: после бедствий, какие в боях претерпел я, Деву, которую мне в награжденье избрали ахейцы, Ту, что копьем приобрел я, разрушивши град крепкостенный, Деву ту снова из рук у меня самовластно исторгнул Царь Агамемнон, как будто бы был я скиталец бесчестный! Но, что случилось, оставим! И было бы мне неприлично Гнев бесконечный в сердце питать; но давно объявил я: Гнев мой не прежде смягчу, как уже перед собственным станом, Здесь, пред судами моими раздастся тревога и битва. Ты, соглашаюсь, моим облекися оружием славным, Будь воеводой моих мирмидонян, пылающих боем: Вижу, кругом уже черная туча троян обложила Стан корабельный, ужасная; вижу, прибитые к морю Держатся только на бреге, на узком, последнем пространстве Рати ахеян; на них же обрушилась целая Троя, Дерзкая: в поле не видят чела Ахиллесова шлема, В очи светящего! Скоро б они полевые овраги В бегстве наполнили трупами, если б ко мне Агамемнон Был справедлив; но теперь, дерзновенные, стан осаждают! Ибо уже не свирепствует в мощной руке Диомеда Бурная пика его, чтобы смерть отражать от данаев; Боле не слышится голос из уст ненавистных Атрида В ратях данайских; но голос лишь Гектора людоубийцы Звучный гремит между воинств троянских, и криком трояне Всю наполняют долину, в бою побеждая данаев! Так да не будет, Патрокл! Отрази от судов истребленье; Храбро ударь, да огнем не сожгут у нас сопостаты Наших судов и желанного нас не лишат возвращенья. Но повинуйся, тебе я завет полагаю на сердце, Чтобы меня ты и славой, и честью великой возвысил В сонме данаев. И так, чтоб данаи прекрасную деву Отдали сами и множество пышных даров предложили, Брань от судов отрази и назад, Менетид, возвратися! Даже когда бы и славы добыть даровал громовержец, Ты без меня, Менетид, не дерзай поражать совершенно Храбрых троян, да и более чести моей не унизишь. Радуясь мужеством духа и славой победного боя, Трои сынов истребляй, но полков не веди к Илиону, Чтоб от Олимпа противу тебя кто-нибудь из бессмертных В брань за троян не предстал; Аполлон беспредельно их любит. Вспять возвратися ко мне, кораблям даровавши спасенье; Рати ж ахеян оставь на полях боевых истребляться. Если б, о вечный Зевес, Аполлон и Афина Паллада, Если б и Трои сыны и ахеяне, сколько ни есть их, Все истребили друг друга, а мы лишь, избывшие смерти, Мы бы одни разметали троянские гордые башни!» Так меж собой говорили они. Между тем нападенья Боле Аякс не выдержал: стрелы его удручали. Зевсова мощь побеждала героя и храбрость дарданцев, Быстро разивших; ужасный, кругом головы его светлый Шлем, поражаемый, звон издавал; поражали всечасно В шлемные выпуки медные; шуйца Аякса замлела, Крепко дотоле державшая щит переметный; но с места Мощного сбить не могли, принуждавшие тучею копий. Часто и сильно дышал Теламонион; пот беспрерывный Лился ручьями по всем его членам; не мог ни на миг он Вольно вздохнуть: отовсюду беда за бедой восставала. Ныне поведайте, Музы, живущие в сенях Олимпа, Как на суда аргивян упал истребительный пламень. Гектор, нагрянувши, изблизи ясенный дрот у Аякса Тяжким ударил мечом, и у медяной трубки копейной Ратовье махом рассек; бесполезно Аякс Теламонид Взнес, потрясая, обрубленный дрот: далеко от Аякса Острая медь отлетела и о землю звукнула, павши. Сын Теламонов познал по невольному трепету сердца Дело богов, и, познав, что его все замыслы в брани Зевс громоносный ничтожит, даруя троянам победу, Он отступил; и троянцы немедленно бросили шумный Огнь на корабль: с быстротой разлилося свирепое пламя. Так запылала корма корабля. Ахиллес то увидел, В гневе по бедрам ударил себя и вскричал к Менетиду: «О, поспеши, Патрокл, поспеши, конеборец мой храбрый! Зрю я, уже на судах истребительный пламень бушует! Если возьмут корабли, не останется нам и ухода. Друг, воружайся быстрее, а я соберу ополченья!» Так произнес, — и Патрокл воружался блистающей медью. И сперва положил он на быстрые ноги поножи Пышные, кои серебряной плотно смыкались наглезной; После поспешно броню надевал на широкие перси, Звездчатый, вкруг испещренный доспех Эакида героя; Сверху набросил на рамо ремень и меч среброгвоздный, С медяным клинком; и щит перекинул огромный и крепкий; Шлем на главу удалую сияющий пышно надвинул, С конскою гривою; гребень ужасный над ним развевался. Взял два крепкие дрота, какие споручнее были. Не взял копья одного Ахиллеса героя; тяжел был Крепкий, огромный сей ясень; его никто из ахеян Двигать не мог, и один Ахиллес легко потрясал им, Ясенем сим пелионским, который отцу его Хирон Ссек с высоты Пелиона, на гибель враждебным героям. Коней же быстро впрягать Автомедону дал повеленье, Чтимому им наиболее после Пелида героя, Верному более всех, чтоб выдерживать бранные грозы. Сей Автомедон подвел под ярмо Ахиллесовых коней, Ксанфа и Балия, быстрых, летающих с ветрами вместе. Гарпия оных Подарга родила от Зефира ветра, Им посещенная в пастве, при бурных струях Океана. В припряжь завел он коня, знаменитого бегом Педаса, Коего добыл Пелид, разгромивши град Этиона: Смертный, с конями бессмертными он быстротою равнялся. Тою порой Ахиллес, обходя мирмидонов по кущам, Всех воружал их оружием к бою. Подобно как волки, Хищные звери, у коих в сердцах беспредельная дерзость, Кои еленя рогатого, в дебри нагорной повергнув, Зверски терзают; у всех обагровлены кровию пасти; После, стаею целой, к источнику черному рыщут; Там языками их гибкими мутную воду потока Лочут, рыгая кровь поглощенную; в персях их бьется Неукротимое сердце, у всех их раздуты утробы, — В брань таковы мирмидонян вожди и строители ратей Реяли окрест Патрокла, слуги Эакида героя, Боем пылая; в среде их стоял Ахиллес бранолюбец, Криком кругом возбуждая коней и мужей щитоносцев. В брань пятьдесят кораблей Эакид Ахиллес быстроногий, Зевсов любимец, привел к Илиону; на каждом из оных Ратных мужей пятьдесят человек при уключинах было. Пять воевод он над ними поставил, которым и вверил В войсках начальство, но сам он господствовал с властью державной Первым строем начальствовал пестродоспешный Менесфий, Сперхия сын, реки пресловутой, от Зевса ниспадшей: Тайно его Полидора, прекрасная дочерь Пелея, С Сперхием бурным родила, жена, сочетавшаясь с богом; Но, по молве, с Периеридом Бором, который и браком С нею сопрягся торжественно, выдав несметное вено. Строй второй предводил ратоводец воинственный Эвдор, Девой рожденный; его Полимела, прелестная в плясках Филаса дочь, родила: пленился веселою девой Гермес бессмертный, увидевший в хоре ее сладкогласном Пляшущей в праздник Фебеи, богини ловитв златострелой; В терем с нею взошел и таинственно с девой сопрягся Гермес незлобный; и дева родила отличного сына, Эвдора, быстрого в беге и воина храброго в битвах. Вскоре, едва Илифия, помощная мукам родящих, Сына на свет извела, и узрел он сияние солнца, Актора мощного сын, Эхеклес благородный, супругой В дом свой поял Полимелу, несметное выдавши вено; Эвдора ж Филас в чертогах своих, благодетельный старец, Сам воспитал и взрастил, полюбивши сердечно, как сына. Третьему строю предшествовал храбрый Пизандр воевода, Мемалов сын; ни один мирмидонец, как он, не искусен Биться на копьях, кроме Ахиллесова друга Патрокла. Строем четвертым начальствовал конник испытанный Феникс; Пятым — герой Алкимедон, Лаеркеев сын непорочный. Всех их, вместе с вождями, Пелид быстроногий поставя И красиво построя, вещал им владычнее слово: «Каждый из вас, мирмидонцы, теперь да воспомнит угрозы, Коими в стане, во дни моего справедливого гнева, Вы угрожали врагам; и меня вы тогда оскорбляли: — Лютый Пелид, говорили, от матери желчью ты вскормлен! Бесчеловечный, друзей пред судами насильственно держишь! Лучше назад с кораблями своими в дома возвратимся, Ежели злоба тебе злополучная в сердце запала! - Так вы мне часто, сходясь, говорили. Теперь вам предстало Дело великое брани, которой вы столько жадали! Каждый теперь, в ком отважное сердце, сражайся с врагами!» Рек — и разжег еще более душу и мужество в каждом; Крепче ряды их сгустилися, выслушав царские речи. Словно как стену строитель из плотно слагаемых камней В строимом доме смыкает, в отпору насильственных ветров, — Так шишаки и щиты меднобляшные сомкнуты были; Щит со щитом, шишак с шишаком, человек с человеком Плотно сходился; касалися светлыми бляхами шлемы, Зыблясь на воинах, — так мирмидоняне густо сомкнулись. Всех впереди, под оружием, два браноносца стояли, Храбрый Патрокл и герой Автомедон, горящие оба В битву лететь впереди мирмидонян. Пелид же могучий Входит под кущу и там отпирает ковчег велелепный, Дар драгоценный, который герою в корабль мореходный Матерь Фетида на путь положила, наполнив хитонов, Мягких, косматых ковров и хлен, отражающих ветер. Был в нем и кубок прекрасный: никто из мужей у Пелида Черного не пил вина из него; никому из богов им Он не творил возлияний, кроме молненосного Зевса. Вынув сей кубок заветный, Пелид быстроногий сначала Серой очистил, потом омывал светлоструйной водою; Руки омыл и себе и, вином наполнивши кубок, Стал посредине двора и молился, вино возливая, На небо смотря; и не был невидим метателю грома: «Зевс Пелазгийский, Додонский, далеко живущий владыка Хладной Додоны, где селлы, пророки твои, обитают, Кои не моют ног и спят на земле обнаженной! Прежде уже ты, о Зевс, на мою преклонился молитву; Много почтивши меня, покарал ты ужасно данаев. Ныне еще, громовержец, сие мне исполни желанье! Я остаюся до времени в стане моем корабельном; Друга ж, любезного сердцу, и многих моих мирмидонян В бой посылаю: победу ему ниспошли, о провидец! Храброе сердце его укрепи, да узнает и Гектор, Может ли с ним, и один, подвизаться служитель наш храбрый, Или его необорные руки свирепствуют в брани Только тогда, как и я выхожу на кровавые споры. После, когда от судов отразит он пожар и убийство, Дай, да из битв невредимый ко мне на суда возвратится, С целым оружием нашим и храбрыми всеми друзьями!» Так говорил он, молясь; и внимал промыслитель Кронион. Дал Пелейону одно, а другое владыка отринул: Другу его от судов отразить и пожар и убийство Дал; но мольбу, да из битв невредим возвратится, отринул. Он же, когда возлиял и моление Зевсу окончил, В кущу вошел и, в ковчег положивши кубок заветный, Вышел и стал перед кущею, движимый сердца желаньем Видеть еще и троян и ахеян жестокую битву. Тою порою, с Патроклом героем, готовые к битве, Воины шли, чтоб на рать троянскую гордо ударить. Быстро они высыпались вперед, как свирепые осы, Подле дороги живущие, коих сердить приобыкли Дети, вседневно тревожа в жилищах их придорожных; Юность безумная общее зло навлекает на многих; Ежели их человек, путешественник, мимо идущий, Тронет нечаянно, быстро крылатые с сердцем бесстрашным Все высыпаются вдруг на защиту детей и домов их, — С сердцем и духом таким от своих кораблей мирмидонцы Реяли в поле; воинственный крик их кругом раздавался. Вождь, их еще ободряя, Патрокл вопиял громозвучно: «Ныне, бойцы, мирмидонцы, друзья Ахиллеса героя, Будьте мужами, любезные, вспомним кипящую храбрость! Ныне прославим Пелида, который по доблести бранной Первый в ахейских мужах, и храбрейшие вы его слуги! Пусть и властитель могучий, Атрид Агамемнон, познает, Сколь он преступен, ахейца храбрейшего так обесчестив!» Так говоря, возбудил он и более мужество ратных. Ринулись разом противу троян, и весь стан корабельный С громом ужасным отгрянул воинственный клик мирмидонян. Трои сыны лишь узрели Менетия сильного сына, Вместе с клевретом его, под сияющим пышно доспехом, Дрогнуло сердце у всех; всколебались густые фаланги, Мысля, что праздный дотоле герой Ахиллес быстроногий Гнев от сердца отринул и вновь преклонился на дружбу; Каждый стал озираться на бегство от гибели грозной. Сын же Менетиев первый ударил с сверкающей пикой Прямо в средину враждебных, где гуще ряды их толпились, Ратуя вкруг корабля благодушного Протесилая; Там поразил он Пирехма, который отважных пеонов Вывел из стран Амидона, где катится Аксий широкий: В рамо его поразил; и Пирехм, опрокинувшись, оземь Грянулся, жалостно стонущий; окрест его побежали Други пеоняне: ужасом всех поразил Менетид их, Свергнувши войск предводителя, мужа храбрейшего в битвах. Сих он прогнав от судов, угасил распыхавшийся пламень. Брошен врагами корабль полсожженный; ударились в бегство С страшным смятеньем трояне; данаи ж рассыпались быстро Между передних судов, — и кругом закипела тревога. Словно когда от вершины горы огромно-высокой Облак густой отодвинет перунов носитель Кронион, Все кругом открывается: холмы, высокие скалы, Долы, небесный эфир разверзается весь беспредельный, — Так, отразив от судов пожирающий огнь, отдыхали Рати ахеян; но бранная буря еще не стихала: Ибо трояне еще, перед храброю ратью ахеян Вспять обратясь, не бежали от черных судов мореходных, Бодро стояли еще, от судов отступивши по нужде. Тут человек поражал человека в рассыпанной битве; Каждый поверг воеводу; и первый Патрокл предводитель Вдруг обратившегось в бег Ареилика пикою острой Сзади в бедро поразил и насквозь смертоносную выгнал; Кость раздробило копье, и лицом Ареилик на землю Пал. Менелай между тем, ратоводца Фоаса ударив В грудь обнаженную, мимо щита, сокрушил ему члены. Мегес Амфикла, как тот на него устремлялся, приметя, Вдруг упредил, поразил в бедро, где нога человека Мышцей тучнейшей одета: копейное бурное жало Жилы рассекло, и тьма пораженному очи покрыла. Нестора старца сыны: Антилох улучил Атимния Пикою острой; во внутренность медное жало погрузло; Пал он у стоп победителя. Марис, копьем потрясая, Прянул на внука Нелеева, вспыхнувший гневом за брата; Стал перед телом; но быстро его Фразимед упреждает: Прежде чем он поразил, Фразимед устремляет и верно Ранит в плечо: острие копья у него оторвало Руку от мышиц и самую кость совершенно разбило; С громом он грянулся в прах, и взор его мраком покрылся. Так злополучные братья, от братьев сраженные, оба В мрачный Эреб низошли, Сарпедоновы храбрые други, Дети стрельца Амизодара, мужа, который Химеру Выкормил неукротимую, многим на пагубу смертным. Сын Оилеев Аякс, налетев, Клеобула живого, Толпищем сбитого с ног, захватил и на месте троянцу Жизнь сокрушил, погрузя в него меч с рукояткой огромной; В жаркой крови разогрелся весь меч, и упавшему там же Очи смежили багровая Смерть и могучая Участь. Тут Пенелей и Ликон на сраженье сбежалися: копья Им обойм изменили, напрасно послали их оба; Снова герои сошлись на мечах; и Ликон упреждает, В шлем коневласый у бляхи разит, и при черепе медный Меч, сокрушась, разлетелся; ахеец ударил под ухом, В выю весь меч погрузил, и, оставшись на коже единой, Набок повисла глава, и разрушилась крепость Ликона. Вождь Мерион, Акамаса преследуя, быстрый настигнул И, в колесницу входящего, в рамо десное ударил; Он с колесницы слетел, и в очах его тьма разлилася. Идоменей Эримаса жестокою медью уметил Прямо в уста, и в противную сторону близко под мозгом Вырвалась бурная медь: просадила в потылице череп, Вышибла зубы ему; и у падшего, выпучась страшно, Кровью глаза налились; из ноздрей и из уст растворенных Кровь изрыгал он, пока не покрылся облаком смерти. Так воеводы ахейские гордых врагов низлагали. Словно свирепые волки на коз нападают иль агнцев, Их вырывая из стад, которым неопытный пастырь Дал по горам рассеяться; волки, едва их завидят, Быстро напав, раздирают бессильных и трепетных тварей, — Так на троян нападали ахейцы; но те лишь о бегстве Думали шумном, а доблесть кипящую вовсе забыли. Но Теламонид великий пылал непрестанно уметить Гектора меднооружного; тот же, испытанный в битвах, Турьим огромным щитом закрывая широкие плечи, Вкруг наблюдал и свистание стрел и жужжание копий; И хотя уже видел, что им изменяет победа, Но еще оставался, к защите сподвижников верных. Словно когда от Олимпа подъемлется на небо туча Воздухом ясным, как бурную грозу Кронион готовит, — Так от судов поднялось и смятенье и шумное бегство: Вспять, не в устройстве, чрез ров отступали. Но Гектора быстро Вынесли кони с оружием; бросил троян он, которых Сзади насильно задерживал ров пред судами глубокий. Многие в пагубном рве колесничные быстрые кони, Дышла сломивши, оставили в нем колесницы владык их. Но Патрокл настигал, горячо возбуждая данаев, Горе врагам замышляя; трояне и воплем и бегством Все наполняли пути; от рассеянных войск их — до облак Прах крутился столпом; расстилалися по полю кони, К Трое обратно бежа от судов и от кущей ахейских. Он же, герой, где смятения более видел бегущих, С криком туда налетал; упадали стремглав под колеса Мужи с своих колесниц, и валясь, колесницы гремели. Прямо меж тем через ров перепрянули бурные кони, Кони бессмертные, дар знаменитый бессмертных Пелею, Пламенно мчася вперед; повелитель их Гектора ищет, Свергнуть его он пылает; но Гектора кони умчали. Словно земля, отягченная бурями, черная стонет В мрачную осень, как быстрые воды с небес проливает Зевс раздраженный, когда на преступных людей негодует, Кои на сонмах насильственно суд совершают неправый, Правду гонят и божией кары отнюдь не страшатся: Все на земле сих людей наводняются быстрые реки, Многие нависи скал отторгают разливные воды, Даже до моря пурпурного с шумом ужасным несутся, Прядая с гор, и кругом разоряют дела человека, — С шумом и стоном подобным бежали троянские кони. Сын же Менетиев быстрый, отрезав фаланги передних, Снова обратно погнал и к судам их данайским притиснул; Не дал пылающим в город войти; но в полях заключенных Между судами, рекой и стеною ахейской высокой, Быстро гонял, убивал и взыскал возмездие с многих. Первого тут Пронооя копьем в обнаженные перси, Мимо щита, поразил и кипящую силу разрушил; С громом он пал; победитель на Фестора, Энопа сына, Там же напал; в колеснице блистательной Фестор несчастный Сжавшись сидел: оковал его ужас, из трепетных дланей Вырвались вожжи; ему, налетевший, он медную пику В правую челюсть вонзил и пробил Энопиду сквозь зубы; Пикой его через край колесничный повлек он, как рыбарь, Сидя на камне, нависнувшем в море, великую рыбу Быстро из волн извлекает и нитью и медью блестящей, — Так Энопида зиявшего влек он сверкающей пикой: Сбросил на землю лицом, и от падшего жизнь отлетела. Вслед Эриала, противу летящего, камнем с размаху Грянул в средину главы, и она пополам раскололась В крепком шеломе; об землю челом Эриал пораженный Пал, и мгновенно над ним душегубная смерть распростерлась. Тут же могучий Амфотера он, Эримаса, Эпальта, Пира, Эхия, Дамастора сына, вождя Тлиполема, Воя Эвиппа, Ифея и Аргея ветвь, Полимела, Всех, одного за другим, положил на всеплодную землю. Царь Сарпедон лишь увидел своих беспояснодоспешных Многих друзей, Менетида Патрокла рукою попранных, Громко воззвал, укоряя возвышенных духом ликиян: «Стыд, о ликийцы! бежите? теперь вы отважными будьте! С сим браноносцем хочу я сойтися, хочу я увидеть, Кто сей могучий3 Уже он беды нам многие сделал. Многим и храбрым троянам сломил уже крепкие ноги!» Рек — и с своей колесницы с оружием прянул на землю. Против него и Патрокл, лишь узрел, полетел с колесницы. Словно два коршуна, с клевом покляпым, с кривыми когтями, В бой, на утесе высоком, слетаются с криком ужасным, — С криком подобным они устремилися друг против друга. Видящий их, возболезновал сын хитроумного Крона И провещал, обращаяся к Гере, сестре и супруге: «Горе! Я зрю, Сарпедону, дражайшему мне между смертных, Днесь суждено под рукою Патрокловой пасть побвжденным! Сердце мое между двух помышлений волнуется в персях: Я не решился еще, живого ль из брани плачевной Сына восхитив, поставлю в земле плодоносной ликийской Или уже под рукою Патрокла смирю Сарпедона.» Быстро вещала в ответ волоокая Гера богиня: «Мрачный Кронион! какие слова ты, могучий, вещаешь? Смертного мужа, издревле уже обреченного року, Ты свободить совершенно от смерти печальной желаешь? Волю твори, но не все олимпийцы ее мы одобрим! Слово иное реку я, и в сердце его сохрани ты. Ежели сам невредимого в дом ты пошлешь Сарпедона, Помни, быть может, бессмертный, как ты, и другой возжелает Сына любезного в дом удалить от погибельной брани. Многие ратуют здесь, пред великим Приамовым градом, Чада бессмертных, которых ты ропот жестокий возбудишь. Сколько ты сына ни любишь и в сердце его ни жалеешь, Ныне ему попусти на побоище брани великой Пасть под руками героя, вождя мирмидонян Патрокла. После, когда Сарпедона оставит душа, повели ты Смерти и кроткому Сну бездыханное тело героя С чуждой земли перенесть в плодоносную Ликии землю. Там и братья и други его погребут и воздвигнут В память могилу и столп, с подобающей честью умершим.» Так говорила, и внял ей отец и бессмертных и смертных: Росу кровавую с неба послал на троянскую землю, Чествуя сына героя, которого в Трое холмистой Должен Патрокл умертвить, далеко от отчизны любезной. Оба героя сошлись, наступая один на другого. Первый ударил Патрокл и копьем поразил Фразимела, Мужа, который отважнейший был Сарпедонов служитель: В нижнее чрево его поразил он и крепость разрушил. Царь Сарпедон нападает второй; но сверкающий дротик Мимо летит и коня у Патрокла пронзает Педаса В правое рамо; конь захрипел, испуская дыханье, Грянулся с ревом во прах, и могучая жизнь отлетела: Два остальных расскочились, ярем затрещал, и бразды их Спутались вместе, когда пристяжной повалился на землю. Горю сему Автомедон пособие быстро находит: Меч свой при тучном бедре из ножен долголезвенный вырвав, Бросился он и отсек припряжного, нимало не медля; Кони другие спрямились и стали под ровные вожжи. Снова герои вступили в решительный спор смертоносный, И опять Сарпедон промахнулся блистательной пикой; Низко, над левым плечом острие пронеслось у Патрокла, Но не коснулось его; и ударил оружием медным Сильный Патрокл, и не праздно копье из руки излетело: В грудь угодил, где лежит оболочка вкруг твердого сердца. Пал воевода ликийский, как падает дуб или тополь, Или огромная сосна, которую с гор древосеки Острыми вкруг топорами ссекут, корабельное древо, — Так Сарпедон пред своею колесницей лежал распростертый, С скрипом зубов раздирая перстами кровавую землю. Словно поверженный львом, на стадо незапно нашедшим, Пламенный бык, меж волов тяжконогих величеством гордый, Гибнет, свирепо ревя, под зубами могучего зверя, — Так Менетидом воинственным, царь щитоносных ликиян, Попранный, гордо стенал и вопил к знаменитому другу: «Главк любезный, могучий из воинов! Ныне ты должен Быть копьеборцем отважным и воином неустрашимым, Должен пылать лишь свирепою бранию, ежели храбр ты! Друг! поспеши и мужей предводителей смелых ликиян Всех обойдя, возбуди за царя Сарпедона сражаться; Стань за меня ты и сам и с ахейцами медью сражайся! Или тебе, Гипполохиду, я поношеньем и срамом Буду всегда и пред поздним потомством, когда аргивяне Латы похитят с меня, пораженного пред кораблями! Действуй сильно и все возбуди ополчения наши!» Так произнесшему, смерти рука Сарпедону сомкнула Очи и ноздри; Патрокл, наступивши пятою на перси, Вырвал копье, — и за ним повлеклась оболочка от сердца: Вместе и жизнь и копье из него победитель исторгнул. Там же ахейцы и коней его изловили храпящих, Прянувших в бег, как осталася праздной царей колесница. Главка, при голосе друга, объяла жестокая горесть; Сердце терзалось его, что помочь он нисколько не может; Стиснул рукою он левую мышцу: ее удручала Свежая рана, какую нанес воеводе стрелою Тевкр со стены корабельной, беду от друзей отражая. В скорби взмолился герой, обращаясь к царю Аполлону: «Царь сребролукий, услышь! в плодоносном ли царстве ликийском Или в Троаде присутствуешь, можешь везде ты услышать Скорбного мужа, который, как я, удручается скорбью! Стражду я раной жестокой; рука у меня повсеместно Болью ужасной пронзается; кровь из нее беспрерывно Хлещет, не могши уняться; рука до плеча цепенеет! Твердо в бою не могу я ни дрота держать, ни сражаться, Противоставши враждебным; а воин храбрейший погибнул, Зевсов сын, Сарпедон! не помог громовержец и сыну! Ты ж помоги мне, о царь! уврачуй жестокую рану; Боль утоли и могущество даруй, да силою слова Храбрых ликийских мужей возбужу я на крепкую битву И за друга сраженного сам достойно сражуся!» Так он молился; услышал его Аполлон дальновержец: Быстро жестокую боль утолил, из мучительной раны Черную кровь удержал и мужеством душу наполнил. Сердцем почувствовал Главк и восхитился духом, что скоро К гласу его моления бог преклонился великий. Бросился вдаль, и вначале мужей ратоводцев ликийских Всех обходя, возбуждал за царя Сарпедона сражаться; После к дружинам троян устремился, широко шагая. Там воеводе Агенору, Полидамасу являлся; К сыну Анхиза и к меднодоспешному сыну Приама, К Гектору он представал, устремляя крылатые речи: «Гектор, оставил ты вовсе троянских союзников славных! Храбрые ради тебя, далеко от друзей, от отчизны, Души в бою полагают; а ты защищать их не хочешь! Пал Сарпедон, щитоносных ликийских мужей предводитель, Строивший землю ликийскую правдой и доблестью духа. Медный Арей Сарпедона смирил копием Менетида. Станьте, о храбрые други! наполнимся пламенной мести И не позволим оружий совлечь и над мертвым ругаться Сим мирмидонцам, на нас разъяренным за гибель данаев, Коих у черных судов истребили мы копьями многих!» Рек, — и троян до единого тяжкая грусть поразила, Грусть безотрадная: Трои оплотом, хотя иноземец, Был Сарпедон; многочисленных он на помогу троянам Воинов вывел, и сам между них отличался геройством. Яростно Трои сыны на данаев ударили; вел их Гектор, за смерть Сарпедонову гневный; но дух у данаев Воспламеняло Патроклово мужества полное сердце; Первых бодрил он Аяксов, пылавших и собственным духом: «Вам, о Аяксы, встретить врагов сих да будет приятно! Будьте героями прежними, или храбрее и прежних! Пал браноносец, из первых взлетевший на стену данаев, Пал Сарпедон! О когда б нам увлечь и над ним поругаться, С персей доспехи сорвать и какого-нибудь из клевретов, Тело его защищающих, свергнуть убийственной медью.» Так возбуждал, но Аяксы и сами сразиться пылали; И, когда лишь фаланги с обеих сторон укрепили, Трои сыны и ликийцы, ахеяне и мирмидонцы, Все, соступившися, около мертвого с яростным воплем Подняли бой, и кругом зазвучали оружия ратных. Зевс ужасную ночь распростер над долиной убийства, Брань за любезного сына сугубо ужасна да будет. Первые Трои сыны быстрооких данаев отбили; Пал пораженный от них не ничтожный в мужах мирмидонских, Сын Агаклея почтенного, вождь Эпигей благородный. Некогда властвовал он в многолюдном Будеоне граде; Но, знаменитого сродника жизни лишивши убийством, Странник, прибегнул к покрову Пелея царя и Фетиды; Ими он вместе с Пелидом, фаланг разрывателем, послан В Трою, конями богатую, ратовать царство Приама. Он было тело схватил, но его шлемоблещущий Гектор Грянул в голову камнем; она пополам раскололась В крепком шеломе; лицом Эпигей на бездушное тело Пал, и мгновенно над ним душегубная смерть распростерлась. Гнев Менетида объял за убийство храброго друга; Он сквозь ряды передние бросился прямо, как ястреб Быстрый, который преследует робких скворцов или галок, — Так на троян и ликиян ты, о Патрокл конеборец, Прямо ударил, пылающий гневом за гибель клеврета! Там Сфенелая сразил, Ифеменова храброго сына, Камнем ударивши в выю и жилы расторгнувши обе. Вспять отступили передних ряды и блистательный Гектор Так далеко, как поверженный дротик большой пролетает, Если его человек, испытующий силу на играх Или в сражении, бросит на гордых врагов душегубцев, — Так далеко отступили трояне: отбили данаи. Главк между тем, воевода ликиян воинственных, первый Вспять обратяся, убил Вафиклея, высокого духом, Сына Халконова: домом живущий в цветущей Гелладе, Счастием он и богатством блистал средь мужей мирмидонских; Дротом его среди персей, не ждавшего, Главк поражает, Вдруг обратясь, как его самого настигал он, гоняся. С шумом он пал, — и печаль поразила данаев, узревших Сильного мужа паденье; пергамлян же радость объяла; Падшего тело они оступили толпой; но данаи Доблести не забывали, вперед на врагов устремлялись. Тут Мерион поразил Лаогона, доспешного мужа, Сына Онетора, мужа, который жрецом в Илионе Зевса Идейского был и как бог почитался народом: Свергнул его, поразивши под челюсть и ухо; мгновенно Кости оставила жизнь, и ужасная тьма окружила. Сильный Эней на убийцу послал медножальную пику, Чая уметить его, над щитом выступавшего круглым; Тот, издалека увидев, от меди убийственной спасся, Быстро вперед наклонясь; за хребтом длиннотенная пика В твердую землю вонзилась и верхним концом трепетала Долго, пока не смирилася ярость стремительной меди. Так Анхизидова медноогромная пика, сотрясшись, В землю вошла, излетев бесполезно из длани могучей. Гордый Эней, негодуя душою, вскричал к Мериону: «Скоро б тебя, Мерион, несмотря, что плясатель ты быстрый, Скоро б мой дрот укротил совершенно, когда б я уметил!» Быстро ему возразил Мерион, знаменитый копейщик: «Трудно тебе, Анхиаид, и отлично могучему в битвах, Дух укротить воевателя каждого, кто бы ни вышел Силу измерить с тобою; и ты, как и прочие, смертен. Если б и я угодил тебя в грудь изощренною медью, Скоро б и ты, несмотря что могуч и на руки надежен, Славу мне даровал, а властителю Тартара душу!» Так говорил; но его порицал Менетид благородный: «Что, Мерион, воинственный муж, расточаешь ты речи? Верь, от речей оскорбительных гордые воины Трои Тела не бросят, покуда кого-либо прах не покроет. Руки решат кровавые битвы, а речи советы. Ныне ахеянам должно не речи плодить, а сражаться!» Рек — и вперед полетел; и за ним Мерион копьеборец. Словно толпа древосеков секирами стук подымает В горных лесах, на пространство далекое он раздается, — Стук между воинств такой по земле раздавался пространной Меди гремучей и кож неразрывных щитов волокожных, Часто разимых мечами и копьями яростных воев. Тут ни усерднейший друг — Сарпедона, подобного богу, Боле не мог бы узнать: и стрелами, и кровью, и прахом Весь от главы и до ног совершенно был он заметан. Битва при нем беспрестанно кипела. Подобно как мухи, Роем под кровлей жужжа, вкруг подойников полных толпятся Вешней порой, как млеко изобильно струится в сосуды, — Так ратоборцы вкруг тела толпилися. Зевс громодержец С поля пылающей битвы очей не сводил светозарных; Он непрестанно взирал на мужей, и в душе промыслитель Много о смерти Патрокловой мыслил, волнуясь сомненьем: Или уже и его в настоящем убийственном споре, Тут, на костях Сарпедона великого, Гектор могучий Медью смирит и оружия славные с персей похитит? Или еще да продлит он подвиг, погибельный многим? В сих волновавшемусь мыслях, угоднее Зевсу явилась Дума, да храбрый служитель Пелеева славного сына Воинство Трои и меднодоспешного их воеводу, Гектора, к граду погонит и души у многих исторгнет. Гектору первому Зевс послал малодушие в перси; Он, в колесницу вскочив, побежал, повелев и троянам К граду бежать: уступил он священным весам Олимпийца. Тут ни ликийцы в бою не осталися храбрые: в бегство Все обратились, увидев царя их, пронзенного в сердце, Грудою тел окруженного: много их вкруг Сарпедона Пало с тех пор, как бой сей ужасный воздвиг Олимпиец. Быстро с рамен Сарпедона данаи сорвали доспехи Медные, пышноблестящие, кои к судам мирмидонским Другам нести повелел Патрокл, конеборец могучий. В оное время воззвал к Аполлону Кронид тучеводец: «Ныне гряди, Аполлон, и, восхитив от стрел Сарпедона, Тело от черной крови, от бранного праха очисти; Вдаль перенесши к потоку, водою омой светлоструйной, Миром его умасти и одень одеждой бессмертной. Так совершив, повели ты послам и безмолвным и быстрым, Смерти и Сну близнецам, да поспешно они Сарпедона В край отнесут плодоносный, в пространное Ликии царство. Тамо братия, други его погребут и воздвигнут В память могилу и столп, с подобающей честью усопшим.» Рек громовержец, — и не был отцу Аполлон непокорен: Быстро с Идейских вершин низлетел на ратное поле. Там из-под стрел Сарпедона, подобного богу, похитил; Вдаль перенесши к потоку, водою омыл светлоструйной, Миром его умастил, одеял одеждой бессмертной, И нести повелел он послам и безмолвным и быстрым, Смерти и Сну близнецам, и они Сарпедона мгновенно В край пренесли плодоносный, в пространное Ликии царство. Тою порою Патрокл, возбуждая возницу и коней, Гнал и троян и ликиян, и к собственной гибели мчался, Муж неразумный! Когда б соблюдал Ахиллесово слово, То избежал бы от участи горестной черныя смерти. Но Кронида совет человеческих крепче советов: Он устрашает и храброго, он и победу от мужа Вспять похищает, которого сам же подвигнет ко брани; Он и Патрокловы перси неистовым духом наполнил. Кто же был первый и кто был последний, которых сразил ты, Храбрый Патрокл, как тебя уже боги на смерть призывали? Первого свергнул Адраста, за ним Автоноя, Эхекла, Вслед Меланиппа, Эпистора, Мегаса отрасль, Перима, Элаза, Мулия, врукопашь всех, и героя Пиларта. Сих он сразил, а другие спасения в бегстве искали. Взяли б в сей день аргивяне высокую башнями Трою С сыном Менетия, — так впереди он свирепствовал пикой, — Если бы Феб Аполлон не стоял на возвышенной башне, Гибель ему замышляя и Трои сынам поборая. Трижды Менетиев сын взбегал на высокую стену, Дерзко-отважный, и трижды его отражал стреловержец, Дланью своею бессмертной в блистательный щит ударяя; Но когда он, как демон, в четвертый раз устремился, — Голосом грознопретительным Феб стреловержец воскликнул: «Храбрый Патрокл, отступи! Не тебе предназначено свыше Град крепкодушных троян копием разорить; ни Пелиду, Сыну богини, который тебя несравненно сильнейший!» Рек, — и далеко назад Менетид отступил, избегая Гнева могущего бога, стрелами разящего Феба. Гектор же в Скейских воротах удерживал пышущих коней: Думал, сражаться ль ему, устремившися к воинствам снова, Или своим ратоборцам в стенах повелеть собираться? В сих колебавшемусь думах предстал Аполлон Приамиду, Образ цветущий приявши младого, могучего мужа, Храброго Азия, Гектора, коней смирителя, дяди, Брата родного Гекубы, отважного сына Димаса, Жившего в тучной фригийской земле, при водах Сангария; Образ приявши его, провещал Аполлон дальновержец: «Битву оставил ты, Гектор? Поступок тебя не достоин! Если б, сколь слаб пред тобою, столько могуществен был я, Скоро б раскаялся ты, что кровавую битву оставил! Вспять обратись, напусти на Патрокла коней быстролетных; Может быть, славу победы тебе Аполлон уготовал!» Рек — и вновь обратился бессмертный к борьбе человеков. И немедленно Гектор велел Кебриону вознице Коней бичом на сражение гнать. Аполлон же отшедший В множестве ратных сокрылся, — и там меж ахеян воздвигнул Страшную смуту, троянам и Гектору славу даруя. Гектор ахеян других оставлял, никого не сражая; Он на Патрокла летел, устремляя коней звуконогих. Встречу ему и Патрокл соскочил с колесницы на землю; Шуйцей держал он копье, а десницею камень подхитил, Мармор лоснистый, зубристый, всю мощную руку занявший; Бросил его, упершись, — и летел он не долго до мужа; Послан не тщетно из рук: поразил Кебриона возницу, Сына Приама побочного, дерзко гонящего бурных Гектора коней: в чело поразил его камень жестокий; Брови сорвала громада; ни крепкий не снес ее череп; Кость раздробила; кровавые очи на пыльную землю Пали к его же ногам; и стремглав, водолазу подобно, Сам он упал с колесницы, и жизнь оставила кости. Горько над ним издеваясь, воскликнул Патрокл конеборец: «Как человек сей легок! Удивительно быстро ныряет! Если бы он находился и на море, рыбой обильном, Многих бы мог удовольствовать, устриц ища, для которых Прядал бы он с корабля, не смотря, что и море сердито. Как он, будучи на поле, быстро нырнул с колесницы! Есть, как я вижу теперь, и меж храбрых троян водолазы!» Так издеваясь, на тело напал Кебриона героя, Бурен, как лев разъяренный, который, загон истребляя, В грудь прободен и бесстрашием собственным сам себя губит, — Так на убитого ты, мирмидонянин, пламенный прянул. Гектор навстречу ему соскочил с колесницы на землю; Оба они за возницу, как сильные львы, состязались, Кои на горном хребте, за единую мертвую серну, Оба, гладом яримые, с гордым сражаются гневом, — Так за труп Кебриона искусные два браноносца, Храбрый Патрокл Менетид и блистательный Гектор, сражаясь, Жаждут единый другого пронзить беспощадною медью. Гектор, схватив за главу, из рук не пускал, безотбойный; Сын же Менетиев за ногу влек; и кругом их другие, Трои сыны и данаи, смесилися в страшную сечу. Словно два ветра, восточный и южный, свирепые спорят, В горной долине сшибаясь, и борют густую дубраву; Крепкие буки, высокие ясени, дерен користый Зыблются, древо об древо широкими ветвями бьются С шумом ужасным; кругом от крушащихся треск раздается, — Так аргивяне, трояне, свирепо друг с другом сшибаясь, Падали в битве; никто о презрительном бегстве не думал. Множество вкруг Кебриона метаемых копий великих, Множество стрел окрыленных, слетавших с тетив, водружалось; Множество камней огромных щиты разбивали у воев Окрест его; но величествен он, на пространстве великом, В вихре праха лежал, позабывший искусство возницы. Долго, доколе светило средину небес протекало, Стрелы летали с обеих сторон и народ поражали. Но лишь достигнуло солнце годины распряжки воловой, Храбрость ахеян, судьбе вопреки, одолела противных: Труп Кебриона они увлекли из-под стрел, из-под криков Ярых троян и оружия пышные сорвали с персей. Но Патрокл на троян, умышляющий грозное, грянул. Трижды влетал он в средину их, бурному равный Арею, С криком ужасным; и трижды сражал девяти браноносцев. Но когда он, как демон, в четвертый раз устремился, Тут, о Патрокл, бытия твоего наступила кончина: Против тебя Аполлон по побоищу шествовал быстро, Страшен грозой. Не познал он бога, идущего в сонмах: Мраком великим одеянный, шествовал встречу бессмертный. Стал позади и ударил в хребет и широкие плечи Мощной рукой, — и стемнев, закружилися очи Патрокла. Шлем с головы Менетидовой сбил Аполлон дальновержец; Быстро по праху катясь, зазвучал под копытами коней Медяный шлем; осквернилися волосы пышного гребня Черною кровью и прахом. Прежде не сужено было Шлему сему знаменитому прахом земным оскверняться: Он на прекрасном челе, на главе богомужней героя, Он на Пелиде сиял, но Кронид соизволил, да Гектор Оным украсит главу: приближалась бо к Гектору гибель. Вся у Патрокла в рунах раздробилась огромная пика, Тяжкая, крепкая, медью набитая; с плеч у героя Щит, до пят досягавший, с ремнем повалился на землю; Медные латы на нем разрешил Аполлон небожитель. Смута на душу нашла и на члены могучие томность; Стал он, как бы обаянный. Приближился с острою пикой С тыла его — и меж плеч поразил воеватель дарданский, Славный Эвфорб Панфоид, который блистал между сверстных Ног быстротой и метаньем копья, и искусством возницы; Он уже в юности двадцать бойцов сразил с колесниц их, Впервые выехав сам на конях, изучаться сраженьям. Он, о Патрокл, на тебя устремил оружие первый, Но не сразил; а исторгнув из язвы огромную пику, Вспять побежал и укрылся в толпе; не отважился явно Против Патрокла, уже безоружного, стать на сраженье. Он же, и бога ударом, и мужа копьем укрощенный, Вспять к мирмидонцам-друзьям отступал, избегающий смерти. Гектор, едва усмотрел Менетида, высокого духом, С боя идущего вспять, пораженного острою медью, Прянул к нему сквозь ряды и копьем, упредивши, ударил В пах под живот; глубоко во внутренность медь погрузилась; Пал Менетид и в уныние страшное ввергнул данаев. Словно как вепря могучего пламенный лев побеждает, Если на горной вершине сражаются, гордые оба, Возле ручья маловодного, жадные оба напиться; Вепря, уже задыхавшегось, силою лев побеждает, — Так Менетида героя, уже погубившего многих, Гектор великий копьем низложил и душу исторгнул. Гордый победой над ним, произнес он крылатые речи: «Верно, Патрокл, уповал ты, что Трою нашу разрушишь, Наших супруг запленишь и, лишив их священной свободы, Всех повлечешь на судах в отдаленную землю родную! Нет, безрассудный! За них-то могучие Гектора кони, К битвам летя, расстилаются по полю; сам копием я Между героев троянских блистаю, и я-то надеюсь Рабство от них отразить! Но тебя растерзают здесь враны! Бедный! тебя Ахиллес, несмотря что могуч, не избавил. Верно, тебе он, идущему в битву, приказывал крепко: Прежде не мысли ты мне, конеборец Патрокл, возвращаться В стан мирмидонский, доколе у Гектора мужеубийцы Брони, дымящейся кровию, сам на груди не расторгнешь! Верно, он так говорил, и прельстил безрассудного душу.» Дышащий томно, ему отвечал ты, Патрокл благородный: «Славься теперь, величайся, о Гектор! Победу стяжал ты Зевса и Феба поспешеством: боги меня победили; Им-то легко; от меня и доспехи похитили боги. Но тебе подобные, если б мне двадцать предстали, Все бы они полегли, сокрушенные пикой моею! Пагубный рок, Аполлон, и от смертных Эвфорб дарданиец В брани меня поразили, а ты уже третий сражаешь. Слово последнее молвлю, на сердце его сохраняй ты: Жизнь и тебе на земле остается не долгая; близко, Близко стоит пред тобою и Смерть и суровая Участь Пасть под рукой Ахиллеса, Эакова мощного внука.» Так говорящего, смертный конец осеняет Патрокла. Тихо душа, излетевши из тела, нисходит к Аиду, Плачась на жребий печальный, бросая и крепость и юность. Но к Патроклу и к мертвому Гектор великий воскликнул: «Что, мирмидонянин, ты предвещаешь мне грозную гибель? Знает ли кто, не Пелид ли, сын среброногой Фетиды, Прежде, моим копием пораженный, расстанется с жизнью?» Так произнес он, и медную пику из мертвого тела Вырвал, пятою нажав, и его опрокинул он навзничь. После немедля против Автомедона с пикой понесся; Мужа могучего он, Ахиллесовых коней возницу, Свергнуть пылал; но возницу умчали быстрые кони, Кони бессмертные, дар знаменитый бессмертных Пелею.
17
Он не укрылся от сильного в бранях царя Менелая, Храбрый Патрокл, пораженный троянами в пламенной битве. Бросясь вперед, Менелай, ополченный сверкающей медью, Около тела ходил, как вкруг юницы нежная матерь, Первую родшая, прежде не знавшая муки рождений, — Так вкруг Патрокла ходил герой Менелай светлокудрый, Грозно пред ним и копье уставляя, и щит меднобляшный, Каждого, кто б ни приближился, душу исторгнуть готовый. Но не мог пренебречь и Эвфорб, знаменитый копейщик, Падшего в брани Патрокла героя; приближился к телу, Стал и воскликнул к могучему в битвах царю Менелаю: «Зевсов питомец, Атрид, повелитель мужей, удалися, Тело оставь, отступись от моей ты корысти кровавой! Прежде меня ни один из троян и союзников славных В пламенной битве копьем не коснулся Патроклова тела. Мне ты оставь меж троянами светлою славой гордиться; Или, страшися, лишу и тебя я сладостной жизни!» Вспыхнувши гневом, воскликнул Атрид, Менелай светлокудрый «Зевсом клянусь, не позволено так беспредельно кичиться! Столько и лев не гордится могучий, ни тигр несмиримый, Ни погибельный вепрь, который и большею, дикий, Яростью в персях свирепствуя, грозною силою пышет, Сколько Панфоевы дети, метатели копий, гордятся! Но не спасла Гиперенора конника, гордого силой, Младость его, как противу меня он с ругательством вышел: Он вопиял, что презреннейший я меж данаями воин; Но из битвы, я мню, не своими ногами пошел он В доме возрадовать кровных своих и супругу младую. Так и твою сокрушу я надменность, когда ты посмеешь Ближе ко мне подойти! Но прими мой совет и скорее Скройся в толпу; предо мною не стой ты, пока над тобою Горе еще не сбылося! Событие зрит и безумный!» Так он вещал; но Эвфорб непреклонный ответствовал снова: «Нет, Менелай, расплатися теперь же со мной за убийство! Брат мой тобою убит; и гордишься еще ты, что сделал Горькой вдовою супругу его в новобрачном чертоге И почтенных родителей в плач неутешный повергнул? О! без сомнения, плачущим я утешением буду, Если, сорвавши с тебя и главу и кровавые латы, В руки отдам их Панфою и матери нашей Фронтисе. Но почто остается досель не испытанным подвиг И не решенными битвой меж нами и храбрость и робость!» Так произнес — и ударил противника в щит меднобляшный; Но, не проникшее меди, согнулось копейное жало В твердом щите. И тогда устремился с убийственной медью Царь Менелай, умоляющий пламенно Зевса владыку: Вспять отскочившему он в основание горла Эвфорбу Пику вонзил и налег, на могучую руку надежный; Быстро, жестокая медь пробежала сквозь нежную выю; Грянулся оземь Эвфорб, и на нем загремели доспехи; Кровью власы оросились, прекрасные, словно у граций, Кудри держимые пышно златой и серебряной связью. Словно как маслина древо, которое муж возлелеял В уединении, где искипает ручей многоводный, Пышно кругом разрастается; зыблют ее, прохлаждая, Все тиховейные ветры, покрытую цветом сребристым; Но незапная буря, нашедшая с вихрем могучим, С корнем из ямины рвет и по черной земле простирает, — Сына такого Панфоева, гордого сердцем Эвфорба, Царь Менелай низложил и его обнажал от оружий. Словно как лев, на горах возросший, могучестью гордый, Если из стада пасомого лучшую краву похитит, Выю он вмиг ей крушит, захвативши в крепкие зубы; После и кровь и горячую внутренность всю поглощает, Жадно терзая; кругом на ужасного псы и селяне, Стоя вдали, подымают крик беспрерывный, но выйти Против него не дерзают: бледный их страх обымает, — Так из троянских мужей никого не отважило сердце Против царя Менелая, высокого славою, выйти. Скоро б к дружине понес велелепный доспех Панфоида Сильный Атрид; но ему позавидовал Феб дальновержец: Он на Атрида подвигнул подобного богу Арею Гектора; в образе Мента, киконских мужей воеводы, К Гектору Феб провещал, устремляя крылатые речи: «Гектор! бесплодно ты рыщешь, преследуя неуловимых Коней Пелида героя: Пелидовы кони жестоки! Их укротить и управить для каждого смертного мужа Трудно, кроме Ахиллеса, бессмертной матери сына! Тою порой у тебя Атрейон, Менелай браноносный, Труп защищая Патроклов, храбрейшего воина свергнул, Бурную мощь обуздал он Панфоева сына Эвфорба.» Рек, — и вновь обратился бессмертный к борьбе человеков. Гектору горесть жестокая мрачное сердце стеснила; Окрест себя обозрел он ряды и мгновенно увидел Мужа, похитить спешащего светлый доспех, и другого, В прахе простертого: кровь изливалась из раны широкой. Бросился Гектор вперед, ополченный сверкающей медью, Звучно кричащий, и быстрый, как бурный пламень Гефестов. И не укрылся от сына Атреева крик его звучный; Думен Атрид совещался с своею душой благородной: «Горе! когда я оставлю доспех сей прекрасный и брошу Тело Патрокла, за честь мою положившего душу, Каждый меня аргивянин осудит, который увидит! Если ж на Гектора я и троян одинок ополчуся, Бегства стыдяся, один окружен я множеством буду: Всех троянцев сюда ведет шлемоблещущий Гектор. Но почто у меня волнуется сердце в сих думах! Кто, вопреки божеству, осмелится с мужем сражаться, Богом хранимым, беда над главой того быстрая грянет. Нет, аргивяне меня не осудят, когда уступлю я Гектору сильному в брани: от бога воинствует Гектор. Если ж Аякса я где-либо, духом бесстрашного, встречу, С ним устремимся мы вновь и помыслим о пламенной битве, Даже и противу бога, только бы тело Патрокла Нам возвратить Ахиллесу; из зол бы то меньшее было.» Тою порою, как думы сии в уме обращал он, Близко троян подступили ряды, и пред оными Гектор. Вспять Менелай отступил и оставил Патроклово тело, Часто назад озираясь, подобно как лев густобрадый, Коего псы и народ от загона волов отгоняют Копьями, криками; гордого зверя могучее сердце Страхом стесняется; нехотя он от загона уходит, — Так отошел от Патрокла герой Менелай светлокудрый, Стал и назад обратился, приближася к сонму данаев. Там он Аякса искал, Теламонова мощного сына; Скоро увидел героя на левом крыле ратоборства, Где он дружины свои ободрял, поощряя на битву: Свыше ниспосланным ужасом их поразил дальновержец. Он устремился к Аяксу и так восклицал, приближаясь: «Друг Теламонид, сюда! за Патрокла сраженного в битву! Может быть, сыну Пелееву мы возвратим хоть нагое Тело его, а доспехи похитил убийственный Гектор.» Так говорил — и воинственный дух взволновал у Аякса. Он устремился вперед, и при нем Менелай светлокудрый. Гектор меж тем, обнаживши от славных доспехов Патрокла, Влек, чтобы голову с плеч отрубить изощренною медью, Труп же его изувеченный псам на съедение бросить. Вдруг Теламонид, с щитом перед персями, башне подобным, Грозный явился; и Гектор, назад отступивши к дружинам, Прянул в свою колесницу; доспехи же отдал троянам Несть в Илион, да хранятся ему на великую славу. Но Теламонид, огромным щитом Менетида покрывши, Грозен стоял, как становится лев пред своими детями, Если ему, малосильных ведущему, в мрачной дубраве Встретятся ловчие: он, раздражаясь, очами сверкает, Хмурит чело до бровей, покрывая и самые очи, — Сын Теламонов таков обходил Менетидово тело. Подле его же, с другой стороны, Менелай браноносный Мрачен стоял, величайшую горесть в сердце питая. Главк между тем Гипполохид, ликийских мужей воевода, Грозно взирая на Гектора, горькой язвил укоризной: «Гектор, герой по наружности! как ты далек от геройства! Суетно добрая слава идет о тебе, малодушный! Думай о способах, как от враждебных и град свой, и замок Можешь избавить один ты с мужами, рожденными в Трое. Что до ликиян, вперед ни один не пойдет на данаев Биться за град; никакой благодарности здесь не находит, Кто ежедневно и ревностно с вашими бьется врагами. Как же простого ты ратника в войске народном заступишь, Муж злополучный, когда Сарпедона, и гостя и друга, Предал без всякой защиты ахеянам в плен и добычу? Мужа, толико услуг оказавшего в жизни как граду, Так и тебе? Но и псов от него отогнать не дерзнул ты! Если еще хоть один от ликийских мужей мне послушен, Мы возвратимся в дома: приближается пагуба Трои! - Если б имели трояне отважность и дух дерзновенный, Дух, мужей обымающий, кои за землю родную Против врагов и труды и жестокие битвы подъемлют, Скоро бы мы увлекли в илионские стены Патрокла. Если ж бы славный мертвец сей в обитель владыки Приама, В град Илион перешел, среди боя захваченный нами, Скоро б ахейцы нам выдали пышный доспех Сарпедона; Мы и его самого принесли б в илионские стены: Ибо повержен служитель героя, который славнее Всех аргивян при судах и клевретов предводит храбрейших. Ты ж не дерзнул Теламонову сыну, Аяксу герою, Противостать и, бестрепетно смотря противнику в очи, Прямо сразиться не смел: несравненно тебя он храбрее!» Гневно на Главка взглянув, отвечал шлемоблещущий Гектор: «Главк, и таков ты будучи, так говоришь безрассудно! Мыслил, о друг, я доныне, что разумом ты превосходишь Всех населяющих землю пространной державы ликийской; Ныне ж твой ум совершенно порочу; и что ты вещаешь? Ты вопиешь, что не смел я Аякса огромного встретить? Нет, ни сраженья, ни топота конского я не страшился! Но Кронида совет человеческих крепче советов: Он устрашает и храброго, он и от мужа победу Вспять похищает, которого сам же подвигнет ко брани. Шествуй со мною, и стой близ меня, и рассматривай дело: Целый ли день я останусь, как ты проповедуешь, робким; Или какого-нибудь, и кипящего боем данайца, Мужество я укрощу при защите Патроклова тела!» Так произнес — и, троян возбуждающий, звучно воскликнул: «Трои сыны, и ликийцы, и вы, рукоборцы дардане! Будьте мужами, друзья, и воспомните бурную доблесть; Я ж Ахиллеса героя оденуся бранным доспехом, Славным, который добыл я, Патроклову мощь одолевши.» Так восклицающий, вышел из битвы пылающей Гектор, Шлемом сияя; пустился бежать и настигнул клевретов Скоро, еще не далеких, стремительно их догоняя, Несших в святой Илион Ахиллесов доспех знаменитый. Став от боя вдали, Приамид обменялся доспехом: Свой разрешил и отдал, да несут в илионские стены Верные други, а сам облекался доспехом бессмертным Славного мужа Пелида, который небесные боги Дали Пелею герою; Пелей подарил его сыну, Старец; но сын под доспехом отца не успел состареться. Зевс, олимпийский блистатель, узрев, как от битв удаленный Гектор доспехом Пелида, подобного богу, облекся, Мудрой главой покивал и в душе своей проглаголал: «Ах, злополучный, душа у тебя и не чувствует смерти, Близкой к тебе! Облекаешься ты бессмертным доспехом Сильного мужа, которого все браноносцы трепещут! Ты умертвил у него кроткодушного, храброго друга И доспехи героя с главы и с рамен недостойно Сорвал! Но дам я тебе одоление крепкое в брани Мздою того, что из рук от тебя, возвратившегось с боя, Славных оружий Пелида твоя Андромаха не примет!» Рек — и манием черных бровей утвердил то Кронион. Гектора тело доспех обольнул, и вступил ему в сердце Бурный, воинственный дух; преисполнились все его члены Силой и крепостью. Он к знаменитым друзьям Илиона Шествовал с криком могучим, и взорам всех представлялся, В блесне доспехов бессмертных, самим Ахиллесом великим. Так обходящий ряды, ободрял воевод он речами: Месфла, Ферсилоха, Медона, ветвь Гипполохову Главка, Гиппофооя, Дезинора, Астеропея героя, Хромия, Форка и славного в птицегаданье Эннома; Сих возбуждал он вождей, устремляя крылатые речи: «Слушайте, сонмы несметные наших друзей и соседей! Я не искал многолюдства, и, нужду не в оном имея, Вас из далеких градов собирал я в священную Трою. Нет, но чтоб вы и супруг, и детей неповинных троянских Ревностно мне защищали от бранолюбивых данаев. С мыслию сею и данями я, и припасами корма Свой истощаю народ, чтобы мужество ваше возвысить. Станьте ж в лицо сопротивных; и каждый из вас или гибни, Или спасай свой живот! таково состояние ратных! Кто между вами Патрокла, хотя и убитого, ныне К сонму троян привлечет, и пред кем Теламонид отступит, Тот половину корыстей возьмет, половина другая Будет моею; но славою он, как и я, да гордится.» Гектор сказал, — и они на данаев обрушились прямо, Копья поднявши; надеждою гордой ласкалось их сердце Тело Патрокла отбить у Аякса, твердыни данаев. Мужи безумные! многим при теле исторгнул он душу. Их усмотревши, Аякс возгласил к Менелаю герою: «Друг Менелай, питомец Зевеса! едва мы, как мыслю, Сами успеем с тобой возвратиться живые из битвы! Я беспокоюсь не столько о теле Менетия сына: Скоро несчастный насытит и псов и пернатых троянских, — Сколько страшусь о главе и своей и твоей, чтобы горе Их не постигнуло; тучею брани здесь все покрывает Гектор; и нам, очевидно, грозит неизбежная гибель! Кличь, о любезный, данайских героев; быть может, услышат.» Так говорил, и послушал его Менелай светловласый, — Голосом громким вскричал, призывая на помощь данаев: «Други, вожди и правители мудрые храбрых данаев, Вы, которые в пиршествах с нами, сынами Атрея, Вместе народное пьете, и каждый народом подвластным Правите: власть бо и славу приемлете свыше от Зевса! Каждого ныне из вас распознать предводителя воинств Мне невозможно: сражения пламень кругом нас пылает! Сами спешите сюда и, наполняся гордого гнева, Быть Патроклу не дайте игралищем псов илионских!» Так восклицал он, — и ясно услышал Аякс Оилеев; Первый предстал к Менелаю, побоищем быстро пробегший: Следом за ним Девкалид и сопутник царя Девкалида, Муж Мерион, Эниалию равный, губителю смертных. Прочих мужей имена кто мог бы на память поведать, После пришедших и быстро восставивших битву данаев? Прежде трояне напали громадой; предшествовал Гектор. Словно как в устьях реки, от великого Зевса ниспадшей, Вал, при истоке, огромный ревет, и высокие окрест Воют брега от валов, изрыгаемых морем на сушу, — Столько был шумен подъятый троянами клик; но данаи Вкруг Менетида стояли, единым кипящие духом, Крепко сомкнувшись щитами их медными. Свыше над ними, Окрест их шлемов сияющих, страшный разлил громодержец Мрак; никогда Менетид ненавистен владыке бессмертных Не был, доколе дышал и служил Эакиду герою; Не было богу угодно, чтоб снедию псов илионских Стал Менетид, — и воздвиг он друзей на защиту героя. Первые сбили трояне ахейских сынов быстрооких. Тело оставя, побегли они; но ни воя меж ними Трои сыны не сразили, надменные, как ни пылали; Тело ж они увлекли; но вдали от него и данаи Были не долго: их всех обратил с быстротою чудесной Сын Теламона, и видом своим, и своими делами Всех аргивян превышающий, после Пелида героя. Ринулся он сквозь передних, могучестью вепрю подобный, Горному вепрю, который и псов и младых звероловцев Всех, обращаяся быстро, легко рассыпает по дебри, — Так Теламона почтенного сын, Аякс благородный, Бросясь, рассыпал легко сопротивных густые фаланги, Кои уже окружили Патрокла и сердцем пылали В стены градские увлечь и великою славой покрыться. Тело уж Гиппофоой, пеласгийского Лефа рожденье, За ногу торопко влек по кровавому поприщу боя, Около глезны, у жил, обвязавши ремнем перевесным; Гектору сим и троянам хотел угодить он; но быстро Гибель пришла, и не спас ни один из друзей пламеневших. Грозный Аякс на него, сквозь разорванных толпищ обрушась, Пикою врукопашь грянул по медноланитному шлему; И расселся шелом густогривый под медяным жалом, Быв поражен и огромным копьем, и рукою могучей. Мозг по Аякса копью побежал из главы раздробленной, Смешанный с кровью: исчезла могучесть; из трепетных дланей Ногу Патрокла героя на землю пустил, и на месте Сам он, лицом повалившися, пал подле мертвого мертвый, Пал далеко от Лариссы родной; ни родителям бедным Он не воздал за труды воспитания; век его краток Был на земле, Теламонова сына копьем пресеченный. Гектор меж тем на Аякса направил сияющий дротик. Тот, хоть и в пору завидел, от быстронесущейся меди Чуть уклонился; но Гектор Схедия, Ифитова сына, Храброго мужа фокеян, который в славном Панопе Домом богатым владел и властвовал многим народом, — Мужа сего поразил под ключом: совершенно сквозь выю Бурное жало копья и сквозь рамо вверху пробежало; С шумом упал он на дол, и взгремели на падшем доспехи. Мощный Аякс бранодушного Форка, Фенопсова сына, Труп защищавшего Гиппофооя, ударил в утробу: Лату брони просадила и внутренность медь сквозь утробу Вылила; в прах повалившись, хватает рукою он землю. Вспять отступили передних ряды и сияющий Гектор. Крикнули громко данаи, и Гиппофооя и Форка Разом тела увлекли и с рамен их сорвали доспехи. Скоро опять бы трояне от бранолюбивых данаев Скрылися в град, побежденные собственной слабостью духа; Славу ж стяжали б данаи, противу судеб громодержца, Силой своею и доблестью; но Аполлон на данаев, Гневный, Энея воздвигнул, образ прияв Перифаса, Сына Эпитова: он при отце престарелом Энея, Вестником быв, состарелся, исполненный кротких советов; Образ приявши его, Аполлон провещал ко Энею: «Как же, могли б вы, Эней, защитить, вопреки и бессмертным, Град Илион, как я некогда видел других человеков, Крепко надежных на силу, на твердость сердец и на храбрость, С меньшей дружиной своею, превысшею всякого страха! Нам же и самый Кронид благосклоннее, чем аргивянам, Хощет победы; но вы лишь трепещете, стоя без битвы!» Так провещал, — и Эней пред собою познал Аполлона, В очи воззревший, и крикнул он Гектору голосом звучным: «Гектор, и вы, воеводы троян и союзных народов! Стыд нам, когда мы вторично от бранолюбивых данаев Скроемся в град, побежденные собственной слабостью духа! Нет, божество говорит, — предо мною оно предстояло, — Зевс, промыслитель верховный, нам благосклонствует в брани! Прямо пойдем на данаев! Пускай сопостаты спокойно К черным своим кораблям не приближатся с телом Патрокла!» Рек — и, из ряду переднего вылетев, стал перед войском. Трои сыны обратились и стали в лицо аргивянам. Тут благородный Эней, ополченный копьем, Леокрита, Сына Аризбанта, сверг, Ликомедова храброго друга. В жалость о падшем пришел Ликомед, благодушный воитель; К телу приближился, стал и, сияющий ринувши дротик, Он Апизаона, сына Гиппасова, сил воеводу, В печень под сердцем пронзил и сломил ему крепкие ноги, Мужу, который притек от цветущих полей пеонийских И на битвах блистал, как храбрейший по Астеропее. В жалость пришел о поверженном Астеропей бранодушный; Прямо и он на данаев ударил, пылая сразиться: Тщетная доблесть! Кругом, как стеной, ограждались щитами Окрест Патрокла стоящие, острые копья уставив. Их непрестанно Аякс обходил, убеждающий сильно: Шагу назад отступать не приказывал сын Теламонов; С места вперед не идти, чтоб вдали от дружины сражаться; Крепко у тела стоять и при нем с нападающим биться. Так убеждал их великий Аякс. Между тем заливалась Кровью багряной земля, упадали одни на другие Трупы как храбрых троян и союзников их знаменитых, Так и данайских мужей; и они не без крови сражались; Меньше лишь гибнуло их; помышляли они беспрестанно, Как им друг друга в толпе защищать от опасности грозной. Битва пылала, как огнь пожирающий; каждый сказал бы, — Верно, на тверди небесной не цело ни солнце, ни месяц: Мраком таким на побоище были покрыты герои, Кои кругом Менетида, его защищая, стояли. Прочие ж рати троян и красивопоножных данаев Вольно сражались, под воздухом ясным; везде разливался Пламенный солнечный свет, над равниною всей, над горами Не было облака; с отдыхом частым сражалися войски; Стороны обе свободно от стрел уклонялися горьких, Ратуясь издали. Здесь же, в средине, во мраке и сече Горе терпели; нещадно жестокая медь поражала Воев храбрейших. Но к двум браноносцам еще не достигла, К славным мужам, Фразимеду и брату его Антилоху, Весть, что не стало Патрокла; еще они мнили, что храбрый Жив и пред первой фалангою ратует гордых пергамлян. Оба они, от друзей отвращая убийство и бегство, В поле отдельно сражалися; так заповедовал Нестор, В бой могучих сынов от ахейских судов посылая. Те ж с одинаким неистовством спорили в страшном убийстве Целый сей день; от труда непрерывного потом и прахом Были колена и ноги и голени каждого воя, Были и руки и очи покрыты на битве, пылавшей Вкруг знаменитого друга Пелеева быстрого сына. Словно когда человек вола огромного кожу Юношам сильным дает растянуть, напоенную туком; Те, захвативши ее и кругом расступившися, тянут В разные стороны; влага выходит, а тук исчезает, И, от многих влекущих, кругом расширяется кожа, — Так и сюда и туда Менетида, на узком пространстве, Те и другие влекли: несомненной надеждой пылали Трои сыны к Илиону увлечь, а данайские мужи К быстрым судам; и кругом его тела кипел ратоборный Бурный мятеж; ни Арей, возжигатель мужей, ни Афина, Видя его, не хулу б изрекла, и горящая гневом. Подвиг такой за Патрокла, и воям и коням жестокий, В день сей устроил Зевес. Но дотоле о смерти Патрокла Вовсе не ведал герой Ахиллес, бессмертным подобный; Рати далеко уже от ахейских судов воевали, Близко троянской стены; не имел он и дум, что сподвижник Пал; уповал он, что жив и, приближась к вратам Илиона, Вспять возвратится; он ведал и то, что Приамова града, Трои, Патрокл без него не разрушит, ни с ним совокупно. Часто о том он слышал от матери: в тайных беседах Сыну она возвещала совет великого Зевса; Но беды жесточайшей, грозившей ему, не открыла Нежная матерь: погибели друга, дражайшего сердцу. Те ж неотступно у тела, уставивши острые копья, Беспрерывно сшибались, один поражая другого. Так восклицали иные от меднодоспешных данаев: «Други данаи! бесславно для нас возвратиться отсюда К нашему стану! На этом пусть месте утроба земная, Мрачная, всех нас поглотит! И то нам отраднее будет, Нежели тело сие попустить конеборцам троянам С поля увлечь в Илион и сияющей славой покрыться!» Так же иной говорил и в дружине троян крепкодушных: «Други, хотя бы нам должно у трупа сего и погибнуть Всем до последнего, с поля сего не сходи ни единый!» Так восклицали трояне — и дух у друзей распаляли. Яростно билися воины; гром, раздаваясь, железный К медному небу всходил по пустынным пространствам эфира. Кони Пелеева сына, вдали от пылающей битвы, Плакали стоя, с тех пор как почуяли, что их правитель Пал, низложенный во прах, под убийственной Гектора дланью. Сын Диореев на них Автомедон, возатай искусный, Сильно и с быстрым бичом налегал, понуждающий к бегу, Много и ласк проговаривал, много и окриков делал: Но ни назад, к Геллеспонту широкому, в стан мирмидонский, Кони бежать не хотели, ни в битву к дружинам ахейским. Словно как столп неподвижен, который стоит на кургане, Мужа усопшего памятник или жены именитой, — Так неподвижны они в колеснице прекрасной стояли, Долу потупивши головы; слезы у них, у печальных, Слезы горючие с веждей на черную капали землю, С грусти по храбром правителе; в стороны пышные гривы Выпав из круга ярма, у копыт осквернялися прахом. — Коней печальных узрев, милосердовал Зевс промыслитель И, главой покивав, в глубине проглаголал душевной: «Ах, злополучные, вас мы почто даровали Пелею, Смертному сыну земли, не стареющих вас и бессмертных? Разве, чтоб вы с человеками бедными скорби познали? Ибо из тварей, которые дышат и ползают в прахе, Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека. Но не печальтеся: вами отнюдь в колеснице блестящей Гектор не будет везом торжествующий: не попущу я! Иль не довольно, что он Ахиллеса доспехом гордится? Вам же н новую крепость вложу и в колена и в сердце; Вы Автомедона здравым из пламенной брани спасите К черным судам, а троянам еще я славу дарую Рать побивать, доколе судов мореходных достигнут, И закатится солнце, и мраки священные снидут.» Так произнес он — и коням вдохнул благородную силу. Кони, от грив пресмыкавшихся прах отряхнувши на землю, Вдруг с колесницею быстрой меж двух ополчений влетели. Ими напал Автомедон, хотя и печальный по друге; Он на конях налетал, как на стаю гусиную коршун. Быстро и вспять убегал от свирепости толпищ троянских, Быстро скакал и вперед, обращающий толпища в бегство. Но, в погоню бросаяся, он не сражал сопротивных; Не было средства ему, одному в колеснице священной, Вдруг и копье устремлять, и коней укрощать быстролетных. Скоро увидел его мирмидонянин, сердцу любезный, Искренний друг Алкимедон, Лаеркея сын Эмонида; Сзади приближился он и вещал к Автомедону громко: «Друг Автомедон, какой из бессмертных совет бесполезный В сердце тебе положил и суждение здравое отнял? Что ты противу троян, впереди, одинокий воюешь? Друг у тебя умерщвлен, а бронею, с него совлеченной, Перси покрыв, величается Гектор, броней Ахиллеса!» Быстро ему с колесницы вещал Диорид Автомедон: «Кто, Алкимедон могучий, как ты, из ахеян искусен Коней бессмертных в деснице держать и покорность и ярость? Был Менетид, искусством ристателя, в дни своей жизни, Равный богам; но великого смерть и судьба одолела! Шествуй, любезный; и бич, и блестящие конские вожжи В руки прими ты; а я с колесницы сойду, чтоб сражаться.» Так произнес; Алкимедон на бранную стал колесницу; Разом и бич и бразды захватил в могучие руки; Но Диорид соскочил; и узрел их сияющий Гектор, И к Энею герою, стоящему близко, воскликнул: «Храбрый Эней, меднолатный дарданцев советник верховный! Я примечаю коней быстроногого мужа Пелида, В битве явившихся вновь, но с возницами, робкими духом. Я уповаю добыть их, когда и твое совокупно Сердце готово; уверен, когда нападем мы с тобою, Противостать не посмеют они, чтобы с нами сразиться.» Рек, — и послушался Гектора сын знаменитый Анхизов: Бросился прямо, уставив пред персями тельчие кожи, Крепкие кожи сухие, покрытые множеством меди. С ними и Хромий герой, и Арет, красотой небожитель, Бросились оба; надеждою верной ласкалось их сердце И возниц поразить, и угнать их коней крутовыйных. Мужи безумцы! они не без крови должны возвратиться Вспять от возниц. Автомедон едва помолился Крониду, Силою в нем и отвагой наполнилось мрачное сердце. Быстро воззвал Диорид к Алкимедону, верному другу: «Друг Алкимедон! держись от меня недалече с конями; Пусть за хребтом я слышу их пышущих: ибо уверен, Гектор, на нас устремленный, едва ль обуздает свирепство, Прежде пока не взойдет на коней Ахиллесовых бурных, Нас обоих умертвив, и покуда рядов не погонит Воинств ахейских иль сам пред рядами не ляжет сраженный!» Так произнесши, к Аяксам воззвал и к царю Менелаю: «Царь Менелай и аргивских мужей воеводы Аяксы! Храбрым другим аргивянам поверьте заботу о мертвом; Пусть окружают его и враждебных ряды отражают; Вы же от нас, от живых, отразите грозящую гибель! Здесь нападают на нас, окруженных плачевным убийством, Гектор герой и Эней, храбрейшие воины Трои! Впрочем, еще то лежит у бессмертных богов на коленах: Мчись и мое копие, а Кронион решит остальное!» Рек он — и, мощно сотрясши, поверг длиннотенную пику И ударил Арета в блистательный щит круговидный; Щит копия не сдержал: сквозь него совершенно проникло И сквозь запон блистательный в нижнее чрево погрузло. Так, если юноша сильный, с размаху секирою острой В голову, между рогами, степного тельца поразивши, Жилу совсем рассечет; подскочивши, телец упадает, — Так подскочил он и навзничь упал; изощренная — сильно Медь у Арета в утробе сотрясшись, разрушила крепость. Гектор пустил в Автомедона пикой своею блестящей; Тот же, приметив ее, избежал угрожающей меди, Быстро вперед наклонясь; за хребтом длиннотенная пика В черную землю вонзилась и верхним концом трепетала Долго, пока не смирилася ярость убийственной меди. И они б на мечах рукопашно сразиться сошлися, Но Аяксы могучие пламенных их разлучили, Оба пришедши сквозь сечу на дружеский голос призывный. Их устрашася могучих, стремительно вспять отступили Гектор герой, и Эней Анхизид, и божественный Хромий; Друга Арета оставили там, прободенного в сердце, В прахе лежащего; сын Диореев, Арею подобный, С тела оружия сорвал и так, торжествуя, воскликнул: «Ах, наконец хоть несколько я о Патрокловой смерти Горесть от сердца отвел, хотя и слабейшего свергнув!» Рек — и, подняв, в колесницу корысти кровавые бросил; Быстро поднялся и сам, по рукам и ногам отовсюду Кровью облитый, как лев истребительный, тура пожравший. Окрест Патрокла с свирепостью новою брань загоралась. Тяжкая, многим плачевная; бой распаляла Афина, С неба нисшедши: ее ниспослал промыслитель Кронион Дух аргивян возбудить: обратилося к ним его сердце. Словно багряную радугу Зевс простирает по небу, Смертным являющий знаменье или погибельной брани, Или годины холодной, которая пахарей нудит В поле труды прерывать, на стада же унылость наводит, — Дочь такова громодержца, в багряный одетая облак, К сонму данаев сошла и у каждого дух распаляла. К первому сыну Атрея богиня, помощная в бранях, Бывшему ближе других, Менелаю герою воззвала, Феникса старца приявшая образ и голос могучий: «Стыд и позор, Менелай, на тебя упадет вековечный, Если Пелида великого верного друга Патрокла Здесь, под стеною троянскою, быстрые псы растерзают! Действуй решительно, все возбуди ополченья данаев!» Быстро ответствовал ей Менелай, знаменитый воитель: «Феникс, отец, давнородшийся старец! да даст Тритогена Крепость деснице моей и спасет от убийственных копий! В сечу готов л лететь, готов отстаивать тело Друга Патрокла: глубоко мне смерть его тронула душу! Но свирепствует Гектор, как бурный огонь; непрестанно Все истребляет кругом: громовержец его прославляет!» Рек, — и наполнилась радостью дочь светлоокая Зевса: Ибо ее от бессмертных, молящийся, первую призвал. Крепость ему в рамена и в колена богиня послала, Сердце ж наполнила смелостью мухи, которая, мужем Сколько бы крат ни была, дерзновенная, согнана с тела, Мечется вновь уязвить, человеческой жадная крови, — Смелость такая Атриду наполнила мрачное сердце. Бросился он к Менетиду и ринул блестящую пику. Был меж троянами воин Подес, Этионова отрасль, Муж и богатый и славный, отлично меж граждан троянских Гектором чтимый, как друг, и в пирах собеседник любезный. Мужа сего, обратившегось в бегство, Атрид светловласый В запон копьем поразил, и насквозь его медь просадила; С шумом он грянулся в прах; и Атрид Менелай дерзновенно Мертвого к сонму друзей от троян повлек одинокий. Гектора тою порой возбуждал стреловержец, явяся, Фенопса образ приявши, который Приамову сыну Другом любезнейшим был, Абидоса приморского житель; Образ приявши его, провещал Аполлон стреловержец: «Кто ж еще более, Гектор, тебя устрашит из данаев, Ежели ты Менелая трепещешь? Был он доныне Воин в сражениях слабый, а ныне один от пергамлян Тело влечет! У тебя умертвил он любезного друга. Храброго, в первом ряду, Этионова сына, Подеса!» Рек, — и покрыло Гектора облако мрачное скорби; Он устремился вперед, потрясая сверкающей медью. В оное время Кронион приял свой эгид бахромистый, Пламеннозарный, и, тучами черными Иду покрывши, Страшно блеснул, возгремел и потряс громовержец эгидом, Вновь посылая победу троянам и бегство данаям. Бегство ужасное начал вождь Пенелей беотиец. Он, беспрестанно вперед устремляяся, в рамо был ранен Сверху скользнувшим копьем; но рассекло тело до кости Полидамаса оружие: он его врукопашь ранил. Гектор ударом копья Алектриона сыну, Леиту, Руку близ кисти пронзил и унял его рьяную храбрость; Он побежал, озираяся; более в сердце не чаял Острою пикой владеть и сражаться с народом троянским. Гектора ж Идоменей, на Леита летевшего, прямо В грудь, у сосца, по блестящему панцирю пикой ударил: Пика сломилась у трубки огромная; крикнула громко Сила троянская. Гектор направил копье в Девкалида (Он в колеснице стоял) и немного в него не уметил; Керана он поразил, Мерионова друга-возницу, Мужа, который за ним из цветущего следовал Ликта. (Пешим сперва Девкалид от судов мореходных явился В битву, и верно б троянам великую славу доставил, Если бы Керан скорее коней не пригнал быстроногих: Светом царю он явился, годину отвел роковую, Сам же — дух свой предал под убийственной Гектора дланью.) Гектор его копием улучает под челюсть, и зубы Вышибла острая медь и язык посредине рассекла; Он с колесницы падет и бразды разливает по праху. Их Мерион, наклоняся поспешно, своими руками С праха земного подъял и воскликнул к царю Девкалиду: «Быстро гони, Девкалион, пока до судов не домчишься! Ныне ты видишь и сам, что победа уже не ахеян!» Рек, — и бичом Девкалион хлестнул по коням лепогривым, Правя к судам; боязнь Девкалиону пала на сердце. В оное ж время постиг и Аякс и Атрид светловласый Волю Кронида, что Трои сынам даровал он победу. Слово пред воинством начал Аякс Теламонид великий: «Горе, о други! Теперь уж и тот, кто совсем малосмыслен, Ясно постигнет, что славу Кронион троянам дарует! Стрелы троянские, кто б ни послал их, и слабый и сильный, Все поражают: Кронид без различия все направляет; Стрелы же наши у всех бесполезно валятся на землю! Но решимся, данаи, и сами помыслим о средстве, Как Менетидово тело увлечь от враждебных, и вместе Как, и самим возвратяся, друзей нам возрадовать милых, Кои, взирая на нас, сокрушаются; более, мыслят, Гектора мужеубийцы ни силы, ни рук необорных Мы не снесем, но в суда мореходные бросимся к бегству. О, если б встретился друг, к объявлению вести способный Сыну Пелееву; он, как я думаю, вовсе не слышал Вести жестокой, не знает, что друг его милый погибнул. Но никого я такого не вижу в дружине ахейской. Мраком покрыты глубоким и ратные мужи и кони! Зевс, наш владыка, избавь аргивян от ужасного мрака! Дневный свет возврати нам, дай нам видеть очами! И при свете губи нас, когда уж так восхотел ты!» Так говорил, — и слезами героя отец умилился: Быстро и облак отвел, и мрак ненавистный рассеял; Солнце с небес засияло, и битва кругом осветилась. И Аякс Теламонид воззвал к Менелаю Атриду: «Ныне смотри, Менелай благородный, и если живого Можешь обресть Антилоха, почтенного Нестора сына, Сам убеди, да скорее идет Ахиллесу герою Весть объявить, что любезнейший друг его в брани погибнул!» Так говорил, — и послушал его Менелай светловласый; Но уходил от побоища, словно как лев от загона, Где наконец истомился, и псов и мужей раздражая. Зверю они не дающие тука от стад их похитить, Целую ночь стерегут, а он, алкающий мяса, Мечется прямо, но тщетно ярится: из рук дерзновенных С шумом летят, устремленному в сретенье, частые копья, Главни горящие; их устрашается он, и свирепый, И со светом зари удаляется, сердцем печален, — Так от Патрокла герой отошел, Менелай светловласый, С сильным в душе нехотением: он трепетал, да ахейцы, В пагубном страхе, Патрокла врагам не оставят в добычу; Сильно еще убеждал Мериона и храбрых Аяксов: «Други Аяксы и ты, Мерион, аргивян воеводы! Вспомните кротость душевную бедного друга Патрокла, Вспомните все вы; доколе дышал, приветен со всеми Быть он умел, но теперь он постигнут судьбою и смертью!» Так говорящий друзьям, уходил Менелай светловласый, Смотря кругом, как орел быстропарный, который, вещают, Видит очами острее всех поднебесных пернатых: Как ни высоко парит, от него не скрывается заяц Легкий, под темным кустом притаившийся; он на добычу Падает, быстро уносит и слабую жизнь исторгает, — Так у тебя, Менелай благородный, светлые очи Быстро вращались кругом по великому сонму ахеян, Жадные встретить живого еще Антилоха младого. Скоро его он увидел на левом краю ратоборства, Где ободрял он друзей, возбуждая на крепкую битву. Близко к нему подходя, возгласил Менелай светловласый: «Шествуй сюда, Антилох, услышишь ты, Зевсов питомец, Горькую весть, какой никогда не должно бы свершаться! Ты, я уверен, и собственным взором уже наблюдая, Видишь, какое бедствие бог на данаев обрушил! Видишь, победа троян! Поражен аргивянин храбрейший; Пал наш Патрокл! Беспредельная горесть данаев постигла! Друг, к кораблям фессалийским немедля беги, Ахиллесу Весть объявить; не успеет ли он спасти хоть нагое Тело Патрокла: доспехи совлек торжествующий Гектор!» Так говорил; Антилох ужаснулся, услышавши речи; Долго стоял он, от ужаса нем; но у юноши очи Быстро наполнились слез, и поднявшийся голос прервался. Но не презрел он и так повелений царя Менелая: Бросился, ратный доспех Лаодоку любезному вверив, Другу, державшему подле коней его твердокопытых. Быстро, лиющего слезы, несли его ноги из боя, Чтобы сыну Пелея ужасное слово поведать. Сердцу, Атрид, твоему не угодно, божественный, было Тех утесненных друзей защищать, которых оставил Несторов сын: в сокрушении горьком остались пилосцы; К ним Менелай послал Фразимеда, подобного богу; Сам же опять полетел на защиту Патрокла героя: Вместе с Аяксами стал и вещал к ним крылатое слово: «Я Антилоха послал к мирмидонским судам мореходным, С вестию сыну Пелееву быстрому; но, я уверен, Он не придет, хоть и страшно на Гектора мощного гневен. Как он, лишенный оружия, в битву с троянами вступит? Сами собою, данаи, придумаем способ надежный, Как и сраженного друга спасем от враждебных, и сами Как под грозою троян от судьбы и от смерти избегнем.» И Атриду ответствовал сын Теламона великий: «Все справедливо, что ты ни вещал, Менелай знаменитый. Бросьтеся ж, ты и Молид Мерион; наклонитеся быстро Тело поднять и несите из боя; а мы позади вас Будем сражаться с народом троянским и Гектором мощным, Мы, равносильные, мы, соименные, кои и прежде Бурные грозы Арея, друг с другом сложась, выносили.» Рек, — и они, от земли подхвативши, подняли тело Вверх и высоко и мощно; ужасно завопили сзади Трои сыны, лишь узрели данаев, подъемлющих тело; Бросились прямо, подобно как псы на пустынного вепря, Если он ранен, летят впереди молодых звероловцев; Быстро сначала бегут, растерзать нетерпеньем пылая; Но, едва он на них оборотится, силою гордый, Мечутся вспять и кругом рассыпаются друг перед другом, — Так и трояне сначала толпой неотступно неслися, В тыл аргивянам колебля мечи и двуострые копья; Но едва лишь Аяксы, на них обратясь, становились, — Лица бледнели троян, и от них не дерзал ни единый Выйти вперед, чтоб с оружием в длани за тело сразиться. Так усердно они уносили Патрокла из боя К стану судов мореходных; но бой возрастал по следам их, Бурный, подобно как огнь, устремленный на град человеков; Вспыхнувши вдруг, пожирает он все; рассыпаются зданья В страшном пожаре, который шумит, раздуваемый ветром, — Так и коней колесничных и воинов меднодоспешных Бранный, неистовый шум по следам удалявшимися несся. Те ж, как яремные мески, одетые крепкою силой, Тянут с высокой горы, по дороге жестокобугристой, Брус корабельный иль мачту огромную; рьяные, вместе Страждут они от труда и от пота, вперед поспешая.- С рвеньем таким аргивяне Патрокла несли. Позади их Бой отражали Аяксы, как холм — разъяренные воды. Лесом поросший, чрез целое поле протяжно лежащий; Он и могучие реки, с свирепостью волн их встречая, Держит и, весь их напор отражая, в долины другие Гонит; его же не в силах могучие реки расторгнуть, — Так непрестанно Аяксы, держась позади, отражали Битву троян; но враги наступали, и два наипаче, Мощный Эней Анхизид и шлемом сверкающий Гектор. И как туча скворцов или галок испуганных мчится С криками ужаса, если увидят сходящего сверху Ястреба, страшную смерть наносящего мелким пернатым, — Так пред Энеем и Гектором юноши рати ахейской С воплем ужасным бежали, забывши воинскую доблесть. Множество пышных оружий усеяли ров и окрестность В пагубном бегстве данаев; и бранная буря не молкла.
18
Так ратоборцы сражались, огням подобно свирепым. Но Антилох к Ахиллесу стремительно с вестью приходит, Видит его одного: при судах островерхих сидел он, В сердце о том размышляющий, что перед ним совершалось. Тихо вздохнув, говорил он с своею душою великой: «Горе! что думать? почто кудревласые чада Эллады Снова назад к кораблям в беспорядке бегут по долине? О, не свершили ли боги несчастий, ужаснейших сердцу, Кои мне матерь давно предвещала; она говорила: В Трое, прежде меня, мирмидонянин, в брани храбрейший, Должен под дланью троянской расстаться с солнечным светом. Боги бессмертные, умер Менетиев сын благородный! Ах, злополучный! А я умолял, чтоб, огонь отразивши, Он возвратился и с Гектором в битву вступать не дерзал бы!» Тою порою, как думы сии в уме обращал он, Несторов сын знаменитый к нему приближается грустный, Слезы горячие льющий, и страшную весть произносит: «Горе мне, храбрый, любезный Пелид! От меня ты услышишь Горькую весть, какой никогда не должно бы свершиться! Пал наш Патрокл! и уже загорелася битва за тело; Он уже наг; совлек все оружие Гектор могучий!» Рек,— и Пелида покрыло мрачное облако скорби. Быстро в обе он руки схвативши нечистого пепла, Голову всю им осыпал и лик осквернил свой прекрасный; Риза его благовонная вся почернела под пеплом. Сам он, великий, пространство покрывши великое, в прахе Молча простерся и волосы рвал, безобразно терзая. Жены младые, которых и он и Патрокл полонили, В грусти глубокой завопили громко и, быстро из сени Все к Ахиллесу великому выбежав, руки ломали, Билися в перси, доколе у всех подломилися ноги. Подле младой Антилох тосковал, обливаясь слезами, И Ахиллеса, стенящего горестно, руку держал он, В страхе, да выи железом себе не пронзит исступленный. Страшно он, плача, вопил; услышала вопль его матерь В безднах глубокого моря, в чертогах родителя старца; Горько сама возопила; и к ней собирались богини, Все из моря глубокого сестры ее, нереиды: Вдруг Кимодока явилась, Фалия нимфа, и Главка, Спея, Несея, и Фоя, и Галия, светлая взором; Вслед Кимофоя спешила, и с ней Лимнория, Актея, Нимфа Мелита, Иера, Агава, за ней Амфифоя, Дота, Прота, Феруза, Орифия и Амфинома; Каллианира пришла, Дексамена с младой Динаменой; Нимфа Дориса, Панопа, краса нереид Галатея, Нимфа Нимерта, Апсевда и нежная Каллианасса; Там и Климена была, Ианира с младой Ианассой, Мера и с ней Амафея, роскошноволосая нимфа; Все из моря глубокого сестры ее, нереиды. Ими вертеп серебристый наполнился; все они вместе Билися в перси, и громко меж них возопила Фетида: «Сестры мои, нереиды, внемлите вы все мне, богини! Все вы узнайте, какие печали терзают мне душу! Горе мне бедной, горе несчастной, героя родившей! Так, родила я душой благородного, храброго сына, Первого между героев! Возрос он, как пышная отрасль, Я воспитала его, как прекраснейший цвет в вертограде; Юного в быстрых судах отпустила на брань к Илиону Ратовать храбрых троян, и его никогда не увижу В доме отеческом, в светлых чертогах супруга Пелея! Но, пока и живет он, и солнца сияние видит, Должен страдать; и ему я помочь не могу и пришедши! Но иду я, чтоб милого сына увидеть, услышать, Горесть какая постигла его, непричастного брани!» Так произнесши, вертеп оставляет; за нею и сестры Плача выходят, и вкруг нереид расступаются с шумом Волны морские. Они, плодоносной достигнувши Трои, Тихо одна за другою выходят на берег, где рядом Все корабли мирмидонян стояли кругом Ахиллеса. Нежная матерь к нему, стенящему горько, предстала, С горестным воплем главу обхватила у милого сына И, рыдая сама, говорила крылатые речи: «Что ты, о сын мой, рыдаешь? Какая печаль посетила Душу твою? Не скрывайся, скажи! Громовержец исполнил Все, о чем ты его умолял с воздеянием дланей: Все до корм корабельных данайские прогнаны рати, Жаждут тебя одного и позорные бедствия терпят». Ей, тяжело воздохнув, отвечал Ахиллес быстроногий: «Знаю, о матерь, Зевес громовержущий все мне исполнил. Но какая в том радость, когда потерял я Патрокла, Милого друга! Его из друзей всех больше любил я; Им, как моею главой, дорожил; и его потерял я! Гектор убийца похитил с него и доспех тот огромный, Дивный, богами дарованный, дар драгоценный Пелею В день, как, богиню, тебя на смертного ложе повергли. О, почто не осталась ты нимфой бессмертною моря! О, почто и Пелей не избрал себе смертной супруги! Должно теперь и тебе бесконечную горесть изведать, Горесть о сыне погибшем, которого ты не увидишь В доме отеческом! ибо и сердце мое не велит мне Жить и в обществе быть человеческом, ежели Гектор, Первый, моим копием пораженный, души не извергнет И за грабеж над Патроклом любезнейшим мне не заплатит!» Матерь, слезы лиющая, снова ему говорила: «Скоро умрешь ты, о сын мой, судя по тому, что вещаешь! Скоро за сыном Приама конец и тебе уготован!» Ей, тяжело воздохнув, отвечал Ахиллес быстроногий: «О, да умру я теперь же, когда не дано мне и друга Спасть от убийцы! Далеко, далеко от родины милой Пал он; и, верно, меня призывал, да избавлю от смерти! Что же мне в жизни? Я ни отчизны драгой не увижу, Я ни Патрокла от смерти не спас, ни другим благородным Не был защитой друзьям, от могучего Гектора падшим: Праздный сижу пред судами; земли бесполезное бремя, Я, которому равного между героев ахейских Нет во брани, хотя на советах и многие лучше. О, да погибнет вражда от богов и от смертных, и с нею Гнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит. Он в зарождении сладостней тихо струящегось меда, Скоро в груди человека, как пламенный дым, возрастает! Гневом таким преисполнил меня властелин Агамемнон. Но забываем мы все прежде бывшее, как ни прискорбно; Гнев оскорбленного сердца в груди укрощаем, по нужде. Я выхожу, да главы мне любезной губителя встречу, Гектора! Смерть же принять готов я, когда ни рассудят Здесь мне назначить ее всемогущий Кронион и боги! Смерти не мог избежать ни Геракл, из мужей величайший, Как ни любезен он был громоносному Зевсу Крониду; Мощного рок одолел и вражда непреклонная Геры. Так же и я, коль назначена доля мне равная, лягу, Где суждено; но сияющей славы я прежде добуду! Прежде еще не одну между жен полногрудых троянских Вздохами тяжкими грудь раздирать я заставлю и в горе С нежных ланит отирать руками обеими слезы! Скоро узнают, что долгие дни отдыхал я от брани! В бой выхожу; не удерживай, матерь; ничем не преклонишь!» Вновь отвечала ему среброногая матерь Фетида: «Ты говоришь справедливо, любезнейший сын: благородно Быть для друзей угнетенных от бед и от смерти защитой. Но доспех твой прекрасный во власти троян напыщенных; Медяным, светлосияющим им шлемоблещущий Гектор Перси покрыв, величается! Но уповаю, не долго В нем величаться троянцу: погибель его не далеко! Но и ты, мой сын, не вступай в боевую тревогу, Снова пока не приду я и сам ты меня не увидишь: Завтра я рано сюда с восходящим солнцем явлюся И прекрасный доспех для тебя принесу от Гефеста». Так говоря, отвратилась богиня от скорбного сына И, обратяся к сестрам, нереидам морским, говорила: «Сестры мои, погрузитеся в лоно пространного моря, В дом возвратитесь отца, и, увидевши старца морского, Все вы ему возвестите, а я на Олимп многохолмный, Прямо к Гефесту иду: не захочет ли славный художник Дать моему Ахиллесу блистательных славных оружий». Так изрекла,— и они погрузилися в волны морские, Прямо на светлый Олимп устремилась богиня Фетида, Быстро идя, чтоб принесть оружия милому сыну; Быстро к Олимпу ее возносили стопы. Но ахейцы С криком ужасным тогда, перед Гектором людоубийцей В страхе бежа, к кораблям и зыбям Геллеспонта примчались. Тщетно ахеяне меднопоножные рвались Патрокла Спасть из-под вражеских стрел, Ахиллесова мертвого друга, Снова Патрокла настигли толпы и народа и коней, С коими Гектор вослед его гнался, как бурное пламя. За ноги трижды хватал шлемоблещущий Гектор Патрокла, Вырвать пылая, и страшно кричал он, троян призывая; Трижды Аяксы его отражали от тела своею Бурною силой; но Гектор упорно, на силу надежный, То нападал на столпившихся, то становился и громким Криком своим призывал; но назад отступить он не думал. Словно как пылкого льва отпугнуть от кровавого трупа Пастыри в поле ночные, яримого гладом, не могут,— Так не могли совокупные, храбрые оба Аяксы Гектора, Трои вождя, отогнать от Патроклова тела. Он овладел бы, покрылся бы он беспредельною славой, Если б герою Пелиду подобная вихрям Ирида С вестью, да к брани воздвигнется, быстро с небес не явилась, Тайно от Зевса и прочих богов, устремленная Герой. Вестница стала пред ним и крылатые речи вещала: «К брани воздвигнись, ужаснейший муж, Пелейон быстроногий! Тело Патрокла спаси; за него пред судами восстала Бурная сеча; неистово в ней убивают друг друга: Мужи ахейские, чтоб отстоять бездыханное тело, Мужи троянские, чтоб овладеть и умчать к Илиону, Пламенно рвутся; но пламенней всех бронеблещущий Гектор Жаждет увлечь, и Патроклову голову он замышляет С белой выи срубить и на кол вонзить в поруганье. Шествуй, не время покоиться; ужас ты в сердце почувствуй, Если Патрокл твой будет игралищем псов илионских! Срам на тебе, если тело его искаженное придет!» К ней, воздохнув, говорил быстроногий Пелид знаменитый: «Кем ты, бессмертная, вестницей мне послана от бессмертных?» Вновь отвечала ему подобная ветрам Ирида: «Гера меня ниспослала, священная Зевса супруга, Тайно; не знает сего ни высокопрестольный Кронион, Ни другой из бессмертных, на снежном Олимпе живущих». Ей ответствовал вновь быстроногий Пелид знаменитый: «Как мне в сражение выйти? Доспех мой у них, у враждебных! Матерь же милая мне возбранила на бой ополчаться Прежде, поколе ее возвратившуюсь здесь не увижу, Мне обещая принесть от Гефеста доспех велелепный. Здесь же не ведаю, чьим мне облечься оружием крепким? Щит мне споручен один — Теламонова сына Аякса; Но и сам он, я мню, подвизается между передних, Пикой врагов истребляя вокруг Менетидова тела». Вновь отвечала герою подобная ветрам Ирида: «Знаем мы все, что твоим овладели оружием славным. Но без оружий приближься ко рву, покажися троянам: Лик твой узрев, ужаснутся трояне и, может быть, бросят Пламенный бой; а данайские храбрые мужи отдохнут, Боем уже истомленные; краток в сражениях отдых». Так говоря, отлетела подобная ветрам Ирида. И восстал Ахиллес, громовержцу любезный; Паллада Мощные плечи его облачила эгидом кистистым; Облак ему вкруг главы обвила золотой Тритогена И кругом того облака пламень зажгла светозарный, Словно как дым, подымаясь от града, восходит до неба, С острова дальнего, грозных врагов окруженного ратью, Где, от утра до вечера, споря в ужасном убийстве, Граждане бьются со стен; но едва сокрывается солнце, Всюду огни зажигают маячные; свет их высоко Всходит и светит кругом, да живущие окрест увидят И в кораблях, отразители брани, скорее примчатся, — Так от главы Ахиллесовой блеск подымался до неба. Вышед за стену, он стал надо рвом; но с народом ахейским, Матери мудрой завет соблюдая, герой не мешался; Там он крикнул с раската; могучая вместе Паллада Крик издала; и троян обуял неописанный ужас. Сколь поразителен звук, как труба загремит, возвещая Городу приступ врагов душегубцев, его окруживших, — Столь поразителен был воинственный крик Эакида. Трои сыны лишь услышали медяный глас Эакидов, Всех задрожали сердца; долгогривые кони их сами Вспять с колесницами бросились; гибель зачуяло сердце. В ужас впали возницы, узрев огонь неугасный, Окрест главы благородной подобного богу Пелида Страшно пылавший; его возжигала Паллада богиня. Трижды с раската ужасно вскричал Ахиллес быстроногий; Трижды смешалися войски троян и союзников славных. Тут средь смятенья, от собственных коней и копий, двенадцать Сильных погибло троянских мужей. Между тем аргивяне Весело, к радости всех, из-под копий умчавши Патрокла, Тело на одр положили; его окружили, рыдая, Грустные други; за ними пошел Ахиллес благородный; Теплые слезы он пролил, увидевши верного друга, Медью пронзенного острой, на смертном простертого ложе,— Друга, которого сам с колесницей своей и с конями В битву послал, но живого, пришедшего с битвы, не встретил. Тою порою Солнцу, в пути неистомному, Гера, Противу воли его, в Океан низойти повелела. Солнце сокрылося в волны, и рать благородных данаев Вся от тревоги и общегубительной брани почила. Трои сыны на другой стороне с ратоборного поля Быстро сошли, от ярм отрешили коней долгогривых И, не мысля о вечери, вдруг на совет собирались. Стоя троянские мужи держали совет; ни единый Сесть не дерзал; ужасались они, что Пелид быстроногий Вновь показался, давно уклонявшийся грозного боя. Полидамас Панфоид им начал советовать мудрый: Он бо один и минувшее знал, и грядущее видел; Другом Гектора был и в единую ночь с ним родился; Но, как речами был он, так Гектор оружием славен; Муж благомысленный, так он троянам советовать начал: «Тщательно, други, размыслите; я вам советую ныне ж В град с ополченьем войти, а не ждать Авроры священной В поле, близ самых судов: далеко мы стоим от твердыни. В дни, как сей муж враждовал на Атрида, владыку народов. В битвах не столько нам тягостны были данайские рати. Я веселился и сам, при судах мореходных ночуя; Чаял, что скоро возьмем мы суда меднолатных данаев, Ныне ж, как вы, я страшуся Пелеева быстрого сына; Знаю я душу Пелидову бурную; он не захочет Медлить на этих полях, где трояне, с сынами ахеян В битвах сходяся, равно разделяли свирепство Арея: Града и наших супруг добывать он битвою будет. В град возвратимся немедля; поверьте мне, так совершится! Ныне от битв удержала Пелеева бурного сына Ночь благовонная; если и завтра нас здесь он застанет, Завтра нагрянув с оружием,— о! не один Ахиллеса Скоро узнает; войдет не без радости в Трою святую, Кто избежит от могучего: многих троян растерзают Враны и псы; но не дайте мне, боги, подобное слышать! Если вы мне покоритесь, хотя и прискорбно то сердцу, Ночь проведем мы на площади с силой; а городу стены, Башни, ворота высокие, оных огромные створы, Длинные, гладкие, крепко сплоченные, будут защитой. Утром же мы на заре, ополчася оружием медным, Станем на башнях; и горе надменному, если захочет Он, от судов устремившися, с нами вкруг града сражаться! Вспять к судам возвратится, когда он коней крутовыйных В долгих бегах истомит, перед градом их праздно гоняя; В стены ворваться ни гордое сердце ему не позволит; Их не разрушит он; быстрые псы его прежде изгложут!» Грозно взглянув на него, отвечал шлемоблещущий Гектор: «Все для меня неприятное, Полидамас, ты вещаешь,— Ты, убеждающий вспять отступить и в Трое скрываться! Или в стенах заключенными быть вам еще не постыло? Прежде Приамов сей град племена ясновещие смертных Все нарицали счастливым, богатым и златом и медью: Скрылося все, что в домах драгоценного, пышного было! Сколько во Фригию или в Меонию, славную землю, Продано наших сокровищ с тех пор, как прогневан Кронион! Ныне ж, когда благодеющий мне даровал громовержец Славу стяжать при судах, отразив к Геллеспонту ахеян, Мысли такие, безумец, стыдись открывать пред народом! Их ни один из троян не послушает: я не позволю! Слушайте, други, вы слово мое и ему повинуйтесь: Ныне вы все вечеряйте по стану, отряд близ отряда; Помните стражу ночную и бодрствуйте каждый на страже. Кто ж из троян о богатствах домашних безмерно крушится, Пусть соберет и отдаст на народ, да народ их истратит: Пусть кто-нибудь из своих наслаждается, но не ахейцы! Завтра и, еще на заре, ополчася оружием ратным, Мы на суда многовеслые боем решительным грянем. Ежели истинно к брани восстал Ахиллес быстроногий, Худо ему, как желает он, будет! Не стану я больше В битве ужасной его избегать, но могучего смело Встречу. С победною славою он или я возвращуся: Общий у смертных Арей; и разящего он поражает!» Гектор вещал, а трояне шумно кругом восклицали. Мужи безумные! разум у них помрачила Паллада. С Гектором все согласились, народу беды совещавшим; С Полидамасом — никто, совет предлагавшим полезный. В поле они вечеряли всем воинством. Но мирмидонцы Целую ночь провели над Патроклом, стеня и рыдая. Царь Ахиллес среди сонма их плач свой рыдательный начал; Грозные руки на грудь положив бездыханного друга, Часто и тяжко стенал он,— подобно как лев густобрадый, Ежели скимнов его из глубокого леса похитит Ланей ловец; возвратяся он поздно, по детям тоскует; Бродит из дебри в дебрь и следов похитителя ищет, Жалобно стонущий; горесть и ярость его обымают,— Так стеная, Пелид говорил посреди мирмидонян: «Боги, боги! бесплодное слово из уст изронил я В день, как старался утешить героя Менетия в доме! Я говорил, что в Опунт приведу ему славного сына Трои рушителем крепкой, участником пышной добычи. Нет, не все помышления Зевс человекам свершает! Нам обойм предназначено землю одну окровавить Здесь, на троянском брегу! И меня, возвратившегось с боя, В доме отцов никогда ни Пелей престарелый не встретит, Ни любезная матерь, но здесь покроет могила! Если же после тебя, о Патрокл мой, в могилу сойти мне, С честью тебя погребу; но не прежде, как здесь я повергну Броню и голову Гектора, гордого смертью твоею! Окрест костра твоего обезглавлю двенадцать плененных Трои краснейших сынов, за убийство тебя отомщая! Ты ж до того, Менетид, у меня пред судами покойся! Окрест тебя полногрудые жены троян и дарданцев, Коих с тобой мы добыли копьем и могучестью нашей, Грады руша цветущие бранолюбивых народов, Пусть рыдают, и ночи и дни обливаясь слезами». Так говорил,— и друзьям повелел Ахиллес благородный Медный великий треножник поставить на огнь и скорее Тело Патрокла омыть от запекшейся крови и праха. Мужи сосуд омовений, поставив на светлое пламя, Налили полный водою и дров на огонь подложили; Дно у тренога огонь обхватил, согревалася влага. И когда закипевшая в звонкой меди зашумела, — Тело омыли водой, умастили светлым елеем, Язвы наполнили мастью драгой, девятигодовою; После, на одр положив, полотном его тонким покрыли С ног до главы и сверху одели покровом блестящим. Целую ночь потом вкруг Пелида царя мирмидонцы, Стоя толпой, о Патрокле крушились, стеня и рыдая. Зевс на Олимпе воззвал к златотронной сестре и супруге: «Сделала ты, что могла, волоокая, гордая Гера! В брань подняла быстроногого сына Пелеева. Верно, Родоначальница ты кудреглавых народов Эллады». Быстро воззвала к нему волоокая Гера царица: «Мрачный Кронион! какие слова ты, могучий, вещаешь? Как? человек человеку свободно злодействовать может, Тот, который и смертен и столько советами скуден. Я ж, которая здесь почитаюсь богиней верховной, Славой сугубой горжусь, что меня и сестрой и супругой Ты нарицаешь,— ты, над бессмертными всеми царящий,— Я не должна, на троян раздраженная, бед устроять им?» Так божества олимпийские между собою вещали. Тою порою Фетида достигла Гефестова дома, Звездных, нетленных чертогов, прекраснейших среди Олимпа, Кои из меди блистательной создал себе хромоногий. Бога, покрытого потом, находит в трудах, пред мехами Быстро вращавшегось: двадцать треножников вдруг он работал, В утварь поставить к стене своего благолепного дома. Он под подножием их золотые колеса устроил, Сами б собою они приближалися к сонму бессмертных, Сами б собою и в дом возвращалися, взорам на диво. В сем они виде окончены были; одних не приделал Хитроизмышленных ручек: готовил, и гвозди ковал к ним. Тою порою, как их он по замыслам творческим делал, В дом его тихо вошла среброногая мать Ахиллеса. Вышла, увидев ее, под покровом блестящим Харита, Прелестей полная, бога хромого супруга младая; За руку с лаской взяла, говорила и так вопрошала: «Что ты, Фетида, покровом закрытая, в дом наш приходишь, Милая нам и почтенная? редко ты нас посещаешь. Но войди ты в чертог, да тебя угощу я, богиню». Так произнесши, Харита во внутренность вводит Фетиду. Там сажает богиню на троне серебряногвоздном, Пышном, изящно украшенном, с легкой подножной скамьею. После голосом громким Гефеста художника кличет: «Выди, Гефест, до тебя у Фетиды Нереевой просьба». Ей немедля ответствовал славный Гефест хромоногий: «Мощная в доме моем и почтенная вечно богиня! Ею мне жизнь спасена, как страдал я, заброшенный с неба Волею матери Геры: бесстыдная скрыть захотела Сына хромого. Тогда потерпел бы я горе на сердце, Если б Фетида меня с Эвриномой не приняли в недра, Дщери младые катящегось вкруг Океана седого. Там украшения разные девять годов я ковал им, Кольца витые, застежки, уборы волос, ожерелья, В мрачной глубокой пещере; кругом Океан предо мною Пенный, ревущий бежал, неизмеримый; там ни единый Житель меня олимпийский, ни муж земнородный не ведал; Только Фетида с сестрой Эвриномою, спасшие жизнь мне. Ныне мой дом посетила бессмертная; должен отдать я Долг за спасение жизни прекрасноволосой Фетиде. Чествуй, супруга моя, угощением пышным Фетиду; Я не замедлю, меха соберу и другие снаряды». Рек — и от наковальни великан закоптелый поднялся И, хромоногий, медлительно двигал увечные ноги: Снял от горна меха и снаряды, какими работал, Собрал все и вложил в красивый ларец среброковный; Губкою влажною вытер лицо и могучие руки, Выю дебелую, жилистый тыл и косматые перси; Ризой оделся и, толстым жезлом подпираяся, в двери Вышел хромая; прислужницы, под руки взявши владыку, Шли золотые, живым подобные девам прекрасным, Кои исполнены разумом, силу имеют и голос, И которых бессмертные знанию дел изучили. Сбоку владыки они поспешали, а он, колыхаясь, К месту прибрел, где Фетида сидела на троне блестящем; За руку взялся рукой, называл и так говорил ей: «Что ты, Фетида, покровом закрытая, в дом наш приходишь, Милая нам и почтенная3 редко ты нас посещаешь. Молви, чего ты желаешь? исполнить же сердце велит мне, Если исполнить могу я и если оно исполнимо». И Гефесту Фетида, залившись слезами, вещала: «Есть ли, Гефест, хоть одна из богинь на пространном Олимпе, Столько на сердце своем перенесшая горестей тяжких, Сколько мне, злополучной, послал сокрушений Кронион! Нимфу морскую, меня покорил человеку земному, Сыну Эака; и я испытала объятия мужа, Как ни противилось сердце: уже тяжелая старость В доме его изнуряет. Но скорбь у меня и другая! Зевс даровал мне родить и взлелеять единого сына, Первого между героев! Возрос он, как пышная отрасль; Я воспитала его, как прекраснейший цвет в вертограде; Юного в быстрых судах отпустила на брань к Илиону Ратовать храбрых троян; и его никогда я не встречу В доме отеческом, в светлых чертогах супруга Пелея! Ныне, хотя и живет он, и солнца сияние видит, Должен страдать; и ему я помочь не могу и пришедши! Деву, которую сыну избрали в награду ахейцы, Снова из рук у него исторг властелин Агамемнон. Грустный по ней, сокрушал он печалию сердце; ахеян Сила троян до судов отразила и в стан заключенным Им выходить не давала. Старейшины воинств ахейских Сына молили и множество славных даров предлагали. Сам он, правда, от воинств беду отразить отказался, Но героя Патрокла своим он доспехом одеял; Друга на битву послал и великое воинство вверил. Билися целый день перед крепкою башнею Скейской. Был бы в тот день Илион завоеван, когда бы могучий Феб разносившего гибель Менетия храброго сына В первых рядах не повергнул и славы Гектору не дал. Вот для чего прихожу и к коленам твоим припадаю; Может быть, сжалишься ты над моим краткожизненным сыном; Может быть, дашь ты Пелиду и щит, и шелом, и поножи, Также и латы: свои потерял он, как друг его верный Пал от троян; и теперь — по земле он простертый тоскует!» Ей немедля ответствовал Амфигией знаменитый: «Будь спокойна и более сердцем о том не крушися. О! да могу Ахиллеса от смерти ужасной далеко Столь же легко я укрыть, когда рок его мощный постигнет, Сколь мне легко для него изготовить доспехи, которым Каждый от смертных бесчисленных будет дивиться, узревший!» Так произнесши, оставил ее и к мехам приступил он. Все на огонь обратил их и действовать дал повеленье. Разом в отверстья горнильные двадцать мехов задыхали, Разным из дул их дыша раздувающим пламень дыханьем, Или порывным, служа поспешавшему, или спокойным, Смотря на волю творца и на нужду творимого дела. Сам он в огонь распыхавшийся медь некрушимую ввергнул, Олово бросил, сребро, драгоценное злато; и после Тяжкую наковальню насадил на столп, а в десницу Молот огромнейший взял, и клещи захватил он другою. И вначале работал он щит и огромный и крепкий, Весь украшая изящно; кругом его вывел он обод Белый, блестящий, тройной; и приделал ремень серебристый. Щит из пяти составил листов и на круге обширном Множество дивного бог по замыслам творческим сделал. Там представил он землю, представил и небо, и море, Солнце, в пути неистомное, полный серебряный месяц, Все прекрасные звезды, какими венчается небо: Видны в их сонме Плеяды, Гиады и мощь Ориона, Арктос, сынами земными еще колесницей зовомый; Там он всегда обращается, вечно блюдет Ориона И единый чуждается мыться в волнах Океана. Там же два града представил он ясноречивых народов: В первом, прекрасно устроенном, браки и пиршества зрелись. Там невест из чертогов, светильников ярких при блеске, Брачных песней при кликах, по стогнам градским провожают. Юноши хорами в плясках кружатся; меж них раздаются Лир и свирелей веселые звуки; почтенные жены Смотрят на них и дивуются, стоя на крыльцах воротных. Далее много народа толпится на торжище; шумный Спор там поднялся; спорили два человека о пене, Мзде за убийство; и клялся един, объявляя народу, Будто он все заплатил; а другой отрекался в приеме. Оба решились, представив свидетелей, тяжбу их кончить. Граждане вкруг их кричат, своему доброхотствуя каждый; Вестники шумный их крик укрощают; а старцы градские Молча на тесаных камнях сидят средь священного круга; Скипетры в руки приемлют от вестников звонкоголосых; С ними встают, и один за другим свой суд произносят. В круге пред ними лежат два таланта чистого злата, Мзда для того, кто из них справедливее право докажет. Город другой облежали две сильные рати народов, Страшно сверкая оружием. Рати двояко грозили: Или разрушить, иль граждане с ними должны разделиться Всеми богатствами, сколько цветущий их град заключает. Те не склонялись еще и готовились к тайной засаде. Стену стеречь по забралам супруг поставив любезных, Юных сынов и мужей, которых постигнула старость, Сами выходят; вождями их идут Арей и Паллада, Оба златые, одетые оба златою одеждой; Вид их прекрасен, в доспехах величествен, сущие боги! Всем отличны они; человеки далеко их ниже. К месту пришедшие, где им казалась удобной засада, К брегу речному, где был водопой табунов разнородных, Там заседают они, прикрываясь блестящею медью. Два соглядатая их, отделясь, впереди заседают. Смотрят кругом, не узрят ли овец и волов подходящих. Скоро стада показалися; два пастуха за стадами, Тешась цевницею звонкой, идут, не предвидя коварства. Быстро, увидевши их, нападают засевшие мужи; Грабят и гонят рогатых волов и овец среброрунных: Целое стадо угнали и пастырей стада убили. В стане, как скоро услышали крик и тревогу при стаде, Вои, на площади стражей стоящие, быстро на коней Бурных вскочили, на крик поскакали и вмиг принеслися. Строем становятся, битвою бьются по брегу речному; Колют друг друга, метая стремительно медные копья. Рыщут и Злоба, и Смута, и страшная Смерть между ними: Держит она то пронзенного, то не пронзенного ловит, Или убитого за ногу тело волочит по сече; Риза на персях ее обагровлена кровью людскою. В битве, как люди живые, они нападают и бьются, И один пред другим увлекают кровавые трупы. Сделал на нем и широкое поле, тучную пашню. Рыхлый, три раза распаханный пар; на нем землепашцы Гонят яремных волов, и назад и вперед обращаясь; И всегда, как обратно к концу приближаются нивы, Каждому в руки им кубок вина, веселящего сердце, Муж подает; и они, по своим полосам обращаясь, Вновь поспешают дойти до конца глубобраздного пара. Нива, хотя и златая, чернеется сзади орющих, Вспаханной ниве подобясь: такое он чудо представил. Далее выделал поле с высокими нивами; жатву Жали наемники, острыми в дланях серпами сверкая. Здесь полосой беспрерывною падают горстни густые; Там перевязчики их в снопы перевязлами вяжут. Три перевязчика ходят за жнущими; сзади их дети, Горстая быстро колосья, одни за другими в охапах Вяжущим их подают. Властелин между ними, безмолвно, С палицей в длани, стоит на бразде и душой веселится. Вестники одаль, под тению дуба, трапезу готовят; В жертву заклавши вола, вкруг него суетятся; а жены Белую сеют муку для сладостной вечери жнущим. Сделал на нем отягченный гроздием сад виноградный, Весь золотой, лишь одни виноградные кисти чернелись; И стоял он на сребряных, рядом вонзенных подпорах. Около саду и ров темно-синий и белую стену Вывел из олова; к саду одна пролегала тропина, Коей носильщики ходят, когда виноград собирают. Там и девицы и юноши, с детской веселостью сердца, Сладостный плод носили в прекрасных плетеных корзинах. В круге их отрок прекрасный по звонкорокочущей лире Сладко бряцал, припевая прекрасно под льняные струны Голосом тонким; они же вокруг его пляшучи стройно, С пеньем, и с криком, и с топотом ног хороводом несутся. Там же и стадо представил волов, воздымающих роги: Их он из злата одних, а других из олова сделал. С ревом волы из оград вырываяся, мчатся на паству, К шумной реке, к камышу густому по влажному брегу. Следом за стадом и пастыри идут, четыре, златые, И за ними следуют девять псов быстроногих. Два густогривые льва на передних волов нападают, Тяжко мычащего ловят быка; и ужасно ревет он, Львами влекомый; и псы на защиту и юноши мчатся; Львы повалили его и, сорвавши огромную кожу, Черную кровь и утробу глотают; напрасно трудятся Пастыри львов испугать, быстроногих псов подстрекая. Псы их не слушают; львов трепеща, не берут их зубами: Близко подступят, залают на них и назад убегают. Далее — сделал роскошную паству Гефест знаменитый: В тихой долине прелестной несчетных овец среброрунных Стойла, под кровлей хлева, и смиренные пастырей кущи. Там же Гефест знаменитый извил хоровод разновидный, Оному равный, как древле в широкоустроенном Кноссе Выделал хитрый Дедал Ариадне прекрасноволосой. Юноши тут и цветущие девы, желанные многим, Пляшут, в хор круговидный любезно сплетяся руками. Девы в одежды льняные и легкие, отроки в ризы Светло одеты, и их чистотой, как елеем, сияют; Тех — венки из цветов прелестные всех украшают; Сих — золотые ножи, на ремнях чрез плечо серебристых. Пляшут они, и ногами искусными то закружатся, Столь же легко, как в стану колесо под рукою испытной, Если скудельник его испытует, легко ли кружится; То разовьются и пляшут рядами, одни за другими. Купа селян окружает пленительный хор и сердечно Им восхищается; два среди круга их головоходы, Пение в лад начиная, чудесно вертятся в средине. Там и ужасную силу представил реки Океана, Коим под верхним он ободом щит окружил велелепный. Так изукрашенно выделав щит и огромный и крепкий, Сделал Гефест и броню, светлее, чем огненный пламень; Сделал и тяжкий шелом, Пелейона главе соразмерный, Пышный, кругом изукрашенный, гребнем златым повершенный; После из олова гибкого сделал ему и поножи. И когда все доспехи сковал олимпийский художник, Взяв; пред Пелидовой матерью их положил он на землю. И, как ястреб, она с осребренного снегом Олимпа Бросилась, мча от Гефеста блестящие сыну доспехи.
19
В ризе багряно-златистой из волн Океана денница Вышла, несущая свет и бессмертным и смертным: Фетида К сеням пришла мирмидонским с блистательным даром от бога. Там она сына нашла: над Патроклом своим распростертый, Громко рыдал он; и многие окрест друзья мирмидонцы Плакали. Став между них, среброногая матерь-богиня За руку сына взяла, называла и так говорила: «Сын мой! оставим мертвого, как ни прискорбно то сердцу, С миром лежать: всемогущих богов он волей повержен. Встань и прими, Пелейон, от Гефеста доспех велелепный, Дивный, какой никогда не сиял вкруг рамен человека.» Так произнесши, Фетида на землю доспех положила Пред Ахиллесом; и весь зазвучал он, украшенный дивно. Вздрогнули все мирмидонцы; не мог ни один на доспехи Прямо смотреть, отвратились они; Ахиллес же могучий Только взглянул — и сильнейшим наполнился гневом: ужасно Очи его из-под веждей, как огненный пыл, засверкали. С радостью взяв, любовался он даром сияющим бога; И, когда свое сердце нарадовал, смотря на чудо, К матери сереброногой крылатую речь устремил он: «Матерь! доспех сей бессмертного дар; несомнительно должен Быть он творением бога, не смертного мужа он дело. Ныне ж я вооружаюся. Но об одном беспокойно Сердце мое, чтобы тою порою в Патрокловом теле Муки, проникши в глубокие, медью пробитые раны, Алчных червей не родили; они исказят его образ (Жизнь от него отлетела! ), и тление тело обымет!» Вновь говорила ему среброногая матерь Фетида: «Сын мой! заботой о сем не тревожь ты более сердца. Я попекусь отгонять от него кровожадные сонмы Мух, которые тело убитых мужей пожирают; И хотя бы лежал он в течение круглого года, Тело его невредимо и даже прекраснее будет. Ты же, мой сын, на собранье созвавши героев ахейских, Гнев прекрати на Атреева сына, владыку народов; Быстро на бой ополчись и могучестью вновь облекися.» Так говорила — и дух дерзновеннейший сыну вдохнула. Другу ж его и амброзию в ноздри, и нектар багряный Тихо влияла, да тело его невредимо пребудет. Быстро по берегу моря пошел Ахиллес быстроногий, Голосом страшным крича; и всех взволновал он ахеян. Мужи, которые прежде всегда при судах оставались, Все корабельщики, кои судов управляли кормилом, Даже зажитники ратных дружин, раздаватели хлеба, — Все поспешили в собранье, когда Ахиллес благородный Вновь показался, столь долго чуждавшийся брани кровавой. Двое хромаючи шли, знаменитые слуги Арея, Царь Одиссей и Тидид Диомед, воеватель могучий, Шли, опираясь на копья, неся еще тяжкие раны. Оба, пришедши, они на местах передних воссели; Вслед их притек и Атрид, повелитель мужей Агамемнон, Раной недужный: зане и его среди бурного боя Ранил Коон Антенорид огромною пикою медной. И, когда уже все на собранье сошлися ахейцы, Встал между ними и так говорил Ахиллес быстроногий: «Царь Агамемнон! полезнее было бы, если бы прежде Так поступили мы оба, когда, в огорчении нашем, Гложущей душу враждой воспылали за пленную деву! О! почто Артемида сей девы стрелой не пронзила В день, как ее между пленниц избрал я, Лирнесс разоривши: Столько ахейских героев земли не глодало б зубами, Пав под руками враждебных, когда я упорствовал в гневе! Гектор и Трои сыны веселятся о том, а данаи Долго, я думаю, будут раздор наш погибельный помнить. Но совершившеесь прежде оставим в прискорбии нашем, Гордое сердце в груди укротим, как велит неизбежность. Ныне я гнев оставляю решительно; я не намерен Сердца крушить враждой бесконечною. Царь Агамемнон, В битву подвигни скорее медянодоспешных данаев; Дай мне скорее идти на троян и еще испытать их, Иль и теперь ночевать пред судами намерены? Нет, уповаю, Радостно каждый из них утомленные склонит колена, Каждый, на пламенной битве от наших оружий избывший!» Так говорил, — и наполнились радостью все аргивяне, Слыша, что гнев навсегда оставляет Пелид благородный. Начал тогда говорить повелитель мужей Агамемнон, С места восстав, где сидел, но стоять на средину не вышел: «Други, данаи герои, бесстрашные слуги Арея! Вставшего надобно слушать; начавшего слово не должно Перерывать: затруднится и самый искусный вития. В шумном народном говоре можно ли что-либо слышать, Или сказать? — заглушится вития, как ни был бы громок. С сыном Пелеевым я объясняюся; вы же, ахейцы, Слушайте все со вниманьем и речи мои вразумите. - Часто о деле мне сем говорили ахейские мужи; Часто винили меня, но не я, о ахейцы, виновен; Зевс Эгиох, и Судьба, и бродящая в мраках Эриннис: Боги мой ум на совете наполнили мрачною смутой В день злополучный, как я у Пелида похитил награду. Что ж бы я сделался Богиня могучая все совершила, Дщерь громовержца, Обида, которая всех ослепляет, Страшная; нежны стопы у нее: не касается ими Праха земного; она по главам человеческим ходит, Смертных язвя; а иного и в сети легко уловляет. Древле она ослепила и Зевса, который превыше Всех земнородных и всех небожителей: даже и Зевса Гера, хотя и жена, но коварством своим обманула В день, как готова была счастливая матерь Алкмена Силу Геракла родить в опоясанных башнями Фивах. Зевс, величаясь уже, говорил пред собором бессмертных: — Слушайте слово мое, и боги небес, и богини; Я вам поведать желаю, что в персях мне сердце внушает: Ныне, родящих помощница, в свет изведет Илифия Мужа, который над всеми окрестными царствовать будет, Ветвь человеков великих, от крови моей исходящих.- Зевсу, коварное мысля, вещала владычица Гера: — Ложь, Эгиох! никогда своего не исполнишь ты слова. Или дерзни, поклянись, Олимпиец, великою клятвой, Что над всеми окрестными царствовать будет Смертный, который в сей день упадет на колена родившей, Ветвь человеков великих, от крови твоей исходящих.- Так говорила, но Зевс не почувствовал козней супруги: Клятвой поклялся святой и раскаялся, горько прельщенный. Гера, стремительно бросаясь, оставила холмы Олимпа; Быстро достигла ахейского Аргоса, где уже прежде Знала богиня супругу царя Персеида Сфенела. Сына царица седьмой уже месяц в утробе носила: Гера его до срока на свет извела; но Алкмены В срок удержала роды, удаливши помощных Илифий. С вестью о том перед Зевса предстала сама и вещала: — Зевс сребромолненный! слово тебе полагаю на сердце: Смертный рожден знаменитый, что царствовать в Аргосе должен, Муж Эврисфей, Персеида Сфенела геройская отрасль, Племя твое; не будет он Аргосу царь недостойный.- Так изрекла, — и жестокая горесть ударила в сердце Зевса. Схватил он Обиду за пышноблестящие кудри, Страшным пылающий гневом, и клялся великою клятвой, Что на холмистый Олимп и звездами венчанное небо Ввек не взыдет Обида, которая всех ослепляет. Так произнес он, и махом десницы от звездного неба Ринул ее, — и упала она на дела человека. Зевс от нее же стенал, как любезного сына он видел, Низкое иго носящего, в подвигах для Эврисфея.- Так-то и я, как великий, шеломом сверкающий Гектор Рати ахейских сынов истреблял при кормах корабельных, Сам не мог позабыть я Обиды, меня ослепившей. Но, как уже погрешил я и Зевс мой разум похитил, Сам то загладить хочу и воздать многоценною мздою. Храбрый, воздвигнись на бой, возбуди и другие дружины! Что до даров, н все их представлю, какие ходивший Прошлого дня пред тобой исчислял Одиссей благородный. Если же хочешь, помедли ты, сколько ни жаждущий боя; Слуги мои те дары, в корабле собравши, представят, И увидишь ты, что я тебе, угождая, дарую.» Сыну Атрея ответствовал царь Ахиллес благородный: «Славою светлый Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Хочешь ли мне дары примиренья, как должно, доставить, Иль удержать их, — ты властен; теперь же о битве помыслим Без отлагательств: и что в рассуждениях время нам тратить? Что нам здесь медлить? еще не свершилось великое дело! Пусть, кто желает, опять впереди Ахиллеса увидит, Медною пикой фаланги крушащего ратей троянских, И, подобно ему, да пылает с врагами сражаться!» Но Пелиду царю возразил Одиссей многоумный: «Нет; сколь ни мужествен ты, Ахиллес, бессмертным подобный, Воинств ахейских, голодных еще, не веди к Илиону Биться с троянами храбрыми! Нет, не на краткое время Битва завяжется, если троян и ахеян фаланги В сечу сойдутся и бог им вдохнет одинакую храбрость. Прежде ахейским сынам повели ты насытиться в стане Хлебом, вином: оно человеку и бодрость и крепость. Муж ни один во весь день, от восхода до запада солнца, Пищею не подкрепленный, не в силах выдерживать боя. Сердцем в груди неистомным хотя б и пылал он сражаться, Члены у тощего все тяжелеют, его беспокоит Жажда и глад, у него на пути запинаются ноги. Но человек, укрепяся вином и насытяся пищей, Может весь день под оружием с силой враждебных сражаться. Дух в его персях и крепок и бодр, и усталости члены Прежде не слышат, доколе с побоища все не соступят. Так, Ахиллес! распусти аргивян и вели им готовить Завтрак. Дары для тебя повелитель мужей Агамемнон Пусть пред собранье народа представит, да все их данаи Узрят очами, и сам ты свое да возрадуешь сердце. Пусть поклянется тебе, пред народом восстав, что доныне К деве на одр не всходил, не сближался с младой Брисеидой Так, как мужам и женам свойственно меж человеков. Ты же и сам укротися душою и будь благосклонен. Пусть напоследок тебя угостит он торжественным пиром В кущах своих, чтобы должное ты получил без урона. Ты, Агамемнон могучий, вперед и к другому ахейцу Сам справедливее будь: унижения нет властелину С мужем искать примиренья, которого сам оскорбил он.» Сыну Лаэрта немедля ответствовал царь Агамемнон: «Радуясь, речи твои, Лаэртид благородный, я слушал; Истину ты говорил и о всем рассуждал справедливо. Клятву готов произнесть я, как самое сердце велит мне, И перед богом клятву неложную! Сын же Пелеев Здесь между тем да останется, сколько ни жаждущий боя; Здесь и другие останьтесь, ахейцы, пока из-под сеней Придут дары и пока совершу я священные клятвы. Дело сие, Одиссей, на тебя самого возлагаю. Ты, благороднейших юношей в стане армейском избравши, Все те дары, что вчера обещали мы дать Ахиллесу, Сам принеси с корабля моего и жен приведи нам. Ты ж мне, Талфибий, скорее в ахейском стане обширном Вепря нашед, уготовь на заклание Зевсу и Солнцу.» Сыну Атрея ответствовал вновь Ахиллес быстроногий: «Славою светлый Атрид, повелитель мужей Агамемнон! После, в другое время о том вам заботиться лучше, В час, как отдых короткий от тягостной брани случится, И как гнев в моем сердце не столько свирепствовать будет. Трупы еще перед нами лежат пораженных, которых Гектор свирепый убил, как Зевс даровал ему славу, — Вы же народ приглашаете к пище! Не так бы я думал: Я бы теперь же советовал в битву идти аргивянам, Гладным и тощим; и только вечерний, пред западом солнца, Пир уготовить всеобщий, когда мы отмстим поруганье. Прежде сего никакое питье, никакая мне пища Верно в уста не войдет, перед другом моим бездыханным! Он у меня среди кущи, истерзанный медью жестокой, Е двери ногами лежит распростертый: кругом его други Плачут печальные! Нет, у меня в помышленьи не пища: Битва, и кровь, и врагов умирающих страшные стоны!» Вновь, обратяся к нему, говорил Одиссей многоумный: «О Ахиллес Пелейон, величайший воитель ахейский! Ты знаменитей меня, а не меньше того и сильнее В битве копьем; но тебя, о герой, превзойду я далеко Знанием: прежде родился я, больше тебя я изведал. Пусть же душа у тебя укротится моим убежденьем: Скоро сердце людей пресыщается в битве убийством, Где уже множество класов медь по земле разостлала; Жатва становится скудной, как скоро весы наклоняет Зевс Эгиох, меж племен человеческих браней решитель. Нет, не утробою должно ахейцам крушиться о мертвых: Много ахейских сынов, ежедневно ряды над рядами, Падают: кто ж и когда бы успел отдохнуть от печали? Долг наш земле предавать испустившего дух человека, Твердость в душе сохраняя, поплакавши день над умершим; Тем же, которые живы от гибельных битв остаются, Должно питьем и едой укрепляться, чтоб с ревностью новой Каждому против врагов и всегда без усталости биться, Медью покрывшися крепкою. Нет, да никто из народа В стане не медлит, приказа для войск ожидая другого! Пагубен будет приказ сей для каждого, кто б ни остался, Между судов укрывался. Нет, на троян конеборных Ныне мы все пойдем и воздвигнем жестокую битву!» Рек — и с собою сынов знаменитого Нестора взял он, Мегеса, отрасль Филея, вождя Мериона, Фоаса И Меланиппа вождя с Ликомедом, Крейоновым сыном. Вместе они поспешили царя Агамемнона к сени. Скоро, как было сказано слово, исполнено дело: Семь Ахиллесу обещанных в сени треножников взяли; Двадцать блестящих лаханей, двенадцать коней пышногривых; Вывели вместе и жен непорочных, работниц искусных Семь, и осьмую румяноланитую Брисову дочерь. С златом же сам Одиссей, отвесивши десять талантов, Шел впереди; а юноши следом с другими дарами. Их пред собраньем они положили. Атрид Агамемнон Встал; провозвестник Талфибий, голосом богу подобный, Вепря руками держа, предстал пред владыку народа. Царь Агамемнон, стремительно нож обнаживши десною, Острый, всегда у него при влагалище мечном висящий, С вепря щетины отсек для начатков и, руки воздевши, Зевсу владыке молился. Ахеяне окрест сидели Тихо, с приличным вниманием слушая слово царево; Он же, моляся, вещал, на пространное небо взирая: «Зевс да будет свидетелем, бог высочайший, сильнейший! Солнце, Земля и Эриннии, те, что в жилищах подземных Грозно карают смертных, которые ложно клялися! Я здесь клянусь, что на Брисову дочь руки я не поднял, К ложу неволя ее, иль к чему бы то ни было нудя; Нет, безмятежной она под моим оставалася кровом! Если ж поклялся я ложно, да боги меня покарают Всеми бедами, какими карают они вероломных!» Рек — и гортань кабана отсекает суровою медью. Жертву Талфибий в пучину глубокую моря седого Рыбам на снедь, размахавши, поверг. Ахиллес быстроногий Думен восстал и так говорил между сонма данаев: «Зевс! беды жестокие ты посылаешь на смертных! Нет, никогда б у меня Агамемнон властительный в персях Сердца на гнев не подвиг; никаким бы сей девы коварством Он против воли моей не похитил; но Зевс, несомненно, Зевс восхотел толь многим ахеянам смерть уготовить! К завтраку, други, спешите, и после начнем нападенье!» Так произнесши, собрание быстрое он распускает. Все рассеваются, к куще своей удаляется каждый. Тою порой мирмидонцы, принявши дары примиренья, С ними пошли к кораблю Ахиллеса, подобного богу; Их положили под кущей героя, а жен посадили; Коней погнали в табун Ахиллесовы верные слуги. Брисова дочь, златой Афродите подобная ликом, Только узрела Патрокла, пронзенного медью жестокой, Вкруг мертвеца обвилась, возрыдала и с воплями стала Перси терзать, и нежную выю, и лик свой прелестный. Плача, жена, как богиня прекрасная, так говорила: «О мой Патрокл! о друг, для меня, злополучной, бесценный! Горе, живого тебя я оставила, сень покидая; В сень возвратясь, обретаю мертвого, пастырь народа! Так постигают меня беспрерывные бедство за бедством! Мужа, с которым меня сочетали родитель и матерь, Видела я перед градом пронзенного медью жестокой; Видела братьев троих (родила нас единая матерь), Всех одинако мне милых, погибельным днем поглощенных. Ты же меня и в слезах, когда Ахиллес градоборец Мужа сразил моего и обитель Минеса разрушил, Ты утешал, говорил, что меня Ахиллесу герою Сделаешь милой супругой, что скоро во фтийскую землю Сам отвезешь и наш брак с мирмидонцами праздновать будешь. Пал ты, тебя мне оплакивать вечно, юноша милый!» Так говорила, рыдая; стенали и прочие жены, С виду, казалось, о мертвом, но в сердце о собственном горе. Тою порой к Ахиллесу ахейские старцы сходились, Пищей прося укрепиться; но он отвергал их, стенящий: «Други! молю вас, когда еще есть мне друг здесь послушный; Нет, не просите меня, чтоб питьем, чтоб какой-либо пищей Я насладился: жестокая горесть меня раздирает! Солнце пока не зайдет, не приму, не коснуся я пищи!» Так говоря, отпустил от себя властелинов ахейских. Только Атриды остались и сын многоумный Лаэртов, Нестор, Идоменей и божественный Феникс; но тщетно Вместе они утешали печального; сердцем он весел Не был, покуда не бросился в бездну кровавыя брани. Думал он лишь о Патрокле, об нем говорил воздыхая: «Прежде, бывало, мне ты, злополучный, любезнейший друг мой, Сам под кущей моею приятную снедь предлагаешь Скоро всегда и заботливо, если, бывало, ахейцы Брань многослезную снова троянам нанесть поспешают. Ныне лежишь ты пронзенный, и сердце мое отвергает Здесь изобильную снедь и питье, по тебе лишь тоскуя! Нет, не могло бы меня поразить жесточайшее горе, Если б печальную весть и о смерти отца я услышал, Старца, который, быть может, льет горькие слезы во Фтии, Помощи сына лишенный, тогда как в земле чужелюдной Ради презренной Елены сражаюсь я с чадами Трои; Даже когда б я услышал о смерти и сына в Скиросе, Милого, если он жив еще, Неоптолем мой прекрасный! Прежде меня утешала хранимая в сердце надежда, Что умру я один, далеко от отчизны любезной, В чуждой троянской земле, а ты возвратишься во Фтию; Ты, уповал я, мне сына в своем корабле быстролетном В дом привезешь из Скироса и юноше все там покажешь: Наше владенье, рабов и высокие кровлей палаты. Ибо Пелей, говорит мое сердце, уже или умер, Или, быть может, едва уже дышит, согбенный под игом Старости скорбной и грусти, и ждет обо мне беспрестанно Вести убийственной сердцу, когда о погибшем услышит!» Так говорил он и плакал; кругом воздыхали герои, Каждый о том вспоминая, что милого в доме оставил. С неба печальных узрев, милосердовал Зевс промыслитель, И к Афине Палладе крылатую речь обратил он: «Или ты вовсе, о дочь, отступилась от славного мужа? Или нисколько уже не заботишься ты о Пелиде? Се он, сидя один при своих кораблях прямокормных, Горестный плачет по друге любезном. Все аргивяне Пищу вкушают; а он остается и гладный и тощий. Шествуй, Афина; и нектаром светлым с амброзией сладкой Грудь ороси Ахиллесу, да немощь его не обымет.» Рек — и подвигнул Афину, давно пламеневшую сердцем: Быстро она, как орел звонкогласый, ширококрылатый, С неба слетела по воздуху. Тою порою ахейцы Воинством всем ополчались по стану. Пелееву сыну Нектаром Зевсова дочь и амброзией сладкой незримо Грудь оросила, да немощь от глада его не обымет; И сама на Олимп вознеслась к меднозданному дому Зевса. Ахейцы ж неслись от черных судов мореходных. Словно как снежные клоки летят от Зевеса густые, Быстро гонимые хладным, эфир проясняющим ветром, — Так от ахейских судов неисчетные в поле неслися Шлемы, игравшие блеском, щиты, воздымавшие бляхи, Крепко сплоченные брони и ясеня твердого копья. Блеск восходил до небес; под пышным сиянием меди Окрест смеялась земля; и весь берег гремел под стопами Ратных мужей. Посреди их Пелид ополчался великий. Зубы его скрежетали от гнева; быстрые очи Страшно, как пламень, светились; но сердце ему раздирала Грусть нестерпимая. Так на троян он, пышущий гневом, Бога дарами облекся, Гефеста созданием дивным. Прежде всего положил он на быстрые ноги поножи Пышные, кои серебряной плотно смыкались наглезной; После на мощную грудь надевал испещренные латы; Бросил меч на плечо с рукояткой серебряногвоздной, С лезвием медяным; взял, наконец, и огромный и крепкий Щит: далеко от него, как от месяца, свет разливался. Словно как по морю свет мореходцам во мраке сияет, Свет от огня, далеко на вершине горящего горной, В куще пустынной; а их против воли и волны и буря, Мча по кипящему понту, несут далеко от любезных, — Так от щита Ахиллесова, пышного, дивного взорам, Свет разливался по воздуху. Шлем многобляшный поднявши, Крепкий надел на главу; засиял, как звезда, над главою Шлем коневласый; и грива на нем закачалась златая, Густо Гефестом разлитая окрест высокого гребня. Так Ахиллес ополчался, испытывать начал доспехи, Впору ли стану, легки и свободны ли членам красивым: И, как крылья, они подымали владыку народа. Взял, наконец, из ковчега копье он отцовское — ясень, Крепкий, огромный, тяжелый: его из героев ахейских Двигать не мог ни один; но легко Ахиллес потрясал им, Ясенем сим пелионским, который отцу его Хирон Ссек с высоты Пелиона, на грозную гибель героям. Коней меж тем Автомедон и сильный Алким снаряжали; В пышных поперсьях к ярму припрягли их; удила в морды Втиснули им и, бразды натянув, к колеснице прекрасной Их укрепили за кузов. Тогда, захвативши рукою Гибкий блистательный бич, в колесницу вскочил Автомедон. Сзади, готовый к сражению, стал Ахиллес быстроногий, Весь под доспехом сияя, как Гиперион лучезарный. Крикнул он голосом грозным на быстрых отеческих коней: «Ксанф мой и Балий, Подарги божественной славные дети! Иначе вы постарайтеся вашего вынесть возницу К ратному сонму данаев, когда мы насытимся боем; Вы, как Патрокла, его на побоище мертвым не бросьте!» Рек он, — как вдруг под упряжью конь взговорил бурноногий, Ксанф; понуривши морду и пышною гривой своею, Выпавшей вон из ярма, досягнув до земли, провещал он (Вещим его сотворила лилейнораменная Гера): «Вынесем, быстрый Пелид, тебя еще ныне живого; Но приближается день твой последний! Не мы, повелитель, Будем виною, но бог всемогущий и рок самовластный. Нет, не медленность наша, не леность дала сопостатам С персей Патрокла героя доспех знаменитый похитить: Бог многомощный, рожденный прекрасною Летой, Патрокла Свергнул в передних рядах и Гектора славой украсил. Мы же, хотя бы летать, как дыхание Зефира, стали, Ветра быстрейшего всех, но и сам ты, назначено роком, Должен от мощного бога и смертного мужа погибнуть!» С сими словами Эриннии голос коня перервали. Мрачен и гневен к коню говорил Ахиллес быстроногий: «Что ты, о конь мой, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота! Слишком я знаю и сам, что судьбой суждено мне погибнуть Здесь, далеко от отца и от матери. Но не сойду я С боя, доколе троян не насыщу кровавою бранью.» Рек — и с криком вперед устремил он коней звуконогих.
20
Так при судах дуговерхих блестящие медью ахейцы Строились окрест тебя, Пелейон, ненасытимый бранью. Их ожидали трояне, заняв возвышение поля. Зевс же отец повелел, да Фемида бессмертных к совету Всех призывает с холмов олимпийских; она, обошед их, Всем повелела в Кронионов дом собираться. Сошлися Все, и Потоки, и Реки, кроме Океана седого; Самые нимфы явились, живущие в рощах прекрасных, И в источниках светлых, и в злачноцветущих долинах. В дом олимпийский собравшися тучегонителя Зевса, Сели они в переходах блестящих, которые Зевсу Сам Гефест хромоногий по замыслам творческим создал. Так собиралися к Зевсу бессмертные; сам Посейдаон Не был Фемиде преслушен: из моря предстал он с другими, Сел посредине бессмертных и Зевса выспрашивал волю: «Что, сребромолненный, паки богов на собор призываешь? Хощешь ли что рассудить о троянах или аргивянах? Брань между ними близка, и немедленно бой запылает.» Слово к нему обращая, вещал громовержец Кронион: «Так, Посейдаон! проник ты мою сокровенную волю, Ради которой вас собрал: пекусь и о гибнущих смертных. Но останусь я здесь и, воссев на вершине Олимпа, Буду себя услаждать созерцанием. Вы же, о боги, Ныне шествуйте все к ополченьям троян и ахеян; Тем и другим поборайте, которым желаете каждый: Если один Ахиллес на троян устремится, ни мига В поле не выдержать им Эакидова бурного сына. Трепет и прежде их всех обымал при одном его виде; Ныне ж, когда он и гневом за друга пылает ужасным, Сам я страшусь, да, судьбе вопреки, не разрушит он Трои.» Так он вещал — и возжег неизбежную брань меж богами. К брани, душой несогласные, боги с небес понеслися. Гера к ахейским судам, и за нею Паллада Афина, Царь Посейдон многомощный, объемлющий землю, и Гермес, Щедрый податель полезного, мыслей исполненный светлых. С ними к судам и Гефест, огромный и пышущий силой, Шел хромая; с трудом волочил он увечные ноги. К ратям троян устремился Арей, шеломом блестящий, Феб, не стригущий власов, Артемида, гордая луком, Лета, стремительный Ксанф и с улыбкой прелестной Киприда. Все то время, пока божества не приближились к смертным, Бодро стояли ахеяне, гордые тем, что явился Храбрый Пелид, уклонявшийся долго от брани печальной. В рати ж троянской у каждого сердце в груди трепетало, Страхом объемлясь, что видят опять Пелейона героя, Грозно доспехом блестящего, словно Арей смертоносный. Но едва олимпийцы приближились к ратям, Эрида Встала свирепая, брань возжигая; вскричала Афина, То пред ископанным рвом за великой стеною ахейской, То по приморскому берегу шумному крик подымая. Страшно, как черная буря, завыл и Арей меднолатный, Звучно троян убеждающий, то с высоты Илиона, То пробегая у вод Симоиса, по Калликолоне. Так олимпийские боги, одних на других возбуждая, Рати свели и ужасное в них распалили свирепство. Страшно громами от неба отец и бессмертных и смертных Грянул над ними; а долу под ними потряс Посейдаон Вкруг беспредельную землю с вершинами гор высочайших. Все затряслось, от кремнистых подошв до верхов многоводных Иды: и град Илион, и суда меднобронных данаев. В ужас пришел под землею Аид, преисподних владыка; В ужасе с трона он прянул и громко вскричал, да над ним бы Лона земли не разверз Посейдон, потрясающий землю, И жилищ бы его не открыл и бессмертным и смертным, Мрачных, ужасных, которых трепещут и самые боги. Так взволновалося всo, как бессмертные к брани сошлися! Против царя Посейдаона, мощного Энносигея, Стал Аполлон длиннокудрый, носящий крылатые стрелы; Против Арея — с очами лазурными дева Паллада; Противу Геры пошла златолукая ловли богиня, Гордая меткостью стрел Артемида, сестра Аполлона; Против Леты стоял благодетельный Гермес крылатый; Против Гефеста — поток быстроводный, глубокопучинный, Ксанфом от вечных богов нареченный, от смертных — Скамандром. Так устремлялися боги противу богов. Ахиллес же, Гектора только бы встретить, пылал в толпы погрузиться; Сердце его беспредельно горело Приамова сына Кровью насытить Арея, убийством несытого воя. Но Аполлон, возжигатель народа, героя Энея Против Пелида подвигнул, наполнивши мужеством душу. Голос и образ приняв Ликаона, Приамова сына, К сыну Анхиза предстал и вещал Аполлон дальновержец; «Где же угрозы твои, Анхизид, предводитель дарданцев? Или не ты в Илионе, с царями за чашей пируя, Гордо грозился, что с сыном Пелеевым станешь на битву?» Быстро ему возражая, воскликнул Эней предводитель: «Что ты меня, Приамид, против воли моей принуждаешь С сыном Пелеевым, гордым могучестью, боем сражаться? Ныне не в первый бы раз быстроногому сыну Пелея Противостал я: меня он и прежде копьем Пелиасом С Иды согнал, как нечаян нагрянул на пажити наши; Он разорил и Педас и Лирнесс. Но меня Олимпиец Спас, возбудивши во мне и силы, и быстрые иоги; Верно, я пал бы от рук Ахиллеса и мощной Паллады, Всюду предтекший ему, подавшей совет и могучесть Медным копьем побивать крепкодушных троян и лелегов. Нет, никогда человек с Ахиллесом не может сражаться: С ним божество неотступно, и гибель оно отражает. Дрот из руки Ахиллесовой прямо летит и не слабнет Прежде, чем крови врага не напьется. Но, если бессмертный В битве присудит нам равный конец, не легко и Энея Он одолеет, хотя и гордится, что весь он из меди!» Сыну Анхизову вновь провещал Аполлон дальновержец: «Храбрый! почто ж и тебе не молиться богам вековечным, Столько ж могущим! И ты, говорят, громовержца Зевеса Дщерью Кипридой рожден, а Пелид сей — богинею низшей: Та от Зевеса исходит, Фетида — от старца морского. Стань на него с некрушимою медью; отнюдь не смущайся, Встретясь с Пелидом, ни шумною речью, ни гордой угрозой!» Рек — и бесстрашного духа исполнил владыку народов: Он устремился вперед, ополченный сверкающей медью. Но не укрылся герой от лилейнораменныя Геры, Против Пелеева сына идущий сквозь толпища ратных. Быстро созвавши богов, златотронная Гера вещала: «Царь Посейдон и Афина Паллада, размыслите, боги, Разумом вашим размыслите, что из деяний сих будет? Видите ль, гордый Эней, ополченный сияющей медью, Против Пелида идет: наустил его Феб стреловержец. Должно немедленно, боги, отсюда обратно отвлечь нам Сына Анхизова: или единый из нас да предстанет Сыну Пелея и силой исполнит, да в крепости духа Он не скудеет и чувствует сам, что его, браноносца, Любят сильнейшие боги; а те, что издавна доныне Трои сынам поборают в сей брани жестокой, — бессильны! Все мы оставили небо, желая присутствовать сами В брани, да он от троян ничего не претерпит сегодня; После претерпит он всo, что ему непреклонная Участь С первого дня, как рождался от матери, выпряла с нитью. Если того из глагола богов Ахиллес не познает, Он устрашится, когда на него кто-нибудь от бессмертных Станет в сражении: боги ужасны, явившиесь взорам.» Гере немедля ответствовал мощный земли колебатель: «Так безрассудно свирепствовать, Гера, тебя недостойно! Я не желаю бессмертных сводить на неравную битву, Нас и других здесь присутственных; мы их могуществом выше. Лучше, когда, совокупно сошед мы с пути боевого, Сядем на холме подзорном, а брань человекам оставим. Если ж Арей нападенье начнет или Феб луконосец, Если препятствовать станут Пелееву сыну сражаться, Там же немедля и мы сопротивникам битву воздвигнем, Битву ужасную: скоро, надеюсь, они, разойдяся, Вспять отойдут на Олимп и сокроются в сонме бессмертных, Наших десниц, против воли своей, укрощенные силой» Так говоря, пред Афиною шествовал царь черновласый К валу тому насыпному Геракла, подобного богу, В поле; который герою троянские мужи с Афиной Древле воздвигли, чтоб он от огромного кита спасался, Если ужасный за ним устремлялся от берега в поле. Там Посейдон черновласый и прочие боги воссели. Окрест рамен распростершие непроницаемый облак; Боги другие напротив, по калликолонским вершинам, Окрест тебя, Аполлон, и громителя твердей Арея. Так на обеих странах небожители-боги сидели, Думая думы; печальную брань начинать олимпийцы Медлили те и другие; но Зевс от небес возбуждал их. Ратями поле наполнилось всo, засияло от меди Боев, коней, колесниц; задрожала земля под стопами Толп, устремлявшихся к бою; но два знаменитые мужа Войск обоих на среду выходили, пылая сразиться, Славный Эней Анхизид и Пелид Ахиллес благородный. Первый Эней выступал, угрожающий; страшно качался Тяжкий шелом на главе Анхизидовой; щит легкометный Он перед грудью держал и копьем потрясал длиннотенным. Против него Ахиллес устремился, как лев истребитель, Коего мужи-селяне решася убить непременно, Сходятся, весь их народ; и сначала он, всех презирая, Прямо идет; но едва его дротиком юноша смелый Ранит, — напучась он к скоку, зияет; вкруг страшного зева Пена клубится; в груди его стонет могучее сердце; Гневно косматым хвостом по своим он бокам и по бедрам Хлещет кругом и себя самого подстрекает на битву; Взором сверкает и вдруг, увлеченный свирепством, несется Или стрельца растерзать, или в толпище первым погибнуть, — Так поощряла Пелида и сила и мужество сердца Противостать возвышенному духом Энею герою. Чуть соступились они, устремляяся друг против друга, Первый к нему взговорил Ахиллес, бессмертным подобный: «Что ты, Эней, на такое пространство отшедши от рати, Стал? Не душа ли тебя сразиться со мной увлекает В гордой надежде, что ты над троянами царствовать будешь, Чести Приама наследник? Но, если б меня и сразил ты, Верно, Приам не тебе свое достояние вверит. Есть у него сыновья; и в намереньях тверд он, незыбок. Или троянцы тебе обещают удел знаменитый, Лучшее поле для стада и пашен, чтоб им обладал ты, Если меня одолеешь? Тяжел, я надеюся, подвиг! Ты уж и прежде, я помню, бежал пред моим Пелиасом. Или забыл, как, тебя одного изловив я у стада, Гнал по Идейским горам, и с какой от меня быстротою Ты убегал? И назад оглянуться не смел ты, бегущий! С гор убежал ты и в стены Лирнесса укрылся; но в прах я Град сей рассыпал, ударив с Афиной и Зевсом Кронидом; Множество жен полонил и, лишив их жизни свободной, В рабство увлек; а тебя от погибели спас громовержец. Ныне тебя не спасет он, надеюсь, как ты полагаешь В сердце своем! Но прими мой совет и отсюда скорее Скройся в толпу; предо мною не стой ты, пока над тобою Горе еще не сбылося: событие зрит и безумный!» Но Эней знаменитый ответствовал так Ахиллесу: «Сын Пелеев! напрасно меня, как младенца, словами Ты застращать уповаешь: так же легко и свободно Колкие речи и дерзости сам говорить я умею. Знаем взаимно мы род и наших родителей знаем, Сами сказания давние слыша из уст человеков; Но в лицо, как моих ты, равно и твоих я не ведал. Ты, говорят, благородного мужа Пелея рожденье; Матерь — Фетида тебе, лепокудрая нимфа морская. Я же единственным сыном высокого духом Анхиза Славлюся быть; а матерь моя Афродита богиня. Те иль другие должны неизбежно сегодня оплакать Сына любезного: ибо не мню я, чтоб детские речи Нас развели и чтоб с бранного поля мы так разошлися. Если ж ты хочешь, скажу я тебе и об роде, чтоб знал ты Наш знаменитый род: человекам он многим известен. Нашего предка Дардана Зевс породил громовержец: Он основатель Дардании; сей Илион знаменитый В поле еще не стоял, ясноречных народов обитель; Жили еще на погориях Иды, водами обильной. Славный Дардан Эрихфония сына родил, скиптроносца, Мужа, который меж смертных властителей был богатейший: Здесь у него по долинам три тысячи коней паслося, Тучных, младых кобылиц, жеребятами резвыми гордых. К ним не раз и Борей разгорался любовью на паствах; Многих из них посещал, набегая конем черногривым; Все понесли, и двенадцать коней от Борея родили. Бурные, если они по полям хлебородным скакали, Выше земли, сверх колосьев носилися, стебля не смявши; Если ж скакали они по хребтам беспредельного моря, Выше веды, сверх валов рассыпавшихся, быстро летали. Царь Эрихфоний родил властелина могучего Троса; Тросом дарованы свету три знаменитые сына: Ил, Ассарак и младой Ганимед, небожителям равный. Истинно, был на земле он прекраснейший сын человеков! Он-то богами и взят в небеса, виночерпцем Зевесу, Отрок прекрасный, дабы обитал среди сонма бессмертных. Илом почтенным рожден непорочный душой Лаомедон; Царь Лаомедон родил знаменитых: Тифона, Приама, Клития, Лампа и отрасль Арееву, Гикетаона. Капис, ветвь Ассарака, родил властелина Анхиза; Я От Анхиза рожден, от Приама — божественный Гектор. Вот и порода и кровь, каковыми тебе я хвалюся! Доблесть же смертных властительный Зевс и величит и малит, Как соизволит провидец: зане он единый всесилен. Но довольно о сем; разговаривать больше, как дети, Стоя уже на средине гремящего боя, не будем. Нам обоим легко насказать оскорблений взаимных Столько, что тяжести их не подымет корабль стоскамейный, Гибок язык человека; речей для него изобильно Всяких; поле для слов и сюда и туда беспредельно. Что человеку измолвишь, то от него и услышишь. Но к чему нам послужат хулы и обидные речи, Коими, стоя, друг друга в лицо мы ругаем, как жены. Жены одни, распылавшися злостью, сердце грызущей, Шумно ругаются между собою, на улицу вышед; Правду и ложь расточают; гнев до чего не доводит! Ты от желанного боя словами меня не отклонишь, Прежде чем медью со мной не сразишься. Начнем и скорее Силы один у другого на острых изведаем копьях!» Рек он — и медною пикою в щит и чудесный и страшный Мощно ударил, — и весь он, огромный, взревел под ударом. Быстро Пелид и далеко рукою дебелой от персей Щит отклонил устрашася; он думал, что дрот длиннотенный Может пробиться легко, устремленный могучим Энеем: Он, неразумный, о том ни душой, ни умом не размыслил, Что не может легко небожителей дар благородный Смертным мужам уступать, ни могучестью их сокрушаться. Пущенный сильным Энеем щита досточудного бурный Дрот не пробил, обессиленный златом, божественным даром. Две полосы просадил он; но три их еще оставалось; Пять в нем полос сочетал хромоногий художник небесный: Две для поверхности медяных, две оловянных в средине И одну золотую: она-то копье удержала.- После герой Ахиллес послал длиннотенную пику И ударил противника в щит его вьпуклобляшный, Около обода, где и тончайшая медь оббегала, Где и тончайшая кожа лежала воловья: насквозь их Ясень прорвал пелионский; весь щит затрещал под ударом. Сгорбясь, приникнул Эней и стремительно щит над собою В страхе поднял; и копье, засвистев у него над спиною, Стало, вонзившися в землю, насквозь прохватившее оба Плотные круги щита. Ускользнув от убийственной меди, Стал Анхизид, и в очах его черная мгла разлилася С ужаса, как недалoко от смерти он был. Ахиллес же Пламенный, крикнувши страшно и выхватив меч изощренны Бросился; но сопротивник рукой подхватил уже камень, Страшное дело, какого не подняли б два человека, Ныне живущих; а он и один им размахивал быстро. Тут Ахиллеса напавшего — камнем Эней поразил бы В шлем или в щит, но они от него отразили бы гибель; Сын же Пелеев мечом у Энея исторгнул бы душу, Если б того не узрел Посейдон, потрясающий землю. Быстро к бессмертным богам устремил он крылатое слово: «Боги! печаль у меня о возвышенном духом Энее! Скоро герой, Ахиллесом сраженный, сойдет к Аидесу, Ложных советов послушав царя Аполлона, который Сам, безрассудный, его не избавит от гибели грозной. Но за что же теперь, неповинный, он бедствовать будет? Казнь понесет за вины чужие? Приятные жертвы Часто приносит богам он, на небе великом живущим. Боги, решимся и сами его из-под смерти исторгнем. Может, и Зевс раздражится, когда Ахиллес у Энея Жизнь пресечет: предназначено роком — Энею спастися, Чтобы бесчадный, пресекшийся род не погибнул Дардана, Смертного, Зевсу любезного более всех человеков, Коих от крови его породили смертные жены; Род бо Приама владыки давно ненавидит Кронион. Будет отныне Эней над троянами царствовать мощно, Он, и сыны от сынов, имущие поздно родиться.» Быстро ему отвечала богиня верховная Гера: «Землю колеблющий, собственным разумом сам размышляй ты, Должно ль избавить тебе иль оставить троянца Энея Пасть под рукой Ахиллеса великого, как он ни славен. Мы, Посейдаон, богини, и я и Паллада Афина, Тысячу крат перед всеми бессмертными клятвой клялися Трои сынов никогда не спасать от грозящей напасти, Даже когда Илион пожирающим пламенем бурным Весь запылает, зажженный светочьми храбрых данаев.» Геры услышавши речь, Посейдаон, земли колебатель, Встал, устремился сквозь шумную битву и трескот оружий К месту, где храбрый Эней и герой Ахиллес подвизались. Быстро, как бог, разлил он ужасную тьму пред очами Сына Пелеева; ясень пелийский, сияющий медью, Вырвавши сам из щита у высокого духом Энея, Тихо его положил близ Пелидовых ног, а Энея Мощной рукою поднял от земли и по воздуху бросил: Многие толпища воинов, многие толпища коней Быстро Эней перепрянул, рукой божества устремленный. Он долетел до пределов кипящего битвою поля, Где ополченья кавконов готовились двинуться в сечу. Там Анхизиду предстал Посейдаон, колеблющий землю, И к нему возгласил, устремляя крылатые речи: «Кто из бессмертных, Эней, тебя ослепил и подвигнул С сыном Пелеевым бурным сражаться и мериться боем? Он и сильнее тебя, и любезнее жителям неба. С ним и вперед повстречавшися, вспять отступай перед грозным; Или, судьбе вопреки, низойдешь ты в обитель Аида. После, когда Ахиллес рокового предела достигнет, — Смело геройствуй, Эней, и в рядах первоборных сражайся Ибо другой из ахеян с тебя не похитит корыстей.» Так Посейдон заповедав, на месте оставил Энея. В то же мгновение бог от очей Ахиллеса рассеял Облак чудесный; и, ясно прозрев, он кругом оглянулся, Гневно вздохнул и вещал к своему благородному сердцу: «Боги! великое чудо моими очами я вижу: Дрот предо мною лежит на земле; но не зрю человека, Против которого бросил, которого свергнуть пылал я! Верно, и сей Анхизид божествам олимпийским любезен! Он, полагал я, любовию их напрасно гордится. Пусть он скитается! Мужества в нем, чтоб со мною сразиться, Больше не будет; и ныне он рад, убежавши от смерти. Но устремимся; данаев воинственных рать возбудивши, Противостанем врагам и других мы троян испытаем.» Рек он — и прянул к рядам и мужей возбуждал, восклицай: «Днесь вы не стойте вдали от троян, аргивяне герои! Муж против мужа иди и без отдыха пламенно бейся! Трудно мне одному, и с великою силой моею, Столько воюющих толп обойти и со всеми сражаться! Нет, ни Арей, невзирая, что бог, ни Афина Паллада Бездны сражений такой не могли б обойти, подвизаясь! Сколько, однако ж, смогу я, руками, ногами и силой Действовать буду и в рвении, льщусь, ни на миг не ослабну; Прямо везде сквозь ряды я пройду; и никто из дарданцев Весел не будет, который подступит к копью Ахиллеса!» Так возбуждал их герой; а троян шлемоблещущий Гектор Криком бодрил и грозился идти он против Ахиллеса; «Храбрые Трои сыны! не страшитеся вы Пелейона. Сам я словами готов и противу бессмертных сразиться; Но копьем тяжело: божества человеков сильнее. Речи не все и Пелид приведет в исполнение, гордый; Но одни совершит, а другие, не кончив, оставит. Я на Пелида иду, хоть огню его руки подобны, Руки подобны огню, а душа и могучесть-железу!» Рек он, — и грозно трояне в противников подняли копья; Храбрость смесилась мужей, и воинственный крик их раздался. Тут, явившися Гектору, Феб возгласил сребролукий: «Гектор! еще не дерзай впереди с Ахиллесом сражаться. Стой меж рядов, поражай из толпы, да тебя и далoко Он не уметит копьем или близко мечом не ударит.» Рек он, — и Гектор опять погрузился в волны народа, С трепетом сердца услышавши голос вещавшего бога. Тут Ахиллес на троян, облеченный всей силою духа, С криком ударил: и первого он Ифитиона свергнул, Храброго сына Отринтова, сильных дружин воеводу; Нимфа наяда его родила градоборцу Отринту, Около снежного Тмола, в цветущем селении Гиды. Прямо летящего в встречу, его Ахиллес быстроногий В голову пикою грянул, и надвое череп расселся. С громом на землю он пал, и вскричал Ахиллес, величаясь: «Лег ты, Отринтов сын, ужаснейший между мужами! Умер ты здесь, на чужбине! а родину бросил далoко, Возле Гигейского озера, бросил отцовские нивы, Около рыбного Гилла и быстропучинного Герма!» Так величался, а очи сражoнного тьма осенила; Тело же кони ахеян колесами вкруг истерзали, Павшее в первом ряду. Ахиллес Демолеона там же, В брани противника сильного, славную ветвь Антенора, Пикой в висок поразил, сквозь шелом его медноланитный: Крепкая медь не сдержала удара; насквозь пролетела Пика могучая, кость проломила и, в череп ворвавшись, С кровью смесила весь мозг и смирила его в нападенье. Вслед Гипподама, который, на дол соскочив с колесницы, Бросился в бег перед ним, поразил он копьем в междуплечье; Он, испуская свой дух, застонал, как вол темночелый Стонет, кругом алтаря геликийского мощного бога Юношей силой влекомый, и бог Посейдон веселится, — Так застонал он, и дух его доблестный кости оставил. Тот же с копьем полетел на питомца богов Полидора, Сына Приамова. Старец ему запрещал ратоборство; Он из сынов многочисленных был у Приама юнейший, Старцев любимейший сын; быстротою всех побеждал он, И, с неразумия детского, ног быстротою тщеславясь, Рыскал он между передних, пока погубил свою душу. Медяным дротом младого его Ахиллес быстроногий, Мчавшегось мимо, в хребет поразил, где застежки златые Запон смыкали и где представлялася броня двойная; Дрот на противную сторону острый пробился сквозь чрево; Вскрикнув, он пал на колена; глаза его тьма окружила Черная; внутренность к чреву руками прижал он, поникший. Гектор едва лишь увидел, что брат Полидор, прободенный, Внутренность держит руками, к кровавому долу приникший, — Свет помрачился в очах Приамидовых: боле не смог он В дальних рядах оставаться; пошел он против Ахиллеса, Острым, как пламень светящим, колебля копьем. Ахиллес же, Чуть лишь увидел, подпрянул и с радостью гордой воскликнул: «Вот человек сей, который глубоко пронзил мое сердце! Вот сей убийца друга любезного! Радуюсь: больше Друг мы от друга не будем по бранному поприщу бегать!» Рек — и, свирепо взглянув, к благородному Гектору вскрикнул: «Ближе приди, да скорее дойдешь к роковому пределу!» И ему, не смущаясь, ответствовал Гектор великий: «Сын Пелеев! меня, как младенца, напрасно словами Ты устрашить ласкаешься: так же легко и свободно Колкие речи и дерзости сам говорить я умею. Ведаю, сколько могуч ты и сколько тебя я слабее. Но у богов всемогущих лежит еще то на коленах, Гордую душу тебе не я ли, слабейший, исторгну Сим копием; на копье и моем остра оконечность!» Рек — и, ужасно сотрясши, копье он пустил; но Афина Духом отшибла его от Пелеева славного сына, В сретенье тихо дохнув; и назад к Приамиду герою Дрот прилетел, и бессильный у ног его пал. Ахиллес же, Пламенный, с криком ужасным, убить нетерпеньем горящий, Ринулся, с пикой; но Феб Аполлон Приамида избавил Быстро, как бог: осенил он героя мраком глубоким. Трижды могучий Пелид на него нападал, ударяя Пикой огромной, и трижды вонзал ее в мрак лишь глубокий. Но в четвертый он раз еще налетевши, как демон, Крикнул голосом страшным, крылатые речи вещая: «Снова ты смерти, о пес, избежал! Над твоей головою Гибель висела, и снова избавлен ты Фебом могучим! Феба обык ты молить, выходя на свистящие копья! Скоро, однако, с тобою разделаюсь, встретяся после, Если и мне меж богов-небожителей есть покровитель! Ныне пойду на других и повергну, которых постигну!» Рек — и Дриопа убил он, ударивши пикою в выю; Тот, зашатавшись, у ног его пал; но его он оставил; Демуха ж Филеторида, огромного, сильного мужа, Дротом, в колено вонзив, удержал устремленного; после Медноогромным мечом поразил и исторг ему душу. Вслед на Биаса детей, Лаогона и Дардана, вместе К битве скакавших, напал он и вместе их сбил с колесницы, Первого пикой пронзив, а другого мечом поразивши. Трос же, Аласторов сын, подбежал и колена герою Обнял, не даст ли пощады и в плен не возьмет ли живого: - Может быть, думал, меня не убьет, над ровесником сжалясь. Юноша бедный! не знал он, что жалости ждет бесполезно. Был перед ним не приветный муж и не мягкосердечный, — Муж непреклонный и пламенный! Трос обхватил лишь колена, Мысля молить, как весь нож Ахиллес погрузил ему в печень; Печень в груди отвалилася; кровь, закипевши из раны, Перси наполнила; очи его, испустившего душу, Мрак осенил; а Пелид, устремившися, Мулия грянул В ухо копьем, и стремительно вышло сквозь ухо другое Медное жало. За ним он Эхеклу, Агенора сыну, Череп разнес пополам мечом с рукояткой огромной: Весь разогрелся под кровию меч; и Эхеклу на месте Очи смежила багровая Смерть и могучая Участь. После сразил Девкалиона: где на изгибистом локте Жилы сплетаются, там ему руку насквозь прохватила Острая пика, и стал Девкалион, с рукою повисшей, Видящий близкую смерть: Ахиллес пересек ему выю, Голову с шлемом, сотрясши, поверг; из костей позвоночный Выскочил мозг; обезглавленный труп по земле протянулся. Он же немедля напал на Пиреева славного сына, Ригма, который пришел из фракийской земли плодоносной; Дротом его поразил; острие углубилось в утробу; Он с колесницы слетел; а Пелид Арейфою вознице, Коней назад обращавшему, в плечи сияющий дротик Вбил и сразил с колесницы; и в страхе смешалися кони. Словно как страшный пожар по глубоким свирепствует дебрям, Окрест сухой горы, и пылает лес беспредельный; Ветер, бушуя кругом, развевает погибельный пламень, — Так он, свирепствуя пикой, кругом устремлялся, как демон; Гнал, поражал; заструилося черною кровию поле. Словно когда земледелец волов сопряжет крепкочелых Белый ячмень молотить на гумне округленном и гладком; Быстро стираются класы мычащих волов под ногами, — Так под Пелидом божественным твердокопытные кони Трупы крушили, щиты и шеломы: забрызгались кровью Снизу вся медная ось и высокий полкруг колесницы, В кои, как дождь, и от конских копыт, и от ободов бурных Брызги хлестали; пылал он добыть между смертными славы, Храбрый Пелид, и в крови обагрял необорные руки.
21
Но лишь трояне достигли брода реки светлоструйной, Ксанфа сребристопучинного, вечным рожденного Зевсом, Там их разрезал Пелид; и одних он погнал по долине К граду, и тем же путем, где ахейцы в расстройстве бежали Прошлого дня, как над ними свирепствовал Гектор могучий, — Там и трояне, рассеясь, бежали; но Гера глубокий Мрак распростерла, им путь заграждая. Другие толпами, Бросясь к реке серебристопучинной, глубокотекущей, Падали с шумом ужасным: высоко валы заплескали; Страшно кругом берега загремели; упадшие с воплем Плавали с места на место, крутяся по бурным пучинам. Словно как пруги, от ярости огненной снявшися с поля, Тучей к реке устремляются: вдруг загоревшийся бурный Пышет огонь, и они устрашенные падают в воду, — Так от Пелида бегущие падали кони и вои, Ток наполняя гремучий глубокопучинного Ксанфа. Он же, божественный, дрот свой огромный оставил на бреге, К ветвям мирики склонивши, и сам устремился, как демон, С страшным мечом лишь в руках: замышлял он ужасное в сердце; Начал вокруг им рубить: поднялися ужасные стоны Вкруг поражаемых; кровию их забагровели волны. Словно дельфина огромного мелкие рыбы всполошась И бежа от него в безопасные глуби залива, Кроются робкие: всех он глотает, какую ни схватит, — Так от Пелида трояне в ужасном потоке Скамандра Крылись под кручей брегов. Но герой, утомивши убийством Руки, живых средь потока двенадцать юношей выбрал, Чтоб за смерть отомстить благородного друга Патрокла; Вывел из волн, обезумленных страхом, как юных еленей; Руки им сзади связал разрезными, крутыми ремнями, Кои в сражениях сами носили при бронях кольчатых; Так повелел мирмидонцам вести их к судам мореходным. Сам же опять на врагов устремился, убийства алкая. Там он Приамова сына, чудясь, Ликаона младого Встретил, из волн уходящего, коего некогда сам он В плен, невзирая на вопль, из отцова увлек вертограда, Ночью напавши: царевич смоковницы ветви младые Острою медью тесал, чтобы в круги согнуть колесницы; Вдруг на него налетела беда — Ахиллес быстроногий. Он Ликаона, в судах своих быстрых уславши на Лемнос, Продал: Эвней Язонид предложил за царевича выкуп; Друг же его и оттуда, Геэтион, Имбра владыка, Многое дав, искупил и в священную выслал Арисбу. Скоро, бежавши оттуда, в отеческий дом возвратился. Дома одиннадцать дней веселился с друзьями своими, После возврата из Лемна; в двенадцатый бог его паки В руки привел Ахиллеса, которому сужено было В царство Аида низринуть — идти не хотящую душу. Быстрый могучий Пелид, лишь узрел Приамида нагого (Он без щита, без шелома и даже без дротика вышел; По полю все разбросал, из реки убегающий; потом Он изнурился, с истомы под ним трепетали колена), Гневно вздохнул и вещал со своею душой благородной: «Боги! великое чудо моими очами я вижу! Стало быть, Трои сыны, на боях умерщвленные мною, Паки воскреснут и паки из мрака подземного выйдут, Ежели сей возвращается; черного дня избежал он, Проданный в Лемнос; его не могла удержать и пучина Бурного моря, которое многих насильственно держит. Но нападем, и пускай острия моего Пелиаса Днесь он отведает: видеть хочу и увериться сердцем, Так же ли он и оттуда воротится, или троянца Матерь удержит земля, которая держит и сильных.» Так размышлял и стоял он; а тот подходил полумертвый, Ноги Пелиду готовый обнять: несказанно желал он Смерти ужасной избегнуть и близкого черного рока. Дрот между тем длиннотенный занес Ахиллес быстроногий, Грянуть готовый; а тот подбежал и обнял ему ноги, К долу припав; и копье, у него засвистев над спиною, В землю воткнулось дрожа, человеческой жадное крови. Юноша левой рукою обнял, умоляя, колена, Правой копье захватил и, его из руки не пуская, Так Ахиллеса молил, устремляя крылатые речи: «Ноги объемлю тебе, пощади, Ахиллес, и помилуй! Я пред тобою стою как молитель, достойный пощады! Вспомни, я у тебя насладился дарами Деметры, В день, как меня полонил ты в цветущем отца вертограде. После ты продал меня, разлучив и с отцом и с друзьями, В Лемнос священный: тебе я доставил стотельчия цену; Ныне ж тройной искупился б ценою! Двенадцатый день лишь С оной мне светит поры, как пришел я в священную Трою, Много страдавши; и в руки твои опять меня ввергнул Пагубный рок! Ненавистен я, верно, Крониону Зевсу, Если вторично им предан тебе; кратковечным родила Матерь меня Лаофоя, дочь престарелого Альта, — Альта, который над племенем царствует, храбрых лелегов, Градом высоким, Педасом, у вод Сатниона владея. Дочерь его Лаофоя, одна из супруг Дарданида, Двух нас Приаму родила, и ты обоих умертвишь нас! Брата уже ты сразил в ополчениях наших передних; Острым копьем заколол Полидора, подобного богу. То ж и со мною несчастие сбудется! Знаю, могучий! Рук мне твоих не избегнуть, когда уже бог к ним приближил! Слово иное скажу я, то слово прими ты на сердце: Не убивай меня; Гектор мне брат не единоутробный, Гектор, лишивший тебя благородного, нежного друга!» Так говорил убеждающий сын знаменитый Приамов, Так Ахиллеса молил; но услышал не жалостный голос: «Что мне вещаешь о выкупах, что говоришь ты, безумный? Так, доколе Патрокл наслаждался сиянием солнца, Миловать Трои сынов иногда мне бывало приятно. Многих из вас полонил, и за многих выкуп я принял. Ныне пощады вам нет никому, кого только демон В руки мои приведет под стенами Приамовой Трои! Всем вам, троянам, смерть, и особенно детям Приама! Так, мой любезный, умри! И о чем ты столько рыдаешь? Умер Патрокл, несравненно тебя превосходнейший смертный! Видишь, каков я и сам, и красив, и величествен видом; Сын отца знаменитого, матерь имею богиню; Но и мне на земле от могучей судьбы не избегнуть; Смерть придет и ко мне поутру, ввечеру или в полдень, Быстро, лишь враг и мою на сражениях душу исторгнет. Или копьем поразив, иль крылатой стрелою из лука.» Так произнес, — и у юноши дрогнули ноги и сердце. Страшный он дрот уронил и, трепещущий, руки раскинув, Сел; Ахиллес же, стремительно меч обоюдный исторгши, В выю вонзил у ключа, и до самой ему рукояти Меч погрузился во внутренность; ниц он по черному праху Лег, распростершися; кровь захлестала и залила землю. Мертвого за ногу взявши, в реку Ахиллес его бросил, И, над ним издеваясь, пернатые речи вещал он: «Там ты лежи, между рыбами! Жадные рыбы вкруг язвы Кровь у тебя нерадиво оближут! Не матерь на ложе Тело твое, чтоб оплакать, положит; но Ксанф быстротечный Бурной волной унесет в беспредельное лоно морское. Рыба, играя меж волн, на поверхность чернеющей зыби Рыба всплывет, чтоб насытиться белым царевича телом. Так погибайте, трояне, пока не разрушим мы Трои, Вы — убегая из битвы, а я — убивая бегущих! Вас не спасет ни могучий поток, серебристопучинный Ксанф. Посвящайте ему, как и прежде, волов неисчетных; В волны бросайте живых, как и прежде, коней звуконогих; Все вы изгибнете смертию лютой; заплатите вы мне Друга Патрокла за смерть и ахейских сынов за убийство, Коих у черных судов без меня вы избили на сечах!» Так говорил он, — и Ксанф на него раздражался жестоко; Стал волноваться он думами, как удержать от свирепства Бурного сына Пелея, спасая троян от убийства. Но Пелейон между тем, потрясая копьем длиннотенным, Прянул ужасный, убить пылающий Астеропея, Ветвь Пелегона, которого Аксий широкотекущий С юной родил Перибоей, Акессаменовой дщерью (Старшею: с нею поток сочетался глубокопучинный) . Быстро Пелид устремлялся, а тот из реки на Пелида Вышел, двумя потрясающий копьями: дух пеонийцу Ксанф возбуждал: раздражался бессмертный за юношей красных, Коих в пучинах его Ахиллес убивал без пощады. Чуть соступились они, устремляяся друг против друга, Первый к Астеропею вскричал Ахиллес быстроногий: «Кто ты, откуда ты, смертный, дерзающий встречу мне выйти? Дети одних несчастных встречаются с силой моею!» И ему отвечал воинственный сын Пелегонов: «Сын знаменитый Пелеев, почто вопрошаешь о роде? Я из Пеонии муж, из страны плодоносной, далекой; Вождь я пеонян огромнокопейных. Двенадцатый день мне Светит с оной поры, как пришел я в Приамову Трою. Родоначальник мой славный — Аксий широкотекущий, Аксий, водою прекраснейшей недра земные поящий: Он Пелегона родил; от него, копьеносца, вещают, Я порожден. Но сразися со мной, Ахиллес благородный!» Так он, грозя, говорил; и занес Ахиллес быстроногий Крепкий свой ясень пелийский; но дротами вдруг обоими Сын Пелегонов пустил: копьеборец он был оборучный: В щит Ахиллесов одним угодил, но сквозь щит не проникнул Дрот медножальный, удержанный златом, божественным даром. Дротом другим, близ локтя пронесшимся, ссаднил десную: Черная кровь заструилась, и дрот позади Ахиллеса В землю вонзился, горящий насытиться телом героя. Вслед Пелейон Ахиллес, размахнув прямолетный свой ясень, В Астеропея пустил, сопостата низвергнуть пылая; Но, не попав в Пелегонида, в берег высокий ударил И вогнал до средины огромное дерево в берег. Сам между тем, исторгнувши меч из влагалища острый, Яр на противника прянул, а тот Ахиллесовский ясень Вырвать из берега тщетно рукой напрягался дебелой. Трижды его колыхал, из стремнины исторгнуть пылая, Трижды силы терял; но в четвертый он раз лишь рванулся, Чая согнуть и сломить Эакидов убийственный ясень, — Тот налетел и мечом у надменного душу исторгнул: Чрево близ пупа ему разрубил, и из чрева на землю Вылилась внутренность вся, и ему, захрипевшему, очи Смертная тьма осенила; Пелид же, на грудь его бросясь, Пышные латы срывал и вещал, величаясь победой: «В прахе лежи! Тебе тяжело всемогущего Зевса Спорить с сынами, хотя и рожден ты рекою великой! Ты от реки широкой своим величаешься родом; Я от владыки бессмертных, от Зевса, рождением славлюсь. Жизнь даровал мне герой, мирмидонян владыка державный, Отрасль Эака, Пелей; Эак же рожден от Зевеса. Сколько Зевес многомощнее рек, убегающих в море, Столько пред чадами рек многомощнее чада Зевеса! Здесь, пред тобой — и река могучая; пусть испытает Помощь подать: невозможно сражаться с Кронионом Зевсом. С ним, громовержцем, ни царь Ахелой не дерзает равняться, Ни, могуществом страшный, седой Океан беспредельный, Тот, из которого всякий источник и всякое море, Реки, ключи и глубокие кладези все истекают; Но трепещет и он всемогущего Зевса перунов И ужасного грома, когда от Олимпа он грянет.» Рек — и из брега стремнистого вырвал огромную пику. Бросил врага, у которого гордую душу исторгнул, В прахе простертого: там его залили мутные волны; Вкруг его тела и рыбы и угри толпой закипели, Почечный тук обрывая и жадно его пожирая. Сын же Пелеев пошел на пеонян, воинов конных, Кои по берегу Ксанфа пучинного бросились в бегство, Чуть лишь увидели мужа сильнейшего, в битве ужасной Мощно сраженного грозной рукой и мечом Ахиллеса. Там он убил Ферсилоха, Эния вождя и Мидона, Сверг Астипила и Фразия, сверг Офелеста и Мнесса. Многих еще бы пеонян сразил Ахиллес быстроногий, Если бы голоса в гневе Скамандр пучинный не поднял. В образе смертного бог возгласил из глубокой пучины: «О, Ахиллес! и могуществом сил и грозою деяний Выше ты смертного! Боги всегда по тебе поборают. Если Кронион троян на погибель всех тебе предал, Выгони их из меня и над ними ты в поле свирепствуй. Трупами мертвых полны у меня светлоструйные воды; Более в море священное волн проливать не могу я, Трупами спертый троянскими: ты истребляешь, как гибель! О, воздержись! и меня изумляешь ты, пастырь народа!» Ксанфу немедля ответствовал царь Ахиллес быстроногий: «Будет, как ты заповедуешь, Ксанф, громовержцев питомец! Я перестану троян истреблять, но не прежде, как гордых В стены вобью, и не прежде, как Гектора мощь испытаю, Он ли меня укротит, иль надменного сам укрощу я.» Так говоря, на троян устремился ужасный, как демон. К Фебу тогда возопила река из пучины глубокой: «Бог сребролукий, Крониона сын, не блюдешь ты заветов Зевса Кронида! Не он ли тебе повелел, Олимпиец, Трои сынов защищать неотступно, пока не прострется Сумрак вечерний и тенью холмистых полей не покроет.» Так говорила; Пелид же бесстрашный в средину пучины Прянул с крутизны. Река поднялася, волнами бушуя. Вся, всклокотавши, до дна взволновалась и мертвых погнала, Коими волны ее Ахиллес истребитель наполнил; Мертвых, как вол ревущая, вон извергла на берег; Но, живых укрывая в пучинных пещерах широких, Их защитила своими катящимись пышно водами. Страшное вкруг Ахиллеса волнение бурное встало; Зыблют героя валы, упадая на щит; на ногах он Боле не мог удержаться; руками за вяз ухватился Толстый, раскидисто росший; и вяз, опрокинувшись с корнем, Берег обрушил с собой, заградил быстротечные воды Ветвей своих: густотой и, как мост, по реке протянулся, Весь на нее опрокинясь. Герой, исскоча из пучины, Бросился в страхе долиной лететь на ногах своих быстрых. Яростный бог не отстал; но, поднявшись, за ним он ударил Валом черноголовым, горя обуздать Ахиллеса В подвигах бранных и Трои сынов защитить от убийства. Он же, герой, проскакал на пространство копейного лoта, Быстро, как мощный орел, черноперый ловец поднебесный, Самый сильнейший и самый быстрейший из рода пернатых: Равный орлу он стремился; блестящая медь всеоружий Страшно вкруг персей звучала; бежа от реки, он бросался Вбок, а река по следам его с ревом ужасным крутилась. Словно когда водовод от ключа, изобильного влагой, В сад, на кусты и растения, ров водотечный проводит, Заступ острый держа и копь от препон очищая; Рвом устремляется влага; под нею все мелкие камни С шумом катятся; источник бежит и журчит, убыстренный Местом покатистым; он и вождя далеко упреждает, — Так непрестанно преследовал вал черноглавый Пелида, Сколько ногами ни быстрого: боги могучее смертных. Несколько раз покушался герой Ахиллес быстроногий Противостать и увидеть, не все ли его уже боги Гонят, не всo ль на него ополчилось великое небо? Несколько раз его вал излиянного Зевсом Скамандра, Сверху обрушася, в плечи хлестал; негодуя, высоко Прядал Пелид, но река удручала могучие ноги, Бурная под ноги била и прах из-под стоп вырывала. Крикнул Пелид наконец, на высокое небо взирая: «Зевс! так никто из богов милосердый меня не предстанет Спасть из реки злополучного? После и все претерпел бы... Но кого осуждаю я, кто из небесных виновен? Матерь единая, матерь меня обольщала мечтами, Матерь твердила, что здесь, под стенами троян броненосных, Мне от одних Аполлоновых стрел быстролетных погибнуть; Что не убит я Гектором! Сын Илиона славнейший, Храброго он бы сразил и корыстью гордился бы, храбрый! Ныне ж бесславною смертью судьбой принужден я погибнуть; Лечь в пучинах реки, как младой свинопас, поглощенный Бурным потоком осенним, который хотел перебресть он!» Так говорил, — и незапно ему Посидон и Афина Вместе явились, приближились, образ приняв человеков; За руку взяли рукой и словами его уверяли. Первый к нему провещал Посидон, потрясающий землю: «Храбрый Пелид! ничего не страшися, ничем не смущайся. Мы от бессмертных богов, изволяющу Зевсу Крониду, Мы твои покровители, я и Паллада Афина. Роком тебе не назначено быть побежденным рекою; Скоро она успокоится, бурная, сам ты увидишь. Мы же, когда ты послушаешь, мудрый совет предлагаем: Рук не удерживай ты от убийства и общего боя Прежде, доколе троян не вобьешь в илионские стены Всех, кто спасется; и после ты, Гектора душу исторгнув, В стан возвратися; дадим мы тебе вожделенную славу.» Так возгласивши, бессмертные вновь удалились к бессмертным. Он полетел, беспредельно глаголом богов ободренный, В поле; а поле водою разлившеюсь все понималось. Множество пышных оружий, множество юношей красных Плавало мертвых. Высоко скакал он, бежа от стремленья Прямо гонящихся волн разъяренных; не мог его больше Бурный поток удержать, облеченного в крепость Афиной. Но и Скамандр не обуздывал гнева; против Ахиллеса Пуще свирепствовал бог; захолмивши валы на потоке, Он воздымался высоко и с ревом вопил к Симоису: «Брат мой, воздвигнися! Мужа сего совокупно с тобою Мощь обуздаем; иль скоро обитель владыки Приама Он разгромит; устоять перед грозным трояне не могут! Помощь скорее подай мне; поток свой наполни водами Быстрых источников горных, и все ты воздвигни потоки! Страшные волны поставь, закрути с треволнением шумным Бревна и камни, чтобы обуздать нам ужасного мужа! Он побеждает теперь и господствует в брани, как боги! Но не помогут, надеюсь, ему ни краса, ни могучесть, Ни оружия пышные, кои в болоте глубоком Лягут и черной покроются тиною, ляжет и сам он. Я и его под песком погребу и громадою камней Страшной кругом замечу; не сберут и костей Ахиллеса Чада ахеян: такой самого его тиной покрою! Там и могила его, и не нужно ахеянам будет Холма над ним насыпать, воздавая надгробную почесть!» Рек — и напал на него, клокоча и высоко бушуя, С ревом бросая и пеной, и кровью, и трупами мертвых. Быстро багровые волны реки, излиявшейся с неба, Стали стеной, обхватили кругом Пелейона героя. Крикнула Гера богиня, страшась, чтоб Пелеева сына В хляби свои не умчала река, излиянная Зевсом; Быстро к Гефесту, любезному сыну, она возгласила: «В бой, хромоногий! воздвигнись, о сын мой! С тобою сразиться Мы почитаем достойным глубокопучинного Ксанфа. Противостань и скорее открой пожирающий пламень! Я же иду, чтобы Зефира ветра и хладного Нота Быстро от брега морского жестокую бурю воздвигнуть; Буря сожжет и главы и доспехи троян ненавистных, Страшный пожар разносящая. Ты по брегам у Скамандра Жги дерева и на воду огонь устреми; не смягчайся Ласковой речью его, не смущайся угрозами бога; И не смиряй ты пламенной силы, пока не подам я Знаменья криком; тогда укротишь ты огонь неугасный.» Так повелела, — и сын устремил пожирающий пламень. В поле сперва разгорался огонь, и тела пожирал он Многих толпами лежащих троян, Ахиллесом убитых. Поле иссохло, и стали в течении светлые воды. Словно как в осень Борей вертоград, усыренный дождями, Скоро сушит и его удобрятеля радует сердце, — Так иссушилося целое поле, тела погорели. Бог на реку обратил разливающий зарево пламень. Вспыхнули окрест зеленые ивы, мирики и вязы; Вспыхнули влажные трости, и лотос, и кипер душистый, Кои росли изобильно у Ксанфовых вод светлоструйных; Рыбы в реке затомились, и те по глубоким пучинам Те по прозрачным струям и сюда и туда заныряли, В пламенном духе томясь многоумного Амфигиея. Вспыхнул и самый поток, и, пылающий, так возопил он: «Нет, о Гефест, ни единый бессмертный тебя не осилит! Нет, никогда не вступлю я с тобой, огнедышащим, в битву! Кончи ты брань! А троян хоть из града Пелид быстроногий Пусть изженет; отрекаюсь их распрь, не хочу поборать им!» Так говорил, и горел; клокотали прекрасные воды. Словно клокочет котел, огнем подгнетенный великим, Если он, вепря огромного тук растопляя блестящий, Полный ключом закипит, раскаляемый пылкою сушью, — Так от огня раскалялися волны, вода клокотала. Стала река, протекать не могла, изнуренная знойной Силою бога Гефеста. Скамандр к торжествующей Гере Голос простер умоляющий, быстрые речи вещая: «Гера! за что твой сын, на поток мой свирепо обрушась, Мучит меня одного? Пред тобою не столько виновен Я, как другие бессмертные, кои троян защищают. Я укрощуся, о Гера владычица, если велишь ты; Пусть и Гефест укротится! Клянуся я клятвой бессмертных: Трои сынов никогда не спасать от суровой годины, Даже когда и Троя губительным пламенем бурным Вся запылает, зажженная светочьми храбрых данаев!» Речи такие услышав, лилейнораменная Гера Быстро, богиня, к Гефесту, любезному сыну, вещала: «Полно, Гефест, укротися, мой сын знаменитый! Не должно Так беспощадно за смертных карать бессмертного бога!» Так повелела, — и бог угасил пожирающий пламень. Вспять покатились к потоку прекрасно струящиесь воды. Так обуздана Ксанфова мощь; успокоились оба, Ксанф и Гефест: укротила их Гера, кипящая гневом. Но меж другими бессмертными вспыхнула страшная злоба, Бурная: чувством раздора их души в груди взволновались. Бросились с шумной тревогой; глубоко земля застонала; Вкруг, как трубой, огласилось великое небо. Услышал Зевс, на Олимпе сидящий; и с радости в нем засмеялось Сердце, когда он увидел богов, устремившихся к брани. Сшедшися, боги не долго стояли в бездействии: начал Щиторушитель Арей, налетел на Палладу Афину, Медным колебля копьем, изрыгая поносные речи: «Паки ты, наглая муха, на брань небожителей сводишь? Дерзость твоя беспредельна! Ты вечно свирепствуешь сердцем! Или не помнишь, как ты побудила Тидеева сына Ранить меня, и сама, перед всеми копьем ухвативши, Прямо в меня устремила и тело мое растерзала? Ныне за все, надо мной совершенное, мне ты заплатишь!» Рек — и ударил копьем в драгоценный эгид многокистный, Страшный, пред коим бессилен и пламенный гром молневержца; В оный копьем длиннотенным ударил Арей исступленный. Зевсова дочь отступила и мощной рукой подхватила Камень, в поле лежащий, черный, зубристый, огромный, В древние годы мужами положенный поля межою; Камнем Арея ударила в выю и крепость сломила. Семь десятин он покрыл, распростершись: доспех его медный Грянул, и прахом оделись власы. Улыбнулась Афина И, величаясь над ним, устремила крылатые речи: «Или доселе, безумный, не чувствовал, сколь пред тобою Выше могуществом я, что со мною ты меряешь силы? Так отягчают тебя проклятия матери Геры, В гневе тебе готовящей кару за то, что, изменник, Бросил ахейских мужей и стоишь за троян вероломных!» Так говоря, от него отвратила ясные очи. За руку взявши его, повела Афродита богиня, Тяжко и часто стенящего; в силу он с духом собрался. Но, Афродиту увидев, лилейнораменная Гера К Зевсовой дщери Афине крылатую речь устремила: «Непобедимая дщерь воздымателя облаков Зевса! Видишь, бесстыдная паки губителя смертных Арея С битвы пылающей дерзко уводит! Скорее преследуй!» Так изрекла, — и Афина бросилась с радостью в сердце; Быстро напав на Киприду, могучей рукой поразила В грудь; и мгновенно у ней обомлело и сердце и ноги. Оба они пред Афиною пали на злачную землю. И, торжествуя над падшими, вскрикнула громко Афина: «Если б и все таковы защитители Трои высокой Были, на брань выходя против меднооружных данаев, Столько ж отважны и сильны душой, какова Афродита Вышла, Арея союзница, в крепости спорить со мною! О, давно бы от грозной войны успокоились все мы, Град сей разруша, высокотвердынную Трою Приама!» Так говорила, — и тихо осклабилась Гера богиня. И тогда к Аполлону вещал Посидон земледержец: «Что, Аполлон, мы стоим в отдалении? Нам неприлично! Начали боги другие. Постыдно, когда мы без боя Оба придем на Олимп, в меднозданный дом Олимпийца! Феб, начинай; ты летами юнейший, — но мне неприлично: Прежде тебя я родился, и боле тебя я изведал. О безрассудный, беспамятно сердце твое! Позабыл ты, Сколько трудов мы и бед претерпели вокруг Илиона, Мы от бессмертных одни? Повинуяся воле Кронида, Здесь Лаомедону гордому мы, за условную плату, Целый работали год, и сурово он властвовал нами. Я обитателям Трои высокие стены воздвигнул, Крепкую, славную твердь, нерушимую града защиту. Ты, Аполлон, у него, как наемник, волов круторогих Пас по долинам холмистой, дубравами венчанной Иды. Но, когда нам условленной платы желанные Горы Срок принесли, Лаомедон жестокий насильно присвоил Должную плату и нас из пределов с угрозами выслал. Лютый, тебе он грозил оковать и руки и ноги И продать, как раба, на остров чужой и далекий; Нам обойм похвалялся отсечь в поругание уши. Так удалилися мы, на него негодуя душою. Царь вероломный завет сотворил и его не исполнил! Феб, не за то ль благодеешь народу сему и не хочешь Нам поспешать, да погибнут навек вероломцы трояне, Бедственно все да погибнут, и робкие жены и дети!» Но ему отвечал Аполлон, сребролукий владыка: «Энносигей! не почел бы и сам ты меня здравоумным, Если б противу тебя ополчался я ради сих смертных, Бедных созданий, которые, листьям древесным подобно, То появляются пышные, пищей земною питаясь, То погибают, лишаясь дыхания. Нет, Посидаон, Распри с тобой не начну я; пускай человеки раздорят!» Так произнес Аполлон — и назад обратился, страшася Руки поднять на царя, на могучего брата отцова. Тут Аполлона сестра, Артемида, зверей господыня, Шумом ловитв веселящаясь, гневно его укоряла: «Ты убегаешь, стрелец! и царю Посидону победу Всю оставляешь, даешь ненаказанно славой гордиться? Что ж, малодушный, ты носишь сей лук, для тебя бесполезный? С сей я поры чтоб твоих не слыхала в чертогах Кронида Гордых похвал, как, бывало, ты хвалишься между богами С Энносигеем, земли колебателем, выйти на битву.» Так говорила; сестре не ответствовал Феб сребролукий. Но раздражилася Гера, супруга почтенная Зевса, И словами жестокими так Артемиду язвила: «Как, бесстыдная псица, и мне уже ныне ты смеешь Противостать? Но тебе я тяжелой противницей буду, Гордая луком! Тебя лишь над смертными женами львицей Зевс поставил, над ними свирепствовать дал тебе волю. Лучше и легче тебе поражать по горам и долинам Ланей и диких зверей, чем с сильнейшими в крепости спорить. Если ж ты хочешь изведать и брани, теперь же узнаешь, Сколько тебя я сильнее, когда на меня ты дерзаешь!» Так лишь сказала и руки богини своею рукою Левой хватает, а правою, лук за плечами сорвавши, Луком, с усмешкою горькою, бьет вкруг ушей Артемиду: Быстро она отвращаясь, рассыпала звонкие стрелы И, наконец, убежала в слезах. Такова голубица, Ястреба, робкая, взвидя, в расселину камня влетает, В темную нору, когда ей не сужено быть уловленной, — Так Артемида в слезах убежала и лук свой забыла. Лете, богине, тогда возгласил возвестительный Гермес: «Лета! сражаться с тобой ни теперь я, ни впредь не намерен: Трудно сражаться с супругами тучегонителя Зевса. Можешь, когда ты желаешь, торжественно между бессмертных, Можешь хвалиться, что силой ты страшной меня победила.» Так говорил он, а Лета сбирала и лук, и из тула Врознь по песчаным зыбям разлетевшиесь легкие стрелы. Все их собравши, богиня пошла за печальною дщерью. Та же взошла на Олимп, в меднозданный чертог громовержца; Села, слезы лия, на колени родителя дева; Риза на ней благовонная вся трепетала. Кронион К сердцу дочерь прижал и вещал к ней с приятной усмешкой: «Дочь моя милая! кто из бессмертных тебя дерзновенно Так оскорбил, как бы явное ты сотворила злодейство?» Зевсу прекрасновенчанная ловли царица вещала: «Гера, твоя супруга, родитель, меня оскорбила, Гера, от коей и распря и брань меж богами пылает.» Так небожители боги, сидя на Олимпе, вещали. Тою порой Аполлон вступил в священную Трою: Сердцем заботился он, да твердынь благозданного града Сила данаев, судьбе вопреки, не разрушит в день оный. Прочие все на Олимп воавратилися вечные боги, Гневом пылая одни, а другие славой сияя. Сели они вкруг отца громоносного. Сын же Пелеев В грозном бою истреблял и мужей, и коней звуконогих. Словно как дым от пожара столпом до высокого неба Всходит над градом пылающим, гневом богов воздвизаем: Всем он труды и печали несчетные многим наносит, — Так Ахиллес наносил и труды и печали троянам. Царь Илиона, Приам престарелый, на башне священной Стоя, узрел Ахиллеса ужасного: все пред героем Трои сыны, убегая, толпилися; противоборства Более не было. Он зарыдал — и, сошедши на землю, Громко приказывал старец ворот защитителям славным: «Настежь ворота в руках вы держите, пока ополченья В город все не укроются, с поля бегущие: близок Грозный Пелид, их гонящий! Приходит нам тяжкая гибель! Но, как скоро вбегут и в стенах успокоятся рати, Вновь затворите ворота и плотные створы заприте. Я трепещу, чтобы муж сей погибельный в град не ворвался!» Рек он, — и стражи, отдвинув запор, распахнули ворота. Многим они, растворенные, свет даровали; навстречу Вылетел Феб, чтоб от Трои сынов отразить истребленье. Рати ж троянские к городу прямо, к твердыне высокой, Жаждой палимые, прахом покрытые, с бранного поля Мчалися; бурно их гнал он копьем; непрестанно в нем сердце Страшным пылало свирепством, неистово славы алкал он. Взяли б в сей день аргивяне высоковоротную Трою, Если бы Феб Аполлон не воздвигнул Агенора мужа, Ветвь Антенора сановника, славного, сильного в битвах. Феб ему сердце наполнил отвагой и сам недалеко Стал, чтоб над мужем удерживать руки тяжелые Смерти, К дереву буку склонясь и покрывшися облаком темным. Тот же, как скоро увидел рушителя стен Ахиллеса, Стал; но не раз у него колебалось тревожное сердце. Тяжко вздохнув, говорил он с своей благородной душою: «Горе мне! ежели я, оробев, пред ужасным Пелидом В бег обращусь, как бегут и другие, смятенные страхом, — Быстрый догонит меня и главу, как у робкого, снимет! Если же сих, по долине бегущих, преследовать дам я Сыну Пелея, а сам одинокий в сторону града Брошусь бежать по Илийскому полю, пока не достигну Иды лесистых вершин и в кустарнике частом не скроюсь? Там я, как вечер наступит, в потоке омоюсь от пота И, освежася, под сумраком вновь в Илион возвращуся. Но не напрасно ль ты, сердце, в подобных волнуешься думах? Если меня вдалеке он от города, в поле увидит? Если, ударясь в погоню, меня быстроногий нагонит? О! не избыть мне тогда от сурового рока и смерти! Сей человек несравненно могучее всех человеков! Если ж ему самому перед градом я противостану? .. Тело его, как и всех, проницаемо острою медью; Та ж и одна в нем душа, и от смертных зовется он смертным; Но Кронид лишь ему и победу и славу дарует!» Так произнес — и, уставясь на бой, нажидал Ахиллеса: Храброе сердце стремило его воевать и сражаться. Словно как смелый барс из опушки глубокого леса Прямо выходит на мужа ловца, и, не ведущий страха, Он не смущается, он не бежит при раздавшемся лае; Даже когда и стрелой иль копьем его ловчий уметит, Он, невзирая, что сам копьем прободен, не бросает Пламенной битвы, пока не сразит или сам не прострется, — Так Антеноров сын, воеватель бесстрашный Агенор, С поля сойти не решался, пока не изведал Пелида. Он, перед грудью уставивши выпуклый щит круговидный, Метил копьем на него и грозился, крича громозвучно: «Верно, надежду ты в сердце питал, Ахиллес знаменитый, Нынешний день разорить обитель троян благородных3 Нет, безрассудный, бедам еще многим свершиться за Трою! Много еще нас во граде мужей и бесстрашных и сильных, Кои готовы для наших отцов, для супруг и младенцев Град Илион защищать, пред которым найдешь ты погибель, — Ты, и страшнейший в мужах, и душою отважнейший воин!» Рек — и сияющий дрот он рукою могучею ринул, И не прокинул: уметил его в подколенное берцо; Окрест ноги оловянная, новая ковань, поножа Страшный звон издала; но суровая медь отскочила Вспять от ноги; не прошла, отраженная божеским даром. Тут Ахиллес на подобного богу Агенора прянул, Пламенный; но Аполлон ему славой украситься не дал: Быстро похитил троянца и, мраком покрывши глубоким, Мирно ему от боя опасного дал удалиться; Сам же Пелеева сына коварством отвлек от народа: Образ принявши Агенора, бог Аполлон сребролукий Стал пред очами его, и за ним он ударился гнаться.- Тою порой, как Пелид по равнине, покрытой пшеницей, Феба преследовал, вспять близ глубокопучинного Ксанфа Чуть уходящего, — хитростью бог обольщал человека, Льстя беспрестанной надеждой, что он, быстроногий, нагонит, — Тою порою трояне, бегущие с поля, толпами Радостно к граду примчались; бегущими град наполнялся. Все укрывались, никто не дерзал за стеною, вне града, Ждать остальных и разведывать, кто из товарищей спасся. Кто на сраженье погиб; но в радости сердца, как волны, Хлынули в город, которых спасли только быстрые ноги.
22
С ужасом в город вбежав, как олени младые, трояне Пот прохлаждали, пили и жажду свою утоляли, Вдоль по стене на забрала склоняяся; но аргивяне Под стену прямо неслися, щиты к раменам преклонивши. Гектор же в оное время, как скованный гибельным роком, В поле остался один перед Троей и башнею Скейской. Бог Аполлон между тем провещал к Пелейону герою: «Что ты меня, о Пелид, уповая на быстрые ноги, Смертный, преследуешь бога бессмертного? Или доселе Бога во мне не узнал, что без отдыха пышешь свирепством? Ты пренебрег и опасность троян, пораженных тобою: Скрылись они уже в стены; а ты здесь по полю рыщешь. Но отступи; не убьешь ты меня, не причастен я смерти.» Вспыхнувши гневом, ему отвечал Ахиллес быстроногий: «Так, обманул ты меня, о зловреднейший между богами! В поле отвлек от стены! Без сомнения, многим еще бы Землю зубами глодать до того, как сокрылися в Трою! Славы прекрасной меня ты лишил; а сынов Илиона Спас без труда, ничьего не страшася отмщения после... Я отомстил бы тебе, когда б то возможно мне было!» Так произнес он — и к граду с решимостью гордой понесся, Бурный, как конь с колесницей, всегда победительный в беге, Быстро несется к мете, расстилаясь по чистому полю, — Так Ахиллес оборачивал быстро могучие ноги. Первый старец Приам со стены Ахиллеса увидел, Полем летящего, словно звезда, окруженного блеском; Словно звезда, что под осень с лучами огнистыми всходит И, между звезд неисчетных горящая в сумраках ночи (Псом Ориона ее нарицают сыны человеков), Всех светозарнее блещет, но знаменьем грозным бывает; Злые она огневицы наносит смертным несчастным, — Так у героя бегущего медь вкруг персей блистала. Вскрикнул Приам; седую главу поражает руками, К небу длани подъемлет и горестным голосом вопит, Слезно молящий любезного сына; но тот пред вратами Молча стоит, беспредельно пылая сразиться с Пелидом. Жалобно старец к нему и слова простирает и руки: «Гектор, возлюбленный сын мой! Не жди ты сего человека В поле один, без друзей, да своей не найдешь ты кончины, Сыном Пелея сраженный: тебя он могучее в битвах! Лютый! когда бы он был и бессмертным столько ж любезен, Сколько мне: о, давно б уже труп его псы растерзали! Тяжкая горесть моя у меня отступила б от сердца! Сколько сынов у меня он младых и могучих похитил, Или убив, иль продав племенам островов отдаленных! Вот и теперь, Ликаона нет, и нет Полидора; Их обоих я не вижу в толпах, заключившихся в стены, Юношей милых, рожденных царицею жен Лаофоей. О! если живы они, но в плену, — из ахейского стана Их мы искупим и медью и златом: обильно их дома; Много сокровищ за дочерью выдал мне Альт знаменитый. Если ж погибли они и уже в Айдесовом доме, Горе и мне и матери, кои на скорбь их родили! Но народу троянскому горести менее будет, Только бы ты не погиб, Ахиллесом ужасным сраженный. Будь же ты с нами, сын милый! Войди в Илион, да спасешь ты Жен и мужей илионских, да славы не даруешь громкой Сыну Пелея, и жизни сладостной сам не лишишься! О! пожалей и о мне ты, пока я дышу еще, бедном, Старце злосчастном, которого Зевс пред дверями могилы Казнью ужасной казнит, принуждая все бедствия видеть: Видеть сынов убиваемых, дщерей в неволю влекомых, Домы Пергама громимые, самых младенцев невинных Видеть об дол разбиваемых в сей разрушительной брани, И невесток, влачимых руками свирепых данаев. Сам я последний паду, и меня на пороге домашнем Алчные псы растерзают, когда смертоносною медью Кто-либо в сердце уметит и душу из персей исторгнет; Псы, что вскормил при моих я трапезах, привратные стражи, Кровью упьются моей и, унылые сердцем, на праге Лягут при теле моем искаженном! О, юноше славно, Как ни лежит он, упавший в бою и растерзанный медью, — Все у него, и у мертвого, что ни открыто, прекрасно! Если и седую браду и седую главу человека, Ежели стыд у старца убитого псы оскверняют, — Участи более горестной нет человекам несчастным!» Так вопиял, и свои сребристые волосы старец Рвал на главе, но у Гектора сына души не подвигнул. Матерь за ним на другой стороне возопила, рыдая; Перси рукой обнажив, а другой на грудь указуя, Сыну, лиющая слезы, крылатую речь устремляла: «Сын мой! почти хоть сие, пожалей хоть матери бедной! Если я детский твой плач утоляла отрадною грудью, Вспомни об оном, любезнейший сын, и ужасного мужа, В стены вошед, отражай; перед ним ты не стой одинокий! Если, неистовый, он одолеет тебя, о мой Гектор, Милую отрасль мою, ни я на одре не оплачу, Ни Андромаха супруга; далеко от нас от обеих, В стане тебя мирмидонском свирепые псы растерзают!» Так, рыдая, они говорили к любезному сыну, Так умоляли, — но Гектора в персях души не подвигли: Он ожидал Ахиллеса великого, несшегось прямо. Словно как горный дракон у пещеры ждет человека, Трав ядовитых нажравшись и черной наполняся злобой, В стороны страшно глядит, извиваяся вкруг над пещерой, — Гектор таков, несмиримого мужества полный, стоял там, Выпуклосветлым щитом упершись в основание башни; Мрачно вздохнув, наконец говорил он в душе возвышенной: «Стыд мне, когда я, как робкий, в ворота и стены укроюсь! Первый Полидамас на меня укоризны положит: Полидамас мне советовал ввесть ополчения в город В оную ночь роковую, как вновь Ахиллес ополчился. Я не послушал, но, верно, полезнее было б послушать! Так троянский народ погубил я своим безрассудством. О! стыжуся троян и троянок длинноодежных! Гражданин самый последний может сказать в Илионе: — Гектор народ погубил, на свою понадеявшись силу! - Так илионяне скажут. Стократ благороднее будет Противостать и, Пелеева сына убив, возвратиться Или в сражении с ним перед Троею славно погибнуть! Но... и почто же? Если оставлю щит светлобляшный, Шлем тяжелый сложу и, копье прислонивши к твердыне, Сам я пойду и предстану Пелееву славному сыну? Если ему обещаю Елену и вместе богатства Все совершенно, какие Парис в кораблях глубодонных С нею привез в Илион, — роковое раздора начало! - Выдать Атридам и вместе притом разделить аргивянам Все остальные богатства, какие лишь Трон вмещает? Если с троян, наконец, я потребую клятвы старейшин: Нам ничего не скрывать, но представить все для раздела Наши богатства, какие лишь град заключает любезный?.. Боги! каким предаюся я промыслам? Нет, к Ахиллесу Я не пойду как молитель! Не сжалится он надо мною, Он не уважит меня; нападет и меня без оружий Нагло убьет он, как женщину, если доспех я оставлю. Нет, теперь не година с зеленого дуба иль с камня Нам с ним беседовать мирно, как юноша с сельскою девой: Юноша, с сельскою девою свидясь, беседует мирно; Нам же к сражению лучше сойтись! и немедля увидим, Славу кому между нас даровать Олимпиец рассудит!» Так размышляя, стоял; а к нему Ахиллес приближался, Грозен, как бог Эниалий, сверкающий шлемом по сече; Ясень отцов пелионский на правом плече колебал он Страшный; вокруг его медь ослепительным светом сияла, Будто огнь распылавшийся, будто всходящее солнце. Гектор увидел, и взял его страх; оставаться на месте Больше не мог он; от Скейских ворот побежал, устрашенный. Бросился гнаться Пелид, уповая на быстрые ноги. Словно сокол на горах, из пернатых быстрейшая птица. Вдруг с быстротой несказанной за робкой несется голубкой; В стороны вьется она, а сокол по-над нею; и часто Разом он крикнет и кинется, жадный добычу похитить, — Так он за Гектором, пламенный, гнался, а трепетный Гектор Вдоль под стеной убегал и быстро оборачивал ноги. Мимо холма и смоковницы, с ветрами вечно шумящей, Оба, вдали от стены, колесничной дорогою мчались; Оба к ключам светлоструйным примчалися, где с быстротою Два вытекают источника быстропучинного Ксанфа. Теплой водою струится один, и кругом непрестанно Пар от него подымается, словно как дым от огнища; Но источник другой и средь лета студеный катится, Хладный, как град, как снег, как в кристалл превращенная влага. Там близ ключей водоемы широкие, оба из камней, Были красиво устроены; к ним свои белые ризы Жены троян и прекрасные дщери их мыть выходили В прежние, мирные дни, до нашествия рати ахейской. Там прористали они, и бегущий, и быстро гонящий. Сильный бежал впереди, но преследовал много сильнейший, Бурно несясь; не о жертве они, не о коже воловой Спорились бегом: обычная мзда то ногам бегоборцев; Нет, об жизни ристалися Гектора, конника Трои. И, как на играх, умершему в почесть, победные кони Окрест меты беговой с быстротою чудесною скачут, — Славная ждет их награда, младая жена иль треножник, — Так троекратно они пред великою Троей кружились, Быстро носящиесь. Все божества на героев смотрели; Слово меж оными начал отец и бессмертных и смертных: «Горе! любезного мужа, гонимого около града, Видят очи мои, и болезнь проходит мне сердце! Гектор, муж благодушный, тельчие, тучные бедра Мне возжигал в благовоние часто на Иде холмистой, Часто на выси пергамской; а днесь Ахиллес градоборец Гектора около града преследует, бурный ристатель. Боги, размыслите вы и советом сердец положите, Гектора мы сохраним ли от смерти, или напоследок Сыну Пелея дадим победить знаменитого мужа.» Зевсу немедля рекла светлоокая дева Паллада: «Молниеносный отец, чернооблачный! Что ты вещаешь? Смертного мужа, издревле судьбе обреченного общей, Хочешь ты, Зевс, разрешить совершенно от смерти печальной? Волю твори, но не все на нее согласимся мы, боги!» Ей немедля ответствовал тучегонитель Кронион: «Бодрствуй, Тритония, милая дочь! Не с намереньем в сердце Я говорю, и с тобою милостив быть я желаю. Волю твори и желание сердца немедля исполни.» Рек — и возжег еще боле пылавшую сердцем Афину; Бурно она понеслась, от Олимпа высокого бросясь. Гектора ж, в бегстве преследуя, гнал Ахиллес непрестанно. Словно как пес по горам молодого гонит оленя, С лога подняв, и несется за ним чрез кусты и овраги; Даже и скрывшегось, если он в страхе под куст припадает, Чуткий следит и бежит беспрестанно, покуда не сыщет, — Так Приамид от Пелида не мог от быстрого скрыться. Сколько он раз ни пытался, у врат пробегая Дарданских, Броситься прямо к стене, под высоковершинные башни, Где бы трояне его с высоты защитили стрелами, — Столько раз Ахиллес, упредив, отбивал Приамида В поле, а сам непрестанно, держася твердыни, летел он. Словно во сне человек изловить человека не может, Сей убежать, а другой уловить напрягается тщетно, — Так и герои, ни сей не догонит, ни тот не уходит. Как бы и мог Приамид избежать от судьбы и от смерти, Если б ему, и в последний уж раз, Аполлон не явился: Он укреплял Приамиду и силы, и быстрые ноги. Войскам меж тем помавал головою Пелид быстроногий, Им запрещая бросать против Гектора горькие стрелы, Славы б не отнял пронзивший, а он бы вторым не явился. Но лишь в четвертый раз до Скамандра ключей прибежали, Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он Бросил два жребия Смерти, в сон погружающей долгий: Жребий один Ахиллеса, другой — Приамова сына. Взял посредине и поднял: поникнул Гектора жребий, Тяжкий к Аиду упал; Аполлон от него удалился. Сыну ж Пелея, с сияющим взором, явилась Паллада, Близко пришла и к нему провещала крылатые речи: «Ныне, надеюсь, любимец богов, Ахиллес благородный, Славу великую мы принесем на суда мирмидонян: Гектора мы поразим, ненасытного боем героя. Более, мню я, от нашей руки не избыть Приамиду, Сколько ни будет о том Аполлон стрелометный трудиться, Распростирающийся пред могучим отцом громовержцем. Стань и вздохни, Пелейон; Приамида сведу я с тобою, И сама преклоню, да противу тебя он сразится.» Так говорила; Пелид покорился и, радости полный, Стал, опершись на сияющий ясень свой медноконечный. Зевсова дочь устремилася, Гектора быстро настигла И, уподобясь Дейфобу и видом, и голосом звучным, Стала пред ним и крылатые речи коварно вещала: «Брат мой почтенный! жестоко тебя Ахиллес утесняет, Около града Приамова бурным преследуя бегом. Но остановимся здесь и могучего встретим бесстрашно!» Ей ответствовал сильный, шеломом сверкающий Гектор: «О Дейфоб! и всегда ты, с младенчества, был мне любезен Более всех моих братьев, Приама сынов и Гекубы; Ныне ж и прежнего более должен тебя почитать я: Ради меня ты отважился, видя единого в поле, Выйти из стен, тогда как другие в стенах остаются.» Вновь говорила ему светлоокая дочь громовержца: «Гектор, меня умоляли отец и почтенная матерь, Ноги мои обнимая; меня и друзья умоляли С ними остаться: таким они все преисполнены страхом. Но по тебе сокрушалось тоскою глубокою сердце. Станем надежно теперь и сразимся мы пламенно: копий Не к чему боле щадить; и увидим теперь, Ахиллес ли Нас обоих умертвит и кровавые наши корысти К черным судам повлечет, иль копьем он твоим укротится!» Так вещая, коварно вперед выступала Паллада. Оба героя сошлись, устремленные друг против друга; Первый к Пелиду воскликнул шеломом сверкающий Гектор: «Сын Пелеев! тебя убегать не намерен я боле! Трижды пред градом Приамовым я пробежал, не дерзая Встретить тебя нападавшего; ныне же сердце велит мне Стать и сразиться с тобою; убью или буду убит я! Прежде ж богов призовем во свидетельство; лучшие будут Боги свидетели клятв и хранители наших условий: Тела тебе я не буду бесчестить, когда громовержец Дарует мне устоять и оружием дух твой исторгнуть; Славные только доспехи с тебя, Ахиллес, совлеку я, Тело ж отдам мирмидонцам; и ты договор сей исполни.» Грозно взглянул на него и вскричал Ахиллес быстроногий: «Гектор, враг ненавистный, не мне предлагай договоры! Нет и не будет меж львов и людей никакого союза; Волки и агнцы не могут дружиться согласием сердца; Вечно враждебны они и зломышленны друг против друга, — Так и меж нас невозможна любовь; никаких договоров Быть между нами не может, поколе один, распростертый, Кровью своей не насытит свирепого бога Арея! Все ты искусство ратное вспомни! Сегодня ты должен Быть копьеборцем отличным и воином неустрашимым! Бегства тебе уже нет; под моим копьем Тритогена Скоро тебя укротит; и заплатишь ты разом за горе Другов моих, которых избил ты, свирепствуя, медью!» Рек он — и, мощно сотрясши, послал длиннотенную пику. В пору завидев ее, избежал шлемоблещущий Гектор; Быстро приник он к земле, и над ним пролетевшая пика Б землю вонзилась; но, вырвав ее, Ахиллесу Паллада Вновь подала, невидима Гектору, коннику Трои. Гектор же громко воскликнул к Пелееву славному сыну: «Празден удар! и нимало, Пелид, бессмертным подобный, Доли моей не узнал ты от Зевса, хотя возвещал мне; Но говорлив и коварен речами ты был предо мною С целью, чтоб я, оробев, потерял и отважность и силу. Нет, не бежать я намерен; копье не в хребет мне вонзишь ты, Прямо лицом на тебя устремленному грудь прободи мне, Ежели бог то судил! Но копья и сего берегися Медного! Если бы, острое, в тело ты все его принял! Легче была бы кровавая брань для сынов Илиона, Если б тебя сокрушил я, — тебя, их лютейшую гибель!» Рек он — и, мощно сотрясши, копье длиннотенное ринул, И не прокинул: в средину щита поразил Ахиллеса; Но далеко оружие щит отразил. Огорчился Гектор, узрев, что копье бесполезно из рук излетело, Стал и очи потупил: копья не имел он другого. Голосом звучным на помощь он брата зовет Деифоба, Требует нового дротика острого: нет Деифоба. Гектор постиг то своею душою, и так говорил он: «Горе! и смерти меня всемогущие боги призвали! Я помышлял, что со мною мой брат, Деифоб нестрашимый; Он же в стенах илионских: меня обольстила Паллада. Возле меня — лишь Смерть! и уже не избыть мне ужасной! Нет избавления! Так, без сомнения, боги судили, Зевс и от Зевса родившийся Феб; милосердые прежде Часто меня избавляли; судьба наконец постигает! Но не без дела погибну, во прах я паду не без славы; Нечто великое сделаю, что и потомки услышат!» Так произнес — и исторг из влагалища нож изощренный, С левого боку висящий, нож и огромный и тяжкий; С места, напрягшися, бросился, словно орел небопарный, Если он вдруг из-за облаков сизых на степь упадает, Нежного агнца иль зайца пугливого жадный похитить, — Гектор таков устремился, макая ножом смертоносным. Прянул и быстрый Пелид, и наполнился дух его гнева Бурного; он перед грудью уставил свой щит велелепный, Дивно украшенный; шлем на главе его четверобляшный Зыблется светлый, волнуется пышная грива златая, Густо Гефестом разлитая окрест высокого гребня. Но, как звезда меж звездами в сумраке ночи сияет, Геспер, который на небе прекраснее всех и светлее, — Так у Пелида сверкало копье изощренное, коим В правой руке потрясал он, на Гектора жизнь умышляя, Места на теле прекрасном ища для верных ударов. Но у героя все тело доспех покрывал медноковный, Пышный, который похитил он, мощь одолевши Патрокла. Там лишь, где выю ключи с раменами связуют, гортани Часть обнажалася, место, где гибель душе неизбежна: Там, налетевши, копьем Ахиллес поразил Приамида; Прямо сквозь белую выю прошло смертоносное жало; Только гортани ему не рассек сокрушительный ясень Вовсе, чтоб мог, умирающий, несколько слов он промолвить; Грянулся в прах он, — и громко вскричал Ахиллес, торжествуя: «Гектор, Патрокла убил ты — и думал живым оставаться! Ты и меня не страшился, когда я от битв удалялся, Враг безрассудный! Но мститель его, несравненно сильнейший, Нежели ты, за судами ахейскими я оставался, Я, и колена тебе сокрушивший! Тебя для позора Птицы и псы разорвут, а его погребут аргивяне.» Дышащий томно, ему отвечал шлемоблещущий Гектор: «Жизнью тебя и твоими родными у ног заклинаю. О! не давай ты меня на терзание псам мирмидонским; Меди, ценного злата, сколько желаешь ты, требуй; Вышлют тебе искупленье отец и почтенная матерь; Тело лишь в дом возврати, чтоб трояне меня и троянки, Честь воздавая последнюю, в доме огню приобщили.» Мрачно смотря на него, говорил Ахиллес быстроногий: «Тщетно ты, пес, обнимаешь мне ноги и молишь родными! Сам я, коль слушал бы гнева, тебя растерзал бы на части, Тело сырое твое пожирал бы я, — то ты мне сделал! Нет, человеческий сын от твоей головы не отгонит Псов пожирающих! Если и в десять, и в двадцать крат мне Пышных даров привезут и столько ж еще обещают; Если тебя самого прикажет на золото взвесить Царь Илиона Приам, и тогда — на одре погребальном Матерь Гекуба тебя, своего не оплачет рожденья; Птицы твой труп и псы мирмидонские весь растерзают!» Дух испуская, к нему провещал шлемоблещущий Гектор: «Знал я тебя; предчувствовал я, что моим ты моленьем Тронут не будешь: в груди у тебя железное сердце. Но трепещи, да не буду тебе я божиим гневом В оный день, когда Александр и Феб стреловержец, Как ни могучего, в Скейских воротах тебя ниспровергнут!» Так говорящего, Гектора мрачная Смерть осеняет: Тихо душа, из уст излетевши, нисходит к Аиду, Плачась на долю свою, оставляя и младость и крепость. Но к нему, и к умершему, сын быстроногий Пелеев Крикнул еще: «Умирай! а мою неизбежную смерть я Встречу, когда ни пошлет громовержец и вечные боги!» Так произнес — и из мертвого вырвал убийственный ясень, В сторону бросил его и доспех совлекал с Дарданида, Кровью облитый. Сбежались другие ахейские мужи. Все, изумляясь, смотрели на рост и на образ чудесный Гектора и, приближаяся, каждый пронзал его пикой. Так говорили иные, один на другого взглянувши: «О! несравненно теперь к осязанию мягче сей Гектор, Нежели был, как бросал на суда пожирающий пламень!» Так не один говорил — и копьем прободал, приближаясь. Но, его между тем обнажив, Ахиллес быстроногий Стал средь ахеян, и к ним устремил он крылатые речи: «Други, герои ахейцы, бесстрашные слуги Арея! Мужа сего победить наконец даровали мне боги, Зла сотворившего более, нежели все илионцы. Ныне с оружием мы покусимся на град крепкостенный; Граждан троянских изведаем помыслы, как полагают: Бросить ли замок высокий, сраженному сыну Приама; Или держаться дерзают, когда и вождя их не стало? Но каким помышлениям сердце мое предается! Мертвый лежит у судов, не оплаканный, не погребенный, Друг мой Патрокл! Не забуду его, не забуду, пока я Между живыми влачусь и стопами земли прикасаюсь! Если ж умершие смертные память теряют в Аиде, Буду я помнить и там моего благородного друга! Ныне победный пеан воспойте, ахейские мужи: Мы же пойдем, волоча и его, к кораблям быстролетным. Добыли светлой мы славы! Повержен божественный Гектор! Гектор, которого Трои сыны величали, как бога!» Рек — и на Гектора он недостойное дело замыслил: Сам на обеих ногах проколол ему жилы сухие Сзади от пят и до глезн и, продевши ремни, к колеснице Тело его привязал, а главу волочиться оставил; Стал в колесницу и, пышный доспех напоказ подымая, Коней бичом поразил; полетели послушные кони. Прах от влекомого вьется столпом; по земле, растрепавшись, Черные кудри крутятся; глава Приамида по праху Бьется, прекрасная прежде; а ныне врагам Олимпиец Дал опозорить ее на родимой земле илионской! Вся голова почернела под перстию. Мать увидала, Рвет седые власы, дорогое с себя покрывало Мечет далеко и горестный вопль подымает о сыне. Горько рыдал и отец престарелый; кругом же граждане Подняли плач; раздавалися вопли по целому граду. Было подобно, как будто, от края до края, высокий Весь Илион от своих оснований в огне рассыпался! Мужи держали с трудом исступленного горестью старца, Рвавшегось в поле вратами Дарданскими выйти из града. Он умолял их, тоскующий, он расстилался по праху, Он говорил, называя по имени каждого мужа: «Други, пустите меня одного, не заботясь, пустите Выйти из града! Один я пойду к кораблям мирмидонским; Буду молить я губителя, мрачного сердцем злодея. Может быть, лета почтит он, над старостью, может быть, дряхлой Сжалится: он человек, отца он такого ж имеет, Старца Пелея, который его породил и взлелеял К горю троян и стократ к жесточайшему горю Приама! Сколько сынов у меня он похитил во цвете их жизни! Но обо всех сокрушаюсь я менее, чем об едином! Горесть о нем неутешная скоро сведет меня к гробу, Горесть о Гекторе! О, хоть на сих бы руках он скончался! Мы бы хоть душу насытили плачем над ним и рыданьем, Я, безотрадный отец, и его злополучная матерь!» Так говорил он, рыдая; и с старцем стенали трояне. Но меж троянок Гекуба плачевнейший вопль подымает: «Сын мой, мне, злополучной, почто еще жить для страданий, Все потерявшей с тобою! Моею и дни ты и ночи Славою был в Илионе, всеобщей надеждою в царстве Жен и мужей илионских! Тебя, как хранителя бога, Всюду встречали они; величайшею был ты их славой В жизни своей и тебя, нам бесценного, смерть обымает!» Плакала мать. Но еще ничего не слыхала супруга В доме об Гекторе; вестник еще не являлся к ней верный Весть объявить, что супруг за вратами в поле остался. Ткала одежду она в отдаленнейшем тереме дома, Яркую ткань, и цветные по ней рассыпала узоры. Прежде ж дала повеленье прислужницам пышноволосым Огнь развести под великим треногом, да будет готова Гектору теплая ванна, как с боя он в дом возвратится. Бедная! дум не имела, что Гектор далеко от дома Пал под рукой Ахиллеса, смирен светлоокой Афиной. Вдруг Андромаха услышала крики и вопли на башне, Вздрогнула вся и челнок из руки на помост уронила; Встала и к двум говорила прислужницам пышноволосым: «Встаньте, идите за мной; посмотрю я, что совершилось? Слышу почтенной свекрови я крик: подымается сердце, Бьется, как вырваться хочет; колена мои цепенеют! Близкая, верно, беда Дарданида сынам угрожает? .. О! удалися от слуха подобная весть! Но от страха Я трепещу... Не бесстрашного ль Гектора богу подобный В поле, отрезав от стен, Ахиллес одинокого гонит? Боги! уже не смиряет ли храбрость его роковую, Коей он дышит? В толпе никогда не останется Гектор: Первый вперед полетит, никому не уступит в геройстве!» Так произнесши, из терема бросилась, будто менада, С сильно трепещущим сердцем, и обе прислужницы следом; Быстро на башню взошла и, сквозь сонм пролетевши народный, Стала, со стен оглянулась кругом и его увидала Тело, влачимое в прахе: безжалостно бурные кони Полем его волокли к кораблям быстролетным ахеян. Темная ночь Андромахины ясные очи покрыла; Навзничь упала она и, казалося, дух испустила. Спала с нее и далеко рассыпалась пышная повязь, Ленты, прозрачная сеть и прекрасноплетеные тесмы; Спал и покров, блистательный дар золотой Афродиты, Данный в день оный царевне, как Гектор ее меднолатный Из дому взял Этиона, отдавши несметное вено. Вкруг Андромахи невестки ее и золовки, толпяся, Бледную долго держали, казалось, убитую скорбью. В чувство пришедши она и дыхание в персях собравши, Горько навзрыд зарыдала и так среди жен говорила: «Гектор, о горе мне, бедной! Мы с одинакою долей Оба родилися: ты в Илионе, в Приамовом доме, Я, злополучная, в Фивах, при скатах лесистого Плака, В доме царя Этиона; меня возрастил он от детства, Смертный несчастный несчастную. О, для чего я родилась! Ты, о супруг мой, в Аидовы домы, в подземные бездны Сходишь навек и меня к неутешной тоске покидаешь В доме вдовою; а сын, злополучными нами рожденный, Бедный и сирый младенец! Увы, ни ему ты не будешь В жизни отрадою, Гектор, — ты пал! — ни тебе он не будет! Ежели он и спасется в погибельной брани ахейской, Труд беспрерывный его, бесконечное горе в грядущем Ждут беспокровного: чуждый захватит сиротские нивы. С днем сиротства сирота и товарищей детства теряет; Бродит один с головою пониклой, с заплаканным взором. В нужде приходит ли он к отцовым друзьям и, просящий, То одного, то другого смиренно касается ризы, — Сжалясь, иной сиротливому чару едва наклоняет, Только уста омочает и неба в устах не омочит. Чаще ж его от трапезы счастливец семейственный гонит, И толкая рукой, и обидной преследуя речью: — Прочь ты исчезни! не твой здесь отец пирует с друзьями! - Плачущий к матери, к бедной вдовице дитя возвратится, Астианакс мой, который всегда у отца на коленах Мозгом лишь агнцев питался и туком овец среброрунных; Если же сон обнимал, утомленного играми детства, Сладостно спал он на ложе при лоне кормилицы нежном, В мягкой постели своей, удовольствием сердца блистая. Что же теперь испытает, лишенный родителя, бедный Астианакс наш, которого так называют трояне, Ибо один защищал ты врата и троянские стены, Гектор; а ныне у вражьих судов, далеко от родимых, Черви тебя пожирают, раздранного псами, нагого! Наг ты лежишь! а тебе одеяния сколько в чертогах, Риз и прекрасных и тонких, сотканных руками троянок! Все их теперь я, несчастная, в огненный пламень повергну! Сделал ты их бесполезными, в них и лежать ты не будешь! В сонме троян и троянок сожгу их, тебе я во славу!» Так говорила, рыдая; и с нею стенали троянки.
23
Так сокрушались трояне по граду. В то время ахейцы, К черным своим кораблям возвратяся, на брег Геллеспонта, Быстро рассеялись все по широкому ратному стану. Но мирмидонцам своим расходиться Пелид не позволил; Став посредине дружин их воинственных, он говорил им: «Быстрые конники, верные други мои, мирмидонцы! Мы от ярма отрешать не станем коней звуконогих; Мы на конях, в колесницах, приближимся все и оплачем Друга Патрокла: почтим подобающей мертвого честью. Но, когда мы сердца удовольствуем горестным плачем, Здесь, отрешивши коней, вечерять неразлучные будем.» Рек — и рыдание начал; и все зарыдали дружины. Трижды вкруг тела они долгогривых коней обогнали С воплем плачевным: Фетида их чувства на плач возбуждала. Вкруг орошался песок, орошались слезами доспехи Каждого воина; так был оплакиван вождь их могучий. Царь Ахиллес между ними рыдание горькое начал, Грозные руки на грудь положив бездыханного друга: «Радуйся, храбрый Патрокл! и в Аидовом радуйся доме! Все для тебя совершаю я, что совершить обрекался: Гектор сюда привлечен и повергнется псам на терзанье; Окрест костра твоего обезглавлю двенадцать славнейших Юных троянских сынов, за смерть твою отомщая!» Рек, — и на Гектора он недостойное дело замыслил: Ниц пред Патрокла одром распростер Дарданиона в прахе. Тою порой мирмидонцы с рамен светозарные брони Сняли; от ярм отрешили гремящих копытами коней И, неисчетные, близ корабля Ахиллеса героя Сели; а он учреждал им блистательный пир похоронный. Множество сильных тельцов под ударом железа ревело, Вкруг поражаемых; множество коз и агнцев блеющих; Множество туком цветущих закланных свиней белоклыких Окрест разложено было на ярком огне обжигаться: Кровь как из чанов лилася вокруг Менетидова тела. Но царя Эакида, Пелеева быстрого сына, К сыну Атрея царю повели воеводы ахеян, С многим трудом убедив, огорченного гневом за друга. Сонму пришедшему к сени Атреева мощного сына, Царь повелел немедленно вестникам звонкоголосым Медный треножник поставить к огню, не преклонится ль к просьбе Царь Ахиллес, чтоб омыться от бранного праха и крови. Он отрекался решительно, клятвою он заклинался: «Нет, Зевесом клянусь, божеством высочайшим, сильнейшим! Нет, моей головы не коснется сосуд омовений Прежде, чем друга огню не предам, не насыплю могилы И власов не обрежу! Другая подобная горесть Сердца уже не пройдет мне, пока средь живых я скитаюсь! Но поспешим и приступим немедля к ужасному пиру. Ты, владыка мужей, повели, Агамемнон, заутра Леса к костру навозить и на береге все уготовить, Что мертвецу подобает, сходящему в мрачные сени. Пусть Менетида скорее священное пламя Гефеста Скроет от взоров моих, и воинство к делу приступит.» Так говорил, — и, внимательно слушав, ему покорились. Скоро под сенью Атридовой вечерю им предложили; Все наслаждались, довольствуя сердце обилием равным; И, когда питием и пищею глад утолили, Все разошлись успокоиться, каждый под сень уклонился. Только Пелид на брегу неумолкношумящего моря Тяжко стенящий лежал, окруженный толпой мирмидонян, Ниц на поляне, где волны лишь мутные билися в берег. Там над Пелидом сон, сердечных тревог укротитель, Сладкий разлился: герой истомил благородные члены, Гектора быстро гоня пред высокой стеной Илиона. Там Ахиллесу явилась душа несчастливца Патрокла, Призрак, величием с ним и очами прекрасными сходный; Та ж и одежда, и голос тот самый, сердцу знакомый. Стала душа над главой и такие слова говорила: «Спишь, Ахиллес! неужели меня ты забвению предал? Не был ко мне равнодушен к живому ты, к мертвому ль будешь? О! погреби ты меня, да войду я в обитель Аида! Души, тени умерших, меня от ворот его гонят И к теням приобщиться к себе за реку не пускают; Тщетно скитаюся я пред широковоротным Аидом. Дай мне, печальному, руку: вовеки уже пред живущих Я не приду из Аида, тобою огню приобщенный! Больше с тобой, как бывало, вдали от друзей мирмидонских Сидя, не будем советы советовать: рок ненавистный, Мне предназначенный с жизнью, меня поглотил невозвратно. Рок — и тебе самому, Ахиллес, бессмертным подобный, Здесь, под высокой стеною троян благородных, погибнуть! Слово еще я реку, завещанью внимай и исполни. Кости мои, Ахиллес, да не будут розно с твоими; Вместе пусть лягут, как вместе от юности мы возрастали В ваших чертогах. Младого меня из Опунта Менетий В дом ваш привел, по причине печального смертоубийства, В день злополучный, когда, маломысленный, я ненарочно Амфидамасова сына убил, за лодыги поссорясь. В дом свой приняв благосклонно меня, твой отец благородный Нежно с тобой воспитал и твоим товарищем назвал. Пусть же и кости наши гробница одна сокрывает, Урна златая, Фетиды матери дар драгоценный!» Быстро к нему простираясь, воскликнул Пелид благородный: «Ты ли, друг мой любезнейший, мертвый меня посещаешь? Ты ль полагаешь заветы мне крепкие? Я совершу их, Радостно все совершу и исполню, как ты завещаешь. Но приближься ко мне, хоть на миг обоймемся с любовью И взаимно с тобой насладимся рыданием горьким!» Рек, — и жадные руки любимца обнять распростер он; Тщетно: душа Менетида, как облако дыма, сквозь землю С воем ушла. И вскочил Ахиллес, пораженный виденьем, И руками всплеснул, и печальный так говорил он: «Боги! так подлинно есть и в Аидовом доме подземном Дух человека и образ, но он совершенно бесплотный! Целую ночь, я видел, душа несчастливца Патрокла Все надо мною стояла, стенающий, плачущий призрак; Все мне заветы твердила, ему совершенно подобясь!» Так говорил — и во всех возбудил он желание плакать. В плаче нашла их Заря, розоперстая вестница утра, Около тела печального. Царь Агамемнон с зарею Месков яремных и ратников многих к свезению леса Выслал из стана ахейского; с ними пошел и почтенный Муж Мерион, Девкалида героя служитель разумный. Взяв топоры древорубные в руки и верви крутые, Воины к рощам пускаются; мулы идут перед ними, Часто с крутизн на крутизны, то вкось их, то вдоль переходят. К холмам пришедши лесистым обильной потоками Иды, Все изощренною медью высоковершинные дубы Дружно рубить начинают; кругом они с треском ужасным Падают; быстро древа, рассекая на бревна, данаи К мулам вяжут; и мулы, землю копытами роя, Рвутся на поле ровное выйти сквозь частый кустарник. Все древосеки несли совокупно тяжелые бревна: Так Мерион повелел, Девкалидов служитель разумный; Кучей сложили на берег, где Ахиллес указал им, Где и Патроклу великий курган и себе он назначил. Страшную леса громаду сложив на брегу Геллеспонта, Там аргивяне остались и сели кругом. Ахиллес же Дал повеленье своим мирмидонянам бранолюбивым Медью скорей препоясаться всем и коней в колесницы Впрячь; поднялися они и оружием быстро покрылись; Все на свои колесницы взошли, и боец и возница; Начали шествие, спереди конные, пешие сзади, Тучей; друзья посредине несли Менетида Патрокла, Все посвященными мертвому тело покрыв волосами. Голову сзади поддерживал сам Ахиллес благородный, Горестный: друга он верного в дом провожал Аидеса. К месту пришедши, которое сам Ахиллес им назначил, Одр опустили и быстро костер наметали из леса. Думу иную тогда Пелейон быстроногий замыслил: Став при костре, у себя он обрезал русые кудри, — Волосы, кои Сперхию с младости нежной растил он; Очи на темное море возвел и, вздохнувши, воскликнул: «Сперхий! напрасно отец мой, моляся тебе, обрекался, Там, когда я возвращуся в любезную землю родную, Кудри обрезать мои и тебе принести с гекатомбой И тебе ж посвятить пятьдесят овнов плодородных, Возле истоков, где роща твоя и алтарь благовонный. Так обрекался Пелей, но его ты мольбы не исполнил. Я никогда не увижу драгого отечества! Пусть же Храбрый Патрокл унесет Ахиллесовы кудри в могилу!» Рек — и, обрезавши волосы, в руки любезному другу Сам положил, и у всех он исторгнул обильные слезы. Плачущих их над Патроклом оставило б, верно, и солнце, Если бы скоро Пелид не простер к Агамемнону слова: «Царь Агамемнон, твоим повеленьям скорей покорятся Мужи ахейские: плачем и после насытиться можно. Всех отошли от костра и вели, да по стану готовят Вечерю; мы ж озаботимся делом, которого больше Требует мертвый. Ахеян вожди да останутся с нами.» Выслушав речи его, повелитель мужей Агамемнон Весь немедля народ отпустил к кораблям мореходным. С ними остались одни погребатели: лес наваливши, Быстро сложили костер, в ширину и длину стоступенный; Сверху костра положили мертвого, скорбные сердцем; Множество тучных овец и великих волов криворогих, Подле костра заколов, обрядили; и туком, от всех их Собранным, тело Патрокла покрыл Ахиллес благодушный С ног до главы; а кругом разбросал обнаженные туши; Там же расставил он с медом и с светлым елеем кувшины, Все их к одру прислонив; четырех он коней гордовыйных С страшною силой поверг на костер, глубоко стеная. Девять псов у царя, при столе его вскормленных, было; Двух и из них заколол и на сруб обезглавенных бросил; Бросил туда ж и двенадцать троянских юношей славных, Медью убив их: жестокие в сердце дела замышлял он. После, костер предоставивши огненной силе железной, Громко Пелид возопил, именуя любезного друга: «Радуйся, храбрый Патрокл, и в Аидовом радуйся доме! Все для тебя совершаю я, что совершить обрекался: Пленных двенадцать юношей, Трои сынов знаменитых, Всех с тобою огонь истребит; но Приамова сына, Гектора, нет! не огню на пожрание — псам я оставлю!» Так угрожал он; но к мертвому Гектору псы не касались: Их от него удаляла и денно и нощно Киприда; Зевсова дочь умастила его амброзическим маслом Роз благовонных, да будет без язв, Ахиллесом влачимый. Облако темное бог Аполлон преклонил над героем С неба до самой земли и пространство, покрытое телом, Тению все осенил, да от силы палящего солнца Прежде на нем не иссохнут телесные жилы и члены. Но костер между тем не горел под мертвым Патроклом. Сердцем иное тогда Пелейон быстроногий замыслил: Став от костра в отдалении, начал молиться он ветрам, Ветру Борею и Зефиру, жертвы для них обещая. Часто кубком златым возливал он вино и молил их К полю скорей принестися и, пламенем сруб воспаливши, Тело скорее сожечь. Златокрылая дева Ирида, Слыша молитвы его, устремилася вестницей к ветрам, Кои в то время, собравшись у Зефира шумного в доме, Весело все пировали. Ирида, принесшися быстро, Стала на каменном праге; и ветры, увидев богиню, Все торопливо вскочили, и каждый к себе ее кликал. С ними сидеть отказалась богиня и так говорила: «Некогда, ветры; еще полечу я к волнам Океана, В край эфиопов далекий; они гекатомбы приносят Жителям неба, и я приношений участницей буду. Мощный Борей и Зефир звучащий! вас призывает Быстрый ногами Пелид, обещая прекрасные жертвы, Если возжечь поспешите костер Менетида Патрокла, Где он лежит и об нем сокрушаются все аргивяне.» Так говоря, от порога взвилася. Воздвиглися ветры, С шумом ужасным несяся и тучи клубя пред собою. К понту примчались, неистово дуя, и пенные волны Встали под звонким дыханием; Трои холмистой достигли, Все на костер налегли, — и огонь загремел, пожиратель. Ветры всю ночь волновали высоко крутящеесь пламя, Шумно дыша на костер; и всю ночь Ахиллес быстроногий, Черпая кубком двудонным вино из сосуда златого, Окрест костра возливал и лицо орошал им земное, Душу еще вызывая бедного друга Патрокла. Словно отец сокрушается, кости сжигающий сына, В гроб женихом нисходящего, к скорби родителей бедных, — Так сокрушался Пелид, сожигающий кости Патрокла, Окрест костра пресмыкаясь и сердцем глубоко стеная. В час, как утро земле возвестить Светоносец выходит, И над морем заря расстилается ризой златистой, Сруб под Патроклом истлел, и багряное пламя потухло. Ветры назад устремились, к вертепам своим полетели Морем Фракийским; и море шумело, высоко бушуя. Грустный Пелид наконец, от костра уклонясь недалеко, Лег изнуренный; и сладостный сон посетил Пелейона. Тою порой собиралися многие к сыну Атрея; Топот и шум приходящих нарушили сон его краткий; Сел Ахиллес, приподнявшись, и так говорил воеводам: «Царь Агамемнон, и вы, предводители воинств ахейских! Время костер угасить; вином оросите багряным Все пространство, где пламень пылал, и на пепле костерном Сына Менетия мы соберем драгоценные кости, Тщательно их отделив от других; распознать же удобно. Друг наш лежал на средине костра; но далеко другие С краю горели, набросаны кучей, и люди и кони. Кости в фиале златом, двойным покрывши их туком, В гроб положите, доколе я сам не сойду к Аидесу. Гроба над другом моим не хочу я великого видеть, Так, лишь пристойный курган; но широкий над ним и высокий Вы сотворите, ахеяне, вы, которые в Трое После меня при судах мореходных останетесь живы.» Так говорил; и они покорились герою Пелиду. Сруб угасили, багряным вином поливая пространство Все, где пламень ходил; и обрушился пепел глубокий; Слезы лиющие, друга любезного белые кости В чашу златую собрали и туком двойным обложили; Чашу под кущу внеся, пеленою тонкой покрыли; Кругом означили место могилы и, бросив основы Около сруба, поспешно насыпали рыхлую землю. Свежий насыпав курган, разошлися они. Ахиллес же Там народ удержал и, в обширном кругу посадивши, Вынес награды подвижникам: светлые блюда, треноги; Месков представил, и быстрых коней, и волов крепкочелых, И красноопоясанных жен, и седое железо. Первые быстрым возницам богатые бега награды Он предложил: в рукодельях искусная дева младая, Медный, ушатый с боков, двадцатидвухмерный треножник Первому дар; кобылица второму шестигодовая, Неукрощенная, гордая, в недрах носящая меска; Третьему мздою — не бывший в огне умывальник прекрасный, Новый еще, сребровидный, четыре вмещающий меры; Мздою четвертому золота два предложил он таланта; Пятому новый, не бывший в огне фиал двусторонный. Стал наконец Ахиллес и так говорил меж ахеян: «Царь Агамемнон и пышнопоножные мужи ахейцы! Быстрых возниц ожидают сии среди круга награды. Если бы в память другого, ахеяне, вы подвизались, Я, без сомнения, первые в подвигах взял бы награды. Знаете, сколь превосходны мои благородные кони, Дети породы бессмертной: отцу моему их, Пелею, Сам Посидон даровал; а отец мой мне подарил их. Но не вступаю я в спор, ни мои звуконогие кони. О! потеряли они знаменитого их властелина, Друга, который, бывало, сам их волнистые гривы Чистой водой омывал и умащивал светлым елеем. Ныне они по вознице тоскуют; стоят, разостлавши Гривы по праху, стоят неподвижно, унылые сердцем. К играм другие устройтеся, каждый из воев ахейских, Кто лишь на быстрых коней и свою колесницу надежен.» Так Ахиллес говорил им, — и быстрые встали возницы: Первый поднялся Эвмел, повелитель мужей знаменитый, Сын скиптроносца Адмета, искусством возничества славный. После него укротитель коней Диомед нестрашимый; Тросских коней он подвел под ярмо, у Энея которых В брани отбил; а Энея тогда Аполлон лишь избавил. Третий восстал копьеносный Атрид, Менелай светлокудрый, Зевсова отрасль; коней под ярем он подвел быстролетных: Эфу царя Агамемнона с собственным верным Подаргом, Эфу, которую в дар Эхепол Анхизид Атрейону Дал, чтоб ему не идти на войну под ветристую Трою, Но наслаждаться спокойствием дома: богатством от Зевса Был одарен он великим и жил в Сикионе обширном; Эфу сию запрягал он, дрожащую, рвущуюсь к бегу. Вслед и младой Антилох снарядил коней пышногривых, Сын знаменитый Нелида, высокого духом владыки, Нестора старца; пилосские кони его колесницу Быстрые мчали. Отец приступил и советы благие Начал советовать, опытный старец разумному сыну: «Сын Антилох! тебя от юности боги любили, Зевс и благой Посидон, и в ристательной хитрости всякой Сами наставили; много тебя наставлять мне не нужно. Мастер ты коней ворочать вкруг мет; но пилосские наши Кони в бегу тяжелы; опасаюсь, беды б не случилось. Всех соискателей кони резвее; но сами возницы Меньше искусны, чем ты, в изобретенье быстром пособий. Так не робей; приготовься, любезный: душою искусство Все обойми, да из рук не упустишь наград знаменитых. Плотник тебя превосходит искусством своим, а не силой; Кормщик таким же искусством по бурному черному понту Легкий правит корабль, игралище буйного ветра: Так и возница искусством одним побеждает возницу. Слишком иной положась на свою колесницу и коней, Гонит, безумец, сюда и туда беспрестанно виляя; Кони по поприщу носятся, он и сдержать их бессилен. Но возница разумный, коней управляя и худших, Смотрит на цель беспрестанно, вблизи лишь ворочает, знает, Как от начала ристания конскими править браздами: Держит их крепко и зорко вперед уходящего смотрит. Цель я тебе укажу; просмотреть берегися: ты видишь, Столп деревянный стоит, от земли, как сажень маховая, Сосна сухая иль дуб, под дождями не скоро гниющий; Справа и слева при цели той врыты два белые камня, В самой теснине дороги; кругом же ристалище гладко. То — иль надгробный столп давно погребенного мужа, Или подобная ж цель у старинных была человеков; Столп сей и ныне метою избрал Ахиллес быстроногий. К оной ты близко примчась, на бегу заворачивай коней; Сам же, крепко держась в колеснице красивоплетеной, Влево легко наклонись, а коня, что под правой рукою, Криком гони и бичом и бразды попусти совершенно, Левый же конь твой пускай подле самой меты обогнется Так, чтоб, казалось, поверхность ее колесо очертило Ступицей жаркою. Но берегись, не ударься о камень: Можешь коней изувечить или раздробить колесницу, В радость ристателям всем, а тебе одному в посрамленье! Будь, мой сын, рассудителен, будь осторожен, любезный! Если уже близ меты возьмешь ты перед и погонишь, Верь — ни один из возниц ни догонит тебя, ни обскачет, Даже хоть следом бы он на ужасном летел Арейоне, Бурном Адраста коне, порождении крови бессмертной, Иль на конях Лаомедона, славных Троады питомцах!» Так произнесши, Нелид, знаменитый конник геренский, Сел на месте, важнейшее все изъяснив Антилоху. Пятый — герой Мерион снарядил коней пышногривых. Все в колесницы взошли и бросили жребии; в шлем их Принял Пелид и сотряс; и вылетел вдруг Антилоху, Нестора сыну; второй выпадает Эвмелу владыке; Третий Атрееву сыну, царю аргивян Менелаю; Выпал за ним Мериону вождю; но последнему жребий Сыну Тидееву храброму гнать колесницы достался. Стали порядком; мету им далекую на поле чистом Царь Ахиллес указал; но вперед повелел, да при оной Старец божественный Феникс, отеческий оруженосец, Сядет и бег наблюдает, и после им истину скажет. Разом возницы на коней бичи занесли для ударов; Разом браздами хлестнули и голосом крикнули грозным, Полные рвенья; и разом помчалися по полю кони Вдаль от судов с быстротою ужасною: пыль из-под стоп их Стала, взвиваясь на воздух, как туча, как сумрачный вихорь. Длинные гривы коней развеваются веяньем ветра; Их колесницы летящие то до земли прикоснутся, То высоко, отраженные, взбросятся; гордо возницы В пышных стоят колесницах; трепещет у каждого сердце, Жадное славы; каждый коней ободрительным криком Гонит; и кони летят, по ристалищу пыль подымая. Но, когда уже кони в последний конец обратились, К морю седому, тогда-то ристателя каждого доблесть Вдруг обнаружилась; конская прыть ускорилась, и быстро Легкие вымчались вдаль кобылицы Эвмела героя. Вслед кобылиц выносились вперед жеребцы Диомеда, Тросские кони, и, чуть лишь отставшие, мчалися близко, Так что, казалось, хотят на Эвмела вскочить колесницу; Жарким дыханьем широкий хребет нагревали герою И, на плечах Адметида лежа головами, летели. Он, Диомед, обскакал бы иль равною б сделал победу, Если б Тидееву сыну не Феб враждовал раздраженный; Феб из руки побеждавшего бич блистательный вышиб. Слезы из глаз Диомедовых брызнули, слезы от гнева: Видел он — боле еще уходили вперед кобылицы; Кони ж его отставали, ударов бича не бояся. Но от Афины очей Аполлон не укрылся, вредящий Сыну Тидея: настигла богиня царя Диомеда, Бич подала и новую рьяность коням вдохнула; К сыну ж Адмета она устремившися, полная гнева, Конский разбила ярем, и его кобылицы лихие Бросились дико с дороги, и выпало дышло на землю; Сам, с колесницы сорвавшись, чрез обод он грянулся оземь, До крови локти осаднил, изранил и губы и ноздри, Сильно разбил над бровями чело; у него от удара Брызнули слезы из глаз и поднявшийся голос прервался. Мимо его Диомед проскакал на конях звуконогих И далеко впереди заблистал перед всеми: Афина Крепость вдохнула коням и ему торжество даровала. После Тидида скакал Атрейон, Менелай светлокудрый. Но Антилох настигал и кричал на отеческих коней: «О, выноситесь вперед, расстилайтеся, кони, быстрее! Я не насилую вас быстротой состязаться с конями Сына Тидеева храброго, коим Паллада богиня Легкость сама даровала и славой возницу покрыла. Нет, лишь коней Менелая догоним, друзья, не отстанем! Быстро вперед! чтобы вас всенародно стыдом не покрыла Эфа: она кобылица, а вы, дорогие, отстали! Вам говорю я, и слово мое совершится сегодня: Более неги себе от владыки народов Нелида Дома не ждите: убьет вас сегодня же острою медью, Если по лености вашей награду последнюю снищем. О, настигайте скорее, как можно скорее скачите! Я ж постараюся сам и искусно выгадывать буду, Как обскакать нам на узкой дороге; в обман я не вдамся.» Так говорил Антилох, — и, страшася угроз властелина, Кони резвее скакали, но время не долгое: скоро Тесной дороги ухаб Антилох, бранолюбец, приметил: Рытвина там пролегала; вода, накопляясь зимою, Там чрез дорогу прорвалась и место кругом углубила. Правил туда Менелай, колесниц опасаяся сшибки. Но Антилох, своротивши, направил коней звуконогих Мимо дороги и, близко держась, догонял Менелая. Царь Менелай устрашился и к Нестора сыну воскликнул: «Правишь без разума, Несторов сын! Удержи колесницу! Видишь, дорога тесна; впереди обгоняй, по широкой; Здесь лишь и мне и себе повредишь: колесницы сшибутся!» Так говорил он; но Несторов сын обскакать горячился; Коней стрекалом колол, Менелая как будто не слыша. Сколько пространства, с плеча повергаемый, диск пробегает, Брошенный мужем младым, испытующим юную силу, — Столько вперед ускакал Антилох; кобылицы отстали Сына Атреева; их запускать и сам перестал он В страхе, что узкой дорогой бегущие кони столкнутся, Их колесницы, сшибясь, опрокинутся, и среди поля Сами слетят на прах, за победой риставшие оба. Гневный меж тем Несторида ругал Менелай светлокудрый: «Нет, Антилох, человека вреднее тебя зломышленьем! Мчись! недостойно тебя называют разумным ахейцы! Средством, однако ж, таким не получишь ты мзды без присяги!» Так произнес он и громким голосом крикнул на коней: «Что у меня отстаете и что унываете, кони? Прежде пилосских коней истомятся колена и силы, Нежели ваши: давно их обоих покинула младость!» Так восклицал, — и они, устрашася угроз властелина, Прытче пустились бежать и скоро передних догнали. Тою порою ахейцы, на площади сидя, смотрели Коней, которые по полю, пыль подымая, летели. Первый Идоменей распознал приближавшихся коней; Ибо сидел не в кругу, но высоко, на холме подзорном; Крик на коней колесничника он и далекий услышав, Мужа узнал и приметил коня в обгоняющей паре, Сильно отличного: весь багряногнедый, на челе лишь Признак имел он родимый, как месяц, и светлый и круглый. Идоменей приподнялся и так говорил к аргивянам: «Други любезные, ратей ахейских вожди и владыки! Я ли один примечаю коней, или видите все вы? Чьи-то другие, мне кажется, скачут передними кони? Кто-то другой и возница? Но те, кобылицы Эвмела, Чем-то задержаны в поле; а прежде они отличались; Первые, видел я сам, кобылицы мету обогнули; Ныне же видеть нигде не могу их, куда ни бросаю Вкруг по троянскому полю моих испытательных взоров. Верно, из рук Адметида бразды убежали; не мог он Бега сдержать у меты и коней повернул неудачно: Там он, быть может, упал, колесница его сокрушилась, И умчались с дороги его обуялые кони. Но подымитесь, друзья, и всмотритесь вы сами: быть может, Вижу не ясно, но кажется мне, что ристатель передний - Муж этолийский, воинственный царь ополчений аргосских, Сын конеборца Тидея, герой Диомед благородный.» Грубо ему отвечал быстроногий Аякс Оилеев: «Что наперед, Девкалион, болтаешь ты? Те ж кобылицы Всех впереди, звуконогие, по полю чистому скачут! Ты между нами, ахейцами, вовсе не младший годами! Очи твоей головы не острее других проницают! Но и всегда ты лишь праздно болтаешь! Тебе неприлично Здесь пустословить: и лучше тебя здесь присутствуют мужи! Те ж впереди кобылицы, которые были и прежде, Сына Адметова; сам он и едет и правит браздами.» Вспыхнувши гневом, Аяксу ответствовал Крита властитель: «Спорщик первейший, Аякс злоречивый! но в прочем последний Между ахейских мужей: человек необузданно грубый! Спорь, и положим в заклад умывальницу или треножник; Спора свидетелем мы изберем Агамемнона оба: Кони чьи впереди, ты узнаешь, заклад заплатив мне!» Так говорил он, — и быстро поднялся Аякс Оилеев, Пышущий гневом, готовый ответствовать речью суровой. И зашла бы далеко меж ними обидная распря, Если бы сам Ахиллес не восстал, говоря воеводам: «Идоменей, Оилид, говорить перестаньте в народе Злые, обидные речи: вас недостойное дело! Сами осудите вы и других, начинающих то же. Сядьте, друзья, и на месте спокойно смотрите на коней; Скоро и сами они, распаленные жаждой победы, К нам принесутся; тогда вы без спора узнаете каждый, Чьи впереди и чьи позади между коней ахейских.» Он говорил, — как летящий к концу Диомед показался. Хлещет сплеча он бичом по коням: а дымящиесь кони Скачут высоко и с скоростью дивной летят по дороге; Брызги песка от копыт беспрерывные прыщут в возницу; Пышная оловом, златом нарядная вкруг колесница Быстро за бурными конями катится; след за собою Шины колесные, тяжкие медью, по тонкому праху Чуть оставляют: с такою горячностью кони летели! Стал среди круга ристатель торжественный; с пламенных коней Пот и от вый и от персей потоками лился на землю. Быстро на дол Диомед с колесницы сияющей прянул, Бич к ярму прислонил; и не медлил сподвижник героя, Сильный Сфенел: прибежал и с веселием взял он награду; Но служителям храбрым жену и треножник ушатый К куще представить велел он, а сам распрягал колесницу. После Тидида младой Антилох пригнал колесницу, Хитростью только, не скоростью, взявши перед у Атрида; Но Атрид от него не отстал на конях быстроногих; Близко летел, как от обода конь, в колесницу впряженный И во весь свой опор по полям властелина несущий; Хвост у него медноблещущей шины касается краем; Так он близко бежит и таким расстоянием малым Он отделен от колес, по широкому полю бегущий, — Столько же мало отстал от Нелеева славного внука Царь Менелай: на вержение диска сперва оставался; После он скоро догнал: возрастала в бегу беспрестанно Крепость и жар кобылицы Атридовой, пламенной Эфы, Так что, когда бы еще обоих продолжилось ристанье, Верно б, Атрид обскакал и победы не сделал бы спорной. Но Мерион, предводителя критян могучий сподвижник, Гнал, на полет копия от царя Менелая отставши: Медленны были его долгогривые критские кони; Мало искусен и сам управлять колесницей в ристаньях. Сын же Адмета явился последним, гоня пред собою Быстрых коней и прекрасную сзади влача колесницу. В жалость пришел, Адметида увидев, Пелид благородный; Встал, и к ахейским царям устремил он крылатые речи: «Первый ристатель последним гонит коней звуконогих! Но, аргивяне, дадим, как достойно, вторую награду Сыну Адмета; а первая следует сыну Тидея.» Так говорил, — и одобрили все Ахиллесово слово; Отдал бы он кобылицу, с согласия сонма, Эвмелу, Если б почтенного Нестора сын, Антилох, оскорбленный, Быстро не встал; справедливо герой возразил Ахиллесу: «Царь Ахиллес, огорчуся я жестоко, если исполнишь Слово твое! Награду отнять у меня побужден ты Тем, что постигла беда колесницу и коней Эвмела? И что возница он славный? Почто же богов всемогущих Он не молил: никогда не пришел бы возницей последним. Если Эвмела жалеешь и столько тебе он любезен, — Есть у тебя в кораблях изобильно и злата и меди; Есть и рабыни, и овцы, и твердокопытные кони: Выбрав из них, отличи ты его хоть и большей наградой После, и даже теперь, чтоб тебя похвалили данаи; Сей же из рук я не выдам, — а кто из ахеян желает, Пусть подойдет и со мной за нее рукопашно сразится!» Так говорил; улыбнулся божественный внук Эакидов, Радуясь другом младым: Антилоха любил он, как друга. Юноше он отвечая, крылатую речь устремляет: «Требуешь ты, Антилох, чтоб из собственной сени другую Дал я награду Эвмелу: охотно и то я исполню. Дам ему латы, которые добыл я с Астеропея, Медные; их оконечность литая струн окружает Олова светлого; будет сей дар Эвмела достоин.» Так произнесши, Пелид повелел Автомедону другу Вынесть из кущи; и тот, устремившися, вынес и отдал В руки Адметова сына; и он их, радуясь, принял. Тут Менелай светлокудрый поднялся, душой огорченный, Жестоко гневный на сына Нелидова. Вестник Атридов Скиптр властелину представил, безмолвствовать знак аргивянам Подал; и стал говорить воинственник, богу подобный: «Что, Антилох, ты сделал, всегда рассудительным слывший? Славу мою помрачил и коней у меня ты расстроил, Хитростью взявший перед на конях, несравненно слабейших! Но рассудите, ахеян владыки и мужи совета, Нас обоих наравне рассудите вы, но без потворства. Пусть обо мне ни один меднобронный ахеец не скажет: — Царь Менелай, Антилоха одной пересиля неправдой, Юноши мздою, конем завладел: Менелаевы кони Были слабее, лишь сам он могучее властью и силой.- Слушайте, други; я сам рассужу, и меня, я надеюсь, В сонме не будет никто укорять: справедлив приговор мой. Несторов сын благородный, приближься сюда и, как должно, Стань пред своими конями; возьми, как следует, в руки Бич тот гибкий, с которым сегодня ристал, и бичом ты Коней касаясь, клянись Посидаоном, землю держащим, Что неумышленной хитростью ты мне запнул колесницу» Умный младой Антилох отвечал Менелаю Атриду: «Светлый Атрид, укротися; юноша я пред тобою. Ты, о царь Менелай, и летами и доблестью выше; Ведаешь, как легко в заблуждения младость впадает: Ум молодой опрометчив, короток рассудок незрелый. Сердце смягчи, Менелай; а награду мою, кобылицу, Сам я тебе отдаю; и когда б из моих достояний Боле чего ты потребовал, с радостью я и теперь же Выдал бы, нежели мне у тебя, питомец Кронида, Выйти из сердца навеки и быть пред богами виновным!» Рек, — и, подведши коня, младой Несторид благородный В руки отдал Менелаю герою; и в персях Атрида Сердце растаяло с радости, словно роса по колосьям Зреющей нивы, когда цепенеют от зноя долины, — Так у тебя, Менелай, растаяло с радости сердце. К юноше он возгласил, устремляя крылатые речи: «Ныне я сам, невзирая на гнев мой, тебе уступаю, Несторов сын! Никогда безрассуден, ниже легкомыслен Ты не бывал: победила рассудок единая младость. После сего, Антилох, опасайся обманывать старших. Нет, не легко бы меня укротил другой из данаев; Но довольно терпел и довольно под Троею сделал Сам ты, и храбрый отец твой, и брат, за меня подвизаясь. К просьбе твоей снисхожу и награду мою, кобылицу, Я уступаю тебе: пускай и другие с тобою Помнят, что я никогда ни надмен, ни немилостив не был.» Так произнес — и коня Менелай Антилохову другу Отдал Ноемону; сам же избрал рукомойник блестящий. Злато, четвертую мзду, получил Мерион по заслуге, Коней четвертым пригнавши. Но пятая мзда оставалась, Круглый фиал двусторонный: его Ахиллес быстроногий, Сонмом данаев пронесши, Нестору подал, вещая: «Дар сей тебе, божественный старец! и ты сохрани сей Памятник грустный Патрокловых похорон: между живыми Больше его не увидишь! Тебе же награду победы Так я даю; ни в борьбу ты, Нелид, ни в кулачную битву, Верно, не вступишь; ни в меткой стрельбе ты, ни в легкости бега Спорить не будешь: тебя удручает тяжелая старость.» Рек — и фиал ему подал; и старец приял, веселяся; Быстрые речи крылатые он устремил к Ахиллесу: «Истину, сын, говоришь, и все ты разумно вещаешь. Члены мои ослабели; ни ноги, любезный, ни руки Так на моих раменах, как бывало, не движутся быстро. Если бы молод я был! и если бы силой блистал я Оных годов, как эпейцы в Вупрасе царю Амаринку Тризны творили, а дети царя предложили награды! Там не сравнился со мной ни один человек из эпеян, Даже из храбрых пилосцев и духом высоких этолян. Там я кулачною битвой бойца одолел Клитомеда; Трудной борьбою борца ниспроверг плевронийца Анкея; Ног быстротой превзошел знаменитого бегом Ификла; Дротиком двух победил: Полидора и мужа Филея. Только одними конями меня премогли Акториды; Но числом одолели, завидуя в сей мне победе; Ибо славнейшая всех за нее оставалась награда; Стали вдвоем на меня, и как первый лишь правил конями, Только лишь правил, другой их, гоня, бичевал без пощады. Прежде таков я бывал! Но теперь молодым оставляю Трудные подвиги славы; пора, пора уступить мне Старости скорбной: в чреду я свою блистал меж героев! Но продолжай и друга усопшего играми чествуй. Дар благодарно приемлю и радуюсь сердцем, что столько Помнишь меня ты, старца смиренного, что не забыл ты Честью приличной почтить и его пред народом ахейским. Боги тебе за сие воздадут воздаяньем желанным!» Так произнес, — и Пелид сквозь великие сонмы ахеян Вновь возвратился, приветствие выслушав Нестора старца. Тут предложил он награды кулачного страшного боя: Выслав пред круг, привязал шестилетнего, сильного меска; Игом еще не смиренный, жесток для смирения был он. Меск — победителю мзда; побежденному — кубок двудонный. Стал наконец среди сонма и так говорил аргивянам: «Чада Атрея, и вы, меднолатные мужи ахейцы! Ныне подвижников двух призываем, которые сильны, Руки поднять на кулачную битву. Кому стреловержец Даст устоять и кого победителем все мы признаем, Тот к своему кораблю поведет терпеливого меска; Кубок же сей двоедонный боец побежденный получит.» Рек он, — и быстро восстал человек и огромный и мощный, Славный кулачный боец, Панопеева отрасль, Эпеос. Меска рукой жиловатой за гриву схватил и кричал он: «Выступи тот, кто намерен кубок унесть двоедонный. Меска ж, надеюся я, не отвяжет никто из ахеян, В битве кулачной победный: горжуся, боец я здесь первый! Будет того, что меж вами я воин не лучший, — что делать: Смертному в каждом деянии быть невозможно отличным. Что до битвы, объявляю при всех, и исполнено будет: Плоть до костей прошибу я и кости врагу изломаю. Пусть за моим сопротивником все попечители выйдут, Чтоб из битвы унесть укрощенного силой моею.» Так говорил он, — и все, онемевши, молчанье хранили. Богу подобный один Эвриал на него подымался, Внук скиптроносца Талая, сын Мекистея героя, Некогда в Фивы ходившего, к играм надгробным Эдипу, Падшему в оное время, и всех победившего кадмян. К битве его снаряжал Диомед, копьеборец могучий, Дружеской речью бодря и сердечно желая победы: Бросил он запон ему, и красиво кроенные после Подал ремни из степного вола, убитого силой. Так опоясавшись оба, выходят бойцы на средину. Разом один на другого могучие руки заносят, Сшиблись; смешалися быстро подвижников тяжкие руки. Стук кулаков раздается по челюстям; пот по их телу Льется ручьями; как вдруг приподнялся могучий Эпеос, Резко врага оглянувшегось грянул в лицо, — и не мог он Больше стоять; подломившися, рухнулись крепкие члены. Словно с порывом Бореевым прядает рыба из моря На берег мшистый и вдруг покрывается мутной волною, — Так пораженный упал Эвриал. Добродушный Эпеос За руку поднял его; а усердные други, представши, С поприща в стан повели, по земле волочащего ноги, Кровь извергавшего ртом и бросавшего голову набок. В омрак он впал; и его меж своими друзья посадивши, Сами пошли и на поприще подняли кубок двудонный. Сын же Пелеев немедленно новые, третьи, награды Выставил сонму, награды борьбы, изнурительной силам: Мздой победителю вынес огонный треножник, огромный, Медный, — в двенадцать волов оценили его аргивяне; Мздой побежденному он рукодельницу юную вывел, Пленную деву, — в четыре вола и ее оценили. Стал наконец перед сонмом и так говорил аргивянам: «Встаньте, которым угодно и сей еще подвиг изведать!» Он произнес, — и немедленно встал Теламонид великий; Встал и герой Одиссей, вымышлятель хитростей умный. Чресла свои опоясав, борцы на средину выходят; Крепко руками они под бока подхватили друг друга, Словно стропила, которые в кровле высокого дома Умный строитель смыкает, в отпору насильственных ветров. Сильно хребты захрустели, могучестью стиснутых рук их. Круто влекомые; крупный пот заструился по телу; Частые полосы вкруг по бокам и хребтам их широким Вышли багровые; с ревностью в гордых сердцах одинакой Оба алкали они и победы, и славной награды. Долго ни царь Одиссей не смогал опрокинуть Аякса, Ни Аякс не смогал одолеть Одиссеевой силы. И когда, уж соскучив, ахеян сыны зароптали, Вскрикнул к царю Одиссею великий Аякс Теламонид: «Сын благородный Лаэртов, герой Одиссей многоумный, Ты подымай, или я подыму; а решит Олимпиец!» Так произнес и поднял; Одиссей не забыл ухищренья: Вдруг в подколенок ударил пятой и подшиб ему ноги, Навзничь его опрокинул; но сам он Аяксу на перси Пал. Удивился народ, изумилися все аргивяне. После пытал и Аякса поднять Одиссей терпеливый; Вновь обхватил и лишь несколько сдвинул с земли, но не поднял: Ноги его подогнулись, и на землю рухнулись оба; Пали один близ другого и прахом покрылися темным. Встали, и в третий бы раз устремились подвижники спорить, Если бы сам Ахиллес не воздвигнулся; он удержал их: «Кончите вашу борьбу и трудом не томитесь жестоким. Ваша победа равна; и, награды вы равные взявши, С поля сойдите: пускай и другие в подвиги вступят.» Рек, — и, почтительно выслушав, оба они покорились: С полн сошли и, от праха очистясь, надели хитоны. Сын же Пелеев другие за бег предлагает награды: Первая — сребряный, пышный сосуд, шестимерная чаша, Чудной своей красотой помрачавшая в целой вселенной Славные чаши, сидонян искусных изящное дело. Мужи ее финикийцы, по мглистому плавая понту, В Лемнос продать привезли, но как дар предложили Фоасу; Царь же Эвней Язонид, выкупая Приамова сына, Падшего в плен Ликаона, отдал Менетиду Патроклу. Царь Ахиллес и ту чашу выставил, чествуя друга, Мздою тому, что быстрейшим окажется в беге ногами; Мздою второму — тельца откормленного, тяжкого туком; Но последнему золота он полталанта назначил. Стал наконец среди сонма и так говорил аргивянам: «Встаньте, которым угодно и сей еще подвиг изведать!» Рек, — и немедленно встал Оилеев Аякс быстроногий; Встал Одиссей многоумный, и Несторов сын знаменитый Встал Антилох: побеждал он юношей всех быстротою. Стали порядком; Пелид указал им далекую мету. Бег их сперва от черты начинался; и первый всех дальше Быстрый умчался Аякс; но за ним Одиссей знаменитый Близко бежал, как у женщины ткущей с пряжею ходит Цевка у персей, которую ловко руками бросает, Нить за уток пропуская, и близко пред персями держит, — Так Одиссей за Аяксом близко бежал; беспрестанно Следом в следы ударял он, прежде чем прах с них ссыпался, И дыханье свое изливал на главу Оилида, Быстро и ровно бежа; восклицали кругом аргивяне, Жажду его победить в ревновавшем еще умножая. Но когда приближались к концу уже бега, взмолился В сердце герой Одиссей светлоокий Палладе богине: «Дочь Эгиоха, услышь! убыстри, милосердая, ноги!» Так он, молясь, произнес, — и услышала дочь Эгиоха; Члены ему сотворила легкими, ноги и руки. И уже добегали, чтоб только им прянуть к награде, — Вдруг на бегу поскользнулся Аякс: повредила Афина - В влажный ступил он помет, из волов убиенных разлитый, Коих Патроклу в честь закалал Пелейон благородный; Тельчим пометом наполнились ноздри и рот у Аякса. Чашу, награду свою, подхватил Одиссей терпеливый, Первый примчась; а вола захватил Оилид знаменитый; Стал и, рукою держася за роги вола полевого, Он выплевывал кал и так говорил аргивянам: «Дочь громовержца, друзья, повредила мне ноги, Афина! Вечно, как матерь, она Одиссею на помощь приходит!» Так произнес он, — и смех по собранью веселый раздался. Несторов сын получил последнюю бега награду; Взял и к ахейским мужам, улыбаяся, так говорил он: «Знающим всем говорю вам, друзья, что всегда, как и ныне, Боги бессмертные чествуют смертных, старейших летами. Сын Оилеев меня годами немногими старше; Сей же из прежнего рода, от прежнего племени отрасль; Но зелена, говорят, Одисеева старость; и трудно В беге с ним спорить ахейским героям, кроме Ахиллеса.» Так говорил, прославляя Пелеева быстрого сына. Но Ахиллес немедленно сам отвечал Антилоху: «Друг Антилох! твоя похвала не бесплодною будет: Злата к награде твоей полталанта еще прибавляю.» Так произнес — и вручил; и юноша, радуясь, принял. Тут Ахиллес быстроногий, копье длиннотенное взявши, Вынес на поприще, вынес и щит, и шелом светозарный, Весь Сарпедонов доспех, с пораженного взятый Патроклом. Стал наконец перед сонмом и так говорил аргивянам: «Ныне подвижников двух вызываем, отлично могучих, В бранный облекшись доспех, ополчившись пронзительной медью, Выйти один на один и измерить их мощь пред народом. Кто у другого скорее пронзит благородное тело И сквозь доспехи коснется и членов и крови багряной, Тот победитель, — тому подарю я сей нож среброгвоздный, Славный, фракийский, который похитил я с Астеропея; Что до оружий, подвижники оба их вместе получат; Вместе под сенью моей и блистательный пир им устрою.» Так говорил, — и поднялся великий Аякс Теламонид; Быстро по нем и Тидид восстал, Диомед нестрашимый. Скоро, в концах отдаленных народной толпы ополчася, Оба они на средину выходят, пылая сразиться; Грозно друг на друга смотрят; страх обымает ахеян. Быстро сошедшись, они, устремленные друг против друга, Трижды бросались и врукопашь трижды оружием сшиблись. Сын Теламонов копье сопротивнику в щит круговидный Вбил, но тела не тронул: оно защищалося броней. Сын же Тидеев поверх семикожного круга щитного Вые Аякса грозил беспрестанно сверкающим жалом. Все, трепеща за Аякса, вскричали ахейские мужи, Бой прекратить и равные ваять им велели награды. Но Ахиллес Диомеда ножом наградил среброгвоздным, Вместе с ножнами его и с ремнем красиво кроенным. Тут Ахиллес предложил им круг самородный железа; Прежде метала его Этионова крепкая сила; Но когда Этиона убил Ахиллес градоборец, Круг на своих кораблях он с другими корыстями вывез. Стал наконец он пред сонмом и так говорил аргивянам: «Встаньте, которым угодно и сей еще подвиг изведать! Сколько бы кто ни имел и далеких полей и широких, — На пять круглых годов и тому на потребы достанет Глыбы такой; у него никогда оскуделый в железе В град не пойдет ни оратай, ни пастырь, но дома добудет.» Так говорил он, — и встал Полипет, бранодышащий воин; Встала и грозная мощь Леонтея, подобного богу; Встал и Аякс Теламонид, и сильный Эпеос огромный. Стали порядком; и первый тот круг подымает Эпеос; Долго махал он и бросил; и хохот раздался по сонму. После поверг Леонтей, благородная отрасль Арея; Третий, сын Теламонов, схвативши железную тягость, Бросил могучей рукой, и за знаки он всех перекинул. Но, когда тот круг подхватил Полипет браноносный, Так далеко, как пастух свой закривленный посох бросает, Он же вертится кругом и летит через тельчее стадо, — Так далеко перекинул за круг он; вскричали данаи. Быстро толпой набежавши, друзья Полипета героя Радостно к черным судам понесли награду владыки. Сын же Пелеев для лучников темное вынес железо: Десять секир двуострых и десять простых им наградой. Выставил целью стрельбы — корабля черноносого мачту В дальнем конце, на песке; а на самой вершине голубку За ногу тонким снуром привязал; и по птице велел он Метить стрелкам: «Который уметит по робкой голубке, Все топоры двуострые в сень понесет победитель; Кто же улучит по снуру одному, не уметивши птицы, Тот, как стрелок побежденный, секиры простые получит.» Так говорил, — и восстало могущество Тевкра владыки; Встал и герой Мерион, повелителя критян сподвижник. Бросили жребии в медный шелом, сотрясли их, и Тевкру Вылетел первому жребий стрелять; и немедля стрелу он С страшною силой послал, но не сделал обета владыке Фебу в жертву принесть первородных овнов гекатомбу. В птицу герой не попал: воспрепятствовал Феб раздраженный; В снур близ ноги он уметил, которым привязана птица: Привязь у самой ноги пересекла стрела; встрепенулась, К небу взвилась голубица свободная; привязь по ветру На землю вся опустилася; громко вскричали данаи. Быстро тогда Мерион у печального Тевкра из длани Выхватил лук, а стрелу наготове держал, чтоб направить; В сердце обет сотворил метателю стрел Аполлону Первенцев агнцев ему в благодарность принесть гекатомбу; И, высоко под облаком робкую птицу завидев, Быстро кружащуюсь, в бок под крыло угодил он стрелою: Вверх сквозь крыло пролетела стрела и, обратно на землю Пав, пред ногой Мериона вонзилася в дол; а голубка, С выси лазурной на мачту спустясь черноносого судна, Выю к груди преклонила, густые развесила крылья, Быстро из персей дух испустила и с мачты далеко Пала на прах; удивился народ и кругом изумлялся. Все топоры двуострые взял Мерион победитель; Тевкр, побежденный, простые понес к кораблям мореходным. Сын же Пелеев огромный дрот и сосуд рукомойный, Чистый, в огне не бывалый, ценою в вола, расцвеченный, Вынес пред сонм; и восстали могучие два копьеборца: Первый пространнодержавный восстал Атрейон Агамемнон, После герой Мерион, предводителя критян сподвижник; Но, между храбрыми став, говорил Ахиллес благородный: «Царь Агамемнон, мы ведаем, сколько ты всех превосходишь, Сколько и мощью твоей и метанием копий отличен. Но прими ты награду и с нею, Атрид, возвратися К быстрым судам; а копье отдадим Мериону герою, Если твоей то приятно душе; но так бы я думал.» Рек, — и ему не противился сын скиптроносный Атрея. Дрот Ахиллес Мериону вручил; а герой Агамемнон В руки Талфибия вестника пышную отдал награду.
24
Сонм распущен; и народ по своим кораблям быстролетным Весь рассеялся; каждый спешил укрепиться под сенью Пищей вечерней и сладостным сном. Но Пелид неутешный Плакал, о друге еще вспоминая; к нему не касался Все усмиряющий сон; по одру беспокойно метаясь, Он вспоминал Менетидово мужество, дух возвышенный; Сколько они подвизались, какие труды подымали, Боев с мужами ища и свирепость морей искушая; Все вспоминая в душе, проливал он горячие слезы. То на хребет он ложился, то на бок, то ниц обратяся, К ложу лицом припадал; напоследок бросивши ложе, Берегом моря бродил он, тоскующий. Там и Денницу Встретил Пелид, озарившую пурпуром берег и море. Быстро тогда он запряг в колесницу коней быстроногих, Гектора, чтобы влачить, привязал позади колесницы; Трижды его обволок вкруг могилы любезного друга, И наконец успокоился в куще; а Гектора бросил, Ниц распростерши во прахе. Но Феб от него, покровитель, Феб и от мертвого вред отклонял; о герое и мертвом Бог милосердовал: тело его золотым он эгидом Все покрывал, да не будет истерзан, Пелидом влачимый. Так над божественным Гектором в гневе своем он ругался. Жалость объяла бессмертных, на оное с неба взиравших; Тело похитить зоркого Гермеса все убеждали; Всем то казалось угодным; но только не Гере богине, Ни Посейдону царю, ни блистательноокой Афине; Им, как и прежде, была ненавистною Троя святая, Старец Приам и народ, за вину Приамида Париса: Он богинь оскорбил, приходивших в дом его сельский; Честь он воздал одарившей его сладострастием вредным. Вестница утра, в двенадцатый раз восходила Денница; И средь сонма богов провещал Аполлон сребролукий: «Боги жестокие, неблагодарные! Гектор не вам ли Недра тельцов и овнов сожигал в благовонные жертвы? Вы ж не хотите и мертвое тело героя избавить; Видеть его не даете супруге, матери, сыну, Старцу отцу и гражданам, которые славного мужа Предали б скоро огню и последнею честью почтили! Вы Ахиллесу грабителю быть благосклонны решились, Мужу, который из мыслей изгнал справедливость, из сердца Всякую жалость отверг и, как лев, о свирепствах лишь мыслит, Лев, и душой дерзновенной, и дикою силой стремимый, Только и рыщет, чтоб стадо найти и добычу похитить, — Так сей Пелид погубил всю жалость, и стыд потерял он, Стыд, для сынов человеческих столько полезный и вредный. Смертный иной и более милого сердцу теряет, Брата единоутробного или цветущего сына; Плачет о трате своей и печаль наконец утоляет: Дух терпеливый Судьбы даровали сынам человеков. Он же, богу подобного Гектора жизни лишивши, Мертвого вяжет к коням и у гроба любезного друга В прахе волочит! Не славное он и не лучшее выбрал! Разве что нашу он месть на себя, и могучий, воздвигнет: Землю, землю немую неистовый муж оскорбляет!» Гневом пылая, ему отвечала державная Гера: «Слово твое совершилось бы, луком серебряным гордый, Если б равно Ахиллеса и Гектора сами вы чтили? Гектор — сын человека, сосцами жены он воспитан; Но Ахиллес — благородная отрасль: богиню Фетиду Я взлелеяла, я возрастила и милой супругой Мужу вручила Пелею, любезному всем нам, бессмертным. Все вы, бессмертные, были на браке; и ты ликовал там С лирой в руках, нечестивых наперсник, всегда вероломный!» Ей обратился ответствовать тучегонитель Кронион: «Гера супруга! Не гневайся вовсе на жителей неба. Честь браноносцам не равная будет; однако и Гектор Между сынов Илиона любезнейший был олимпийцам, Так же и мне! Никогда не небрег он о жертвах приятных; Жертвенник мой никогда не скудел в приношеньях обильных Туков, вин, благовоний: сия бо нам честь подобает. Но похищенье оставим; возможности нет от Пелида Гектора славного тайно похитить: к Пелееву сыну Матерь Фетида приходит и ночью и днем непрестанно. Лучше Фетиду ко мне призови кто-нибудь из бессмертных; Мудрое слово богине реку, да Пелид быстроногий Выкуп возьмет от Приама и Гектора тело отпустит.» Рек, — и как вихрь устремилась Ирида крылатая с вестью; Между священного Сама и грозноутесного Имбра Бросилась в черный понт; и под ней застонала пучина; Быстро в пучину Ирида, подобно свинцу, погрузилась, Ежели он, прикрепленный под рогом вола стенового, Мчится, коварный, рыбам прожорливым гибель несущий. Там в пещере глубокой находит Фетиду и с нею Многих богинь Океана. Она посреди их сидела, Плача об участи храброго сына, которому должно В Трое холмистой погибнуть, далеко от милой отчизны. Став пред Фетидой, вещала посланница Зевса: «Фетида! Зевс призывает тебя, непреложных советов строитель.» Ей отвечая, рекла среброногая дочерь Нерея: «Что заповедует мне повелитель бессмертных? Стыжуся Светлым являться богам, угнетенная мрачной печалью! Но повинуюсь; и тщетен не будет глагол, им реченный.» Так говоря, облеклася Фетида одеждой печали, Черным покровом, чернейшим из всех у нее одеяний. Так — устремилась; пред нею подобная ветрам Ирида Быстро пошла; расступалися окрест их волны морские. На берег вышед, богини к высокому бросились небу. Там обрели громовержца Кронида; пред ним воссидели Все, на совет собравшись, блаженные вечные боги. Села Фетида близ Зевса отца: уступила Афина; Гера же чашу златую, прекрасную, подала в руки И утешала словами. Фетида, испив, возвратила. Слово меж оными начал отец и бессмертных и смертных: «Ты на Олимп, Фетида, пришла, и печальная сердцем; Знаю, скорбь неутешную в персях ты носишь, богиня; Но возвещу, для чего на Олимп я тебя призываю. Девять дней, как меж нами, бессмертными, распря восстала: Гектор герой и Пелид градоборец богов разделяют. Тело похитить склоняют бессмертные Гермеса бога; Я же, напротив, ту славу хочу даровать Ахиллесу, Нежность к тебе и почтение в сердце навек сохраняя. Шествуй к ахейскому стану и сыну, богиня, поведай: Все божества на него негодуют; но я от бессмертных Более всех огорчаюсь, что он в исступлении гнева Гектора возле судов, не приемлющий выкупа, держит. Если страшится меня, да немедля отпустит он тело. Я ж посылаю Ириду к Приаму царю с повеленьем В стан мирмидонский идти к искуплению милого сына. Несть и дары Ахиллесу, приятные сердцу героя.» Так произнес, — и ему покорилась Фетида богиня; Быстро помчалась, с вершины Олимпа высокого бросясь. Скоро достигла Пелидова стана; и в куще находит Сына, печально стенящего; многие в куще героя Окрест его суетились друзья и готовили завтрак; Ими закланный лежал на помосте овен густорунный. Подле печального сына воссела почтенная матерь; Тихо ласкала рукой, вопрошала и так говорила: «Милое чадо, почто ты себе, и стеня и тоскуя, Сердце крушишь; не помыслишй о пище, ниже о покое? Но приятно с женой опочить и любви насладиться. Жить же недолго тебе; пред тобою, любезнейший сын мой, Близко стоит неизбежная Смерть и суровая Участь. Выслушай слово; его я тебе возвещаю от Зевса: Боги, он рек, на тебя прогневляются; он же, владыка, Более всех негодует, что ты в исступлении гнева Гектора возле судов, не приемлющий выкупа, держишь. Выдай его, Ахиллес, и за тело прими искупленье.» Ей отвечая, вещал быстроногий Пелид знаменитый: «Пусть предстает предлагающий выкуп, — и тело получит, Если решительно так заповедует мне Олимпийский.» Тою порою, как матерь и сын у судов мирмидонских Многие между собою вещали крылатые речи, Зевс посылал Ириду к Приамовой Трое священной: «Шествуй, Ирида крылатая, холмы оставив Олимпа; Весть в Илионе святом возвести Дарданиду Приаму: Пусть к искуплению сына идет к кораблям он ахейским, Пусть и дары он несет, чтоб смягчить Ахиллесово сердце. Но да единый, никем не сопутствуем, шествует старец; Токмо глашатай старейший да будет при нем, чтобы править Месками в быстром возу и вспять из ахейского стана Мертвого ввезть в Илион, убиенного сильным Пелидом. Помысл о смерти и страх да не взыдет на сердце Приаму: Старцу такого пошлем мы сопутника, Гермеса бога; Он поведет и проводит, пока не представит к Пелиду; И, когда приведет он Приама пред очи героя, Рук на него не подымет Пелид, ни других не допустит: Он ни безумен, ни нагл, ни обыкший к грехам нечестивец; Он завсегда милосердо молящего милует мужа.» Рек, — и с небес устремилась подобная вихрям Ирида; К дому Приама сошла; и нашла там вопль и рыданье. Окрест отца все сыны, на дворе пред хоромами сидя, Токами слез обливали одежды; в средине их старец, Ризой покрытый, лежал, обвивающей все его тело; Выю и голову персть покрывала державного старца, Коею сам он себя, пресмыкаяся в прахе, осыпал. Дщери его и невестки, в домах своих сидя, рыдали, Тех поминая и многих, и сильных защитников царства, Кои уже под руками ахейскими предали души. Быстрая вестница Зевса, приближася тихо к Приаму, Голосом тихим (но трепет объял Дарданидовы члены) Так говорила: «Дерзай, Дарданид, и меня не страшися! Я для тебя не зловещая ныне схожу от Олимпа, Нет, но душой доброхотная вестница Зевса тебе я: Он о тебе, и далекий, душою болит и печется. Выкупить Гектора тело тебе он велит, Олимпиец. Шествуй, неси и дары, чтоб смягчить Ахиллесово сердце; Но да никто из троян не сопутствует, шествуй один ты; Токмо глашатай старейший да будет с тобой, чтобы править Месками в быстром возу и вспять из ахейского стана Мертвого ввезть в Илион, убиенного сильным Пелидом. Мысль же о смерти, ни страх тебе да не взыдет на сердце: Спутник такой за тобою последует, Гермес бессмертный; Гермес пойдет и проводит, пока не приближит к Пелиду; И, когда он тебя представит пред очи героя, Рук на тебя не подымет Пелид, ни других не допустит: Он ни безумен, ни нагл, ни обыкший к грехам нечестивец; Он завсегда милосердо молящего милует мужа.» Так говоря, отлетела подобная вихрям Ирида. Старец Приам повелел, чтоб немедля сыны снарядили Муловый воз быстрокатный и короб к нему привязали. Сам же поспешно взошел в почивальню, терем душистый, Кедровый, с кровлей высокой, где много хранилось сокровищ; Призвал туда и Гекубу супругу и так говорил ей: «Бедная! мне олимпийская вестница Зевса явилась; Выкупить сына велела идти к кораблям мирмидонским; Несть и дары Ахиллесу, которые б сердце смягчили. Молви, супруга любезная, что ты о сем помышляешь? Сильно меня самого побуждает и сердце и дума Ныне ж идти к кораблям и великому стану ахеян.» Так говорил; зарыдала жена и ему отвечала: «Горе! погиб ли твой разум, которым в минувшее время Славился ты и у чуждых народов, и в собственном царстве? Хочешь один ты, старец, идти к кораблям мирмидонским? Мужу предстать перед очи, который и многих и сильных Наших сынов умертвил? У тебя не железное ль сердце? В руки едва залучит, пред очами тебя лишь увидит Сей кровопийца, неверный сей муж, милосерд он не будет; Он не уважит тебя! В отдалении лучше поплачем, В храмине сидя; такую, знать, долю суровая Парка Выпряла нашему сыну, как я несчастливца родила, — Долю, чтоб псов он насытил, вдали от родных, пред очами Лютого мужа, которого внутренность, если б могла я, Впившись в грудь, пожирать, отомстила б за то, что он сделал С сыном моим! Не как ратник бесчестный, мой Гектор убит им; Он за отечество, он за мужей и за жен илионских Бился, герой, ни о страхе в бою, ни о бегстве не мысля!» Cнова Гекубе ответствовал старец Приам боговидный: «Воле моей не противься, Гекуба, и в собственном доме Птицей зловещей не будь: отвратить меня не успеешь. Если бы дело такое внушал мне какой-либо смертный Жрец, иль пророк илионский, или фимиамогадатель, Ложью почли бы мы то и с презрением, верно б, отвергли. Слышал богиню я сам, пред собою бессмертную видел; В стан я иду, и не тщетно мне будет вещание бога. Если ж назначил мне рок умереть пред судами ахеян, — Рад! и пускай он меня, душегубец, зарежет, как скоро, Милого сына обнявши, рыданием сердце насыщу!» Так произнес, — и, поднявши красивые крыши ковчегов, Вынул из них Дарданион двенадцать покровов прекрасных, , Хлен двенадцать простых и столько ж ковров драгоценных, Верхних плащей превосходных и тонких хитонов исподних; Злата, весами отвесивши, выложил десять талантов; Вынул четыре блюда и два светозарных тренога; Вынул и пышный сосуд, ему, как посланнику, древний Дар фракиян, драгоценность великая! даже и оной Старец щадить не хотел: столь сильно пылал он душою Выкупить милого сына. Но всех он троян приходивших Гневный гонял от крыльца, и грозя и поносно ругая: «Прочь, проклятое племя презренное! Разве и дома Мало печали у вас, что меня огорчать вы идете? Или вам радость, что старца Кронид поражает бедою, Гибелью сына храбрейшего? Скоро вы цену сей траты Сами узнаете; легче стократ, как не стало героя, Будете сами избиты ахеями! Я же, о боги, Прежде, нежели град разоренный и в прах обращенный - Трою святую — увижу, да скроюсь в обитель Аида!» Так говоря, прогонял их жезлом; от грозящего старца Все удалилися. Он же вскричал, сыновей порицая, Клита, Гелена, Париса, питомца богов Агафона, Паммона, Гиппофооя, Дейфоба вождя. Антифона, Храброго сына Полита и славного мужеством Дия; Грозно на сих сыновей и кричал и приказывал старец: «Живо, негодные дети, бесстыдники! Лучше бы всем вам Вместо единого Гектора пасть пред судами ахеян! О, злополучный я смертный! имел я в Трое обширной Храбрых сынов, и от них ни единого мне не осталось! Нет боговидного Местора, нет конеборца Троила, Нет и тебя, мой Гектор, тебя, между смертными бога! Так, не смертного мужа казался он сыном, но бога! Храбрых Арей истребил, а бесстыдники эти остались, Эти лжецы, плясуны, знаменитые лишь в хороводах, Эти презренные хищники коз и агнцев народных! Долго ли будете вы снаряжать колесницу и в короб Скоро ли вложите всo, чтобы мог я немедленно ехать?» Так говорил, — и сыны, устрашася угрозы отцовой, Бросились быстро и вывезли муловый воз легкокатный, Новый, красивый; и короб глубокий на нем привязали; Сняли с гвоздя блестящий ярем, приспособленный к мулам, Буковый, с бляхою сверху и с кольцами, слаженный хитро; Привязь яремную вместе с ярмом девятилоктевую Вынесли, ловко ярмо положили на гладкое дышло В самом конце и на крюк поперечный кольцо наложили; Трижды бляху ярма обмотали кругом; напоследок Прочее все обвязали, концы же узла подогнули. После, нося из покоев, на муловый воз легкокатный, Весь уложили за голову Гектора выкуп бесценный, Мулов в него запрягли возовозных, дебелокопытных, Некогда в дар подведенных владыке Приаму от мизов. Но к колеснице Приамовой вывели коней, которых Сам он с отменной заботой лелеял у тесаных яслей; Их в колесницу впрягали пред домом высоковершинным Вестник и царь, обращая в уме их мудрые думы. Тою порою приходит Гекуба, печальная сердцем; В правой руке царица вина, веселящего сердце, Кубок несла золотой, чтоб супруг, не возлив, не уехал; Стала она пред конями и так говорила Приаму: «Зевсу возлей, мой супруг, и молись, чтобы дал всемогущий В дом от врагов возвратиться, когда уже смелое сердце Старца тебя, против воли моей, к кораблям устремляет. Так, помолися, Приам, чернотучному Кронову сыну, Богу, который от Иды на всю призирает Троаду. Птицы проси, быстрокрылого вестника, мощью своею Первой из птиц и любезнейшей всех самому громовержцу; С правой страны чтоб слетела, и сам бы ее ты увидя, С верой в нее отошел к кораблям быстроконных данаев. Если ж тебе не пошлет своего посла громовержец, Буду тебя, мой супруг, убеждать и советом и просьбой В стан не ходить к мирмидонянам, как ты ни твердо решился.» Ей немедля ответствовал старец Приам боговидный: «Я твоего не отрину совета разумного: благо Длани к владыке богов воздевать, да помилует нас он.» Рек, — и прислужнице ключнице дал повеление старец На руки чистой воды возлиять; и прислужница быстро С блюдом в руках и с кувшином воды пред владыку предстала. Старец, руки омывши, кубок принял от супруги, Стал посредине двора и молился, вино возливая, На небо взор возводя; и, возвысивши голос, воскликнул: «Зевс, наш отец, обладающий с Иды, славнейший, сильнейший! Дай мне прийти к Ахиллесу угодным и жалостным сердцу; Птицу пошли, быстролетного вестника, мощью своею Первую в птицах, любимую более всех и тобою; С правой страны ниспошли; да сходящую сам я увидя, С верой в нее отойду к кораблям конеборным данаев!» Так умолял, — и услышал его промыслитель Кронион; Быстро орла ниспослал, между вещих вернейшую птицу, Темного, коего смертные черным ловцом называют. Словно огромная дверь почивальни высоковершинной В доме богатого мужа, замком утвержденная крепким, Крылья орла таковы распростерлись, когда он явился, Вправе над Троею быстро парящий. Они лишь узрели, В радость пришли, расцвело упованием каждого сердце. С живостью старец взошел в колесницу свою и немедля Коней погнал от преддверья и гулких навесов крылечных. Мески пошли впереди под повозкой четыреколесной (Ими Идей управлял, благомысленный вестник); а сзади Борзые кони, которых бичом Дарданид престарелый Гнал через город; его провожали все близкие сердцу, Плача по нем неутешно, как будто на смерть отходящем. Скоро, из замка спустяся, они очутилися в поле; Все провожавшие их возвратились печальные в Трою, Дети и сродники. Сами ж они не сокрылись от Зевса: В поле увидел он их и исполнился милости к старцу; И к любезному сыну, к Гермесу, так возгласил он: «Сын мой, Гермес! Тебе от богов наипаче приятно В дружбу вступать с человеком; ты внемлешь, кому пожелаешь. Шествуй и Трои царя к кораблям быстролетным ахеян Так проводи, да никто не узрит и никто не узнает Старца в ахейских дружинах, доколе к Пелиду не придет.» Так произнес, — и ему повинуется Гермес посланник: Под ноги вяжет прекрасную обувь, плесницы златые, Вечные; бога они и над влажною носят водою, И над землей беспредельною, быстро, с дыханием ветра; Жезл берет он, которым у смертных, по воле всесильной, Сном смыкает он очи или отверзает у спящих; Жезл сей прияв, устремляется аргоубийца могучий. Скоро он к граду троян и к зыбям Геллеспонта принесся; Полем пошел, благородному юноше видом подобный, Первой брадой опушенному, коего младость прелестна. Путники вскоре, проехав великую Ила могилу, Коней и месков своих удержали, чтобы напоить их В светлой реке; тогда уже сумрак спускался на землю. Тут, оглянувшися, Гермеса вестник Идей прозорливый Близко увидел, и так возгласил к Дарданиду владыке: «Взглянь, Дарданид! осторожного разума требует дело: Мужа я вижу; и мнится мне, нас он убить умышляет! Должно бежать; на конях мы ускачем; или, подошедши, Ноги ему мы обнимем и будем молить о пощаде!» Рек он, — и старцево сердце смутилося; он ужаснулся; Дыбом власы у него поднялися на сгорбленном теле; Он цепенея стоял. Эриуний приближился к старцу, Ласково за руку взял и вещал, вопрошая Приама: «Близко ль, далеко ль, отец, направляешь ты коней и месков, В час усладительной ночи, как смертные все почивают? Иль не страшишься убийствами дышащих, гордых данаев, Кои так близко стоят, неприязненны вам и свирепы? Если тебя кто увидит под быстрыми мраками ночи, Столько сокровищ везущего, что твое мужество будет? Сам ты не молод, и старец такой же тебя провожает. Как защитишься от первого, кго лишь обидеть захочет? Я ж не тебя оскорблю, но готов от тебя и другого Сам отразить; моему ты родителю, старец, подобен!» Гермесу бодро ответствовал старец Приам боговидный: «Все справедливо, любезнейший сын мой, что ты говоришь мне; Но еще и меня хранит покровительной дланью Бог, который дает мне такого сопутника встретить, Счастья примету, тебя, красотою и образом дивный, Редким умом одаренный; блаженных родителей сын ты!» Вновь Дарданиду вещал благодетельный Гермес посланник: «Истинно всo и разумно ты, старец почтенный, вещаешь. Но скажи мне еще, и сущую правду поведай: Ты высылаешь куда-либо столько богатств драгоценных К чуждым народам, дабы хоть они у тебя уцелели? Верно, объятые страхом, уже покидаете все вы Трою святую? Таков знаменитый защитник погибнул, Сын твой! В сражениях был он не ниже героев ахейских!» Гермесу быстро воскликнул старец Приам боговидный: «Кто ты таков, от кого происходишь ты, юноша добрый, Так мне прекрасно напомнивший смерть злополучного сына?» Старцу ответствовал вновь благодетельный Гермес посланник: «Ты испытуешь меня, вопрошая о Гекторе дивном. Часто, часто я сам на боях, прославляющих мужа, Гектора видел, и даже в тот день, как, к судам отразивши, Он побеждал аргивян, истребляя крушительной медью. Стоя вдали, удивлялись мы Гектору; с вами сражаться. Нам Ахиллес запрещал, на царя Агамемнона гневный. Я Ахиллесов служитель, в одном корабле с ним приплывший; Родом и я мирмидонец; родитель мой храбрый Поликтор; Муж и богатый и старец, как ты, совершенно маститый. Шесть у Поликтора в доме сынов, а седьмой пред тобою; Жребий меж братьев упал на меня, чтоб идти с Ахиллесом. Ныне осматривать поле пришел от судов я: заутра Боем на город пойдут быстроокие мужи ахейцы. Все негодуют они на долгую праздность; не могут Бранного пыла мужей обуздать воеводы ахеян.» Гермесу паки ответствовал старец Приам боговидный: «Ежели подлинно ты Ахиллеса Пелида служитель, Друг, не сокрой от меня, умоляю, поведай мне правду: Сын мой еще ль при судах иль уже Ахиллес быстроногий Тело его рассеченное псам разметал мирмидонским?» Старцу ответствовал вновь благодетельный Гермес посланник: «Старец, ни псы не терзали, ни птицы его не касались; Он и поныне лежат у судов Ахиллеса, под кущей, Всo, как и был, невредимый: двенадцатый день, как лежит он Мертвый, — но тело не тлеет, к нему не касаются червя, Быстрые черви, которые падших в бою пожирают. Правда, его ежедневно, с восходом Денницы священной, Он беспощадно волочит вкруг гроба любезного друга; Но мертвец невредим; изумишься ты сам, как увидишь: Свеж он лежит, как росою умытый; нет следа от крови, Члена не видно нечистого; язвы кругом затворились, Сколько их ни было: много суровая медь нанесла их. Так милосердуют боги о сыне твоем знаменитом, Даже и мертвом: любезен он сердцу богов олимпийских.» Рек он, — и старец, исполняся радости, быстро воскликнул: «Благо, мой сын, приносить небожителям должные дани! Гектор, — о если бы жил он! — всегда в благоденственном доме Помнил бессмертных богов, на великом Олимпе живущих; Боги за то и по смертной кончине его помянули. Но преклонися, прими от меня ты прекрасный сей кубок И, охраняя меня, проводи, под покровом бессмертных, В стан мирмидонский, пока не приду к Ахиллесовой куще.» Вновь Дарданиду ответствовал Гермес, посланник Зевеса: «Младость мою соблазняешь ты, старец, но я не склонюся Дара, какой предлагаешь мне, тайно принять от Пелида. Я уважаю Пелида и сердцем страшусь от героя Дар похищать, чтобы после меня беда не постигла; Но с тобою сопутствовать рад я землею и морем; Рад я тебя проводить и до славного Аргоса града; И с таким путеводцем к тебе не приближится смертный.» Рек, и на царских коней в колесницу вскочил Эриуний; Быстро и бич и бразды захватил в могучие руки; Коням и мескам вдохнул необычную рьяность и силу, И когда принеслися ко рву и стене корабельной, Где незадолго над вечерей стражи ахеян трудились, — Всех их в сон погрузил благодетельный аргоубийца; Башни запор отодвинул, врата растворил и Приама Ввез внутрь стены и за ним с дорогими дарами повозку. Но лишь предстали они к Ахиллесовой куще великой (Кущу царю своему мирмидонцы построили в стане Крепко из бревен еловых и сверху искусно покрыли Мшистым, густым камышом, по влажному лугу набравши; Около кущи устроили двор властелину широкий, Весь оградя частоколом; ворота его запирались Толстым засовом еловым; трое ахеян вдвигали, Трое с трудом отымали огромный замок сей воротный Сильных мужей; но Пелид и один отымал его быстро) - Те благодетельный Гермес отверз перед старцем ворота, Ввез дары знаменитые славному сыну Пелея, Спрянул на дол с колесницы и так провещал к Дарданиду: «Бог пред тобою, о старец, бессмертный, с Олимпа нисшедший, Гермес: отец мой меня тебе ниспослал путеводцем. Я совершил и к Олимпу обратно иду; всенародно Я не явлюсь Ахиллеса очам: не достойно бы было Богу бессмертному видимо чествовать смертного мужа. Ты же иди и, вошед, обыми Ахиллесу колена; Именем старца родителя, матери многопочтенной, Именем сына моли, чтобы тронуть высокую душу.» Так возгласивши, к Олимпу великому быстро вознесся Гермес. Приам, с колесницы стремительно прянув на землю, Там оставляет Идея, дабы он стоял, охраняя Коней и месков; а сам устремляется прямо в обитель, Где Ахиллес находился божественный. Там Пелейона Старец увидел; друзья в отдаленье сидели; но двое, Отрасль Арея Алким и смиритель коней Автомедон, Близко стоя, служили; недавно он вечерю кончил, Пищи вкусив и питья, и пред ним еще стол оставался. Старец, никем не примеченный, входит в покой и, Пелиду В ноги упав, обымает колена и руки целует, — Страшные руки, детей у него погубившие многих! Так, если муж, преступлением тяжким покрытый в отчизне, Мужа убивший, бежит и к другому народу приходит, К сильному в дом, — с изумлением все на пришельца взирают, — Так изумился Пелид, боговидного старца увидев; Так изумилися все, и один на другого смотрели. Старец же речи такие вещал, умоляя героя: «Вспомни отца своего, Ахиллес, бессмертным подобный, Старца, такого ж, как я, на пороге старости скорбной! Может быть, в самый сей миг и его, окруживши, соседи Ратью теснят, и некому старца от горя избавить. Но, по крайней он мере, что жив ты, и зная и слыша, Сердце тобой веселит и вседневно льстится надеждой Милого сына узреть, возвратившегось в дом из-под Трои. Я же, несчастнейший смертный, сынов возрастил браноносных В Трое святой, и из них ни единого мне не осталось! Я пятьдесят их имел при нашествии рати ахейской: Их девятнадцать братьев от матери было единой; Прочих родили другие любезные жены в чертогах; Многим Арей истребитель сломил им несчастным колена. Сын оставался один, защищал он и град наш, и граждан; Ты умертвил и его, за отчизну сражавшегось храбро, Гектора! Я для него прихожу к кораблям мирмидонским; Выкупить тело его приношу драгоценный я выкуп. Храбрый! почти ты богов! над моим злополучием сжалься, Вспомнив Пелея отца: несравненно я жалче Пелея! Я испытую, чего на земле не испытывал смертный: Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!» Так говоря, возбудил об отце в нем плачевные думы; За руку старца он взяв, от себя отклонил его тихо. Оба они вспоминая: Приам — знаменитого сына, Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый; Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла, Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому. Но когда насладился Пелид благородный слезами И желание плакать от сердца его отступило, — Быстро восстал он и за руку старца простертого поднял, Тронут глубоко и белой главой, и брадой его белой; Начал к нему говорить, устремляя крылатые речи: «Ах, злополучный! много ты горестей сердцем изведал! Как ты решился, один, при судах мирмидонских явиться. Мужу пред очи, который сынов у тебя знаменитых Многих повергнул? В груди твоей, старец, железное сердце! Но успокойся, воссядь, Дарданион; и как мы ни грустны, Скроем в сердца и заставим безмолвствовать горести наши. Сердца крушительный плач ни к чему человеку не служит: Боги судили всесильные нам, человекам несчастным, Жить на земле в огорчениях: боги одни беспечальны. Две глубокие урны лежат перед прагом Зевеса, Полны даров: счастливых одна и несчастных другая. Смертный, которому их посылает, смесивши, Кронион, В жизни своей переменно и горесть находит и радость; Тот же, кому он несчастных пошлет, — поношению предан; Нужда, грызущая сердце, везде пег земле его гонит; Бродит несчастный, отринут бессмертными, смертными презрен. Так и Пелея — дарами осыпали светлыми боги С юности нежной; украшенный выше сынов земнородных Счастьем, богатством, владыка могучий мужей мирмидонских, Смертный, супругой богиню приял от руки он бессмертных. Бог и ему ниспослал злополучие: он не имеет В доме своем поколения, сына, наследника царства. Сын у Пелея один, кратковечный; но я и доныне Старца его не покою; а здесь, от отчизны далеко, Здесь я в Троаде сижу и тебя и твоих огорчаю. Сам ты, о старец, мы слышали, здесь благоденствовал прежде. Сколько народов вмещали обитель Макарова, Лесбос, Фригия, край плодоносный, а здесь — Геллеспонт бесконечный: Ты среди всех, говорят, и богатством блистал и сынами. Но, как беду на тебя ниспослали небесные боги, Около Трои твоей неумолкная брань и убийство. Будь терпелив и печалью себя не круши беспрерывной: Ты ничего не успеешь, о сыне печаляся; плачем Мертвого ты не подымешь, но горе свое лишь умножишь!» Сыну Пелея ответствовал старец Приам боговидный: «Нет, не сяду я, Зевсов любимец, доколе мой Гектор В куще лежит, погребенью не преданный! Дай же скорее, Дай сим очам его видеть! а сам ты прими искупленье: Мы принесли драгоценное. О, насладись им и счастлив В край возвратися родимый, когда ты еще позволяешь Старцу мне бедному жить и солнца сияние видеть!» Грозно взглянув на него, говорил Ахиллес быстроногий! «Старец, не гневай меня! Разумею и сам я, что должно Сына тебе возвратить: от Зевса мне весть приносила Матерь моя среброногая, нимфа морская Фетида. Чувствую, что и тебя (от меня ты, Приам, не сокроешь) Сильная бога рука провела к кораблям мирмидонским; Нет, не осмелился б смертный, и младостью пылкой цветущий, В стан наш вступить: ни от стражей недремлющих он бы не скрылся, Ни засовов легко б на воротах моих не отдвинул. Смолкни ж, и более мне не волнуй ты болящего сердца; Или страшись, да тебя, невзирая, что ты и молитель, В куще моей я не брошу и Зевсов завет не нарушу.» Так говорил; устрашился Приам и, покорный, умолкнул. Сын же Пелеев, как лев, из обители бросился к двери: Но не один, за царем устремилися два из клевретов, Сильный Алким и герой Автомедон, которых меж другов Более всех Пелейон почитал, по Патрокле умершем. Быстро они от ярма отрешили и коней и месков; В кущу ввели и глашатая старцева; там посадивши Мужа на стуле, поспешно с красивого царского воза Собрали весь многоценный за голову Гектора выкуп; Две лишь оставили ризы и тонкий хитон хитротканый, С мыслью, чтоб тело покрытое в дом отпустить от Пелида. Он же, вызвав рабынь, повелел и омыть, и мастями Тело намазать, но тайно, чтоб сына Приам не увидел: Он опасался, чтоб гневом не вспыхнул отец огорченный, Сына узрев, и чтоб сам он тогда не подвигнулся духом Старца убить и нарушить священные Зевса заветы. Тело рабыни омыли, умаслили мастью душистой, В новый одели хитон и покрыли прекрасною ризой; Сам Ахиллес и поднял, и на одр положил Приамида, — Но друзья совокупно на блещущий воз положили. Он же тогда возопил, именуя любезного друга: «Храбрый Патрокл! не ропщи на меня ты, ежели слышишь В мрачном Аиде, что я знаменитого Гектора тело Выдал отцу: не презренными он заплатил мне дарами; В жертву тебе и от них принесу я достойную долю.» Так произнес — и под сень возвратился Пелид благородный; Сел на изящно украшенных креслах, оставленных прежде, Против Приама стоявших, и слово к нему обратил он: «Сын твой тебе возвращен, как желал ты, божественный старец; Убран лежит на одре. С восходом Зари возвращаясь, Сам ты увидишь его; но теперь мы о пище воспомним. Пищи забыть не могла и несчастная матерь Ниоба, Матерь, которая разом двенадцать детей потеряла, Милых шесть дочерей и шесть сыновей расцветавших. Юношей Феб поразил из блестящего лука стрелами, Мстящий Ниобе, а дев — Артемида, гордая луком. Мать их дерзала равняться с румяноланитою Летой: Лета двоих, говорила, а я многочисленных матерь! Двое сии у гордившейся матери всех погубили. Девять дней валялися трупы; и не было мужа Гробу предать их: в камень людей превратил громовержец. Мертвых в десятый день погребли милосердые боги. Плачем по них истомяся, и мать вспомянула о пище. Ныне та мать на скалах, на пустынных горах Сипилийских, Где, повествуют, богини покоиться любят в пещерах, Нимфы, которые часто у вод Ахелоевых пляшут, — Там, от богов превращенная в камень, страдает Ниоба. Так, божественный старец, и мы помыслим о пище. Время тебе остается оплакать любезного сына, В Трою привезши; там для тебя многослезен он будет.» Рек — и, стремительно встав, Ахиллес белорунную, овцу Сам закалает; друзья, обнажив и опрятав, как должно, В мелкие части искусно дробят, прободают рожнами, Ловко пекут на огне и готовые части снимают. Хлеб между тем принесши, поставил на стол Автомедон В пышных корзинах; но брашно делил Ахиллес благородный. Оба к предложенным яствам питательным руки простерли. И когда питием и пищей насытили сердце, Долго Приам Дарданид удивлялся царю Ахиллесу, Виду его и величеству: бога, казалось, он видит. Царь Ахиллес удивлялся равно Дарданиду Приаму, Смотря на образ почтенный и слушая старцевы речи. Оба они наслаждались, один на другого взирая; Но наконец возгласил к Ахиллесу божественный старец: «Дай мне теперь опочить, Зевесов любимец! позволь мне Сном животворным хоть несколько в доме твоем насладиться. Ибо еще ни на миг у меня не смыкалися очи С дня, как несчастный мой сын под твоими руками погибнул; С оного дня лишь стенал и несчетные скорби терпел я, Часто в оградах дворовых по сметищам смрадным валяясь. Ныне лишь яствы вкусил и вина пурпурового ныне Принял в гортань; но до этой поры ничего не вкушал я.» Так говорил; Ахиллес приказал и друзьям и рабыням Стлать на крыльце две постели и снизу хорошие полсти Бросить пурпурные, сверху ковры разостлать дорогие И шерстяные плащи положить, чтобы старцам одеться. Вышли рабыни из дому с пылающим светочем в дланях; Скоро они, поспешившие, два уготовали ложа. И Приаму шутя говорил Ахиллес благородный: «Спи у меня на дворе, пришелец любезный, да в дом мой Вдруг не придет кто-нибудь из данаев, которые часто Вместе совет совещать в мою собираются кущу. Если тебя здесь кто-либо в пору ночную увидит, Верно, царя известит, предводителя воинств Атрида; И тогда замедление в выкупе мертвого встретишь. Слово еще, Дарданид; объяснися, скажи откровенно: Сколько желаешь ты дней погребать знаменитого сына? Столько я дней удержуся от битв, удержу и дружины.» Сыну Пелея ответствовал старец Приам боговидный: «Ежели мне ты позволишь почтить погребением сына - Сим для меня, Ахиллес, величайшую милость окажешь. Мы, как ты знаешь, в стенах заключенные; лес издалека Должно с гор добывать; а трояне повергнуты в ужас. Девять бы дней мне желалось оплакивать Гектора в доме; Гробу в десятый предать и пир похоронный устроить; В первый-на-десять мертвому в память насыпать могилу; Но в двенадцатый день ополчимся, когда неизбежно.» Старцу ответствовал вновь быстроногий Пелид благородный: «Будет и то свершено, как желаешь ты, старец почтенный. Брань прекращаю на столько я времени, сколько ты просишь.» Так произнес Ахиллес — и Приамову правую руку Ласково сжал, чтобы сердце его совершенно спокоить. Так отпустил; и они на переднем крыльце опочили, Вестник и царь, обращая в уме своем мудрые думы. Но Ахиллес почивал в глубине крепкостворчатой кущи, И при нем Брисеида, румяноланитая дева. Все, и бессмертные боги, и коннодоспешные мужи, Спали целую ночь, усмиренные сном благодатным. Гермеса токмо заботного сон не осиливал сладкий, Думы в уме обращавшего, как Дарданида Приама Вывесть из стана, привратным незримого стражам священным. Став над главою Приамовой, так возгласил Эриуний: «Ты не радишь об опасности, старец, и так беззаботно Спишь у враждебных мужей, пощаженный Пелеевым сыном! Многие дал ты дары, чтобы выкупить мертвого сына; Но за живого тебя троекратной ценою заплатят Дети твои, у тебя остающиесь, если узнает Царь Атрейон о тебе и ахейцы другие узнают.» Так провещал; ужаснулся Приам и глашатая поднял. Гермес мгновенно запряг им и коней, и месков яремных; Сам через стан их быстро прогнал, и никто не увидел. Но лишь достигнули путники брода реки светловодной, Ксанфа пучинного, богом рожденного, Зевсом бессмертным, Там благодетельный Гермес обратно вознесся к Олимпу. В ризе златистой Заря простиралась над всею землею. Древний Приам, и стенящий и плачущий, гнал к Илиону Коней, а мески везли мертвеца. И никто в Илионе Их не узнал от мужей и от жен благородных троянских Прежде Кассандры прекрасной, златой Афродите подобной. Рано на замок восшед, издали в колеснице узнала Образ отца своего и глашатая громкого Трои; Тело узрела на месках, на смертном простертое ложе; Подняла горестный плач и вопила по целому граду: «Шествуйте, жены и мужи! Смотрите на Гектора ныне, Вы, что живого, из битв приходившего, прежде встречали С радостью: радостью светлой и граду он был и народу!» Так вопияла; и вдруг ни жены не осталось, ни мужа В Трое великой; грусть несказанная всех поразила, — Все пред вратами столпилися в встречу везомого тела. Всех впереди молодая супруга и нежная матерь Плакали, рвали власы и, на труп исступленно бросаясь, С воплем главу обнимали; столпившиесь плакали стоя. Верно, и целый бы день до заката блестящего солнца, Плача над Гектором храбрым, рыдали толпы за вратами, Если бы старец Приам не воззвал с колесницы к народу: «Дайте дорогу, друзья, чтобы мески проехали; после Плачем вы все насыщайтесь, как мертвого в дом привезу я!» Так говорил; расступилась толпа и открыла дорогу. К славному дому привезши, на пышно устроенном ложе Тело они положили; певцов, начинателей плача, Подле него поместили, которые голосом мрачным Песни плачевные пели; а жены им вторили стоном. Первая подняла плач Андромаха, младая супруга, Гектора мужеубийцы руками главу обнимая: «Рано ты гибнешь, супруг мой цветущий, рано вдовою В доме меня покидаешь! А сын, бессловесный младенец, Сын, которому жизнь, злополучные, мы даровали! Он не достигнет юности! Прежде во прах с оснований Троя рассыплется: пал ты, хранитель ее неусыпный, Ты, боронитель и града, защитник и жен и младенцев! Скоро в неволю они на судах повлекутся глубоких; С ними и я неизбежно; и ты, мое бедное чадо, Вместе со мною; и там, изнуряясь в работах позорных, Будешь служить властелину суровому; или данаец За руку схватит тебя и с башни ударит о землю, Мстящий за трату плачевную брата, отца или сына, Гектором в битвах сраженного; много могучих данаев, Много под Гектора дланью глодало кровавую землю. Грозен великий отец твой бывал на погибельных сечах; Плачут о нем до последнего все обитатели Трои. Плач, несказанную горесть нанес ты родителям бедным, Гектор! Но мне ты оставил стократ жесточайшие скорби! С смертного ложа, увы! не простер ты руки мне любезной; Слова не молвил заветного, слова, которое б вечно Я поминала и ночи и дни, обливаясь слезами!» Так говорила, рыдая; и с нею стенали троянки. Тут между ними Гекуба рыдательный плач подымает: «Гектор, из верх мне детей наиболее сердцу любезный! Был у меня и живой ты богам всемогущим любезен; Боги с небес о тебе и по смертной кончине пекутся! Прочих сынов у меня Ахиллес, быстроногий ристатель, Коих живых полонил, за моря пустынные продал, В Имброс, в далекий Самос и в туманный, беспристанный Лемнос; Но, тебя одолев и оружием душу исторгнув, Как он ни долго влачил вкруг могилы Патрокла любимца, Коего ты одолел, — но его, мертвеца, он не поднял! Ты ж у меня, как росою омытый, покоишься в доме, Свежий, подобно как смертный, которого Феб сребролукий Легкой стрелою своей, налетевший незапно, сражает.» Так вопияла Гекуба, и плач возбудила всеобщий. Третья Елена Аргивская горестный плач подымает: «Гектор! деверь почтеннейший, сродник, любезнейший сердцу! Ибо уже мне супруг Александр знаменитый, привезший В Трою меня, недостойную! Что не погибла я прежде! Ныне двадцатый год круговратных времен протекает С оной поры, как пришла в Илион я, отечество бросив; Но от тебя не слыхала я злого, обидного слова. Даже, когда и другой кто меня укорял из домашних, Деверь ли гордый, своячина, или золовка младая, Или свекровь (а свекор всегда, как отец, мне приветен), Ты вразумлял их советом и каждого делал добрее Кроткой твоею душой и твоим убеждением кротким. Вот почему о тебе и себе я, несчастнейшей, плачу! Нет для меня, ни единого нет в Илионе обширном Друга или утешителя: всем я равно ненавистна!» Так вопияла она, — и стенал весь народ неисчетный. Старец Приам наконец обращает слово к народу: «Ныне, трояне, свозите вы лес в Илион; не страшитесь Войска ахейского тайных засад: Ахиллес знаменитый Сам обещал, отпуская меня от судов мирмидонских, Нас не тревожить, доколе двенадцатый день не свершится.» Так говорил, — и они лошаков и волов подъяремных Скоро в возы запрягли и пред градом немедля собрались. Девять дней они в Трою множество леса возили; В день же десятый, лишь, свет разливая, Денница возникла, Вынесли храброго Гектора с горестным плачем трояне; Сверху костра мертвеца положили и бросили пламень. Рано, едва розоперстая вестница утра явилась, К срубу великого Гектора начал народ собираться. И лишь собралися все (неисчетное множество было), Сруб угасили, багряным вином оросивши пространство Всo, где огонь разливался пылающий; после на пепле Белые кости героя собрали и братья и други, Горько рыдая, обильные слезы струя по ланитам. Прах драгоценный собравши, в ковчег золотой положили, Тонким обвивши покровом, блистающим пурпуром свежим. Так опустили в могилу глубокую и, заложивши, Сверху огромными частыми камнями плотно устлали; После курган насыпали; а около стражи сидели, Смотря, дабы не ударила рать меднолатных данаев. Скоро насыпав могилу, они разошлись; напоследок Все собралися вновь и блистательный пир пировали В доме великом Приама, любезного Зевсу владыки. Так погребали они конеборного Гектора тело.

1 (Перевод Минского)
Пой, о, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, Гибельный гнев, причинивший ахейцам страданья без счета, Ибо он в область Аида низринул могучие души Многих и славных мужей, а самих на съедение бросил Птицам и псам кровожадным, – так воля свершалась Зевеса, С самого дня, как впервые взаимной враждой разделились Богоподобный Ахилл и властитель мужей Агамемнон. Кто ж из богов их обоих привел состязаться враждою? Зевса с Латоною сын. Ибо он, на царя прогневившись, Злую болезнь породил среди войска и воины гибли, – Из-за того, что Атрид обесчестил жреца его Хриза. Хриз приходил к кораблям быстроходным ахейцев, желая Выкупить дочь, и с собою принесши бесчисленный выкуп. Жезл держал он в руках золотой, а на жезле – повязку Феба – царя Дальновержца – и всех умолял он ахейцев, А наибольше обоих Атридов, начальников войска: «Дети Атрея и вы все, ахейцы в прекрасных доспехах! Вам пусть дают на Олимпе живущие боги разрушить Город Приама царя и домой беспечально вернуться; Дочь мне отдайте мою дорогую, приняв этот выкуп, Сына Зевеса почтивши, далеко разящего Феба". Криками все той порой изъявили ахейцы согласье Просьбу исполнить жреца и принять его выкуп богатый. Только не по сердцу это царю Агамемнону было: Злобно жреца отослал он, прибавив жестокое слово: «Старец! Чтоб больше тебя близь глубоких судов не встречал я! Здесь оставаясь теперь иль дерзнувши еще раз явиться, Знай, не помогут тебе ни повязка, ни жезл Аполлона. Деве свободы не дам; раньше пусть ее старость настигнет В Аргосе, в нашем жилище, от отчего края далеко, Ткацкий станок обходящей и ложе делящей со мною. Но удались и меня не гневи, да уйдешь безопасней!" Так он сказал, и старик, испугавшись, послушался слова; Прочь он, безмолвный, пошел многошумного моря прибрежьем; После ж, бродя в отдалении, долго царю Аполлону Старец молился, – рожденному пышноволосой Латоной: «Внемли мне, бог сребролукий, о, ты, обходящий дозором Хризу и Киллу священную, царь Тенедоса могучий, В Сминфе – прославленный! Если когда-либо храм, тебе милый, Я украшал, или в жертву сжигал тебе тучные бедра Коз и быков, – то исполни мольбу мою эту в награду: Слезы мои пусть данайцы твоими искупят стрелами!" Так говорил он, молясь, и молению внял Дальновержец. Сердцем разгневанный, быстро сошел он с вершины Олимпа, Лук за плечами неся и колчан, отовсюду закрытый, И на ходу за спиною у гневного бога звенели Стрелы в колчане. Вперед подвигался он ночи подобный. Сел он потом в стороне от судов и стрелу издалека Бросил, и страшен был звон, серебряным луком рожденный. Мулов и резвых собак убивал он сначала, но вскоре Стали в людей попадать смертоносные Фебовы стрелы. И загорелись костры, и во множестве трупы сжигались. Девять так дней среди войска, свирепствуя, стрелы носились. В день же десятый собрал Ахиллес весь народ на собранье. Это богиня ему, белорукая Гера внушила, – Ибо данайцев жалела, взирая, как те погибают. После ж того, как войска все сошлись и сплотились толпою, Став посредине меж ними, сказал Ахиллес быстроногий: "Ныне, Атрид, полагаю домой возвратиться, По морю снова блуждать, если только мы смерти избегнем, Ибо теперь и война, и болезнь истребляют ахеян. Все ж не мешало б нам прежде спросить у жреца иль провидца, Или хоть снов толкователя – ибо и сны от Зевеса, – Скажут, быть может, за что Аполлон так прогревался ныне, Не возмущен ли забвеньем обета или гекатомбы, Не пожелает ли он отвратить эту гибель от войска, Жертвенным дымом ягнят или коз безупречных насытясь?" Так он промолвил и сел. И тогда средь народа поднялся Славный Калхас Фесторид, – он из птицегадателей первый, Знающий все в настоящем, а также в грядущем и прошлом, Войска ахейского флот к берегам Илиона приведший Данной ему Аполлоном пророчества дивного силой. Он, рассудительный, к ним обратился и слово промолвил: "Ты, Ахиллес, о, любимец Зевеса, велишь разгадать мне Гнев Аполлона владыки, далеко разящего бога. Правду открою тебе. Ты ж сперва обещай и клянись мне, Что за меня заступаться ты будешь рукою и словом. Должен, как видно, теперь прогневить я могучего мужа, Кто аргивянами правит, кому все ахейцы покорны. Царь ведь сильнее всегда, чем подвластный, кто гнев зародил в нем. Если б он даже свой гнев в тот же день превозмог, затаивши, Все же он будет его в своем сердце лелеять, покуда Месть не свершится. Скажи мне, спасешь ли меня от напасти?" И, отвечая ему, так сказал Ахиллес быстроногий: "Смело доверься, поведай о знаменье бога, что знаешь, Ибо клянусь, о, Калхас, Аполлоном, Зевесу любезным, Фебом, к кому ты взываешь, нам волю богов объявляя, В том я клянусь, что покуда я жив и на землю взираю, – Здесь, близь судов многоместных, никто на тебя из данайцев Тяжкой руки не подымет, – хотя б это был Агамемнон, Ныне гордящийся тем, что из всех он ахеян сильнейший". И ободрился тогда беспорочный гадатель и молвил: "Нет, не за жертву забытую, не за обет он разгневан, Но за жреца своего, кого царь оскорбил Агамемнон, Дочь отпустить не желая и выкуп отвергнув богатый. Лишь за него нам от Феба страдания были и будут. Не отвратит Дальновержец от войска позорной болезни, Прежде чем дочь не вернем мы отцу – быстроокую деву – Даром, без выкупа, и не пошлем гекатомбу святую В Хризу. Тогда он, быть может, смягчится и милостив станет". Так он промолвил и сел. И тогда средь народа поднялся Царь Агамемнон, герой, облеченный обширною властью, Сильно разгневанный. Сердце в нем черною злобой кипело, Очи его двум огням уподобились, мечущим искры. Прежде всего на Калхаса взглянул он враждебно и молвил: "Зла предвещатель! Отрадного мне никогда ты не скажешь. Сердце ликует в тебе, если можешь несчастье пророчить. Доброго ты, отродясь, ничего не сказал и не сделал. Так и теперь, прорицая, ты вслух объявляешь данайцам, Будто им Феб Дальновержец готовит печаль оттого лишь, Что и блистательный выкуп взамен молодой Хризеиды Не пожелал я принять. Да, я сильно хочу эту деву Дома иметь. Предпочел я ее Клитемнестре супруге, Взятой давно, – оттого что и эта другой не уступит Телом и ростом своим, ни умом, ни искусством в работах. Все ж я готов возвратить ее, если для вас будет лучше. Я для народа спасенья хочу, а не гибели черной. Мне же награду готовьте другую, дабы средь ахейцев Я не остался один обделенный: то было б постыдно. Видите все, что моя от меня прочь уходит награда". И, отвечая ему, так сказал Ахиллес быстроногий: "Всех нас славнейший Атрид и корыстолюбивейший также! Ибо откуда награду возьмут тебе щедрые греки? Не разделенных нигде не осталось при войске сокровищ. Что в городах было вражеских взято, мы все поделили, И не пристойно народу собрать это вновь для раздачи. Богу теперь эту деву пожертвуй, – а после ахейцы Трижды тебе за нее воздадут и четырежды, если Даст нам когда-нибудь Зевс крепкостенную Трою разрушить". И, отвечая ему, так сказал Агамемнон властитель: "Богоподобный Ахилл! Так душой не криви, хоть в сражении Доблестен ты. Не сумеешь меня обойти, ни уверить. Не для того ль, что владеть самому своей долей, ты хочешь, Чтобы я отдал свою и остался, лишенный награды? Нет, пусть ахейский народ благородный и щедрый, другую По сердцу даст мне награду, чтоб с прежней была равноценной. Если ж они не дадут добровольно, и сам отберу я Или твою, иль Аякса награду, или Одиссея, Силою взяв. И кого посещу я, тот гневаться будет. Впрочем, все это обсудим и после. Теперь же давайте Спустим глубокий корабль на поверхность священного моря, В должном числе соберем там гребцов, поместим гекатомбу И приведем Хризеиду, прекрасноланитную деву. Пусть кто-нибудь из ахейских старейшин начальствует судном, – Идоменей, иль Аякс, или царь Одиссей богоравный, Или же ты, о, Пелид, между всеми мужами страшнейший. Гнев Дальновержца пускай он смягчит, принося ему жертву". И отвечал, исподлобья взглянув, Ахиллес быстроногий: "Горе! О, муж, облеченный бесстыдством, с корыстной душою! Кто из ахейцев отныне, послушный тебе, согласится Или поход предпринять, или силой сразиться с врагами? Не из-за храбрых троянцев я прибыл сюда, не с желаньем Им отомстить: предо мною троянцы ни в чем не повинны. Не отгоняли они моего табуна или стада, Также посевов моих не топтали они в плодородной Фтии – отчизне воителей, – ибо меж нами далеко Шумное море легло и стали тенистые горы. Ради тебя, о, бесстыдный, пришли мы, тебе лишь в угоду, Мстить за тебя, кто по наглости взора похож на собаку, И за царя Менелая: об этом ты вовсе не помнишь. Ныне грозишь ты придти и насильно удел мой похитить, Добытый тяжким трудом и сынами ахейцев мне данный. Равной с твоей никогда не имел я награды, коль скоро Город троянцев богатый ахеяне приступом брали. При нападении бурном всех больше, трудясь, совершают Руки мои, а лишь только пора дележа наступает, Ты наибольший удел достаешь, но, довольствуясь малым, Я удаляюсь к судам, утомленный от бурного боя. Ныне хочу удалиться во Фтию. Приятней гораздо Мне возвратиться домой на кривых кораблях. Ты ж едва ли Здесь, оскорбивши меня, приумножишь стада и богатства". И, отвечая ему, так сказал царь мужей Агамемнон: "Что ж, убегай, если к бегству лежит твое сердце. Не стану Я умолять, чтоб остался ты ради меня. И другие Помощь и честь мне окажут, особенно Зевс Промыслитель. Ты ж из царей, им воспитанных, всех для меня ненавистней. Вечно любезны тебе только распри, сраженья да битвы. Если ж храбрее ты многих, от бога дано тебе это. Вместе с дружиной своей и судами домой возвратившись, Над мирмидонами царствуй. Меня ты совсем не заботишь, Гнев твой ничуть не пугает. Услышь же мою ты угрозу: Так как теперь Аполлон отнимает мою Хризеиду И на своем корабле я с друзьями ее отсылаю, То за наградой твоею, прекрасной лицом Бризеидой, Сам я приду в твой шатер и ее уведу, чтоб ты видел Сколь я сильнее тебя, чтобы вперед и другой остерегся Равным со мною себя объявлять и со мною тягаться". Так он промолвил. И больно Пелееву сделалось сыну, Сердце ж в косматой груди его два обсуждало решенья: Меч ли ему обнажить, что висел у бедра заостренный, И, проложивши дорогу в толпе, им повергнуть Атрида, Или же гнев укротить и ярость свою успокоить. Но между тем как все это он взвешивал в мыслях и сердце, Меч из ножен извлекая большой, – вдруг явилась Афина С неба. Послала ее белорукая Гера богиня, Сердцем обоих любя и равно об обоих заботясь. Сзади пришла и взяла Пелиона за русые кудри, Видная только ему и незримая прочим Паллада. И Ахиллес, обернувшись, увидел богиню; узнал он Тотчас Палладу Афину: глаза ее грозно сверкали. К ней обратился он с речью и слово крылатое молвил: "Зевса Эгидодержавного дочь! О, зачем ты явилась? Или затем, чтоб увидеть бесстыдство Атреева сына? Но говорю я тебе и я верю, что сбудется слово: Через надменность свою он и жизнь свою скоро погубит". И синеокая так отвечала богиня Афина: "С тем я пришла, чтоб твой гнев укротить, если будешь послушен. С неба послала меня белорукая Гера богиня, Сердцем любя вас обоих, равно об обоих заботясь. Так воздержись от борьбы, удали от меча свою руку, Только словами его поноси, как бы ни были сильны, Ибо тебе я скажу – и, наверно, то сбудется слово: В будущем втрое тебе дорогими дарами воздастся Эта обида его. Ты ж послушайся нас и будь сдержан". И, отвечая, промолвил ей так Ахиллес быстроногий: "Должно, богиня послушаться вашего общего слова, Хоть и разгневан я сильно в душе, – ибо так будет лучше. Кто покорялся богам, тому часто и боги внимали". Молвил – и, на черенок нажимая серебряный, вдвинул Тяжкой рукою в ножны он огромный свой меч, не противясь Слову Афины. Она ж на Олимп удалилась, в чертоги Зевса Эгидодержавного, к сонмищу прочих бессмертных. Сын же Пелея меж тем со словами вражды обратился К сыну Атрея опять; еще не смирилась в нем ярость: "Пьяница грузный! По виду собака, олень по отваге! Ты никогда не дерзал в своем сердце ни в бой, ополчившись, Вместе с народом идти, ни спрятаться в тайной засаде Вместе с вождями ахейцев, – тебе это смертью казалось. Много спокойней, конечно, по войску обширному греков Доли у тех отбирать, кто слово противное скажет. Царь – пожиратель народа, над трусами царствовать годный! Ибо иначе, Атрид, ты б в последний раз нынче был дерзок! Но говорю я тебе и клянусь величайшею клятвой, Этим клянусь тебе скипетром, который, с тех пор как покинул Ствол свой родимый в горах, никогда не оденется больше В листья и ветви и не расцветет, ибо срезаны медью Листья его и кора, – а теперь средь народа ахейцев Судьи в руке его держат, которые Зевса уставы Свято блюдут: для тебя эта клятва великою станет! Будет пора, посетит всех ахейских сынов сожаленье Об Ахиллесе, – но ты, хоть печалясь, помочь не сумеешь, В день как падет под ударами Гектора мужеубийцы Много ахейских сынов, ты ж в груди истерзаешься сердцем, Гневаясь сам на себя, что храбрейшего мужа обидел". Так говорил сын Пелея. И, бросивши наземь свой скипетр, Весь золотыми гвоздями усеянный, сел, а напротив Гневный Атрид восседал. И тогда между ними поднялся Нестор, искусный в речах: он в Пилосе гремел на собраньях, И у него с языка слаще меда лились увещанья. Двух поколений людей, одаренных раздельною речью, Видел он смерть, – с ними прежде в священном Пилосе Жил и питался; над третьим теперь он царил поколеньем. Доброжелательно к ним обратился и так он промолвил: "Боги! Великая скорбь, знать, постигла ахейскую землю! Верно, зато возликуют Приам и Приамовы дети, Также другие троянцы почувствуют радость большую, Если узнают про то, как вы оба враждой разделились. Вы, и в совете, и в битве первейшие в стане Данайцев. Но убедить себя дайте: ведь оба меня вы моложе. В прежние годы с мужами отважнее вас говорил я: Даже они никогда увещаний моих не гнушались. Ибо подобных мужей я не видел и вновь не увижу, Как Пирифой и Дриант, предводители многих народов, Иль Полифем богоравный, иль славный Киней, иль Эксадий, Или Тезей, от Эгея рожденный, с бессмертными равный. Неустрашимей людей земля не кормила доныне. Храбрые сами, они столь же храбрых на бой вызывали Горных кентавров, которых в ужасной борьбе истребили. Вот между ними вращался и я, как пришел из Пилоса, Из отдаленной земли: меня они сами призвали, Также по воле своей я сражался за них, ибо с ними Ныне никто из людей на земле состязаться не мог бы. Эти-то мужи со мной совещались и слушались слова. Так повинуйтесь и вы: хорошо быть доступным совету. Ни у него, хоть ты властен, отнять не желай эту деву, Но уступи, что уж прежде ему подарили ахейцы, Ни дерзновенно с царем, о, Пелид, не желай состязаться, Ибо никто из царей скиптродержцев, прославленных Зевсом, Чести подобной, как он, никогда не стяжал себе в долю. Если же ты и храбрей, и тебя родила мать богиня, Все же тебя он сильней, оттого что он многими правит. Но перестань, сын Атрея, сердиться и ты. Умоляю, Прочь отложи ты вражду с Ахиллесом, который ахейцам В этой войне злополучной всем служит великим оплотом". И, отвечая ему, так сказал Агамемнон властитель: "Вправду, о, старец, ты все говорил, как тебе подобает. Только желает сей муж между всеми другими быть первым, Править он всеми желает, над всеми царить, свою волю Всем предъявлять, – никого не склонит он на это, я верю. Разве, копье научивши метать, вечно сущие боги Дали свободу ему вместе с тем наносить оскорбленья?" И, прерывая его, Ахиллес богоравный промолвил: "Трусом, по истине, мог бы прослыть я и мужем негодным, Если б тебе уступал я во всем, что ты только ни скажешь. Прочим приказывай так, мне же ставить предела не думай, Ибо отныне тебе я покорствовать больше не стану. Но я другое скажу, ты ж в уме заруби мое слово. Не подыму я руки из-за девы теперь, чтоб сразиться Против тебя иль другого: вы отняли то, что мне дали. Но из всего, что пред черным храню кораблем быстроходным, Ты не возьмешь ничего, против воли моей завладевши. Иль попытайся, пожалуй; пускай и другие увидят, Как вдоль копья моего твоя черная кровь заструится". Оба, друг с другом сразившись такими словами, поднялись И распустили собранье перед кораблями ахейцев. Тотчас Пелид повернул к шалашам и судам соразмерным С ним и Патрокл с мирмидонской дружиною храброй. Сын же Атрея на море спустил быстроходное судно, Двадцать назначил гребцов, разместил гекатомбу для бога И посадил Хризеиду, прекрасноланитную деву, Сам приведя. А вождем заступил Одиссей многоумный. Сев на корабль, они быстро поплыли по влажной дороге. И повелел Агамемнон народам очиститься телом. Те же, очистившись, в море отмытую вылили воду И, совершенные выбрав из коз и быков гекатомбы, Их Аполлону сожгли на прибрежье бесплодного моря. Жертвенный запах до неба достиг вместе с клубами дыма. Так они заняты были по войску. Меж тем Агамемнон Не позабыл своей распри и прежней угрозы Ахиллу, Но обратился со словом к Талфибию и Эврибату – Оба глашатая были они и проворные слуги: "Вы, к Ахиллесу Пелиду в палатку войдя, уведите, За руку взяв, Бризеиду – прекрасноланитную деву. Если ж ее не отдаст он, я с большей толпою предстану И уведу ее сам, – для него это будет печальней". Так говоря, он послал их и властное слово прибавил. Те же пошли против воли прибрежьем пустынного моря. Вскоре палаток они и судов мирмидонских достигли. Там отыскали Ахилла, сидящего подле палатки Пред кораблем своим черным. И не был он рад, их увидев. Оба они, из почтенья к владыке, смущенные стали, Не обращаясь к нему со словами и не вопрошая. Но Ахиллес разгадал все то в мыслях своих и промолвил: "Радуйтесь, вестники, вы, о, послы и Зевеса, и смертных! Ближе идите! Виновны не вы предо мной – Агамемнон: Он вас обоих сюда за прекрасной послал Бризеидой. Что ж, приведи эту деву, Патрокл, питомец Кронида, Дай им ее увести. И да будут свидетели оба Перед богами бессмертными и перед смертными всеми, Перед царем бессердечным. О, если когда-либо будет Нужда во мне, чтоб от войска отвлечь недостойную гибель… Ибо от мыслей свирепых безумствует он и не сможет, Все впереди осмотревши и тыл обеспечив, устроить, Чтобы вблизи кораблей безопасно сражались ахейцы". Так он сказал, и Патрокл, повинуясь любезному другу, Деву привел из палатки с прекрасным лицом Бризеиду, И увести ее дал. Те вернулись к ахейскому флоту, С ними и женщина шла против воли. И в сторону, плача, Вдаль от друзей отошел сын Пелея. Он сел на прибрежьи, Белою пеной покрытом. И глядя на черные волны, Руки простер он и громко воззвал к своей матери милой: "Мать! О, за то, что рожден я тобою для жизни короткой, Должен был хоть бы почетом меня наделить Олимпиец Зевс Громовержец; но ныне меня не почтил он ни мало; Ибо нанес мне бесчестье Атрид – царь с обширною властью: Взял он награду мою и владеет ей, силой отнявши". Так он, рыдая, сказал. И почтенная мать услыхала, Сидя в морской глубине с престарелым отцом своим рядом. Быстро из моря седого богиня как тучка возникла, Села близь льющего слезы, погладила нежно рукою И, называя по имени, слово такое сказала: "Сын мой, что плачешь! Какая печаль в твою душу проникла? Молви, в душе ничего не таи; пусть мы оба узнаем". Тяжко вздохнувши, ей так отвечал Ахиллес быстроногий: "Знаешь сама; и тебе же, всеведущей, что расскажу я? Шли мы войною на Фивы, Этиона город священный. Город предав разрушению, все увели мы оттуда. Мирно добычу деля меж собою, ахейские мужи Сыну Атрея в удел Хризеиду прекрасную дали. Хриз, Аполлона далеко разящего бога служитель, Вскоре пришел к быстроходным судам аргивян меднобронных, Выкупить дочь пожелав и принесши бесчисленный выкуп. Жезл в руках он держал золотой, а на жезле – повязку Феба, царя Дальновержца, – и всех умолял он ахейцев, А наибольше обоих Атридов, начальников войска. Криками все той порой изъявили ахейцы согласье Просьбу исполнить жреца и принять его выкуп богатый. Только не по сердцу это царю Агамемнону было; Злобно жреца отослал он, прибавив жестокое слово. Хриз, потрясенный, вернулся назад и молению старца Внял Аполлон, ибо жрец этот был ему много любезен. Злую стрелу он метнул в аргивян и толпою великой Воины гибли в то время, как реяли Фебовы стрелы Всюду по войску ахеян обширному. Нам предвещатель, Знающий многое, волю тогда объяснил Дальновержца. Первым советовал я искать примирения с богом. Бешенство вскоре объяло Атрида. И, бурно поднявшись, Слово угрозы он молвил, – и вот это слово свершилось. Деву на судне кривом быстроокие мужи ахейцы К Хризу теперь провожают, подарки везя для владыки, А из палатки моей вот недавно послы удалились И увели Бризеиду, что дали мне дети ахейцев. Ты же на помощь сыночку приди своему, если можешь. Ты подымись на Олимп и Зевеса проси, если только Словом иль делом когда-либо сердце ты в нем услаждала. Часто я слышал как ты у родителя дома хвалилась, Что от Зевеса отца, облаков собирателя черных, Ты лишь одна из бессмертных позорную казнь отвратила, В день, когда все Олимпийцы его заковать пожелали: Гера и с ней Посейдон, а также Паллада Афина. Ты же пришла и от плена спасла его тем, о, богиня, Что на пространный Олимп ты сторукого тотчас гиганта Кликнула в помощь, – того, кто слывет у богов Бриареем, А у людей Эгионом (за то, что отца он сильнее). Славою гордый он сел близь Кронида; тогда устрашились Вечно блаженные боги и не заковали Зевеса. Ныне об этом напомни, прильни и возьми за колени, Не согласится ли он, не поможет ли в битве троянцам К самым кормам корабельным ахейцев прогнать, умертвивши Их на морском берегу, чтоб царем они все насладились, Чтобы узнал и Атрид Агамемнон, обширный властитель, Как безрассудно обидел сильнейшего он из ахеян". Слезы тогда проливая, Фетида ему отвечала: "Сын мой, зачем я тебя возрастила, родивши на горе? Перед судами сидел бы уж ты, не скорбя и не плача, Ибо судьба твоя мало продлится и век твой не долог. Ныне же ты кратковечен и всех злополучнее также. Видно для доли печальной тебя родила я в чертоге. Все же просить за тебя Громовержца Зевеса отправлюсь Я на покрытый снегами Олимп, не склонится ль на просьбу. Ты, между тем, оставаясь вблизи кораблей быстроходных, Гневом ахейцев казни и совсем от войны уклоняйся. За океан лишь вчера к беспорочным на пир эфиопам Зевс отошел, а за ним удалились и прочие боги. Через двенадцать он дней на Олимп возвратится обратно. Тотчас к Зевесу отправлюсь в чертог на фундаменте медном. Буду колени ему обнимать, – он склонится, надеюсь". Так говоря, удалилась она и оставила сына, Гневного в сердце своем из-за женщины пышноодетой, Взятой насильно и против желанья ее отведенной. В Хризу меж тем Одиссей с гекатомбой священною прибыл. В много глубокую гавань едва лишь вошли, как немедля Парус собрали они и на черный корабль уложили, Мачту спустили в гнездо, притянувши канатами крепко, И подвигались вперед вплоть до пристани взмахами весел, Бросили якорный камень, потом закрепили причалы И на морское прибрежие сами сошли друг за другом, Также свели гекатомбу далеко разящему Фебу И, наконец, Хризеида сошла с мореходного судна. Тотчас же с ней к алтарю подошел Одиссей многоумный, На руки сдал дорогому отцу и сказал ему слово: "Послан, о, Хриз, я сюда Агамемноном, пастырем войска, Чтобы вернуть тебе дочь и священную сжечь гекатомбу Фебу, на благо данайцам, да сжалится царь, ниспославший Ныне болезнь на ахеян – причину страданий плачевных". Так говоря, он ее передал – и тот, радуясь, принял Милую дочь. Между тем гекатомбу прекрасную бога Вкруг алтаря крепкозданного чинно они разместили, Руки умыли потом и взяли ячмень крупнозерный. Руки воздевши, и Хриз громогласно молился меж ними: "Внемли мне, бог сребролукий, о, ты, обходящий дозором Хризу и Килу священную, царь Тенедоса могучий! Ты уже внял мне однажды в тот день, как тебе я молился. Много почтил ты меня, покаравши ахейское войско. Ныне еще раз, как прежде, мое ты исполни моленье: Ныне уже отврати от данайцев постыдную гибель". Так говорил он, молясь, и молению внял Дальновержец. К богу воззвавши они разбросали ячмень крупнозерный, Шеи приподняли жертвам, разрезали, кожу содрали, Бедра потом разрубили, двойным их пластом обернули Светлого жира и мяса сырого наверх положили. Старец немедля их сжег на поленьях, вином поливая Ярким, а юноши рядом стояли, держа пятизубцы. После ж, как бедра сгорели, они, от утробы отведав, Прочие части рассекли, пронзили насквозь вертелами И, осторожно прожаривши, все от огня удалили. Кончив труды и еду приготовив, за пир они сели, И не нуждался никто в уделяемых поровну яствах. После ж, когда в них желанье питья и еды утолилось, Юноши в чашах глубоких до края смешали напиток, И разделили по кубкам, свершив перед тем возлиянье. Целый тот день до заката ахейские юноши пеньем Гнев Аполлона смягчали, хвалебный пеан распевая В честь Дальновержца. И, слушая их, он в душе наслаждался. Только лишь солнце зашло и тени во след опустились, Близь корабля они вместе легли у причальных канатов. А как заря розоперстая вышла из сумерек ранних, В путь они тотчас собрались к обширному войску ахеян. Ветер попутный им с неба послал Аполлон Дальновержец. Мачту поставив, они развернули белеющий парус: Ветер наполнил средину его и пурпурные волны Шумно запенились подле киля, когда тронулось судно, И побежало оно по волнам, свой путь совершая. Вскоре корабль достигнул обширного стана ахеян, Черный на землю сухую корабль извлекли, на высокий Берег песчаный, внизу подложивши большие подпоры, И по своим кораблям и палаткам рассеялись сами. Гневом дышал, между тем, близь судов быстроходных покоясь, Зевса потомок, могучий Пелид Ахиллес быстроногий. Больше в собранья, мужей прославляющих, он не являлся, Больше в бою не бывал, лишь терзал свое милое сердце, Праздно покоясь, тоскуя о кликах и схватках военных. Вскоре, лишь только заря на двенадцатый день народилась, Все на Олимп возвращались – вечноживущие боги, Вместе идя, а Зевес впереди. И о просьбе дитяти Не позабыла Фетида, но, волны морские покинув, Рано направила путь по великому небу к Олимпу. Там увидала Кронида, глядящего вдаль: одиноко На многоверхом Олимпе сидел он на крайней вершине. Села с ним рядом богиня и, левой обнявши колени, Правой рукою за низ подбородка к нему прикоснулась, И, умоляя, сказала владыке Зевесу Крониду: "Зевс, наш родитель! О, если когда-либо словом иль делом Я средь бессмертных тебе угодила, – исполни мне просьбу, Сына почти моего: из героев он всех кратковечней Ныне ж бесчестье нанес ему пастырь племен Агамемнон, Ибо его он владеет наградою, сам отобравшми Ты ж отомсти за него, Олимпиец, Зевес Помыслитель Силу троянцам даруй ты дотоле, покуда ахейцы Сына опять не почтут моего, возвеличивши славой". Так говорила. Зевес не ответил ей Тучегонитель, Долго безмолвный сидел он. Она ж, как обвила колени, Так и держала, прильнув, и опять, во второй раз, молила: "Или сейчас обещай непреложно и знак дай согласья, Иль откажи, ибо страх тебе чужд. И тогда пусть узнаю, Сколько из всех я, богиня, тобой наименее чтима". Громко вздохнув, отвечал ей Зевес, облаков собиратель: "Скорбны последствия будут, когда приведешь меня к распре С Герою, если б меня раздражать она вздумала бранью. В сонме бессмертных богов и так уже вечно со мною Спорит она, говоря, что троянцам в бою помогаю. Ты же теперь возвратися домой, и пускай не заметит Гера тебя. Буду сам я о всем помышлять, чтоб свершилось. Хочешь, тебе головой в знак согласья кивну, да поверишь. Знаменье это мое величайшее между богами, Все, что когда-либоо я подтверждал головы наклоненьем, Неотменяемо и необманно, и не безуспешно". Молвил и сдвинул Кронид в знак согласия темные брови, И, ниспадая, встряхнулись нетленные кудри владыки Вокруг бессмертной главы – и великий Олимп содрогнулся. Так рассудивши, расстались они. Вслед за этим богиня С белой вершины Олимпа в глубокое ринулась море, Зевс удалился в чертог свой. И перед отцом своим боги Все из седалищ поднялись, – никто не дерзал дожидаться, Стоя, его приближенья, но все устремились навстречу. Тотчас он сел на престол свой. А Гере все было известно, Ибо она подглядела, как с ним замышляла решенья Дочь среброногая старца морского, богиня Фетида. К Зевсу Крониду она с колкой речью тогда обратилась: "Кто из богинь, о, лукавец, с тобой замышляла решенья? Вечно любезно тебе, от меня в стороне обретаясь, Тайное в мыслях решать. И еще добровольно ни разу Ты о задуманном мне не решался и слова промолвить". И, отвечая, сказал ей отец и людей и бессмертных: "Гера, ты все разузнать не надейся мои помышленья. Трудно тебе это будет, хотя и моя ты супруга. Все, что я слуху доверить считаю приличным, об этом Раньше тебя не узнает никто из богов или смертных. Если ж вдали от богов что-нибудь пожелаю замыслить, Не вопрошай о подобном, равно узнавать не пытайся". И, волоокая так отвечала почтенная Гера: "О, всемогущий Кронид, какое ты слово промолвил! Не вопрошала досель я тебя, узнавать не пыталась, В ненарушимом спокойствии все, что хотел, обсуждал ты. Ныне же в мыслях я страшно боюсь, что тебя обольстила Дочь среброногая старца морского, богиня Фетида: Рано придя, близь тебя она села, обнявши колени. Ей-то, боюсь, ты кивнул головой в знак того, что Ахилла Хочешь почтить, погубив пред судами не мало ахейцев". И, отвечая, промолвил Зевес, облаков собиратель: "Вечно, несчастная, ты подозрений полна и нельзя мне Скрыться никак. Но свершить ничего ты не сможешь, лишь дальше Станешь от мыслей моих, – для тебя ж это будет печальней. Если и было, как ты говоришь, знать оно мне угодно. Лучше безмолвно сиди, моему повинуясь веленью, Или тебе не помогут все боги Олимпа, как встану И на тебя наложу я свои непобедные руки". Так он сказал. Волоокая села почтенная Гера, Молча, объятая страхом, смиривши любезное сердце. И небожители боги вздыхали в чертоге Зевеса. Славный художник Гефест тогда обратился к ним с речью, Милую мть, белорукую Геру, утешить желая: "Скорбны последствия будут и невыносимо печальны, Если вы станете так из-за смертных вдвоем состязаться, Сея раздор меж богов. И какого нам ждать наслажденья От благородного пиршества, если вражда побеждает? Матери ж я посоветую, хоть и сама многоумна, К Зевсу – родителю милому – ласковой быть, чтобы снова Спора отец не затеял, расстроивши пиршество наше. Ибо, когда б захотел Громовержец Олимпа, то смог бы С тронов низвергнуть нас всех, оттого что сильнее гораздо. Ты же к нему обратись и смягчи его ласковой речью. К нам благосклонен тогда снова станет отец Олимпиец". Так он сказал и, вскочив, подает двухстороннюю чашу В руки возлюбленной матери, с речью такой обращаясь: "Милая мать! Претерпи и снеси, как ни тягостно горе, Да не увижу своими глазами тебя, дорогую, Ныне побитой; тогда, хоть и сильно в душе огорченный, Помощь подать не смогу: в состязаньи тяжел Олимпиец. Он уж однажды меня, когда я защищать порывался, За ногу взял и швырнул от порога небесного дома. Целый носился я день, и лишь вместе с садящимся солнцем Пал на далекий Лемнос, и во мне чуть держалось дыханье. Мужи синтийцы меня, там упавшего, приняли кротко". Так он сказал. Улыбнулась тогда белорукая Гера, Кубок у сына из рук, улыбаясь, взяла; он же тотчас И остальным всем бессмертным, от правой руки начиная, Сладкого нектару налил, из чаши большой почерпая. И несмолкаемым смехом залились блаженные боги, Видя Гефеста, как он хлопотал по чертогу, хромая. Целый тот день, пока солнце склонилось, они пировали, И недостатка на пиршестве не было в общем довольстве, Не было в лире прекрасной, звучавшей в руках Аполлона, Не было в Музах, которые пели, чредой, сладкогласно. После ж того, как затмилось сиянье блестящее солнца, Каждый в свой дом удалился, желая предаться покою, Там, где Гефест обоюдохромой, знаменитый художник, С дивным расчетом построил чертоги для каждого бога. К ложу пошел своему и Зевес, Громовержец Олимпа. Там отдохнул он сперва, а когда сладкий сон опустился, Лег и заснул, – и легла рядом с ним златотронная Гера.
2
Прочие боги, равно как и мужи, бойцы с колесницы, Спали всю ночь, лишь Зевеса не радовал сон безмятежный. Все он в уме размышлял, как бы лучше почтить Ахиллеса, Как бы ему погубить пред судами побольше ахейцев. И показалось Зевесу в душе наилучшим решеньем Пагубный Сон ниспослать к Агамемнону, сыну Атрея. И, обратившись к нему, он крылатое слово промолвил: "Пагубный Сон, снизойди к кораблям быстроходным ахейцев И к Агамемнону сыну Атрея проникши в палатку, Все ты поведай как я поручаю, – вполне неизменно. Ты прикажи, чтоб немедля он пышноволосых ахейян В бой ополчил, ибо нынче возьмет он широкодорожный Город троянцев: уже на Олимпе живущие боги Разно не мыслят теперь, оттого что их всех преклонила Гера мольбою своей, – и троянцам печаль угрожает". Так он промолвил и Сон, услышавши слово, помчался. Вскоре затем он достиг кораблей быстроходных ахейских И, подойдя к Агамемнону, сыну Атрея, в палатке Спящим увидел его, окруженного сладким покоем. Стал он над ним в головах, уподобившись сыну Нелея, Нестору: больше, чем старцев других, его чтил Агамемнон. Нестора образ принявши, божественный Сон молвил слово: "Спишь ли, Атрея, коней укротителя, сын благородный? Не подобает всю ночь так покоиться мужу совета, Кто и народы блюдет и о многом заботиться должен. Быстро мне внемли теперь: от Зевеса к тебе я посланник. Он и вдали озабочен тобой и тебя сожалеет. Он повелел, чтоб немедля ты пышноволосых ахеян В бой ополчил, ибо ныне возьмешь ты широкодорожный Город троянцев: уже на Олимпе живущие боги Разно не мыслят теперь, оттого что их всех преклонила Гера мольбою своей – и троянцам бедой угрожает Зевс. Ты же в мыслях своих мою речь сохрани, чтоб забвенье Не овладело тобой, когда сон тебя сладкий покинет". Так говоря, он ушел и в палатке оставил владыку, Полного мыслей о том, что по воле судьбы не свершилось. Ибо он верил, что город Приама сегодня разрушит, Глупый, не зная событий, которые Зевс приготовил, Много еще ниспослать пожелавший стенаний и бедствий На аргивян и троянцев среди беспощадных сражений. Встал он со сна – а кругом раздавался божественный голос. Быстро поднявшись, он сел и в мягкий хитон облачился, Сшитый недавно, красивый. И плащ перекинув широкий, Пару сандалий прекрасных к блестящим ногам подвязал он, Меч среброгвоздый потом через плечи могучие бросил, В руки же скипетр взял прародительский, вечно нетленный, С ним и отправился в путь к кораблям меднобронных данайцев. Уж на великий Олимп богиня Заря ниспустилась, Чтобы о дне возвестить и Зевесу и прочим бессмертным. Тотчас Атрид приказал глашатаям звонкоголосым Пышнокудрявых ахейцев созвать на собранье. Они же Кликнули клич и ахейцы весьма торопливо сбирались. Прежде всего разместил он совет многоопытных старцев Пред кораблем повелителя Нестора, родом Пилосца: Вместе собравши, он к ним обратился с разумным советом: "Слушайте, други! Божественный сон среди ночи священной Спавшим меня посетил, и видом, осанкой и ростом Был он вблизи богоравному Нестору много подобен. Став над моей головой, он мне слово такое промолвил: "Спишь ли, Атрея, коней укротителя, сын благородный? Не подобает всю ночь так покоиться мужу совета, Кто и народы блюдет, и о многом заботиться должен. Быстро мне внемли теперь: от Зевеса к тебе я посланник. Он и вдали озабочен тобой и тебя сожалеет. Он повелел, чтоб немедля ты пышноволосых ахеян В бой ополчил, ибо ныне возьмешь ты широкодорожный Город троянцев: уже на Олимпе живущие боги Разно не мыслят теперь, оттого что их всех преклонила Гера мольбою своей и троянцам бедой угрожает Зевс. Ты же в мыслях своих сохрани мою речь". – Так сказавши, Он, отлетев, удалился – и сон меня сладкий покинул. Дайте ж обсудим, как в бой ополчить нам ахейское войско. Стану сперва искушать их словами, насколько пристойно, И повелю им бежать на судах многовесельных, – вы же Каждый на месте своем удержать их старайтесь словами". Так он промолвил и сел, и тогда между ними поднялся Нестор, который царил над Пилосом, обильным песками. Он, благомыслящий, к ним обратился и слово промолвил: "Милые други! Вожди и советники войска данайцев! Если б другой из ахеян про сон рассказал нам подобный, Мы бы, лжецом обозвавши, совсем от него отвернулись. Ныне ж он снился тому, кто гордится, что первый он в войске. Дайте ж устроим, чтоб дети ахейские в бой ополчились". Так говоря, он поднялся и первый ушел из совета. После поднялись другие, владыке народов послушны, Скиптродержавные мужи, а войско меж тем собиралось. Точно пчелиные рои весной из пещеры в скале вылетают, Вьются густыми роями, один за другими без счета, То над цветами весенними гроздеобразно повиснут, То в направлениях разных по воздуху, легкие, реют: Так и ахейцы во множестве из кораблей и палаток Вдоль по высокому берегу моря, сплотившись рядами, К месту собрания шли. И Молва между ними блистала, Вестница Зевса, идти побуждая; они же собрались. И загудело собранье, земля застонала в то время, Как размещались ахейцы – и было смятенье. Старались Десять глашатаев громких, нельзя ль удержать их от крика, Чтобы царей, возращенных Зевесом, могли они слышать. Только с трудом размещался народ, на местах оставаясь И прекращая шуметь. Со скипетром а руке Агамемнон С места поднялся. Тот скипетр Гефест изготовил, трудившись, А подарил он его Олимпийцу Крониду Зевесу, – После Зевес его отдал посланнику Аргоубийце, Царь же Гермес дал Пелопсу, коней укротителю быстрых, После Пелопс передал его пастырю войска Атрею, Тот, умирая, Тиэсту, овцами богатому, отдал, Царь же Тиэст завещал Агамемнону, сыну Атрея, Многими чтоб управлял островами и Аргосом целым. И, на него опираясь, он слово сказал аривянам: "Други мои! О, герои данайские, слуги Арея! Зевс Громовержец Кронид меня бедствием тяжким опутал, Он, кто, жестокий, сперва мне кивнул головой в знак согласья И обещал, что вернусь, Илион крекостенный разрушив; Ныне же, злобный обман замышляя, Зевес повелел мне В Аргос без славы уйти, погубивши здесь много народа. Так пожелал он теперь, Олимпиец Зевес всемогущий, Он, кто до ныне низринул венцы с городов уже многих, Да и низринет еще, ибо сила его беспредельна. Но и для дальних потомков то будет позором улышать, Что и в подобном числе и такие ахейцы так тщетно И безуспешно войну продолжали, воюя с мужами, Бывшим в меньшем числе, и коца никакого не видя. Ибо когда бы ахейцы, а также троянцы, хотели, Мирный союз заключив, сосчитаться одни пред другими, Если б троянцы собрались здесь все, кто очаг лишь имеет, Мы же, ахейцы, желали бы взять, на десятки разбившись, По одному лишь троянцу на каждый, вино чтобы черпал, – Без виночерпиев много тогда бы осталось десятков. В столько-то раз многочисленней греки троянцев, Что в Илионе живут. Но на помощь союзники мужи Из городов собираются многих. Они, копьеносцы, Сильно меня отражают, препятствуя, как ни желаю, До основания срыть Илион, многолюднейший город. Девять годов у великого Зевса уже пролетело, Сгнили давно корабельные брусья, истлели канаты, Где-то в домах наши жены, равно как любезные дети, Пред очагами сидят и нас поджидают, а дело, Ради которого прибыли мы, не исполнено нами. Други, давайте же все поступать, как теперь повелю я. Вместе бежим с кораблями в любезную отчую землю, Ибо не взять никогда нам широкодорожную Трою". Так он промолвил и радость вдохнул им в сердца своей речью, – Всем из народа, не знавшим о прежнем решеньи совета. И зашумело собранье, как волны огромные моря, В час, когда южный и западный ветер приводят в движенье Понт Икарийский, из тучи Зевеса отца устремившись. Точно как бурный Зефир наклоняет высокую ниву, То подымаяся грозно, то падая вдруг на колосья, – Так бушевало собранье. И воины с радостным криком Все к кораблям устремились, и пыль, из-под ног выбиваясь, Встала высоко. Они же меж тем убеждали друг друга За корабли ухватиться и в море священное сдвинуть, Рвы очищали, из-под кораблей извлекали подпоры, – И от спешивших на родину крик поднимался до неба. Так бы судьбе вопреки, возвращенье ахейцев свершилось, Если бы Гера тогда не промолвила слова Афине: "Непобедимая дочь Эгидодержавного Зевса! Горе! Ужели домой по широкому гребню морскому Так убегут аргивяне в любезную отчую землю, На похвальбу и Приаму и прочим троянцам покинув Здесь агивянку Елену, ту, ради которой погибло Столько ахейцев под Троей, вдали от любезной отчизны? Но поскорей отправляйся ты с стан меднобронных данайцев, Ласковой речью своей останавливай каждого мужа, В море совлечь не дозволь кораблей обоюдоокруглых". Молвила так. Синеокая ей покорилась Афина И, устремившись, с вершины Олимпа на землю спустилась. Вскоре достигла она кораблей быстроходных ахейских. Там Одиссея нашла, кто по мудрости равен Зевесу. Не прикасался герой к своей черной ладье оснащенной, Ибо печаль овладела и сердцем его, и душою. Ставши вблизи, синеокая так говорила Афина: "Зевса потомок, Лаерта дитя, Одиссей многоумный, О, неужели домой, в любезную отчую землю, Бросившись вместе к судам многовесельным, вы убежите, На похвальбу и Приаму, и прочим троянцам покинув Здесь аргивянку Елену, ту, ради которой погибло Столько ахейцев под Троей, вдали от любезной отчизны? Но отправляйся теперь ты немедля к ахейскому войску, Ласковой речью своей останавливай каждого мужа, В море совлечь не дозволь кораблей обоюдоокруглых". Молвила так, и он голос узнал говорившей богини И побежал, уронивши свой плащ. Эврибат его поднял, Житель Итаки, глашатай, тогда провожавший героя. Сам он, представ пред царем Агамемноном, сыном Атрея, Взял у него прародительский скипетр, вечно нетленный, С ним и отправился к быстрым судам меднобронных данайцев. Если царя он встречал или воина, знатного родом, Ставши пред ним он его останавливал ласковой речью: "О, многочтимый! Тебе не пристало дрожать, словно трусу. Лучше на место садись и других усади средь народа, Ибо еще хорошо не изведал ты мыслей Атрода; Он искушает теперь, но вскоре накажет ахейцев. Мы ведь слыхали не все то, о чем говорил он в совете. Как бы во гневе своем не сделал он худа ахейцам. Гнев же велик у царя, кто Зевесом взращен; от Зевеса Царский почет, а его то Зевес полюбил Промыслитель". Если ж кричавшего громко он мужа встречал из народа, Скиптром его ударял и бранил его грозною речью: "Сядь, злополучный, недвижно и слушай, что скажут другие. Те, кто мудрее тебя; ты ж негоден к войне и бессилен И никогда ни во что не считался в бою, ни в совете. Мы, аргивяне, не все, полагаю, здесь царствовать будем; Не хорошо многовластье. Единый да будет властитель, Царь же единый, которому Кроноса хитрого сыном Скиптр и законы даны, затем, чтоб царил он над нами". Действуя так, он настраивал войско к порядку. Они же Из кораблей и палаток опять устремились в собранье С криком, подобно тому, как прибой многошумного моря Хлещет о берег крутой и весь понт оглашается громом. Все, наконец, они сели и так на местах оставались. Только Терсит еще громко бранился, болтливый без меры. Множество слов беспорядочных в мыслях своих сохранял он, Чтобы царей задевать, говоря что случится, без толка, Лишь бы он думал, что греки найдут его речи смешными. Он безобразнейший был изо всех, кто явился под Трою. Был он косой и хромой, и его искривленные плечи Вместе сходились к груди, а еще заостренною кверху Он головой отличался и редкий торчал на ней волос. Больше других на Ахилла он злился и на Одиссея И оттого их бранил. Но теперь наносил оскорбленья Он Агамемнону, резко крича. И хоть страшно ахейцы В сердце своем возмущались, – против него негодуя, Все же он, громко ревя, поносил Агамемнона словом: "Чем, о, Атрид, ты опять недоволен, в чем нужду имеешь? Медью набиты палатки твои и живет в тех палатках Множество избранных жен, которых тебе мы, ахейцы, Первому дарим, едва лишь возьмем неприятельский город. Золота ль нужно еще? Чтоб его кто-нибудь из троянцев, Сильный коней укротитель, доставил, как выкуп за сына, Мной приведенного связанным или другим из ахейцев? Нужно ль жену молодую, чтоб с ней ты в любви сочетался, Тайно от нас в стороне укрываясь? Тебе, полководцу, Не подобает беду накликать на ахейское войско. Трусы! Постыдное племя! Ахеянки вы, не ахейцы! Дайте, вернемся домой с кораблями! Его же оставим Здесь, подле Трои, добычей своей наслаждаться. Пусть знает, Пользу ль ему мы приносим хоть сколько-нибудь, иль не мало. Ныне он даже Ахилла, значительно лучшего мужа, Тем оскорбил, что наградой владеет его, отобравши. Только Ахилл обленился, в груди его больше нет желчи. Если б не это, Атрид, ты б в последний раз ныне был дерзок". Так, понося Агамемнона, пастыря многих народов, Молвил Терсит. Быстро стал перед ним Одиссей богоравный. Он, исподлобья взглянувши, сказал ему гневное слово: "О, пустомеля Терсит, хоть и звонкоголосый оратор! Ты воздержись и один не дерзай состязаться с царями, Ибо, скажу, безобразней тебя нет другого из смертных, Сколько ни прибыло их с Атридами вместе под Трою. Вот почему не тебе, именами царей потешаясь, Речи держать, укоризны твердить и желать возвращенья. Сами еще хорошо мы не знаем, как это свершится, Благополучно иль нет возвратимся мы, дети ахейцев. Ты же сидишь и коришь Агамемнона, сына Атрея, Тем, что ему, полководцу народов, дают слишком много Мужи данайцы, а ты произносишь насмешливо речи. Но говорю я тебе, и угроза моя совершится: Если еще раз тебя, как теперь, обезумевшим встречу, Пусть в этот день головы на плечах Одиссея не будет, Пусть называться вперед я не стану отцом Телемаха, Если, схвативши, с тебя не сорву я одежды любезной, Плащ и тунику, и платье, которое стыд прикрывает. И самого не отправлю в слезах к кораблям быстроходным Вон из собранья, ударами прежде постыдно избивши". Так он сказал и жезлом по спине и плечам он ударил. Тот изогнулся, и слезы обильно из глаз его пали, А на спине проступила кровавая опухоль тотчас От золотого жезла. Дрожа, он уселся на место, Тупо кругом озираясь от боли, слезу вытирая. Все же, хоть были печальны, от сердца над ним посмеялись; Каждый из них говорил, на взирая один на другого: "Боги! Свершил Одиссей уже подвигов вправду без счета, Первый ли мудрый давая совет иль к войне побуждая. Ныне же он среди нас величайшую выказал доблесть, Тем, что болтливый им был клеветник исключен из собраний. Сердце надменное снова его не побудит наверно Так состязаться с царями, твердя им обидные речи". "Так говорили в толпе. Одиссей, городов разрушитель, Встал со скиптром в руке. Синеокая подле Афина, Вестника облик принявши, молчать приказала народу, Дабы и первые, как и последние дети ахейцев Слово услышать могли и решение вместе обдумать. Доброжелательный, к ним обратился и так он промолвил: "Ныне тебя, царь Атрид, пожелали ахеяне сделать Гнусным в глазах всех людей, говорящих раздельною речью. Клятвы они не сдержали, которой клялись тебе прежде, В день, как отплыли сюда из отчизны коней Арголиды, Клятвы, что ты, разорив Илион крепкостенный, вернешся. Ныне, как малые дети иль вдовые жены, ахейцы Плачутся друг перед другом о том, как домой возвратиться, Хоть возвратиться домой тяжело, потерпев пораженье. Правда и то, что, оставшись вдали от супруги лишь месяц, Всякий уже тяготится на судне, снабженном гребцами, В зимние бури гонимом поверх разъяренного моря. Ныне же год уж девятый исполнился, круг совершая, С того дня, как находимся здесь. Оттого не сержусь, коль ахейцы Подле кривых кораблей в огорченьи сидят. Все ж позорно Далее медлить, равно как вернуться с пустыми руками. Други, еще потерпите, останьтесь на срок, пусть узнаем, Верно ль Калхас предвещает грядущее или не верно. Помним мы все хорошо. Вы, кого не умчали богини Смерти, вчера как и третьего дня, проходившие мимо, Вы – очевидцы того, как суда аргивян собирались Вместе в Авлиде, на горе Приаму и прочим Троянцам. Мы обступили источник вокруг алтарей освященных И гекатомбы бессмертным богам сожигали, как должно, Стоя над кленом прекрасным, где лились прозрачные воды. Там появилось великое знаменье: с красной спиною Страшный дракон, всемогущим ниспосланный в свет Олимпийцем, Кинулся быстро из-под алтаря и на клен устремился, Где находились птенцы воробья, неразумные дети, Вместе укрывшись под листья одной из ветвей самых крайних, Восемь числом, а девятая мать, что птенцов породила. Там их пожрал до единого, жалобный писк издававших. Мать же вокруг своих деток родимых носилась, тоскуя, Но и стенавшую он за крыло ухватил извиваясь. После ж того, как детей воробьиных и мать проглотил он, Знаменье сделал бессмертный, пославший явленье: Кроноса хитрого сын превратил его в камень. Мы же, стоявшие подле, дивились тому, что случилось. Только что страшное чудо небес в гекатомбу вмешалось, Мудрый Калхас, предвещающий волю бессмертных, промолвил: "Что вы, ахеяне пышноволосые, стали безгласно? Это великое знаменье Зевс Промыслитель явил нам, Позднее с поздним исходом, но слава о нем не погибнет. Точно как этот пожрал воробья и детей воробьиных, Восемь числом, а девятую мать, что детей породила, – Столько же ровно годов мы заняты будем войною; В год же десятый разрушим мы город широкодорожный!" – Так говорил он и все его речи сбываются ныне. Что же, останемся здесь, аргивяне в прекрасных доспехах, Выждем, пока не разрушим мы город Приама". Так он сказал и ахеяне громко в ответ застонали, Все корабли огласилися криком ужасным ахейцев, Тем одобрявших слова Одиссея, подобного богу. Нестор, наездник геренский, в то время промолвил им слово: "Горе! В собрании держите речи и впрямь уподобившись детям – Глупым, которых нисколько заботы войны не тревожат. Но до чего же дойдут договоры у нас и присяги? Дымом развеялись что ли советы мужей и решенья, И возлиянья вина, и пожатия рук при союзах? Ибо мы все на словах состязаемся, но никакого Средства не можем найти, хоть живем здесь не малое время. Ты же, Атрид, и теперь, как и прежде, в решении твердый, Над аргивянами власть прояви средь жестоких сражений. Тех же оставь погибать – одного иль двоих – кто украдкой От аргивян порешит – в чем им вовсе не будет успеха – В Аргос далекий отправиться, прежде чем здесь мы узнаем, Лживо иль нет обещанье Эгидодержавного Зевса. Ибо, скажу вам, могучий Кронид явил знак согласья, В день, когда мы на судах быстроходных отплыть собирались, Дети ахейцев, готовя убийство и гибель Троянцам: Молнию бросил он справа, являя благую примету. Вот почему пусть никто не спешит возвратиться в отчизну, Прежде чем всякий из нас не обнимет супругу троянца, Не отомстит за Елену, ее похищенье и слезы. Если домой кто-нибудь, безрассудный желает вернуться, Пусть-ка он тронет свой черный корабль, хорощо оснащенный, Чтобы навлечь на себя раньше прочих и смерть и погибель. Ты же, о, царь, будь и сам благомыслен, и слушай другого: Не бесполезным окажется слово, какое скажу я. Ты раздели, Агамемнон, все войско по родам и семьям, Чтобы семья помогала семье, также роды друг – другу. Если ты сделаешь так и ахейцы тебе подчинятся, Будешь ты ведать тогда, кто труслив из вождей и народов, Кто из них храбр, ибо сами собой они будут сражаться, Также узнаешь, по воле ль богов не разрушил ты город, Или по трусости войска, негодного в деле военном". И, отвечая на это, владыка сказал Агамемнон: "Снова ахейских сынов победил ты в собраньи, о, старец! Если бы Зевс Олимпиец и вы, Аполлон и Афина, Десять подобных советников мне средь ахеян послали, Скоро тогда б уничтожен был город владыки Приама, Нашею взятый рукой и разрушенный до основанья. Но ниспослал мне печаль Зевс Кронион Эгидодержавный, Ибо он бросил меня среди споров и распрей бесплодных. Правда за деву прекрасную мы с Ахиллесом сражались Полными гнева словами и я был зачинщиком гнева. Если б хоть раз на одном порешили мы с сыном Пелея, Скорбь не замедлила б тотчас нагрянуть на войско троянцев. Ныне ж идите обедать, да будем готовыми к бою. Каждый копье хорошо пусть наточит и выправит щит свой, Каждый пускай быстроногим коням даст обильную пищу И колесницу осмотрит кругом, помышляя о бое, Дабы весь день мы сражаться могли в ненавистном сраженьи. Ибо не будет в бою перерыва, хотя б ненадолго, Прежде чем ночь, снизойдя, не разлучит мужей разъяренных. Потом на каждой груди обольется ремень, на котором Щит покровитель висит, и рука от меча утомится, Потом покроется конь, боевую влача колесницу. Тот, про кого я замечу, что он захотел вне сраженья Подле судов округленных остаться, – плохая надежда Будет ему на спасенье от псов и от птиц плотоядных". Так он сказал. Застонали ахеяне громко, как море Подле скалистого берега, если, примчась, южный ветер Бросит валы о нависший утес, неразлучный с прибоем, Вихрям подобно, восставшим с различных сторон, отовсюду. Быстро поднявшись, они разошлись по судам быстроходным. Вскоре в палатках огонь развели, приступая к обеду. Каждый бессмертным богам приносил свою жертву Вместе с молитвой избегнуть ударов Арея и смерти. А всемогущему Зевсу владыкой народов Атридом Бык предназначен был в жертву, дородный, пятигодовалый. После к себе пригласил он старейшин, вождей всех ахейцев, Нестора первым призвал и властителя Идоменея, Вместе же с ними обоих Аяксов и сына Тидея, И Одиссея шестым, кто по мудрости равен Зевесу; Сам же собою пришел Менелай, среди боя отважный, Ибо он ведал, как брат его был озабочен душою. Стали они вкруг быка и взяли ячмень крупнозерный, И Агамемнон владыка, молясь, так меж ними промолвил: "Славный, великий Зевес, туч гонитель, живущий в эфире! Дай, чтобы солнце зашло, чтобы ночь наступила не раньше, Чем, устремившись вперед, я чертог ниспровергну Приама, Черный от дыма, и брошу огонь разрушительный к двери И растерзаю хитон, облекающий Гектора тело, Медью его рассеку, между тем как товарищи, рядом В прах головою повержены, будут зубами грызть землю". Так он сказал, но Кронион Зевес не услышал моленья; Жертву хотя и принявши, он труд неизбежный умножил. К богу воззвавши, они разбросали ячмень крупнозерный, Шеи приподняли жертвам, разрезали, кожу содрали, Бедра затем разрубили, двойным их пластом обернули Светлого жира и мяса сырого наверх положили И, на поленья сложивши, лишенные листьев, сжигали, А над огнем поместили утробы, пронзив вертелами. После ж, как бедра сгорели, они от утробы отведав, Прочие части рассекли, пронзили насквозь вертелами И, осторожно прожаривши, все от огня удалили. Кончив труды и еду приготовив, за пир они сели, И не нуждался никто в уделяемых поровну яствах. После ж, когда в них желанье питья и еды утолилось, Нестор, наездник Геренский, такое промолвил им слово: "Царь многославный Атрид, о, властитель мужей Агамемнон! Больше не станем теперь говорить и откладывать снова Дело, которое бог без сомнения в руки нам вверил. Ты повели, чтоб глашатаи кликнули клич пред судами И воедино созвали народ Аргивян меднобронных. Мы же, собравшись толпой, по широкому войску ахеян Также пойдем, чтоб скорей возбудить в них воинственный пламень". Так он сказал. Не ослушался пастырь племен Агамемнон. Тотчас затем приказал он глашатаям звонкоголосым Пышнокудрявых Ахейцев созвать для сраженья. Они же Кликнули клич, и ахейцы сбирались весьма торопливо. Все же взращенные Зевсом цари, окруживши Атрида, Бросились строить ряды. Синеокая рядом Афина Стал, Эгиду держа дорогую и чуждую тлена. Чистого золота сто развевалось бахром под Эгидой, Скрученных все хорошо, – и цена в сто быков была каждой. Ринувшись с нею, она пронеслась через войско ахеян, Всех побуждая идти и каждому в сердце внушая Храбрость, дабы воевали они без конца и сражались. И показалось внезапно им слаще война, чем вернуться На кораблях углубленных в любезную отчую землю. Как на вершине горы истребительный пламень сжигает Лес беспредельный и блеск на пространство далекое виден, – Так от божественной меди идущего войска сиянье, Ярко сверкая кругом, поднималось по воздуху к небу. Словно как птиц окрыленных станицы, которым нет счета, Быстрых гусей, журавлей, а равно лебедей длинношеих, Там на азийских лугах, невдали от Каистра потока, Гордые легкостью крыльев, летают по всем направленьям, С криком садятся на землю, и луг содрогается сильно, – Так разливались народы в долине Скамандра, Из кораблей и палаток во множестве выйдя. И громко Вся оглашалась земля под ногами и пеших и конных. Стали войска средь цветущей долины Скамандра – и были Также числом бесконечны, как летом цветы и как листья. Словно несчетные рои слетевшихся мух отовсюду, Что по жилью пастуха разбредаются ранней весною, В пору, когда молоко орошает обильно сосуды, – В равном числе и ахейцы прекрасноволосые стали Против троянцев в долине, их всех уничтожить желая. Как пастухи, стерегущие коз, без труда различают Козьи стада, если вместе они среди пастьбы смешались, Так предводители строили их повсеместно в порядок, Чтобы в сраженье вести. Посредине ж был царь Агамемнон, Взором и всей головой Громовержцу Зевесу подобный, Поясом – богу Арею, а грудью своей – Посейдону. Точно как в стаде коров превосходным над всеми бывает Бык, – ибо он красотой среди целого стада блистает, – Точно таким в этот день сделал Зевс полководца Атрида – Превосходящим других и отличным средь многих героев. Ныне поведайте мне, на Олимпе живущие Музы, Кто предводители были и кто властелины данайцев. Ибо везде вы, богини, бывали и все вам известно, Мы же лишь внемлем молве, ничего мы не ведаем сами. Всех аргивян я не только назвать, но и исчислить не мог бы, Хоть бы и десять имел языков я и десять гортаней, Будь у меня не слабеющий голос и сердце из меди, Если бы Музы Олимпа, Эгидодержавного Зевса Дочери, мне не напомнили всех, кто явился под Трою. Только вождей над судами, равно и суда все исчислю. Рать беотийских бойцов предводили Леит, Пенелеос, Аркезилай, Протонэор и Клоний; ту рать составляли Воины, жившие в Гири и в каменистой Авлиде, В Схене и Сколе, а также в Этеоне многохолмистом, В Теспии, Грайе, равно в Микалессе широкодолинном, Жители Гармы и те, кто в Илезии жил, и Эритрах, Кто обитал в Элеоне и в Гиле, равно в Петеоне И в Медеоне прекрасно построенном, и в Окалее, В Копах, Эвтресе и Тисбе, стране, голубями богатой, Кто обитал в Короне, и в богатом травой Галиарте, Также кто в Плате жил, те кто устроил жилище в Глисанте, Кто населял Гипофивы, прекрасно устроенный город, Также священный Онхест, Посейдоновой рощею славный, Арну, лозой виноградной обильную, также Мидею, Низу священную и Антедон, отдаленнейший город. Послано было от них пятьдесят кораблей, и на каждом Судне приплыло сто двадцать бойцов молодых беотийских. Теми, кто жил в Аспледоне, равно в Орхомене Минейском, Правили вместе Аскалаф с Иалменом, дети Арея: Их родила Астиоха Арею могучему в доме Актора, сына Азея: стыдливая дева ютилась В верхнем покое, но бог опочил вместе с нею украдкой. Тридцать глубоких судов вслед за ними приплыло рядами. Схедий и с ним Эпистроф полководцами были фокеян, Оба – сыны благородного Ифита, сына Навбола; Рать составляли, кто жил в Кипарисе, в Пифоне скалистом, В Кризе божественной, кто обитал в Панопее, в Давлиде, Кто населял Гиамполя окрстность и Анемореи, Те, кто жилище имел вдоль реки величавой Кефиза, Кто основался в Лилее, вблизи от Кефизских истоков; Сорок судов чернобоких за ними отправилось следом. Эти вожди разместили фокеян, построив рядами, От беотийцев поставив их близко по левую руку. Сын Оилея, проворный Аякс, был начальником локров. Меньше по росту он был Теламонова сына Аякса, Даже значительно меньше. Но малый с бронею холщевой, Превосходил он в метаньи копья всех ахейцев и греков; Рать составляли, кто жил в Каллиаре, Опусе, Киносе, Бесе и Скарте и кто основался в прелестной Авгее, В Тарфе и Фронии, также в окрестностях вод Боагрийских. Сорок судов чернобоких с ним вместе отправили локры, Что обитают по той стороне от священной Эвбеи. Далее шли из Эвбеи дышавшие гневом абанты; Жили в Халкиде они и в Эретрии и в Гистиэе, Винами славной, в приморском Коринфе, в Дионее, лежащем На возвышении городе, также в Каристе и Стире; Ими начальствовал Елефенор, от Арея рожденный, Сын Халкодонта, – он был предводителем храбрых абантов. С ним-то пришли подвижные Абанты, косматые сзади, Копий метатели, сильно желавшие ясенным древком, Брошенным метко, пробить на груди неприятельской панцирь. Сорок судов чернобоких с ним вместе приплыло рядами. Далее шли населявшие город прекрасный Афины, Область царя Эрехтея: когда-то землей плодоносной Был он рожден, а вскормила его дочь Зевеса Афина И поселила в Афинах потом, в своем храме богатом, – Там где афинские юноши, в кругосвершение года, Жертвуют коз и быков, чтобы милость обресть у богини. Сын Петеоса у них был вождем, Менесфей знаменитый, С кем ни единый из смертных людей не равнялся искусством В бранный порядок построить коней и мужей щитоносцев (Нестор один состязаться с ним мог, – он был старше годами); Черных судов пятьдесят за героем отправилось следом. Из Саламина двенадцать судов за Аяксом приплыло; Войско поставил он там, где афинян стояли фаланги. Дальше стояли, кто в Аргосе жил, в укрепленной Тиринте, И в Гермионе, в Азине, глубокою гаванью славных, Также в Трезене, в Эйоне, в богатом вином Эпидавре, Те, кто Масет населял и Эгину, – ахейские мужи; Были вождями у них Диомед, среди боя отважный, Также Сфенел, многославного сын дорогой Капанея. Третьим вождем у них был Эвриал, смертный равный с богами, Славного сын Мекистея, потомка царя Талаона; Всех же в бою предводил Диомед, среди боя отважный; Восемьдесят кораблей с ними вместе отправилось черных. Далее шли населявшие город прекрасный Микены, Пышный Коринф и Клеоны, прекрасно устроенный город, Кто основался в Орнее и в Аретирее приятной, И в Сикионе, который был прежде подвластен Адрасту, В Гиперезии, в построенной на высоте Гоноессе, Те, кто жилище имел в Эгионе, а также в Пелене, Вдоль Эгиала всего и вблизи от широкой Гелики. Сто их судов предводил сам владыка Атрид Агамемнон. Войско отправилось с ним многолюдней других и храбрее. Он между ними стоял, весь в блестящую медь облаченный, Гордый в душе и один среди многих героев отличный Тем, что сильнее их был и привел наиболее войска. Дальше стояли, кто жил в Лакедемоне, между ущелий, В Спарте, Фарисее и Мессе, стране, голубями богатой, Кто основался в Бризе, равно как в приятной Авгее, Также в Амиклах и в Гелосе, городе, близком от моря, Все, населявшие Лаас, а также окрестность Этила. Их шестьдесят кораблей под начальством пришли Менелая, В битвах бесстрашного царского брата. Их строй стал отдельно. Сам он средь войска шагал, на отвагу свою полагаясь, Всех побуждая сражаться. Он сильно желал в своем сердце Мщеньем воздать за Елену, ее похищенье и слезы. Дальше стояли все те, кто Пилос населял и Арену, Фрион, где брод чрез Алфей, и прекрасно устроенный Эпи, Кто населял Птелеос, Кипариссию, Амфигенею, Гелос и Дорион (там, повстречавши фракийца Фамира, Музы убили в нем дар песнопенья, когда возвращался Он из Эсхалии, от эсхалийского мужа Эврита: Хвастал он тем, что одержит победу, хотя бы и сами Музы, Зевеса Эгидодержавного дочери, пели; Те, рассердясь, поразили его слепотой и священный Отняли дар песнопенья и лиру заставили бросить). Ими начальствовал Нестор Геренский, наездник отважный. С ним девяносто судов углубленных приплыло рядами. Далее шли, кто в Аркадии жил, под горою Киллены, Подле гробницы Эпития, где состязаются мужи, Кто населял Фенеос с Орхоменом, богатым овцами, Рипу, Стратию, а также открытую ветрам Эписпу, Кто основался в Теге, равно в Мантинее приятной, Те, кто жилище в Стимфале имел и кто жил в Парразии: Их шестьдесят кораблей предводил от Анкея рожденный Царь Агапенор. И много мужей аркадийцев на каждом Судне пришло многоопытных в деле войны. Корабли же Им хорошо оснащенные дал Агамемнон владыка, Славный Атрид, – чтоб на них через понт переправиться темный: Не занимались они мореходным искусством. Далее шли, кто в Бупрасии жил и в Элиде священной, Кто населял всю страну от Гирмины и крайней Мирсины До Оленийской скалы, а равно до холмов Ализийских. Их предводили четыре начальника, – десять за каждым Быстрых приплыло судов, доставивших много эпеян. Были вождями у них Амфимах вместе с Фалпием, – дети Первый Клеата, второй же Эврита, потомка Актора; Третьим вождем был могучий Диор, Амаринков потомок; В битву дружину четвертую вел Поликсен богоравный, Сын Агасфена владыки, ведущего род от Авгея. Те, кто в Дулихии жил, на святых островахЭхинадских, Что далеко расположены в море, напротив Элиды, Шли под начальством Мегеса, подобного богу Арею, Сына Филея, любезного Зевсу возницы Филея: Некогда он, на отца рассердившись, ушел на Дулихий. Сорок судов чернобоких с ним вместе отплыло рядами. Был Одиссей полководцем могучих душой кефалонян, Тех, кто в Итаке рожден и на шумно лесистом Нерите, Кто обитал в Крокилее и на Эгилипе скалистой, Кто основался в Сакинфе, жилище имел на Самосе, Кто населял материк и берег противоположный. Их предводил Одиссей, кто по мудрости равен Зевесу; С ним же двенадцать судов краснобоких отправилось следом. Сын Андремона Фоас предводителем был у этолян, Тех, кто Плеврон населял и кто в Олене жил и Пилене, В близкой от моря Халкиде, равно в Калидоне скалистом, (Ибо не стало потомства Энея, великого духом: Умер он сам и скончался за ним Элеагр светлокудрый). Было Фоасу доверено все, чтоб царил средь Этолян; Сорок судов чернобоких с ним вместе отплыло рядами. Идоменей, знаменитый копьем, был начальником критян, Тех, кто Кнозос населял и кто жил в укрепленной Гортине, В Ликте, в Милете, в белеющих зданьях Ликаста и в Фесте, И в Ритионе, больших городах, хорошо населенных, Также и прочих мужей, обитавших на Крите стоградном. Идоменей, знаменитый копьем, предводил их в сражнье, Да Мерион, Эниалию мужеубийце подобный. Вместе приплыли они с восемьюдесятью кораблями. Храбрый и ростом большой Тлеполем был Геракла потомок, Девять судов из Родоса привел, от бесстрашных родосцев, Тех, кто Родос населяют, на три разделившись народа; В Линде живут они, в белом Камире и также в Ялиссе. Их предводил Тлеполем, боевого копья знаменитый метатель, Астиохеей рожденный Гераклу могучему. Вывел Он из Эфиры ее, невдали от реки Селеиса. Многих героев, воспитанных Зевсом, разрушив твердыни. Тот Тлеполем, когда вырос в дворце, разукрашенном пышно, Вскоре убил, рассердившись, любезного дядю отцова, Старца Ликимния, бога Арея потомка. Немедля Выстроил он корабли и, товарищей много собравши, В море бежал, – ибо местью ему угрожали другие Дети и внуки Геракла могучего. Много блуждавши, Прибыл потом он на остров Родос, натерпевшись печали. Там основались они в трех местах, каждым племенем розно. И возлюбил их Зевес, кто царит над людьми и богами, И в изобилии славный Кронид на них пролил богатства. Три корабля соразмерных приплыли от острова Симы, Вслед за Ниреем, потомком Харона царя и Аглаи, Вслед за Ниреем, который из греков, пришедших под Трою, Всех был прекрасней лицом, кроме славного сына Пелея; Только он не был отважен и мало пришло с ним народа. Те, кто Нисир населял, вместе с Крапатом, Казосом, Косом, Кто обитал в Эврипиле и на островах Калидийских, Двух полководцев имели – Филиппа бойца и Антифа, Двух сыновей скиптроносца Фессала, потомка Геракла; Тридцать глубоких судов с ними вместе приплыло рядами. Далее шли, кто жилище имел в Пеласгийском Аргосе, Кто основался в Алосе, в Алоне и также в Трахине, Жители Фтии, Эллады, прекрасными женами славной: Было название им – мирмидоны, эллены, ахейцы. Их пятьдесят кораблей предводил Ахиллес полководец. Но не о шумном сраженьи они помышляли в то время, Ибо отсутствовал тот, кто в сражение вел их фаланги. Средь кораблей отдыхал быстроногий Ахилл богоравный, Гневаясь за Бризеиду, прекрасноволосую деву, Деву, которую, много трудясь, он увел из Лирнесса, Город разрушив Лирнесс, равно как и Фивские стены И Эпистрофа с Минетом убивши, метателей копий, От скиптроносца Эвена, Селепия сына, рожденных. В скорби по ней отдыхал он, но должен был скоро воспрянуть. Дальше стояли, кто жил во цветущей Пирасе, в Филаке – Крае, любезном Деметре, – в Итоне, питающей агнцев, В близком от моря Антроне, на злачных лугах Птелеоса; Ими при жизни начальствовал воин, любезный Арею, Протезилай, но теперь он уж черной накрыт был землею. С горя лицо раздирая, осталась в Филаке супруга После него в недостроенном доме. Убит он дарданцем, Первый из всех Аргивян с корабля соскочивши на берег. Не оставались войска без вождя, но о нем сожалели. Был среди них полководцем Подаркес, потомок Арея, Сын Ификла, овцами богатого, сына Филака. Братом родным приходился он храброму Протезилаю, Младшим годами. А Протезилай был отважней и старше, Равный Арею герой. И мужи, хотя не остались Без полководца, жалели о нем: он был доблестный воин. Сорок судов чернобоких с ним вместе приплыло рядами. Дальше стояли, кто жил вдоль Бебейского озера в Ферах, В Бебе, в Глафирах и в городе Иолке, устроенном пышно. Вышли одиннадцать их кораблей под начальством Эвмела, Милого сына Адмета; рожден он богиней средь женщин, Самой прекрасной из всех дочерей Пелиаса – Алкестой. Дальше стояли, кто жил в Таумаии, а также в Мефоне, Кто населял Мелибею, равно Олизон каменистый. Славный из лука стрелок Филоктет был у них полководцем. Вывел он семь кораблей; пяьдесят находилось на каждом Судне гребцов, – они луком искусно владели в сраженьи. Только лежал он на острове, сильною болью терзаем, Там, на священном Лемносе, где был он ахейцами кинут, Мучимый язвою злою, укушенный лютою гидрой. Там он, стеная, лежал. Но вскоре должны были вспомнить Дети ахеян вблизи кораблей о царе Филоктете. Не оставались они без вождя, но о нем сожалели. В ратный порядок их строил Медон, Оилея побочный Сын, от него, городов разрушителя, Реной рожденный. Далее шли, кто родился в гористой Ифоме и Трикке, Кто населял Эхалию, Эврита Эхальского город. Были у них полководцами двое детей Эскулапа, Славные оба врачи, Подалирий и также Махаон; Тридцать глубоких судов вслед а ними приплыло рядами. Жителей Ормениона, вблизи родника Гипереи, Также в Астерии живших, близь белой вершины Титана, Вождь Эврипил предводил, блистательный сын Эвемона. Сорок судов чернобоких с ним вместе приплыло рядами. Далее шли, кто в Аргиссе жилище имел и в Гиртоне, В Орфе, в Элоне, в белеющем городе Олоосоне. Был предводителем их Полипит, неустанный в сраженьях, Сын Пирифоя, который рожден от бессмертного Зевса. Дивная Гипподамия его родила Пирифою В день, когда он покарал волосами обросших Центавров, Из Пелиона прогнав и приблизив к народу Эфиков. Вместе же с ним Леонтей предводил их, потомок Арея, Сын непреклонного духом Корона, Кенеева сына. Сорок судов чернобоких за ними отправилось следом. Двадцать и два корабля из Кифоса отплыло с Гунеем. Он предводил Эниан и упорных в сраженьи Перебов, Тех, кто жилище построил вблизи от холодной Додоны, Кто поделился землей, где веселый поток Титарезий Катит прозрачные воды свои до потока Пенея, Но не сливается там с серебристопучинным Пенеем, Только поверх расстилается, будто прозрачное масло. Сам он из Стиксовых вод вытекает, ужасных для клятвы. Сын Тендредона Профой начальствовал войском Магнетов, Тех, кто жилище имел вкруг шумящих лесов Пелиона, Подле Пенея: Профой быстроногий начальствовал ими. Сорок судов чернобоких с ним вместе приплыло рядами. Вот кто начальники были ахейских дружин и владыки. Ныне, о, Муза, скажи мне, кто самый отважный был воин, Чьи были лучшие кони из всех, что явились под Трою. Лучшие кони из всех находились у сына Фереса; Ими Эвмел управлял, и легки они были, как птицы, Масти одной, однолетки и равного роста хребтами. Их, кобылиц, возрастил Аполлон сребролукий в Перее, Чтобы они разносили в грядущих сражениях ужас. Лучшим бойцом был Аякс Теламонид, покуда томился Гневом Ахилл; он же всех был сильнее, и лучшие также Кони носили его, беспорочного сына Пелея. Но отдыхал он тогда на кривых кораблях мореходных, Гневаясь на Агамемнона, пастыря многих народов, Сына Атрея, меж тем как войска на прибрежии моря Праздно себя развлекали метанием дисков и копий, Или стрельбою из лука. А кони покоились каждый Пред колесницей своей, поедая Селину и лотос. А колесницы лежали прикрытые в царских палатках; Их же владельцы, скорбя о владыке, любезном Арею, Взад и вперед среди войска бродили, чуждаяся битвы. Воины шли, и все поле как будто огнем пожиралось. Тяжко стонала земля, как от гнева отца Громовержца, Ежели землю бичует Зевес вкруг Тифона в Аримах, Там, где, молва повествует, находится ложе Тифона. Так под ногами идущих стонала земля, содрогаясь, – Ибо с большой быстротой проходили войска по равнине. Вестницей легкой, как ветер, примчалась к троянцам Ирида, С горестной вестью летя от Эгидодержавного Зевса. Тою порой на собранье сошлись во дворе у Приама Мужи троянские все, молодые, равно как и старцы. Ставши вблизи, быстроногая к ним обратилась Ирида, Но уподобилась голосом сыну Приама Политу, Стражу троянскому: он, быстроте своих ног доверяясь, На высочайшей могиле сидел старика Эзиэта И ожидал там, когда с кораблей устремятся ахейцы. Ставши подобной ему, быстроногая молвит Ирида: "Старец, и ныне тебе бесконечные речи любезны, Словно в дни мира, – теперь война неизбежно возникла. Часто бывал я в местах, где сражаются люди, Но никогда я не видел подобных мужей и так много. Ибо они, по числу уподобясь песчинкам и листьям, Через равнину проходят, желая вкруг города биться. Гектор, тебе больше всех я советую, – так нужно сделать: Много союзников город обширный Приама содержит, Но языки у людей, отовсюду пришедших, различны. Пусть же дает каждый муж приказания тем, кем он правит, Сам пусть ведет их и в строй боевой расставляет сограждан". Молвила так. Не ослушался Гектор совета богини, Вмиг распустил он собранье – и те устремились к оружью. Все распахнулись ворота и хлынуло войско наружу. Пешие с конными вместе, и шум раздавался великий. Некий высокий курган перед городом стал одиноко В поле – и было его обходить отовсюду возможно. Люди его Батиеей зовут, а бессмертные боги Этот курган называют гробницею легкой Мирины. Войско троянцев построилось там и союзники рядом. Был у троянцев вождем сын Приама великий Гектор, с дружиной при нем всех храбрее и всех многолюдней, С ним одевала оружье, желая сражаться на копьях. Войско дарданцев Эней предводил, сын прекрасный Анхиза. Он от Анхиза рожден Афродитой богиней на холмах Иды; когда-то богиня в любви сочеталась со смертным. Был не единый он вождь, но еще Архелох с Акамасом, Двое сынов Антенора, владеющих всяким оружьем. Кто поселился в Зеле, у крайней подошвы Идейской, Кто из богатых троянцев пил черную воду Эзипа, Теми начальствовал в битвах блистательный сын Ликаона, Пандар, которому лук подарил Аполлон Дальновержец. Кто населял Адрастию, равно как и область Апеза, Кто Питиеей владел и высокой горою Тереи, Тех предводили Адраст и Амфий во броне полотняной, Двое детей Перкозийца Меропа, который всех лучше Жребий умел предвещать. На войну мужегубную детям Не разрешил он идти, но они не послушались слова, Ибо влекли их в сражение Парки погибели черной. Дальше стояли, кто жил подле Практия, подле Перкоты, Кто обитал в Абидосе, в Сестосе, в священной Аризбе: Вел их в сраженье сын Гиртака Азий, мужей предводитель, Азий герой Гиртакид, тот, кого привезли из Аризбы От берегов Селлеэнта огромные рыжие кони. Сильный копьем Гиппофой управлял племенами Пеласгов, Тех, кто жилище имел на полях плодоносных Лариссы. Их предводили потомок Арея Пилей с Гиппофоем, Оба от Лефа Пеласга рожденные, сына Тевтама. Храбрый Пирой с Акамасом войска предводили Фракийцев, Всех, чьи жилища объемлет собой Геллеспонт быстроструйный. Был полководцем Эвфем у метателей копий Киконов, Сын Трезена, Зевесом взращенного сына Кеаса. Вождь Пирехмес за собою привел криволуких пэонян, Издали из Амидона, где Аксий широко струится, Аксий, которого нету прекраснее в мире потока. Вождь Пилемен предводил пафлагонцев с косматою грудью, В крае энетов живущих, где дикие мулы родятся. Китор они населяли, окрестные земли Сезама, Подле потока Парфения в светлых домах обитали, И в Эгиале, и в Кромне, равно в Эрифинах высоких. Одий и с ним Эпистроф за собой привели Гализонов Издалека из Алибы, где те серебро добывают. Хромис и птицегадатель Энном предводили мизийцев, Но не избавили птицы Эннома от гибели черной: Он усмирен был рукой быстроногого внука Эака В волнах реки, где и много других еще пало троянцев. Форкис вождем был Фригийцев и с ним боговидный Асканий. Оба на бой порываясь, пришли из Аскании дальней. Местлес и также Антиф предвоодили дружины мэонян, Двое детей Телемена и нимфы озерной Гигеи. Оба они предводили мэонян, рожденных под Тмолом. Настес привел Кариян, говоривших на грубом наречьи, Жили в Милете они, на горе многолиственной Фтире, Подле потока Меандра, на холмах высоких Микалы. Настес над ними начальствовал с братом своим Амфимахом, Настес и с ним Амфимах – Номиона прекрасные дети. В битву вступал Амфимах в золотом, будто дева, наряде, Глупый, от пагубной смерти его тот наряд не избавил. Он усмирен был рукой быстроногого внука Эака В волнах реки – и Ахиллом воинственным золото взято. Главк беспорочный привел с Сарпедоном дружины ликийцев Издалека, из Ликии, от многопучинного Ксанфа.
3
После того как вожди всех построили в бранный порядок, С криком и шумом, как птицы, вперед устремились троянцы. От журавлей в поднебесье подобные крики бывают, Если они от зимы и дождей проливных улетая, Над Океаном бурливым проносятся с шумом великим, Роду пигмеев погибель с собой принося и убийство, В ранние сумерки с ними вступая в жестокую битву. Но молчаливо, враждою дыша, подвигались ахейцы, В сердце желаньем горя заступаться один за другого. Как над вершиной горы южный ветер туман разливает, Что пастуху неприятен, а вору желаннее ночи, Ибо лишь видно пространство, насколько мы камень бросаем, – Так под ногами идущих вздымалося облако пыли: Через равнину войска с быстротой проходили великой. Так наступали одни на других и сошлись они близко. Вышел тогда Александр боговидный пред строем троянцев, Барсову шкуру неся на плечах и свой лук изогнутый, Вместе с мечом. И в руках два копья медноострых колебля, Всех вызывал он героев храбрейших из войска ахейцев, Не пожелает ли кто с ним сразиться в сражении страшном. Только завидел его Менелай, Арею любезный, Перед дружиной своей выходящим большими шагами, И как голодный бывает обрадован лев, отыскавши Дикой козы иль оленя рогатого тело большое, И пожирает его торопливо, хотя бы и гнались Быстрые псы вслед за ним и юноши, полные силы, – Так ликовал Менелай, Александра, подобного богу, Видя своими глазами: виновному мстить захотелось. Тотчас на землю с своей колесницы в оружье он спрыгнул. Но, увидав средь передних бойцов появленье Атрида, Сердцем любезным своим задрожал Александр боговидный. Быстро к толпе он друзей отступил, убегая от Парки. Как, повстречавши дракона в гористом ущелии, каждый Вспять отскочив, убегает и дрожь его члены объемлет, Бледностью щеки покрыты, а он все бежит торопливо, – Так чрез толпу горделивых троянцев назад пробирался, Сына Атрея в душе убоясь, Александр боговидный. Гектор, увидевши то, стал корить его бранною речью: "Горе – Парис, женолюбец, прекрасный лицом обольститель! Лучше бы ты не родился на свет и погиб, не женившись! Так бы хотел я и так несомненно полезнее было б, Чем оставаться позором, всему ненавистным народу. Верно ахейцы прекрасноволосые громко смеются. Храбрым бойцом показался ты им, оттого что прекрасен Вид у тебя, – но в душе твоей крепости нет и отваги. И неужели, родившись таким, переплыл ты чрез море На кораблях быстроходных с толпою товарищей милых, И, к чужестранцам приставши, прекрасную женщину вывел Из отдаленной земли, невестку мужей копьеносцев, На беспредельное горе отцу, государству, народу, Только на радость врагам и себе самому на бесславье? Ты бы остался и ждал Менелая, любимца Арея, Знал бы, какого ты мужа владеешь цветущей супругой! Не пригодилась бы цитра тогда, ни дары Афродиты, Кудри твои и лицо, а лежал бы ты с прахом смешавшись. Но боязливы троянцы весьма, а не то уж давно бы Каменным был ты хитоном покрыт за все зло, что наделал". И, отвечая ему, Александр боговидный промолвил: "Гектор, меня укорял ты по праву, не больше, чем должно. Сердце твое непреклонно всегда, как топор, когда входит В дерево он, под рукой человека, кто рубит искусно Брус корабельный, и взмахам руки помогает железо. Так и в груди у тебя бестрепетный дух обитает. Не укоряй меня в милых дарах золотой Афродиты. Славны бессмертных дары и от них отрекаться не должно. Боги их только дают, сам никто получить их не может. Ныне же, если ты хочешь, чтоб я воевал и сражался, Пусть аргивяне с троянцами сядут кругом, а в средине Вместе сведите меня с Менелаем, любезным Арею, Чтоб за Елену сражался я с ним и ее достоянье. Кто из двоих победит и окажется сильным, Тот и жену и богатства ее пусть уводит с собою. Прочие, мир заключив и священные жертвы заклавши, Вы в плодоносной останетесь Трое, они возвратятся В Аргос, конями обильный, в Ахею, где жены прекрасны". Так он промолвил и речь его с радостью Гектор услышал. Взявши копье посредине, он вышел вперед и троянским Стать повелел он фалангам, и все они стали недвижно. Только Ахейцы прекрасноволосые, целясь искусно, Начали в Гектора камни метать, также стрелы из лука. Громко тогда закричал им властитель мужей Агамемнон: "Стойте, данайцы, стрелять перестаньте, о, дети ахейцев! Кажется слово сказать шлемовеющий Гектор желает". Так он сказал – и они воздержались от битвы и скоро Стали, безмолвные. Гектор тогда обратился к ним с речью: "Мужи троянцы и вы, аргивяне в прекрасных доспехах, Слушайте речь Александра, виновника нашего спора. Просит он войско троянцев, равно как и войско ахейцев, оружье Пышное, снявши с себя, положить на кормилицу землю. По середине ж они с Менелаем, любимцем Арея, Будут сражаться одни за Елену с ее достояньем. Кто из двоих победит и окажется сильным, Пусть он богатства берет и жену и домой их уводит. Прочие все заключим договор непреложный и дружбу". Так он сказал. И, спокойные, все соблюдали молчанье. К ним обратился тогда Менелай, среди боя отважный: "Ныне внемлите и мне, – больше всех тяготится печалью Сердце мое, – Полагаю, настала пора примириться Войску ахейцев с троянцами, – много несчастий терпели Вы из-за распри моей с Александром, виновником спора. Тот из двоих пусть умрет, кому смерть приготовлена роком. Прочие все договор дружелюбный скорей заключите. Двух принесите ягнят белой шерсти и черной – для Солнца И для Земли, – мы другого еще принесем для Зевеса – И приведите Приама, пусть мирные жертвы заколет Сам – ибо дети его вероломны и сердцем надменны – Дабы преступно никто не нарушил Зевесовой клятвы. Разум людей молодых, будто ветер, всегда переменчив; Старец же, взявшись за дело, грядущее с прошлым обсудит, Как бы его для обеих сторон наилучше устроить". Так он сказал. И ахейцев, равно как троянцев, объяла Радость: надеялись все, что война злополучная минет. Спешились мужи, коней быстроногих поставили рядом. Сняли оружие с плеч и на землю его положили Близко одни от других, небольшим разделенные полем. Гектор меж тем двух глашатаев в город послал, повелевши Тотчас ягнят принести и Приама позвать. В то же время Царь Агамемнон направил Талфибия на берег моря, К быстрым судам, принести повелевши оттуда ягненка, И не ослушался он Агамемнона, равного богу. С вестью тогда к белорукой Елене явилась Ирида, – Видом похожею став на золовку ее Лаодику, Геликаона царя, Антенорова сына, супругу, Меж дочерями Приама всех больше прекрасную видом, – И отыскала в дворце: она ткала большую двойную Цвета пурпурного ткань, рассыпая узоры сражений Между троянскою ратью и греками в панцирях медных, – Из-за нее от Арея претерпенных ими сражений. Ставши вблизи, быстроногая так ей сказала Ирида: "Милая нимфа, идем. Ты увидишь: свершилося чудо С войском троянцев наездников и меднобронных данайцев. Те, кто недавно друг другу готовил плачевную битву, Вместе в долине собравшись и брани жестокой желая, – Ныне в молчаньи сидят, – как-будто война прекратилась, – И, на щиты опершись, рядом длинные копья воткнули. Только один Александр с Менелаем, любезным Арею, Будут на копьях больших за тебя состязаться друг с другом. Кто из двоих победит, назовет тебя милой супругой". Так говоря ей, богиня наполнила сердце Елены Сладкой тоскою о прежнем супруге, родных и отчизне. Тотчас, закутавшись в белое, как серебро, покрывало, Вышла из спальни она, проливаючи нежные слезы. Вышла она не одна: вслед за нею пошли две служанки, Эфра, Питфеева дочь с волоокой Клименою рядом. Вскоре пришли они к месту, где Скейские были ворота. Там, полукруг образуя, Приам и Пафой, также Клитий, Ламп и Фимет, а равно Гикетаон, потомок Арея, Укалегон с Антенором, исполнены мудрости оба, Близко от Скейских ворот заседали, – троянские старцы. Старость мешала им в битву идти, но они красноречьем Славились дивным, подобны цикадам, когда среди леса. Сидя на дереве, голос они издают сладкозвучный. Так и троянцев вожди заседали на башне высокой. И, увидавши Елену, к той башне идущую, старцы Между собой обменялись словами крылатыми тихо: "Нет, возмущаться нельзя, что троянцы и войско ахейцев Из-за подобной жены терпят бедствия долгое время. Вправду похожа она на бессмертных богинь своим видом. Но и с такой красотой пусть домой на судах возвратится, Лишь бы несчастья во след не оставила нам и потомкам". Так говорили они, и Приам громко кликнул Елену: "Ближе, дитя дорогое, ступай и сядь рядом со мною. Прежнего мужа, родных и друзей ты отсюда увидишь. Ты предо мною ни в чем не повинна; виновны лишь боги, Против меня возбудивши плачевную распрю ахейцев. Сядь и поведай мне имя того многосильного мужа: Кто сей ахейский герой столь высокий и столь благородный? Выше по росту его хотя и найдутся другие, Но никогда я глазами не видел прекрасного столь же, Как и почтенного мужа. Царю он по виду подобен". И, отвечая, сказала Елена, богиня средь женщин: "Свекор любезный! Ты страх мне внушаешь и вместе почтенье. Лучше бы смерть обняла я в тот день, как отправилась в Трою Следом за сыном твоим и покинула брачное ложе, Братьев родных и дитя дорогое, и сверстниц любезных! Так не случилось – и я оттого обливаюсь слезами. Но отвечаю, о чем ты спросил меня, ведать желая. Это – Атрид Агамемнон, владыка с обширною властью. Он в то же время и царь превосходный, и воин могучий. Мне же, бесстыдной, он деверем был, если был когда-либо". Так говорила она; восхищаясь им, старец промолвил: "О, блаженный Атрид! Ты рожден и остался счастливым! Много ахейских сынов под твоею находятся властью. В прежние дни я во Фригии был, виноградом обильной; Множество там повстречал я наездников храбрых фригийцев, Бывших под властью Атрея и равного богу Мигдона. Лагерь тогда их раскинулся вдоль берегов Сангорийских. К ним-то пришел я и был, как союзник, меж ними зачислен, В день, когда мужеподобные также пришли амазонки. Все ж они менее были числом чернооких ахейцев". После того Одиссея увидел старик и промолвил: "Ты назови мне, дитя дорогое, и этого: кто он? Ниже он ростом своим Агамемнона, сына Атрея, Кажется шире его зато он плечами и грудью. Снял он оружье с себя, положил на кормилицу землю, Сам же, как будто баран, меж рядами мужей пробегает. Да, он по истине кажется мне густошерстым бараном, Что через стадо большое овец белорунных проходит". И, отвечая, сказала Елена, рожденная Зевсом: "Это Лаерта дитя, Одиссей многоумный, кто вырос Между народом, живущим в Итаке весьма каменистой. Знает он хитрости все и разумные знает советы". Мудрости полный тогда Антенор, отвечая, промолвил: "Женщина, слово сие ты сказала по истине верно. В прежние дни приходил уж сюда Одиссей богоравный, Посланный ради тебя с Менелаем, любезным Арею. Их, как гостей, принимал я в чертоге своем дружелюбно; Близко тогда изучил я их образ и мудрость советов. Оба в собранье пришли и с толпою троянцев смешались. Стоя, из них Менелай был значительней плеч шириною, Сидя же рядом вдвоем, Одиссей величавей казался. А как настала пора обнаружить в речах свои мысли, Начал сперва Менелай говорить нам – отрывисто, скоро, В кратких и ясных словах, – оттого ль, что он враг многословья, Сбивчивых, длинных речей, – оттого ль, что годами был младший. Быстро поднялся затем Лаэртид Одиссей многоумный. Стоя он вниз все глядел, устремивши глаза свои в землю. Не наклонял он жезла ни вперед, ни назад, но подобно Мужу, к речам непривычному, вовсе держал неподвижно. Вы бы сказали, что это неистовый муж иль безумный. Но как потом из груди своей голос издал он могучий, И полетели слова, будто снежные хлопья зимою, С ним состязаться уже не дерзнул бы никто из живущих. И не дивились мы больше, наружность его созерцая". Третьим увидев Аякса, старик, вопрошая промолвил: "Кто еще этот герой, благородный, высокий, Ростом и плеч шириной между всеми ахейцами первый?" И отвечала Елена, одетая в длинную ризу: "Это – Аякс исполинский, защита ахейского войска. Далее Идоменей, словно бог среди воинов критских Стал – и его окружили толпой предводители критян. Часто его угощал Менелай, любезный Арею, В нашем чертоге, когда приходил он к нам с острова Крита. Ныне я вижу опять всех других быстрооких данайцев. Я их легко узнаю и могла бы исчислить названья; Двух не могу отыскать полководцев, – отсутствуют двое – Кастор, коней укротитель, с кулачным бойцом Полидевком, Братья родные, моею рожденные матерью оба. Или они не покинули свой Лакедемон любезный. Или сюда на своих кораблях мореходных приплыли, Только теперь не желают участвовать в битве с мужами, Ибо стыда моего и несчетных упреков боятся". Так говорила она, но земля, все живое питая, Их покрывала уже в Лакедемоне, в милой отчизне. Тою порою чрез город глашатаи шли и держали Жертвы богам, двух ягнят и вино – плод земли веселящий – В козьем меху; а глашатай Идей, впереди выступая, Ярко блистающий кубок и чаши держал золотые. К старцу приблизясь, его возбужал он такими словами: "Встань, Лаомедона сын! Зовут тебя лучшие мужи Из меднобронных ахейцев и резвых наездников Трои Вниз опуститься в долину, чтоб жертвы заклать в знак союза. После того Александр с Менелаем, любезным Арею, Будут на копьях больших за жену состязаться друг с другом. Кто победит, тот возьмет и жену, и ее достоянье. Прочие, мир заключив и священные жертвы заклавши, Мы в плодоносной останемся Трое, они возвратятся В Аргос, конями богатый, в Ахею, где жены прекрасны". Так он сказал. Содрогнулся старик и велит он дружине Быстрых запрячь лошадей; те немедля исполнили слово; Тотчас взобрался Приам и, к себе натянувши, взял вожжи; Подле него Антенор на прекрасную стал колесницу; Оба из Скейских ворот лошадей устремили в долину. Вскоре они, подоспевши туда, где стояли ахейцы Против троянцев, с коней на кормилицу землю ступили. И в середину пошли меж ахейских мужей и троянских. Быстро поднялись тогда Агамемнон, владыка народов, И Одиссей многооумный, и славные вестники тотчас Вместе снесли непреложные жертвы богам и смешали В чаши напиток и на руки воду царям поливали. Сын же Атрея, извлекши рукою свой нож, что обычно Рядом с большими ножнами меча у него был привешен, Волосы срезал с овечьих голов, а глашатаи тотчас Роздали их полководцам ахейцев, равно и троянцев. Руки воздевши, Атрид между ними стал громко молиться: "Зевс, наш отец, ты на Идее царящий, славнейший, великий, Солнце, которое все с высоты своей видишь и слышишь, Вы, о, Земля и Потоки, а также подземные боги, Вы, что караете мертвых за их вероломные клятвы, Будьте свидетели все, наши верные клятвы блюдите! Если убьет Александр Менелая, любимца Арея, Пусть он Еленой тогда и ее достояньем владеет, Мы ж на своих кораблях мореходных домой возвратимся. Если ж в бою Менелай светлокудрый убьет Александра, Мужи троянцы должны и Елену вернуть, и богатства, Также и дань уплатить Аргивянам в размере приличном, Чтобы и память о ней в поколеньях грядущих осталась. Если ж падет Александр, но Приам и Приамовы дети Не пожелают потом уплатить нам условленной дани, Буду еще воевать, добиваясь военной награды, Здесь оставаясь, пока не наступит войны окончанье". Молвил и горло ягнят перерезал безжалостной медью И положил их на землю, трепещущих, жизни лишенных, Ибо жестокая медь лишила их жизненной силы. После из чаши глубокой вино они черпали в кубки И возливали с молитвой богам, существующим вечно. Каждый троянец и каждый ахеянин так говорили: "Зевс величайший, славнейший и все вы бессмертные боги! Кто из нас первый нарушит священные клятвы союза, Пусть, как вот это вино, его мозг по земле разольется, Дети его пусть умрут, а жена покорится другому". Так говорили они, но Кронид не услышал моленья. Слово тогда им промолвил Приам, от Дардана рожденный: "Слушайте, Трои сыны и ахейцы в прекрасных доспехах! Я возвращаюсь назад в Илион, быстрым ветрам открытый, Ибо мне тягостно будет увидеть своими глазами, Как с Менелаем, любезным Арею, сын милый сразится. Знает один лишь Зевес и другие бессмертные боги Имя того, кому смертный конец приготовлен судьбою". Молвив, ягнят положил в колесницу божественный смертный, После взобрался он сам и к себе натянувши, взял вожжи; Подле него Антенор на прекрасную стал колесницу; Оба, назад повернув, к Илиону направились быстро. Гектор, Приама дитя, и с ним Одиссей богоравный Смерили прежде всего для сражения место, а после. Жребии взяв сотрясали их в шлеме, окованном медью, Дабы решить, кто копье свое медное ранее бросит. Руки к богам воздевая, тем временем войско молилось; Каждый ахеец и каждый троянец тогда говорили: "Зевс, наш отец, ты, на Идее царящий, славнейший, великий! Тот, кто из них был виновником бедствий обоих народов, Дай, чтоб убитый сошел он в подземную область Аида, Мы же союз заключим и священные клятвы исполним". Так говорили. Тогда шлемовеющий Гектор великий Жребии, взор отвернувши, встряхнул: выпал жребий Париса. Тотчас рядами уселись войска, там где каждый оружье Пестрое наземь сложил и поставил коней быстроногих. Тою порой облекаться в оружие пышное начал Богоподобный Парис, муж прекрасноволосой Елены. Прежде всего наложил он на голени латы ножные, Дивные видом, – они на серебряных пряжках держались. Панцирь потом на груди укрепил; ему панцирь достался От Ликаона, от брата родного, и был ему впору. После того через плечи он бросил свой меч среброгвоздый, Медный; затем перекинул он щит и огромный, и крепкий, Шлем возложил на могучую голову, сделанный пышно, С конскою гривой и гребнем вверху, колебавшимся грозно. Крепкое взял он копье, – приходилось к руке оно плотно. Те же доспехи одел Менелай, любезный Арею. Оба тогда из толпы, в боевые доспехи облекшись, Вышли они на средину, меж войском троянцев и греков, Грозно смотря друг на друга. И зрителей смута объяла, – Резвых наездников Трои, ахеян в прекрасных доспехах. Близко бойцы друг от друга на месте измеренном стали, Копья колебля в руках и один угрожая другому. Первый тогда Александр копье длиннотенное бросил. Сына Атрея ударил он в щит, округленный искусно: Медь не пробив, острие над щитом его твердым погнулось. Тотчас за ним Менелай устремился, любимец Арея, С медным копьем, воссылая молитву к Зевесу Крониду: "Царственный Зевс, о, дозволь мне теперь отомстить Александру! Первый он сделал мне зло. От руки моей пусть он погибнет! Чтобы и в дальнем потомстве никто не осмелился злое Сделать тому, кто его принимал дружелюбно, как гостя". Так говоря и с размаха копье длиннотенное бросив. Сына Приама ударил он в щит, округленный искусно. Мощно проникло копье через щит ослепительно яркий, Панцирь пробило под ним, разукрашенный с дивным искусством, И разорвало тунику Парисову прямо вдоль паха. Тот отклонился назад и погибели черной избегнул. Сын же Атрея извлек торопливо свой меч среброгвозый И, замахнувшись, удорил по конусу шлема. Сломился Натрое меч и начетверо, пав из руки его наземь. И застонал Менелай, на широкое небо взирая: "Зевс, наш отец! Никого нет злотворней тебя средь бессмертных! Я уже думал, что вот отомщу Александру за горе. Ныне же меч у меня разломился в руке и напрасно Брошено было копье, – не убит он моею рукою". Так он сказал и, напавши, за шлем ухватил густогривый И, повернувшись, повлек Александра к ахейским дружинам. Нежная шея Париса узорным ремнем затянулась, Вкруг подбородка его от шлема подвязанным плотно. Так бы увлек он его, несказанною славой покрывшись, Если бы Зевсова дочь не увидела их Афродита И не расторгла ремень, с быка умерщвленного снятый. Только пустой один шлем за рукою последовал мощной. И Менелай, повернувшись к ахейцам в прекрасных доспехах, Бросил его, завертев, а друзья унесли его скоро. Сам же он вновь устремился, желая убить Александра Медным копьем, но того удалила легко, как богиня, Зевсова дочь Афродита, туманом густым осенила И отнесла его в брачный покой благовонный, душистый. После ушла, чтоб Елену призвать, и, на башне высокой Встретив ее, окруженную тесной толпою троянок, Тронула тихо рукой, надушенной одежды касаясь, И обратилась к ней, уподобившись дряхлой старухе, Пряхе: она для Елены, еще в Лакедемоне жившей, Дивные делала пряжи, за что ее очень любила. Ей уподобившись, так Афродита богиня сказала: "Вместе идем. Александр призывает домой возвратиться. В брачном покое лежит он на тонкообточенном ложе И красотой и одеждой блистает. Едва ли поверишь, Что из сраженья с героем сейчас он вернулся. Как будто В пляску готов он идти иль, плясать перестав, отдыхает". Так ей сказала богиня и сердце в груди взволновала. Но разглядевши под платьем прекрасную шею богини, Ясные очи и грудь, что рождает желанья, Ужас она ощутила и слово сказала, подумав: "Что, беспощадная, вновь обольстить ты меня пожелала? Хочешь, быть может, опять увести меня в город обширный Фригии иль Меонии отрадной, где кто-нибудь также Дорог тебе средь людей, говорящих раздельною речью? Не оттого ль, что теперь Менелай победил Александра И пожелает со мной, ненавистной, домой возвратиться, – Не оттого ли сюда ты пришла, замышляя коварство? Сядь близ него ты сама, от дороги богов уклонившись, Пусть твои ноги вперед не касаются больше Олимпа, Но постоянно пред ним изнывай, стереги его вечно, Выжди, покуда тебя он женой назовет, иль рабыней. Я же туда не пойду; непристойно, чтоб я согласилась Ложе готовить ему. Все троянки меня б укоряли. Сердце мое уж и так беспредельной исполнено скорби". Ей, рассердившись, в ответ Афродита богиня сказала: "Дерзкая! Ты не гневи меня! В гневе тебя я покину, Стану тебя ненавидеть, как сильно доныне любила. Бойся, чтоб страшной вражды не зажгла я в обоих народах, Трои сынах и ахейцах, – ты ж смертью позорной погибнешь". Молвила так. И Елена, Зевеса дитя, испугалась, Молча пошла, покрывалом серебрянобелым покрывшись, Женам троянским незрима: ее предводила богиня. Вскоре достигли они прекрасных покоев Париса. Быстро к работам своим обратились рабыни. Елена В брачный высокий покой заступила, богиня средь женщин. И Афродита богиня, с улыбкой седалище взявши, Через покой понесла и поставила пред Александром. Села Елена пред ним, дочь Эгидодержавного Зевса; Взоры назад обратив, она так укоряла супруга: "Ты из сраженья вернулся. О, если б ты пал, укрощенный Мужем, сильнее тебя, тем, кто был моим первым супругом! Ты ль не хвалился всегда, что копьем, и рукою, и силой Можешь легко победить Менелая, любимца Арея? Что же, ступай, вызывай Менелая, любимца Арея, Снова с тобою вдвоем в состязанье вступить. Но совет мой: Лучше останься ты здесь, безрассудно не думай сражаться И в поединок вступать с русокудрым бойцом Менелаем, Чтобы немедля тебя не смирил он копьем своим сильным". И, отвечая, Парис вот такое промолвил ей слово: "Не говори, о, жена, мне упреков, обидных для сердца. Ныне меня Менелай покорил при посредстве Афины, После его покорю, так как боги и нам помогают. Лучше ложись близ меня, чтобы мы насладились любовью. Не затмевала любовь никогда мои мысли так сильно, Даже тогда, как, с тобой Лакедемон отрадный покинув, На мореходных судах я тебя увлекал и впервые В неге любви мы слились, на остров Кранаю прибывши. Весь я исполнен любви и охвачен желанием сладким". Молвил и к ложу пошел, и супруга пошла за ним следом; Вместе на ложе резном улеглись они друг подле друга. Тою порою, как зверь, сын Атрея по воинству рыскал, Не заприметит ли где Александра, подобного богу, Но из троянцев никто и никто из союзников славных Выдать Париса не мог Менелаю, любимцу Арея: Не утаили б его из приязни, когда б увидали, Ибо, как черная смерть, он всему ненавистен был войску. К ним обратившись, тогда царь Агамемнон промолвил: "Слушайте, мужи троянцы, дардане, союзное войско! Явно для всех победил Менелай, любимец Арея. Выдайте ж нам Аргивянку Елену со всем достояньем, Также военную дань уплатите в размере приличном, Чтобы и память о ней в поколеньях грядущих осталась". Так говорил им Атрид, и ахейцы его одобряли.
4
Боги собрались в совет, на помосте из золота сидя Подле Зевеса отца, а в средине почтенная Геба Черпала нектар для них. И, друг друга приветствуя, боги Пили из чаш золотых и взирали на город троянцев. Вдруг вознамерился Зевс рассердить волоокую Геру Колкою речью своей и насмешливо так ей промолвил: "Две есть защитницы между богинь у царя Менелая, – Гера Аргивская, с ней и Афина, заступница в битвах. Но вдалеке они сели, довольствуясь тем, что все видят. А между тем Афродита, сияя улыбкою нежной, Всюду следит за Парисом и смерть от него отклоняет; Так и сегодня спасла, когда он уже думал, что гибнет. Все же в бою победил Менелай, любимец Арея. Дайте обсудим теперь, как дела эти нужно устроить. Снова поднимем войну и смятение битвы жестокой, Или же дружбу и мир учредим средь обоих народов. Если одобрите все и покажется так вам приятным, Город Приама царя пусть останется впредь населенным, Вместе же с тем Менелай пусть возьмет Аргивянку Елену". Так он промолвил. Тогда возроптали Афина и Гера. Рядом сидели они и троянцам беды замышляли. Но молчалива была и не молвила слова Афина: Гнев против Зевса отца и ярость ее обуяли. Гера же злобы в душе не сдержала и так говорила: "О, жесточайший Кронид! Какое ты слово промолвил! Хочешь ли сделать мой труд бесполезным? Ужели напрасно Потом, трудясь, обливалась я? Мои кони устали, Войско ахейцев сбирая на горе Приаму и детям. Делай. Но мы, остальные все боги, тебя не одобрим". Гневаясь сильно, Зевес ей ответствовал Тучегонитель: "О, беспощадная! Чем же Приам иль Приамовы дети Так оскорбили тебя, что упорствуешь в злобном желании Срыть до основ Илион, столь прекрасно устроенный город! Если бы, в город войдя чрез ворота, за стены большие, Сразу могла ты пожрать Приама с детьми его вместе, Также троянцев других, лишь тогда б твоя желчь исцелилась. Делай по воле своей. Несогласие это отныне Пусть между мной и тобой не рождает великих раздоров. Но говорю я тебе, – ты ж в уме мое слово запомни: – Если и я как-нибудь пожелаю предать разрушенью Город, где люди живут, которых бы ты возлюбила, Гневу тогда моему не мешай, но дозволь совершиться. Я ж уступаю теперь добровольно, хотя неохотно. Ибо под сводом небес, покрытых звездами, под солнцем Сколько ни есть на земле городов и людей, там живущих, Сердцу милей моему наибольше священная Троя, Старец Приам и народ, копьеносцу Приаму подвластный. Там на моем алтаре никогда не отсутствует пища, Ни возлиянья, ни жир; мы дары эти вместе делили!" И волоокая так отвечала почтенная Гера: "Из городов на земле наиболее три мне любезны: Аргос, равно как и Спарта с широкодорожной Микеной. Ты их разрушь, если сердцу они твоему ненавистны. Я заступаться за них и препятствовать словом не стану, Ибо хотя и мешала и гибели их не хотела, Тщетен мой будет отказ, так как ты несравненно сильнее. Нужно однако, чтоб труд не остался и мой безуспешным. Ибо и я ведь богиня и равного рода с тобою. Кроносом я рождена многоумным и дважды почтенна, – Тем, что я старше всех прочих, и тем, что твоей называюсь Милой супругою, ты же царишь над бессмертными всеми. Лучше бесспорно, чтоб мы уступать согласились друг другу, Буду тебе уступать, а ты мне, и тогда покорятся Боги бессмертные нам. Повели же скорее Афине В грозную битву сойти к аргивянам и к войску троянцев И попытаться, нельзя ль, чтоб троянцы, нарушивши клятвы, Первыми стали вредить аргивянам, победою гордым". Молвила так. Покорился отец и людей, и бессмертных, Тотчас Афине сказал он такое крылатое слово: "К стану ахейских дружин и троянских направься скорее И попытайся, нельзя ль, чтоб троянцы, нарушивши клятвы, Первые стали вредить аргивянам, победою гордым". Так, побуждая, сказал он Афине, хотевшей того же, И с Олимпийских высот она бросилась вниз и помчалась. Как метеор, что ниспослан был Кроноса хитрого сыном, – Знаменье чудное для моряков иль обширного войска, Ярко блестящий, кругом рассыпающий искры без счета, – Точно такой устремилась на землю Паллада Афина И среди войска упала. И зрителей ужас наполнил, Резвых наездников Трои, ахеян в прекрасных доспехах. Каждый из них говорил, к своему обращаясь соседу: "Или вернется война и смятение битвы жестокой, Или же дружбу и мир учредит средь обоих народов Царь Олимпиец Зевес, кто войною людей управляет". Так говорили они, аргивяне и мужи троянцы. И Лаодоку, герою бойцу, Антенорову сыну, Ставши подобной, Афина с толпою Троянцев смешалась, Взором ища, не найдет ли Пандара, подобного богу, – И беспорочно-могучего сына царя Ликаона Вскоре нашла. Он стоял меж рядами бойцов щитоносцев. Сильных мужей, что пришли с берегов отдаленных Эзиппа. Стала богиня вблизи и крылатое молвила слово: "Хочешь ли слушать меня, рассудительный сын Ликаона? Быструю должен стрелу ты, осмелясь, пустить в Менелая. Ты б меж троянцами всеми стяжал благодарность и славу, А наибольше всего у героя царя Александра. Тотчас блистательный дар он пришлет тебе, если увидит, Что Менелай, сын Атрея, любимый Ареем, сраженный Быстрой твоею стрелой, на костер погребальный восходит. Что же, повергни стрелой знаменитого сына Атрея, Дай лишь обет Аполлону Ликийскому, славному луком, Из первородных ягнят гекатомбой почтить его пышной, В день, как домой ты вернешься, в свой город священный Зелею". Так говорила она и его убедила, безумца. Снял он блестящий свой лук, на который снабдил его рогом Дикий козел похотливый, им некогда в грудь пораженный. Сидя в засаде, он подле расселины камня увидел И поразил его в грудь, и тот навзничь на камень свалился. Пядей в шестнадцать рога у него ото лба поднимались, И полировщик рогов искусно приладил их вместе, Гладко затем обточил, золотые приделав загибы. Лук свой Пандар натянул и к земле прислонил, положивши, А впереди со щитами товарищи храбрые стали, Чтобы не раньше ахейцы отважные с места вскочили, Чем упадет Менелай, сын Атрея, любимый Ареем. Крышку колчана подняв, оперенную новую вынул Он торопливо стрелу – виновницу черных страданий. И, приложив к тетиве стрелу заостренную, громко Дал он обет Аполлону Ликийскому, славному луком, Из первородных ягнят гекатомбой почтить его пышной, В день, как домой возвратится, в свой город священный Зелею. Вскоре затем, захвативши стрелу вместе с жилой бычачьей, Тесно к груди тетиву придавил он, а к луку – железо. Тотчас, лишь только он рог изогнул в виде круга большого, Лук зазвенел, тетива застонала, стрела отскочила Острым концом впереди, пролететь порываясь чрез войско. Но и тебя, Менелай, не забыли блаженные боги. Первая Зевсова дочь, что дарует в сраженьи победу, Стала вблизи и стрелу смертоносную прочь отклонила И удалила от кожи, поспешно, как мать от ребенка Муху спешит удалить, когда в сладком он сне отдыхает. И острие наклонилось туда, где крючки золотые Пояс держали на нем, как бы панцирь двойной образуя. В пояс, прилаженный плотно, стрела острием угодила И проскочила чрез пояс, отделанный с дивным искусством, Также чрез панцирь она пролетела, украшенный пышно, И через медь, что на теле носил он, защиту от копий, Больше всего охранявшую мужа. Ее пронизавши, Кожу на теле героя стрела оцарапала сверху; В то же мгновение черная кровь заструилась из раны. Точно слоновая кость, что в Меонии или в Карии Женщина пурпуром красит, чтоб конский нащечник сготовить; Долго в жилище ее он лежит, и наездников много Тщетно желают его получить, – он царю достается На украшенье коню, самому же вознице на славу: Так у тебя, Менелай, обагрилися черною кровью Сильные бедра и голени, также прекрасные ступни. И содрогнулся в то время владыка мужей Агамемнон, Видя, как черная кровь заструилась из раны героя. Также и сам Менелай содрогнулся, любимец Арея, Но как взглянул, что зазубрины меди остались наружу, Тотчас в груди у него успокоилось храброе сердце. Тяжко стеная, тогда Агамемнон владыка промолвил, За руку взяв Менелая, – и, внемля вздыхала дружина: Милый мой брат! Видно, к смерти твоей дал я клятвы союза, Выслав тебя одного за ахеян с троянцами биться. Вот поразили троянцы тебя, клятвы мира поправши. Но не напрасно свершаются клятвы, заклания агнцев, И возлиянья вина и пожатия рук при союзах. Если досель Олимпиец еще не воздал за измену, Все ж он, хоть поздно воздаст. За нее они многим заплатят – И головою своей, и детьми, и супругами также. Твердо уверен мой ум, и я это предчувствую сердцем: Будет когда-либо день, и погибнет священная Троя, Старец погибнет Приам и народ копьеносца Приама. Зевс ополчится Кронид, в эфире высоко живущий, Мрачной эгидою сам против них потрясет он во гневе И отомстит за обман; это сбудется все неизбежно. Но по тебе, Менелай, буду тяжкою скорбью терзаем, Если ты ныне умрешь, и свершится судьба твоей жизни. В Аргос безводный тогда возвращусь я, позором покрытый, Ибо по крае родном затоскуют ахеяне вскоре. На похвальбу и Приаму, и прочим троянцам оставим Мы аргивянку Елену, твои же истлеют здесь кости, Лежа в троянской земле, а твой подвиг останется тщетным. Будет хвалиться тогда не один из надменных троянцев И, Менелаев курган попирая ногами, он скажет: "Так безуспешно пускай и в грядущем Атрид Агамемнон Гнев проявляет, как ныне под Трою привел он ахеян! Ибо домой возвратился в любезную отчую землю Он на пустых кораблях, а бойца Менелая оставил! Скажет он так. Пусть земля подо мною расступится раньше". И, ободряя его, Менелай русокудрый промолвил: "Ты успокойся, чтоб страх не вселился в ахейское войско. Не на опасное место стрела заостренная пала. Сверху меня защитил ярко-блещущий пояс, а снизу Панцирь и медный покров, кузнецами сработанный крепко". И, отвечая ему, Агамемнон владыка промолвил: "Если бы так оно было, о, брат Менелай мой любезный! Рану исследует врач и наложит целебное средство, Чтобы избавить тебя от черных страданий и боли". Так он сказал, и Талфибию, славному вестнику, молвил: "Ты призови поскорей, о, Талфибий, сюда Махаона, Мужа-бойца, Эскулапа, врача беспорочного, сына. Пусть он осмотрит вождя Менелая, любимца Арея. Некий хороший стрелок из ликийских мужей иль троянских Ранил стрелою его, на славу себе, нам на горе". Так он промолвил и, внявши, его не ослушался вестник. Он торопливо пошел чрез толпу меднобронных ахейцев, Мужа ища Махаона. Его он увидел стоящим, И окружали героя ряды щитоносцев могучих, Тех, что с ним прибыли вместе из Троки, богатой конями. Ставши вблизи от него, он промолвил крылатое слово: "Сын Эскулапа, идем! Зовет тебя царь Агамемнон, Чтоб осмотрел ты вождя Менелая, любимца Арея. Некий хороший стрелок из ликийских мужей иль троянских Ранил стрелою его, на славу себе, нам на горе". Так он промолвил и сердце в груди Махаона встревожил. Оба, идя чрез толпу по широкому войску ахейцев, К месту пришли, где стрелой был сражен Менелай русокудрый. Лучшие мужи вожди обступили его полукругом, Он находился средь них и казался похожим на бога. Тотчас извлек Махаон ту стрелу, что вонзилась за пояс, И, вынимая ее, изломал все зазубрины меди. Пояс затем развязал он блестящий, под поясом панцирь, Также и медный покров, кузнецами сработанный крепко. Рану затем осмотрел, где стрела заостренная пала, Высосал кровь и, целя, облегчающим зельем посыпал, Тем, что когда-то Хирон дал отцу его в память о дружбе. Так хлопотали они вкруг Атрида, бесстрашного в бое. Тою порою ряды копьеносцев троянцев смыкались; Вспомнив о битве, опять облекались в доспехи данайцы. Если б ты видел тогда Агамемнона, равного богу, Не показался б тебе он дрожащим иль сонным, Иль не желающим биться. Он в доблестный бой порывался И колесницу покинул, блиставшую медью, и быстрых, Тяжко храпевших коней. Их держал наготове соратник, Эвримедон, храбрый сын Птоломея, Пиреева сына. Царь приказал ему близко держаться с конями, на случай Если войска обходя, он почувствует в членах усталость. Сам же пошел он пешком вдоль рядов и осматривал войско. К тем из мужей быстроконных, чье видел он к битве усердье, Царь подходил, укрепляя их бодрость такими словами: "С бурною силой теперь собирайтесь, аргивские мужи! Ибо отец наш Зевес помогать вероломным не станет. Те, что нарушили первые мира священные клятвы, Коршунов будут потом насыщать своей кожей истлевшей. Мы же их милых супруг, с их детьми неразумными вместе На кораблях увезем, когда вражеский город разрушим". Если ж он видел мужей, кто от грозной войны уклонялся, Сильно он тех порицал, обращая к ним гневное слово: "Трусы, мишени для стрел! Неужель вам не стыдно, ахейцы! Что вы стоите, на месте застывши, как юные лани, Если они, пробежав по равнине большой и уставши, Вдруг неподвижно стоят и в душе у них нет больше силы, – Так цепенеете вы и стоите, и в бой не идете. Уж не хотите ли ждать, чтоб троянцы пришли сюда близко, К пышным кормам кораблей, на прибрежие моря седого, И убедиться, не Зевс ли своей вас покроет рукою". Так обходя все ряды, проявлял свою власть Агамемнон. Прежде всего чрез толпу он направился к воинству критян. В бой снаряжались они вкруг могучего Идоменея; Он впереди находился, по силе похожий на вепря, А Мерион побуждал остальные фаланги к сраженью. Радость в душе ощутил, их увидевши, царь Агамемнон; К Идоменею тогда обратился он с ласковым словом: "Идоменей, ты милее мне всех быстроконных данайцев, Как на войне, так равно и во всяком другом предприятьи, Также средь пира, когда предводители войска ахеян В кубках почетных вино искрометное сами мешают, – Ибо прекрасноволосые все остальные ахейцы В меру лишь пьют; пред тобой же одним вечно полная чаша, Как предо мною, стоит – и мы пьем по желанию сердца. В битву теперь устремись, – будь таким, как ты прежде стремился". Идоменей полководец на это сказал, отвечая: "Да, сын Атрея! Тебе я останусь товарищем верным, Как обещал до сих пор и кивнул головой в знак согласья. Лучше других побуждай ты прекрасноволосых ахейцев Дабы сраженье скорей началось, – оттого что троянцы Клятву свою преступили; их смерть впереди ожидает, Бедствия ждут их за то, что нарушили первые клятву". Так он сказал, и Атрид удалился, обрадован сердцем, И, проходя чрез толпу, он направился дальше к Аяксам. В бой они шли, а за ними шли пешие воины тучей. Как иногда замечает пастух, что над морем Туча несется, гонимая бурным дыханьем Зефира; Издали кажется, будто чернее смолы над водами Шествует грозно она и приносит великую бурю, И, содрогнувшись, скорей он в пещеру овец загоняет, – Так за Аяксами вслед, поспешая в жестокую битву, Черной толпой подвигались густые фаланги героев, Зевса питомцев, щитами и копьями грозно сверкавших. Радость в душе ощутил, их увидевши, царь Агамемнон, И, обращаясь к вождям, он промолвил крылатое слово: "Вам, о, Аяксы, вожди Аргивян меднобронных, не стану Я приказанья давать; вас к войне побуждать неприлично: Сами всегда вы народ побуждаете силой сражаться. Если б, о, Зевс, наш отец, о, царь Аполлон и Афина, Сердце такое все мужи имели как ваше, Скоро бы рухнул тогда крепкий город владыки Приама, Нашею взятый рукой и разрушенный до основанья". Так он сказал и от них удалился, к другим направляясь. Нестора встретил потом, кто в Пилосе гремел на собраньях. Ныне товарищей в бой, побуждая сражаться, он строил Вкруг Пелагона большого, Аластора с Хромием вместе, Вкруг Гелиона царя и Биаса, владыки народов. Конных мужей, колесницы с конями вперед он подвинул, Пеших в огромном числе позади поместил самых сильных, – Битвы надежный оплот, – а трусливых поставил в средину, Чтобы и нехотя каждый из этих сражался по нужде. Начал он конных мужей наставлять и советовал в битве Крепко держать лошадей, не бросаясь толпой в беспорядке: "Пусть никто из возниц, полагаясь на силу и ловкость, Не пожелает один раньше прочих с троянцами биться И не отступит назад, ибо так одолеют вас легче. Если же кто из своей перейдет колесницы к другому, Тот оставайся с копьем, – так гораздо полезнее будет. Некогда наши отцы, соблюдавшие мудрость такую, Храбрость имея в груди, города разрушали и стены". Так побуждал их старик, с давних пор многоопытный в битвах. Радость при виде его ощутил Агамемнон владыка, И, обращаясь к нему, он промолвил крылатое слово: "Если б колени твои, как и сердце в груди твоей милой, Были послушны тебе, о, старик, и ты крепок был силой! Но удручает тебя, как и всех одинаково, старость. Пусть бы другой был таким, а тебе оставаться бы юным". И, отвечая, сказал ему Нестор, наездник Геренский: "Сам бы хотел я, Атрид, и до ныне быть столь же могучим, Как и в то время, когда умертвил я Эревфалиона. Но не дают человеку все вместе бессмертные боги. Некогда молод я был, а теперь вот надвинулась старость. Все же я с конными в бой отправляюсь, советом и словом Буду их там наставлять: таково преимущество старцев. Копья метать будут те, кто моложе меня и к оружью Больше пригоден, чем я: они силе своей доверяют". Так он сказал, и Атрид удалился, обрадован сердцем. И повстречался ему Менесфей, знаменитый наездник, Сын Петеоса, средь войска Афинян, искусных в сраженьи, А в стороне от него стоял Одиссей многоумный, Непобедимой толпой кефаллонских мужей окруженный. Бурный сражения крик сюда не достиг до их слуха. Ибо недавно еще устремились фаланги Ахейцев И быстроконных троянцев. Они ж, оставаясь на месте, Ждали, покуда другие ряды аргивян подоспеют И нападут на троянцев, и общая битва начнется. И, негодуя, на них посмотрел Агамемнон владыка; К ним обращаясь, тогда он промолвил крылатое слово: "Сын Петеоса царя, питомца Зевеса Кронида, Также и ты, о, лукавец, исполненный злобных обманов, Что вы стоите вдали и дрожите, надеясь на прочих? Лучше пристало бы вам средь передних бойцов находиться, С ними стоять, чтоб на встречу горячему броситься бою. Ибо я раньше других вас обоих на пир призываю, Если вожди аргивян пировать собираются вместе. Жареным мясом тогда вам отрадно питаться и кубки, Полные сладким вином, осушать, сколько сердцу угодно. Ныне приятно вам ждать, хоть бы в десять рядов перед вами Дети ахейцев пошли сражаться безжалостной медью". Но, исподлобья взглянув, отвечал Одиссей многоумный: "О, что за слово, Атрид, из уст твоих вырвалось ныне! Как ты решился сказать, что хочу уклониться от боя? Чуть лишь троянцы и греки возбудят работу Арея, – Скоро увидишь и сам, если хочешь, и так озабочен, – Нежный отец Телемаха смешается с рядом передним Конных троянских бойцов. Это слово сказал ты на ветер". И, улыбаясь, промолвил ему Агамемнон владыка, – Гнев Одиссея заметив, он взял свое слово обратно: "Зевса потомок, Лаерта дитя, Одиссей многоумный! Сильно тебя укорять и давать приказанья не стану, Ибо я ведую сам, что душа в твоей груди любезной Мудрых советов полна; ты о том же, что я, помышляешь. Двинься вперед; мы потом все загладим, коль слово дурное Сказано было. Пусть Зевс его сделает тщетным, как ветер". Так он сказал и от них удалился, к другим направляясь, К сыну Тидея пошел, к Диомеду, великому духом. Средь боевых колесниц и коней он стоял неподвижно, Рядом же с ним находился Сфенел, храбрый сын Капонея. И, негодуя на них посмотрел Агамемнон владыка. К ним обращаясь, тогда он промолвил крылатое слово: "Горе! Коней укротителя сын – воеводы Тидея! Что ты от страха дрожишь и на поле сражения смотришь? Нет, твой родитель Тидей так дрожать не любил от испуга; Больше любил воевать он с врагами пред милой дружиной. Так говорят, кто видал его в деле. Я с ним не встречался, Сам я не видел его. Говорят, он храбрее был прочих. Некогда он и герой Полиник богоравный, как гости, В город Микены пришли, не воюя, а войско сбирая, Чтобы войною идти на священные Фивские стены; Долго молили они дать им в помощь союзников славных; Те соглашались им дать и условия их одобряли. Только Зевес помешал, посылая дурные приметы, И удалились они, к берегам возвращаясь Азопа, Что меж густых камышей по зеленым лугам протекает. Вестником снова тогда снарядили ахейцы Тидея. Он же пошел и в пути многочисленных встретил фиванцев, Кадма детей, во дворце Этеокла царя пировавших. Только наездник Тидей, хоть и был среди них чужеземцем, Не испугался, один очутившись средь многих кадмейцев. Вызвал он всех на борьбу и легко победил в состязаньи; Так помогала ему богиня Паллада Афина. Гнев затаивши, коней усмирители мужи кадмейцы Против него на возвратном пути поместили в засаде Юных бойцов пятьдесят, под начальством двоих полководцев, Меона, сына Гемона, с бессмертными равного мужа, И Полифонта, что жаждал войны, Автофонова сына. Но приготовил Тидей и всем этим позорную гибель: Всех умертвил и домой одному только дал возвратиться. Меона он отослал, повинуясь знамениям неба. Вот он каков был Тидей Этолийский. Но сына родил он, Худшего в битве, чем он, хоть способного больше на речи". Так он сказал. Ничего Диомед не ответил могучий, Но порицанье почтенного мужа почтительно принял. А Копанея отважного сын возразил и промолвил: Не говори, сын Атрея, так лживо, ты, знающий правду! Лучше гораздо отцов мы считаем себя справедливо. Мы покорили и Фив семивратных высокую крепость, Хоть к недоступным стенам привели недостаточно войска, В знаменья веря богов, полагаясь на Зевсову помощь. Наши отцы между тем по своей же вине там погибли, И потому не равняй ты отцов наших в доблести с нами". Мощный тогда Диомед, исподлобья взглянув, ему молвил: "Друг мой, ты стой и молчи, моему повинуйся совету. Я укорять не хочу Агамемнона, пастыря войска, Если он в бой побуждает ахеян в прекрасных доспехах. Ибо ему же хвала воспоследует, если ахейцы Трои сынов истребят, Илион ниспровергнув священный; Также ему будет скорбь, если войско ахейцев погибнет. Но перестань и скорей об отваге неистовой вспомним". Молвил, в оружьи потом соскочил с колесницы на землю. И на груди у царя соскочившего медь загремела, Страшно звуча, – так что робость объяла б и храброго сердцем. Точно морские валы, подымаемы западным ветром, К многоотзывным брегам, громоздясь друг на друга, стремятся, Вспучась на море сперва, разбиваются после о землю, Грозно бушуют на ней и, вдоль скал изгибаясь прибрежных, Мчатся наверх, далеко изрыгая соленую пену, – Так, друг за другом стремясь, непрерывно на бой подвигались Храбрых данайцев ряды. И давали вожди приказанья, Каждый фалангам своим. Все же молча ступали, в безмолвном Страхе пред властью царей, – и никто б не поверил, что столько Воинов рядом идет, имеющих голос в гортани. Ярко пестрели на всех одетые ими доспехи. Войско троянцев меж тем на овец походило несчетных, Если доят молоко их в загоне богатого мужа, И, услыхавши самцов, они вместе блеять начинают: Гул непрерывный такой по троянскому войску носился. Не одинаков был бранный их клик; они разно вопили Все на своих языках, ибо мужи сошлись отовсюду. Всех их Арей побуждал, а данайцев – Паллада Афина, Трепет и Страх и в желаньях своих ненасытная Распря, – Распря, которая в мир чуть заметной приходит, а вскоре Грозно идет по земле, головой в небеса упираясь. Это она среди войска взаимную сеяла ярость, Через толпу проходя и стенанья мужей умножая. Только что, вместе сойдясь, на одной они стали поляне. Встретились кожи и копья, и силы мужей меднобронных, Выпукло-круглые сшиблись со звоном щиты со щитами, И от сражения гул поднимался вокруг многозвучный. Вместе сливались в нем крик ликованья и вопли героев, Тех, кто погиб и кто губит; земля обагрилась их кровью. Как, ниспадая с горы, из огромных источников снежных, Зимней порой два потока средь общей долины сливают Бурные воды свои и глубокий овраг образуют, И далеко на горах пастуху их волнение слышно, – Так от столкнувшихся войск и грохот поднялся и ужас. Первый сразил Антилох копьеносца троянского мужа, Славу передних бойцов, Эхепола, Фализия сына. По верху шлема его густогривого первый ударил, В лоб он оружье вонзил, и в кость Эхеполу проникла Острая медь глубоко, – и тьма его очи покрыла. Рухнул на землю герой, словно башня, в жестоком сраженьи. Павшего за ноги быстро схватил Элефенор владыка, Сын Халкодона, абантов, отважных душой, полководец, И поволок из под стрел, желаньем горя поскорее С трупа доспехи совлечь, но не долго желание длилось. Ибо герой Агенор, увидав, что он тело волочит, И, наклонившись, свой бок обнажает, щитом не покрытый. Медное бросил копье и лишил его члены движенья. Вылетел дух из него, а над ним аргивян и троянцев Гибельный бой запылал; точно волки, один на другого Дико бросались они; человек с человеком сцеплялся. После Аякс Теламонид убил Симоисия, сына Анфемиона, цветущего юношу. С Иды спускаясь Вместе с родными своими, чтоб стадо овечье проведать, Некогда мать родила его в свет на брегах Симоиса, – Он оттого Симоисием назван. Родителей милых Не наградил за труды воспитания, ибо недолгий Прожил он век, усмиренный копьем Теламонова сына. Тот на ходу поразил его в грудь, от сосца недалеко Правого; вышло копье через спину, насквозь пролетевши И повалился он наземь во прах, как чернеющий тополь, Выросший в низменном месте, среди луговины огромной, Стройный и ветви свои напрягающий прямо к вершине, Если его вдруг подрубит секирой блистающей плотник, Чтобы согнуть колесо для прекрасной большой колесницы, И, засыхая, лежит он, сраженный, вдоль берега речки: Так поразил Симоисия, Анфемионова сына, Зевса потомок Аякс. А в него сквозь толпу сын Приама, В панцире светлом Антиф копье заостренное бросил, Но, промахнувшись, в Левкона попал, Одиссеева друга, В пах его ранил, меж тем как он влек Симоисия тело. Наземь он лег подле трупа, который из рук его выпал. Сильно тогда Одиссей огорчился душой по убитом, Между передних бойцов, яркой медью одет, появился, Близко к врагам подошел и, с угрозой кругом озираясь, Бросил сверкающий дрот. Отступили троянцы, увидев, Как размахнулся герой. И стрела не напрасно помчалась, В Демокоона попала, побочного сына Приама. Из Абидоса пришел он, страны кобылиц быстроногих, И, за товарища мстя, Одиссей поразил его дротом Прямо в висок; из другого виска, проскочивши навылет, Острая вышла стрела, и тьма его очи покрыла. Наземь он шумно упал и доспехи на нем загремели. И отступили передние мужи и доблестный Гектор. С криком тогда аргивяне, убитых тела увлекая, Все устремились вперед. То увидев с Пергамской твердыни, Гнев ощутил Аполлон и, крича, ободрил он Троянцев: "Смело, коней укротители! В битве врагам не сдавайтесь! И у данайцев тела не из камня и не из железа, Чтоб устоять против медной стрелы, рассекающей кожу. Да и к тому ж Ахиллес, сын Фетиды прекрасноволосой, В битву не вышел, но гнев, изнуряющий душу, питает". С крепости так говорил грозный бог. Той порою дочь Зевса, Славная Тритогенея к борьбе побуждала ахейцев, Через толпу проходя и усталых бойцов ободряя. Рок между тем оковал Амарикова сына Диора, Ибо он в ногу был ранен громадным булыжником острым, В правую голень. Его поразил полководец Фракийцев, Сильный Пирой, сын Имбраса, из города Эны пришедший. Кости ему раздробил неистовый камень и жилы Обе порвал, и он навзничь во прах повалился на землю, Руки к любезным друзьям простирая, дыша через силу. Тут подбежал поразивший его полководец Фракийцев. В тело Диора внзил он копье, от пупка недалеко. Внутренность вылилась наземь, и тьма ему очи покрыла. Но Эталиец Фоас, чуть Пирой наклонился над трупом, В грудь его ранил копьем, близ сосца; медь проникла до легких. Тотчас Фоас подбежал, из груди у Пироя обратно Тяжкое вынул копье, и, острый свой меч обнажая, Быстро в живот посредине вонзил и лишил его жизни, Только доспехов с него не совлек: подоспела дружина, Войско чубатых фракйцев, уставивших длинные копья, И отогнали его. И хоть был он высок и бесстрашен, Силой цветущей владел, все же дрогнул, назад отступая. Так распростерты в пыли, друг близь друга они оставались, Храбрых фракийских дружин, а равно меднобронных Эпеян Двое вождей. И кругом было много других умерщвленных. Не охулил бы такого сраженья и муж посторонний, Если б в средину проникнуть он мог, острой медью не ранен, Если б его провела среди войска Паллада Афина, За руку взявши и прочь отклоняя неистовство копий: Ибо не в малом числе аргивяне в тот день и троянцы В землю уткнулись лицом, распростертые друг подле друга.
5
Тою порой Диомеду богиня Паллада Афина Мощь и отвагу дала, чтобы он отличился в сраженьи Перед ахейцами всеми и славой покрылся отрадной. Шлем Диомеда и щит она блеском зажгла неослабным, Равным сиянью звезды, что, омывшись в волнах океана, Ночью осенней горит меж звездами, – видна отовсюду: Вкруг головы и вкруг плеч она так осияла героя И устремила в средину, туда, где толпа и смятенье. Был меж троянцами некий Дарес, муж, богатством цветущий, Жрец беспорочный Гефеста. И двух сыновей возрастил он, Опытных в каждом сраженьи: Идея бойца и Фегея. Оба, отстав от своих, Диомеду навстречу помчались. На колеснице они, он же пеший на бой устремился. Только что, друг наступая на друга, сошлись они близко, Первый Фегей, сын Дареса, копье длиннотенное бросил, Но острие пролетело над левым плечом Диомеда И не коснулось его; сын Тидея тогда устремился С медью, и дрот не напрасно был пущен рукою могучей: В грудь меж сосцов он Фегея ударил, свалив с колесницы. Тотчас Идей соскочил, колесницу свою покидая, И не дерзнул заступиться за тело убитого брата. Сам бы в то время едва ли избег он погибели черной, Если б Гефест не помог и не спас его, тьмою одевши, Чтобы не слишком душой убивался божественный старец. В сторону быстрых коней отогнал Диомед, сын Тидея, И передал их друзьям отвести к кораблям многоместным. Только что мужи троянцы детей увидали Дареса, Первого быстро бегущим, другого лежащим во прахе, Все содрогнулись душой. Синеокая тотчас Афина, За руку взяв, обратилась к бессмертному богу Арею: "Кровью покрытый Арей, мужегубец Арей, стен крушитель! Не предоставим ли мы аргивянам и войску троянцев Биться, кому бы из них ни назначена слава Зевесом, Не удалимся ли мы, чтобы Зевсова гнева избегнуть?" Так говоря, увела она бурного бога из битвы И на крутом берегу у потока Скамандра его посадила. Стали ахейцы троянцев теснить. Каждый вождь аргивянин Мужа убил. – И всех раньше владыка мужей Агамемнон Одия сбил с колесницы, вождя ализонов большого, В спину ему между плеч угодил он копьем, когда в бегство Тот обратиться хотел, и копье через грудь проскочило. Грузно он назем упал, и доспехи на нем загремели. Идоменеем был сын умерщвлен мэонянина Бора Фест богоравный, – пришел он из Тарны, земли плодоносной. Идоменей, знаменитый метатель, в плечо его ранил Правое длинным копьем, когда этот вступал к колесницу; Вниз он свалился и тьма ненавистная им овладела. Идоменеевы слуги с убитого сняли доспехи. Строфия сын, многоопытный в деле охоты Скамандрий Был заостренным копьем Менелая Атрида повергнут, Славный охотник: сама Артемида его научила Диких зверей убивать – всех питаемых лесом нагорным. Не помогла Артемида ему, возлюбившая стрелы, Не помогли состязанья в стрельбе, где блистал он когда-то. Но знаменитый метатель копья Менелай, сын Атрея, В спину его меж плечами копьем поразил, когда в бегство Он обратился – насквозь через грудь острие пролетело. Ниц он свалился во прах, и доспехи на нем загремели. Вождь Мерион умертвил Фереклая, дитя Гармонида, Мужа строителя: всякое тонко умел он изделье Строить руками, – его возлюбила Паллада Афина. Он и царю Александру суда соразмерно построил – Бедствий причину, принесшие горе всем жителям Трои, Также ему самому: приговора богов он не ведал. Храбрый герой Мерион, догоняя его и настигнув, В правое ранил бедро, и насквозь под седалищной костью Вышло с другой стороны острие, чрез пузырь пролетевши. Пал на колени, стеная, и вскоре был смертью окутан. После Мегет умертвил Антенорова сына Педея; Сыном побочным он был, но его воспитала Феана Нежно с детьми наравне, своему угождая супругу. И знаменитый метатель копья, сын Филея, приблизясь, В заднюю часть головы его ранил копьем заостренным. Медь пролетела насквозь через зубы, язык перерезав. В прах он свалился, холодную медь прикусивши зубами. Вождь Еврипил, Эвемона дитя, умертвил Гипсенора, Долониона бесстрашного сына, который был избран Бога Скамандра жрецом и, как бог, почитался народом. С ним-то сойдясь, Еврипил, блистательный сын Эвемона, В бегство сперва обратил и в плечо его ранил вдогонку; После, с мечом устремившись, отсек ему правую руку. Окровавленная пала рука на долину, а очи Были багровою смертью и мощной судьбою закрыты. Так в это время они среди битвы жестокой трудились. А про Тидеева сына не знал бы ты, где он сражался: В строе ль троянских героев, в рядах ли ахейского войска. Он бушевал по долине подобно реке, что весною Бухнет от талых снегов и, стремясь, прорывает плотины; Не остановят ее все плотины, хоть сделаны крепко, И не удержат ограды на нивах, роскошно цветущих, Если вдруг хлынет она, отягченная ливнем Зевеса, Много цветущих трудов поселян на пути разрушая: Так перед сыном Тидея густые фаланги троянцев В страхе метались, не в силах стоять, хоть и было их много. Чуть лишь завидел его блистательный сын Ликаона, Как по долине один бушевал он, смиряя фаланги, Тотчас он лук свой кривой натянул против сына Тидея И угодил в нападавшего: выпуклый панцирь пробивши, В правое ранил плечо. И с другой стороны через тело Горькая вышла стрела, и броня обагрилася кровью. Громко тогда закричал блистательный сын Ликаона: "Двиньтесь вперед, о, троянцы, коней укротители резвых! Первый мной ранен ахейский герой, и он, чаю, не долго Против жестокой стрелы устоит, если вправду владыка Феб, сын Зевеса, подвигнул меня из Ликии явиться". Так он хвалился, но не был стрелой укрощен сын Тидея. В сторону он отошел, отыскал лошадей с колесницей И Капанеева сына Сфенела окликнул, промолвив: Сын Капанея любезный! Сюда! Соскочи с колесницы, Горькую эту стрелу извлеки из плеча поскорее! Так он промолвил. Сфенел соскочил с колесницы на землю; Быстро извлек из плеча он стрелу, пронизавшую тело; Брызнула кровь высоко сквозь кольчатый панцирь из меди. Громко взмолился тогда Диомед, среди боя отважный: "Внемли, могучая дочь Эгидодержавного Зевса! Если когда-либо мне иль отцу ты с намереньем добрым В грозном являлась бою, будь, Афина, теперь благосклонна! Дай на пространство копья подойти, дай настигнуть мне мужа, Кто и попал в меня первый и ныне кричит, похваляясь, Будто не видеть мне больше сиянье блестящего солнца". Так говорил он, молясь. Услыхала Паллада Афина, Легкими сделала члены героя – и ноги, и руки – Стала вблизи и такое сказала крылатое слово: "Ныне дерзай, Диомед, ополчись на троянское войско, Ибо в груди у тебя я отцовскую мощь возбудила, Неустрашимость его, щитоносца возницы Тидея, Также сняла с твоих глаз я тот мрак, покрывавший их прежде, Чтоб хорошо отличать ты умел человека от бога. Ныне поэтому, если бессмертный придет, вызывая, Против бессмертных богов не дерзай выступать и сражаться, Против всех прочих; но если б Зевесова дочь Афродита В битву вмешалась – ее ты ударь заостренною медью". Так синеокая молвила и удалилась Афина. Сын же Тидея с бойцами передними снова смешался. Сильно и прежде душою хотел он с троянцами биться, Ныне же втрое сильней овладела им ярость, как будто Львом, если в поле его пастух близь овец густошерстых Ранил слегка, не убив, чрез ограду готового прыгнуть; Ярость он в нем возбудил и уже защищаться не смеет, Но притаился в хлеву, и дрожат беззащитные овцы, Жмутся друг к дружке, одна на другую становятся в страхе; Из глубины же двора лев, терзаемый яростью, скачет: Так Диомед разъяренный смешался с толпою троянцев. Там Астиноя убил он и пастыря войск Гиперона, – Первого выше сосца ранил дротом, окованным медью, Длинным мечом вдоль плеча поразил он второго в ключицу, И отделилось плечо от спины Гиперона и шеи. Их усмирив, Диомед Полиида с Абантом встречает – Двух сыновей старика сногадателя Эвридаманта. Плохо старик толковал сновидения их пред разлукой, Ибо теперь Диомед обнажил их тела от доспехов. Ксанфа с Фооном настиг он потом, – сыновей двух Фенопса, Нежно любимых; его удручала угрюмая старость; Сына другого не ждал он, кому завещать достоянье. Их Диомед умертвил, дух любезный исторг у обоих И безутешную скорбь и стенанья отцу их оставил, Ибо детей он не встретил живыми пришедшими с поля, И достоянье его меж собою родня поделила. После он двух умертвил сыновей Дарданида Приама, Хромия и Эхемона, в одной колеснице стоявших. Точно как лев, что, на стадо бросаясь, ломает зубами Шею бычку или телке, пасущимся в чаще тенистой, – Так Диомед их обоих заставил сойти с колесницы, Не по добру, против воли, потом обнажил от доспехов. А лошадей передал своим слугам, чтоб к флоту погнали. Видя таким Диомеда, войска сокрушавшим рядами, Двинулся с места Эней, через бой, сквозь смятение копий, Всюду ища, не найдет ли подобного богу Пандара. И, отыскав беспорочного сына царя Ликаона, Стал он вблизи перед ним и такое сказал ему слово: "Где же твой лук, о, Пандар, где крылатые стрелы, где слава? В ней состязаться с тобой ни единый здесь муж не дерзает, Да и в Ликии никто над тобой не гордится победой. Что же, дерзай! Помолившись Зевесу, стреляй в того мужа, Кто бы он ни был. Троянцам он бед причиняет немало, Ибо расслабил колени у доблестных многих героев. Или, быть может, то бог, на троянцев сердясь из-за жертвы, Мстит нам теперь: тяжело отомщенье бессмертного бога". И, отвечая, промолвил блистательный сын Ликаона: "О, достославный Эней, меднобронных троянцев советник, Я по всему узнаю в нем могучего сына Тидея, И по щиту, и по шлему с отверстьями в медном забрале, Также по виду коней. Все ж не знаю, не бог ли пред нами. Если же это и муж, как сказал я, сын храбрый Тидея, То не без помощи бога свирепствует он. Из бессмертных Кто-то стоит близ него, вокруг тела окутанный тучей. Быструю он отклонил ту стрелу, что задела героя. Ибо недавно попал я в него, и стрела пролетела, Правое ранив плечо, насквозь через выпуклый панцирь. Я уже думал, что в область Аида его ниспровергнул, А между тем не убил: знать рассерженный бог помешал мне. Только со мною здесь нет лошадей с боевой колесницей. В доме отца Ликаона стояло одиннадцать пышных Новых вполне колесниц – покрывала вкруг них простирались. Лошади по две на упряжь, близь каждой из них находились; Полбу они поедали и белым питались ячменем. Старый боец Ликаон во дворце своем, созданном пышно, Долго меня наставлял, когда я собирался в дорогу. Он же наказывал мне, чтобы конный, войдя в колесницу, Я в беспощадном бою над троянским начальствовал войском. Но не послушался я (хоть гораздо полезнее было б), Ибо коней пожалел я, боясь, как бы здесь в многолюдстве В корме они не нуждались, привыкши питаться обильно. Так их оставил я дома и в Трою отправился пеший, Луку доверясь, но он ни насколько мне не был полезен. Ибо уже против двух я его натянул полководцев Сына Тидея и сына Атрея. – Попавши в обоих. Пролил я, правда их кровь, но и больше зато раздразнил их. Видно под знаменьем мрачным с гвоздя этот лук изогнутый Снял я в тот день, как сюда, в Илион, мною нежно любимый, Войско троянцам повел богоравному Гектору в помощь. Если вернусь я домой и своими увижу глазами Отчую землю, жену и дворец наш, высоко покрытый, Пусть мою голову с плеч отсечет супостат иноземец, Если кривой этот лук я в сияющий пламень не брошу, Раньше сломив, ибо спутник он был бесполезный, как ветер". И, отвечая, Эней, вождь троянский, на это промолвил: "Так говорить ты не должен. Не может ничто измениться, Прежде чем мы на конях в боевой колеснице не встретим Этого мужа вдвоем и оружьем его испытаем. Но поспеши, подымись в колесницу ко мне и увидишь, Тросовы кони какие, – как быстро они по долине Мчатся вперед и назад, то преследуя, то отступая. Нас они в город умчат и спасут, если Зевсу угодно Силу опять даровать Диомеду, Тидееву сыну. Что же, возьми, если хочешь, и бич, и блестящие вожжи, Я же сойду с колесницы, чтобы с Диомедом сражаться; Или же ты с ним сражайся, а я буду править конями". И, отвечая, промолвил блистательный сын Ликаона: "Сам бы, Эней, ты и вожжи держал, сам бы правил конями, Ибо с возницей знакомым они колесницу кривую Легче помчат, коль бежать нам придется пред сыном Тидея. Если твой окрик они не услышат, боюсь – от испуга Как бы не сбились они, отказавшись нас вынести с боя. И, устремившись, тогда сын Тидея, могучий наездник, Нас умертвит, и коней наших твердокопытных угонит. Вот отчего ты сам колесницею правь, и конями. Я же, коль он нападет, его встречу копьем заостренным". Так говоря, в колесницу узорную оба вступили И на Тидеева сына коней устремили отважно. Вскоре Сфенел их увидел, блистательный сын Капанея, И, обратясь к Диомеду, крылатое слово промолвил: "О, Диомед, сын Тидея, товарищ, отрадный для сердца, Двух вижу сильных мужей, что желают с тобою сразиться; Неизмерима их мощь. То – искусно владеющий луком Славный Пандар: Ликаона себя почитает он сыном. С ним полководец Эней, гордящийся тем, что Анхиза Он беспорочного сын; родила же его Афродита. Дай повернем колесницу. Ты ради меня не свирепствуй В строе передних бойцов, если милое сердце жалеешь". Храбрый ему Диомед отвечал, исподлобья взглянувши: "Не говори мне о бегстве; меня убедить не сумеешь. Не таковы мои предки, чтоб я отступил среди боя, Или таился, дрожа: моя сила еще невредима. Даже гнушаюсь вступить в колесницу; навстречу обоим Пешим пойду. Мне дрожать не позволит Паллада Афина. Вместе обоих назад быстроногие кони отсюда Не унесут в Илион, – и один-то едва ли спасется. Но говорю я тебе – ты в уме это слово запомни: Если Афиною мудрой мне будет дарована слава Жизни лишить их обоих – ты тотчас коней наших быстрых Здесь удержи, вкруг перил обмотавши прекрасные вожжи, Сам же вперед устремись, о конях помышляя Энея, И от троянцев гони их к ахейцам в прекрасных доспехах. Родом они от коней, что когда-то Зевес Громовержец Тросу царю дал, как выкуп, за сына его Ганимеда, – Лучших коней изо всех, что живут под зарею и солнцем. Тайно Анхиз, царь мужей, от коней этих племя похитил К ним кобылиц подославши украдкой от Лаомедона. Шесть жеребят у него родилося приплода в конюшне. Сам четырех у себя он оставил и кормит из яслей, Этих же двух дал Энею – коней, возбуждающих ужас. Если захватим мы их – то прекрасную славу добудем". Так говорили они, обращаясь друг к другу со словом. Те, погоняя коней легконогих, приблизились быстро. Первый сказал тогда слово блистательный сын Ликаона: "Храбрый и неутомимый, сын славного мужа Тидея! Легким оружьем тебя не убил я, стрелой своей горькой. Так попытаюсь теперь, не ударю ль копьем заостренным". Так он сказал и с размаха копье длиннотенное бросил. Сына Тидея ударил он в щит – и насквозь пролетела Острая медь через щит и коснулась брони Диомеда. Громко тогда ему крикнул блистательный сын Ликаона: "В пах ты навылет сражен; – полагаю, недолгое время Сможешь теперь устоять. Мне же дал ты великую славу". Не испугавшись, ему Диомед возражает могучий: "Лжешь, и копьем ты меня не коснулся. Но вы, полагаю, Раньше не кончите битвы, чем тот иль другой, павши наземь, Кровью своей не насытит Арея – воителя злого". Так он сказал и метнул. И Афина направила дротик. В нос он ударил вдоль глаза и в белые зубы вонзился.. Заднюю часть языка непреклонная медь пронизала, Чрез подбородок внизу острие проскочило наружу. Пал с колесницы Пандар и доспехи на нем загремели, Ярко блиставшие медью. И твердокопытные кони Бросились в сторону. Сам ж с душой он простился и силой. Тотчас Эней соскочил со щитом и копьем своим длинным, Так как боялся, что труп у него аргивяне похитят. Силе своей доверяя, как лев, зашагал он вкруг тела, Выставив грозно копье и щит равномерно округлый. Всякому, кто бы к нему ни приблизился, смертью грозил он, Громко и страшно крича. Диомед взял метательный камень Крупный булыжник, – его не снесли бы и двое из смертных, Ныне живущих. Легко сын Тидея один его бросил. И угодил он Энею в бедро, на то место, где голень Входит, вращаясь, в бедро – оно чашкой зовется коленной. Чашку ему раздробил он, порвал обе жилы под нею И угловатым булыжником кожу содрал. Пошатнувшись, Стал на колени герой, упираясь рукою мясистой В землю. И черная ночь его очи окутала тотчас. Так бы тогда и погиб бы Эней, предводитель героев, Если б его не увидела вдруг Афродита, дочь Зевса, Что родила его в свет от Анхиза, берегшего стадо. Белые руки она обвила вокруг милого сына, И распростерла над ним покрова блестящие складки, Верный оплот против стрел, чтоб никто среди конных данайцев, Медью попав ему в грудь, не исторг его душу из тела. Так удаляла она из сражения милого сына. Сын Капанея Сфенел между тем не забыл поручений, Что возложил на него Диомед, среди боя отважный. И в стороне от сраженья поставил он твердокопытных Быстрых коней, вкруг перил намотавши прекрасные вожжи. Сам же, вперед устремясь, лошадей густогривых Энея Он отогнал от троянцев к ахейцам в прекрасных доспехах. И передал Диониму (товарищу милому – больше Сверстников всех он его почитал за согласие в мыслях). Чтобы отвел их к судам углублелнным. И, сделавши это, Снова герой, в колесницу вступая, взял светлые вожжи, Твердокопытных коней вслед за сыном Тидея направил, Бурным, – но тот за Кипридой погнался с безжалостной медью, Ибо он знал хорошо, что бессильная это богиня, Не из числа тех богинь, что мужами в бою управляют, Не как Афина Паллада иль грозная в битвах Энио. Так догоняя, настиг он богиню в толпе многолюдной. И замахнулся тогда сын могучего сердцем Тидея. Острым ударив копьем, оконечность руки ее нежной Ранил герой. И копье заостренное в кожу проникло Чрез благовонный покров (он самими Харитами сделан), Тронув ладонь. И богини нетленная кровь показалась, Светлая влага, текущая в жилах богов беспечальных: (Хлеба они не едят, не вкушают вина огневого И оттого все бескровны и носят названье бессмертных). Громко она застонала и прочь оттолкнула Энея. Феб Аполлон той порой его бережно на руки принял, Синею тучей покрыл, чтоб никто среди конных данайцев, Медью попав ему в грудь, не исторг его душу из тела. Громко ей крикнул тогда Диомед, среди боя отважный: "Прочь, о, Зевесова дочь, от войны и жестоких сражений! Или с тебя не довольно, что слабых ты жен обольщаешь? Если же в битву сюда ты вернешься, то сильно, надеюсь, Станешь бояться войны, где б о ней ни заслышала после". Молвил. Она ж удалилась, тревожная, мучаясь страшно. Шла ветроногая с нею Ирида, ведя из сраженья, Обремененную горем; темнела прекрасная кожа. Бурного бога Арея она увидала сидящим Слева от битвы, – на туче покоились стрелы и кони. Тотчас она на колени пред братом возлюбленным пала, И лошадей златосбруйных просила ей дать, умоляя: "Дай мне своих лошадей, пожалей меня, брат мой любезный, Чтобы могла на Олимп я вернуться в жилище бессмертных, Слишком я стражду от раны, – ее мне нанес сын Тидея, Смертный, который теперь и с Зевесом готов состязаться". Молвила так. И Арей уступил ей коней златосбруйных. И в колесницу она поднялась, милым сердцем терзаясь. Рядом Ирида вступила и, вожжи собравши руками, Сильно хлестнула коней, – полетели послушные кони. Прибыли вскоре они на Олимп, где жилище бессмертных. И ветроногая тотчас коней удержала Ирида, Выпрягла из колесницы, подбросив нетленную пищу. Дивная пала тогда Афродита к коленям Дионы, Матери милой. Диона, в объятия дочь принимая, Нежно рукой потрепала и молвила слово такое: "Кто из бессмертных тебя незаслуженно, дочь дорогая, Так оскорбил, словно ты перед всеми дурное свершила?" Ей отвечала на то Афродита, привычная к смеху: "Ранил меня Диомед, сын Тидея, надменный душою, Из-за того, что Энея из битвы похитить хотела, Милого сына, который из всех мне любезнее смертных. То уже гибельный бой не троянских мужей и ахейских: Ныне сражаться данайцы с бессмертными стали богами". Дивная в сонме богинь ей на то отвечала Диона: "Милая дочь, претерпи и снеси, как душе ни обидно. Ибо терпели не раз на Олимпе живущие боги Через людей, причиняя друг другу несчетные муки. Тяжко терпел бог Арей, когда сыновья Алоея, Отос и муж Эфиальт, его узами крепко связали. Связанный, в медной темнице тринадцать он месяцев прожил. Так бы погиб в это время Арей, ненасытный в сраженьях, Если бы мачеха их, Эривея, прекрасная видом, Не дала вести Гермесу; украдкой увел он Арея, Вовсе лишенного сил, ибо узы его усмирили. Также терпела и Гера в тот день, как трехгранной стрелою Амфитриона владыки воинственный сын ее ранил В правый сосец, – нестерпимая боль овладела богиней. Даже Аид всемогущий терпел от стрелы заостренной, В день, когда тот же герой, сын Эгидодержавного Зевса, Ранил его у ворот в царстве мертвых и предал мученьям. Тотчас в Зевесов чертог на пространный Олимп поспешил он, Страждущий сердцем, пронзенный страданьями – ибо проникла Острая медь ему в спину могучую, душу терзая. Только Пеон, посыпая лекарством, смиряющим боли, Скоро его исцелил, – по рождению не был он смертный. Но злополучен тот муж, кто творя преступленья беспечно, Луком своим огорчает богов, на Олимпе живущих. Этого против тебя возбудила Паллада Афина. Глупый, не ведает в мыслях своих Диомед, сын Тидея, Что кратковечны бывают, кто смеет с бессмертными биться. Дети не будут отцом его звать, на коленях качаясь, И не вернется домой он с войны, из губительной сечи. Пусть ожидает теперь сын Тидея, хоть он и бесстрашен, Как бы сильнее тебя кто-нибудь с ним не стал состязаться. Тою порой дочь Адраста, разумная Эгиалея, С криком поднявшись от сна, домочадцев любезных разбудит, Плача по юном супруге, храбрейшем средь войска ахеян, – Эгиалея, жена Диомеда, Тидеева сына". Так говорила и пальцами кровь из руки унимала. Стала здоровой рука, и тяжкие боли утихли. То увидали богини Паллада Афина и Гера. К Зевсу Крониду они обратились с насмешливой речью, – И синеокая так начала свое слово Афина: "Зевс, наш отец! На меня не посетуй за то, что скажу я. Видно Киприда одну из ахеянок вновь убеждала В землю троянцев бежать, ею ныне столь сильно любимых; Эту, должно быть, лаская ахеянку в пышной одежде, Нежную руку она золотой оцарапала пряжкой". Молвила так. Улыбнулся отец и людей, и бессмертных И, подозвавши к себе, золотой Афродите промолвил: "Не на тебя, моя дочка, возложено бранное дело! Лучше устраивай браки, что славные будят желанья: Бурный Арей и Афина заботятся будут о битвах". Так говорили они меж собой, обращаясь друг к другу. Тою порой Диомед устремился опять на Энея, Зная, что сам Аполлон над героем простер свою руку, Но и пред богом великим не дрогнув, он все порывался, Как бы Энея убить и совлечь дорогие доспехи. Трижды вперед он бросался, охваченный жаждой убийства, Трижды отталкивал прочь Аполлон светлый щит Диомеда. Только когда он в четвертый напал, небожителю равный, Грозно тогда закричав, Аполлон Дальновержец промолвил: "Прочь отступи, сын Тидея, опомнись! Равняться с богами В мыслях своих не дерзай, оттого что не равны судьбою Племя бессмертных богов и людей, уходящих под землю". Так он сказал – и назад сын Тидея немного подался, Гнева желая избегнуть далеко разящего Феба. Тою порой Аполлон перенес из сраженья Энея В храм свой, который ему был воздвигнут в священном Пергаме. Там во святилище славном Эней исцелен и украшен Был Артемидою, любящей стрелы бросать, и Латоной. Феб Аполлон сребролукий создал тогда призрак чудесный, Видом подобный Энею и в те же одетый доспехи. Призрак кругом обступив, аргивяне с троянцами бились И рассекали в бою защищавшие грудь у друг друга Кожи крылатых щитков и тяжелых щитов округленных. К бурному богу Арею тогда Аполлон обратился: "Кровью облитый Арей, мужегубец Арей, стен крушитель! Не удалишь ли, вмешаясь, от этого боя ты этого мужа, Сына Тидея, что ныне готов против Зевса сражаться? Раньше богиню Киприду он в руку поранил близь кисти, После со мною самим состязался, бессмертному равный". Так Аполлон ему молвил и сел на вершину Пергама. Грозный вмешался Арей, побуждая фаланги троянцев. Вид Акаманта принявши, вождя удалого фракийцев, Крикнул он властно Приамовым детям, питомцам Зевеса: "Долго ли, дети Приама, – владыки, взращенного Зевсом, – Будете молча терпеть, чтоб ахейцы народ убивали? Долго ли будут они подле стен крепкозданных сражаться? Муж, кто казался нам равным с божественным Гектором, ныне В прахе лежит – вождь Эней, сын могучего сердцем Анхиза. Но поспешите, спасем из толпы благородного друга". Так он промолвил им, в каждом и силу и дух пробуждая. А Сарпедон укорять богоравного Гектора начал: "Гектор, куда оно делось – твое дерзновенье былое? Некогда ты говорил, что без войск и народов союзных Город удержишь один, во главе своих зятьев и братьев. Ныне из них никого не могу отыскать и не вижу. В страхе укрылись они, точно псы, когда льва увидали. Мы ж продолжаем сражаться, – ваше союзное войско. Ибо и я, ваш союзник, сюда издалека явился, Из отдаленной Ликии, от многопучинного Ксанфа. Там я оставил жену дорогую и малого сына, Много оставил богатств, – их желал бы добыть неимущий. Все же ликийцев своих побуждаю и сам порываюсь В битву сразиться с врагом, хоть с собой ничего не имею, Что унести или взять на суда аргивяне могли бы. Ты же и сам неподвижно стоишь и другим не прикажешь Твердо держаться в бою и супруг защищать своих милых, Чтобы они, точно в петли попавши сетей заберущих, Вскоре не стали военной добычей мужей супостатов, Чтоб не разрушен был ими ваш город, весьма населенный. Сам бы об этом и ночью и днем ты заботиться должен И умолять всех союзных вождей, что пришли издалека, Твердо держаться в бою, избегая укоров тяжелых". Так говорил Сарпедон. Душу Гектора речь уязвила. Тотчас в доспехах войны с колесницы он спрыгнул. Острым копьем потрясая, кругом обошел он все войско, Всех побуждая сражаться и страшную битву воздвигнул. И обернулись троянцы, лицом становясь к аргивянам. Но и ахейцы, не дрогнув, их встретили, тесно сплотившись. Как по гумну освященному ветер мякину разносит, – Люди бросают зерно, а Деметра с златыми кудрями, Ветер подняв над землей, отделяет плоды от мякины, – И белеет земля: точно так побелели ахейцы От окружавшей их пыли, которую тучей над ними Вплоть до небес медно-ярких взбивали копытами кони, Вновь устремленные в битву. Возницы назад их погнали, И напрягали борцы силу рук. Той порой поле брани Бурный Арей темнотою покрыл, помогая троянцам, Войско кругом обходя. Исполнял Аполлона он волю, Феба с мечом золотым, поручившего богу Арею Дух у троянцев поднять, лишь увидел Палладу Афину Вдаль уходящей, – она помогала героям данайским. Сам Аполлон между тем из святилища пышного вывел Пастыря войска Энея и силу вдохнул ему в сердце. Перед друзьями он встал – и они ликовали душою, Видя, что к ним он живой приближается и невредимый, Силой отважной дыша, но расспрашивать тотчас не стали. Дело иное влекло их, что Феб возбудил Дальновержец, И мужегубец Арей, и всегда неустанная Распря. Войско данайцев меж тем побуждали к войне сын Тидея, Оба Аякса и царь Одиссей, да и сами ахейцы Не испугались ни силы троянцев, ни возгласов бранных. Грозно стояли они, словно тучи, когда их Кронион Вдруг над вершинами гор остановит в безветрии тихом, В час, когда спит, успокоясь, могучая сила Борея И остальные спят ветры, которые, чуть лишь подуют, Звучным дыханьем своим потемневшие тучи размечут: Так пред троянцами твердо стояли ахейцы, не дрогнув. Сын же Атрея меж тем обходил все ряды, убеждая: "Будьте мужами, друзья, и бесстрашное сердце храните! Друг перед другом стыдитесь бежать из жестокого боя. Там, где стыдятся друг друга, спасается больше, чем гибнет, А для бегущего нет впереди ни спасенья, ни славы". Молвил и бросил копье. И бойца он переднего ранил, Друга Энея, душою великого Деикоона Сына Пергаса; его на ряду с сыновьями Приама Чтили троянцы за то, что в переднем ряду он сражался. Острым копьем поразил его в щит Агамемнон владыка. И не отринула медь, но насквозь острие пролетело, В нижнюю часть живота, через пояс, проникло глубоко. Шумно он грохнулся в прах – и доспехи на нем загремели. В свой черед и Эней умертвил двух знатнейших данайцев, Двух сыновей Диоклея, Кретона и с ним Орсилоха. В городе Фебе, прекрасно устроенном, жил их родитель, Благами жизни богатый и ведший свой род отАлфея, Быстрой реки, что широко течет через землю пилосцев. Он Орсилоха родил, повелителя многих народов. Царь Орсилох произвел Диоклея, великого духом, Двое детей близнецов родилось от царя Диоклея, Храбрый Кретон с Орсилохом, искусным во всяком сраженьи. Оба, достигнув цветущей поры, в Илион многооконный За аргивянами вслед на судах своих черных отплыли, Чтоб заступиться за честь Агамемнона, сына Атрея, И Менелая. Но смертный конец их нежданно окутал. Оба казались подобны двум львам, что на горной вершине В чаще глубокого леса воспитаны матерью-львицей: Долго они и быков, и тучных овец похищали, И разоряли дворы пастухов, – до тех пор, пока сами Не были медным копьем от руки человека убиты. Так и они, укрощенные мощной рукою Энея, Пали на землю, подобные срубленным пихтам высоким. И пожалел Менелай их, упавших, – любимец Арея. Между передних бойцов, яркой медью одетый, он вышел, Острым копьем потрясая: Арей возбудил в нем отвагу, В мыслях желая, чтоб он укрощен был рукою Энея. То увидав, Антилох, сын Нестора, храброго сердцем, Вышел к передним бойцам. Он боялся за пастыря войска, Как бы он сам не погиб и не сделал весь труд их напрасным. Те между тем наготове держали уж друг против друга Острые копья в руках, сгорая желаньем сразиться, И Антилох в это время стал близко от пастыря войска. Но, увидавши, что двое героев стоят друг близ друга, Битвы не начал Эней, хоть и был он стремительный воин. После того увлекли они мертвых к ахейскому войску. И передали товарищам на руки жалкие трупы, Сами ж к передним бойцам возвратились и бой продолжали. Там умертвили они Пилемона. Подобный Арею, Был он вождем пафлагонцев, отважных душой щитоносцев. Он неподвижно стоял, когда царь Менелай, сын Атрея, Славный метатель копья, поразил его дротом в ключицу. А Пилемена возница Мидон, сын Атимия славный, Был умерщвлен Антилохом, коней повернуть собираясь. В локоть его он булыжником ранил; из рук его наземь Белые вожжи упали, покрытые костью слоновой, И Антилох, устремившись, мечем по виску замахнулся. Тотчас он дух испустил и с прекрасной упал колесницы Вниз головою в песок, где затылком погряз и плечами. Долго стоял он в глубокий песок угодивши, покуда Кони, почуявши плеть, не отбросили в прах его наземь. Плетью стегнул Антилох и погнал их к дружинам ахейским. Гектор тогда их узнал меж рядов и на них устремился, Громко крича. Вслед за ним повалили фаланги троянцев. Их предводил бог Арей и почтенная также Энио. Эта богиня держала Смятенье, жестокое в битвах, Первый же шел, исполинским копьем потрясая; То впереди перед Гектором грозно ступал он, то сзади. Видя его, задрожал Диомед, среди боя отважный. Как заблудившийся муж, что идет по великой равнине, Вдруг перед быстрой рекой остановится, в море текущей, Взглянет на шумную пену и вспять повернет торопливо, – Так отступал Диомед, сын Тидея, а войску промолвил: "Други! Недаром нас всех изумляет божественный Гектор, И копьеносец искусный, и воин, отважный душою. Вечно пред ним кто-нибудь из богов, отвращающий гибель. Ныне идет с ним Арей, уподобившись смертному мужу. Вы же, к троянцам лицом повернувшись, назад отступайте И не дерзайте с богами бессмертными силой сразиться". Так он сказал, а троянцы все ближе меж тем подступали. Гектор тогда умертвил Анхиала и также Менесфа, Двух на одной колеснице, героев, искусных в сраженьи. И пожалел их, упавших, Аякс Теламонид великий. Близко он стал, подойдя, и, копье свое светлое бросив, В Амфия, сына Селага, попал, обитавшего в Пезе. Много имел он сокровищ и множество пастбищ, но жребий Влек его в Трою на помощь Приаму и детям Приама. Сын Теламона великий Аякс поразил его в пояс, – В нижнюю часть живота копьем длиннотенным проникнув. Шумно он грохнулся в прах. И Аякс подбежал знаменитый, Чтобы доспехи совлечь. Но блестящие острые дроты Стали троянцы метать, – щит Аякса их принял немало. Он подошел и, пятой наступая на мертвое тело, Медное вырвал копье, остальных же прекрасных доспехов С тела похитить не мог, ибо стрелы его удручали. Он опасался обхода отважных и мощных троянцев, Что обступили его многолюдной толпой и бесстрашной, Копья держа, – и хоть был он велик, и силен, и прекрасен, Прочь оттеснили его, и он отступал отраженный. Так в это время они в ратоборстве жестоком трудились. А Тлеполема, большого и славного сына Геракла, Рок всемогущий столкнул с Сарпедоном, похожим на бога. После того как, идя друг на друга, сошлись они близко, Сын против внука сбирателя туч Олимпийца Зевеса, Первый их них Тлеполем обратился со словом и молвил: "О, Сарпедон, о, советник ликийцев, тебе, кто в сраженьи Вовсе несведущ, какая нужда трепетать здесь от страха? Лгут, говоря, что твой род от Эгидодержавного Зевса. Ибо во много, по правде, ты тем уступаешь героям, Что от Зевеса родились при предках, в минувшее время. Вот какова, повествуют, была сила Геракла, Вот мой каков был отец, непреклонный, со львиной душою: Из-за коней богоравного Лаомедона прибывши Только с шестью кораблями и малым количеством войска, Весь Илион он разрушил, все улицы в нем обезлюдил. Ты же душою труслив и ведешь свое войско на гибель. Нет, не великую, думаю, помощь, принес ты троянцам Тем, что пришел из Ликии, будь даже ты много сильнее. Ныне же, мной укрощенный, пройдешь ты в ворота Аида. И, возражая, сказал Сарпедон, полководец ликийский: "Да, Тлеполем, тот воитель священную Трою разрушил, Но по безумью бойца богоравного Лаомедона, Кто порицал его словом жестоким за правое дело И не вернул лошадей, для чего тот приплыл издалека. Ты ж, говорю я, моим длиннотенным копьем усмиренный, Смерть от руки моей примешь сегодня и черную гибель. Мне ты дашь славу, а душу – Аиду, чьи лошади резвы". Так говорил Сарпедон. Той порой Тлеполем поднял руку С ясенным древком копья. В миг единый из рук полетели Длинные копья обоих. И в шею попал, в середину, Вождь Сарпедон – острие роковое насквозь пролетело. Тотчас подземная ночь окутала очи героя. А Тлеполем в свой черед Сарпедона копьем заостренным В левое ранил бедро. Острие, бурно тело пронзивши, Чуть не проникло до кости, – отцом он спасен был от смерти. И Сарпедона, подобного богу, соратники други Вынесли прочь из сраженья. Копье угнетало героя, В прахе влачась вслед за ним. Не заметил никто, не подумав Древко извлечь из бедра, торопясь, чтоб скорее поднялся Он в колесницу свою. Так они суетились тревожно. В свой же черед Тлеполема ахейцы в прекрасных доспехах Вынесли прочь из толпы. То узрел Одиссей богоравный, Муж, терпеливый душой, но и в нем загорелося сердце. И, размышляя, герой колебался в желаньях и мыслях, Что предпринять: устремиться ль за сыном гремящего Зевса, Или побольше ликийцев дыханья лишить, умерщвляя. Но не назначено было судьбой Одиссею – герою Мощного сына Зевеса убить заостренною медью. Против ликийских дружин его дух обратила Афина. Там умертвил он Керана, Аластера с Хромием вместе, Галлия, также Алкандра, Притания и Ноемона. Много б еще умертвил Одиссей богоравный ликийцев, Если бы скоро его не узрел шлемовеющий Гектор. Тотчас к передним бойцам он прошел, светлой медью одетый, Ужас данайцам неся. Сарпедон был обрадован сердцем, Видя, как он устремился и слово печальное молвил: "Не потерпи, Приамид, чтоб в добычу данайцам остался Здесь я лежать. Заступись, а потом пусть дыхание жизни В городе вашем прекрасном покинет меня, коль не должно Мне возвратиться домой, в любезную отчую землю, Чтобы жену дорогую и малого сына утешить". Так он сказал. Не ответил ему шлемовеющий Гектор, Но устремился вперед, весь охвачен желанием страстным Рать аргивян отразить и у многих исторгнуть дыханье. А Сарпедона, подобного богу, друзья посадили Наземь, под дубом прекрасным Эгидодержавного Зевса. Храбрый герой Пелагон, Сарпедона товарищ любезный, С ясенным древком копье из бедра его вынул наружу. В нем прекратилось дыханье и мрак над глазами разлился. Вскоре ж очнулся он вновь. Дуновенье Борея промчалось И оживило опять его грудь, что вздымалася тяжко. Но перед богом Ареем и Гектором, в медь облаченным, Не обернулись данайцы бежать к кораблям своим черным, Так же не стали сражаться, а медленно вспять отступали, Ибо средь войска троянцев заметили бога Арея. Кто же был первый убит, кто последний лишен был доспехов Гектором, сыном Приама, и медным Ареем жестоким? Богоподобный Тевфрас и Орест, лошадей укротитель, Славный метатель копья этолиянин Трэх, Ономаос, Храбрый Гелен, сын Энопса и в поясе пестром Оресбий, Кто, о сокровищах много заботясь, жил в городе Гиле, Подле Кефисского озера; рядом же с ним обитали Прочие все беотийцы – народ, процветавший богатством. И увидала тогда белорукая Гера богиня, Как аргивяне толпою в жестоком бою погибают; Тотчас к Афине она обратилась со словом крылатым: "Горе, могучая дочь Эгидодержавного Зевса! Праздное дали мы слово тогда, обещав Менелаю Что, Илион многолюдный разрушив, домой он вернется, Если свирепствовать ныне позволим убийце Арею. Дай же скорее и сами помыслим о грозной защите". Молвила так. Синеокая ей покорилась Афина. И, устремившись поспешно, богиня старейшая Гера, Кроноса мощного дочь, снарядила коней златосбруйных. Геба в то время кругом колесницы на ось из железа Медных набросила два колеса. О восьми они спицах; Обод у них золотой и нетленный; его покрывали Медные шины, приставшие плотно и чудные видом; Ступицы из серебра с обеих сторон закруглялись; Кузов ремнями из золота и серебра прикреплялся, А впереди вкруг сиденья шли вогнутых два полукружья. Дышлом серебряным кузов кончался. К нему привязала Геба ярмо золотое, прекрасное, также продела Пышную сбрую, из золота всю. Подвела тогда Гера Легких коней под ярмо – быстроногих и жаждущих брани. Той же порой дочь Эгидодержавного Зевса Афина Сбросила легкий покров у порога отца Олимпийца, Пестрый, который сама она сшила, трудившись руками. Панцирь Зевеса, сбирателя туч, она сверху надела И облачилась в доспехи войны, причиняющей слезы. Плечи покрыла богиня бахромистой Зевса Эгидой, Страшной, которую ужас всегда и везде окружает: В ней и Раздор, в ней Погоня, что кровь леденит, в ней и Сила, В ней голова находилась Горгоны, чудовища злого, Страшная, грозная, чудо Эгидодержавного Зевса. После надела на голову шлем с четырьмя шишаками, – Витязей ста городов этот шлем покрывал бы, – И в колесницу из меди пылавшей поставила ноги. Также копьем запаслась дочь родителя, славного силой, Тяжким, большим, чтоб героев ряды укрощать им во гневе. Гера коснулась бичем лошадей, и, скрипя, растворились Сами собою ворота небес, – охраняют их Горы, Те, чьим заботам доверен Олимп и великое небо, Чтоб разверзать и смыкать над воротами темную тучу. Этой дорогой послушных узде лошадей направляя, Зевса они увидали, поодаль от прочих бессмертных На многоверхом Олимпе, на крайней вершине сидящим Там, удержав лошадей, белорукая Гера богиня Так, вопрошая, сказала верховному Зевсу Крониду: "Зевс, наш отец, ты ужели не гневен на бога Арея, Кто, злодеянья творя, погубил столько славных ахейцев, Несправедливо и злобно? Мне больно! Они ж беззаботно Сердцем ликуют – Киприда и бог Аполлон сребролукий, Сами того подстрекнувши безумца, кто правды не знает. Зевс, наш отец! На меня ты рассердишься ль, если Арея Прочь прогоню из сраженья, сперва поразив его тяжко?" Ей отвечая, промолвил Зевес, облаков собиратель: "Что ж, ополчи ты Афину, дающую в битвах добычу. Больше привыкла она повергать его в тяжкие беды". Молвил. Была не ослушной ему белорукая Гера. Сильно хлестнула коней, и не против желанья помчались Оба они меж землею и небом, звездами покрытым. Сколько пространства вдали человек обнимает глазами, Если сидит на скале и взирает на темное море, – Столько скачком пролетали богинь звонконогие кони. К Трое немедля примчались они и к обоим потокам, К месту, где волны сливают Скамандр и быстрый Симоис. Тут удержала коней белорукая Гера богиня, Из колесницы отпрягши и облаком темным окутав. Бог же Самоис для них приготовил амврозию в пищу. Обе богини походкой на трепетных горлиц похожи, В битву пошли, ибо сильно желали помочь аргивянам. И подоспели туда, где храбрейшие мужи сплотились Тесно вокруг Диомеда, коней укротителя резвых, Видом подобные львам, пожирающим мясо сырое, Иль кабанам разъяренным, чья мощь не легко укротима. Став, закричала тогда белорукая Гера богиня, Стентора образ принявши, бойца, медногласного мужа, Кто пятьдесят голосов мог один покрывать своим криком: "Стыд вам, аргивцы, ничтожные трусы, герои по виду! Прежде, покуда в бою обращался Ахилл богоравный, Трои сыны никогда вне дарданских ворот не являлись, Ибо их сдерживал страх пред могучим копьем Ахиллеса. Ныне ж, далеко от стен, близ глубоких судов они бьются!" Так говоря, она в каждом отвагу и мощь возбудила. К сыну Тидея меж тем устремилась Паллада Афина И увидала героя вблизи от коней с колесницей. Рану, Пандара стрелой нанесенную, там прохлаждал он. Пот удручал Диомеда, струясь под ремнем, на котором Щит округленный висел. Он ослаб и рука онемела, Черную кровь утирал он, широкий ремень подымая. И, ухватясь за ярмо колесницы, богиня сказала: "Сына Тидей породил, на себя непохожего вовсе. Ростом Тидей невелик был, зато ратоборец великий. Даже в то время, когда воевать и бросаться в сраженье Я не велела ему, – ибо он без дружины ахеян Вестником в Фивы пришел, к многочисленным Кадма потомкам (Я убеждала его пировать беззаботно в чертоге), – Все ж, обладая тогда, как и прежде, отвагой могучей, Вызвал он кадмовых юных детей, а потом в ратоборстве Всех одолел без труда, – до того я ему помогала. Перед тобой же я ныне стою и тебя охраняю, И благосклонно велю, чтоб сражался ты против троянцев; Но иль усталость от многих трудов твои члены сковала, Иль малодушный объял тебя страх; после этого больше Ты не потомок Тидея, Энеева храброго сына". Ей отвечая, сказал Диомед, сын Тидея могучий: "Знаю, богиня, тебя, дочь Эгидодержавного Зевса. Вот отчего, не таясь, от души говорю тебе слово. Нет, не объяли меня ни испуг малодушный, ни леность. Но повеления помню, которые ты мне давала. Против блаженных богов ты сама запретила сражаться, Против всех прочих, – но если бы Зевсова дочь Афродита В битву вмешалась, ее поразить острой медью велела. Вот почему я и сам отступаю теперь, да и прочим Всем повелел аргивянам здесь вместе со мною собраться. Я увидал, что Арей управляет троянцами в битве". И синеокая так отвечала богиня Афина: "О, Диомед, сын Тидея, душе моей много любезный! В деле ты этом не бойся Арея, ни также другого В сонме бессмертных: такою тебе я помощницей буду. Встань же и прямо держи на Арея коней быстроногих И, поравнявшись, ударь! Путь Арей не страшит тебя бурный, Этот неистовый бог, воплощенное зло, вероломный, – Он, что уж некогда Гере и мне обещал, давши слово Против троянцев сражаться, аргивским войскам помогая. Ныне ж вращается вновь меж троянцами, тех позабывши". Молвив, Сфенела она с колесницы столкнула, За руку вниз совлекла: он и сам соскочил торопливо. И в колесницу вошла, с Диомедом божественным рядом, В бой порывалась богиня. Дубовая ось застонала Громко под бременем страшным богини и славного мужа. Вожжи и бич подобравши, богиня Паллада Афина Цельнокопытных коней на Арея направила прямо. Он обнажал той порой Перифанта, огромного ростом, Лучшего из этолиян, Охезия славного сына. Кровью покрытый Арей обнажал его; тотчас Афина Шлемом Аида покрылась, чтоб стать для Арея незримой. Лишь заприметил Арей мужегубец бойца Диомеда, Как Перифанта, огромного ростом, лежащим оставил Там, где его умертвил и дыханье из тела похитил, Сам же пошел на Тидида, коней укротителя резвых. И, наступая один на другого, сошлись они близко. Тотчас Арей в Диомеда над конским ярмом и вожжами Медным ударил копьем, порываясь исторгнуть дыханье. Но, ухвативши рукой, синеокая быстро Афина От колесницы отводит копье, устремленное тщетно. В свой же черед Диомед, непреклонный в бою, замахнулся Медным копьем. И Паллада Афина вонзила Арею Медь заостренную в бок, где покрыт он был поясом, с краю; Там его ранила метко и, нежную кожу порвавши, Древко назад извлекла. Застонал бог Арей меднобронный, Громко, как если б в сраженьи воскликнуло девять иль десять Тысяч отважных мужей, приступающих к распре Арея. Трепет объял в это время войска аргивян и троянцев, Трепет и страх: так Арей застонал, ненасытный в сраженьях. Как с набежавшею тучею воздух нам кажется мрачным, В час, когда вследствие зноя поднимется ветер злотворный, – Точно таким Диомеду, Тидееву сыну, казался Медный Арей, уходя с облаками в пространное небо. Быстро в жилище богов, на высокий Олимп он вознесся, Подле Зевеса Кронида там сел, убиваясь душою, И, указав на священную кровь, что из раны струилась, Жалобным голосом молвил такое крылатое слово: "Зевс, наш отец! Неужель не сердясь на злодейства взираешь? Вечно мы, боги, должны выносить жесточайшие муки Из-за взаимной вражды, если людям окажем услугу. Все на тебя негодуем: бездушную дочь произвел ты, Нам на погибель: всегда у нее на уме злодеянья. Ибо все прочие мы, на Олимпе живущие боги, Воле покорны твоей, и тобой укрощаем был каждый. Только ее никогда не смирил ты ни словом, ни делом; Сам подстрекаешь ее, дерзновенную дочь породивши. Ныне она Диомеда, надменного сына Тидея, Против бессмертных богов научила свирепствовать в битве. Прежде Киприду богиню ударил он в руку близь кисти, После с оружьем, как бог, на меня самого устремился. Быстрые ноги меня унесли, а не то я бы долго Муки терпел там еще, между кучами трупов ужасных, Где я лежал бы живой, от ударов копья обессилев". Молвил, взглянув исподлобья, Зевес, облаков собиратель: "Рядом усевшись со мной, ты не жалуйся, бог вероломный! Ты ненавистнейший мне из богов, на Олимпе живущих. Вечно любезны тебе только распри, убийства да войны. Матери нрав у тебя, необузданный и непокорный, Геры, которую сам я с трудом укрощаю словами. Думаю, всем этим злом ты ее же внушеньям обязан. Все ж допустить не могу, чтобы ты еще долго томился. Ибо твой род от меня, и ты матерью мне принесен был. Если бы дерзким таким от другого родился ты бога, Был бы низвергнут давно ты ниже потомков Урана". Так произнесши, его исцелить повелел он Пеону. Тотчас Пеон, посыпая лекарством, смягчающим боли, Вылечил бога Арея, который не смертным родился. Как от смоковницы сок, с молоком перемешанный белым, Жидкость мгновенно сгущает, коль быстро вращать их, мешая: Так исцелил он немедленно бурного бога Арея. Геба омыла его и в прекрасное платье одела. Радуясь славе своей, он воссел подле Зевса Кронида. Вскоре тогда возвратились в чертоги великого Зевса Гера Аргивская вместе с Афиной, заступницей в битвах, Мужеубийцу Арея прогнавши из гибельной сечи.
6
Так предоставлен себе, грозный бой аргивян и троянцев Вдоль по долине кипел. Разливалось сраженье повсюду; Дроты, снабженные медью, носились от войска до войска На протяжении между потоками струй Симоиса и Ксанфа. Сын Теламона Аякс, защита ахейского войска, Первый фалангу троянцев прорвал и, на радость дружине, Мужа поверг, кто храбрейшим из всех почитался фракийцев – Сына Евсора, могучего ростом бойца Акамаса. Поверху шлема его густогривого первый ударил, В лоб он оружье вонзил, глубоко Акамасу проникла В голову острая медь – и тьма его очи покрыла. Храбрый в бою Диомед умертвил вслед за этим Аксила, Сына Тевераса: в Арисбе благоустроенной, жил он, Благами жизни богатый, и людям был много любезен, Ибо он всех принимал дружелюбно, живя близь дороги. Но из гостей не явился никто и, вперед устремившись, Не отклонил от него мрачной смерти. От рук Диомеда Оба погибли – он сам и соратник любезный Калезий, Правивший в битве конями: под землю сошли оба вместе. Дреса убив и Офелта, пошел Эвриал на Эзипа И на Педеса: наядою нимфою Абарбареей Были они рождены беспорочному Вуколиону. Вуколеон же был сын знаменитого Лаомедона, Старший по возрасту: в свет родила его мать потаенно. С нимфою он, пастухом находясь близь овец, сочетался И зачала, и детей родила ему нимфа. Их то отвагу смирил и расслабил прекрасные члены Сын Мекистея и с плеч их совлек боевые доспехи. Той же порой Полипит, храбрый в битвах, сразил Астиала; Медным копьем Одиссей умертвил перкозийца Пидита. Аретаон богоравный был Тевкром убит. В то же время Нестора сын Антилох, поразил светлым дротом Аблера, И Агамемнон, владыка мужей, предал смерти Элата, Жившего в горном Педасе, вблизи берегов Сатниона, Пышно текущей реки. Был задержан героем Леитом С поля бежавший Филак, и Мелантий убит Эврипилом. После того Менелай, храбрый в битвах, живым взял Адраста, Ибо адрастовы кони, долиной несясь, испугались, Куст мирмиковый задев и кривую разбив колесницу. Дышла конец обломали они и долиной умчались В город, куда и другие неслись устрашенные кони. Сам же Адраст головою вперед с колесницы скатился, В землю лицом, невдали от колес – и пред ним в то ж мгновенье Царь появился Атрид, потрясая копьем длиннотенным. И, обнимая колени, Адраст, умоляя, промолвил: Жизнь подари мне, Атрид, и достойный получишь ты выкуп. Много сокровищ лежит у богатых родителей дома: Золота много и меди, чеканного много железа; Выкуп бесценный отец от всего тебе даст добровольно, Если узнает, что жив на ахейских судах обретаюсь". Так он Атриду промолвил и сердце в груди его тронул. И Менелай уж хотел поручить одному из дружины К быстрым судам отвести его – вдруг Агамемнон Встал перед ним, подбежавши, и так укоризненно молвил: "Трус Менелай! Что так нежно заботишься ты о троянцах? Благо великое что ль приключилось от них в твоем доме? Пусть ни единый из них не избегнет погибели мрачной! Все да погибнут от нашей руки. И младенец утробный В лоне у матери – пусть не спасется и этот! Все вместе Вне Илиона да сгинут они без следа, без могилы!" Так говоря, изменил Агамемнон намеренье брата, Ибо сказал ему должное. Тотчас героя Адраста Прочь оттолкнул Менелай, и владыка мужей Агамемнон В пах его ранил и навзничь во прах опрокинул и, вставши Тяжкой пятою на грудь, вырвал ясенный дрот свой обратно. Нестор меж тем побуждал аргивян, говоря громогласно: "Други Данайцы! Герои! Служители бога Арея! Вы на добычу теперь не кидайтесь никто и от прочих Не отставайте! К судам, взявши много вещей, не спешите! Но убивайте мужей. Мы успеем потом на досуге С трупов недвижных совлечь боевые доспехи в долине". Так он промолвил, во всех возбуждая отвагу и силу. Тут бы троянская рать, пораженная слабостью духа, Бросилась вверх в Илион от данайцев, любимых Ареем, Если б Гелен, сын Приама, из птицегадателей первый, Не обратился к Энею и Гектору с речью такою: "Гектор! Эней! Больше всех о троянских мужах и ликийских Должно заботиться вам – ибо вы в предприятии каждом Лучше других и отвагою ратной, и мудрым советом. Здесь становитесь и, стены кругом обходя, удержите Перед воротами войско; не то, обратившися в бегство, К женам в объятья они устремятся, врагам на потеху. После ж того, как вдвоем все фаланги побудите к битве, Мы с аргивянами, здесь оставаясь, продолжим сражаться, Хоть и устали весьма, – но к тому нас нужда приневолит. Ты же, о, Гектор, отправишься в город и, в дом наш пришедши Матери скажешь моей и твоей, чтобы женщин почтенных В храм синеокой Афины, в Акрополь, она пригласила. Пусть она выберет прежде в чертоге своем покрывало, То, что покажется ей всех дороже, красивей и больше, И, отмкнувши ключом от священной обители двери, Сложит его на колени прекрасноволосой Афины. Также пускай даст богине обет принести ей во храме В жертву двенадцать бычков годовалых, с ярмом незнакомых, Если наш город и жен, и младенцев она пожалеет, Если от Трои священной теперь отразит Диомеда, Дикого воина, грозного силой, виновника страха. Ибо скажу, изо всех аргивян он безмерно сильнейший: Не трепетали мы так пред владыкой мужей Ахиллесом, Хоть, говорят, он богиней рожден. Но и этот не меньшим Гневом объят, и никто с ним по силе теперь не сравнится". Так он промолвил, и Гектор в то время послушался брата. Тотчас в доспехах войны с колесницы он спрыгнул, Острым копьем потрясая, потом обошел все фаланги И побуждая троянцев к войне, вызвал грозную сечу. Вновь обратившись к врагам, они встретили войско ахейцев, И аргивяне назад отступили, резню прекращая. Им показалось, что с звездных небес кто-нибудь из бессмертных В помощь к троянцам слетел: так отважно они обернулись. Гектор меж тем громогласно взывал, ободряя троянцев: "Храбрые воины Трои, союзников славное войско, Будьте мужами, друзья, помышляйте о бранной отваге. Я же иду в Илион и скажу там старейшинам Трои, Мудрым советникам города, также скажу нашим женам, Пусть умоляют богов, обещав принести гекатомбы". Так говоря, к Илиону пошел шлемовеющий Гектор. И об затылок его и пяты билась черная кожа, Ровной каймой окружавшая выпуклый щит Приамида. Тою порой сын Тидея и Главк, Гипполохом рожденный, Вышли в средину меж войск, порываясь друг с другом сразиться И, наступая один на другого, сошлись они близко. Первый тогда Диомед, среди боя отважный, промолвил: "Кто ты, поведай, о, воин бесстрашный? Кто либо из смертных? Раньше тебя я не видел в бою, прославляющем мужа; Ныне же ты всех других далеко превзошел по отваге, Ибо копья моего длиннотенного смел дожидаться. Горе отцам тех мужей, кто с моим повстречается гневом. Если же ты кто-нибудь из бессмертных, спустившийся с неба, Знай: с небожителем богом я в битву вступать не намерен. Прожил недолгую жизнь могучий Ликург, сын Дриаса, Он, кто бороться дерзал с богами, живущими в небе. Некогда он разогнал воспитательниц буйного Вакха По Низеону, священной горе. И они побросали Тирсы на землю, бичуемы мужеубийцей Ликургом. Вакх, убоясь, погрузился в морскую пучину, Где устрашенного бога Фетида в объятьях укрыла, Ибо он сильно дрожал, испугавшись угроз человека. И рассердились на мужа легко живущие боги. Зевс его сделал слепым, и недолго на свете он прожил, Ибо он стал с этих пор всем бессмертным богам ненавистен. Вот отчего не хочу я с богами блаженными биться. Если же смертный ты муж и земные плоды поедаешь, Ближе ступай, чтоб скорей угодил ты к погибели в сети". И, отвечая, промолвил блистательный сын Гипполоха: "Что о рожденьи моем вопрошаешь, сын храбрый Тидея! Также как листья в лесу нарождаются смертные люди. Ветер на землю срывает одни, между тем как другие Лес, зеленея, приносит, едва лишь весна возвратится. Так поколенья людей: эти живы, а те исчезают. Если же хочешь, поведаю все, и да станет известным Род наш тебе, как уж многим известен он людям доныне. В Аргосе дальнем, богатом конями, есть город Эфира. Жил там Сизиф, из людей самый хитрый, – Сизиф, сын Эола. Сына родил он на свет, и название дал ему Главка. Беллерофонт беспорочный у этого Главка родился, Боги его красотой одарили и силой отрадной. Только недоброе против него в своем сердце замыслил Прет: из народа его он изгнал, – он, могуществом первый Между аргивцев, под скипетр его подчиненных Зевесом. Ибо Антея, с богинями равная Прета супруга, Жаждала с Беллерофоонтом смешаться в любви потаенной, Но соблазнить не могла: у него было доброе в мыслях. С речью обманной тогда она к Прету царю обратилась "Прет! Иль умри, иль убей ненавистного Беллерофонта: Тайно желал он в любви сочетаться со мной, не желавшей". Так она молвила; царь, как услышал, почувствовал ярость, Но воздержался его умертвить, убоявшись душою. Только в Ликию послал и недобрые дал ему знаки: Много зловещих письмен на дощечке складной начертал он И на погибель его приказал передать ее тестю. Тот и отправился в путь, под охраной богов непреложной. Вскоре в Ликию пришел, к берегам светлоструйного Ксанфа, Где дружелюбно был принят владыкой обширной Ликии Девять заклали быков, девять дней угощение длилось. И на десятый лишь день, с появленьем зари розоперстой, Царь стал расспрашивать гостя, нельзя ль ему знаки увидеть, Все, что с собою принес он от Прета царя, его тестя. И, получивши от гостя зловещее тестя посланье, Прежде всего умертвить ему дал приказанье Химеру Неодолимую, ведшую род от богов, не от смертных, Спереди львицу, козу посредине, а сзади дракона, – С гневною силой из уст изрыгавшую яркое пламя. И умертвил он ее, полагаясь на знаменья неба. После того победил он в бою знаменитых солимов: То, говорил он, была в его жизни сильнейшая битва. В-третьих, затем, умертвил он подобных мужам амазонок. Царь, на возвратном пути его, новую хитрость устроил: Воинов лучших по всей обширной Ликии избравши, Царь поместил их в засаде; домой уж они не вернулись: Всех умертвил до последнего Беллерофонт беспорочный. Царь, наконец, в нем узнал благородную отрасль бессмертных, В доме своем удержал и дочь свою дал ему в жены И половину ему предоставил всех почестей царских. Также участок земли и садами, и пашней богатый, Больший, чем прочим, ему отвели во владенье ликийцы. Трое детей родилось у могучего Беллерофонта: Старший Изандр, затем Гипполох, также Лаодамия. С Лаодамией в любви сочетался Зевес Промыслитель. Равный богам Сарпедон меднобронный родился от Зевса. Беллерофонт между тем стал бессмертным богам ненавистен. И, одиноко живя, по Алейской долине скитался, Скорбью снедаем в душе, избегая следов человека. Сына его умертвил бог Арей, ненасытный в сраженьи, Сына Изандра, вступившего в бой против славных солимов. Дочь Артемида убила, кто правит златыми вожжами. Я же рожден Гипполохом. Его я отцом называю. В Трою меня он послал и великое дал наставленье: Первенства всюду искать, возвышаться над всеми другими, Рода отцов не бесчестить, по воинской доблести первых Из обитавших в Эфире, а также в обширной Ликии. Вот я рожденьем каков, вот какою горжусь родословной". Так он сказал. Диомед, храбрый в битвах, почувствовал радость. Рядом копье боевое воткнул он в кормилицу землю, С речью медовой потом обратился к владыке народов: "Истинно ты по отцу мне старинным приходишься гостем. Встарь богоравный Эней угощал в своих царских чертогах, На двадцать дней удержав, беспорочного Беллерофонта. Оба друг другу они знаменитые дали гостинцы: Пояс Эней подарил, изукрашенный пурпуром ярким. Беллерофонт подарил двусторонний из золота кубок. В доме своем я, сюда отправляясь, тот кубок оставил. Я не припомню Тидея: младенцем меня он покинул В городе Фивах в то время, как войско ахеян там гибло. Вот почему я тебя угощать в Арголиде обязан, Ты же в Ликии меня, если в эту страну я прибуду. Здесь же в толпе избегать постараемся копий друг друга. Мне остается немало троянских мужей и союзных, Чтоб убивать, если бог их предаст и ногами настигну; Столько ж ахеян тебе остается убить, если сможешь; Дай поменяться оружьем; пусть знают и те и другие, Что по отцам называться гостями гордимся мы оба". Так говоря меж собою, они с лошадей соскочили, За руки взялись потом, обещая взаимную верность. Разум в то время похитил Зевес Олимпиец у Главка, Ибо оружьем своим поменялся он с сыном Тидея, Дал золотое и медное взял, сто быков дал за девять. К Скейским воротам и к дубу в то время приблизился Гектор. Жены троянцев и дочери вкруг Приамида бежали И вопрошали о детях, о братьях, родных и супругах. Он повелел им, немедля всем вместе собравшись, молиться Вечным богам – оттого что над многими горе нависло. Вскоре затем подошел он к прекрасному дому Приама, К портикам, тесаным гладко. За ними же в самом чертоге Шли пятьдесят, из блестящего мрамора, спальных покоев. В этих покоях, один от другого построенных близко, Подле законных супруг сыновья почивали Приама. Для дочерей же с другой стороны во дворе находилось Комнат двенадцать из гладкого мрамора, сверху покрытых. В этих покоях, один от другого построенных близко, Подле стыдливых супруг зятья почивали Приама. Гектора добрая мать шла навстречу ему. К Лаодике, Самой прекрасной из всех дочерей, она путь направляла. За руки Гектора взяв, она слово такое сказала: "Сын мой, зачем ты пришел и покинул жестокую битву? Сильно вас, видно, теснят ненавистные дети ахеян Битвой вкруг стен Илиона, – и сердце тебя побудило В город войти, чтоб воздеть из Акрополя руки к Зевесу. Но подожди, принесу я вина, – точно мед оно сладко; Раньше Зевесу отцу и всем прочим богам возлиянье Ты совершишь, а затем и сам насладишься, отведав, Ибо вино укрепляет отвагу уставшего мужа, Если устал он, как ты, защищая товарищей в битве". Ей отвечая, сказал шлемовеющий Гектор великий: "Нет, о, почтенная мать! Не давай мне вина, чтобы вовсе Не обессилел я вдруг, не забыл про отвагу и крепость. Так же Зевсу боюсь возлиянье свершить: неумыты Руки мои. А тому, кто и кровью покрыт и землею, Тучегонителю Зевсу молиться отнюдь не пристойно. Ты же возьми благовонья и, женщин почтенных собравши, В храм отправляйтесь к Афине, дающей в сраженьях добычу. Также возьми покрывало, какое отыщешь в чертоге Шире других и пышней, и дороже тебе между всеми И положи на колени прекрасноволосой Афине. Тут же обет соверши пред богиней предать ей во храме В жертву двенадцать быков, годовалых, с ярмом незнакомых, Если наш город и жен, и младенцев она пожалеет, Если от Трои священной теперь отразит Диомеда, Воина дикого, грозного силой, виновника страха. Так отправляйся к Афине, дающей в сраженьях добычу, Я же к Парису пойду и его призову, коль захочет Слушаться слова. О, если б земля перед ним расступилась! Ибо его воспитал Олимпиец на горе большое Гражданам Трои, Приаму царю и всем детям Приама. Если б я видел его нисходядщим в обитель Аида, Я бы поверил, что дух мой о бедствиях тяжких забудет". Так он сказал. И вернулась в дворец его мать и служанкам Тотчас велела созвать всех по городу женщин почтенных. Той же порою сама возвратилась в покой благовонный, Где покрывала, узорами тканные, вместе лежали, Жен сидонийских работа, которых Парис богоравный Сам из Сидона привел, переплыв чрез широкое море, Тем же путем, как Елену – жену, знаменитую родом. Там покрывало одно в дар Афине избрала Гекуба; Было оно по шитью всех красивей и больше размером, Яркой горело звездой и лежало последним под всеми. Из дому вышла она – и толпою за нею все жены. Вскоре достигли они средь Акрополя храма Афины. Двери им в храм отомкнула прекрасная видом Феана, Дочь копьеносца Кисея, жена Антенора возницы; Женщину эту троянцы поставили жрицей Афины. С плачем все жены троянские руки воздели к богине, А миловидная жрица Феана взяла покрывало, Чтоб положить на колени Афине прекрасноволосой; Зевса великого дочь призывала она, умоляя: "Дивная в сонме богинь, о, защитница нашей твердыни, Меч Диомеда сломай, Афина почтенная! Сделай, Чтобы у Скейских ворот сам он в землю лицом повалился. Тотчас двенадцать быков годовалых, с ярмом незнакомых, В жертву тебе принесем здесь во храме твоем, если город, Если троянских супруг, если малых детей пожалеешь". Так призывала она, но Паллада Афина не вняла. Так умоляли они дочь великого Зевса Кронида. Гектор пошел между тем к Александру в чертог пышнозданный, Им возведенный самим, но ему помогали другие Лучшие мужи строители, жившие в Трое богатой. Спальный покой возвели они, также чертог и ограду Подле жилища Приама и Гектора в городе верхнем. К этому дому направился Гектор, возлюбленный Зевсом. Нес он в одиннадцать локтей копье, и сверкала на древке Острая медь на конце, а кругом шло кольцо золотое. Гектор Париса в чертоге застал разбиравшим доспехи Пышные: щит он рассматривал, панцирь и луки кривые. Тут же средь женщин-рабынь аргивянка Елена сидела И надзирала, как те исполняли искусно работы. Гектор, взглянув на него, стал корить его бранною речью: "О, злополучный! В душе своей гнев ты питаешь некстати. Гибнут войска, вкруг стены и высокой твердыни сражаясь, А загорелась война и шум битвы раздался под Троей Ради тебя – и ты сам укорял бы другого наверно, Если б увидел кого покидающим грустную битву. Встань же; быть может, наш город средь пламени скоро погибнет" И, отвечая, ему Александр боговидный промолвил: "Гектор! За то, что меня укорял ты не больше, чем должно, Я отвечаю тебе. Ты ж внимателен будь и послушай. Нет, не сердясь на троянцев и не из желания мести В спальном покое сижу. Лишь печали хотел я предаться. Но, убеждая меня своей ласковой речью, супруга В бой посылает опять. И я сам полагаю, что лучше В битву идти: переменчива к мужу бывает победа. Ты подожди здесь, пока облекусь я в доспехи Арея. Или ступай, за тобой я пойду и надеюсь настигнуть". Молвил он так. Ничего не сказал шлемовеющий Гектор. С речью медовой к нему обратилась в то время Елена: "Деверь любезный! О, деверь бесстыдной жены и зловредной! Пусть бы в тот день, как на свет меня только что мать породила, Ветра жестокий порыв налетел и унес меня в горы, Или понес по волнам в даль широко шумящего моря. Волны б умчали меня, перед тем как все беды случились. Но уже если послать эти бедствия боги решили, Пусть хоть была б я супругою более храброго мужа, Мужа, кто б чувствовать мог оскорбленья людей и укоры. Этот же духом теперь не силен, да таким же наверно Будет и впредь; он, надеюсь, плоды своей слабости вкусит. Но посети нас покуда. Присядь на седалище это, Деверь мой, ты, кто душой чаще прочих изведал усталость Из-за меня же бесстыдницы, из-за вины Александра, Все из-за нас, кого Зевс осудил на печальную участь – В песнях расславленным быть и среди поколений грядущих". И отвечал ей тогда шлемовеющий Гектор великий: "Нет, и любя, не проси, чтобы сел я: меня не упросишь. Сердце зовет уж меня, чтоб спешил я троянцам на помощь. Сильно, должно быть, они обо мне, отлучившемся тужат. Ты же его побуди, да и сам пусть торопится также; Пусть он догонит меня, когда снова вне города буду. В дом свой теперь я иду, чтобы там повидать домочадцев, Также супругу свою дорогую и малого сына. Ибо не знаю, приду ль к ним еще раз обратно из битвы, Иль укротят меня боги под острым оружьем данайцев". Так говоря ей в ответ, отошел шлемовеющий Гектор. Вскоре за этим вступил он в покои с красивым убранством. Но не застал во дворце белокурой жены Андромахи. С милым ребенком она и прекрасно одетой служанкой Вместе на башню взойдя, там стояла, стеная и плача. И не заставши в дворце беспорочной жены своей, Гектор Стал у порога и так, вопрошая, промолвил служанкам: "Слушайте, слуги мои и в ответ мне поведайте правду: Вы мне скажите, куда Андромаха пошла из чертога? В дом ли золовок своих иль невесток прекрасно одетых, В храм ли Афины пошла, где теперь и другие троянки? Милости просят у грозной прекрасноволосой богини? И отвечала ему домовитая ключница тотчас: "Если велишь мне, о, Гектор, чтоб правду тебе я сказала, Знай: не к золовкам она, не к невесткам прекрасно одетым, Также пошла не во храм, где теперь и другие троянки Милости просят у грозной прекрасноволосой богини. Но к Илионской пошла она башне высокой, узнавши, Что погибают троянцы, что сила ахейцев громадна. По направленью к твердыне она, уподобясь безумной, Быстро помчалась. Кормилица вслед понесла и ребенка". Так она молвила. Гектор тогда из дворца устремился Тем же путем, как пришел, средь красиво обстроенных улиц. Только что, город пройдя, он приблизился к Скейским воротам – Ибо чрез них проходить надлежало, чтоб выйти в долину, – Тотчас навстречу к нему прибежала жена Андромаха, Дочь Этиона – царя, одаренная щедрым приданым, Дочь Этиона, кто жил подо Плаком, горою лесистой, В Фивах Плакийских и правил народом мужей киликийцев. Дочь-то его и взята меднопанцирным Гектором в жены. Вскоре она подошла, и прислужница шла вместе с нею, Нежное к сердцу прижавши дитя, еще вовсе малютку – Гектора сына-любимца, что яркой звезде был подобен. Имя Скамандрия дал ему Гектор, но Астианаксом Звали другие, за то, что лишь Гектор защитник был Трои. Он улыбался теперь, на младенца безмолвно взирая. Но Андромаха в то время приблизилась, льющая слезы, За руку мужа взяла и такое промолвила слово: "О, дорогой! Твоя храбрость погубит тебя. И не жалко Малого сына тебе, ни меня, горемычной, кто скоро Станет вдовою твоей, ибо скоро ахейские мужи Все на тебя нападут и убьют. А тебя потерявши, Лучше мне в землю сойти. Не будет мне радостей больше, Если ты смерти навстречу пойдешь. Впереди ожидает Только печаль. Нет отца у меня, нет и материм милой. Первым отца моего умертвил Ахиллес богоравный, В день, когда взял в Киликии высоковоротные Фивы, Город прекрасный разрушив. Но он, хоть убил Этиона, Все же доспехов не снял, оттого что в душе убоялся. Вместе с оружием светлым его он сожжению предал, Сверху ж могилу насыпал. И вязы кругом посадили Горные нимфы, Эгидодержавного дочери Зевса. Семеро братьев родных оставалось со мною в чертоге. Все в один день отошли они вместе в обитель Аида, Всех умертвил их герой богоравный Ахилл сын Пелея. Пасших стада криворогих быков и овец белорунных. Мать же мою, что в стране у лесистого Плака царила, Ту он сначала под Трою привел среди прочей добычи, Вскоре ж ее отпустил, получивши бесчисленный выкуп. В отческом доме стрелой Артемида ее поразила. Гектор, теперь для меня ты отец, ты и мать дорогая, Ты мой единственный брат и ты же супруг мой цветущий. Сжалься над нами сегодня, останься на башне высокой, Чтобы его сиротой, а меня не покинуть вдовою. Войско меж тем размести невдали от смоковницы дикой, Там где доступнее город, где легче на стену взобраться. Трижды на приступ уже покушались храбрейшие мужи Под предводительством Идоменея, обоих Аяксов, И богоравных Атридов, и мощного сына Тидея. Вещий какой прорицатель, быть может, открыл им то место, Или же собственный дух устремил их туда и направил". И отвечал ей на то шлемовеющий Гектор великий: "Сам я, жена, этим всем озабочен. Но страшно б стыдился Я благородных троян и троянок, влачащих одежды, Если бы здесь вдалеке, точно трус, уклонялся от битвы. Да и противится сердце мое, оттого что приучен Доблестным быть я всегда и сражаться средь первых троянцев, Громкую славу отца, также славу свою соблюдая. Знаю в душе хорошо и предчувствую сам это сердцем: Будет когда-либо день, и погибнет священнаяТроя, Вместе погибнет Приам и народ копьеносца Приама. Но не страшат меня столько страдания прочих троянцев, Даже Гекубы самой и отца скиптроносца Приама, Бедствия братьев родных, что большою толпой и отважной Все же полягут во прах под руками мужей супостатов, – Сколько твои, Андромаха. В тот день меднобронный ахеец, Льющую слезы, тебя уведет и похитит свободу. Будешь ты в Аргосе ткать, под надзором жены чужеземной, Будешь там воду носить из Мессеиса иль Гипереи, Нехотя сильно, но все же нужда роковая заставит. Скажет тогда кто-нибудь, увидав тебя, льющую слезы: Гектора это жена, кто из храбрых наездников Трои Первым в сраженьях бывал, когда бились вкруг стен Илиона. Скажет он так. Для тебя же то будет страданием новым Вспомнить о муже, кто мог бы тебя от неволи избавить. Пусть же я раньше умру и могильной покроюсь землею, Чем я услышу твой плач и твое похищенье увижу". Молвив, блистательный Гектор к ребенку простер свои руки. С криком дитя отвернулось к кормилице, пышно одетой, К сердцу прижалось, испугано видом отца дорогого. Меди оно устрашилось и гребня из гривы косматой, Что колебался так грозно повыше блестящего шлема. И улыбнулись почтенная мать и любезный родитель. Шлем с головы своей снял блистательный Гектор великий, Ярко сверкавшую медь положил он на землю поспешно, Милое обнял дитя, на руках покачал и, поднявши, Молвил, взывая с молитвой к Зевесу и прочим бессмертным: "Зевс и вы, прочие боги! О, дайте, чтоб сын мой любезный Сделался мужем, как я: наилучшим средь войска троянцев; Дайте, чтоб силой был славен и силой царил в Илионе. Пусть говорят про него, когда будет с войны возвращаться: "Многим он лучше отца". Пусть доспехи, залитые кровью, Снимет с врага и приносит и радует матери сердце". Молвив, дитя возвращает он на руки милой супруге. Сына взяла Андромаха, прижала к груди благовонной И улыбнулась сквозь слезы. И сжалился Гектор над нею, Нежно погладил рукой и такое промолвил ей слово: "Милая, в сердце своем обо мне не печалься так много. Против судьбы человек не пошлет меня в область Аида, А от судьбы, полагаю, никто из людей не спасется, Ни боязливый, ни храбрый, коль скоро на свет он родился. Лучше, вернувшись домой, ты займись-ка там собственным делом, Прялкой и ткацким станком – и блюди, чтоб служанки свершали Точно работы свои. О войне ж позаботятся мужи, Все, кто живет в Илионе, а я – наиболее прочих". Так произнесши, блистательный Гектор свой шлем густогривый Поднял с земли, а жена дорогая направилась к дому, Все озираясь назад, проливая обильные слезы. Вскоре вернулась в чертог, знаменитый богатым убранством, Гектора мужеубийцы, где встретила много служанок. И подняла Андромаха меж ними меж всеми рыданье. Так еще заживо Гектор в своем был оплакан чертоге, Ибо не ждали они, что домой он вернется обратно С поля сраженья, избегнув отваги и силы ахеян. Не оставался меж тем и Парис в своем доме высоком. Но, облачившись в доспехи войны, испещренные медью, Быстро прошел через город, ногам доверяясь проворным. Как застоявшийся конь, что ячменем из яслей раскормлен, Привязь порвавши, бежит и копытами бьет по долине, Мчится к реке светлоструйной, где вольный привык он купаться; Силой гордясь, высоко подымает он голову, грива Вьется с обеих сторон вокруг плеч, и, доверившись мощи, Быстро несут его ноги к знакомым тем пастбищам конским: Так и Парис Приамид, весь блистая оружьем, как солнце, Радости полный, спускался с высокой твердыни Пергама. Быстро несли его легкие ноги. И вскоре настиг он Богоподобного брата, едва лишь тот место оставил, Где незадолго пред этим беседовал с милой супругой. Первый к нему обратился тогда Александр боговидный: "Милый! Тебя задержал я, меж тем как торопишься сильно. Медля, не в пору пришел я урочную, как повелел ты". И, отвечая ему, так сказал шлемовеющий Гектор: "Брат мой! Ничтожным тебя никто из людей справедливых В деле войны не сочтет, оттого что ты сердцем отважен, Но добровольно ты медлишь, трудиться не хочешь. Во мне же Сердце болит, если слышу тебе от троянцев укоры, Ибо усталости много они за тебя претерпели. Только теперь поспешим. Мы все это загладим и после, Если Зевес нам дозволит, на память о дне избавленья, Чашу поставить в чертогах богам небожителям вечным, Если от Трои прогоним ахеян в прекрасных доспехах".
7
Так говоря, из ворот устремился блистательный Гектор Вместе с ним шел его брат Александр, и в душе своей оба Сильным горели желаньем они воевать и сражаться. Точно как если б Зевес ниспослал мореходцам желанный Ветер попутный, когда уж они по волнам утомились Гладкими веслами бить и усталость их члены сковала: Так и троянским войскам показались желанными оба. Вскоре Парис умерщвляет Менесфия, сына владыки Ареифоя, рожденного в Арне от палиценосца Ариефоя царя с волоокою Филомедузой. Гектор затем поразил Эонея копьем заостренным В шею, под медным загибом от шлема, и тело расслабил. Главк же, дитя Гипполоха, ликийских мужей предводитель, Дротом ударил в плечо Ифиноя, бойца Декеада, В схватке жестокой, когда Ифиной на коней устремился. Наземь он пал с колесницы, и члены его ослабели. Тут синеокая их увидала богиня Паллада – Войско ахейских мужей, погибавших в сражении грозном. Тотчас спустилась она с Олимпийских высот, и помчалась К Трое священной. И к ней Аполлон поспешает навстречу. С выси Пергамской спускаясь: троянцам желал он победу. Оба, навстречу ступая, сошлись они вместе у дуба. Царь Аполлон, сын Зевеса, к ней первый тогда обратился: "Так порываясь, зачем, о, дитя всемогущего Зевса, Мчишься с Олимпа, каким побуждаема сильным желаньем? Или на сторону греков изменчивый жребий победы Хочешь склонить? Никогда не жалеешь ты гибнущих троян. Только послушай меня, ибо так будет лучше гораздо. Дай прекратим на сегодня войну и неистовства битвы. После пускай они снова воюют, пока не добьются Гибели стен Илионских, уж если вы так порешили, Вечно живущие боги, чтоб этот разрушен был город". И синеокая молвила слово богиня Паллада: "Так, Дальновержец, да будет. Сама размышляя о том же, Я ниспускалась с Олимпа к троянским войскам и ахейским. Только поведай мне, как прекратить собираешься битву?" И, отвечая, промолвил ей царь Аполлон, сын Зевеса: "В Гекторе, славном вознице, великую храбрость пробудим. Сделает вызов, быть может, тогда он данайским героям, Не пожелает ли кто с ним один на один состязаться. И, негодуя, быть может, ахеяне в медных доспехах С Гектором богоподобным кого-либо вышлют сразиться". Так он сказал. Синеокая с ним согласилась Афина. Сын же любезный Приама, Гелен, угадал в своем сердце Волю богов и все то, что угодно им было замыслить. Он перед Гектором стал, подошедши, и слово промолвил: "Гектор, Приама дитя, по мудрости равный Зевесу! Ныне послушай меня, ибо братом тебе прихожусь я. Ты повели, чтобы сели троянцы и все аргивяне. Сам же из войска ахейцев храбрейшего вызови мужа, Против тебя пусть один он сразится жестокою битвой. Ныне тебе не судьба умереть и достигнуть кончины. Голос о том я услышал богов, существующих вечно". Так он сказал, и с великою радостью внял ему Гектор. Выйдя вперед среди войск, удержал он фаланги троянцев, Взявши копье посредине, и все они тотчас уселись. Также Атрид Агамемнон ахейцам в прекрасных доспехах Сесть повелел. И Афина, а с ней Аполлон сребролукий Сели на дубе высоком Эгидодержавного бога, Зевса отца, уподобясь по виду двум коршунам хищным, Зрелищем войск наслаждаясь. Густые ряды их сидели, Медью щитов округленных и копий, и шлемов щетинясь. Точно как зыбь, что над морем струится, когда лишь недавно Западный ветер поднялся, и волны от зыби темнеют, – Так волновались в долине фаланги сидевших троянцев И аргивян. Приамид между ними поднялся и молвил: "Слушайте, Трои сыны и ахейцы в прекрасных доспехах! Ныне я слово скажу вам, как сердце в груди повелело. Клятвам союза свершиться верховный Кронид не дозволил. Он, замышляя несчастья, обоим войскам предназначил Биться, покуда иль наш крепкобашенный город возьмете, Или погибнете сами вблизи кораблей мореходных, Ибо собрались у вас все храбрейшие мужи Ахеи. Ныне же тот, кого сердце со мной побуждает сражаться, Пусть выступает вперед и с божественным Гектором бьется. Так предложу я, и Зевс да свидетелем будет пред нами: Если меня он убьет заостренною медью, доспехи Пусть он с меня совлечет и к судам отнесет мореходным, Труп же он должен вернуть, чтоб троянцы и жены троянцев Дома, когда я умру, мое тело огню приобщили. Если ж его я убью – Аполлон пусть дарует мне славу – Снявши доспехи с него, в Илион отнесу я священный, В храме повешу их там Аполлона царя Дальновержца. Прах же отдам отнести к многогребным судам я ахейским, Чтобы его погребли пышнокудрые дети Ахеян, Чтобы насыпали холм перед Геллеспонтом обширным. Скажет тогда кто-нибудь из людей в поколеньях грядущих, На многовесельном судне по черному плавая понту: – Вот надмогильный курган умершего древле героя. Некогда, полного силы, убил его Гектор блестящий. – Скажет он это, и слава моя никогда не погибнет". Так он промолвил и все сохраняли молчанье, внимая, Ибо стыдились отвергнуть, принять же боялись тот вызов. Быстро поднялся тогда Менелай и промолвил им слово, Всех упрекая обидно и сердце в нем тяжко стенало: "Горе! Хвастливое племя, ахеянки вы, не ахейцы! Ныне поистине будет страшнейшим для нас посрамленьем, Если никто из данайцев не выступит с Гектором биться. Лучше б совсем вы пропали, развеялись прахом и паром, Вы, кто сидите здесь вместе, без сердца в груди и без славы! Сам я оружье беру против Гектора. В небе высоком Жребий сокрыт у богов, существующих вечно". Так говоря, он облекся в доспехи прекрасные брани. Тут бы тебе Менелай, под могучей рукой Приамида, Жизни конец подоспел – так как был он гораздо сильнее, Если б вожди аргивян не сдержали тебя, устремившись, Если б тебя Агамемнон, владыка с обширною властью, Не взял за правую руку и слова тебе не промолвил: "Что, Менелай, ты безумствуешь, Зевса питомец? Безумьем Ты не поможешь себе. Воздержись, хоть печалишься сердцем. С мужем, сильнейшим тебя, сгоряча не желай состязаться, С Гектором, сыном Приама: его и другие страшатся. Сам Ахиллес – а тебя он гораздо отважней душою – С ним трепетал повстречаться в жестоком бою мужегубном. Но повинуйся и сядь, удалившись к отрядам дружины. Вышлют другого бойца против Гектора дети ахеян. Как Приамид ни бесстрашен и как ни желает сражаться, Все же он с радостью, верю, колени согнет, коль вернется Ныне из гибельной битвы, опасности страшной избегнув". Так говоря, убедил Менелая герой Агамемнон, Ибо советовал должное. Тот покорился. И тотчас С плеч Менелая доспехи служители радостно сняли. Нестор поднялся тогда средь ахейцев и слово промолвил: "Горе! Великая скорбь, знать постигла ахейскую землю! То-то бы старец наездник Пелей застонал теперь громко, Мудрый советник дружин мирмидонских и славный вития, Если б услышал, что все перед Гектором ныне трепещут, Все аргивяне, чей род и потомство он, радуясь сердцем, Некогда в доме своем узнавал от меня, вопрошая. Руки к бессмертным богам он верно воздел, умоляя, Чтобы из тела душа отлетела в обитель Аида. Отче Зевес, Аполлон и Афина! О, если бы стал я Моложе, как прежде, когда аркадийцы, метатели копий, Встретив пилосцев вблизи Келадона, текущего быстро, С ними сразились у вод Иардана, под башнями Феи. Первым бойцом почитался Эревталион богоравный. Ареифоя владыки носил он вкруг тела доспехи, Дивного Ареифоя, по прозвищу Палиценосца. Так его звали и мужи и пышноодетые жены, Ибо не длинным копьем и не луком в бою подвизался, Но булавою железной фаланги врагов сокрушал он. Все же Ликург умертвил его, только лукавством, не силой: В узком проходе настиг, где железною палицей гибель Тот отклонить бы не мог. И Ликург, устремившийся первый, Дротом пронзил его в грудь, и на землю свалился он навзничь. Тот же доспехи совлек, подаренные медным Ареем. Долго он сам их носил, уходя на работу Арея, И наконец, когда дожил до старости в царском чертоге, Отдал носить их соратнику другу Эревталиону. Этот, доспехи надев, вызывать стал храбрейших героев. Все трепетали; никто не решался вступить в состязанье. Только меня устремило бесстрашное сердце сразиться С дерзким бойцом, хоть и был я годами из всех наимладший. С ним я сражался, и славой меня наградила Афина, Ибо я мужа убил, кто сильнее меня был и выше. Ростом громадный, он лег, по земле распростертый. Если б я снова был молод, и прежняя сила вернулась, Скоро дождался б тогда шлемовеющий Гектор сраженья. Ныне ж хоть собраны вместе храбрейшие мужи Ахеи, Не устремился никто добровольно, чтоб Гектора встретить". Так порицал их старик. Поднялись тогда девять героев. Первый восстал между ними владыка мужей Агамемнон; Следом поднялся за ним Диомед, сын Тидея могучий; После Аяксы поднялись, отваги стремительной полны; Идоменей после них, также Идоменея товарищ Встал Мерион, Эниалию, мужеубийце подобный. Встали затем Эврипил, блистательный сын Эвемона, Сын Андремона Фоас, да еще Одиссей богоравный. Все они страстно желали с блистательным Гектором биться. Снова тогда обратился к ним Нестор, наездник Геренский: "Жребию нынче доверьтесь. Кого б он из вас ни назначил, Будут равно ему рады ахейцы в прекрасных доспехах. Сам же он в сердце своем будет рад лишь тогда, коль вернется Ныне из гибельной битвы, опасности страшной избегнув". Так он промолвил. И каждый немедля свой жребий наметил И опустил его в шлем Агамемнона, сына Атрея. Войско ж молилось вокруг, и к богам воздевались их руки. Каждый в толпе говорил, на пространное небо взирая: "Зевс, наш отец: иль Аякса назнач, или сына Тидея, Иль самого повелителя златообильной Микены!" Так говорили. И Нестор Геренский все жребии вскинул. Выпал из шлема тот жребий, который был войску желанен – Жребий Аякса. И вестник, его обнося по собранью, Всем показал полководцам, от правой руки начиная. Но, не признав своего, все вожди от него отказались. Вскоре к тому подошел он, неся по собранию жребий, Кто опустил его в шлем и отметил, Аякс многославный Руку простер, и глашатай, став ближе, вручил ему жребий. Он посмотрел и увидел отметину, радуясь сердцем, Бросил на землю к ногам и, ко всем обращаясь, воскликнул: "Жребий, друзья, это мой. Сам я сердцем обрадован. Верю, Что одержу я победу над Гектором богоподобным. Вы же скорее, пока я доспехи войны надеваю, Все вознесите молитву к владыке Зевесу Крониду, Но про себя, молчаливо, дабы не внимали троянцы, Или хоть вслух, потому что отнюдь никого не боимся. Силой меня против воли никто, пожелав, не прогонит, Или военным лукавством. Не столь уже глупым, надеюсь, Был и рожден, и воспитан на острове я Саламине". Так он сказал. Все воззвали к владыке Зевесу Крониду. Каждый из них говорил, на пространное небо взирая: "Зевс, наш отец, величайший, славнейший, на Иде царящий! Дай, чтоб досталась Аяксу победа и светлая слава! Если ж и Гектора любишь, и он тебя также заботит, То удели им обоим ты равную славу и доблесть". Так говорили они. Той порою Аякс ополчился В светлую медь. Все доспехи войны возложивши на тело, Он устремился вперед, как ступает Арей исполинский, Если вмешается в битву мужей, кого Зевс Олимпиец Злобой, снедающей душу, побудит друг с другом сражаться. Так устремился Аякс исполинский, защита ахейцев. Грозно лицо улыбалось, меж тем как, шагая широко, Ставил он ноги вперед, потрясая копьем длиннотенным. Видя Аякса таким, аргивяне почуяли радость И содрогнулись троянцы: по членам их дрожь пробежала. Даже у Гектора сердце в груди застучало сильнее. Но уж теперь он не мог убежать и, назад отступая, Слиться с толпою друзей, ибо сам сделал вызов к сраженью. Близко Аякс подошел и держал он огромный, как башня, Медный свой щит семикожный, что Тихий, трудясь изготовил, Лучший из шорников всех, обитающих в городе Гиле. Он же ему изготовил блистательный щит семикожный, Шкуры сняв с тучных волов, с восьмой оболочкой из меди. Сын Теламона Аякс, держа этот щит перед грудью, Близко от Гектора стал и, назвав его, слово промолвил: "Гектор! Сражаясь один на один, ты изведаешь ныне, Что за герои бойцы обретаются в строе данайцев, Кроме Ахилла, рядов сокрушителя, львиного сердца. Пусть он лежит на своих искривленных судах мореходных, В сердце питая вражду к Агамемнону, пастырю войска. Есть и меж нами другие, тебе чтобы выйти навстречу, Даже не в малом числе, начинай же борьбу и сраженье". И, отвечая, сказал шлемовеющий Гектор великий: "Зевса питомец, Аякс Теламонид, племен предводитель, Не искушай ты меня как младенца, лишенного силы, Или как женщину в деле войны не искусную вовсе. Ведаю сам хорошо и искусство войны и убийства. Сам обращать я умею направо и также налево Щит свой из кожи сухой, чтоб остаться в борьбе невредимым. В битву умею бросать я своих кобылиц быстроногих, Также умею плясать в честь Арея в бою рукопашном. Как бы ты не был силен, я тебя поразить не хотел бы Тайно, в засаде следя, но открыто, коль это удастся". Так он сказал и, потрясши, копье длиннотенное бросил, И поразил он Аякса в чудовищный щит семикожный, Сверху по меди, служившей щиту оболочкой восьмою. Крепкая медь через шесть оболочек прошла, разодрав их, Но в оболочке седьмой задержалась. Вторым вслед за этим Зевса питомец Аякс копье длиннотенное бросил. И поразил Приамида он в щит, равномерно округлый. Через блистательный щит копье тяжело пролетело. И, через панцирь проникнув, отделанный с дивным искусством, Прямо вдоль паха оно разодрало хитон Приамида. Тот отклонился назад и погибели черной избегнул. Оба исторгли обратно свои длиннотенные копья, И налетели еще раз, подобные львам плотоядным Или же двум кабанам, чья мощь не легко укротима. Гектор копьем замахнулся и в щит посредине ударил. Меди щита не пробив, острие у копья изогнулось. После Аякс устремился и в щит поразил. И на вылет Вышло копье через щит и назад оттолкнуло героя. Медь оцарапала шею и черная кровь заструилась. Не уклонился тогда от борьбы шлемовеющий Гектор, Но отбежал и булыжник могучею поднял рукою, Черный, большой, угловатый, лежащий пред ним среди поля, И угодил им в Аяксов чудовищный щит семикожный, В выпуклость, прямо в средину; вся медь на щите зазвенела. В свой же черед Теламонид, взяв камень, значительно больший, Бросил его, завертев и напрягши безмерную силу. Щит посредине вогнул этот камень, огромный как жернов. И поразил Приамида в колени; тот навзничь свалился, Щит свой вплотную держа; Аполлон его на ноги поднял. Тою порой на мечах они близко бы стали рубиться, Не подойди к ним глашатаи, вестники Зевса и смертных, – От меднобронных ахейцев один, а другой от троянцев, Мудростью оба равно вдохновенны, Идей и Талфибий. Скиптры они протянули промежду героев. И слово Молвил глашатай Идей, многоопытный в мудрых советах: "Полно, о, милые дети, еще враждовать и сражаться, Ибо вас любит обоих Зевес, облаков собиратель. Оба вы храбрые мужи; мы все это видим сегодня, Но уже ночь настает. Хорошо покоряться и ночи". И, отвечая ему, так промолвил Аякс Теламонид: "Вы прикажите, Идей, чтобы Гектор сказал нам все это. Сам на борьбу вызывал он храбрейших героев данайских. Пусть начинает. А я покорюсь, если он подчинится". И произнес ему так шлемовеющий Гектор великий: "Славный Аякс, кому бог даровал и громадность, и силу С мудростью вместе, копьем же владеешь всех лучше ахейцев, Дай прекратим на сегодня вражду и жестокую битву. После мы будем опять состязаться, пока не разлучит Нас божество, одному из двоих даровавши победу. Ночь наступает уже. Хорошо покоряться и ночи. Сильно обрадуешь этим ты всех аргивян пред судами, Больше всего же друзей и товарищей, если имеешь. Также и я средь обширной столицы владыки Приама Радость доставлю троянцам и пышно одетым троянкам, Всем, кто молясь за меня, соберется в обители бога. Ныне дарами богатыми дай поменяться друг с другом. Пусть говорит о нас каждый ахеец и каждый троянец: Бились они, разделяемы злобой, снедающей душу; Связаны узами дружбы, они после битвы расстались". Так говоря, Приамид подарил ему меч среброгвоздый, Вместе подав и ножны, и ремень, что отрезан был гладко. А Теламонид Аякс дал свой пояс пурпурно-блестящий. После расстались они, и один удалился к ахейцам, К войску троянцев – другой. И троянцев наполнила радость, Видя, как Гектор подходит живым и здоровым, Гнева Аякса избегнув и силы его не победной. В город его повели, еле веря тому, что он спасся. Тою порой аргивяне в прекрасных доспехах предстали Пред Агамемноном дивным с Аяксом, победою гордым. Только что все они вместе собрались в палатке Атрида, В жертву заклал ради них он быка всемогущему Зевсу, Взяв пятилетка самца, Агамемнон, владыка народов. Кожу содрали с быка; приготовив, рассекли все тело И вертелами пронзили, искусно разрезав на части. После, прожарив заботливо, все от огня удалили. Кончив труды, приготовили пир и за яства уселись, И не нуждался никто в уделяемой поровну пище. Длинной же частью хребтовой Аякса почтил в знак отличья Славный герой Агамемнон, владыка с обширною властью. После ж того, как они утолили и голод и жажду, Нестор разумный совет раньше всех излагать стал пред ними, Старец, которого мысль досель почиталась мудрейшей. Благожелательно к ним обратившись, он слово промолвил: "Славный Атрид и другие знатнейшие мужи ахеян! Много меж нами погибло прекрасноволосых данайцев: Неукротимый Арей близ реки светлоструйной Скамандра Пролил их черную кровь, и в Аид ниспустились их души. Вот почему удержать мы должны аргивян от сраженья Завтра с зарей и собраться самим, чтоб свезти сюда трупы На лошаках и волах. А потом предадим их сожженью Недалеко от судов, чтобы кости родителей детям Каждый доставил домой, если в отчую землю вернемся. После того привезем из долины песку и воздвигнем Общий курган близ костра, а с ним рядом высокие башни Мы, торопясь, возведем, кораблям и себе на защиту. В этих же башнях ворота, приладивши крепко, устроим, Чтобы дорога чрез них оставалась удобной для конных. А впереди мы поблизости ров прокопаем глубокий, Чтобы троянцы на нас не обрушились битвой нежданно. Он, окружая суда, остановит и пеших и конных". Так он промолвил и все одобряли его полководцы. Тою порою в Акрополе Трои, близь дома Приама, Было собранье троянцев, ужасное, полное шума. Начал тогда среди них говорить Антенор вдохновенный: "Слушайте, мужи троянцы, дардане, союзное войско, Чтобы я все вам поведал, как сердце в груди повелело. Дайте немедля вернем аргивянку Елену Атридам, С ней и богатства ее; ныне клятвы союза нарушив, Мы продолжаем войну; никакого исхода полезней Я не предвижу для нас, если так мы теперь не поступим". Так он промолвил и сел, и тогда между ними поднялся, Богоподобный Парис, муж прекрасноволосой Елены. И, возражая ему, он крылатое слово промолвил: "Речь, неугодную мне, Антенор, произнес ты пред нами. Мог бы иные слова ты приличнее этих измыслить. Если ж по истине ты это все нам обдуманно молвил, Значит, рассудок в тебе погубили бессмертные боги. Слово промолвлю и я знаменитым наездникам Трои. Прямо в лицо им скажу: никогда не отдам я супруги. Те же богатства ее, что из Аргоса в дом привезли мы, Все я согласен вернуть и другие из дома прибавить". Так он промолвил и сел. И тогда между ними поднялся Старец Приам Дарданид, по мудрости равный бессмертным. Доброжелательно к ним обратившись, он слово промолвил: "Слушайте, мужи троянцы, дардане, союзное войско, Чтобы я все вам поведал, как сердце в груди повелело. В город идите теперь и за трапезу сядьте, как прежде. После о страже ночной позаботьтесь и бдительны будьте. Завтра с зарею Идей пусть идет к кораблям многоместным, Чтобы Атрея сынам, Агамемнону и Менелаю, Речь передать Александра, виновного распри возникшей. Также пусть слово им скажет разумное, не согласятся ль От многошумной войны отдохнуть, пока трупы сожженью Не предадим. А потом будем снова сражаться, покуда Нас божество не разлучит, кому-нибудь давши победу". Так он сказал, и они подчинились, внимательно слушав. Сели за трапезу все, разойдясь на отряды по стану. А на рассвете Идей отошел к кораблям многоместным. Там он застал аргивян, слуг Арея, в собраньи народном Пред кораблем Агамемнона крайним. И, став посредине Зычноголосый к ним вестник Идей обратился и молвил: Дети Атрея и вы, о, первейшие мужи ахейцев, Славный Приам повелел и другие старейшины Трои (Пусть порученье мое вам покажется милым и сладким) Речь передать вам Париса, виновника распри возникшей: Ваши богатства, что он на своих кораблях углубленных В Трою привез (о, зачем не погиб он задолго пред этим), Все он согласен вернуть, и другие из дома прибавить. Что ж до законной жены Менелая, покрытого славой, Той он не хочет отдать, хоть его побуждали троянцы; Также велели вам слово сказать: согласитесь, быть может, От многошумной войны отдохнуть, чтобы трупы сожженью Предали мы. А потом будем снова сражаться, покуда Нас божество не разлучит, кому-нибудь давши победу". Так он промолвил и все, присмиревши, хранили молчанье. Вскоре им слово сказал Диомед, среди боя отважный: "Ныне, конечно, никто да не примет богатств Александра, Даже Елены самой. Очевидно теперь и младенцу, Что над троянцами сети нависли погибели черной". Молвил – и клик одобрения подняли дети ахейцев; Все удивлялись словам Диомеда, возницы лихого. И, обратившись к Идею, сказал Агамемнон владыка: "Слово ахейцев, Идей, ты и сам, без сомнения, слышишь, Как отвечают тебе. Их решенье и я одобряю. Что же до мертвых, то я не противлюсь нисколько сожженью, Ибо во всем, что умерших касается медлить не должно. Тотчас за смертью вослед, их нужно огнем успокоить. Клятвы мои да услышит муж Геры, Зевес Громовержец!" Так он промолвил, свой жезл ко всем воздевая бессмертным, И отошел к Илиону священному вестник обратно. Там заседали в собраньи троянцы, потомки Дардана: Вместе сойдясь, ожидали они возвращенья Идея. Вскоре предстал он пред ними и, став посредине собранья, Весть объявил. И, услышав, они снарядились поспешно: В поле – одни, чтобы мертвых собрать, а другие – за лесом. В свой же черед с многогребных судов устремились ахейцы: В поле – одни, чтобы мертвых собрать, а другие – за лесом. Солнце едва начинало за пашни отбрасывать отблеск, Из глубины безмятежной широко-текущего моря Вверх устремляясь на небо. И воины встретились в поле. Там распознать было трудно им каждого мужа. Прежде водой отмывали кровавые пятна с умерших, Клали в повозки затем, проливая горячие слезы. Но запретил им рыдать великий Приам. И в молчаньи Трупы они на костер положили, терзаясь душою, И на огне их сожгли и вернулись в священную Трою. Также, с своей стороны, аргивяне в прекрасных доспехах Трупы мужей на костер положили, терзаясь душою, И на огне их сожгли и вернулись к судам изогнутым. Раньше, чем вышла заря, еще среди сумерек ночи, Встали, сойдясь у костра, все отборные мужи ахейцев. Вскоре они привезли из долины песку и воздвигли Общий курган близ костра, перед ним же устроили стену, Также высокие башни, судам и себе на защиту. Там же, немедля, воздвигли ворота, приладивши крепко, Чтобы дорога чрез них оставалась удобной для конных. А за стеною извне они ров прокопали глубокий, Длинный весьма и широкий, и дно частоколом забили. Так в это время трудился народ пышнокудрых ахейцев. Боги меж тем восседали у Зевса отца Громовержца И с удивленьем глядели на подвиг великий данайцев. К ним обращаясь, сказал Посейдон, потрясающий землю: "Зевс, неужель на земле беспредельной отыщется смертный, Кто уважал бы отныне советы бессмертных и мудрость? Разве не видишь, что пышноволосые дети ахейцев Стену перед кораблями воздвигли и ров прокопали, Но гекатомбою славной бессмертных богов не почтили? Слава об этом пройдет далеко, где заря только светит, И позабудут о том, как некогда я с Аполлоном Лаомедону герою построили город, трудившись". И, негодуя, ответил Зевес, облаков собиратель: "Боги! О, что ты промолвил, земли колебатель могучий! Пусть бы подобного дела боялся другой из бессмертных, Кто и отвагой и силой тебе далеко уступает. Слава твоя же повсюду живет, где заря только светит. Но успокойся! Когда пышнокудрые дети ахейцев Вместе с судами вернутся в любезную отчую землю, Стену тогда уничтожь, погрузи их в глубокие волны, После песками покрой побережье пространное моря, Пусть они сгинут бесследно, высокие стены ахейцев!" Так говорили они, обращаясь друг к другу со словом. Солнце зашло между тем, и окончилось дело ахейцев. После заклали быков и за трапезу сели в палатках. Тою порою пристало к ним много судов из Лемноса, Черным вином нагруженных: прислал их Эней, сын Язона, Тот, кто рожден Гипсипилой от пастыря войска Язона. Детям Атрея, царям Агамемнону и Менелаю, Чистого тысячу мер подарил он вина дорогого, А остальное вино пышнокудрые дети ахейцев Все покупали, железом и яркою медью, Шкурой быков и самими быками, Или рабами-людьми. И, пир учредивши обильный, Пышноволосые дети ахейцев всю ночь пировали На кораблях, а троянцы и мужи союзники – в Трое. Зевс Промыслитель всю ночь измышлял для них беды, Страшно гремя с высоты. И бледный напал на них ужас. Наземь из чаш они лили вино. И никто не решался Ранее пить, чем Крониду царю не свершал возлиянья. После легли они спать и вкусили отраду покоя.
8
В светлой одежде заря надо всей распростерлась землею. Молнелюбивый Зевес той порою собранье бессмертных На многоверхом Олимпе, на крайней вершине, устроил. Сам он промолвил им слово и все ему боги внимали: "Слушайте слово мое, все вы, боги, равно и богини, Дабы я все вам поведал, как сердце в груди повелело. Пусть ни одна из богинь, пусть никто из богов не дерзает Речи моей прекословить, но вместе ей все покоритесь, Чтобы скорее свершились дела, предрешенные мною. Если кого из бессмертных увижу я вдаль уходящим И помышляющим помощь троянцам подать иль ахейцам, Мною позорно побитый сюда на Олимп он вернется. Или, схвативши, низрину его я в темнеющий Тартар, В ту глубочайшую пропасть, что скрыта вдали под землею, Столько же ниже Аида, насколько земля ниже неба: Путь к ней ведет чрез ворота железные с медным порогом. Будет он ведать тогда, сколь сильнее я прочих бессмертных Или хотите меня испытать, чтобы всем убедиться? Цепь золотую спустите с пространного неба на землю. После возьмитесь за цепь все богини, а также все боги, – Не совлечете верховного вы Промыслителя Зевса С неба на землю, хотя бы, трудясь, утомились вы сильно. Если же я, в свой черед, рассудивши, повлечь пожелаю, Всех подыму я к себе совокупно с землею и морем, Цепь же потом обвяжу вкруг высокой вершины Олимпа, Так что вселенная вся вдруг повиснет в пространстве воздушном. Вот я насколько сильнее богов и сильнее всех смертных". Так он промолвил, и все неподвижно хранили молчанье, Речи Зевеса дивясь, ибо властное слово сказал он. И синеокая так возразила богиня Паллада: "Зевс, наш отец, о, Кронид Олимпиец, верховный владыка! Видим и так хорошо, сколько сила твоя непобедна. Все же душою скорбим о данайцах, метателях копий, Если погибнут они, постигнуты злою судьбою. Мы от сраженья, как ты повелел, воздержаться согласны, Только нельзя ли совет нам внушить аргивянам полезный, Чтобы погибли не все, оттого что ты сильно разгневан". Ей улыбаясь, ответил Зевес, облаков собиратель: "Милая дочь, ободрись, Тритогения! Пусть говорил я Ныне с неласковым сердцем, к тебе хочу быть благосклонным", Так говоря, в колесницу он впряг лошадей быстролетных, Меднокопытных, вкруг них золотые разметаны гривы. Сам золотую вкруг тела он ризу надел, захвативши Скрученный бич золотой и поднялся в свою колесницу, Тронул коней, погоняя, и оба не против желанья Между землею и небом, покрытым звездами, помчались. Вскоре достигнул он Иды, отчизны зверей, многоводной, Гаргара, где Громовержцу построен алтарь благовонный. Там удержал лошадей отец и людей и бессмертных, Из колесницы отпряг и облаком черным окутал. Сам же он, славою гордый, воссел на Идейской вершине, Глядя на город троянцев и флот меднобронных ахеян. Трапезу тою порой пышнокудрые дети ахейцев Быстро кончали в палатках и в бой вслед за тем ополчились. В свой же черед и троянцы по городу в бой снаряжались, Будучи в меньшем числе, но они по нужде неизбежной, Пламенно рвались в сраженье, супруг и детей защищая. Все распахнулись ворота, и хлынуло войско наружу, Пешие с конными вместе, и гул раздавался великий. Только что, рядом сойдясь, на одном они месте столпились, Встретились кожи и копья и силы мужей меднобронных, Выпукло-круглые сшиблись со звоном щиты со щитами, И от сражения гул поднимался вокруг многозвучный, Вместе сливались в нем клик ликованья и вопли героев, Кто погибал и губил; вся земля там окрасилась кровью. Долго, пока рассветало, и день разрастался священный, Сыпались стрелы с обеих сторон и валились герои. Только что солнце достигло средины высокого неба, Тотчас весы золотые отец натянул Олимпиец, И, положивши два жребия смерти, смиряющей члены, Жребий наездников Трои и медью покрытых ахеян, Поднял в средине, и день роковой аргивян преклонился, (Жребий ахейского войска коснулся земли плодородной, Жребий троянских дружин взлетел до пространного неба). Громом великим потряс Олимпиец с Идейской вершины, Молнию, ярко пылавшую, бросил в ахейское войско. Те, увидав, содрогнулись, и страх овладел ими бледный. Идоменей не дерзнул оставаться, ни царь Агамемнон, Не устояли Аяксы, служители бога Арея. Нестор Геренский один лишь остался, защитник ахейцев. Не добровольно, но конь обессилел: стрелой его ранил Богоподобный Парис, муж прекрасноволосой Елены, В верхнюю часть головы, подле черепа, где начинает Конская грива расти, это место смертельнее прочих. Взвился он, болью терзаем: стрела в самый мозг угодила. Прочих расстроив коней, он кругом заметался от раны. Но между тем как старик наклонился с мечом и старался Упряжь коня разрубить, чрез смятение битвы летели Гектора быстрые кони, возницу неся удалого, Гектора. Тут бы старик и лишился дыхания жизни, Если б его не узрел Диомед, среди боя отважный. Страшно герой закричал, обращаясь к царю Одиссею: "Зевса потомок, Лаерта дитя, Одиссей многоумный! Ты ли, хребтом обратившись, как трус от толпы убегаешь? Как бы тебе, беглецу, не вонзили оружия в спину! Лучше вернись, отразим разъяренного мужа от старца!" Так он сказал. Богоравный не внял Одиссей терпеливый, Но обратился поспешно к ахейским судам изогнутым. Сын же Тидея к передним бойцам и один устремился. Рядом он стал с колесницею старца Нелеева сына И, обратившись к нему, крылатое слово промолвил: "Сильно, о, старец, тебя притесняют бойцы молодые. Мощь ослабела твоя, удручает тяжелая старость. Медлит слуга твой теперь, и твои обессилели кони. Но поспеши, на мою колесницу взойди и увидишь, Тросовы кони какие, как быстро они по долине Мчатся вперед и назад, то, преследуя, то, убегая: Отнял я их у Энея, коней, возбуждающих ужас. Слуги твоих доглядят; а этих мы бросим в сраженье Против отважных наездников Трои: пусть Гектор увидит Что не напрасно в руке и своим я копьем потрясаю". Так он сказал. Не ослушался Нестор, наездник Геренский. Двое дружинников храбрых, Сфенел и боец Эвримедон, Стали пещись о конях быстроногих Геренского старца. Оба героя меж тем в колесницу вошли Диомеда. Нестор хлестнул по коням, забравши блестящие вожжи, И очутился близь Гектора вскоре. Тогда сын Тидея Дротом в него замахнулся, летевшего прямо навстречу, Но не попал в Приамида; лишь друга его и возницу, Эниопея, дитя непреклонного духом Фивея, Светлые вожжи державшего, в грудь поразил меж сосцами. Грохнулся он с колесницы, в то время как быстрые кони Взвились назад, от него же душа отлетела и сила. Страшная скорбь по вознице окутала Гектору сердце, Но, и печалясь о друге, его он лежащим оставил, Сам же другого возницу высматривал, храброго сердцем. Быстрые кони тогда без вождя оставались недолго. Архептолема, Ифитова сына, в толпе отыскал он. Тот в колесницу поднялся, и Гектор вручил ему вожжи. Быть бы несчастью тогда и ужасным делам бы свершиться В город, как стадо баранов, троянцы бы загнаны были, Если бы их не увидел отец и людей, и бессмертных. Страшно он громом потряс и блестящую молнию бросил, Наземь ее он поверг пред конями Тидеева сына; Грозное пламя поднялось и запах от серы горящей. Кинулись под колесницу, объятые ужасом кони, А у наездника Нестора вожжи из рук ускользнули. Он содрогнулся душою, и слово сказал Диомеду: "Вспять повернем, сын Тидея! Бежим на конях быстроногих! Разве не видишь, что Зевс не тебе посылает победу? Ныне Зевесом Кронидом дарована Гектору слава, После, быть может, опять уготовит и нам, коль захочет. Ибо никто из людей не задержит решений Зевеса, Даже сильнейший из них: Олимпиец безмерно сильнее". И отвечал Диомед, сын Тидея, средь боя отважный: "Это по истине, старец, разумное слово ты молвил. Но бесконечная скорбь проникает мне в сердце и душу. Скажет когда-нибудь Гектор, в кругу похваляясь троянцев: Страхом объят предо мной, сын Тидея к судам устремился. Будет он так похваляться. Пусть раньше земля меня скроет!" И, возражая, сказал ему Нестор, наездник Геренский: "Ты ли, Тидея могучего сын, это слово промолвил! Если и выставит Гектор тебя боязливым и слабым, Слову его не поверят троянцы, равно как дардане, Жены ему не поверят троянских бойцов щитоносцев, Те, чьих супругов цветущих во множестве в прах ты низринул". Так говоря, быстроногих коней обращает он в бегство Через смятение битвы, а мужи троянцы и Гектор С криком ужасным во след посылают им звонкие стрелы. Громко тогда закричал шлемовеющий Гектор великий: "Слишком тебя, Диомед, быстроконные чтили данайцы, Лучшее место давая, и яства, и полные чаши. Ныне тебя почитать перестанут: ты женщине равен. Мчись на погибель свою, о, трусливая дева! Как видно, Ты на троянские башни, меня победив, не взберешься, Не увезешь моих жен. Раньше твой уготовлю я жребий". Так говорил он ему. Сын Тидея в душе колебался, Не повернуть ли коней, не сразиться ль с противником силой? Трижды он в бой порывался, колеблясь умом и душою, Трижды с Идейских высот возгремел Промыслитель верховный, Знак посылая троянцам победы, решающей битву. Гектор тем временем громко кричал, побуждая троянцев: "Други дардане, ликийцы, бойцы рукопашные Трои! Будьте мужами теперь, помышляйте о бранной отваге! Вижу, что мне благосклонный Кронид обещает победу Вместе с великою славой, данайцам же гибель готовит. Глупые! Стены успели они возвести пред судами, Слабые стены, ничтожные, силе моей не помеха. Ибо легко наши кони чрез вырытый ров перескочат. Только, как будем вблизи от глубоких судов находиться, Вспомните, други, тогда об огне, разносящем погибель, Чтоб корабли я огнем уничтожил, самих же данайцев Пред кораблями повергнул, мятущихся в облаке дыма". Так говоря, он окликнул коней, ободряя их словом: "Ксанф, и Подагр, и Эфон. И ты также, о, Ламп мой прекрасный, Ныне, о, кони, вы мне отплатите за все попеченья И за труды Андромахи, дитяти царя Этиона. Вам подносила всегда она хлеба из сладкой пшеницы. Вам наливала вина, когда сердце вас пить побуждало, Раньше, чем мне, хоть ее быть горжусь я цветущим супругом. Смело помчитесь вперед, полетите! Быть может, удастся Несторов щит раздобыть нам: идет о нем слава до неба, Будто он весь золотой, будто скобы его золотые. Может быть, с плеч Диомеда, возницы лихого, мы снимем Панцирь блестящий: его сам Гефест изготовил, трудившись. Если все это возьмем, то надеюсь, что дети ахейцев Скроются в эту же ночь на своих кораблях быстроходных". Так говорил он, хвалясь. Негодуя, почтенная Гера Двинула троном своим, и великий Олимп содрогнулся. Слово сказала она Посейдону, великому богу: "Горе! Ужель у тебя, о, земли колебатель могучий. Сердце в груди не скорбит о погибели храбрых данайцев? Много отрадных даров не они ли тебе отправляют В Эги, равно как в Гелику? Старайся послать им победу! Ибо, скажу, если б все мы, друзья аргивян, пожелали Войско троянцев прогнать, помешав Громовержцу Зевесу, Грусти предался б он верно, один восседая на Иде". Ей, негодуя, ответил земли колебатель могучий: "Дерзкоязычная Гера! Какое ты молвила слово! Не пожелал бы сражаться я против Кронида, хотя бы С помощью прочих богов, оттого что сильней он гораздо". Так, обращаясь друг к другу, они меж собой говорили. Тою порой все пространство меж башенным рвом и судами Сделалось полным коней и ахейских мужей щитоносцев, Скученных тесно. Стеснил же их Гектор, сын милый Приама, Быстрому равный Арею: Зевес даровал ему славу. Тут бы огнем беспощадным суда равномерные сжег он. Если б почтенная Гера Атриду царю не внушила Мысли войска ободрить, он и сам не бездействовал раньше. Быстро направился царь к кораблям и палаткам ахейцев, Длинный пурпуровый плащ, перекинув чрез мощную руку. Стал он вблизи перед черным большим Одиссеевым судном, Средним из всех кораблей, чтоб услышанным быть отовсюду – На расстоянии между шатром Теламонова сына И Ахиллесовой ставкой, – лишь эти вожди поместили С краю свои корабли, полагаясь на доблесть и силу. И закричал он тогда, громогласно взывая к данайцам: "Стыд вам, аргивцы, о, трусы душой, лишь по виду герои! Где же теперь похвальбы, уверенья, что всех мы сильнее, Речи, которые вы на Лемносе тщеславно твердили, Мясо от высокорогих быков поедая обильно И попивая вино из наполненных кубков широких, Будто бы каждый из вас против ста или двух сот троянцев В битве один устоит? Ныне ж все одного недостойны, – Гектора, кто корабли вскоре ярким огнем уничтожит! Зевс, наш отец! О, кого из царей всемогущих доныне Равной карал ты бедой, отнимая великую славу? Ни одного между тем из твоих алтарей, утверждаю, Не миновал я, сюда с кораблем отправляясь на гибель. Жир в изобилии там сожигая и бедра бычачьи, Ибо я страстно хотел крепкостенную Трою разрушить. Ныне ж, о, Зевс Громовержец, услышь ты другое моленье: Дай хоть самим нам спастись и погибели черной избегнуть, Трои сынам не дозволь уничтожить ахейское войско!. Так он молил. И Зевес пожалел его, льющего слезы, Дал ему знак, что народ не погибнет, а будет избавлен, Был им ниспослан орел, что меж птицами всех совершенней, С юным оленем в когтях, с детенышем скачущей лани. Бросил оленя пред пышный он Зевсов алтарь, где ахейцы Жертвы сжигали Зевесу, кто знаменья все посылает. И, увидавши, что птица ниспослана Зевсом, ахейцы, Вспомнив отвагу войны, на троянцев ударили храбро. Тут из данайцев никто, хоть и было их много, не мог бы Тем похвалиться, что он, обогнавши Тидеева сына, Первый коней через ров устремил и сражение начал. Всех впереди Диомед умертвил шлемоносца троянца Сына Фрадмона бойца Агелая. Коней своих в бегство Тот обращал – и бегущему в спину копье сын Тидея Сзади вонзил между плеч, и сквозь грудь оно вышло наружу. Пал с колесницы он в прах, и доспехи на нем загремели. За Диомедом во след устремились Атреевы дети, Дальше – Аяксы бойцы, облеченные бурною силой, Идоменей вслед за ними, а также его сотоварищ Вождь Мерион, Эниалию мужеубийце подобный, Вслед Эврипил догонял их, блистательный сын Эвемона, Сзади девятым шел Тевкр, упругий свой щит напрягая. Тотчас он стал за щитом Теламонова сына Аякса. Чуть лишь Аякс приподнимет свой щит, как герой, озираясь Быстро наметит в толпе супостата и ранит стрелою. Сам же, назад отойдя, укрывался он вновь за Аякса, Точно ребенок за мать: тот щитом ограждал его светлым. Кто ж меж троянцами первый был Тевкром убит беспорочным? Первым убит Арсилох, вслед за этим Ормен с Офелестом, Детор, равно как и Хромий, потом Ликафонт богоравный, И, наконец, Амопаон Полиемонид с Меланиппом. Всех, одного за другим, он поверг на кормилицу землю. Радость в душе ощутил царь мужей Агамемнон, увидя, Как своим луком могучим губил он фаланги троянцев, Стал перед ним, подойдя, и такое сказал ему слово: "Милый мой Тевкр, о, сын Теламона, владыка народов, Так продолжай повергать их на радость ахейскому войску, Также отцу Теламону, который вскормил тебя с детства, В доме своем возрастил, хоть ему ты побочным был сыном. Добрую славу ему добывай, хоть от нас он далеко. Я ж обещаю тебе, и все это исполнено будет: Если Эгидодержавный Зевес и Афина дозволят Мне Илион ниспровергнуть, красиво построенный город, Первый за мною вослед ты получишь почетный подарок, Или треножник, иль двух лошадей с колесницею вместе, Или рабыню – жену, что делить будет ложе с тобою". Тевкр ему беспорочный на это сказал, отвечая: "Славный Атрид! О, зачем ты меня побуждаешь словами? Сам я усердно тружусь и не медлю, насколько есть силы. С самых тех пор, как троянцев мы к Трое назад оттеснили, Я убиваю мужей и стрелами вдали угощаю. Восемь я с лука спустил уже стрел с наконечником острым, Все они в кожу вонзились работников бога Арея. Этот же бешеный пес – лишь в него угодить не могу я". Так произнесши, другую стрелу с тетивы он бросает В Гектора прямо, повергнуть его порываясь душою, Но промахнулся. Зато беспорочного Горгифиона, Нежного сына Приамова в грудь поразил он стрелою. Матерью был он рожден, из Эзимы в замужество взятой, Кастионирой прекрасной, по виду подобной богиням. Точно как маковый стебель, весною в саду созревая, На бок склоняет головку, плодом и росой отягченной, Так он поник головою под тяжестью медного шлема. Тевкр еще раз стрелу с тетивы заостренную бросил В Гектора прямо, повергнуть его порываясь душою, Но промахнулся опять: Аполлон отклонил ее быстро. Архиптолема зато, Приамидова друга – возницу, Ранил он в грудь близь сосца, когда тот устремился в сраженье. Пал с колесницы он в прах, и его быстрногие кони Взвились назад. От него же душа отлетела и сила. Страшная скорбь по вознице окутала Гектору сердце, Но и печалясь о друге, его он на месте оставил И повелел Кебриону, тут близко стоявшему брату, Вожжи принять от коней, тот, услышав, ему покорился. Сам же скорей с колесницы блестящей он спрыгнул на землю, Страшно крича и рукою схвативши метательный камень, Прямо на Тевкра пошел, порываясь героя ударить. Тевкр тем временем горькую вынул стрелу из колчана И к тетиве приложил. И тогда шлемовеющий Гектор, В миг, когда тот, натянув тетиву, угрожал его жизни, Камнем попал в него острым вблизи от плеча, где ключица Шею и грудь разделяет – то место смертельнее прочих. Камень порвал тетиву, и рука онемела у сгиба. Рухнул герой на колени, и лук из руки его выпал. Не оставался Аякс безучастным к упавшему брату, Но, подбежавши, помог и щитом оградил его круглым Двое товарищей милых над ним наклонились сейчас же, Эхия сын Мекистей и Аластор, герой богоравный, И понесли к кораблям углубленным стенавшего тяжко. Снова в троянцах тогда возбудил Олимпиец отвагу: Прямо к глубокому рву они войско ахейцев погнали. Гектор в переднем ряду выступал, своей силою гордый. Словно охотничий пес быстроногий в погоне за вепрем Или за львом, его сзади хватает за ляжки и бедра, Сам же следит постоянно, не хочет ли тот обернуться: Так аргивян пышнокудрых в то время преследовал Гектор, Всех позади умерщвляя, и дрогнуло войско ахейцев. Но, пробежав через ров, частоколом покрытый и в бегстве Много людей потеряв, укрощенных оружьем Троянцев, Стали недвижно они пред судами, врагов ожидая, И ободряя друг друга, ко всем олимпийцам бессмертным Руки простерши и каждый взывая с молитвою громко. Гектор повсюду меж тем поспевал на конях пышногривых, Взором подобный Горгоне иль мужеубийце Арею. Сжалилась, их увидав, белорукая Гера богиня; Тотчас к Афине она обратила крылатое слово: "Горе, Эгидодержавного Зевса дитя! Неужели В самом конце отречемся от гибнувших в битве данайцев? Злобным постигнуто роком, быть может, все войско поляжет Силой бойца одного. Он свирепствует ныне без меры, Гектор, Приама дитя, и несчетные беды свершает". И синеокая ей отвечала богиня Паллада: "Верно, давно бы сей Гектор и силы, и жизни лишился, Здесь, на родимой земле, укрощенный руками данайцев, Если бы Зевс, мой отец, не упорствовал в пагубных мыслях, Несправедливый, жестокий, моим начинаньям помеха! Ныне забыл он, как часто я сына его выручала В дни, как его Эристей подвергал испытаниям тяжким. Часто он к небу взывал, и всегда-то Зевес Олимпиец С неба меня посылал, чтобы я отвратила несчастье. Если б все то, что теперь происходит, предвидеть могла я Прежде, когда его сын был в Аид крепковратный ниспослан, Чтобы Аидова страшного пса привести из Эреба, Не избежал бы тогда он стигийских течений глубоких. Ныне мной Зевс пренебрег, исполняя желанье Фетиды, Той, что колени сжимала, касаясь рукой подбородка, И умоляла почтить разрушителя стен Ахиллеса. Время придет, будет вновь меня звать синеокой и милой. Но запряги поскорее коней своих цельнокопытных, Я же отправлюсь в чертоги Эгидодержавного Зевса И боевые надену доспехи. Увидим мы вскоре, Будет ли рад нам в душе Приамид шлемовеющий Гектор, Если внезапно пред ним мы на поле сраженья предстанем, Или, упав близ судов, кто-нибудь из троянцев, быть может, Птиц плотоядных и псов своим жиром и мясом насытит". Молвила так. Белорукая Гера послушалась слова. Встала великого Кроноса дочь и, спеша, снарядила Быстрых коней златосбруйных, богиня почтенная Гера. Дочь же Эгидодержавного Зевса Афина Паллада Сбросила легкий покров у порога отца Олимпийца, Пестрый, который сама она сшила руками, трудившись. Панцирь Зевеса, сбирателя туч, она быстро надела, Вся облачилась в доспехи войны, причиняющей слезы, И в колесницу из меди пылавшей поставила ноги. Также копьем запаслась дочь родителя, славного силой, Тяжким, большим, чтоб героев ряды укрощать им во гневе. Гера коснулась бичом лошадей и, скрипя, растворились Сами собою ворота небес; охраняют их Горы, Те, чьим заботам доверен Олимп и великое небо, Чтоб разверзать и смыкать над воротами темную тучу. Этой дорогой послушных узде лошадей они правят. С Иды меж тем увидал их Зевес и разгневался сильно. С вестью немедля велел он лететь златокрылой Ириде: "Быстро помчись к ним, Ирида, назад их верни, не дозволь им Дальше идти; не к добру они распрю затеют со мною. Ибо я так говорю, и угроза моя совершится. Я легконогих коней обессилю под их колесницей, Я колесницу сломаю, самих же во прах ниспровергну. Десять годов, чередой совершая свой круг, пронесутся, Но и тогда они ран не залечат, что гром нанесет им. Пусть Синеокая видит, легко ли с отцом состязаться. Геру же меньше виню и не так на нее негодую, Ибо привыкла давно мне перечить во всяком желаньи". Так он сказал. Ветроногая с вестью помчалась Ирида, Быстро с Идейских высот на обширный Олимп опустилась. Там, возле первых ворот многодольной горы Олимпийской Их задержала, представ, и Зевесову речь возвестила: "Бурно куда вы стремитесь, что сердце в груди взволновало? Не позволяет Кронид заступаться за войско данайцев. Ибо он так угрожал, если только исполнит угрозу: Под колесницею вашей он быстрых коней обессилит, Он колесницу сломает и вас опрокинет на землю. Десять годов, совершая свой круг, пронесутся, Но и тогда не залечите раны, что гром нанесет вам. Пусть Синеокая видит, легко ли с отцом состязаться. Геру же меньше винит и не так на нее негодует, Ибо привыкла давно ему в каждом желаньи перечить. Ты же, бесстыдная псица, строптивее всех, если вправду На Олимпийца дерзнешь своим длинным копьем замахнуться". Так говоря, быстроногая прочь удалилась Ирида. Гера со словом тогда обратилась к Афине Палладе: "Горе, Эгидодержавного Зевса дитя! Не хочу я, Чтоб из-за смертных людей мы решились бороться с Зевесом. Пусть погибают одни, пусть другие из них выживают, Как решено им судьбой. Пусть между войском троянцев и греков Зевс Олимпиец рассудит, как хочет, как в сердце замыслил". Так говоря, она вспять обратила коней быстроногих. Горы из их колесницы коней распрягли пышногривых И привязали немедленно к яслям амврозии полным, А колесницу к стене средь блестящих сеней прислонили. Сами богини тогда в золотые седалища сели Между другими богами, в душе опечалены обе. С Иды меж тем лошадей с колесницей о легких колесах Зевс направлял на Олимп и в собрание прибыл бессмертных. Славный земли колебатель распряг лошадей у Зевеса, А колесницу поднял на подставку, холстом затянувши. Сам же на трон золотой Олимпиец далеко гремящий Сел – и великий Олимп под ногами его содрогнулся. Гера с Афиной одни от Кронида уселись далеко, Не предлагая вопросов и не обращаясь со словом. Только Зевес разгадал, что у них на душе, и промолвил: "Чем опечалены так, о Паллада Афина и Гера? Вы не устали доныне, участвуя в гибельной битве, Войско троянцев губить, ненасытную злобу питая. Только покуда при мне непобедные руки и сила, Вам не сломить мою волю, вы все Олимпийские боги. Ваши прекрасные члены заранее дрожь охватила, Прежде чем битву со мной вы узрели и ужасы битвы. Ибо я так говорю и мое бы исполнилось слово: Громом моим сражены, на своей колеснице блестящей Вы б не вернулись сюда на Олимп, где жилище бессмертных". Так он сказал. Возроптали Паллада Афина и Гера, Сидя одна близь другой и беду замышляя троянцам. Но молчалива была и не молвила слова Афина: Гнев против Зевса отца и ярость ее обуяли. Гера же злобы в душе не сдержала и так говорила: "О, жесточайший Кронид, какое ты вымолвил слово! Знаем и так хорошо мы, что сила твоя непобедна. Все же душою скорбим о данайцах, метателях копий, Если погибнут они, настигнуты злою судьбою. Мы от сраженья, как ты повелел, воздержаться согласны, Только нельзя ли совет нам внушить аргивянам полезный, Чтобы погибли не все, оттого что ты сильно разгневан". Ей отвечая, промолвил Зевес, облаков собиратель: "Завтра с зарей, волоокая Гера почтенная, можешь, Если желаешь, увидеть, как Зевс всемогущий Кронион Большую гибель пошлет на ряды аргивян копьеносцев, Ибо воинственный Гектор от битвы отстанет не раньше, Чем быстроногий Пелид со своих кораблей устремится, В день как войска подойдут к корабельным кормам и сражаться В давке ужаснейшей будут вкруг мертвого тела Патрокла. Так предназначено роком. Твоим же я гневом нимало Не озабочен, хотя б удалилась к пределам ты крайним Суши и моря, – туда, где Япет пребывает и Кронос, Не наслаждаясь ни светом высоко идущего солнца, Ни дуновением ветра – глубокий объемлет их Тартар. Даже когда бы туда ты, блуждая, дошла, я нимало Гневом твоим не смущусь, ибо ты всех на свете бесстыдней". Не возражала ему на ту речь белорукая Гера. Тою порой в Океан погрузилось блестящее солнце, Черную ночь за собою влача на кормилицу землю. Не были рады троянцы закату; зато аргивянам Черная ночь показалась отрадной и трижды желанной. Доблестный Гектор в то время устроил собранье троянцев. К многопучинной реке, где от трупов свободен был берег, Он далеко от судов на пространное вывел их место. Все с колесниц опустились на землю и слушали слово Гектора, милого Зевсу. В руке своей сильной держал он Мерой в одиннадцать локтей копье – и сверкала на древке Острая медь впереди, а кругом шло кольцо золотое. Он, на копье опершись, обратился к троянцам со словом: "Слушайте слово, троянцы, дардане, союзное войско! Ныне уж я уповал, истребив корабли и данайцев, С вами вернуться в священную, ветрам открытую Трою. Но темнота наступила заранее; это всех больше Войско ахейцев спасло и суда на прибрежии моря. Так покоримся покуда темнеющей ночи, о, други! Ужин давайте готовить. Сперва лошадей пышногривых Из колесниц отпрягите и пищу пред ними сложите. Тучных овец и быков приведите из города после И нацедите в сосуды вино, веселящее душу, Хлеб из домов принесите и дров соберите побольше, Ибо всю ночь до зари, выходящей из сумерек ранних, Много огней будем жечь, – вплоть до неба достигнет их отблеск, – Чтобы в ночной темноте пышнокудрые дети ахейцев Не устремились бежать по широкому гребню морскому И не взошли на суда без усилий, путем безопасным. Пусть, и вернувшись домой, каждый должен залечивать рану, Острою медью ему нанесенную или стрелою В миг, как на судно он прыгал; пускай и другие страшатся К храбрым наездникам Трои приплыть с многослезной войною. Вы возвестите по городу, вестники, милые Зевсу, Пусть седовласые старцы, равно как и дети подростки Вкруг Илиона сберутся на боговоздвигнутых башнях. Женщины ж, робкие сердцем, пусть яркий огонь зажигают, Каждая в доме своем. Неусыпно да длится их стража, Чтобы в отсутствии войск не проникла в наш город засада. Так, да и будет, о, храбрые Трои сыны, как велю я. Эту я речь говорю лишь о том, что теперь нам полезно. Завтра со словом опять обращусь я к наездникам Трои. Зевса и прочих богов призываю с мольбой и, надеюсь, Вскоре мы псов отразим, занесенных к нам Парками смерти. Парки пускай их назад унесут на судах чернобоких. Только одну эту ночь мы должны сторожить неусыпно; Завтра мы встанем с зарей и, в доспехи войны облачившись, Подле глубоких судов беспощадную сечу возбудим, И посмотрю я, меня ль Диомед, сын могучий Тидея, От кораблей отразит к Илионским стенам иль его я Этим копьем умерщвлю и кровавые сдерну доспехи. Завтра он доблесть свою обнаружит, коль выдержит в стычке Натиск копья моего, но скорее, надеюсь, из первых Ляжет сраженный он в прах, среди многих товарищей павших, – Завтра, лишь солнце взойдет. О, если бы так, несомненно Стал я бессмертным теперь, нестареющим многие годы, Чтимым везде, наряду с Аполлоном царем и Афиной, Как несомненно, что завтра беда угрожает ахейцам". Так он промолвил – и шумно его одобряли троянцы. Потом покрытых коней от ярма отпрягли они тотчас И привязали ремнями – пред своей колесницею каждый. Тучных овец и быков из города быстро пригнали И нацедили в сосуды вино, веселящее душу, Хлеб из домов принесли, также дров приготовили много И безупречные в жертву бессмертным сожгли гекатомбы. Ветер с долины помчал сладкий дым от горящего жира Вплоть до небес – но его не вкусили блаженные боги, Жертву презрев: ненавистна была им священная Троя, Был ненавистен Приам и народ копьеносца Приама. Так среди поля сраженья троянцы всю ночь просидели, Гордые мысли питая. Горели огни их без счета. Точно как на небе звезды, вкруг яркой луны зажигаясь, Кажутся дивно прекрасными в тихом безветрии ночи; Видны внизу все лощины, высокие холмы и скалы. А в небесах разверзается светлый эфир необъятный, Все проступают в нем звезды, и рад им пастух в своем сердце: Так между Ксанфом рекой и судами ахейцев пылали Пред Илионом огни, – наблюдали за ними троянцы. Тысяча верно огней средь долины пылало; пред каждым Пламенем, ярко горевшим, мужей пятьдесят находилось. Тут же их кони кормились ячменем отборным и полбой, Стоя вблизи колесниц, до прихода зари светлотронной.
9
Так помышляли троянцы о страже; но мысли о бегстве, Дружные с холодом страха, с небес на данайцев слетели. Даже храбрейшие все нестерпимой тоскою терзались. Точно как понт многорыбный взволнован, когда из Фракии Вместе Борей и Зефир, налетевши внезапно, столкнутся, Черные волны встают, громоздятся одна на другую И на прибрежье кругом изрыгают подводные травы: Так и в груди аргивян раздиралась душа от печали. Царь же Атрид Агамемнон, постигнутый горем великим, Войско кругом обходил, и велел он глашатаям звонким Всех поименно старейшин, без клича, созвать для собранья, – С ними пошел он и сам и не менее прочих трудился. Сели в собрании все опечалены. Царь Агамемнон Встал между ними тогда, проливая обильные слезы, Точно ручей темноструйный, что бьет под высоким утесом. Тяжко стеная, он слово держал пред вождями ахейцев: "Други мои! О, вожди аргивян и советники также! Бедствием тяжким опутал меня Олимпиец Кронион, Он, кто, жестокий, сперва мне кивнул головой в знак согласья И обещал, что вернусь, Илион крепкостенный разрушив; Ныне же, злобный обман замышляя, велит Олимпиец В Аргос без славы уйти, погубивши здесь много народа. Так пожелал он теперь, всемогущий Зевес Громовержец, Он, кто доныне низринул венцы с городов уже многих, Да и сломает еще, ибо сила его беспредельна. Но поспешите теперь, повинуйтесь тому, что скажу я. Вместе бежим с кораблями в любезную отчую землю, Ибо уже не разрушить нам Трои широкодорожной". Так он сказал им, и все неподвижно хранили молчанье. Долго сидели безмолвно печальные дети ахейцев. И, наконец, Диомед, среди боя отважный, промолвил: "Спорить с тобою, о, царь, как в собрании нам подобает, Первый готов я, когда ты не прав. – Только слушай без гнева. Прежде всего опорочил ты доблесть мою перед войском, Слабым считая меня и негодным к войне. Но об этом Всем аргивянам давно, молодым как и старым, известно. Зевс хитроумный тебе лишь одно из двух благ предоставил: Скипетр царский вручил, чтобы ты возвышался над всеми, Доблести ж не дал тебе, а лишь в ней величайшая сила. О, безрассудный, ужели ты веришь, что дети ахейцев Так не способны к войне и бессильны, как вслух говорил нам? Если же вправду тебя побуждает душа возвратиться, – Что ж, удались! Путь открыт пред тобой, а вблизи у прибрежья Много стоит кораблей, что с тобой из Микены приплыли. Прочие ж все подождут пышнокудрые дети ахейцев Здесь, пока Трою разрушим. А если б и все пожелали Вместе бежать с кораблями в любезную отчую землю, Я и Сфенел – мы вдвоем будем биться, пока не настанет Трое конец, ибо мы не без помощи бога приплыли". Молвил – и клик одобрения подняли дети ахеян, Всё удивляясь речам Диомеда, возницы лихого. Нестор наездник тогда между ними поднялся и молвил: "Истинно ты Диомед, изо всех своих сверстников юных И на совете мудрейший, равно как сильнейший в сраженьях. Не опорочит никто из ахейских мужей твоей речи, Не возразит ничего, – только речь до конца не довел ты. Правда, ты молод еще. Ты моим приходился бы сыном Младшим из всех по годам, и, однако, разумное слово Перед царями ахейцев держал, говоря, как прилично. Я же, гордящийся тем, что старше тебя несравненно, Слово скажу свое ныне, его до конца доведу я, И не осудит никто моей речи, – ни царь Агамемнон. Тот лишь, кто, чуждый законам, бездомным живет и безродным, Междоусобную любит войну, леденящее сердце. Но покоримся покуда ночной темноте наступившей. Ужин давайте готовить. И стражи от каждого войска Пусть расположатся станом вдоль рва, что прорыт за стеною. Юношам я поручаю все это, – а ты, Агамемнон, Примешь начальство потом, ибо ты у нас царь над царями. Пир для старейшин устрой: то прилично тебе и не трудно. Много в палатках твоих есть вина, что из дальней Фракии Наши суда каждый день по широкому понту привозят. Всякое есть у тебя угощенье: ты царь надо всеми. Много вождей собери и тому повинуйся, кто лучший Даст нам совет, ибо сильно нуждаются все аргивяне В добром и мудром совете: враги уж костры разложили Близко от нашего флота; кого ж это радовать может? Нынешней ночью ахейцам готовится смерть иль спасенье". Так он сказал, и они подчинились, внимательно слушав. Стража в доспехах войны устремилась немедленно в поле. Были вождями над ней: Фразимед Несторид, царь народов, Двое Арея детей – полководцы Аскалаф, Иалмен, Храбрый в бою Мерион, Афарей, Деипир благородный И от Креона рожденный герой Ликомед богоравный. Семеро было у стражи вождей; выступала за каждым Сотня бойцов молодых, взявши в руки огромные копья. Идя меж рвом и стеною, они на земле разместились, Тут же огонь разложили – и каждый стал ужин готовить. Тою порой Агамемнон привел всех старейшин ахейских В ставку свою, где обильное им предложил угощенье. И к приготовленным яствам старейшины руки простерли. После ж того, как желанье питья и еды утолили, Первым средь них излагать свои мудрые помыслы начал Нестор старик, чьи советы всегда наилучшими были. Доброжелательно к ним обратившись, он слово промолвил: "О, многославный Атрид, о, владыка мужей, Агамемнон! Кончу я слово тобой и с тебя же начну. Ты родился Многих народов царем, и тебе же Кронид Олимпиец Скипетр вручил и законы, чтоб ими ты правил разумно. Вот отчего тебе должно и слово сказать и послушать, И подчиниться порой, если сердце побудит другого Слово на благо сказать, – от тебя ж исполненье зависит. Буду теперь говорить то, что кажется мне наилучшим. Ибо никто среди нас не сумеет придумать решенье Лучше того, что и ныне, и с давних уж пор замышляю, – С тех пор, как ты, о, Зевесов питомец, из ставки Ахилла, Гневом объятого, деву насильно увел Бризеиду, Против желанья всех нас. И хоть долго тебя в это время Я отговаривал – ты, уступая надменному сердцу, Лучшего мужа обидел, которого боги почтили, Ибо наградой его ты владеешь, насильно отнявши. Дайте ж обдумать, нельзя ли смягчить его гнев, предлагая Много подарков отрадных и действуя сладкою речью?" И, отвечая, промолвил владыка мужей Агамемнон: "Старец, вполне справедливо мои ты вины обличаешь. Не отпираюсь и сам, согрешил я тогда. Тот воитель Стоит дружины большой, кого Зевс полюбил в своем сердце Ныне его он почтил, погубивши немало ахейцев. Но согрешивши тогда, и последовав пагубным мыслям, Ныне желаю мириться, и выкуп назначу бесценный. Славные эти дары я исчислить готов перед вами: Семь не служивших треножников, золота десять талантов, Двадцать блестящих тазов, лошадей крепконогих двенадцать, Первых на конских ристаньях, где брали награды за легкость. Не был бы тот бедняком безземельным, нужды не терпел бы В золоте ценном, кому бы досталось так много сокровищ, Сколько наград эти кони своей быстротой принесли мне. Семь подарю ему жен, безупречно искусных работниц, Семь лесбиянок, всех женщин красой далеко превзошедших, Избранных мною, когда он Лесбос покорил населенный. Всех подарю – и меж ними ту деву, что силою отнял, – Дочь молодую Бризея. Верну ее с клятвой великой, Что не всходил к ней на ложе, ни разу в любви не смешался, Как у людей среди жен и мужей происходит обычно. Эти подарки сейчас все готовы. Но если в грядущем Город великий Приама дозволят нам боги разрушить, Пусть он придет, когда будем делить меж собою добычу, Золотом целый корабль для себя пусть наполнит и медью. Пусть меж троянскими женами сам изберет себе двадцать Самых прекрасных наружностью – после Елены Аргивской. Если же в Аргос вернемся, в Ахею, текущею млеком, Зятем его нареку, наравне возвеличу с Орестом, Кто в изобилии полном воспитан, последнерожденный. Дочери три у меня, что цветут в пышнозданном чертоге: Ифианасса, а с ней Лаодика и Хризотемида. Пусть он в Пелеев дворец без подарков, какую захочет, Милой женой отвезет, – я ж в приданое ей предоставлю Столько добра, как никто своей дочери не дал доныне. Семь отделю я ему городов, хорошо населенных: Гиру, средь ярко зеленых лугов, Кардамилу, Энопу, Скрытую низко средь пастбмщ Анфею, священную Феру, Город прекрасный Эпею, Педас, виноградом обильный. Все подле моря лежат, от Пилоса песчаного близко. Люди живут в них богатые овцами, также быками. С богом его наравне они чествовать будут дарами, Будут под скипетром его платить богатейшие дани. Все это дам я как выкуп, пусть только гнев свой отложит, Сердце смирит. Лишь Аид недоступен мольбам, непреклонен, Но оттого из богов он всего ненавистнее людям. Пусть же уступит он мне, ибо здесь я первейший по власти, Да и к тому же горжусь, что я старше его по рожденью". И, отвечая, сказал ему Нестор, наездник Геренский: "Сын знаменитый Атрея, владыка мужей Агамемнон! Не малоценные ты предлагаешь дары Ахиллесу. Дайте ж назначим послов, поторопим их, чтобы скорее В ставку к Ахиллу пошли, к благородному сыну Пелея. Если позволишь, я сам изберу их, они ж подчинятся: Феникс пускай во главе им предшествует, Зевса любимец, Дальше великий Аякс и герой Одиссей богоравный, А из глашатаев Одий пойдет им во след с Эврибатом. Но принесите воды, чтобы руки умыть, и притихнем, К Зевсу Крониду с мольбой обратимся, да сжалится ныне". Так им советовал старец и всем угодил своим словом. Вестники взяли воды и царям поливали на руки. Юноши доверху чаши наполнили сладким напитком, После разлили по кубкам и роздали всем полководцам. И возлиянье свершив и отпив по желанию сердца, Вышли послы из палатки владыки Атреева сына. Нестор, возница Геренский, еще им наказывал долго, Взор замедляя на каждом, на сыне ж Лаерта всех дольше, Чтобы старались склонить беспорочного сына Пелея. Тотчас они отошли многошумного моря прибрежьем И Посейдону, земли колебателю, долго молились. Чтоб он помог им склонить дух великий Эакова внука. Вскоре пришли они к мирмидонским судам и палаткам И Ахиллеса героя нашли услаждающим душу Звонкою цитрой, прекрасной, с серебряной верхней доскою. Город разрушив царя Этиона, он добыл ту цитру; Ею он дух услаждал, напевая о славе героев. Против него лишь Патрокл сидел, сохраняя молчанье И ожидая, пока внук Эака играть перестанет. В ставку вступили послы – Одиссей им предшествовал мудрый – И подошли к нему близко. Ахилл устремился навстречу, С цитрой в руках, изумленный, покинув скамью, где сидел он. Также Патрокл поднялся, вошедших увидев героев. Их принимая с приветом, сказал Ахиллес быстроногий: "Радуйтесь, гости желанные! Верно, нужда привела вас, Но и в гневе моем вы из всех аргивян мне милее". Так говоря, Ахиллес богоравный подвел их поближе И усадил на скамьи, что коврами пурпурными крыты. В то же он время промолвил стоявшему близко Патроклу: "Быстро, Менойтия сын, принеси наибольшую чашу, Крепче вина нацеди, приготовив для каждого кубок, Ибо под кровом моим обретаются те, кто мне дорог". Так он сказал, и Патрокл подчинился любезному другу. Стол перед ярким огнем он просторный поставил для мяса, Выложил части спинные овцы и козы разжиревшей, Также хребет утучненного борова, жиром блестящий. Мясо держал Автомедон, рубил Ахиллес боговидный И, на куски разделивши, пронзил их насквозь вертелами. Яркое пламя зажег сын Менойтя, муж богоравный. После ж того, как поленья сгорели, и пламя померкло, Угли Ахилл разровнял, простер вертела и на каждый Сыпал священную соль, приподнявши его о подпору. Вскоре, изжаривши мясо, его на доске распластал он. Хлеб на обеденный стол пред гостями в корзинах прекрасных Ставил Патрокл меж тем, а мясо делил сын Пелея. Против царя Одиссея, с другой стороны своей ставки, Сел Ахиллес, повелевши любезному другу, Патроклу, Жертву богам принести: тот в огонь благовония бросил. Гости тогда принялись за лежавшие яства пред ними. После ж того как желанье еды и питья утолили, Фениксу знак дал Аякс: Одиссей богоравный, заметив, Кубок наполнил вином и приветствовал так Ахиллеса: "Век благоденствуй, Ахилл! Недостатка в еде изобильной Не было нынче у нас, – как и прежде в палатке Атрида, Так и теперь у тебя. Много вкусного подано было. Но не о сладких пирах нам пристало заботиться ныне. Горе большое, о, Зевса питомец, мы в страхе предвидим, Ибо сомнительно стало, спасем ли наш флот крепкоснастный, Иль потеряем совсем, если ты не воспрянешь для битвы. Близко от самых судов и стены они лагерем стали, Гордые дети троянцев и войско союзников славных, Много по стану зажегши огней и твердя, что недолго, Нам устоять, что мы вскоре к судам побежим чернобоким. А Громовержец Зевес им являет благие приметы: Справа им молнию бросил. И Гектор, могуществом гордый, Страшно свирепствует, Зевсу доверясь. Уже не боится Он ни людей, ни богов. Весь проникнут неистовством бурным, Молится он о скорейшем священной Зари наступленьи, Ибо надежду таит, что концы на кормах пообрубит, Что истребит корабли беспощадным огнем, а данайцев Подле судов умертвит, мятущихся в облаке дыма. Сильно боюсь я в душе, как бы этим угрозам свершиться Не дали боги теперь, как бы волей судьбы нам под Троей, От Арголиды, богатой конями, вдали не погибнуть. Но, Ахиллес, хоть и поздно, воспрянь, наконец, если хочешь Выручить рать аргивян, удрученных напором троянцев. Будешь ты после и сам бесполезно терзаться душою: Если беда уж настала, спасение трудно измыслить. Ты же обдумай пока что, как зло отвратить от данайцев. О, дорогой! Ведь Пелей, твой отец, убеждал тебя в том же, С речью такою отправив к Атриду из Фтии далекой: "Силу, о, сын мой, дадут тебе Гера с Палладой Афиной, Если они пожелают. Но сдерживать сам постарайся Гордое сердце в груди, – миролюбие лучше гораздо, – И уклоняйся от распри злотворной, чтоб дети ахейцев Все почитали тебя, молодые, равно как и старцы". Вот что наказывал старец; ты это забыл. Но хоть ныне Тягостный гнев отложи, примирись. И тебе Агамемнон, Только вражду прекрати, достойные выдаст подарки. Если послушать желаешь, то я перечислю, пожалуй, Что за подарки тебе царь Атрид обещал в своей ставке: Семь не служивших треножников, золота десять талантов, Двадцать блестящих тазов, лошадей крепконогих двенадцать, Первых на конских ристаньях, где брали награды за легкость. Не был бы тот бедняком безземельным, нужды не терпел бы В золоте ценном, кому бы досталось столь много сокровищ, Сколько Атриду наград принесли быстротой эти кони. Семь он дает тебе жен, безупречно искусных работниц, Семь лесбиянок, всех женщин красой далеко превзошедших, Избранных им, когда ты покорил нам Лесбос населенный. Всех он дает – и меж ними ту деву, что силою отнял, Дочь молодую Бризея. Вернет ее с клятвой великой, Что не всходил к ней на ложе, ни разу в любви не смешался, Как среди жен и мужей то обычно, о, царь, происходит. Эти подарки сейчас все готовы. Но если в грядущем Город великий Приама нам боги дозволят разрушить, Можешь придти, когда будем делить меж собою добычу, – Золотом целый корабль для себя ты наполнишь и медью, Сам меж троянскими женами ты изберешь себе двадцать Самых прекрасных наружностью после Елены Аргивской. Если же в Аргос вернемся, в Ахею, текущую млеком, Зятем тебя наречет, наравне возвеличит с Орестом, Кто в изобилии славном воспитан, последнерожденный. Дочери три у него, что цветут в пышнозданном чертоге: Ифианасса, а с ней Лаодика и Хризотемида. Можешь в Пелеев дворец без подарков, какую захочешь, Милой женой отвезти, – он в приданое ей предоставит Столько добра, как никто своей дочери не дал доныне. Семь он тебе отделит городов, хорошо населенных: Гиру средь ярко зеленых лугов, Кардамилу, Энопу, Скрытую низко средь пастбищ Анфею, священную Феру, Город прекрасный Эпею, Педас, виноградом обильный, Все подле моря лежат, от Пилоса песчаного близко. Люди живут в них богатые овцами, также быками. С богом тебя наравне они чествовать будут дарами, Будут под скипетром твоим платить богатейшие дани. Вот что тебе он подарит, коль гневаться ты перестанешь. Если ж и после сего Агамемнон тебе ненавистен, Он и подарки его, – пожалей остальных всех данайцев, Сильно теснимых: тебя почитать они будут, как бога. Славу великую приобретешь между ними, Гектора можешь убить: он, на гибель свою обезумев, Близко к тебе подойдет, ибо мнит, что ему средь ахейцев Равного нет никого, сколько их на судах ни приплыло". И отвечая ему, так сказал Ахиллес быстроногий: "Зевса питомец, Лаерта дитя, Одиссей многоумный! Должен я, видно, теперь откровенное высказать слово, Все, как я думаю в мыслях и как несомненно свершится, – Чтобы вы, каждый твердя о своем, надо мной не жужжали. Точно ворота Аида, мне тот человек ненавистен, Кто в своих мыслях скрывает одно, говорит же другое, И оттого я скажу только то, что мне кажется правдой. Ни Агамемнон Атрид, полагаю, меня не упросит, Ни остальные данайцы. Без устали вечно сражайся С храброй толпой их врагов, – благодарности их не увидишь. Тот же удел у них ждет и передних бойцов, и отставших, Даже при жизни и трус, и герой у них в равном почете, Смерти ж подвластны равно и ленивый, и много свершивший. Более незачем мне – ибо сердцем я выстрадал много – Жизнью своей рисковать и без отдыха биться с врагами. Точно как птица-наседка всю пищу, какую находит, В клюве приносит бескрылым птенцам, а сама голодает, – Также и я не однажды бессонною ночью томился, Кровопролитные дни проводил среди битвы тяжелой, С войском враждебных мужей из-за ваших супруг состязаясь. Морем плывя на судах, городов я разрушил двенадцать, Пешим одиннадцать взял на троянской земле плодородной, Много сокровищ богатых из каждого города вывез. Все я принес и вручил Агамемнону, сыну Атрея. Он же, на быстрых судах позади пребывавший все время, Взявши добычу, лишь малое роздал, но много присвоил. Все же знатнейшим вождям и царям он назначил награду. Всякий свое сохранил. У меня одного из ахейцев Отнял жену он любезную, – с нею да спит, наслаждаясь. Из-за чего аргивяне войну объявили троянцам? Ради чего Агамемнон собрал и привел это войско? Разве не ради Аргивской Елены прекрасноволосой? Так неужели из всех, говорящих раздельною речью, Только Атриды супруг своих любят? Нет, каждый разумный Добропорядочный муж свою любит жену и жалеет. Так же и ту я любил от души, хоть копьем ее добыл. Ныне ж, меня обманув и награду отняв, пусть он больше Не искушает напрасно; теперь хорошо его знаю. Пусть он с тобой, Одиссей, и с другими царями обсудит, Как от глубоких судов отвратить истребительный пламень. Много и так без меня он свершил уже подвигов трудных, Стену воздвиг пред судами и ров прокопал пред стеною, Длинный, широкий весьма, и забил его дно частоколом. Все же он этим могуществу Гектора мужеубийцы Не помешал. А как я среди войска ахейцев сражался, Битву далеко от стен ему затевать не хотелось; Только всего он ходил, что до Скейских ворот или дуба. Раз поджидал меня там и с трудом моей силы избегнул. Больше не буду сражаться я с Гектором богоподобным. Завтра я жертвы сожгу Зевесу и прочим бессмертным, И на широкое море суда нагруженные сдвину. Можешь увидеть ты сам, если хочешь и нужным считаешь, Как по волнам Геллеспонта, обильного рыбой, с зарею Полны прилежных гребцов, корабли мои быстро помчатся. Если счастливый даст путь знаменитый земли колебатель, Вскоре на третий же день, в плодородную Фтию прибуду. Много там благ я оставил, сюда направляясь на горе, Да и отсюда еще отвезу я не мало сокровищ: Золото, красную медь, опоясанных жен и железо, – Все, что по жребию взял. Лишь награду, что сам уделил мне, Отнял назад Агамемнон Атрид, поступая бесчестно. Вы всенародно ему передайте, что я поручаю. Пусть остальные данайцы, как я, негодуют. Быть может, Он обмануть замышляет другого еще средь ахейцев, Муж, облеченный бесстыдством всегда. Но и будучи наглым Пусть не дерзает в лицо мне взглянуть. Не намерен отныне С ним я советы держать, и ему я в делах не помощник. Ибо меня обманул и обидел он. Больше словами Не обойдет, полагаю. Довольно с него. Пусть спокойно Мчится к погибели. Разум отнял у него Олимпиец. Гнусны дары мне его; я ценю их, как волос упавший. Дай он мне в десять раз, подари он мне в двадцать раз больше, Чем он имеет теперь и когда-либо после получит, Дай он столько богатств, сколько собрано их в Орхомене, Или в египетских Фивах – (жилища там полны сокровищ; В городе том сто ворот, столь широких, что могут из каждых Двадцать мужей с лошадьми, с колесницами выехать рядом) – Дай он мне столько богатств, сколько в мире песчинок и пыли, Даже тогда не склонит мою душу Атрид Агамемнон, Прежде чем всю не искупит обиду, что сердцу нанес он. Не изберу себе в жены я дочери юной Атрида. Если б она в красоте с золотой состязалась Кипридой, Если б в работах она Синеокой равнялась Афине, В жены ее не возьму. Пусть другого найдет он ахейца, Мужа достойней, чем я, мужа более царственной крови. Ежели боги меня сохранят, и вернусь я в отчизну, Сам в свое время Пелей для меня уж отыщет супругу: Много ахеянок юных в Элладе живет и во Фтии, Дочери славных мужей, города защищающих силой. Ту, что понравится мне, назову дорогою супругой. Ибо отважное сердце давно уж меня побуждает Дома с достойной супругой, с законной женой сочетаться И насладиться богатством, что собрано старцем Пелеем. Нет ничего равноценнее жизни. Ничто перед нею Все достоянье, каким, говорят, Илион многолюдный Прежде, в дни мира, владел, до прихода ахейского войска, Или сокровища все, что за каменным скрыты порогом В доме далеко разящего Феба в Пифоне скалистом. Ибо все можно добыть и похитить: треноги из меди, Тучных овец и быков и коней золотистые гривы; Только душа человека, едва за уста отлетела, Вспять не вернется: нельзя ни поймать ее вновь, ни похитить. Слышал от матери я, среброногой богини Фетиды, Будто двоякие Парки конец моей жизни готовят: Если останусь я здесь, вкруг твердыни троянцев сражаясь, Мне не вернуться в отчизну, за то буду славой бессмертен. Если ж домой я отправлюсь, в любезную отчую землю, Слава погибнет моя, но за то стану сам долговечен И не внезапно я буду постигнут кончиною смертной. Я бы и всем остальным посоветовал детям ахейцев Плыть по домам: не дождетесь погибели Трои высокой, Ибо над нею Зевес Олимпиец, далеко гремящий, Руку в защиту простер, и троянцы воспрянули духом. Вы отправляйтесь теперь и знатнейшим вождям средь ахейцев Речь возвестите мою, – таково преимущество старцев; Пусть, обсудив, они примут другое решенье, получше, Как бы спасти им суда, а равно и данайское войско На мореходных судах; ибо то, что надумали ныне, Не оказалось удачным: я в гневе своем пребываю. Феникс же пусть остается средь нас и в палатке ночует, Чтобы со мною на судне отплыть в дорогую отчизну Завтра с зарей, если хочет: насильно его не возьму я". Так он промолвил. Они неподвижно хранили молчанье, Слышанной речи дивясь, ибо сильное слово сказал он. Феникс ему, наконец, престарелый, ответил, Слезы ручьем проливая, – за флот аргивян он боялся: "Если, о, славный Ахилл, ты и вправду задумал вернуться, Если от быстрых судов отвратить истребительный пламень Ты не желаешь, и гнев так глубоко запал тебе в душу, – Как я один без тебя здесь останусь, дитя дорогое? Старец наездник Пелей послал меня вместе с тобою, В день, как из Фтии тебя к Агамемнону в Аргос отправил, Юным еще, не видавшим войны, без разбора жестокой, И не искусным в советах, где многие славы достигли. С тем он меня и послал, чтоб тебя здесь всему научил я: Быть и витией в речах, и в делах исполнителем скорым. Вот почему, дитя дорогое, с тобою расстаться Я б не желал, даже если б какой-нибудь бог обещал мне Старость с меня соскоблить, сделав столь же цветущим, каким я Был, покидая Элладу, где жены прекрасны, Гнева отца избегая – Аминтора, сына Ормена. Из-за наложницы он рассердился прекрасноволосой, Ибо, ее полюбив, он жену – мою мать – презирать стал. Мать же, касаясь колен, беспрестанно меня умоляла С девой смешаться в любви, чтобы старец ей стал ненавистен, Так, повинуясь, я сделал. Узнавши, отец меня вскоре Проклял проклятьем великим, взывая к Эринниям страшным, Чтоб на колени к нему никогда не садился любезный Сын, от меня порожденный. Исполнили боги проклятье, Зевс преисподней – Плутон – с Персефоной, внушающей ужас. В гневе хотел я отца умертвить заостренною медью, Только, должно быть, бессмертный смирил этот гнев и напомнил Мне о народной молве и людских укоризнах без счета. Как бы потом не прослыть мне меж греками отцеубийцей. Не позволяло, однако, в груди моей гордое сердце Дольше в дворце оставатья, покуда отец мой сердился. Тесной толпою меня обступили друзья и родные, Долго меня умоляли, чтоб с ними в дворце я остался. Тучных немало овец и тяжелых быков криворогих В жертву заклали они, и не мало свиней утучненных Было изжарено ими над пламенем ярким Гефеста. Выпито было немало вина из кувшинов отцовских. Девять ночей провели они рядом со мной, неотступно Стражу держа чередой. Два огня никогда не тушилось: В портике внешнем один – перед входом во двор защищенный. В самом чертоге другой – в сенях, у дверей моей спальни. Чуть лишь десятая ночь для меня опустилась, чернея, Выломал в спальном покое я крепко сплоченные двери, Вышел во двор и, легко чрез ограду его перелезши, Скрылся от стражи мужей и служанок, меня охранявших. Долго скитался потом я вдали по Элладе пространной И, наконец, в плодородную Фтию, где овцы плодятся, Прибыл к Пелею царю. Там он принял меня благосклонно. Вскоре ж, душой полюбив, как отец лишь единого любит Сына, рожденного к старости лет, средь большого достатка, Сделал богатым меня и народа мне выделил много. Жил на границе я Фтии и правил народом долонов. Я же тебя полюбил от души, мой Ахилл богоравный, И возрастил столь большим, – оттого что ни с кем не желал ты Сесть за обеденный стол или кушать отдельно в чертоге, Прежде чем я не приду и, тебя посадив на колени, Не накрошу тебе мяса и кубка с вином не приближу. Часто, бывало в беспомощном детстве, питье изрыгая, Ты мне забрызгивал грудь, и хитон мой вином обливался. Много я ради тебя потрудился и выстрадал много, Помня, что волей богов, от меня не родится потомства, Сына старался обресть я в тебе, Ахиллес богоравный, Чтоб отвратил от меня ты со временем жребий позорный. Ныне молю, Ахиллес, укроти свою гордую душу. Сердцем не будь беспощаден. Преклонны и самые боги, Хоть превосходят людей они доблестью, славой и силой. Если и против богов согрешит человек иль преступит, Все же смягчить их возможно мольбами. Обетом угодным, И возлияньем вина, и жертвой, и запахом жира. Ибо Мольбы – это дочери Зевса, великого силой, Хромы. С морщинистой кожей, с глазами, глядящими косо, Вслед за Обидой они озабоченно сзади плетутся. Только Обида сильна и проворна: она оставляет Их далеко за собой и, всю землю кругом обегая, Многих язвит, а Мольбы, отставая, несут исцеленье. Тот, кто приветит представших пред ним дочерей Олимпийца, Пользу и сам обретет: и они его просьбы услышат. Кто ж от себя оттолкнет их и с гневом упорным отвергнет, Против того обратят они Зевса, моля, чтоб Обида Всюду гналась вслед за ним, чтоб свой гнев искупил он, терзаясь Не откажи, Ахиллес, дочерям Олимпийца в почете, Ибо они преклоняли сердца знаменитых героев. Если б тебе Агамемнон даров не принес и в грядущем Не обещал принести, а упорствовал в гневе жестоком, Я бы и сам не просил, чтобы ты, отказавшись от гнева, Детям ахейцев помог, как в тебе ни нуждаются сильно. Ныне он много дает, да еще обещает в грядущем, Ныне с мольбою к тебе, средь ахейского войска избравши Лучших послал он мужей, всех милее тебе из данайцев. Не презирай их речей, их поступка не делай бесплодным. Гнев твой доныне, Ахилл, порицания не был достоин. Слава идет о мужах, о героях времен стародавних, Что и они поддавались порою жестокому гневу, Но умягчались дарами, словам убежденья внимали. Старое вспомнил я дело, для вас, может быть и не новость, – Все же, как было, хочу рассказать вам, друзья дорогие: – Этолияне, упорные в битве, и войско куретов Бились вкруг стен Калидона, друг с друга снимая доспехи. Этолияне прекрасный родной Калидон защищали, Войско куретов горело желанием город разрушить. Эту беду златотронная им Артемида послала В гневе за то, что Эней от садовых плодов ей начатков В жертву не сжег. Боги все меж собой гекатомбы делили, Жертвы лишь ей не принес он, рожденной от славного Зевса, Не пожелав иль забыв – оскорбил он в душе ее сильно. Стрелолюбивая дочь Громовержца, объятая гневом, Вепря послала тогда, белозубого, дикого зверя. Много вреда причинил он, сады посещая Энея, Много деревьев могучих низринул он наземь и спутал И уничтожил их вместе с цветами плодов и корнями. Вепря того, наконец, умертвил Мелеагр, сын Энея, После того, как охотников, вместе с их псами, из чуждых В помощь призвал городов: ибо с малой толпою не мог он Зверя настигнуть, кто многих послал на костер погребальный. Тут средь мужей этолийских, бесстрашных в бою, и куретов Брань возбудила богиня, и споры, и шум из-за вепря, Из-за его головы и покрытой щетиною шкуры. Долго, пока Мелеагр, любимец Арея, сражался, Трудно в бою приходилось куретам. Хоть было их много, Все же они не могли вне стены городской утвердиться. Вдруг обуял Мелеагра погибельный гнев, что порою Сердце волнует в груди у мужей и со здравым рассудком. Он на родимую мать рассердился в душе, на Алфею, И удалился к законной жене – Клеопатре прекрасной, От белоногой Марпессы, дитяти Эвена, рожденной И от Идеса, меж всеми людьми, населявшими землю, Самого сильного мужа: он против царя Аполлона Лук свой решился поднять, в борьбе из-за нимфы прекрасной. Ту Клеопатру отец и почтенная мать Алкионой Прозвали дома за то, что мать Клеопатры Марпесса, Равную с многострадальной имея судьбу Алкионой, Много рыдала, когда ее Феб Дльновержец похитил. Подле жены отдыхал Мелеагр, снедаемый гневом, (Ибо на мать рассердился: она в своей скорби великой Против него призывала бессмертных за братоубийство. Пав на колени, обильными грудь орошая слезами, Яростно била руками она по земле плодоносной И к Персефоне жестокой, к Плутону взывала с мольбою, Смерти для сына прося. И Эринния, ночи жилица, Неумолимая сердцем, вняла ей из мрака Эреба). Вскоре вблизи от ворот – так как башни низринуты были – Грохот сраженья раздался. Тогда этолийские старцы Самых почтенных жрецов к Мелеагру послали с мольбою Выйти и город спасти, обещая большую награду: От Калидона вблизи, где он почву найдет плодоносней, Лучший участок земли они выбрать ему разрешили, Мер в пятьдесят, позволяя одну половину нарезать Средь виноградных садов, а другую – средь пахоти цельной. Старец наездник искусный Эней убеждал его долго, Стоя извне у порога пред спальным покоем высоким, В дверь запертую стучась, преклоняя колени пред сыном. Братья просили его и почтенная мать умоляла. Он отвечал им отказом. Просили товарищи брани, Те, кто вернее других ему был и дороже всех прочих, Но не могли преклонить его гордое сердце, покуда Спальный покой не затрясся. А куреты меж тем поднимались На крепостные валы и уж город кругом поджигали. Тут Мелеагра супруга прекрасно одетая стала, Плача, его умолять, исчисляя пред ним все напасти, Что угрожают народу, чей приступом город берется: Мужи убиты оружьем, дома превращаются в пепел, Дети уводятся в плен, как и пышноодетые жены. Внемля ужасным делам, Мелеагр душою воспрянул, Из дому вышел, одетый в доспехи блестящие брани. Так он погибельный день отклонил от мужей этолийских, Сердцу покорный. Они же обещанной щедрой награды После ему не вручили, – однако, он спас их от бедствий. Не подражай ты ему, мой любезный! Пусть боги иначе Мысли настроят твои. Корабли, коль они запылают, Будет спасти нелегко. Но теперь, примиренный дарами, С нами ступай. Точно бога, тебя будут чтить аргивяне. Если ж, отвергнув дары, ты потом уже вступишь в сраженье, Даже когда победишь, не дождешься ты почестей равных". И, отвечая ему, так сказал Ахиллес быстроногий: "Феникс, потомок Зевеса, о, старец родной! Не нуждаюсь В почестях их. Я Зевесом почтен; свою помощь, надеюсь, Мне на судах многоместных и впредь он окажет, покуда Станет дыханья в груди и колени носить меня будут. Я же другое скажу, ты в уме это слово запомни: Душу мою не смущай, понапрасну стеная и плачась, Сыну Атрея в угоду: его и любить ты не должен, Чтоб ненавистным не сделаться мне, кто давно тебя любит. Должен со мною ты всех оскорблять, кто меня оскорбляет. Царский мой сан и почет пополам разделяй ты со мною. Эти пускай отправляются с вестью; а ты, здесь ночуя, Ляжешь на мягкое ложе. Затем, с появленьем рассвета, Вместе обсудим: вернуться ль к своим иль остаться подТроей". Кончивши слово, Патроклу он знак дал бровями безмолвный Фениксу мягкое ложе немедля постлать, чтоб скорее Вспомнили те об уходе из ставки. Тогда Теламонид Богоподобный Аякс такое им слово промолвил: "Зевса потомок, Лаерта дитя, Одиссей многоумный, Должно, как видно, идти, ибо, кажется, цели посольства Этим путем не достигнем. Скорей возвестить аргивянам Слово ответное нужно, – хотя и недоброе слово. Нас поджидая, они, может быть до сих пор заседают. Сделалось диким теперь Ахиллесово гордое сердце. Злобный, не думает он о приязни товарищей прежних, Как близ глубоких судов мы его больше всех почитали. Жалости чуждый в душе! Даже тот, чьего брата убили, Чье умертвили дитя, искупительный дар принимает. Выкуп большой уплатив, остается убийца в народе, А принимающий выкуп, смиряется гордой душою. В сердце ж твое, сын Пелея, вселили бессмертные боги Непримиримую злобу – и все из-за девы единой! Семь мы теперь предлагаем отборнейших дев, а в придачу Много подарков других. О, смягчи свое гордое сердце, Гостеприимство почти! От ахейских дружин мы пришельцы Ныне под кровлей твоей, мы, кто более прочих ахейцев Страстно желали всегда оказать тебе дружбу и верность". И, отвечая ему, так сказал Ахиллес быстроногий: "Зевса питомец, Аякс Теламонид, владыка народов, Мне показалось, что ты от души говорил это слово. Но разгорается сердце от гнева, едва лишь припомню Речи Атрида в тот день, когда он перед войском ахейским Мне оскорбленье нанес, как пришельцу, лишенному чести. Но удалитесь теперь и ответную речь возвестите. Я не подумаю раньше о кровопролитном сраженьи, Чем от владыки Приама рожденный божественный Гектор Не нападет на суда и палатки дружин мирмидонских, Много ахейцев убив и огнем их суда уничтожив. Перед моей же палаткой, моим кораблем чернобоким Гектор, и сильно желая, от битвы воздержится, верю". Кончил, и каждый, взяв кубок двойной, совершил возлиянье. После вернулись они к кораблям, – сын Лаерта шел первым. Тою порою Патрокл друзьям повелел и служанкам Мягкое ложе для старца как можно быстрей приготовить. Те, повинуясь, постель приготовили, как повелел он, Шкуры овечьи постлав, одеяло и холст тонкотканный. Там успокоился Феникс, зари ожидая священной. Вскоре заснул и Ахилл в глубине своей крепкой палатки. Рядом легла с ним жена, приведенная им из Лесбоса, Фарбаса дочь, Диомеда, прекрасноланитная дева. Тут же Патрокл в другом лег конце, а с ним рядом заснула Дева Ифеса, – ее Ахиллес ему дал, покоривши Скирос высоко лежащий, столицу царя Эниея. Тою порою послы возвратились в палатку Атрида. Кубки держа золотые, сидели там дети ахейцев, К ним поспешили навстречу и тут же расспрашивать стали: Первый вопрос предложил им владыка Атрид Агамемнон: "Что же, скажи, Одиссей многославный, о, гордость ахейцев, Хочет ли он от судов отвратить истребительный пламень, Иль отказался и гневом надменное сердце объято"? И, отвечая ему, Одиссей многоопытный молвил: "О, многославный Атрид, о, владыка мужей Агамемнон! Нет, погасить он свой гнев не желает, но больше, чем прежде, Ярости полон; тебя же отринул он вместе с дарами. Сам, говорит он, ты должен средь войска данайцев обдумать, Как бы спасти корабли и народ пышнокудрых ахейцев. Он угрожает, лишь только дождется зари появленья, В море кривые совлечь корабли, оснащенные крепко. Так же и всем остальным он советует детям ахейцев Плыть по домам; не дождемся, мол, гибели Трои высокой, Ибо над нею Зевес Олимпиец, далеко гремящий Руку в защиту простер, и троянцы воспрянули духом. Так говорил он и то же повторят вам спутники эти, Храбрый Аякс, как и оба глашатая, разумом славных. Феникс остался там спать. Ахиллес предложил ему вместе С ним на судах возвратиться в любезную отчую землю Завтра с зарей, если хочет, насильно его не возьмет он". Так он промолвил. И все неподвижно хранили молчанье, Слышанной речи дивясь, ибо сильное слово сказал он. Долго безмолвно сидели печальные дети ахейцев, И, наконец, Диомед, среди боя отважный, промолвил: "О, многославный Атрид, о, владыка мужей Агамемнон! Лучше бы ты не просил беспорочного сына Пелея, Столько даров предлагая. Он был уже раньше надменен, Ныне же в сердце его ты вселил еще большую гордость. Только оставим его – пусть уходит, пускай остается. Он, может быть еще станет участвовать в битве кровавой, Если в груди его сердце захочет и боги заставят! Вы же, друзья, поступите согласно тому, как скажу я. Спать удалитесь теперь, усладив свое милое сердце Хлебом и черным вином, ибо сила от них и отвага. А с появлением завтра прекрасной зари розоперстой Ты соберешь пред судами немедленно пеших и конных И, побудив их к войне, сам в переднем ряду будешь биться". Так он промолвил, – цари одобренья ответили криком, Все удивляясь речам Диомеда, возницы лихого. Вскоре, свершив возлиянье, вожди разошлись по палаткам; Там улеглись они спать и вкусили отраду покоя.
10
Прочие подле судов полководцы ахейского войска Спали всю ночь до утра, укрощенные сном благодатным. Лишь на Атрида царя Агамемнона, пастыря войска, Сладостный сон не сходил: он обдумывал многое в мыслях. Точно как молнией блещет муж Геры прекрасноволосой, Ливень большой бесконечный, иль град посылая на землю, Или готовя метель, когда снег устилает долины, Или же горькой войны ненасытную пасть разверзая: Так непрерывно Атрид Агамемнон из сердца глубоко Грудью могучей вздыхал; вся внутренность в нем содрогалась. Взор обращая вперед, на долину и войско троянцев, Он изумлялся несчетным кострам, перед Троей горевшим, Звукам свирелей и флейт, и далекому шуму людскому; И, озираясь назад, на суда и дружины ахейцев, С корнем он пряди волос вырывал, обращаясь к Зевесу, В светлом живущему небе – стенало в нем гордое сердце. И показалось Атриду в душе наилучшим решеньем К Нестору, сыну Нелея, отправиться раньше, чем к прочим, С ним не удастся ли вместе измыслить совет беспорочный, Как бы от всех аргивян отвратить неизбежную гибель. Быстро с постели поднявшись и грудь облачивши хитоном, Пару сандалий красивых к блестящим ногам подвязал он, Бросил на плечи до пят доходившую шкуру Страшного силой, огромного льва – и мечом ополчился. Той же порой и царя Менелая тревога объяла, Сон и к нему не сходил на ресницы. Он страхом томился, Не пострадали б ахейцы, что ради него к Илиону Плыли по влаге пространной, отважные битвы затеяв. Пестрою барсовой шкурой покрыл он широкую спину, Медный на голову шлем возложил, от земли приподнявши, Также копье захватил длиннотенное в мощную руку И, разбудить собираясь, отправился к брату, кто властно Всеми ахейцами правил, как бог, почитаем народом. Но на корме корабельной его увидал надевавшим Пышные латы вкруг плеч, – тот пришедшего радостно встретил. Первый промолвил тогда Менелай, среди боя отважный: "Брат дорогой, ты зачем ополчаешься так? Иль намерен Ты из дружины кого в соглядатаи вызвать к троянцам? Сильно боюсь, что никто на такой не отважится подвиг, – Ночью священной пойти одному в неприятельский лагерь, Чтобы тайком осмотреть: дерзновенным владел бы он сердцем". И, отвечая ему, Агамемнон владыка промолвил: "Ныне и мне, и тебе, Менелай, о, питомец Зевеса, Нужен полезный совет, что сберечь бы помог иль избавить Войско ахейцев и флот. Изменились намеренья Зевса, И преклонился душою он больше к дарам Приамида. Ибо еще я досель не видал и рассказа не слышал, Чтобы один человек столько бед совершил в день единый, Сколько теперь причинил нам Зевесом возлюбленный Гектор, Смертный простой, ни богини любезный потомок, ни бога. Дел он свершил, о которых, я думаю, долго и часто Будем, скорбя, вспоминать: столько бед совершил он ахейцам. Но отправляйся, к судам поскорее беги и Аякса С Идоменеем зови, я же к Нестору старцу отправлюсь И посоветую встать, – может быть, он придти согласится К страже в отряд их священный, а также начальствовать ими. Будут охотно они его слушаться; сын его милый С Идоменеевым другом, вождем Мерионом, над стражей Приняли власть, им двоим доверяем мы больше, чем прочим". И отвечал ему так Менелай, полководец бесстрашный: "Как посоветуешь мне и прикажешь ты царственным словом: Там ли средь них оставаться и ждать твоего к ним прихода, Или назад прибежать, передавши твое порученье?" Снова к нему обращаясь, владыка сказал Агамемнон: "Там оставайся; не то разминуться мы можем друг с другом, Вместе блуждая: дорог здесь разбито не мало. Всех окликай на ходу, повели им от сна воздержаться, Каждого мужа зови ты по отчеству, также по роду, Всех величай, восхваляй, перед ними не надо гордиться. Сами должны мы теперь потрудиться. Как видно, с рожденья Зевс Олимпиец на нас возложил это тяжкое горе". Так говоря, царь Атрид отпустил с наставлением брата. Сам же, немедля, отправился к Нестору, пастырю войска. Пред кораблем чернобоким, близь ставки, на мягкой постели Старца нашел он; доспехи прекрасные рядом лежали, – Выпуклый щит, два копья, также шлем из блистающей меди; Тут же был брошен пестро-разукрашенный пояс; им старец Тело свое опоясывал, в пагубный бой отправляясь, Войско ведя, – ибо он не смирялся пред старостью грустной. Голову быстро подняв, он привстал, опираясь на локоть, И обратился к Атриду и слово сказал, вопрошая: "Кто ты, идущий один вдоль судов, по широкому стану, В мраке ночном, когда люди другие объяты покоем? Мужа из стражи ночной иль кого из товарищей ищещь? Голос подай! На меня так не двигайся, молча. Что нужно?" И отвечая ему, царь мужей Агамемнон промолвил: "Нестор, потомок Нелея, великая слава ахейцев! Ты Агамемнона видишь, кого одного среди смертных Зевс осудил Олимпиец на вечные муки, покуда Станет дыханья в груди и двигаться будут колени. Так я скитаюсь теперь, оттого что мне сон благодатный Глаз не сомкнул: о войне и несчастьях данайцев забочусь. Страшно боюсь за судьбу аргивян, и в душе моей прежней Твердости нет. Я тревогой объят: из груди моей сердце Выпрыгнуть хочет и дрожью объяты прекрасные члены. Если ты к делу готов – ибо сон и тебя не коснулся – Дай-ка отправимся к страже поблизости здесь и посмотрим, Не обессилены ль мужи усталостью вместе с дремотой, Не улеглись ли и спят, совершенно забыв про охрану. Враг расположен вблизи; между тем ничего мы не знаем, Не порешит ли еще он в течение ночи сразиться". И, отвечая, сказал ему Нестор, наездник Геренский: "О, многославный Атрид, о, владыка мужей Агамемнон! Мудрый Зевес, может статься, не все замышленья исполнит Гектора, как он теперь ожидает. Еще он, надеюсь, Многих натерпится бед, когда славный Ахилл, сын Пелея, Милое сердце свое отвратит от тяжелого гнева. Рад я с тобою идти. По дороге и прочих разбудим: И Диомеда, метателя копий, и сына Лаерта, Скорого в битвах Аякса и мощного сына Филея. Если б к тому ж кто-нибудь согласился пойти и призвать к нам Идоменея царя и Аякса, подобного богу, Ибо не близко стоят их суда, далеко от нас будет. Но Менелая царя, как бы ни был он мил и почтенен, Буду за то порицать – и не скрою, хоть гневаться можешь – Что он покоится сном, а тебе предоставил трудиться. Должен бы сам он теперь потрудиться и войска старейшин Всех умолять: приближается не выносимое горе". И, отвечая ему, царь мужей Агамемнон промолвил: "Сам бы его пожурить я в другое просил тебя время, Ибо нередко он медлит и мало желает трудиться. Он уступает не лени или неспособности мыслить, Но на меня все взирает и ждет моего понуканья. Ныне же раньше меня он проснулся и первый явился. Сам я его отослал пригласить всех, кого ты исчислил. Но поспешим. Остальных мы найдем среди стражи Подле ворот, ибо там я назначил им вместе собраться". И, отвечая, сказал ему Нестор, наездник Геренский: "Ежели так, то никто из ахеян его не осудит, Слову ослушным не будет, какое ни даст приказанье". Так ему старец промолвил и, грудь облачивши хитоном, Пару сандалий красивых к блестящим ногам подвязал он, Плащ на плече застегнул он пурпурного цвета, широкий, Сшитый из ткани двойной, с густо вьющейся шерстью наружу. Древко огромное взял с наконечником острым из меди И устремился поспешно к судам аргивян меднобронных. Прежде всего Одиссея, по мудрости равногоЗевсу, Нестор, наездник Геренский, от сна разбудить попытался, Зычно крича. И донесся тот окрик до сердца героя. Вышел из ставки он тотчас и слово такое сказал им: "Ночью священной зачем вдоль судов по широкому стану Бродите ныне одни? Неотложное ль дело случилось? И, отвечая, сказал ему Нестор, наездник Геренский: "Зевса питомец, Лаерта дитя, Одиссей многоумный, Ты не сердись, ибо горе большое настигло ахейцев. С нами ступай, мы разбудим и всех стальных, с кем прилично Вместе обдумать совет, бежать ли теперь иль сражаться?" Так он сказал. Одиссей многоумный вернулся в палатку, Щит испещренный накинул на плечи и вышел к обоим. К сыну Тидея пошли и застали они Диомеда Вместе с оружьем вне ставки. Кругом почивала дружина; Каждый под голову щит положил свой: их копья прямые Воткнуты нижним концом были в землю, а сверху далеко Медь пламенела, как молнии Зевса отца. Между ними Спал и герой, подослав недубленую шкуру воловью, А в головах у него расстилался ковер многоцветный. Ставши вблизи, разбудил его Нестор, наездник Геренский, Сильно толкнувши ногой, и корить пробужденного начал: "Встань, сын Тидея! Ужели всю ночь будешь спать непробудно? Разве не слышишь, как близко от флота по скату долины Дети троянцев сидят? Разделяет нас мало пространства". Так он сказал, и от сна сын Тидея мгновенно очнулся. К Нестору речь обращая, он слово крылатое молвил: "Неутомим ты, о, старец, и не покидаешь работы. Разве моложе тебя никого нет средь войска ахеян, Кто бы теперь согласился от сна разбудить полководцев, Всех обходя по порядку? Но ты не сговорчив, о, старец!" И, отвечая, сказал ему Нестор, наездник Геренский: "Точно, мой милый, все это ты высказал с правдой согласно. Есть у меня беспорочные дети, есть много дружины. Мог бы из них кто-нибудь обойти и созвать полководцев. Но удручает теперь аргивян величайшее горе. Ныне ахеяне все, на меча острие распростерты, Либо печальный конец, либо жизнь предстоит и спасенье. Но поспеши, Филеида и быстрого в битве Аякса Сам разбуди, коль жалеешь меня: ты к тому же и младший!" Молвил. Тот бросил до пят доходившую шкуру Страшного силой, огромного льва и мечом ополчился. В путь он немедля пошел и привел, разбудивши, героев. Вскоре собрались они и, когда очутились меж стражей, Ни одного из вождей не нашли от усталости спящим. Бодрствуя, в ярких доспехах войны, полководцы сидели. Точно как псы беспокойно овец охраняют в загоне, Если заслышат рычанье бесстрашного дикого зверя, В чащи лесные сходящего с гор; шум смятенья великий Люди подъемлют и псы, – в них желание сна погибает: Также от век полководцев, в ту грустную ночь стороживших, Сладостный сон отлетел, ибо часто они обращались В сторону поля, не слышно ль оттуда идущих троянцев. Радость почуял старик, увидав их, и громко одобрил. К ним обращаясь тогда, он промолвил крылатое слово: "Так вы и впредь сторожите, о, милые дети. Дремоте Пусть не поддастся никто, да врагов не обрадуем наших". Так говоря, он чрез ров перепрыгнул. За ним поспешили Следом цари аргивян, приглашенные им для совета. Был Мерион среди них, также Нестора сын благородный, Ибо цари их просили участвовать в общем совете. И, через вырытый ров перепрыгнув, они поместились В месте просторном, где чистой земля оставалась от трупов. В месте, откуда назад обратился стремительный Гектор, Много ахейцев убив, когда ночь всю окрестность покрыла. Там разместились они и беседовать стали друг с другом. Первый со словом тогда обратился к ним Нестор Геренский: "Други! Ужель никого между нами отважное сердце Не побуждает к бесстрашным троянцам отправиться в лагерь? Мог бы кого из врагов он забрать на окраинах стана, Мог бы молву как-нибудь он услышать о том средь троянцев, Что порешили они в своем сердце? Упорно ль желают Здесь оставаться вблизи от судов, иль намерены скоро В город обратно уйти, покоривши ахейское войско? Все это выведать мог бы, потом невредимый обратно К нам бы пришел. Велика в поднебесной была б его слава Между людьми, и почетный ему бы достался подарок. Сколько ни есть воевод, что судами начальствуют властно, Каждый отдельно овцу ему черную в дар предназначит, Матку с ягненком сосущим, – награду, которой нет равной. Будет присутствовать он на пирах и собраньях". Так он промолвил, и все неподвижно хранили молчанье. И, наконец, Диомед отозвался, средь боя отважный: "Нестор, меня побуждает и сердце и дух мой бесстрашный В лагерь враждебных мужей, пребывающих близко троянцев, Тайно проникнуть. Но если б другой мне сопутствовал воин, Крепче была бы надежда, и тверже решимость обоих. Двое коль вместе идут, кто-нибудь всегда раньше заметит, Как им полезнее быть, но один, даже если б заметил, Все ж неподвижнее духом, – его измышленья слабее". Так он сказал, – и сопутствовать много вождей пожелало: Вызвались оба Аякса, служители бога Арея, Вызвался вождь Мерион, также Нестора сын благородный, Вызвался царь Менелай, сын Атрея, копьем знаменитый, Да Одиссей терпеливый идти пожелал и проникнуть В лагерь врагов, ибо сердце в груди его вечно дерзало. Слово тогда между ними сказал царь мужей Агамемнон: "О, Диомед, сын Тидея, душе моей много любезный! Выбери сам ты кого пожелаешь, в товарищи мужа, Из предстоящих сильнейшего, – вызвалось много героев! Только из чувства стыда как бы ты не забыл о храбрейшем, Как бы не выбрал кого послабее, стыду ли поддавшись, Или взирая на знатность рожденья и первенство власти". Так он сказал, опасаясь в душе за царя Менелая. Слово промолвил опять Диомед, среди боя отважный: "Если вы мне самому разрешите товарища выбрать, Как позабуду тогда о божественном я Одиссее, – Муже, чей дух непреклонный находчив во всякой напасти, И возлюбила которого дочь Громовержца Афина. Если его да в попутчики мне, – из огня невредимо Оба вернемся к судам, оттого что он думать умеет". И терпеливый ему отвечал Одиссей богоравный: "Не восхваляй меня слишком и не порицай, сын Тидея! Ибо ты речь обращаешь к ахейцам, кто все это знает. Но поспешим. Подвигается ночь, и заря уже близко. Звезды ушли далеко и склонились. Уж больше двух долей Ночи прошло; только третья нам доля осталась". Так говоря, облачились в доспехи блестящие оба, Сыну Тидееву дал Фразимед, внук возницы Нелея, Меч обоюдный и щит (тот свои подле судна оставил). Кожаный шлем возложил он на голову сына Тидея, Шлем без султана и гребня; зовут его плоскою каской, Голову им защищают в бою лишь бойцы молодые. А Мерион Одиссею свой лук предоставил с колчаном, Дал ему меч и на голову шлем возложил свой, из кожи Сделанный крепко. Внутри этот шлем неразрывно смыкался Множеством тонких ремней, а снаружи держался клыками Белыми от среброзубого вепря, усаженный ими Дивно, с искусством большим, – посредине ж был войлоком выстлан. Некогда отнял его у Аминтора, сына Ормена, Вождь Автолик в Елеоне, разрушив дворец его крепкий. Амфидамасу Киферскому шлем подарил он в Скандее; Амфидамас подарил его Молу на память, как гостю; Тот его отдал носить Мериону, любезному сыну; Голову он Одиссея теперь покрывал, защищая. Оба вождя, ополчившись в доспехи ужасные брани, Быстро ушли, оставляя на месте других полководцев. Справа тогда от пути им богиня Паллада Афина Цаплю навстречу послала; ее не видали глазами В сумерках ночи они, только слышали, как закричала; Птице обрадован был Одиссей и взмолился Афине: "Внемли молитве моей, дочь Эгидодержавного Зевса! Ты, кто во всех мне трудах предстоишь, от кого не могу я Скрыться, куда бы ни шел, – возлюби меня ныне, Паллада! Дай невредимым вернуться к судам, хорошо оснащенным, Дело большое свершить, чтоб запомнили дети троянцев!" В свой же черед Диомед стал молиться, средь боя отважный: "Ныне услышь и меня, непобедная дочь Громовержца! Ты мне сопутствуй, как прежде отца моего провожала В Фивы, когда богоравный Тидей был послом от ахейцев. Он близь Азопа реки меднобронных ахейцев оставил! Сам же со сладкою речью к потомкам отправился Кадма. А на возвратном пути много подвигов страшных свершил он, С дивной богиней, с тобой, помогавшей ему благосклонно. Также теперь благосклонно и мне помогай, охраняя. Жертвой тебя я почту – годовалою телкой лобастой, Не подведенной никем под ярмо и трудом не смиренной. Телку такую тебе принесу я, рога позлативши". Так умоляли они. И вняла им Паллада Афина. Дочери Зевса великого кончив мольбы, зашагали Оба, подобно двум львам, окруженные темною ночью, Смертью, телами убитых, оружьем и черною кровью. Но и троянцам божественный Гектор уснуть не дозволил, А приказал воедино созвать всех старейшин троянских, Всех полководцев и вместе советников, сколько их было. Собранным Гектор тогда предложенье разумное сделал: "Кто обещает из вас за великий подарок исполнить Дело, что я предложу? То желанная будет награда, Ибо я дам колесницу и пару коней крутошеих – Лучших из всех, что на быстрых ахейских судах обретутся, Дам их тому, кто, себе добывая великую славу, Близко к судам быстроходным решится пойти и разведать, Все ли враги охраняют свои корабли, как доныне, Или уже, укрощенные силою рук наших тяжких, Мысли о бегстве домой обсуждают и больше нельзя им Стражу ночную держать, изнуренным усталостью страшной". Так он промолвил, и все неподвижно хранили молчанье. Был средь троянцами некто Долон по названью, Эвмеда Вестника сын, много меди и золота много имевший, Воин, весьма безобразный на вид, но проворный ногами. Был он единственный сын меж пятью дочерьми у Эвмеда. К Гектору он и троянцам со словом тогда обратился: "Гектор, меня побуждает и сердце, и дух мой отважный Близко к судам быстроходным пойти и что нужно разведать. Только сперва поклянись мне, свой царственный скипетр поднявши, И обещай подарить колесницу, блестящую медью, И лошадей, что везут беспорочного сына Пелея. Буду разведчик не праздный, не ниже твоих ожиданий, Ибо пойду я по стану ахейцев, пока не достигну Судна Атреева сына, где верно теперь полководцы Держат совет меж собою, бежать ли иль дальше сражаться". Так он промолвил, и Гектор взял в руки свой жезл и поклялся: "Сам да услышит Зевес, муж Геры, высоко гремящий: Не повлекут никого из троянцев те кони другого, – Ты лишь один, обещаю, всегда ими будешь гордиться". Так он сказал и напрасно поклялся, Долона ж уверил. Крепкий изогнутый лук он немедля накинул на плечи, Поверху лука окутался шкурою серого волка, Шлемом покрылся хорьковым и в руки взял дрот заостренный. Быстро от стана пошел он к судам; от судов же обратно Не суждено ему было доставить ответ Приамиду. Чуть лишь покинул он стан, где теснились и люди, и кони, И зашагал по дороге, – его приближенье заметил Зевса потомок герой Одиссей и шепнул Диомеду: "Вон, посмотри, Диомед, приближается кто-то из стана, Только не знаю, к судам ли идет соглядатаем тайным, Или желает совлечь с одного из убитых доспехи. Пусть он сперва нас минует, немного пройдет по долине, После вдвоем устремившись, его без труда мы поймаем. Если же ног быстротою он нас превосходит обоих, Нужно, копьем угрожая, к судам его гнать постоянно, Дальше от войска троянцев, чтоб в город не спасся он бегством". Так говоря, они оба легли и укрылись меж трупов Подле дороги; спеша, мимо них он прошел, безрассудный, Но удалился едва на длину борозды, что проходит Пара мулов (им всегда пред волами дают предпочтенье, Ежели плугом тяжелым глубокую новь подымают), Оба погнались за ним. И он стал, чуть услышав их топот, Думая в сердце своем, не друзья ли его пожелали В лагерь троянский вернуть. Не зовет ли блистательный Гектор. И уж когда на полет отстояли копья, или меньше, В них, наконец, узнает он враждебных мужей и расправил Быстрые ноги для бегства; они ж догонять устремились. Точно два пса острозубых, искусных в охоте за зверем, Долго без устали зайца преследуют или оленя Местом лесистым, а он убегает пред ними и стонет: Так сын Тидея и с ним Одиссей, городов разрушитель, Долго без устали гнали Долона, отрезав от войска. Но перед тем, как он, в бегстве к судам, уже должен был скоро Стражи достигнуть, Афина внушила совет Диомеду, Дабы никто из ахеян, гордясь, что его предвосхитил, Первый не ранил троянца, а сам он вторым не явился. И, замахнувшись копьем, закричал сын Тидея могучий: "Стой или брошу копье. И тогда, уповаю, недолго Будешь ты жить, избежав моих рук и погибели черной". Молвил и бросил копье, но того не задел им нарочно. Прямо над правым плечом пролетев, заостренное древко В землю вонзилось концом. Весь дрожа, бормоча от испуга, Стал неподвижно троянец; во рту его зубы стучали, Бледность покрыла лицо. Запыхавшись, они подбежали, За руки взяли его. Он же, плача, промолвил им слово: "В плен заберите живым! Откуплюсь. Ибо есть у нас дома Золота много и меди, чеканного много железа. Радостно вам от всего даст отец мой бесчисленный выкуп, Если узнает, что жив, на ахейских судах обретаюсь". И, отвечая ему, Одиссей многоумный промолвил: "Ты ободрись и пусть мысли о смерти души не смущают. Лучше ты вот что поведай и все разъясни мне подробно: К нашим судам ты зачем из троянского стана приходишь Темною ночью один, когда смертные спят остальные? Мертвое тело задумал тайком обнажить от доспехов, Гектор послал ли тебя, чтобы высмотрел все ты украдкой Подле глубоких судов, иль душа самого побудила?" Быстро ответил Долон, его члены от страха дрожали: "Гектор мне ум затемнил, чтоб в несчетные беды повергнуть, Мне обещал подарить колесницу, блестящую медью, И быстроногих коней благородного сына Пелея. Он то меня побудил быстролетною черною ночью Близко к враждебным мужам подойти и украдкой разведать, Все ль охраняются ваши суда, как доныне бывало, Или, уже укрощенные силою рук наших тяжких, Вы обсуждаете мысли о бегстве и больше нельзя вам Стражу ночную держать, изнуренным усталостью страшной". И, улыбаясь, ему Одиссей многоумный промолвил: "Истинно, сердце твое захотело великих подарков, Быстрых коней Эакида – героя! Да людям-то смертным Их нелегко укрощать и трудно впрягать в колесницу, Всякому, кроме Ахилла, рожденного вечной богиней. Только ты вот что поведай и все разъясни мне подробно: Где, удаляясь, оставил ты Гектора, пастыря войска? Где боевые доспехи стоят у него и где кони? Как расположены прочих троянцев палатки и стражи? Что замышляют они в своем сердце? Упорно ль желают Здесь оставаться вблизи от судов, иль намерены скоро В город обратно уйти, покоривши ахейское войско?" И, отвечая на это, Долон, сын Эвмеда, промолвил: "Все я тебе расскажу и вполне обозначу подробно. Гектор, от шума вдали, окруженный толпою старейшин, Держит совет пред курганом царя богоравного Ила. Что же до стражи ночной, о которой, герой, вопрошаешь, Нет никого, кто б наряжен был войско стеречь, ограждая. Только в местах, где у Троян пылают костры, поневоле Бодрствуют люди кругом, окликая друг друга для стражи. Все же союзники мужи, из стран приглашенные многих, Спят, предоставив троянцам самим охранять свое войско. Ибо не их здесь поблизости дети живут и супруги". И, прерывая его, Одиссей многоумный промолвил: "Как они спят, вперемежку средь храбрых наездников Трои, Или от них в стороне? Говори, да узнаю всю правду". И, отвечая на это, Долон, сын Эвмеда, промолвил: "Все я тебе расскажу и вполне обозначу подробно. Рать пеонян криволуких, карийцев, лелегов, кавконов И богоравных пеласгов покоятся к морю поближе. Войску ж фригийских наездников, конных мэонян, ликийцев И непреклонных мизийцев назначено место близь Фимбры. Только зачем от меня вы все это разведать хотите? Если намерены тайно вы в лагерь троянский проникнуть, Сзади, отдельно от всех, новопришлые стали фракийцы. С ними и Рез, их властитель, рожденный от Эионея. Видел его я коней, красотой превосходных и ростом. Цветом белее, чем снег, быстротою похожих на ветер. Золото и серебро украшают его колесницу, И золотые с собой он доспехи привез боевые, Пышные, чудо для глаз; не людям бы смертнорожденным Эти доспехи носить, а богам, существующим вечно. Но поведите меня вы теперь к кораблям быстроходным, Или же здесь, наложив беспощадные узы, оставьте, Дабы пойти вы могли и проверить меня, убедившись, Верно ли это я все говорю вам теперь, иль неверно". Но, исподлобья взглянув, Диомед ему молвил могучий: "Ты на спасенье, Долон, понапрасну в душе не надейся, Давши полезный совет, оттого что попал в наши руки. Если теперь мы тебя назад отошлем и отпустим, После ты снова придешь к кораблям быстроходным ахейцев, С тем, чтоб высматривать тайно, иль с нами открыто сражаться. Если ж, моею рукой укрощенный, ты жизни лишишься, Больше уже никогда повредить агивянам не сможешь". Так он сказал. И Долон, подбородка рукою касаясь, Начал молить, но Тидид, замахнувшись мечом, посредине В шею его поразил, и обе рассек ему жилы. Губы шептали еще, когда в прах голова покатилась. С мертвого тела немедленно шлем они сняли хорьковый Вместе со шкурою волчьей, и дротом, и луком упругим. Поднял высоко в руке Одиссей богоравный доспехи В славу Афины, дающей добычу, и так ей промолвил: "Радуйся дару, богиня! Меж всеми богами Олимпа К первой тебе мы взывали. В награду за это, Афина, Ты нам сопутствуй теперь к лошадям и палаткам фракийцев". Так он сказал и, высоко поднявши доспехи, повесил Их на мириковый куст; тут же явственный знак положил он, Стеблей нарвав камыша и мириковых веток цветущих, Чтоб не искать, на возвратном пути темной ночью. И, окруженные бранным оружьем и черною кровью, В путь они дальше пошли и достигли отряда фракийцев. Те почивали, трудом изнуренные; тут же доспехи Пышные их в три ряда на земле расположены были В должном порядке, и пара коней перед каждым стояла. Рез посредине лежал; рядом с ним быстроногие кони К внешней скобе колесницы привязаны были ремнями. И Одиссей, увидав, указал на него Диомеду: "Вот, сын Тидея, тот муж, вот и кони его, о которых Нашей рукой умерщвленный лазутчик Долон говорил нам. Что же, теперь прояви свою храбрость и силу. Не время Праздно с оружьем стоять. Отвяжи лошадей поскорее, Или мужей убивай, о конях же я сам позабочусь". Так он сказал, и Афина вдохнула в героя отвагу. Стал он рубить вкруг себя, и раздались ужасные стоны Тех, кого меч поражал; и земля вся окрасилась кровью. Точно как лев, что подкрался тайком к беззащитному стаду Коз иль овец и обрушился вдруг, замышляя худое: Так Диомед нападал на фракийцев, покуда двенадцать Не умертвил среди них. И кого, подойдя, сын Тидея, Тяжким мечом поражал, Одиссей многоумный немедля За ноги сзади хватал и прочь отволакивал тело, В мыслях заботясь о том, чтоб скорей пышногривые кони Вышли из стана врагов, чтоб не дрогнули сердцем от страха, Если пойдут по телам, ибо к трупам еще не привыкли. Тою порой Диомед приближался к владыке Фракийцев. Рез был тринадцатый муж, кого сладостной жизни лишил он Тяжко стонавшим: в ту ночь Диомед в сновидении тяжком Над изголовьем его, по внушенью Афины, склонился. Цельнокопытных коней между тем Одиссей терпеливый От колесницы отпряг и, связавши их вместе ремнями, Вывел скорее из лагеря, луком своим погоняя: Бич он блестящий забыл захватить в колеснице прекрасной. После он свистнул, зовя богоравного сына Тидея. "Тот же, замедлив, решал, как теперь поступить дерзновенней: Взять ли ему колесницу, где сложены были доспехи, Вывести иль унести, подымая высоко, Или ж дыханье похитить у множества спящих фракийцев. Но между тем как все это он взвешивал в мыслях, Афина, Ставши вблизи, богоравному сыну Тидея сказала: "Вспомни, Тидид, о дороге обратной к судам углубленным, Дабы отсюда тебе не пришлось потом бегством спасаться, Ежели кто из бессмертных троянское войско разбудит". Так говорила она. Он послушался речи богини, Быстро вскочил на коней, Одиссей их стегнул своим луком, И полетели они к кораблям быстроходным ахейцев. Но сторожил не напрасно и Феб Аполлон сребролукий, Как увидал, что Афина сопутствует сыну Тидея. Гневом пылая, проник он в толпу многолюдную Троян И разбудил средь фракийцев разумного Гиппокоона. Славного родича Реза. Тот, богом от сна пробужденный, Видя пространство пустым, где быстрые кони стояли, Видя мужей, трепетавших в мучениях смерти ужасной, Вопль испустил из груди и товарища милого кликнул. Шум и смятенье без меры поднялись по стану троянцев. Люди, сбегаясь толпами, взирали на страшное дело, Тою порой, как свершители к быстрым судам удалялись. Места достигнув, где Гектора был умерщвлен соглядатай, Быстрых коней задержал сын Лаерта, любезный Зевесу; Прыгнув на землю, Тидид передал Одиссею доспехи. Кровью и прахом покрытые; сам же, вскочивши обратно, Быстрых стегнул лошадей; те к глубоким судам полетели Не против воли своей, ибо мчаться им по сердцу было. Раньше, чем прочие, Нестор услышал их топот и молвил: "Милые други, вожди и советники войска ахеян! Правду ль скажу иль солгу, но душа говорить побуждает. Топот коней быстроногих мне в слух западает. Если б то Лаертид с Диомедом, в сраженьях могучим, Цельнокопытных коней из троянского стана пригнали! Только я сильно в душе за аргивских вождей опасаюсь, Не пострадали ль они, меж троянцев поднявши тревогу". Слова старик не окончил, как оба вождя прилетели. Тотчас они соскочили на землю и все их, ликуя, Правой рукой привечали и медоточивою речью. Первый расспрашивать начал их Нестор, наездник Геренский: "Ты нам скажи, Одиссей знаменитый, ахейская слава, Как лошадей вы достали? В толпу ли троянцев проникли, Или бессмертный какой, вам навстречу идя, подарил их, Солнца лучам светозарным они совершенно подобны! Я завсегда обращаюсь с троянцами; празно, надеюсь, Я не стою пред судами, хотя и седой уже воин; Но я таких лошадей не видал, не приметил доныне! Бог, без сомненья, навстречу явившийся, вам даровал их: Ибо вас любит обоих Зевес, облаков собиратель, И синеокая дочь Эгидодержавного Зевса". И, отвечая ему, Одиссей многоумный промолвил: "Нестор, потомок Нелея, великая слава ахейцев! Бог, если б он пожелал, лошадей и получше бы этих Мог нам легко подарить, так как вечные боги всесильны. Эти же кони, старик, о которых меня вопрошаешь, Внове пришли из Фракии; царя, управлявшего ими, Храбрый убил Диомед, с ним – двенадцать товарищей ратных; Счетом тринадцатым пал соглядатай, настигнутый нами Близь кораблей углубленных. Лазутчиком к нашему войску Гектор отправил его и другие советники Трои". Так говоря, он погнал через ров лошадей быстроногих, Сердцем ликуя; за ним, веселясь, перешли и другие. Вскоре достигли они крепкозданной палатки Тидида И лошадей привязали скроенными гладко ремнями К яслям просторным, где прочие все Диомеда стояли Цельнокопытные кони, питаясь пшеницею сладкой. А Лаертид взял покрытые кровью доспехи Долона И на корму положил в ожидании жертвы Афине. Оба героя затем погрузились в широкое море, обильный Пот отмывая на голенях, бедрах могучих и шее. После ж того как морская волна от обильного пота Кожу очистила их и сердце в груди оживила, В гладкие ванны они перешли и водой обливались. Кончив купанье и тело блестящим намазавши маслом, Сели за ужин они – и вино возливали Афине Сладкое столь же, как мед, из наполненной черпая чаши.
11
С ложа восстала Заря и с прекрасным рассталась Тифоном, Свет собираясь нести и бессмертным, и смертнорожденным. Зевс ниспослал к кораблям быстроходным ахейского войска Неодолимую Распрю, державшую знаменье брани. Стала она перед черным большим кораблем Одиссея, Средним из всех, чтоб ее на обоих концах было слышно, Как у палаток Аякса, дитяти царя Теламона, Так и палаток Ахилла: и тот и другой поместили С краю свои корабли, полагаясь на силу и доблесть. Став посредине меж ними, богиня воскликнула громко Голосом зычным и страшным и каждому в сердце ахейцу Буйную силу вдохнула и страсть воевать и сражаться. И показалась война им внезапно милей возвращенья На кораблях углубленных в любезную отчую землю. Крикнул тогда и Атрид, повелев опоясаться в битву Детям ахеян, и сам стал в блестящую медь облачаться. Прежде всего наложил он на голени латы ножные, Дивные видом; они на серебряных пряжках держались. Панцирь затем закрепил вкруг могучей груди. Этот панцирь В прежнее время Кинир подарил ему в память, как гостю. Ибо до слуха Кинира на Кипре молва долетела, Ради чего на судах аргивяне под Трою собрались; Панцирь тогда подарил он, царю аргивян угождая. Десять в том панцире было полос из чернеющей стали, Двадцать полос оловянных, двенадцать из золота было. Иссиня-темные змеи на панцире к шее тянулись, По три с обеих сторон, точно радуга, что Олимпиец В туче своей укрепляет, как знаменье смертнорожденным. После того через плечи властитель Атрид перекинул Меч, золотыми сверкавший гвоздями, в ножны заключенный Из серебра; золотая их перевязь плотно держала. Взял он прекрасный свой щит, укрывающий мужа, тяжелый; Десять изогнутых медных полос этот щит окружали, И между ними виднелись из олова выпуклин двадцать Белых, а в самой средине – одна из чернеющей стали. С краю тот щит был увенчан свирепо глядящей Горгоной, Страшной для взора, и Трепет и Страх с нею рядом виднелись. Из серебра прикреплялась к щиту рукоять, на которой Иссиня-темный дракон наверху извивался трехглавый; Головы, вместе сплетаясь, из шеи одной вырастали. Выпуклый шлем на себя он надел с четырьмя ободками, С конскою гривой и гребнем, вверху колебавшимся грозно. Два он взял крепких копья, заостренною медью обитых, И далеко до небес восходило сиянье от меди. Громом тогда потрясли и Паллада Афина и Гера В славу того, кто царил над Микеною златообильной. Тою порой полководцы, отдав приказанье возницам В должном порядке держать колесницы от рва недалеко, Сами в оружии бранном вперед устремились поспешно, И несмолкаемый гомон поднялся еще до рассвета. Конных с трудом обогнав, пехотинцы у рва поместились, И, отставая слегка, подвигались во след колесницы. Зевс Громовержец меж ними зловещее поднял смятенье Капли кровавой росы из эфира на землю роняя: Много отважных голов захотел он в Аид ниспровергнуть. В свой же черед ополчались троянцы по скату долины Вкруг исполинского Гектора, Полидамаса героя, Также Энея, Кто войском троянцев как бог почитался, Трех сыновей Антенора, Полиба, вождя Агенора И молодого бойца Акамаса, подобного богу. Гектор стал в первом ряду, со щитом равномерно-округлым. Как иногда из-за тучи звезда роковая проглянет, Ярко блеснет и опять же за темную скроется тучу: Так и стремительный Гектор, давая войскам приказанья, То средь передних бойцов, то средь задних на миг появлялся. Медью он весь пламенел, точно молния Зевса Кронида. Словно жнецы, что иду полосою пшеницы иль жита, Друг против друга навстречу, на поле богатого мужа, И перед ними валятся охапки густые колосьев: Так аргивяне и Трои сыны, нападая взаимно, Смерть разносили; никто о погибельном бегстве не думал. Близко лицом они бились к лицу и, как волки, бросались. Распря, причина страданий, взирая на них, веселилась; Только одна из бессмертных она находилась в сраженьи, Боги же прочие все, удалившись от боя, спокойно В светлых сидели дворцах, там, где каждому богу отдельно Дивный построен чертог средь глубоких ущелий Олимпа. Все обвиняли они облаков собирателя Зевса В том, что троянскую рать порешил возвеличить он славой. Только Отец пренебрег их словами. Ушедши далеко, Сел он от всех в стороне и один своей славой гордился, Глядя на город троянцев, на флот быстроходный ахеян, На пламеневшую медь, на героев, что гибнут и губят. Долго, покуда светало и день разрастался священный, Сыпались стрелы с обеих сторон и валились герои. А с приближением часа, когда приступает к обеду Муж дровосек на горе, ибо, лес подрубая высокий, Руки его притомились, душой овладела усталость, И разгорелося в сердце желание сладостной пищи, – Славные дети ахеян отважно прорвали фаланги, Вдоль по рядам окликая друг друга. И царь Агамемнон Бросившись первый, убил Бианора, начальника войска, Вместе с возницей его, Оилеем, наездником резвым. Тот, соскочив с лошадей, устремился навстречу Атриду. Но, как рванулся вперед, сын Атрея копьем заостренным Прямо сразил его в лоб; не препятствовал шлем меднотяжкий, Но через шлем острие пролетело и кость проломило, Мозг сотряхнулся внутри, и смирился порыв Оилея. Вскоре властитель мужей Агамемнон покинул их трупы, Голой белевшие грудью, – с обоих совлек он хитоны, – И устремился вперед, чтобы Иса повергнуть с Антифом, Двух от Приама рожденных законного сына с побочным, Бывших в одной колеснице. Побочный в ней правил конями, Рядом в оружьи стоял и сражался Антиф благородный. Некогда, пасших овец, их забрал на прогалинах Иды, Гибкой лозою связав, Ахиллес, но дал волю за выкуп. Царь Агамемнон, герой, облеченный обширною властью, Иса ударил копьем прямо в грудь под сосцом, и Антифа Острым мечом поразил подле уха и сверг с колесницы. Быстро с обоих совлек он доспехи прекрасные брани, Ибо узнал их, видав уже раз близ судов быстроходных, В день, как с Идейских высот их привел Ахиллес быстроногий. Точно как лев проникает в убежище лани проворной, И, захватив ее нежных детей в свои крепкие зубы, Кости дробит им легко и лишает их жизни веселой, Мать им не может помочь, даже если б вблизи находилась, Ибо сама в это время бессильною дрожью объята И без оглядки бежит от неистовства мощного зверя Мимо дубов, чрез кусты, задыхаясь, покрытая потом: Так не могли и троянцы от смерти спасти Приамидов, Ибо и сами они перед войском ахеян бежали. После того он пошел на Пизандра с бойцом Гипполохом, Двух сыновей Антимаха, отважного сердцем. Когда-то Золото взяв у Париса, подкупленный даром блестящим, Более всех помешал он Елену вернуть Менелаю. Ныне его сыновей захватил Агамемнон владыка, Бывших в одной колеснице и правивших вместе конями. Тотчас блестящие вожжи из трепетных рук ускользнули. Оба застыли, когда Агамемнон, как лев, появился. Из колесницы взмолились они, упав на колени: "Жизнь подари нам, Атрид, и достойный получишь ты выкуп. Много сокровищ лежит в чертоге царя Антимаха, Золота много и меди, чеканного много железа. С радостью даст от всего наш отец тебе выкуп бесценный, Если узнает, что мы на судах обретаемся живы". Слезы ручьем проливая, царя они так умоляли Медоточивою речью, но горькому вняли ответу: "Если вы дети того Антимаха, отважного сердцем, Кто обратился когда-то к собранью троянцев с советом Не отпустить к аргивянам, но тут же убить Менелая, С вестью пришедшего в Трою с божественным сыном Лаерта, То за бесславную дерзость отца вы заплатите ныне". Так он сказал и Пизандра во прах с колесницы низвергнул, В грудь поразивши копьем, и тот грохнулся навзничь на землю, А Гипполох соскочил, но его на земле умертвил он, Руки мечом отрубил и с размаху рассек ему шею, После толкнул, что колоду, и тот чрез толпу покатился. Мертвых покинул Атрид, а за ним остальные ахейцы Все устремились туда, где стеснились фаланги троянцев. Пещие пещих губили, бежавших помимо желанья, Конные резали конных блистающей острою медью. Пыль поднялась над землей из-под звонких копыт лошадиных Но Агамемнон Атрид неустанно преследовал войско, Сам убивая мужей и ахеян других побуждая. Точно на девственный лес истребительный падает пламень, Ветер закрутит его и разносит по всем направленьям, С корнем валятся кусты, вырываемы силой пожара: Так под рукой Агамемнона головы наземь валились Быстро бегущих троянцев. И много коней крутошеих По полю мчалось, со звоном влача колесницы пустые, О беспорочных возницах скорбя. Те же в прахе лежали Мертвые, коршунам хищным отныне милей, чем супругам. Гектора Зевс той порой удалил и от стрел и от пыли, От мужегубной резни, от смятения битвы и крови. Сын же Атрея, взывая к своим, за троянцами гнался. В город спасаясь, они по долине к смоковнице мчались Мимо гробницы потомка Дарданова, древнего Ила. Но Агамемнон властитель преследовал их неустанно, Зычно крича, и в крови обагрял непобедные руки. А добежавши до Скейских ворот и достигнувши дуба, Стали троянцы недвижно, мужей остальных поджидая. Те посредине долины бежали, как будто коровы, Если рассеет их лев, нападая средь сумрака ночи; Все убегут, но одну настигает жестокая гибель; В мощные зубы схватив, он сперва раздробит ей затылок, После горячую кровь и всю внутренность жадно проглотит: Так Агамемнон Атрид, умерщвляя последнего мужа, Неутомимо их гнал и бежали они в беспорядке, Падая наземь с коней под рукою могучей Атрида, Навзничь и ниц; вкруг себя бушевал он с копьем заостренным. Мало уже оставалось ему, чтоб добраться до Трои И до высокой стены; вдруг отец и людей и бессмертных Сел на вершине Идейской горы, изобильной ключами. С неба на землю сойдя, взял он молнию в сильные руки И златокрылой Ириде сказал, чтобы с вестью помчалась: "В путь отправляйся Ирида и Гектору слово поведай. Как бы он долго ни видел владыку народов Атрида Бьющимся в первых рядах и разящим фаланги троянцев, Пусть не вступает в сраженье, а только других побуждает С войском враждебных мужей состязаться в губительной битве. После ж, едва Агамемнон, копьем иль стрелой пораженный, На колесницу взберется, я Гектора силой одену, Пусть убивает, пока не подступит к судам оснащенным, Солнце пока не зайдет и священный не спустится сумрак". Так он сказал. Ветроногая не отказалась Ирида, Быстро с Идейских высот в Илион полетела священный И богоравного Гектора, сына Приама, героя На лошадях густогривых, на крепкой нашла колеснице. Ставши вблизи, быстроногая слово сказала Ирида: "Гектор, сын храбрый Приама, Зевесу по мудрости равный! Зевс Олимпиец к тебе ниспослал меня с вестью такою: Как бы ты долго ни видел могучего сына Атрея, Бьющимся в первых рядах и разящим фаланги троянцев, Сам от борьбы воздержись, лишь других побуждай своей речью С войском враждебных мужей состязаться в губительной сече. После, лишь только Атрид, пораженный копьем иль стрелою, На колесницу взберется, Зевес тебя силой оденет, Будешь сражаться, пока не подступишь к судам многогребным Солнце пока не зайдет и священный не спустится сумрак". Так говоря, быстроногая прочь удалилась Ирида. Гектор в доспехах войны соскочил с колесницы на землю; Острые копья колебля, кругом обошел он все войско, Всех побуждая сражаться и вызвал ужасную свалку. Те повернулись и грудью ахейское встретили войско. В свой же черед и ахейцы свои укрепили фаланги. Бой закипел, оба войска сошлись. И Атрид Агамемнон Ринулся первый: желал впереди всех других он сражаться. Ныне скажите мне, Музы, домов Олимпийских жилицы, Кто из троянцев самих или войска союзников славных Против царя Агамемнона выступил первый навстречу? Ифидамас, и большой, и воинственный сын Антенора, Он, кто возрос в плодородной Фракии, питающей агнцев. Дедом по матери был он с младенчества в доме воспитан, Славным Киссеем, отцом прекрасноланитной Феаны. После, когда уж достиг он поры возмужалости славной, Дед удержал его дома, и дочь свою дал ему в жены. Но и женатый покинул он брачное ложе для славы И на двенадцати отплыл кривых кораблях к Илиону. Но соразмерные эти суда он оставил в Перкоте, Сам же отправился пеший и прибыл в священную Трою. Он то и вышел тогда против сына Атрея навстречу. Только что оба сошлись, наступая один на другого. Быстрый Атрид промахнулся: копье его мимо скользнуло. Ифидамас же пониже от панциря в пояс ударил, Сам поналег на копье, своей тяжкой руке доверяясь, Только не смог он пробить пестро разукрашенный пояс: На серебро наскочив, острие как свинец, изогнулось. И, разъяренный как лев, царь Атрид ухватился за древко, Мощной рукой потянул и копье у противника вырвал, Тут же мечом разрубил ему шею и члены расслабил. Так злополучный свалился и сном успокоился медным, Пал, за сограждан сражаясь, вдали от законной супруги, Юной, чьих ласк не видал, хоть и много принес ей подарков: Сто подарил ей сперва он быков, а потом обещал ей Тысячу коз и овец, что паслись в его стаде несчетном. Тою порой Агамемнон Атрид, обнажив его тело, Быстро к толпе аргивян удалился с прекрасным оружьем. Только что это увидел Коон, средь мужей знаменитый, Сын первородный царя Антенора, и тяжкое горе Очи затмило ему: пожалел он о брате погибшем. Стал он с копьем своим сбоку, от сына Атрея незримо, И посредине руки, ниже локтя, ударил героя; Вышло насквозь острие светлой медью снабженного древка. Царь Агамемнон, владыка мужей, в первый миг содрогнулся, Но не оставил сраженья и гибельной битвы не бросил. С пикой, питомицей вихря, он ринулся вслед за Кооном. Тот увлекал торопливо, убитого брата родного, За ногу взяв, и на помощь сзывал всех троянцев храбрейших. Но между тем, как он труп волочил, его острою медью Ранил под круглым щитом Агамемнон и члены расслабил. И, подбежав, отрубил ему голову тут же над братом. Так сыновья Антенора, под мощной рукою Атрида, Оба свершили свой жребий и в область Аида спустились. Долго, пока еще теплая кровь истекала из раны, Царь Агамемнон Атрид, остальные ряды обегая, Медью копья и меча и большими камнями сражался. После ж, как рана засохла и кровь перестала сочиться, Резкие боли проникли в могучую душу Атрида. Точно как острые стрелы болей роженицу пронзают, Те, что Илифии мечут, помощницы в муках рожденья, Дочери Геры богини, виновницы горьких страданий: Острые боли такие пронзили и душу Атрида. На колесницу вскочил он и дал приказанье вознице Гнать к углубленным судам, ибо сердцем от мук обессилел. Все же он, голос возвысив, пронзительно крикнул данайцам: "Милые други, вожди и советники войска ахеян! Сами старайтесь теперь отразить от судов мореходных Грозный сражения шум, оттого что Зевес Промыслитель Не пожелал, чтобы я целый день против Троян сражался". Так он сказал, и возница, стегнув по коням пышногривым, К быстрым погнал их судам, и, не против желанья помчавшись, Кони, со взмыленной грудью, внизу обдаваемы прахом, Быстро несли из сраженья царя, изнуренного болью. Гектор, едва увидал, что Атрид удалился из битвы, Зычно воскликнул, взывая к троянским бойцам и ликийским: "Други троянцы, ликийцы, дардане – бойцы удалые, Будьте мужами теперь, помышляйте о бранной отваге! Воин храбрейший ушел, мне ж готовит великую славу Зевс Громовержец. Направьте коней своих цельнокопытных Прямо на мощных данайцев, чтоб славой великой покрыться". Так говоря, пробудил он в троянцах отвагу и силу. Точно охотник, преследуя льва или дикого вепря, Стаю собак белозубых в погоню за ним направляет: Так Приамид, уподобясь губителю смертных Арею, Против ахейских дружин устремил непреклонных троянцев. Сам он в переднем ряду выступал, горделивый душою, И налетел на сраженье, подобно грозе поднебесной, Если, обрушась, она темносинее море взволнует. Первым кого же убил и кого из ахейцев последним Гектор, Приама дитя, когда Зевс даровал ему славу? Первым убил он Эзея, потом Антиноя, Опита, Также Долопса Клитида, Офелтия и Агелая, Ора, Эзимна и стойкого в битве бойца Гиппоноя. Всех их, данайских вождей, умертвив, на толпу он нагрянул. Точно как западный ветер, дохнув ураганом могучим, Тучи размечет, сгущенные южным порывистым ветром, И, закрутившись, огромный поднимется вал, и без счета Брызги высоко взлетят, под дыханьем блуждающей бури: Столько ж голов аргивян под рукой Приамида упало. Быть бы несчастью тогда и свершиться делам безвозвратным, На корабли устремилось бы войско бегущих ахеян, Если бы царь Одиссей не воззвал к Диомеду герою: "Славный Тидид, неужель мы забыли о бранной отваге? Ближе, мой милый, сюда, стань со мною. То будет позором, Если захватит суда шлемовеющий Гектор великий". И, отвечая, сказал Диомед, сын Тидея могучий: "Я то останусь в бою и тебя поддержу, только прока Будет немного от нас, ибо Зевс, облаков собиратель, Ныне троянцам охотней, чем нам, посылает победу". Молвил и в прах с колесницы копьем ниспровергнул Фимбрея, В правый ударив сосец. В то же время от рук Одиссея Пал Молион, богоравный возница того полководца. Сделав негодными к бою, они отошли от упавших И на толпу устремились, свирепствуя, будто два вепря, Что на охотничьих псов опрокинулись, полны отваги: Так они гнали троянцев, губя. И свободно вздохнуло Войско ахеян, досель перед Гектором дивным бежавших. Тою порою они колесницу отбили, низвергнув Двух из народа храбрейших, детей перкозийца Меропса. Лучший гадатель из всех, на войну мужегубную детям Не разрешил он идти, но они не послушали слова, Ибо вперед увлекали их Парки погибели черной. Их Диомед, сын Тидея, копья знаменитый метатель, Жизни лишил и дыханья, и славные взял их доспехи. А Лаертид Одиссей Гипподама убил с Гиперохом. С Иды взирая, в то время над ними простер Громовержец Равные жребии битвы; они ж умерщвляли друг друга. Тою порой сын Тидея в бедро поразил Агастрофа, Сына Пеона бойца. Тут бы бегством спастись, да не близко Кони троянца стояли; его погубило безумье, Ибо возница держал лошадей вдалеке, сам же пеший В первом ряду бушевал он, пока не сгубил своей жизни. Гектор, завидевши их меж рядами, вперед устремился, Зычно крича, а за ним повалили фаланги троянцев. Вздрогнул, заметив его, Диомед, среди боя отважный, И Одиссею промолвил, к нему подошедшему близко: "Снова на нас этот бич надвигается, Гектор могучий, Только давай устоим, подождем и прогоним троянца". Так он сказал и, потрясши, копье длиннотенное бросил, Не промахнулся тогда сын Тидея, но, в голову целя, Поверху шлема ударил, и медь отскочила от меди, Тела не тронув прекрасного: шлем воспротивился крепкий, С гребнем высоким, трехпластный, подарок царя Аполлона. Гектор мгновенно назад отскочил и с толпою смешался. Стал он, упав на колени, могучей рукой упираясь В землю, в то время, как взоры окутались черною ночью. Но между тем как Тидид средь передних бойцов направлялся Вслед за копьем полетевшим, воткнувшимся в землю поодаль, Гектор очнулся и, быстро вскочив на свою колесницу, К войску троянцев погнал и погибели черной избегнул. Длинным копьем потрясая, воскликнул Тидид знаменитый: "Снова, собака, ты смерти избегнул теперь, хоть опасность Близко была. Аполлон из беды тебя вызволил снова! Видно, взывая к нему, ты вступаешь меж копий свистящих. Только покончу с тобой и потом, среди битвы столкнувшись, Если средь вечных богов у меня хоть один есть заступник. Но устремлюсь я покуда на прочих, кого ни настигну". Молвив, оружье совлек с Пэонида, метателя копий. Тою порой Александр, муж Елены прекрасноволосой, Начал натягивать лук против пастыря войска Тидида, Прячась за мраморный столб, на могильном холме рукотворном Ила, потомка Дардана, старейшины древнего Трои. И между тем как Тидид с груди Агастрофа героя Панцирь блестящий снимал, также щит с его плеч и тяжелый Шлем с головы, Александр нажимал рукоятку от лука. И не напрасно стрела из руки Приамида помчалась: В правую ногу в подъем он попал и, насквозь пролетевши, В землю воткнулась стрела. И ликующим смехом залившись, Выскочил он из засады и слово сказал, похваляясь: "В цель я попал, не напрасно стрела полетела. О, если б В пах угодил я повыше и жизни лишил тебя ныне! После всех бедствий, быть может, тогда бы вздохнули троянцы, Ибо как лев среди блеющих коз, ты внушаешь им ужас". Духом не дрогнув, ему отвечал сын Тидея могучий: "Тоже стрелок и обидчик! На дев бы глядел, а не хвастал Луком блестящим своим! Вот осмелься в оружии выйти И убедишься, насколько твой лук и все стрелы помогут! Ныне, подошву ноги оцарапав, ты так расхвалился, Я ж и не чувствую, точно ребенок ударил иль дева. Ибо тупой долетает стрела малосильного труса. Быстрые стрелы мои, даже если немного заденут, Рану наносят не так: они мужа кладут бездыханным. С горя по нем и супруга ногтями лицо раздирает, Дети его сиротеют, и, прах обагрив своей кровью, Сам он гниет, а кругом больше птиц соберется, чем женщин". Так он сказал. И тогда Одиссей копьеносец, приблизясь, Стал впереди, а за ним сын Тидея, присев, из подошвы Быструю вынул стрелу, его тело пронзило страданье. На колесницу вскочив, он соратнику дал повеленье Гнать к углубленным судам, ибо сердцем от мук обессилел. Тою порой Одиссей был себе самому предоставлен. Не находилось при нем никого, ибо все устрашились. Тяжко вздохнув, к своему обратился он храброму сердцу: "Горе мне, что предприму я? Позорно, толпы испугавшись, Прочь побежать иль ужасно с толпой одному состязаться, Ибо всех прочих данайцев Кронид устрашил Олимпиец. Только зачем я теперь вопрошаю об этом свой разум? Знаю и так хорошо, что из битвы лишь трус убегает. Кто же в бою первенствует, тот должен стоять непреклонно, Сам ли наносит удары, другие ль его поражают". Но между тем как он это обдумывал в мыслях и в сердце, С разных сторон подоспели ряды щитоносцев троянских И оцепили его, окружили свою же погибель. Точно как стая собак и юноши, полные силы, Выследят вепря, когда из глубокой выходит он чащи, Белые зубы остря меж изогнутых челюстей крепких; Псы налегают кругом, и хоть слышно, как лязгают зубы, Всеж не отходят от зверя, ужасного силой и видом: Так Одиссея, любезного Зевсу, теснили троянцы. Он же, на них наскочив с длиннотенным копьем заостренным, Первым в плечо поразил беспорочного Деиопита, После того умертвил и Фоона бойца и Эннома, Керсидамаса потом, с лошадей соскочившего наземь, Снизу ударил в живот под щитом округленным. В прах повалился троянец, хватая ладонями землю. Их покидая, он ранил копьем Гиппасида Харопса, Брата родного Сокоса, бойца, знаменитого родом. К брату на помощь тогда устремился Сокос богоравный, Близко он стал, подошедши, и слово сказал Одиссею: "Славный герой Одиссей, неустанный в трудах и обманах, Ныне тебе предстоит иль Гиппаса детьми возгордиться, Двух умертвивши подобных мужей и забрав их доспехи, Иль самому под моим же погибнуть копьем заостренным". Так произнесши, ударил он в щит равномерно округлый. Через блистательный щит копье тяжело пролетело. И, через панцирь проникнув, отделанный с дивным искусством, С ребер оно отделило всю кожу, но в чрево героя Глубже проникнуть ему помешала Паллада Афина. Понял герой, что копье не на место смертельное пала. Быстро назад отступил он и слово промолвил Сокосу: "А, злополучный, сейчас тебя злая погибель постигнет. Правда, меня прекратить ты заставил с Троянцами битву, Но говорю я тебе, что сегодня и тут же обнимешь Черную Парку и смерть, этим острым копьем пораженный. Мне ты дашь славу, Аиду ж, конями известному, душу". Так он сказал, а Сокос между тем убегал, повернувшись, Но, обращенному в бегство вонзил Одиссей богоравный В спину копье между плеч и оно через грудь пролетело. Звякнув оружьем, он пал и над ним Лаертид похвалялся: "Храбрый Сокос, сын Гиппаса, коней укротителя быстрых, Смерть обогнала тебя, от нее ты и бегством не спасся. О, злополучный, тебе ни почтенная мать, ни родитель Мертвому глаз не закроет. Скорей плотоядные птицы Выклюют их, вкруг тебя потрясая густыми крылами. Мне ж, как умру, богоравные тризну устроят ахейцы". Так говоря, из щита округленного, также из кожи Он извлекает копье, что отважный Сокос в него бросил. Тотчас же брызнула кровь, и боль его сердце смутила. Видя в крови Одиссея, бесстрашные дети троянцев Все на него устремились, друг друга в толпе побуждая. Он же назад отступал и товарищей кликал на помощь. Трижды он крикнул тогда, что в груди только голоса было, Трижды кричавшему внял Менелай, муж любезный Арею. Тотчас промолвил он слово стоявшему близко Аяксу: "Зевса потомок, Аякс Теламонид, владыка народов, Слышу звучит вкруг меня Одиссея могучего окрик. Так он взывает, как будто остался один и троянцы В гибельной схватке его притесняют, отрезав от прочих. Дай сквозь толпу проберемся, поможем скорей. Опасаюсь, Как бы, покинутый нами, не пострадал от троянцев. Сильно ахейцы тогда пожалеют о доблестном муже". Молвил и бросился первый, за ним и Аякс богоравный. Вскоре нашли Одиссея, любезного Зевсу. Троянцы Гнались за ним, обступивши, подобные рыжим шакалам, Что на горе над сраженным рогатым оленем стопились; Муж его ранил стрелой с тетивы, и помчавшись, бежал он Долго, пока еще кровь не застыла и двигались ноги; После ж того, как он пал, укрощенный стрелой быстролетной, В темном гористом ущелье шакалы терзать его стали; Вдруг кровожадного льва божество привело на то место; Вмиг разбежались шакалы, а лев пожирает добычу: Так, обступив многоумного храброго сына Лаетра, Сильной толпой на него напирали троянцы; герой же Длинным копьем отражал их, грозящую смерть отклоняя. Но лишь Аякс Теламонид предстал перед ними, подъемля Башнеподобный свой щит, врассыпную бежали троянцы. За руку взяв Одиссея, Атрид его вывел из битвы И постоял с ним, покуда соратник пригнал колесницу. Тою порою Аякс, на троянцев с копьем устремившись, Жизнь у Дорикла похитил, побочного сына Приама, После он ранил Пандокла, Лизандра, Пираса, Пиларта. Точно как бурный поток устремляется с гор на долину, Полный от ливней Зевеса, разбухший от талого снега, И, увлекая с собою засохшие дубы и сосны, Много обломков и тины ввергает в далекое море: Так по долине, бушуя, блистательный сын Теламона Мчался, рубя лошадей и людей. И об этом не ведал Гектор: на левом крыле он от битвы вдали подвизался, Подле Скамандра потока. Там больше всего среди боя Падало наземь голов и воинственных кликов звучало – Около Нестора старца и бурного Идоменея. Там находился и Гектор, фаланги мужей сокрушая, Сеял погибель, искусно владея копьем и конями. Все же ахейцы отважные не уступили бы поля, Если б тогда Александр, муж прекрасноволосой Елены, Не обессилил бойца Махаона, начальника войска, В правое ранив плечо оперенной стрелою трехгранной. То увидав, испугались дышавшие силой ахейцы, Как бы он не был убит и сраженья судьба изменилась. Идоменей той порой богоравному Нестору молвил: "Нестор, сын храбрый Нелея, великая слава ахеян, На колесницу взойди, Махаон станет рядом с тобою, Целнокопытных коней ты к судам устреми поскорее. Многих воителей стоит один врачеватель искусный, Тот, кто и стрелы извлечь и лекарством посыпать умеет". Так он сказал. Не ослушался Нестор, наездник Геренский, Тотчас оставил сраженье, взошел на свою колесницу; Сын Эскулапа, врача беспорочного, встал к нему рядом. Старец хлестнул по коням и помчались не против желанья К быстрым они кораблям, ибо сердцем туда порывались. Тою порой Кебрион, в колеснице близ Гектора стоя, Видел смятенье троянцев и слово сказал Приамиду: "Гектор, Приама дитя, мы сражаемся против ахеян Здесь, у окраины битвы злосчастной, меж тем как троянцы Все остальные мятутся, и люди и кони смешались. Там Теламонид бушует; его хорошо я заметил Ибо широкий свой щит он несет на плечах. Так давай же Бросим коней с колесницей туда, где всего беспощадней Воины губят друг друга, затеяв кровавую сечу, Пешие с конными вместе и крик несмолкаемый слышен". Так говоря, Кебрион по коням пышногривым ударил Звонким бичом, и внимая бичу, подчинилися кони, С легкой неслись колесницей среди аргивян и троянцев, Трупы топча и щиты; обагрилася черною кровью Ось колесницы внизу, также оба с боков полукружья Красные брызги туда и от конских копыт долетали И от ободьев колес. Шлемовеющий Гектор пытался В гущу проникнуть врагов и прорвать их фаланги с налета. Злое смятенье подняв, он копьем то и дело работал И, обегая кругом все ряды по широкому войску, Медью копья и меча и большими камнями сражался, Лишь одного избегал – Теламонова сына, Аякса, Зевсова гнева боясь, если б с мужем храбрейшим сражался. Ужас в Аякса вселил той порой Олимпиец верховный. Щит семикожный закинув, он стал и, охваченный страхом, То озираясь как зверь, то на войско троянцев уставясь, Начал слегка отступать, за коленом колено сгибая. Точно как рыжего льва от загона быков криворогих Стая собак и толпа молодых поселян отражает; Все они, зверю мешая бычачьего жира отведать, Бодрствуют целую ночь; он же, алчущий свежего мяса, Хочет прорваться, но тщетно: из рук дерзновенных навстречу Частые сыплются дроты и связки пылающих веток, Ужас внушая ему, несмотря на порыв; а с зарею Он уже бродит поодаль, и голод терзает в нем сердце: Так и Аякс отступал пред троянцами, нехотя сильно, Сердцем скорбя, оттого что за флот аргивян опасался. Точно беспечный осел, проходя близ засеянной пашни, Сходит с дороги и щиплет зеленый посев, не взирая На понуканья детей, что колотят его, обступивши, Палки ломают на нем – но ничтожны их детские силы – И прогоняют с трудом, когда он уж насытился пищей: Так Теламонова сына, громадного ростом Аякса, Храбрые дети троянцев с толпою союзников славных Копьями гнали вперед, посредине щита поражая И временами Аякс, о воинственной вспомнив отваге, Вдруг поворачивал щит против резвых наездников Трои И, задержав их фаланги, опять обращался для бегства. Так подвизался он, стоя среди аргивян и троянцев, Целому войску один подступить к кораблям не давая. Острые копья в героя летали из рук дерзновенных, Только одни, устремляясь, в огромном щите застревали, А остальные в средине, не тронувши белого тела, В землю вонзались, хоть страстно желали насытиться кровью. Тою порою увидел блистательный сын Эвемона, Вождь Эврипил, что Аякс осаждаем густыми стрелами. Ставши вблизи от него, он блестящим копьем замахнулся И Фавсиада сразил, Апизаона, пастыря войска, В печень, внизу от грудной перепонки, и члены расслабил, Сам устремился вперед и снимать с его плеч стал оружье. Но Александр боговидный, увидев, что сын Эвемона С плеч Фавсиада снимает доспехи, немедленно лук свой Против него натянул и в бедро его правое ранил. И тростниковое древко сломилось, бедро отягчая. Быстро в толпу он друзей отступил, убегая от Парки, Голос издал из груди и пронзительно крикнул данайцам: "Милые други, вожди и советники войска ахеян, Станьте, к врагу обернитесь и гибельный день отклоните От Теламонида храброго: стрелы его удручают. Сам он сегодня, боюсь, не вернется из битвы злошумной. Вы становитесь вокруг Теламонова сына Аякса". Так им кричал Эврипил, хоть и ранен был сам. И ахейцы Стали толпою пред ним, над плечами щиты наклоняя, Копья подняв. К ним навстречу великий Аякс приближался И, очутясь меж товарищей, стал и лицом обернулся. Так воевали ахейцы, бушуя, как ярое пламя. Тою порой кобылицы Нелида, покрытые потом, Нестора мчали из битвы и пастыря войск Махаона. Их увидавши, узнал богоравный Ахилл быстроногий, Ибо в то время стоял на большом корабле своем крайнем. Глядя на тягостный труд и плачевное бегство ахеян. Он обратился немедля к Патроклу, соратнику – другу, Звонко крича с корабля. Тот, услышав, из ставки явился, Равный Арею герой. И тогда началась его гибель. Первое слово промолвил Менойтия сын благородный: "Что, Ахиллес, меня кличешь? Какое мне дашь приказанье?" И, отвечая ему, так сказал Ахиллес быстроногий: "Славный Менойтия сын, моему ты возлюбленный сердцу! Нынешним днем, полагаю, ахейцы, обнявши колена, Будут меня умолять: нестерпимое горе подходит. Но оправляйся теперь, о, Патрокл, Зевесу любезный, Справься у Нестора старца, кто раненый тот полководец, Им увезенный из битвы? Он сзади врачу Махаону Асклепиаду подобен, в лицо же не видел я мужа, Ибо стрелой пронеслись, порываясь вперед, кобылицы". Так он промолвил. Патрокл послушался милого друга И побежал к быстроходным судам и палаткам ахеян. Тою порой полководцы достигли палатки Нелида, Сами они с колесницы сошли на кормилицу землю. Эвримедон же отпряг лошадей: то соратник был старца. Раньше всего они пот на хитонах своих обсушили, Став на прибрежии моря, дыханию ветра навстречу. После в палатку вошли и в покойные кресла уселись. А между тем Гекамеда, прекрасноволосая дева, Дочь Арсиноя владыки, им стала готовить напиток. Нестор ее в Тенедосе, разрушенном сыном Пелея, В дар получил от ахейцев, за первенство в мудрых советах. Прежде всего она стол пододвинула тесаный гладко, С темными ножками, дивный; а после на стол перед ними Медное блюдо поставила с луком – приправой к напитку – С медом зеленым, а также с ячменной крупой освященной; Кубок потом подала, привезенный из дома Нелидом, Дивно прекрасный, гвоздями усеянный весь золотыми. Ручки имел он четыре, и около каждой паслися Горлицы две золотые; на двух он держался подставках. Всякий другой бы с усильем сдвигал со стола этот кубок, Полный до края вином; без труда подымал его старец. В нем-то смешала напиток с богинями равная дева; Козьего сыра она над Прамнейским вином наскоблила Теркою медной, а сверху обсыпала белой крупою. Сделав напиток, она его пить предложила героям. Те по желанью испили, утишили жгучую жажду И, обращаясь друг к другу, вдвоем наслаждались беседой. Тою порою в дверях показался Патрокл богоравный. Старец, завидя его, устремился с блестящего кресла, За руку гостя берет и с собой приглашает садиться. Но отказался Патрокл и Нестору слово промолвил: "Старец, воспитанный Зевсом! Не время сидеть, не упросишь. Страх и почтенье внушает мне муж, повелевший разведать, Кто этот раненый вождь, приведенный тобой из сраженья? Впрочем, я вижу и сам, ибо вижу царя Махаона. Но возвращаюсь теперь, чтобы весть передать Ахиллесу. Ведаешь сам хорошо, о, питомец Зевеса, как страшен Этот герой: он легко и невинного мужа осудит". И, отвечая, сказал ему Нестор, наездник Геренский: "Что это вдруг Ахиллес так печалиться стал об ахейцах, Кто из них ранен стрелой? Иль еще до сих пор он не знает, Горе какое постигло все войско? Храбрейшие мужи На кораблях все лежат, кто копьем, кто стрелой пораженный. Ранен Тидея воинственный сын, Диомед непреклонный, Ранен метатель копья Одиссей, Агамемнон владыка, Ранен стрелою в бедро Эврипил, славный сын Эвемона. Вот я и этого мужа недавно привел из сраженья, Где он стрелою был ранен из лука. Но, силою гордый, Храбрый Ахилл не скорбит и данайцев ничуть не жалеет. Ждать ли он хочет, пока, несмотря на усилья ахеян, Наши суда на прибрежье огнем истребительным вспыхнут И до единого сами погибнем на узком пространстве? Ныне исчезла та сила, что в гибких была моих членах. Если б мне снова расцвесть, если б силой исполниться крепкой Прежних тех дней, когда распря возникла средь нас и элеян Из-за угона волов! Той порой Гиперохова сына Итимонея убив, знаменитого мужа элейца, Много скота отогнал я в возмездье. Быков защищая, Он из моей же руки был настигнут копьем заостренным, В первом свалился ряду, и бежали бойцы поселяне. Много добычи тогда мы собрали средь вражьей долины. Стад пятьдесят мы быков и не меньше свиней отогнали, Столько ж овечьих отар и раздольно пасущихся козьих, И полтораста еще лошадей быстроногих отбили, Все кобылиц, и бежали за многими вслед жеребята. Целую ночь мы их гнали и в город владыки Нелея, В славный Пилос привели. И Нелей был обрадован в сердце, Видя, как много я добыл, хоть в битву отправился юным. Вестники кликнули клич, лишь заря показалась на небе, Всех призывая сойтись, кто урон потерпел от элейцев. Вместе собравшись, пилосцев вожди разделили добычу, Ибо пред многими нами в долгу находились элейцы; Будучи в малом числе, мы, пилосцы, терпели обиды, С давних времен, с той поры, как Геракл могучий явился И притеснял нас, убивши храбрейших из наших сограждан. Было двенадцать числом сыновей у владыки Нелея, Только один я остался в живых, все другие погибли. Вот отчего, возгордясь, меднобронные дети элеян Много над нами творили бесчинств, издеваясь надменно. Старый Нелей отделил себе стадо быков криворогих, В триста голов отобрал он отару овец с пастухами, Ибо в великом долгу перед ним находилась Элида: Некогда он четырех лошадей с колесницей отправил На состязанья, в которых треножник назначен наградой. Авгий, владыка мужей, отобрал лошадей с колесницей, Только возница вернулся, потерей коней огорченный. Вот отчего, рассердясь на слова и поступки владыки, Старец взял выкуп несчетный, а прочее отдал народу Для дележа, чтоб никто не ушел, своей части лишенный. Все поделив, учреждали мы в городе жертвы бессмертным. Вдруг, торопливо собравшись, элейцы на третьи же сутки В наши пределы пришли; было много и пеших и конных. Вместе с другими явились в доспехах войны Молионы, Двое подростков, еще не изведавших бранной отваги, Некий есть город Фрион на высоком холме близ Алфея, Дальний, у самых пределов песчаного края Пилоса; Город разрушить желая, пилосцы его осадили. Только едва они дол перешли, как с Олимпа Афина Вестницей к нам среди ночи пришла и к оружью призвала. И не ленивый народ вкруг богини собрался в Пилосе, А порывавшийся в битву. Лишь мне ополчиться в сраженье Старец Нелей не давал и коней с колесницей припрятал, Ибо он думал тогда, что я в бранном не опытен деле. Все же, хоть пешим ушел, я средь конных бойцов отличался, Так как судьбою войны управляла Афина Паллада. Некий поток Минеей близ Арены вливается в море; Там на заре мы стояли – пилосское конное войско – И ожидали, покуда сходились ряды пехотинцев. Быстро собравшись, оттуда мы все устремились в оружьи И подоспели к полудню на берег священный Алфея. Тотчас прекрасные жертвы принесши верховному Зевсу, Также Алфею заклавши быка и бычка Посейдону, А синеокой Афине Палладе – корову из стада, К ужину мы приступили, и войско разбилось толпами. С тела оружья не сняв, мы немедленно спать уложились Подле Алфея реки. А надменные дети элеян Город уже осаждали, разрушить его порываясь, Но ожидало их раньше великое дело Арея. Ибо, когда над землею взошло лучезарное солнце, Мы завязали сраженье, Зевесу молясь и Афине. Только что битва разлилась по нашим рядам и Элейским, Первый я мужа сразил и угнал лошадей его быстрых, Храброго Мулия, зятя царя, ибо он себе в жены Старшую Авгия дочь, русокудрую взял Агамеду, Знавшую свойства всех трав, что растут на земле необъятной. Медным копьем я его поразил, когда он приближался. Грузно свалился он в прах; я ж, в его колесницу вскочивши, Стал меж передних бойцов. И отважные дети Элеян Все врассыпную бежали, увидев, как пал этот воин, Конных мужей предводитель, кто первым считался в сраженьи. Черной подобный грозе, я за ними в погоню пустился, Взял пятьдесят колесниц. И двое героев при каждой, Землю хватали зубами, моей укрощенные медью. Я б уничтожил и Актора юных детей Молионов, Если б отец Посейдон, всемогущий земли колебатель, Их из сраженья не спас, осенив своей тучей густою. Славу великую Зевс в этот день приготовил пилосцам, Ибо преследуя их, по обширной мы мчались долине И умерщвляли мужей и доспехи вослед подбирали, Долго, пока не пригнали коней в многохлебный Бупрасий И к Оленийской скале и к холму, от Ализия близко. Только оттуда назад нашу рать повернула Афина. Там я последнего мужа убил и отстал. И ахейцы Взад повернули коней из Бупрасия к стенам пилосским. Все прославляли в бессмертных Зевеса, а Нестора в людях. Вот я какой среди воинов был, если был когда-либо. Но Ахиллес насладиться один своей доблестью хочет. Много, боюсь, будет плакать он после, как войско погибнет. Вспомни, о, милый мой друг, что тебе заповедал Менойтий В день, как из Фтии тебя к Агамемнону в войско отправил. Мы, обретаясь внутри – я с божественным сыном Лаерта – Слышали все во дворце, как тебя он напутствовал словом. Ибо в то время пришли мы к Пелею в дворец населенный, Войско вербуя везде по Ахейской земле плодородной. Там мы внутри увидали Менойтия, храброго мужа, Также тебя с Ахиллесом. Пелей, престарелый наездник, Жирные бедра быка сожигал Громовержцу Зевесу, Стоя в ограде двора. И он чашу держал золотую, Темным вином окропляя горевшие части от жертвы. Вы ж рассекали, как следует, мясо быка. И в преддверьи Я с Одиссеем стоял. Вдруг Ахилл, изумясь, устремился, За руку взял нас и ввел, указал нам сиденья обоим И предложил угощенье, какое гостям подобает. После того, как едой и питьем усладили мы сердце, Первый я слово сказал, предлагая отправиться с нами. Радостно вы согласились, они же напутствовать стали. Царь престарелый Пелей наказывал сыну Ахиллу Доблестным быть постоянно, над всеми людьми возвышаться. После Менойтий, сын Актора, вот что тебе заповедал: "О, дорогое дитя, по рожденью ты ниже Ахилла, Старше годами зато, хоть тебя он гораздо сильнее: Должен ему помогать ты советом и словом разумным, И наставленьем, а он – быть послушным, себе же на благо". Вот что наказывал старец, а ты позабыл. Но и ныне Слово Ахиллу скажи: может быть убедится могучий. С помощью бога, как знать, не склонишь ли его, увещая? Ибо на благо всегда увещания друга нам служат. Если ж боится в душе он какого-нибудь прорицанья, Если почтенная мать ему знаменье Зевса открыла, Пусть бы тебя он послал, а с тобой и других мирмидонцев, И аргивян, быть может, тогда просияет спасенье. Пусть бы тебе ополчиться в доспехи свои он позволил, Чтобы троянское войско, тебя за него принимая, Вспять отступило, чтоб храбрые дети ахеян вздохнули, Ныне теснимые страшно, чтоб отдых настал хоть недолгий. Свежих исполнены сил, вы мужей, обессиленных в битве, К Трое прогнали б легко от судов и палаток ахеян". Так он промолвил и сердце в груди взволновал у Патрокла. Тот побежал вдоль судов к Ахиллесу, потомку Эака, Но, прибежав к кораблям богоравного сына Лаерта, К месту тому, где собранье и судьбище были ахеян, Где и бессмертным богам алтари у них сложены были, Он Эвемонова сына, вождя Эврипила увидел: Шел он из битвы, хромая, стрелою в бедро пораженный: Пот с головы Эврипила и с плеч его лился ручьями, Черная брызгала кровь из зияющей раны ужасной. Но, не взирая на это, владел он сознанием твердо. Видя его, сын Менойтия храбрый почувствовал жалость И, удрученно вздыхая, крылатое слово промолвил: "О, злополучные мужи! Так здесь, далеко от отчизны И от друзей, на троянской земле, суждено вам насытить Резвых собак своим жиром, вожди и советники войска! Но говори, о, питомец Зевеса, герой Эвемонид, В силах ахейцы ль еще устоять перед Гектором грозным, Или погибнуть уже, и падут под копьем его медным?" И, отвечая, сказал Эврипил, пораженный стрелою: "Нет, о, питомец Зевеса, ахейцам не будет спасенья И к чернобоким судам они вскоре толпой устремятся. Ибо все воины наши, дотоле храбрейшие в битве, Ныне лежат на судах, кто копьем, кто стрелой пораженный Храбрых троянских бойцов; их же сила растет постоянно. Но помоги мне теперь, отведи на корабль чернобокий, Вынь мне стрелу из бедра и обмой тепловатой водою Черную кровь, также рану посыпь облегчительным зельем Славным: его, говорят, ты узнал от Ахилла Пелида, Он – от Хирона узнал, кто кентавров был всех справедливей. Что же до наших врачей, Подалирия и Махаона, То опасаюсь, что этот в палатке лежит, пораженный, Сам в беспорочном теперь врачевателе нужду имея, Тот же находится в поле, в кровавой с троянцами битве". Снова к нему обратился Менойтия сын знаменитый: "Чем это все завершится? Что делать, герой Эвемонид? Я к Ахиллесу бегу, чтобы слово герою поведать Так, как наказывал Нестор Геренский, защитник ахеян. Но и тебя не оставлю я здесь истощенным от раны". Молвил и, пастыря войска обнявши под грудью, уводит В ставку его, где служитель постлал ему шкуры воловьи. Там он героя кладет и мечом из бедра вырезает Острую жгучую медь, и смывает водой тепловатой Черную кровь, и, в руках растерев, корешком обсыпает Горьким, смягчающим боли, и все вдруг утихли страданья. Вскоре и рана обсохла, и кровь перестала сочиться. –
12
Так под навесом палатки Менойтия сын благородный Рану лечил Эврипила, меж тем как троянцы и греки Все еще бились толпами. Но рвом и стеною широкой, Вдоль кораблей возведенной, ахейцы уж не были в силах Войско троянцев сдержать. Они ров прокопали в защиту Быстрых своих кораблей, нагруженных несметной добычей, Но позабыли тогда беспорочные сжечь гекатомбы В жертву бессмертным богам. И, воздвигнута против желанья Вечных богов, та стена простояла недолгое время. Гектор покуда был жив и Ахилл пребывал в своем гневе И не разрушенным город Приама царя оставался, Греков большая стена пред судами дотоле стояла. После ж того, как троянцы храбрейшие пали в сраженьи, А из ахеян одни уцелели, другие погибли И на десятое лето разрушен был город Приама И на судах в дорогую отчизну уплыли ахейцы, Феб Аполлон с Посейдоном вдвоем меж собой порешили Стену с землею сравнять и направили силу потоков Тех, что с Идейских высот ниспадают и в море струятся: Реса, а с ним Гептапора и Родия, также Кереса, Граника и Симоиса с Эзипом и дивным Скамандром, – Быстрых потоков, где много щитов округленных и шлемов Некогда в прахе валялось и гибли бойцы-полубоги. Устья у всех этих рек Аполлон повернул воедино, Против ахейской стены девять дней направляя их волны. Зевс беспрерывно дождил, чтоб скорей погрузить ее в море. Сам колебатель земли наступал, захвативши трезубец, Силой валов увлекал он основы из брусьев и камней, Те, что ахейцы, трудясь, заложили в земле под стеною. После он, сгладив пространство над быстрой волной Геллеспонта, Снова усыпал песком все прибрежье обширное моря. Стену с землею сравнив, повернул он потоки обратно, В русла, где прежде они светлоструйные воды катили. Так сотворили впоследствии Феб Аполлон с Посейдоном. Только теперь вкруг стены крепкозданной пылало сраженье, Балки на башнях высоких трещали под силой ударов. Дети ахеян, бичом укрощенные Зевса Кронида, На кораблях оставались глубоких, куда их направил Страх перед Гектором грозным, могучим виновником бегства. Он же, на бурю похожий, как прежде свирепствовал в поле. Точно как лев или вепрь, людьми окруженный и псами, Мечется в разные стороны, силе своей доверяясь, А звероловы, сплотившись фалангою, крепкой как башня, Стали навстречу пред ним и вступают в сраженье, бросая Частые стрелы из рук, но не дрогнет в нем гордое сердце, Страх не объемлет его, а скорее бесстрашие губит; Всюду бросается он, испытуя ряды звероловов, И расступаются люди, где б зверь не явился пред ними: Так по троянскому войску метался и Гектор, дружины Ров перейти убеждая. Но быстрые кони не смели; Тяжко храпели они, упираясь у самого края; Сильно пугал их тот ров шириною своей – и казалось Трудным равно перейти иль вблизи чрез него перепрыгнуть, Ибо и с той, и с другой стороны простирались повсюду Кручи отвесных боков, а над ними и колья торчали Длинные, вбитые часто, которыми дети ахейцев Ров окружили глубокий, преграду для вражьего войска. Там с колесницею быстрою конь нелегко бы продрался, Пешие – даже те размышляли, удастся ль попытка. Полидамас в это время предстал перед Гектором с речью: "Гектор и все полководцы троянских дружин и союзных! Было бы делом безумным коней через ров переправить: Страшно тяжел переход, да еще заостренные колья Стали вверху, и за ними стена поднимается близко, Войску не спешиться там, и равно с колесниц не сражаться. В узком пространстве, боюсь, они все, пораженные, лягут. Если Зевес Громовержец, замыслив беды аргивянам, Всех их решил уничтожить, а войско троянцев избавить, То пожелаю, чтоб это немедля теперь же свершилось: Здесь, от Аргоса вдали, да погибнут ахейцы без славы! Если ж враги обернутся и прочь от судов нас прогонят, Если мы в ров угодим, пред стеною глубоко прорытый, То опасаюсь, тогда ни единый из нас, даже вестник. В город назад не спасется, едва обернутся ахейцы. Но поспешите и все повинуйтесь тому, что скажу вам: Здесь, подле рва, пусть коней наготове служители держат, Мы же сойдем с колесниц и, покрыты доспехами брани, Все устремимся толпой вслед за Гектором, сыном Приама. Не устоят аргивяне, коль гибель над ними нависла". Так он сказал, и понравилось Гектору мудрое слово. Тотчас в доспехах войны с колесницы на землю он спрыгнул; Не оставались тогда на конях и другие троянцы: Все они спешились, видя, что спрыгнул божественный Гектор, Каждый из них своему отдавал приказанье вознице В должном порядке держать лошадей ото рва недалеко. Сами ж они разделились, в порядок построившись бранный, На пять разбились дружин, и пошли за своими вождями. Всех многолюдней толпа и храбрей устремилась за славным Полидамасом и Гектором, больше других порываясь Стену врагов сокрушить, пред глубокими биться судами. Третьим за ними пошел Кебрион, ибо Гектор оставил Воина при колеснице другого, слабей Кебриона. Перед другою толпой шли Парис, Алкафой с Агенором. Третью Гелен предводил с богоравным бойцом Деифобом, Двое Приама детей; с ними вместе начальствовал Азий, Азий герой Гиртакид, тот, кого привезли из Арисбы От берегов Селлефента огромные рыжие кони. Перед четвертой толпой шел Эней, сын отважный Анхиза, Вместе же с ним выступали и двое детей Антенора, Всяким владевших оружьем, герой Архелох с Акамасом. А Сарпедон предводил всю дружину союзников славных, Главка с собою забрав и отважного Астеропея: Воинов прочих они ему оба казались храбрее После него самого, ибо он отличался пред всеми. Сдвинув щиты из искусно отделанной кожи, троянцы Рвались, полны отваги, в надежде, что дети ахеян Не устоят против них, а на черных судах все погибнут. Так в это время троянцы и войско союзников дальних Все подчинились словам беспорочного Полидамаса. Лишь Гиртакид, повелитель мужей, не послушался Азий: Он ни с возницей соратником, ни с лошадьми не расстался, Но в колеснице, безумный, к судам быстроходным помчался. Не суждено ему было погибельных Парок избегнуть И, похваляясь конями и пышной своей колесницей, Править назад от судов к Илиону, открытому ветрам, Ибо копьем Девкалида, прекрасного Идоменея, Раньше настиг его Рок, чье название ужаса полно. Азий пустил колесницу на левую сторону флота, Тем же путем как с долины бежали ахейцы с конями. Этой дорогою Азий погнал лошадей с колесницей. Створы ворот он нашел не примкнутыми длинным засовом: Настеж открытыми их оставляли ахейцы на случай, Если б товарищ к судам из сражения бегством спасался. Прямо в ворота, отважный, погнал он коней, и дружина С криками вслед устремилась, надеясь, глупцы, что данайцы Не устоят против них, а на черных судах все погибнут. Двое бесстрашных мужей у ворот ожидали троянцев, Двое бойцов копьеносцев из племени храбрых лапитов, Сильный в бою Полипит, благородного сын Пирифоя, И Леонтей, истребителю смертных Арею подобный. Перед высокими близко стояли воротами оба. Точно два дуба нагорных, высоко поднявши вершины, Целыми днями выносят и вихорь могучий, и ливень, К почве приросши большими, простертыми всюду корнями: Так они оба тогда, полагаясь на руки и силу, Ждали, не дрогнув, пока приближался к ним Азий огромный. Тою порою, щитами из кожи сухой прикрываясь, Громко крича, и другие спешили к стене крепкозданной, Те, кем начальствовал Азий владыка, Орест с Иалменом, Азия сын Адамас и Фоон с Ономаем проворным. Оба лапита в то время ахеян в прекрасных доспехах, Стоя внутри за стеною, к защите судов побуждали. Но увидав, что троянцы толпою к стене приступили, А среди войска ахеян возникло смятение бегства, Ринулись оба вперед, чтоб вдвоем пред воротами биться, Диким подобные вепрям, когда на горах они слышат Шумное к ним приближенье собак и мужей звероловов И, стороною кидаясь, кругом сокрушают деревья, С корнем кусты вырывают и лязгают громко клыками, Долго, покуда охотник стрелой не лишит их дыханья: Так на груди у лапитов от стрел, против них устремленных, Лязгала светлая медь. Но они неуклонно сражались, Собственной силой доверясь и воинам прочим, что сверху С башен, устроенных крепко, бросали в троянцев каменья, Сами себя защищая, палатки и флот быстроходный. Точно как снежные хлопья с воздушных пространств ниспадают, В час как порывистый ветер, подвинувши темные тучи, Снегом густым далеко устилает кормилицу землю: Так в это время без счета из рук аргивян и троянцев Сыпались легкие стрелы. Щиты, и тяжелые шлемы Глухо гудели кругом, под ударами частыми камней. Громко тогда возопил, ударяя руками по бедрам, Азий, сын храбрый Гиртака, и слово сказал, негодуя: "Отче Зевес, неужель и тебе полюбилась неправда? Я уж в душе уповал, что ахейские эти герои Не устоят против нашей отваги и сил непобедных. Только свирепствуют оба, как гибкие осы иль пчелы, Если они прикрепили гнездо к придорожным утесам И не желают покинуть жилище свое опустелым, А защищают детей, на охотников храбро кидаясь: Так и они, хоть их двое, ворот не желают оставить, Прежде чем жизни лишат их, иль в плен заберут их живыми". Так говорил он, но сердца Зевеса тем словом не тронул, Ибо Зевес порешил только Гектору славу доставить. Там и другие бойцы пред другими воротами бились, Но не сумел бы, как бог, я поведать про все их деянья. Точно огонь бушевал перед каменной крепкой стеною. Дети ахеян, хоть горем терзались в душе, поневоле Перед судами сражались. И боги печалились сердцем, Все, кто доныне в боях заступался за войско данайцев. Оба лапита меж тем отличались в жестоком сраженьи. Первый тогда Полипит, бестрепетный сын Пирифоя, Ранил Дамаса копьем, угодивши по медному шлему. Не воспрепятствовал шлем, но насквозь острие пролетело, Кость проломило внутри, и весь мозг в голове сотряхнулся. Так усмирил он Дамаса, горевшего жаждой сражаться. После того умертвил он Пилона, равно как Ормена. В свой же черед Леонтей, благородный потомок Арея, В пояс копьем поразил Гиппомаха, дитя Антимаха. Вскоре за тем, из ножен извлекая свой меч заостренный, Ринулся он сквозь толпу и напал на бойца Антифата. Раненый близко мечем, по земле распростерся тот навзничь. А Леонтей умертвил Иамена, Менона с Орестом, Всех, одного за другим, повалил на кормилицу землю. Тою порой как они обнажали тела от доспехов, Гектор и Полидамас со своей подступали дружиной, И многолюдней других, и храбрее, из воинов юных, Жаждавших стену разрушить и пламенем флот уничтожить. Долго они колебались, у рва нерешительно стоя, Ибо в тот миг, как уже перейти через ров собирались, Птица явилась им слева, орел, в поднебесьи царящий, С чудищем страшным в когтях, со змеей, обагренною кровью; Та извивалась еще и, живая, готовилась к битве, Ибо, назад изогнувшись, орла, что держал ее крепко, В грудь укусила близь шеи, и он, застонавши от боли, Наземь швырнул ее прочь, уронив среди войска троянцев, Сам же, пронзительно крикнув, с дыханием ветра помчался. Вздрогнули сердцем троянцы, увидев змею, что меж ними, Корчась, лежала – Эгидодержавного знаменье Зевса. К Гектору Полидамас подошел в это время и молвил: "Гектор, всегда-то меня на собраниях ты порицаешь, Хоть бы полезный я подал совет. Но никто из народа Ни на войне, ни в собраньи тебе прекословить не должен, Только твою подобает ему увеличивать славу. Все же я снова скажу то, что кажется мне наилучшим: Не устремимся теперь из-за флота с ахейцами биться, Ибо все кончится так, как предвижу в душе, если вправду В самый тот миг, когда мы через ров перейти собирались, Птица явилась нам слева, орел, в поднебесьи царящий, С чудищем страшным в когтях, со змеей, обагренною кровью, Если, гнезда не достигнув, ее уронил он живую И не успел донести, чтобы малых птенцов ей насытить. Также и мы, коль ворота и крепкую стену ахеян Силой разрушим теперь и ахейцы пред нами отступят, Той же дорогой назад от судов не вернемся в порядке. Многих на месте оставим троянских мужей, укрощенных Медью ахейских бойцов, защищающих флот быстроходный. Так бы теперь рассудил и гадатель, кто словом умеет Знаменья все изъяснять, – и его бы послушалось войско". Но, исподлобья взглянув, отвечал шлемовеющий Гектор: "Полидамас, ты сегодня не по сердцу речь произнес мне. Мог бы другие слова ты угоднее этих измыслить. Если ж поистине это обдуманно все ты промолвил, Значит рассудок в тебе погубили бессмертные боги. Ты мне велишь позабыть о намереньях Зевса Кронида, Тех, что он сам обещал мне исполнить, кивнув головою; Вместо того ты советуешь слушаться птиц большекрылых. Я ж не забочусь ничуть и нисколько меня не тревожит, Справа ли мчатся они, направляясь к восходу и солнцу, Или же слева летают к закату, объятому тьмою. Будем и впредь подчиняться советам великого Зевса, Кто управляет людьми и бессмертными всеми богами. Доброе знаменье есть лишь одно – за отчизну сражаться. Ты почему испугался сраженья и битвы жестокой? Даже когда бы мы все остальные и были убиты Перед судами врагов, – ты о смерти своей не печалься, Ибо и сердце в тебе не отважно, и в битве ты робок. Если же сам от войны уклонишься иль мужа другого, Речью своей обольстив, от жестокого боя удержишь, – Тотчас, моим пораженный копьем, ты испустишь дыханье". Так произнесши, пошел он вперед, а за ним и другие Ринулись, громко крича. И Зевес, веселящийся громом, Поднял с Идейской вершины порывистый ветер, что прямо Пыль устремил на суда аргивян. Той порой он ахеян Разум затмил, а троянцам и Гектору славу готовил. Знаменьям этим Зевеса и собственным силам доверясь, Начали приступ троянцы, чтоб стену разрушить большую. Выступы башень они сокрушили, громили бойницы И опрокинули сваи торчавшие – те, что ахейцы В землю глубоко забили, как первые башен опоры. Их вырывали троянцы затем, чтоб стена пошатнулась. Не уклонились, однако, от битвы и дети ахейцев. Но, оградивши бойницы щитами из кожи воловьей, Стрелы оттуда метали в троянцев, к стене подступавших. Оба Аякса в то время обход совершали по башням И ободряли войска, возбуждая отвагу ахеян, С ласковой речью к одним и суровой к другим обращались, Если видали мужей, кто совсем уклонялся от битвы: "Други Ахеяне, те, кто по силе других превосходит, Те, кто слабее других и кто среднюю силу имеет (Ибо в сраженьи не все одинаковы мужи бывают), – Ныне, как видите сами, для всякого дело найдется. Да не отступит никто к кораблям, чьи б ни слышал угрозы. Все устремитесь вперед, побуждая друг друга словами. Молниевержец Олимпа Зевес Промыслитель, быть может, Приступ нам даст отразить и прогнать неприятелей в город". Так они, громко крича, побуждали ахеян сражаться. Точно как снежные хлопья зимою летают без счета, В день, когда Зевс Промыслитель из облака снег посылает, Стрелы свои обнажая пред взорами смертнорожденных, Сыплет из туч, убаюкавши ветры, пока не покроет Темя высокое гор и далеко нависшие скалы, Долы, родящие лотос, и тучные нивы людские, И не устелет прибрежье и гавани моря седого; Только волна, набегая, противится снегу, а сверху Все им одето, пока не обрушится ливень Зевеса: Так с двух сторон в это время и камни без счета летали, То в аргивян от троянцев, то в них от ахеян обратно, И над стеною кругом несмолкаемый шум раздавался. Тою порой ни троянцы, ни даже блистательный Гектор Не сокрушили б в стене ни ворот, ни запора большого, Если б мудрый Кронид Сарпедона, любезного сына, На аргивян не послал, точно льва на быков криворогих. Тотчас вперед он уставил свой щит равномерно-округлый. Медный, прекрасный, чеканный. Сковал его медник искусный, После внутри закрепил он во множестве кожи бычачьи И золотыми гвоздями приладил к наружному кругу. Этот уставивши щит, два колебля копья медноострых, Ринулся вождь Сарпедон, точно лев, на горах возвращенный, Мяса лишенный давно и гонимый безтрепетным сердцем Тучных спроведать овец и в загон мимо стражи проникнуть; Если он даже и много мужей пастухов там увидит, Стадо свое берегущих с оружьем и быстрыми псами, Все же назад без борьбы от загона уйти не захочет, Но устремится бесстрашно и либо добычу похитит, Либо, копьем из проворной руки пораженный, свалится: Так Сарпедона, подобного богу, душа побуждала Ринуться против стены, не сорвет ли бойницы на башнях. Главка тогда он окликнул бойца, Гипполохова сына: "Главк, почему нам в Ликии почет воздают перед всеми Местом передним и мясом отборным, и полною чашей И обращают к нам взоры, как будто к богам вечносущим? Мы отчего подле Ксанфа богатым владеем наделом, И виноградником славным, и пашней, ячмень приносящей? Вот почему нам теперь надлежит пред ликийской дружиной В ряде переднем стоять и в горячую ринуться битву. Пусть говорит о нас всякий ликийский боец крепкобронный: – Нет, не лишенные славы, ликийской страной управляют Наши вожди и недаром едят они тучных баранов, Сладким, как мед, запивая вином; они доблестны силой, Ибо в переднем ряду пред ликийской дружиною бьются. – Друг мой, о, если бы мы, убежавши теперь из сраженья, Стали бессмертными оба и чуждыми старости вечно, То не хотел бы я сам среди войска переднего биться, Да и тебя не послал бы в тот бой, прославляющий мужа. Только везде окружают нас Парки несчетные смерти, И человеку нельзя убежать от нее, ни укрыться. Так повоюем, – себе ли иль недругу славу добудем". Так он сказал. Не ослушался Главк, позади не остался. Ринулись оба вперед с многолюдной дружиной ликийцев. Их увидав, задрожал Менесфей, храбрый сын Петеоса, Ибо на башню его они шли, принося разрушенье. Он озирался кругом вдоль стены аргивян, не видать ли Близко вождей, кто беду отвратить бы сумел от дружины. Двух он Аяксов тогда увидал, ненасытных в сраженьи; Тевкр стоял подле них, из палатки недавно вернувшись. Но Менесфей, хоть и громко их звал, ими не был услышан: Столь оглушительный гул раздавался до неба от криков, От столкновенья щитов, от украшенных гривами шлемов И от ворот: они все осаждаемы были врагами, Всюду стояли троянцы, пробить и ворваться пытаясь. Вестником тотчас к Аяксу отправил он мужа Тоота: "Славный Тоот, ты беги, призови поскорее Аякса, Или обоих, коль можно, – так было бы лучше гораздо, – Ибо великая скоро над нами беда разразится. Сильно теперь нас теснят полководцы ликийской дружины, Кто и досель отличался неистовством в бурных сраженьях. Если ж и там, как и здесь, разгорелась упорная битва, Пусть Теламонид могучий один поспешит нам на помощь Вместе с воинственным Тевкром, кто луком искусно владеет". Так он промолвил и, внявши ему, не ослушался вестник, А побежал вдоль высокой стены меднобронных данайцев, Перед Аяксами стал и поспешно промолвил им слово: "Славный Аякс Теламонид, о, вождь аргивян меднобронных! Сын дорогой Петеоса, питомца Кронида, вас просит Хоть ненадолго к нему поспешить и помочь в затрудненьи. Просит обоих он вас; будет лучше, коль оба пойдете, Ибо великая скоро над нами беда разразится. Сильно теперь нас теснят полководцы ликийской дружины, Кто и досель отличался неистовством в бурных сраженьях. Если ж и здесь, как и там, угрожает вам трудная битва, Пусть Теламонид один поспешит к нам на помощь Вместе с воинственным Тевкром, кто луком искусно владеет". Так он сказал. Подчинился великий Аякс Теламонид И Оилееву сыну крылатое слово промолвил: "Сын Оилея Аякс, вы вдвоем с Ликомедом отважным Здесь оставайтесь и к битве ряды аргивян побуждайте. Я же отправлюсь туда и участье приму в их сраженьи; После назад возвращусь, оказавши им нужную помощь". Так говоря, удалился Аякс Теламонид великий; Рядом шел Тевкр, ему по отцу приходившийся братом; Лук же изогнутый Тевкра понес Пандион вслед за ними. Идя внутри за стеной, они прибыли скоро на башню, Где Менесфея дружину застали теснимой жестоко, Ибо герои вожди и советники войска ликийцев Приступом шли на бойницы, подобные темному вихрю. В свалку вмешались герои – и грохот сраженья поднялся. Первым Аякс Теламонид убил Сарпедонова друга Сильного духом бойца Эпиклея; в него угодил он Камнем большим угловатым, лежавшим внутри за стеною Подле бойницы вверху; из людей, существующих ныне, Муж и в цветущую пору его без труда не поднял бы, Обе напрягши руки; он же быстро схватил и низринул. Шлем с четырьмя ободками пробил этот камень и кости Все размозжил головные, и тот, как ныряющий в воду, С башни высокой слетел; и душа от костей отлучилась. Тевкр меж тем Гипполохова сына, могучего Главка, Видя, что он, устремившись, оставил открытою руку, С башни стрелой поразил и сраженье заставил покинуть. Тот соскочил со стены, притаясь, чтоб никто из ахейцев Не увидал его раны и громко не стал похваляться. Сделалось больно в душе Сарпедону, едва он заметил, Как удаляется Главк. Но герой не забыл о сраженьи, А в Алкмаона, Фесторова сына, копье, изловчившись, Быстро вонзил и обратно извлек, и тот навзничь свалился, Следуя взмаху копья, и доспехи на нем загремели. Мощно руками тогда Сарпедон за зубец ухватившись, Двинул к себе, и зубец за руками последовал тотчас. Верх обнажился стены, и проложен был путь всем троянцам. Разом и Тевкр, и Аякс той порой в Сарпедона попали. Первый стрелою пернатой прицелившись в грудь Сарпедона, В светлый ударил ремень, что держал его щит исполинский; Смерть отражая, Зевес ему не дал упасть пред кормами. А Теламонид копьем по щиту, наскочивши, ударил. Вышло насквозь острие и назад оттолкнуло героя. Он от бойницы слегка отступил, но не вышел из битвы, Ибо бестрепетным сердцем надеялся славы достигнуть, И, обернувшись, воззвал громогласно он к войску ликийцев: "Что ослабели вы так, о, ликийцы, в порыве отважном? Мне одному тяжело, не взирая на силу и доблесть, Брешь проломивши в стене, и дорогу до флота очистить. Все устремитесь за мной: сообща облегчается дело". Так он сказал, и тогда, испугавшись угрозы владыки, Мужи сплотились тесней вкруг царя, кто советовал мудро. В свой же черед и ахейцы сплотили фаланги, И завязалась опять между ними жестокая свалка. Ибо равно не могли ни могучие дети ликийцев Путь проложить к кораблям, хоть отверстье в стене проломили, Ни копьеносцы ахейцы – рассеять дружину ликийцев И отразить от стены, до которой вплотную добрались. Точно как двое мужей, находясь на полях пограничных, С мерой в руках о меже состязаются громко друг с другом, Спорят о малом пространстве, чтоб равным владеть им наделом: Так лишь бойницы одни в это время врагов разделяли, И над стеной они бились, рубя на груди друг у друга Кожи округлых щитов и легких щитков оперенных. Было немало тогда пораженных безжалостной медью; Тылом кто был обращен, в непокрытую ранен был спину, Кто обращен был лицом, те сквозь щит получали удары. Всюду с обеих сторон и бойницы, и самые башни Кровью мужей обагрялись от рук аргивян и троянцев. Но аргивяне держались, – троянцы прогнать не могли их. Точно работница честная, шерсти на вес покупая, Чтоб дорогим своим детям промыслить ничтожную плату, Держит весы неуклонно и трогает чашки, равняя: Так и победы весы над сражением ровно висели. Прежде чем Гектора Зевс не покрыл величайшею славой: Первым из всех Приамид за стеной аргивян очутился. Он, обратившись к троянцам, пронзительным голосом крикнул: "Ближе, наездники Трои! Ломайте ахейскую стену И разрушительный пламень мечите на флот быстроходный!" Так он сказал, ободряя, и все, его голос услышав, Тесной толпою на стену пошли и в короткое время Вверх на раскаты взобрались, держа заостренные копья. Гектор меж тем подбирает огромный булыжник, лежавший Перед воротами, книзу тупой, а вверху заостренный. Камень такой от земли из людей, существующих ныне, Двое работников лучших на воз без труда не взвалили б, Но Приамид и один без усилья взмахнул, приподнявши, Камнем, которому легкость придал Громовержец в ту пору. Точно пастух, что несет без усилия шерсть от барана, Взявши одною рукой и не чувствуя тяжести ноши: Также легко сын Приама понес им приподнятый камень Прямо к высоким воротам, досчатым, о двух половинках, Гладко и крепко сплоченных; внутри они вместе держались Парою встречных запоров и длинным смыкались засовом. Ставши вблизи, он булыжник швырнул в середину, упершись, Ноги удобно расставив, чтоб силы удар не лишился. Крючья сорвал он с обеих сторон; всею тяжестью камень Рухнул меж ними – и громко ворота кругом затрещали. Не устояли засовы, и створы ворот растворились. В них устремился мгновенно блистательный Гектор великий, Видом похожий на быструю ночь, вокруг тела блистая Грозною медью, колебля два острых копья. И никто бы, Выйдя навстречу его не сдержал, как он прыгнул в ворота, Разве один из бессмертных. Огнем его очи пылали. Он обернулся к троянцам и крикнул толпе, побуждая Всех перебраться чрез стену – и те устремились послушно. Но между тем как одни пробирались стеною, другие Прямо воротами шли. Побежали тогда аргивяне В страхе к судам углубленным – и гул непрерывный поднялся.
13
Зевс, проводивши троянцев и Гектора к флоту ахеян, Там их оставил одних, да воюют, страдая безмерно, Сам же в ту пору назад отвратил свои ясные очи, Вдаль устремил их на землю фракийцев, наездников резвых, Мизян, кулачных бойцов, Абиян, справедливейших смертных, И Гиппомолгов прекрасных, живущих молочною пищей. Больше ни разу не кинул на Трою он ясного взора, Ибо не ждал в своем сердце, чтоб кто из бессмертных явился, Помощь желая подать аргивянам иль войску троянцев. Но сторожил не напрасно земли колебатель могучий. Он, изумляясь взирал с высоты на сраженье и битву, Сидя на крайней горе Самофракии, славной лесами. С этого места пред ним вдалеке открывалась вся Ида, Также весь город Приама и флот быстроходный ахеян. Там-то он, выйдя из моря, сидел, негодуя на Зевса, В сердце жалея данайцев, троянцами сильно теснимых. Малое время спустя, он сошел с каменистой вершины, Быстро ногами ступая. И лес и высокие горы Все задрожали кругом под нетленной стопой Посейдона. Трижды шагнул он вперед; с четвертым же шагом он прибыл В Эги, туда, где его возведенные пышно чертоги Блещут в морских глубинах, золотые нетленные вечно. В дом сей войдя, лошадей в колесницу он впряг быстролетных, Меднокопытных, – вкруг них золотые разметаны гривы. Сам золотые одежды вкруг тела надел он, прекрасный Бич захватил золотой и, поднявшись в свою колесницу, Быстро погнал по волнам. И немедля узнавши владыку, Чудища моря кругом из убежищ запрыгали дальних. Воды, ликуя, разверзлись. И, кони с такой быстротою По морю мчались, что медная ось не касалася влаги. Кони несли его вскачь к быстроходному флоту ахеян. В безднах глубокого моря широкая скрыта пещера, Меж Тенедосом и Имбром крутым в расстоянии равном. Там лошадей он поставил, земли колебатель могучий, Из колесницы отпряг и божественной бросил им пищи. В то же им время вкруг ног золотые накинул им путы, – Что ни порвать, ни расторгнуть, – чтоб ждали его возвращенья. Сам же отправился в лагерь ахейских мужей меднобронных. Тою порою троянцы, огню или вихрю подобны, Вместе за Гектором шли, ненасытной пылая отвагой. Полны смятенья и криков; они уповали, что вскоре Флот аргивян заберут и убьют близь судов всех данайцев. Но Посейдон, вседержитель земли и земли колебатель, Выйдя из бездны морской, ободрил аргивян меднобронных, Ставши подобно Калхасу и видом и голосом звонким. Прежде других он окликнул Аяксов, и без того храбрых: "Только тогда вам, Аяксы, спасти аргивян, коль отвага Будет у вас на уме, а не кровь леденящее бегство. Не опасаюсь нигде вдоль сражения силы троянцев, Хоть удалось им толпой перейти чрез великую стену. Всех удержать их сумеют ахейцы в прекрасных доспехах. Только боюсь, как бы там не случилося с нами несчастье, Где этот бешеный вождь, как огонь, выступает пред войском, – Гектор, гордящийся тем, что рожден от могучего Зевса. Пусть бы и вам кто-нибудь из бессмертных вдохнул теперь в сердце Храбрость сражаться самим и другими начальствовать в битве! Вы бы при всей его силе от быстрых судов отразили, Если б и сам Олимпиец Зевес побуждал в нем отвагу". Так говоря, вседержитель земли и земли колебатель Посохом тронул обоих и крепкой исполнил их силой, Гибкими сделал суставы, проворными руки и ноги. Сам же, подобно тому, как с места снимается ястреб, Ежели он над скалой недоступною взмыл, быстрокрылый, И устремился в долину, другую преследуя птицу: Так Посейдон, колебатель земли, удалился внезапно. Первым меж ними узнал его сын Оилея проворный. Тотчас он слово сказал Теламонову сыну Аяксу: "Верно, Аякс, кто-нибудь из богов на Олимпе живущих, Образ провидца приняв, нам сражаться велел пред судами, Ибо то не был Калхас, прорицающий птицегадатель. Сзади его я узнал, когда он уходил, по движенью Голеней легких и ног: без труда узнаваемы боги. И у меня же в груди встрепенулось любезное сердце; Больше, чем прежде оно захотело сражаться и биться. Ноги горят подо мной, а вверху так и движутся руки". И, отвечая на это, Аякс Теламонид промолвил: "И у меня за копье ухватилися мощные руки. Сила разлилась по телу, а ноги внизу так и ходят. Страстно хотел бы теперь я сражаться один с Приамидом, С Гектором славным, хоть сам он горит ненасытной отвагой". Так в это время они обращались друг к другу со словом, Радуясь бранному пылу, что в сердце вдохнул им бессмертный. А вседержитель земли, между тем, ободрял тех данайцев, Что позади, подле быстрых судов отдыхали душою. От непосильных трудов их усталые члены ослабли, Горе терзало их сердце, с тех пор как они увидали, Что чрез великую стену толпой перебрались троянцы. Слезы, при виде троянцев, у них под ресницами лились, Ибо казалось ахейцам, что не избежать им несчастья. Но Посейдон, чуть явился, легко ободрил их фаланги. Раньше других он к Леиту и Тевкру пошел, побуждая, Также к бойцу Пенелею, к Фоасу, к вождю Деимиру И к Мериону, равно к Антилоху – зачинщикам в битве. Их побуждая к сраженью он слово крылатое молвил: "Стыд, аргивяне, бойцы молодые! На вас-то всех больше Я уповал, что, сражаясь, вы быстрый нам флот отстоите. Если ж и вы от опасной войны воздержаться решили, Знать наступил уже день, когда нам от троянцев погибнуть. Боги! По истине, чудо великое вижу глазами, Страшное, – я никогда не гадал, что оно совершится! Вижу троянцев, идущих на наши суда, тех троянцев, Что походили, бывало, на робких оленей средь леса, В страхе мятущихся, слабых, себя защищать не способных, Годных лишь только в добычу шакалам, волкам и пантерам. Так и троянцы досель никогда не имели желанья Грудью стоять, поджидая отважных и сильных ахеян. Ныне ж, от Трои вдали, близ глубоких судов они бьются, Лишь по причине безумья Атрида и розни народов, Что, на вождя негодуя, скорее согласны погибнуть Подле своих кораблей, чем в защиту их биться с врагами. Все же, хотя несомненно, что всем злоключеньям виною Царь Агамемнон Атрид, облеченный обширною властью, Ибо бесчестье нанес быстроногому сыну Пелея, – Нам-то ничуть не пристало от боя теперь отрекаться. Дайте исправим ошибку: героев сердца излечимы. Вы же храбрее других, вы первейшие в войске ахейском, И оттого забывать вам о бранной отваге позорно. Я не корил бы того, кто от битвы совсем отказался, Будучи сердцем труслив; но на вас всей душой негодую. Неженки, ленью своей вы похуже накличете горе. Вспомните, други, скорей о стыде и людских укоризнах, Ибо великая битва теперь для ахеян возникла: Гектор, средь боя отважный, уже пред судами воюет, Бурный герой, сокрушивший ворота с огромным засовом". Так говоря, колебатель земли укрепил в них отвагу. В строй становились фаланги, теснясь вкруг обоих Аяксов, Мощные, – сам бы Арей, появившись, не стал порицать их, Не осудила б Афина, кто в бой подстрекает героев. И богоравного Гектора ждали отборные мужи. Все, кто храбрейшим считался, на Гектора шли и троянцев, Тесно сомкнув свои копья, щиты свои сдвинувши близко. Сплочен был щит со щитом, шлем со шлемом и с воином воин. Шлемы в движеньи бойцов шишаками сверх гребней сшибались: Так они тесно в то время стояли в рядах друг от друга. Мощными сжаты руками, дрожали скрещенные копья. Прямо вперед порывались ахейцы, желая сражаться. Но и троянцы стремились толпой. Впереди их шел Гектор, Против ахейцев несясь напролом, точно камень огромый, Если разбухший поток его сдвинул с вершины утеса Бурной волною подмыв основание глыбы нависшей; Прыгая, лес оглашает он громом, взлетает высоко, Неудержимо несется, пока не достигнет равнины, Где остается лежать, не взирая на силу порыва: Так в это время и Гектор грозил, что, мужей убивая, К морю пробьется легко до судов и палаток ахейских. Но, лишь едва налетел на фаланги данайцев, Должен был стать неподвижно. И храбрые дети ахеян, Противоставив мечи и колебля двуострые копья, Гнали его от себя и он вспять отступил, отраженный. Голосом зычным тогда он воскликнул, взывая к троянцам: "Мужи троянцы, ликийцы, дардане – бойцы удалые! Стойте со мною! Недолго противиться будут ахейцы, Хоть и сомкнулися тесно фалангою, крепкой как башня. Скоро, надеюсь, они пред копьем моим крепким отступят, Ежели вправду муж Геры, верховный мне бог помогает". Так говоря, увеличил он в каждом отвагу и силу. Тою порой Деифоб Приамид отделился от строя. Гордый в душе, впереди со щитом равномерно округлым, Ноги он ставил легко, под прикрытьем щита выступая. Тотчас блестящим копьем Мерион в него целиться начал, Бросил и в кожаный щит угодил равномерноокруглый. Только щита не пробивши, копья длиннотенного древко Подле копейца сломалось; меж тем Деифоб, сын Приама, Кожей обтянутый щит далеко пред собою уставил, Ибо он в сердце боялся копья Мериона героя. Тот отступил и смешался с дружиной, рассерженный сильно Тем, что сломалось копье и победа из рук ускользнула. Быстро назад он пошел к кораблям и палаткам ахейцев, Чтобы копье принести, у него припасенное в ставке. Битва меж тем продолжалась и крик раздавался немолчный. Тевкр, дитя Теламона, героя убил копьеносца, Имбрия, Ментора сына, конями богатого мужа. Он, до прихода ахейских дружин, обитал в Педеоне, Муж незаконной Приамовой дочери Медесикасты. После ж прибытья ахейских судов обоюдоокруглых Снова он в Трою пришел и блистал среди войска троянцев, В доме Приама живя, наравне с сыновьями любимый. Сын Теламона его ниже уха копьем своим длинным Ранил и вырвал копье. Тот же наземь свалился как ясень, Что на вершине горы, отовсюду открытый для взора, Медью подрублен, простер по земле свои нежные листья: Так он упал, – загремели покрытые медью доспехи. Тевкр вперед устремился, совлеч пожелавши оружье, Но как рванулся вперед, тотчас Гектор копьем в него бросил. Он же, увидевши раньше, чуть-чуть от копья уклонился, И Антимаха, Ктеатова сына, Акторова внука, В грудь поразило копье, когда в битву хотел он вмешаться. Грузно он на земь упал, и доспехи на нем загремели. Гектор вперед устремился, чтобы с головы Антимаха Снять его шлем густогривый, к вискам прилегающий плотно. Но как рванулся вперед, светлым древком Аякс замахнулся. Только он Гектора тела не видел; тот грозною медью Весь был покрыт. И он, выпуклый щит по средине ударив, С страшною силой толкнул Приамида, – тот вспять возвратился, Оба покинувши трупа; ахейцы к себе повлекли их. Труп Антимаха бойца Менесфей богоравный и Стихий, – Войска афинян вожди, – понесли, направляясь к ахейцам. Имбрия взяли Аяксы, дышавшие бурною силой. Точно похитив козу из-под стражи собак острозубых, Двое бестрепетных львов ее в частый кустарник уносят, В челюстях крепких держа высоко над землею добычу: Так, высоко приподняв, облеченные в шлемы Аяксы С трупа снимали доспехи. И, гневный из-за Антимаха, Сын Оилея от нежной отсек его голову шеи. После, шаром завертев, чрез толпу ее бросил к троянцам: В прах она к самым ногам богоравного Гектора пала. Тою порой Посейдон в своем сердце разгневался сильно Из-за того, что погиб его внук среди сечи жестокой. Быстро направил шаги он к судам и палаткам ахейцев, Чтоб аргивян ободрить, а троянцам беды приготовить. Идоменей, знаменитый копьем, тут попался навстречу. Он возвращался от друга, что битву недавно покинул, Раненый ниже колена копья заостренною медью. Вынесен он был дружиной. Его-то, врачам поручивши, Идоменей возвращался в шатер: еще жаждал он битвы. С речью к нему обратился земли колебатель могучий, Голос в ту пору приняв Андремонова сына Фоаса, Кто в Калидоне высоком, равно как в Плевроне обширном, Средь этолиян царил и как бог почитался народом: "Идоменей, о, советник воинственных критян, куда же Делись угрозы тех дней, как троянцам грозили ахейцы? Идоменей отвечал ему, критских дружин предводитель: "В этом, Фоас, невиновен никто из мужей, мне известных, Ибо мы все, как один, непреклонно умеем сражаться, Не обуял никого между нами испуг малодушный, Не уклонился никто из-за лени от пагубной битвы. Так, без сомненья, угодно великому силой Крониду, Чтоб аргвяне вдали от отчизны здесь пали без славы. Но, о, Фоас, ты, кто сам отличался доныне отвагой, Да и других побуждал, если видел кого ослабевшим, Не отступись и теперь, уговаривай каждого мужа". И Посейдон, колебатель земли, отвечая, промолвил: "Идоменей, пусть тот воин домой не вернется из Трои, Пусть он в игралище псов превратится на поле сраженья, Кто пожелает в сей день своевольно остаться вне боя. Но поскорее ступай, захвативши оружье. Нам вместе Нужно спешить, чтоб принести нам вдвоем хоть и малую пользу. Лишь сообща не бесплодны усилья мужей даже слабых: Мы же с тобою умеем и с храбрыми биться врагами". Слово окончив, бессмертный вернулся в сражение смертных. Идоменей же, достигнув своей крепкозданной палатки, Пару взял копий, на тело надел дорогие доспехи И устремился, похожий на молнию, если Кронион В руку захватит ее и со светлого бросит Олимпа В страшное знаменье людям, – и свет ее вспыхнет далеко: Так на груди у бежавшего медь пламенела. И повстречался ему Мерион, его храбрый соратник, Недалеко от шатра, – он за медным копьем отправлялся. Идоменей благородный, к нему обращаясь, промолвил: "О, Мерион, быстроногий сын Мола, товарищ милейший, Что ты вернулся, покинув сраженье и грозную сечу? Ранен ли ты где-нибудь и стрелы острие тебя мучит, Или за мною пришел ты, как вестник? Но сам не желаю Я оставаться в шатре, а скорей порываюсь в сраженье". Мудрости полный, ему Мерион, отвечая, промолвил: "Идоменей, о, советник и вождь меднопанцирных критян! Шел я за острым копьем, у тебя не найдется ль в палатке? То, что я прежде имел, мы недавно в бою изломали, В круглый ударивши щит Деифоба, надменного сердцем". Идоменей отвечал ему, критских дружин предводитель: "Копий, когда пожелаешь, одно ты отыщешь иль двадцать, В ставке стоящих моей и к блестящим стенам прислоненных, Копий троянских, что я отобрал у врагов, мной убитых, Ибо не в нраве моем с неприятелем издали биться, Вот отчего у меня есть и копья, и шлемы, и брони, Выпуклокруглых есть много щитов ослепительно ярких". Мудрости полный, ему Мерион, отвечая промолвил: "И у меня на моем корабле чернобоком и в ставке Много доспехов троянских, да только достать их не близко. Ибо скажу, что и я не забыл о военной отваге, Но постоянно в бою, прославляющем храброго мужа, В первом ряду становлюсь, лишь поднимется бранная распря. Может, другому кому из ахейских мужей меднобронных Я неизвестен остался, ты ж сам меня видел, надеюсь". Идоменей отвечал ему, критских дружин предводитель: "Знаю, каков ты отвагой; зачем говоришь мне все это? Если б теперь выбирали храбрейших мужей пред судами Чтобы в засаду идти, где легко проявляется доблесть, Где познается скорей и трусливый душой, и бесстрашный, (Ибо кто робок, в лице тот меняется часто и резко, Нет в нем присутствия духа, чтоб место хранить неподвижно, Он то одну, то другую, то обе ноги поджимает; Сильно в груди у него боязливое сердце трепещет, И в предвкушении смерти стучат в его челюстях зубы; Тот же, кто сердцем отважен, в лице не меняется вовсе, И не трепещет, когда уже сел он в засаде с мужами, Только стремится скорей в беспощадную страшную битву), – Не осудили б и там ни силы твоей, ни отваги. Если б, в бою находясь, ты был ранен копьем иль стрелою, Медь бы не сзади настигла тебя ни в затылок, ни в спину, Но угодила бы в грудь иль в живот, повстречавщись с тобою, Храбро идущим вперед, средь передних бойцов наилучших. Но поспеши, и не станем болтать здесь, как праздные мужи, Стоя без дела, – не то кто-нибудь упрекнет нас жестоко, Быстро в палатку ступай и копье принеси боевое". Так он сказал; Мерион же, проворному равный Арею, Быстро достав из палатки копье, заостренное медью, Идоменею отправился вслед, порываясь в сраженье. Как истребитель народов Арей отправляется в битву, Вместе с возлюбленным сыном, бестрепетным Страхом могучим, Кто ужасает порою и воина, храброго сердцем, Если они из фракийской приходят земли, ополчивщись Против эфиров иль гордых флегийских дружин и, не внемля Просьбам обоих народов, одним лишь даруют победу: Так и мужей предводители, Идоменей с Мерионом, Ринулись в грозную битву, покрытые огненной медью. Первый тогда Мерион обратился к другому и молвил: "О, Девкалид, ты куда устремиться желаешь в сраженье? В правом ли хочешь крыле, в середине ли войска сражаться, Или налево пойдешь? Оттого что нигде, полагаю, Так тяжело не придется прекрасноволосым ахейцам". Идоменей отвечал ему, критских дружин предводитель: "Пред серединою войска защитою стали другие, Двое Аяксов и Тевкр, который всех лучше ахеян Луком умеет владеть и отличен в бою рукопашном. Эти измучают вдоволь хотя бы привычного к битве Гектора, сына Приама, на силу его невзирая. Будет ему не легко, как ни пламенно жаждет он битвы, Этих героев отвагу и крепкие руки осилив, Пламенем сжечь корабли, – разве сам бы Кронид Громовержец Бросил пылающий факел на флот быстроходный ахеян. Но человеку не сдастся Аякс Теламонид великий, Если то – смертнорожденный, кормящийся хлебом Деметры, Если доступен он ранам посредством копья или камня. Даже Ахиллу, рядов сокрушителю, он не уступит, В битве на месте одном, – только скоростью ног не сравнится. Станем поэтому оба на левом крыле. Там посмотрим, Мы же кому из врагов, или нам они славу доставят". Так он сказал. Мерион, быстроногому равный Арею, Тронулся в путь – и герои достигли рядов, где решили. Идоменея завидев, похожего силой на пламя, Вместе с товарищем брани, покрытого светлою медью, Кинулись все на него, побуждая друг друга, троянцы, И пред кормами судов завязалась всеобщая свалка. Точно гроза налетает, дыханьем гонимая ветров, В день, когда пылью густой покрываются всюду дороги, Ибо с грозой подымается облако праха: Так разразилось сраженье на тесном пространстве, где мужи Острою медью друг друга в толпе умерщвлять порывались. Поле жестокого боя щетинилось множеством копий, Длинных, пронзающих тело, могучими сжатых руками. Очи слепило сияние меди на шлемах блестящих, Ярких щитах и старательно чищенных панцирях светлых. В битву ряды подвигались. И только безжалостный сердцем Мог бы на труд их взирать беззаботно, душой не терзаясь. Но Посейдон и Зевес, всемогущие Кроноса дети, Оба с различною целью, героям готовили горе. Зевс порешил Приамиду победу послать и троянцам, Чтобы Ахилла вознесть, быстроногого сына Пелея. Он не хотел аргивян погубить совершенно пред Троей, Только Фетиду почтить пожелал с ее сыном отважным. А Посейдон ободрял аргивян, среди битвы вращаясь, Тайно из моря седого возник, негодуя на Зевса, В сердце жалея данайцев, троянцами сильно теснимых. Хоть одного они оба и рода и племени были, Только Зевес из них первый родился и больше изведал. Вот почему Посейдон, не решаясь на явную помощь, Тайно всегда появлялся в рядах, уподобившись мужу. Так, завязавши узлом, над войсками они протянули Крепкие сети, – они неразрывны и неразрешимы, – Сети войны и раздора, у многих расслабив колени. Тою порой, предводя аргивян, хоть седой вполовину, Идоменей налетел на троян и навел на них ужас. Отрионея убил он; тот в Трою придя из Кабеса, Только в последнее время прельстился военною славой. Сватал Приама он дочь, всех прекраснее видом, – Кассандру. Он без приданого деву просил, да к тому ж похвалялся Подвиг великий свершить – всех прогнать аргивян из-под Трои. Старец Приам согласился и дочь обещал ему в жены. Вот почему он сражался, царя обещанию веря. Но Девкалид заприметил бойца, выступавшего гордо, Светлое бросил копье и попал: острие угодило В среднюю часть живота, не задержано медной бронею. Шумно он грохнулся в прах, и герой, похваляясь воскликнул: "Отрионей, выше прочих тебя почитать буду смертных, Если ты вправду исполнишь все то, что свершить похвалялся Сыну Дардана Приаму; тебе ж свою дочь обещал он. То же и мы обещаем – и все нерушимо исполним. Из дочерей Агамемнона ту, что лицом всех прекрасней, Из Арголиды сюда приведем и дадим тебе в жены, Если поможешь ты нам Илион многолюдный разрушить. Следуй же быстро за мной, заключим на судах мореходных Брачный с тобой договор, ибо свекры и мы не скупые". Так говоря, его за ногу взял и повлек через битву Идоменей. Но за тело явился заступником Азий, Пеший идя пред конями; они у него за спиною Тяжко храпели, – возница держал их все время вплотную. В Идоменея он метил, но тот, поспешив нападеньем, В шею внизу подбородка пронзил его медью навылет. И повалился он в прах, точно дуб или тополь сребристый Или прямая сосна, если, брус корабельный готовя, Плотники их на горе вновь отточенной срубят секирой: Так распростертый он пред колесницей лежал и конями, Тяжко хрипя и хватаясь за землю, облитую кровью. И у возницы его помутилось в то время сознанье: Не догадался он вспять повернуть лошадей, чтоб избегнуть Вражьей руки. И тогда Антилох, непреклонный в сраженьи, В тело сразил его светлым копьем. Острие угодило В среднюю часть живота, не задержано медной бронею. Тотчас он дух испустил и с прекрасной упал колесницы. А лошадей Антилох, сын отважного Нестора старца, Быстро погнал от троянцев к ахейцам в прекрасных доспехах. Тою порой Деифоб, полный грусти по Азии павшем, К Идоменею приблизясь, копье медносветлое бросил. Идоменей же, увидев его, от копья уклонился, Ибо успел оградиться щитом равномерно округлым, Светлою медью покрытым, воловьей обтянутым кожей, Плотно к руке прикрепленным при помощи двух рукоятий. Весь под щитом он собрался, и сверху копье пролетело, Только по краю скользнув; глухо щит зазвенел от удара. Но не напрасно копье из тяжелой руки полетело, А Гипсенора сразило, владыку мужей Гиппасида, В печень, внизу от брюшной перепонки, расслабив колени. Громко тогда закричал Деифоб, похваляясь базмерно: "Истинно Азий лежит отомщенный. Теперь утверждаю, Он, хоть спустился к Аиду, кто крепко врата охраняет, Все же в душе веселится; ему я попутчика выбрал". Так он хвалился – и больно ахейцам от слов его стало, Всех же больнее он сердце бойцу уязвил Амфилоху. Но, и печалясь, герой не покинул убитого друга, Но подбежал и блестящим щитом приукрыл, охраняя. И, поместившись за ним, тотчас двое товарищей милых, Эхия сын Мекистей и Аластор, герой богоравный, Подняли труп и к судам понесли, безутешно стеная. Идоменей же, отвагой дыша, порывался, как прежде, Или кого из троянцев окутать подземною ночью, Или упасть самому, от ахеян беду отвращая. Тою порою любимого сына царя Эзиета Он полководца убил Алкафоя, Анхизова зятя. Был он на старшей женат его дочери Гипподамии, Страстно любимой отцом и почтенною матерью в доме. Ибо она красотою, умом и искусством в работах Всех затмевала в кругу своих сверстниц; поэтому в жены Взял ее мощный герой, знаменитейший в Трое пространной. Ныне его Посейдон усмирил под рукой Девкалида, Ясные очи затмил и сковал благородные члены. Он не успел ни назад отскочить, ни избегнуть удара. Гордо стоящим, как будто колонна иль тополь высокий, В самую грудь поразил его светлым копьем заостренным Идоменей благородный, пробив на груди Алкафоя Медный хитон, отвращавший доныне от тела погибель. Ныне, разрезан копьем, он глухое издал дребезжанье. Шумно свалился герой, лишь вонзилось копье ему в сердце, Что трепетало еще и дрожать острие заставляло. В сердце копье ослабело, – орудье могучее брани. Идоменей той порой закричал, похваляясь безмерно: "Что, Деифоб, неужель назовем мы достойным возмездьем Смерть одного за троих? Ты недавно так громко хвалился. Лучше, несчастный, ко мне выходи ты в оружьи, Чтоб убедиться каков я пришел к вам, потомок Зевеса. Ибо Зевес породил охранителя Крита Миноса; Сына оставил Минос – беспорочного Девкалиона; Девкалион же меня породил и на Крите пространном Стал я царем над людьми. А теперь я приплыл с кораблями, Горе принесши тебе и отцу, и всем прочим троянцам". Так он сказал. Деифоб же в уме своем надвое думал: Быстро ль ему отступить и средь храбрых героев троянских В помощь товарища взять, или в бой одному устремиться. И размышлявшему так показалось ему наилучшим В помощь Энея призвать. И героя нашел он стоящим Сзади, последним в толпе; он в душе на Приама сердился, Кто почитал его мало, на доблесть его не взирая. Ставши вблизи от Энея, он слово крылатое молвил: "Славный Эней, о, советник троянцев, теперь заступиться Должен за шурина ты, если им озабочен хоть мало. Следуй за мной, отобьем Алкафоя; когда-то, как шурин, Малым ребенком тебя он воспитывал в царском чертоге. Идоменей, знаменитый копьем, поразил его ныне". Так он промолвил и сердце в груди его тронул словами. На Девкалида пошел он, исполненный жажды сражаться. Но не поддался испугу и тот, как младенец бессильный, А поджидал их, как будто кабан, что, ногам доверяясь, В месте пустынном, в горах, слышит шум, постоянно растущий Многих мужей звероловов: встает на нем дыбом щетина, Пламенем светят глаза, и острит он могучие зубы, Силой готовясь прогнать и собак, и мужей звероловов: Так приближенья Энея, проворного в битве, не дрогнув, Идоменей поджидал, знаменитый копьем, и на помощь Кликнул товарищей он, Аскалафа и с ним Афарея И Деипира вождя, Мериона с бойцом Антилохом. Их увидав, побуждая, он слово крылатое молвил: "Други, сюда! Я один. Помогите мне. Страшно боюсь я, Ибо Эней быстроногий идет на меня, наступая, Он, кто силен чрезвычайно и в битве мужей убивает. Юностью также цветет он, а в ней величайшая сила. Если б с отвагой моей мы по возрасту сверстники были, Скоро бы я или он увенчался великою славой". Так он сказал. И герои, одним все исполнены духом, Стали вблизи от него и щиты опустили на плечи. В свой же черед и Эней стал товарищей кликать, завидя Невдалеке Деифоба, Париса с бойцом Агенором, Храбрых, как он полководцев средь войска отважных троянцев. Вслед и войска устремились, как овцы спешат за бараном С пастбища на водопой, и пастух веселится, их видя: Так и Эней благородный тогда был обрадован в сердце, Видя, как много народа за ним отправляется следом. Вскоре кругом Алкофоя они завязали сраженье, Длинные копья колебля. И медь на груди у героев Страшно звучала, меж тем как они поражали друг друга. И, отличаясь пред всеми, бестрепетных двое героев, Идоменей и Эней, на Арея похожие оба, Сильно желали друг друга пронзить заостренною медью. Первый Эней в Девкалида копье свое бросил. Во время тот увидал и успел от копья уклониться; Быстро колеблясь, копье острием своим в землю вонзилось, Ибо напрасно оно из могучей руки полетело. А Девкалид Ономаоса ранил в живот посредине, Выпуклость панциря пробил, и медь разорвала утробу. Тотчас он в прах повалился, ладонями землю хватая. Идоменей лишь копье длиннотенное вынул из трупа, Но остальных не сумел разукрашенных пышно доспехов С плеч Ономаоса снять, ибо стрелы его удручали. Полный отваги, в ногах не имел он уж твердости прежней, Чтоб за своей устремиться стрелой или вражьей избегнуть. В битве на месте одном еще мог отклонять он погибель, Но далеко от сраженья не скоро несли его ноги. И замахнулся тогда на него, отступавшего тихо, Светлым копьем Деифоб, ибо гневом пылал на героя, Но промахнулся и он, а копьем поразил Аскалафа, Сына Арея, насквозь чрез плечо острие пролетело. Тотчас он в прах повалился, хватая ладонями землю. Но не узнал Эниалий могучий и зычноголосый, Что в беспощадном сраженьи лежит его сын пораженный. На Олимпийской вершине он скован решеньем Зевеса, Под золотыми сидел облаками, где все находились Вечные боги тогда, удаленные Зевсом от битвы. Вскоре кругом Аскалафа бойцы завязали сраженье. Блещущий шлем с Аскалафа сорвал Деифоб непреклонный, Но Мерион, быстротою похожий на бога Арея, Тут же, вперед устремившись, копьем его в руку ударил. Трубчатый шлем зазвенел, из руки упадая на землю. А Мерион, налетевши вторично, быстрее, чем коршун, Вырвал копье боевое из края руки Деифоба И, отступивши, смешался с толпою товарищей милых. Брат Деифоба Полит его обнял рукой посредине Да из погибельной сечи повел, пока оба достигли Быстрых коней, что вблизи от смятения битвы жестокой Ждали, – возница держал их, на пышную став колесницу. Тотчас они его в город помчали, стенавшего тяжко, Сильно страдавшего: кровь из руки пораженной сочилась. Все же другие сражались, и крик раздавался немолчный. Тою порою Эней Афарея дитя Калетора, В горло ударил копьем, когда воин к нему обернулся. Голову на бок склонил он, и щит вместе с шлемом повисли. И душегубная смерть, распростершись, окутала мужа. Той же порой, увидав, что Фоон повернулся спиною, Вождь Антилох, наскочив, его ранил и жилу разрезал, Что по спине восходя, поднимается вплоть до затылка. Всю он разрезал ее, и тот навзнич во прах повалился, Обе руки пред собой простирая к товарищам милым. И, озираясь кругом, Антилох налетел и доспехи С тела совлек. А троянцы, стеснившись толпой, в беспорядке, Щит поражали его, разноцветно сверкавший, огромный, Но не могли за щитом оцарапать жестокою медью Нежное тело бойца: Посейдон, потрясающий землю, Сам защищал Несторида, средь множества стрел оперенных. Не удалялся герой от врагов, а вращался меж ними, Не оставалось копье неподвижным в руке Антилоха, А, потрясаемо им, беспрерывно и сильно дрожало. И размышлял он, метнуть ли копье или с ним устремиться, Но, размышлявшего так, Адамас среди строя заметил, Азия сын, и, к нему подбежав, заостренною медью В щит посредине ударил, но острую медь обессилил Бог Посейдон темнокудрый, ревнуя о жизни героя. Древко сломалось, что кол обожженный: одна половина В щит Антилоха вонзилась, другая упала на землю. И Адамас удалился к друзьям, уклоняясь от Парки. Но отступавшему вслед Мерион устремился и, бросив Острую медь, меж пупом и стыдливыми ранил частями, – Где для людей злополучных всего болетворней удары. В это он место вонзил острие, и троянец, свалившись По направленью копья, заметался, как бык среди поля, Если ремнями связав, пастухи поведут его силой: Так трепетал и троянец, пронзенный копьем, но не долго, А до тех пор как из тела герой Мерион, подошедши, Вынул обратно копье. Тотчас тьма ему очи покрыла. Тою порою Гелен по виску поразил Деипира Длинным фракийским мечом и рассек его шлем густогривый; Шлем отскочил от удара и, наземь слетев, покатился Между ногами бойцов, – кто-то поднял его из ахейцев. Вскоре подземная ночь Деипиру окутала очи. Грусть ощутил Менелай, сын Атрея, воитель отважный. Слово угрозы сказав, он пошел на Гелена героя, Острым копьем потрясая. Гелен же за лук ухватился. Так они оба сошлись, порываясь друг друга ударить – Этот – стрелой с тетивы, а тот – светлым копьем заостренным. Первый тогда Приамид Менелая ударил стрелою В выпуклость панциря, в грудь, но стрела от брони отлетела. Как по большому гумну от широкого веяла скачут В кожицах черных бобы иль горошины, вдаль относимы Силою мужа, кто веет созвучно дыханию ветра: Так далеко от брони Менелая, покрытого славой, Прочь отлетела стрела, на большое упав расстоянье, Сын же Атрея, отважный воитель, попал Приамиду В руку, которою лук, полированный гладко, держал он. Руку пробивши, копье заостренное в лук угодило. Быстро к толпе он друзей отступил, уклоняясь от Парки, Руку бессильно повесив, с влекущимся ясенным древком. Медь из руки Приамида извлек Агенор благородный, Руку ж пращей обвязал, крепко сшитой из шерсти овечьей, – Взял он пращу у возницы Гелена. Владыки народов. Тою порою Пизандр пошел на бойца Менелая. Злая судьба его прямо к пределу направила смерти, Чтобы тобой, Менелай, он в жестоком бою укрощен был. После того как, идя друг на друга, сошлись они близко, Первый Атрид промахнулся: копье его в сторону взяло. Вскоре за этим Пизандр по щиту Менелая ударил, Но оказался не в силах насквозь пронизать его медью; Щит задержал острие, близь копейца сломалося древко. И на победу надеясь, троянец взыграл уже духом, Но Менелай, извлекая из ножен свой меч среброгвоздый, Бросился с ним на Пизандра; а тот под щитом приготовил Медный прекрасный топор, с топорищем большим из оливы, Дивно отточенным, длинным, – и оба пошли друг на друга. По шишаку густогривого шлема троянец ударил Низко близь гребня. Но в миг, как ступил он вперед, сын Атрея Над переносицей в лоб поразил его; хрустнули кости. Выпали очи к ногам и, кровавые с прахом смешались. Сам он согнулся и лег. И ногою на грудь наступая, Снял Менелай все доспехи и слово сказал, похваляясь: "Так отпадете и вы от судов аргивян быстроногих, О, ненасытные в битве, надменные дети троянцев! Вам не придется еще мне обиду нанесть иль бесчестье, Как уже раз нанесли, о, презренные псы, когда в сердце Не убоялись тяжелого гнева гремящего Зевса Гостеприимца, кто скоро высокий ваш город разрушит. Вы у меня и супругу законную, вы и богатства, Тайно бежав, увезли, хоть радушно ей приняты были. Ныне вы страстно хотите во внутрь судов мореходных Гибельный бросить огонь и убить всех героев ахейских. Но, и отвагой горя, вы, быть может, покинете битву. Отче Зевес! Утверждают, что мудростью ты превосходишь Всех и богов и мужей. Между тем ты виною всех бедствий, Ибо открыто мирволишь сим воинам наглым – троянцам, В ком и отвага преступна всегда, оттого что не могут Шумом насытиться битвы, для всех одинаково страшной. Всем насыщаются люди: и сном, и любовью отрадной, И песнопением сладким, и стройным движениям пляски, Хоть насладиться всем этим мы больше хотим, чем войною. Только троянцы одни ненасытно сражения алчут". Так говоря, Менелай беспорочный с убитого мужа Снял обагренные кровью доспехи и отдал дружине. Сам же, вернувшись, с бойцами передними снова смешался. Сын Пилемена царя той порой на него устремился, Гарпалион, кто отцу дорогому сопутствовал в Трою. Но не вернулся обратно в любезную отчую землю. Дротом в средину щита Менелая ударил он близко, Но оказался не силах насквозь пронизать его медью Быстро к толпе он друзей отступил, уклоняясь от Парки, Вкруг озираясь из страха, не ранит ли кто его медью. И Мерион, издалека стрелу в отступавшего бросив, В правое ранил бедро, и, пройдя под седалищной костью, Вышло с другой стороны острие, чрез пузырь пролетевши. Вмиг он присел, а потом на руках у товарищей милых Дух испустил и лежал, словно червь, по земле распростертый. Черная кровь вытекала струею, песок орошая. И Пафлагонцы, отвагой дыша, хлопотали вкруг тела, На колесницу его положили, терзаемы грустью, И в Илион отвезли. С ними шел и родитель, рыдая, Видя, как мертвого сына покинуло жизни дыханье. Сильно разгневался в сердце Парис из-за смерти героя, Ибо средь всех пафлагонцев ему приходился он гостем. Гневом в душе воспылав, он стрелу медноострую бросил. Некий был муж Евхенор, прорицателя сын Полиида, Храбрый весьма и богатый, имевший жилище в Коринфе. Знал он, садясь на корабль, что жестокая ждет его Парка. Ибо не раз Полиид говорил ему, старец разумный, Что или дома ему от ужасной болезни погибнуть, Или упасть от троянской руки пред судами ахейцев. Он избежал заодно и обидных укоров ахеян, И ненавистной болезни, в душе убоявшись страданий. Ранил его Приамид ниже уха и челюсти. Тотчас Вышла из тела душа и глубокая тьма его скрыла. Так поражая друг друга, они бушевали, как пламя. Гектор, любезный Зевесу, еще не узнал и не ведал, Что от оружья данайцев погибло налево от флота Много троянских мужей, что, быть может, победа ахеян Станет решительной вскоре – так сильно земли колебатель Дух аргивян ободрял, да и сам помогал своей мощью. Гектор стоял, где впервые прошел чрез ворота и стену, Силой прорвавши густые ряды щитоносцев данайских. Там, на возвышенный берег извлекши из моря седого, Протезилай и Аякс поместили суда свои рядом; Ниже чем в прочих местах аргивяне сложили там стену; Там же сильнее всего бушевали герои и кони. Тою порой беотийцы, ионяне в длинных хитонах, Фояне, локры, равно как покрытые славой эпейцы От кораблей отражали с трудом, но прогнать не сумели Гектора, кто налетал, неустанный, похожий на пламя. В первом стояли ряду из афинян отборные мужи. Их предводил Менесфей, храбрый сын Петеоса, а также Стихий, Фидас и могучий Биас. А Мегес, сын Филея, Дракий с бойцом Амфионом ряды предводили эпейцев. Фоян Медон предводил, а равно непреклонный Подаркес. Сыном побочным Медон богоравного был Оилея, Братом чрез то приходился Аяксу, но жил он в Филаке, Вне своей отчей земли, ибо мужа убил на отчизне, Мачехи Эриопиды, жены Оилеевой, брата. Храбрый Подаркес был сыном царя Филакида – Ификла. Оба они выступали пред строем воинственных фоян, И, защищая суда, с беотийцами рядом сражались. Все это время Аякс, сын царя Оилея проворный, Не отходил ни на шаг от Теламонида Аякса. Точно как двое быков темнокрасных по цельному пару Крепко сколоченный плуг с одинаковым тащат усердьем, Так что у корня рогов на них пот проступает обильный, Все же влекут они плуг, по краям разрезающий пашню, Рядом идя бороздой, лишь ярмом разделенные гладким: Так они близко держались и обок стояли друг друга. Но с Теламоновым сыном пришли и товарищи мужи, Силой гордясь и числом; они щит, чередуясь, держали, Если усталость и пот изнуряли колени героя; Локры же в строй не пошли за вождем Оилеевым сыном, Не закаленное сердце имея в бою рукопашном. Не было даже у них густогривых блистающих шлемов, Не было светлых щитов округленных, ни ясенных копий. Лишь полагаясь на лук и на пращи из шерсти овечьей, Под Илион крепкостенный они за Аяксом приплыли. Часто стрелами они сокрушали фаланги троянцев. Так впереди перед всеми Аяксы в доспехах прекрасных С войском троянцев сражались и Гектором в панцире медном, А позади притаилися локры, стреляя из лука. И позабыли троянцы про бой: одолели их стрелы. Тою порой к Илиону, открытому ветрам, троянцы Грустно ушли бы назад от судов и палаток ахеян, Если бы Полидамас не сказал, подойдя к Приамиду: "Гектор, всегда ты упрям и ничьим увещаньям не внемлешь. Не оттого ли, что бог отличил тебя доблестью бранной, Ты и возмнил, что умней, чем другие, советовать можешь? Только едва ли все это один совместить в состояньи. Боги дают одному отличаться военным искусством, Этому – пляской, другому игрою на цитре и пеньем, А у иного в груди громовержец Олимпа внедряет Мудрость, – плодами ее наслаждается множество смертных. Мудрый спасает других и себе он бывает полезен. Ныне советовать стану, что кажется мне наилучшим. Всюду, тебя окружая, все поле сраженья пылает. Храбрые сердцем троянцы, чрез ров перешедши и стену, Частью стоят в стороне под оружием, частью воюют В меньшем числе против многих, рассеяны пред кораблями. Лучше теперь отступи, собери всех героев храбрейших. Вместе тогда и обсудим, какое принять нам решенье, Приступом взять ли суда многогребные храбрых данайцев, – Ежели кто из богов даровать пожелает нам силу, – Или назад от судов многогребных уйти невредимо. Сильно боюсь, что вчерашний нам долг возместят аргивяне. Муж ненасытный в сраженьи, у них на судах пребывает; Он, опасаюсь, недолго захочет остаться вне боя". Так он сказал, и понравилось Гектору мудрое слово. Тотчас с своей колесницы на землю он спрыгнул в оружьи, И, обращаясь к герою, крылатое слово промолвил: "Полидамас, ты бы сам всех собрал здесь храбрейших героев. Я же отправлюсь туда, беспощадному бою навстречу. После назад возвращусь, как все нужные дам приказанья". Молвил и вдаль устремился, похожий на снежную гору, Зычно крича, полетел меж троянских дружин и союзных. Гектора окрик услышав, герои толпой поспешили К Полидамасу, душою отважному сыну Панфоя. Гектор пошел по переднему ряду, ища, не найдет ли Славного силой Гелена царя и вождя Деифоба, Азия сына Гортака. И сына его Адамаса. Только нигде их не мог отыскать невредимых и целых. Ибо одни на Ахейских кормах корабельных лежали, С милой душою простясь под оружьем отважных данайцев, А остальные страдая от ран за стеной находились. И повстречался ему от плачевного боя налево Богоподобный Парис, муж прекрасноволосой Елены. Милых товарищей он ободрял, побуждая сражаться. Гектор, к нему подошедши, обидное вымолвил слово: "Горе – Парис, женолюбец, прекрасный лицом обольститель! Где, говори, Деифоб, где Гелен, благородный владыка, Где Азиад Адамас и сам Азий, сын храбрый Гиртака? Отрионей где воинственный? Ныне высокая Троя К гибели мчится стремглав, – и твоя несомненна погибель". И, возражая ему, Александр боговидный промолвил: "Гектор, отрадно тебе обвинять и того, кто невинен. Некогда я уклонялся от битвы, но только не нынче. Ибо почтенная мать и меня родила не бессильным. Ныне все время, с тех пор как дружины повел ты в сраженье, Мы здесь стоим, и даем аргивянам отпор неустанно. Те же герои убиты, о ком ты меня вопрошаешь Только один Деифоб да Гелен, благородный воитель, С поля вернулися живы, тяжелыми копьями оба Ранены в руку, от смерти сберег их Кронид Олимпиец. Ты нас теперь поведи, куда сердце тебя направляет, Мы же последуем все за тобою, усердия полны. Только хватало бы сил, недостатка не будет в отваге. Свыше же сил воевать, как бы кто ни желал, – невозможно". Так говоря, успокоил он сердце могучего брата. Ринулся Гектор туда, где сраженье кипело сильнее Вкруг Кебриона вождя, беспорочного Полидамаса, Фалка, Орфея, Аскания и Полифета героя, Пальмиса, также Мориса, от Гиппотиона рожденных. Все из Аскании тучной с вчерашней явились зарею, Воинам прежним на смену: Зевес побуждал их сражаться. Точно великая буря при встрече бушующих ветров С громом Зевеса отца устремляется вниз на долину, Падает с грохотом страшным на воды морские, и тотчас Волны покроются пеной среди многошумного моря И серебрятся, вздуваясь, и скачут одна на другую: Так и троянцы, сплотясь, подвигалсь одни за другими И за вождями стремились, покрыты сверкающей медью. Гектор шел первым, похож на Арея, губителя смертных. Перед собою держал он свой щит равномерно округлый, Крепкой обтянутый кожей и толстою медью обшитый. Шлем у него над челом пламенел, меднояркий и веял. Все обошел он фаланги ахейских дружин, испытуя, Сможет ли он их прорвать, под прикрытьем щита наступая. Только души не смутил он в груди непреклонных данайцев. Первый, широко ступая, Аякс вызывающе крикнул: "Ближе ступай, горемычный. Зачем понапрасну пугаешь Войско ахеян? И мы не без опыта в деле военном. Но смирены аргивяне бичем беспощадным Зевеса. Верно, надеешься в сердце предать корабли разграбленью? Руки же есть и у нас для защиты судов быстроходных. Раньше, надеюсь, погибель настигнет ваш город богатый, Нашими взятый руками, разрушенный до основанья. И для тебя, уповаю, уже недалеко то время, Как, убегая ты взмолишься Зевсу и прочим бессмертным, Чтобы скорее, чем соколы, кони твои полетели, В город с тобою спасаясь и пыль по долине вздымая". Только что кончил он слово, как справа поднялася птица – Быстро парящий орел. Ободренные знаменьем добрым, Вскрикнуло войско ахеян. А Гектор блистательный молвил: "О, пустомеля Аякс! О, хвастливый болтун, что сказал ты? Если бы столь несомненно всю жизнь считался я сыном Эгидодержца Зевеса, рожденным почтенною Герой, Если б меня почитали, как чтят Аполлона с Афиной, Как несомненно, что нынешний день принесет вам погибель, Всем без изъятья. И ты, в их числе, умерщвленный поляжешь, Если дерзнешь дожидаться копья моего, что разрежет Нежную кожу твою. И тогда, пред судами свалившись, Воронов наших и псов своим жиром и мясом насытишь". Так говоря, он пошел, а за ним все вожди устремились, Крик издавая ужасный, а сзади кричало все войско. Вскликнули также ахейцы, в душе не забыв про отвагу, Но поджидая бесстрашно троянских вождей наступавших. Клики двух воинств достигли эфира и света Зевеса.
14
Нестор еще наслаждался питьем, когда клики услышал. Он Эскулапову сыну крылатое слово промолвил: "О, Махаон богоравный, подумай, чем кончится это? Крики бойцов молодых пред судами становятся громче. Но оставайся сидеть и вином наслаждайся искристым, Выжди, пока Гекамеда, прекрасноволосая дева, Теплую баню нагреет и прах с тебя смоет кровавый. Я же разведаю все, поспешив на дозорное место". Так произнесши, надел он округлый, стоявший в палатке, Щит Фразимеда, коней укротителя, милого сына, Медью сверкавший: с отцовским щитом Фразимед удалился. Тяжкое взял он копье, на конце заостренное медью, Выйдя из ставки, он вскоре увидел печальную битву, Как отступали данайцы, а войско надменных троянцев Сзади на них напирало, низринув ахейскую стену. Точно как ветров свистящих предчувствуя скорую близость, Дальнее море темнеет, колебля безмолвные волны Ровно на месте одном, ни туда, ни сюда не бросая, Долго, пока не примчится от Зевса решающий ветер: Так колебался старик, обсуждая в душе два решенья, Лучше ли броситься в битву в толпу быстроконных данайцев, Или к Атриду пойти Агамемнону, пастырю войска. И, размышлявшему так, показалось ему наилучшим К сыну Атрея пойти. А бойцы той порою друг друга В битве рубили, сражаясь, и громко вкруг тел их звенела Медь под ударами тяжких мечей или копий двуострых. Вскоре ему повстречались владыки, взращенные Зевсом; Ранены острою медью, они из судов своих вышли, Царь Диомед, Одиссей и могучий Атрид Агамемнон. Все корабли далеко от сражения сдвинуты были На берег моря седого. Передний лишь ряд аргивяне Вплоть извлекли до равнины, стеной обведя пред кормами, Ибо морское прибрежье, при всей ширине, не могло бы Все корабли их вместить и войскам приходилось бы тесно. Вот почему они флот разместили уступообразно, Берег залива наполнив, пространство от мыса до мыса. Вышли вожди, чтоб разведать причину смятенья и криков И, опираясь на копья, вперед направлялись, безмерно Горем терзаясь в душе. Той порой им навстречу попался Нестор старик и сердца в их груди взволновал он испугом. С речью к нему обращаясь сказал Агамемнон владыка: "Сын благородный Нелея, великая слава Ахеян, Нестор, зачем ты пришел, мужегубную битву покинув? Сильно боюсь, как бы Гектор могучий не выполнил слова, Как угрожал он недавно в троянских рядах, похваляясь, Что в Илион от судов мореходных вернется не раньше, Чем корабли уничтожит огнем и убьет всех данайцев; Так он тогда угрожал, и все это сбывается ныне. Боги, ужель и другие ахейцы в прекрасных доспехах Гнев, на подобье Ахилла, в душе на меня затаили И оттого пред кормами судов не желают сражаться!" И, отвечая, сказал ему Нестор, наездник Геренский; "Все это нынче сбылось, очевидными бедствия стали, Сам бы высокогремящий Зевес не сумел отменить их. Ибо стена уже пала, которую все мы считали Несокрушимым оплотом судов и ахейского войска. Ныне близ быстрых судов они бой завязали упорный, И невозможно узнать, как бы ты наблюдать ни старался, По направленью какому гонимые мчатся ахейцы. Всюду их бьют без разбора и крики доходят до неба. Дайте ж, обсудим теперь, чем окончится это. Быть может, Мудрость спасет нас. Лишь в бой не советую вам я вернуться, Ибо никак невозможно, чтоб раненый воин сражался". Снова к нему обратился владыка мужей Агамемнон: "Если, о, Нестор, враги пред кормами судов уж воюют, Если и ров, и стена крепкозданная не помогли нам, Хоть аргивяне не мало над ними трудились, в надежде Несокрушимый оплот для себя и для флота построить – Знать всемогущему Зевсу Крониду так было угодно, Чтобы вдали от Эллады погибли ахейцы без славы. Прежде я ведал, когда аргивян защищал он охотно, Ведаю ныне, что он возвеличить желает троянцев, Словно блаженных богов, и связал наши мощные руки. Дайте ж поступим теперь, сообразно тому, что скажу вам: Те корабли, что поближе лежат от воды на прибрежье, Сдвинем скорей, совлечем на поверхность священного моря, Там утвердим их высоко на якорных камнях, покуда Снидет священная ночь и троянцы от битвы устанут. А с наступлением ночи все сдвинем суда остальные, Ибо не стыдно бежать от погибели даже средь ночи. Лучше бежать и спастись. Чем остаться и сделаться пленным". Но, исподлобья взглянув, Одиссей многоумный промолвил: "Слово какое, Атрид, из уст твоих вырвалось ныне. О, злополучный, тебе над трусливым бы властвовать войском, А не начальствовать нами, которым Зевес Олимпиец Много опаснейших войн предоставил успешно окончить, С детства до старости самой, пока не умрет из нас каждый. Так ли желаешь покинуть широкодорожную Трою, Из-за которой мы столько уже претерпели несчастий? Лучше молчи, чтоб никто из ахейских дружин не услышал Слова, какого из уст никогда бы не выпустил воин, Кто в своих мыслях умеет разумно обдумывать речи, Кто скиптродержцем рожден и кому повинуется войско, Столь же большое числом, как данайцы, которыми правишь. Я отрицаю и пользу совета, который даешь нам, Ибо в то время, как длится смятенье и битва, велишь ты В море совлечь корабли оснащенные, чтобы троянцам Большую радость доставить, уже победителям в битве, Нам же погибель и смерть. Благородные дети ахеян Не устоят среди боя, едва мы суда наши сдвинем, Битву покинут они, озираясь, как броситься в бегство. Тою порой твой совет нас погубит, владыка народов". И, отвечая, промолвил владыка мужей Агамемнон: "Тяжко мне душу пронзил, Одиссей, ты укором жестоким. Я никогда не велел, чтобы храбрые дети ахейцев Против желанья спустили суда на священное море. Пусть же разумный совет кто-нибудь между вами предложит, Муж молодой или старый: он будет равно мне любезен". И отозвался средь них Диомед, среди боя отважный: "Близок тот муж, не искать вам его, если слушать хотите. Не осуждайте меня и не гневайтесь в сердце за то лишь, Что между вами из всех прихожусь по рождению младшим. Тем я горжусь, что рожден от героя отца, – от Тидея, Мужа, кого подле Фив покрывает высокая насыпь. Трое детей беспорочных родилося встарь у Порфея: Жили в Плевроне они, а равно в Калидоне скалистом, Агрий, Мелас и Эней – кто отца моего был родитель – Третий из них по летам, но по воинской доблести первый. Он в Калидоне остался, отец же мой, долго блуждая, В Аргосе дом свой построил: так Зевс пожелал и все боги. В жены избрал он Адрастову дочь, обитая в чертоге, Благами жизни богатом, владея обширным участком Тучной земли, окруженной густыми рядами деревьев, Много имея скота. И средь всех аргивян отличался Он как метатель копья. Вам известно, что все это правда. Вот почему не считайте меня по рожденью бессильным, Не презирайте совета, который скажу вам, обдумав. В битву идем, не взирая на раны: нужда заставляет. Сами держаться мы будем вне стрел, от сраженья поодаль, Чтобы вторично никто не был ранен на раненом месте. Только других, побуждая, отправим в смятение битвы, Тех, кто теперь, прохлаждаясь, стоят в стороне и не бьются". Так он сказал, и они подчинились, послушны совету, В битву пошли, предводимы владыкой народов Атридом. Славный земли колебатель меж тем сторожил не напрасно, Но, уподобившись старцу, пошел полководцам навстречу, Взял Агамемнона, сына Атрея, за правую руку И, обращаясь к герою, крылатое слово промолвил: "Ныне, должно быть, Атрид, веселится в груди Ахиллеса Злобное сердце при виде убийства и бегства ахеян! Ибо в жестокой душе его нет состраданья нисколько, Но да погибнет сей воин, пусть бог поразит его горем. Нет, не в конец на тебя рассердились блаженные боги. Будет пора, и вожди, и советники войска троянцев Пыль по долине поднимут, и сам ты увидишь глазами, Как побегут они в город от ваших судов и палаток". Так говоря, он пронзительно крикнул и ринулся полем. Точно как если б в сраженьи воскликнуло девять иль десять Тысяч отважных мужей, приступающих к распре Арея: Так из могучей груди знаменитый земли колебатель Голос издал той порою. И каждому в сердце ахейцу Буйную силу вдохнул он и страсть воевать и сражаться. А златотронная Гера в то время за всем наблюдала, Стоя на выси Олимпа. Видала она Посейдона, Милого брата родного и деверя, как подвизался Он в мужегубном сраженьи, – и в сердце своем веселилась. Также видала Зевеса сидящим на крайней вершине Иды, обильной ключами, и был ей Зевес ненавистен. Стала тогда размышлять волоокая Гера богиня, Как обольстить бы ей разум Эгидодержавного Зевса. И показалось богине в душе наилучшим решеньем Принарядиться сперва и взойти на высокую Иду, Не пожелает ли Зевс Олимпиец вблизи ее тела В сладкой любви опочить, не прольет ли она на ресницы И на сознанье его исцеляющий сон благодатный. Гера пошла в свой покой, что Гефест, милый сын, ей построил, К притолкам крепкие двери привесивши с тайным засовом. Так чтоб никто из бессмертных его не умел отодвинуть. Гера, вошедши туда, притворила блестящие двери. Прежде всего она смыла всю грязь с обольстительной кожи Светлой амврозией; после вся жирным натерлась елеем, Что находился у ней, благовонный, божественно нежный: Стоило тронуть его в меднозданном чертоге Зевеса, И аромат разливался кругом по земле и по небу. Этим елеем она умастивши роскошное тело, Волосы стала чесать, заплетая руками их в косы; Светлые, пышно они с головы ниспадали нетленной. В легкий богиня затем облачилась покров, что Паллада, Долго трудясь, ей соткала, и дивным шитьем испестрила. Пряжками этот покров на груди застегнув золотыми, Гера приладила пояс, украшенный ста бахромами, Яркие вдела в отверстья ушей, проколотых ровно, Серьги о трех жемчугах и большой красотой засияла. Дивная в сонме богов покрывалом окуталась сверху, Сшитым недавно, прекрасным, сияющим, точно как солнце, Пару сандалий красивых к блестящим ногам подвязала. И, украшения все возложив на прекрасное тело, Вышла из спальни она и, поодаль от прочих бессмертных В сторону взяв Афродиту, такое ей слово сказала: "Ныне, дитя дорогое, мою ты исполнишь ли просьбу, Или, быть может, откажешь, за то на меня негодуя, Что аргивян защищаю, а ты помогаешь троянцам?" Ей, отвечая, промолвила Зевсова дочь Афродита: "Кроноса славного дочь, о, богиня почтенная Гера, Выскажи просьбу; душа побуждает меня согласиться, Если исполнить могу, если просьба твоя исполнима". В мыслях коварствуя, ей отвечает почтенная Гера: "Дай мне на время ту силу любви и желаний, которой Всех ты равно покоряешь бессмертных и смертнорожденных. Ныне к пределам иду плодоносной земли, чтоб увидеть И Океана, – отца всех бессмертных, – и мать их Тефису, Тех, что в чертоге своем воспитали меня и взрастили, Взявши у Реи богини, в то время как Зевс Громовержец Кроноса с неба низверг под пустынное море и землю. Их посетить я иду и раздор прекратить непрерывный, Ибо уж долгое время они избегают друг друга, Гневом объятые в сердце, от ложа любви уклоняясь. Если я речью смогу убедить их любезное сердце, Если опять приведу их на ложе в любви сочетаться, Вечно они меня будут желанною звать и почтенной". Ей отвечала на то Афродита с улыбкою нежной: "Нет, не хочу и нельзя твоего не исполнить желанья, Ибо в объятьях ты спишь Громовержца верховного Зевса". Так говоря, на груди она пояс цветной развязала, Дивно расшитый, в котором таились все чары богини: В нем и любовь, и желанья, и сладкие сердцу беседы, В нем и соблазн речей, ослеплявший порою и мудрых. Пояс вручила она и такое промолвила слово: "Вот он, бери и на грудь положи этот пояс узорный, Все в нем скрываются чары и с ним ты, надеюсь, вернешься, Не безуспешно свершив то, что ныне затеяла в мыслях". Так говорила она; улыбнулась почтенная Гера И, улыбаясь, на грудь положила узорчатый пояс. В пышный чертог свой вернулась Зевесова дочь Афродита, Гера же вдаль устремилась, покинув вершину Олимпа, И Пиерию пройдя, и страну Эмафии прекрасной, К снежным горам полетела фракийцев, наездников резвых, К их высочайшим вершинам, земли не касаясь ногами, После, минуя Афон, понеслась через бурное море, И на Лемнос опустилась и прибыла в город Фоаса. Там она Сон повстречала, кто братом приходится Смерти, За руку бога взяла и такое промолвила слово: "Сон, о, владыка всеобщий бессмертных и смертнорожденных, Некогда просьбы мои исполнял ты, исполни и ныне. Я же пребуду за это тебе навсегда благодарной. Ты усыпи мне у Зевса под веками светлые очи В самый тот миг, когда лежа, мы с ним насладимся любовью. Трон подарю я тебе весь из золота, дивный, нетленный. Сын мой любезный, Гефест обоюдохромой, потрудившись, Сам изготовит его, а для ног прикрепил он скамейку, Где, восседая в пирах, будешь белые ноги покоить". И, отвечая на это, промолвил ей Сон безмятежный: "Кроноса славного дочь, о, богиня почтенная Гера! Я бы другого кого из богов, существующих вечно, Мог без труда усыпить, даже бурный поток Океана, Бога, который рождение дал остальным всем бессмертным. Только к Зевесу Крониду приблизиться я не осмелюсь, Не усыплю я его, коли сам он того не прикажет. Ибо уже умудрен я твоею подобною просьбой, В день, когда славный воитель, бестрепетный сын Громовержца, От Илиона отплыл, разрушивши город троянцев. Разум тогда усыпил я Эгидодержавного Зевса, Нежно его обнимая. Ты ж гибель готовя Гераклу, Подняла ветров дыханье поверх разъяренного моря И отнесла его вдаль к населенному острову Косу Прочь от товарищей всех. А проснувшись Кронид рассердился. Всех разогнал он богов по чертогу, меня же всех больше Гневно искал и с небес, уничтожив, низринул бы в море, Если бы Ночь не укрыла, царица людей и бессмертных. К ней убежал я, спасаясь, и Зевс, хоть рассерженный сильно, Тотчас отстал: огорчить быстролетную Ночь он боялся. Ныне опять мне велишь невозможное дело исполнить". И волоокая так отвечала почтенная Гера: "Сон, о, зачем ты об этом теперь вспоминаешь напрасно? Разве боишься, что Зевс за троянцев заступится так же, Как рассердился тогда из-за милого сына Геракла? Лучше идем, и тебе я хариту одну из юнейших В жены отдам, называть ее будешь супругой любезной, Ту, по которой всегда ты томился в душе – Пазифею". Так она молвила. Сон, восхищенный, сказал, отвечая: "Ты поклянись мне сперва непреложною Стикса водою, Правой рукою коснись необъятной земли плодоносной, Левой – зеркального моря, и пусть нам свидетели будут Все под землею живущие с Кроносом вечные боги, Что необманно отдашь мне хариту одну из юнейших, Ту, по которой всегда я томился в душе – Пазифею". Так он сказал. Подчинилась ему белорукая Гера, Клятву дала, как велел он, и всех поименно назвала В Тартаре скрытых богов, которым названье – Титаны. После того, как она присягнула и клятву свершила, Оба, окутаны тучей, обратной помчались дорогой, Имбр и город Лемнос позади за собою оставив. К Иде, отчизне зверей, прилетели они многоводной, К мысу Лектону, где прежде покинули море; оттуда Сушей пошли – и леса под ногами их низко качались. Сон оставался там ждать, чтобы Зевс не видал его близко; С этою целью он влез на громадную ель, что на Иде В те времена поднималась по воздуху в область эфира. Там, средь еловых ветвей, притаился он, образ принявши Птицы, живущей в горах, голосистой, которую боги Все называют Халкидой, а смертные люди – Килиндой. Гера меж тем поспешила взобраться на Гаргар – вершину Иды высокой – и Зевс увидал ее, туч собиратель. Только ее он заметил – и страсть в нем окутала разум, Точно в тот день, как впервые они сочетались любовью, Оба на ложе взойдя, от родителей милых украдкой. К ней подошел Громовержец и слово сказал, вопрошая: "Гера, куда так поспешно с Олимпа шаги направляешь? Ни колесницы твоей не видать, ни коней быстроногих". В мыслях лукавя, ему отвечала почтенная Гера: "Я отправляюсь к пределам земли плодоносной, чтоб видеть И Океана, отца всех бессмертных, и мать их Тефису, Тех, что в чертоге своем воспитали меня и взрастили, Их навестить я иду и раздор прекратить непрерывный, Ибо уж долгое время они избегают друг друга, Гневом объятые в сердце, от ложа любви уклоняясь. Кони стоят у подножия Иды, богатой ключами; Быстро они понесут меня всюду по морю и суше. Ради тебя с Олимпийской вершины сюда я спустилась, Чтоб не сердился ты после, когда бы украдкой пошла я В пышный чертог Океана, текущего в русле глубоком". "И, отвечая, сказал ей Зевес, облаков собиратель: "Гера, успеешь и после отправиться в дом Океана. Ныне любовью с тобою давай насладимся на ложе, Ибо ни разу любовь ни к богине, ни к женщине смертной, Не покоряла так сильно меня, вокруг сердца разлившись. Так никогда не любил я супруги царя Иксиона, Что родила Пирифоя, с бессмертными равного мужа, Ни белоногой Данаи, Афризия дочери дивной, Что родила мне Персея, славнейшего в сонме героев, Ни красотою прославленной дочери Феникса милой, Что родила мне Миноса, а также бойца Радамаса. Так не любил я Семелы, ни в Фивах прекрасной Алкмены, Что родила мне Геракла, отважного сердцем ребенка, А Дионисий рожден был Семелой, – отрада для смертных. Так не любил я Деметры, царицы прекрасноволосой, Ни знаменитой Латоны, ни даже тебя, о, супруга. Весь я исполнен любви и охвачен желанием сладким". В мыслях лукавя, ему отвечает почтенная Гера: "О, всемогущий Кронид, какое ты слово промолвил! Хочешь на ложе теперь насладиться со мною любовью Здесь, на возвышенной Иде, открытой для глаз отовсюду? Что если нас кто-нибудь из богов, существующих вечно, Спящими вместе увидит, а после расскажет всем прочим? Вставши от ложа любви, не вернусь я потом в меднозданный Твой Олимпийский чертог; то казалось бы мне непристойным. Если же вправду желаешь и так твоей воле угодно, Есть у нас спальный покой, что возлюбленный сын нам построил, Славный Гефест, кто повесил на притолки крепкие двери. Там мы и можем прилечь, если ложе тебя привлекает". И, отвечая, сказал ей Зевес, облаков собиратель: "Гера, не бойся, чтоб кто из богов или смертнорожденных Спящими нас увидал: таким я густым приукрою Облаком нас золотым. К нам и солнце тогда не проникнет, Солнце, которого свет, проникая повсюду, все видит". Так произнесши, Кронид заключает супругу в объятья. Тотчас под ними земля возрастила цветущие травы, Лотос, покрытый росой, и шафран, и цветы гиацинта, Нежные, пышногустые, высоко вздымавшие стебли. Там они оба легли, золотым осененные сверху Облаком дивным, откуда, сверкая, роса ниспадала. Так на возвышенном Гаргаре Зевс опочил безмятежно, Геру в объятьях держа, побежденный и сном и любовью. Сладостный Сон, между тем, побежал к кораблям быстроходным С вестью спеша к Посейдону, кто землю колеблет и держит. Близко к нему подойдя, он крылатое слово промолвил: "Ныне, о, царь Посейдон, помогай благосклонно ахейцам, Славу им в битве даруй хоть на краткое время, покуда Зевс почивает. Глубоко я сном его сладким окутал. Гера прельстила Кронида, чтоб с нею в любви опочил он"! Так говоря, к племенам он разумных людей удалился, Больше еще побудив Посейдона на помощь данайцам. Бросившись к первым рядам, так воскликнул земли колебатель: "Снова ли Гектору мы, аргивяне, уступим победу, Сыну Приама, чтоб взял корабли он и славой покрылся? Так он хвалился, грозя, оттого что Ахилл быстроногий На мореходных судах пребывает, терзаемый гневом. Только по воине этом недолго бы мы тосковали, Если бы сами все ринулись в бой, помогая друг другу. Дайте, о други, теперь покоритесь тому, что скажу вам: Бросим на плечи щиты, покрупней отобрав и покрепче, Головы медью покроем далеко блистающих шлемов, В руки же копья возьмем подлинней и отправимся в битву. Я поведу вас вперед и недолго тогда, уповаю, Гектор останется в поле, хотя он неистовством дышит. Если же с легким щитком между нами есть доблестный воин, Слабому пусть отдает этот щит и берет себе лучший". Так он промолвил. Они же поспешно ему покорились. Сами цари, хоть страдая от ран, их построили в битву, – Храбрый Тидид, Одиссей и владыка Атрид Агамемнон. Всю они рать обошли и обмен совершили оружья, Лучшее лучшим давали, оставивши худшее худшим. И аргивяне, облекшись вкруг тела блестящею медью, В битву пошли; предводил их земли колебатель могучий, Тяжкой рукою сжимая губительный меч длинноострый, Блеском похожий на молнию: с ним невозможно тягаться В сече кровавой, – он страхом удерживал храбрых героев. В свой же черед и троянцев построил блистательный Гектор Спор беспощадного боя тогда меж собой завязали Бог Посейдон темнокудрый и Гектор, блистательый смертный, Этот бесстрашных троянцев, а тот аргивян защищая. Море кипело, шумя, близь судов и палаток ахейских, Тою порой, как войска с ужасающим криком столкнулись. Но и морские валы не дробятся так шумно об землю, Если Борей их повсюду подъемлет дыханием грозным, С силой такой и пожар не гудит, распылавшись далеко В чаще лесной, когда пламя встает и весь лес пожирает, Ветер так громко не воет в вершинах дубов густокудрых, Ежели он, разыгравшись, бушует с неистовой силой, Как закричали тогда аргивяне и мужи троянцы. С криком ужасным герои одни на других устемились. Первый ударил Аякса копьем шлемовеющий Гектор, Прямо лицом обращенный к герою, и не промахнулся. В грудь он попал, где сходились два пояса, стянутых крепко, Первый с щитом. А другой. Что поддерживал меч среброгвоздый. Нежное тело они защитили. Разгневался Гектор, Видя, что острая медь полетела напрасно. Быстро к толпе он друзей отступил, убегая от Парки. Только что он повернулся, Аякс Теламонид великий Камень приподнял из тех, что тогда меж ногами ахейцев Кучей валялись, опорой служа для судов быстроходных, И через обод щита поразил его в грудь, подле шеи. Камень он кубарем бросил и тот полетел, завертевшись. Точно как падает дуб от удара гремящего Зевса, Вырванный с корнем, и серы зловещий разносится запах, Бодрости духа лишая того, кто вблизи это видит, Ибо ужасны перуны великого Зевса Кронида: Также мгновенно и Гектор на землю во прах повалился. Древко из рук уронил он, и щит покатился со шлемом, Звякнули громко на нем испещренные медью доспехи. С криком пронзительным дети ахейцев к нему подбежали, Тело надеясь увлечь и бросая несчетные стрелы. Только никто из ахеян не мог предводителя войска Ранить копьем иль мечем, ибо раньше вожди подоспели, – Полидамас и Эней, и герой Агенор богоравный, И Сарпедон, полководец ликийцев, и Главк беспорочный. Также другие друзья не покинули Гектора в поле, Но оградили, уставив щиты, округленные ровно, И понесли на руках из сраженья, пока не достигли Быстрых коней, что вблизи от смятения битвы жестокой Ждали, – возница держал их, на пышную став колесницу. В город помчали они Приамида, стенавшего тяжко. Вскоре друзья привезли его к броду реки светлоструйной, Многопучинного Ксанфа, дитяти бессмертного Зевса. Сняв с колесницы, они положили героя на землю И поливали водой: он очнулся, глаза открывая. После привстал на колени и харкать стал черною кровью, Но опрокинулся снова на землю – и светлые очи Сумрак окутал ночной: он еще оглушен был ударом. Лишь увидали ахейцы, что Гектор герой удалился, Как налетели опять на троянцев, подумав о битве. Сын Оидея, проворный Аякс, впереди перед всеми С острым копьем устремился и сына Энопса ударил Сатния. Нимфою был он рожден беспорочной Наядой Пасшему стадо Энопсу вблизи берегов Сатниея. Сын Оилея, копьем знаменитый, подвинулся близко, В пах его ранил и на земь поверг, а над телом героя Гибельный бой завязали троянцы и дети ахеян. Полидамас Панфоид за убитого мстителем вышел; Бросив копье, он в плечо Профоэнора ранил Арлеиликова сына, – копье чрез плечо пролетело. Тотчас он в прах повалился, хватая ладонями землю. Полидамас же тогда закричал, похваляясь безмерно: "Нет, не напрасно опять, полагаю, копье пролетело, Брошено мощной рукой непреклонного сына Панфоя. Некий ахейский герой его в теле понес и, надеюсь, В область Аида сойдет он, на это копье опираясь". Так он хвалился, и больно ахейцам от слов его стало. Всех же больней уязвил он словами отважное сердце Теламонида Аякса: с ним рядом сражался убитый. На отступавшего мужа он светлым копьем замахнулся, Но Панфоид уклониться успел от погибели черной, В сторону прыгнув; удар же достался бойцу Архелоху, Сыну вождя Антенора; на смерть обрекли его боги. В место ударил он, где голова прикрепляется к шее, В верхний попал позвонок, обе шейные мышцы разрезав. И голова Архелоха ноздрями и ртом, при паденьи, Раньше коснулася праха, чем голени ног и колени. Громко Аякс закричал, обращаясь к Панфоеву сыну: "Полидамас, рассуди и скажи мне всю правду; ужели Этот упавший герой Протоэнору не равноценен? Сам не плохим он казался, а также родителей добрых. Не Антенору ль, коней укротителю, братом иль сыном Он приходился? Похож он весьма на родню Антенора". Так вопрошал он, хоть знал хорошо; огорчились троянцы. И Акамас, заступаясь за брата, копьем замахнулся На беотийца Промаха, тащившего за ноги тело. Громко тогда Акамас закричал, похваляясь безмерно: "О, хвастуны, в похвальбах ненасытные дети ахейцев! Нет, не одним только нам суждено и страдать, и трудиться. Время настанет, и вы, умерщвленные, ляжете в поле. Вот посмотрите, как спит укрощенный копьем моим острым, Воин Промах; умертвил я его, чтобы брат мой недолго Мщения ждал и возмездья. – Желал бы и всякий, чтоб дома Родич подобный остался, на случай несчастия мститель". Так он хвалился и больно ахейцам от слов его стало Всех же больнее он грудь уязвил Пенелею герою. На Акамаса пошел он, но тот нападенья не выждал. Илионея тогда поразил Пенелей воевода, Сына Фербаса, овцами богатого мужа, кто в Трое Более прочих любим был Гермесом и взыскан богатством. Мать от него родила одного только Илионея. Ранил его Пенелей в основание глаза, под бровью, И уничтожил зрачек. А копье через глаз пролетело И до затылка проникло. Он сел и простер свои руки. С острым мечем устремился герой Пенелей и ударил В шею его посредине, и вмиг голова покатилась Вместе со шлемом на землю; копье же снабженное медью, Все еще было в глазу. И как маковый стебель с головкой, Поднял копье Пенелей и врагам показал, похваляясь: "Вы расскажите об этом, троянцы, родителям милым Славного Илионея, да плачут о сыне в чертоге. Но и супруга Промаха, вождя Алегенора сына, Не возликует, встречая любимого мужа, в то время Как на судах возвратимся из Трои мы, дети ахейцев". Так он сказал, похваляясь, и дрожь охватила их члены. Каждый из них озирался, чтоб гибели черной избегнуть. Ныне поведайте мне, на Олимпе живущие Музы, Кто их Ахеян всех раньше кровавые добыл доспехи, В день как земли колебатель склонил на их сторону битву? Первый Аякс Теламонид великий убил Гиртиада Гиртия, храброго мужа, владыку бестрепетных мизян. Вождь Антилох обнажил от доспехов Мермера и Фалка. Гиппотиона с Морисом убил Мерион благородный. Тевкр сразил Профоона, а также бойца Перифета. Царь Менелай умертвил Гиперенора, пастыря войска; В пах он его поразил и копье разорвало утробу, Выйдя насквозь, и тогда чрез отверстье зияющей раны Быстро умчалась душа, и глаза его мраком покрылись. Больше же всех умертвил неприятелей сын Оилея: С ним не равнялся никто быстротой, чтоб преследовать в битве С поля бегущих мужей, когда Зевс поселяет в них ужас.
15
В бегстве назад миновав частокол и за ров перешедши, Многих бойцов потеряв, укрощенных оружьем данайцев, Подле своих колесниц в ожидании стали троянцы, Бледны от страха, испугом объяты. В то время проснулся Зевс на вершине Идейской, где спал с златотронною Герой. На ноги быстро вскочив, увидал аргивян и троянцев: Эти бежали толпой, а данайцы на них напирали. Между рядами мужей он заметил царя Посейдона, Также увидел, как Гектор средь поля лежал, а дружина Окрест сидела. Он тяжко дышал и, лишенный сознанья, Кровь изрыгал: не слабейший его поразил аргивянин. И пожалел его видя, отец и людей и бессмертных. Грозно взглянув исподлобья, он Гере богине промолвил: "Это твоя, о несчастная Гера, зловредная хитрость. Сделала Гектора к битве негодным и войско смутила. Только не знаю, не первая ль ты насладишься плодами Замыслов злобных своих, коль стрелами побью тебя грома. Или не помнишь тот день, как с высокого неба повисла? Две наковальни к ногам прикрепил я, надевши на руки Крепкую цепь золотую, – ты же в тучах висела в эфире. Все на пространном Олимпе тогда возмутилися боги, Но, подступив, не могли развязать. И кого ни хватал я, Взявши, с порога небес я швырял, и летел он, покуда Падал на землю без сил. Но и этим в душе не смирил я Скорби своей безутешной о богоподобном Геракле, Ибо ты, злое замыслив, гнала его морем бесплодным, Сильную бурю поднявши при помощи ветра Борея, И отнесла, наконец, к населенному острову Косу. Там я избавил его, перенесшего много страданий, И возвратиться помог ему в Аргос, конями обильный. Ныне об этом тебе я напомню, да бросишь лукавство, Да убедишься, как мало любви помогло тебе ложе, Где, удалясь от богов, ты со мной сочеталась обманно". Так он сказал. Содрогнулась почтенная Гера богиня И, отвечая Зевесу, крылатое молвила слово: "Ныне клянусь я землею и небом пространным над нею, Стикса водою подземной, – его же блаженные боги Клятвой считают из всех величайшей и страшной, – И головою твоею священной, и собственной нашей Брачной постелью, а ей необдуманно клясться не стану, – В том, что не волей моей Посейдон, потрясающий землю, Гектору с войском троянцев вредит, помогая ахейцам. Сам он к тому добровольно душою своей побуждаем. Он аргивян пожалел, увидав пред судами их гибель. Я же согласна ему посоветовать битву покинуть И удалиться, куда лишь прикажешь, о, туч собиратель". Молвила так. Улыбнулся отец и людей и бессмертных И, отвечая супруге, крылатое слово промолвил: "О, волоокая Гера почтенная, если б отныне В мыслях со мной ты сходилась, в собранье богов заседая! Скоро тогда Посейдон, хоть и сильно желая другого, Должен был по сердцу мне и тебе свою волю направить. Если ты истинно все говорила и с правдой согласно, То отправляйся к бессмертным богам и сюда призови мне Славного луком своим Аполлона с богиней Иридой. С вестью Ирида пусть мчится к рядам аргивян меднобронных И Посейдону владыке, земли колебателю, скажет, Чтобы, покинув сраженье, в свои он вернулся чертоги. Гектора ж Феб Аполлон пусть опять восстановит для битвы, Новую силу вдохнет и поможет забыть ему боли, Что удручают теперь его душу. Пусть снова ахейцев Он повернет к кораблям и постыдное бегство устроит. В бегстве они устремятся к судам многогребным Ахилла, Храброго сына Пелея. Тот милого друга Патрокла В битву пошлет, а его умертвит шлемовеющий Гектор, После того как Патрокл погубит вблизи Илиона Многих героев и сына средь них моего Сарпедона. Мстя за Патрокла, Ахилл, вслед за тем умертвит Приамида. С той лишь поры я устрою обратное бегство троянцев От кораблей мореходных, пока не возьмут аргивяне Трои высоколежащей, послушны совету Афины. Но не отстану я раньше и сам от великого гнева, И не позволю, чтоб кто из богов помогал аргивянам, Прежде чем просьба Ахилла вполне не исполнена будет, Как обещал я ему и своею кивнул головою, В день как богиня Фетида колени мои обнимала И умоляла почтить сокрушителя стен Ахиллеса". Так он сказал. Не ослушной была белорукая Гера. Тотчас с Идейских вершин на высокий Олимп устремилась. Точно как мысль человека, кто многие земли изъездил, Их облетает мгновенно, и думает сам он с собою: "Быть бы мне там или там" – и о многом в душе вспоминает: Так же почтенная Гера мгновенно домчалась до места. Вскоре вступила она на высокий Олимп и в собраньи Вечных богов очутилась, в чертоге Зевеса. И боги, Геру увидев, вскочили, приветствуя кубками шумно. Но, пропустив остальных, от прекрасноланитной Фетиды Кубок она приняла; та навстречу ей кинулась первой И, обращаясь к богине, крылатое молвила слово: "Гера, зачем ты пришла? Ты мне кажешься страхом объятой. Уж не Кронид ли тебя устрашил, твой супруг Олимпиец?" И, отвечая на то, белорукая молвила Гера: "Не вопрошай ты меня о подобном, богиня Фетида. Знаешь сама, каково его сердце надменно и злобно. Сядь меж богами в чертоге, в пиру председай равномерном. Там среди прочих бессмертных услышишь, какими бедами Зевс Олимпиец грозит. И никто, полагаю я, сердцем Не возликует тогда, ни бессмертный, ни смертнорожденный, Если теперь среди них кто-нибудь и пирует беспечно". Так говоря, она села. И боги, сердясь, возроптали, Сидя в чертоге Зевеса. Она ж улыбалась устами, Но над бровями густыми чело оставалось печальным. И, негодуя в душе, она с речью ко всем обратилась: "Глупые, снова на Зевса мы все рассердились безумно. Вот мы желаем к нему подойти и смирить его ярость Словом иль силой. А он-то сидит в стороне, не кручинясь, Не помышляя о нас, ибо верит, что в сонме бессмертных Мощью и крепостью рук далеко всех других превосходит. Вот почему и терпите, кому бы он зла ни готовил. Ныне уже, полагаю, несчастье постигло Арея, Ибо в сраженьи убит его сын, из героев милейший, Вождь Аскалаф: исполинский Арей называл его сыном". Молвила так. И Арей, опустив свои руки, ударил Ими по бедрам могучим и слово промолвил, стеная: "Не осуждайте меня, на Олимпе живущие боги, Если за сына я мстить к кораблям аргивян отправляюсь. Пусть мне судьба быть сраженным перунами Зевса Кронида И меж телами убитых лежать среди крови и праха". Так произнесши, он Страху и Трепету дал приказанье Впрячь лошадей и в доспехи блестящие сам облачился. Так бы в тот день навлекли на себя вечносущие боги Гнев и возмездие Зевса, страшнее и хуже, чем прежде, Если б Афина Паллада, за всех опасаясь бессмертных, Не устремилась к преддверью, покинувши трон, где сидела. Быстро богиня сняла с него шлем, так же щит округленный, Вырвала древко из мощной руки и поставила близко, И, негодуя, сказала жестокому богу Арею: "Знать ты рассудка лишен и погиб, о, несчастный. Напрасно Уши имеешь, чтоб слышать. И разум и стыд потерял ты? Разве не слышал того, что сказала нам Гера богиня, Та, что вернулась недавно от Зевса отца Олимпийца? Иль самому захотелось всю меру несчастий изведать И на Олимп возвратиться насильно, в страданиях тяжких, Также на прочих бессмертных навлечь неисчетные беды? Ибо тогда он оставит ахеян и гордых троянцев И устремится сюда, чтобы нас сокрушить на Олимпе. Всех по порядку сразит нас виновных, равно как невинных. Вот почему я советую гнев усмирить из-за сына. Много героев других, и храбрее чем он, и славнее, Пало в сраженьях доныне и будет убито в грядущем. Весь человеческий род невозможно от смерти избавить". Так говоря, усадила на трон она гневного бога. Гера меж тем позвала Аполлона поодаль от дома Вместе с Иридой – посланницей быстрой богов Олимпийских, И, обращаясь к обоим, крылатое молвила слово: "Зевс приказал вам немедля пойти на высокую Иду. Вы поспешите туда и, представ пред лицо Громовержца, Все исполняйте, как он повелит и попросит исполнить". Молвив, почтенная Гера ушла и, в чертог свой вернувшись, Села на трон. Аполлон же с Иридой, спеша, полетели И к многоводной примчалися Иде, зверями богатой. Зевса нашли там, сидящим на Гаргаре – крайней вершине. Вкруг же него, как венец, благовонная туча висела. К Зевсу, сбирателю туч, подошли они близко и стали. И, увидав их двоих, Кронид не разгневался в сердце, Ибо исполнили скоро приказ его милой супруги. Речь обращая к Ириде, он слово крылатое молвил: "В путь, быстроногая, мчись и царю Посейдону Все, что я ныне скажу, да не будешь мне вестницей лживой. Пусть он немедля покинет сраженье героев и битву И удалится в собранье богов иль в священное море. Если ж, презрев мою речь, не захочет он мне покориться, Пусть поразмыслит сперва и душою и сердцем любезным, Сможет ли, если приду, устоять он при всей своей силе. Я и по силе первейший, равно по рождению старший. Только чужда его сердцу боязнь, и себя он дерзает Равным со мной объявлять, перед кем все другие трепещут". Так он сказал. Ветроногая вмиг подчинилась Ирида. Быстро с Идейских высот она к Трое священной примчалась. Точно из облака падает снег или град холодящий, Бурным гонимы дыханьем Борея, питомца туманов: Так в это время поспешно проворная мчалась Ирида. Ставши вблизи, возвестила она колебателю суши: "С некоей вестью к тебе, темнокудрый земли вседержитель, Я прилетела сюда от эгидодержавного Зевса. Он повелел, чтоб немедля покинув сраженье и битву, Ты удалился в собранье богов иль в священное море. Если ж, презрев его речь, не захочешь ты ей покориться, Сам угрожает сюда он придти и сразиться с тобою. Только советует Зевс избегать его рук, утверждая, Что и по силе он первый и старше тебя по рожденью. Ты же не знаешь боязни и в сердце бесстрашном дерзаешь Равным считать себя с ним, перед кем все другие трепещут". Славный земли колебатель промолвил в ответ, негодуя: "Боги! И будучи сильным, сказал он надменное слово, Если меня понуждает, кто равен ему по почету. Трое нас братьев, Кронидов, родилось от Реи богини: Я и Зевес, и Аид, кто царит над тенями умерших. На трое все поделив, получили мы каждый удел свой, Жребии бросив. И мне для обители вечной досталось Море седое, Аиду – жилище кромешного мрака, Зевсу – пространное небо среди облаков и эфира. Общей для всех оставалась земля, да вершина Олимпа. Вот почему поступать не желаю по мысли Зевеса. Будучи мощным, пусть третьим спокойно владеет уделом. Не устрашит он меня, словно слабого труса, насильем. Лучше б гораздо он сделал, когда бы сердитою речью Собственных стал наставлять дочерей с сыновьями своими. Те поневоле должны покоряться его приказаньям". И, вопрошая его, ветроногая молвит Ирида: "Так ли, как ты говорил, темнокудрый земли вседержитель Зевсу должна передать твое грозное, сильное слово? Или уступишь, быть может? Уступчивы сильные волей. Знаешь и сам, что всегда благосклонны Эринии к старшим". Ей отвечая, сказал Посейдон, потрясающий землю: "Ныне, богиня Ирида, ты мудрое молвила слово. Благо, коль вестник умеет судить справедливо. Но бесконечная скорбь проникает мне в сердце и душу, Ибо он бранной мне речью грозит и приказывать вздумал, Мне, кто по силе с ним равен и равному року подвластен. Все же, хоть гневом объятый, Зевесу теперь уступаю. Но я другое скажу и угрозы в душе не забуду: Если и мне вопреки, и Афине, дающей добычу, Если и Гере назло, и Гефесту царю и Гермесу, Трою высокую он пощадит, не желая разрушить, Ни даровать аргивянам великую силу, пусть знает: Непримиримая после вражда между нами возникнет". Так говоря, колебатель земли покидает сраженье И погружается в море, – Ахейцы о нем пожалели. К Фебу тогда обратился Зевс, облаков собиратель: "Феб мой любезный, ступай к меднобронному Гектору быстро, Ибо уже Посейдон, кто всю землю колеблет и держит, Скрылся в священное море, чтоб нашего гнева избегнуть. Если б остался, то все бы о нашей услышали битве, Даже подземные боги, живущие с Кроносом вместе. Но для меня и себя самого поступил он разумней Тем, что от длани моей уклонился, хоть гневался раньше, Ибо едва ли без пота закончился б спор между нами. Ныне возьми бахромами снабженную в руки эгиду, Сильно ты ей потрясай, устрашая героев ахейских, И позаботься потом, Дальновержец, о Гекторе славном. Силу большую дотоле вдохни ему в сердце, покуда Не побегут аргивяне к судам и волнам Геллеспонта. После того буду сам я заботиться делом и словом, Чтобы ахейцы опять от трудов облегченно вздохнули". Так он сказал, Аполлон не ослушался речи отцовской, Тотчас с Идейских высот он слетел, точно сокол проворный, Горлиц лесных истребитель, меж всеми быстрейшая птица, И богоравного сына Приама увидел сидящим. Гектор уже не лежал. Собирался он с духом очнувшись И на друзей озираясь. Отдышка и пот прекратились, Ибо одна уже мысль Зевеса дала ему силу. Ставши вблизи от него, Аполлон Дальновержец промолвил: "Гектор, Приама дитя, ты зачем от нас всех удалившись, Праздно сидишь в стороне? Иль, быть может, беда приключилась? Голосом слабым в ответ шлемовеющий Гектор промолвил: "Кто ты из вечных богов, что меня вопрошаешь? Разве еще ты не слышал, как перед судами ахеян Сын Теламона, когда вкруг него истреблял я дружину, Камнем сразил меня в грудь и сраженье заставил покинуть? Я уже думал, что нынче увижу как тени умерших, Так и обитель Аида, – меня покидало дыханье". И, возражая, сказал ему царь Аполлон Дальновержец: "Ныне мужайся, заступника сильного Зевс Олимпиец С Иды к тебе ниспослал, чтоб тебя провожать, охраняя, Феба с мечом золотым, – меня, кто по собственной воле Часто доныне спасал и тебя и твой город высокий. Но ободрись поскорей, повели всем наездникам Трои Быстро погнать лошадей по дороге к судам крутобоким. Сам я пойду впереди и сравняю весь путь пред конями, В бегство сперва обративши фаланги ахейских героев". Так говоря, он вдохнул в полководца великую силу. Как застоявшийся конь, что ячменем из яслей раскормлен, Привязь порвавши, бежит и копытами бьет по долине, Мчится к реке светлоструйной, где вольный привык он купаться; Силой гордясь, высоко поднимает он голову; грива Вьется с обеих сторон вокруг плеч, и, доверившись мощи, Быстро несут его ноги к знакомым тем пастбищам конским: Также и Гектор ногами легко и коленями двигал. Конницу строил он в битву, услышав божественный голос. Точно охотничьи псы и толпа поселян звероловов Гонятся вслед за рогатым оленем иль дикой козою, Долго, покуда нависший утес иль тенистая чаща Зверю приюта не даст, где настигнуть его невозможно; Вдруг на их шум средь дороги является лев бородатый, И обращает их в бегство, хотя увлеченных охотой: Так до сих пор аргивяне, толпой за троянцами гнавшись, Их поражали мечами и медию копий двуострых, – Но, увидавши, что Гектор обходит фаланги троянцев, Вздрогнули все от испуга, и в страхе душа их упала. Сын Андремона Фоас той порой обратился к ним с речью, Средь этолиян храбрейший; он лучший был дрота метатель, Также боец рукопашный; когда ж молодые ахейцы В силе речей состязались, немногие верх над ним брали. Он, благомыслящий, к ним обратился и слово промолвил: "Боги! Знать, чудо большое своими я вижу глазами! Гектор, избегнувши Парок, опять невредимый поднялся После того, как мы все уповали в душе непреложно, Что навсегда он погиб, укрощенный оружьем Аякса. Видно его кто-нибудь из богов от напасти избавил. Он и доныне у многих данайцев колени расслабил; То же случится, боюсь, и теперь. Не без помощи Зевса Держится он впереди перед войском, неистовства полный. Но подчинитесь совету и все, как скажу, поступайте. Дайте, прикажем толпе отступить к кораблям мореходным, Сами же все, кто себя причисляет к храбрейшим по войску, Здесь устоим, приготовивши копья; быть может, удастся Грозным отпором его напугать. И отвагой пылая, Он побоится, надеюсь, проникнуть в средину ахейцев". "Так он сказал, и охотно они подчинились совету. Идоменея царя обступив и Аякса героя, Тевкра с вождем Мерионом и равным Арею Мегесом, Встретили грудью они Приамида и войско троянцев И завязали сраженье и воинов лучших сзывали, Тою порой как толпа отступала к ахейскому флоту. Но и троянцы стремились вперед; во главе их шел Гектор, Крупно шагая, и Феб Аполлон выступал пред героем, Тучей одетый вкруг плеч. Он шествовал с бурной эгидой, Дивною, страшной на вид, обоюдокосматой. Зевесу Дал ее медник Гефест, да носят на ужас героям. С этой эгидой в руках Аполлон выступал перед войском. Но аргивяне, сплотившись, их встретили храбро; раздался Крик оглушительный битвы и стрелы с тетив полетели. Копья, в огромном числе из бестрепетных рук устремившись, Частью вонзились в тела служителей юных Арея, Частью застряли в земле и не тронули кожи блестящей, Между рядами упали, желая насытиться кровью. Долго, покуда эгиду держал Аполлон неподвижно, Стрелы с обеих сторон проносились и воины гибли, После ж, едва Аполлон на ахеян взглянул и эгидой Перед лицом их потряс и пронзительным голосом крикнул, Сердце в груди их упало, и все позабыли про битву. Точно как стадо быков иль большую отару баранов Двое зверей плотоядных внезапно приводят в смущенье, Если во мраке ночном нападают в отсутствии стражи: Так ужаснулись ахейцы, лишенные сил. Дальновержец Страхом смутил их, даруя троянцам и Гектору славу. Бой врассыпную разлился, и муж умерщвляем был мужем. Стихия с Аркезилаем убил шлемовеющий Гектор. Стихий начальником был беотийских мужей меднобронных, Аркезилай был соратником верным вождя Менесфея. Храбрый Эней обнажил от доспехов Медона с Иасом. Сыном побочным Медон приходился царю Оилею, Братом – Аяксу герою. Но в городе жил он Филаке, Ибо из отчего края бежал, где убил человека, Мачехи Эриопиды, жены Оилеевой, брата. А богоравный Иас был начальником войска афинян; Сфел, от Букола рожденный, его называл свом сыном. Полидамас умертвил Мекистея, в ряду же переднем Эхий сражен был Политом, а Клоний – вождем Агенором. Сзади Парис в край плеча Деиоха бегущего ранил В строе передних бойцов, и копье проскочило навылет. Тою порой как они от доспехов тела обнажали, Войско ахеян спешило чрез колья и ров перебраться: В бегство ударились все, принужденные скрыться за стену. Гектор меж тем громогласно взывал, побуждая троянцев: Быстро к судам! Побросайте залитые кровью доспехи! Если кого среди вас в стороне от судов я замечу, Смертный тому приготовлю конец. И не будет по смерти Пламени он приобщен, как желали бы сестры и братья: Тело его растерзают собаки пред городом нашим". Так говоря и бичом лошадей по хребтам ударяя, Он по троянским помчался рядам, побуждая сражаться, С криком погнали они лошадей, колесницы влекущих, И за вождем полетели. И Феб Аполлон перед ними Землю с окраины рва отломил без усилья ногами, Бросил ее в середину и путь проложил им широкий На расстоянии, равном полету копья боевого, Ежели муж, испытующий силу руки его кинет. Этой дорогой троянцы рядами прошли; предводил их Феб с драгоценной эгидой в руках, и он стену разрушил Так же легко, как ребенок песок рассыпает по взморью, Ежели он, забавляясь, песчаную гору построил, После же сам разрушает руками ее и ногами: Также и ты, Аполлон Дальновержец, легко уничтожил Труд и старанья ахеян, самих обращая их в бегство. Только достигнув судов, они стали, врагов поджидая, И ободряли друг друга. И, руки высоко воздевши, Каждый из них вечносущим богам громогласно молился. Нестор Геренский молился всех громче, защитник ахеян, Обе руки простирая к пространному звездному небу: "Отче Зевес, если кто в Арголиде, богатой пшеницей, Тучные бедра быка иль овцы сожигал тебе в жертву, О возвращеньи моля, ты же знаменем дал обещанье, – Вспомни о том, Олимпиец, и день отврати беспощадный, Не дозволяй, чтоб троянцы так страшно избили ахеян", Так он молился. И громко Кронид загремел Промыслитель В знак, что он внемлет молитве владыки Нелеева сына. Только что войско троянцев услышало грохот Зевеса, Вспомнив о битве, они на ахеян сильней устремились. Точно как вал необъятный широкодорожного моря Бьет чрез помост корабля, погоняемый силою ветра, В день как порывистый вихорь вздувает огромные волны: Так и троянцы ворвались за стену с воинственным кликом, Вместе с конями. И бой закипел пред кормами вплотную. На колесницах троянцы двуострыми копьями бились, А с чернобоких судов аргивяне, взобравшись высоко, Крепкими их отражали шестами, обитыми медью, Их на судах для морского сраженья хранили. Долго, покуда ахейцы и храброе войско троянцев Перед стеной воевали, вдали от судов мореходных, Славный Патрокл в палатке сидел Еврипила героя, Речью его занимал и сверху зияющей раны Сыпал целительным зельем, смиряющим черные боли. Но, услыхав, что троянцы толпою прорвались чрез стену, А среди войска ахеян господствуют крики и бегство, Тяжко вздохнул он, ударил руками по бедрам могучим И, обратясь к Еврипилу сказал ему грустное слово: "Долее, друг Еврипил, не могу при тебе оставаться, Хоть еще нужен тебе, но зловещая битва возникла. Пусть твой служитель покуда тебя занимает и лечит, Я же к Ахиллу спешу, побуждать его стану сражаться. С помощью бога, как знать, не склоню ль его дух, увещая, Ибо на благо всегда увещания друга нам служат". Так он сказал, и вперед его быстрые ноги помчали. Натиск троянских рядов между тем отражали ахейцы, Будучи в меньшем числе. Только не были в силах троянцы От кораблей их прогнать и вовнутрь судов и палаток Силой проникнуть самим, сквозь фаланги ахеян прорвавшись. Точно равняльный шнурок выпрямляет бревно судовое, Ежели им управляют искусные плотника руки, Кто изучил свою мудрость, покорный внушеньям Афины: Так над войсками был ровно натянут сражения жребий. Перед судами везде врассыпную сражались герои. Гектор в то время сошелся с Аяксом, гордящимся славой. Оба трудились они пред одним кораблем, но напрасно. Гектор Аякса не мог удалить, чтобы факел свой бросить, Этот не мог отразить Приамида, ведомого богом. Тою порой Теламонид Калетора, Клития сына, Несшего пламя к судам, ударил копьем против груди. Шумно он грохнулся в прах, головня из руки повалилась, А шлемовеющий Гектор, едва лишь увидел, что родич В прах, пораженный, свалился перед кораблем чернобоким, Зычно крича, обратился к троянским войскам и ликийским: "Мужи троянцы, ликийцы, дардане, бойцы удалые! Вы не бросайте сраженья, в такую попавши теснину. Клития сына спасайте, дабы от доспехов ахейцы Не обнажили его, пред судами упавшего храбро". Так говоря, он в Аякса копье меднояркое бросил. Но, промахнувщись, попал в Ликофрона, Масторова сына, Был из Киферы он родом, но, ратный товарищ Аякса, Жил у него, ибо мужа убил на священной Кифере. В голову Гектор под ухом сразил его острою медью, Рядом стоявшего с бурным Аяксом. С кормы корабельной Навзничь на землю упал он, – ослабли колени героя. Дрогнул Аякс Теламонид и милому брату промолвил: "Тевкр любезный, смотри, вот убит у нас верный соратник, Тот Масторид, кто, придя из Киферы, средь нас поселился И почитаем был нами не менее родичей милых. Ныне убил его Гектор бестрепетный. Где ж твои стрелы, Быстро несущие смерть, где твой лук – Аполлона подарок"? Так он сказал. Тот услышал его, прибежал и стал рядом. Лук свой упругий держа и колчан, заключающий стрелы, И по троянцам стал сыпать поспешно стрелу за стрелою. В Клита попал он сперва, Пизанорова славного сына, Полидамаса вождя Панфоида товарища брани. Вожжи держал он тогда, оттого что к коням был приставлен. Радость вселяя в сердца и Троянцев, и Гектора, правил туда он, Где наиболе сражалось фаланг. Но героя настигла Смерть – и никто не избавил его, только все пожалели. В шею он сзади был ранен стрелою, рождающей стоны, И повалился во прах. Опустевшей гремя колесницей, Прянули кони назад. Их немедля увидел владыка Полидамас. Он же первый навстречу коням устремился И Астиною передал их, Протианову сыну, Близко держать приказав и за ними смотреть неусыпно. Сам же вернулся и вновь средь передних бойцов очутился. Тевкр другую стрелу в меднобронного Гектора бросил. Тут бы конец положил он сраженью перед кораблями, Если б дыханья лишил бушевавшего сына Приама. Но не укрылся тогда он от мудрого взора Зевеса; Гектора Зевс охранял и лишил Теламонида славы, Свитую крепко порвал тетиву он на луке прекрасном В миг, как ее он спустил. И стрела, отягченная медью, Вкривь полетела, блуждая, и лук из руки его выпал. Дрогнул воинственный Тевкр и милому брату промолвил: "Боги! Нам, видно, бессмертный отрезал все средства защиты. Вот беспорочный он лук из руки моей вырвал и бросил, Новую мне тетиву, что сегодня лишь утром Я привязал, чтоб могла она частые выдержать стрелы" И. отвечая, промолвил Аякс Теламонид великий: "Милый, оставь, положи этот лук свой и быстрые стрелы, Если, ревнуя к данайцам, их бог бесполезными сделал. В руки копье захвати и, щит перекинув чрез плечи, Сам ополчись на троянцев и прочим приказывай биться. Вспомним теперь об отваге. Уж если враги одолеют, Пусть не без тяжких усилий возьмут они флот многогребный". Так он промолвил. И, лук со стрелами в палатке оставив, Щит свой в четыре пласта Теламонид накинул на плечи, Шлем возложил на могучию голову, сделанный пышно, С конскою гривой и гребнем, вверху колебавшимся грозно, Древко огромное взял с наконечником острым из меди, Вышел из ставки своей, побежал и стал рядом с Аяксом. Видя, что Тевкровы стрелы безвредными сделались, Гектор, Зычно крича, обратился к троянцам и войску ликийцев: "Вы, о, троянцы, ликийцы, дардане, бойцы удалые! Ныне мужайтесь, друзья, помышляйте о бранной отваге Подле глубоких судов! Сам я только что видел глазами, Как обессилил Зевес воителя храброго стрелы. Сила Зевеса Кронида легко познается мужами, Теми, кому он дарует великую доблесть и славу, Также и теми, кого обессилит, помочь не желая. Ныне он силу ахеян смирил, чтобы нас возвеличить. Дайте, сомкнемте ряды и сразимся перед кораблями. Если ж кому суждено от стрелы или дрота погибнуть, Пусть умирает, как муж: хорошо умереть за отчизну. После него и жена в безопасности будет, и дети, Неповрежденным останется дом, достояние – целым, Если ахейцы уйдут на судах в свою отчую землю". Так говоря, увеличил он в каждом отвагу и силу. В свой же черед и Аякс говорил, ободряя дружину: "Стыдно, ахейцы! Теперь наступила пора иль погибнуть, Или спастись и спасти от погибели флот быстроходный. Не уповаете ль вы, что пешком по волнам возвратитесь Каждый в отчизну свою, если Гектор суда уничтожит? Или не слышали все, как войска отовсюду сзывает Гектор, желающий страстно наш флот истребить многогребный? Не в хоровод он зовет их идти, а в жестокую битву. Не отыскать нам совета разумней и дела полезней, Как на троянцев ударить, сцепиться в бою рукопашном. Лучше, мне кажется, сразу решить между жизнью и смертью, Нежели долго и тщетно себя изнурять пред судами В битве кровавой с врагом, уступающим нам по отваге". Так говоря, увеличил он в каждом отвагу и силу. Гектором тою порой умерщвлен полководец фокеян, Схедий, дитя Перимеда. А доблестный сын Антенора Лаодомас, предводитель пехоты, сражен был Аяксом. Полидамас же доспехи совлек с Килленийца Отоса, Друга Мегаса Филида, – с начальника храбрых эпеян. Это увидел Мегес и с копьем налетел, но троянец Кинулся в сторону: тот промахнулся. Панфоеву сыну Не дал погибнуть в переднем ряду Аполлон Дальновержец. В Кресма попало копье и ударило в грудь посредине. Шумно он пал и Филид стал снимать с его тела доспехи. Тою порой на Мегеса троянец Долопс устремился, Славный метатель копья, от могучего Лампа рожденный, Лаомедонова сына, военное знавший искусство. Сына Филеева в щит он ударил копьем посредине, Близко к нему подбежал, но панцирь сберег его крепкий, Собранный весь из чешуек. Когда-то Филей этот панцирь От берегов Селеиса из города вывез Эфира, Где от Эвфета царя получил его в дар, как от друга, Чтобы в сраженьях носить, от мужей супостатов защиту. Ныне от сына его отвратил он грозившую гибель. С острым копьем на Долопса в то время Мегес устремился; В верхнюю выпуклость он густогривого шлема ударил. Гребень из конских волос оторвался от шлема и наземь Весь покатился во прах, сверкая там пурпуром свежим. Но между тем как они в ожиданьи победы сражались, Храбрый герой Менелай подоспел на защиту Мегеса. Сзади с копьем притаившись, Долопса в плечо он ударил, И острие, порываясь вперед и всю грудь пронизавши, Вышло наружу. Троянец лицом повалился на землю. Ринулись оба, чтоб с плеч его снять дорогие доспехи. Но шлемовеющиий Гектор всех родичей скликнул Долопса Прежде всего к Меланиппу он речь обратил укоризны, Гикетаонову сыну. Когда еще враг был далеко, В городе жил он Перкоте и пас там быков криворогих. После ж прибытья ахейских судов обоюдоокруглых, Он поспешил в Илион, где блистал среди войска троянцев, В доме Приама живя, наравне с сыновьями любимый. Гектор к нему обратился и слово сказал укоризны: "Так мы врагам и уступим? Ужель, Меланипп, твое сердце Не повернулось от боли, при виде как пал этот родич? Вон погляли, как хлопочут они о доспехах Долопса! Следуй за мною. Нельзя нам с ахейцами издали биться. Нужно, чтоб мы погубили ахеян, иль чтобы ахейцы Взяли высокую Трою и всех умертвили в ней граждан". Молвил и бросился первый, за ним – и герой богоравный. В свой же черед аргивян ободрял Теламонид великий: "Будьте мужами, друзья, и стыд в своем сердце блюдите. Друг перед другом стыдитесь бежать из жестокого боя. Там, где стыдятся друг друга, спасается больше, чем гибнет, А для бегущего нет впереди ни спасенья, ни славы". Так он сказал. Аргивяне, и сами врагов отражая, Приняли к сердцу то слово и медной стеной оградили Флот мореходный. Но Зевс и троянцев исполнил отваги. Тою порой Менелай Антилоху сказал, ободряя: "Нет никого, Антилох, ни моложе тебя средь ахеян, Ни в беспощадном отважней бою, ни быстрее ногами. Вот бы тебе устремиться и мужа троянца повергнуть". Так он промолвил и сам отошел, подстрекнув Антилоха. Выбежал тот из рядов и, с угрозой кругом озираясь, Бросил сверкающий дрот. Отступили троянцы, увидев, Как замахнулся герой. И стрела не напрасно помчалась, В Гикетаонова сына попала, в бойца Меланиппа, Ранила в грудь близь сосца, когда тот устремился в сраженье. Шумно он грохнулся наземь, и тьма его очи покрыла. И Антилох устремился вперед, точно пес налетает На пораженную лань, что из чащи родной побежала, Но зверолов в нее метко попал и сковал ей колени: Так на тебя, Мелантипп, налетел Антилох непреклонный, Чтобы доспехи сорвать. Но от Гектора он не укрылся, Через смятенье рядов, ему Гектор навстречу помчался, И Антилох дожидаться не смел, хоть проворный был воин. В страхе, дрожа, побежал он, как зверь, натворивший несчастье, Если он, пса разорвав иль убив пастуха подле стада, Бегством спасается раньше, чем люди толпою сберутся: Так Несторид побежал, а троянцы и Гектор великий Сыпали вслед убегавшему стрелы, родящие стоны. Только достигнув дружины он встал и к врагам обернулся. Тою порою троянцы, подобные львам плотоядным, Приступом шли на суда, исполняя намеренья Зевса. Мощь он вдохнул в них большую и дух ослепил у данайцев, Бодрость он в них возбудил, затмевая ахейскую славу, Ибо прославить задумал он Гектора, сына Приама, Чтоб на кривые суда ненасытное бросил он пламя, Чтобы свершилась вполне зловещая просьба Фетиды. Вот почему Промыслитель Зевес дожидался мгновенья, Как заприметит глазами сиянье горящего судна. Ибо тогда для троянцев должно было бегство начаться От кораблей к Илиону, а слава – для войска Ахеян. Это замыслив, Зевес Приамова сына направил Против глубоких судов – он и сам порывался туда же. И бушевал Приамид, как Арей, кто копьем потрясает, Или огонь на горе, среди чащи глубокого леса. Пена у рта показалась, и очи зажглись под дугами Мрачно нависших бровей, и блистающий шлем колебался Грозно вокруг головы воевавшего сына Приама, Ибо с эфирных высот помогал ему сам Громовержец. Зевс лишь его одного среди многих героев троянских Славой почтил, оттого что немного ему оставалось Века прожить, и Паллада Афина уже торопила Гибельный день для него – под оружьем Пелеева сына. Гектор прорваться желал сквозь ряды аргивян и пытался, Там, где толпу замечал многолюдней и ярче доспехи. Только прорваться не мог, хотя сильным объят был желаньем. Тесно сомкнувшись фалангой, ахейцы пред ним устояли. Точно огромный утес над белеющим морем нависший Гордо встречает порыв быстролетный свистящего ветра, Также громады валов, что идут на него, разбиваясь: Так устояли, не дрогнув, ахейцы пред силой троянцев. Гектор же, медью сверкая кругом, устремился вторично И налетел на ахеян, как ветром и тучей взрощенный Скачущий вал налетает на быстрый корабль среди моря: Весь покрывается пеной корабль, и дыхание ветра Грозно свистит в парусах, и трепещут душой мореходцы, Страхом объятые все, ибо только что смерти избегли: Так и в груди у ахеян сердца беспокойством терзались. Точно как лев, замышляющий гибель, встречает на пастьбе Стадо коров без числа средь поемного луга большого; Есть и пастух подле стада, но он не умеет разумно Обороняться от зверя, спасая коров криворогих; То впереди он идет перед ними, то следует сзади; Лев же, завидя коров, на средину бросается стада И пожирает одну, когда все обращаются в бегство: Так все ахейцы бежали пред Гектором и Олимпийцем, А Приамид одного лишь убил – Перифета микенца, Милого сына Копрея, который в минувшее время Вестником часто ходил от царя Еврисфея к Гераклу. Сын от Копрея родился, отца далеко превзошедший Всякою доблестью бранной, и силой и ног быстротою, – А по уму среди первых считавшийся граждан микенских. Ныне он сыну Приама великую славу доставил. Ибо, назад повернувшись лицом, он об нижний споткнулся Обод щита, что до ног простирался, защита от копий. Он пошатнулся и навзнич упал, и от силы удара Шлем на его голове, задрожав, оглушительно звякнул. Гектор заметил мгновенно, скорей подбежал и став рядом, В грудь его ранил копьем и убил близь товарищей милых. Те пособить не могли, хоть и сильно скорбели о друге, Ибо и сами дрожали пред Гектором богоподобным. Стали теперь аргивяне лицом к кораблям, в полукруге Первого ряда судов, но троянцы им вслед устремились, И поневоле они от передних судов отступили, Подле палаток сомкнулись и там в ожидании стали. Но не рассеялись в бегстве по лагерю: стыд помешал им, Страх удержал. Неустанно они окликали друг друга. Всех же усерднее Нестор Геренский, защитник Ахеян, Воинов громко молил, заклиная их именем предков: "Ныне, о, други, мужайтесь! Блюдите в душе аргивяне, Стыд перед всеми людьми. Вспоминайте, друзья, о любезных Детях и женах своих, о добре, о родителях милых, Живы ль они у кого иль давно уж похищены смертью. Именем наших далеких семейств умоляю вас ныне: Стойте недвижно в бою, опасайтесь удариться в бегство". Так убеждая, он в каждом умножил отвагу и силу. С глаз их в то время Афина отвеяла облако мрака, Богом сгущенное: свет с двух сторон им открылся блестящий И на ряды кораблей, и на поле всеобщего боя. Тут увидали они Приамида со всею дружиной, Тех увидали троянцев, что праздно стояли за битвой, Также и тех, что сражались вблизи от судов быстроходных. Не по душе показалось великому силой Аяксу Там оставаться, куда отступили все дети ахеян. По корабельным помчался он палубам, крупно шагая. Длинным шестом потрясал, припасенным для боя морского, В двадцать два локтя длиною, сколоченным крепко гвоздями. Точно наездник, искусно конями умеющий править, Выбрав из многих коней четырех подходящих по росту, Рядом их всех зануздает и по полю в город погонит Людной дорогой большой, где мужчины и женщины, глядя, Будут ему удивляться, как он неустанно и ловко С лошади скачет на лошадь, меж тем как вперед они мчатся: Так Теламонид по палубам многих судов корабельных Крупно и быстро шагал; до небес доходил его голос. Он непрерывно и страшно кричал, убеждая ахеян Флот и палатки свои защищать. Но и Гектор великий Не оставался в рядах густобронных троянского войска. Точно как черный орел с высоты нападает на стаю Птиц легкокрылых, вблизи от потока пасущихся мирно, Быстрых гусей, журавлей, а равно лебедей длинношеих: Так шлемовеющий Гектор напал на корабль темноносый, Прямо вперед устремляясь. И Зевс направлял его сзади Мощной рукою своей, ободряя все войско троянцев. Тою порой пред судами неистовый бой завязался. Ты бы сказал, что два войска, усталости чуждых и свежих, В битве впервые столкнулись: так яростно было сраженье. И у сражавшихся дума такая была: аргивяне Не полагали, что бедствий избегнут, но гибели ждали. А у троянца у каждого сердце в груди уповало, Что подожгут они флот и убьют всех героев ахейских. С думой такою в душе они друг против друга стояли. Гектор тогда за корму ухватился прекрасного судна, Быстро скользя по волнам, привезло оно Протезилая Под Илион, но назад не доставило в отчую землю. Ныне пред судном его аргивяне и мужи Троянцы Тесно сошлись, умершвляя друг друга в бою рукопашном. Не издалека они ожидали падение копий, Но становились друг к другу лицом и с отвагою равной Острыми близко рубились секирами и топорами, Длинными бились мечами и медию копий двуострых. Много мечей из червленых ножен с рукоятями вместе Наземь упало из рук ратоборцев и с плеч их скатилось. И почернела земля и кругом заструилася кровью. А Приамид, как за выгиб кормы ухватился рукою, Так и держал неослабно, крича и взывая к троянцам: "Дайте огня! Вы сомкнитесь рядами и бой оживите! Нынешним днем Олимпиец за все возместил нам, дозволив Взять корабли, что сюда против воли бессмертных приплыли И причинили нам много страданий по трусости старцев. Ибо когда б ни желал пред кормами судов я сражаться, Старцы всегда мне мешали и прочее войско держали. Если досель Громовержец Зевес ослепил наш рассудок, Ныне зато он в сражение сам нас ведет и торопит". Молвил, и стали троянцы сильней напирать на ахеян. Не устоял тут Аякс, ибо стрелы его удручали. Словно почуяв кончину, назад он подался немного, Стал на скамье для гребцов семифутовой, палубу кинув. С этого места врагов сторожил он, копьем прогоняя Всякого, кто приближался и нес истребительный пламень. И, неустанно крича, ободрял он дружины ахейцев: "О, дорогие, герои данайские, слуги Арея! Ныне мужайтесь, друзья, помышляйте о бранной отваге. Войско союзников что ль за собой мы надеемся встретить, Или высокую стену, – защиту от гибели близкой? Город нас что ли вблизи ожидает и крепкие башни, Где бы спастись мы могли средь народа, цветущего силой? Нет на долине троянцев, в кругу их рядов густобронных, Здесь, далеко от отчизны, стоим мы, повиснув над морем. Наше спасенье в руках, не в ленивом затишьи сраженья". Так он кричал и копьем заостренным размахивал бурно. Кто б из троянцев ни смел к кораблям подойти крутобоким С пламенем ярым в руках, исполняя приказ Приамида, – Всех убивал Теламонид, с огромным копьем нападая. Так уложил он перед кораблями двенадцать троянцев.
16
Так они бились тогда за корабль хорошо оснащенный. Вскоре Патрокл предстал перед пастырем войска Ахиллом, Жгучие слезы из глаз проливая, что ключ темноструйный, Черные воды катящий с вершины утеса крутого. Сжалился, видя его, богоравный Ахилл быстроногий И обратился к нему, и крылатое слово промолвил: "Что ты, любезный Патрокл, как малая девочка плачешь, Если за платье хватаясь, бежит она с матерью рядом, На руки просится к ней, и, шаги принуждая замедлить, Плачет и смотрит сквозь слезы, пока ее мать не подымет: Ей уподобясь, Патрокл, проливаешь ты нежные слезы. Слово сказать ли желаешь ты мне или всем мирмидонцам? Вести, быть может, один ты услышал из Фтии далекой? Хоть говорят, еще жив и Менойтий, сын Актора славный, Жив до сих пор и Пелей Эакид посреди мирмидонян, – Их же обоих мы смерть наибольше б оплакивать стали. Уж не жалеешь ли ты аргивян, что толпою великой Подле глубоких судов по своей же неправде погибли? Молви, в душе ничего не таи, пусть мы оба узнаем". Тяжко вздыхая, ответил Патрокл, коней укротитель: "О, Ахиллес, сын Пелея, безмерно храбрейший в данайцах, Полно сердиться! И так уже скорбь одолела ахеян, Ибо все воины наши, дотоле храбрейшие в битве, Ныне лежат на судах, кто стрелой, кто копьем пораженный. Ранен Тидея воинственный сын, Диомед непреклонный, Ранен метатель копья Одиссей и Атрид Агамемнон, Ранен стрелою в бедро Эврипил, славный сын Эвемона, Всех их врачи окружают, снабженные множеством зелий, Лечат их раны, а ты, Ахиллес, непреклонен, как прежде. Пусть я не ведаю гнева такого, как в сердце питаешь. Гордый на горе всем нам! Чем обрадуешь ты и потомство, Если несчастье теперь отвратить от ахейцев не хочешь? О, беспощадный герой! Не наездник Пелей – твой родитель, Мать – не Фетида. Но синее море и скалы крутые В свет породили тебя, – от того твое сердце так жестко. Если ж боишься в душе ты какого-нибудь прорицанья, Если почтенная мать тебе знаменье Зевса открыла, В бой хоть меня снаряди, а со мной и других мирмидонцев, И аргивянам, быть может, тогда просияет спасенье. Дай возложить мне на плечи твои дорогие доспехи. Мужи троянцы, быть может, меня за тебя принимая, Бой прекратят, и вздохнут утомленные дети ахейцев, Ныне теснимые сильно: пусть отдых настанет хоть краткий. Свежих исполнены сил, мы бойцов, обессиленных в битве, К Трое прогнали б легко от судов и палаток ахейских". Так говорил он ему, умоляя, безумец великий, Ибо себе самому он выпрашивал смерть и погибель. Тяжко вздохнувши ему отвечал Ахиллес быстроногий: "Горе! О, что ты сказал мне, потомок Зевеса! Ни о каком не проведал я знаменьи и не забочусь, Мне ничего от Зевеса почтенная мать не сказала. Но раздирает мне душу безмерная скорбь, лишь припомню, Что полководец желает ограбить того, кто с ним равен, Долю чужую похитить, лишь пользуясь большею властью. Вот отчего я скорблю, ибо вытерпел много печали. Деву, что дети ахеян назначили мне, как награду, Добыл своим я копьем, населенный разрушивший город. Ныне ее Агамемнон из рук моих вырвал насильно, Как у презренного отнял пришельца Атрид повелитель. Только оставим все эти былые дела. Невозможно Вечно сердиться в душе. Я, однако, решил уж однажды Гнев свой не раньше смягчить, чем смятение битвы и крики Не разольются до самых моих кораблей быстроходных. Ты же на плечи одень все мои дорогие доспехи. Браннолюбивых веди мирмидонян с врагами сражаться, Ежели вправду троянцы суда аргивян окружают Черною тучей фаланг, а данайцы притиснуты к морю, Где остается пред ними земли небольшое пространство. Видно весь город троянцев помчался на бой дерзновенно, Ибо не блещет пред ними налобник Ахиллова шлема Близко, как в прежнее время, а то бы ударились в бегство, Трупами рвы переполнив, будь только Атрид Агамемнон Ласков со мною. Теперь же троянцы вкруг лагеря бьются, Ибо в руке Диомеда копье не свирепствует больше, Не отвращает от войска ахеян он гибели близкой. И не слыхать мне из уст ненавистных Атреева сына Зычного крика. Кругом раздается лишь Гектора голос, В битву зовущий троянцев; они же, крича неустанно, Всю наводнили долину, ахеян в бою побеждая. Ныне, Патрокл, обрушься на них изо всей своей силы, Флот от несчастья спаси, чтоб троянцы, суда уничтожив Ярым огнем, не лишили желанного нам возвращенья. Но повинуйся тому, что я словом внедрю тебе в душу. Если желаешь мне славу и почесть большую доставить Пред аргивянами всеми, чтоб вскоре они мне вернули Ту миловидную деву и ценные дали подарки, То возвращайся немедля, лишь только врагов ты прогонишь. Даже когда б Громовержец, муж Геры, покрыл тебя славой, Все же вдали от меня не желай состязаться с рядами Браннолюбивых троянцев, – иль вовсе меня опозоришь. Шумом войны опьяненный, троянских мужей убивая, Не подступай во главе мирмидонян к стенам Илиона. Как бы с Олимпа тогда не сошел кто-нибудь из бессмертных; Сильно троянских мужей возлюбил Аполлон Дальновержец. Ты возвращайся, лишь только суда в безопасности будут, И предоставь остальным средь долины друг с другом сражаться. Отче Зевес, Аполлон и Афина Паллада! О, если б, Смерти никто не избег из несметного войска троянцев, Также никто из ахеян, а нас только двое осталось. Чтобы вдвоем нам разрушить бойницы священные Трои!" Так, обращаясь друг к другу, они меж собой говорили. А Теламонид меж тем отступал, удрученный стрелами. Зевсова воля сломила героя и стрелы троянцев. Светлый вокруг головы его шлем издавал от ударов Звон непрерывный и страшный: все время на крепкие бляхи Сыпались стрелы. Без отдыха щит свой держа испещренный, Левым устал Теламонид плечом. И, однако, троянцы Не были в силах его отразить, хоть стрелами теснили. Только он громко и тяжко дышал, и с усталого тела Пот отовсюду катился обильный, и вскоре не мог он Вовсе дышать: за бедою беда надвигалась на войско. Ныне поведайте мне, на Олимпе живущие Музы, Как на суда аргивян обрушилось пламя впервые. Гектор, приблизясь к Аяксу, мечем по копью замахнулся И разрубил ему древко из ясеня выше копейца. Надвое древко сломалось. Аякс Теламонид великий Только обрубком копья потрясал, а вдали от героя Наземь со звоном упал наконечник из меди блестящей. И содрогнулся Аякс и узнал беспорочной душою Дело богов. Он увидел, что Зевс Громовержец отрезал Все ему средства к защите, даруя победу троянцам. Тут из-под стрел отступил он. Тогда на корабль быстроходный Бросили пламя троянцы, и неукротимый разлился Быстро пожар, и огонь охватил всю корму. То увидев, Сильно ударил по бедрам Ахилл и Патроклу промолвил: "Встань, о, Патрокл, потомок Зевеса, коней укротитель! Слышу свистящий огонь, перед флотом зажженный врагами. Как бы суда не сожгли и не отняли путь к отступленью. Быстро доспехи надень, я же войско сберу мирмидонян". Так он сказал, и Патрокл в блестящую медь облачился. Прежде всего наложил он на голени латы ножные, Дивные видом, – они на серебряных пряжках держались. Панцирь потом на груди укрепил, испещренный красиво, Панцирь Эакова внука, украшенный дивно звездами. После того через плечи он бросил свой меч среброгвоздый, Медный; затем перекинул он щит и огромный, и крепкий, Шлем возложил на могучую голову, сделанный пышно, С конскою гривой и гребнем вверху, колебавшимся грозно, Пару взял копий тяжелых, к руке приходившихся плотно. Только единого не взял копья он Эакова внука С древком тяжелым, огромным. Не мог ни один из ахеян Им потрясать, лишь Ахилл без труда колебал это древко – Ясень с горы Пелиона, отцу его данный Хироном, Срубленный им на верху Пелиона, на гибель героям. Автомедону велел он запрячь лошадей поскорее. После Ахилла, убийцы мужей, больше всех его чтил он И среди бранного шума на стойкость его полагался. Автомедон под ярмо двух подвел лошадей быстроногих, Ксанфа и Балия вместе летевших с дыханием ветра. Гарпия их породила Подарга от ветра Зефира, Пасши стада на лугу, недалеко от волн Океана. С ними в пристяжку он впряг беспорочного родом Педаса: Добыл его Ахиллес, Этиона разрушивши город. Будучи смертным, он вместе с бессмертными мчался конями. Тою порой Ахиллес обходил мирмидонские ставки, Всех побуждая доспехи надеть и готовиться к бою. Как плотоядные волки, дыша несказанной отвагой, В месте гористом большую рогастую лань умертвивши, Рвут ее тело, и пасти у всех у них красны от крови; После всей стаей, толпясь, к роднику темноструйному мчатся, Где, изрыгая кровавое мясо растерзанной жертвы, Острыми пьют языками поверхность волны оттененной; Сердце их страха не знает, и чрево раздуто от пищи: Так мирмидонского войска вожди и советники шумно Вслед за соратником шли быстроногого внука Эака. А посредине стоял между ними, подобный Арею, Царь Ахиллес и ровнял лошадей и мужей щитоносцев. Было числом пятьдесят быстроходных судов, на которых Зевсу любезный под Трою приплыл Ахиллес, и на каждом Храброй дружины мужей пятьдесят находилось при веслах. Пять он избрал воевод и начальство им вверил над войском, Сам же царил надо всеми, великую власть проявляя. В первом отряде вождем был Менесфий, герой пестробронный, Бога речного дитя, Сперхея, потомка Зевеса. Смертная, с богом в любви сочетавшись, его от Сперхея Дивная видом Пелеева дочь родила Полидора, Только считался рожденным от Бора он Периерида, Кто Полидору открыто взял в жены, дав много подарков. Равный Арею Евдор был начальник второго отряда, Девой рожденный герой, Полимелой, плясуньей прекрасной, Дочерью дивной Филаса. Аргусоубийца могучий Сильно ее полюбил, увидав, как неслась в хороводе В честь Артемиды она – златокудрой охотницы бурной. Вскоре Гермес благосклонный к ней в терем проник и украдкой С нею в любви сочетался, и славного сына Евдора Дева ему родила быстроногого, храброго в битвах. После ж того как Илифия, муки родов облегчая, Вывела к жизни дитя и сиянье увидел он солнца, Храбрый герой Эхеклей Акторид Полимелу взял в жены И поселил в своем доме, несчетные дав ей подарки. Старец Филас воспитал и взрастил молодого Евдора И окружил его нежной заботой, как сына родного. Третьим отрядом Пизандр начальствовал, равный Арею, Сын знаменитый Мемала, он, после Ахиллова друга, Первый из всех мирмидонян в искусстве сразиться на копьях. Феникс четвертым начальствовал, старец наездник. Пятым же – Алкимедон, беспорочный потомок Лаерка. В бранный поставив порядок войска с полководцами вместе, С властною речью Ахилл обратился ко всем и промолвил: "Пусть, мирмидонцы, никто не забудет угроз своих прежних, Что на судах быстроходных, покуда я гневом томился, Вы посылали троянцам и так меня все укоряли: – Желчью вспоила тебя твоя мать, сын Пелея надменный! О, беспощадный, друзей пред судами насильно ты держишь! Лучше вернуться домой на судах мореходных, Ежели гнев злополучный так сильно запал тебе в душу, – Так меж собою сходясь, толковали вы часто. Вот наступило оно, столь долго желанное дело. Ныне, в ком храброе сердце, пусть вволю с троянцами бьется"! Так говоря, увеличил он в каждом отвагу и силу. Слушая слово царя, все фаланги теснее сомкнулись. Точно как, ежели муж вкруг высокого дома слагает Стену из камней сплоченных, оградою буйного ветра: Так были сдвинуты тесно щиты и блестящие шлемы. Сплочен был щит со щитом, шлем со шлемом и с воином воин. Шлемы в движеньи бойцов шишаками сверх гребней сшибались, Так они тесно стояли в рядах друг от друга. А впереди перед всеми сияли доспехами двое Храбрых героев – Патрокл и Автомедон, пламенея Оба желаньем одним – во главе мирмидонян сражаться. Царь Ахиллес удалился в палатку, где крышку приподнял С дивно прекрасного ларя, который ему на дорогу Был принесен на корабль среброногой Фетидой, наполнен Множеством теплых плащей, и волнистых покров, и хитонов. Там у него находился и кубок работы искусной. Смертный другой из него еще не пил вина огневого И никому, кроме Зевса, не делал он им возлияний. Кубок из ларя достав, он сперва его серой очистил, После старательно вымыл прекрасной водою прозрачной, Руки умыл себе также, вином его темным наполнил, Стал средь двора и, на небо смотря, возливал и молился, И не укрылся от взоров он громолюбивого Зевса: "Властный Додонский Зевес, Пеласгийский, далеко живущий, В хладной царящий Додоне, толпою жрецов окруженный – Селлов, не моющих ног, на земле отдыхающих голой! Ты уже внял мне однажды, в тот день, как тебе я молился. Много почтил ты меня, покаравши ахейское войско. Ныне еще раз, как прежде, мое ты исполни моленье. Сам остаюсь я покуда в кругу кораблей быстроходных, Только товарища друга с большою толпой мирмидонян В бой посылаю. Даруй ему славу, о, Зевс Громовержец, Сердце в груди у него укрепи и бестрепетным сделай. Гектор пусть ныне увидит, каков на войне наш товарищ: В силах один ли он биться, иль только тогда побеждают Руки его, когда я с ним труды разделяю Арея. После ж того, как сраженье и шум отразит он от флота, Пусть невредимый ко мне он к судам быстроходным вернется Вместе с доспехами всеми и всею дружиною храброй". Так он молился, и Зевс Промыслитель услышал моленье. Первую просьбу исполнил, вторую отверг Олимпиец. Дал удалить он Патроклу от флота сраженье и крики, Но не дозволил ему невредимым из боя вернуться. И, совершив возлиянье и Зевсу отцу помолившись, В ставку вернулся владыка и, в ларь положивши свой кубок, Вышел и встал пред шатром, оттого что желал в своем сердце Видеть ужасную схватку троянских мужей и ахейских. А мирмидонцы меж тем, за Патроклом вождем ополчившись, Двигались вместе, пока на врагов не обрушились грозно. Тут врассыпную они налетели, подобно как осы, Что при дороге ютятся в скале, обозленные сильно, Ибо их часто дразнят и в гнезде придорожном тревожат Глупые дети, готовя для многих великое горе; Если потом как-нибудь по дороге идущий прохожий Их и нечаянно тронет, они с дерзновенной отвагой Все устремятся вперед, своих малых детей защищая: Так мирмидонцы в то время, с таким же бестрепетным духом Из кораблей налетели, и крик раздавался немолчный. Голосом зычным Патрокл воззвал, обращаясь к дружине: "О, мирмидонцы, товарищи брани Ахилла Пелида, Будьте мужами, друзья, помышляйте о бранной отваге! Дайте Пелида почтим, кто из всех аргивян пред судами Неизмеримо сильнейший, как вы, его храбрые слуги. Пусть познает Агамемнон, владыка с обширною властью, Как безрассудно обидел сильнейшего он из ахеян". Так говоря, увеличил он в каждом отвагу и силу. И мирмидоняне все на троянцев обрушились разом. Грозно суда огласились воинственным кликом ахеян. Лишь увидали троянцы Менойтия храброго сына Вместе с товарищем брани, покрытых оружием светлым, Дрогнуло сердце у всех, и фаланги пришли в беспорядок, Ибо они полагали, что сын быстроногий Пелея Долгий свой гнев укротил и с ахейцами вновь примирился. Каждый, дрожа, озирался, чтоб гибели черной избегнуть. Первый Патрокл блестящим копьем замахнулся и бросил Прямо в средину толпы, где теснилося больше героев, Перед кормой корабля благородного Протезилая, И поразил Пирехмеса; наездников храбрых пеонян Из Абидоса привел он, где Аксий струится широко. В правое ранил его он плечо, и тот, громко стеная, Навзничь свалился во прах. Отступила дружина в испуге, Ужас в пеонянах всех возбудил сын Менойтия храбрый, Их полководца убив, кто в кровавом бою отличался. Войско прогнав от судов, потушил он пылавшее пламя. Наполовину сгоревшим глубокий корабль был покинут. С криком троянцы меж тем побежали, и вновь пред судами Тесно сплотились ахейцы и было смятенье большое. Точно как если Зевес Громовержец от острой вершины Необозримой горы отодвинет нависшую тучу; Вдруг открываются взору все выступы скал, все долины И проливается с неба блестящий эфир бесконечный: Так аргивяне, опасность огня от судов отвративши, Духом на миг просветлели. Но бой еще не был окончен, Ибо троянцы пред войском данайцев, Арею любезных, Не без оглядки бежали от черных судов быстроходных, Но, по нужде отступая, к отпору готовились снова. Бой закипел меж вождями, и муж умерщвляем был мужем. Первым Патрокл могучий, Менойтия сын благородный, Ареилика ударил, к нему обращенного тылом, Острою медью в бедро. И насквозь острие проскочило, Кость раздробив, и троянец на землю лицом повалился. Царь Менелай, сын Атрея воинственный, ранил Фоаса В грудь, не прикрытую круглым щитом, и сковал его члены. Сын же Филея, заметив Амфикла с подъятым оружьем, Ранее бросил копье и в бедро его с краю ударил, Там, где лежит у людей наиболее крупная мышца. Медь разорвала все жилы, и тьма ему очи покрыла. Нестора сын Антилох, той порою Атимния ранил Острым копьем и оно через пах проскочило навылет. Рухнул Атимний пред ним, и тогда на бойца Антилоха Марис копьем замахнулся, отмстить порываясь за брата, Стоя у трупа его, но герой Фразимед богоравный Раньше копье отпустил, предвосхитив удар, и попал он, Не промахнувшись, в плечо. И копья острие разорвало Мышцы предплечья всего и кость размозжило глубоко. Шумно он грохнулся наземь и тьма ему очи покрыла. Так, укрощенные острым оружием двух Несторидов, В темную область Эреба спустились друзья Сарпедона, Дети от Амизадора, вскормившего прежде Химеру, Неодолимую в гневе, беды причинявшую многим. Сын Оилея Аякс наскочил на бойца Клеобула И овладел им живым, когда тот среди давки споткнулся, Тут же лишил его силы, мечом по затылку ударив. Меч с рукояткой прекрасной весь сделался теплым от крови. Черная смерть и судьба закрыли глаза Клеобулу. Тою порой Пенелей и Ликон друг на друга напали; Оба сперва промахнулись, напрасно пустив свои копья, И налетели с мечами. Ликон Пенелея ударил По верху шлема его густогривого, только сломался За рукояткою меч, и тогда Пенелей его ранил В шею над ухом, и меч весь проник глубоко; уцелела Кожа одна, голова же повисла и члены ослабли. Вождь Мерион, Акамаса проворно настигнув ногами, В правое ранил бедро, когда тот на коней поднимался. Пал с колесницы он наземь – и тьма над глазами разлилась. Идоменей Эримаса безжалостной медью ударил В рот, – проскочило навылет копье с наконечником медным Прямо под мозгом и белые кости ему раздробило, Вышибло зубы из десен, и кровь переполнила очи, Хлынув наружу чрез ноздри и рот, что раскрыт был широко. Черное облако смерти окутало тотчас героя. Каждый из этих данайских вождей умертвил по троянцу. Точно как хищные волки на коз иль овец нападают И похищают из стада всех тех, что бредут одиноко По недосмотру пасущих; едва на горе их завидят, Как увлекают мгновенно, бессильных и трепетных сердцем: Так аргивяне напали на войско врагов, а троянцы, Вспомнив про шумное бегство, забыли о бранной отваге. Сын Теламона великий еще раз пытался ударить Гектора в медных доспехах. Но, в бранных делах изощренный, Плечи широкие Гектор воловьим щитом покрывает, Свисту внимая летающих стрел и гудению копий. Знал уже он, что победа на сторону греков склонилась, Но оставался в сраженьи, спасая товарищей милых. Точно как туча с Олимпа вступает в пространное небо, Если Зевес после ясного дня распростер непогоду: С криками так от судов побежали троянцы в смятеньи И не в порядке вернулись чрез ров. Приамида в оружьи Вынесли быстрые кони, а войско троянцев оставил Перед глубоким он рвом, задержанных там поневоле. Резвые кони без счета ломали влекущие дышла И покидали во рву клесницы вождей умерщвленных. Храбрый Патрокл, взывая к своим, за бегущими гнался, Горе готовя троянцам, которые криками бегства Все наполняли дороги, – они врассыпную бежали. Вихрем вздымалася пыль к облакам, когда в Трою обратно Цельнокопытные кони неслись от судов и палаток. Сын же Менойтия правил туда, где видал наибольше В страхе бегущих врагов. С колесниц под блестящие оси Мужи попадали в прах и, треща, колесницы валились. Вскачь пронеслись через ров бессмертные, легкие кони, Те, что Пелею царю подарили блаженные боги, И полетели с Патроклом. Он Гектора рвался настигнуть, Чтобы ударить копьем, но и Гектора кони умчали. Точно осенней порой потемневшую землю придавит Туча, в те дни, как Зевес посылает дожди проливные И ополчается гневом великим на смертнорожденных, Что, прибегая к насилью, в собраниях судят пристрастно, Правду священную гонят, о мщеньи богов не заботясь; Вот отчего через край все реки вода наполняет, И по откосам холмов, пролагая глубокие русла, С горных вершин ниспадают и мчатся в лазурное море С грохотом страшным потоки, работу людей сокрушая: Так оглушительно ржали бегущие кони троянцев. Храбрый Патрокл, прорвавши фаланги передних троянцев, Снова к судам быстроходным обратно погнал их, мешая В город бежать и спастись, как желали они, но в долине, Между высокой стеной и рекою и флотом ахейским, Их убивал без числа, воздавая отмщеньем за многих. Прежде всего он Проноя копьем поразил заостренным В грудь, не прикрытую круглым щитом, и сковал ему члены. Шумно тот грохнулся в прах. А Патрокл пошел на Фестора, Сына Энопса. Тот в тесаной гладко сидел колеснице, Сжавшись от страха и вожжи из рук упустивши, безумный. Близко Патрокл к нему подбежал и копьем заостренным В правую щеку ударил – оно пролетело чрез зубы. И, приподняв за копье, он его протащил за перила, Как рыболов со скалы огромную рыбу из моря Тащит при помощи нити и ярко сверкающей меди: Так он троянца, раскрывшего рот, потащил с колесницы И уронил вниз лицом; тот упал и с душою простился. После он камнем сразил Эриала, кто в бой порывался, В голову по середине попал, и под шлемом тяжелым Вся голова раскололась. На землю он ниц покатился, И душегубная смерть распростерлась над мужем упавшим. Тут же он сбил Еримаса, потом Амфотера, Эпалта, Эхия и Тлеполема, дитя Дамастора, Пириса, И Полимела, Аргеева сына, Эвиппа, Ифея: Всех одного за другим он поверг на кормилицу землю. Но, увидав, что кругом под оружием Менойтиада Гибнет дружина ликийцев, без пояса панцирь носящих, Вождь Сарпедон, укоряя, к ликийцам воззвал богоравным: "Стыд, о, ликийцы! Куда вы бежите? Сражайтесь храбрее. Вот устремляюсь на встречу герою тому, да увижу, Кто этот доблестный воин, троянцам беды натворивший, Ибо колени расслабил у многих мужей он и сильных". Так говоря, с колесницы на землю он спрыгнул в оружьи. Также Патрокл, завидев его, соскочил с колесницы. Точно два коршуна, с клювом горбатым, с кривыми когтями, Страшно крича, на вершине горы меж собою дерутся: Так и они дуг на друга с воинственным ринулись криком. Кроноса хитрого сын, их увидев, почувствовал жалость. К Гере, супруге своей и сестре обратился он с речью: "Гера! Ужель суждено Сарпедону, милейшему в смертных, Быть укрощенным рукою Патрокла, Менойтия сына? На двое воля моя разделилась и в мыслях колеблюсь, Как поступить мне: живым ли похитить из битвы плачевной И перенесть Сарпедона в отчизну богатых ликийцев, Или дозволить, чтоб он укрощен был рукою Патрокла?" И волоокая так отвечала почтенная Гера: "О, всемогущий Кронид, какое ты слово промолвил! Мужа, рожденного смертным, давно подчиненного року, Ныне обратно желаешь похитить у смерти зловещей? Делай, но мы, остальные все боги, тебя не одобрим. Только другое скажу, – ты ж в душе мое слово запомни: Если живым отнесешь Сарпедона на родину, бойся, Как бы потом кто-нибудь и другой из бессмертных не вздумал Сына увлечь своего дорогого из битвы жестокой. Ибо не в малом числе вкруг великой твердыни Приама Дети воюют богов, – ты возбудишь в них гнев беспредельный. Если ж он дорог тебе и твое о нем сердце тоскует, То, не мешая покуда, чтоб в шуме жестокого боя Он укрощен был рукою Патрокла, Менойтия сына, После уже, когда жизнь и душа отлетят от героя, Смерти и сладкому Сну прикажи, чтоб с ним полетели И отнесли его тело к народу пространной Ликии. Там погребут его братья с друзьями, почтивши гробницей И надмогильным столпом: то – последняя почесть умершим". Молвила так. Подчинился отец и людей и бессмертных. Капли кровавой росы той порою он пролил на землю, Сына почтив дорогого, которого должен был вскоре В Трое убить плодоносной Патрокл, вдали от отчизны. После того как, идя друг на друг, сошлись они близко, Первым Патрокл сразил Фразимеда, известного силой, Храброго сердцем возницу героя царя Сарпедона. В нижнюю часть живота он попал и сковал ему члены. Царь Сарпедон вслед за этим копье свое бросил в Патрокла, Но в самого промахнувшись, коня поразил он Педаса, В правое ранив плечо. Конь заржал, испуская дыханье, В прах повалился, храпя, и жизнь от него отлетела. Двое коней остальных расступились, ярмо заскрипело, Вожжи их спутались, ибо в пыли пристяжная лежала. Автомедон копьеносец исход, не замедлив, придумал, Меч длинноострый извлек, что висел при бедре его тучном, И, устремившись, обрезал поспешно ремни от Педаса: Кони воспрянули разом и ровно под упряжью стали. А полководцы вторично сошлись для смертельного боя. Снова тогда Сарпедон заостренным копьем промахнулся. Левого выше плеча над Патроклом копье пролетело И не задело героя. Тогда устремился с оружьем Мощный Патрокл, и медь из руки не напрасно помчалась, Но угодила, где сердце грудной перепонкою сжато. И повалился он в прах, точно дуб или тополь сребристый, Или прямая сосна, если брус корабельный готовя, Плотник ее на горе вновь отточенной срубит секирой: Так распростертый он пред колесницей лежал и конями, Тяжко хрипя и хватаясь за землю, облитую кровью. Точно как лев нападает на стадо коров криворогих, Где убивает быка темнокрасного, гордого сердцем, И погибает он, тяжко стеная, под львиною пастью: Так под рукою Патрокла пал вождь щитоносцев ликийских. Но, умирая, он сделал усилье и друга окликнул: "Главк доргой, о, боец средь мужей, надлежит тебе ныне Быть копьеборцем искусным и воином с храброй душою. Если боец ты проворный, займись теперь гибельным боем. Прежде всего обойди всех начальников рати ликийской И побуди их сражаться вкруг тела царя Сарпедона. После и сам за меня повоюй заостренною медью. Ибо на вечное время стыдом для тебя и позором Имя пребудет мое, если ныне ахейские мужи Снимут доспехи с меня, умерщвленного здесь пред судами. Ты непреклонно держись, побуждая к сраженью всех прочих". Только что слово он кончил, как смертный конец уж окутал Очи и ноздри его. И, ногою на грудь наступая, Вырвал Патрокл копье – перепонки во след показались. Вместе из тела извлек он копья наконечник и душу. А мирмидонцы держали храпящих коней, что все время Рвались бежать, как пустыми стояли царей колесницы. Главк опечалился сильно, услышав товарища голос, Сердцем скорбел, оттого что не в силах подать ему помощь. Руку держал он, прижавши ладонью. Его угнетала Рана, которую Тевкр, беду от друзей отвращая, Медью нанес ему прежде, в тот миг как на стену вскочил он. И, Аполлону молясь Дальновержцу, он слово промолвил: "Внемли, о, царь, пребываешь ли ты средь богатых ликийцев Или же в Трое. Равно отовсюду ты можешь услышать Скорбного мужа, как я, кто великой терзаем печалью. Тяжкая рана меня удручает и острые боли Руку терзают мою; не может доныне просохнуть Кровь на руке, и плечо онемело от боли жестокой. Больше не в силах держать я копье, ни сражаться с врагами, В битву вступая. Меж тем знаменитейший воин повержен, Зевса дитя, Сарпедон, но и сыну помочь не хотел он. Ты же, о, царь Аполлон, исцели мою тяжкую рану, Боли мои усыпи, дай мне силу, чтоб мог я, взывая К храброй дружине ликиян, в них дух возбудить для сраженья, Чтобы и сам я сражался вкруг трупа убитого мужа". Так говорил он, молясь, и молению внял Дальновержец. Тотчас он боль утолил, осушил на зияющей ране Черную кровь и вдохнул ему в душу великую силу. Главка исполнила радость, когда он узнал в своем сердце, Что не замедлил услышать мольбу его бог всемогущий. Прежде всего обошел он кругом всю дружину ликийцев, Всех воевод побуждая вокруг Сарпедона сражаться. После, широко ступая, к троянцам пошел, направляясь К Полидамасу, Панфоеву сыну, к бойцу Агенору, К храброму сердцем Энею и Гектору в медных доспехах. Ставши пред ними вблизи, он крылатое слово промолвил: "Гектор, теперь позабыл о союзниках ты совершенно, Тех, что от милых друзей и любезной отчизны далеко Душу кладут за тебя, – ты же им и помочь не желаешь. Мертвым лежит Сарпедон, щитоносцев ликийских владыка, Он, кто ликийскую землю держал правосудьем и силой. Медный Арей усмирил его ныне оружьем Патрокла. Так поспешите, о, други, исполнитесь гнева душою, Бойтесь, чтобы мирмидонцы, во гневе за павших данайцев, Нашим оружием острым близ быстрых судов умерщвленных, Не надругались над трупом и ярких не сняли доспехов". Так он сказал, и троянцев объяло глубокое горе И безутешная скорбь, оттого что, хотя иноземец, Вождь Сарпедон был оградою Трои; с ним много явилось Воинов храбрых, и сам он средь всех отличался в сраженьях. Полны отваги, они на данайцев направились прямо. Гектор пред ними шел первый, из-за Сарпедона разгневан. Мощный Патрокл меж тем побуждал аргивян меднобронных. Он обратился к Аяксам, и так порывавшимся в битву: "Ныне, Аяксы, да будет вам любо сражаться с врагами, Как до сих пор средь мужей вы блистали, иль даже храбрее. Мертвым лежит Сарпедон, кто на стену взобрался к нам первый. Если б могли мы, его захватив, надругаться над телом, С плеч дорогие доспехи сорвать и безжалостной медью Тех из дружины убить, кто к нему устремится на помощь!" Так он сказал, но и сами врагов отразить они рвались. После того как вожди с двух сторон укрепили фаланги, Яростно сшиблись друг с другом, желая сразиться вкруг трупа, Мужи ликийцы, троянцы, равно мирмидонцы, ахейцы. Грянул воинственный клич, на бойцах зазвенели доспехи. Пагубный сумрак Зевес распростер над жестокою сечей, Чтобы губительней сделать сраженье вкруг милого сына. Стали вначале троянцы теснить быстрооких данайцев, Ибо повержен был воин, не худший среди мирмидонян, Сын Агаклея героя боец Эпигей богоравный. Некогда он в хорошо населенном царил Будионе, Но, одного умертвивши из родичей славных, к Пелею И к среброногой Фетиде явился, моля о приюте. Те в Илион многоконный отправили вместе С мужеубийцей Ахиллом, да против троянцев воюет. Ныне, едва он за труп ухватился, блистательный Гектор В голову камнем его поразил, и под шлемом тяжелым Вся голова раскололась. На землю он ниц повалился, И душегубная смерть распростерлась над мужем упавшим. Скорбь охватила Патрокла при гибели верного друга. Мимо передних бойцов он, спеша, устремился, как сокол, Если он быстро летит, устрашая скворцов или галок: Так, о, возница Патрокл, на ликийцев ты ринулся прямо И на троянцев, душой из-за милого друга разгневан. Он Сфенелая сразил, Ифемена любезного сына, Камнем огромным в затылок и обе рассек ему жилы. Вспять отступили передние мужи и доблестный Гектор. Сколько пространства свершает полет длинноострого дрота, Ежели, силу свою испытуя, боец его бросит На состязаньи иль в битве, теснимый врагом душегубным, – Так далеко отступили троянцы под натиском греков. Первым назад повернул щитоносцев ликийских начальник Главк, и убил Батиклея, отважного сердцем героя. Милого сына Халкона; в чертоге он жил на Элладе И среди всех мирмидонцев довольством блистал и богатством. Главк, обернувшись нежданно, пронзил его в грудь посредине Острым копьем, когда тот его было настиг, догоняя. Шумно он пал. И при виде, как доблестный воин свалился, Греков объяла печаль, а троянцев – великая радость. И, повернувшись, вкруг Главка сомкнулись они. Но ахейцы, Не позабыв про отвагу, открытой их встретили силой. Тою порой Мерионом сражен был один из троянцев Сын Онетора, отважный душой Лаогон шлемоносец. Зевса Идейского жрец; он, как бог, почитался народом. Ранил его Мерион ниже уха и челюсти. Тотчас Вышла из тела душа, и глубокой он тьмой был окутан. А в Мериона Эней копье свое медное бросил, В мужа надеясь попасть, что, прикрытый щитом, приближался. Вовремя тот увидал и успел от копья уклониться, Ибо нагнулся вперед, а копье длиннотенное сзади В землю воткнулось концом, и дрожало тяжелое древко Долго, пока не исчезла в нем бурная сила Арея. Так из могучей руки бесполезно копье полетело И оттого оно, в землю вонзясь, трепетало. Гневом Эней воспылал и крылатое слово промолвил: "Скоро б тебя, Мерион, хотя и плясун ты проворный, Медь укротила моя навсегда, если б только попала". Славный метатель копья Мерион, отвечая, промолвил: "Трудно, Эней, тебе было б, на силу твою невзирая, Всякого жизни лишить, кто навстречу тебе устремится С целью тебя отразить, ибо смерти, как все, ты подвластен. Если бы я этой медью в тебя угодил посредине, Скоро б тогда, несмотря на уверенность рук и на силу, Мне ты дал славу, а душу – Аиду, чьи лошади резвы". Так он сказал. И его упрекнул сын Менойтия славный: "Будучи доблестным мужем, зачем говоришь ты все это? Бранною речью, мой друг, не прогонишь троянцев от трупа. Лучше кто-либо меж ними да будет повержен на землю. Битвы решаются силою рук, а советы – речами. Ныне не время слова умножать, ибо нужно сражаться". Молвил и бросился в бой, а за ним и герой богоравный. Точно в ущелье горы от работы мужей дровосеков Стук раздается немолчный, на дальнее слышный пространство: Громкий такой же тогда над пространной землею поднялся Треск от оружья и кож и воловьих щитов округленных, Под лезвиями мечей, под ударами копий двуострых. Не отыскал бы тогда Сарпедона на поле сраженья И наблюдательный муж, оттого что от пят до макушки Весь был покрыт он стрелами, и кровью, и черною пылью. Войско меж тем продолжало тесниться вкруг трупа, как мухи, Что во дворе пастуха жужжат вкруг подойников полных Вешней порою, когда молоко наполняет сосуды: Так и герои толпились вкруг трупа царя Сарпедона. Не отвращал и Зевес Громовержец очей своих ясных С поля жестокого боя. Все время глядел он на битву И про себя глубоко размышлял об убийстве Патрокла, В мыслях колеблясь, теперь ли над трупом вождя Сарпедона, Должен блистательный Гектор Патрокла средь сечи кровавой Медью смирить и сорвать с его плеч дорогие доспехи, Иль еще нужно труды увеличить и бедствия многих. И показалось ему, размышлявшему так, наилучшим, Чтобы отважный соратник Пелеева сына Ахилла Войско троянцев, равно как и Гектора в медных доспехах, К Трое обратно погнал и дыхание отнял у многих. Гектора сердце бессильным он сделал. Тот в бегство пустился, На колесницу вскочив, и бежать всех других побуждая, Ибо узнал, что священные Зевса весы наклонились. Не устояли и сильные духом ликийцы, но в бегство Все обратились, увидев, что в сердце сражен их владыка И среди кучи убитых лежит, ибо воинов много Пало с тех пор, как Зевес возбудил беспощадную сечу. С плеч Сарпедона тогда совлекли мирмидонцы доспехи, Ярко блестевшие медью. Их отдал товарищам верным Храбрый Менойтия сын, чтоб к судам отнесли многоместным. Зевс, облаков собиратель, в то время сказал Аполлону: "Феб дорогой, поспеши, из-под стрел извлеки Сарпедона, Тело его ты сначала от крови очисть почерневшей, После речною волною обмой, перенесши далеко, Светлой амврозией вытри, в нетленные ризы окутай, И, наконец, передай его двум быстролетным вожатым, Смерти и Сну – близнецам – пусть вдвоем понесут его тело Для возвращенья народу богатому дальней Ликии. Там погребут его братья и други, почтивши гробницей И надмогильным столпом, то последняя почесть умершим". Так он промолвил, и Феб не ослушался слова отцова. Тотчас в кровавую сечу с Идейских высот он спустился, Быстро извлек из-под стрел Сарпедона, подобного богу, После речною волною обмыл, перенесши далеко, Светлой амврозией вытер, окутал в нетленные ризы, И, наконец, передал его двум быстолетным вожатым, Смерти и Сну – близнецам, и они, его тело понесши, Вскоре примчались к народу богатому дальней Ликии. Тою порою Патрокл коней торопил и возницу И за троянцами вслед и ликийцами гнался, безумный, Сильно зато пострадавший. Послушай он слова Пелида, Черной бы смерти он верно избег и погибельной Парки. Только решенье Зевеса всегда над людским торжествует. Он устрашает и храбрых, легко отнимает победу Даже тогда, когда сам перед тем побуждал их сражаться. Ныне в груди у Патрокла разжег он бесстрашное сердце. Первым кого, о, Патрокл, кого умертвил ты последним, После того как уж боги тебя предназначили к смерти? Первым Адреста, потом Автоноя, а также Эхекла, Сына Мегаса Перима, Эпистора и Меланиппа, После Эласа, равно как и Мулия, вместе с Пилартом. Их он убил, а другие о скором подумали бегстве. Взяли б тогда аргивяне высоковоротную Трою, Пала б она под руками и бурным оружьем Патрокла, Не сторожи Аполлон на красиво построенной башне. Горе замыслив Патроклу, он помощь готовил троянцам. Трижды Патрокл на выступ высокой стены порывался, Трижды его от стены отражал Аполлон Дальновержец, В щит его светлый три раза нетленной рукой ударяя. Только когда он в четвертый напал, небожителю равный, Грозно тогда закричал Дальновержец и слово промолвил: "Прочь, о, потомок богов! Не тебе предназначено роком Город отважных троянцев разрушить копьем своим бурным, Ни Ахиллесу Пелиду, хоть много тебя он храбрее". Так он сказал, и Патрокл поддался назад торопливо, Гнева желая избегнуть делеко разящего Феба. Гектор близ Скейских ворот удержал своих цельнокопытных Быстрых коней, размышляя, вернуться ль в толпу и сражаться, Иль повелеть всем троянцам собраться внутри за стеною. Вдруг перед ним, размышлявшим, предстал Дальновержец, Образ приняв молодого и силой цветущего мужа, Азия, – Гектору он приходился по матери дядей, Ибо он брат был Гекубы и сын копьеносца Димаса. Жил в стороне он Фригийской, поблизости вод Сангарийских. Ставши подобным ему, Аполлон, сын Зевеса, промолвил: "Гектор, зачем уклонился от битвы? Так делать не должно. Будь я сильнее тебя, насколько теперь я слабее, Скоро б тогда, но печальным путем, ты покинул сраженье. Лучше направь на Патрокла коней своих твердокопытных. Может, его одолеешь, и Феб тебе славу дарует". Так говорил ему бог и вернулся в сражение смертных. Гектор тогда повелел Кебриону, отважному сердцем, В битву обратно погнать лошадей. И смятение злое Феб Аполлон возбудил средь ахеян, в толпу их проникши, А Приамиду и войску троянцев готовил победу. Гектор, оставив других аргивян в стороне и не тронув, Прямо погнал на Патрокла коней своих твердокопытных. В свой же черед и Патрокл соскочил с колесницы на землю; Левой сжимал он копье, а правой рукою булыжник Белый схватил угловатый и, плотно прижавши к ладони, Ноги расставив, швырнул, отстоя недалеко от мужа, Не промахнулся Менойтия сын, но булыжником острым В лоб угодил Кебриону, в то время державшему вожжи, Гектора другу вознице, побочному сыну Приама, Обе тот камень сорвал ему брови, и не уцелела Кость черепная. На землю упали глаза Кебриона Перед ногами его, и он сам с колесницы прекрасной Вниз полетел, как пловец, и дыханье покинуло тело. Тут, издеваясь над ним, ты, Патрокл наездник, воскликнул: "Боги, как ловок сей муж! Как легко кувырнулся он наземь! Если б он то же проделал среди многорыбного моря, Устриц ища, то наверно доставил бы лакомство многим, Прыгая так же легко с корабля даже в бурные воды, Как вот теперь с колесницы нырнул он в песок среди поля. Знать и в народе троянском искусные есть водолазы!" Так говоря, налетел он на труп Кебриона героя С дикою яростью льва, если, скотный загон разоряя, В грудь он стрелой поражен и по собственной гибнет отваге: Так, свирепея, Патрокл, ты на труп налетел Кебриона. Гектор, с своей стороны, соскочил с колесницы на землю, И завязали герои сраженье за труп Кебриона, Точно два льва на горе из-за лани дерутся убитой, Оба отвагой дыша, терзаемы голодом оба: Так и за труп Кебриона два опытных в битве героя – Славный Патрокл, Менойтия сын, и блистательный Гектор – Бились, друг друга стараясь задеть беспощадною медью. Гектор за голову труп ухватил и держал неослабно, За ноги – славный Патрокл. В то время другие троянцы И аргвяне все вместе затеяли грозную свалку. Точно как западный ветер и южный друг с другом столкнутся В узком ущелье горы и на лес ополчатся дремучий, Дубы и ясени гнут и кизил с поотвисшей корою, И с несмолкающим шумом деревья одно об другое Длинными хлещут ветвями и сами ломаются с треском: Так аргивяне и мужи троянцы, бросаясь навстречу, Смерть наносили друг другу – никто не подумал о бегстве. Множество вкруг Кебриона воткнулося в землю двуострых Копий и стрел оперенных, с тугой тетивы полетевших, Множество камней больших раздробило щиты у героев, Бившихся вкруг Кебриона, а сам во весь рост исполинский, В туче он праха лежал, позабыв свою ловкость возницы. Долго, покуда средь неба блестящее двигалось солнце, Сыпались стрелы с обеих сторон и валились герои. Но когда солнце склонилось, в тот час, как быков распрягают, Дети ахеян, судьбе вопреки взяли верх над врагами, Ибо они из под стрел увлекли Кебриона героя Прочь от смятенных троянцев и с плеч его сняли доспехи. Снова Патрокл устремился, беды замышляя троянцам. Трижды бросался он в бой, быстроногому равный Арею, С криком воинственным, девять мужей каждый раз убивая. Но как в четвертый он раз налетел, небожителю равный, Тут, о, наездник Патрокл, конец наступил твоей жизни. Страшный в кровавом бою Аполлон тебе вышел навстречу. Только Патрокл его не приметил в смятении битвы, Ибо явился бессмертный, густою окутанный тучей, Сзади он стал за героем, в широкие плечи и спину Тяжкой ударил рукой – и в глазах у того завертелось. Шлем с головы у Патрокла сорвал Аполлон Дальновержец, И зазвенел под ногами коней, по земле покатившись, Шлем с продырявленным ободом. Грива на нем загрязнилась, Кровью покрывшись и пылью. А прежде того не бывало, Чтоб густогривый сей шлем запятнался и праха коснулся, На богоравном герое Ахилле досель защищал он Голову с дивнопрекрасным челом. А теперь, волей Зевса, Гектор наденет его, ибо гибель была его близко. Мигом в руках у Патрокла копье боевое сломалось, Медью обитое светлой, тяжелое, страшно большое. С плеч его пояс упал и щит покрывающий мужа, Панцирь ему развязал Аполлон Дальновержец, сын Зевса. Разум его помутился и светлые члены ослабли. Он, цепенея, стоял. И в то время копьем длиннотенным В спину меж плеч поразил его сзади один из дарданцев, Воин Эвфорб, сын Панфоя, ровесников всех затмевавший Ног быстротой, и копьем, и ловкостью править конями, Ибо, впервые прибыв в колеснице, войне обучаясь, Двадцать героев с коней он на землю низверг в состязаньи. Он то, наездник Патрокл, копьем поразил тебя первый, Но не смирил, а назад побежал и смешался с толпою, После того как из тела копье свое вырвал обратно. Встречи избег он с героем Патроклом, хотя безоружным. Сын же Менойтия, богом и острым копьем укрощенный, Быстро к друзьям отступил, избегая губительной Парки. Гектор, едва увидав, что Патрокл, бесстрашный душою, Раненый острою медью, назад отступает к дружине, Близко к нему подбежал сквозь ряды и копьем его ранил В нижнюю часть живота – и копье пронеслось через тело. Грохнулся наземь Патрокл к великому горю ахеян. Точно как лев побеждает в бою неустанного вепря, Если, отвагой дыша, на вершине горы они бились Из-за ключа небольшого, терзаемы жаждою оба, И торжествует могучий над запыхавшимся вепрем: Так у могучего Менойтиада, сразившего многих, Гектор, сын славный Приама, копьем своим отнял дыханье. И, похваляясь пред ним, он крылатое слово промолвил: "Ты уповал, о, Патрокл, богатый мой город разрушить, Жен собирался троянских, лишив их сиянья свободы, На кораблях увезти в любезную отчую землю: О, безрассудный! За них быстроногие Гектора кони Рвутся на бой да и сам я копьем подвизаюсь пред войском Браннолюбивых троянцев, от наших супруг отвращая Горькое рабство. Тебя же сожрут наши коршуны вскоре. О, злополучный! Тебе не помог и Ахилл, столь отважный, Он, кто наверно тебя задержал и наказывал долго: – Не возвращаться назад, о, Патрокл, коней укротитель, К нашим глубоким судам, перед тем как туники кровавой Не рассечешь на груди ты у Гектора мужеубийцы, – Так он, должно быть, сказал и уверил тебя, о, безумец!" Изнемогая, Патрокл наездник, ему ты ответил: "Можешь теперь похваляться. Тебе даровали победу Зевс Олимпиец и Феб Аполлон. Без труда укротили Боги меня и оружие с плеч моих сами сорвали. Если бы воинов двадцать, как ты, мне навстречу предстали, Все бы погибли на месте, моей укрощенные медью. Но одолели меня сын Латоны и рок беспощадный, А из героев – Эвфорб. Ты же третьим удар мне наносишь. Но говорю я тебе, и в душе мое слово запомни: Жить, Приамд, и тебе остается недолгое время. Рок всемогущий и смерть пред тобою стоят уже близко. Вскоре падешь от руки беспорочного сына Эака". Только что слово он кончил, как смерть осенила героя. Быстро от тела умчалась душа и в Аид опустилась, Плача о доле своей, покидая и силу и юность. С речью уже к мертвецу обратился блистательный Гектор: "Ты отчего, о, Патрокл, пророчишь мне черную гибель? Кто еще знает, не сын ли Фетиды прекрасноволосой Раньше испустит дыханье, моим укрощенный оружьем?" Так говоря и на тело ногой наступив, он из раны Вырвал обратно копье и труп опрокинулся навзничь. После с копьем устремился на Автомедона, чтоб ранить Равного богу возницу Ахилла, Эакова внука. Только того уж умчали бессмертные быстрые кони, Те, что Пелею царю подарили блаженные боги.
17
Не утаилось от глаз Менелая, любимца Арея, Что под оружьем троянцев Патрокл убит среди сечи. Яркою медью одет, из переднего ряда он вышел И зашагал вокруг тела, как матка, родивши впервые, С жалобным ходит мычаньем вкруг телки своей первородной: Так вокруг тела Патрокла шагал Менелай русокудрый, Выставив грозно копье и щит равномерно округлый, Смертью тому угрожая, кто первый к нему подошел бы. Но и Панфоя воинственный сын, копьеносец искусный, Не позабыл о Патрокле, сраженном бойце благородном. Ставши вблизи, он сказал Менелаю, любимцу Арея: "Зевса питомец, Атрид Менелай, о, владыка народов, Прочь! Ты оставь мертвеца, дай кровавые снять мне доспехи, Ибо никто из троянцев, никто из союзников славных Раньше, чем я, не ударил Патрокла копьем среди сечи. И оттого не препятствуй добыть мне великую славу. Иль попаду и в тебя и лишу тебя сладостной жизни". Тяжко вздохнувши ему отвечал Менелай русокудрый: "Отче Зевес! Не пристойно с таким похваляться бесстыдством! Так леопард не бывает надменен. Ни лев пышногривый, Ни замышляющий гибель кабан, кто в бестрепетном сердце Больше, чем прочие звери, великою силой гордится, Как о себе копьеносцы Панфоевы дети возмнили. Но насладился недолго смиритель коней Гиперенор Силой и юностью, после того как пошел мне навстречу И надо мною глумился, твердя, что из всех я данайцев Самый трусливый воитель. Домой не придет он, надеюсь, Чтоб дорогую жену и родителей милых утешить. Так усмирю я и силу твою, если будешь с оружьем Ждать предо мною. Совет мой – назад удались поскорее, Скройся в толпу. Не упорствуй, не стой предо мною, покуда Не поплатился. Глупец познает только то, что свершилось". Так он сказал. Панфоид не послушал совета и молвил: "Сам, о, питомец Зевеса, поплатишься ныне за гибель Брата, кого умертвил у меня и чьей смертью хвалишься, Ты, кто супругу его в тишине новозданного дома Сделал вдовой, а родителям грусть причинил и стенанья. Верно, большую отраду доставлю несчастным в их горе, Если, твоей овладев головой и доспехами брани, В руки отдам их Панфою и богоподобной Фронтиде. Дай же, скорей испытаем работу тяжелую боя, Пусть для меня и тебя он победу решает иль бегство". Так говоря, Менелая ударил он в щит округленный. Медь не пробив, острие над щитом его твердым погнулось. Тотчас за ним Менелай устремился, любимец Арея, С медным копьем, воссылая молитву Зевесу Крониду, И отступавшему мужу попал в основание глотки, Сам поналег на копье, своей тяжкой руке доверяясь. Нежную шею Евфорба насквозь острие пронизало. Шумно он грохнулся в прах, и доспехи на нем загремели, Волосы кровью покрылись, подобные кудрям хариты, Золотом и серебром перевитые локоны пышно. Точно садовник лелеет побег плодоносной оливы В месте укромном, где бьет в изобильи вода ключевая; Пышная ветвь зеленеет и белым осыпана цветом, В разные стороны гнется под нежным дыханием ветра; Вдруг ураган налетает с внезапною бурей великой И деревцо вырывает из ямы и наземь бросает: Так и Панфоева сына, метателя копий Эвфорба, Храбрый убил Менелай и его обнажил от доспехов. Точно как лев, обитатель холмов, полагаясь на силу, В мирно пасущемся стаде тучнейшую схватит корову; Крепко зубами держа, он сперва раздробит ей затылок, После ее растерзает и кровь, и утробу проглотит; Вкруг же него пастухи и собаки, стерегшие стадо, Издали крик поднимают и лай, но никто не дерзает Близко к нему подойти, обуянные ужасом бледным: Так никого меж троянцами сердце в груди не подвигло Близко тогда подступить к Менелаю, покрытому славой. Тут бы легко сын Атрея доспехи унес Панфоида, Если б к нему Аполлон не почувствовал зависти в сердце. Гектора в бой побудил он, Арею подобного мужа, Смертного образ приняв, полководца киконян Ментеса. Он, обратясь к Приамиду, крылатое слово промолвил: "Гектор, куда ты стремишься, за недостижимым погнавшись, За лошадьми Эакида героя? Да людям-то смертным Этих коней не легко укрощать, ни впрягать в колесницу, Всякому, кроме Ахилла, дитяти бессмертной богини. Сын же Атрея меж тем, вокруг тела Патрокла шагая, Острою медью убил из троянцев храбрейшего мужа, Сына Панфоя Евфорба и битву заставил покинуть". Слово окончив, бессмертный вернулся в сражение смертных. Гектора мрачную душу окутало страшное горе. Он по рядам оглянулся и тотчас увидел Атрида, Как он доспехи снимал с Панфоида, лежащего в прахе. Черная кровь на песок из зияющей раны струилась. Гектор из ряда передних, сверкая оружием, вышел, Зычно крича, на бушующий пламень Гефеста похожий. И не укрылся от взора Атрида взывающий Гектор. Тяжко вздохнув, к своему обратился он храброму сердцу: "Горе мне! Если я кину прекрасные эти доспехи, Если оставлю Патрокла, кто пал, мою честь защищая, Как бы, увидев, не стал порицать меня кто из ахеян. Если ж, укоров стыдясь, я троянцев и Гектора встречу, Как бы меня, одного обступив, их толпа не убила, Ибо все войско троянцев ведет шлемовеющий Гектор. Только зачем я всем этим тревожу любезное сердце? Муж, кто без помощи бога желает сразиться с героем, Богу любезным, себя обрекает на верную гибель. Вот отчего аргивяне меня не осудят, увидев, Что отступаю пред Гектором: с помощью бога он бьется. Если б мне голос услышать Аякса, отважного сердцем, Оба мы вместе пошли б и подумали б снова про битву. Труп и без помощи бога, быть может, увлечь удалось бы И передать Ахиллесу: то было б из зол наименьшим". Но между тем как он это обдумывал в мыслях и в сердце, Близко ряды подоспели троянцев – предшествовал Гектор. И Менелай отступил, удалился от тела Патрокла, Часто назад озираясь, как будто бы лев пышногривый, Если собаки и люди его отразят от загона Криком и множеством копий; от страха в груди его мощной Сердце сожмется, и нехотя он со двора отступает: Так отступал Менелай русокудрый от тела Патрокла. Только достигнув дружины, он стал и лицом обернулся, Всюду Аякса ища, Теламонова сына большого. Вскоре его увидал он по левую сторону боя. Верных друзей ободрял и в сражение вел Теламонид, Ибо вдохнул Аполлон в сердца их божественный ужас. Царь Менелай побежал и, приблизясь к Аяксу, промолвил: "Милый, за мной! Поспешим вкруг умершего биться Патрокла! Труп нам удастся, быть может, снести к Ахиллесу Пелиду, Хоть обнаженный: доспехи совлек шлемовеющий Гектор". Так говоря, взволновал он Аякса могучего сердце. Вышел к бойцам он передним, а с ним Менелай русокудрый. Гектор Патрокла тащил, обнажив от прекрасных доспехов; Голову с плеч он хотел отрубить заостренною медью И поволочь его тело и бросить троянским собакам. Близко Аякс подошел и уставил свой щит, словно башню Гектор назад отступил и в толпу удалился троянцев. Сам в колесницу вступил, а доспехи вручил он дружине, В город велел отнести их, себе на великую славу. Менойтиада широким щитом приукрыл Теламонид, Стал перед ним, как стоит, закрывая детенышей, львица, Если детенышей глупых выводит гулять и средь леса Встретит охотников вдруг и, на силу свою полагаясь, Кожу наморщит на лбу и прикроет глаза горделиво: Так перед мертвым Патроклом стоял Теламонид великий. Рядом, с другой стороны, сын Атрея, любезный Арею, Стал Менелай русокудрый, терзаемый скорбью великой. Главк, Гипполоха дитя, предводитель героев ликийских, На Приамида взглянул исподлобья и гневно промолвил: "Гектор, по виду герой, но в бою уступающий многим! Так-то тебя беглеца незаслуженно слава венчает. С этого дня позаботься свой город спасать и твердыню Сам, во главе выступая мужей, в Илионе рожденных. Ибо никто из ликиян отныне бороться не станет Против данайцев за город. Без устали вечно сражайся С храброй толпою врагов – благодарности здесь не увидишь. Как, о, несчастный, спасешь ты в сражении мужа простого, Если царя Сарпедона, товарища, также и гостя, Так малодушно покинул данайцам в корысть и добычу? Был он при жизни во многом тебе и всей Трое полезен, Ты ж не дерзнул помешать, чтоб он мертвый был брошен собакам. Кто из ликийских мужей мне послушен теперь, как и прежде, Тот отправляйся домой, и да снидет погибель на Трою! Будь лишь в сердцах у троянцев жива дерзновенная сила, Чуждая страха отвага, какая присуща героям, Кто за отчизну подъемлет труды боевые с врагами, Мы бы еще и теперь в Илион утащили Патрокла. Если б могли мы его из смятения битвы похитить, Если бы этот мертвец очутился в твердыне Приама, Скоро б вернули ахейцы доспехи царя Сарпедона, Да и его самого в Илион мы доставили б скоро, Ибо лежит здесь соратник того, кто считается первым Средь аргивян пред судами, он сам, а равно его слуги. Только Аякса большого, отважного сердцем героя, Ты дожидаться не смел, лишь в бою увидал его очи, С ним воевать не дерзнул, оттого что он много сильнее". И шлемовеющий Гектор, взглянув исподлобья, ответил: "Главк, ты всегда столь разумный, зачем говоришь так надменно? Боги! Тебя постоянно по мудрости ставил я выше Воинов всех остальных, в плодородной Ликии живущих. Ныне же сильно тебя порицаю за то, что сказал мне, Будто я выждать боялся огромного ростом Аякса. Нет, устрашить меня трудно сраженьем и топотом конским.. Только решенье Зевеса всегда над людским торжествует, Он устрашает и храбрых, легко отнимая победу Даже у тех, кого сам перед тем побуждает сражаться. Лучше, о, милый, со мной становись и на деле увидишь, Весь ли я нынешний день, как сказал ты, пребуду бессильным, Или кого из данайцев, хотя бы отважного сердцем, Битву заставлю покинуть вкруг мертвого тела Патрокла". Так говоря, он троянцам пронзительным голосом крикнул: "Други дардане, ликийцы, бойцы рукопашные Трои! Будьте мужами теперь, помышляйте о бранной отваге. Бейтесь, пока облекусь в дорогие доспехи Ахилла, В те, что сегодня сорвал с умерщвленного мною Патрокла". Так громогласно воскликнув, ушел шлемовеющий Гектор Прочь от погибельной битвы и, легким ногам доверяясь, Быстро пустился бежать и друзей недалеко настигнул, Несших с собой в Илион дорогое оружье Пелида. Там обменял он доспехи, вдали от плачевного боя. Войнолюбивым троянцам вручил он свои, чтоб в священный Их отнесли Илион, и в нетленные сам облачился Латы Ахилла Пелида, что встарь небожители боги Дали владыке Пелею, а старец передал их сыну, Но не состарился сын в знаменитых доспехах отцовских. Зевс, облаков собиратель, увидел вдали от сраженья, Как Приамид облачился в доспехи Ахилла Пелида И, покачав головой, Олимпиец сказал в своем сердце: "О, злополучный! В душе твоей нет еще мысли о смерти, Близко стоящей. Теперь надеваешь нетленные латы Мужа, великого силой, пред кем все другие трепещут. Ты же убил его друга, отважного, кроткого сердцем, И с головы самовольно и с плеч все похитил доспехи. Только сегодня тебе я дарую большую победу – Во искупленье того, что не снимет с тебя Андромаха Славных доспехов Пелида, что к ней не вернешься из битвы". Молвил и в знак обещания темными двинул бровями. Гектор меж тем облачился – доспехи пришлись ему к телу. Бурный Арей, ненасытный в бою, овладел его сердцем, Все его члены внутри преисполнились мощи великой. Громко крича, подошел он к дружинам союзников славных И показался им в светлых доспехах героем Пелидом. Всех обходя, Приамид уговаривал каждого мужа, Местлеса, Главка, Медона, равно как бойца Ферсилоха, Астеропея, равно как Дизенора и Гиппофоя, Фаркса, Хромия, птицегадателя также Эннома. Всех побуждая сражаться, он слово крылатое молвил: "Слушайте, сотни племен союзников наших соседних! Не за количеством гнался я и не многолюдства искал я, Каждого из городов населенных сюда призывая, Только затем, чтоб троянских супруг и детей малолетних Вы защищали усердно от браннолюбивых данайцев. В этой надежде троянский народ истощаю дарами И пропитаньем для вас, чтобы вашу поддерживать храбрость. Пусть же бестрепетно каждый лицом обратится к данайцам, Чтобы спастись или пасть: такова неизбежность сраженья. Кто же Патрокла, уже умерщвленного мною, доставит Храбрым наездникам Трои, прогнав Теламонова сына, Тот половину получит добычи, а я ограничусь Только другою, и будет со мною он славою равен". Так он сказал, и они на ахеян пошли, угрожая, Копья высоко подняв, ибо сильно надеялись в сердце Тело увлечь из-под рук Теламонова сына Аякса. Глупые! Сам он у многих похитил дыхание жизни. Слово промолвил Аякс Менелаю, отважному в битвах: "О, дорогой Менелай, сын Атрея, питомец Зевеса, Больше теперь не надеюсь, что сами из боя вернемся Не опасаюсь я столько за тело Патрокла героя, Как бы троянских собак и птиц не насытил он вскоре, Как о своей голове беспокоюсь, чтоб не пострадала, И о твоей. Ибо облаком битвы кругом нас окутал Гектор, и скорая гибель со всех нас сторон окружает. Но попытайся, окликни храбрейших; быть может, услышат". Так он сказал, Менелай не ослушался в битвах отважный, Голосом зычным воскликнул, взывая к данайским героям: "Милые други! Вожди и советники войска ахеян, Все, кто Атридам служа, Агамемнону и Менелаю, Пьет за общественный счет и начальствует каждый над войском, Все, кому слава и почесть дарованы Зевсом Кронидом! Трудно теперь отыскать мне в отдельности каждого мужа: Так далеко распростерся губительный пламень сраженья. Всяк да является сам и в душе негодует при виде, Как достается Патрокл в забаву троянским собакам". Так он промолвил, и чуткий услышал Аякс Оилеев. Первый на зов поспешил он, спеша чрез смятение битвы. Идоменей прибежал вслед за ним и его сотоварищ Вождь Мерион, Эниалию мужеубийце подобный. Но остальных полководцев кто мог бы припомнить прозванья, Всех аргивян, кто потом в беспощадной участвовал битве? Войско троянцев сомкнулось и ринулось, – первым шел Гектор. Точно как в устье реки, отягченной дождями Зевеса, Яростно хлещет прилив, направляясь теченью навстречу, Стонут прибрежные скалы под хлынувшей влагой соленой: С шумом подобным троянцы пошли на врагов. Но ахейцы Все обступили Патрокла, исполнены равной отваги, Тело кругом ограждая щитами, покрытыми медью. Темную тучу Зевес распростер вкруг их шлемов блестящих. Не был Менойтия сын и при жизни ему ненавистен, В прежнее время, когда он соратником был Ахиллеса. И не стерпел Олимпиец, чтоб лютым троянским собакам В пищу достался Патрокл: друзей устремил он на помощь. Стали вначале троянцы теснить быстрооких данайцев. Страхом объяты, ахейцы покинули тело Патрокла, Но никого не убили троянцы, хоть сильно желали, Только похитили труп. И недолго вдали от Патрокла Грекам пришлось ожидать, ибо скоро Аякс Теламонид Войско врагов отразил, – он, по виду и подвигам бранным Первый из всех аргивян, после славного сына Пелея. Мимо передних бойцов он вперед устремился, похожий Мощью на дикого вепря, который легко разгоняет Юношей сильных и псов, обернувшись в ущелии тесном: Также легко и Аякс, блистательный сын Теламона, Между рядами прошел и рассеял фаланги троянцев Всех, окружавших Патрокла и сильно в душе уповавших В город его отнести и покрыться великою славой. Лефа Пелазга блистательный сын, Гиппофой благородный За ногу тело уже волочил средь смятения битвы, Крепко ремнем привязавши его за пяту вокруг мышцы, Радуя сердце троянцев и Гектора. Только приспела Вскоре беда, и никто не помог, несмотря на желанье. Сын Теламона Аякс чрез толпу налетел на героя И поразил его близко по медноланитному шлему. Надвое шлем густогривый вокруг острия раскололся, Длинным копьем пораженный, что пущено мощной рукою, И окровавленный мозг вдоль копья устремился из раны. В то же мгновение сила покинула члены троянца. Ногу Патрокла героя из рук уронил он на землю, Сам близ Аякса лицом повалился на мертвое тело, От плодородной Лариссы далеко, родителей милых Не наградив за труды воспитания, ибо недолгий Прожил он век, усмиренный копьем Теламонова сына. Гектор тогда на Аякса блестящим копьем замахнулся, Тот же, в лицо его видя, слегка от копья уклонился. В Схедия Гектор попал, благородного сына Ифита, В первого мужа средь войска фокейцев. Он жил в Панопее., Городе славном, и властно царил над великим народом. Гектор навылет его поразил под срединой ключицы; Медный конец острия из плеча показался наружу. Шумно он грохнулся в прах, и доспехи на нем загремели. В свой же черед Теламонид ударил в живот посредине Форкиса, сына Фенопса, стерегшего труп Гиппофоя. Выпуклость панциря пробила медь и рассекла утробу. Тотчас он в прах повалился, ладонями землю хватая. И отступили Троянцы с блистательным Гектором вместе. С криком тогда аргивяне тела утащили убитых Форкиса и Гиппофоя и с плеч их оружие сняли. Тут бы троянская рать, пораженная слабостью духа, Бросилась вверх в Илион от данайцев, любимых Ареем, Ибо герои ахейцы и против решенья Зевеса, Славу себе добывали отвагой и собственной силой, Но Аполлон побудил в это время к сраженью Энея, Образ приняв Перифаса глашатая, сына Эпита, Кто при отце его старом всю жизнь был глашатаем мудрым. Ставши подобным ему, Аполлон, сын Зевеса, промолвил: "Разве, Эней, вы доныне спасли бы высокую Трою Против желания бога? Хоть видел я прежде героев, Что полагались в боях на свою лишь отвагу и силу, Лишь на дружину свою, даже малое войско имея. Вам же и Зевс Олимпиец охотней желает победу, Чем аргивянам. Вы сами дрожите и в бой не идете". Так он сказал. И Эней, посмотревши в лицо Аполлону, Бога узнал Дальновержца. И громко он Гектору крикнул: "Гектор и все полководцы троянских дружин и союзных! Будет позором, когда от данайцев, любимых Ареем, Бросимся вверх в Илион, пораженные слабостью духа. Ныне к тому же предстал мне один из богов и уверил, Что промыслитель верховный Зевес нам заступником будет. Дайте ж, ударим на храбрых данайцев! Пусть тело Патрокла Не без борьбы унесут аргивяне к судам быстроходным". Так он сказал и вперед из переднего ринулся ряда. И обернулись троянцы и стали лицом к аргивянам. Тою порою Эней поражает копьем Леокрита, Храброго друга вождя Ликомеда, дитя Эрисбаса. Жалость в душе ощутил Ликомед, увидав его гибель, Близко к врагам подошел и блестящим копьем замахнулся И Гиппасида сразил Апизаона, пастыря войска, В печень, внизу от грудной перепонки, и члены расслабил. Из плодородной земли Пэонийской пришедши под Трою, Первым считался он после могучего Астеропея. Жалость почувствовал Астеропей, увидав его гибель, И устремился вперед, желая с врагами сразиться, Только пробиться не мог, оттого что, прикрывшись щитами, Длинные копья уставив, они окружали Патрокла. Всех обходил Теламонид и громко давал приказанья. Он убеждал от убитого не отступать полководца, Также вперед не кидаться в сраженье, отдельно от прочих, Но неотступно вкруг тела ходить и сражаться толпою. Так повелел им Аякс исполинский. Пурпуровой кровью Вкруг обагрилась земля, и тесною кучей лежали Трупы троянцев, союзников гордых, а также ахеян. Не без кровавых потерь и ахейцы в то время сражались, Все ж они в меньшем числе погибали, о том помышляя, Как бы в толпе отклонить друг от друга грозящую гибель. Так воевали герои, бушуя, как яркое пламя. Ты бы подумал тогда, что и солнце погасло и месяц: Черная туча такая разлилась над местом сраженья, Где, окружая Патрокла, стояли храбрейшие мужи. Все остальные троянцы и дети ахеян свободно Бились под небом открытым. Сияло палящее солнце, И не виднелося тучки нигде над землей и горами. Бились они с передышкой, держась друг от друга далеко, И уклоняясь взаимно от стрел, причиняющих стоны. Те же, что были в средине, страдали от мрака и битвы. Даже храбрейших героев тяжелая медь удручала. Двое вождей знаменитых, боец Фразимед с Антилохом, Стоя отдельно от прочих, еще не услышали вести, Что беспорочный Патрокл свалился. Они полагали, Что невредимый он бьется с передней толпою троянцев. Оба сражались вдали и от верных друзей отклоняли Бегство и смерть, повинуясь тому, что наказывал Нестор Прежде, когда он войска побуждал перед флотом сражаться. Так продолжалась весь день роковая, великая битва. От напряженья и пота колени и голени млели, Ноги сгибались внизу, а глаза и могучие руки Были забрызганы кровью у воинов всех, что сражались Над благородным слугой быстроногого внука Эака. Точно как шкуру с большого быка, насыщенную жиром, Муж доверяет рабам и велит растянуть ее ровно; Те же становятся в круг и в различные стороны тянут; Влага выходит из кожи, а жир проникает в средину, И от усилия всех раздается она равномерно: Так и троянцы и греки тянули на малом пространстве Тело туда и сюда. Троянцы в душе уповали В Трою его утащить, аргивяне – к судам многоместным. Грозно кругом раздавалось смятение бурного боя. Не осудили б Арей, подстрекатель мужей, ни Афина, Битвы подобной, хотя бы глядели, исполнены гнева. Столь беспощадную схватку в тот день над умершим Патроклом Зевс возбудил Олимпиец, мужей и коней утруждая. Сын же Пелея о смерти Патрокла еще не проведал: Войско вдали от судов, под стенами троянцев, сражалось. Не опасался Пелид, что любезный товарищ погибнет, Но полагал, что от вражьих ворот невредимый вернется. Также не знал Ахиллес, что Менойтия сын благородный Трою разрушит один без него, или с ним совокупно. Часто, вдвоем оставаясь, от матери это он слышал, Тайно ему возвещавшей решенья верховного Зевса. Но умолчала она о великом несчастье грозившем, Не объявила, что должен милейший товарищ погибнуть. А воевавшие мужи, подняв заостренные копья, К трупу все ближе теснились и в давке рубили друг друга. То возгласит кто-нибудь из ахейских мужей меднобронных: "Други! Бесславием было б вернуться к судам углубленным. Раньше сырая земля да расступится здесь перед всеми! Лучше для нас это будет, чем если мы тело Патрокла Ныне дозволим троянцам, коней укротителям резвым, В город с собой утащить и покрыться великою славой". В свой же черед кто-нибудь из отважных троянцев промолвит: "Други! Хотя б суждено из-за этого мужа погибнуть Нам до последнего всем, пусть никто не покинет сраженья!" Так говорил то один, то другой, ободряя дружину. Бой продолжался, как прежде, и от ударов железных Звон через воздух пустынный до медных небес поднимался. Кони меж тем Эакида, вдали от сражения стоя, Плакали, как увидали, что их благородный возница Рухнул во прах под оружием Гектора мужеубийцы. Доблестный Автомедон, от Диора владыки рожденный, Их понукал безуспешно, проворным бичом ударяя, И обращаясь к обоим, то с ласковой речью, то с бранью. Ни к мореходным судам, на широкий простор Геллеспонта, Кони идти не желали, ни в битву назад к аргивянам, Но на подобье того, как стоит неподвижной колонна, Если ее возведут над могилой жены или мужа, Так с колесницей прекрасной и кони стояли недвижно, Головы долу повесив. С ресниц их горячие слезы Лились на землю в песок, от тоски по вознице убитым. Пышные гривы коней вдоль ярма из ошейников пали Наземь с обеих сторон и черной землей загрязнились. Плачущих видя коней, Олимпиец почувствовал жалость И покачал головою, и в собственном сердце промолвил: "О, горемычные кони! Зачем мы вас дали владыке Смертному мужу Пелею – бессмертных и старости чуждых! Разве затем, чтоб и вы средь людей злополучных страдали? Нет на земле существа злополучнее смертного мужа Средь многочисленных тварей, что дышат и ползают в прахе. Но никогда не дозволю, чтоб к вам Приамид прикоснулся, Чтобы на вашу поднялся узорную он колесницу. Иль не довольно с него, что оружьем, кичась, он владеет? Вам же в колени и в сердце вдохну непомерную силу, Автомедона свезти помогу из сражения к флоту. Ибо еще предоставить намерен я славу троянцам. Пусть убивают, пока не подступят к судам быстроходным, Солнце пока не зайдет и священный не спустится сумрак". Так произнесши, в коней он вдохнул благородную силу. Кони помчались и с грив своих пыль оттряхнули на землю, С легкой летя колесницей среди аргивян и троянцев. Автомедон, уносимый конями, скорбя о Патрокле, Ринулся в бой, как на стадо гусей устремляется коршун. Он удалился легко из средины смятенных троянцев И на густые ряды налетел, их преследуя быстро. Но, за врагами гоняясь, из них никого не убил он, Ибо не мог в то же время, один находясь в колеснице, Медное бросить копье и коней удержать быстроногих. Вскоре его среди боя увидел товарищ любезный, Алкимедон, сын Лаерка, могучего сына Эмона. Став позади колесницы, он Автомедону промолвил: "Автомедон, кто, скажи, из бессмертных вдохнул тебе в сердце Этот совет безрассудный и ясный твой разум похитил? Против троянцев один как в передней толпе ты воюешь? Ибо сражен твой товарищ; доспехи ж Эакова внука Гектор забрал Приамид и на плечи надел, горделивый". Автомедон отвечал, от Диора владыки рожденный: "Алкимедон, кто искусней тебя из Ахеян сумеет Этих бессмертных коней погонять и обуздывать в битве? Разве при жизни Патрокл, по мудрости равный с богами! Только теперь он лежит, настигнут судьбою и смертью. Что же, возьми поскорее и бич, и блестящие вожжи, Я же сойду с колесницы и буду с врагами сражаться". Так он сказал. И немедля, на бранную став колесницу, Алкимедон принимает и бич и блестящие вожжи. Автомедон же спустился. Узрел их блистательный Гектор И, обращаясь к Энею, стоящему близко, промолвил: "О, достославный Эней, меднобронных троянцев советник! Вижу вдали я коней быстроногого внука Эака, Вновь появившихся в битве, но с ними – плохие возницы. Я бы надеялся их отобрать, если ты пожелаешь. Вряд ли дерзнули б они, если оба мы кинемся в битву, С нами лицом повстречаться и силой Арея сразиться". Так он сказал. Не ослушался сын благородный Анхиза. Оба вперед устремились, покрывши могучие плечи Крепкою кожей сухою, обильно украшенной медью. С ними же вместе пошли и Арет боговидный и Хромий, Ибо надеялись в сердце убить полководцев ахейских И захватить крутошеих коней Эакида, – безумцы! Не без кровавой потери вернуться от Автомедона Было самим суждено. Тот Зевесу отцу помолился, И омраченное сердце наполнили мощь и отвага. К Алкомедону тогда обратился он, к верному другу: "Алкимедон, ты держи лошадей от меня недалеко, Пусть они дышат за самой моею спиною вплотную. Ибо свирепствовать Гектор, боюсь, перестанет не раньше, Чем оседлает коней пышногривых Пелеева сына, Нас умертвит и рассеет ряды аргивян меднобронных, Или же сам меж бойцами передними в плен попадется". Так говоря, он Аяксов позвал, а равно Менелая: "О, полководцы данайцев, Аяксы и ты сын Атрея, Тело другим поручите, кого похрабрее найдете, Пусть они ходят вкруг трупа, фаланги врагов отражая, Вы же от нас от живых отвратите грозящую гибель, Ибо средь битвы плачевной на нас устремиться готовы Гектор, а также Эней, из троянцев храбрейшие мужи. Только грядущее скрыто на лоне богов Олимпийцев. Брошу покуда копье. А Зевес да печется о прочем". Так говоря, он с размаха копье длиннотенное бросил И поразил им Арета в блистательный щит округленный. Не воспрепятствовал щит, но насквозь его медь пронизала. В нижнюю часть живота, через пояс, вогнал он оружье. Точно как юноша сильный, поднявши топор заостренный, Сзади промежду рогов степного быка ударяет И рассекает всю жилу, и тот, привскочив, оседает: Так, привскочив, и он навзничь свалился. Копье же в утробе Острым концом трепетало, и члены сковало герою. В свой же черед Приамид замахнулся на Автомедона. Тот же, в лицо его видя, успел от копья уклониться, Ибо нагнулся вперед. А копье длиннотенное сзади В землю воткнулось концом и верхнею частью дрожало Долго, пока не исчезла в нем бурная сила Арея. Тою порой на мечах они близко бы стали рубиться, Не разлучи их Аяксы, горевшие жаждою битвы. Окрик товарища слыша, они чрез толпу поспешили. И ужаснулись невольно, и вспять отступили к дружине Гектор с Энеем, равно как и Хромий, герой боговидный, Тело Арета оставив лежать, хоть скорбя о нем сердцем. Автомедон же, по храбрости бурному равный Арею, Труп обнажил от доспехов и слово сказал, похваляясь: "Ныне, по истине, сердце слегка облегчил я от скорби По умерщвленном Патрокле, хоть воина ранил похуже". Молвил и, на колесницу кровавые бросив доспехи, Сам он, от рук и до ног весь забрызганный кровью, поднялся, Точно как лев кровожадный, недавно быка разодравший. Снова тогда вкруг Патрокла раскинулся бой беспощадный, Бой многослезный, жестокий. Тот бой возбудила Афина, С неба сошедши. Послал ее Зевс, в отдаленьи гремящий, Чтоб аргивян ободрила: решенье его изменилось. Точно как если Зевес многоцветную радугу с неба Перед людьми простирает, да служит им знаменьем брани Или жестокой зимы, что людей на земле заставляет Бросить работы везде и стада повергает в унынье: Столь же блестящею тучей окутав себя, к аргивянам Входит богиня в толпу, побуждая там каждого мужа, Фениксу ставши подобная видом, и голосом звонким, Прежде всего она обратилась к Атриду, Пастырю войск Менелаю – он ближе стоял, чем другие: "О, Менелай, для тебя же стыдом и бесславием будет, Ежели верного друга Ахилла, покрытого славой, Здесь, под стеною троянцев, проворные псы растерзают. Но непреклонно держись, побуждая к сраженью и прочих". И, отвечая, сказал Менелай, среди боя отважный: "Феникс, родимый, герой престарелый! О, если б Афина Силу дала и неистовство стрел от меня отклонила! Я бы охотно тогда заступился в бою за Патрокла, Ибо он смертью своей поразил мое сердце глубоко. Ныне же Гектор бушует, по силе огню уподобясь, Не устает убивать, ибо Зевс даровал ему славу". Так он промолвил. И радость в душе ощутила богиня, Что между всеми богами к ней первой воззвал он с мольбою. В плечи ему и колени вдохнула великую силу, В грудь же и в сердце ему дерзновениие мухи вселила: Сколько ее ни гони, она снова садится на кожу И продолжает кусать: так приятна ей кровь человека. Мрачное сердце Атрида подобным зажглось дерзновеньем. К телу Патрокла вернувшись, он светлым копьем замахнулся. Был меж троянцами некий Подес, милый сын Этиона, Муж и богатый и храбрый. Любил его больше всех граждан Гектор: ему сотрапезником был он и другом любезным. В бегство Подес обратился, но тут Менелай русокудрый В пояс его поразил, и копье проскочило навылет. Шумно он грохнулся наземь. Тогда Менелай, сын Атрея, Быстро к толпе аргивян поволок его труп от троянцев. Гектора тою порой ободрял Аполлон Дальновержец, Близко представ, уподобясь вождю Азиаду Фенопсу, Из Абидоса, где жил, из гостей ему всех был дороже. Ставши подобным ему, Аполлон Дальновержец промолвил: "Гектор! Отныне кто станет бояться тебя из ахеян? Пред Менелаем бежал ты, который доселе считался Воином слабым. Теперь он один удалился, похитив Труп у троянцев и друга убив твоего дорогого, Славу передних бойцов, Подеса, дитя Этиона! Молвил, и черная туча печали окутала мужа. Яркою медью одет, он прошел меж передних героев. Зевс той порою эгиду блестящую взял с бахромами, Тучу сгустил на Идейской вершине и молнию бросил, Громко с высот загремел и эгидой потряс над землею, Славу даруя троянцам и ужас вселяя в данайцев, Первый из битвы пустился бежать Пенелей беотиец. Грудью к врагам обращен, он копьем неопасно был ранен Сверху у края плеча. Лишь до кости прошло, оцарапав, Полидамаса копье, хоть поблизости брошено было. Гектор Леита ударил и, руку поранив близ кисти, Электрионова сына заставил покинуть сраженье. Тот побежал, озираясь. Уж он не надеялся больше Брать в свои руки копье и сражаться с троянцами в поле. Идоменей Приамида, как тот за Леитом погнался, В грудь, по блестящей броне, от сосца недалеко, ударил. Древко сломалось близ меди, – и крикнули громко троянцы. В Идоменея и Гектор направил копье, в Девкалида, Вставшего на колесницу. Но медь уклонилась немного И поразила Керана, возницу вождя Мериона, Кто с Мерионом приплыл, многолюдный покинувши Ликтос. (Идоменей от судов равномерных отправился пеший. Он бы, наверно, троянцам доставил великую славу, Если б Керан вслед за ним лошадей не погнал быстроногих. Этом он спас Девкалида, от дня рокового избавил, Сам же погиб от оружия Гектора мужеубийцы). Ранил его сын Приама под челюстью, близко от уха. Вышибло зубы копье и рассекло язык по средине. Пал с колесницы он в прах, по земле разметалися вожжи. Но Мерион наклонился, с земли подобрал их руками И Девкалиду сказал, благородному Идоменею: "Действуй бичом непрестанно, покуда судов не достигнешь. Видишь и сам, что победа теперь суждена не ахейцам". Так он сказал. Девкалид по коням пышногривым ударил, Правя к судам углубленным, – испуг овладел его сердцем. Не утаилось тогда от Аяксов и от Менелая, Что Олимпиец взыскал несомненной победы троянцев. Первый меж ними промолвил Аякс Теламонид великий: "Боги! Теперь бы и муж, недалекий умом, убедился, Что всемогущий отец сам Зевес помогает троянцам, Ибо у них долетают все стрелы и копья до цели, Кто бы ни бросил, герой или трус: их Зевес направляет. Наши же все упадают на землю, напрасно помчавшись. Дайте обсудим друзья: не найдем ли разумного средства, Как бы нам тело похитить и как бы самим нам доставить Радость товарищам милым своим возвращением скорым. С грустью, быть может, они на долину глядят, опасаясь, Что пред руками победными Гектора мужеубийцы Не устоять нам, что вскоре к судам побежим чернобоким. Если б нашелся дружинник, чтоб с вестью немедля помчаться К сыну Пелея! Еще, полагаю, Ахилл не услышал Вести печальной о том, что погиб его милый товарищ. Только теперь не могу отыскать подходящего мужа, Ибо ахейцы и кони все вместе окутаны мраком. Отче Зевес! О, избавь аргивян хоть от этого мрака! Воздух кругом проясни, дай возможность глазам нашим видеть, Лучше при свете губи нас, уж если губить нас желаешь". Так он сказал. И Зевес пожалел его, льющего слезы. Тотчас рассеял он мрак и раздвинул нависшую тучу. Солнце вверху засияло, все поле сраженья открылось. Слово промолвил Аякс Менелаю, отважному в битвах: "Ныне кругом оглянись, о, питомец Зевеса; не видно ль Где Антилоха в живых, беспорочного Нестора сына? Скажешь ему, чтоб скорей побежал к Ахиллесу Пелиду И возвестил, что в сраженьи погиб его милый товарищ". Так он сказал. Подчинился Атрид, среди боя отважный. В путь он пошел неохотно, как лев от загона уходит, Где утомился, мужей поселян и собак раздражая; Зверю они не давали бычачьего жира отведать, Бодрствуя целую ночь; он же, алчущий свежего мяса, Тщетно пробиться хотел; из рук дерзновенных навстречу Сыпались частые стрелы и связки пылающих веток, Ужас внушая бесстрашному духом, и вот на рассвете Он уже бродит далеко, и голод терзает в нем сердце: Так неохотно тогда от Патрокла ушел сын Атрея, Воин отважный, в душе опасался он, как бы ахейцы, Страхом объяты, троянцам в добычу не отдали б тела. Долго Атрид увещал Мериона, а также Аяксов: "О, Мерион и Аяксы, ахейских дружин полководцы, Ныне припомнить должны вы о ласковом нраве Патрокла Бедный! При жизни со всеми умел обращаться он кротко, Ныне же в прахе лежит, настигнут судьбою и смертью". Так говоря, отошел от друзей Менелай русокудрый. Он озирался кругом, что орел, про кого повествуют, Будто всех птиц поднебесных по зоркости глаз превосходит; Не проглядит он, высоко паря, быстроногого зайца, Что под кудрявым кустом притаился, но, сверху бросаясь, Быстро поймает его и дыхание жизни похитит: Так и твои, о, питомец Зевеса, блестящие очи Зорко вращались кругом по толпе многолюдной дружины, Там не видать ли в живых благородного Нестора сына. Вскоре его он увидел налево от грозного боя. Верных друзей ободрял Антилох, побуждая сражаться. Став недалеко пред ним, Менелай русокудрый промолвил: "Зевса питомец, приблизься ко мне, Антилох, да услышишь Весть роковую о том, что совсем не должно бы случиться. Ты, полагаю, и сам понимаешь и видишь глазами, Что на ахеян бессмертный обрушил печаль, а троянцам Славу дарует. Теперь же погиб из данайцев храбрейший, Умер Патрокл, и греков постигло великое горе. Но побеги к быстроходным судам и скажи Ахиллесу, Пусть он скорее спасет и на черный корабль свой доставит Голое тело: доспехи совлек шлемовеющий Гектор". Так он сказал. Антилох содрогнулся, известье услышав, Речи лишился мгновенно; слезами наполнились очи; Голос могучий пресекся. Но все же герой не оставил Без исполнения слово Атрида, питомца Зевеса. В путь побежал он, оружие с плеч передав Лаодику, Другу – вознице, кто следом за ним колесницею правил: Льющего слезы, из битвы несли его быстрые ноги, Чтоб возвестить Ахиллесу Пелиду недоброе слово. Не пожелал ты в душе, Менелай, о, питомец Зевеса, Грустной дружине помочь, от которой тогда отлучился Нестора сын Антилох, к сожаленью большому пилосцев. К ним на подмогу послав Фразимеда, подобного богу, Сам Менелай возвратился немедля к Патроклу герою, Перед Аяксами стал, подбежав, и промолвил им слово: "Мужа того я направил к ахейским судам мореходным, В путь к быстроногому сыну Пелея. Но нынче не жду я, Чтобы пришел Ахиллес, хоть на Гектора сильно разгневан, Ибо, лишенный доспехов, как стал бы с Троянцами биться? Дайте обсудим друзья, не найдем ли разумного средства, Как бы нам тело похитить и как бы самим невредимо Кинуть смятение битвы, избегнув погибельной Парки". И, отвечая, промолвил Аякс Теламонид великий: "Правду все это сказал ты, о, сын достославный Атрея. Вы с Мерионом вдвоем наклонитесь как можно скорее, Труп на себя поднимите и прочь унесите из битвы. Мы же с троянцами сзади и с Гектором дивным сразимся, Мы с Оилеевым сыном, по храбрости ровни и тезки, В бурной работе Арея привыкшие рядом держаться". Так Теламонид сказал. И они, от земли подымая, Тело высоко возносят. И крикнули громко троянцы, Лишь увидали ахейских мужей, подымающих тело. Бросились бурно вперед, как охотничьи псы налетают На пораженного вепря, по знаку охотников юных, Долго следят, нагоняют, сгорая желаньем повергнуть; Только едва против них повернется он, силе доверяясь, Быстро они отступают и в страхе бегут врассыпную: Так и троянцы вначале толпой за ахейцами гнались, Копьями их поражая двуострыми, также мечами, Но, когда оба Аякса, привстав, обернулись к ним грудью, Все изменились в лице, и никто не дерзнул между ними Выйти вперед из рядов и сразиться за тело Патрокла. Так Менелай с Мерионом поспешно несли из сраженья Труп к многоместным судам. А за ними вослед расстилался Яростный бой, как, внезапно восстав, разрастается пламя И обитаемый город сжигает; в сиянии ярком Гибнут дома, и огонь раздувается силою ветра: Так несмолкаемый топот коней мужей щитоносцев Грозно вперед подвигался, вослед уходящим героям. Только подобно тому как, напрягши великую силу, Двое рабочих мулов, по тропинке крутой ниспускаясь, Тащат с вершины горы иль брус корабельный, иль балку; Оба спешат, хоть усталость и пот удручают их сердце: Так они быстро несли мертвеца. И Аяксы пытались Натиск врагов удержать, как покрытое лесом предгорье, Глубь занимая долины, бегущие воды, встречает, Неодолимые волны смиряет могучих потоков И, отражая, в долину теченье их вспять обращает; Им же прорваться никак, несмотря на великую силу: Так и Аяксы пытались бороться с напором троянцев. Только троянцы ломились вперед, и особенно двое: Сын благородный Анхиза Эней и блистательный Гектор. И аргивяне бежали, как стая скворцов или галок Мчится с пронзительным криком, когда в отдаленьи завидят Быстро летящего сокола, пагубу мелких пернатых: Так под напором Энея и Гектора дети Ахейцев С криком пронзительным все отступали, забыв о сраженьи. Много доспехов прекрасных во рву и кругом покидали В бегстве толпы аргивян. А конца не предвиделось битвы.
18
Так воевали герои, бушуя, как ярое пламя. Вестником шел Антилох к быстроногому сыну Пелея И увидал Ахиллеса вблизи от судов крутобоких. Он размышлял, ожидая со страхом того, что случилось. Тяжко вздыхая, он в сердце своем говорил благородном: "Горе! Зачем это вновь пышнокудрые дети ахеян В бегство к судам обратились, объятые страхом в долине? Уж не задумали ль боги сразить меня бедствием грозным, Как мне однажды сказала почтенная мать, предвещая, Будто при жизни моей, укрощенный оружьем троянцев, Первый герой мирмидонский покинет сияние солнца. Верно, убит непреклонный Менойтия сын. О, безумный! Я приказал ведь, едва отразив неприятельский пламень, Тотчас вернуться к судам и не биться с Приамовым сыном". Тою порой как в уме он и в сердце вращал эти мысли, Славного Нестора сын подошел к нему близко, Слезы горячие льющий, и весть роковую поведал: "Горе, Пелея отважного сын! Приготовься услышать Весть о несчастьи великом, чему бы совсем не случиться. Лег благородный Патрокл, и бьются войска, окружая Голое тело: доспехи совлек шлемовеющий Гектор". Молвил, и темная туча печали объяла Пелида. Пепел, в дыму закоптелый, обеими взял он руками, Голову всю им посыпал и лоб осквернил миловидный. Черной золою покрылся нетленный хитон Ахиллеса. Сам по земле растянулся во весь он свой рост исполинский, Кудри терзая руками и клочья волос вырывая. Тою порою служанки, плененные им и Патроклом, Сердцем скорбя завопили. Они из палатки сбежались И окружили толпою Ахилла, могучего духом. В грудь они били руками и ноги у всех подкосились. Также рыдал Антилох, проливая горячие слезы. Руки держал он Ахилла, стенавшего, скорбного сердцем, В страхе, чтоб не перерезал он горла блестящим железом. Громко стонал Ахиллес. И почтенная мать услыхала, Сидя в морской глубине, с престарелым отцом своим рядом. Плач подняла и Фетида. И вскоре ее окружили Все нереиды богини, в пучинах живущие моря. Главка была между ними, и Фалия, и Кимодока, И волоокая Галлия, Спея, Низея и Фоя, Также была Лимнорея, и с ней Кимофоя, Актея, Нимфа Мелита, Иайра, с Агавою и Амфифоей, И Динамена с Ферусой, равно как и Дота и Прота, Каллианира была с Дексаменою и Амфиномой, Славная дивной красой Галатея, Дориса, Панопа, Каллианасса, а также Нимерта с богиней Апсевдой; Там Ианира была, Ианасса, а также Климена, С пышной косой Аматея, Орифия вместе с Маирой И нереиды другие, в пучинах живущие моря. Светлый наполнился грот. Они в грудь ударяли руками, И начала между ними Фетида плачевное слово: Слушайте милые сестры, о, дочери старца Нерея, Чтобы вы знали, услышав, какая печаль в моем сердце! О, я несчастная! Мать горемычная лучшего мужа! Сына я в свет родила, беспорочного, храброго духом, Первого в сонме героев. Он вырос как ветвь молодая. Долго лелеяв его, как растенье средь тучного сада, Я на кривых кораблях снарядила потом к Илиону С войском троянцев сражаться. Обратно ж его я не встречу, И не вернется домой он в чертоги владыки Пелея. Но и при жизни недолгой, любуясь сиянием солнца, Скорбью терзает он грудь, и ему пособить не могу я. Ныне проведать пойду дорогое дитя, чтоб услышать, Чем опечален так сильно, вдали находясь от сраженья". Молвив, пещеру она покидает, а с ней и другие, Плача, пошли, и пред ними морская волна расступилась. Вскоре богини достигли Троянской земли плодородной И чередою вошли на прибрежье, где вкруг Ахиллеса Плотно стояли ряды мирмидонских судов крутобоких. Стала почтенная мать пред дитятею, громко стонавшим; Горько рыдая сама, обняла она голову сына И среди слез безутешных крылатое молвила слово: "Сын мой, что плачешь? Какая печаль в твою душу проникла? Выскажи все, не таи. Ведь исполнил Зевес Громовержец То, о чем прежде ты руки к нему воздевал, умоляя, Чтобы Ахеян, лишенных тебя, покарал пред кормами, Чтобы на голову их он обрушил позор и страданья". Тяжко вздыхая, тогда отвечал Ахиллес быстроногий: "Правда, о, милая мать, Олимпиец все это исполнил. Только что радости в том, если милый убит мой товарищ, Храбрый Патрокл! Его же любил я всех больше в дружине, С жизнью своей наравне. Он погиб для меня. А доспехи Гектор убийца совлек – драгоценные, чудо для взора, Дар знаменитый богов, поднесенный владыке Пелею, В день как послали тебя они к смертному мужу на ложе. О, почему не осталась ты нимфой бессмертною моря! Лучше б Пелей копьеносец супругу избрал среди смертных. Ныне и ты в своем сердце безмерную скорбь испытаешь, Если погибнет твой сын. Не вернется он больше в отчизну, Дома не встретишь его, оттого что душа не велит мне Жить и глядеть на людей, разве если б воинственный Гектор Первый дыханья лишился, моим пораженный оружьем, И поплатился за гибель Патрокла, Менойтия сына". Льющая слезы, ему возразила богиня Фетида: "Ежели так, о, дитя, у меня кратковечен ты будешь; Тотчас за Гектором вслед и тебя ожидает кончина". Громко вздыхая, на то отвечал Ахиллес быстроногий: "Пусть же умру я скорее! За то, что убитому другу Помощь подать не хотел, и погиб он вдали от отчизны, Тщетно меня призывая, защитника в бедствии грозном. Ныне вернуться не должен я в милую отчую землю, Ибо Патрокла не спас, а равно и товарищей прочих, Многих друзей, укрощенных оружьем Приамова сына, А на судах обретаюсь, земли бесполезное бремя; Будучи в битве, способней других аргивян меднобронных, Только в собрании многим в искусстве речей уступая. Пусть же погибнет отныне раздор меж людьми и богами, Гнев, что и мудрого мужа в неистовство часто приводит, Ибо вначале сочится он слаще текущего меда, Но разрастается быстро, как дым, разъедая нам сердце. Так и меня прогневил повелитель мужей Агамемнон. Только оставим былое, хотя опечалены сильно, Сердце в любезной груди успокоим, нужде уступая. Ныне иду отомстить я за голову милого друга, Гектора встретить убийцу, а после и смерти богиню Встречу, когда лишь угодно Зевесу и прочим бессмертным. Смерти никто не избег, сам Геракл из мужей величайший, Он, кто Зевесу Крониду милее был прочих героев. Пал он, сраженный судьбою и гневом безжалостной Геры. Также и я, если жребий подобный меня ожидает, Лягу сраженный, но раньше добуду великую славу. Вскоре заставлю я многих троянских супруг полногрудых И пышнокудрых дарданок руками со щек миловидных Жгучие слезы в тоске утирать и стонать безутешно. Пусть они знают, что долго вдали отдыхал я от битвы. Ты ж, и любя, не препятствуй сражаться: меня не удержишь". И среброногая так отвечала богиня Фетида: "Верно ты все говорил, дорогое дитя. Не постыдно Грозную гибель в бою отвращать от дружины теснимой. Только доспехи твои у врагов обретаются ныне, Пышные, медноблестящие. Сам шлемовеющий Гектор Ими гордится, на плечи надев. Но недолго, надеюсь, Гордость продлится его, ибо смерть от него недалеко. Ты же, о, сын мой, не раньше приступишь к работе Арея, Чем я вернусь к кораблям и меня пред глазами увидишь. Завтра с зарею приду я, едва лишь подымется солнце, И от Гефеста царя принесу дорогие доспехи". Так говоря, удалилась она от любезного сына, К сестрам своим обратилась, богиням морским, и сказала: "Вы погрузитесь, о, сестры, в широкое лоно морское, В дом возвратитесь отца и проведайте старца морского, Чтоб рассказать ему все. Я ж иду на Олимп многоверхий, Не согласится ль владыка Гефест, знаменитый художник, Славные сделать для сына доспехи из меди блестящей". Молвила так. Нереиды в морскую волну погрузились, А среброногая вверх на Олимп поспешила Фетида, Чтобы любезному сыну добыть дорогое оружье. Тою порой как она на Олимп поднималась, ахейцы С криком немолчным бежали пред Гектором мужеубийцей И Геллеспонта достигли и быстрых судов мореходных. Не удалось из-под стрел аргивянам в прекрасных доспехах Вынести тело Патрокла, слугу Ахиллеса Пелида. Снова настигли его колесницы и мужи троянцы С Гектором, сыном Приама, по силе похожим на пламя. Трижды блистательный Гектор держал уже за ноги тело. В город увлечь порываясь и зычно взывая к троянцам. Трижды Аяксы его, облеченные бурною силой, Прочь отгоняли от трупа. Но, мощи своей доверяясь, То он в смятение битвы бросался, то, стоя на месте, Голосом громким взывал, отступать же не думал нисколько. Точно как рыжего льва, распаленного голодом жгучим, Прочь от убитой коровы бессильны прогнать поселяне: Так шлемоносцы Аяксы могучие не были в силах Гектора, сына Приама, вдвоем отпугнуть от Патрокла. Так бы увлек он его, несказанною славой покрывшись, Если б тайком от Зевеса и прочих бессмертных Ирида, Кинув Олимп, не сошла ветроногою вестницей быстрой, Послана Герой затем, чтоб к оружью призвать Пелиона. Став пред Ахиллом, богиня крылатое слово сказала: "Славный Пелид, ополчись, между всеми мужами страшнейший, И заступись за Патрокла. То яростный бой пред судами Из-за него разгорелся, и воины губят друг друга. Дети ахеян вкруг трупа стоят и его защищают, А копьеносцы троянцы желали бы тело похитить В Трою, открытую ветрам. Всех больше блистательный Гектор Жаждет Патрокла увлечь, побуждаемый сердцем отважным Голову на кол воткнуть, от шеи отрезавши нежной. Полно лениться, воспрянь! Устыдися душою при мысли, Что достается Патрокл в забаву троянским собакам. Вечный позор тебя ждет, если труп изуродован будет". И, вопрошая, сказал быстроногий Ахилл богоравный: "Кто из бессмертных, Ирида, послал тебя вестницей ныне?" И ветроногая так отвечала богиня Ирида: "Гера послала меня, многославная Зевса супруга, Только не знает об этом Кронион высоко царящий, Также никто из бессмертных, живущих на снежном Олимпе". И, возражая, сказал быстроногий Ахилл богоравный: "Как я в сраженье отправлюсь? Доспехи мои у троянцев. Милая мать приказала мне в бой ополчиться не раньше, Чем возвратится сама и ее пред глазами увижу, И принести мне доспехи Гефеста царя обещала. Здесь же не знаю оружья, в которое б мог облачиться, Кроме, быть может, щита Теламонова сына Аякса, Только он сам, полагаю, в переднем ряду подвизаясь, Медным копьем сокрушает врагов из-за тела Патрокла". И ветроногая так отвечала богиня Ирида: "Знаем и сами, что взяты твои дорогие доспехи Ты, безоружный, ко рву подойди, покажись лишь Троянцам, Не устрашатся ль тебя, не покинут ли битвы жестокой, Чтобы могли отдохнуть непреклонные дети ахеян, Ныне теснимые сильно: в сражении отдых не долог". Так говоря, быстроногая прочь удалилась Ирида. Зевсу любезный воспрянул Ахилл. И Афина покрыла Мощные плечи героя бахромистой славной Эгидой. Дивная в сонме богинь золотою окутала тучей Голову мужа, зажегши над тучею светлое пламя. Точно средь моря, над островом дальним, восходит до неба Дымное пламя над городом, ратью врагов осажденным; Жители с башен сражались весь день неуклонно В битве жестокой Арея, потом же, лишь солнце спустилось, Факелы всюду зажгли без числа, и, поднявшись высоко, Яркое пламя встает до небес, да увидят соседи И поспешат на судах от опасности грозной избавить: Так над его головой поднималось по воздуху пламя. Стал он у рва за стеной, но с толпой аргивян не смешался, Мудрый совет уважая, преподанный матерью милой, Стоя, он крикнул оттуда; вдали отозвалась Афина, И несказанное в войске троянском возникло смятенье. Точно как звуки трубы заигравшей доносятся ясно От ополченья врагов, осаждающих город обширный: Также пронзительно – звонко и голос звучал Эакида. Только что голос Ахилла троянцы заслышали медный, Все они духом упали. И вмиг пышногривые кони, Сердцем почуя беду, повернули назад колесницы. Ужас возниц поразил, увидавших огонь негасимый Над головою могучей отважного сына Пелея, Дивный огонь, синеокой зажженый Афиной Палладой. Трижды пронзительно крикнул чрез ров Ахиллес богоравный, Трижды троянцы в смятенье пришли и союзники с ними. Тою порою двенадцать погибло храбрейших героев, Под колесницы попав иль на копья свои же наткнувшись. С радостью тело меж тем из-под стрел унесли аргивяне И положили на ложе. Товарищи шли за Патроклом, Громко вздыхая. И, шествуя с ними, Ахилл быстроногий Слезы горячие лил, на товарища верного глядя, Как на носилках лежал он, пронзенный безжалостной медью. Сам он в сраженье его с колесницей послал и с конями, Только не встретил обратно из битвы пришедшего друга. Гера богиня в то время заставила против желанья Солнце пораньше вернуться в поток Океана. Солнце тотчас погрузилось, и дивные дети ахеян От беспощадной борьбы и кровавой резни отдохнули. В свой же черед и троянцы, покинув жестокую битву, Из колесниц отпрягли быстроногих коней пышногривых И для совета сошлись, перед тем как о пище подумать. Стоя, присесть не дерзая, открыли троянцы собранье. Ужас их всех обуял, оттого что Ахилл быстроногий Вновь, по отсутствии долгом, в зловещем бою появился. Полидамас, сын Панфоя разумный, открыл совещанье, Ибо один он умел сопоставить грядущее с прошлым. Гектору был он ровесник, в единую ночь с ним рожденный. Первый копьем отличался, второй затмевал его словом. Доброжелательный к ним обратился он с речью и молвил: "Вы обсудите, друзья, хорошо, что скажу вам. Совет мой – В город немедля уйти и священной зари пред судами Не дожидаться в долине: от стен удалились мы слишком. Прежде, покуда сей воин казнил Агамемнона гневом, Было не столь тяжело с остальными ахейцами биться. С радостью сам я тогда близ судов оставался глубоких, Ибо надеялся взять корабли, изогнутые ровно. Ныне же страшно боюсь быстроногого сына Пелея. Он, столь надменный душою, едва ли захочет остаться Здесь, посредине долины, где долгое время троянцы И аргивяне делили труды и опасности битвы. Из-за троянских супруг, из-за Трои он станет сражаться. В город вернемся. Примите совет, ибо так оно будет. Ныне священная ночь быстроногого сына Пелея Кинуть заставила битву. Но если он в бранных доспехах Завтра нас встретит в долине, узнаете этого мужа! Счастлив тот будет, кто, спасшись, вернется в священную Трою. Многих тогда растерзают собаки и коршуны в поле Но да пребудет от слуха такое несчастье далеко! Если ж моим вы словам, хоть с печалью в душе, покоритесь, Ночью советом себя укрепим, защищать же наш город Будут и башни, и стены, и створы ворот крепкозданных, Тесаных гладко, широких, засовами тесно сплоченных. Завтра мы рано с зарею, в доспехи войны облачившись, Башни займем городские. И горе тому, кто захочет С нами сражаться, покинув суда, чтобы стены разрушить. К флоту назад он вернется, хотя бы коней крутошеих Всячески бегом измучил, вкруг Трои напрасно блужлая. В самый же город проникнуть едва ль он осмелится сердцем. Быстрые псы его раньше пожрут, чем он город разрушит". Но, исподлобья взглянув, отвечал шлемовеющий Гектор: "Полидомас, ты не по сердцу речь произнес мне сегодня, Ты, кто велишь отступить нам и в городе вновь запереться. Иль не насытились мы пребыванием долгим на башнях? Было то время, когда среди смертнорожденных считался Город Приама богатым и медью и золотом ценным. Только иссякли в чертогах сокровища наши былые. Много богатств на продажу ушло во Фригийскую землю, И в Меонию, – с тех пор как великий Зевес рассердился. Ныне ж, когда пред судами дозволил мне славой покрыться Кроноса хитрого сын, и ахейцы притиснуты к морю, Не предлагай всенародно подобных советов, безумец! Я не дозволю, чтоб кто из троянцев тебе покорился. Слушайте слово мое. Поступите, как вам повелю я. Ужин готовьте сперва, разойдясь на отряды по стану, После о страже ночной позаботьтесь и бдительны будьте. Тот же из вас, кто чрезмерно дрожит за свое достоянье, Пусть он богатства свои соберет и отдаст на народные нужды. Лучше пускай их истратят троянцы, чем дети ахеян. Завтра же, рано с зарею, надев боевые доспехи, Подле глубоких судов мы возбудим работу Арея. Если и вправду воспрянул пред флотом Ахилл богоравный, Горе ему, коль захочет сражаться. Не я пред Ахиллом Из многошумной войны убегу, но лицом его встречу, И неизвестно еще, кто покроется славой великой. Равен для всех Эниалий. Он губит готовящих гибель". Так говорил Приамид, и воскликнули громко троянцы, Глупые! Разум у них помрачила Паллада Афина. Гектора все одобряли, хотя он советовал дурно, Полидамаса – никто, хоть совет предлагал он разумный. После того они сели за трапезу все. А данайцы Целую ночь над Патроклом стонали и плакали горько. Первый Ахилл Пелион между ними рыдание поднял, Другу на грудь положивши к убийству привычные руки. Громко и тяжко стонал он, подобно как лев пышногривый, Если охотник на ланей похитил детей его малых В чаще дремучей, а он убивается, поздно вернувшись, Все обегает лощины, где ищет следов человечьих, Страстно желая настигнуть, охваченный яростью дикой: Так Ахиллес безутешно стонал, говоря мирмидонцам: "Боги! Я праздное слово тогда обронил и пустое, В день как Менойтия старца в дворце обнадеживал царском. Славного сына ему обещал я в Опунт предоставить Стены разрушившим Трои, удел получившим добычи. Только не все исполняет Зевес предрешенья людские. Знать, нам обоим с тобой суждено обагрить своей кровью Ту же троянскую землю. Ни мать дорогая Фетида, Ни престарелый возница Пелей возвратившимся с поля Дома не встретит меня, а сырая земля здесь укроет. Ныне ж, Патрокл, последним в могилу сойти осужденный, Не погребу тебя раньше, чем голову сына Приама, Гордого смертью твоею, сюда привезу и доспехи. Пред погребальным костром, за убийство твое отомщая. Я обезглавлю двенадцать сынов знаменитейших Трои. А до тех пор так лежи у меня пред судами кривыми. Вкруг же тебя полногрудые жены дардан и троянцев Будут и ночью и днем проливать безутешные слезы, Жены, которых мы добыли длинным копьем и отвагой, Много разрушив селений цветущих, людьми населенных". Так говоря, повелел Ахиллес богоравный дружине Медный треножник большой поместить над огнем, чтоб скорее Тело Патрокла очистить от праха и крови сгущенной. Те над горящим огнем поместили котел для купанья, Налили полный водою, достали дрова и зажгли их. Выпуклость чана огонь охватил, нагревая в нем воду. Вскоре, едва лишь вода закипела в блистающей меди, Тело умыли ахейцы, потом умастили елеем, Девятилетнею мазью наполнив зиявшие раны, И положили на ложе, и легкою тканью одели От головы и до ног, и белым плащем приукрыли. Целую ночь мирмидонцы с Ахиллом Пелидом в средине, Над умерщвленным Патроклом вопили и плакали горько. Гере, сестре и супруге, в то время сказал Громовержец: "Ты, наконец, на своем настояла, почтенная Гера. Вот он воспрянул, Ахилл быстроногий. Подумать бы можно, Будто сама породила ты пышноволосых данайцев". И волоокая Гера почтенная так отвечала: "О, всемогущий Кронид, какое ты слово промолвил! И человеку дано отомстить человеку другому, Хоть народился он смертным, и мудрости нашей не знает. Как же ты хочешь, чтоб я не вредила во гневе троянцам, Я, кто, надеюсь, богинь всех важнее и дважды почтенна – Тем, что рожденьем всех старше, и тем, что твоей называюсь Милой супругою, – ты же царишь над бессмертными всеми". Так, обращаясь друг к другу, они меж собой говорили. К богу Гефесту меж тем среброногая входит Фетида В светлый, нетленный чертог, из домов небожителей лучший, Медный, покрытый звездами; воздвиг его сам Хромоногий. Бога застала она вкруг кузнечных мехов ковылявшим. Потом покрытый, спешил он, кончая треножников двадцать, Чтобы потом разместить вдоль стены крепкозданного дома. Он укрепил золотые колесца под каждою ножкой, Чтоб они сами собою въезжали в собранье бессмертных И возвращались обратно в чертог – удивленье для взора, Были настолько они уж готовы. Еще оставалось Ручки приладить, и к ним-то, работая, связы ковал он. И между тем как над ними трудился он с мудрым расчетом, В дом среброногая входит Фетида. Завидев богиню, К ней устремилась навстречу харита в блестящей повязке, Славная дивной красою, жена хромоногого бога. За руку взявши богиню, она, вопрошая, сказала: "О, дорогая Фетида, одетая в длинные ризы, Что привело тебя в дом наш? Не часто ты нас посещала. Следуй за мной, чтоб могла я тебе предложить угощенье". Так говоря, повела ее дивную в сонме бессмертных И усадила Фетиду на трон среброгвоздый, прекрасный, Пышный. покрытый резьбой и скамейку для ног поместила. После сказала Гефесту, художеством славному богу: "Ближе, Гефест, подойди. Тебя видеть желает Фетида". И, отвечая, сказал Хромоногий, художеством славный: "Вправду, желанная мне, дорогая пришла к нам богиня, Та, что в несчастье меня пожалела, упавшего с неба, В день как бесстыжая мать меня бросила наземь, желая С глаз удалить за мою хромоту. Я безмерно страдал бы, Если б на лоне меня не укрыла богиня Фетида И Евринома, широкотекущего дочь Океана. Девять годов подле них проживал я в пещере глубокой, Много в то время сковал украшений из меди искусно, Пряжек, запястий кривых, кольцевидных серег, ожерелий. Пенясь, далеко кругом бушевал Океан беспредельный, Так что никто из богов, ни из смертных не знал, где скрываюсь. Знали лишь те, кто спасал: Фетида одна с Евриномой. Ныне она посетила чертог наш, и нам подобает Пышноволосой Фетиде дары предложить за спасенье. Так поспеши и поставь перед ней дорогие гостинцы, Я же пока и мехи уберу, и другие снаряды". Молвив, Гефест исполинский, хромая, поднялся с помоста, Где наковальня стояла. Под телом большим ковыляли Медленно тонкие ноги. Мехи от огня он отставил, Спрятал в серебряный ларь все орудья, какими работал, Губкою справа и слева он лоб себе вытер и руки, И волосатую грудь, и широкую, сильную шею. После, в хитон облачившись, он толстый взял посох и в двери Вышел, хромая. А рядом, опорой служа для владыки, Две поспешали служанки из золота, точно живые. Был у них разум внутри, и могучая сила, и голос, И от бессмертных богинь научились они рукодельям. Обе спешили с владыкой, и он, волоча свои ноги, Перед Фетидой предстал и на трон опустился блестящий. За руку взял он богиню и слово сказал, вопрошая: "О, дорогая Фетида, одетая в длинные ризы, Что привело тебя в дом наш? Не часто ты нас посещала. Выскажи просьбу. Душа побуждает меня согласиться, Если исполнить могу, если просьба твоя исполнима". Льющая слезы, ему отвечала богиня Фетида: "Есть ли, Гефест, средь богинь, на Олимпе живущих, другая, Кто бы так много страданий мучительных вынесла сердцем, Сколько назначено мне испытать их Зевесом Кронидом? Он изо всех нереид лишь меня подчинил человеку, Сыну Эака Пелею, – и нехотя я выносила Смертного ложе. Теперь, удручаемый старостью грустной, Муж мой в чертоге лежит. У меня же другое несчастье. Сына мне дал Олимпиец родить и вскормить дорогого, Первого в сонме героев. Он вырос как ветвь молодая. Долго лелеяв его, как растенье из тучного сада, Я на кривых кораблях снарядила потом к Илиону С войском троянцев сражаться. Обратно ж его я не встречу И не вернется домой он в чертоги владыки Пелея. Но и при жизни недолгой, любуясь сиянием солнца, Скорбью терзает он грудь, и ему пособить не могу я. Деву, что дети ахеян ему уделили в награду, Силою отнял из рук у него Агамемнон владыка. Из-за нее убивается гневом, снедающим душу. Пользуясь этим, троянцы к судам оттеснили Ахеян, Выход в долину отрезав. С мольбою ахейские старцы К сыну пришли моему, предлагая дары дорогие. Сам он тогда отказался беду отвратить от ахеян, Только в доспехи свои облачиться дозволил Патроклу И отослал его в бой, предоставив большую дружину. Близко от Скейских ворот целый день воевали герои. Взяли б тогда они город, когда бы Менойтия сына, После того как троянцам беды причинил он без счета, Феб не убил перед войском и Гектору не дал победы. Ныне к твоим припадаю коленям: быть может, захочешь Щит приготовить и шлем моему кратковечному сыну, Панцирь и пышные латы ножные, с застежками вместе. Ибо доспехи его погубил умерщвленный товарищ, Сам он лежит на земле, терзаясь безмерно душою". Ей отвечая сказал знаменитый Гефест хромоногий: "Не унывай, и пусть мысли об этом тебя не заботят. Если бы также я мог несомненно от смерти зловещей Сына укрыть твоего, когда рок его страшный настигнет, Как несомненно могу дорогие доставить доспехи, На удивление многих героев, кто только увидит"! Так он сказал и богиню оставил, к мехам направляясь, К пламени их обратил и велел им усердно работать. В двадцать пылающих горнов большие мехи поддували, Воспламеняя, дышали на каждый с различною силой И помогали Гефесту ковать то быстрее, то тише, Как он в душе пожелает и как для работы способней. Несокрушимую медь вместе с оловом бросил он в пламя И серебра к ним прибавил и ценного золота также. После того на подставку подняв наковальню большую, Молот тяжелый в одну и клещи в другую взял руку. Прежде всего изготовил он щит и огромный, и крепкий, Весь изукрасил кругом и блистающий выковал обод Гладкий, тройной, и ремень посеребренный снизу привесил. Щит из пяти он составил отдельных полос, а на верхней Много создал украшений, придумав их с мудрым расчетом. В самой средине представил он землю и небо, и море, Неутомимое солнце и полный блистающий месяц, И неисчетные звезды, которые небо венчают. Сделал созвездья Плеяд и Гиад и лучи Ориона, Также Медведицу – ту, что иначе зовут Колесницей: Круг она в небе свершает, взирая на блеск Ориона, Та, что чуждается мыться в холодных волнах Океана. Дальше два города сделал красивых, людьми населенных. В первом пирует народ и веселые празднует свадьбы. Мужи выводят невест из чертогов при факелах ярких И провожают чрез город. Там свадебный гимн раздается. Юноши в пляске кружатся, и нежно среди хоровода Флейты и цитры звучат. И женщины перед домами, Стоя в дверях у порога, взирают и пляске дивятся. Множество граждан толпится на месте народных собраний. Тяжба пред ними решается. Двое там спорят о пене За умерщвленного мужа. Один пред народом клянется В том, что весь долг уплатил, а другой – что не видел уплаты. Оба они пожелали окончить свой спор пред судьею. Граждане подняли крик, защищая того иль другого. Их успокоить пытаются вестники. В круге священном Старцы сидят, разместившись на гладко обтесанных камнях, Посохи в руки берут у глашатаев звонкоголосых И, опираясь на них, чередой возглашают решенье. А посредине собранья лежат золотых два таланта – Вознагражденье тому, кто решит справедливее тяжбу. Город другой окружают два войска, сверкая оружьем. Те, что осаду ведут, обсуждают два разных решенья: Силой ли город разрушить или предложить осажденным Надвое все поделить, чем владеет тот город прекрасный. Те же, врагам не сдаваясь, к засаде готовятся тайной. Стену, взойдя на нее, защищают их милые жены, Малые дети и мужи, теснимые старостью грустной. Сами в засаду идут. И Арей их предводит с Афиной. Оба они золотые и носят из золота ризы, Видны далеко, огромны, в доспехах больших и прекрасных, Как подобает бессмертным, – а люди представлены меньше. К месту приходят они, где засесть им казалось удобным, Подле потока, – куда пригоняют стада к водопою. Там они тайно засели, покрытые светлою медью. Двое поодаль от войска укрылось лазутчиков в поле И поджидают прихода овец и быков криворогих. Вот появились стада; их два пастуха провожают, Слух услаждая свирелью, коварства врагов не предвидя. Те же, увидевши их, нападают и прочь угоняют Стадо быков и отару красивых овец белорунных И пастухов умерщвляют. Тогда в неприятельском стане Воины, сидя в собрании, слышат смятенье близ стада, И устремляются все, на коней быстроногих садятся, Скачут навстречу врагам и стрелой прибывают на место. Там, на речном берегу их фаланги вступают в сраженье, Копья бросают друг в друга, снабженные острою медью. Распря видна там и Смута, и Смерть, по рядам пробегая, То не пронзенного ловит, то держит пронзенного мужа, То через битву смятенную за ноги тело волочит: Платье у ней на плечах обагренное кровью людскою. Воины мечутся всюду и бьются, как будто живые, И бездыханные трупы одни у других увлекают. Дальше он тучный участок разрыхленной нови представил, Трижды распаханный плугом, обширный. И пахарей много, Идя по всем направленьям, яремными правят волами. Каждый же раз, как они, возвращаясь, межи достигают, Муж к ним подходит и кубок со сладким вином им подносит. Всякий назад на свою борозду обращается тотчас, С жаждой придти поскорее к меже целины плодородной. Пахоть за ними чернела, как бы настоящее поле, Хоть золотая была: то великое сделал он чудо. Дальше представил он ниву с обильной, высокою жатвой. Всюду жнецы там стояли и острыми жали серпами. Наземь в огромном числе полосами ложатся колосья; Сзади вязальщики крепко в снопы их соломою вяжут. Трое вязальщиков стали поодаль от прочих. За ними Дети сбирают колосья, чредою подносят в охапках И подают торопливо. Перед бороздою хозяин, Радуясь сердцем, безмолвный, стоит, опираясь на посох. Вестники, дальше под дубом, хлопочут о пире обильном И убивают большого быка, принесенного в жертву. Жены муку просевают, готовя обед для рабочих. Дальше из золота сделал он дивный, большой виноградник, Сладким плодом отягченный; висели в нем черные гроздья; Ветви держались кругом на серебряных длинных подпорах. За виноградником темный представил он ров, обнесенный Вкруг оловянной оградой. Виднелась одна лишь тропинка – Путь для носильщиков в дни, когда сбор наступал винограда; Этой тропинкою девы и юноши, в резвости детской, Шли и в корзинах несли медосладкие гроздья. А посредине меж ними дитя на отзывчивой цитре Нежно играло и пело прекрасную песню Лемноса Голосом слабым. И все, ударяя согласно об землю, Вторили пеньем и криком и двигали быстро ногами. Дальше представил он стадо быков круторогих. Он их из золота частью и частью из олова сделал. С громким мычаньем коровы из хлева стремились на выгон. Подле реки звонкоструйной, вблизи камышей шелестящих, Четверо шло золотых пастухов, провожая то стадо. Девять за ними вослед бежало собак резвоногих. Вдруг средь передних коров два бестрепетных льва появились И, налетев на быка, увлекают мычавшего громко. Быстро собаки и люди к нему на защиту стремятся. Львы между тем, на быке разодравши огромную шкуру, Черную кровь его пьют и жадно глотают утробу. Тщетно их люди желают прогнать и собак натравляют. Те, уклоняясь от львов, не дерзают вцепиться зубами, Только надвинулись близко и лают, готовые к бегству. Далее славный Гефест хромоногий представил обширный Пастбищный луг средь долины и стадо овец белорунных Вместе с загоном и хлевом и крытыми к ним шалашами. Далее славный Гефест хороводную пляску представил С дивным искусством, подобную той, что в обширном Кнозосе Некогда в честь пышнокудрой Дедал учредил Ариадны. За руки взявши друг друга у кисти, там в пляске кружились Юноши вместе и девы, берущие вено большое. Девы в льняных покрывалах, а юноши в светлых хитонах, Сотканных крепко из ниток, для блеска чуть маслом натертых. Эти увенчаны щедро сплетенными пышно венками, Те на ремнях посеребренных носят мечи золотые. То они все в хороводе ногами, привычными к пляске, Вместе кружатся легко с быстротою гончарного круга, Если горшечник, в руках укрепив, его бег проверяет, То разойдутся в ряды и одни на других наступают. Вкруг хоровода теснится большая толпа, наслаждаясь, А посредине поет и под лад себе вторит на цитре Богоподобный певец. И все время, как пение длится, Два скомороха проворных вертятся и прыгают в круге. И, наконец, он представил могучий поток Океана Близко от внешнего края щита, сотворенного дивно. После того как закончил он щит исполинский и крепкий, Сделал Ахиллу он панцирь, горящего пламени ярче. Шлем изготовил тяжелый, к вискам приходившийся плотно, Пышный, украшенный ярко, приделав из золота гребень. После он латы ножные из гибкого олова вылил. Все изготовив доспехи, Гефест хромоногий их быстро Вместе собрал и поднес Ахиллесовой матери ждавшей. Та устремилась, как сокол, с покрытого снегом Олимпа Прочь от Гефеста царя, унося дорогое оружье.
19
В ризах шафранного цвета Заря из-за волн Океана Встала, чтоб свет принести и бессмертным, и смертнорожденным. К флоту ахеян Фетида с дарами Гефеста примчалась, Милого сына нашла распростертым над телом Патрокла, Плачущим громко, а рядом толпилась дружина, вздыхая. Дивная в сонме богинь среди них пред Ахиллом предстала, За руку сына взяла и такое промолвила слово: "Сын мой, его мы оставим лежать, как душе ни прискорбно, Ибо умер он, прежде всего, по желанью бессмертных. Ты же прими от Гефеста доспехи прекрасные брани, Те, что никто не носил на плечах из людей ни единый". Молвив, перед Ахиллесом она положила доспехи. Страшно они загремели, кругом испещренные дивно. Трепет объял мирмидонян. Они и взглянуть не посмели, Все отступили в испуге. Ахилл же, увидев оружье, Сущей исполнился злобы и жажды сражаться. Как пламя, Светлые очи его под ресницами грозно сверкнули. Радуясь, поднял с земли он дары знаменитые бога. И, насладившись в душе созерцаньем искусной работы, К матери он обратился, и слово крылатое молвил: "Вправду, о, мать дорогая, Гефест подарил мне доспехи, Как подобает работе бессмертных, как людям не сделать, Ныне хочу ополчиться. Но сильно в душе опасаюсь, Как бы в то время, пока от Патрокла я буду далеко, Мухи, забравшись во внутрь чрез раны, пробитые медью, Не наплодили черву и не предали труп оскверненью, Не разложилась бы плоть, от которой душа отлетела". И среброногая так отвечала богиня Фетида: "Сын мой любезный, все это пусть в мыслях тебя не тревожит. Бдительно буду сама отгонять непокорные рои Мух, поедающих трупы мужей, что в сражении гибнут. Пусть бы ему суждено пролежать до скончания года, Кожа его сохранится, как если б он жил, или лучше. Ты же ахейских героев теперь созови для собранья И отрекись перед ними от гнева на пастыря войска. После немедленно в бой ополчись и оденься отвагой". Молвила так и вдохнула в него дерзновенную силу. А благородному сыну Менойтия в ноздри впустила, Чтоб сохранить его кожу, амврозии с нектаром красным. Тотчас прибрежием моря пошел Ахиллес богоравный, Голосом зычным крича, и всех возбудил он ахеян. Не покидавшие раньше стоянки судов быстроходных, Все рулевые, что в море кормилом судов управляют, Все хлебодары, что в стане съестные припасы делили, Даже они устремились в собранье, лишь только воспрянул Славный Пелид, пребывавший так долго вне гибельной битвы. Ранее прочих пришли, опираясь на копья, хромая, Двое служителей бога Арея: Тидид непреклонный И Одиссей богоравный: еще удручали их раны. Оба явились в собранье и в ряде переднем уселись. Следом за ними пришел повелитель мужей Агамемнон, Раной терзаемый тяжкой: его среди сечи кровавой Сын Антенора Коон копьем поразил медноострым. Вскоре, когда и другие собрались ахейские мужи, Став посредине меж ними, сказал Ахиллес быстроногий: "Было бы лучше, Атрид, для тебя и меня, для обоих, Если б мы так помирились в тот день, как печальные сердцем, Из-за рабыни вскипели враждою, снедающей душу. Лучше б ее на судах Артемида сразила стрелою В день, как я деву похитил, предав разрушенью Лирнессу. Не было б столько тогда аргивян, укрощенных врагами, Грызших зубами песок, между тем как я гневом терзался. Гектору лишь и троянцам то было на пользу, но долго Будут о нашей вражде вспоминать, полагаю, ахейцы. Только оставим былое, хотя опечалены оба, Сердце в любезной груди успокоим, нужде уступая. Ныне свой гнев прекращаю. То было б меня недостойно – Гневаться непримиримо и вечно. А ты поскорее В битву вели ополчиться прекрасноволосым ахейцам, Чтобы, на встречу пойдя, испытал я еще раз троянцев, Все ли желают они близ глубоких судов оставаться. С радостью тот, полагаю, колени согнет, кто вернется Ныне из гибельной битвы, пред нашим копьем убегая". Молвил, и все ликовали ахейцы в прекрасных доспехах, Слыша, что сын благородный Пелея отрекся от гнева. Слово тогда им сказал повелитель мужей Агамемнон С места, где он находился, не выйдя в средину собранья: "Други, герои данайцы, служители бога Арея! Должно внимательно слушать и не прерывать наши речи. Трудно пришлось бы тогда и тому, кто к собраньям привычен. Кто среди шума толпы в состоянии слушать другого Иль говорить пред другими? Смутится и громкий вития. Перед Пелидом хочу оправдаться, но вы, остальные, Слушайте слово мое и запомните, все аргивяне. Часто ахеяне мне говорили о ссоре с Пелидом, Громко меня укоряли. А я не виновен нисколько. Зевс виноват и судьба, да Эринния, мрака жилица. Это они мой рассудок тогда ослепили в собранье, В день, как я отнял удел у Пелида, самим подаренный. Против бессмертных что мог я? Все это свершает богиня, Зевсова дочь, вредоносная Ата, кто всех ослепляет. Ноги легки у нее и подходит она незаметно, Не прикасаясь к земле, по людским головам пробираясь. И затемняет их разум. Она уж опутала многих. Раз обошла она даже Зевеса, хотя полагают, Что несомненно мудрее он всех и людей, и бессмертных. Гера, как женщина с нравом, коварно его обманула В день, когда время приспело Алкмене прекрасноволосой Сына Геракла родить в опоясанных крепостью Фивах. Зевс, похваляясь, в то время ко всем обратился бессмертным: – Слушайте слово мое все боги, а так же богини, Дабы я все вам поведал, как сердце в груди повелело. Нынче должна Илифия, помощница в муках рожденья, Вывести мужа на свет, кто царить над соседями будет, Средь поколенья героев, от крови моей порожденных. – В мыслях лукавя, ему отвечала почтенная Гера: – Ты нас обманешь, Кронид, неисполненным слово оставишь. Иль нерушимою клятвой сейчас поклянись, Олимпиец, Что над соседями всеми тот будет царить, кто сегодня Должен родиться на свет между чреслами женщины смертной, Средь поколенья героев, от крови твоей порожденных. – Так говорила она. И Зевес не заметил коварства, Клятвой поклялся великой, и часто в том каялся после. Гера тогда устремилась, вершину покинув Олимпа, В Аргос ахейский помчалась, где, знала она, обитает Знатная родом супруга Сфенела царя Персеида, Сына носившая в недрах, седьмой лишь беременна месяц. Но до поры недоноском на свет его вывела Гера, Роды замедлив Алкмены, отсрочив потуги на время. К Зевсу вернулась она и так возвестила Крониду: – Отче Зевес Громовержец, в душе сохрани мое слово; Славный родился тот муж, кто царить над Ахейцами должен; Имя ему Эврисфей, из потомков твоих, – сын Сфенела, Сына Персея. Такому не стыдно ахейцами править, – Молвила. Острая скорбь его дух поразила глубоко. Гневом пылая, он Ату поймал за блестящие кудри И нерушимою клятвой поклялся, что больше отныне На многоверхий Олимп и звездами покрытое небо Ата назад не вернется, кто разум у всех ослепляет. Так говоря, он рукой завертел и со звездного неба Ринул богиню, и вскоре она меж людьми очутилась. Часто из-за неё он вздыхал, когда милого сына Видел в трудах недостойных, под властью царя Эврисфея, – Также и я все то время, как пред судовыми кормами Войско ахеян губил шлемовеющий Гектор великий, Аты не мог позабыть, богини затмившей мой разум. Но как тогда согрешил я, рассудка лишенный Зевесом, Так все заглажу теперь и несчетные выдам подарки. В битву готовься пока что и прочим вели ополчиться. После доставлю подарки, какие вчера пред тобою, В ставку явившись твою, Одиссей богоравный исчислил. Или, желаешь, помедли, как страстно ни рвешься в сраженье, Слуги теперь же за ними пойдут на корабль мореходный, Чтобы ты видел, как много приятного в дар получаешь". И, отвечая на это, сказал Ахиллес быстроногий: "О, многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Хочешь ли эти подарки ты мне предложить, как прилично, Иль удержать при себе, – то во власти твоей. Но скорее Вспомним про битву. Не время теперь рассуждать или медлить. Дело великое мести еще не свершенным осталось. Вскоре увидите снова в переднем ряду Ахиллеса, Как он фаланги троянцев тяжелым копьем сокрушает. Пусть же и каждый из вас помышляет сразиться с троянцем". Но, возражая на это, сказал Одиссей многоумный: "О, богоравный Ахилл! И будучи храбрым безмерно, Не побуждай ты ахейцев не евши с троянцами биться Пред Илионской стеной, оттого что не малое время Битва продлится, лишь только фаланги сойдутся героев, Если и тех и других небожитель исполнит отваги. Лучше ахейцам вели близ судов мореходных отведать Хлеба теперь и вина, ибо в них дерзновенье и сила. Пищи весь день не вкусив до заката блестящего солнца, Даже и доблестный воин не в силах стоять пред врагами, Как бы в душе не пылал он великой отвагою бранной. Члены его тяжелеют. Терзают, помимо желанья, Голод и жажда его. На ходу подгибаются ноги. Тот же, кто вволю себя и вином подкрепил, и едою, Может весь день устоять и с мужами враждебными биться. Сердце его непреклонно в груди, и могучие члены Не утомляются раньше, чем все не покинут сраженье. Войско теперь отпусти, повели им обед приготовить. Тою порой пусть владыка мужей Агамемнон прикажет Здесь в середину собранья подарки снести, чтоб ахейцы Видели все их глазами, чтоб в сердце ты чувствовал радость. Став между нами, пускай поклянется по поводу девы, Что не входил к ней на ложе, ни разу в любви не смешался, Как у людей среди жен и мужей происходит обычно. И да смягчится, Ахилл, в груди твоей гордое сердце. Пиром обильным потом пусть в палатке с тобой примирится, Дабы ты все получил, что тебе подобает по праву. Будь же и ты, Агамемнон, отныне к другим справедливей, Ибо нисколько не стыдно, коль царь, повелитель народа, С мужем желает мириться, которого прежде обидел". И, отвечая, промолвил владыка мужей Агамемнон: "С радостью слушал сегодня я слово твое, сын Лаерта, Ибо ты все разъяснил по порядку, исчислив подробно. Клятву хочу возгласить; так велит мне душа, и не лживо Я присягну перед богом. Пускай Ахиллес быстроногий Здесь, ожидая, помедлит, хоть сильно торопится в битву. Также и вы подождите все вместе пока же подарки Нам из палатки доставят и верности жертвы заколем. Это тебе, Одиссей, поручаю немедля исполнить. Юношей сам избери знаменитейших в войске ахейском, Пусть с моего корабля все дары принесут нам, какие Ты обещал Ахиллесу, пусть жен приведут перед нами. Вестник Талфибий меж тем по обширному стану Ахеян Вепря отыщет, чтоб в жертву заклать его Зевсу и Солнцу". И, возражая Атриду, сказал Ахиллес быстроногий: "О, многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Лучше другое бы время для этих забот вы избрали, После, когда передышка настанет в бою, и не будет Сердце терзаться во мне столь неистовой жаждою брани. Медью пронзенные острой, еще по земле распростерты Те, кого Гектор смирил, когда Зевс даровал ему славу, Вы же едой насладиться теперь приглашаете войско. Что до меня, я велел бы, чтоб дети ахеян не евши В битву пошли натощак. А с закатом блестящего солнца, За поруганье воздавши, обильный им ужин предложим. Раньше, чем это свершиться, пускай ни еда, ни напиток Уст не коснутся моих, оттого что убитый товарищ, Острой проколотый медью, лежит, по земле распростертый, В ставке моей, обращенный ногами к дверям, а дружина Плачет кругом. Не пиры у меня на уме, а убийство, Черная кровь и предсмертные стоны троянцев". И, возражая Ахиллу, сказал Одиссей многоумный: "Сын благородный Пелея, великая слава ахеян, Лучше меня ты владеешь копьем и храбрее гораздо, Но разумения силой тебя превзошел я далеко, Ибо я старше тебя по рожденью и более сведущ. Вот отчего мое слово ты сердцем снеси терпеливо. Быстро для смертных людей наступает в бою пресыщенье. Многих оружие наземь кладет, что колосья на ниве, Хоть подобрать удается не всех, коль весы наклоняет Зевс промыслитель верховный, кто участь решает сражений. Не на голодный желудок нам нужно оплакивать мертвых, Ибо в огромном числе что ни день погибают герои. Если печалиться вечно, когда ж от трудов отдыхать нам? Тех, что погибли в бою, подобает предать погребенью, Плача над ними в тот день, но твердость души сохраняя. Всем же другим, кто остался в живых средь войны беспощадной, Должно о том помышлять, как едой и питьем подкрепиться, Чтобы и впредь, облеченные несокрушимою медью, С войском враждебных мужей мы сражаться могли непрерывно. Пусть же не медлит никто в ожиданьи другого приказа. Всякий совет, несогласный с моим, послужил бы на гибель Всем при судах аргивянам. Сберем же скорее отряды, С бурною силой ударим на резвых наездников Трои". Слово окончив, избрал он в товарищи двух Несторидов, Сына Филея Мегаса, Фоаса, бойца Мериона И Ликомеда, Креонова сына, с вождем Меланиппом, И к Агамемнону в ставку немедля отправился с ними. Он им давал приказанья, они исполняли поспешно. Семь из палатки обещанных раньше треножников взяли, Двадцать блестящих тазов, лошадей легконогих двенадцать, Семь привели они жен, в безупречной работе искусных, А Бризеиду – восьмую, прекрасноланитную деву. Золота десять талантов, отвесив, держал сын Лаерта. Он выступал во главе, а за ним молодые ахейцы Шли с остальными дарами, неся их в средину собранья. С места поднялся Атрид, и тогда перед пастырем войска С вепрем Талфибий предстал, по голосу равный бессмертным. Сын же Атрея, извлекши рукою свой нож, что обычно Рядом с большими ножнами меча у него был привешен, С жертвы обряд совершил, с головы ее волосы срезал, Руки воздел к Олимпийцу Зевесу и начал молиться. Молча, уселись ахейцы, внимая царю, как прилично. И говорил он, молясь, на широкое небо взирая: "Ныне да внемлет мне Зевс, меж богами сильнейший, верховный, Солнце, Земля и Эриннии, – те, что, живя над землею, Смертнорожденных карают за их вероломные клятвы: В том я клянусь, что ни разу той девы рукой не касался, Не принуждал Бризеиды ни ложе делить, ни работать, В том, что не тронута мною, она проживала в палатке. Если я лживо поклялся, пусть боги пошлют мне страданья, Как и тому, кто греша, присягнул вероломно". Молвил и шею кабанью разрезал безжалостной медью. Жертву, рукой завертев, ее на съедение рыбам Бросил Талфибий в пучину великую моря седого. Сын же Пелея, поднявшись, воскликнул средь храбрых данайцев: "Отче Зевес, ты великие людям готовишь страданья. Если б не то, никогда Агамемнон в груди моей храброй Гнева не мог возбудить, никогда не увел бы насильно Дочери юной Бризея, ничьим непослушный советам. Только Зевес пожелал, чтобы много ахеян погибло. Ныне за трапезу сядьте; да будем готовы к сраженью". Так он сказал и собранье мужей распустил пред судами. Все по своим кораблям аргивяне рассеялись быстро. А мирмидонцы, отважные сердцем, подарки собрали И унесли на корабль Ахиллеса, подобного богу, В ставке сложили их рядом и жен на места усадили. Слуги пришли за конями и в общий табун их угнали. А Бризеида, подобная вся золотой Афродите, Лишь увидала Патрокла, пронзенного острою медью, Труп обняла и, рыдая, себе изодрала Нежную шею и грудь, и лицо, что сияло красою, И говорила сквозь слезы с богинями равная дева: "Милый Патрокл, о, друг, для меня, злополучный, отрадный! Этот шатер покидая, с тобою живым я простилась, Ныне, вернувшись обратно, тебя бездыханным встречаю. Так непрерывно беда за бедою меня постигает. Муж, кому нежная мать и отец меня отдали в жены, Пал, защищая наш город; его я видала пронзенным. Видела мертвыми братьев любезных от матери общей; Трое их было, и всех их постигла печальная участь. Ты ж унимал мои слезы, когда Ахиллес быстроногий Мужа убил моего и город разрушил Минеса. Ты обещал, что Ахилл богоравный супругой законной Вскоре меня назовет и, отвезши в родимую Фтию, Брачный отпразднует пир среди мирмидонян отважных. Вот отчего я так плачу над мертвым, о, кроткий при жизни!" Так она, плача, сказала. И прочие жены рыдали Все над убитым Патроклом, но в сердце над собственным горем. Старцы ахеян меж тем вкруг Ахилла сошлись, убеждая Пищи отведать, но он, уклоняясь, ответил со вздохом: "Ныне молю вас, друзья, если просьбе моей вы послушны, Не принуждайте питьем и едой насладиться, Ибо великая скорбь овладела моею душою. Я подожду и снесу до заката блестящего солнца". Так говорил Ахиллес и вождей проводил из палатки. Только Атриды остались да царь Одиссей богоравный, Нестор да Идоменей, да Феникс, наездник маститый, Скорбь Ахиллеса пытались рассеять. Но он, безутешный, Жаждал скорей очутиться средь пасти кровавого боя. Прошлое вспоминая, глубоко вздохнул он и молвил: "Прежде бывало и ты, о, любимейший друг злополучный, В этой палатке готовил обед, услаждающий душу, Был расторопен и скор, когда аргивяне спешили Против наездников Трои начать многослезную битву. Ныне пронзенным лежишь, я же голодом сердце терзаю, Не прикасаясь к еде и питью, хоть в палатке их много, Ибо скорблю по тебе. Я б сильнее не чувствовал горя, Даже когда бы узнал, что погиб мой отец престарелый, Он, кто во Фтии теперь проливает горячие слезы, В грусти по сыне своем, средь чужого народа живущим, Из-за презренной Елены воюющим против троянцев. Или что умер мой сын, – тот, кто в Скиросе дальнем воспитан (Если он дожил доныне, Неоптолем боговидный). Я до сих пор постоянно ласкал свое сердце надеждой, Что на троянской земле я один лишь погибну, далеко От многоконного Аргоса, ты ж возвратишься во Фтию И на судах чернобоких со Скироса в отчую землю Милого сына доставишь и все ему дома покажешь: И достоянье мое, и рабынь, и чертог наш высокий. Ибо уже опасаюсь, что умер Пелей престарелый, Или, хотя и живет, удручаем он старостью тяжкой И ожидает со страхом прибытия вести печальной, Дня ожидает, когда о погибели сына услышит". Так говорил он сквозь слезы. И старцы глубоко вздыхали, Каждый в душе вспоминая о тех, кого дома покинул. Видя, как плачут они, пожалел их Зевес Олимпиец, Тотчас Афине Палладе крылатое слово промолвил: "Разве, дитя, отреклась ты от этого славного мужа? Разве тебя уже больше Ахилл не заботит нисколько? Вот посмотри, как сидит он среди кораблей крутобоких, Плача над другом любезным. Другие начальники войска Сели за трапезу все, только он не касается пищи. Ты же помчись поскорее и нектар с амврозией сладкой В грудь Ахиллесу пролей, чтобы голодом он не терзался". Так побуждал он Афину, – она и сама торопилась. Быстро, как будто орел большекрылый и звонкоголосый, С неба она понеслась по эфиру. В то время ахейцы Уж ополчались для боя. И тотчас она Ахиллесу Нектара в грудь пролила, а также амврозии сладкой, Чтобы мучительный голод ему не расслабил колени, И в крепкозданный чертог всемогущего Зевса вернулась. Вдаль от судов быстроходных рассеялись дети ахеян. Точно как снежные хлопья слетают без счета от Зевса, Мерзлым гонимы дыханьем Борея, питомца эфира Так в это время без счета из быстрых судов повалили Шлемы, блиставшие ярко, щиты, округленные ровно, Выпукло-крепкие брони и копья о ясенных древках Блеск доходил до небес, и кругом вся долина смеялась В ярком сиянии меди, звуча под ногами героев. А посредине рядов ополчался Ахилл богоравный. Гневом дыша, скрежетал он зубами, блестящие очи Словно огни пламенели, но сердце тоской нетерпимой В мощной терзалось груди. Он, к троянцам пылая враждою, Бога дары надевал, что Гефест изготовил, трудившись. Прежде всего наложил он на голени латы ножные, Дивные видом, – они на серебряных пряжках держались. После того на груди укрепил он блистающий панцирь И перебросил чрез плечи тяжелый свой меч среброгвоздый Медный, а в руки взял выпуклый щит, и огромный и крепкий. Блеск от щита исходил далеко, как от месяца в небе. Точно как в море открытом внезапно блеснет пред пловцами Яркий огонь, что горит одиноко на горной вершине, В месте укромном, меж тем как они против воли гонимы Бурей, вдали от друзей, по волнам многорыбного моря: Так от щита Ахиллеса, покрытого дивной работой, Блеск восходил до эфира. И шлем, от земли приподнявши, Сверху чело он покрыл. Как звезда, пламенел на герое Шлем о султане косматом. Густая из золота грива Грозно вдоль гребня кругом колебалась, – работа Гефеста. Весь облеченный в доспехи, Пелид их испытывать начал, Плотно ль приходятся к телу, свободно ль в них движутся члены: Точно как легкие крылья, они поднимали владыку. После того из ковчега копье он отцовское вынул, Крепкое, страшно большое. Никто не умел из ахеян Им потрясать, лишь Ахилл колебал без труда это древко – Ясень с горы Пелиона, отцу его данный Хироном, Срубленный им на верху Пелиона, героям на гибель. Автомедон и Алким подвели лошадей легконогих И запряги их, ремни через тело красивое бросив, В рот им вложив удила, от которых к сидению сзади Были протянуты вожжи. И бич захвативши блестящий, Автомедон благородный поспешно вскочил в колесницу. Рядом с возницею встал Ахиллес, ополчившийся в битву, Медным оружьем сверкая, как Гиперион лучезарный. Голосом зычным и грозным окликнул коней он отцовских: "Балий и Ксанф, далеко знаменитые дети Подарги! Больше всего помышляйте о том, чтоб спасти невредимым, Вынести быстро к данайцам возницу, как битву покончим. Не покидайте меня бездыханным в бою, как Патрокла". Ксанф быстроногий тогда под ярмом отозвался и молвил, Голову грустно понурив, меж тем как блестящая грива Вся из ошейника пала и в прах вдоль ярма опустилась. Голос вдохнула в него белорукая Гера богиня: "Ныне, могучий Ахилл, тебя мы спасем невредимым. Только погибели день от тебя отстоит недалеко. В этом не наша вина, а судьбы всемогущей и бога. Не из-за лености нашей или неспособности к бегу, С плеч Менойтида Патрокла оружие сняли троянцы. Бог всемогущий, рожденный Латоной прекрасноволосой, В первом ряду его ранил и славой покрыл Приамида. Мы под тобой полетим и помчимся с дыханьем Зефира, Кто, говорят, быстротой одарен величайшей на свете. Но суждено и тебе через бога погибнуть и мужа". Только что кончил он речь, как Эриннии голос пресекли. Гневно ему отвечал быстроногий Ахилл богоравный: "Ксанф, о, зачем ты пророчишь мне смерть? Не заботься об этом. Знаю и сам хорошо, что судьба мне погибнуть под Троей, Здесь, далеко от отца и от матери милой, но раньше Не отдохну я, пока все враги не устанут от битвы". Молвил и с криком погнал перед войском коней быстроногих.
20
Так под начальством твоим, о, Пелид, ненасытный в сраженьях, Подле кривых кораблей ополчались ахеяне в битву. В свой же черед и троянцы равнялись по скату долины. Зевс той порой с вершины горы многодольной Олимпа Дал приказанье Фемиде бессмертных созвать для собранья. Всех облетела богиня, в чертог направляя к Зевесу, Не пропустив никого из потоков, кроме Океана, И ни единой из нимф, обитающих в рощах красивых, Или в источниках рек иль на влажных лугах травянистых. К Зевсу, сгустителю туч, вошли они в дом и уселись В портиках тесаных гладко, которые с мудрым расчетом Зевсу отцу Олимпийцу построил Гефест хромоногий. Все у Кронида собрались. И вместе с другими из моря, Слову богини послушный, явился земли колебатель. Сев посредине, он стал вопрошать о намереньях Зевса: "Молниеносный, зачем ты бессмертных созвал для собранья? Или устроить затеял дела аргивян и троянцев? Снова сраженье и бой между ними теперь запылали". И, отвечая, промолвил Кронид, собирающий тучи: "Ты угадал, о, земли колебатель, намеренья сердца, То, для чего я собрал вас: о гибнущих людях забочусь. Я на вершине Олимпа останусь сидеть и отселе Буду глядеть, наслаждаясь. А вы, остальные все боги, В путь отправляйтесь туда, где ахейцы стоят и троянцы. Тем и другим помогайте, как всякий в душе пожелает. Если Ахилл и один без дружины пойдет на троянцев, Не устоять им всем вместе перед быстроногим Пелидом. Только завидев его, уж они задрожали от страха. Ныне ж, когда он в душе из-за друга так страшно разгневан, Сам я боюсь, как бы стен он, судьбе вопреки, не разрушил". Так говоря им, Кронид возбудил бесконечную распрю. В битву отправились боги, различное в сердце замыслив. Гера с Палладой Афиной к стоянке судов полетели. К флоту Ахеян помчался и царь Посейдон земледержец Вместе с Гермесом, подателем благ, своей мудростью славным. Сзади, хромая, пошел и Гермес, полагаясь на силу: Медленно тонкие ноги под телом большим ковыляли. К войску троянцев помчался Арей шлемовеющий; с ним же Феб длиннокудрый пошел с Артемидою стрелолюбивой И Афродита с улыбкою нежной, и Ксанф, и Латона. Долго, пока Олимпийцы вдали оставались от смертных, Греки в душе ликовали о том, что Ахилл богоравный Вновь, по отсутствии долгом, в жестоком бою появился. Но содрогались троянцы и трепет им сковывал члены, Все ужасались при виде, как сын быстроногий Пелея Медным оружьем сверкал, на убийцу Арея похожий. Вскоре ж бессмертные боги с толпою героев смешались. Грозная Распря явилась, войска побуждая к сраженью. Громкий воинственный клик издавала Паллада Афина То за стеною у рва, то на звучном прибрежии моря. В свой же черед и Арей, на темную тучу похожий, Зычно кричал, то с высот городских ободряя троянцев, То пробегая вдоль вод Симоиса по Калликолоне. Так, побуждая троянцев и греков, блаженные боги Подняли битву героев и распрю затеяли сами. Страшно с высот загремел сам Зевес, отец и людей, и бессмертных. Той же порой из глубин всколебал Посейдон знаменитый Необозримую землю и гор заостренных вершины. Дрогнула вся до подошвы ключами обильная Ида, Дрогнули горы, суда аргивян и твердыня троянцев. Страх в преисподней объял Аидона, владыку усопших. С криком он с трона вскочил, опасаясь в душе, чтобы сверху Землю над ним не разверз Посейдон, колебатель могучий, Чтобы обители мертвых богам не открылись и людям, Душные, полные мрака, которых страшатся и боги. Столь оглушительный гул той порою раздался, как в битве Боги столкнулись друг с другом. Тут против царя Посейдона Выступил Феб Аполлон, приготовив крылатые стрелы, Пред Энниалием стала богиня Паллада Афина, Гере навстречу пошла златокудрая, бурная в гневе, Метких владычица стрел Артемида, сестра Дальновержца, Против Латоны стал мощный Гермес, приносящий богатства, Против Гефеста – Поток знаменитый, глубокопучинный, Тот, кого люди Скамандром зовут, а бессмертные Ксанфом. Так вечносущие боги один за другим наступали. Сын же Пелея меж тем порывался в толпу, чтобы встретить Гектора, сына Приама, чьей крови всех более жаждал Бога Арея насытить, – воителя, грозного силой. Только Энея вождя Аполлон, подстрекатель героев, Против Пелида направил, вдохнув непреклонную силу. Голос и образ приняв Ликаона, Приамова сына, Феб Аполлон Дальновержец такое сказал ему слово: "Где, о, советник троянцев, твои похвальбы и угрозы, Где обещанье твое с Ахиллесом Пелидом сражаться, Данное в прежние дни, как вино попивал ты с царями?" И, отвечая на это, промолвил Эней богоравный: "Сын благородный Приама, зачем ты меня побуждаешь Против желанья сражаться с бестрепетным сыном Пелея? Я не впервые б сошелся теперь с быстроногим Ахиллом, Ибо однажды меня он копьем обратил уже в бегство С Иды высокой, где сделал на наших быков нападенье, Медью пронзивши Лирнеса с Педасом. Меня ж Олимпиец Спас, одарив меня силой и быстрыми сделав колени. Чуть я не пал от руки Ахиллеса и гнева Афины, Что выступает пред ним и, победу даря, помогает Острым копьем умерщвлять и Лелегов, и воинов Трои. Вот отчего человек с Ахиллесом не в силах сражаться: Вечно пред ним кто-нибудь из богов, отвращающий гибель. Прямо летят его стрелы, не раньше слабеют, чем в тело Мужа вопьются. О, если бы жребии битвы сравнялись Волей богов! Не легко надо мной одержал бы победу Этот воитель, хотя и гордится, что весь он из меди". Феб Аполлон, сын Зевеса, ему, отвечая, промолвил: Ныне дерзай, о, герой, помолившись богам вечносущим. Ты, утверждают, рожден Афродитою, дочерью Зевса, Царь же Ахилл быстроногий от низшей родился богини, Ибо одна от Зевеса, другая – от старца морского. Несокрушимую медь понеси пред собой и сражайся, А не ищи извернуться посредством угроз или жалоб". Так говоря, он вдохнул в полководца великую силу. Медью сверкая, Эней средь переднего ряда пробрался. Но не укрылось от Геры, что сын благородный Анхиза Через смятение битвы навстречу пошел к Пелиону. Прочих бессмертных созвав, белорукая молвила Гера: "Ныне обдумайте оба, о, царь Посейдон и Афина, В мыслях своих обсудите, как эти дела нам устроить. Яркою медью одетый, навстречу Пелееву сыну Вышел Эней, а его Аполлон подстрекнул Дальновержец. Дайте ж, решим, что полезней: прогнать ли Анхизова сына, Или кому-нибудь также из нас к Ахиллесу явиться. Силой великой его одарить и наполнить отвагой, Дабы узнал Ахиллес, что первейшие в сонме бессмертных Любят его и что боги ничтожные, слабые силой, Гибель и ужас войны отклоняли досель от троянцев. С тем ведь сошли мы с Олимпа и в это сраженье вмешались, Чтобы сегодня Ахилла беда средь врагов не постигла. После пускай он претерпит страдания, нити которых Выпряла Парка ему, когда он от Фетиды родился. Если всего не услышит из уст небожителя бога, Как бы не стал он бояться, что против него среди боя Вышел бессмертный. А боги опасны, представ пред очами". Ей отвечая, сказал Посейдон, потрясающий землю: "Гера, не гневайся столь безрассудно: тебе не пристало. Я не желаю отнюдь, чтобы вечные боги друг с другом В битве столкнулись теперь, ибо мы несравненно сильнее. Лучше уйдем из толпы и на месте возвышенном сядем, Пусть о войне многослезной заботятся смертные люди. Если ж битву начнут Аполлон и Арей мужегубец, Или задержат Ахилла и биться ему помешают, То и меж нами немедля возникнет смятение брани. Только надеюсь, что скоро, рукой укрощенные нашей И обращенные в бегство, они по нужде, против воли, Вспять на Олимп возвратятся, в собрание прочих бессмертных". Слово такое сказав, Посейдон их повел темнокудрый К древней ограде Геракла, к высокой стене, что троянцы Некогда вместе с Афиной воздвигли для этого мужа, Чтобы, укрывшись за ней, от морского чудовища спасся, В день как оно от прибрежья погналось за ним по долине. Там Посейдон темнокудрый и прочие боги уселись, Непроницаемой тучею плечи покрыв. А напротив Сели защитники Трои на Каллликолоне холмистой Около вас, дальнемечущий Феб и Арей истребитель. Так Олимпийские боги держали совет меж собою, Сидя на разных концах. Они медлили. Те и другие Пагубный бой начинать. Но Кронид с высоты приказал им. Медью зажглась вся долина, людьми и конями покрылась, И задрожала земля под ногами мужей наступавших. Двое в то время бойцов, затмевавших отвагою прочих, Вышли в средину меж войск, порываясь друг с другом сразиться, Сын знаменитый Анхиза Эней и Ахилл богоравный. Первым, угрозой дыша, устремился Эней, сын Анхиза, Шлемом кивая тяжелым и медным копьем потрясая, Крепко держа перед грудью неистовый щит округленный. В свой же черед и Пелид поспешает, как лев истребитель, Если, всем миром сойдясь, поселяне убить его жаждут; Гордо, сперва, он ступает, угрозы врагов презирая; После ж того, как стрелой угодит в него юноша храбрый, Он припадает к земле, кровожадную пасть разевает; Пена клубится на деснах и стонет в груди его сердце; Медленно бьет он хвостом по могучим бокам и по бедрам, Сам побуждая себя непреклонно с врагами сражаться; Вдруг он, сверкнувши очами, кидается прямо и мчится, Чтоб человека убить иль упасть самому пред толпою: Так Ахиллеса царя побуждало бесстрашное сердце Гордо навстречу идти непреклонному сыну Анхиза. После того как сошлись, наступая один на другого, Первый Энею сказал быстроногий Ахилл богоравный: "Что предо мною ты стал, так далеко ушел от дружины? Сердце, быть может, тебя побудило сражаться со мною В гордой надежде на то, что царить над троянцами будешь, Почестью равный Приаму? Но если б меня и убил ты, Все-таки скиптра тебе не вручит он и почести царской, Ибо он сам не бездетен и волею тверд и разумен. Или участок земли, и садами, и пашней богатый, Больший, чем прочим, тебе отведут во владенье троянцы, Если меня умертвишь? Да свершить это, думаю, трудно. Помню, однажды копьем я тебя обратил уже в бегство. Или забыл ты про день, как тебя отогнал я от стада, Сверху по кручам Идейским преследуя быстро ногами? Не озираясь ни разу, в то время ты мчался, покуда Бегством не спасся в Лирнессу. Но вскоре напал я на город И разгромил при содействии Зевса отца и Афины. Множество пленниц увел я, лишив их сиянья свободы. Ты же Кронидом тогда и другими спасен был богами. Ныне, надеюсь, тебя не спасут они вновь, как мечтаешь. Но повинуйся совету: назад удались поскорее, Скройся в толпу и не стой предо мною. Одумайся раньше, Чем поплатишься. Глупец познает только то, что свершилось". И, возражая, Эней обратился к Ахиллу и молвил: "Ты не надейся, Пелид, что словами, как будто младенца, Сможешь меня напугать, ибо сам хорошо я умею Колкие речи твердить и, как ты, наносить оскорбленья. Оба мы знаем рожденье друг друга и ведаем предков, Много от смертнорожденных наслушавшись древних преданий. Сам же в лицо ты моих не видал и твоих я не видел. От беспорочного ты, говорят, происходишь Пелея, Мать же тебя родила пышнокудрая нимфа Фетида. Я объявляю себя непреклонного духом Анхиза Сыном возлюбленным. Мать же моя – Афродита богиня. Ныне одна из них будет оплакивать милого сына, Ибо не верю, что мы, обменявшись словами, как дети, Так разойдемся друг с другом и праздно покинем сраженье. Или, желаешь, поведаю все, и да станет известным Род наш тебе, как уж многим известен он людям доныне? Первый родился Дардан от сгустителя туч Олимпийца. Он основал Дарданию, в те дни, как священная Троя Не возвышалась еще средь долины, и здешние люди Жили в домах у подножия Иды, ключами обильной. Сын у Дардана родился, владыка мужей Эрихтоний, Самый богатый из всех на земле обитающих смертных. Тысячи три кобылиц на поемных лугах травянистых У Дарданида паслись, жеребятами резвыми горды. Страстью ко многим Борей воспылал и на пастбищах тучных С ними смешался в любви, обернувшись конем темногривым. Те, от Борея зачав, жеребят породили двенадцать, Столь легконогих, что если по нивам цветущим скакали, То не ломали колосьев, а вихрем неслись по верхушкам. Если ж они пролетали по гребню широкому моря, То, не касаясь, скользили по краю волны белоснежной. Троса родил Эрихтоний, царя над троянским народом. Трое родилось от Троса могучих детей беспорочных: Доблестный Ил, Ассарак да еще Ганимед богоравный, Самый прекрасный из всех на земле обитающих смертных. Он за свою красоту был похищен богами, да вечно В сонме бессмертных живя, виночерпием служит Зевесу. Лаомедон беспорочный родился от Ила владыки. Пять сыновей воспитал он: Приама царя и Тифона, Клития, Лампа и Гикетаона, потомка Арея. Капис рожден Ассараком и сына имел он Анхиза. Я от Анхиза рожден, от Приама – божественный Гектор. Вот я каков по рожденью, вот предки, чьей кровью горжусь я. Силу же только Зевес, кто могуществом всех превосходит, Смертным дарует мужам и ее отнимает, коль хочет. Только не время теперь на словах состязаться, как дети, Полно без дела стоять посреди беспощадного боя. Можем обидные речи мы оба твердить бесконечно, Столько, что груза всего не свезешь на стовесельном судне. Гибок язык у людей и на разные речи способен, Слов же обильная жатва для всякого спора готова. Слово какое промолвишь, такое в ответ и услышишь. Только какая неволя нам спорить бесплодно друг с другом, Бранные речи твердить уподобившись женам крикливым, Что, приведенные в ярость снедающим душу раздором, Обе на улицу вышли и вслух попрекают друг дружку Правдою и небылицей, послушны лишь голосу гнева? Ты не удержишь словами отваги моей непреклонной, Раньше чем яркою медью с тобою сразимся сегодня. Дай же, скорей испытаем друг друга копьем медноострым". Молвив, копье боевое в чудовищный щит он кидает. Страшно весь щит загудел, копья острием пораженный. И Ахиллес содрогнулся и поднял могучей рукою Щит перед телом, боясь, что тяжелым копьем длиннотенным Сын благородный Анхиза пробить его может навылет. Глупый, о том позабыл он и в мыслях своих не подумал, Что не легко уязвимы дары небожителей славных И не легко уступают усилиям смернорожденных. Не пролетело сквозь щит и оружье Анхизова сына: Золото было помехой – подарок великого бога. Две полосы лишь пробило копье, еще три оставалось, Ибо пятью полосами тот щит обтянул Хромоногий, Медными сверху двумя и двумя оловянными снизу, А золотой посредине: она то копье задержала. Следом за ним и Пелид – копье длиннотенное бросил. Сына Анхиза ударил он в щит равномерно округлый Близко от верхнего края, где медь, как и шкура бычачья, Тонким пластом простирались. И ясень с горы Пелиона Вышел насквозь через щит, и он весь загудел от удара, В страхе согнулся Эней, подымая свой щит перед телом, Так что копье пролетело над самым плечом у героя И, порываясь вперед, острием своим в землю воткнулось, Оба пласта пронизав на щите, покрывающем мужа. Древка избегнув, поднялся Эней, ужасаясь при виде, Как оно близко вонзилось, и скорбь его очи покрыла. Тотчас Ахилл устремился, извлекший свой щит заостренный, Громко и страшно крича. А Эней взял метательный камень, Крупный булыжник; его не снесли бы и двое из смертных, Ныне живущих. Легко сын Анхиза один его поднял. Тут бы Эней устремился и камнем ударил Ахилла В блещущий шлем или щит, что хранили героя от смерти. Ринулся б также Пелид и мечом бы лишил его жизни, Если бы их не узрел Посейдон, потрясающий землю. Тотчас он к прочим богам обратился и слово промолвил: "Боги, мне грустно глядеть, как сын благородный Анхиза Вскоре в Аид снизойдет, укрощенный оружьем Ахилла, Ибо поверил он глупый словам Аполлона владыки, Но от погибели черной его не спасет Дальновержец. Только зачем бы сей воин страданья терпел, неповинный, За преступленья чужие? Не мало даров он отрадных Жертвовал вечным богам, обитающим в небе пространном. Дайте ж на помощь к нему поспешим и от смерти избавим. Не прогневили б мы Зевса, дозволив Ахиллу Пелиду Сына Анхиза убить. Не судьба ему ныне погибнуть, Чтобы не вовсе бесследно исчезло потомство Дардана, Мужа, который Крониду других сыновей был дороже, Всех, кого смертные жены ему принесли когда-либо Стало уже ненавистно ему поколенье Приама. Ныне могучий Эней над троянцами царствовать будет, Также и дети детей, что должны от Энея родиться". И волоокая так отвечала почтенная Гера: Сам, о, земли колебатель, обдумай ты участь Энея, Или спаси, иль дозволь, чтобы он, невзирая на храбрость, Был укрощен под руками Ахилла Пелеева сына. Мы же не раз обещали и часто в том клятвы давали Перед собраньем бессмертных, и я, и Паллада Афина, Что никогда отвращать от Троянцев напасти не будем, Если бы даже вся Троя зловещим огнем запылала В день, как зажгут в ней пожар непреклонные дети ахеян". Слово такое услышав, земли колебатель могучий Двинулся с места вперед через бой и смятение копий. Вскоре он прибыл туда, где Эней с Ахиллесом стояли. Облаком темным тогда он окутал глаза Ахиллеса, Сам же меж тем из щита богоравного сына Анхиза Ясень обратно извлек с наконечником острым из меди И положил его близко у ног Ахиллеса Пелида. После, высоко подняв над землею, он кинул Энея. И перенесся Эней, устремленный рукою нетленной, Через ряды колесниц, через множество воинов пеших И очутился на самом конце многотрудного боя, Там, где стояли киконы и в битву еще ополчались. Близко туда подошел Посейдон, потрясающий землю, И, обратившись к Энею, крылатое слово промолвил: "Кто из бессмертных тебя в заблуждение ввел, сын Анхиза, Кто посоветовал биться с бестрепетным сыном Пелея, С ним, кто сильнее тебя и к тому же бессмертным любезней? Вечно пред ним отступай, где бы с ним ни встречался в сраженьи, Чтобы судьбе вопреки не спуститься в обитель Аида. После ж того, как Ахилла постигнет судьба и кончина, Смело в переднем ряду с остальными врагами сражайся, Ибо никем из ахеян другим умершвлен ты не будешь!" Слово окончив и все разъяснив, он покинул Энея И поспешил, чтобы тучу отвеять от глаз Ахиллеса. Очи широко раскрыв, сын Пелея кругом оглянулся. Тяжко вздохнул и такое в душе своей слово промолвил: "Боги, великое чудо, по истине вижу своими глазами. Древко лежит на земле, но нигде отыскать не могу я Мужа, в которого бросил копье, умертвить порываясь. Знать, и Эней, сын Анхиза, богам вечносущим любезен. Мне же казалося прежде, что он безрассудно хвалился. Впрочем, пускай убегает, он снова со мной не сразится, После того как сегодня, столь радостно, смерти избегнул. Дай же, со словом теперь обращусь к непреклонным ахейцам, После пойду на троянцев и всех испытаю оружьем". Молвив, к рядам поспешил, ободряя в них каждого мужа: "Вы не держитесь вдали, богоравные дети ахеян, Ближе к врагам подступайте, пусть каждый с троянцем сразится. Мне одному тяжело, не взирая на всю мою силу, Столько преследовать войска и разом со всеми сражаться. Сам бы Арей, хоть и бог он бессмертный, сама бы Афина, Не устояли одни среди пасти подобного боя. Впрочем, надеюсь исполнить без устали все, что возможно Сделать могуществом рук или легкостью ног, иль отвагой. Прямо в средину рядов отправляюсь и кто из троянцев Встретится с этим копьем, тот не будет мне рад, полагаю". Так, ободряя, сказал он. В то время блистательный Гектор Громко к троянцам взывал, на Ахилла идти собираясь: "Вы не страшитесь Пелида, о, гордые воины Трои! Мог бы и я на словах без труда с олимпийцами биться, Только на копьях опасно, они несравненно сильнее. Так и Ахилл, полагаю, не все исполняет угрозы. Он совершает одно, а другое, не кончив, бросает. С ним я померяюсь, будь он руками проворен, как пламя, Будь он, как пламя проворен и светлого крепче железа". Так он сказал, ободряя. И подняли копья троянцы, Тесно ряды их сомкнулись и бранные клики раздались. К Гектору тою порой подошел Аполлон и промолвил: "Гектор, в переднем ряду с Ахиллесом не думай сражаться, Только в толпе с ним встречайся, поодаль от шума сраженья, Чтобы копьем не попал или близко мечом не ударил". Так он промолвил и, голос вещавшего бога услышав, Гектор почувствовал ужас, вернулся в толпу и укрылся. Тою порой Ахиллес, облеченный великою силой, Ринулся, грозно крича, на троянцев. И первым убил он Ифитиона, начальника многих племен, Отринтида. Нимфа Наяда его родила от бойца Отринтея В Гиде, богатой стране, у подножия снежного Тмола. В голову дивный Ахилл его ранил копьем посредине, В миг как вперед он рванулся, и надвое кость раскололась. Шумно он грохнулся в прах, и Ахилл, похваляясь, воскликнул "Ныне лежишь, Отринтид, между всеми мужами страшнейший! Вот где нашла тебя смерть, а рожден ты на береге дальнем Светлой Гигеи, где дом и отцовское поле покинул, Близ многорыбного Гилла, у темнопучинного Герма". Так он хвалился. И сумрак окутал глаза Отринтида, Тело ж его истоптали колеса и кони ахеян В ряде передних бойцов. Вслед за этим Ахилл богоравный Демолеона, дитя Антенора, искусного в битве, Дротом ударил в висок, угодивший по медному шлему. Не воспротивилась медь, но насквозь острие пролетело, Пробило кость черепную, и кровью весь мозг обагрился. Так Ахиллес усмирил его в миг, как он ринулся в битву. Гипподамаса потом, с лошадей соскочившего наземь, В спину копьем он ударил, готового броситься в бегство. Дух испуская, троянец как бык заревел криворогий, Если его к алтарю Посейдона, царя над Геликой, Юноши силою тащат, и рад им земли колебатель: Так застонал и троянец, прощаясь с душою отважной. Сын же Пелея с копьем на героя пошел Полидора, Сына Приама. Отец запрещал ему биться с врагами, Ибо средь всех сыновей Полидор, как последнерожденный, Был ему прочих дороже. Он легкостью ног отличался. Тою порой, безрассудный, своей быстротой похваляясь, Рыскал в ряду он переднем, пока не лишился дыханья. В миг, как он мимо прошел, богоравный Ахилл быстроногий В спину копьем его ранил, туда где крючки золотые Пояс держали на нем, как бы панцирь двойной образуя. Тело навылет пройдя, острие у пупка показалось. С криком он пал на колени, и вскоре, окутанный тьмою, Рухнул во прах, прижимая руками зиявшую рану. Как только Гектор узрел Полидора, любезного брата, Наземь упавшего, тщетно пытавшего скрыть свою рану, Облако скорби окутало очи героя. Больше не смог он вдали устоять, но, похожий на пламя, Острым копьем потрясая, пошел Ахиллесу навстречу. Видя, как он устремился, Ахилл, похваляясь, воскликнул: "Вот приближается муж, истерзавший мне сердце печалью, Ибо товарища он умертвил у меня дорогого. Полно теперь избегать нам друг друга на поле сраженья". После прибавил, взглянув исподлобья на сына Приама: "Ближе ступай, чтоб скорей угодил ты к погибели в сети!" Сердцем не дрогнув, ему отвечал шлемовеющий Гектор: "Ты не надейся, Пелид, что словами, как будто младенца, Сможешь меня испугать, ибо сам хорошо я умею Колкие речи твердить и, как ты, наносить оскорбленья. Знаю, что силой ты грозен, что я несравненно слабее. Только грядущее скрыто на лоне богов вечносущих. Им лишь одним то известно, не я ли, хоть менее сильный, Дух твой исторгну. И наше копье с наконечником острым". Так говоря, он с размаха копье длиннотенное бросил. Слабо дохнула Афина и медь отклонила дыханьем От многославного сына Пелея; копье же вернулось К дивному Гектору вспять и у ног его близко упало. С криком зловещим Ахилл устремился на сына Приама, Медью желая убить, но того Аполлон Дальновержец, Будучи богом легко удалил, осенивши туманом. Трижды бросался вперед богоравный Ахилл быстроногий С медным копьем и три раза туман рассекал он сгущенный. И, нападая в четвертый, на грозного бога похожий, Яростный крик испустил он и слово крылатое молвил: "Снова, собака, ты смерти избегнул теперь, хоть опасность Близко была: Аполлон из беды тебя вызволил снова. Видно, взывая к нему, ты вступаешь меж копий свистящих. Только покончу с тобой и потом, среди битвы столкнувшись, Если средь вечных богов у меня хоть один есть заступник. Ныне хочу устремиться на прочих, кого ни настигну". Так говоря, он Дриопса ударил копьем по затылку. Мертвый, тот рухнул к ногам. Его кинув, Ахилл устремился Против Демуха, большого и сильного Филеторида, Сделал недвижным, ударив сначала копьем по колену, После огромным мечом, и дыханье исторг у героя. Дальше настиг Лаогона и сына Биаса Дардана, Силой заставил обоих сойти с колесницы на землю, Первого ранил копьем, а другого – мечом. Вслед за этим Троса убил он, Аластора сына. Тот, встретив Ахилла, Обнял колени царя; он молил о пощаде и жизни, Вспомнил о равенстве лет, возбудить к себе жалость надеясь. Глупый, того он не знал, что Ахилла склонить невозможно, Ибо пред ним находился не кроткий, не мягкосердечный, А беспощадный герой. И пока, обнимая колени, Тот о пощаде молил, он мечом поразил его в печень, Выпала печень, – одежда наполнилась кровью, Очи покрылися тьмой и дыхание жизни исчезло. Дальше, пред Мулием став, Ахиллес его ранил близь уха, И через ухо другое копья острие пролетело. После Ахилл на Эфекла пошел, Агенорова сына, В голову по середине огромным мечом его ранил. Меч с рукояткой огромною весь разогрелся от крови, Смертью и грозной судьбою глаза отягчились Эфекла. После Пелид быстроногий пронзил заостренною медью Левкалиона в то место, где сходятся мышцы у локтя. Стал он с повисшей рукою, недвижный, как бы в ожидании, Смерть созерцая вблизи. – И Пелид разрубил ему шею Тяжким мечем; голова отлетела со шлемом далеко; Мозг из хребта его брызнул; он лег, по земле распростертый. Дальше настиг Ахиллес беспорочного сына Пирея Ригма, который пришел из фракийской земли плодородной. В тело он ранил его посредине, и в легком застряла Острая медь; тот упал с колесницы. Меж тем сын Пелея Ареифоя слугу, что коней повернуть собирался, В спину ударил копьем и свалил, – от страха смешалися кони. Точно как бурное пламя свирепствует в месте безводном, В темном ущелье горы и глубокая чаща пылает, В час, когда ветер свистит и огонь развевает повсюду: Так он повсюду бросался с копьем, небожителю равный, И за бежавшими гнался, земля вся окрасилась кровью. Точно как муж поселянин впрягает быков большелобых, Белый ячмень собираясь молоть на гумне крепкозданном, И под ногами мычащих быков шелушатся колосья: Также и цельнокопытные кони Ахилла топтали Трупы людей и щиты. Окрасилась черною кровью Ось колесницы внизу, также оба с боков полукружья; Красные брызги туда и от конских копыт долетали И от ободьев колес. Богоравный Ахилл быстроногий Славы искал и в крови обагрял непобедные руки.
21
Чуть лишь троянцы домчались до брода реки светлоструйной Многопучинного Ксанфа, бессмертным рожденного Зевсом, Как Ахиллес их рассеял и в город погнал по долине, Тем же путем, где вчера аргивяне бежали в испуге, В день, когда в битве кровавой свирепствовал Гектор блестящий. Этой дорогой теперь врассыпную бежали троянцы. Гера глубокий туман перед ними простерла в помеху, И полетело полвойска в сребристопучинную реку, Падая с шумом великим. Всплеснули глубокие воды, Берег вокруг застонал. Вопия, понеслися троянцы В разные стороны вплавь, увлекаемы водоворотом. Как саранча улетает пред гибельной силой пожара, Мчится, спасаясь, к реке, но беспомощно падает в воду, Если огонь неустанный внезапно встает, разгораясь: Так под руками Ахилла людьми и конями кишели Звонкотекущие воды глубокопучинного Ксанфа. Он же, потомок Зевеса, копье прислонил к прибережным Частым кустам мириковым и сам, небожителю равный, С острым мечом устремился, затеяв жестокое дело. Стал он рубить вкруг себя, и раздались немолчные стоны Тех, кого медь поражала; вода обагрилася кровью. Как перед крупным дельфином спасается мелкая рыба И наполняет собой углубления гавани мирной, Страхом объята, а он пожирает, кого ни настигнет: Так забивались троянцы под скалы и выступы камней Вдоль бушевавшей реки. Ахиллес же, насытясь убийством, Воинов юных двенадцать живыми поймал средь потока Для искупительной жертвы над мертвым Менойтия сыном. Вытащив на берег их, обуялых от страха, что лани, Руки назад им скрутил он скроенными гладко ремнями, Теми, что сами они сверх плетеных носили хитонов, После дружине вручил, чтоб к судам отвели их глубоким. Сам же к реке повернул, подстрекаемый жаждой убийства. Тут, из воды выбегая, ему Ликаон повстречался, Сын Дарданида Приама, тот самый, кого он однажды В плен уже силой забрал и увел из отцовского сада, Ночью напав, когда тот со смоковницы острою медью Юные ветви срубал для обшивки перил колесничных. Но Ахиллес богоравный нагрянул бедою нежданной, Пленником сделал и морем послал на Лемнос многолюдный, Чтобы продать его в рабство. Он куплен был сыном Язона И за огромную цену потом перепродан последним Гостю его Этиону Имбрийцу и послан в Арисбу. Вскоре оттуда бежал он и в дом свой отцовский пробрался. Здесь он, придя из Лемноса, одиннадцать дней веселился В круге товарищей милых, на день же двенадцатый снова Бог его предал Ахиллу, кто в темную область Аида Должен был свергнуть его, не желавшего землю покинуть. Тотчас заметил его богоравный Ахилл быстроногий, Как он бежал без копья, ни щитом, ни броней не покрытый. Пот изнурял его тело, усталость сгибала колени, И оттого, убегая, он кинул доспехи на землю. Гнев ощутил Ахиллес и подумал в душе своей храброй: "Боги! По истине вижу глазами великое чудо. О, неужели и все умерщвленные мною Троянцы Снова из мертвых восстанут, вернутся из тьмы преисподней, Так же как этот вернулся, избегнув погибели верной? Он на священный был продан Лемнос, но его не сдержало Море седое, хоть многих оно против воли их держит. Дайте ж сразимся, и пусть он вкусит острие нашей меди. После я б видеть хотел и узнать, возвратится ль еще раз В битву сей храбрый герой иль его, наконец, успокоит Лоно земли плодоносной: она и могучего держит". Так он шептал, поджидая. А тот, обезумев от страха, Сам приближался к Пелиду, обнять порываясь колени: Страстно желал он избегнуть зловещей кончины и Парки. Дивный Ахилл уже поднял копье, собираясь ударить, Как Ликаон подбежал и коснулся колен, нагибаясь, Так что копье пронеслось над плечом и вонзилося в землю. Тщетным желанием горя человечьего тела отведать. Правой рукой обнимал он колени царя, умоляя, В левой держал неподвижно копье, заостренное медью, И, обращаясь к Ахиллу, крылатое вымолвил слово: "Вот у твоих я колен! Ты внемли моей просьбе и сжалься. Я для тебя, о, питомец Зевеса, проситель священный, Ибо Деметры плоды у тебя же вкусил я впервые В день, как меня ты забрал среди нашего пышного сада И на священный Лемнос, от отца и дружины далеко, Морем послал, чтоб продать. И тебе сто быков я доставил. Ныне же втрое тебе за свободу принес бы я выкуп. Только двенадцатый день, как в родной Илион я вернулся, Выстрадав много, и снова жестокою предан судьбою В руки твои. Ненавистен, должно быть, отцу я Зевесу, Если к тебе приведен им еще раз. Увы, кратковечным Мать родила меня в свет, Лаофоя, дочь старца Алтея, Старца, который царит над отважным народом лелегов, На берегах Сатниона владея высоким Педасом. Дочь-то его, меж другими, взята была в жены Приамом. Двое нас ею рожденных. И ты обезглавишь обоих? Уж одного ты смирил, Полидора, подобного богу, Ранил копьем заостренным в переднем ряду пехотинцев. Ныне беда и со мной приключится. Уж я не надеюсь, Богом сюда приведенный, избегнуть руки твоей тяжкой. Только другое скажу, – ты в душе обсуди мое слово! Смертью меня не казни: не родные мы с Гектором братья. Он же убил твоего удалого и нежного друга". Так обращался Приама блистательный сын к Ахиллесу С медоточивою речью, но горькому внял он ответу: "Выкупа мне не сули, не прельщай, о, безумец, словами! Прежде, покуда Патрокл судьбой еще не был настигнут, Сердцу отрадней казалось щадить благородных троянцев. Многих тогда забирал я живьем. Продавая их в рабство. Ныне ж никто не спасется от смерти, кого бы ни предал В руки мои небожитель перед Илионской твердыней. Не пощажу никого, и особенно сына Приама. Так погибай же любезный! И что ты так жалобно плачешь? Разве не умер Патрокл, хоть лучше тебя был гораздо? Или не видишь меня, как я ростом высок и прекрасен? Я и отцом знаменитым горжусь и рожден от богини, Все же и мне угрожает кончина и жребий всесильный. Будет ли то на заре, на закате ли дня или в полдень, – Вскоре один из врагов мою душу исторгнет в сраженьи, Тяжким ударив копьем, с тетивы ли настигнув стрелою". Так он сказал. У того ослабели колени и сердце, И, уронивши копье, он присел и простер свои руки. Меч заостренный меж тем обнажил Ахиллес богоравный И по ключице ударил близь шеи, и весь погрузился, В тело двулезвенный меч. Ликаон по земле распростерся, Падая ниц. И земля обагрилася черною кровью. За ногу взяв, Ахиллес его бросил в текущие волны, И, похваляясь над трупом, промолвил крылатое слово: "Здесь и покойся отныне, лежи среди рыб ненасытных! Слижут они на досуге всю кровь, что сочится из раны. Мать не оплачет тебя, обрядивши на ложе. Но тело Бурный Скамандр снесет на широкое лоно морское. Прыгнув над быстрой волной, не одна под чернеющей зыбью Скроется рыба, вкусившая жир Ликаона блестящий. Так вы и все погибайте, пока в Илион не проникнем, Вы, убегая в смятеньи, а я, умерщвляя бегущих. Даже поток не поможет вам светлый сребристопучинный, Сколько ему ни приносите в жертву быков криворогих, Сколько могучих коней ни бросаете в бездну живыми. Все вы погибнете ныне позорною смертью, покуда Не искупите кончину Патрокла и горе ахеян, Вами близь быстрых судов от меня вдалеке умерщвленных". Так он сказал. И Поток в своем сердце разгневался сильно. Стал он обдумывать в мыслях, как сына Пелея заставить Яростный бой прекратить, как погибель отвлечь от троянцев. Сын же Пелея меж тем, потрясая копьем длиннотенным, Астеропея настиг, порываясь лишить его жизни, Сына вождя Пелегона, которого в свет породили Аксий широкотекущий и Акессамена владыки Старшая дочь Перибоя: в любви с ней Поток сочетался. Вот на него-то Пелид устремился. Но, выйдя на берег, С парою копий в руках, тот бестрепетно стал пред Ахиллом. Силу вдохнул в него Ксанф, из-за юношей павших разгневан, Тех, кого мощный Пелид среди волн заколол без пощады. После того, как, идя друг на друга, сошлись они близко. Первый промолвил из них богоравный Ахилл быстроногий: "Кто и откуда ты родом, что выйти дерзнул мне навстречу? Горе отцам тех мужей, кто с моим повстречается гневом". И, отвечая, промолвил блистательный сын Пелегона: "Что о рожденьи моем вопрошаешь, Пелид благородный? Из Пеонии я родом цветущей, далеко лежащей. Войско привел я пеонян, колеблющих длинные копья. Вот уж одиннадцать дней, как я прибыл в священную Трою. Род же веду от широкотекущего бога речного Аксия: нет на земле ни прозрачней воды, ни прекрасней. Он Пелегона родил копьеносца, а я, повествуют, Сын Пелегона царя. А теперь, Ахиллес, дай сразимся!" Так он сказал, угрожая. И ясень с горы Пелиона Поднял Ахилл, а троянец два бросил копья в одно время, Ибо и левой рукою владел он искусно как правой. В щит угодил он одним, но насквозь не пробил его медью: Золото было помехой, подарок великого бога; Локоть на правой руке он Ахиллу другим оцарапал. Брызнула черная кровь, но копье, пролетев над героем, В землю вонзилось, напрасно желая насытиться телом. Следом за тем сын Пелея свой прямо несущийся ясень В Астеропея метнул, порываясь лишить его жизни, Но промахнулся и в берег попал, возвышавшийся круто. До середины вонзилося в землю тяжелое древко. Сам же он меч обнажил, что висел у бедра заостренный, И налетел на троянца. Напрасно тот мощной рукою Ясень Пелеева сына из берега вырвать пытался. Трижды он встряхивал древко, обратно извлечь порываясь, Трижды его отпускал поневоле. Хотел он еще раз Взяться за ясень Пелида, погнуть и сломить посредине, Но Ахиллес подоспел и мечем умертвил его раньше. Чрево ему он рассек близ пупка, и на землю сырую Вылилась внутренность вся. Испустил он дыханье мгновенно, Сумрак окутал глаза. Ахиллес же, на грудь наступая, С тела совлек все доспехи и слово сказал, похваляясь: "Так и лежи! Не легко, даже будучи сыном Потока, В битву вступать и сражаться с потомством Кронида владыки. Ты говорил, что твой род происходит от бога речного, Я же горжусь, что рожденьем обязан великому Зевсу. Смертного сын я героя, вождя мирмидонян несчетных, Сына Эака Пелея; Эак же рожден от Зевеса. Если сильнее Зевес, чем потоки, текущие в море, То и потомство Зевеса сильнее, чем дети потоков. Ныне великий Поток пожелал оказать тебе помощь, Но никому не дано против Зевса Кронида сражаться. С ним не сравнится по силе ни сам Ахелой знаменитый, Ни всемогущий Поток Океана глубоко текущий, Он, из которого все вытекают моря и потоки, И родники, и ключи, и глубокие воды колодцев. Сам он, могучий, боится перуна великого Зевса, С ужасом внемлет громам, когда с неба раскатисто грянут". Слово окончив, извлек он из кручи копье боевое, Астеропея оставив лежать на песке бездыханным, Там на прибрежье, где черные волны его заливали, Угри и рыбы вкруг мертвого тела кишели, Мясом его насыщались и жир обрывали на почках. Сын же Пелея пошел на пеонян, бойцов с колесницы, Что в беспорядке помчались вдоль быстропучинного Ксанфа, Лишь увидали, что вождь их погиб в беспощадном сраженьи, Пал, умерщвленный копьем и рукою Пелеева сына. Он умертвил Ферсилоха, Мидона, вождя Астипила, Фрасия, Эния, Мнеса, равно как бойца Офелеста. Тут бы пеонян без счета убил Ахиллес быстроногий, Если б, глубокопучинный Поток, уподобившись мужу, В гневе тогда не воскликнул, из темной возникнув пучины: "О, Ахиллес, ты сильней и свирепей, чем прочие люди, Ибо тебе помогают всегда небожители сами. Если ж тебе Олимпиец дозволил губить всех троянцев, Ты бы меня хоть оставил и там бушевал, средь долины. Свежие воды мои уже мертвыми полны телами, И не могу докатить своих струй до священного моря, Трупами сдавлен в теченьи. А ты умерщвлять продолжаешь. Но перестань, о, владыка племен! Меня ужас объемлет". И, отвечая на то, Ахиллес быстроногий промолвил: "Будет, как ты повелел, о, Скамандр, питомец Зевеса. Я умерщвлять перестану надменных врагов, но не раньше, Чем в Илион загоню их и в битве померяюсь силой С Гектором, он ли меня усмирит, я ль его одолею". Молвил и вновь налетел на врагов, небожителю равный. С речью тогда к Аполлону глубокий Поток обратился: "О, сребролукий, Зевеса дитя, не блюдешь ты завета Сына великого Кроноса: он наказал тебе строго В битве стоять за троянское войско до сумерек поздних, Солнце пока не зайдет и поля не покроются тенью". Молвил. Тогда Ахиллес в середину валов устремился, С берега спрыгнув. И вздулся Поток, закипел, негодуя, Поднял валы, возмущенный, тела пораскинул без счета, Трупы героев троянских, убитых Пелеевым сыном. Их изрыгнул он на сушу, ревя, точно бык криворогий. Кто же в живых оставался, тех спас он от гнева Ахилла И приютил их на дне в своих темных пучинах великих. Страшно бушуя, чудовищный вал вкруг Ахилла поднялся, Пал и разбился о щит. И, теряя устой под ногами, Мощный Пелид ухватился за вяз густоверхий, огромный. И опрокинутый вместе с корнями, весь берег обрушив, С кручи тот вяз повалился в длину и густыми ветвями Светлые воды реки запрудил, как бы мост образуя. Взявшись за вяз, Ахиллес из речной устремился пучины, Быстрые ноги расправил и в страхе помчался долиной. Но божество не смирилось. Великий Поток, потемневши, Ринулся бурно вослед, чтобы сына Пелея заставить Грозную сечу покинуть, чтоб гибель отвлечь от троянцев. С каждым скачком на полет боевого копья удалялся Бурный Ахилл, порываясь вперед, как орел чернокрылый, Кто превосходит всех птиц быстротою, равно как и силой: Так Ахиллес устремился, и медь на груди у героя Громко бряцала. Вперед он бежал, от Скамандра спасаясь, Но и Поток догонял его вслед с несмолкаемым ревом. Как ороситель земли направляет проточные воды От родника темноструйного к пышно цветущему саду, Ходит с лопатой в руках, очищая канавы от сора; Ров наполняется быстро и камушки с шумом катятся, Светлые воды журчат и бегут по наклонному ложу, В беге своем обгоняя того, кто, трудясь, их проводит: Так Ахиллеса Пелида, на резвость его не взирая, Бурный Поток настигал: божество человека сильнее. Всякий же раз как проворный Ахилл богоравный пытался Против волны устоять, чтобы увериться, все ли погнались Вечные боги за ним, на пространном живущие небе, – Тотчас и вал необъятный вспоенного Зевсом Потока Падал на плечи герою, и снова он с сердцем стесненным Прыгал высоко ногами, но бурный Поток, разливаясь, Сковывал члены ему, пожирая песок под ногами. И завопил Ахиллес, на пространное небо взирая: "Отче Зевес, неужели никто из богов не предстанет, Чтобы спасти от Потока меня, злополучного мужа? После пускай пострадаю. Никто предо мной не виновен Из небожителей столько, как мать, обольстившая ложью, Ибо сказала, что я под стеной меднобронных троянцев Только от стрел быстролетных царя Аполлона погибну. О, почему не убил меня Гектор, храбрейший здесь воин? Доблестный муж победил бы и доблестный был бы повержен. Ныне же я осужден недостойною смертью погибнуть, Бурной рекой обессиленный, как свинопас малолеток, Вброд перейти пожелавший и зимним снесенный потоком". Так он сказал, и немедля Афина с царем Посейдоном Близко к нему подошли, уподобившись людям по виду, За руку взяли рукою и вслух успокаивать стали. Первый промолвил тогда Посейдон, потрясающий землю: "Ты не тревожься, Пелид, ничего в своем сердце не бойся. Я и Паллада Афина – мы оба из сонма бессмертных – Верную помощь тебе, с одобрения Зевса, окажем Не суждено тебе роком погибнуть от силы Потока. Вскоре сей бог усмирится, как сам ты увидишь глазами. Только разумный подам я совет, – может быть, подчинишься. Складывать руки в бою, без разбора жестоком, не надо Раньше, чем всех не загонишь за славный оплот Илиона В страхе бегущих троянцев. Но, Гектора жизни лишивши, Тотчас к судам поверни. Мы дадим тебе славой покрыться". Слово окончив, они к остальным поспешили бессмертным. Он же долиной бежал, увещаньем богов ободренный. Было все поле покрыто разлившейся бурно водою; Сверху носились доспехи красивые юношей павших, Плавали трупы без счета. Высоко вздымая колени, Мчался вперед Ахиллес, и Поток ему не был помехой, Ибо великую силу вдохнула в героя Паллада. Не укротил и Скамандр в душе своей гнева, а пуще Яростью против Пелида вскипел, ополчил свои волны, Голову грозно поднял и, крича, Симоису промолвил: "Брат мой любезный, дай вместе осилим неистовство мужа, Или сегодня разрушит он город обширный Приама. Не устоять перед ним средь смятения битвы троянцам. Быстро на помощь приди, переполни глубокое ложе Светлой водой родников и ключей, созови все притоки. Грозной волной ополчись, подними несмолкаемый рокот Камней и сломанных пней, да осилим свирепого мужа, Кто подвизается ныне и мнит о себе, как бессмертный. Только ему, говорю, ни краса не поможет, ни сила, Ни дорогие доспехи, которые в бездне глубоко Вскоре покоиться будут, одетые тиной речною. Я и его самого приукрою песком и засыплю Каменьем мелким без счета. Не смогут ахейские мужи Кости его отыскать: столь густым затяну его илом. Там и могильный над ним возведу и курган, и ахейцам Незачем будет его хоронить и гробницу готовить". Так говоря, на Ахилла он, вздувшись, обрушился с ревом, Пеной и кровью вскипая, ворочая трупы троянцев. Встали багровые волны вспоенного Зевсом Потока И, разливаясь далеко, с собой увлекли Пелиона. Гера тогда закричала, боясь за Ахилла Пелида, Как бы глубокопучинный Поток не умчал его в бездну. К милому сыну Гефесту со словом она обратилась: "Встань, Хромоногий, возлюбленный сын! На тебя, полагаем, Яростно так ополчился Скамандр глубокопучинный. Помощь яви нам скорее, зажги негасимое пламя. Я ухожу, чтобы кликнуть и западный ветер, и южный. С моря при помощи их я воздвигну тяжелую бурю. Пламенем грозным дохнет и троянцев она уничтожит, Головы их и доспехи. А ты в это время вдоль Ксанфа Купы деревьев сожги и обрушься на самые воды. Да не смущают тебя ни угрозы, ни сладкие речи. Не усмири беспощадного гнева, пока не воскликну Голосом зычным: тогда лишь уймешь неустанное пламя". Молвила так, и Гефест устремил пожирающий пламень. Прежде всего по долине разлился огонь, уничтожив Кучей лежавшие трупы мужей, умерщвленных Пелидом. Поле обсохло. Назад отступили прозрачные воды. Точно осенней порою Борей осушает мгновенно Пашню от ливней недавних, и сеятель рад в своем сердце: Так и долина обсохла и все на ней трупы сгорели. После того на Поток он направил блестящее пламя. Вспыхнули ивы и вязы, а также кусты тамариска, Легкий тростник загорелся, и кипер, и лотос цветущий, – Все запылали растенья, вдоль берега росшие густо. Угри и рыбы, объяты испугом, ныряли в пучины Или сквозь светлые воды метались по всем направленьям, Мучимы жгучим дыханьем Гефеста, кто мудростью славен. Вскоре Поток запылал и взмолился и слово промолвил: "Не устоять, о, Гефест, пред тобой никому из бессмертных. Также и мне не сразиться с тобой и с огнем твоим ярым. Кончим вражду. И пускай Ахиллес всех прогонит из Трои. Что мне до распри людей и зачем мне за них заступаться?" Молвил, охвачен огнем, и вскипели прозрачные воды. Точно котел закипает, огнем понуждаемый сильным, Полный топящимся жиром холеной свиньи ожиревшей; Влага бежит через край и пылают сухие поленья: Так и Скамандр объят был огнем, и вода клокотала. Волны вперед не хотели струиться, а стали недвижно, Изнемогая от пара, терзаемы силой Гефеста. К Гере взмолился Поток и крылатое слово промолвил: "Гера! Почто на меня одного среди сонма бессмертных Сын твой обрушил свой гнев? Пред тобою я меньше виновен, Чем остальные все боги, защитники войска троянцев. Я, если ты повелишь, воздержаться согласен от битвы. Пусть же уймется и он. Я поклясться готов пред тобою, Что никогда от троянцев беды отвращать я не стану, Если бы даже вся Троя зловещим огнем запылала, Если бы пламя зажгли в ней бесстрашные дети ахеян". Эту услышавши речь, белорукая Гера богиня К милому сыну Гефесту со словом, спеша, обратилась: "Сын многославный, уймись, о, Гефест, оттого что не должно Бога бессмертного так беспощадно карать из-за смертных". Молвила так. И Гефест погасил истребительный пламень. В ложе вступила река и полились прозрачные воды. Оба окончили битву, едва лишь Поток усмирился. Гера, хоть гневаясь в сердце, конец положила их спору. Тут среди прочих бессмертных возникла жестокая распря, Ибо и чувства, и мысли к различному их побуждали С криком сошлись они вместе. Сырая земля содрогнулась. Небо вверху огласилось как будто рыканием трубным. Сидя на выси Олимпа, Зевес их услышал, и сердце В нем от веселья взыграло при виде, как боги схватились. Были недолги их сборы. Воинственный щитокрушитель Раньше других устремился Арей на Палладу Афину, Медным копьем потрясая, и слово обидное молвил: "Снова ты, псица, зачем возбуждаешь раздор средь бессмертных Дерзости бурной полна, увлекаема сердцем надменным? Или не помнишь, как сына Тидея тогда подстрекнула Ранить меня и сама, захвативши копье боевое, Против меня устремила и нежную кожу рассекла? Только теперь ты, надеюсь, воздашь мне за зло, что свершила". Так произнесши, богиню в бахромистый щит он ударил, Крепкий: его сокрушить не могли б и перуны Зевеса. Кровью покрытый Арей его тронул копьем заостренным. И, отступивши, богиня схватила в могучую руку Черный булыжник, большой, угловатый, лежавший в долине. Встарь он людьми был положен, как знак межевой, среди поля. В шею попала Афина и члены Арея сковала. Падая, семь он покрыл десятин; зазвенели доспехи, Кудри покрылись землей. Засмеялась Паллада Афина И, похваляясь над павшим, крылатое молвила слово: "О, неужели, безумец, доныне еще ты не ведал, Сколь я сильнее тебя, если вздумал со мною тягаться? Так, наконец, ты искупишь проклятие матери нашей, В гневе несчетные беды зато на тебя накликавшей, Что, позабыв аргивян, помогаешь надменным троянцам". Молвив, богиня назад обратила блестящие очи. За руку тою порою Арея, стонавшего тяжко, Дочь Громовержца взяла Афродита. С трудом он очнулся. Но белорукая Гера богиня, увидев обоих, Тотчас Палладе Афине крылатое молвила слово: "Непобедимое чадо Эгидодержавного Зевса! Вон мужегубца Арея уводит бесстыдная псица Через смятенье жестокого боя. Вступись поскорее!" Молвила так. И Афина, ликуя душой, устремилась, На Афродиту напала и тяжкой толкнула рукою В грудь. Подогнулись колени и замерло сердце богини. Оба, Арей с Афродитой легли на кормилицу землю. И, похваляясь, Афина крылатое молвила слово: "Если бы все остальные заступники войска троянцев, В битве желая вредить меднопанцирным детям ахеян, Были могучи и храбры, как ныне была Афродита, В помощь к Арею придя, чтобы с гневом моим состязаться! Скоро б тогда меж собой мы раздоры войны прекратили, Скоро бы взяли оплот Илиона, построенный крепко". Молвила так. Улыбнулась почтенная Гера богиня. К Фебу меж тем обратился земли колебатель могучий: "Что, Аполлон, мы стоим в стороне? Неприлично нам медлить, Если другие затеяли бой. Да и было б позором В медный Зевесов чертог на Олимп нам вернуться не бившись. Так начинай же. Ты младший. А мне начинать непристойно, Ибо я старше тебя по рожденью и больше изведал. О, безрассудный, с забывчивым сердцем! Ужели не помнишь, Сколько мы вынесли бедствий вокруг Илионской твердыни, Мы лишь одни из бессмертных, тогда, по решению Зевса, В Трою пришли, чтобы год прослужить за условную плату Гордому Лаомедону, а он стал давать приказанья? Я окружил крепкозданной стеною жилище троянцев, Дивной работы, широкой, чтоб город их стал неприступен. Ты же пасти был обязан тяжелых быков криворогих, Там, на высотах лесистых богатой лощинами Иды. Но по прошествии года, когда нам желанные Горы День привели платежа, удержал он насильственно плату, Лаомедон непреклонный, с угрозами нас отославши. Ибо тебе он грозил, что, связавши и руки, и ноги, В рабство продаст на одном из чужих островов отдаленных. Нас же обоих пугал, что безжалостно уши обрежет. Так от него, негодуя, отправились в путь мы обратный, Сильно сердясь за награду, что он обещал, да не отдал. Ныне народу его ты мирволишь, от нас отделившись, И не желаешь, чтоб гордые сердцем погибли троянцы Смертью позорной – они, их стыдливые жены и дети". И, отвечая, сказал ему царь Аполлон Дальновержец: "О, колебатель земли, ты бы счел меня верно безумным, Если б я вздумал с тобой из-за смертнорожденных сражаться, Из-за людей злополучных, похожих на слабые листья: Ныне цветут они силой, питаясь плодами земными, Завтра лежат бездыханны. Не лучше ли нам поскорее Грозную битву покинуть – и пусть они сами воюют!" Слово окончив, назад отошел Аполлон Дальновержец, Ибо на брата отцова он руку поднять устыдился. Но Артемида, царица зверей, полевая богиня, Начала брата корить и обидное слово сказала: "Ты побежал, Дальновержец, и честь предоставил победы Всю Посейдону, чтоб он незаслуженной славой покрылся! О, малодушный, на что тебе лук, бесполезный как ветер? Чтобы вперед от тебя не слыхала я в доме отцовском Слов похвальбы, как доныне средь вечных богов ты бывало Часто хвалился, что можешь один с Посейдоном сражаться!" Молвила так. Ничего не сказал Аполлон Дальновержец. Но воспылавшая гневом супруга стыдливая Зевса К стрелолюбивой богине обидную речь обратила: "Как, о, бесстыдная псица, ты мне прекословить дерзаешь? Нет, не легко тебе будет со мною померяться силой. Хоть и гордишься ты луком. Зевес тебя львицей поставил Только над женами смертных и власть даровал умерщвлять их. Ты поступила б разумней, гоняя зверей по вершинам Ланей стреляя лесных, чем бороться с богиней сильнейшей. Или желаешь, тебя укрощу я в борьбе, да запомнишь, Сколь я сильнее тебя, если с гневом моим повстречаться". Молвивши, обе руки Артемиды схватила у кисти Левой рукою, а правою лук совлекла со стрелами С плеч и ее по лицу, улыбаясь, ударила ими. Та отбивалась напрасно. Рассыпались легкие стрелы. Плача нагнулась к земле и вперед побежала богиня, Точно в ущелье от ястреба мчится голубка, В месте скалистом, где ей не назначено роком погибнуть: Так Артемида бежала и плакала, стрелы покинув. Вестник Аргусоубица тогда обратился к Латоне: "Я, о, Латона, с тобой не намерен сражаться. Опасно Против супруг выступать собирателя туч Олимпийца. Ты ж, наперед похваляясь в собраньи богов вечносущих, Можешь твердить, что меня победила великою силой". Молвил. Она же изогнутый лук подбирала и стрелы, Что разлетелись повсюду средь вихря поднявшейся пыли. Их подобравши, богиня за дочерью вслед зашагала. К Зевсу в чертог меднозданный взошла на Олимп Артемида. Плача, прекрасная дева к коленям отцовским прильнула, И благовонный покров на ее голове содрогался. К сердцу привлек ее Зевс и спросил, от души рассмеявшись: "Кто из бессмертных тебя незаслуженно, дочь дорогая, Так оскорбил, словно ты перед всеми дурное свершила?" И отвечала прекрасно-венчанная бурная дева: "Это супруга твоя, о, родитель, меня оскорбила, Кто меж бессмертными сеет раздор – белорукая Гера". Так, обращаясь друг к другу, они меж собой говорили. Вскоре затем Аполлон удалился в священную Трою. Он опасался за стену и благоустроенный город, Как бы в тот день аргивяне, судьбе вопреки, их не взяли. Все же бессмертные боги вернулись в чертоги Олимпа, Гневом пылая одни, а другие гордясь беспредельно И на престолы уселись близь тучемрачителя Зевса. Сын же Пелея троянцев губил и коней быстроногих. Точно к пространному небу возносится дым от пожара, Ежели боги во гневе обрушили пламень на город, Всех повергая в тревогу, а многим готовя страданье: Так причинял сын Пелея тревогу и горе троянцам. Старец Приам той порою на башне стоял богозданной И Ахиллеса узнал исполинского, перед которым В бегстве метались троянцы, не видя нигде подкрепленья. Тяжко вздыхая, спустился он с башни высокой на землю И приказал пред стеною стоявшим привратникам славным: "Вы отоприте ворота, в руках их держите, покуда Все в Илион не спасутся бегущие дети троянцев. Близко от них Ахиллес – не случилось бы нынче несчастья. После ж, как только они за стеною вздохнут с облегченьем, Быстро заприте ворота, сомкните тяжелые створы. Сильно боюсь, как бы в город сей пагубный муж не ворвался". Молвил: и, снявши запоры, они распахнули ворота, Войску являя спасенье. И Феб Аполлон Дальновержец Ринулся битве навстречу, чтоб гибель отвлечь от троянцев. Те же, покрытые прахом, терзаемы сильною жаждой, С поля бежали стремглав к высокой стене Илионской. Следом Ахилл догонял их с копьем. Пламенело в нем сердце Яростью дикой. Он мчался вперед, чтобы славой покрыться. Взяли б тогда аргивяне высоковоротную Трою, Если бы Феб Аполлон не внушил Агенору сражаться, Богоподобному воину, сыну вождя Антенора. В сердце ему он вдохнул дерзновенье, а сам подле мужа Стал, прислонившись к стволу и окутавшись тучей густою, Чтобы избавить героя от Парок мучительной смерти. Тот же, как только завидел Ахилла, крушителя башен, Стал неподвижно и сердце в нем страшно от дум волновалось. Тяжко вздохнув, говорил он с собой в своем сердце отважном: "Горе мне! Если теперь побегу перед мощным Ахиллом Той же дорогой, какой в беспорядке мятутся другие, Буду, как все, им настигнут и так же бесславно зарезан. Если ж, другим предоставив бежать перед сыном Пелея, Сам я в другом направленьи помчусь по Илийскому полю, В сторону взяв от стены, и достигну лесистой вершины Иды, обильной ключами, и в частый кустарник проникну, – Вечером мог бы тогда я в священную Трою вернуться, В светлой реке искупавшись, и тело очистив от пота… Только зачем мое сердце такие лелеет надежды? Вдруг он заметит меня, как из города мчусь по долине, Вдруг он помчится вослед и настигнет ногами, проворный. Не избежать мне тогда ненавистных мне Парок и смерти. Всех земнородных людей превосходит он силой. Уж не остаться ли здесь и его перед городом встретить? Кожа на нем, как на всех, уязвима для меди блестящей, В теле душа у него лишь одна и зовут его смертным. Славою только его возвеличил Зевес Олимпиец". Молвив, он весь подобрался и стал ожидать Ахиллеса. Храброе сердце его так и рвалось в опасную битву. Точно из дебрей лесных выступает пантера навстречу Мужу ловцу и ни разу бестрепетным сердцем не дрогнет И не помыслит о бегстве, хотя бы и лай услыхала, Хоть бы ловец, обойдя, ее ранил стрелой или дротом; Даже пронзенная медью, она не смиряет отваги, Прежде чем с грозным врагом не сойдется иль вовсе погибнет: Так Агенор богоравный, прославленный сын Антенора, С поля бежать не хотел, не померявшись в битве с Ахиллом. Щит пред собою уставив большой, равномерно округлый, Целясь копьем в Ахиллеса, он голосом зычным воскликнул: "Верно, ты в сердце уже уповаешь, Ахилл многославный, Нынче же город разрушить троянских мужей непреклонных. Глупый, немало еще из-за Трои свершится несчастий! Ибо нас много собралось, – героев, бестрепетных сердцем, Чтоб отстоять Илион, защищая родителей милых, Нежных супруг и детей. А тебе здесь готова погибель, Хоть устрашает твой вид и душою ты воин отважный". Молвил и тяжкой рукою пустил в него дрот заостренный. Не промахнулся троянец, а в голень попал под коленом, И от удара копьем оловянные новые латы Звякнули страшно вкруг мощной ноги. Только медь отскочила, Латы ножной не пробив: помешал ей подарок Гефеста. На Агенора потом устремился Пелид богоравный, Но Дальновержец ему воспрепятствовал славой покрыться. Он Агенора похитил и, тучей окутав густою, Вывел из битвы, помог удалиться ему невредимым, Сам же лукавством отвлек Пелеона от войска троянцев. Став совершенно подобным по виду бойцу Агенору, Он побежал пред Ахиллом, – тот быстро в погоню пустился. Долгое время Пелид плодоносною мчался долиной И, повернувшись к Скамандру, пытался догнать Аполлона; Тот, подпустив его близко, заманивал мужа все дальше И распалял в нем надежду, что скоро им будет настигнут. Пользуясь этим, троянцы, ликуя, стремились к воротам Тесной толпою, и город стал полон спасенных героев. Тою порою никто не дерзнул вне твердыни помедлить, Чтобы других подождать и разведать, кто пал среди битвы, Кто от погибели спасся. Стремглав они в город летели Все, кого ноги несли и проворные мчали колени.
22
Так убегали троянцы, как робкие сердцем олени. В город вбежав, они вытерли пот и, к стене прислонившись, Быстро испили воды, утоляя великую жажду. Тою порой аргивяне, щиты свои вскинув на плечи, Близко к стене подступили, но Гектора, сына Приама, Гибельный жребий сковал подле Скейских ворот, перед Троей. Феб Аполлон той порой обратился к Пелиду со словом: "Что ты за мной, сын Пелея, проворными мчишься ногами, Будучи сметрнорожденным, преследуешь вечного бога? Видно, бессмертного ты не узнал, коль безумствуешь, бурный. Или забыл о смятеньи троянцев, тобой устрашенных? Те уже в город спаслись, а ты здесь подвизаешься праздно. Ибо меня, Пелион, не убьешь: неподвластен я смерти". И, негодуя, на то отвечал Ахиллес быстроногий: "Ты, из богов жесточайший, меня обольстил, Дальновержец, Вдаль от стены заманил. А не то еще много троянцев Грызли бы землю зубами, ворот городских не достигнув. Ныне, о, Феб, у меня ты похитил великую славу, Спасши троянцев легко: не боишься ты мести в грядущем. Если б возможность да сила, уж я бы воздал тебе мщеньем!" Так говоря, устремился он к Трое, дыша дерзновеньем, Прядая быстро, как конь с колесницей, берущий награду, Мчится стрелой по долине, летит, над землей расстилаясь: Также сгибались проворно колени и ноги героя. Первый Пелеева сына заметил Приам престарелый, Как по долине он мчался, далеко сверкая оружьем, Точно звезда, что восходит осеннею темною ночью И средь бесчисленных звезд светозарными блещет лучами; Люди ее называют по имени псом Ориона; Нет лучезарней звезды, но она знаменует дурное, Длительный зной предвещает для смертных людей злополучных: Так на груди у героя бежавшего медь пламенела. Громко старик застонал и, руки подняв над собою, Голову ими терзал, испуская глубокие вздохи. Милого сына молил он, а тот пред воротами Трои В поле стоял неуклонно, желая с Ахиллом сразиться. С жалобной речью Приам к нему руки простер и промолвил: "Гектор, дитя дорогое, один, от друзей удалившись, Этого мужа не жди, или смерти помчишься навстречу, Сыном Пелея смиренный: тебя он сильнее безмерно. Лютый! О, если б, как мне, он бессмертным богам был любезен, Скоро б тогда мою душу покинуло мрачное горе, Скоро б Ахилл распростертый был птицами съеден и псами, Он, кто лишил меня многих детей знаменитых и сильных, Медью сразив иль продав племенам островов отдаленных. Вот и сегодня в толпе устремившихся в город троянцев Двух не найду сыновей, Ликаона бойца с Полидором, Мне Лаофоей рожденных, супругою лучшей из женщин. Если средь вражьего стана они обретаются живы, После мы выкупим их; много золота дома и меди: Щедро дитя одарил знаменитый Алтей престарелый. Если они уж мертвы и спустились в чертоги Аида, Скорбь ожидает их мать и меня, ибо мы их родили. Все остальное же войско утешится скоро в печали, Лишь бы и ты не погиб, укрощенный Пелеевым сыном. О, дорогое дитя, поспеши за стеною укрыться, Чтобы троянцев спасти и троянок, чтоб сыну Пелея Славы большой не доставить, свой собственный век загубивши. Сжалься, дитя, надо мною! Теперь я советую мудро, Завтра быть может, меня Олимпиец сразит у порога Старости грустной и множество бед предпошлет моей смерти: Зрелище мертвых моих сыновей, дочерей увозимых, Спальных покоев, кругом предаваемых злому хищенью, Малых детей, разбиваемых оземь в неистовстве диком, Юных невесток, влекомых руками нещадных данайцев, А напоследок я сам упаду перед дверью у входа, Острою медью пронзен, если кто из врагов меня ранит. Тяжким копьем иль стрелою и душу из тела похитит. Там растерзают меня плотоядные псы. Их я прежде Дома кормил за столом, да на страже лежат при воротах. Крови напившись моей, они, лютые, лягут в преддверьи. Юноше, павшему в битве, не стыдно лежать бездыханным: Весь он и мертвый прекрасен, где бы тело его ни открылось. Если ж на старце убитом свирепые псы оскверняют Белые кудри иль бороду, или стыдливые части, – Нет для людей злополучных плачевнее зрелища в мире!" Так умолял престарелый Приам, вырывая руками Клочья сребристых волос, но не тронул он сердца героя. Мать возрыдала тогда, проливая обильные слезы, Грудь обнажила рукой, а другой – на сосец указала И, обливаясь слезами, крылатое молвила слово: "Гектор, почти эту грудь и меня пожалей! Если в детстве Я простирала к тебе тот сосец, утишающий крики, Вспомни об этом, мой сын дорогой. Отражай супостата, Стоя внутри за стеной, но один впереди не сражайся. О, непреклонный! Коль ныне умрешь, мой возлюбленный отпрыск, Даже оплакать тебя мы не сможем на ложе печальном, – Я и супруга твоя, одаренная щедрым приданым. Быстрые псы растерзают тебя вдалеке, пред судами". Так они оба в слезах обращались к любезному сыну И умоляли его, но не тронули сердца героя. Он исполинского ждал Ахиллеса, бежавшего быстро. Точно как в горном ущелье дракон сторожит пешехода, Зелий наевшись зловредных и страшною злобой пылая, В логе лежит, извиваясь и яростно смотрит оттуда: Так непреклонный душой Приамид не хотел удалиться. К выступу башни снаружи он щит прислонил меднояркий, Громко вздохнул и сказал в своем сердце отважном: "Горе, что делать мне? Если я в город спасусь чрез ворота, Полидамас меня первый там встретит укором обидным, Он, кто совет дал увесть в Илион всех троянцев, – В ту злополучную ночь, как воспрянул Ахилл богоравный. Я не послушался слова, а было бы лучше гораздо. Ныне ж, когда я столь многих своим погубил безрассудством, Храбрых стыжусь я троянцев и длинноодетых троянок. Как бы из них кто-нибудь, и бессильней меня, не промолвил: "Гектор народ погубил, на отвагу свою полагаясь". Так они скажут тогда. О, желанней стократ и почетней Выйти Ахиллу навстречу и либо его поразить мне, Либо в бою самому перед Троей погибнуть со славой. Иль поступить по иному? Что если сниму и на землю Шлем свой и щит положу, а копье у твердыни поставлю, Сам же навстречу пойду беспорочному сыну Пелея И обещание дам вернуть благородным Атридам Как аргивянку Елену – причину войны и раздора – Так и сокровища все, что на быстрых судах многоместных В Трою привез Александр, – и сверх того с войском ахеян Все поделить нам богатства, сокрытые в городе нашем? Если потом обязал бы я клятвою старцев троянских Все разделить пополам, ничего для себя не скрывая, Все без утайки снести, чем прекрасная Троя владеет. Только зачем я об этом в душе размышляю напрасно! Я не пойду умолять, и Ахилл не почтит моей просьбы, Не пожалеет меня, а предаст безоружного смерти Быстро, без боя, как женщину, чуть лишь отброшу доспехи. Да и не время теперь нам беседовать праздно друг с другом, Точно на камне под дубом беседует юноша с девой Юноша с девой цветущей охотно вступает в беседу, Нам же пора воевать, чтоб увидеть как можно скорее, Мне ль Громовержец Зевес иль ему приготовил победу". Так размышляя, он ждал. А Пелид подходил уже близко, Грозным копьем пелионским над правым плечом потрясая, Весь Эниалию равный, воителю с веющим шлемом. Медь вокруг тела его далеко пламенела, подобно Свету огня или ярким лучам восходящего солнца. Гектор, увидев его, задрожал и не смел дожидаться. А устремился бежать, за собою ворота оставив. Следом погнался Ахилл, доверяясь ногам своим легким. Точно как сокол нагорный, из хищных пернатых быстрейший, Горлицу, робкую сердцем, преследует, не уставая; В стороны мчится она, а хищник с пронзительным клектом Взмахами крыл нагоняет, и сердце в нем жаждет добычи: Так он, усердствуя, мчался вперед. А трепещущий Гектор Быстро коленями двигал, идя вдоль стены Илионской. Мимо холма, мимо дикой смоковницы, ветрам открытой, Оба они прибежали к стене, колесничной дорогой, И светлоструйных достигли двух водных вместилищ, откуда Два родника выбегают глубокопучинного Ксанфа: С теплой водою один, и над ним непрестанно клубится Пар, далеко расстилаясь, как дым над пылающим лесом; Ключ же другой и средь лета струится, по холоду равный Граду иль мерзлому снегу, иль в лед превратившейся влаге. Там у ключей находились просторные, пышные мойни, Гладким обложены камнем, где светлые мыли одежды Дочери храбрых троянцев и жены, прекрасные видом, В прежние мирные дни, до прихода ахейского войска. Мимо бойцы пронеслись, – этот спасаясь, а тот догоняя. Доблестный муж убегал, настигал же безмерно храбрейший. Ибо не жертвы они добивались, не кожи бычачьей, Что достается обычно в награду быстрейшему в беге, Но о душе состязались могучего сына Приама. Точно к победе привыкшие цельнокопытные кони Мчатся, мету огибая, и славная ждет их награда, – Медный треножник, иль дева, на тризне убитого мужа: Так они город Приама три раза кругом обежали, Быстрым ногам доверяясь. И все на них боги взирали. Первый меж ними воскликнул отец и людей и бессмертных: "Горе, любезный мне воин бежит вкруг стены Илионской, Славным гонимый врагом. Я гляжу и душа моя плачет В скорби по Гекторе: часто он бедра бычачьи сжигал мне В жертву на многолощинных высотах Идейских и в Трое, В городе верхнем. Теперь же его Ахиллес богоравный Быстро преследует в бегстве вкруг славной твердыни Приама. Но помогите, о, боги, обсудим и примем решенье: Снова спасем ли его от погибели, или дозволим, Чтоб, не взирая на доблесть, он пал, укрощенный Ахиллом?" И синеокая так возразила богиня Паллада: "Молниеносный Зевес, что сказал ты, о, тучегонитель! Мужа, рожденного смертным, давно подчиненного року, Ныне обратно желаешь похитить у смерти зловещей? Делай, но мы, остальные все боги тебя не одобрим". Ей отвечая, промолвил Зевес, облаков собиратель: "Милая дочь, ободрись, Тритогения! Пусть говорил я Ныне с неласковым сердцем, к тебе хочу быть багосклонным. Делай, как сердце прикажет, и не отступай пред желаньем". Так, побуждая, сказал он Афине, усердия полной, И с Олимпийских высот она бросилась вниз и помчалась. А быстроногий Ахилл за испуганным Гектором гнался. Точно собака в горах за оленем охотится юным, С лога подняв и гоняя долиной и темною чащей; Не утаиться ему, хоть бы в страхе прилег за кустами. Ибо, обнюхав следы, она гонит, пока не настигнет: Также не мог Приамид уклониться от сына Пелея. Всякий же раз, как, бросаясь вперед, он пытался достигнуть Крепких Дарданских ворот и укрыться близь башен высоких, Где бы троянцы могли защитить его сверху стрелами, Быстрый Пелид забегал стороною и гнал его снова По направлению к полю, а сам он держался твердыни. Точно во сне невозможно настигнуть бегущего мужа, Ни убежать от погони тому, кто преследует сзади: Также не в силах был Гектор спастись, а нагнать – сын Пелея. Нет, он не мог бы один уклоняться так долго от Парок, Если бы Феб не явился с последней предсмертной защитой, Силы в него не вдохнул и не сделал проворными ноги. Войску меж тем Ахиллес богоравный дал знак головою В Гектора стрел не бросать, как бы кто, поразив Приамида, Не приобрел себе славы, а он бы вторым не явился. Снова, в четвертый уж раз, к родникам подбежали герои. Тотчас весы золотые Зевес натянул Олимпиец И, положивши два жребия смерти, смиряющей члены, – Гектора, резвых коней укротителя, и Ахиллеса, – Поднял в средине. И Гектора день роковой преклонился, Пал до Аида. И Феб Дальновержец покинул героя, А к Пелиону спустилась Паллада Афина, Стала вблизи и такое сказала крылатое слово: "Ныне, любимец Зевеса, Ахилл многославный, надеюсь, К войску ахеян и к флоту вернемся с великою славой, Гектора жизни лишим, ненасытного в брани героя. Дольше ему невозможно от нас уклоняться обоих, Сколько бы Феб Дальновержец, заботясь о нем, ни трудился, Хоть бы валялся у ног Эгидодержавного Зевса. Но отдохни, Ахиллес, и побудь здесь недвижно, покуда Я к Приамиду пойду и внушу ему биться с тобою". Так говорила Афина и он подчинился охотно. Стал, опираясь на ясень, оправленный острою медью. К Гектору, кинув Ахилла, помчалась Паллада Афина, Образ приняв Деифоба и голос его неустанный, Близко к нему подошла и крылатое молвила слово: "Брат мой, жестоко тебя удручает Ахилл быстроногий, Вслед за тобою гоняясь вкруг славной твердыни Приама. Стань, подождем его вместе и будем вдвоем защищаться". И, отвечая, сказал шлемовеющий Гектор великий: "О, Деифоб, ты и раньше был прочих мне братьев дороже, Всех сыновей от Гекубы и старца Приама рожденных. Ныне же больше, чем прежде, тебя почитаю душою. Ибо, увидев меня средь напасти, один ты решился Выйти вне стен, между тем как другие внутри ожидают". И синеокая так отвечала богиня Паллада: "Брат мой! Почтенная мать и отец, и друзья дорогие, – Все умоляли меня, чредой обнимая колени, С ними в твердыне остаться: таким они страхом объяты. Но безутешною скорбью внутри мое сердце терзалось. Стань, неуклонно сразимся и не пощадим своих копий. Ныне изведаем, нас ли убьет Ахиллес быстроногий И на суда возвратится с оружием, кровью покрытым, Или он сам упадет, твоим острым копьем усмиренный". Молвила так и лукавством на бой повела Приамида. После ж того, как сошлись они, друг наступая на друга, Первый Ахиллу сказал шлемовеющий Гектор великий: "Больше не стану, Пелид, я тебя избегать, как доселе. Трижды кругом обежал я твердыню Приама, не смея Ждать твоего нападенья. Теперь же душа повелела Противостать тебе грудью, а там – победить иль погибнуть! Но обратимся вначале к бессмертным богам, и да будут Боги свидетели нам и блюдут соглашение наше. Не оскверню я тебя непристойно, когда над тобою Даст мне Зевес одоленье, и душу из тела исторгну. Только доспехи с тебя совлеку, Ахиллес богоравный, Труп же верну аргивянам. Ты также поступишь со мною". Но, исподлобья взглянув, отвечал Ахиллес быстроногий: "Гектор, зачем, ненавистный, ты мне предлагаешь условья? Нет договорных союзов у хищного льва с человеком, Мирного нет соглашенья меж волком и слабым ягненком, Но беспредельной враждой они друг против друга пылают. Так между мной и тобою нет места приязни и клятвам, Прежде чем в битве из нас не падет кто-нибудь умерщвленный, Кровью своей не насытит Арея, воителя злого. Вспомни теперь все искусство войны. Надлежит тебе ныне Быть ратоборцем искусным и воином с храброй душою. Больше тебе не спастись. Усмирит тебя вскоре Афина Этим копьем моим острым. Теперь, наконец, ты искупишь Горе друзей моих милых, тобою, свирепым, убитых". Так он сказал и с размаха копье длиннотенное бросил. Впору заметив удар, уклонился блистательный Гектор, Быстро присел, озираясь, и медь над плечом пролетевши, В землю вонзилось. Паллада копье извлекла и вернула Сыну Пелееву, тайно от Гектора, пастыря войска. Гектор воскликнул тогда беспорочному сыну Пелея: "Ты промахнулся, Ахилл богоравный. Тебе от Зевеса Жребий мой не был известен, однако ты этим хвалился Праздным витием ты был и обманщиком словообильным, Чтоб, испугавшись тебя, я забыл про отвагу и силу. Нет, не бегущему вслед, ты не в спину вонзишь мне оружье. В грудь поразишь меня прямо, идущего храбро навстречу, Ежели бог тебе даст. А пока берегись моей меди Острой. О, если б ее целиком в свое тело ты принял! Верно со смертью твоею война бы для нас облегчилась, Ибо для войска троянцев ты – бедствие, злейшее в мире". Так он сказал и с размаха копье длиннотенное бросил. Не промахнувшись, Пелида в средину щита поразил он, Но отскочило обратно копье. И разгневался Гектор, Видя, что дрот быстролетный помчался из рук бесполезно. Стал, головою поникнув, другого копья не имея. И светлобронного начал он звать Деифоба на помощь, Острого дрота прося, но того уже не было близко. Понял тогда Приамид, что случилось, и слово промолвил: "Горе! Теперь несомненно, что боги зовут меня к смерти Я уповал, что герой Деифоб здесь стоит недалеко. Он же внутри за стеной, а меня обольстила Афина. Близко – зловещая смерть, недалеко стоит за спиною. Нет мне спасенья. Так, видно, давно уже было угодно Зевсу и сыну его Дальновержцу. Они благосклонно Прежде хранили меня, а теперь вот судьба настигает. Но да погибну в бою не без тяжкой борьбы, не без славы. Подвиг великий свершу, поколеньям грядущим на память". Слово такое промолвив, он меч обнажил заостренный, Длинный, тяжелый весьма, при бедре его мощном висевший, И налетел дерзновенный, что кречет высокопарящий, Если из черных как ночь облаков на долину бросаясь, Нежного хочет увлечь он ягненка иль робкого зайца: Так налетел Приамид, потрясая мечом заостренным. Но и Ахилл устремился, исполнен великой отвагой, Спереди грудь приукрывши красивым щитом испещренным И на ходу потрясая блистающим шлемом тяжелым О четырех ободках, и густая из золота грива Пышно вдоль гребня его колебалась, – работа Гефеста. Точно как в сумерках ночи свой путь среди звезд направляет Веспер, которого в небе нет ярче звезды и прекрасней: Так острие пламенело, которым Ахилл богоравный В правой руке потрясал, когда Гектору гибель готовил И обнаженное место на нежном высматривал теле. Только все члены героя кругом облекали доспехи Те, что блистательный Гектор похитил, убивши Патрокла. Было открыто лишь горла, в том месте, где кости ключицы Шею от плеч отделяют: там раны мгновенно смертельны. Прямо в то место копье устремил Ахиллес богоравный, И острие проскочило навылет чрез нежную шею. Но не коснулось гортани копье, отягченное медью, Дабы грядущее мог предсказать Приамид Ахиллесу. Грохнул он в прах, и над ним похвалялся Пелид богоравный: "Гектор! Патрокла убив, ты ужель уповал на спасенье И про меня позабыл, ибо я вдалеке обретался? О, безрассудный! Вдали на глубоких судах мореходных, Мститель тебя ожидал несравненно сильнее Патрокла, Я, кто сломил твою силу. И вот твое тело растащат Хищные птицы и псы, а его похоронят ахейцы". Изнемогая, в ответ шлемовеющий Гектор промолвил: "Именем предков твоих и душою твоей умоляю, Не допусти, чтобы псы растерзали меня пред судами, Выкуп бесценный получишь и золота много, и меди. Щедро тебя одарит и отец мой, и мать дорогая. Только верни мое тело, чтоб жены и дети троянцев Дома меня погребли и как должно огню приобщили". Но, исподлобья взглянув, отвечал Ахиллес богоравный: "Не обнимай мне колен, не тверди мне, собака, о предках! Если б позволило сердце, я сам, на куски изрубивши, Съел бы сырым твое мясо, в отплату за то, что ты сделал. Нет человека, кто б мог от твоей головы ненавистной Псов удалить, даже если б он свесил и выкуп доставил В десять и в двадцать раз больше, и столько б еще обещал мне, Если б Приам Дарданид повелел искупить твое тело Золотом, равным по весу, – и то на одре погребальном Не обрядит тебя мать, не оплачет дитяти родного, Но без остатков пожрут твое тело собаки и птицы". И шлемовеющий Гектор сказал, испуская дыханье: "Знаю тебя хорошо. И зачем умолял я напрасно? Вижу, в груди у тебя таится железное сердце. Но трепещи, как бы мести богов на тебя не навлек я В день, как у Скейских ворот Аполлон и Парис боговидный Гибель тебе приготовят, на доблесть твою невзирая". Только что слово он кончил, как смерть осенила героя. Быстро из тела умчалась душа и в Аид опустилась, Плача о доле своей, покидая и силу и юность. С речью уже к мертвецу обратился Ахилл богоравный: "Сам ты покаместь умри. А потом уже встречу я Парку В день, когда будет угодно Зевесу и прочим бессмертным". Так говоря, он из трупа копье заостренное вынул, В сторону бросил и снял обагренные кровью доспехи. Тут подбежали другие отважные дети ахеян И красоте удивлялись и росту Приамова сына. Каждый из них, приближаясь, колол бездыханное тело. И, обращаясь друг к другу, они меж собой говорили: "Боги! Теперь сын Приама как будто нежнее на ощупь, Нежели в день, как зажег корабли он огнем истребленья". Так говорили они и оружие в тело вонзали. Тою порою доспехи совлек Ахиллес богоравный, Стал посредине ахеян и слово крылатое молвил: "Милые други, вожди и советники войска данайцев! Ныне, когда благосклонные боги нам дали осилить Мужа, кто более зла причинил нам, чем прочие вместе, – Не попытаться ль с оружьем ударить на город троянцев, Чтобы разведать, какие питают намеренья в мыслях: Крепость хотят ли покинуть, со смертью Приамова сына, Или упорствовать будут, на гибель его невзирая? Только зачем мое сердце теперь озабочено этим? Непогребенный лежит, не оплаканный перед судами Милый Патрокл. Его никогда не забыть мне покуда Станет дыханья в груди и носить меня будут колени. Пусть об усопшем должны забывать мы в жилище Аида, Все же и там вспоминать о возлюбленном буду я друге. Ныне, о, дети ахеян, хвалебный пеан распевая, К быстрому флоту вернемся и тело захватим с собою. Славу мы добыли ныне великую, жизни лишили Гектора, кем до сих пор похвалялись троянцы, как богом". Молвив, на Гектора он недостойное дело замыслил, Мышцы ступни позади на обеих ногах проколол он Между пятою и костью, ремни прикрепил к ним бычачьи И с колесницей связал, голова по земле волочилась. После он стал в колесницу, подняв дорогие доспехи, Тронул бичом лошадей, и они полетели охотно. Тучей поднялся песок над влекущимся телом, и кудри Темные с прахом смешались, в пыли голова его билась, Дивно прекрасная прежде, теперь осужденная Зевсом На поруганье врагов, на родимой земле Илионской. Так голова Приамида грязнилась в пыли. А Гекуба Милого сына узрела и стала рыдать безутешно, Волосы, плача, рвала, далеко покрывало откинув. Жалобно громко стонал и отец, и кругом вся дружина, В городе жители все предавались стенаньям и воплям. Было похоже на то, как если б высокая Троя Вся от основ до вершины пылала, объята пожаром. Мужи держали с трудом исступленного скорбного старца. Он из Дарданских ворот на долину идти порывался. В прах он упал, расстилался по грязной земле, умоляя И называя отдельно по имени каждого мужа: "Други, оставьте меня! О, пустите, на скорбь не взирая, Выйти из города мне одному и направиться к флоту. Буду молить о пощаде того вредоносного мужа. Возраст, быть может, почтит он и старость мою пожалеет. Ибо отец Ахиллеса таков же как я, – знаменитый Старец Пелей, воспитавший его на погибель троянцам. Всем причинил он страданья, а мне еще больше, чем прочим. Сколько, жестокий, убил у меня сыновей он цветущих! Но и печалясь о всех, ни о ком я так громко не плачу, Как об одном. В Аид низведет меня горе о мертвом Гекторе милом. Зачем на моих он руках не скончался! Мы бы насытились плачем, мы б вдоволь над ним нарыдались, – Мать, что его родила, злополучная, вместе со мною". Так говорил он, рыдая, и граждане рядом стонали. Горестный плачь подняла и Гекуба средь женщин троянских: "Сын мой, теперь без тебя как я жить, горемычная, буду, Вытерпев столько печали? И ночью, и днем перед всеми Ты моей гордостью был, о, защита троянской твердыни, Славных троян и троянок, тебя принимавших как бога, Ты бы, живой, навсегда пребывал их великою славой. Ныне же черная смерть и судьба овладели тобою". Так говорила в слезах. А жена Приамида в то время О происшедшем не знала. Еще не явился к ней вестник С грустною вестью правдивой, что Гектор убит за стеною. В дальнем покое дворца она ткала прилежно двойную Цвета пурпурного ткань, рассыпая узоры цветные. И приказала по дому прекрасноволосым служанкам Медный треножник большой над огнем поместить, чтоб готовой Теплая ванна была, когда Гектор из битвы вернется, Ибо не думала бедная, что далеко от купаний Под Ахиллесовой дланью его укротила Афина. Вдруг услыхала она завыванья и вопли на башне. Выпал челнок из руки и колени у ней подкосились. Снова она обратилась к прекрасноволосым служанкам: "Две да сопутствуют мне. Я увидеть хочу, что случилось. Голос почтенной свекрови мне издали слышан, и сердце Выпрыгнуть хочет из тела, от страха сгибаются ноги. Верно случилась беда с сыновьями владыки Приама. Очень боюсь (да пребудет несчастье от слуха далеко!), Как бы могучему Гектору сын богоравный Пелея К Трое пути не отрезал, погнав одного по долине, Как бы копьем не смирил он его безрассудной отваги. Гектор врагов ожидает, не стоя в толпе, как другие. Он выбегает вперед, ни пред чьей не склоняется силой". Так говоря, из дворца устремилась она как менада, С трепетно бьющимся сердцем и шли за ней следом служанки. Вскоре она добежала до башни, где мужи толпились, Быстро взобралась на стену и стала, кругом озираясь. И увидала супруга, влекомого прочь от твердыни. К легким судам беспощадно влекли его кони. И непроглядная ночь ей мгновенно окутала очи. Навзничь она повалилась, как бы испуская дыханье. В прах далеко с головы ее светлые пали повязки, Яркий повойник скатился, тесьма и плетеная сетка И покрывало, что в дар ей дано золотой Афродитой В день, когда в жены ее из чертога царя Этиона Взял шлемовеющий Гектор, несчетные выдав подарки. Вкруг Андромахи толпились золовки ее и невестки, Полуживую держа, пораженную ужасом в сердце. После того как очнулась и чувство вернулось к ней в душу, Плачем она залилась и воскликнула в круге троянок: "Гектор, о, горе мне, бедной! Для равной родились мы доли, Ты – в Илионе высоком, в чертоге владыки Приама, Я – у лесистого Плака, в прекрасно устроенных Фивах, В доме царя Этиона. Меня, горемычную в женах, Он воспитал, злополучный. О, лучше б совсем не родиться! Ныне в обитель Аида сошел ты в подземные бездны, Гектор! Меня же одну в безутешной печали оставил Жалкой вдовою в чертоге. А наш бессловесный малютка, К жизни рожденный от нас, злополучных! Ни ты не сумеешь, Мертвый, его защитить, ни тебе он опорой не будет. Если он даже избегнет войны многослезной ахеян, Все же в грядущем его ожидает лишь труд и страданья. Полем его овладеют чужие, межи переставив. День, приносящий сиротство, уносит друзей у ребенка. Вечно он ходит печален и щеки слезами омыты. Часто в тяжелой нужде он к отцовским друзьям прибегает, Тронув того за хитон, а другого – за верхнее платье. Сжалится редкий из них и протянет с остатками кубок, Так что он губы омочит, а нёбо останется сухо. Гордый богатых родителей сын его с пира прогонит, Больно ударит рукой и насмешливой речью обидит: "Прочь, горемычный! Отец твой в пиру не участвует с нами!" К матери, плача, вернется дитя, ко вдове одинокой, Астианакс, кто досель на коленях отца дорогого Мозгом одним лишь питался и сладостным жиром овечьим. Если же сон нисходил, и от детских он игр утомлялся, То засыпал на постели, в объятьях кормилицы нежной, Лежа на мягкой перинке и сердцем вкушая отраду. Ныне натерпится горя, лишенный отца дорогого, Астианакс, кто слывет у троянцев под этим прозваньем, Гектор, один ты у них защищал и ворота и стены. Вскоре тебя самого близь судов, от родимых далеко, Быстрые черви съедят, когда псы уж насытятся телом Голым твоим, хотя много лежит в твоем царском чертоге Тонких, красивых одежд, – они женскими сшиты руками. Только я все их сожгу, на горящем костре уничтожу. Пользы от них тебе нет и лежать ты в них больше не будешь, Пусть же тебе хоть во славу сгорят средь троян и троянок!" Так говорила, рыдая, и жены кругом воздыхали.
23
Так по всему Илиону в то время стонали троянцы. Дети ахеян меж тем Геллеспонта достигли и флота И по глубоким судам и палаткам рассеялись быстро. Лишь мирмидонцам отважным Ахилл разойтись не дозволил. С речью такой обратился к дружине он браннолюбивой: "О, быстроконные мужи, товарищи милые сердцу, Цельнокопытных коней вы покуда распрячь погодите. Мы же сначала приблизимся к телу Патрокла, Чтобы оплакать его: то последняя почесть усопшим. После ж того, как мы душу насытим надгробным рыданьем, Быстрых коней распряжем и за общую трапезу сядем". Молвил и поднял рыданье. И вторили все мирмидонцы. Трижды они вокруг тела прогнали коней пышногривых, Плача навзрыд. В них Фетида охоту к слезам возбудила. Слезы песок орошали, текли по доспехам героев: Так было жаль им вождя, на врагов наводившего ужас. Громко тогда возрыдал Ахиллес богоравный и молвил, Другу на грудь положивши к убийству привычные руки: "Радуйся, милый Патрокл, и в темном жилище Аида. Все я свершу неизменно, как дал обещание прежде: Гектора труп, осквернив, на съедение брошу собакам И пред твоим погребальным костром обезглавлю двенадцать Знатных троянских сынов, за твое отомщая убийство". Молвив, на Гектора вновь недостойное дело замыслил: В прах головою уткнул перед ложем Патрокла. Тою порой мирмидонцы сложив боевые доспехи, Яркой блиставшие медью, распрягши коней громко ржущих, Пред кораблем Эакида уселись толпою несметной. Он же им всем предложил похоронную трапезу щедро. Множество белых быков под железным ножом трепетало; Много зарезано было и блеющих коз, и баранов; Много свиней белозубых, цветущих и жиром покрытых, Было в тот день распростерто над пламенем жарким Гефеста. Кровь повсеместно лилась вкруг Патрокла, – хоть черпай ковшами. Тою порою цари аргивян повели Пелиона, Гордого славой вождя, к Агамемнону, пастырю войска, Тщетно его утешая: он гневом и скорбью терзался. Вскоре вошли полководцы в палатку Атреева сына И приказание дали глашатаям звонкоголосым Медный треножник большой над огнем поместить, не удастся ль Сына Пелея склонить от кровавого праха омыться. Только он просьбу упорно отверг и сказал, зарекаясь: "Зевсом клянусь, величайшим из вечных богов и сильнейшим, В том, что вода омовений мне голову смочит не раньше, Чем на костер положу я Патрокла и насыпь воздвигну И остригу свои кудри. Покуда в живых обретаюсь, Не овладеет вторично подобная скорбь моим сердцем. Дайте, о, други, теперь за печальную трапезу сядем. Завтра с зарей повели, Агамемнон, владыка народов, Из лесу дров привезти, и все припаси остальное, Что мертвецу подобает, сходящему в сумрак подземный. Пусть неустанный огонь его тело скорей уничтожит, Скроет навеки от глаз, чтобы войско вернулось к занятьям". Так он сказал и они подчинились, внимательно слушав, Ужин поспешно собрали и вместе за трапезу сели. И не нуждался никто в уделяемой поровну пище. После ж того, как желанье питья и еды утолили, Все по палаткам своим разошлись на покой полководцы. Сам же Пелид на прибрежьи лежал многошумного моря, Громко стеная, толпой окруженный бойцов мирмидонских, В месте просторном, где берег морская волна омывала. Там охватил его сон и разлился кругом, благодатный, Дух разрешил от забот, ибо сильно Пелид утомился, За Приамидом гоняясь вкруг крепости, ветрам открытой. Сон посетила душа злополучного друга Патрокла, Роста такого ж как он, похожая голосом звучным И красотою очей и одетая в те же одежды. Стала она в головах и промолвила слово Ахиллу: "Ты почиваешь, Ахилл, обо мне позабыл, об умершем, Хоть о живом ты когда-то радел. О, предай погребенью Тело мое поскорей, да проникну в ворота Аида. Души – подобья живущих – меня далеко отгоняют, Вместе с собой не дают переправится мне через реку: Праздно брожу вкруг широковоротного дома Аида. Ныне же руку, молю, протяни мне. Огню приобщенный, Больше к тебе не вернусь из подземного дома Аида, Больше не будем вдвоем, в стороне от любезной дружины, Сидя, как прежде, советы держать. Уж меня поглотила Грозная смерть, что судьбою назначена мне при рожденьи. Да и тебе, Ахиллес богоравный, назначено роком Здесь под высокой стеной благородных троянцев погибнуть. Но о другом попрошу я, быть может, ты просьбу исполнишь. Кости мои от твоих прикажи положить не отдельно. Вместе пускай почивают, как вместе мы жили в чертоге, С самого дня как Менойтий меня из Опуса ребенком В дом ваш привез, по причине печального смертоубиства: Амфидамасова сына убил я нечаянно в ссоре Из-за игральных костей, – безрассудный, убить не желая. Принял тогда меня в дом свой наездник Пелей престарелый, Нежно взрастил и велел мне твоим быть товарищем брани. Пусть же и наши останки хранит в себе общая урна, – Данная матерью милой тебе золотая амфора". И, отвечая, сказал быстроногий Ахилл богоравный: "Что, мой возлюбленный друг, ты стоишь предо мной, умоляя, И отчего так пространно мне просьбу свою изъясняешь? Все я охотно свершу и твоим подчинюсь приказаньям. Но подойди и приблизься. И пусть хоть недолгое время, Быть нам в объятьях друг друга, вдвоем насладимся рыданьем!" Так он сказал и руками обнять попытался Патрокла, Но не нащупал. Душа, точно дым, опустилась под землю С шелестом тихим. И с ложа вскочил Ахиллес изумленный, Громко руками всплеснул и печальное слово промолвил: "Боги! Ужели и вправду от нас остается в Аиде Только душа и подобье, а жизнь навсегда исчезает? Всю эту ночь надо мной злополучного друга Патрокла Близко стояла душа, безутешно стеная и плача, И обо многом просила, лицом на живого похожа". Так говоря, к мирмидонцам охоту к слезам возбудил он, Так что заря розоперстая, выйдя, в слезах их застала Вкруг бездыханного тела. И тотчас Атрид Агамемнон Многим по лагерю воинам дал приказанье на мулах Дров привести для костра. Во главе их герой устремился Вождь Мерион, непреклонного Идоменея товарищ. Воины взяли секиры и свитые крепко веревки И за дровами пошли; впереди выступали их мулы. На гору, под гору, вдоль, поперек они шли по тропинкам И на высоты взобралися Иды, обильной ключами. Там они стали поспешно рубить густоверхие дубы Остро отточенной медью, и с шумом валились деревья. Их разрубили ахейцы и мулам взвалили на спины, Крепко связав. И животные, меряя землю ногами, Чащей кустов пробирались, желая вернуться в долину. Все дровосеки несли по бревну – так велел им могучий Вождь Мерион, знаменитого Идоменея товарищ. К морю придя, они на берег бревна свалили, где место Выбрал Ахилл под курган для себя самого и Патрокла. После того как в несчетном числе набросали поленьев, Все в ожидании сели. Тогда Ахиллес богоравный Браннолюбивым своим мирмидонянам дал приказанье В медные латы облечься и впрячь лошадей в колесницы. Те устремились и быстро в доспехи войны облачились. На колесницы взобрались герои с возницами рядом. Конным вослед выступала пехота несметною тучей, А посредине шагали дружинники с телом Патрокла, Кудри срезая с голов и бросали, весь труп покрывая. Голову сзади держал быстроногий Ахилл богоравный, Тяжко скорбя: он в Аид провожал беспорочного друга. Вскоре пришли они к морю, где место Ахилл указал им, Труп опустили на землю, и складывать стали поленья. Только другое в то время замыслил Ахилл богоравный. Став от костра в стороне, белокурые срезал он кудри, Те, что растил и лелеял для Сперхия, бога речного. Тяжко вздохнув, он промолвил, на темное море взирая: "Сперхий, напрасно тебе дал обет мой отец престарелый, Что по моем возвращеньи в любезную отчую землю. Кудри обрежет мои в твою честь и сожжет гекатомбу, И пятьдесят тебе в жертву заколет баранов цветущих, Кровь проливая в ключи, где твой храм и алтарь благовонный. Так обещал тебе старец, ты ж не дал свершиться обету. Ныне, когда уж назад не вернуться мне в отчую землю, Кудри герою Патроклу отдам – пусть с собой их уносит". Слово окончив, он волосы в руки вложил дорогому Другу, товарищу брани, и плакать все войско заставил. Так бы рыдали они до заката блестящего солнца, Если б Ахилл не предстал пред Атридом и слово не молвил: "Славный Атрид! Мы и после успеем насытиться плачем. Войску теперь прикажи, ибо речи твоей все послушны, Пусть от костра отойдут. Повели, чтоб готовили ужин. Мы остальное свершим, оттого что у нас наибольше Сердце скорбит об умершем. Вожди пусть останутся с нами". Слово Пелида услышав, владыка мужей Агамемнон Тотчас войскам повелел разойтись по судам соразмерным. Те лишь остались на месте, кто был погребением занят, Клали поленья в костер, шириной и длиною в сто сажень, Тело на верх положили, объятые скорбью великой. С множества тучных баранов и крупных быков криворогих Кожу содрали они пред костром, приготовив как должно. Жир отобрал благородный Пелид и покрыл им Патрокла От головы и до пят, а кругом навалил он все туши И посредине поставил амфоры с елеем и медом, К ложу слегка преклонив. И коней четырех крутошеих, Тяжко вздыхая, он, мощный, взвалил на костер погребальный. Десять собак за столом у царя Ахиллеса кормилось. Двух он из них обезглавил и бросил на груду поленьев. Грозное дело замыслив, он медью зарезал двенадцать Воинов юных троянских, отважных душой, благородных, И положил на костер; беспощадный огонь, да бушует. Сам же, вздохнув тяжело, обратился к любезному другу: "Радуйся, милый Патрокл, и в темном жилище Аида! Всё я свершил неизменно, как дал обещание прежде. Юных троянцев двенадцать, отважных душой, благородных, Вместе с тобой уничтожит огонь. Лишь Приамова сына Не приобщу я огню, а собакам отдам на съеденье". Так он промолвил, грозя. Но собаки не трогали тела, Ибо и ночью, и днем отгоняла их прочь Афродита, Зевсова дочь. Она Гектора труп благовонным натерла Розовым маслом, чтоб не был истерзан, во прахе влекомый. Темное облако с неба в долину низвел Дальновержец Феб Аполлон и покрыл совершенно то место средь поля, Где его тело лежало, чтоб сила палящего солнца Не иссушила на членах прекрасную кожу и жилы. Не разгорался, однако, костер с бездыханным Патроклом, И быстроногий Ахилл богоравный затеял другое. Он от костра удалился и вслух стал молиться обоим Ветрам – Борею с Зефиром – суля им прекрасные жертвы. Он возлиянья им кубком свершал золотым, умоляя С неба слететь, чтобы пламя скорее тела охватило, Чтобы дрова запылали живей. И, услышав молитву, Легкою вестницей к ветрам помчалась богиня Ирида. Ветры, собравшись в чертоге Зефира, несущего бурю, Там заседали за пиром, когда прибежала Ирида И перед каменным стала порогом. Увидев богиню, Все устремились навстречу к ней, каждый к себе призывая. Но, отклонив приглашенье садиться, богиня сказала: "Не до сиденья теперь. Я к потоку лечу к Океану, В землю спешу эфиопов: они гекатомбу приносят Вечным богам, и я также участвовать в жертве желаю. Но Ахиллес умоляет Борея с Зефиром шумящим Быстро примчаться на помощь, суля вам прекрасные жертвы, Если раздуете яркий огонь под костром пргребальным, Где почивает Патрокл, оплаканный войском ахеян". Слово окончив, богиня умчалась. И ринулись ветры, Громко свистя над землей, облака пред собой погоняя. После на море подули, и звучным дыханьем гонима, Встала волна. Наконец в плодородную Трою примчались И за костер принялись. Застонал раздуваемый пламень. Целую ночь они оба огонь над костром развевали, Звучно дыша. И всю ночь быстроногий Ахилл богоравный, Кубок держа двусторонний, вино почерпал беспрестанно Из золотого сосуда и лил на кормилицу землю, Громко взывая к душе злополучного друга Патрокла. Точно отец над костром новобрачного сына рыдает, Раннею смертью повергшего бедных родителей в горе: Так сын Пелея рыдал, сожигаючи кости Патрокла, Грустно костер обходил, испуская глубокие вздохи. А как взошла над землею звезда светоносная утра И распростерлась над морем заря в золотистых одеждах, Начал костер потухать, и блестящее замерло пламя. Ветры назад повернули домой по фракийскому морю, И застонало оно, заметались разбухшие воды. Тою порою Пелид от костра отошел недалеко И утомленный прилег. Тотчас сладостный сон овладел им. После к нему подошли полководцы с владыкой Атридом. Шум голосов их и топот шагов разбудили героя. Быстро от сна он воспрянул и сел, и промолвил им слово: "Славный Атрид и другие славнейшие мужи ахеян, Прежде всего вы костер заливайте вином темнокрасным, Все погасите, что только от силы огня сохранилось, После отыскивать будем мы кости Менойтия сына И подбирать со вниманьем; они же легко различимы. Ибо Патрокл лежал посредине костра, а другие Кони с людьми вперемежку горели у края, поодаль. Кости положим в фиал золотой; там под жиром двупластным Пусть почивают, покуда я сам не укроюсь под землю. Я не велю вам теперь же воздвигнуть великую насыпь, Лишь бы казалась пристойной. Потом же, со смертью моею, Пусть и обширный курган, и высокий насыпят ахейцы, Вы, кто останетесь после меня на судах многогребных". Молвил, и все подчинились могучему сыну Пелея. Прежде всего, темнокрасным вином они залили груду, Ту, что огонь подточил. И глубоко обрушился пепел. Плача, собрали потом товарищи белые кости И, в золотой положивши фиал, приукрыли их жиром, Слоем двойным и в палатке под тонким холстом поместили. Круг очертили затем для холма, заложили основы Подле костра и насыпали сверху курган над могилой. Насыпь воздвигнув, хотели уйти, но Ахилл удержал их, Кругом войска усадил и открыл погребальные игры. С флота доставил награды, тазов и треножников много, Мулов и крепкоголовых быков, и коней пышногривых, И широко опоясанных жен, и седое железо. Прежде всего, он устроил бега для наездников резвых. Первому в дар он назначил в работах искусную деву, Вместе с треножником в двадцать две меры, о ручках красивых, А для второго избрал шестилетнюю он кобылицу, Не укрощенную, семя от мула носившую в недрах. Третьему таз он назначил, еще над огнем не стоявший, Белый, сработанный дивно и меры четыре вмещавший. В дар же четвертому золотом два положил он таланта. Пятому кубок назначил, не бывший в огне, двусторонний. После того он поднялся и слово сказал аргивянам: "Славный Атрид и вы все, аргивяне в прекрасных доспехах! Вот наилучших наездников ждут средь собранья награды. Если б теперь состязались мы в память другого героя, Первую я, несомненно, награду отнес бы в палатку. Вы превосходство и доблесть коней моих знаете сами. Оба бессмертны они. Посейдон подарил их владыке, Старцу Пелею, отцу моему. Тот их мне предоставил. Но пребываем в покое теперь – я с моими конями, Ибо великую славу они потеряли, – возницу, Кроткого сердцем. Он часто, бывало, прекрасные гривы Маслом густым увлажал, омывал их волною прозрачной. Ныне по нем убиваясь, понурили головы оба. Сердцем болея, стоят, до земли опустились их гривы. Вы же, другие ахейцы, готовьтесь начать состязанье, Кто на свою колесницу и резвых коней уповает". Так говорил им Пелид и наездники быстро собрались. Первым поднялся отважный Эвмел, повелитель героев, Сын благородный Адмета, из всех наилучший возница. Следом за ним сын Тидея восстал, Диомед непреклонный. Тросовых славных коней он под упряжь подвел, у Энея Некогда отнятых им, когда тот был спасен Аполлоном. Третий за ними поднялся Атрид Менелай русокудрый, Зевса потомок; он впряг в колесницу коней быстроногих – Вместе с Подаргом своим и коня Агамемнона Эфу. В дар Агамемнону лошадь прислал Эхепол, сын Анхиза, Чтоб самому не являться под Трою, открытую ветрам; Дома желал он остаться в своем Сикионе пространном, Там, где Зевес Олимпиец взыскал его щедро богатством. Царь Менелай эту лошадь запряг: она жаждала бега. Следом за ним Антилох снарядил лошадей пышногривых, Нестора доблестный сын, благодушного старца, владыки, Сына Нелея. В Пилосе рожденные легкие кони Впряжены были в его колесницу. И Нестор, приблизясь, Мудро советовать начал и молвил разумному сыну: "Ты, Антилох, еще молод, но боги, Кронид с Посейдоном, Сильно тебя возлюбив, управлять научили конями. Сам хорошо ты умеешь мету огибать на ристаньях. Вот отчего в наставленьях моих не нуждаешься вовсе. Но тяжелы твои кони. Боюсь, не случилось бы худа. Кони резвей у соперников наших. Но сами едва ли Больше способны, чем ты, они хитрое средство измыслить, И потому ободрись, дорогой, прояви свою ловкость, Чтобы награда сегодня прекрасная не ускользнула. Ловкостью больше, чем силой, в лесу дровосек успевает. Ловкостью кормчий искусно по темной поверхности моря Быстрый корабль направляет, терзаемый силою ветров. Ловкостью также возницы один побеждает другого. Кто лишь на резвость коней уповает да на колесницу, Гонит вперед бестолково, туда и сюда уклоняясь. Кони блуждают его по ристалищу. Он их не сдержит. Кто же искусство постиг, тот и коней погоняя, Смотрит на цель неустанно и быстро ее огибает, Не пропускает мгновенья, когда натянуть ему вожжи, Но неослабно их держит, следя за возницей передним. Цель различима легко, я тебе обозначу приметы: Там среди поля стоит, над землею поднявшись на сажень, Дуба засохшего ствол, иль сосны, под дождями не сгнивший. Белых два камня к нему с обеих сторон прилегают, Сузив дорогу; кругом же ристалище гладко повсюду. Памятник это, быть может, над прахом умершего мужа, Или значок межевой, когда-то людьми утвержденный. Ныне Ахилл это место границей ристанья назначил. Ты, подъезжая, направь лошадей с колесницей поближе. Сам же ты, в кузове стоя, подайся немного всем телом Влево от быстрых коней и хлестни свою правую лошадь, Голосом громким окликни и вожжи ослабь ей немедля. Левая в то же мгновенье пусть цель огибает вплотную, Так, чтоб казалось тебе, будто ось колеса ее тронет. Но осторожнее будь, берегись, не задеть бы за камень, Ты искалечишь коней, а равно колесницу сломаешь, Только на радость другим, а себе самому на бесчестье. Будь же, возлюбленный сын, осмотрителен; действуй разумно. Если ты ближе других вкруг меты повернуть ухитришься, Знай, что никто уж тебя не обгонит потом, не настигнет, Если б он даже вослед на прекрасном летел Арионе, Лошади быстрой Адраста, ведущей свой род от бессмертных, Или на славных конях Лаомедона, в Трое рожденных". Слово окончив, старик возвратился на прежнее место, После того как он сыну все нужные дал наставленья. Пятым герой Мерион снарядил лошадей пышногривых. Все в колесницы поднялись и жребии в шлем опустили. Сам Ахиллес их встряхнул, и первое место досталось Нестора славному сыну, второе владыке Эвмелу, Третье метателю копий, царю Менелаю Атриду, Жребий четвертый в ристаньи вождю Мериону достался, А Диомеду последний, наезднику первому войска. Стали они друг за другом; Ахилл указал на границу, Там, среди чистого поля, а сам для дозора отправил Феникса, равного богу, соратника старца Пелея, Чтобы он все о ристаньи запомнил и правду поведал. Подняли все они разом бичи над своими конями, Сильно стегнули вожжами и окриком их ободрили. Кони рванули и быстро вперед по долине помчались От кораблей многоместных, и пыль поднялася высоко Из под их резвых копыт, наподобие тучи иль вихря. Гривы коней разметались, покорны дыханию ветра. А колесницы вослед то касались земли плодородной, То вдруг взлетали на воздух. В их кузовах, крепко сплетенных, Стоя, держались возницы. У всех их сердца трепетали Жаждой победы. Коней окликали они поименно. Кони, взметая песок, по долине летели стрелою. Но лишь тогда, когда кони, кончая ристанье, обратно К морю неслись, обнаружилась доблесть героев И лошадей легконогих возможная скорость. Пред всеми Вынеслась бурно вперед колесница Фересова внука. На расстоянии малом за ними вослед поспевали Тросовы два жеребца, управляемы сыном Тидея, Близко, как будто сбирались вскочить в колесницу Эвмела, Спину и плечи ему обдавали горячим дыханьем, И, на хребет положив ему головы, сзади летели. Тут бы его Диомед обогнал или с ним поравнялся, Если бы Феб Дальновержец, во гневе на сына Тидея, Бич из руки его светлый не вырвал и наземь не бросил. Брызнули слезы из глаз Диомеда; он плакал с досады, Видя, что легкие кони Эвмела прибавили хода, У самого ж отстают жеребцы, понужденья не чуя. Но Аполлона коварство от глаз не укрылось Афины. Быстро на помощь она устремилась и пастырю войска Бич подала ему в руки, вдохнула в коней его силу, После к Адрастову сыну помчалась, исполнена гнева, И над конями разбила ярем. Быстроногие кони Прянули врозь по дороге, и дышло на землю свалилось, Сам же Эвмел, кувырнувшись, вблизи колеса очутился, Локти поранил себе, искровавил и губы, и ноздри, Кожу на лбу разодрал над бровями. Горячие слезы Залили очи герою, и голос могучий пресекся. Сын же Тидея в объезд лошадей быстроногих направил И впереди перед всеми помчался. Афина Паллада Силу вдохнула в коней и ему даровала победу. Следом за ним поспевал царь Атрид Менелай русокудрый, Третьим скакал Антилох, и коней окликал он отцовских: "Резво вперед! И как можно сильнее скачки удлиняйте! Я не велю уже вам состязаться с конями Тидида, Храброго сердцем героя, которым Афина Паллада Резвость вдохнула и мощь, а ему приготовив победу. Не уступайте коням Менелая, лишь их догоните, Чтобы стыдом не покрыла вас Эфа, она – кобылица! Будучи лучше ее, вы зачем позади остаетесь? Слово скажу вам теперь, и оно непреложно свершится. Вы попечений не ждите от пастыря войска Нелида, Острой безжалостной медью он жизни лишит вас обоих, Если по лености вашей получим награду похуже. Но напрягите всю мощь, полетите как можно скорее. Сам я придумаю хитрость и там, где дорога поуже, Быстро вперед проскользну. И мне это, надеюсь, удастся". Так он промолвил. И кони, угрозы царя испугавшись, Малое время бежали резвее, как вдруг пред собою Вождь Антилох заприметил теснину дороги неровной. Почва там рытвиной шла, и вода, задержавшись зимою, Медленно путь разрушала, глубокий овраг образуя. Царь Менелай туда правил, чтобы избежать столкновенья, Но Антилох непреклонный с дороги свернул и помчался О бок почти с Менелаем, коней торопя быстроногих. Царь Менелай испугался и крикнул вождю Антилоху: "Что, Антилох, ты погнал безрассудно? Сдержи колесницу, Узкий здесь путь предстоит; ты обгонишь потом на просторе. Бойся задеть за колеса; легко искалечишь обоих". Так он промолвил, но тот, притворившись, что слова не слышал, Правил все ближе к Атриду, бичом лошадей подгоняя. Сколько пространства с размаха поверженный диск пролетает, Ежели юноша бросит его, свою мощь испытуя, – Столько же рядом они пролетели. И кони Атрида Сзади остались. Он сам добровольно их гнать отказался, Чтобы в теснине пути быстроногие кони не сшиблись, Не опрокинулись их колесницы, сплоченные крепко, Чтобы и сами не грохнулись в прах, за победой гоняясь. И с укоризной воскликнул тогда Менелай русокудрый: "Нет никого, Антилох, зловредней тебя среди смертных. Мчись! По ошибке доныне тебя мы считали разумным. Но, говорю я тебе, не без клятвы возьмешь ты награду". Так он сказал и окликнул коней, ободряя их словом: "Не отставайте, о, кони, не медлите, сердцем терзаясь! Раньше у них, чем у вас, притомятся колени от бега И от труда обессилят: они же не молоды оба". Так он промолвил, и кони, его испугавшись угрозы, Шибче помчались и вскоре догнали почти Антилоха. Тою порою ахейцы, в собрании сидя, глядели, Как по долине, взметая песок, состязаются кони. Первый увидел их Идоменей, предводитель у критян, Ибо на месте дозорном высоко сидел над собраньем. Окрик возницы услышав, он голос узнал издалека, Также коня распознал он, что первый летел по долине. Он затмевал всех коней красотой и весь рыжей был масти, Только с отметиной белой, сиявшей на лбу, точно месяц. Идоменей приподнялся и слово сказал аргивянам: "Милые други, вожди и советники войска Ахеян! Я ли один лошадей различаю, вы ль все узнаете? Кажется мне, впереди уж не кони Эвмела несутся, Да и возница мерещится новый. Эвмеловы кони Верно упали средь поля, хоть первыми были доныне. Я еще видел недавно, как оба мету огибали. Нынче нигде не могу отыскать их, кругом озираясь, Хоть обнимает мой взор всю долину обширную Трои. Вожжи, должно быть, случайно из рук ускользнули возницы, И лошадей удержать не сумел он, мету огибая. Там, полагаю, он наземь упал, раздробив колесницу. А кобылицы, взбесившись от страха, с ристалища сбились. Сами, о, други, привстаньте и пристально вдаль посмотрите. Я различаю неясно: конями, мне кажется, правит Муж этолиянин родом, царящий над войском аргивским, Храбрый в бою Диомед, сын Тидея, возницы лихого". Дерзко Аякс отвечал ему, сын Оилея проворный: "Идоменей! Что заране болтаешь, пока в отдаленьи Вдоль по долине обширной бегут ветроногие кони? В сонме ахейских героев не самый ты младший годами, И не острей, чем у прочих, глаза из под век твоих смотрят. Только охочь ты к болтливым речам. А тебе не пристало б Здесь празднословить в присутствии более знатных героев. Те же, что прежде, бегут впереди кобылицы Эвмела. Сам он стоит в колеснице, и, вожжи держа, погоняет". Гневно на то отвечал ему критских дружин предводитель: "О, необузданный нравом Аякс, лишь отважный ругатель, А в остальном далеко уступающий прочим ахейцам! Дай об заклад меж собою побьемся на таз иль треножник, Чьи впереди кобылицы, чтоб ты проигравши не спорил. В судьи царя изберем Агаменона, сына Атрида". Так он промолвил, и сын Оилея проворный воспрянул, Гневом объятый и бранною речью готовый ответить. Тут бы великая брань меж двумя возгорелась мужами, Если бы сам Ахиллес не поднялся и слова не молвил: "Полно теперь состязаться обидными сердцу словами, Идоменей и Аякс! Это вас недостойно обоих. Вы порицали бы сами другого, кто так поступил бы. Сядьте в собраньи, как все и спокойно следите за бегом. Скоро наездники сами прибудут, летя за победой. Все вы тогда различите ахейских коней быстроногих И без труда убедитесь, чьи раньше, чьи позже примчались". Так он промолвил, и вот сын Тидея вблизи показался. Мчался во весь он опор, лошадей по хребтам ударяя. Кони взлетали на воздух, неслись, пожирая пространство, И обдавая царя непрерывно потоками пыли. За быстроногими вслед лошадьми колесница катилась, Золотом ярким и оловом вся разукрашена дивно, Сзади на мягком песке чуть следы от колес оставляя. Так пышногривые кони поспешно летели долиной И очутилися вскоре с вождем посредине арены. Пот в изобильи струился на землю с груди их и шеи. Сам Диомед соскочил с колесницы блестящей на землю, Бич свой поставил, к ярму прислонив. И, не мешкая долго, Мощный Сфенел устремился, чтоб взять Диомеда награду. Храброй дружине велел он в палатку доставить рабыню, Также треножник друручный, а сам отпрягал колесницу. Вслед за Тидидом пригнал лошадей Антилох, внук Нелея, Не быстротой, а лукавством своим обогнав Менелая. Но Менелай, не взирая на то, поспевал за ним близко, На расстоянии равном тому, что коня отделяет От колеса, когда полем он мчит колесницу с владыкой, По необъятной долине летит, над землей расстилаясь, И в небольшом от него расстояньи катятся колеса, Так что он краем пушистым хвоста задевает их обод: Так Менелай недалеко скакал за вождем Антилохом, Он уже было отстал на полет быстрометного диска, Только настиг его быстро, когда пышногривая Эфа, Агамемнонова лошадь, удвоила резвость и силу. Если б недолго еще продолжалось у них состязанье, Первым пришел бы Атрид, одержал бы победу бесспорно. Следом за ним, на полет боевого копья отставая, Идоменея соратник летел, Мерион знаменитый. Были из всех у него наименее резвые кони, И наименее ловкий он был на ристаньи возница. Всех же позднее, далеко отстав, сын Адмета явился, Сам колесницу таща, погоняя коней пред собою. Видя его, Ахиллес богоравный почувствовал жалость, Встал средь собранья и слово крылатое молвил: "Первый наездник последним пригнал лошадей крепконогих. Только уступим ему, как прилично, вторую награду, А благородный Тидид пусть владеет наградою первой". Так он промолвил, и слово его все одобрили криком. Так бы, с согласья ахеян, Эвмел получил кобылицу, Если бы царь Антилох, сын разумного старца Нелида, С места вскочив, не сказал Ахиллесу правдивое слово: "Сильно в душе на тебя рассержусь, Ахиллес богоравный, Если ты слово исполнишь. Меня ты лишаешь награды Лишь оттого, что наездник, кого почитаешь искусным, Встретил преграду в пути и коней задержал с колесницей. Пусть бы молился бессмертным, тогда не пришел бы последним. Если тебе его жаль и он столько душе твоей дорог, Здесь в твоей ставке хранится и золота много, и меди. Есть у тебя и стада, и служанки, и быстрые кони. Можешь потом отобрать для Эвмела получше награду, Чем предлагаешь теперь, чтоб ахейцы тебя одобряли. Только своей не отдам. А кто на нее посягает, Пусть подойдет и со мною сразится в бою рукопашном". Так он сказал. Усмехнулся проворный Ахилл богоравный, Гневом его восхищен: Антилоха любил он как друга, И, обращаясь к нему, промолвил крылатое слово: "Если велишь, Антилох, чтоб другую в палатке награду Я отыскал для Эвмела, исполню твое повеленье. Медный я дам ему панцирь, что с Астеропея похитил. Блещущий край оловянный тот панцирь кругом украшает. Будет Адметова сына сей дивный подарок достоин". Так он сказал, и товарищу милому Автомедону, Панцирь велел принести. Тот пошел и принес из палатки, Он же Эвмелу вручил, и тот с радостью принял подарок. Тою порой Менелай, огорченный душою, поднялся, На Антилоха разгневанный сильно. И мудрый глашатай Посох дал в руки ему и молчать повелел аргивянам. И Менелай богоравный крылатое слово промолвил: "Что, Антилох благородный, ты сделал, когда-то разумный? Доблесть мою обесславил, коней постыдил моих быстрых, Собственных выгнал вперед, хоть моих они хуже гораздо. К вам обращаюсь, вожди и советники войска ахеян, Вы рассудите обоих и лицеприятство откиньте, Чтоб не сказал кто-нибудь из ахейских мужей меднобронных: Царь Менелай одолел Антилоха насильем и ложью, Взял кобылицу в награду, хотя его кони похуже, Только он сам затмевал Несторида значеньем и властью, – Или, желаешь, я сам рассужу, и меня, уповаю, Не охулят аргивяне: скажу справедливое слово. Ближе, питомец Кронида, сюда, Антилох благородный, Стань, как обычай велит, пред конями и пред колесницей, В руки возьми тонкогнущийся бич, тот, которым ты правил, И, прикасаясь к коням, поклянись Посейдоном владыкой, Что колеснице моей не устроил препятствий коварных". Мудрый герой Антилох, возражая на это, промолвил: "Гнев укроти, Менелай, оттого что я младше годами, Ты же, о, царь, и рождением старше, и доблестью выше. Знаешь, какие бывают людей молодых увлеченья, Страсти порывисты в них, между тем как суждения слабы. Но укроти свое сердце, отдам я тебе кобылицу, Что получил, как награду. А если к тому пожелаешь, Чтобы я из дому вынес подарок другой поценнее, Всем я пожертвовать рад, лишь бы только, питомец Зевеса, Дружбы твоей не утратить и не согрешить пред богами". Так говоря, Несторид благородный повел кобылицу, Чтобы вручить Менелаю. И сердце владыки взыграло, Точно блестящие капли росы на колосьях цветущих, В дни, когда тучные нивы щетинятся под урожаем. Так, Менелай богоравный, в груди твоей сердце взыграло. И, обратясь к Несториду, он слово крылатое молвил: "Нынче я сам, Антилох, уступаю тебе, хоть разгневан, Ибо досель никогда не бывал ты безумен иль дерзок, Только сегодня над разумом молодость верх одержала. Впредь не обманывай мужа, кто силой тебя превосходит, Ибо не скоро меня упросил бы другой из ахеян. Только твой мудрый отец, и ты сам, и твой брат знаменитый, Много вы ради меня потрудились и мук натерпелись. Вот отчего я, смягченный мольбами, тебе уступаю Лошадь, по праву мою. И пускай все ахеяне видят Что никогда не бываю я сердцем жесток иль надменен". Так говоря, кобылицу он дал увести Ноемону, Другу бойца Антилоха, довольствуясь тазом блестящим. Вождь Мерион, как пришедший четвертым, унес два таланта Золотом. Пятый подарок еще оставался свободным – Кубок двойной. Сын Пелея вручил его Нестору старцу, Сам чрез собранье ахеян пронес и, приблизясь, промолвил: "Вот получай. Сохрани, о, старик, эту вещь дорогую В память о тризне Патрокла. Его не увидишь ты больше В сонме ахеян. Награду тебе я даю в знак почета, – Ибо участья принять ты не сможешь ни в бое кулачном, Ни в беспощадной борьбе, ни в метании копий, ни в беге, Все оттого что тебя удручает тяжелая старость". Так говоря, он вручил ему кубок. Тот с радостью принял, И, обращаясь к Ахиллу, крылатое слово промолвил: "Правда, мой сын дорогой, ты сказал справедливое слово. В членах нет силы былой. Притомилися ноги, мой милый. Руки в могучих плечах уж не движутся с прежнею силой. Если б я снова стал молод, и юная сила вернулась Прежних тех дней, как эпейский народ хоронил в Бупрасии Амаринкея, а дети царя нам устроили игры. В доблести тою порою никто не сравнился со мною Из этолийских мужей, из эпейских и даже пилосских. В бое кулачном затмил Клитомеда я, сына Энопса. А в рукопашной борьбе уроженца Плеврона, Анкея. В беге на приз обогнал я Ификла, проворного мужа, И победил Полидора с Филеем в метании копий. Двое лишь Акторионов меня на конях обогнали, Против меня одного вышли вместе, ревнуя к победе: Высшие в играх награды за бег лошадей полагались. Оба вошли в колесницу. Один только правил конями, Не отрываясь, – правил, другой же бичом погонял их. Вот я каков был когда-то. Теперь же бойцы молодые Подвиги те же свершают, а я подчиняюсь невольно Старости грустной, хоть в прежнее время блистал средь героев. Но поспеши, продолжай состязанье на память о друге. С радостью дар принимаю, и сердце во мне веселится, Что про меня не забыл, что мою тебе преданность помнишь И подобающей честью возносишь меня средь ахеян. Боги за это тебя пусть взыщут заслуженным счастьем". Так он сказал. И, дослушав похвальное слово Нелида, Через толпу аргивян сын Пелея вернулся на место И приготовил дары для кулачного грозного боя. Самку привел лошака, шестилетку, упорного нрава, Не укрощенную, дикую, и привязал средь собранья. А побежденному кубок в награду принес двусторонний. Стоя потом обратился к ахейцам и слово промолвил: "Славный Атрид и вы все, аргивяне в прекрасных доспехах! Двух вызываем храбрейших героев за эти награды Боем кулачным сразиться. И тот, кому Феб Дальновержец Даст в состязаньи победу и это признают ахейцы, Пусть терпеливого мула берет и уводит в палатку, А побежденный в бою этот кубок возьмет двусторонний". Молвил. И тотчас поднялся могучий герой исполинский В бое кулачном искусный, Эпей, храбрый сын Панопея. Он терпеливого мула за гриву схватил и промолвил: "Ближе ступай, кто желает сей кубок унесть двусторонний. Мула другой из ахеян, надеюсь, никто не получит, В бое кулачном осилив; я первым себя объявляю! Или вам мало того, что в сражньи не лучший я воин? Смертному трудно равно отличиться во всяком искусстве. Но объявляю теперь, и угроза моя совершится: Кости противнику все раздроблю и порву на нем кожу. Пусть с ним приходят друзья и поблизости здесь ожидают, Чтобы его унести, укрощенного силой моею". Так он сказал, и ахейцы хранили глубоко молчанье. Только один Эвриал отозвался, божественный смертный, Сын Мекистея царя, знаменитого сына Талая. Некогда в Фивы пришел он и на погребенье Эдипа Всех победил в состязаньях детей богоравного Кадма. Ныне его провожал сын Тидея, копьем знаменитый, Речью его ободрял и желал ему славной победы. Пояс на нем застегнул он и дал два ремня ему в руки, Скроенных гладко и ровно от кожи быка полевого. И, опоясавшись, оба сошлись посредине арены, Подняли мощные руки и грозно схватились друг с другом, Яростно сшиблись, и долго мелькали их тяжкие руки, Челюсти громко трещали и пот по их членам струился. Но наконец богоравный Эпей налетел, изловчившись, В щеку нанес Эвриалу удар, когда тот озирался. Не устоял Мекистид, его светлые члены ослабли. Точно волненьем Борея носима, трепещется рыба На берегу травянистом, покрытом высокой волною: Так Мекестид трепетал, пораженный. И сын Панопея Поднял его, благородный. Немедля друзья подоспели И по арене его понесли, волочившего ноги. Кровь изрыгал он из уст; голова, обессилев, качалась. Други его увели и без чувств положили на землю, Сами вернулись в собранье, чтоб кубок забрать двусторонний. Третье тогда состязанье – борьбу многотрудную – славный Царь Ахиллес предложил, показав аргивянам награды: Для победителя – огнеупорный треножник огромный, – Войско его меж собою в двенадцать быков оценило. А побежденного мужа решил наградить он рабыней, В разных работах искусной, в четыре быка оцененной. Стоя, Ахилл обратился к ахейцам и слово промолвил: "Встань, кто желает себя испытать в состязании этом!" Так он сказал. И поднялся великий Аякс Теламонид, Встал Одиссей многоопытный, разные хитрости знавший. Пояс надели бойцы, в середину арены вступили, Крепко руками сплелись, обхватили друг друга, сплотились, Точно стропила высокого дома, что славный строитель Вместе связал, да защитою служат от буйного ветра. И под объятьем могучим трещали, напружены сильно, Мощные спины героев, и пот с них катился ручьями. Много на них проступило кровавых подтеков, покрывши Плечи бойцов и бока. Но они продолжали бороться. Каждый желал победить и в награду взять светлый треножник. Но ни герой Лаертид не был в силах повергнуть Аякса, Ни Теламонид не мог одолеть Одиссееву крепость. И, опасаясь прискучить ахейцам в прекрасных доспехах, Слово сказал Одиссею Аякс Теламонид великий: "Или меня подыми от земли, Одиссей многоумный, Или себя дай поднять, остальное решит Громовержец!" Молвил и поднял его. Одиссей, не забыв про коварство, Сзади ударил его в подколенок и ноги расслабил. Навзничь Аякс полетел, и на грудь ему пал сын Лаерта. Дети ахеян глядели и все изумлялись душою. В свой же черед сын Лаерта поднять попытался Аякса, Но не сумел, а с трудом над землею слегка приподнявши, Быстро колени согнул, и опять они рухнули оба, Близко один от другого и прахом тела осквернили. Тут бы герои вскочили и снова борьбу завязали, Если бы сам Ахиллес не поднялся и не удержал их: "Полно себя изнурять, угрожая друг другу бедою. Оба равно победили и, равную взявши награду, Прочь удалитесь и дайте другим состязаться ахейцам". Так он сказал, и они не ослушались просьбы Пелида, Пыль отряхнули с себя и надели на тело хитоны. Сын же Пелея поставил награды для скорого бега: Дивной работы сосуд для вина, весь серебряный, светлый, Шесть заключающий мер, по отделке единственный в мире, Ибо искусные мужи трудились над ним – сидонийцы, А финикияне с ним из-за мглистого моря приплыли, Странствуя в гавань из гавани, и подарили Фоасу. Сын же Язона Эвней уплатил эту чашу как выкуп, За Ликаона, Приамова сына, герою Патроклу. Ныне Ахилл богоравный на тризне любезного друга Чашу назначил в награду герою, быстрейшему в беге. Рядом большого быка он поставил в награду второму, В дар же последнему золотом дал половину таланта. Стоя, к собранью ахеян Пелид обратился и молвил: "Встань, кто желает себя испытать в состязании этом!" Молвил. И сын Оилея проворный Аякс устремился, И Одиссей многоумный, и вождь Антилох, внук Нелея, Он, кто по резвости ног среди младших героев был первый. Рядом все стали, и царь указал на предел состязанья: От загородки начальной ристалище стлалось далеко. Ринулся первым Аякс, а за ним – Одиссей богоравный. Точно за ткацким станком пышноризая женщина держит Близко пред грудью мотушку, бросая проворно руками И продевая искусно продольную нить за основу: Так Одиссей многоопытный близко бежал за Аяксом. Свежих следов он касался, еще не засыпанных пылью, Голову жарким дыханьем своим обдавал Оилида, Сзади летя неотступно. И, глядя на то, аргивяне Криками в нем возбуждали желанье победы и резвость. А, приближаясь к концу, Одиссей Лаертид многоумный В мыслях мольбу прошептал синеокой Афине Палладе: "Внемли, богиня, и будь мне помощницей доброю в беге!" Так прошептал он, молясь, и богиня мольбу услыхала. Сделала легкими члены – могучие руки и ноги. А быстроногий Аякс (ему зло сотворила Афина) Вдруг на бегу поскользнулся, почти уж достигнув награды, Наземь упал, где был собран помет от быков умершвленных, В жертву на тризне Патрокла заколотых сыном Пелея. Падая, ноздри и рот он наполнил бычачьим пометом. Чашу в награду тогда многоопытный взял сын Лаерта, Ибо он первым пришел. А быка взял Аякс благородный. Он за рога полевого быка ухватился рукою, Сплевывал грязный помет и кричал, обращаясь к ахейцам: "Горе! Та самая, видно, богиня мне спутала ноги, Что уж давно, точно мать, охраняет везде Одиссея". "Так он сказал, и ахейцы при виде его рассмеялись. А Несторид Антилох, последнюю взявши награду, Стал посредине собранья и речь произнес, улыбаясь: "Слово скажу вам, о, други, о том, что вы знаете сами. Боги еще и теперь нашим старшим мирволят героям. Сын Оилея Аякс – тот старее меня лишь немногим. Сын же Лаерта рожден в поколении прежних героев. Но Одиссеева старость еще зелена, и ахейцам Трудно с ним в скорости ног состязаться, – всем, кроме Ахилла". Так говорил он, хваля быстрогогого сына Пелея, И Ахиллес богоравный ему, отвечая, промолвил: "Эта твоя похвала, Антилох, принесет тебе пользу. Золотом к прежней награде тебе полталанта прибавлю". Так говоря, он подарок вручил, и тот с радостью принял. После того сын Пелея копье длиннотенное вынес И положил средь собрания вместе с щитом и со шлемом – Бранный убор Сарпедона, убитого славным Патроклом. Стоя, Пелид обратился к собранью и слово промолвил: "Двух вызываем храбрейших мужей из ахейскго войска В светлые латы облечься, взять медное в руки оружье И перед войском вступить в сосрязанье за эту награду. Тот, кто цветущего тела противника первый коснется, И, через латы проникнув копьем, обагрит его кровью, Тот как награду возьмет от меня этот меч среброгвоздый, Дивной работы, фракийский, – я снял его с Астеропея, А Сарпедона доспехи пусть поровну оба поделят. Пиром роскошным потом угостим мы обоих в палатке". Молвил. Немедля поднялся Аякс Теламонид великий И одновременно с ним Диомед, сын Тидея могучий. Оба в доспехи войны облеклись в стороне от собранья И на арену вступили, желаньем сразиться пылая, Грозно смотря друг на друга – и смута объяла ахеян. Так, наступая один на другого, сошлись они близко, Трижды на бой порывались и копьями трижды сразились. Первым ударил Аякс прямо в щит равномерно округлый, Но, остановлена панцирем, медь не проникла до тела. Сын же Тидея все время вверху над щитом исполинским В шею противника метил копья наконечником светлым. Но, трепеща за Аякса, ахейцы велели обоим, Битву скорей прекратив, удалиться с наградою равной. Все-таки меч среброгвоздый Пелид подарил Диомеду, Вместе с ножнами большими и поясом, скроенным гладко. Диск цельнолитный тогда Ахиллес положил на арену. Некогда он для метанья служил Этиону владыке, Но, Этиона убив, богоравный Ахилл быстроногий Взял этот диск и увез на судах вместе с прочей добычей. Он средь собранья поднялся и слово сказал аргивянам: "Встань, кто желает себя испытать в состязании этом. Кто победит, у того на пять лет будет вдоволь железа, Как бы далеко от города поле его ни лежало. Незачем будет в тот город ходить за покупкой железа Пахарю иль пастуху – этот диск их снабдит в изобильи". Так он сказал. И немедля восстал Полипет непреклонный. Следом поднялся за ним герой Леонтей боговидный, И Теламонид Аякс, и Эпей, небожителям равный. Все они в ряд поместились, и первый Эпей благородный Диск ухватил и метнул, завертев. Рассмеялись ахейцы. Следом за ним Леонтей размахнулся, потомок Арея. Третий могучей рукою Аякс Теламонид великий Бросил тот диск далеко за пределы метателей прежних. Но как метнул напоследок герой Полипет непреклонный, Диск полетел чрез арену, как посох, когда его бросит Сильный пастух и, вертясь, он летит за коровой вдогонку: Так полетел круглый диск, и воскликнули дети ахеян. Тут подбежала, немедля, дружина царя Полипета И понесла на корабль многоместный награду владыки. Славный Ахилл для стрелков темносинее вынес железо – Десять двуострых секир, да еще однолезвенных десять. После, в прибрежный песок судовую поставивши мачту, Робкую горлицу к ней привязал он веревкою тонкой За ногу, и, указавши стрелкам, повелел в нее метить: "Тот, чья стрела попадет прямо в робкую горлицу эту, Десять двуострых секир пусть домой увезет, как награду. Кто ж, промахнувшись по птице, стрелой лишь веревку заденет, Тот однолезвенных десять получит за выстрел похуже". Так он промолвил, и Тевкр поднялся, владыка могучий, Вместе с бойцом Мерионом, соратником Идоменея. Жребии в шлем они бросили медный и сильно встряхнули. Первый по жребию выстрел достался могучему Тевкру. Мощно пустил он стрелу, но забыл обещать Аполлону Из первородных ягнят принести ему в дар гекатомбу. И, промахнувшись по птице (стрелу отклонил Дальновержец), Тевкр веревку задел, подле ножки привязанной птицы, И оперенной стрелой на две части веревку разрезал. Горлица взвилась наверх, а веревка повисла на землю. Глядя на это, ахейцы воскликнули все изумляясь. Тут Мерион устремился и, лук из руки его вырвав, Быстро приладил стрелу, что все время держал наготове. В мыслях же дал он обет Аполлону, царю Дальновержцу, Что гекатомбу ему принесет из ягнят первородных. Робкую горлицу он высоко в облаках заприметил И в середину крыла на лету ее ранил стрелою. Медь пролетела насквозь и обратно упала на землю Подле ноги Мериона, а птица присела на мачту От темносинего судна, повесила длинную шею, Оба крыла опустила и дальше на землю свалилась, После того как душа отлетела от членов поспешно. Дети ахеян глядели и все изумлялись глубоко. Десять двуострых секир получил Мерион благородный, Тевкр к судам многоместным понес однолезвенных десять. Славный Пелид в заключенье копье длиннотенное вынес, С тазом, быку равноценным, цветами украшенным, новым, И положил средь арены. И двое метателей встало, – Славный Атрид Агамемнон, владыка с обширною властью, С храбрым вождем Мерионом, товарищем Идоменея. К ним обращаясь, сказал богоравный Ахилл быстроногий: "Знаем, о, славный Атрид, что далеко ты всех превосходишь Силой и ловкостью вместе в искусстве метания копий. Эту награду бери и вернись на корабль многоместный, А Мериону герою в награду копье предоставим, Если ты в сердце своем на мое предложенье согласен!" Так он сказал, и согласие царь изъявил Агамемнон. Отдал тогда Ахиллес боевое копье Мериону, Сын же Атрея – Талфибию таз драгоценный.
24
Кончив собранье, отважные дети ахеян По кораблям мореходным рассеялись быстро, желая Ужин скорей приготовить и сном насладиться отрадным. Лишь Ахиллес, вспоминая о милом товарище, плакал. Все укрощающий сон не касался его. Он метался, Припоминая про удаль и славную доблесть Патрокла, Сколько вдвоем подвизались они, сколько мук натерпелись, Битвы мужей презирая и моря опасные волны. И, вспоминая о том, проливал он обильные слезы И на постели ворочался, на бок ложился и навзничь, И на лицо. Наконец он на ложе вскочил и поднялся И, погруженный в печаль, стал блуждать по прибрежью морскому. Там и зари он дождался, на землю сошедшей и воды. Быстро тогда в колесницу он впряг лошадей быстроногих, Сзади ремнем привязал бездыханное Гектора тело, Трижды его поволок вокруг насыпи мертвого друга И на покой удалился в палатку, а тело троянца Ниц распростертым во прахе опять на прибрежии кинул. Но Аполлон Дальновержец, его и по смерти жалея, От оскверненья сберег, осенив золотою Эгидой, Чтоб, волочась по земле, не истерзанным труп сохранился. Так над божественным Гектором гневный Ахилл надругался. С жалостью вечные боги взирали на сына Приама. Зоркому Аргоубийце велят они тело похитить. Всем им такое решенье приходится по сердцу, кроме Геры, царя Посейдона и девы Афины Паллады. Эти упорствуют в гневе; лишь им ненавистны, как прежде, Троя, Приам и троянцы. Парис был виною их гнева: Двух оскорбил он богинь, посетивших его подле стада, Дав предпочтение третьей, польстившей в нем пагубной страсти. Но на двенадцатый день, с появленьем зари розоперстой, Феб Аполлон обратился к собранью богов и промолвил: "Вы беспощадны, губители боги! Не часто ли Гектор Бедра тельцов сожигал вам и жертвовал коз безупречных! Ныне и тело его никому не даете похитить И отнести в Илион, где б его увидала супруга, Мать и ребенок, и старец Приам, и народ весь троянский. Там бы с почетом его погребли и огню приобщили. Только мирволите вечно зловредному сыну Пелея, Мужу, в чьих мыслях нет правды, чье сердце в груди непреклонно. Хищную злобу в уме он питает, как лев кровожадный, Если он, силе великой и гордому духу покорный, Крадется к овцам, хранимым людьми, чтобы пищу похитить: Так Ахиллес загубил милосердье, и чужд ему вовсе Стыд, причиняющий смертным – то вред бесконечный, то пользу. Люди другие теряют и более близкого сердцу: Брата единоутробного или же милого сына. Все же, наплакавшись вдоволь, они утешаются в скорби, Ибо душою выносливой Парки людей наделили. Он же, исторгнув дыханье у славного сына Приама, Тело к коням привязал и волочит вкруг насыпи друга. Делом таким не доставит себе он ни славы, ни пользы, Только наш гнев на себя навлечет, не взирая на доблесть, Ибо он в ярости дикой бесчувственный прах оскверняет". Гневом пылая, в ответ белорукая Гера сказала: "Так бы оно и сбылось, как ты слово сказал Сребролукий, Если б Ахиллу и Гектору равная честь подобала. Гектор был смертно рожденный и матерью смертною вскормлен, Царь Ахиллес от богини рожден. Я сама же взрастила И воспитала ее и за смертного выдала замуж, За полководца Пелея, кто милость обрел у бессмертных. Все вы бессмертные боги на свадьбе ее находились. С цитрой и ты пировал, вероломный, негодных защитник!" Ей возражая, промолвил Зевес, облаков собиратель: "Полно, почтенная Гера, на вечных богов так сердиться! Не одинаков почет ждет обоих мужей, хоть и Гектор Был из троянских сынов наиболе угоден бессмертным, Так же и мне, оттого что в любезных дарах не скупился И постоянно снабжал мой алтарь изобильною пищей, Жиром и темным вином – нам подобная честь подобает. Все ж отказаться должны мы от мысли украсть его тело, Ибо исполнить ее невозможно тайком от Ахилла: Ночью и днем неотлучная мать охраняет героя. Пусть кто-нибудь из богов призовет ко мне тотчас Фетиду, Мудрый хочу преподать ей совет, чтобы сына склонила Взять у Приама дары и вернуть ему Гектора тело". Так он сказал. Ветроногая с вестью помчалась Ирида, На расстоянии равном меж Имбром крутым и Самосом Прыгнула в темное море – пучина кругом застонал. В бездну нырнула богиня, как груз упадает свинцовый, Если, привязанный к рогу степного быка, он стремится Быстро ко дну и приносит погибель прожорливым рыбам. Там средь глубокой пещеры она увидала Фетиду, Вкруг же нее остальные сидели все нимфы морские. Громко меж ними Фетида рыдала о сыне любезном, В Трое, от отчего края вдали, умереть осужденном. Став перед ней, быстроногая слово сказала Ирида: "В путь отправляйся, Фетида: премудрый Зевес призывает". И среброногая ей отвечала богиня Фетида: "Что приказать мне угодно великому богу? Стыжусь я С горем моим несказанным явиться в собранье бессмертных. Только иду. Его слово не праздно, какое ни скажет". Молвила дивная в сонме богинь и взяла покрывало, Самое темное выбрав – черней не бывает одежды – И понеслась, предводимая легкой, как ветер, Иридой. Вскоре поверхность волны расступилась пред ними. Богини Вышли на берег крутой и в пространное небо умчались. Там увидали Кронида, глядящего вдаль, а другие Окрест сидели блаженные, вечно живущие боги. Села близ Зевса она. Уступила ей место Афина, Гера же кубок с вином поднесла золотой, утешая Ласковой речью. Фетида, отпивши, вернула ей кубок. Первый меж ними промолвил отец и людей, и бессмертных: "Ты поднялась на Олимп, о, Фетида, на скорбь не взирая, С горем в душе несказанным. Я сам это вижу, богиня. Все же скажу необманно, зачем я призвал тебя ныне. Девять уж дней, как меж нами великая распря возникла Из-за убитого Гектора и Ахиллеса героя. Зоркому Аргоубийце велят они тело похитить, Я же всю славу и тут предоставить хочу Ахиллесу, Дабы и впредь сохранить в твоем сердце любовь и почтенье. К войску немедля вернись, повидайся с возлюбленным сыном. Боги, скажи, на него рассердились, а более прочих Я на него негодую за то, что, свирепствуя сердцем, Перед кривыми судами он Гектора держит доныне. Если боится меня, пусть вернет его тело за выкуп. Я же Ириду пошлю к непреклонному духом Приаму, Пусть отправляется к флоту Ахеян, чтоб выкупить сына, Пусть Ахиллесу дары повезет, чтоб смягчить его сердце". Молвил. Послушна была среброногая нимфа Фетида И с олимпийских высот устремилась поспешно на землю. Вскоре богиня достигла палатки любезного сына И Ахиллеса застала в слезах безутешно стонавшим, Вкруг же него хлопотали друзья и готовили завтрак, Тут же большую овцу густошерстую в ставке зарезав. Села почтенная мать к дорогому дитяти поближе, Нежно рукой потрепала и слово такое сказала: "Сын мой, доколе ты будешь тоской безутешной и плачем Сердце терзать, позабыв про еду и про сон благодатный? Было б тебе хорошо и с женою в любви сочетаться, Ибо недолгое время тебе еще жить остается: Смерть и судьба всемогущая близко стоят за тобою. Ныне внимательно слушай: к тебе я посланница Зевса. Боги, велел он сказать, рассердились, а более прочих Сам на тебя негодует за то, что, свирепствуя сердцем. Перед кривыми судами доныне ты Гектора держишь. Выдай скорей его тело, прими подобающий выкуп". И, отвечая, сказал богоравный Ахилл быстроногий: "Быть по сему! Кто мне выкуп доставит, пусть тело получит, Ежели так повелел Олимпиец, душой благосклонный". Так говорили о многом, в кругу кораблей быстроходных, Мать и воинственный сын. Между тем громовержец Олимпа Зевс отправлял в Илион и напутствовал словом Ириду: "Встань и, покинув Олимп, легконогая, в путь отправляйся, В Трою помчись и Приаму, великому духом, поведай, Пусть отправляется к флоту ахеян, чтоб выкупить сына, Пусть Ахиллесу дары повезет, чтоб смягчить его сердце. Без провожатых пусть едет, один, не сопутствуем стражей; Вестник старейший лишь может идти с ним, чтоб мулами править И колесницей прекрасноколесной и в город обратно Тело доставить героя, убитого дивным Ахиллом. Смерти пускай не боится и страха в душе не питает, Ибо дадим мы ему в провожатые Аргоубийцу; Будет его провожать он, пока не доставит к Пелиду. Но и потом, когда бог приведет его в ставку Ахилла, Тот его сам не убьет и дружине убить не дозволит. Не безрассуден Ахилл, не неистов и не беззаконен: Мужа молящего он пожалеет и примет радушно". Так он промолвил. Ирида помчалась и прибыла вскоре В Трою, в чертоги Приама, где вопли застала и слезы. Дети, царя окружив, на дворе перед домом сидели И орошали слезами одежды свои, а в средине Старец простертый лежал, весь закутанный в плащ, и землею Были покрыты его голова и могучие плечи. Сам он своими руками грязнил себя, в прахе катаясь. Рядом невестки и дочери плакали, сидя в чертогах, И поминали бойцов многочисленных, некогда сильных, Ныне в пыли распростертых, смиренных руками ахеян. Стала посланница Зевса пред старцем и слово сказала Голосом, тихо звучавшим, но трепет объял его члены: "Славный Приам Дарданид! Успокойся душой, не пугайся, Ибо я с вестью сегодня к тебе прихожу не дурною, С добрым являюсь советом: посланница я от Зевеса. Он и вдали озабочен тобой и тебя сожалеет. Зевс Олимпиец велит тебе выкупить Гектора тело И Ахиллесу дары отвезти, чтоб смягчить его сердце. Только один поезжай, не сопутствуем стражей троянской. Вестник старейший пусть едет с тобой, чтобы мулами править И колесницей прекрасноколесной и в город обратно Тело доставить героя, убитого дивным Ахиллом. Смерти не бойся, о, старец, и страхом в душе не волнуйся, Ибо с тобой провожатым отправится Аргоубийца. Будет тебя провожать он, пока не доставит к Пелиду. Но и потом, когда бог приведет тебя в ставку Ахилла, Тот не убьет тебя сам и дружине убить не дозволит. Не безрассуден Ахилл, не неистов и не беззаконен: Мужа молящего он пожалеет и примет радушно". Кончивши речь, быстроногая прочь улетела Ирида. Царь Дарданид приказал сыновьям приготовить Новую, дивной работы повозку для мулов и кузов. Сам же вернулся в покой благовонный, высоко покрытый, Сделанный пышно из кедра, имевший немало сокровищ. Вместе с собой он Гекубу позвал и промолвил супруге: "Друг мой! Посланница с неба от Зевса пришла и велела К флоту ахеян идти, чтобы милого выкупить сына И отвезти Ахиллесу дары, чтоб смягчить его сердце. Только поведай, супруга, какого ты мненья об этом? Ибо меня самого непреклонно душа побуждает В лагерь обширный ахеян, к судам быстроходным поехать". Так вопрошал он. И женщина плач подняла и сказала: "Горе! Куда рассудительность делась, которой ты прежде Славу снискал среди пришлых людей и царил над своими? Как, одинокий, дерзнешь ты отправиться к флоту ахеян И на глаза показаться тому, кто зарезал столь многих Славных твоих сыновей: у тебя, знать, железное сердце. Чуть лишь заметит вдали, чуть завидит твое приближенье, Не пожалеет тебя этот муж вероломный и лютый, Старость твою не почтит. Во дворце нам сидеть бы и плакать. Гектору, видно, судьба на роду так назначила раньше, Выпряла нитку в тот день, как его я на свет народила, Чтобы он съеден был псами, вдали от родителей милых, Подле жестокого мужа. О, если бы печень Ахилла Вырвать могла я и съесть! Лишь тогда бы ему отплатилось Все, что он Гектору сделал. А Гектор погиб не позорно, Но защищая троянцев и жен полногрудых троянских, Страха не зная в душе и не вспомнив ни разу о бегстве". И, отвечая, промолвил ей старец Приам боговидный: "Нет, не препятствуй желанью идти и не будь мне в чертоге Птицей вещуньей дурною, – меня убедить ты не сможешь. Если б идти мне велел кто из людей земнородных, Даже провидец грядущего, жрец или птицегадатель, Я бы сказал, что он лжет и совсем от него отвернулся. Ныне ж, когда я узрел и услышал бессмертного бога, Смело иду, ибо верю, что слово его не напрасно. А суждено умереть близь судов аргивян меднобронных, Рад я и смерти. Пускай обезглавлен я буду Ахиллом, Сына в объятьях держа, утоливши желание плакать". Так говоря он откинул покрышки с ларей драгоценных, Дюжину вынул оттуда больших покрывал тонкотканных, Дюжину платьев простых и столько ж ковров разноцветных, Столько ж красивых плащей и двенадцать в придачу хитонов, Золота десять талантов принес, предварительно взвесив, Пару треножников светлых, четыре прибавил к ним таза И драгоценнейший кубок – великий подарок фракийцев, Данный в то время ему, когда к ним он с посольством явился. Не поскупился старик, не оставил подарка в чертоге: Так ему сильно хотелось любезного выкупить сына. После он бранною речью прогнал из сеней всех троянцев: "Прочь, о, негодные люди! Иль мало вам слышно рыданий Каждому в доме своем, что явились ко мне, досаждая? Или вы рады тому, что Кронид покарал меня горем, Сына отняв дорогого, храбрейшего в сонме героев? Только потерю мою почувствовать всем вам придется: Легче со смертью его, убивать вас ахеянам станет. Пусть же умру я скорей и укроюсь в обитель Аида, Раньше, чем очи мои разграбление Трои увидят". Так говоря, он их посохом гнал, и рассеялись мужи Пред наступающим старцем. А он, упрекая обидно, Начал сзывать сыновей: Агафона, Гелена, Париса, Храброго в битвах Полита, бойца Антифона, Паммона, Славного Дия, равно Деифоба вождя с Гиппофоем. Он обратился ко всем сыновьям и воскликнул: О, недостойные дети, негодные! Быстро за дело! Лучше бы все вы погибли, а Гектор в живых оставался! О, я отец злополучный! Детей произвел я бесстрашных, Но ни единый из них не остался мне в Трое обширной. Нет богоравного Нестора, нет воеводы Троила, Гектора нет, кто бессмертным средь войска героем казался, Больше похожий на сына блаженного бога, чем мужа. Всех их Арей погубил, а дурные живут нередимо, Вы, плясуны, хвастуны, вожаки хороводов разгульных, Вы, похитители коз и ягнят у своих же сограждан! Долго ли будете вы снаряжать для меня колесницу, Скоро ль ее нагрузите, чтобы двинуться в путь нам немедля?" Так он промолвил. Они, испугавшись отцовского гнева, Вынесли тотчас повозку для мулов, о крепких колесах, Новую, дивной работы и кузов большой привязали. Тут же с колка они сняли ярмо из блиставшего бука, С пуговкой круглой в средине, с крючками, державшими вожжи, Вместе с ярмом и ремень захватили яремный, длиною Девять локтей, и, ярмо приложивши к точеному дышлу, К верхнему краю его, чрез кольцо пропустили затыку, Накрест три раза ремень обвязали вкруг пуговки круглой И, обмотавши остаток вкруг дышла, конец подогнули. Из дому после того принесли и сложили в повозку Все дорогие подарки – за голову Гектора выкуп, Мулов в повозку впрягли они твердокопытных, Некогда в дар принесенных мидийцами старцу Приаму, А под ярмо колесницы коней подвели быстроногих, Вскормленных старцем Приамом из гладко оструганных яслей. Старец Приам и глашатай, исполнены мудростью оба, В путь снаряжались меж тем под высокою кровлей чертога. Близко тогда подошла к ним Гекуба, смятенная духом, Кубок со сладким вином золотой взявши в правую руку, Чтобы они пред уходом могли совершить возлиянье. Став пред конями, она обратилась к Приаму со словом: "Вот соверши возлиянье с молитвой отцу Громовержцу, Чтобы назад от врагов невредимым вернуться дозволил, Если уж мне вопреки, ты, упорствуя, к флоту стремишься. Но и помимо того помолись Олимпийцу Крониду, Зевсу, Идейскому богу, кто сверху взирает на Трою, Пусть он пошлет тебе справа воздушную вестницу птицу, Ту, что сильнее других и ему всех пернатых милее, Чтобы, увидев глазами хорошее знаменье в небе, Ты, ободренный, пошел к кораблям аргивян быстроконных. Если же вестницы птицы тебе не пошлет Громовержец, Просьба моя и совет: как ни сильно желаешь душою, Не отправляйся сегодня к судам меднобронных данайцев". И, отвечая, промолвил ей старец Приам боговидный: "Если молиться велишь, подчинюсь, о, супруга! Полезно Руки к Зевесу отцу воздевать. Пожалеет, быть может". Так ей ответствовал старец и ключнице дал приказанье На руки чистую воду полить. И служанка предстала, В правой руке своей ковшик держа, а в другой рукомойник. Руки умывши, Приам у супруги взял кубок блестящий, Стал посредине двора и, вино возливая, молился. И, на пространное небо взирая, он слово промолвил: "Отче Зевес, повелитель Идейский, славнейший, сильнейший! Дай мне, придя к Ахиллесу, приязнь возбудить в нем и жалость. В знаменье справа пошли мне воздушную вестницу птицу, Ту, что сильнее других и тебе из пернатых милее, Дабы, увидев глазами хорошее знаменье в небе, Я, ободренный, пошел к кораблям аргивян меднобронных". Так он взывал, умоляя, и внял ему Зевс Промыслитель. Был им ниспослан орел, что меж птицами всех совершенней, Ловчий, большой, темнокрылый, – зовут его беркутом черным. Крылья огромных размеров с обеих сторон простирались, Столь же большие, как двери, снабженные крепким затвором, Что у богатого мужа прилажены в доме высоком. Справа явился он им и над Троей обширной промчался. Видя его, они все ощутили надежду и радость. Старец, в дорогу спеша, на свою колесницу взобрался И торопливо погнал из ворот, через гулкие сени. Мулы повозку влекли на двух парах колес, – ими правил Мудрости полный Идей; колеснице вослед поспевая. Правил конями Приам и, бичом погоняя блестящим, Городом ехал поспешно. Друзья за ним шли и вздыхали И провожали в слезах, словно смерти спешил он навстречу. После ж как, город минуя, они поля достигли, Дети царя и зятья в Илион повернули обратно, Сам же Приам и возница вперед устремились долиной И не укрылись от Зевса. Он сжалился, глядя на старца, И, обратившись к Гермесу, любезному сыну, промолвил: "Милый Гермес! Ты охотно вступаешь со смертными в дружбу И помогать им умеешь, когда лишь душа пожелает. Ныне к Приаму ступай и к ахейским судам многоместным Так проведи, чтоб никто не увидел его, не заметил Из аргивян меднобронных, пока не придете к Пелиду". Так он сказал. Не ослушался вестник Аргусоубийца. Быстро к ногам привязал он нетленную пару сандалий, Дивных на вид, золотых, что носили его и над морем, И над землей беспредельной легко как дыхание ветра. Взял и волшебный он посох, которым умел по желанью Сон наводить на глаза или спящих будить во мгновенье. Взяв этот посох, помчался могучий Аргусоубийца. Вскоре троянской долины достиг он и вод Геллеспонта, На ноги встал и пошел, уподобившись царскому сыну, В возрасте самом отрадном, с пушком на лице миловидном. Царь и глашатай, минуя гробницу высокую Ила, Подле потока привстали, чтоб мулы и резвые кони Жажду могли утолить, – уже сумрак спускался на землю. Тою порою Гермеса увидел поблизости вестник И, обращаясь к Приаму, крылатое слово промолвил: Ты оглянись, Дарданид, нынче действовать должно с оглядкой. Вижу какого-то мужа, боюсь, он прикончит нас быстро. Дай убежим в колеснице, а если бежать не удастся, Будем молить, припадая к ногам: пожалеет, быть может". Так он промолвил. У старца от ужаса ум помутился Волосы дыбом поднялись, колени под ним подкосились. Он, цепенея, стоял. И Гермес, раздающий богатство, Сам подошел к старику, его за руки взял и промолвил: "Ночью, родимый, куда ты коней погоняешь и мулов В этот божественный час, когда люди объяты покоем? Разве совсем не боишься ты дышащих злобой ахеян, Ваших врагов беспощадных, чей стан расположен так близко? Если кто-либо увидит, как ты быстролетною ночью Столько сокровищ везешь, – что тогда ты почувствуешь сердцем? Сам ты уж больше не молод, и старец тебя провожает, И отражать вы не в силах того, кто вас первый обидит. Но от меня ты дурного не жди. Я готов тебя, старец, Против других защищать: ты родного отца мне напомнил". И отвечая, сказал ему старец Приам боговидный: "Так все на деле и есть, как сказал ты, дитя дорогое. Но надо мною, должно быть, бессмертный простер свою руку, Если с таким вот как ты мне попутчиком дал повстречаться, В добрый ниспосланным час, столь прекрасным по виду и росту, Столь справедливым и мудрым, счастливых родителей сыном". И отвечая, сказал ему вестник Аргусоубийца: "Вправду, о, старец, ты слово сказал, как тебе подобает. Только теперь мне поведай и все объяви без утайки: Хочешь ли ты дорогие сокровища многие эти К людям чужим отвезти, где они в безопасности будут, Или вы все покидаете Трою, гонимые страхом, После того как храбрейший пал воин, – твой сын знаменитый, Не уступавший ни в чем аргивянам средь битвы жестокой". И отвечая, сказал ему старец Приам боговидный: "Кто ты, желанный, каких ты родителей сын благородный? Ты столь умно мне напомнил о смерти несчастного сына". И отвечая, сказал ему вестник Аргусоубица: "Старец! Меня вопрошая, о Гекторе хочешь разведать. Часто его пред собою видал я в бою мужегубном, Видел и в день, как погнавши обратно к судам быстроходным, Он умерщвлял аргивян и рубил заостренною медью, Мы же, в бездействии стоя, дивились: Ахилл богоравный, Гневный на сына Атрея, еще не дозволил нам биться. Я – Ахиллесов дружинник, на судне одном с ним приплывший. Родом и я мирмидонец, отец же мой – славный Поликтор, Муж, знаменитый богатством, такой же, как ты, престарелый. Шесть у него сыновей, я седьмым прихожусь по рожденью. Жребий мне выпал из урны – сюда провожать Ахиллеса. Вышел теперь я из стана осматривать поле. С зарею Подле стены Илионской Ахеяне битву затеют. Ибо досадно им стало сидеть, изнывая в покое. Больше не в силах цари обуздать нетерпение войска". И вопрошая, сказал ему старец Приам боговидный: "Если ты вправду соратник Ахилла Пелеева сына, То умоляю тебя, без утайки всю правду поведай: Все ль еще Гектора тело лежит пред кривыми судами, Иль, разрубивши на члены, Ахилл его бросил собакам?" И отвечая, сказал ему вестник Аргусоубийца: "Старец, его не пожрали досель ни собаки, ни птицы, Но невредимый лежит он в палатке Пелеева сына Пред кораблем быстроходным. Двенадцатый день освещает Труп, распростертый во прахе, а кожа на нем не истлела, Черви не точат его, что убитых мужей пожирают. Славный Пелид, с появленьем священной зари, каждодневно Злобно волочит его вкруг могилы любезного друга, Но изуродовать тела не мог. Сам придешь и увидишь, Как он покоится, свежий, умытый, без пятнышка крови И без пылинки земли. Все зиявшие раны закрылись, Что аргивяне в бою нанесли ему медью без счета. Так-то о сыне твоем беспечальные боги пекутся, Даже о мертвом: должно быть при жизни он был им угоден". Так говорил он. И старец почувствовал радость и молвил: "Видишь, дитя, как полезно богам предлагать Олимпийцам Должные жертвы. Мой сын – если только он жил когда-либо – Не забывал во дворце о богах, на Олимпе живущих. Вот отчего и о нем они вспомнили в жребии смерти. Ты же прими от меня этот кубок прекрасной работы. Нашим защитником будь, проведи под охраной бессмертных, В лагерь, пока не достигнем палатки Пелеева сына". И отвечая, сказал ему вестник Аргусоубийца: "Юношу ты искушаешь, но не обольстишь его, старец! Ты убеждаешь принять этот дар, не спросив Ахиллеса, Мужа, пред кем трепещу и кого я лишить опасаюсь Вещи малейшей, из страха чтоб худа со мной не случилось. Но провожатым твоим был бы согласен отправиться в Аргос, Бережно стал бы тебя охранять на воде и на суше, И уж никто б на тебя не напал, пренебрегши вожатым". Так благодетельный молвил Гермес и вскочил в колесницу, Вожжи и бич захватил торопливо в могучие руки, И неустанную силу вдохнул в лошадей он и в мулов. Вскоре подъехали мужи ко рву и к стене пред судами, В час, когда стража лишь ужин сбирать начинала. Сон на глаза им навеял посланник Аргоубийца, Всех усыпил и ворота открыл, отодвинув засовы, Старца Приама впустил и провел колесницу с дарами. Вскоре достигли они Ахиллесовой ставки высокой, Той, что царю своему мирмидонские мужи воздвигли, Пихтовых бревен в лесу нарубив, а для кровли высокой, Нежно-пушистый тростник на лугах близлежащих нарезав. Двор для владыки просторный они вкруг палатки разбили И обвели частоклом густым. Замыкались ворота Крепким засовом еловым огромным, и трое ахейцев Этот вдвигали засов и его выдвигали обратно. Но без труда и один Ахиллес задвигал его мощный. Благоподатель Гермес отворил перед старцем ворота, Въехал с сокровищем ценным, назначенным в дар Ахиллесу, Сам соскочил с колесницы на землю и слово промолвил: "Старец Приам! Я – Гермес, я – бессмертный, с Олимпа пришедший, Ибо отец мне велел быть твоим провожатым в дороге. Только пора мне домой. Не хочу на глаза показаться Храброму сыну Пелея. Бессмертным богам непристойно Явно пред всеми услугу оказывать смертному мужу, Ты же в палатку ступай, обними Пелиону колени, Именем старца отца и матери пышноволосой, Именем сына его умоляй, пока сердце в нем тронешь". Слово окончив, Гермес на вершину Олимпа вернулся, А престарелый Приам соскочил с колесницы на землю И приказал оставаться на месте вознице Идею. Тот и остался на страже коней легконогих и мулов. Царь же направился к дому Ахилла, любезного Зевсу, И увидал его в ставке. Дружина сидела поодаль. Двое лишь – Автомедон и Алким, от Арея рожденный, – Вместе служили владыке. Он только что ужинать кончил, Пищей себя подкрепил и питьем: еще стол был не убран. В ставку великий Приам незамечен вошел и, приблизясь, Обнял колени Ахилла и стал целовать ему руки, Грозные, многих его сыновей умертвившие руки. Точно скиталец несчастный, убивший на родине мужа, Бедствием страшным гонимый, к чужому приходит народу, Входит в чертог богача, и при виде его все дивятся: Так изумился Ахилл, богоравного видя Приама, Все изумились кругом и без слов друг на друга взирали. Царь же Приам, умоляя, промолвил Пелееву сыну: "Вспомни о милом отце, Ахиллес, небожителям равный, Столь же как я престарелом, стоящем на грустном пороге Старческих дней. Может быть и его притесняют соседи, И никого при нем нет, кто б войну отразил и опасность. Все же внимая порою, что ты наслаждаешься жизнью, Радость он чувствует в сердце и вместе надежду лелеет, По возвращеньи из Трои, до смерти все дни тебя видеть. Я же несчастнее всех, оттого что героев храбрейших В Трое на свет произвел, но в живых никого не осталось. Было сынов у меня пятьдесят, до прихода Ахеян (В этом числе девятнадцать от недр единой супруги, Всех же других сыновей принесли мне рабыни в чертогах). Многим колени сломил среди битвы Арей беспощадный. Сын оставался один, охранявший и город, и войско, Гектор, – и вот он тобою убит, за отчизну сражаясь. Ради него я теперь прихожу к кораблям быстроходным, Выкуп бесценный несу и тебе предлагаю за тело. Вечных побойся богов! О, сжалься, Ахилл надо мною! Вспомни о старом отце, – я безмерно его злополучней. То испытал я, чего не изведал никто из живущих: Руку убийцы моих сыновей я к устам прижимаю". Так говоря, он печаль об отце возбудил в нем и слезы. За руку взяв старика, Ахиллес оттолкнул его слабо. Оба заплакали громко, в душе о своих вспоминая: Старец – о Гекторе храбром, у ног Ахиллеса простертый, Царь Ахиллес – об отце и возлюбленном друге Патрокле. И раздавались по дому рыданья и вздохи обоих. После ж того как Ахилл богоравный насытился плачем И отлетело унынье от храброго сердца героя, С трона вскочил он поспешно и за руку поднял Приама, Сжалившись над головою седой и седой бородою. Он к старику обратился и слово крылатое молвил: "О, злополучный, ты вправду несчетные бедствия вынес. Как, одинокий, дерзнул ты отправиться к флоту ахеян И на глаза показаться тому, что зарезал столь многих Славных твоих сыновей: у тебя, знать, железное сердце. Только теперь отдохни и присядь на седалище это. Отдых на время дадим и печали, как сердцу ни больно. Горечь стенаний и слез ни к чему человеку не служит. Боги такой положили удел для людей злополучных – Жить среди вечного горя, а сами всегда беспечальны. Две на пороге у Зевса амфоры стоят, из которых Он раздает нам дары. В одной из них бедствия скрыты, Блага – в другой. И кому Громовержец из шлет вперемежку, Тот чередою подвержен то горю, то радостям жизни. Но обречен на позор, кому Зевс одни бедствия выбрал. Голод мучительный гонит его по земле плодородной И одинокий он бродит, богам ненавистен и людям. Так и Пелея с рожденья взыскали благими дарами Вечные боги. Меж всеми людьми оттого и блистал он Счастьем своим и богатством – владыка мужей мирмидонских. Смертного, боги его наделили супругой богиней. Но и ему небожитель назначил великое горе: Не родилось у Пелея в чертоге наследников царских. Лишь одного произвел он – и то кратковечного сына. Но и при жизни о нем не забочусь. Дряхлеющем сильно: Здесь, далеко от отчизны, сижу, всем твоим на погибель. И про тебя мы слыхали, что раньше ты, старец, был счаслив. На протяжении между Лесбосом, отчизной Макара, Краем Фригийским на севере и Геллеспонтом безбрежным Ты, говорят, о, старик, сыновьями блистал и богатством. Но небожители боги потом тебе горе послали. Битвы и сечи героев без роздыха длятся вкруг Трои. Но претерпи и снеси, на терзайся душой беспредельно, Ты не поможешь теперь, безутешно рыдая о сыне, Не воскресишь мертвеца, а лишь новое горе накличешь". И отвечая, сказал ему старец Приам боговидный: "Ты не сажай меня в кресла, питомец Зевеса, покуда Гектор в палатке лежит, погребенья так долго лишенный. Тело скорей отпусти, да увижу его пред глазами Сам же прими от меня привезенный бесчисленный выкуп. Пользуйся им беспечально, вернись в дорогую отчизну, Ты, кто дозволил мне жить и глядеть на сияние солнца". Но, исподлобья взглянув, Ахиллес быстроногий ответил: "Ты не гневи меня, старец! И сам я в душе был намерен Гектора тело вернуть. От Зевеса посланницей легкой Мать прилетела ко мне, дочь великого старца морского. Сам же я разумом понял и тщетно, Приам, ты скрывал бы, Что к быстроходным судам приведен ты одним из бессмертных. Смертный и силой цветущий, не смел бы отправиться в лагерь, Или, проникнув туда, не укрылся б от бдительной стражи И не легко б отодвинул засовы на наших воротах. Вот отчего не волнуй мою грудь, не буди в ней печали, Чтобы тебя самого, хоть сюда ты пришел, как проситель, Я среди ставки не бросил и Зевсов завет не нарушил". Так он сказал, и старик, испугавшись, послушался слова. Сын же Пелея, как лев, устремился за двери палатки И не один: вслед за ним из дружины отправилось двое – Автомедон и Алким, – их обоих любил сын Пелея, Больше товарищей прочих, со времени смерти Патрокла. Мулов и резвых коней от ярма отпрягли они быстро И, пропустивши в палатку глашатая старца Приама, В кресло его посадили, а сами снесли с колесницы Выкуп богатый за голову Гектора, сына Приама. Два лишь плаща отложили они да хитон крепкотканный, Чтобы закутать в них труп, перед тем как везти его в Трою. Кликнув рабынь, повелели умыть и намазать елеем Тело, отнесши поодаль, чтоб сына Приам не увидел. Ибо Ахилл опасался, что старец, при виде дитяти, Гнева не сдержит в печальной душе и что сам, разъяренный, Он умертвит старика, преступая веленья Зевса. После того как служанки умыли и маслом натерли Гектора труп и красивым обвили плащом и хитоном, Сам Ахиллес, приподняв, положил Приамида на ложе, Оба товарища тотчас его отнесли в колесницу. Тяжко вздохнул Ахиллес, обращаясь к умершему другу: "Ты не сердись, о, Патрокл возлюбленный, если в Аиде Весть донесется к тебе, что я Гектора дивного тело Выдал отцу дорогому: он выкуп мне дал не бесславный. Я и тебе уделю из подарков, какие прилично". Слово сказав, Ахиллес богоравный вернулся в палатку, Сел на искусно украшенный трон, им покинутый раньше, К задней стене прислоненный, и слово промолвил Приаму: "Сын твой тебе возвращен, как велел ты, о, старец почтенный. Там на носилках лежит; с появленьем зари, уезжая, Сам ты увидишь его. А теперь дай об ужине вспомним. Не забывала о сладостной пище сама Ниобея, Та, у которой двенадцать погибло детей средь чертога – Шесть дочерей пышнокудных и столько же юношей сильных. Юношей Феб Аполлон умертвил из блестящего лука, Дев – Артемида охотница, в гневе на мать Ниобею, Ибо дерзала равняться с Латоной прекрасноланитной: Двух, мол, Латона детей родила, у не же их много. Дети Латоны, хоть было их двое, тех многих убили. Дней они девять лежали в крови; их никто из народа Не хоронил: Олимпиец сердца обратил у всех в камень. Лишь на десятый их день погребли небожители боги. Вспомнила тут Ниобея о пище, от слез утомившись. Ныне средь скал где-нибудь, средь безмолвия гор, на Сипиле, Где, говорят, собираются нимфы богини и пляшут Вдоль берегов Ахелоя, – она, хоть и ставшая камнем, Вечную чувствует скорбь, причиненную гневом бессмертных. Дай же припомним о пище и мы, о, божественный старец! Вдоволь успеешь потом над любезным наплакаться сыном, В Трою доставив его. Там он слез причинит вам довольно". Молвил, пошел и овцу белорунную медью зарезал. Тут же дружинники кожу содрали, очистили тело И вертелами пронзили, искусно разрезав на части. После, прожарив заботливо, все от огня удалили. Автомедон пред гостями поставил в прекрасных корзинах Хлеб на обеденный стол, а мясо делил сын Пелея. И к приготовленным яствам простерли они свои руки. После ж того как желанье питья и еды утолили, Старец Приам Дарданид стал рассматривать сына Пелея, Росту дивясь и красе: он во всем был похож на бессмертных. В свой же черед и Ахилл с удивленьем рассматривал старца, Кротким лицом восхищаясь и слушая мудрое слово. А как насытились оба они созерцаньем друг друга, Первое слово сказал престарелый Приам боговидный: "Спать уложи нас теперь, о, владыка, питомец Зевеса, Сном благодатным дозволь насладиться на ложе спокойном, Ибо с тех пор как мой сын от руки твоей пал бездыханный, Сном у меня не смыкались ни разу под веками очи. Я вопиял неумолчно, снедаемый тысячью бедствий, И посредине двора я лежал, распростертый во прахе. Ныне впервые и пищи вкусил я, вином темнокрасным Горло свое омочил, а все время еды не касался". Молвил. Тогда Ахиллес мирмидонцам велит и рабыням Вынести ложе под портик, настлать в изобилии тканей Мягких, пурпурного цвета, окутать их сверху коврами И положить одеяла густые, которыми можно укрыться. С факелом ярким в руках прислужницы вышли из ставки И торопливо постлали, как царь повелел, две постели. К старцу Приаму, шутя, сын Пелея тогда обратился: "Спи перед домом в сенях, сторожи нас, любезнейший старец, Чтобы никто не вошел из ахейских советников славных, – Часто в палатках моих они здесь заседают по праву. Если увидит тебя кто-нибудь из них темною ночью, Как бы он вдруг не донес Агамемнону, пастырю войска. Выдача трупа тогда б задержалась на долгое время. Только теперь мне поведай и все объяви без утайки: В сколько намерен ты дней погребение Гектора кончить, Чтоб воздержался я сам и войска удержал от сраженья"? И, отвечая, сказал ему старец Приам боговидный: "Если дозволишь исполнить обряд погребенья над сыном, Этим поступком, Ахилл, мне окажешь великую милость. Ведаешь сам, что мы заперты в Трое, что в лес за дровами Путь предстоит нам далекий, – троянцы же страхом объяты. Девять мы дней над ним будем в чертоге рыдать, на десятый Труп предадим погребенью и пир для народа устроим. В день вслед за этим воздвигнем обширный курган надмогильный, А на двенадцатый будем сражаться, коль нужда заставит". И, отвечая, сказал быстроногий Ахилл богоравный: "Так все и будет, о, старец Приам Дарданид, как желаешь. Я прекращаю войну на все время, как сам ты назначил". Слово такое промолвив, за правую руку близь кисти Старца берет Ахиллес, чтобы страх в его сердце разсеять. Вскоре затем улеглись и заснули в сенях перед домом Старец Приам и глашатай, исполнены мудрости оба. Тотчас заснул и Ахилл в глубине своей крепкой палатки; Рядом легла Бризеида, прекрасноланитная дева. Прочие боги, равно как и мужи, бойцы с колесницы, Спали спокойно всю ночь, укрощенные сном благодатным. Лишь на Гермеса, подателя благ, сладкий сон не спускался. Все он обдумывал в мыслях, как старца Приама владыку, Тайно от стражи священной, обратно от флота доставить. Стал он над ним в головах и такое сказал ему слово: "Ты не предвидишь опасности, ежели можешь так долго Спать средь враждебных мужей, полагаясь на слово Ахилла. Ныне за плату большую ты выкупил мертвого сына, А за тебя за живого твои сыновья остальные Выкуп и втрое дадут, если царь Агамемнон узнает О пребываньи твоем и другие узнают ахейцы". Так он промолвил. Старик испугался и вестника будит. Тут же Гермес стал впрягать лошадей быстроногих и мулов И через лагерь погнал, – никто из ахеян не видел. Вскоре они подоспели ко броду реки светлоструйной Многопучинного Ксанфа, дитяти бессмертного Зевса. Тотчас Гермес отлетел на пространный Олимп многоверхий. В ризах шафранного цвета Заря рад землей распростерлась. Старец Приам и глашатай с великим стенаньем и плачем Гнали коней к Илиону, а мулы шли сзади с убитым. Только никто из мужей или жен не увидел их раньше, Чем золотой Афродите подобная видом Кассандра. С выси Пергамской она увидала отца в колеснице, Рядом с глашатаем, часто кричавшим на улицах Трои, Дальше увидела мулов и труп, на носилках лежащий Плачем она залилась и на весь Илион завопила: "Мужи и женщины Трои! Спешите, чтоб Гектора видеть, Вы, кто когда-то, ликуя, встречали его из сражений, Ибо великой утехой для города был он и войска". Так призывала она. И никто из троян и троянок Дома тогда не остался, – всех страшная скорбь охватила. Все устремились к воротам навстречу везущему тело. А впереди перед всеми почтенная мать и супруга Бросились к легкой повозке и обняли голову трупа Волосы рвали они на себе, и кругом все рыдали. Так бы они целый день до заката блестящего солнца, Над мертвецом близ ворот проливали обильные слезы, Если бы старец Приам с колесницы не крикнул народу: "Вы расступитесь, друзья, и дозвольте проехать на мулах, После насытитесь плачем, как тело домой привезу я". Так он сказал и толпа расступилась перед колесницей. Вскоре достигли они знаменитых чертогов Приама И, положив мертвеца на прекрасное ложе резное, Вкруг разместили певцов, запевал похоронных рыданий, Песню певцы начинали, а женщины вторили плачем. Раньше других белорукая плач подняла Андромаха, Руки простерши на голову Гектора мужеубийцы: "Рано, супруг, ты похищен у жизни, меня покидаешь В царском чертоге вдовою, когда наш малютка так молод К жизни рожденный от нас, злополучных, боюсь, не достигнет Лет он цветущих: но раньше погибнет священная Троя. Ибо погиб наш блюститель, хранивший твердыню троянцев И защищавших их жен дорогих и детей малолетних. Вскоре их в плен повезут на глубоких судах мореходных. Буду и я между ними. И ты, наш малютка, со мною В землю последуешь вражью, где ждет меня труд недостойный, Где угождать поневоле жестокому буду владыке. Или, за руку схватив, тебя с башни ахеец низринет, Смерти жестоко подвергнет за то, что родитель твой Гектор Брата убил у него, иль отца, или малого сына, Ибо он многих данайцев заставил грызть землю зубами. С ними неласков бывал твой отец среди сечи кровавой, И оттого безутешно все плачут по нем в Илионе. Гектор! Стенанья и скорбь причинил ты родителям нежным, Мне же, несчастной, оставил бы больше печали, чем прочим. С ложа ко мне на прощанье ты рук не простер, умирая, Не завещал мне пред смертью разумного, доброго слова, Чтобы я ночью и днем со слезами его вспоминала". Так говорила, рыдая, и жены ей вторили плачем. Следом за ней и Гекуба сказала печальное слово: "Гектор, из всех сыновей душе наиболее милый! Ты у меня и при жизни был дорог богам Олимпийским, Ныне они о тебе позаботились даже о мертвом. Прочих моих сыновей, взявши в плен, Ахиллес быстроногий Продал в неволю к чужим, за пределы бесплодного моря, И на Самос, и на Имбир, и на остров Лемнос неприступный. Только тебя умертвил он широкоотточенной медью И волочил вкруг могилы сраженного в битве тобою Милого друга Патрокла, хоть не воскресил его этим. Все же, нетронутый тленьем, как будто недавно убитый, Ныне в чертоге лежишь, точно муж, кого Феб сребролукий, Быстро настигнув, сразил безболезненной, тихой стрелою". Так говорила в слезах, и немолчным все вторили плачем. Третьей за ними Елена печальное слово сказала: "Гектор, из деверей всех ты душе наиболее дорог С самого дня, когда мужем мне стал Александр боговидный, В Трою привезший меня, – о, зачем не погибла я раньше! Вот уж двадцатый исполнился год с той поры, как, покинув Отчую землю, сюда я пришла, и ни разу за все это время Я от тебя не слыхала дурного, обидного слова. Если ж другой кто-нибудь попрекал меня в этом чертоге, Деверь ли или одна из золовок и гордых невесток Или свекровь (только свекор был кроток со мной, как родитель), – Ты останавливал их, убеждал их разумною речью, Действовал кротостью сердца и полными ласки словами. Вот отчего над тобой и собой, горемычная, плачу. В Трое пространной теперь у меня не осталось другого Кроткого друга, как ты. Я троянцам внушаю лишь ужас". Так говорила в слезах, и народ ей стенаньями вторил. Тою порою Приам обратился к народу со словом: "Ныне троянцы ступайте и дров привезите в наш город. Только не бойтесь в лесу многолюдной засады ахеян, Ибо Ахилл обещал мне, от черных судов отпуская, Не ополчаться, покуда двенадцатый день не настанет". Молвил. Они же волов заложили в повозки и мулов И торопливо собрались толпой пред воротами Трои. Девять без отдыха дней дрова они в Трою возили И на десятый лишь день, с появленьем зари светоносной, Вынесли Гектора труп, проливая обильные слезы, И, положив на верхушку костра, развели под ним пламя. Чуть лишь из сумерек ранних заря розоперстая вышла, Стал собираться народ у костра знаменитого мужа. И, многолюдной толпою поспешно собравшись, троянцы Весь погасили костер, заливая вином темнокрасным, Все орошая, что только от силы огня сохранилось. После того и дружина, и Гектора братья родные Белые кости собрали, и слезы по лицам струились. Вместе собравши, они в золотую их урну вложили И покрывалом окутали мягким пурпурного цвета. Урну с костями потом опустили в глубокую яму И заложили могилу огромными камнями сверху. После воздвигли курган, а лазутчики в поле сидели, Глядя за тем, чтоб ахейцы не ринулись в битву до срока. Насыпь воздвигнув средь поля, троянцы вернулися в город, Снова там чинно собрались и сели за пир погребальный В пышных чертогах Приама, взращенного Зевсом владыки. Так они тризну свершали по Гекторе, славном вознице.

1 (Перевод Вересаева)
Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, Гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам, Много сильных душ героев пославший к Аиду, Их же самих на съеденье отдавший добычею жадным Птицам окрестным и псам. Это делалось, волею Зевса, С самых тех пор, как впервые, поссорясь, расстались враждебно Сын Атрея, владыка мужей, и Пелид многосветлый. Кто ж из бессмертных богов возбудил эту ссору меж ними? Сын Лето и Зевса. Царем раздраженный, наслал он Злую болезнь на ахейскую рать. Погибали народы Из-за того, что Хриса-жреца Атрид обесчестил. Тот к кораблям быстролетным ахейцев пришел, чтоб из плена Вызволить дочь, за нее заплативши бесчисленный выкуп. Шел, на жезле золотом повязку неся Аполлона, И обратился с горячей мольбою к собранью ахейцев, Больше всего же - к обоим Атридам, строителям ратей: "Дети Атрея и пышнопоножные мужи ахейцы! Дай вам бессмертные боги, живущие в домах Олимпа, Город приамов разрушить и всем воротиться в отчизну! Вы же мне милую дочь отпустите и выкуп примите, Зевсова сына почтивши, далеко разящего Феба". Все изъявили ахейцы согласие криком всеобщим Честь жрецу оказать и принять блистательный выкуп. Лишь Агамемнону было не по сердцу это решенье; Нехорошо жреца он прогнал, приказавши сурово: "Чтобы тебя никогда я, старик, не видал пред судами! Нечего здесь тебе медлить, не смей и вперед появляться! Или тебе не помогут ни жезл твой, ни божья повязка. Не отпущу я ее! Состарится дочь твоя в рабстве, В Аргосе, в нашем дому, от тебя, от отчизны далеко, Ткацкий станок обходя и постель разделяя со мною. Прочь уходи и меня не гневи, чтобы целым вернуться!" Так он сказал. Испугался старик и, послушный приказу, Молча побрел по песку вдоль громко шумящего моря. От кораблей удалясь, опечаленный старец взмолился К сыну прекрасноволосой Лето, Аполлону владыке: "Слух преклони, сребролукий, о ты, что стоишь на защите Хрисы и Киллы священной и мощно царишь в Тенедосе! Если, Сминфей, я когда-либо храм тебе строил на радость, Если когда пред тобою сжигал многотучные бедра Коз и быков, то услыши меня и исполни желанье: Пусть за слезы мои отмстят твои стрелы данайцам!" Так говорил он, молясь. И внял Аполлон сребролукий. Быстро с вершин олимпийских пошел он, охваченный гневом, Лук за плечами неся и колчан, отовсюду закрытый; Громко крылатые стрелы, трясясь за плечами, звенели Вместе с движеньями бога. Он шествовал, ночи подобный. Сев вдали от ахейских судов, тетиву натянул он; Страшно серебряный лук зазвенел под рукой Аполлона. Мулов начал сперва и быстрых собак поражать он, После того и в людей посыпались горькие стрелы. Пламя костров погребальных всечасно пылало повсюду. Девять носилися дней аполлоновы стрелы по стану. В день же десятый созвал Ахиллес народ на собранье, Это внушила ему белорукая Гера богиня: Скорбью терзалась она, погибающих видя данайцев. Стали сбираться они, и, когда на собранье сошлися, С места поднявшись, пред ними сказал Ахиллес быстроногий: "Видно, придется, Атрид, после долгих скитаний обратно Нам возвращаться домой, если смерти избегнуть удастся: Страшно и гибельный мор, и война истребляют ахейцев. Спросим однако жреца какого-нибудь иль пророка. Иль толкователя снов: ведь и сон посылается Зевсом. Пусть нам поведает он, отчего Аполлон так рассержен: Гневен ли он за обет неисполненный, за гекатомбу? Или же дыма от жира баранов и коз без порока Требует бог, чтобы нас от жестокого мора избавить?" Так произнес он и сел. И тогда пред собраньем ахейцев Встал Калхас Фесторид, превосходный гадатель по птицам. Ведал, премудрый, он все, что было, что есть и что будет, И по просторам морским направлял корабли к Илиону Силой гадания, данной ему Аполлоном владыкой. Добрых намерений полный, взял слово и стал говорить он: "О Ахиллес! Объяснить мне велишь ты, любимец Зевеса, Гнев Аполлона, далеко разящего бога-владыки. Я объясню. Но пойми и меня, - поклянися мне раньше, Что защитить пожелаешь меня и рукою, и словом. Думаю, сильно придется разгневать мне мужа, который Аргосом правит, которому все здесь ахейцы послушны. Страшен для низшего царь, если злобу его он возбудит. Вспыхнувший гнев он хотя и смиряет на первое время, Но сокровенную злобу, покуда ее не проявит, В сердце таит. Рассуди ж и скажи мне, спасешь ли меня ты?" Тотчас Калхасу в ответ сказал Ахиллес быстроногий: "Смело веление бога открой нам, какое б ни знал ты. Фебом клянусь я, Зевеса любимцем, которому также Молишься сам ты, Калхас, открывая веления бога: Нет, пред судами, покуда живу на земле и смотрю я, Рук тяжелых, клянусь, никто на тебя не поднимет В стане пространном данайцев, хоть будь это сам Агамемнон, Властию нынче верховной гордящийся в войске ахейском!" Сердцем тогда осмелел и сказал безупречный гадатель: "Сердится не за обет неисполненный иль гекатомбу Феб, но за Хриса жреца: обидел его Агамемнон, Дочь ему выдать назад отказался и выкуп отвергнул. Этого ради карает нас бог, и еще покарает. Не отведет от данайцев постыдной он гибели прежде, Чем быстроглазую дочь отцу не вернете обратно Даром, без выкупа, - прежде, чем в Хрису святой гекатомбы Не привезете. Тогда лишь на милость мы бога преклоним". Слово окончил и сел Фесторид. И с места поднялся Сын Атрея, герой Агамемнон пространнодержавный. Гневом пылал он. В груди его мрачное сердце ужасной Злобой наполнилось. Ярко глаза загорелись огнями. Прежде всего он Калхасу ответил, зловеще взглянувши: "Бед предвещатель! Хорошего ты никогда не сказал мне! Вечно приятно тебе только бедствия людям пророчить. Доброго слова ни разу ты нам не сказал, не поведал. Вот и теперь объявляешь ты всем, как речение бога, Будто бы беды данайцам за то ниспослал Дальновержец, Что за прекрасную Хрисову дочь я блистательный выкуп Не пожелал получить. Ну да! Я хочу ее очень Дома иметь; Я ее Клитемнестре, законной супруге, Предпочитаю: нисколько не хуже она Клитемнестры Станом своим и лицом, своими делами и нравом. Но соглашаюсь: ее возвращу, если требует польза. Лучше желаю я видеть спасенье, чем гибель народа. Вы ж мне награду тотчас приготовьте, чтоб я средь ахейцев Не оставался один безнаградным, - прилично ли это? Сами вы видите все, что свою я теряю награду". Так он сказал. И ответил ему Ахиллес быстроногий: "Сын многославный Атрея, корыстнейший муж между всеми! Высокодушным ахейцам где взять тебе эту награду? Мы не имеем нигде сохраняемых общих сокровищ; Что в городах разоренных мы добыли, всё поделили; А отбирать у народа, что было дано, не годится. Лучше ее возврати в угождение богу. А после Втрое и вчетверо все мы, ахейцы, за это заплатим, Если поможет нам Зевс крепкостенную Трою разрушить". Сыну Пелея в ответ сказал Агамемнон владыка: "Доблестен ты, Ахиллес, на бессмертных похожий, - однако Полно лукавить: меня провести иль склонить не сумеешь! Хочешь, чтоб сам обладал ты наградой, а я, обойденный, Так, без нее бы сидел? И велишь, чтобы эту отдал я? Пусть же ахейцы меня удовольствуют новой наградой, Столь же приятною сердцу, вполне равноценною с первой. Если же в том мне откажут, то сам я приду и награду Или твою заберу, иль Аяксову, иль Одиссея Дать заставлю; и рад тот не будет, к кому я явлюся! Все это, впрочем, подробно обдумать мы сможем и после. Нынче же черный корабль на священное море мы спустим, Выберем тщательно лучших гребцов, гекатомбу поставим И Хрисеиду посадим, прекрасноланитную деву. Станет один во главе кто-нибудь, разумный в советах, - Идоменей, Одиссей ли божественный, храбрый Аякс ли, Или и сам ты, Пелид, ужаснейший между мужами, С тем, чтобы жертвою к нам Дальновержца на милость подвигнуть". Гневно взглянув на него, отвечал Ахиллес быстроногий: "Эх, ты, в бесстыдство одетый, о выгоде все твои думы! Кто из ахейцев захочет твои предложения слушать - В путь отправляться какой-то иль храбро с врагами сражаться? Я за себя ли пришел, чтобы против троян-копьеборцев Здесь воевать? Предо мною ни в чем не повинны троянцы. Ни лошадей, ни коров у меня ведь они не угнали, - В счастливой Фтии моей, многолюдной, плодами богатой, Нив никогда не топтали; безмерные нас разделяют Горы, покрытые лесом, и шумные воды морские. Нет, для тебя мы, бесстыдник, пришли, чтобы ты был доволен, Честь Менелая блюдем и твою, образина собачья! Ты ж за ничто это все почитаешь и все презираешь. Также и мне ты грозишь, что моей завладеешь добычей, Подвигов тяжких наградой ахейцами мне присужденной. Но никогда не имею награды я равной с твоею, Если ахейцы какой-нибудь город троянский захватят. Больше всего нас приводят к победе средь сечи жестокой Эти вот руки мои; но как только дележ наступает, Дар богатейший - тебе. А я, и немногим довольный, В стан свой к судам возвращаюсь, трудом боевым истомленный. Еду теперь же во Фтию! Гораздо приятней вернуться На кораблях изогнутых домой. Посрамленный тобою, Не собираюсь тебе умножать здесь богатств и запасов!" Тут возразил Ахиллесу владыка мужей Агамемнон: "Что же, беги, если хочешь! Не я умолять тебя стану Ради меня оставаться; останутся здесь и другие; Честь мне окажут они, а особенно Зевс промыслитель. Всех ненавистней ты мне меж царями, питомцами Зевса. Только раздоры, война и сраженья тебе и приятны. Да, ты рукою могуч. Но ведь это дано тебе богом. В дом возвращайся к себе с кораблями своими, с дружиной. Правь мирмидонцами там. По тебе я, поверь, не печалюсь, Гнев твой меня не страшит, а грозить тебе буду я вот как: Феб-Аполлон у меня Хрисеиду мою отнимает, - Пусть! Ее на моем корабле и с моею дружиной Я отошлю; но к тебе я приду и твою Брисеиду Сам уведу, награду твою, чтобы ясно ты понял, Силой насколько я выше тебя, и чтоб каждый страшился Ставить со мною себя наравне и тягаться со мною!" Так говорил он. И яростный гнев охватил Ахиллеса. Сердце в груди волосатой меж двух колебалось решений: Или, острый свой меч обнажив, у бедра его бывший, В разные стороны всех разбросать и убить Атреида, Или же гнев прекратить, смирив возмущенное сердце. В миг, как подобными думами разум и сердце волнуя, Страшный свой меч из ножен извлекал он, явилась Афина С неба; послала ее белорукая Гера богиня, Сердцем обоих любя и равно об обоих заботясь. Став позади Ахиллеса, коснулась волос его русых, Видима только ему, никому же из прочих незрима. Быстро назад обернулся Пелид изумленный; узнал он Сразу Палладу-Афину; блестели глаза ее страшно. Громким голосом ей он слова окрыленные молвил: "Дочь Эгиоха, зачем ты сюда ниспустилась с Олимпа? Иль пожелалось тебе увидать Агамемнона наглость? Но говорю я тебе, и я это намерен исполнить: Скоро он дух свой чрезмерной своею надменностью сгубит!" Так отвечала ему совоокая дева Афина: "Бурный твой гнев укротить я сошла, если будешь послушен, С неба; послала меня белорукая Гера богиня, Сердцем обоих любя и равно об обоих заботясь. Ну, оканчивай ссору, рукою меча не касайся! Словом, впрочем, ругайся, каким тебе будет угодно. Вот что тебе я скажу, и все это исполнится точно: Вскоре тебе здесь дарами такими ж прекрасными втрое За оскорбленье заплатят. Сдержись же и нам повинуйся!" Ей отвечая, промолвил тогда Ахиллес быстроногий: "Вашего с Герою слова, богиня, я слушаться должен, Как бы духом гнев ни владел, ибо так оно лучше. Тем, кто послушен богам, и боги охотно внимают". На рукоятке серебряной стиснув тяжелую руку, Меч свой огромный в ножны опустил Ахиллес, покоряясь Слову Афины. Она ж на Олимп воротилась обратно В дом Эгиоха-Зевеса, в собрание прочих бессмертных. Сын же Пелея с словами суровыми тотчас к Атриду Вновь обратился, и в сердце нисколько не сдерживал гнева: "Пьяница жалкий с глазами собаки и с сердцем оленя! Ты никогда ни в сраженье отправиться вместе с народом, Ни очутиться в засаде с храбрейшими рати мужами Сердцем своим не решался. Тебе это кажется смертью. Лучше и легче в сто раз по широкому стану ахейцев Грабить дары у того, кто тебе прекословить посмеет. Царь, пожиратель народных богатств, - над презренными царь ты! Будь иначе, - в последний бы раз ты нахальничал нынче. Но говорю я тебе и великою клятвой клянуся, - Этим жезлом я клянусь, который ни листьев, ни веток Вновь не испустит, однажды в горах от ствола отделенный, Зелени больше не даст, раз медь уж с него удалила Листья с корой и ветвями; теперь его носят в ладонях Судьи, ахейцев сыны, уставы блюдущие Зевса. Пусть этот жезл тебе будет моею великою клятвой: Время придет, и ахейцев сыны возжелают Пелида Все до последнего; горько крушась, ты помочь им не сможешь В битве, когда под ударами Гектора-мужеубийцы Будут толпами они погибать; истерзаешь ты скорбью Сердце свое, что ахейца храбрейшего так обесчестил!" Так сказал Ахиллес и, стремительно на землю бросив Жезл, золотыми гвоздями обитый, уселся на место. Сидя напротив, Атрид бушевал. Тут сладкоречивый Нестор поднялся, пилосский оратор с голосом звучным. Слаще пчелиного меда текли с языка его речи. Два поколенья исчезло людей, предназначенных к смерти, С кем родился он когда-то и вырос в хранимом богами Пилосе, - третьим уже поколеньем старик управлял там. Добрых исполненный чувств, обратился он к ним и промолвил: "Горе! Великая скорбь на ахейскую землю нисходит! Как ликовали б владыка Приам и Приамовы дети, Сколь беспредельную радость троянцы бы все испытали, Если б узнали, какую вы распрю затеяли оба, - Вы, меж данайцев в собраниях первые, первые в битвах! Мой не отриньте совет: ведь на много меня вы моложе. Знал я когда-то мужей и сильнее, чем вы, и храбрее; С ними я дело имел, и они не гнушалися мною. Нет, подобных мужей не видал я и ввек не увижу, - Воинов, как Пирифой и Дриант, предводитель народов, Иль как Эскадий, Кеией, Полифем, небожителям равный, Иль порожденный Эгеем Тезей, на бессмертных похожий. Были то люди могучие, слава сынов земнородных. Были могучи они, с могучими в битвы вступали, Горных чудовищ сражали, ввергая в ужасную гибель. Был я, однако, и с ними в содружестве, Пилос покинув, Издалека к ним пришедши: меня они вызвали сами. Тех побеждал я чудовищ один на один. А сражаться С ними никто б из людей не осмелился, нынче живущих. Слушали речи мои и советы мои принимали Эти люди. Примите и вы. Так было бы лучше. Ты, Агамемнон, хоть властью силен, не лишай Ахиллеса Девушки: раньше в награду ему ее дали ахейцы. Также и ты, Пелеид, с царем перестань препираться: Чести подобной, как он, не имел ни единый доныне Царь-скиптроносец, которого Зевс возвеличивал славой. Пусть ты очень силен, пусть богинею на свет рожден ты, Все ж тебя выше Атрид: людей ему больше подвластно. Сердце свое усмири, Атреид, я тебя умоляю, Гнев прекрати на Пелида: сильнейшим он служит оплотом Всем нам в войне злополучной, которую нынче ведем мы". Нестору молвил в ответ повелитель мужей Агамемнон: "Так, справедливо ты все говоришь и разумно, о старец! Но человек этот всех тут желает собою превысить, Хочет начальствовать всеми и всеми решительно править, Хочет указывать всем. Но навряд ли ему подчинятся. Или вечные боги создали его копьеборцем Лишь для того, чтобы бранными всех осыпал он словами?" Речь его перебив, отвечал Ахиллес многосветлый: "Трусом ничтожным меня справедливо бы все называли, Если б во всем, что ни скажешь, тебе уступал я безмолвно. Этого требуй себе от другого кого-нибудь; мне же Ты не приказывай: я подчиняться тебе не желаю! Слово иное скажу, и обдумай его хорошенько: В бой руками вступать из-за девушки я не намерен Против тебя иль другого кого: вы взяли, что дали. Но ничего из другого, что есть пред судном моим черным, Против воли моей захватив, унести ты не сможешь! Если же хочешь, попробуй, пускай и вот эти увидят: Черная кровь из тебя вдоль копья моего заструится!" Так меж собою сражаясь словами враждебными, оба С мест поднялись и собранье ахейских дружин распустили. В ставку свою к кораблям равнобоким Пелид богоравный Шаг свой направил, при нем и Патрокл с мирмидонской дружиной, Сын же Атрея на море спустил быстроходное судно, Двадцать выбрал гребцов, погрузил на него гекатомбу, Дар Аполлону, и сам прекрасную Хрисову дочерь Взвел на корабль. А начальником встал Одиссей многоумный. Сели они на корабль и поплыли дорогою влажной. Сын же Атрея отдал народам приказ очищаться. Все очищались они и нечистое в море бросали. В жертву потом принесли у всегда беспокойного моря Фебу они гекатомбу из коз и быков без порока. Запах горящего жира в дыму заклубился до неба. Так они в стане трудились. Атрея же сын Агамемнон Ссоры кончать не хотел, которой грозил Ахиллесу, Но обратился со словом к Талфибию и Еврибату, - Вестники были его и проворные спутники оба: "В стан отправляйтесь скорей к Ахиллесу, Пелееву сыну, За руки взяв, уведите прекрасную дочерь Брисея. Если же он вам откажет, то девушку сам заберу я, С большим пришедши числом, и хуже тогда ему будет". Так он сказал и послал их, напутствуя строгою речью. Молча оба пошли вдоль всегда беспокойного моря. В стан мирмидонцев пришли, к кораблям, и нашли Ахиллеса, Пред кораблем чернобоким и ставкой своею сидевшим. Их увидав пред собою, не радость Пелид обнаружил. Оба смутились они и, стыдясь Ахиллеса, стояли, Не обращаясь с вопросом к нему и не молвя ни слова. Их в своем сердце он понял и к посланным так обратился: "Радуйтесь, други глашатаи, вестники Зевса и смертных! Ближе идите: Атрид, а не вы предо мною виновны. Он вас сюда посылает за девой прекрасноланитной. Богорожденный Патрокл, пойди приведи Брисеиду, Дай увести. Но да будут свидетели оба они же Перед лицом всеблаженных богов и людей земнородных И пред самим бессердечным царем, если некогда снова Надобность будет во мне, чтоб от смерти избавить позорной Прочих ахейцев! Безумствует он в погубительных мыслях, "Прежде" и "после" связать не умеет, не может придумать, Как, пред судами своими сражаясь, спастися ахейцам". Так он сказал. И Патрокл дорогого послушался друга. Вывел из ставки Пелида прекрасную он Брисеиду, Отдал послам, и они к кораблям удалились ахейским. С ними пошла поневоле и женщина. Тотчас покинул, Весь в слезах, друзей Ахиллес и, от всех в отдаленьи, Сел близ седого прибоя. Смотря в винночерное море, Руки вперед протянул и к матери милой взмолился: "Мать моя! Так как на свет родила ты меня кратковечным, Чести не должен ли был даровать мне высокогремящий Зевс Олимпиец? Теперь же и малой меня он лишает. Злую обиду широкодержавный Атрид Агамемнон Мне причинил: отобрал у меня и присвоил награду". Так он в слезах говорил. И владычица мать услыхала, Сидя в морской глубине у родителя старца Нерея. Быстро из моря седого, как легкое облако, выйдя, Села близ милого сына она, проливавшего слезы, Нежно ласкала рукой, называла и так говорила: "Что ты, дитя мое, плачешь? Какая печаль посетила Сердце твое? Не скрывай, расскажи, чтобы знали мы оба!" Матери, тяжко вздыхая, сказал Ахиллес быстроногий: "Знаешь сама. Для чего тебе, знающей все, говорить мне? Мы на священную Фиву, Гетиона город, ходили И разгромили его, и добычу представили в стан наш. Все хорошо меж собой ахейцев сыны поделили. Дочь прекрасную Хриса они Агамемнону дали. Хрис, священнослужитель без промаху бьющего Феба, К быстрым пришел кораблям меднолатных ахейцев, желая Пленную вызволить дочь, заплативши бесчисленный выкуп. Шел, на жезле золотом повязку неся Аполлона, И обратился с горячей мольбою к собранью ахейцев, Больше всего же к обоим Атридам, строителям ратей. Все изъявили ахейцы согласие криком всеобщим Честь жрецу оказать и принять блистательный выкуп. Лишь Агамемнону было не по сердцу это решенье. Нехорошо жреца он прогнал оскорбительным словом. В гневе старец обратно пошел. Аполлон дальновержец Принял молитву его, ибо очень он мил Аполлону. Злая стрельба началась по ахейцам. Густыми толпами Воины гибли. Повсюду носилися божий стрелы С края на край по широкому стану. Тогда прорицатель, Знающий точно глагол Стреловержца, его нам поведал. Первым я подал совет преклонить к милосердию бога. Злоба Атрида взяла. Немедленно с места поднявшись, Стал мне словами грозить. И угрозы свои он исполнил! В Хрису ахейцы везут быстроглазую девушку эту В быстром своем корабле и дары посылают владыке. В ставку ж мою приходили недавно послы от Атрида И увели Брисеиду, мне данную общим решеньем. Если только ты можешь, вступись за отважного сына! К Зевсу пойди на Олимп, умоли его, если услугу Сердцу его оказала ты в чем-либо словом иль делом. Часто ребенком в чертогах отца приходилось мне слышать, Как ты хвалилась, что только тобою одной из бессмертных Зевс чернооблачный был охранен от беды и позора В день, как его олимпийцы другие сковать собирались, - Гера, с ней Посейдон и дева Паллада-Афина. Ты же, богиня, пришла и от уз избавила Зевса, Быстро призвав на Олимп многохолмный сторукого в помощь; Имя ему Бриарей у богов, у людей же - Эгеон. Силою страшной своею он даже отца превосходит. Возле Крониона сел он в сознании радостном силы, Боги в ужас пришли и сковывать Зевса не стали. Это напомни ему и моли, обнимая колени. Не пожелает ли он подать свою помощь троянцам И, избивая ахейцев, прогнать их до самого моря И до судов, чтоб царя своего распознали ахейцы, Чтобы узнал и широкодержавный Атрид Агамемнон, Как погрешил он, ахейца храбрейшего так обесчестив!" Слезы из глаз проливая, ему отвечала Фетида: Горе мне, сын мой! Зачем для страданий тебя родила я? Если бы ты пред судами, без слез, в безопасности полной Мог оставаться! Недолог твой век, и конец его близок! Нынче ты вместе и всех кратковечней, и всех злополучней. Не на веселую долю, дитя, тебя родила я в чертогах! На многоснежный Олимп я отправлюсь, метателю молний Все расскажу, и, быть может, его убедить мне удастся. Ты же теперь оставайся пока при судах быстроходных, Гнев на ахейцев питай, и от битв удержись совершенно. Зевс к Океану вчера к беспорочным на пир эфиопам Отбыл, а следом все вместе другие бессмертные боги. Но на двенадцатый день на Олимп он опять возвратится. К меднопорожным палатам Кронида тогда я отправлюсь И, до его прикоснувшись колен, умолить постараюсь". Так сказав, отошла, Ахиллеса оставив на месте С сердцем, исполненным гнева за женщину с поясом пышным, Взятую силой и против желанья ее. Одиссей же Хрисы достиг и святую с собою привез гекатомбу. В гавань глубокую Хрисы войдя, спустили ахейцы Вмиг паруса и, свернув их, в черный корабль уложили. Мачту к гнезду притянули, поспешно спустив на канатах, Сели за весла и к пристани судно свое подогнали. Выбросив якорный камень, причальный канат укрепили, Вышли на берег крутой, многошумным кипящий прибоем, И гекатомбу с судна Дальновержцу свели Аполлону. Вслед сошла и дочь жреца на берег родимый. Деву тогда, к алтарю подведя, Одиссей многоумный В руки отцу передал и такое сказал ему слово: "Хрис! Повелитель мужей Агамемнон меня присылает Дочь тебе возвратить и священную здесь гекатомбу Фебу принесть за данайцев, чтоб милостив был к нам владыка, В гневе великом наславший на нас многостонные беды". Так он сказал и вручил Хрисеиду. И, радуясь, принял Дочь дорогую отец. Между тем гекатомбную жертву Быстро вокруг алтаря разместили ахейцы в порядке, Руки умыли и зерна ячменные подняли кверху. Жрец между ними с руками воздетыми громко молился: "Слух преклони, сребролукий, о ты, что стоишь на защите Хрисы и Киллы священной и мощно царишь в Тенедосе! Ты на молитву мою благосклонно на-днях отозвался И возвеличил меня, поразивши ахейцев бедою. Так же и ныне молю: на мое отзовися желанье И отврати от данайцев теперь же позорную гибель!" Так говорил он, молясь. И его Дальновержец услышал. Стали ахейцы молиться, осыпали зернами жертвы, Шеи им подняли вверх, закололи и кожи содрали, Вырезав бедра затем, обрезанным жиром в два слоя Их обернули и мяса кусочки на них положили. Сжег их старик на дровах, багряным вином окропляя. Юноши, около стоя, в руках пятизубцы держали. Бедра предавши огню и отведавши потрохов жертвы, Прочее всё, на куски разделив, вертелами проткнули, Сжарили их на огне осторожно и с вертелов сняли. Кончив работу, они приступили к богатому пиру. Все пировали, и не было в равном пиру обделенных. После того, как питьем и едой утолили желанье, Юноши, вливши в кратеры напиток до самого верху, Всем по кубкам разлили, свершив перед тем возлиянье. Пеньем весь день ублажали ахейские юноши бога. В честь Аполлона пэан прекрасный они распевали, Славя его, Дальновержца. И он веселился, внимая. После того же, как солнце зашло и сумрак спустился, Спать улеглися ахейцы вблизи корабельных причалов. Но лишь взошла розоперстая, рано рожденная Эос, В путь они двинулись снова к пространному стану ахейцев. Ветер попутный ахейцам послал Аполлон Дальновержец. Белые вверх паруса они подняли, мачту поставив, Парус срединный надулся от ветра, и ярко вскипели Воды пурпурного моря под носом идущего судна; Быстро бежало оно, свой путь по волнам совершая. После того, как достигли пространного стана ахейцев, Черное судно они далеко оттащили на сушу И над песком на высоких подпорках его укрепили. Сами же все разошлись по своим кораблям и по стану. Он же враждою кипел, при судах оставаяся быстрых, - Богорожденный Пелид, герой Ахиллес быстроногий; Не посещал он собраний, мужей покрывающих славой, И не участвовал в грозных сраженьях. Терзаяся сердцем, Праздно сидел, но томился по воинским кликам и битвам. Срок между тем миновал, и с зарею двенадцатой снова Вечно живущие боги к себе на Олимп возвратились Вместе все; во главе их Кронид. Не забыла наказов Сына Фетида. Поднявшись из волн многошумного моря, С ранним туманом взошла на Олимп и великое небо. Там Громовержца сидящим нашла одиноко, без прочих, На высочайшей вершине горы многоглавой Олимпа. Села пред Зевсом владыкой, колени его охватила Левой рукой, а правой его подбородка коснулась И начала говорить, умоляя Крониона-Зевса: "Зевс, наш отец! Если в прошлом когда оказала услугу Я тебе словом иль делом, исполни мое мне желанье: Сына почти моего, - кратковечнее всех остальных он. Ныне обидел его повелитель мужей Агамемнон: Отнял награду и сам, отобравши, добычей владеет. Так отомсти же за сына, премудрый Зевес олимпийский! Войску троянцев даруй одоленье, покуда ахейцы Сына почтить не придут и почета ему не умножат". Так говорила. И ей ничего не ответил Кронион. Долго сидел он безмолвно. Фетида же, как охватила, Так и держала колени его и взмолилася снова: "Дай непреложный обет, головою кивни в подтвержденье Иль откажи; ты ведь страха не знаешь; скажи, чтобы ясно Я увидала, как мало мне чести меж всеми богами". Ей с большим раздраженьем сказал облаков собиратель: "Дело плохое! Меня принуждаешь ты ссору затеять С Герою. Станет она раздражать меня бранною речью. Вечно она средь богов уж и так на меня нападает И говорит, что в боях помогать я стараюсь троянцам. Но удалися теперь, чтоб тебя не заметила Гера. Сам ко всему приложу я заботу, пока не исполню. Вот, головой я кивну, чтоб была ты уверена твердо. Это - крепчайший залог меж богов нерушимости слова, Данного мной: невозвратно то слово, вовек непреложно И не свершиться не может, когда головою кивну я". Молвил Кронион и иссиня-черными двинул бровями; Волны нетленных волос с головы Громовержца бессмертной На плечи пали его. И Олимп всколебался великий. Так порешив, они оба друг с другом расстались. Фетида Ринулась в бездну морскую с блестящих вершин олимпийских, Зевс же направился в дом свой. Все боги немедля с седалищ Встали навстречу отцу; не посмел ни один из бессмертных Сидя входящего встретить, но на ноги все поднялися. Там он в кресло уселся свое. Белорукая Гера Все поняла, увидавши, как он совещался о чем-то С дочерью старца морского, серебряноногой Фетидой. Тотчас с язвительной речью она обратилася к Зевсу: "Кто там опять из богов совещался с тобою, коварный? Очень ты любишь один, избегая общенья со мною, Тайно решенья свои принимать. Никогда не посмел ты Прямо, от сердца, хоть слово сказать мне о том, что задумал". Гере на это ответил отец и бессмертных и смертных: "Гера! Решенья мои не всегда ты надейся услышать. Тяжки, поверь мне, они тебе будут, хоть ты и жена мне. То, что услышать возможно, никто никогда не узнает Раньше тебя - ни из вечных богов, ни из смертнорожденных. Те же решенья, что я без богов пожелаю обдумать, Не добивайся разведать и ты, и расспросов не делай". После того отвечала ему волоокая Гера: "Что за слова, жесточайший Кронид, ты ко мне обращаешь? Разве тебе я расспросами так уж когда докучаю? Можешь себе преспокойно решать, что только захочешь. Нынче ж я страшно боюсь, что окажешься ты проведенным Дочерью старца морского, серебряноногой Фетидой. Утром сидела с тобою она, обнимала колени; Ей ты, наверно, кивком подтвердил, что почтишь Ахиллеса, И обещался немало мужей погубить пред судами". Гере на это ответил Зевес, собирающий тучи: "Гера, дивлюсь я тебе! Все заметишь ты, все ты узнаешь! Этим, однако, достичь ничего ты не сможешь, а только Больше меня оттолкнешь. И хуже придется тебе же. Если я так поступаю, то, значит, мне это угодно! Лучше сиди и молчи, и тому, что скажу, повинуйся. Все божества, сколько есть на Олимпе, тебе не помогут, Если я, встав, наложу на тебя необорные руки". Молвил. И страх овладел волоокой владычицей Герой. Молча сидела она, смирив свое милое сердце. В негодованьи молчали другие небесные боги. Славный же мастер Гефест с такой обратился к ним речью. Мать успокоить хотелось ему, белорукую Геру. "Горестны будут такие дела и совсем нетерпимы, Если вы оба начнете вражду меж собой из-за смертных, Шумную ссору подняв пред богами! Какая же будет Радость от светлого пира, когда торжествует худое! Мать, я тебя убеждаю, хоть ты и сама понимаешь, - Сделай приятное Зевсу родителю, чтобы опять он Не раздражился и нам не смутил бы прекрасного пира. Стоит ему захотеть, - и мгновенно Кронид молневержец Выбьет всех из седалищ: намного ведь нас он сильнее. Мягкими, мать, постарайся его успокоить словами. Милостив станет тотчас после этого к нам Олимпиец". Так он сказал и, поднявшись с сидения, кубок двуручный Подал матери милой и вновь обратился к ней с речью: "Мать моя, духом сдержись и терпи, как бы ни было горько, Чтобы тебя, дорогую мою, под ударами Зевса Я не увидел. Тогда не смогу я, хотя б и крушился, Помощь тебе оказать: Олимпийцу противиться трудно! Он уж однажды меня, когда я вмешаться пытался, За ногу крепко схватил и с небесного бросил порога. Несся стремглав я весь день и тогда лишь, когда заходило Солнце, на Лемнос упал; чуть-чуть только духу осталось. Там уж меня подобрали немедля синтийские мужи". Так сказал. Улыбнулась в ответ белорукая Гера И приняла, улыбнувшись, наполненный кубок от сына. Начал потом наполнять он и чаши у прочих бессмертных, Справа подряд, из кратера им сладостный черпая нектар. Неумолкающий подняли смех блаженные боги, Глядя, как по дому с кубком Гефест, задыхаясь, метался. Так целый день напролет до зашествия солнца в весельи Все пировали, и не было в равном пиру обделенных. Дух услаждали они несравненной формингою Феба, Пением Муз, голосами прекрасными певших посменно. После того же, как солнца сияющий свет закатился, Спать бессмертные боги отправились, - в дом к себе каждый, В те места, где Гефест, знаменитый хромец обеногий, Им построил дома с великим умом и искусством. А молневержец Зевес к постели пошел, на которой Спал обычно, когда к нему сладостный сон ниспускался. Там он, взошедши, почил, и при нем златотронная Гера.
2
Прочие боги Олимпа и коннодоспешные мужи Спали всю ночь; не владел лишь Кронионом сон благодатный. Думал все время он в сердце о том, как ему Ахиллесу Почесть воздать и побольше ахейцев сгубить пред судами. Вот наилучшим какое ему показалось решенье: Сон Обманный послать Агамемнону, сыну Атрея. Кликнул Кронион его и слова окрыленные молвил: "Сон Обманный! Отправься к судам быстролетным ахейцев, В ставку неслышно войди к Агамемнону, сыну Атрея, И передай ему точно все то, что тебе поручаю. Длинноволосых ахейцев вели ему с полным стараньем К бою готовить; скажи - он теперь наконец овладеет Широкоуличной Троей; об этом уж нет разногласий Между бессмертных, Олимп населяющих; всех преклонила Гера своею мольбой. Над троянцами носится гибель". Так он сказал. И отправился Сон, повеленье услышав. Быстрым полетом достигнул ахейских судов быстроходных И к Агамемнону, сыну Атрея, направился. В ставке Спал он, вокруг же него амвросический сон разливался. Стал у него в головах, уподобившись сыну Нелея Нестору, более всех Агамемноном чтимому старцу. Образ принявши такой, божественный Сон ему молвил: "Сын укротителя коней, Атрея отважного, спишь ты! Ночи во сне проводить подобает ли мужу совета? Судьбы народа - в тебе, и подумать бы надо о многом. Слушай меня поскорее, к тебе от Зевеса я вестник. Даже вдали о тебе он печется и сердцем болеет. Длинноволосых ахейцев велит он тебе со стараньем К бою готовить. Узнай: ты теперь наконец овладеешь Широкоуличной Троей; об этом уж нет разногласий Между бессмертных, Олимп населяющих; всех умолила Гера. Нависла уже над троянцами гибель от Зевса. Все это в сердце своем удержи; берегись, чтоб забвенье Не овладело тобою, лишь сладостный сон удалится!" Так он сказал и пропал, и оставил Атреева сына В думах приятных о том, чему не дано было сбыться: Думал, что в этот же день завоюет он город Приама. Глупый! Не знал он, какие дела замышляет Кронион: Снова страданья и стоны в ужасных побоищах новых Зевс собирался обрушить на Трои сынов и данайцев. Сон отлетел. Но еще разливался божественный голос В воздухе. Сел Агамемнон и в мягкий хитон облачился, Новый, прекрасный, и поверху плащ свой широкий набросил; После к могучим ногам подошвы, прекрасные видом, Прочно приладил и меч среброгвоздный накинул на плечи. Взял и родительский скипетр, износа не знающий, в руки. По корабельному стану пошел он со скипетром этим. Эос богиня меж тем на великий Олимп восходила, Свет возвещая владыке Зевесу и прочим бессмертным. Вестникам звонкоголосым тогда приказал Агамемнон Длинноволосых ахейцев немедля созвать на собранье. Вестники с кличем пошли. Ахейцы сбиралися быстро. Раньше того перед судном владыки пилосцев Нелида Высокодушных старейшин Атрид усадил для совета. Всех их созвав, обратился он к ним с предложеньем разумным "Нынче, друзья дорогие, божественный Сон мне явился Средь амвросической ночи. Всех больше Нелееву сыну Нестору видом, и ростом, и свойствами был он подобен. Стал у меня в головах и такое мне слово промолвил: "Сын укротителя коней, Атрея отважного, спишь ты? Ночи во сне проводить подобает ли мужу совета? Судьбы народа - в тебе, и подумать бы надо о многом. Слушай меня поскорее, к тебе от Зевеса я вестник. Даже вдали о тебе он печется и сердцем болеет. Длинноволосых ахейцев велит он тебе со стараньем К бою готовить. Узнай: ты теперь наконец овладеешь Широкоуличной Троей. Об этом уж нет разногласий Между бессмертных, Олимп населяющих. Всех умолила Гера. Нависла уже над троянцами гибель от Зевса. Все это в сердце своем удержи". И, сказав, улетел он. Сон меня сладкий оставил немедленно следом за этим. Как возбудить нам ахейцев на битву? Давайте обсудим. Я, по обычаю, всех испытаю сначала словами И предложу им отсюда бежать на судах многовеслых. Вы же их каждый с своей стороны убеждайте остаться". Так произнес он и сел. И тогда поднялся пред собраньем Нестор, который народом песчаного Пилоса правил. Добрых намерений полный, взял слово и стал говорить он: "О дорогие! Вожди и советники храбрых ахейцев! Если б другой аргивянин о сне рассказал нам подобном, Сон за обман мы сочли б и значенья ему не придали б. Видел же тот, кто по праву гордится, что первый меж нами. Медлить не станем, пойдем побуждать на сраженье ахейцев." Так он окончил и первым покинул собранье старейшин. Все скиптроносцы-цари поднялись, согласившись с Атридом, Пастырем мудрым народов. Меж тем племена собирались. Так же, как пчелы, из горных пещер вылетая роями, Без перерыва несутся, - за кучею новая куча, - Гроздьями лоз виноградных над вешними вьются цветами, Эти гурьбою сюда, а другие туда пролетают. Так племена без числа от своих кораблей и становий Двигались густо толпами вдоль берега бухты глубокой К месту собранья народа; Молва между ними пылала, Вестница Зевса, итти побуждая. Они собирались. Бурно кипело собранье. Земля под садившимся людом Тяжко стонала. Стоял несмолкающий шум. Надрывались Девять глашатаев криком неистовым, всех убеждая Шум прекратить и послушать царей, воскормлённых Зевесом. Только с трудом, наконец, по местам все народы уселись И перестали кричать. И тогда поднялся Агамемнон, Скипетр держа, над которым Гефест утомился, работав. Дал этот скипетр Гефест властелину Крониону-Зевсу, Зевс после этого дал Вожатаю Аргоубийце, Аргоубийца Гермес - укротителю коней Пелопсу, Конник Пелопс его дал властелину народов Атрею, Этот при смерти Фиесту, овцами богатому, отдал, Царь же Фиест Агамемнону дал, чтоб, нося этот скипетр, Многими он островами и Аргосом целым владел бы. Царь, на него опершись, обратился к собранию с речью: "О, дорогие герои данайцы, о, слуги Ареса! Зевс молневержец меня в тяжелейшие бедствия впутал: Скрытный, сначала он мне обещал и кивнул в подтвержденье, Что возвращусь я, разрушив высокотвердынную Трою. Нынче ж на злой он решился обман и велит мне обратно В Аргос бесславно бежать, погубивши так много народу! Этого вдруг захотелось теперь многомощному Зевсу; Много могучих твердынь городских уж разрушил Кронион, Много разрушит еще: без конца велика его сила. Было бы стыдно для наших и самых далеких потомков Знать, что такой многолюдный и храбрый народ, как ахейский, Попусту самой бесплодной войной воевал, и сражался С меньшею ратью врагов, и конца той войны не увидел! Если бы вдруг пожелали ахейский народ и троянский, Клятвою мир утвердивши, подвергнуться оба подсчету, Если бы все, сколько есть, собралися туземцы-троянцы, Мы же, ахейский народ, разделивши себя на десятки, Взяли б троянца на каждый десяток вино разливать нам, - Без виночерпиев много десятков у нас бы осталось: Вот, говорю я, насколько ахейцы числом превосходят В городе этом живущих троян. Но союзники Трои - В городе с ними, из многих краев копьеборцы; они-то Все нарушают расчеты мои, не дают мне разрушить, Как ни желаю душой, Илион хорошо населенный. Девять уж лет пробежало великого Зевса-Кронида. Бревна на наших судах изгнивают, канаты истлели. Дома сидят наши жены и малые дети-младенцы, Нас поджидая напрасно; а мы безнадежно здесь медлим, Делу не видя конца, для которого шли к Илиону. Ну, так давайте же, выполним то, что сейчас вам скажу я: В милую землю родную бежим с кораблями немедля! Широкоуличной Трои нам взять никогда не удастся!" Так он сказал и в груди взволновал у собравшихся множеств Сердце у всех, кто его на совете старейшин не слышал. Встал, всколебался народ, как огромные волны морские Понта Икарского: бурно они закипают от ветров Евра и Нота, из зевсовых туч налетевших на море; Или подобно тому, как Зефир над высокою нивой, Яро бушуя, волнует ее, наклоняя колосья, - Так взволновалось собранье ахейцев. С неистовым криком Кинулись все к кораблям. Под ногами бегущих вздымалась Тучами пыль. Приказанья давали друг другу хвататься За корабли поскорей и тащить их в широкое море. Чистили спешно канавы. До неба вздымалися крики Рвущихся ехать домой. У судов выбивали подпорки. Так бы, судьбе вопреки, и вернулись домой аргивяне, Если бы Гера Афине такого не молвила слова: "Плохи дела, Эгиоха-Зевеса дитя, Атритона! Да неужели и впрямь побегут аргивяне отсюда В милую землю отцов по хребту широчайшему моря, На похвальбу и Приаму, и прочим троянцам оставив В городе этом Елену аргивскую, ради которой Столько ахейцев погибло далеко от родины милой? Мчись поскорее к народу ахейцев медянодоспешных, Мягкою речью своею удерживай каждого мужа, Чтобы не стаскивал в море судов обоюдовесельных". И совоокая ей не была непослушна Афина. Ринулась тотчас богиня с высоких вершин олимпийских На землю, скоро достигла ахейских судов быстролетных; Там Одиссея нашла, по разумности равного Зевсу. Молча стоял он пред черным своим кораблем многовеслым, Не прикасаясь к нему, опечаленный сердцем и духом. Так обратилась к нему, совоокая дева Афина: "Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый! Да неужели и впрямь вы отсюда домой побежите, Все побросавшись стремглав в корабли многовеслые ваши, На похвальбу и Приаму, и прочим троянцам оставив В городе этом Елену аргивскую, ради которой Столько ахейцев погибло далеко от родины милой? К меднодоспешным ахейцам тотчас же идти не медли! Мягкою речью своею удерживай каждого мужа, Чтоб не стаскивал в море судов обоюдовесельных". Так говорила. И громкий он голос богини услышал. Бросился быстро бежать, откинувши плащ. И, спешивший Следом, его подобрал Еврибат, итакийский глашатай. Сам же он, встретясь в пути с Агамемноном, сыном Атрея, Скипетр принял отцовский его, не знавший износа, И к быстролетным судам меднолатных ахейцев пошел с ним. Если встречал по дороге царя или знатного мужа, Встав перед ним, удержать его мягкою речью старался: "Что приключилось с тобой? Не тебе бы, как трусу, пугаться! Сядь же на место и сам, усади и других из народа. Что на уме у Атрида, сказать ты наверно не можешь. Вас он сейчас испытует и скоро, пожалуй, накажет. Что он сказал на совете старейшин, не все мы слыхали. Как бы с сынами ахейцев Атрид не расправился в гневе! Гнев же не легок царя, питомца владыки Кронида, Почесть от Зевса ему, промыслителем Зевсом любим он". Если же видел, что кто из народа кричит, то, набросясь, Скиптром его избивал и ругал оскорбительной речью: "Смолкни, несчастный! Садись-ка и слушай, что скажут другие, Те, что получше тебя! Не воинствен ты сам, малосилен, И не имел никогда ни в войне, ни в совете значенья. Царствовать все сообща никогда мы, ахейцы, не будем. Нет в многовластии блага, да будет единый властитель, Царь лишь единый, которому сын хитроумного Крона Скипетр дал и законы, чтоб царствовал он над другими". Так он по стану ходил, отдавая повсюду приказы. Хлынул обратно народ от судов и становий на площадь С шумом, подобным такому, с каким ударяются волны Вечно шумящего моря о берег высокоскалистый. Вскоре уселися все и остались сидеть на сиденьях. Яро шумел лишь Ферсит, совершенно в речах безудержный; Много в груди своей знал он речей неприличных и дерзких, Попусту рад был всегда нападать на царей непристойно, Только бы смех у ахейцев нападками этими вызвать. Самый он был безобразный из всех, кто пришел к Илиону: Был он косой, хромоногий; сходились горбатые сзади Плечи на узкой груди; голова у него поднималась Вверх острием и была только редким усеяна пухом. Злейший, неистовый враг Одиссея, а также Пелида, Их поносил он всегда; но теперь на Атрида владыку С криком пронзительным стал нападать он. Ахейцы и сами Негодовали в душе и ужасно царем возмущались. Тот же орал, обращаясь к Атриду с заносчивой речью: "Чем ты опять недоволен, Атрид, и чего ты желаешь? Меди полна твоя ставка, и множество в ставке прекрасных Женщин, - отборнейших пленниц, которых тебе мы, ахейцы, Первому выбрать даем, когда города разоряем. Золота ль хочешь еще, чтоб его кто-нибудь из троянских Конников вынес тебе для выкупа сына, который Связанным был бы иль мной приведен, иль другим из ахейцев? Хочешь ли женщины новой, чтоб с ней наслаждаться любовью, Чтоб и ее для себя удержать? Подходящее ль дело, Чтоб предводитель ахейских сынов вовлекал их в несчастье? Слабые, жалкие трусы! Ахеянки вы, не ахейцы! Едем обратно домой на судах! А ему предоставим Здесь же добычу свою переваривать. Пусть он увидит, Есть ли какая-нибудь и от нас ему помощь, иль нету. Вот он теперь оскорбил Ахиллеса, который гораздо Лучше его, и присвоил добычу, и ею владеет. Желчи немного в груди Ахиллеса, он слишком уступчив! Иначе ты никого, Атрид, обижать уж не смог бы!" Так говорил, оскорбляя Атрида, владыку народов, Буйный Ферсит. Но внезапно к нему Одиссей устремился, Гневно его оглядел, и голосом крикнул суровым: "Глупый болтун ты, Ферсит, хоть и громко кричишь на собраньях! Смолкни, не смей здесь один нападать на царей скиптроносных! Смертного, хуже тебя, полагаю я, нет человека Между ахейцев, пришедших сюда с сыновьями Атрея! Брось-ка ты лучше трепать языком про царей на собраньях, Их поносить всенародно и день сторожить возвращенья! Знает ли кто достоверно, как дальше дела обернутся, Счастливо, нет ли домой мы, ахейцев сыны, возвратимся? Здесь ты сидишь и владыку народов, Атреева сына, Злобно поносишь за то, что герои-данайцы Атриду Слишком уж много дают. За это его ты бесчестишь? Но говорю я тебе, и слова мои сбудутся точно: Если увижу еще раз, что снова дуришь ты, как нынче, - Пусть на себе головы одиссеевой плечи не держат, Пусть я от этого дня не зовуся отцом Телемаха, Если, схвативши тебя, не сорву с тебя милой одежды, Плащ и хитон твой и даже, что срам у тебя прикрывает, А самого не отправлю в слезах к кораблям нашим быстрым, Выгнав с собранья народного вон и позорно избивши!" Молвил и скиптром его по спине и плечам он ударил. Сжался Ферсит, по щекам покатились обильные слезы; Вздулся кровавый синяк полосой на спине от удара Скиптра его золотого. И сел он на место в испуге, Скорчась от боли и, тупо смотря, утирал себе слезы. Весело все рассмеялись над ним, хоть и были печальны. Так не один говорил, поглядев на сидящего рядом: "Право, хоть тысячи доблестных дел Одиссей совершает, Первый давая хороший совет иль на бой побуждая, Нынче однако он подвиг свершил изо всех величайший: Нынче бранчивого он крикуна обуздал красноречье! Впредь уж наверно навек подстрекать перестанет Ферсита Дерзкое сердце его на царей оскорбления сыпать!" Так говорили в толпе. Одиссей, городов разрушитель, С скиптром в руках поднялся. Совоокая рядом Афина, Вестника образ принявши, народ призывала к молчанью, Чтобы и в близких рядах, и в далеких ахейские мужи Слышали речи его и обдумать могли бы советы. Добрых намерений полный, взял слово и стал говорить он: "Царь Агамемнон! Тебе, о владыка, готовят ахейцы Страшный позор перед всеми людьми, обреченными смерти. Слово исполнить свое не желают, которое дали, Конепитательный Аргос для этой войны покидая: Лишь Илион крепкостенный разрушив, домой воротиться. Как несмышленые дети, как вдовы, они об одном лишь Шепчутся горестно, - как бы домой поскорее вернуться. Трудно, конечно, трудами пресытясь, домой не стремиться; Даже кто месяц один без жены остается, с досадой Смотрит на многоскамейный корабль снаряженный, который Зимние бури и моря волнение в пристани держат. Нам же девятый уж год исполняется круговоротный, Как пребываем мы здесь. Не могу обвинять я ахейцев, Что близ судов крутобоких горюют они. Но позорно Ждать нам и здесь без конца и домой без победы вернуться. Нет, потерпите, друзья, подождите немного, чтоб знать нам, Верно ль гадатель Калхас нам предсказывал, или неверно. Твердо мы помним его прорицанье, - свидетели все вы, - Все, кто еще не настигнут свирепыми Керами смерти. Вскорости после того, как ахейцев суда собираться Стали в Авлиде, готовя погибель Приаму и Трое, Мы, окружая родник, на святых алтарях приносили Вечным богам гекатомбы отборные возле платана, Из-под которого светлой струею вода вытекала. Знаменье тут нам явилось великое: с красной спиною Змей ужасающий, на свет самим изведенный Зевесом, Из-под алтарных камней появившись, пополз по платану. Там находились птенцы воробья, несмышленые пташки, На высочайшем суку, в зеленеющих скрытые листьях, Восемь числом, а девятая мать, что птенцов породила. Жалко пищавших птенцов одного за другим поглотил он, Мать вкруг дракона металась, о милых печалуясь детях. Вверх он взвился и схватил за крыло горевавшую птичку. После того, как пожрал он птенцов воробьиных и мать их, Сделало смысл появленья его божество очевидным: Сын хитроумного Крона тотчас превратил его в камень. Все мы, в безмолвии стоя, дивились тому, что случилось: Вышло на свет ведь при жертве ужасное чудище божье. Тотчас тогда, прорицая, Калхас обратился к ахейцам: "Длинноволосых ахейцев сыны, отчего вы молчите? Знаменьем этим событье являет нам Зевс промыслитель, - Позднее, с поздним концом, но которого слава не сгинет. Так же, как этот сожрал и птенцов воробьиных, и мать их, - Восемь числом, а девятую мать, что птенцов породила, - Столько же будут годов воевать и ахейцы под Троей, Широкоуличный город однако возьмут на десятом". Так говорил он тогда. И теперь исполняется это. Что ж, остаемся, ахейцы красивопоножные? Будем Биться, пока не захватим приамовой Трои великой!" Так говорил он. И громко в ответ аргивяне вскричали. Страшным откликнулись гулом суда на всеобщие клики. Речью, им сказанной, всех восхитил Одиссей богоравный. Встал пред собранием Нестор, наездник геренский, и молвиЛ: "Горе! Болтаете вы на собраньи, подобно ребятам, - Глупым ребятам, которых война не заботит нисколько! Все соглашенья и клятвы, - куда же они подевались ? Или в огонь полетят и решенья, и замыслы наши, Чистым вином возлиянья, пожатья, которым мы верим? Без толку здесь на словах состязаемся мы и не можем Средства найти никакого, а сколько уж времени здесь мы! Ты, Агамемнон, в решеньях незыблем теперь, как и прежде, - Над аргивянами будь же начальником в сечах кровавых. Те же пускай погибают, - один или два из ахейцев, - Кто замышляет иное; они ничего не добьются. Нет, не воротимся в Аргос, доколь не узнаем наверно, Ложно ль нам дал обещанье Кронид-Эгиох иль не ложно: Я говорю, что успех предсказал нам сверхмощный Кронион В самый тот день, как на быстрых своих кораблях отплывали Рати аргивские, смерть и убийство готовя троянцам: Молнию справа метнул он и вещее знаменье дал нам. Пусть же никто из ахейцев домой не спешит воротиться, Не переспавши в постели с плененной женою троянца, Не отомстивши врагам за печали и стоны Елены. Если же кто-либо страшно желает домой воротиться, Черного пусть своего многовеслого судна коснется, Чтобы скорей, чем другие, найти себе смерть и погибель! Думай, владыка, и сам, но внимай и чужому совету; Слово, какое скажу я, не будет достойно презренья: На племена подели и на фратрии все наше войско; Фратрия фратрии пусть помогает и племени - племя; Если ты сделаешь так, и тебе подчинятся ахейцы, Скоро узнаешь, какой из вождей и какой из народов Робок иль доблестен: все меж своими ведь будут сражаться. Также узнаешь, по воле ль богов не берешь Илиона, Или по трусости войск и незнанью военного дела". Нестору так отвечал Агамемнон, владыка народов: "Старец, разумностью речи ты всех побеждаешь ахейцев! Если б, о Зевс, наш родитель, и вы, Аполлон и Афина, Десять таких у меня средь ахейцев советников было, - Скоро бы город Приама властителя в прах превратился, Нашими взятый руками и нами дотла разоренный! Но лишь несчастья одни мне Кронид-Эгиох посылает: В ссоры ненужные, в злую вражду бесполезную вводит. Мы из-за девушки пленной сражались с Пелеевым сыном Словом враждебным, и я раздражаться, на горе мне, начал. Если ж когда-нибудь с ним помиримся мы, то уж не будет Больше для гибели Трои отсрочки, - малейшей не будет! Ну, отправляйтесь обедать, а после завяжем сраженье. Каждый копье отточи и свой щит огляди хорошенько, Каждый коням быстролетным задай пообильнее корму И осмотри колесницу. Все помыслы - только о битве! Будем весь день напролет состязаться мы в сече ужасной. Отдыха в битве не будет, - ни малого даже не будет! Разве что ночи приход дерущихся храбрость разнимет. Потом зальется ремень на груди копьеборца, держащий Всепокрывающий щит, и рука на копье изнеможет, П_о_том покроется конь под своей колесницей блестящей!.. Если ж замечу кого, кто вдали от сражения хочет Близ кораблей крутоносых остаться, - нигде уже после В стане ахейском ему от собак и от птиц не укрыться!" Так говорил он. И громко в ответ аргивяне вскричали. С шумом таким у крутых берегов под порывами Нота Бьется волна об утес выступающий; нет ей затишья; Гонят ее и туда и сюда всевозможные ветры. Встали и двинулись толпы, рассеялись между судами. Дым заклубился над станом. Садились ахейцы обедать. Каждый другому из вечных богов возносил свою жертву, Жарко молясь, чтоб избег он ударов Ареса и смерти. В славу сверхмощного Зевса владыка мужей Агамемнон Тучного богу быка пятилетнего в жертву зарезал И пригласил к себе лучших среди всеахейских старейшин: Нестора прежде всего и властителя Идоменея, После того двух Аяксов, Тидеева славного сына И Одиссея шестым, по разумности равного Зевсу. Громкоголосый же царь Менелай и без зова явился: Знал хорошо он, как сильно душой его брат озабочен. Стали они вкруг быка и ячменные подняли зерна. Начал молиться меж ними владыка мужей Агамемнон: "Славный, великий Зевес, чернотучный, живущий в эфире! Дай, чтобы солнце не скрылось и мрак не спустился на землю Прежде, чем в прах я не свергну чертогов владыки Приама, Черных от дыма, дверей их огнем не сожгу беспощадным, Гектора ж тонкий хитон на груди не пронжу, разорвавши Медью его, а вокруг не полягут другие троянцы, В пыль головой полетевши и землю кусая зубами!" Так говорил он. Но просьбы его не исполнил Кронион: Жертву принял, но ахейцам труды без конца увеличил. Кончив молитву, герои осыпали зернами жертву, Шею закинули вверх, закололи и кожу содрали. Вырезав бедра затем, обрезанным жиром в два слоя Их обвернули, мясные обрезки на них возложили. Бедра сожгли на костре из сухих и безлиственных сучьев, Потрохи жертвы проткнули и стали держать над Гефестом. После, как бедра сожгли и отведали потрохов жертвы, Прочее все, на куски разделив, вертелами проткнули, Сжарили их на огне осторожно и с вертелов сняли. Кончив работу, они приступили к богатому пиру. Все пировали, и не было в равном пиру обделенных. После того, как питьем и едой утолили желанье, Нестор, наездник геренский, сказал, обратившись к Атриду: "Сын знаменитый Атрея, владыка мужей Агамемнон! Больше не будем сейчас у тебя оставаться, не станем Долго откладывать дела, которое бог нам вверяет. Пусть же глашатаи меднодоспешных ахейцев немедля Кличем своим собирают народ к кораблям быстролетным. Мы же все вместе пойдем по широкому стану ахейцев, Чтоб разбудить поскорее горячего духом Ареса". Так он сказал. И охотно словам его внял Агамемнон. Тотчас отдал приказанье глашатаям звонкоголосым Длинноволосых ахейцев сзывать на кровавую битву. Стали глашатаи звать. Ахейцы сбирались поспешно. Быстро цари, вкруг Атрида стоявшие, Зевса питомцы, Распределяли ахейцев. Меж них появилась Афина С светлой эгидой, - бессмертной, бесстаростной, ценной безмерно; Сотня искусно сплетенных кистей на эгиде висела, - Чистого золота; каждая кисть - в гекатомбу ценою! Ею сверкая, богиня ахейский народ обходила, Всех возбуждая на бой; появилась у каждого в сердце Сила с врагами упорно, не зная усталости, биться. В это мгновение всем им война показалась милее, Чем возвращение в полых судах в дорогую отчизну. Как на вершинах горы истребитель-огонь сожигает Лес беспредельно великий и заревом блещет далеко, Так в проходивших войсках от чудесно сверкающей меди Блещущий свет доходил по эфиру до самого неба. Так же, как стаи густые бесчисленных птиц перелетных, Диких гусей, журавлей иль стада лебедей длинношеих Возле течений Каистра реки, над Асийской долиной, Носятся взад и вперед и на крылья свои веселятся, С криком садятся на землю и шумом весь луг заполняют, - Так аргивян племена от своих кораблей и становий С шумом стремились в долину Скамандра; земля под ногами Грозно гудела от топота ног человечьих и конских. Остановились они на цветущем лугу скамандрийском, - Неисчислимые тьмы, как цветы или листья весною. Словно как мухи без счета, которые тучей густою В воздухе носятся жарком, слетаясь к пастушьей стоянке В вешнюю пору, когда молоко наливают в сосуды, - Столько же длинноволосых ахейцев стояло на поле Против троянцев, пылая желанием всех уничтожить. Так же, как разные козьи стада пастухи-козопасы Очень легко отделяют, когда те смешаются в поле, - Так, для сражения строя ахейцев, вожди по местам их Распределяли. Меж всех Агамемнон Атрид выделялся. Был головой и глазами он схож с молневержцем Зевесом, Станом - с Аресом, а грудью - с владыкой морей Посейдоном. Так же, как бык выдается меж всех в многочисленном стаде, - Мощный бугай, средь коров замечаемый с первого взгляда, - Сделал таким в этот день Агамемнона Зевс промыслитель, Так отличил между прочих и так меж героев возвысил. Ныне скажите мне, Музы, живущие в домах Олимпа, - Вы ведь богини, вы всюду бываете, все вам известно, К нам же доносятся слухи одни, ничего мы не знаем: Кто у данайцев вождями и кто властелинами были? Всех же бойцов рядовых я не смог бы назвать и исчислить, Если бы даже имел языков я и ртов по десятку, Если бы голос имел неослабный и медное сердце, - Разве что, дочери Зевса царя, олимпийские Музы, Вы бы напомнили всех мне пришедших под Трою ахейцев. Только вождей корабельных и все корабли я исчислю. Пять предводителей рать беотийских мужей возглавляли: Аркесилай и Леит, Пенелей, Профоенор и Клоний. Были вожди они тех, что в Гирии, в Авлиде скалистой Жили, на лесом заросших холмах Етеона и в Схене, В Сколе, во Феспии, в Грее, в широких полях Микалесса, Тех, что окрест обитали Илесия, Гарм и Ерифры, Что Едеоном владели и Гилою, и Петеоном, Что в Медеоне, прекрасно построенном городе, жили, Кто населял Евтрезин, голубями богатую Фисбу, Копы, луга Галиарта, Коронею и Окалею, Тех, что Платеей владели, и тех, что Глисант населяли, Что в Гипофивах, красиво построенном городе, жили, И в посейдоновой роще прекрасной, Онхесте священном, Тех, что владели Мидеей, лозами богатою Арной, Нисой священной, лежащим на самом краю Анфедоном. С ними пошло пятьдесят кораблей мореходных, и в каждом Храбрых бойцов молодых беотийских сто двадцать сидело. Кто Аспледоном владел и кто жил в Орхомене минийском, - Этих вели за собой Аскалаф и брат его Ялмен; Их родила Астиоха в дому Азеида Актора, Дева стыдливая, наверх поднявшись в покой свой высокий, Богу Аресу, ее посетившему тайно в постели. Выпуклых тридцать судов за ними рядами приплыло. Схедий с Эпистрофом, дети высокого духом Ифита, Сына Навболова, шли во главе ополченья фокейцев. Их племена Кипарисе и скалистый Пифон населяли, Многосвященною Крисой владели и Анемореей, И Панопеем с Давлидой, и жили вокруг Гиамполя, Над берегами Кефиса, священной реки, обитали И населяли Лилею вблизи от истоков Кефиса. Сорок судов чернобоких отправилось с ними под Трою. Оба вождя расставляли ряды ополчений фокейских, К бою готовясь, на левом крыле, с беотийцами рядом. Локров же вел ополченье Аякс Оилид скороногий. Меньше он был, не такой, как Аякс Теламоний могучий, - Меньше на много его; невысокий, в броне полотняной, Превосходил же копьем как панэллинов, так и ахейцев. Вел он с собой племена, населявшие Кинос и Бессу, Скарфу, Каллиар, Опунт и веселые долы Авгеи, Тарфу и Фроний, где воды Боагрия быстро катятся. Сорок судов чернобоких отправилось с ним против Трои С воинством локров, живущих напротив Евбеи священной. Дышащих ярою силой абантов, живущих в Евбее, - Тех, что в Халкиде живут, в Гистиее, богатой лозами, В городе Дие высоком, в Креинфе, лежащем у моря, Тех, что Каристом владеют, живут в Эйретрии и Стирах, - Их предводителем был Елефенор, потомок Ареса, Сын Халкодонта, начальник высоких душою абантов, Волосы лишь на затылке растивших, проворных ногами, Воинов пылких, горящих ударами ясневых копий Медные брони врагов разбивать на грудях рукопашно. Сорок судов чернобоких отправилось с ними на Трою. Рать здесь была и мужей, населяющих город Афины, Край Эрехфея героя; его воспитала Афина, Зевсова дочь, а на свет родила плодоносная пашня; В храме своем богатейшем Афина его поселила; Там, при урочном исходе годов круговратных, приносят Юноши города жертвы ему из быков и баранов; Был у афинян вождем Менесфей, Петеоем рожденный; С ним из людей земнородных никто не равнялся в искусстве Строить к сражениям быстрых коней и мужей-щитоносцев. Нестор, намного старейший, один с ним соперничал в этом. Черных судов пятьдесят за собою привел он под Трою. Мощный Аякс Теламоний двенадцать судов саламинских Вывел с собою и стал, где стояли фаланги афинян. В Аргосе живших мужей, населявших Тиринф крепкостенный, И Гермиону с Асиной, лежащие в бухте глубокой, И Епидавр, виноградом богатый, Трезен и Эйоны, Юношей храбрых ахейских, что жили в Эгине, в Масете, - Всех предводителем их Диомед был могучеголосый, Также Сфенел, Капанея преславного сын благородный; С ними и третий был вождь, Евриал, небожителю равный, Сын Мекистея владыки, Талаева славного сына. Главным, однако, вождем Диомед был могучеголосый. Восемь десятков судов отправилось с ними под Трою. Всех, населявших Микены, прекрасно устроенный город, Город богатый Коринф и Клеоны в красивых строеньях, Арефирею, приятную видом для глаза, Орнеи, Кто населял Сикион, где Адраст воцарился сначала, Кто в Гипересии жил, в Гоноессе высокоутесной, Тех, что Пелленой владели и тех, что вкруг Эгия жили, И по всему Эгиалу, и окрест Гелики пространной, - Этих на ста кораблях Агамемнон привел повелитель. Рать многочисленней всех; средь ахейцев храбрейшие мужи Шли за Атреевым сыном. Сияя сверкающей медью, Гордо ходил он, средь всех выдаваясь героев ахейских Саном верховным своим и числом приведенных народов. Кто между гор в Лакедемоне жил, пропастями богатом, В Фарисе, в Спарте и в Мессе, любезной стадам голубиным, Кто в Брисеях обитал и в приятных для глаза Авгеях, В Гелосе-городе, близко от моря лежащем, в Амиклах, Тех, что вокруг обитали Ойтила и Лаей владели, - Их Агамемнонов брат Менелай, громогласный в сраженьях, Вел шестьдесят кораблей. Он войска свои ставил отдельно, Сам и в сраженья водил их, на доблесть свою полагаясь, Воинов сам возбуждал; величайшим пылал он стремленьем Страшно троянцам отмстить за печали и стоны Елены. Тех же, что Пилос с Ареной приятной на вид населяли, Фриос при броде алфейском и славные зданьями Эпи, Кипариссей с Птелеоном, и Амфигенею, и Гелос, Также и Дорион, - местность, где некогда Музы богини, Встретив фракийца Фамира, идущего из Эхалии От эхалийца Еврита, лишили его песнопений. Он заявлял, похваляясь, что в пеньи одержит победу, Если бы даже запели Зевесовы дочери Музы. В гневе они ослепили его и отняли чудесный Песенный дар. И забыл он искусство играть на кифаре. Нестор, наездник геренский, начальствовал этою ратью. С ним девяносто судов крутобоких приплыло под Трою. Тех, кто в Аркадии жил, под высокой горою Килленой, Возле могилы Эпита, - мужи, рукопашные в битвах, - Кто Фенеос населял, Орхомен, изобильный стадами, Рипу, Стратию и город, для ветров открытый, Ениспу, Тех, что Тегеей владели и милой для глаз Мантинеей, Тех, что владели Стамфилом, в Паррасии жизнь проводили, - Всех этих вел Агапенор владыка, рожденный Анкеем. Шло шестьдесят кораблей, и на каждом из них находилось Много аркадских мужей, понимающих бранное дело. Им корабли хорошо оснащенные сам Агамемнон Дал, чтоб на них переплыли они винночерное море: Сами они о делах мореходных заботились мало. Те, что в Бупрасии, те, что в Элиде божественной жили, Жители тех областей, что в себе заключают Гирмину, С краю лежащий Мирзин, Оленийский утес и Алисский, - Было у этих четыре вождя, и по десять за каждым Шло кораблей быстролетных, и много в них было епейцев. Их за собою вели Амфимах, порожденный Ктеатом, С Фальпием, сыном Еврита, Акторовы оба потомки. Третьим вождем был могучий Диор, Амаринком рожденный, А у четвертых начальником был Поликсен боговидный, Сын Агасфена владыки, рожденного славным Авгеем. Рать из Дулихия, рать с островов многочтимых Эхинских, Против Элиды лежащих и морем от ней отделенных, Мегес привел Филеид за собою, Аресу подобный, Сын дорогого богам конеборца Филея, который Переселился когда-то в Дулихий, с отцом не поладив. Сорок судов чернобоких направилось с ним против Трои. Царь Одиссей был вождем кефаленцев, возвышенных духом, Что обитали в Итаке, в колеблющем листья Нерите, Что Эгилип населяли суровый, с землей каменистой, И Крокилеи, и Закинф, и острова Зама округу, И материк, и живущих на береге, против лежащем. Был их вождем Одиссей, по разумности равный Зевесу. Вместе с собой он двенадцать привел кораблей краснощеких. Вел за собой этолийцев Фоант, Андремоном рожденный. Рать из мужей, обитавших в Плевроне, в Олене, в Пилене, И в Калидонских горах, и в Халкиде, лежащей у моря. Не было больше на свете сынов удалого Инея, Умер и сам он давно, был уж мертв Мелеагр русокудрый. С полною властию ныне Фоант этолийцами правил. Сорок судов чернобоких отправилось с ним против Трои. Идоменей, знаменитый боец, был начальником критян, - Тех, что владели Гортиной, стеной обнесенной, и Кносом, Городом Ликтом, Милетом и белоблестящим Ликастом, Кто населял города многолюдные Фестос и Ритий, И остальных, обитавших повсюду на Крите стоградном. Идоменей, знаменитый копейщик, начальствовал ими И Мерион, как убийца мужей Эниалий, могучий. Восемь десятков судов чернобоких отправилось с ними. Вместе с собой Тлеполем Гераклид, - и большой, и могучий, - Неустрашимых родосцев привел с девятью кораблями. В Родосе жили они, разделенные на три колена, - Линд населяли, Иелис и мелом блистающий Камир. Их предводителем был Тлеполем, копьеборец известный. Был он Геракловой силе рожден молодой Антиохой, Взятой Гераклом в Эфире, у вод Селлеента, когда он Много отнял городов у цветущих питомцев Зевеса. После того, как возрос Тлеполем в благозданном чертоге, Тотчас любимого дядю отца своего умертвил он, Уже пришедшего в старость Ликимния, отрасль Ареса. Быстро суда снарядил он и, много народу собравши, Скрылся из отчей земли, убегая морями от мести Всех остальных сыновей и внуков Геракловой силы. Множество бед претерпев, наконец, он приехал на Родос. Там поселились пришельцы тремя племенами и были Зевсом любимы, который царит над людьми и богами. Их чрезвычайным богатством осыпал владыка Кронион. Три корабля одинаких Нирей предоставил из Симы. Этот Нирей был Аглаей рожден от владыки Хиропа, Этот Нирей средь ахейцев, пришедших с войной к Илиону, Был человеком меж всеми красивейшим после Пелида. Был слабосилен однако и с войском пришел невеликим. Тех же, кто в Нисире жил, в Еврипиловом городе Косе, На островах Калиднийских, Крапафом владели и Касом, - Этих вели за собой предводители Фейдипп и Антиф, - Двое сынов властелина Фессала, Гераклова сына. Выпуклых тридцать судов за ними рядами приплыло. Скажем теперь о мужах, в Пеласгическом Аргосе живших, Тех, что Алопу и Алое, Трехин населяли и Фтию, Тех, что Элладой владели, отчизной прекраснейших женщин; Имя им было - ахейцы, и эллины, и мирмидонцы. Их пятьдесят кораблей с Ахиллесом пришло быстроногим. Не помышляли однако они о бушующей битве: Не было мужа, кто грозный бы строй их повел за собою. Праздно лежал у своих кораблей Ахиллес быстроногий, В гневе жестоком за Брисову дочь, пышнокудрую деву, Им уведенную после великих трудов из Лирнесса, После того как разрушил Лирнесс он и фивские стены. Там же Эпистрофа он и Минета поверг, копьеборцев, Двух сыновей властелина Евена, Селепова сына. В горе по ней он лежал. Но недолго - и встанет он снова! Живших в Филаке, мужей, населявших участок Деметры, Пирас, цветами богатый, и матерь овец Итонею, Морем омытый Антрон и Птелей на постели травистой, - Этих, пока еще жив был, воинственный вел за собою Протесилай, но уж черной землею теперь был покрыт он. Он и супругу в Филаке с лицом исцарапанным бросил, И недостроенный дом. Пораженный дарданцем, погиб он, Первым из всех аргивян с корабля соскочивши на берег. Рать без вождя не осталась, но все ж по вожде тосковала, Ею Подарк в это время начальствовал, отрасль Ареса, Сын Филакида Ификла, владетеля стад густорунных, Брат однокровный героя, бесстрашного Протесилая, Более юный годами. Но старше его и сильнее Протесилай безбоязненный был; потерявши героя, Рать не нуждалась в вожде, но о доблестном часто вздыхала. Сорок судов чернобоких отправилось с ним против Трои. С теми, которые в Ферах близ Бебского озера жили, С теми, что Бебу, Глафиры, прекрасный Яолк населяли, - С ними одиннадцать шло кораблей под начальством Евмела, Сына Адметова; был он рожден наиболе прекрасной Меж дочерями Пелея, - Алкестой, богиней средь женщин. Тех же, что жили в Мефоне, Фавмакии и в Мелибее, Тех, во владеньи кого Олизон находился скалистый, - Вел Филоктет за собою, стрелок превосходный из лука- Семь кораблей. И на каждом из них пятьдесят находилось Сильных гребцов, превосходно умевших сражаться стрелами. Сам он лежал в жесточайших страданьях на острове дальнем, Лемносе многосвященном, где был он ахейцами брошен, Мучимый язвою злой, причиненной змеей водяною. Там он, страдая, лежал. Но уж скоро пришлось аргивянам О Филоктете у черных судов своих вспомнить! Рать без вождя не осталась, но все ж по вожде тосковала. Медон над нею начальствовал, сын Оилея побочный: Рена его родила градоборцу царю Оилею. Тех же, кто Триккой владел и Ифомой на горных уступах, Кто населял Эхалию, Еврита эхальского город, - Тех за собою в поход Подалирий вели с Махаоном, Славные оба врачи, Асклепия мудрые дети. Выпуклых тридцать судов за ними рядами приплыло. Тех, что в Ормении жили и возле ключа Гипереи, Тех, кто в Астерии жил и на белых вершинах Титана, - Вел Еврипил за собою, блистательный сын Евемона. Сорок судов чернобоких отправилось с ним против Трои. Тех, что Аргиссой владели и что населяли Гиртону Олооссон, белокаменный город, Елону и Орфу, - Их предводителем был Полипет, воеватель бесстрашный, Сын Пирифоя, бессмертным Зевесом рожденного на свет, - От Пирифоя зачатый женой Гипподамией славной В самый тот день, как герой покарал волосатых чудовищ, Их с Пелиона прогнал и преследовал вплоть до Эфиков. Был он вождем не один, а главенство делил с Леонтеем, Сыном бесстрашного духом Корона, Кенеева сына. Сорок судов чернобоких отправилось с ними под Трою. Вел двадцать два корабля за собою Гуней из Кифоса. Был он вождем эниенцев и храбрых душою перебов, - Тех, кто дома себе строил вокруг непогодной Додоны, Тех, что вблизи берегов Титаресия жили прелестных. В реку Пеней он вливает прекрасноструистую воду, Но, не мешая ее с серебристой его водовертью, Поверху катит над тою рекой свою воду, как масло. Воды Стикса, ужаснейшей клятвы, ей служат началом. Профой же, сын Тенфредона, начальствовал ратью магнетов. Окрест Пенея и вкруг Пелиона, шумящего лесом, Жили они. Предводителем их был стремительный Профой. Сорок судов чернобоких отправилось с ним против Трои. Вот у данайцев какие вожди и властители были. Кто же особо средь них выдавался, скажи мне, о Муза, Сам ли, конями ль, - из всех, за Атридами следом пошедших? Между коней выдавались всех более кони лихие Феретиада Евмела, по скорости равные птицам, Масти одной, одинаковых лет, одинакого роста; Их на перейских лугах возрастил Аполлон сребролукий, - Двух кобылиц, разносящих в сражениях ужас Ареса. Между мужей выдавался Аякс Теламоний, покуда Гневом пылал Ахиллес; но тот был намного могучей, Также и кони, на битвы носившие сына Пелея. Но Ахиллес меж загнутых своих кораблей мореходных Праздно лежал, на царя Агамемнона, сына Атрея, Гнев продолжая питать; а народы у берега моря Тем забавлялись, что диски метали, и копья, и стрелы; Лошади их у своих колесниц оставались без дела И сельдерей, порожденный болотом, и клевер жевали. А колесничная сбруя лежала, укрытая плотно, В ставках владык. Мирмидонцы, томясь по вождю удалому, Вяло бродили по стану туда и сюда, не сражаясь. Войско ахейское шло, словно пламенем почву ничтожа. Стоном стонала земля, как под гневом метателя молний, Зевса владыки в то время, как он вкруг Тифея бичует Землю в Аримах, в которых, как думают, ложе Тифея. Так под ногами идущих ахейцев земля исходила Тяжкими стонами. Быстро они проходили равнину. Вестницей в Трою пришла от эгидодержавного Зевса С грозною вестью Ирида, по скорости сходная с ветром. Перед дверями Приама кипело речами собранье; Тесной толпой молодые и старые вместе стояли. Близко представ, ветроногая к ним обратилась Ирида, Голос принявши Полита, Приамова сына, который В тайном дозоре сидел, полагаясь на быстрые ноги, На высочайшем могильном холме старшины Эсиета И дожидался, когда от судов устремятся ахейцы. Вид принявши его, обратилась Ирида к Приаму: "О, старик, всегда тебе милы ненужные речи Так же, как в мирные дни. Но теперь ведь война, и какая! Очень мне часто бывать приходилось в ужаснейших битвах, Но не видал я такого и столь многолюдного войска: Нету им счета, как листьям лесным, как прибрежным песчинкам! Движутся к нам по равнине, напасть собираясь на город. Гектор, всего тебе больше советую действовать вот как: Много союзников с нами в великой столице Приама, Разный язык у различных племен многочисленных этих. Пусть же начальствует каждый над теми, над кем он властитель. Пусть соплеменников строит, пусть их за собою выводит". Кончила. Голос богини узнал безошибочно Гектор. Вмиг он собранье закрыл. За оружье схватились троянцы. Настежь раскрылись ворота. Из них выходили отряды Пешие, конные. Шум поднялся несказанный повсюду. Есть перед городом Троей вдали на широкой равнине Некий высокий курган, отовсюду легко обходимый. Смертные люди курган тот высокий зовут Батиеей, Вечноживущие боги - могилой проворной Мирины. Там у холма разделились троян и союзников рати. Был у троянцев вождем шлемоблещущий Гектор великий, Сын Дарданида Приама. Всех лучше и всех многолюдней Были войска у него, до копейного жадные боя. Вел за собою дарданцев Эней Анхизид многомощный. Был он рожден Афродитой богиней; на идских вершинах Ложе она разделила с Анхизом, - богиня со смертным. Был он вождем не один; при нем Архелох с Акамантом, Оба сыны Антенора, искусные в битвах различных. Тех же, что в Зелее жили под самой подошвою Иды, Были богаты и пили из Эссепа черную воду, Племя троянское, - вел их блистательный сын Ликаона, Пандар, которому лук подарен был самим Аполлоном. Теми мужами, кто жил в Адрастее и в крае Апесском, Кто Питиеей владел и высокой горою Тереи, - Ими начальствовал Амфий в броне полотняной и Адраст, Оба сыны перкосийца Меропа, который прекрасный Был предсказатель судьбы и сынам не давал позволенья На мужебойную ехать войну; не послушались дети Старца-отца; увлекали их Керы погибели черной. Тех же, которые в Сеете, в Перкоте и в Практии жили, Тех, что владели Арисбой божественной и Абидосом, - Их предводителем был Гиртакид, властительный Асий, - Асий Гиртаков; его из Арисбы огромные кони Огненной масти примчали от быстрой реки Селлеента. Вел за собой Гиппофой племена копьеборцев пеласгов, Тех, что в Ларисе живут с плодородной землей комковатой, - Их за собою вели Гиппофой и воинственный Пилей, Оба сыны Тевтамида, царя пеласгийского Лефа. Пейрос герой с Акамантом вели за собою фракийцев, Тех, чью страну Геллеспонт омывает стремительно-быстрый. Евфем начальником был копьеборцев бесстрашных киконов, - На свет рожденный Трезеном, питомцем Зевеса Кеадом. Вел за собою Пирехм криволуких пэонов, далеко Живших в стране Амидонской, где Аксий струится широкий, - Аксий, прекрасную воду свою по земле разносящий. Рать пафлагонцев вело Пилемена суровое сердце, - Всех, обитавших в Енетах, где водятся дикие мулы, Тех, что Китором владели и около Сесама жили, У берегов Парфенийских в отличных домах обитали, На Ерифинских вершинах, в Эгиале жили и в Кромне. Рать галидзонов Одий и Эпистроф вели из Алибы; Месторождение в ней серебра, в той стране отдаленной. Мисов начальники: Хромий и Энном, гадатель по птицам. Птицы однако его не спасли от погибели черной: Пал от могучей руки быстроногого он Эакида В бурной реке, где и много других перебил он троянцев. Форкис и богоподобный Асканий, горевшие оба Жаждой сражаться, фригийцев вели из Асканий дальней. Антиф и Месфл мэонийских мужей предводители были; Оба сыны Талемена, Гигейского озера дети; Войско они привели мэонийцев, под Тмолом рожденных. Наст предводителем был говоривших по-варварски каров; Город Милет занимали они и лесистую гору Фтирос, теченья Меандра, высокие главы Микалы. Их предводители были Амфимах и Наст благородный, Наст и Амфимах герои, Номиона славные дети. В золото Наст выряжался, как дева, идя и на битву. Но не спасло и оно от погибели черной безумца: Смерти предал его в бурной реке Эакид быстроногий, Золотом всем овладел и унес дорогую добычу. Войско ликийцев вели Сарпедон с безбоязненным Главком Из отдаленной Ликии от водоворотного Ксанфа.
3
После того, как отряды с вождями построились к бою, С шумом и криком вперед устремились троянцы, как птицы: С криком таким журавли пролетают под небом высоким, Прочь убегая от грозной зимы и дождей бесконечных; С криком несутся они к океановым быстрым теченьям, Смерть и погибель готовя мужам низкорослым пигмеям; В утренних сумерках злую войну они с ними заводят. В полном безмолвии, силой дыша, приближались ахейцы, С твердой готовностью в сердце оказывать помощь друг другу. Так же, как Нот на горе по вершинам туман разливает, Для пастухов не желанный, но вору приятнее ночи; Видеть в нем можно не дальше, чем падает брошенный камень; Так под ногами идущих густейшая пыль поднималась, Вихрю подобная. Быстро они проходили равнину. После того, как, идя друг на друга, сошлись они близко, Вышел вперед из троянских рядов Александр боговидный С шкурой пантеры и луком кривым на плечах и с висящим Острым мечом. Колебал он в руке два копья, завершенных Медными жалами, всех вызывая храбрейших ахейцев Выступить против него и померяться в схватке ужасной. Только увидеть успел Менелай многохрабрый Париса Шагом широким вперед из толпы выступающим гордо, Радостью вспыхнул, как вспыхнул бы лев перед крупной добычей, Вдруг повстречавшись с рогатым оленем иль дикой козою; Жадный от голода, он пожирает добычу, хоть всюду Сам окружен молодыми ловцами и быстрыми псами. Радостью вспыхнул такой Менелай, увидавши глазами Сына Приама царя. К обольстителю местью пылая, Быстро Атрид с колесницы с оружием спрыгнул на землю. Только увидел его перед строем Парис боговидный, Милое сердце в груди у него задрожало от страха. Быстро к товарищам он отступил, убегая от смерти, Как человек, увидавший дракона в ущелий горном, Быстро назад отступает и членами всеми трепещет И устремляется прочь с побледневшими страшно щеками; Так погрузился обратно в толпу горделивых троянцев, В ужас придя перед сыном Атрея, Парис боговидный. Гектор, увидев, корить его стал оскорбительной речью: "Горе-Парис, лишь по виду храбрец, женолюб, обольститель! Лучше бы ты не рождался совсем иль безбрачным погибнул! Это и я бы хотел, и тебе это было бы лучше, Чем поношеньем таким и позорищем быть перед всеми! Длинноволосых ахейцев ты слышишь язвительный хохот? Видя твой, образ красивый, они полагали, что храбрый Ты первоборец, а ты - без отваги в душе и без силы! И вот такой-то, посмел ты однако в судах мореходных, Море с толпой переплывши товарищей верных, в чужое Племя проникнуть и в жены красавицу стран отдаленных Дерзко с собой увезти, - невестку мужей копьеборных, В горе отцу твоему, государству всему и народу, В радость большую врагам, а себе самому в поношенье! Что ж не остался ты ждать Менелая, любимца Ареса? Знал бы, какого ты мужа владеешь цветущей супругой! Не помогли бы кифара тебе и дары Афродиты, Пышные кудри и вид твой, когда бы ты с пылью смешался! Больно уж робки троянцы. Иначе б давно уже был ты Каменным платьем одет за несчастья, какие принес ты". Гектору быстро в ответ возразил Александр боговидный: "Гектор, меня ты бранишь не напрасно, за дело бранишь ты. Сердце твое, как топор, всегда некрушимо и крепко. Бьет по бревну он, размах усиляя руки у того, кто Для корабля то бревно с великим искусством готовит. Так же и сердце в груди у тебя неуклонно и твердо. Но не порочь мне прелестных даров золотой Афродиты. Нет меж божественных славных даров не достойных почтенья: Сами их боги дают; по желанью никто не получит. Ну, а теперь, если хочешь, чтоб я воевал и сражался, Пусть все усядутся наземь, - и Трои сыны и ахейцы; Я ж в середине сойдусь с Менелаем, любимцем Ареса, В бой за Елену вступлю и за взятые с нею богатства. Кто из двоих победит и окажется в битве сильнейшим, Женщину пусть уведет за собою с богатствами всеми. Вы же, взаимную дружбу священною клятвой заверив, В Трое живите; они же в конями гордящийся Аргос Пусть уплывают и в славную жен красотою Ахайю". Так он сказал. С восхищеньем слова его выслушал Гектор. Вышедши быстро вперед и копье ухватив в середине, Строй удержал он троянцев. Они, успокоившись, стали. Вмиг натянули ахейцы свои искривленные луки Против него, полетели каменья и острые копья. Громко вскричал на ахейцев владыка мужей Агамемнон: "Стойте, аргивяне, стойте! Стрельбу прекратите, ахейцы! Слово какое-то хочет сказать шлемоблещущий Гектор". Так он сказал. И немедленно бой прекратили ахейцы. И замолчали. И Гектор сказал, между ратями стоя: "Слушайте, Трои сыны и ахейцы в красивых поножах, Что говорит Александр, возбудивший вражду между нами: Он предлагает троянцам и всем меднолатным ахейцам На многоплодную землю сложить боевые доспехи; Сам же один на один с Менелаем, любимцем Ареса, Вступит он в бой за Елену и взятые с нею богатства. Кто из двоих победит и окажется в битве сильнейшим, Женщину пусть уведет за собою с богатствами всеми. Мы же взаимную дружбу священною клятвой заверим". Так говорил он. Кругом все затихли и молча стояли. Громкоголосый тогда Менелай обратился к ним с речью: "Слушайте также меня. Жесточайшая горесть пронзает Сердце мое; помышляю давно я: пора примириться Трои сынам и ахейцам. Довольно вы бед претерпели За преступленье Париса, за распрю, возженную мною. Кто между нами двумя обречен на погибель судьбою, Пусть и погибнет. А вы, остальные, миритесь скорее. В город пошлите за белым барашком и черной овечкой Солнцу принесть и земле; мы другого для Зевса доставим. Также и силу Приама сюда приведите, чтоб клятвы Сам он заверил (его сыновья вероломны и наглы), Чтобы никто дерзновенно кронидовых клятв не нарушил. Носятся вечно по ветру людей молодых помышленья; Если ж участвует старец, то смотрит вперед и назад он, Чтоб для обеих сторон наилучше решилося дело". Так говорил он. И радость объяла троян и ахейцев, Вера явилась, что близко злосчастной войне окончанье. Коней поставили в ряд, со своих колесниц соскочили, Сняли доспехи и все их сложили на землю от вражьих Близко рядов: разделяла их узкая поля полоска. Гектор немедленно двух посланцев к Илиону отправил Пару ягнят принести и Приама призвать на равнину. Также и царь Агамемнон Талфибию дал приказанье К вогнутым быстро итти кораблям и ягненка доставить. И непослушен он не был владыке народов Атриду. С вестью меж тем к белорукой Елене явилась Ирида, Образ принявши золовки, жены Антенорова сына, Знатного Геликаона; женой он имел Лаодику, Между Приамовых всех дочерей наилучшую видом. В доме застала Елену; огромную ткань она ткала, - Плащ тёмнокрасный двойной, и на нем выводила сраженья Меж конеборных троянцев и меднохитонных ахейцев, Где от Аресовых рук за Елену они пострадали. Вставши вблизи, быстроногая так ей сказала Ирида: "Выйди, жена молодая, взгляни-ка на чудо, какое Между троян совершилось и меднохитонных ахейцев! Вел так недавно их друг против друга Apec многослезный, Жаждали в битвах жестоких сходиться они на равнине. Нынче безмолвно стоят. Прекратилась война. Оперлися Воины все на щиты. И копья их воткнуты в землю. А Приамид Александр с Менелаем, любимцем Ареса, С длинными копьями в бой за тебя окончательный вступят. Кто из двоих победит, назовет тебя милой супругой". Так говорила и дух ей наполнила сладким желаньем Первого мужа увидеть, родителей милых и город. Тонкою белою тканью покрылась она и поспешно, Нежные слезы роняя, из комнаты вон устремилась. Шла не одна она; следом за ней две служанки спешили, Эфра, Питфеева дочь, с волоокой Клименой. Достигли Вскорости все они места, где Скейские были ворота. Там над воротами, в башне, с Приамом, Панфоем, Фиметом, С Лампом и Клитием и Гикетаоном, ветвью Ареса, Укалегон с Антенором сидели, разумные оба. Все - многочтимые старцы из лучших старейшин народа. Старость мешала в войне принимать им участье; но были Красноречивы они и подобны цикадам, что, сидя В ветках деревьев, приятнейшим голосом лес оглашают. Вот каковые троянцев вожди восседали на башне. Только увидели старцы идущую к башне Елену, Начали между собою крылатою речью шептаться: "Нет, невозможно никак осуждать ни троян, ни ахейцев, Что за такую жену без конца они беды выносят! Страшно похожа лицом на богинь она вечноживущих. Но, какова б ни была, уплывала б домой поскорее, Не оставалась бы с нами, - и нам на погибель, и детям!" Так говорили. Приам подозвал к себе громко Елену: "Милая дочь, подойди-ка поближе и сядь предо мною! Первого мужа увидишь, родных и друзей твоих близких. Ты предо мной невиновна; одни только боги виновны; Боги с войной на меня многослезной подняли ахейцев. Сядь же сюда, назови мне огромного этого мужа, - Что это там за ахеец, высокий такой и могучий? Выше его головой меж ахейцами есть и другие, Но никогда не видал я такого красивого мужа, С видом почтенным таким. На царя он осанкой походит". И отвечала Приаму Елена, богиня средь женщин: "Свекор мой милый, внушаешь ты мне и почтенье, и ужас. Лучше бы горькую смерть предпочла я в то время, как в Трою С сыном твоим отправлялась, покинувши брачную спальню, Малую дочку, и близких родных, и пленительных сверстниц. Но не случилося так, и о том исхожу я слезами. Это ж тебе я скажу, что спросил и узнать пожелал ты: Там пред тобою пространнодержавный Атрид Агамемнон, - И копьеборец могучий, и доблестный царь вместе с этим. Деверь он был мне, собаке! Да, был он мне деверь когда-то!" Так говорила. И старец, дивясь на Атрида, воскликнул: "О, Агамемнон блаженный, судьбой отличенный с рожденья! Сколько ахейских сынов под твоим я тут вижу началом! Некогда быть мне пришлось во Фригии, богатой лозами, Видел я там превеликую рать быстроконных фригийцев, Видел народы Отрея и равного богу Мигдона. У берегов сангарийских тогда они станом стояли. Был я союзником их и средь воинства их находился В день, как отбили они амазонок, мужчинам подобных. Столько их не было там, сколько здесь быстроглазых ахейцев". Дальше, вторым увидав Одиссея, спросил ее старец: "Ну-ка скажи и об этом, дитя мое милое, кто он? Хоть головой он пониже, чем славный Атрид Агамемнон, Но поглядеть - так пошире его и плечами, и грудью. На многоплодную землю доспех боевой его сложен, Сам же обходит ряды он ахейцев, подобно барану; Схожим он кажется мне с густошерстым бараном, который Через обширное стадо овец белорунных проходит". И отвечала Приаму Елена, рожденная Зевсом: "Муж тот, о ком ты спросил, - Лаэртид Одиссей многоумный. Он в каменистой стране, на Итаке на острове вырос, В хитростях всяких искусный, во всяких решениях мудрый". К ней Антенор обратился разумный с такими словами: "Очень все правильно, женщина, то, что сейчас ты сказала: Некогда ради тебя посланцами сюда приезжали В Трою герой Одиссей с Менелаем, любимцем Ареса. Я их тогда, как гостей, принимал у себя, угощал их. Смог в это время узнать я и свойства обоих, и разум. Вместе когда на собраньях троянцев они появлялись, Если стояли, то плеч шириной Менелай выдавался, Если ж сидели, казался видней Одиссей многоумный. В час же, когда перед всеми слова они ткали и мысли, - Быстро Атрид Менелай говорил свою речь пред собраньем, Очень отчетливо, но коротко: многословен он не был, Нужное слово умел находить, хоть и был помоложе. Если ж стремительно с места вставал Одиссей многоумный, - Тихо стоял и, потупясь, глядел себе под ноги молча; Скипетром взад и вперед свободно не двигал, но крепко, Как человек непривычный, держал его, стиснув рукою. Ты бы сказал, что брюзга пред тобою, к тому же неумный. Но лишь звучать начинал из груди его голос могучий, Речи, как снежная вьюга, из уст у него устремлялись. С ним состязаться не мог бы тогда ни единый из смертных, И уже прежнему виду его мы теперь не дивились". Третьим увидев Аякса, выспрашивал старец Елену: "Кто еще этот ахеец, высокий такой и могучий? Он головой и плечами широкими всех превышает". Длинноодеждная так отвечала Приаму Елена: "Это Аякс великан - оплот и защита ахейцев. Там, на другой стороне, словно бог, выдается меж критян Идоменей; вкруг него и другие вожди их толпятся. Частым он гостем бывал Менелая, любимца Ареса, В доме у нас, приезжая с далекого острова Крита. Вижу я там же и всех остальных быстроглазых ахейцев, Всех я узнала б легко и по имени всех назвала бы. Двух лишь найти не могу я строителей ратей: не видны Кастор, коней укротитель, с кулачным бойцом Полидевком, Братья родные мои, мне рожденные матерью общей. Либо из Спарты прелестной с другими они не приплыли, Либо, сюда и приплывши на быстрых судах мореходных, В битву мужей не желают мешаться, бояся душою Срама и многих упреков, какие мне пали на долю". Так говорила. Но взяты уж были землей животворной В Лакедемоне далеком они, в дорогой их отчизне. А посланцы уж несли через город для клятвенной жертвы Пару ягнят и вино, веселящее дух человека, Полем взращенное, в козьих мехах. Идей же глашатай С кубками шел золотыми и с ярко блестящим кратером. Став перед старцем Приамом, его побуждал он словами: "Встань, Лаомедонтиад, зовут тебя лучшие люди Средь конеборных троянцев и меднодоспешных ахейцев Вниз на равнину сойти, чтоб священные клятвы заверить. Ибо твой сын Александр с Менелаем, любимцем Ареса, С длинными копьями вступят за женщину в бой беспощадный. Кто из двоих победит, тот получит ее и богатства. Мы же, взаимную дружбу священною клятвой заверив, В Трое останемся жить. В конями гордящийся Аргос Те уплывут и в Ахайю, славную жен красотою". Так он сказал. Содрогнулся Приам и товарищам тотчас Коней велел запрягать. Проворно приказ был исполнен. Старец взошел и за вожжи взялся, натянувши их сзади; Возле него Антенор на прекрасную встал колесницу. Быстрых коней через Скеи они на равнину погнали; Прибыли к месту, где рати стояли троян и ахейцев, На многоплодную землю сошли с колесницы блестящей И посредине пошли между строем троян и ахейцев. Тотчас тогда поднялися владыка мужей Агамемнон И Одиссей многоумный. Барашков для клятвенной жертвы Славные вестники к ним подвели и вина намешали В ярко блестящий кратер, и водою им полили руки. Вытащил после того Агамемнон свой ножик, который Подле меча на огромных ножнах он носил постоянно, Волосы срезал с голов у ягнят; и глашатаи оба Роздали волосы лучшим мужам из троян и ахейцев. Руки воздевши, усердно молился богам Агамемнон: "Зевс, наш родитель, на Иде царящий, преславный, великий! Солнце, - о ты, что по целой вселенной все видишь и слышишь, Реки, Земля и подземные боги, которые страшно Людям почившим отмщают, коварно нарушившим клятву! Будьте свидетели нам, охраняйте священные клятвы! Если убьет Александр в поединке царя Менелая, Пусть у себя он удержит Елену с богатствами всеми, Мы же обратно домой уплывем на судах мореходных. Если ж в бою Александра убьет Менелай русокудрый, Пусть возвратят нам троянцы Елену с богатствами всеми, Пусть аргивянам и пеню заплатят, какую прилично, Так, чтобы память о ней и у дальних потомков осталась. Если ж падет Александр, а Приам и Приамовы дети Не захотят по условью мне выплатить должную пеню, Буду за эту я пеню упорно сражаться и дальше, Здесь оставаясь, пока окончанья войны не достигну". Молвил и горла ягнят перерезал губительной медью; В судорогах бьющихся он положил их тотчас же на землю, Дух испускающих: силу они потеряли от меди. После, вина зачерпнув из кратера в блестящие чаши, Начали все совершать возлиянья богам и молиться. Так не один говорил и в ахейских рядах, и в троянских: "Зевс многославный, великий, и все вы, бессмертные боги! Первых, которые, клятвы нарушив, проявят враждебность, - Пусть их мозги, как вот это вино, по земле разольются, Их и детей их; а жен пусть другие взведут на постели!" Так говорили. Однако молитв их Кронид не исполнил. К ним обратился владыка Приам Дарданид со словами: "Слушайте, Трои сыны и ахейцы в красивых поножах! Снова теперь я в открытый ветрам Илион удаляюсь. Сил у меня недостанет глазами смотреть, как сражаться Будет мой сын дорогой с Менелаем, любимцем Ареса. Знает один только Зевс и другие бессмертные боги, Смертный конец в поединке кому из двоих предназначен". Муж богоравный ягнят положил в колесницу, поднялся Сам на нее и за вожжи взялся, натянувши их сзади. Возле него Антенор на прекрасную встал колесницу. Оба в родимый они Илион возвратились обратно. Гектор меж тем Приамид с Одиссеем божественным место Для поединка сначала отмерили, после же, бросив Жребии в шлем медяной, сотрясали их, чтобы решилось, Кто из противников первый копье свое медное бросит. Оба ж народа молились бессмертным и руки вздевали. Так не один говорил и в ахейских рядах, и в троянских: "Зевс, наш родитель, на Иде царящий, преславный, великий! Кто из обоих во всем, что меж нами случилось, виновен, Сделай, чтоб, насмерть сраженный, в жилище Аида сошел он, Мы ж меж собой утвердили б священные клятвы и дружбу!" Так говорили. Потряс шлемоблещущий Гектор великий Жребии, глядя назад. И выскочил жребий Париса. Все после этого сели рядами, где каждый оставил Быстрых своих лошадей и доспехи свои боевые. Богоподобный Парис же, супруг пышнокудрой Елены, Стал между тем облекать себе плечи доспехом прекрасным. Прежде всего по блестящей поноже на каждую голень Он наложил, прикрепляя поножу серебряной пряжкой; Следом за этим и грудь защитил себе панцырем крепким Брата Ликаона, точно ему приходившимся впору. Сверху на плечи набросил сначала свой меч среброгвоздный С медным клинком, а потом и огромнейший щит некрушимый; Мощную голову шлемом покрыл, сработанным прочно, С гривою конскою; страшно над шлемом она волновалась. Крепкое взял и копье, по руке его тщательно выбрав. Так же совсем и герой Менелай снаряжался на битву. После того как в толпе средь своих они к бою оделись, На середину меж ратей враждебных противники вышли, Взглядами грозно сверкая. Охватывал ужас смотрящих Конников храбрых троян и красивопоножных ахейцев. Близко друг к другу они подошли на измеренном поле, Копья в руках сотрясая и злобясь один на другого. Первым Парис боговидный послал длиннотенную пику В щит, во все стороны равный, ударивши ею Атрида; Но не смогла она меди прорвать, и согнулося жало В твердом щите Менелая. Вторым Менелай русокудрый Медную пику занес и взмолился к родителю Зевсу: Дай отомстить человеку, кто первый худое мне сделал, Дай, о владыка, чтоб мною сражен был Парис боговидный, Чтоб ужасался и каждый из позже родившихся смертных Гостеприимному злом воздавать за радушье и дружбу!" Так он сказал и, взмахнувши, послал длиннотенную пику, В щит, во все стороны равный, ударивши ею Париса; Щит светозарный насквозь пробежала могучая пика, Быстро пронзила искусно сработанный панцырь блестящий И против самого паха хитон у Париса рассекла. Тот увернулся и этим избегнул погибели черной. Сын же Атрея, извлекши стремительно меч среброгвоздный, Грянул с размаху по гребню на шлеме: но меч, от удара В три иль четыре распавшись куска, из руки его выпал. И возопил Менелай, на широкое небо взглянувши: "Нет никого средь бессмертных зловредней тебя, о Кронион! Я уже думал отмстить Александру за низость, - и что же? Меч у меня разломался в руках на куски, и без пользы Пика моя излетела из рук. И его не убил я!" Ринулся он на Париса, за шлем ухватил коневласый И потащил, повернувшись, к красивопоножным ахейцам. Стиснул узорный ремень Александрову нежную шею, Под подбородком его проходивший от шлема, как подвязь. И дотащил бы его Менелай, и покрылся бы славой, Если б остро не следила за всем Афродита богиня: Подвязь из кожи быка, убитого силой, порвала, Шлем лишь один очутился в могучей руке Менелая. В воздухе шлем Менелай закружил и швырнул его быстро К пышнопоножным ахейцам; и шлем тот друзья подобрали. Бросился вновь он вперед, поразить Александра желая Медным копьем. Но нежданно его унесла Афродита, Очень легко, как богиня, сокрывши под облаком темным. В сводчатой спальне душистой его усадила, сама же Быстро пошла, чтоб Елену позвать, и нашла ее вскоре В башне высокой; вокруг же троянки толпою сидели. Дернула тихо богиня ее за нектарное платье, Древнерожденной старухе обличьем своим уподобясь, Пряхе, которая в дни, как жила еще в Спарте Елена, Шерсть ей пряла превосходно и очень Елену любила. Ей уподобившись, так Афродита богиня сказала: "В дом возвратись поскорее, тебя Александр призывает. Он уже в спальне сидит на кровати точеной, сияя И красотой, и одеждой; и ты никогда б не сказала, Что из сраженья он с мужем пришел, но что хочет итти он На хороводы иль сел отдохнуть, с хороводов пришедши". Так ей сказала и душу Елены в груди взволновала. Лишь увидала Елена прекрасную шею богини, Прелести полную грудь и блистание глаз ее ярких, - В ужас пришла; обратилась к богине и так ей сказала: "О, для чего обольстить меня снова, жестокая, хочешь? Может быть, дальше меня, в многолюдный какой-нибудь город Фригии или прелестной Меонии хочешь увлечь ты? Может, и там средь людей, предназначенных к смерти, нашелся Милый тебе? Побежден Александр боговидный Атридом; Хочет со мною, мерзавкой, домой Менелай возвратиться. Вот из-за этого ты и явилася с кознями в мыслях. Шла бы к Парису сама! От путей отрекися бессмертных, Больше ногой никогда не касайся вершин олимпийских, Оберегай его вечно, терпи от него, и в награду Будешь женою ему или даже наложницей только! Я же к нему не пойду. И позорно совместное ложе Мне для спанья оправлять. Надо мной все троянские жены Будут смеяться. Довольно и так мне для сердца страданий". Вспыхнувши гневом, ответила ей Афродита богиня: "Дерзкая, смолкни! Меня не серди или я тебя брошу, Возненавижу с такою же силой, как прежде любила; Лютую злобу к тебе разожгу и у тех, и у этих, В ратях троян и данайцев, и злою ты смертью погибнешь!" Так ей сказала. Елена, Зевсова дочь, испугалась И, серебристо-блестящим одевшись покровом, в молчаньи, Скрытно от женщин троянских, пошла; божество перед нею. Вскоре пришли они обе к прекрасному дому Париса. Быстро опять за работу взялися служанки. Она же В спальню высокую молча вступила - богиня средь женщин. Стул тут взяла Афродита улыбколюбивая в руки, Перенесла и, - богиня! - поставила близ Александра. Дочь Эгиоха-Зевеса Елена на стул тот уселась И, отвративши глаза, упрекала супруга словами: "С боя пришел ты? О, лучше бы, если бы там и погиб ты, Мужем сраженный могучим, что был мне когда-то супругом! Прежде не сам ли ты хвастал, что силой, копьем и рукою Ты превосходишь царя Менелая, любимца Ареса? Что ж, возвращайся обратно! Иди, вызывай Менелая Снова сойтись в поединке. Но, впрочем, советую лучше Повоздержаться, и впредь с Менелаем, любимцем Ареса, Не воевать безрассудно войною и боем не биться, Иначе быстро тебя укротит его крепкая пика!" И, отвечая Елене, такие слова он промолвил: "Не отягчай мне, жена, оскорбленьями тяжкими душу! Нынче меня победил Менелай при поддержке Афины, Завтра же я его: есть и у нас покровители боги! Ну, а теперь мы с тобой на постели любви предадимся! Страстью такой у меня никогда еще ум не мутился, Даже тогда как впервые на быстрых судах мореходных Лакедемон мы прелестный покинули и на скалистом Острове соединились с тобою любовью и ложем. Нет, и в то время со страстью такою тебя не любил я!" Так он сказал и к постели пошел, а за ним и супруга. Рядом друг с другом они улеглись на кровати сверленой. Сын же Атрея метался по толпам, как зверь разъяренный, Взоры бросая кругом, не увидит ли где Александра. Но ни единый из храбрых троян иль союзников славных Мощному сыну Атрея не мог указать Александра. Прятать из дружбы никто бы не стал его, если б увидел: Всем одинаково был он, как черная смерть, ненавистен. К ним обратился тогда повелитель мужей Агамемнон: "Слух преклоните, троянцы, дарданцы и рати союзных! Видимо всем торжество Менелая, любимца Ареса. Вы аргивянку Елену с богатством ее увезенным Выдайте нам, заплатите и пеню, какую прилично, - Так, чтобы память о ней и у дальних потомков осталась". "Дружно одобрили слово его остальные ахейцы.
4
Боги в чертоге с полом золотым возле Зевса сидели И меж собой совещанье держали. Владычица Геба Нектар богам разливала. Они золотыми друг другу Кубками честь воздавали, на город троянцев взирая. Вдруг задеть захотелось Зевесу державному Геру Речью язвительной. Так он супруге сказал, насмехаясь: "Две тут заступницы есть средь богинь за царя Менелая: Гера аргивская вместе с Алалкоменидой Афиной. Обе однако сидят себе здесь, наблюдают и тешат Души свои. С Афродитой улыбколюбивой - иначе: Вечно она при Парисе, от смерти его охраняет; Вот и сегодня: спасла, когда умереть он уж думал. Но ведь победа-то все ж за царем Менелаем осталась. Следует нам обсудить, как дела эти дальше направить: Снова ли злую войну возбудить и ужасную сечу, Иль меж обеих сторон заключить соглашенье и дружбу? Если покажется мысль моя всем вам приятной и милой, Пусть государство владыки Приама останется целым, Царь Менелай же домой возвратится с аргивской Еленой". Так он сказал. Негодуя, вздыхали Афина и Гера. Рядом сидели они, измышляя несчастья троянцам. Слушала молча Афина, ни слова в ответ не сказала; Лютою злобой она волновалася в гневе на Зевса. Гера же, гнева в груди не вместивши, сказала Крониду: "Что за слова, жесточайший Кронид, ты ко мне обращаешь! Как же ты можешь желать неоконченным сделать и тщетным Труд мой и пот мой, каким я потела в трудах? Истомила Я и коней, на Приама с детьми собирая ахейцев. Действуй; но прочие боги тебя тут не все одобряют". С гневом великим ответил ей Зевс, облаков собиратель: "Странная ты! Ну, какое Приам и Приамовы дети Зло причиняют тебе, что о том ты и думаешь только, Как бы сгубить Илион, прекрасно построенный город! Если бы, вторгшись в ворота и стены высокие Трои, Ты бы живьем пожрала и Приама с детьми, и троянцев Всех остальных, - лишь тогда бы ты злобу свою исцелила! Делай, как хочешь. Не стоит, чтоб этот раздор между нами В будущем создал большую вражду между мной и тобою. Слово иное скажу я, и в сердце обдумай то слово: Если и я пожелаю какой-нибудь город разрушить, - Город, в котором мужи обитают, тебе дорогие, - И моего не задерживай гнева, а дай мне свободу; Так и тебе ее дать я согласен, в душе несогласный. Меж городами людей, на земле беспредельной живущих, Сколько на свете ни есть их под солнцем и звездами неба, Сердцем всех больше моим Илион почитался священный, И повелитель Приам, и народ копьеносца Приама. Там никогда мой алтарь не лишался ни жертвенных пиршеств, Ни возлияний, ни дыма, что нам от людей подобает". Зевсу сказала в ответ волоокая Гера богиня: "В мире три города есть наиболее мне дорогие: Аргос великий, Микена широкодорожная, Спарта. Их истребляй, если станут тебе чем-нибудь ненавистны; Я не вступаюсь за них, не завидую. Если бы даже Стала завидовать я и противиться их истребленью, - Малого б тем я достигла: меня ты намного сильнее. Нужно, однако, труды и мои не напрасными делать. Бог я такой же, как ты, одного и того же мы рода; Более старшей на свет произвел меня Крон хитроумный; Честь мне двойная: за род и за то, что твоею супругой Я называюсь; а ты над бессмертными властвуешь всеми. Будем же в этом с тобою уступчивы друг перед другом, - Я пред тобою, а ты предо мной, чтоб и прочие боги Нам подражали. Теперь же скажи поскорее Афине, Чтобы спустилася к битве кровавой троян и ахейцев И соблазнила троянцев нарушить предательски клятву, Только что данную ими гордящимся славой ахейцам". Не был богине родитель мужей и богов непослушен И со словами крылатыми так обратился к Афине: "К войску троян и ахейцев отправься как можно скорее И соблазни-ка троянцев нарушить предательски клятву, Только что данную ими гордящимся славой ахейцам". То, что велел он Афине, давно и самой ей желалось. Бросилась быстро Афина с высокой вершины Олимпа, Словно звезда, чрез которую сын хитроумного Крона Знаменье шлет морякам иль обширному войску народов, Яркая, окрест нее в изобилии сыплются искры. В виде таком устремилась на землю Паллада-Афина. Пала в средину полков. Изумленье объяло глядевших Конников храбрых троян и красивопоножных ахейцев. Так не один говорил, поглядев на стоявшего рядом: "Верно, начнутся опять и война, и кровавые сечи! Либо же, может быть, дружбу кладет меж обоих народов Зевс-Эгиох, человеческих войн вседержавный решитель!" Так не один говорил и в ахейских рядах, и в троянских. Вид Лаодока приняв, Антенорова храброго сына, Зевсова дочерь Афина в толпу замешалась троянцев, Пандара, равного богу, повсюду ища, - не найдет ли. Вскоре нашла. Беспорочный и доблестный сын Ликаонов Пандар стоял средь могучих рядов щитоносного войска, Им приведенного в Трою от быстрых течений Эсепа. Став близ него, устремила богиня крылатые речи: "Сын Ликаона разумный, послушал бы ты, что скажу я! Если б решился ты быстрой стрелой поразить Менелая, В Трое у каждого б ты приобрел благодарность и славу, Более ж всех у царя Александра, Приамова сына. Не поскупился бы первый же он на дары дорогие, Если бы вдруг увидал, как, твоею стрелой пораженный, Доблестный царь Менелай на костер поднимается грустный. Ну, так пусти же скорее стрелу в Менелая героя, Давши обет Аполлону ликийскому, славному луком, Из первородных ягнят принести гекатомбную жертву, Только домой ты вернешься, в священные стены Зелеи!" Так говорила Афина и ум убедила безумца, Снял он с плеча полированный лук из рогов козерога Резвого; некогда сам он ему из засады в то время, Как со скалы он прыгнуть собирался, стрелой своей острой В грудь угодил и спиною его на скалу опрокинул; Из головы поднимались рога на шестнадцать ладоней. Мастер друг к другу приладил рога, обработав искусно, Вылощил лук и к концу золотое кольцо приспособил. Лук свой пригнувши к земле, тетиву на него натянул он, Сам укрываясь пока за щитами товарищей храбрых, Чтобы с земли не вскочили Аресовы дети ахейцы Раньше чем пустит стрелу в Менелая, любимца Ареса. Сняв после этого крышку с колчана, стрелу из него он Новую, в перьях, достал, - виновницу черных страданий; Горькую эту стрелу наложил на изогнутый лук свой, Давши обет Аполлону ликийскому, славному луком, Из первородных ягнят принести гекатомбную жертву, Только домой он вернется в священные стены Зелеи; За тетиву и за корень стрелы одновременно взявшись, Он до соска притянул тетиву и до лука - железо. После того как великий свой лук круговидный согнул он, Лук загудел, тетива зазвенела, стрела понеслася, Острая, в гущу врагов, до намеченной жадная жертвы. Но про тебя, Менелай, не забыли блаженные боги, Прежде же прочих - Афина добычница, дочь Эгиоха. Став пред тобою, стрелу она острую прочь отклонила, С тела ее согнала, как в жаркую пору сгоняет Мать надоедную муху со спящего сладко младенца. В место стрелу согнала, где, сходясь, золотые застежки С панцырем пояс смыкают, двойную броню образуя. В пояс, вкруг панцыря плотно сомкнутый, стрела угодила, Пышно украшенный пояс мгновенно насквозь пронизала, Панцырь искусной работы пробила, достигла повязки, Бывшей под ним, - охраны для тела, преграды для копий, Лучшей защиты героя; ее она также пронзила И по поверхности кожи скользнула, ее оцарапав. Тотчас же черная кровь потекла из рассеченной раны. Как для нащечников конских кариянка иль меонийка Пурпуром красит слоновую кость и нащечники эти В доме своем сохраняет; желало бы конников много Их для себя получить; но лежит про царя украшенье, Для лошадей красота, для возничих - великая слава. Так у тебя, Менелай, обагрилися пурпурной кровью Стройные бедра и голени вплоть до красивых лодыжек. В ужас пришел Агамемнон владыка, как только увидел Черную кровь, что струей побежала из братниной раны. В ужас и сам Менелай многославный пришел. Но когда он Зубья стрелы и завязки на шейке увидел вне тела, Прежняя бодрость в груди пробудилась немедленно снова. Тяжко стеная и брата за руку держа, Агамемнон Так между тем говорил, и кругом их стенала дружина: "Милый мой брат, на погибель тебе договор заключил я, Выставив против троян одного из ахейцев сражаться! Ими ты ранен. Попрали троянцы священную клятву! Все ж не напрасными будут кровавые жертвы и клятвы, Чистым вином возлиянья, друг другу пожатые руки. Если сейчас не воздаст Олимпиец за гнусное дело, Все же позднее воздаст; за обман свой заплатят троянцы, - Женами, жизнью детей, головами своими заплатят! Я хорошо это знаю, - рассудком и духом я знаю: День придет, - и погибнет священная Троя. Погибнет Вместе с нею Приам и народ копьеносца Приама. Зевс громовержец, живущий в эфире, высоко царящий, Мрачной эгидою сам затрясет над народом троянцев В гневе за их вероломство. И все это так и свершится! Но величайшее горе доставишь ты мне, Менелай мой, Если сегодня умрешь, окончания жизни достигнув! В Аргос безводный придется вернуться мне с тяжким позором; Тотчас тогда об отчизне покинутой вспомнят ахейцы. На похвальбу и Приаму, и прочим надменным троянцам Здесь мы оставим Елену аргивскую. В поле под Троей Кости истлеют твои. Несвершенным останется дело. И на высокий могильный курган Менелая героя Вспрыгнет какой-нибудь наглый троянец и скажет со смехом: "Если бы так и над всеми свой гнев утолял Агамемнон! Он к Илиону ахейскому рать приводил бесполезно И с кораблями пустыми обратно домой воротился, В отчую землю, оставивши здесь храбреца Менелая". Скажет он так, и тогда - расступись ты, земля, подо мною!" Дух, ободряя его, отвечал Менелай русокудрый: "Брат, ободрися и в страх не вводи ополчений ахейских! В место попала стрела неопасное; пояс сначала Пестроузорный ее удержал, а потом и передник С медной повязкой, - над ней кузнецы потрудились немало". Брату немедля в ответ сказал Агамемнон владыка: "О, когда б так и было, возлюбленный брат мой! Рану ж исследует врач и лекарство, какое потребно, К ране приложит твоей, чтобы черные боли исчезли". Был им немедленно позван божественный вестник Талфибий: "Сколько, Талфибий, возможно, скорей позови Махаона, - Мужа, родитель которого - врач безупречный Асклепий, Чтобы пришел осмотреть Менелая, любимца Ареса. Кто-то его из троянских искусных стрелков иль ликийских Ранил стрелою на славу себе и на горесть ахейцам". Так Агамемнон сказал. И его не ослушался вестник. Быстро идя через войско ахейцев, высматривал зорко Он Махаона героя. Его он увидел стоящим В гуще могучих рядов щитоносных племен, что из Трикки Конепитающей следом за ним к Илиону явились. Став близ него, он к нему обратился с крылатою речью: "Асклепиад, поспеши! Агамемнон тебя призывает, Чтоб осмотрел ты вождя Менелая, Атреева сына; Кто-то его из троянских искусных стрелков иль ликийских Ранил стрелою на славу себе и на горесть ахейцам". Так говорил он и душу в груди Махаона встревожил. Быстро сквозь толпы пошли по великому войску ахейцев. К месту пришли, где, задетый стрелой, Менелай находился. Лучшие люди из ратей ахейских вокруг собралися. Тотчас, бессмертным подобный, вошел Махаон в середину И попытался стрелу из атридова пояса вынуть; Но заостренные зубья обратно ее не пускали. Пояс узорный тогда расстегнул он, а после - передник С медной повязкой, - немало над ней кузнецы потрудились. Рану увидел тогда, нанесенную горькой стрелою, Высосал кровь и со знаньем лекарствами рану посыпал, Как дружелюбно родитель его был обучен Хироном. Так хлопотали они вкруг владыки царя Менелая. А уж густые ряды щитоносцев троян наступали. Вспомнив о бое, ахейцы поспешно надели доспехи. Тут не увидел бы ты Агамемнона, сына Атрея, Дремлющим, или трусливым, иль кинуться в бой не хотящим. Всею душою к мужей прославляющей битве рвался он. Коней оставил Атрид с колесницей, пестреющей медью. Яро храпящих, держал в стороне их возница Атрида, Евримедонт, Птолемеем рожденный, Пиреевым сыном. Близко держаться ему приказал Агамемнон на случай, Если, давая приказы, усталость почует он в членах. Сам же пешком обходил построения ратей ахейских. Тех быстроконных данайцев, которые в бой торопились, - Их ободрял он словами и с речью такой обращался: Воины Аргоса, дайте простор вашей удали буйной! Зевс, наш отец, никогда вероломным защитой не будет. Тех, кто священные клятвы предательски первый нарушил, - Будут их нежное тело расклевывать коршуны в поле, Их же цветущих супруг молодых и детей малолетних В плен увезем мы в судах, как возьмем крепкостенную Трою". Если же видел, что кто уклониться желает от боя, Тех Агамемнон бранил, обращаясь с разгневанной речью: "Жалкие трусы, бахвалы! Ужель вам, ахейцы, не стыдно? Что, растерявшись, стоите вы здесь, как пугливые лани? Лани, когда утомятся, бежав по широкой равнине, Кучей теснятся, и нет никакой у них смелости в сердце. Так, растерявшись, и вы здесь стоите и в бой не идете! Ждете ль, покамест троянцы прорвутся до мест, на которых Наши стоят корабли у берега моря седого, Чтобы увериться, вас ли рукой покрывает Кронион?" Так, раздавая приказы, ряды обходил Агамемнон. К критянам он подошел, через встречные толпы пробравшись, В бой снаряжались они вкруг отважного Идоменея. Храбростью вепрю подобный, в передних рядах он держался. Вождь же другой, Мерион, назади возбуждал ополченья. Радость почувствовал, их увидавши, Атрид Агамемнон. К Идоменею тотчас обратился он с ласковой речью: "Идоменей, между всех быстроконных данайцев тебя я Чту наиболее, - как на войне и в делах всевозможных, Так и на наших пирах, где аргивские лучшие люди Воду мешают в кратерах с почетным вином искрометным. Ибо, где прочие длинноволосые мужи-ахейцы Мерою пьют, никогда ты пустым, как и я, не оставишь Кубка, - сейчас же наполнишь и пьешь, если дух твой прикажет. В бой же! И доблесть яви, каковой ты и раньше гордился". Идоменей ему, критян начальник, сказал, отвечая: "Славный Атрид, неизменно тебе я товарищем верным Буду, как раньше когда-то тебе обещал и поклялся. Длинноволосых однако других возбуди-ка ахейцев Битву начать поскорее. Нарушили клятву троянцы! В будущем черная смерть и жестокие бедствия ждут их: Первыми клятв не сдержали они и обеты попрали". Радуясь сердцем, Атрид Агамемнон отправился дальше. К войску Аяксов пришел, пробираясь сквозь встречные толпы. В бой снаряжались они, окруженные тучею пеших. Так же, как если с вершины скалистой огромную тучу Козий пастух заприметит, гонимую с моря Зефиром; Издали взору его, как смола, представляяся черной, Мчится над морем она и ведет ураган за собою; С ужасом смотрит пастух и стада свои гонит в пещеру. Схожие с тучей такой, за Аяксами к жаркому бою Юношей, Зевсом вскормленных, стремились густые фаланги, - Черные, грозно щетинясь щитами и жалами копий. Возвеселился душой Агамемнон, увидев и этих. Громко к обоим он им обратился с крылатою речью: "Храбрые мужи Аяксы, вожди аргивян меднолатных! Нет вас нужды ободрять, никаких не даю вам приказов. Сами прекрасно народ вы ведете в упорную битву. Если б, о Зевс, наш родитель, Афина и Феб дальновержец, - Если б у каждого в сердце подобное мужество было, Скоро пред нами поник бы Приама властителя город, Нашими взятый руками и в прах уничтоженный нами!" Так произнесши, оставил он их и к другим устремился. Встретился Нестор ему, звучногласый оратор пилосский. Строил товарищей он и сердца распалял их на битву. Рядом стояли огромный Пелагонт, Аластор и Хромий, Знатный и храбрый Гемон и Биант, предводитель народов. Конных мужей впереди с колесницами Нестор построил, Сзади же пеших поставил бойцов, - многочисленных, храбрых, В битве оплотом служить, а трусливых загнал в середину, Чтоб и тому, кто не хочет, сражаться пришлось поневоле. Прежде всего ездоков наставлял он, приказывал строго Коней рядами держать и нестройной толпой не тесниться: "Чтобы никто, на искусство и силу свою полагаясь, Против троян впереди остальных в одиночку не бился, Чтоб и обратно не правил! Себя вы ослабите этим. Если же кто колесницей своею на вражью наедет, Пику наставь наперед: наилучший для конника способ. Предки таким же путем города разгромляли и стены, Разум и волю такие ж в груди у себя сохраняли". Так возбуждал их старик, издавна уже опытный в войнах. Радость Атрида взяла и тогда, как его он увидел, К Нестору громко с словами крылатыми он обратился: "Если б, о старец, как дух неослабный в груди твоей милой, Ноги служили тебе и осталась бы в свежести сила! Но утесняет тебя неизбежная старость. О, если б Мужи другие старелись, а ты б оставался меж юных!" Нестор, наездник геренский, ему отвечая, промолвил: "Очень и сам я желал бы, Атрид, оставаться, каким я Некогда был, убивая Еревфалиона героя. Сразу, однако, всего не даруют бессмертные людям; Юношей был я, теперь же мне спутницей сделалась старость. Но и таким я пойду между конными, их направляя Словом своим и советом: вот честь, что осталась для старцев. Копьями ж будут сражаться мужи помоложе, какие, Позже родившись, чем я, на свою полагаются силу". Радуясь сердцем, Атрид Агамемнон отправился дальше. Встретил наездника он Менесфея, Петеева сына. Он средь афинян стоял, возбудителей бранного клича. Там же, вблизи Менесфея, стоял Одиссей многоумный; Вкруг же него кефалленцев ряды, не бессильных в сраженьях, Праздно стояли. Никто не слыхал еще бранной тревоги: Только что подняты были и шли друг на друга фаланги Конников быстрых троян и ахейцев. Они же стояли, - Ждали, когда, наступая, другая колонна ахейцев Против троянцев ударит, чтоб тотчас в сраженье ввязаться. Их увидав, на обоих набросился царь Агамемнон, Громко позвал и с словами крылатыми к ним обратился: "Сын скиптроносца Петея, питомца Крониона Зевса, Также и ты, хитродей, преисполненный злого коварства! Что вы стоите тут, ежась от страха, других выжидая? Вам надлежало б обоим в передних рядах находиться, Первыми в жаркую битву бросаться, других увлекая. Первыми вы от меня ведь о пиршествах слышали наших, Если сбиралися пир мы, ахейцы, задать для старейшин. Было приятно тогда насыщаться вам жареным мясом, Пить, сколько хочет душа, медосладкие вина из кубков? Здесь же вы рады смотреть, когда впереди перед вами Хоть бы и десять ахейских колонн воевало с врагами!" Гневно взглянув на него, отвечал Одиссей многоумный: "Что за слова у тебя сквозь ограду зубов излетели! Мы, говоришь ты, от битв уклоняемся? Только ахейцы Ярость Ареса поднимут на коннодоспешных троянцев, - Если захочешь и нужно тебе, то увидишь, как первым Милый отец Телемаха ворвется в фаланги густые Конников храбрых троянцев. Слова ты пускаешь на ветер!" Гневным увидев его, улыбнулся Атрид Агамемнон, Взял свое слово обратно и так отвечал Одиссею: "Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многоумный! Ни упрекать чересчур, ни приказывать я не намерен. Знаю и сам я, что дух твой намерений дружеских полон В милой груди, и что ты одинаково мыслишь со мною. В бой же! А если сегодня что сказано было плохое, - После уладим. Пусть боги для нас это сделают вздором!" Так он сказал, и оставил их там, и к другим устремился. Встретил Тидеева сына, лихого душой Диомеда. Он в запряженной стоял колеснице, сколоченной крепко. Подле него находился Сфенел, Капанеем рожденный. Также на сына Тидея набросился царь Агамемнон, Громко окликнул его и крылатое вымолвил слово: "Мужа бесстрашного сын, укротителя коней Тидея! Что ты от страха присел, что глазеешь на поле сраженья? Так трепетать и робеть не в обычае было Тидея; Он далеко впереди пред фалангами бился с врагами. Так говорили, кто видел дела его; сам я не видел, С ним не встречался; но всех, говорят, превышал он геройством. Некогда он, - не с войной, а как гость, - появился в Микенах Вместе с подобным богам Полиником, войска собирая: Шли на осаду они священной твердыни фиванской. Дать им союзников славных просили они у микенцев. Те соглашалися дать, отнеслись с одобрением к просьбе; Знаменьем грозным однако от этого Зевс удержал их. Вышли вожди из Микен и в дорогу отправились дальше И берегов травянистых достигли заросшей осокой Речки Асопа; оттуда ахейцы послали Тидея Снова послом. И пошел он, и в Фивах увидел не мало Кадма сынов, пировавших в дому Этеокловой силы. Там конегонщик Тидей, хоть и был чужестранец, нисколько Не испугался, один оказавшись средь многих кадмейцев. На состязанья он вызвал их всех и во всех состязаньях Очень легко победил. Помогала герою Афина. Злобой к Тидею зажглись погонятели коней кадмейцы; При возвращеньи засаду ему подготовили тайно; Ждало его пятьдесят затаившихся юношей храбрых, С ними вожди их, - Меон Гемонид, на бессмертных похожий, И Полифонт, Автофоном рожденный, в сражениях твердый. Но и для этих Тидей жесточайший коней уготовил; Всех перебил, одному лишь позволил домой воротиться: Знаменью вечных богов покоряясь, не тронул Меона. Вот был какой этолиец Тидей! А вот сына родил он В битвах похуже, чем он, а получше в одних лишь собраньях!" Так он сказал; и ему ничего Диомед не ответил; С полным почтеньем упреки царя он почтенного слушал; Сын Капонея Сфенел же немедля ответил Атриду: "Ложь, Агамемнон, оставь! Ведь прекрасно ты истину знаешь! Мы справедливо гордимся, что наших отцов мы храбрее. Мы овладеть и седалищем Фив семивратных сумели, В меньшем числе подступивши под более крепкие стены, Знаменьям веря богов и надеясь на зевсову помощь. Наши ж отцы безрассудным нечестьем себя погубили. Славы отцов не равняй, Агамемнон, со славою нашей!" Гневно взглянув на него, возразил Диомед многомощный: "Дяденька, смолкни-ка лучше и выслушай то, что скажу я! Я не могу на Атрида, владыку народов, сердиться, Если на бой побуждает он пышнопоножных ахейцев: Ждет Агамемнона слава великая, если троянцы Будут разбиты и Троей священною мы овладеем; Горе великое ждет, если будут разбиты ахейцы. Ну же, так вспомним с тобою мы оба кипящую храбрость!" Так он сказал и в доспехах спрыгнул с колесницы на землю. Страшно вкруг груди владыки прыгнувшего медь зазвенела, В ужас пришел бы, увидев его, и храбрейший из смертных. Так же, как быстрые волны о берег морской многозвучный Бьются одна за другою, гонимые ветром Зефиром; В море сначала они вырастают, потом, наскочивши На берег, с громом ужасным дробятся, и выше утесов Скачут горбатые волны и пеной соленой плюются, - Так непрерывно одна за другою фаланги ахейцев Двигались в бой на троянцев. Начальник давал приказанья, Каждый - своим. Остальные молчали, и было бы трудно Даже подумать, что голос имеет вся эта громада. Молча шагали, вождей опасаясь своих; и сиянье Шло от узорных доспехов, которые их облекали. Так же, как овцы в овчарне богатого мужа, когда их Многими сотнями доят, своим непрерывным блеяньем Воздух кругом наполняют, на голос ягнят отзываясь, - Крики такие по всей раздавалися рати троянской. Но не у всех одинаков был крик, одинаковы речи: Много смешалося здесь языков разноземных народов. Этих Apec возбуждал, а данайцев - Паллада-Афина, Ужас и Страх и ничем ненасытная Распря-Эрида, Мужеубийцы Ареса родная сестра и товарищ. Малой вначале бывает она, но потом головою В небо уходит, ногами же низом, землею шагает. В толпы врагов замешавшись, и тут она равною злобой Тех и других распаляла, чтоб тяжкие стоны умножить. Вот уже в месте едином сошлися враждебные рати. Сшиблися разом и щитные кожи, и копья, и силы Меднодоспешных мужей. Ударялись щиты друг о друга Выпуклобляшные. Всюду стоял несмолкающий грохот. Вместе смешалося все, - похвальбы и предсмертные стоны Тех, что губили и гибли. И кровью земля заструилась. Так же, как две наводненных реки, по ущелистым руслам С горных вершин низвергая шумящие грозно потоки, В общей долине сливают свои изобильные воды; Шум их пастух издалека с утеса нагорного слышит, - Так от смешавшихся ратей и шум разливался, и ужас. Первым поверг Антилох у троянцев воителя мужа, Храброго, между передних, Фалисия ветвь, Эхепола. В гребень косматого шлема троянца он первый ударил. Лоб пронизавши, вбежала глубоко во внутренность кости Медная пика. И тьмою глаза Эхепола покрылись. Башней высокой он рухнул на землю средь схватки могучей. За ноги тело упавшего царь ухватил Елефенор, Сын Халкодонта, начальник высоких душою абантов. И потащил из-под копий и стрел, чтоб как можно скорее Латы совлечь. Но недолго его продолжались старанья. Видя, как тащит он труп за собой, Агенор крепкодушный В бок, при наклоне его под щитом обнажившийся прочным, Острою медною пикой ударил и члены расслабил. Только он дух испустил, как вокруг загорелося дело Жаркое между троян и ахейцев. Как волки, бросались Мужи одни на других; человек с человеком сцеплялся. Сын Анфемиона юный, подобный богам Симоесий, Теламонидом Аяксом убит был. Спустившися с Иды С матерью вместе, с отцом, чтоб взглянуть на овечьи отары, Некогда мать родила его близ берегов Симоента. Вот почему он звался Симоесием. Но за заботы Милым родителям он не успел отплатить; кратковечной Жизнь его стала под пикой великого духом Аякса. Выступил первым вперед он, и в грудь ему пика попала, В правый сосок; и насквозь через плечо пробежало наружу Медное жало. И на землю в пыль он свалился, как тополь, Выросший в низменном месте, в средине широкой долины, Гладкий и ровный, на самой вершине раскинувший ветки. Мастер его колесничный блистающим срезал железом, Чтоб на ободья согнуть для колес колесницы прекрасной; Там на речном берегу распростерт он и медленно сохнет. С тополем схожий, лежал Симоесий, от лат обнаженный Богорожденным Аяксом. В Аякса внезапно ударил Острым копьем из толпы сын Приама, Антиф пестролатный, Но промахнулся. Попал же он в пах Одиссееву другу, Храброму Левку, тащившему труп в это время из свалки. Левк возле трупа свалился, и труп из руки его выпал. Гневом вспылал Одиссей, увидавши убитого друга. Вышел вперед из рядов, облеченный сверкающей медью, Стал очень близко от тела и, зорко вокруг оглядевшись, Бросил блестящую пику. Назад отступили троянцы Перед метнувшим. И пику метнул Одиссей не впустую: В Демокоонта попал он, побочного сына Приама, От табунов лошадиных прибывшего из Абидоса. Пикой его Одиссей, раздраженный за друга, ударил Прямо в висок, и с другой стороны головы из виска же Вышло ее острие, и глаза его тьмою покрылись. Грянулся на землю он, и доспехи на нем зазвенели. Взад подалися передних ряды и блистательный Гектор. Крикнули громко ахейцы, убитых к себе оттащили И устремились вперед. Негодуя, смотрел из Пергама Бог Аполлон дальнострельный. И громко вскричал он троянцам: "Конники Трои! Смелее, вперед! Не сдавайте ахейцам Поле сраженья! Ведь кожа у них не железо, не камень! Острою медью ударишь - удара она не задержит! И не свирепствует здесь Ахиллес быстроногий сегодня: Всё пред судами свой гнев переваривать он продолжает". Так к ним из города бог обращался ужасный. Ахейцев Зевсова дочь возбуждала, преславная Тритогенея, К каждой толпе подходила, где люди на бой не спешили. Тут Амаринкова сына Диора судьба оковала. Камнем зубристым он был поражен возле щиколки самой В правую голень; его поразил предводитель фракийцев Пейрос, Имбрасом рожденный, прибывший под Трою из Эны. И сухожилия оба, и кость раздробил совершенно Камень бесстыдный. И навзничь Диор повалился на землю. К милым товарищам обе руки простирал он с мольбою, Дух испуская. Но тот подбежал, кто пустил в него камнем, - Пейрос могучий, и пику в пупок погрузил. И на землю Вылилась внутренность вся, и глаза его тьмою покрылись. Пейроса, ринувшись, пикой Фоант этолиец ударил В грудь повыше соска. И в легких пика застряла. Близко к нему подбежал Фоант и огромную пику Вырвал из ребер, и, острый свой меч обнаживши, фракийца В самый живот посредине ударил и душу исторгнул. Снять же доспехов не мог: фракийцы чубатые грозно Тело вождя обступили, уставивши длинные копья; Как ни огромен он был, и могуч, и достоин почета, - Прочь отогнали его. И Фоант отступил содрогаясь. Так распростерлись в пыли окровавленной рядом друг с другом Оба вождя - и фракийцев, и меднодоспешных эпейцев. Много вокруг и других там погибло троян и данайцев. Этого дела хулить ни один человек не решился б, Если б, еще невредимый, не раненный острою медью, Стал он ходить средь бойцов и его бы водила Афина, За руку взяв и от копий летящих и стрел охраняя. Много в тот день и троян конеборных, и храбрых ахейцев В пыль головою упало и рядом друг с другом простерлось.
5
Тут Диомеду Тидиду богиня Паллада-Афина Силу и смелость дала, чтобы он отличился меж прочих Храбрых ахейцев и славой украсился самой великой. Пламень ему вкруг щита и вкруг шлема зажгла неугасныл, Блеском подобный звезде той осенней, которая в небе Всех светозарнее блещет, омывшись в водах океана. Плечи и голову светом таким озарила Тидиду И устремила в средину, где гуще кипело сраженье. Был меж троянцев Дарес, богатством владевший немалым, Жрец непорочный Гефеста. И были сыны у Дареса, - Двое: Фегес и Идей, в разнородных искусные битвах. Оба они, отделившись, помчались навстречу Тидиду На колеснице, а он по земле на них бросился пеший. Только что, друг наступая на друга, сошлись они близко, Первым троянец Фегес метнул длиннотенную пику. Близко над левым плечом Диомеда она пролетела, Но не попала в героя. Тогда Диомед многомощный Пикой взмахнул. И метнул не впустую он острую пику: В грудь меж сосков поразил он Фегеса и сбил с колесницы. Спрыгнул Идей, побежал, колесницу прекрасную бросив, И не посмел защитить даже трупа убитого брата. Также и сам не избегнул бы тут он погибели черной, Если б Гефест не унес и не спас, окружив его ночью, Чтобы не вовсе старик сокрушался печалью о детях. Коней меж тем изловив, Диомед, воеватель могучий, Отдал товарищам их, чтоб угнали к судам изогнутым. Как увидали троянцы, что оба Даресова сына, - Тот, испугавшись, бежит, а другой с колесницы низвергнут, Духом смутилися все. Совоокая дева Афина, За руку буйного взявши Ареса, к нему обратилась: "Слушай, Apec, о Apec людобоец, твердынь сокрушитель, Кровью залитый! Оставим-ка мы и троян, и ахейцев Спорить, кому из них славу присудит отец наш Кронион. Мы же, давай, удалимся, чтоб зевсова гнева избегнуть". Так говоря, увела из сражения буйного бога И посадила его на крутом берегу над Скамандром. Храбрых троянцев сломили ахейцы. Низвергнул по мужу Каждый начальник. И первым владыка мужей Агамемнон Мощного сбил с колесницы вождя гализонов Одия. Первому пику ему, обращенному в бегство, всадил он, В самую спину меж плеч и сквозь грудь ее выгнал наружу. Грянулся на землю он, и доспехи на нем зазвенели. Идоменей поразил меонийца, рожденного Бором, Феста, который из Тарны, страны плодороднейшей, прибыл. Пикой огромной в плечо его правое с силой ударил Идоменей копьеборец, когда в колесницу входил он. Тот с колесницы свалился и взят был ужасною тьмою. Спутники Идоменея доспехи с убитого сняли. Строфиев сын, многоопытный муж в звероловстве, Скамандрий, Был изостренною пикой убит Менелая Атрида, - Славный стрелок, обученный самой Артемидой богиней В разную дичь попадать, воскормленную лесом нагорным. Не помогла тут однако ему ни сама Артемида, Ни дальнометность, которою он до того отличался: В спину его Менелай, знаменитый копейщик, ударил Острою пикой в то время, когда перед ним убегал он. Пику меж плеч он вонзил и сквозь грудь ее выгнал наружу. Наземь троянец упал, и доспехи на нем зазвенели. Сын Гармонида Тектона Ферекл умерщвлен Мерионом. Был он руками во всяких художествах очень искусен, Так как, средь всех отличая, его возлюбила Афина. Он и Парису когда-то суда равнобокие строил, - Бедствий начало, погибель навлекшие и на троянцев, И на него: не постигнул судеб он богов всемогущих. Гнал Мерион пред собою его и, настигнувши, пикой В правую сторону зада ударил; глубоко проникло Острое жало в пузырь под лобковую кость; на колени С воплем упал он, и смерть отовсюду его охватила. Мегес Педея убил, Антенорова сына; побочным Сыном он был у отца, но его воспитала Феано Нежно, с своими детьми наравне, в угождение мужу. Близко нагнавши его, Филеид, знаменитый копейщик, В голову острою пикой ударил Педея с затылка; Медь, меж зубов пролетевши, подсекла язык у Педея; Грянулся в пыль он и стиснул зубами холодное жало. Евемонид Еврипил поразил Гипсенора героя, Долопионова сына; служителем бога Скамандра Был его храбрый отец и, как бог, почитался народом. Гнался за ним Еврипил, блистательный сын Евемона, И на бегу по плечу его правому смаху ударил Острым мечом, и отсек Гипсенору тяжелую руку. Наземь кровавая пала рука, и глаза Гипсенору Быстро смежила багровая смерть с многомощной судьбою. Так подвизались вожди аргивян в том сраженьи могучем. Но о Тидиде узнать не сумел бы ты, с кем он дерется, - Держит ли руку троян конеборных, иль храбрых ахейцев. Он по равнине носился подобно реке многоводной, Вспухшей от зимних дождей, разрушающей бурно плотины; Бега ее задержать никакие плотины не в силах, Бьет через ограды она виноградников, пышно растущих, Разом нахлынув, когда Молневержец дождем разразится. Много в ней гибнет прекрасных творений людей работящих. Так пред Тидидом густые фаланги троян рассыпались И не могли устоять перед ним, хоть и было их много. Только лишь Пандар, блистательный сын Ликаона, увидел, Как, по равнине носясь, пред собою он гонит фаланги, Тотчас из гнутого лука наметившись в сына Тидея, В правое прямо плечо поразил набегавшего мужа, В выпуклость панцыря. Панцырь стрела Диомеду пробила И пронизала плечо напролет, окровавив доспехи. Громко воскликнул, ликуя, блистательный сын Ликаона: "Духом воспряньте, троянцы, коней погонятели быстрых! Ранен храбрейший ахеец! Недолго, я думаю, сможет Он со стрелою бороться могучею, ежели в Трою Вправду меня из Ликии прибыть побудил Дальновержец!" Так говорил он, хвалясь. Но Тидида стрела не смирила. Он отступил к лошадям и к своей колеснице блестящей, Стал возле них и сказал Капанееву сыну Сфенелу: "Встань, дорогой Капанид, на мгновенье сойди с колесницы, Чтобы стрелу у меня из плеча заостренную вынуть". Так он сказал. И Сфенел соскочил с колесницы на землю, Стал за спиной и стрелу из плеча его вытянул сзади. Кровь побежала ручьем через панцырь плетеный Тидида. Громко взмолился тогда Диомед, воеватель могучий: "Неодолимая дочь Эгиоха-Зевеса, внемли мне! Если ты мне и отцу благосклонно когда помогала В битве пылающей, будь и теперь благосклонна, Афина! Дай мне убить, подведи под копье мое мужа, который Ранить успевши меня, горделиво теперь возглашает, Что уж недолго придется мне видеть сияние солнца". Так говорил он, молясь. И его услыхала Афина. Сделала легкими члены, - и ноги, и руки над ними: Стала вблизи и к нему обратилась с крылатою речью: "Смело теперь, Диомед, выходи на сраженье с врагами! В грудь я тебе заложила отцовскую храбрость, какою Славный наездник Тидей отличался, щита потрясатель. Мрак у тебя я от глаз отвела, окружавший их прежде; Нынче легко ты узнаешь и бога, и смертного мужа, Если какой-нибудь бог пред тобой, искушая, предстанет, Против бессмертного бога не смей выступать дерзновенно, Кто бы он ни был. Но если Зевесова дочь Афродита Ввяжется в битву, без страха рази ее острою медью!" Так говоря, отошла совоокая дева Афина. Сын же Тидея немедля в ряды замешался передних. Если и прежде пылал он желаньем с троянцами биться, Втрое теперь у него, как у льва, увеличилась сила, - Льва, что в деревне, ограду двора перепрыгнув, слегка лишь Ранен среди шерстоносных овец пастухом. Только больше Силы прибавилось в нем, и пастух, защитить их не смея, Спрятаться в доме спешит, покидая смятенное стадо. Грудами по двору всюду лежат распростертые овцы. Лев распаленный назад чрез высокую скачет ограду. Так ворвался Диомед распаленный в фаланги троянцев. Был Астиной им повергнут и пастырь народов Гипейрон. Первого в грудь над соском он сразил медножальною пикой, А у второго, огромным мечом по ключице ударив, Вмиг от спины и от шеи плечо отрубил. И немедля, Бросивши их, Диомед на Абанта напал с Полиидом, Евридамантом рожденных, разгадчиком снов престарелым. Им пред отходом отец их не смог разгадать сновидений. Наземь поверг их Тидид многомощный и снял с них доспехи. После пошел он на Ксанфа с Фооном, рожденных Фенопом, Нежно любимых отцом. Удручаемый старостью грустной, Сына другого Феноп не родил, чтоб наследство оставить. Их Диомед умертвил и у братьев, - того и другого, - Милую душу отнял, а родителю-старцу оставил Мрачную скорбь и рыданья. Детей, возвратившихся с битвы, Он не увидел живыми. Наследство осталося дальним. Там же на двух он напал сыновей Дарданида Приама, Хромия и Ехемона, в одной колеснице стоявших. Так же, как в стадо коровье ворвавшийся лев сокрушает Шею корове иль телке, пасущимся в месте лесистом, Так беспощадно низверг Приамидов Тидид с колесницы, Как ни противились оба, и снял боевые доспехи. Быстрых коней же товарищам дал, чтобы гнали к судам их. Видел Эней, как троянцев ряды Диомед истребляет. Быстро пошел он сквозь сечу, сквозь всюду грозящие копья, Пандара, равного богу, повсюду ища, не найдет ли. Вскоре нашел безупречного он Ликаонова сына, Остановился пред ним и такое сказал ему слово: "Пандар, скажи ты мне, где же твой лук и крылатые стрелы? Где твоя слава? Никто состязаться с тобой тут не станет, И не похвалится в целой Ликии, что лучше тебя он. Руки к Зевесу воздень и пусти-ка стрелу свою в мужа, Кто бы он ни был, могучий: погибели много принес он Ратям троянским, и многим, и сильным расслабил колени. Он уж не бог ли какой, на троянский народ раздраженный, Гневный за жертвы? Ужасно для нас раздражение бога!" Быстро Энею ответил блистательный сын Ликаона: "Храбрый Эней, благородный советник троян меднолатных! Я бы сказал, что Тидиду могучему всем он подобен. Щит я его узнаю, узнаю я и шлем дыроокий, Вижу его лошадей. Но не бог ли то, верно не знаю. Если же он, как сказал я, и сын многомощный Тидея, - Все ж не без бога свирепствует он, но какой-то бессмертный Близко стоит при Тидиде, окутавши облаком плечи. Самые меткие стрелы куда-то он вбок направляет. Я ведь в него уж стрелял и в плечо его правое ранил; Выпуклость панцыря, ясно я видел, стрела пронизала; К Аидонею, я думал, уж сверг я Тидеева сына, - Нет, не сразил его! Есть, без сомнения, бог прогневленный! Нет здесь со мною коней, для сражения нет колесницы. У Ликаона в дому их одиннадцать, - новых, прекрасных, Только что сделанных; вкруг колесниц тех висят покрывала; Подле же каждой по паре стоит лошадей двухъяремных; Полбу и белый ячмень мы даем лошадям этим в пищу. В доме прекрасном своем старик Ликаон копьеборец Часто советовал мне, как в поход я сюда отправлялся: На колесницу с конями взошедши, - наказывал мне он, - В схватках кровавых с врагами начальствовать ратью троянской. Я не послушал отца, а намного б то было полезней. Я пожалел лошадей, чтоб у граждан, в стенах заключенных, В корме они не нуждались, привыкнувши сытно питаться. Дома коней я оставил и пеший пришел к Илиону, Твердо на лук полагаясь. Но помощи не дал мне лук мой. В двух предводителей лучших стрелял я из меткого лука, - В сына Тидея и в сына Атрея; того и другого Ранил и кровь их пролил я, и только сильней раззадорил! Злая судьба мне внушила с гвоздя прочно слаженный лук мой Снять в злополучный тот день, как решился я в милую Трою Двинуться с ратью троянской, чтоб Гектору радость доставить. Если домой я вернусь и глазами своими увижу Землю родную, жену и отеческий дом наш высокий, Пусть иноземец враждебный тотчас же мне голову срубит, Если в огонь я пылающий этого лука не брошу, В щепы его изломав: бесполезным он спутником был мне!" Пандару тотчас Эней, предводитель троянцев, ответил: "Не говори так. Не будет и дальше иначе, покуда Мы с колесницей, с конями не выступим оба навстречу Мужу тому и на нем не испробуем наше оружье. Встань же ко мне в колесницу; тогда, каковы, ты увидишь, Тросовы кони, как быстро умеют они по равнине Мчаться равно и туда, и туда, - и в погоне, и в бегстве. Также и в город они нас спасут, если выйдет, что снова Славу дарует Зевес Диомеду, Тидееву сыну. Ну, так бери ж поскорее и бич, и блестящие вожжи, Я же войду в колесницу, чтоб в битву вступить с Диомедом. Иль Диомеда возьми на себя, я ж останусь с конями". Сыну Анхиза ответил блистательный сын Ликаона: "Лучше уж сам бы, Эней, за коней ты взялся и за вожжи! Много быстрее с возницей привычным они понесутся, Если придется бежать нам пред мощным Тидеевым сыном. Если ж не будет тебя, заартачатся кони и с поля Не пожелают умчать нас, знакомого крика не слыша. Быстро тем временем сын многомощный Тидея нагрянет, Нас умертвит и угонит коней твоих однокопытных. Сам ты возьмись управлять колесницей своей и конями, Я же, как он налетит, изостренным копьем его встречу". Так сговорясь меж собою и в пеструю встав колесницу, Вскачь на Тидеева сына пустили коней они быстрых. Только увидел Сфенел их, блистательный сын Капанеев, - Быстро Тидееву сыну слова он крылатые молвил: "Храбрый Тидид Диомед, о мой друг, драгоценнейший сердцу! Вижу могучих мужей, налетающих биться с тобою! Неизмерима их сила. Один из них - лучник известный, Пандар, гордящийся тем, что бесстрашным рожден Ликаоном. С ним же там рядом - Эней; родитель его знаменитый - Великосердный Анхиз, а мать - Афродита богиня. Стань в колесницу, отступим. Зачем так неистово биться В самых передних фалангах? Погубишь ты милое сердце!" Грозно взглянув на него, отвечал Диомед многомощный: "Не говори мне о бегстве, меня на него ты не склонишь. Нет, не в породе моей, чтоб позорно бежать из сраженья Иль приседать от испуга. Крепка у меня еще сила! На колесницу всходить подожду я. Пешком им навстречу Выйду я в бой. Трепетать не велит мне Паллада-Афина. Их в колеснице обратно не вынесут быстрые кони. Оба от нас не уйдут, если нынче один и спасется. Слово иное скажу, и в сердце обдумай то слово. Если убийством вот этих обоих добыть себе славу Мудрая даст мне Афина, то наших коней быстроногих В сторону ты отведешь, натянувши на поручнях вожжи. Сам же к энеевым кинься коням, - хорошо это помни! - И от троянцев гони их к красивопоножным ахейцам. Кони те из породы, которую Зевс громовержец Тросу отдал в награжденье за сына его Ганимеда. Лучших коней не увидишь нигде под зарей и под солнцем. Эту породу похитил Анхиз, повелитель народа, Тайно от Лаомедонта своих кобылиц подославши. Шесть лошадей той породы родилось в дому у Анхиза. Он четырех удержал для себя и вскормил их у яслей, Двух же Энею отдал, разносящему ужас в сраженьях. Если коней тех захватим, получим великую славу". Так Диомед и Сфенел меж собою вели разговоры. Скоро примчались те двое, гоня лошадей быстроногих. Первым сказал Диомеду блистательный сын Ликаона: "Славным Тидеем рожденный, бестрепетный, духом могучий! Быстрой моею стрелой не смирён ты, - стрелой моей горькой. Нынче копьем попытаюсь, не лучше ли им попаду я!" Так он сказал и, взмахнувши, послал длиннотенную пику И по щиту Диомеда ударил. И щит пронизало Острое жало копья и со звоном ударилось в панцырь. Громко вскричал Диомеду блистательный сын Ликаонов: "Ранен ты в пах, и насквозь! Уж недолго теперь ты, надеюсь, Сможешь держаться. А мне ты великую славу доставил!" Мало смутившись, ответил ему Диомед многомощный: "Нет, ошибаешься! Мимо попал ты! Но вы, я надеюсь, Оба уйдете из боя не раньше, чем тот или этот Кровью своею насытит бойца-щитоносца Ареса". Так он сказал и метнул. И Афина направила пику В нос недалеко от глаза. И, белые зубы разбивши, Несокрушимая пика язык ему в корне отсекла И, острием пролетевши насквозь, замерла в подбородке. Он с колесницы упал, и доспехи на нем зазвенели, - Пестрые, светлые. В страхе шарахнулись быстрые кони В сторону. Так у него и душа разрешилась, и сила. Спрыгнул на землю Эней со щитом и с огромною пикой, В страхе, чтоб пандаров труп как-нибудь не забрали ахейцы. Он возле трупа ходил, словно лев, свою мощь сознающий, Пику вперед выставляя и щит, во все стороны равный, Голосом страшным убить угрожая того, кто посмеет Выйти навстречу. Но камень схватил Диомед многомощный - Тяжесть великую! Двое его понести не смогли бы Ныне живущих людей; но легко им махал и один он. Камнем таким поразил он Энея в бедро, где головка Входит в сустав тазовой, именуемый иначе чашкой. Чашку удар раздробил, сухожилия оба порвавши; Также и кожу тот камень зубристый сорвал у героя. Он на колено упал и стоял, опираясь о землю Крепкой рукой. И глаза его черная ночь осенила. Тут бы погиб неизбежно Эней предводитель народа, Если б остр_о_ не следила за всем Афродита богиня, Мать, что когда-то его родила волопасу Анхизу. Бережно белые локти вкруг милого сына обвивши, Спереди складкою пеплос блестящий пред ним распростерла, Кроя от копий и стрел, чтоб какой-нибудь конник данайский, Грудь ему медью пронзивши, души у него не исторгнул. Так выносила богиня Энея из битвы кровавой. Сын Капанея Сфенел между тем не забыл приказаний, Только что данных ему Диомедом могучеголосым: Однокопытных своих лошадей он поставил подальше От бушевавшего боя и, вожжи к скобе привязавши, Бросился быстро к коням пышногривым героя Энея, Их отогнал от троянцев к красивопоножным ахейцам И передал Деипилу, товарищу, с кем наиболе Был он из сверстников дружен и в мыслях всех ближе сходился, Чтобы к судам крутобоким коней отогнал он. Герой же На колесницу взошел и, схвативши блестящие вожжи, Быстро погнал к Диомеду коней своих крепкокопытных. Сын же Тидея Киприду преследовал гибельной медью: Знал, что она не из мощных божеств, не такая богиня, Что боевыми делами людей заправляет на войнах, Не Энио, города разносящая в прах, не Афина. Скоро богиню догнал, прорываясь сквозь толпы густые, Сын многомощный Тидея и острую пику наставил, И налетел, и ударил ей медью блестящею в руку Слабую. Пеплос бессмертный, самими Харитами тканный, Медная пика пронзила и около кисти рассекла Кожу. Ручьем заструилась бессмертная кровь у богини, - Влага, которая в жилах течет у богов всеблаженных: Хлеба они не едят, не вкушают вина, потому-то Крови и нет в них, и люди бессмертными их называют. Вскрикнула громко богиня и бросила на землю сына. На руки быстро его подхватил Аполлон дальновержец. Облаком черным закрыв, чтоб какой-нибудь конник данайский Медью груди у него не пронзил и души не исторгнул. Громко могучеголосый Тидид закричал Афродите: "Скройся, Зевесова дочь! Удались от войны и убийства! Иль не довольно тебе, что бессильных ты жен обольщаешь? Хочешь и в битвы мешаться? Вперед, полагаю я, в ужас Битва тебя приведет, лишь услышишь ее издалека!" Так он сказал. Удалилась она, вне себя от страданья. В болях ужасных Ирида ее увела из сраженья, За руку взяв. Почернело от крови прекрасное тело. Слева от битвы нашла она буйного бога Ареса. Там он сидел, подведя лошадей и копье прислонивши К темному облаку. Пала она на колени пред братом И умоляла его одолжить ей коней златосбруйных: "Дай мне твоих лошадей, помоги мне, о брат дорогой мой, Чтобы могла я достигнуть Олимпа, жилища бессмертных. Слишком я стражду от раны, мне смертным сейчас нанесенной, Сыном Тидея, который и с Зевсом готов бы сразиться". Так говорила. И отдал Apec ей коней златосбруйных. Милым печалуясь сердцем, она поднялась в колесницу; С ней поднялася Ирида и, вожжи руками забравши, Коней стегнула бичом. Полетели послушные кони. Быстро достигли жилища богов на Олимпе высоком. Там удержала коней ветроногая вестница Зевса, Их отпрягла от ярма и амвросии бросила в пищу. Пала Киприда, сойдя с колесницы, в колени Дионы, Матери милой. В объятья Диона ее заключила, Нежно ласкала рукой, называла и так говорила: "Кто так неправо с тобой поступил из потомков Урана, Дочь моя, словно бы зло ты какое открыто свершила?" И отвечала улыбколюбивая ей Афродита: "Ранил меня Диомед, предводитель надменный аргосцев, - Ранил за то, что унесть я хотела из боя Энея, Милого сына, который всех больше мне дорог на свете. Нынче уже не троян и ахейцев свирепствует битва, Нынче уже и с богами бессмертными бьются данайцы!" Ей отвечала на это Диона, в богинях богиня: "Милая дочь, потерпи и сдержись, как ни горестно сердцу! Многим из нас, на Олимпе живущим, терпеть приходилось От земнородных людей из-за распрей взаимных друг с другом. Много Apec претерпел, как его Алоеевы дети От с Эфиальтом могучим сковали крепчайшею сетью. Скован, томился тринадцать он месяцев в бочке медяной. Верно бы так и погиб там Apec, ненасытный войною, Если бы мачеха их, Ерибея прекрасная, тайно Не известила Гермеса. Гермес из темницы похитил Уж изнемогшего в тяжких цепях, ослабевшего бога. Много терпела и Гера в то время, как сын многомощный Амфитриона стрелою трезубою в правую грудь ей Метко попал. Несказанной терзалася болью богиня. Даже Аид потерпел, меж богами ужасный, от раны, Острой стрелой нанесенной все тем же Зевесовым сыном Возле ворот средь умерших, и тяжкие муки изведал. К зевсову дому отправился он на вершины Олимпа, Сердцем печалясь, от боли страдая. В плече его мощном Крепко сидела стрела роковая и мучила сердце. Боль утоляющим средством осыпавши рану, Пэеон Скоро его исцелил, не для смертной рожденного жизни. Дерзкий, неистовый! Он, не страшась, совершал злодеянья, Луком богам досаждал, на Олимпе великом живущим. Этого ж против тебя подстрекнула Паллада-Афина. Глупый! Сердцем не знает того Диомед дерзновенный, Что краткожизненны люди, с богами посмевшие биться. Не назовут его папой, не сядут к нему на колени Дети, когда он с войны возвратится из битвы ужасной. Пусть же подумает нынче Тидид, хоть и очень могуч он, Как бы с ним кто-нибудь в бой не вступил, кто тебя посильнее, Как бы Адрастова дочь, многоумная Эгиалея Не разбудила домашних когда-нибудь воплем полночным В скорби о муже законном, храбрейшем герое ахейском, - Твердая духом жена Диомеда, смирителя коней". Так говорила и влагу бессмертную вытерла с кисти. Тяжкая боль унялась, и мгновенно рука исцелилась, Все это видели Гера богиня с Палладой-Афиной. Речью насмешливой стали они подстрекать Эгиоха. Первою речь начала совоокая дева Афина: "Зевс, мой отец, не рассердишься ты на слова, что скажу я? Верно, какую-нибудь из ахеянок снова Киприда Переманила к троянцам, ужасно ей милыми ставшим. Не оцарапала ль, эту ахеянку нежно лаская, Слабую руку свою золотою булавкой богиня?" Так говорила. Отец и людей, и богов улыбнулся И, подозвав золотую к себе Афродиту, сказал ей: "Дочь моя, дело совсем не твое заниматься войною. Лучше устраивай браки, - приятное самое дело! Этими ж всеми делами займутся Apec и Афина". Так меж собою вели разговоры бессмертные боги. Громкоголосый Тидид между тем порывался к Энею, Зная, что сам Аполлон свою руку над ним простирает. Он не страшился и бога великого. Рвался душою Смерти Энея предать и доспех его славный похитить. Трижды бросался Тидид, умертвить порываясь Энея, Трижды в блистающий щит ударял Аполлон Диомеда. Но лишь в четвертый он раз устремился, похожий на бога, Голосом страшным ему загремел Аполлон дальновержец: "В разум приди, отступи и не думай равняться с богами, Сын Тидеев! Подобными ввек не окажутся племя Вечных богов и племя людей, по земле ходящих". Так он сказал. И назад подался Диомед ненамного, Гнева желая избегнуть далеко разящего Феба. Феб-Аполлон же Энея, из яростной вынесши схватки, В храме прекрасном своем положил, в Пергаме священном. Сыну Анхиза в великом святилище том возвратили Мощь и пригожесть Лето с Артемидою стрелолюбивой. Создал обманчивый призрак меж тем Аполлон сребролукий, Схожий с Энеем самим, совершенно в таких же доспехах. Около призрака сшиблись фаланги троян и ахейцев. И разбивали друг другу ударами кожи воловьи Круглых тяжелых щитов и легких щитов окрыленных. Феб-Аполлон обратился к Аресу, свирепому богу: "Слушай, Apec, о Apec людобоец, твердынь сокрушитель, Кровью залитый! Не сгонишь ли с поля ты этого мужа, Сына Тидея, который готов и с Зевесом сразиться? Прежде богине Киприде он руку поранил у кисти, После и против меня устремился, похожий на бога". Так произнесши, воссел Аполлон на высотах Пергама. Грозный Apec же фаланги троян возбудить устремился, Образ приняв Акаманта, вождя удалого фракийцев. Крикнул он детям владыки Приама, питомцам Зевеса: "Дети владыки Приама, вскормленные Зевсом великим! Долго ль народ избивать вы позволите гордым ахейцам? Может быть, ждете, чтоб к самым воротам они подступили? Воин повержен, у нас почитавшийся так же, как Гектор, - Великосердным Анхизом рожденный Эней знаменитый! В бой же, вперед! И спасем благородного друга из свалки!" Так говоря, возбуждал он и силу, и мужество в каждом. К Гектору тут Сарпедон обратился с обидною речью: "Гектор, куда у тебя подевалась бывалая храбрость? Ты говорил, что один, без народов, без ратей союзных Город спасешь, лишь с зятьями и братьями. Где ж твои братья? Здесь ни единого я не могу ни найти, ни приметить. Все, как собаки вкруг льва, трясутся от страха и мнутся. Мы же сражаемся здесь, хоть всего лишь союзники ваши. Также союзник и я, к вам пришедший совсем издалека, Ибо Ликия моя и течения Ксанфа не близки. Там я жену дорогую оставил, младенца-ребенка, Много богатств, до которых жадны неимущие люди. Все ж и при этом веду я ликийцев и сам в поединке Рад сразиться с врагом, хоть и нет ничего здесь такого, Что бы могли у меня увести иль унесть аргивяне. Ты ж неподвижно стоишь и войскам не даешь приказаний Не отступать пред врагом и за жен своих храбро сражаться. Не оказаться бы всем вам, как будто попавшимся в петли Всеуловляющей сети, - добычей врагов беспощадных! Скоро погибнет тогда ваш прекрасно построенный город! Должен ты был бы об этом заботиться денно и нощно, Должен просить бы вождей многославных союзников ваших, Чтоб помогли вам, и делом мой жесткий упрек опровергнуть!" Гектора сердце глубоко кольнули слова Сарпедона. Вмиг со своей колесницы в доспехах он спрыгнул на землю, Острые копья колебля, пошел по широкому войску, Всех возбуждая на бой. И возжег жесточайшую сечу. Оборотившись назад, на ахейцев они налетели. Те же, сомкнувши ряды, дожидались врагов не робея. Так же, как ветер разносит при веяньи хлеба мякину Всюду по гумнам священным, когда золотая Деметра Под дуновеньем ветров от мякины зерно отделяет, И от мякины все бело вокруг, - так тогда и ахейцы Белыми стали от пыли, которую между бойцами До многомедного неба вздымали копытами кони, Перемешавшись друг с другом. Ворочали в бой их возницы. Воины рук своих силу несли на врагов. Непроглядный Сумрак разлил над сраженьем Apec, помогая троянцам, Всюду с поддержкой спеша, исполняя приказ Аполлона, Золотомечного Феба, который ему заповедал Дух у троян возбуждать, лишь увидел, что с поля уходит Дева Паллада-Афина, дававшая помощь данайцам. Сам Аполлон же Энея из многобогатого храма Вывел и силою грудь преисполнил владыки народов. Между друзей появился Эней. И пришли они в радость, Видя, что снова живой, невредимый, блистающий силой Он перед ними стоит. Но спросить ни о чем не успели: Труд их заботил иной, на который их звал Сребролукий И людобоец Apec с ненасытною Распрей-Эридой. Оба Аякса меж тем, Одиссей и Тидид многомощный Ревностно в бой возбуждали данайцев. Однако данайцы Сами ни силы троян не страшились, ни их нападенья. Ждали, подобные тучам, которые Зевс молневержец, В тихий, безветренный день на высокие горы надвинув, Держит недвижно на месте в то время, как спит непробудно Сила Борея и прочих ветров, что дыханием бурным С шумом большим разгоняют тенистые тучи по небу. Так ожидали данайцы троян неподвижно, без страха. Сын же Атрея, ходя по рядам, отдавал приказанья: "Будьте мужами, друзья, и возвысьтесь бестрепетным духом! В схватках сражаясь могучих, стыдитеся друг перед другом. Воинов, знающих стыд, спасается больше, чем гибнет, А беглецы не находят ни славы себе, ни спасенья!" Молвил и пику метнул, и ударил в переднего мужа, Деикоонта, Пергасом рожденного, друга Энея. Чтили троянцы его наравне с сыновьями Приама. Был он проворен на то, чтоб сражаться средь самых передних. Пикою в щит поразил его царь Агамемнон могучий; Не задержал ее щит, но насквозь его медь пронизала, Пояс пробила и в нижнюю часть живота угодила. С шумом на землю он пал, и доспехи на нем зазвенели. Двух тут Эней ниспровергнул храбрейших мужей меж данайцев, Крефона и Орсилоха, рожденных на свет Диоклеем. Жил Диоклей, их родитель, в красиво построенной Фере; Благами жизни богатый, свой род от Алфея реки он Вел, что широко теченья струит через землю пилосцев. Этот Алфей Орсилоха родил, повелителя многих; Тот Орсилох был отцом Диоклея, высокого духом; Двух сыновей-близнецов произвел Диоклей знаменитый - Крефона и Орсилоха, во всяческой битве искусных. Оба они, возмужавши, на черных судах быстроходных К Трое, богатой конями, с ахейскою ратью приплыли, Славных Атрея сынов, Агамемнона и Менелая, Честь защищая. Но смертный конец тут покрыл их обоих. Словно два мощные льва, на вершинах возросшие горных, В чаще дремучего леса вскормленные матерью-львицей, Тучных овец и волов круторогих из стад похищая, Опустошают людские дворы до поры, как и сами Мертвыми лягут от рук человечьих под острою медью, - Так и они, многомощным Энеем сраженные насмерть, Рухнулись оба на землю, подобные соснам высоким. Стало повергнутых жаль Менелаю, любимцу Ареса. Выступил он из рядов, облеченный сияющей медью, Острым копьем потрясая. Apec возбудил его храбрость С тайною мыслью, что будет сражен он рукою Энея. Но увидал его Несторов сын, Антилох благородный; Выступил он из рядов, опасаясь, чтоб пастырь народов Не пострадал и не сделал бы этим весь труд их напрасным. И Менелай и Эней уж и руки, и острые копья Друг поднимали на друга, пылая желаньем сразиться. Вдруг близ Атрида, владыки племен, Антилох очутился, Был хоть и быстр в нападеньи Эней, но подался обратно, Видя, что рядом друг с другом два мужа его ожидают. Эти же двое к ахейским рядам оттащили убитых, В руки товарищам трупы обоих несчастных отдали, Сами ж вернулись и стали сражаться меж самых передних. Был Пилемен ими наземь повергнут, подобный Аресу, Вождь щитоносных мужей-пафлагонцев, не знающих страха. Этого мужа Атрид Менелай, знаменитый копейщик, Пикой, стоявшего, сбил, поразивши его под ключицу. Мидон, Атимниев сын, пилеменов возничий и спутник, Был Антилохом сражен, как коней поворачивал к бегству. В локоть он камнем ударил его. Из руки ослабевшей Вожжи, слоновою костью блиставшие, наземь упали. Прыгнул вперед Антилох и мечом по виску его грянул. Мидон со вздохом тяжелым с прекрасной упал колесницы В пыль придорожную вниз головою, на темя и плечи. В очень глубокий песок он попал и стоял так, доколе Кони, рванувшись, его не свалили на пыльную землю. Коней стегнул Антилох и угнал их к ахейскому стану. Гектор, обоих в рядах увидавши, на них устремился С криком; за ним понеслись и фаланги могучих троянцев. Ими начальствовал грозный Apec с Энио досточтимой. Эта вела за собою смятенье бесстыдное в битве; Тот же, в могучей руке потрясая огромную пику, То перед Гектором шел впереди, то за Гектором следом. В ужас пришел, увидавши Ареса, Тидид многомощный И, как беспомощный путник, идущий широкой равниной, Вдруг цепенеет пред быстрой рекою, впадающей в море, Видя шумящую пену, и робко назад убегает, - Так же тогда Диомед отшатнулся и крикнул народу: "Можно ль тому удивляться, друзья, что божественный Гектор Так в копьеборстве искусен и так безбоязнен в сраженьях? Вечно при нем кто-нибудь из богов и беду отражает. Вот и теперь с ним Apec под обличием смертного мужа! Оборотившись все время к троянцам лицом, отступайте С поля сраженья и в битву вступать не дерзайте с врагами!" Так он сказал. Но уж близко на них наседали троянцы. Гектор двоих конеборцев убил, многоопытных в битве, Бывших в одной колеснице, Менесфа и с ним Анхиала. Стало повергнутых жаль Теламонову сыну Аяксу. Близко он к ним подошел и, взмахнувши сияющей пикой, В Амфия ею ударил, Селагова сына, который В Пезе богатством большим и полями владел, но судьбою Был завлечен на войну за Приама с его сыновьями. В пояс его поразил многомощный Аякс Теламоний, - В нижнюю часть живота длиннотенная пика проникла. С шумом на землю упал он. Аякс подбежал знаменитый, Чтобы доспехи совлечь. Но посыпались, ярко сверкая, Острые копья троянцев; немало их щит его принял. Он же, ногой наступив на сраженного, медную пику Вырвал назад; но других не успел драгоценных доспехов С плеч его снять: осыпали Аякса крылатые стрелы. Он побоялся в могучем кольце очутиться троянцев: Много отважных врагов наступало, наставивши копья, Как ни огромен он был, и могуч, и достоин почета, - Прочь отогнали его. И Аякс отступил, содрогаясь. Так подвизались вожди аргивян в том сраженьи могучем. Вождь Тлеполем Гераклид, огромный и ростом, и силой, Был с богоравным сведен Сарпедоном могучей судьбою. После того, как, идя друг на друга, сошлись они близко, - Сын знаменитый и внук собирателя туч Молневержца, - Первым из них Тлеполем к Сарпедону царю обратился: "Что у тебя за нужда, Сарпедон, советчик ликийцев, Ежиться здесь и дрожать? Ничего ведь в боях ты не смыслишь Кто это лжет, будто сын ты эгид о державного Зевса? Нет, несравненно слабее мужей ты, которые раньше На свет родились от туч собирателя Зевса-Кронида, И каковым, говорят нам, великая сила Геракла Был мой родитель, герой дерзновеннейший, львиное сердце. Некогда прибыл сюда за конями он Лаомедонта Только с шестью кораблями, с значительно меньшим отрядом, - И разгромил Илион ваш, и улицы сделал пустыми. Ты же душой трусоват и народ свой ведешь на погибель. Ты никакой, я уверен, защитой троянцам не будешь, Бросил Ликию напрасно, и, будь ты хоть много могучей, Все ж отойдешь, этой пикой сраженный, к воротам Аида!" Сыну Геракла сказал Сарпедон, предводитель ликийцев: "Так, Тлеполем, - разорил твой родитель священную Трою Из-за безумия мужа, преславного Лаомедонта. Много добра ему сделал Геракл, а его разбранил он И лошадей не отдал, для которых тот шел издалека. Ты же немедленно черную смерть от меня и погибель Здесь получишь и, пикой моею поверженный, славу Дашь мне, а душу свою - конеславному богу Аиду!" Так говорил Сарпедон. Тлеполем ясеневую пику Поднял. И разом из рук у обоих бойцов полетели Пики огромные. В шею попал Сарпедон Тлеполему; Боль приносящая пика насквозь ему шею пробила; Черною, мрачною ночью покрылись глаза Тлеполема. А Тлеполем своей пикой в бедро поразил Сарпедона, - В левое; тело пронзивши, ударилось бурное жало В кость. Но покамест отец защитил от погибели сына. Равного богу царя Сарпедона друзья торопливо Из тесноты выносили. Влачилась огромная пика Следом и сильно его удручала. Никто не подумал, Не догадался извлечь из бедра его пику, чтоб мог он Вместе с другими итти: до того все кругом торопились. А на другой стороне тлеполемово тело ахейцы Из тесноты выносили. Тотчас же все это увидел Стойкий душой Одиссей. Разъярилось в нем милое сердце. Он между помыслов двух колебался умом и душою: Прежде настигнуть ли сына громами гремящего Зевса, Или ликийцев, мужей рядовых, уничтожить побольше. Но не ему, Одиссею герою, дано было роком Острою медью низвергнуть могучего Зевсова сына. Сердце его на ликийский народ обратила Афина. Койрана тут умертвил он, Аластора мужа, Алькандра, Хромия, Галия, также Ноемона и Пританиса. Много еще бы ликийцев убил Одиссей богоравный, Но издалека увидел его шлемоблещущий Гектор. Ринулся он сквозь передних, покрытый сияющей медью, Ужас данайцам неся. Увидав, что приблизился Гектор, В радость пришел Сарпедон и печальное слово промолвил: "Гектор, не дай, умоляю, лежать мне добычей ахейцев, Но защити! И пускай уже в городе вашем покинет Жизнь мое тело. Я вижу, что нет никакой мне надежды В дом возвратиться к себе, в дорогую отцовскую землю, Радость принесть и супруге любимой, и малому сыну". Так говорил он. Но Гектор ему ничего не ответил. Бурно пронесся вперед, чтоб как можно скорее ахейцев Прочь отогнать и у многих копьем своим души исторгнуть. Равного ж вечным богам Сарпедона друзья посадили В поле, под дубом прекрасным эгидодержавного Зевса. Вытащил вон из бедра ясеневую острую пику Мощный Пелагон, который товарищем был его милым. И отлетела душа, и глаза его тьмою покрылись. Вскоре однако вздохнул, и дыхание ветра Борея Дух его вновь оживило, дышавший нечасто и тяжко. Перед Аресом ахейцы и Гектором меднодоспешным К черным своим кораблям быстроходным назад не бежали, Но и вперед не бросалися в бой; отступая, все время Медленно шли, лишь узнали, что грозный Apec меж троянцев. Кто же был первый и кто был последний, оружьем которых Гектор, рожденный Приамом, и медный Apec овладели? Богу подобный Тевфрант, с ним вместе Орест конеборец, Трэх, этолийский копейщик, Гелен Энопид с Эномаем И опоясанный пестроблестящей повязкой Оресбий, Муж, обитающий в Гиле, усердный стяжатель богатства, Около озера живший Кефисского, где и другие Жили мужи-беотийцы, владельцы богатых участков. Но не укрылось от глаз белолокотной Геры богини, Как аргивян меднолатных в могучем бою они губят. Быстро со словом крылатым она обратилась к Афине: "Необоримая дочь Эгиоха-Кронида, беда нам! Право, напрасно с тобой обнадежили мы Менелая, Что разрушителем Трои высокой домой он вернется, Раз позволяем свирепствовать так мужегубцу Аресу! Дай-ка подумаем также и мы о сражении бурном!" Так говорила, и с ней согласилася дева Афина. Тотчас сама устремилась коней запрягать златосбруйных Дочерь великого Крона, богиня старейшая Гера. Геба ж с боков колесницы набросила гнутые круги Медных колес восьмиспичных, ходящих по оси железной. Ободы их - золотые, нетленные, сверху которых Плотные медные шины наложены, диво для взора! Окаймлены серебром по обоим бокам их ступицы. Кузов же сам на ремнях золотых и серебряных крепких Прочно лежит, и дугою два поручня тянутся сверху. Дышло же из серебра. К окончанью его привязала Геба ярмо золотое, к ярму же - нагрудник прекрасный, Весь золотой. Под ярмо подвела лошадей своих быстрых Гера-богиня, пылая желаньем вражды и убийства. Дочь между тем Эгиоха-Кронида в чертоге отцовском Мягкий свой пеплос сняла и струей его на пол спустила, - Пестроузорный, который сготовлен был ею самою. Вместо него же надевши хитон молневержца Зевеса, Для многослезного боя в доспехи она облеклася. Плечи себе облачила эгидой, богатой кистями, Страшною; ужас ее обтекает венком отовсюду, Сила в ней, распря, напор, леденящая душу погоня, В ней голова и Горгоны, чудовища, страшного видом, Страшная, грозная, Зевса эгидодержавного чудо. Шлем свой надела, имевший два гребня, четыре султана; Образы ста градоборцев тот шлем золотой украшали, В яркую став колесницу, тяжелой, огромной и крепкой Вооружилася пикой, сражавшей фаланги героев, Гнев на себя навлекавших богини могучеотцовной. Гера проворно бичом погнала лошадей быстроногих. Сами собой распахнулись у неба ворота, где Орам Вверено стражу нести для охраны Олимпа и неба, Вход открывать и опять загораживать облаком плотным. В эти ворота богини коней своих быстрых погнали. Вскоре нашли они Зевса. Один, вдалеке от бессмертных, На высочайшей из многих вершин олимпийских сидел он. Там удержала коней белорукая Гера богиня И к высочайшему Зевсу-Крониону так обратилась: "Не негодуешь ты, Зевс, на такие злодейства Ареса? Скольких мужей - и каких! - погубил он в ахейском народе, - Не по-хорошему, даром. Скорблю я, тогда как Киприда А Аполлон сребролукий спокойно душой веселятся, В бой подстрекнув дурака, над которым не властны законы. Зевс, наш отец! На меня раздражишься ты, если Ареса Я прогоню из сраженья, его исхлеставши позорно?" Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион: "Лучше пошли на Ареса добычницу деву Афину: Больше привыкла она повергать его в тяжкие скорби". И не была непослушна ему белорукая Гера. Коней хлестнула бичом. Не лениво они полетели, Между землею паря и усеянным звездами небом. Сколько проникнет в пространство воздушное взор человека, В даль винночерного моря глядящего с вышки дозорной, Столько захватят прыжков громкоржущие кони бессмертных. Прибыли вскоре они к Илиону, к струящимся рекам, К месту, где струи сливают свои Симоент со Скамандром. Там удержала коней белорукая Гера богиня, Их отпрягла и туман вкруг коней разлила непроглядный; На берегу Симоент им амвросию вырастил в пищу. Двинулись обе, походкой подобные робким голубкам, Жарким пылая желаньем прийти к аргивянам на помощь. Прибыли к месту они, где всех больше мужей наилучших Было; стояли вкруг силы они Диомеда героя, Коней смирителя, львам плотоядным подобные видом Или же злым кабанам, обладающим силой немалой. И закричала на них белорукая Гера, принявши Образ могучего Стентора, медноголосого мужа; Так он кричал, как зараз пятьдесят человек бы кричало: "Стыдно, ахейцы! Вы трусы! Лишь с виду достойны вы чести! Прежде, когда еще в битвы вступал Ахиллес благородный, - Нет, никогда из Дарданских ворот не дерзали троянцы Выступить: все трепетали его сокрушительной пики. Нынче ж далеко от стен пред судами троянцы воюют!" Так говоря, возбудила и силу, и мужество в каждом. А совоокая дева Афина пошла к Диомеду. Близ колесницы с конями стоял Диомед, охлаждая Рану, которую горькой стрелою нанес ему Пандар. Пот изнурял под широким ремнем, на котором держался Щит закругленный; и пот изнурял, и рука уставала Черную кровь вытирать, под ремнем выступавшую крепким. Облокотясь о ярмо колесницы, сказала богиня: "Сын у Тидея родился не очень с родителем схожий! Ростом Тидей был совсем не высок, но боец несравнимый. Даже когда воевать иль стараться блистать меж мужами Я запрещала ему, - как в то время, когда появился В Фивах один он послом от ахеян средь многих кадмейцев... Я пировать ему с ними велела спокойно в чертогах. Но и тогда, как и раньше, был духом могуч он безмерно. Юношей вызвав кадмейских, во всяких он их состязаньях Очень легко победил. Сама я ему помогала. Также и возле тебя я стою и тебя охраняю, И побуждаю всем сердцем тебя с троянцами биться. Но иль усталость от многих трудов тебе в члены проникла, Иль бессердечная робость тобой овладела. Какой же Ты после этого сын храбреца Инеида Тидея?" Ей отвечая, сказал Диомед, воеватель могучий: "Дочь Эгиоха-Кронида, тебя узнаю я, богиня! Все я охотно тебе сообщу, ничего не скрывая. Нет, не усталость, не робость меня бессердечная держит. Но приказаний, какие давала ты мне, не забыл я. Против блаженного бога сражаться ты мне запретила, Кто бы он ни был; но если бы Зевсова дочь Афродита В битву ввязалась, велела разить ее острою медью. Вот почему я и сам отступаю теперь, й ахейцам Всем остальным приказал собираться на этом вот месте. Вижу Ареса: он сам управляет кровавою битвой". Снова сказала ему совоокая дева Афина: "Духу, Тидид, моему ты из всех наиболе приятен. Больше не бойся теперь ни Ареса, ни бога другого, - Вот я какою тебе помощницей буду сегодня. Прямо направь на Ареса коней твоих однокопытных, Бей изблизи, не страшись сумасшедшего этого бога, - Зла, что себе приготовили люди души переметной! Сам он недавно и мне обещал, и владычице Гере Помощь давать аргивянам и против троянцев сражаться. Нынче ж о тех он забыл и совместно с троянцами бьется!" Так говоря, согнала с колесницы Сфенела на землю, За руку взявши его; и тотчас с колесницы он спрыгнул. Быстро сама поднялась в колесницу к Тидееву сыну, Боем горящая. Тяжко дубовая ось застонала, Разом ужасного бога поднявши и лучшего мужа. В руки и вожжи, и бич захвативши, Паллада-Афина Однокопытных тотчас же коней погнала на Ареса. Труп Перифанта огромного он обнажал от доспехов, - Лучшего меж этолийцев, Охезия сына. Его-то Кровью залитый Apec обнажал. Чтоб ее он не видел, Дочь Эгиоха-Кронида покрылася шлемом Аида. Лишь увидал людобоец Apec Диомеда героя, Бросил тотчас он лежать Перифанта огромного там же, Где, умертвивши его, у сраженного душу исторгнул, И устремился навстречу Тидееву храброму сыну. После того, как, идя друг на друга, сошлись они близко, Первым ударил Apec над ярмом лошадей и вожжами Медною пикой, пылая желанием душу исторгнуть. Но ухватила рукой совоокая дева Афина Пику, толкнула ее, и она меж колес пролетела. После того Диомед размахнулся могучеголосый Медною пикой. Ее устремила Паллада-Афина В низ живота, где Apec опоясан был повязью медной: Пику туда он вонзил и, прекрасную плоть растерзавши, Выдернул пику обратно. Apec заревел меднобронный Так же, как если бы девять иль десять воскликнуло тысяч Сильных мужей на войне, зачиная аресову распрю. Дрогнули в ужасе все, - и дружины троян, и ахейцев; Так заревел на все поле Apec, ненасытный войною. Так же, как воздух под тучами нам представляется мрачным Знойною летней порой, приходящей с удушливым ветром, Взору Тидида таким же и медный Apec показался, В небо широкое вверх поднимавшийся с тучами вместе. Быстро взлетел на Олимп он высокий, жилище бессмертных, Сел возле Зевса-Кронида с душой, огорченной безмерно, Рану ему показал с вытекавшей бессмертною кровью И обратил к нему слово крылатое, жалуясь горько: "Не негодуешь, отец, на злодейства подобные глядя? Вечно страшнейшие беды единственно друг из-за друга Претерпеваем мы, боги бессмертные, людям на радость. Все на тебя негодуем: безумную дочь породил ты, Гибель несущую всем, лишь с одними злодействами в мыслях. Прочие боги, какие ни есть на высоком Олимпе, - Все мы послушны тебе и готовы во всем покоряться. Только ее никогда не смиришь ты ни словом, ни делом, Все позволяешь зловредной богине, рожденной тобою. Нынче Тидеева сына она, наглеца Диомеда, С ярою злобой напасть на бессмертных богов подстрекнула. Прежде богине Киприде он руку поранил у кисти, После и против меня устремился, похожий на бога. Только проворные ноги спасли меня, иначе долго б Там я простертый лежал между страшными грудами трупов Или б живой изнемог под ударами гибельной меди!" Грозно взглянув, отвечал собирающий тучи Кронион: "Будет сидеть и скулить! Душа переметная, смолкни! Всех ненавистней ты мне из богов, на Олимпе живущих! Милы тебе только распри, кровавые войны и битвы. Матери дух у тебя, - необузданный, буйно строптивый, - Геры, которую сам я с трудом укрощаю словами. Думаю, ты и теперь пострадал от ее же советов. Дольше однако тебя я страдающим видеть не в силах. Ты от меня происходишь, и мне тебя мать породила, Если б, зловредный такой, от другого ты бога родился, Был бы давно под землей ты, и глубже, чем все Ураниды!" Тотчас его исцелить он Пэеону дал приказанье. Боль утоляющим средством осыпавши рану, Пэеон Скоро его исцелил, не для смертной рожденного жизни. Если смоковничий сок нальешь в молоко и смешаешь, Жидкое вмиг молоко от подобного сока свернется. С той же Apec быстротою от раны своей исцелился. Геба омыла его, облачила красивой одеждой. И близ Кронида воссел он в сознании радостном славы. Снова тогда возвратились в жилище великого Зевса Гера аргивская вместе с Алалкоменидой Афиной, Мужеубийства заставив прервать людобойца Ареса.
6
Яростный бой меж троян и ахейцев оставили боги. Но по равнине туда и сюда простиралось сраженье Между мужами, одни на других направлявшими копья, В поле, между теченьями рек Симоента и Ксанфа. Первым Аякс Теламоний, оплот и защита ахейцев, Строй у троянцев прорвал, товарищам свет показавши. Мужа он сверг Акаманта, храбрейшего между фракийцев, Сына Евсорова, ростом высокого, мощного силой. Первый ударил он в козырь его коневласого шлема, Лоб пронизав Акаманта. Прошло глубоко ему в череп Медное жало копья. И глаза его тьмою покрылись. Аксил же Тевфрана сын, Диомедом могучеголосым Был ниспровергнут. В Арисбе прекрасно устроенной жил он, В жизненных средствах нужды не имея, и людям был другом. Всех он радушно в дому принимал у себя при дороге. Но ни один между них от смерти не спас его грустной, Помощи не дал никто, и лишились души они оба, - Сам он и спутник Калесий, который в его колеснице Быстрыми правил конями. Сошли они оба под землю. Дреса же вместе с Офельтием сверг Евриал многомощный И устремился на Эсепа с Педасом, нимфой речною Абарбареей рожденных прекрасному Буколиону. Буколион же был сын знаменитого Лаомедонта, Старший рожденьем, но матерью тайно, без брака, рожденный. Он, пастухом, близ овец сочетался любовью и ложем С нимфою; двух сыновей-близнецов родила ему нимфа. И сокрушил им обоим прекрасные члены и силу Сын Мекистея, и с плеч их совлек боевые доспехи. Стойкий в бою Полипет распростер на земле Астиала, Царь Одиссей же могучий Пидита убил перкотийца Медною пикой, а Тевкр - Аретаона, схожего с богом. Несторов сын Антилох опрокинул блестящею пикой Албера, царь Агамемнон, мужей повелитель, - Елата. У берегов обитал он струистого Сатниоента, В городе Педасе. Страхом объятого Филака в бегстве Леит настигнул герой. Евриал же Меланфия свергнул. Взят живьем был Адраст Менелаем могучеголосым, Кони его, по равнине широкой помчавшись в испуге, О тамарисковый куст колесницей ударились гнутой, Дышло ее на конце раздробили и к городу сами Вскачь понеслися, куда и другие скакали в смятеньи. Сам же Адраст, с колесницы стремглав к колесу покатившись, Грянулся в пыльную землю лицом. Над упавшим мгновенно Встал Менелай, занеся на него длиннотенную пику. Быстро колени Адраст у него охватил и взмолился к Атриду: "Дай, Менелай, мне пощаду! Получишь ты выкуп достойный! Много сокровищ хранит у себя мой родитель. Богат он Золотом, медью, а также для выделки трудным железом. С радостью даст он тебе за меня неисчислимый выкуп, Если услышит, что в стане ахейцев живой нахожусь я". Так говорил он и дух в груди убедил Менелаю. Тот собирался уже к кораблям быстроходным ахейцев Спутнику дать своему отвести его. Вдруг Агамемнон Быстро навстречу ему подбежал и воскликнул сурово: "Что это как, Менелай мягкодушный, ты нынче к троянцам Жалостлив? В доме твоем превосходное сделали дело Эти троянцы! Пускай же из них ни один не избегнет Гибели быстрой и нашей руки! Пусть ребята, которых Матери носят во чреве своем, - пусть и те погибают! Пусть они все без следа и без похорон, - все пусть исчезнут!" Так говоря, отвратил Агамемнон намеренье брата, Правильно все говоря; Менелай русокудрый Адраста Прочь рукой оттолкнул. Агамемнон герою в утробу Пику вонзил. Опрокинулся он, и мужей повелитель, Ставши ногою на грудь, ясеневую выдернул пику. Нестор к ахейцам взывал, возбуждая их криком громовым: "О дорогие герои данайцы, о слуги Ареса! Бейтесь с врагом, не кидайтесь пока на добычу, не стойте Сзади рядов, чтобы с большей добычей домой воротиться! Будем мужей убивать! А потом по равнине спокойно Сможете вы обнажать от доспехов лежащие трупы". Так говоря, возбудил он и силу, и мужество в каждом. И побежали б троянцы от милых Аресу ахейцев В свой Илион, покоряясь объявшей их слабости духа, Если б, представ пред Энеем и Гектором, так не сказал им Сын Приамов Гелен, превосходнейший птицегадатель: "Гектор, Эней! Наиболе, герои, на вас тяготеет Бремя забот о троянцах, ликийцах: ведь всех вы отличней В деле любом, где потребны совет иль рука боевая! Остановитесь же здесь и троян у ворот удержите, Всюду на помощь являясь, пока еще женам в объятья В бегстве не пали они, на потеху и радость ахейцам. После того ж, как троянские вы ободрите фаланги, Мы, оставаясь на месте, упорнейше будем сражаться, Сколько бы нас ни теснили данайцы: велит неизбежность. Ты же, о Гектор, меж тем в Илион отправляйся и там ты Матери скажешь твоей и моей: благородных троянок Пусть созывает в акрополь пред храм светлоокой Афины. Двери священного дома ключом пусть откроет и пышный Пеплос, который, по мненью ее, средь хранимых в чертоге Всех превосходней и больше, всего и самой ей дороже, - Пусть на колени возложит прекрасноволосой Афине, Пусть ей двенадцать телят годовалых, работы не знавших, Даст обещание в жертву принесть, если жалость проявит К городу нашему, к женам троянским и малым младенцам, Если она Илион защитит от Тидеева сына, - Дикого, мощного силой бойца, рассевателя страха, Мужа, который, скажу я, могучее всех средь ахейцев. Так нас и сам Ахиллес не страшил, меж мужами первейший, Хоть говорят, что рожден он богиней. Еще неудержней Этот лютует, и в силе никто с ним не может сравняться". Гектору так говорил он, и тот не ослушался брата. Вмиг со своей колесницы с оружием спрыгнул на землю. Острые копья колебля в руке, обходил он все войско, К бою мужей возбуждая. И грянула новая сеча. Оборотившись назад, на ахейцев они налетели. И аргивяне назад подались, прекратили убийство. Им показалось, - один из бессмертных со звездного неба В помощь к врагам их спустился, - таков был стремительный натиск. Гектор к троянцам взывал, возбуждая их криком громовым: "Храбрые Трои сыны и союзники славные наши! Будьте мужами, друзья, о неистовой вспомните силе! Я ненадолго от вас в Илион отлучусь и скажу там Старцам-советникам, также и нашим супругам любезным, Чтобы молились богам, обещали бы им гекатомбы". Так им сказав, к Илиону пошел шлемоблещущий Гектор. Билася сзади краями по пяткам его и затылку Крепкая черная кожа, что выпуклый щит окаймляла. Главк, Гипполохом рожденный, и сын знаменитый Тидея На середину меж тем выходили, желая сразиться. После того как, идя друг на друга, сошлись они близко, Первым ко Главку Тидид обратился могучеголосый: "Кто ты, храбрец, из людей, на земле порожденных для смерти? Прежде тебя не встречал я в боях, прославляющих мужа. Нынче ж, как вижу, далеко ты смелостью всех превосходишь, Если решаешься выждать мою длиннотенную пику. Дети одних злополучных встречаются с силой моею! Если же ты кто-нибудь из богов, низошедший на землю, - Я никогда не дерзнул бы с богами небесными биться! Нет, и могучий Ликург, порожденный Дриантом, недолго Прожил на свете, с богами небесными ссору затеяв. На воспитательниц шумного он Диониса нагрянул И по божественной Нисе за ними гонялся. На землю Бросили тирсы они, батогом поражаемы острым Людоубийцы Ликурга. А сам Дионис, устрашенный, Бросился в море и был там воспринят на лоно Фетидой. В ужас и трепет пришел он от буйственных выкриков мужа. Легко живущие боги на это весьма прогневились, Зевс же Кронион его ослепил. И потом уж недолго Прожил Ликург на земле, ненавидимый всеми богами. Нет, ни за что не хочу я с богами бессмертными биться! Если же смертный ты муж и плодами питаешься пашни, - Ближе иди, чтобы смерти предела достичь поскорее!" Так Диомеду ответил блистательный сын Гипполоха: "Высокодушный Тидид, для чего узнаешь ты о роде? Сходны судьбой поколенья людей с поколеньями листьев: Листья - одни по земле рассеваются ветром, другие Зеленью снова леса одевают с пришедшей весною. Так же и люди: одни нарождаются, гибнут другие. Если ж и это ты хочешь узнать, то скажу я, чтоб ведом Был тебе род наш; немало на свете людей его знает. В Аргосе конебогатом далекий есть город Эфира. В городе этом Сизиф находился, хитрейший из смертных. Сыном Эола он был; а сам был родителем Главка. Главк же на свет произвел непорочного Беллерофонта. Боги ему красоту с привлекательным мужеством дали. Пройт же в душе на него нехорошее дело задумал; Властию был он сильнее его, и заставил покинуть Землю аргосцев: под скипетр Пройта он отдан был Зевсом. С Беллерофонтом Антее божественной, Пройта супруге, Тайно любовь завязать пожелалось, но к ней не склонила Полного чувств благородных, разумного Беллерофонта. И, клевеща на него, заявила царю она Пройту: "Пройт! Или сам умирай, или Беллерофонта убей ты! Дерзкий со мною пытался в любви сочетаться насильно". Гневом великим вскипел повелитель, такое услышав. Сам умертвить уклонился, - настолько стыда оказалось. Но приказал ему ехать в Ликию и дал две дощечки, Много погибельных знаков внутри начертав смертоносных. Тестю он поручил их отдать, посланцу на погибель. Тот под надежной защитой бессмертных в дорогу пустился. Вскоре он прибыл в Ликию, к прекрасным течениям Ксанфа. Принял радушно его повелитель Ликии пространной. Девять он дней пировал с ним и девять быков он зарезал. Но лишь десятая в небе взошла розоперстая Эос, Стал он расспрашивать гостя, и видеть ему пожелалось Знаки, которые зять его Пройт посылает в дощечках. А получивши от гостя злодейские зятевы знаки, Прежде всего приказал он ему уничтожить Химеру Необоримую: божьей породы была та Химера; Спереди лев, дракон назади, коза в середине; Страшную силу огня выдыхала Химера из пасти. Следуя данным богами приметам, ее умертвил он. В бой он вступил, во-вторых, с многославным солимским народом. Битвы, как сам говорил он, ужасней, чем эта, не знал он. В-третьих, в бою перебил амазонок он мужеподобных. При возвращении царь ему новые козни подстроил: Выбрав храбрейших мужей по Ликии пространной, в засаду Их поместил. Но назад не вернулся из них ни единый. Беллерофонт непорочный их всех перебил без остатка. Царь, наконец, убедился в божественном роде пришельца, И удержал у себя, и отдал ему дочь свою в жены, И передал половину всей почести царской. Ликийцы Самый отрезали лучший участок ему, с превосходным Садом и тучною пашней, чтоб им он владел и питался. Дети у той родились от разумного Беллерофонта, - Трое: Исандр, Гипполох и прекрасная Лаодамия. С Лаодамией возлег промыслитель Кронид; разрешилась Меднодоспешным она Сарпедоном, похожим на бога. Сделавшись всем напоследок бессмертным богам ненавистен, Беллерофонт по долине алейской блуждал одиноко. Душу глодая себе и тропинок людских избегая. Жадный до боя Apec умертвил его сына Исандра В дни, как сражался с солимами он, знаменитым народом. Дочь златоуздой убита была Артемидою в гневе. От Гипполоха же я родился, - вот откуда я родом. Он меня в Трою отправил и накрепко мне заповедал Храбро сражаться всегда, превосходствовать в битве над всеми, Рода отцов не бесчестить, которые доблестью ратной Стали известны в Эфире и в царстве ликийском пространном. Вот и порода, и кровь, каковыми хвалюсь пред тобою". Так он сказал. Диомед могучеголосый в восторге Медную пику поспешно воткнул в многоплодную землю И обратился к владыке народов с приветственным словом: "Ты же мне, значит, старинным приходишься дедовским гостем! Некогда дед мой Иней безупречного Беллерофонта Двадцать удерживал дней у себя, угощая в чертогах. Оба друг другу они превосходные дали гостинцы. Дед мой Иней подарил ему блещущий пурпуром пояс, Беллерофонт преподнес золотой ему кубок двуручный. В доме моем я тот кубок оставил, в поход отправляясь. Что ж до Тидея, - его я не помню; ребенком покинул Он меня в дни, как погибло под Фивами племя ахейцев. Буду тебе я отныне средь Аргоса друг и хозяин, Ты же - в Ликии мне будешь, когда побывать там придется. С копьями ж нашими будем с тобой и в толпе расходиться; Много тут есть для меня и троян, и союзников славных, - Буду разить, кого бог наведет, и кого я настигну. Много тут есть для тебя и ахейцев, -рази, кого сможешь. И обменяемся нашим оружьем. Пускай и все эти Знают, что оба с тобою мы дедовской дружбой гордимся". Так говорили они. Со своих колесниц соскочили, За руки крепко взялись и клятвы друг другу давали. Зевс тут однако Кронион у Главка рассудок похитил: Он Диомеду Тидиду на медный доспех - золотой свой, Стоящий сотню быков, обменял на ценящийся в девять. Гектор меж тем подошел уж к Скейским воротам и к дубу. Вкруг него жены троянцев бежали и дочери, жадно Вести желая узнать о супругах, о детях, о братьях И о родных остальных. Но всем им подряд отвечал он, Чтобы молились богам: печаль уготована многим. Вскоре приблизился Гектор к прекрасному дому Приама С рядом отесанных гладко, высоких колонн. Находилось В нем пятьдесят почивален из гладко отесанных камней, Близко одна от другой расположенных; в этих покоях Возле законных супруг сыновья почивали Приама. Прямо насупротив их, на дворе, дочерей почивален Было двенадцать из тесаных камней, под общею крышей, Близко одна от другой расположенных; в этих покоях Возле супруг своих скромных зятья почивали Приама. Там нежнодарная мать ему вышла навстречу, с собою Дочь Лаодику ведя, меж других наилучшую видом. За руку взяв его, слово сказала и так говорила: "Сын мой, зачем ты приходишь, покинув отважную битву? Верно, троянцев теснят злоимянные дети ахейцев, Битву ведя под стеной, - и сюда привело тебя сердце, Руки желаешь воздеть из акрополя к Зевсу владыке? Но подожди, я вина медосладкого вынесу чашу, Чтоб возлиянье ты сделал Крониду и прочим бессмертным Прежде всего; а потом и тебе было б выпить не худо: Силы немало вино прибавляет усталому мужу. Ты ж истомился жестоко, сограждан своих защищая". Матери так отвечал шлемоблещущий Гектор великий: "Матушка чтимая, сладкого пить мне вина не давай ты. Ты обессилишь меня и забуду я крепость и храбрость. Зевсу ж вино искрометное лить неумытой рукою Я не дерзаю: нельзя загрязненному кровью и пылью К туч собирателю Зевсу с молитвой своей обращаться. Ты же немедленно к храму Афины добычелюбивой, Жен благородных собравши, пойди с благовонным куреньем. Пеплос, который почтешь средь хранящихся в царском чертоге Самым большим и прекрасным, всех больше самой тебе милым, Взяв, на колени его возложи пышнокудрой Афине, В жертву двенадцать телят годовалых, работы не знавших, Дай обещание ей принести, если жалость проявит К городу нашему, к женам троянским и к малым младенцам, Если она Илион защитит от Тидеева сына, Дикого, мощного силой бойца, рассевателя страха. Так отправляйся же к храму Афины добычелюбивой, Я же к Парису пойду, чтобы вызвать его на равнину, Если захочет слова мои слушать. О, был бы он тут же Пожран землей! Возрастил его Зевс на великое горе Жителям Трои, Приаму отважному, всем его детям! Если б его я увидел сошедшим в жилище Аида, Думаю, милое сердце забыло б о наших несчастьях!" Кликнула тотчас служанок, направившись к дому, Гекуба. Те по домам побежали сзывать благородных троянок. Мать же его между тем в покой благовонный спустилась. Много там пеплосов было узорных, искусной работы Женщин сидонских, которых с собой Александр боговидный Сам из Сидона привез, проплывая морскою дорогой С высокородной царицей Еленою, им увезенной. Выбрав один, понесла этот пеплос Гекуба Афине, - Самый большой и узорным шитьем наиболе прекрасный, Светом подобный звезде; на дне он лежал под другими. В путь она двинулась; с нею и множество жен благородных. После того как в акрополь пришли они к храму Афины, Дверь перед ними раскрыла прелестная видом Феано, Дочь Киссея, жена Антенора, смирителя коней. Жрицей Афины ее поставили жители Трои. Женщины руки простерли к Афине с великим стенаньем. Пеплос взяла принесенный прелестная видом Феано И, возложив на колени Афине прекрасноволосой, Дочери Зевса владыки молилась и так говорила: "Града защита, свет меж богинь, Афина царица! О, сокруши Диомеда копье, сотвори, чтоб и сам он Грянулся оземь лицом пред воротами Скейскими Трои! Ныне двенадцать телят годовалых, работы не знавших, В жертву, богиня, тебе принесем, если жалость проявишь К городу нашему, к женам троянским и к малым младенцам". Так говорила, молясь. Но богиня молитву отвергла. Так они дочери Зевса владыки молились во храме. Гектор тем временем к дому уже подошел Александра. Дом тот прекрасный воздвиг себе сам Александр при пособьи Лучших строителей-зодчих троянской страны плодородной. Был на акрополе выстроен он, со двором, с почивальней, С залом мужским, по соседству с домами Приама и брата. Гектор божественный в двери вошел. В руке многомощной Пику в одиннадцать нес он локтей, и сияло пред нею Медное жало ее и кольцо вкруг него золотое. Брата нашел в почивальне в заботах о пышном оружьи; Гнутые луки, и латы, и щит он испытывал, праздный. Там же сидела Елена аргивская в круге домашних Жен-рукодельниц и славные им назначала работы. Стал его Гектор корить оскорбительной, жесткою речью: "Гневом безумным прилично ль, несчастный, питать себе душу? Гибнут народы в бою под стенами высокими Трои. Ради тебя ведь и шум боевой, и кровавая сеча Вкруг Илиона пылают. И сам ты бранил бы другого, Если б увидел его покидающим грозную битву. Встань же, покамест огнем погубительным город не вспыхнул!" Брату немедленно так отвечал Александр боговидный: "Гектор, меня ты бранишь не напрасно, за дело бранишь ты. Вот почему я отвечу. А выслушав, сам ты рассудишь. Дома сидел я не столько из гнева на граждан троянских Иль из желания мести. Хотел я печали предаться. Нынче же ласковой речью меня убедила супруга Выступить в бой. Мне теперь самому показалось, что лучше Было, пожалуй бы, так. Переменчива к людям победа. Так подожди, я сейчас боевые доспехи надену, Или иди, я же следом пойду, нагоню тебя мигом!" Так он сказал. Не ответил ему шлемоблещущий Гектор. С ласковым к Гектору словом тогда обратилась Елена; "Деверь бесстыдной жены, отвратительной, гнусной собаки! Если бы в самый тот день, как на свет меня мать породила, Вихрь свирепый меня подхватил и унес бы далеко На гору или низвергнул в кипящие волны морские, - Волны б меня поглотили, и дел бы таких не свершилось. Раз же такую беду мне уже предназначили боги, Пусть хоть послали бы мне благороднее сердцем супруга, Мужа, который бы чувствовал стыд и укоры людские! Он же как был легкомыслен, таким и останется вечно. Думаю, сильно за это ему поплатиться придется. Что ж остаешься у входа? Зайди, в это кресло усядься, Деверь! Кольцом твою душу заботы теснят наиболе Из-за меня, из-за суки, и из-за вины Александра. Злую нам участь назначил Кронион, что даже по смерти Мы оставаться должны на бесславную память потомкам". Ей после этого так отвечал шлемоблещущий Гектор: "Сесть не упрашивай; как ни мила ты со мной, - не упросишь. Рвется душа моя в бой, чтоб как можно скорее на помощь К нашим прийти, горячо моего возвращения ждущим. Ты же вот этого выйти заставь, пусть и сам поспешит он, Чтобы нагнать меня раньше, чем за город выйти успею. Я же отправлюсь домой и на малое время останусь, Чтобы увидеть домашних, жену дорогую и сына. Ибо не знаю, из боя к своим ворочусь ли я снова, Или руками ахейцев меня небожители сгубят". Так говоря, удалился от них шлемоблещущий Гектор. Он подошел к своему для жизни удобному дому, Но не нашел белолокотной там Андромахи в чертоге. С сыном-младенцем она и с красиво одетой служанкой В башне стояла, рыдая и горькой печалью терзаясь. Гектор, внутри не увидев своей непорочной супруги, Остановился, ступив на порог, и промолвил к рабыням: "Эй, вы, рабыни, сейчас же скажите мне полную правду: Где Андромаха супруга, куда удалилась из дома? Вышла ль к золовкам она, иль к невесткам красиво одетым, Или ко храму Афины пошла, где другие троянки Пышноволосые просят пощады у грозной богини?" Гектору так отвечала проворная ключница дома: "Если ты требуешь, Гектор, сказать тебе полную правду, - Нет, не к золовкам она, не к невесткам красиво одетым, И не ко храму Афины пошла, где другие троянки Пышноволосые просят пощады у грозной богини. К башне большой Илиона она поспешила, услышав, Что отступают троянцы, что крепнет ахейская сила. Бегом к стене городской устремилась она без оглядки, Как потерявшая разум. При ней же и няня с ребенком". Так отвечала. Обратно пошел торопливо из дома Гектор вниз по красиво отстроенным улицам Трои. Вскоре приблизился он, проходя через город обширный, К Скейским воротам, чрез них собираясь сойти на равнину. Там подбежала навстречу ему Андромаха супруга В пышных одеждах, царя Гетиона отважного дочерь. Тот Гетион обитал при подошвах лесистого Плака, В Фиве плакийской, мужей киликийских властитель верховный. Дочь-то его и была за Гектором меднодоспешным. Встретила мужа она; с Андромахою шла и служанка С мальчиком их у груди, беззаботным, совсем еще глупым, Сыном единственным, милым, - прекрасным, как звездочка в небе. Именовал его Гектор Скамандрием, все остальные - Астианактом: лишь Гектор один был защитником Трои. Молча отец улыбнулся, увидевши сына-младенца. Близко к нему подошла, обливаясь слезами, супруга, Стиснула руку, и слово сказала, и так говорила: "О нехороший! Погубит тебя твоя храбрость! Ни сына Ты не жалеешь младенца, ни матери бедной. И скоро Буду вдовою я, скоро убьют тебя в битве ахейцы, Сразу все вместе напавши! А если тебя потеряю, Лучше мне в землю сойти. Никакой уж мне больше не будет Радости в жизни, когда тебя гибель постигнет. Удел мой - Горести. Нет ни отца у меня, нет ни матери нежной. Нашего старца-отца умертвил Ахиллес быстроногий, До основания город разрушив страны киликийской, Высоковратную Фиву. Убил Ахиллес Гетиона, Но обнажить не посмел - устрашился нечестия сердцем: Вместе с оружьем искусно сработанным предал сожженью, Холм погребальный насыпал. И вязами холм обсадили Дочери Зевса эгидодержавного, горные нимфы. Семь у меня было братьев родимых в отцовском чертоге; Все ниспустились в один они день в преисподнюю разом, Всех перебил многосветлый Пелид, Ахиллес быстроногий Возле медлительноногих коров и овец белорунных. Мать же мою, что царила под Плаком, покрытым лесами, Пленницей в стан свой увел он совместно с другою добычей; Снова однако свободу ей дал за бесчисленный выкуп. В доме ж отца умертвила ее Артемида богиня. Гектор, ты все мне теперь, - и отец, и почтенная матерь, Ты и единственный брат мой, и ты же супруг мой прекрасный. Сжалься над нами и в бой не иди, оставайся на башне, Чтоб сиротою не сделать ребенка, вдовою-супругу. Войско же наше поставь у смоковницы; легче всего там К городу подступ, и легче всего там на стены взобраться. Трижды в том месте пытались напасть храбрецы под начальством: Славного Идоменея, обоих Аяксов, а также Двух знаменитых Атридов и мощного сына Тидея. Верно, о том им сказал прорицатель какой-либо вещий Или, быть может, и собственный дух побудил их на это". Ей отвечая, сказал шлемоблещущий Гектор великий: "Все и меня это сильно тревожит, жена; но ужасно Я бы стыдился троянцев и длинноодеждных троянок, Если б вдали оставался, как трус, уклоняясь от боя. Да и мой дух не позволит: давно уже я научился Доблестным быть неизменно и вместе с передними биться, Славу большую отцу и себе самому добывая. Знаю и сам хорошо, - и сердцем, и духом я знаю: День придет, - и погибнет священная Троя. Погибнет Вместе с нею Приам и народ копьеносца Приама. Но сокрушает мне сердце не столько грядущее горе Жителей Трои, Гекубы самой и владыки Приама, Горе возлюбленных братьев, столь многих и храбрых, которых: На землю пыльную свергнут удары врагов разъяренных, - Сколько твое! Уведет тебя меднодоспешный ахеец, Льющую горькие слезы, и дней ты свободы лишишься. Будешь, невольница, в Аргосе ткать для другой, или воду Станешь носить из ключей Мессеиды или Гиппереи: Необходимость заставит могучая, как ни печалься. Льющею слезы тебя кто-нибудь там увидит и скажет: "Гектора это жена, превышавшего доблестью в битвах Всех конеборных троянцев, что бились вокруг Илиона". Скажет он так и пробудит в душе твоей новую горесть. Вспомнишь ты мужа, который тебя защитил бы от рабства. Пусть же, однако, умру я и буду засыпан землею, Раньше, чем громкий услышу твой вопль и позор твой увижу!" Молвил и сына обнять наклонился блистательный Гектор. Мальчик испуганно вскрикнул и к няне красиво одетой Быстро припал, устрашенный родителя милого видом, Яркою медью смущенный и конскою гривой, что грозно С гребня отцовского шлема над ним неожиданно свисла. Дружно любезный отец и почтенная мать рассмеялись. Гектор немедленно снял с головы яркоблещущий шлем свой И положил его наземь. И, на руки милого сына Взявши, его целовал, и качал на руках, и, поднявши, Так говорил, умоляя Кронида и прочих бессмертных: "Зевс и великие боги! О, сделайте так, чтобы этот Сын мой, подобно отцу, выдавался меж прочих троянцев, Так же бы крепок был силой и мощно б царил в Илионе, Чтобы когда-нибудь, видя, как с боя идет он, сказали: "Этот намного отца превзошел!" Чтоб с кровавым трофеем Он приходил из сраженья и радовал матери сердце!" Так он сказал и супруге возлюбленной передал в руки Милого сына. К груди благовонной прижала ребенка Мать, засмеявшись сквозь слезы. И сжалось у Гектора сердце. Гладил ее он рукой, и слова говорил, и промолвил: "Бедная! Сердце себе не круши неумеренной скорбью! Кто меня сможет судьбе вопреки в преисподнюю свергнуть? Ну а судьбы не избегнет, как думаю я, ни единый Муж, ни отважный, ни робкий, как скоро на свет он родился. Но возвращайся домой и займися своими делами, - Пряжей, тканьем, наблюдай за служанками, чтобы прилежно Дело свое исполняли. Война же - забота мужчины Каждого, кто в Илионе родился, моя ж наиболе". Речи окончивши, поднял с земли бронеблещущий Гектор Гривистый шлем. И пошла Андромаха домой, проливая Слезы и часто назад на любимого взор обращая. Вскоре достигла она для жизни удобного дома Гектора мужеубийцы, внутри его много застала Женщин-служительниц дома и к плачу их всех возбудила. Заживо был ими Гектор в дому своем горько оплакан: Не было в сердце надежды, что он из губительной битвы Снова воротится, силы ахейцев и рук их избегнув. Не задержался Парис боговидный в высоких палатах. Славный надевши доспех, испещренный блестящею медью. Он поспешил через город, надеясь на быстрые ноги. Как застоявшийся конь, подле яслей раскормленный в стойле, С топотом по полю мчится, сорвавшися с привязи крепкой, В водах привыкший купаться прекрасно струящейся речки, Гордый собой. Высоко голова. По плечам его грива Бьется косматая. Полон сознаньем своей красоты он. Мчат его к пастбищам конским и стойбищам легкие ноги. Так же рожденный Приамом Парис от Пергамского замка Мчался, сияя, как солнце, доспехом своим превосходным, Весело он усмехался. Несли его быстрые ноги. Гектора-брата догнал он, едва только тот собирался Двинуться с места того, где беседовал нежно с женою. Первым тогда обратился к нему Александр боговидный: "Что, дорогой мой, надолго тебя задержал я, не правда ль? Очень я медлил? Явился не к сроку, какой ты назначил?" Брату Парису в ответ сказал шлемоблещущий Гектор: "Милый! Никто из мужей, если он справедлив, не захочет Ратных деяний твоих опорочивать: воин ты храбрый; Только легко остываешь и малого хочешь; печалюсь Сердцем я в духе, когда на тебя поношения слышу Граждан троянских, так много трудов за тебя положивших. Но поспешим! А поладим потом, если Зевс промыслитель Даст нам, во славу небесным богам, рожденным на вечность, Чашу свободы поставить в обителях наших свободных После изгнанья из Трои красивопоножных ахейцев".
7
Так сказав, из ворот устремился блистательный Гектор, С ним его брат Александр. Пылали горячим желаньем Оба как можно скорее начать воевать и сражаться. Так же, как бог морякам, ожидающим жадно, попутный Ветер в то время дает, как они рассекать уж устали Гладкими веслами море и члены гребущих расслабли, - Так пред троянцами, жадно их ждавшими, оба явились. Там Александр ниспровергнул Менесфия, жившего в Арне, Ареифоева сына, которого палиценосец Ареифой породил с волоокою Филомедусой. Гектор поверг Эйонея, ударивши в шею под медным Ободом шлема копьем своим острым, и члены расслабил. Главк, Гипполохом рожденный, ликийских мужей предводитель, Пикою в яростной схватке в плечо поразил Ифиноя, Диксия сына, когда в колесницу вскочить он пытался. Тот с колесницы на землю упал, и расслабились члены. Только увидела их совоокая дева Афина, - Как меднолатных ахейцев в могучем бою они губят, Бросилась тотчас с вершин олимпийских и бурно помчалась К Трое священной. С Пергама увидев богиню, навстречу Выступил ей Аполлон: желал он победы троянцам. Встретились боги друг с другом у дуба, и первым владыка Зевса-Крониона сын Аполлон обратился к Афине: "Зевса великого дочь, для чего низошла ты с Олимпа? Что пожелалось тебе? Чем дух твой взволнован великий? Или желаешь полнейшую дать аргивянам победу? Жалости нет у тебя к погибающим в битве троянцам. Мой исполни совет, - полезнее было бы это. Бой и войну между ними, давай, прекратим на сегодня, После же пусть меж собою сражаются вволю, покуда Трои конца не увидят, уж раз, о богини Олимпа, Так непременно желается вам этот .город разрушить". Фебу сказала в ответ совоокая дева Афина: "Так, Дальновержец, да будет! С такою же мыслью с Олимпа Я и сама низошла к ополченьям троян и ахейцев. Как же, однако, желаешь ты бой прекратить между ними?" Ей отвечал Аполлон повелитель, рожденный Зевесом: "В Гекторе мы конеборном возбудим могучую смелость. С вызовом пусть обратится он к лучшим данайским героям Выйти один на один и сразиться с ним в яростной битве. Меднопоножных ахейцев заденет он этим, и сами Выдвинут мужа они, чтоб с божественным Гектором бился". Так он сказал. Совоокая с ним согласилась Афина. Духом почуял Гелен прорицатель, рожденный Приамом, Это решенье, к какому пришли, посовещавшися, боги. К Гектору он подошел и такое сказал ему слово: "Гектор, рожденный Приамом, по разуму сходный с Зевесом! Я тебе брат, - не исполнишь ли ты, что тебе предложу я? Пусть все усядутся наземь, - троянцы, равно как ахейцы, - Сам же ты сделай храбрейшим мужам меж ахейцами вызов В единоборство с тобою вступить и нещадно сразиться. Нынче тебе не судьба умереть и предела достигнуть: Голос такой я богов, рожденных для вечности, слышал". С радостью очень большою слова его выслушал Гектор. Вышедши быстро вперед и копье ухватив в середине, Строй удержал он троянцев- Они, успокоившись, стали. Тотчас тогда и ахейцев своих удержал Агамемнон. Оба бога, Афина и Феб-Аполлон сребролукий, Коршунов образ принявши, уселись вдвоем на высоком Дубе Отца-молневержца, эгидодержавного Зевса, И любовались мужами. Густые ряды их сидели, Шлемами, острыми жалами пик и щитами щетинясь. Как от Зефира, - внезапно подувшего, частою рябью Гладь покрывается моря и сразу становится черной, - Так почернела равнина от севших троян и ахейцев. Гектор же, став между тех и других, обратился к ним с речью: "Слушайте, Трои сыны и ахейцы в красивых поножах! Слушайте то, что в груди меня дух мой сказать побуждает! Выполнить клятвы не дал нам высокоцарящий Кронирн, Но, замышляя плохое, готовит нам битвы, покуда Либо возьмете вы наш крепкобашенный город священный, Либо погибнете сами близ ваших судов мореходных. В ваших рядах здесь - герои храбрейшие меж всех ахейцев. Тот, у которого сердце желает сразиться со мною, Пусть сюда выйдет и в битву с божественным Гектором вступит. Так говорю я, и будь нам свидетелем Зевс молневержец: Если противник меня поразит длинножальною медью, Снявши доспехи, пускай их снесет к кораблям крутобоким, Тело ж мое пусть домой возвратит, чтоб имели возможность Труп мой огню приобщить троянцы и жены троянцев. Если же я его свергну и славу мне даст Дальновержец, - Снявши доспехи с него, отнесу их в священную Трою И середь храма метателя стрел Аполлона повешу, Тело ж назад возвращу к кораблям обоюдовесельным. Пусть похоронят его длиннокудрые мужи ахейцы, На берегу Геллеспонта широкого холм пусть насыплют. Некогда кто-нибудь скажет из поздно живущих потомков, По винночерному морю плывя в корабле многовеслом: "Воина это могила, умершего в давнее время; Доблестный, был умерщвлен он блистательным Гектором в битве". Скажут когда-нибудь так, и слава моя не погибнет". Так он сказал. В глубочайшем молчаньи сидели ахейцы. Вызов стыдились отвергнуть, равно и принять ужасались. Встал, наконец, Менелай и, жестоко мужей упрекая, Заговорил, - и душа разрывалась от тяжких стенаний: "Горе мне! О самохвалы! Ахеянки вы, не ахейцы! Срам для данайских мужей из ужасных ужаснейший будет, Если из них ни один не посмеет на Гектора выйти! Пусть превратитесь вы все, тут сидящие, в воду и в землю! Сердца в груди у вас нет, и бесславие в будущем ждет вас! Сам я с оружием выйду на этого! Знаю, что свыше Жребий победы находится, в воле богов всемогущих!" Так он сказал и в блестящие стал одеваться доспехи, Тут для тебя, Менелай, неминучий от рук Приамида Жизни пришел бы конец, ибо много могучее был он, Если б тебя удержать все герои не кинулись разом. Сам повелитель мужей, Агамемнон пространнодержавный, Брата за правую руку схватил и сказал, убеждая: "Зевса питомец, с ума ты сошел, Менелай? Не годится Глупости делать тебе. Сдержи огорченное сердце! Из раздраженья на битву не рвись с человеком сильнейшим, - С Гектором, сыном Приама. Его и другие трепещут. Сходится с ним, содрогаясь, в бою, прославляющем смертных, Даже сам Ахиллес, который тебя посильнее. Ты же пойди и усядься в толпе сотоварищей верных. Гектору кроме тебя средь ахейцев противник найдется. Как ни отважен он, как он до свалки кровавой ни жаден, Все-таки с радостью, верь мне, колено согнет, если целым Сможет спастись от ужасной войны и погибельной схватки". Словом таким отвратил Агамемнон намеренье брата, Отговорив справедливо. И брат подчинился. Доспехи Радостно с плеч его крепких товарищи верные сняли. Нестор же встал и с речью такою к вождям обратился: "Ох, великая скорбь на землю ахейскую сходит! Горько теперь зарыдает Пелей, престарелый наездник, Славный оратор и мудрый советник в земле мирмидонцев! Радостно в доме своем говорил он со мною, о каждом Разузнавая ахейце, о предках его и потомках. Если б теперь он услышал, как Гектор их всех ужасает, Верно, не раз бы к бессмертным он руки простер, чтоб скорее Дух из членов его погрузился в обитель Аида! Если б, о Зевс, наш отец, и вы, Аполлон и Афина, - Молод я был, как в то время, когда при реке Келадонте С войском копейщиков славных аркадцев сражались пилосцы Около Фейских твердынь, недалеко от струй Иордана! Еревфалион стоял во главе аркадийского войска. Был облечен он в доспехи властителя Ареифоя, - Дивного Ареифоя, которому дали прозванье Палиценосца мужи и красивоодеждные жены, Так как сражался обычно не луком, не длинною пикой, - Палицей рвал он железной фаланги врагов устрашенных. Был умерщвлен он Ликургом, но хитростью только, не силой, - В узком проходе, где смерти не мог отвратить он своею Палицей: быстро Ликург его упредил, проколовши Острою пикой насквозь. И на землю он навзничь свалился. Снял победитель доспех, подаренный медным Аресом. В битвах аресовых долго он сам в тот доспех облачался. После того же, как старость Ликургом в дому овладела, Эревфалиону, другу любимому, отдал доспех он. В этот доспех облеченный, на бой вызывал он храбрейших. Все трепетали, боялись, никто не осмелился выйти. Но многостойкий мой дух подстрекнул меня выступить смело В битву с надменным, хоть самый я был молодой между всеми. С ним я сразился, и мне торжество даровала Афина. Большего всех и сильнейшего всех я убил человека! В судоргах некто огромный туда и сюда разметался. Если б я так же был молод и прежнею силой владел бы, Скоро противника б встретил себе шлемоблещущий Гектор! В вашем же воинстве сколько ни есть всех ахейцев храбрейших, Сердцем никто не пылает противником Гектору выйти". Так укорял их старик. И девять их всех поднялося. Самым выступил первым владыка мужей Агамемнон; Следом за ним поднялся и Тидид Диомед многомощный; Следом за ними Аяксы, дышавшие бурною силой; Вслед за Аяксами Идоменей и его сотоварищ, Вождь Мерион, истребителю войск Эниалию равный. Этим вослед - Еврипил, блистательный сын Евемонов, Сын Андремона Фоант и затем Одиссей богоравный. Столько их встало, желавших с божественным Гектором биться. Нестор, наездник геренский, опять обратился к ним с речью: "Бросьте-ка жребий теперь. Которому выпадет жребий, Выступит тот и на пользу красивопоножным ахейцам, Выступит также на пользу себе самому, если целым Сможет вернуться из страшной войны и погибельной схватки". Так произнес он. И каждый, пометивши собственный жребий, В шлем его бросил царя Агамемнона, сына Атрея. Войско же, руки к бессмертным богам воздевая, молилось; Так не один говорил, на широкое небо взирая: "Зевс, наш отец! Пусть Аяксу достанется иль Диомеду, Иль, наконец, и царю самому многозлатной Микены!" Так говорили. Встряхнул ему данные жребии в шлеме Нестор, и вылетел жребий, которого все и желали, - Жребий Аякса. И вестник, понесши кругом по собранью, Справа подряд всем героям ахейским показывал жребий. Знака никто не признал, отрекался от жребия каждый. Вестник собранье кругом обошел и приблизился к мужу, Кто этот жребий пометил и в шлем его бросил, - к Аяксу. К вестнику руку простер он, и вестник, приблизившись, подал. Жребий увидевши, знак свой узнал Теламоний, в восторге Под ноги бросил на землю его и вскричал аргивянам: "Мой это жребий, друзья! Всем сердцем и сам я доволен! Думаю, верх одержу над Гектором я многосветлым. Все же прошу вас, пока облекаться я буду в доспехи, - Зевсу владыке молитесь, великому Кронову сыну, Между собою, безмолвно, чтоб вас не слыхали троянцы. Впрочем, - молитесь и громко! С чего мы их будем бояться? Как бы кто ни желал, меня ни искусством, ни силой Против воли моей отступить не заставит. Надеюсь, На Саламине и сам не таким уж я вырос невеждой!" Так он сказал. И молились они молневержцу Крониду; Так не один говорил, на широкое небо взирая: "Зевс, наш родитель, на Иде царящий, преславный, великий! Даруй победу Аяксу, укрась его светлою славой! Если ж и Гектора любишь, если и им озабочен, - Равную силу и славу пошли одному и другому!" Так говорили. Аякс в многояркую медь одевался. После того же, как всеми доспехами тело покрыл он, Двинулся он на врага, как огромный Apec выступает, Если идет на войну меж мужами, которых Кронион Свел на сражение силой вражды, разъедающей душу. Так и огромный Аякс подвигался - защита ахейцев; Грозным лицом усмехался, а по низу шагом широким Крепко шагал, потрясая в руке длиннотенною пикой. Все аргивяне, смотря на него, восхищались душою. Трепет ужасный объял у троянца у каждого члены; Даже у Гектора сердце в могучей груди задрожало. Но уж не мог он никак отступить и в фаланги троянцев Скрыться назад, ибо первый же сам его вызвал на битву. Быстро Аякс подходил, пред собою неся, словно башню, Медный щит семикожный, который герою сработал Шорник прекраснейший Тихий, живущий в дому своем в Гиле. Ярко блистающий щит для него из семи он составил Кож от жирнейших волов, и покрыл их пластиною медной. Сын Теламонов Аякс, неся этот щит перед грудью, Близко пред Гектором стал и сказал ему голосом грозным: "Гектор, теперь, как один на один мы с тобою сойдемся, Ясно увидишь ты, есть ли средь нас и другие герои, Кроме Пелида, фаланг разрывателя с львиной душою. Праздно лежит он близ гнутых своих кораблей мореходных, На Агамемнона гневом пылая, владыку народов. Тоже, однако, и мы таковы, - и таких нас немало, - Что не боимся с тобою сойтись. Начинай же сраженье!" Тотчас ответил ему шлемоблещущий Гектор великий: "Богорожденный Аякс Теламоний, владыка народов! Полно со мною тебе говорить, как с бессильным ребенком, Иль как с женою, которой неведомо ратное дело! В мужеубийствах и битвах я опыт имею немалый, Щит сухокожный умею ворочать и вправо, и влево, С ним управляюсь искусно и храбро в кровавом сраженьи; На колеснице умею ворваться и в конную свалку, Пляску Ареса смогу проплясать и в бою рукопашном. Но на такого, как ты, не хочу нападать я украдкой, Высмотрев тайно. Открыто я бью. Посмотрю, попаду ли!" Так он сказал и, взмахнувши, послал длиннотенную пику. В щит семикожный ужасный он пикой своею ударил, - В яркую полосу меди, что сверху восьмою лежала. Кожаных шесть в нем слоев пронизала блестящая пика, В коже седьмой задержалась. Тогда в свою очередь быстро Богорожденный Аякс размахнулся огромною пикой И поразил ею Гектора в щит, во все стороны равный. Щит светозарный насквозь пролетела могучая пика, Гекторов панцырь пронзила, сработанный с тонким искусством. И против самого паха хитон Приамида рассекла. Он увернулся однако и гибели черной избегнул. Вырвав обратно руками свои длиннотенные пики, Сшиблися оба опять наподобие львов кровожадных Или лесных кабанов, у которых немалая сила. Гектор копьем в середину щита Теламония грянул, Меди однако на нем не пробил, - острие изогнулось. В щит, налетевши, ударил Аякс и насквозь его пробил Пикой. Назад отшатнулся к врагу порывавшийся Гектор. Шею царапнуло жало, и черная кровь заструилась. Не прекратил поединка, однако, божественный Гектор. Чуть отступивши назад, захватил он могучей рукою Камень, лежавший средь поля, - огромный, зубристый и темный, Махом швырнул и в ужаснейший щит семикожный Аякса Глыбой в средину ударил. Взревела вся медь щитовая. Быстро Аякс подхватил несравненно огромнейший камень, Бросил его, размахав и напрягши безмерную силу, В щит угодил и пробил его камнем, похожим на жернов, Милые ранив колени. Назад опрокинулся Гектор, Щит свой притиснув. Но тотчас воздвиг Аполлон его снова. Тут бы, схватившись, мечами они изрубили друг друга, Если бы вестники Зевса и смертных, глашатаи оба Не подошли, - от троянцев один, а другой от ахейцев Меднодоспешных, - Идей и Талфибий, разумные оба. Между героев жезлы протянули они, и сказал им Вестник троянский Идей, преисполненный мудрых решений: "Будет, любезные дети! Кончайте войну и сраженье! Любит равно вас обоих Зевес, собирающий тучи. Оба лихие бойцы вы, и в этом мы все убедились. Уж надвигается ночь, - хорошо покориться и ночи". Сын Теламона Аякс, отвечая Идею, промолвил: "То, что сказал ты, Идей, пусть и Гектор мне это же скажет. Он вызывал ведь на битву храбрейших героев ахейских, Он и начни; подчинюсь я охотно, коль он это скажет". Снова ответил ему шлемоблещущий Гектор великий: "Так как, Аякс, одарен ты от бога и ростом, и силой, Также и разумом светлым, и лучший боец ты на копьях, То прекратим на сегодняшний день и борьбу, и сраженье. После же снова мы будем сражаться, пока не разнимет Нас божество, одному из двоих даровавши победу. Уж надвигается ночь. Хорошо покориться и ночи. Всех ты обрадуешь храбрых ахейцев, к судам воротившись, Больше всего же - собратьев и близких, каких ты имеешь. Я же обрадую, в город великий вернувшись Приама, Всех конеборных троянцев и длинноодеждных троянок, Кто за меня помолиться сберется в божественном храме. Сын Теламонов! Почтим же друг друга дарами на память, Чтобы любой из ахейцев сказал и любой из троянцев: "Бились герои, пылая враждой, пожирающей сердце, Но разлучились они, примиренные дружбой взаимной". Так он сказал и отдал Теламонию меч среброгвоздный Вместе с ножнами и вместе с ремнем вырезным перевесным. Гектору ж отдал Аякс свой блистающий пурпуром пояс. Так разлучились они, и один к аргивянам направил Шаг свой, другой же - к троянскому шумному войску. Троянцы, Радуясь сердцем, смотрели, как шел, невредимый и здравый, Гектор, избегнувший силы и рук необорных Аякса. В город его повели, уж не ждавшие видеть живого. Также, с другой стороны, повели и ахейцы Аякса К сыну Атрея, его восхищенному славной победой. После того как пришли они все к Агамемнону в ставку, Ради пришедших быка пятилетнего царь Агамемнон В жертву зарезал владыке Крониду, сверхмощному Зевсу. Кожу содрали с быка, всего на куски разрубили, На вертела нанизали, разрезав на мелкие части, Сжарили их на огне осторожно и с вертелов сняли. Кончив работу, они приступили к богатому пиру; Все пировали, и не было в равном пиру обделенных. Теламонида особо длиннейшей хребетною частью Царь Агамемнон почтил, повелитель пространнодержавный. После того как питьем и едой утолили желанье, Ткать размышления первым из всех меж собравшихся начал Нестор. Советы всегда наилучшие всем подавал он. Благожелательства полный, сказал он собранью ахейцев: "Сын Атреев, и вы, остальные вожди всеахейцев! Длинноволосых ахейцев немало погибло тут в битвах. Берег Скамандра прекрасноструистого кровью их черной Залил горячий Apec, и в Аид их отправились души. Нужно, чтоб утром с зарей ахейцы войну прекратили, Сами ж, собравшись, сюда мы свезем на волах и на мулах Трупы убитых с равнины, и все предадим их сожженью Невдалеке от судов, чтобы кости отцовские детям Каждый с собою привез, возвращаясь в отчизну родную. Холм над костром мы насыплем могильный, один на равнине, Общий для всех. И вплотную к нему без задержки построим Стену высокую, - нам и самим, и судам в оборону. В этой стене мы устроим ворота, сплоченные крепко, Чтобы проехать чрез эти ворота могли колесницы, Выроем ров за стеною снаружи большой и глубокий; Он, обегая кругом, колесницы задержит и пеших, Если когда-либо войско надменных троянцев нагрянет". Так говорил он. И с ним остальные цари согласились. И у троянцев кипело в акрополе Трои собранье, Страшное, бурное, перед дверьми владыки Приама. С речью такой Антенор рассудительный к ним обратился: "Трои сыны, и дарданцы, и вы, о союзники наши! Слушайте то, что в груди меня дух мой сказать побуждает! Нужно решиться! Давайте, назад возвратим Менелаю Вместе с богатствами всеми Елену аргивскую. Клятвы Мы же нарушили! В битвах, поверьте, добра никакого Мы не получим, пока не поступим, как вам говорю я". Так он сказал и на место уселся. Немедленно следом Встал Александр бог обидный, супруг пышнокудрой Елены, И, отвечая ему, слова окрыленные молвил: "Очень мне мало приятно, что здесь, Антенор, говоришь ты! Мог бы ты слово другое, получше, чем это, придумать! Если же то, что я слышал, сказал ты от чистого сердца, - Сами бессмертные твой, очевидно, похитили разум! Вот что хочу я троянцам сказать, укротителям коней: Прямо я всем заявляю: супруги моей не отдам я! Все же богатства, какие привез я из Аргоса в дом наш, - Их я согласен отдать, и своих к ним прибавить сокровищ". Так он сказал и на место уселся. Пред ними немедля Старец Приам поднялся, - советчик, подобный бессмертным. Лучших намерений полный, к собранию он обратился: "Трои сыны, и дарданцы, и вы, о, союзники наши! Слушайте то, что в груди меня дух мой сказать побуждает! Ужинать в городе нынче вы будете так же, как прежде. Помните стражу ночную и бодрствуйте каждый на страже. Завтра ж с зарею Идей к кораблям пусть отправится полым И перескажет царям Агамемнону и Менелаю То, что сказал Александр, от которого ссора возникла. Пусть и такую им скажет разумную речь: не хотят ли Остановиться с злосчастной войною, доколе убитых Мы не сожжем, а тогда и опять завоюем, покамест Нас божество не разлучит, кому-нибудь давши победу". Слушали все со вниманьем Приама и с ним согласились. Ужинать стали войска, по своим разместившись отрядам. Вместе с зарею Идей отошел к кораблям мореходным. Были уже на собраньи данайцы, Аресовы слуги, Возле кормы корабля Агамемнона. Став в середине, И с речью такою ко всем обратился Идей голосистый: "Царь Агамемнон и вы, наилучшие меж всеахейцев! Мне поручили Приам и другие знатнейшие мужи Вам передать, - не найдете ли вы и приятным, и милым То, что сказал Александр, от которого ссора возникла: Те из сокровищ, которые он в кораблях изогнутых В Трою с собою привез (о, лучше б он прежде погибнул!), - Их он согласен обратно отдать и своих к ним прибавить. Что ж до законной жены Менелая, покрытого славой, - Той, говорит, не отдаст, - хоть троянцы того и желают. Также поручено мне и другое сказать: не хотите ль Остановиться с злосчастной войною, доколе убитых Мы не сожжем, а тогда и опять завоюем, покамест Нас божество не разлучит, кому-нибудь давши победу". Так он сказал. В глубочайшем молчаньи сидели ахейцы. Громкоголосый тогда поднялся Диомед и воскликнул: "Нет, уж теперь не должны принимать мы богатства Париса Иль хоть Елену саму! Для глупцов, и для тех очевидно, Что над троянцами скоро готова уж грянуть погибель!" Так он сказал. В величайшем восторге вскричали ахейцы, Слову дивясь Диомеда Тидида, смирителя коней. И обратился тогда Агамемнон владыка к Идею: "Слышал и сам ты, Идей, что ахейцы сейчас говорили, Как отвечали тебе. И с ними вполне я согласен. Что до сожжения мертвых, - нисколько тому не противлюсь. Каждого долг - ничего не жалеть для людей опочивших; Раз они умерли, нужно немедля огнем усладить их. Зевс мне да будет свидетель, супруг громомечущий Геры!" Так он сказал и свой скипетр ко всем небожителям поднял. Вестник троянский обратно пошел к Илиону святому. Трои сыны и дарданцы на площади в сборе сидели И дожидались, когда от ахейцев Идей возвратится. Он возвратился и все сообщил, что сказали ахейцы, Став в середине. Поспешно готовиться стали троянцы, Эти - свозить мертвецов, а другие - деревья из леса. Также, с другой стороны, от судов и ахейцы спешили, Эти - свозить мертвецов, а другие - деревья из леса. Только что новыми солнце лучами поля осветило, Выйдя из тихо текущих, глубоких зыбей океана В путь свой небесный, как оба народа сошлись на равнине. Каждого мужа узнать было трудно, чужой ли он, свой ли. Лишь от запекшейся крови обмывши водой, различали И на повозки их клали, роняя горячие слезы. Громко плакать Приам запретил. И безмолвно троянцы Мертвых своих на костер возлагали, печаляся в сердце, После ж, предавши огню, в Илион возвращались священный. Также, с другой стороны, и ахейцы в красивых поножах Мертвых своих на костер возлагали, печаляся в сердце, После ж, предавши огню, возвращались к судам изогнутым. Перед зарею назавтра, еще середь сумрака ночи, Возле костра собрались отборные мужи ахейцы, Холм над костром тем воздвигли могильный, один на равнине, Общий для всех. И вплотную к нему возвели без задержки Стену высокую, - им и самим, и судам в оборону. Сделали в этой стене и ворота, сплоченные крепко, Чтобы проехать чрез эти ворота могли колесницы, Вырыли ров за стеною снаружи, большой и глубокий, Все обегавший становье, и колья За рвом вколотили. Так в своем стане широком трудились ахейские мужи. Боги меж тем восседали вкруг Зевса, метателя молний, И на большие дела меднолатных ахейцев смотрели. Начал меж них говорить Посейдон, сотрясающий землю: "Зевс, наш отец! На земле беспредельной какой же из смертных Станет теперь сообщать свои мысли и цели бессмертным? Разве не видишь, какую построили стену ахейцы Пред кораблями своими, какой вкруг стены глубочайший Вывели ров? А богам принесли ли они гекатомбы? Слава о ней разойдется, куда лишь заря достигает, И позабудут о той, которую мы с Аполлоном Лаомедонту герою с такою построили мукой!" Сильно разгневавшись, Зевс, собирающий тучи, ответил: "Бог многомощный, землей потрясающий, что говоришь ты? Пусть бы уж замыслов этих другой из богов устрашился, Кто пред тобою намного слабей и руками, и духом. Слава ж твоя разойдется, куда лишь заря достигает! Не огорчайся! Когда меднолатные мужи ахейцы В милую землю родную в судах отплывут крутобоких, До основания стену ты смоешь и, в море обрушив, Сызнова берег высокий покроешь морскими песками, Чтоб и следа от великой ахейской стены не осталось". Так меж собою вели разговоры бессмертные боги. Солнце меж тем закатилось, окончили дело ахейцы, В станах своих закололи быков и за ужин уселись. Прибыло много судов в это время, вином нагруженных, Посланных с Лемноса сыном Язона Евнеем ахейцам; Пастырь народов Язон с Гипсипилой его породили. Двум Атрея сынам, Агамемнону и Менелаю, Тысяча мерок вина посылалась Евнеем отдельно. Все остальные ахейцы вино с кораблей получали, Эти - медью платя, другие - блестящим железом, Шкуры волов приносили, коров на обмен приводили Или же пленных людей. И устроили пир богатейший. Всю эту ночь напролет длиннокудрые мужи ахейцы В стане своем пировали (в стенах городских же - троянцы). Всю эту ночь напролет, замышляя недоброе, в небе Зевс промыслитель гремел, и бледнели ахейцы от страха. Наземь вино проливали из кубков. Никто не решался Пить, не свершив наперед возлиянья сверхмощному Зевсу. Все улеглись, наконец, и сна насладились дарами.
8
В платье шафранном Заря простиралась над всею землею. Созвал Зевес молнелюбец бессмертных богов на собранье На высочайшей вершине Олимпа, горы многоглавой. Сам он к богам говорил. А бессмертные молча внимали. "Слушайте слово мое, о боги, и вы, о богини! Слушайте то, что в груди меня дух мой сказать побуждает. Чтобы никто из бессмертных, ни женщина-бог, ни мужчина, Чтобы никто мне перечить не смел, чтобы все без изъятья То, что скажу, исполняли! Пора с этим делом кончать мне! Если ж замечу, что кто из богов, отделясь потихоньку, Будет стараться троянцам ли помощь давать, иль данайцам, - Тот на Олимп возвратится, позорнейше мною избитый. Либо, схвативши, швырну я ослушника в сумрачный Тартар, Очень далеко, где есть под землей глубочайшая бездна, Где из железа ворота, порог же высокий из меди, - Вниз от Аида, насколько земля от небесного свода. Там он узнает, насколько могучее всех я бессмертных. Иль вот попробуйте, боги, - чтоб всем вам самим убедиться, - Цепь золотую спустите с высокого неба на землю, Все до последнего бога и все до последней богини За цепь схватитесь, - и все же не стащите с неба на землю Вы устроителя Зевса всевышнего, как ни старайтесь! Если же я, не на шутку решившись, повлечь пожелаю, - С морем самим и с самою землей эту цепь повлеку я; После вокруг олимпийской вершины ее обмотаю, - И средь воздушных просторов весь мир на цепи той повиснет. Вот я насколько сильнее и смертных, сильней и бессмертных!" Так говорил он. Молчанье глубокое боги хранили. Грозная речь молневержца Кронида их всех поразила. Заговорила тогда совоокая дева Афина: "О наш родитель Кронид, повелитель, меж всех высочайший! Знаем прекрасно мы сами, что сила твоя необорна. Но глубоко мы жалеем душой копьеборных данайцев: Скоро погибнут они, исполняя свой жребий жестокий. Все мы однако от битвы воздержимся, если велишь ты. Мы только дать бы хотели полезный совет аргивянам, Чтобы под гневом твоим не погибнуть им всем без остатка". Ей отвечал, улыбнувшись, Зевес, собирающий тучи: "Тритогенея, не бойся, дитя мое милое! Это Я говорю не всерьез, а к тебе я вполне благосклонен". Так он сказал и запряг в колесницу коней медноногих, Пару быстрых коней с золотою и длинною гривой, В золото тело и сам облачил, и сработанный дивно Бич захватил золотой, и, в блестящую став колесницу, Коней ударил бичом. Не лениво они полетели, Между землею паря и усеянным звездами небом. Прибыл Кронион на Иду, зверей многоводную матерь, К Гаргару, где его роща и жертвенник в ней благовонный. Остановил лошадей там родитель бессмертных и смертных, От колесницы отпряг и густым их туманом окутал. Сам же, могуществом гордый своим, на вершинах уселся, На корабли аргивян и на город троянцев взирая. Длинноволосые мужи-ахейцы, поспешно поевши, Стали в становьях своих облекаться для битвы в доспехи. В городе в бой, со своей стороны, снаряжались троянцы, - В меньшем числе; но и так они к битве рвалися кровавой: Необходимость гнала их за жен и детей своих биться. Настежь раскрылись ворота. Войска через них устремились Конные, пешие. Всюду стоял несмолкающий грохот. Сблизясь, на месте одном очутились враждебные рати. Сшиблися разом и щитные кожи, и копья, и силы Меднодоспешных мужей. Ударялись щиты друг о друга Выпуклобляшные. Всюду стоял несмолкающий грохот. Вместе смешалося все, - похвальбы и предсмертные стоны Тех, что губили и гибли. И кровью земля заструилась. С раннего утра все время, как день разрастался священный, Тучами копья и стрелы летали, и падали люди. Но лишь приблизилось солнце к средине широкого неба, Взял промыслитель Кронид золотые весы, и на чашки Бросил два жребия смерти, несущей печаль и страданья, - Жребий троян конеборных и меднодоспешных ахейцев. Взял в середине и поднял. Ахейских сынов преклонился День роковой. До земли опустилася участь ахейцев. Участь троянцев наверх поднялась до широкого неба. Страшно с Идейской вершины Зевес загремел и ударил Молнией яркою в войско ахейцев. Увидевши это, Остолбенели ахейцы, и страх овладел ими бледный. Тут уж остаться не смели ни Идоменей знаменитый, Ни Агамемнон, ни оба Аякса, аресовы слуги. Нестор геренский, защита ахейцев, один лишь остался, - Но не по собственной воле: коня его ранил стрелою Богоподобный Парис, супруг пышнокудрой Елены, В голову, в самое темя, где первые волосы коней Идут от черепа к шее, - опасное место! От боли Конь поднялся на дыбы; стрела ему в мозг погрузилась. Вызвал смятенье и в прочих конях он, крутяся вкруг меди. Острым мечом размахнувшись, старик отрубить торопился Пристяжь у лошади. Вдруг быстроногие Гектора кони В самую свалку влетели, отважного мча властелина, - Гектора. Тут же свой дух погубил бы старик неизбежно, Если б всего Диомед не заметил могучеголосый. Голосом страшным он крикнул, стремясь ободрить Одиссея: "Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многоумный! Что ты бежишь, повернувшись спиной, как трусливый меж толпищ? Как бы при бегстве тебе кто копья не всадил меж лопаток! Остановись! Защитим старика от свирепого мужа!" Так он сказал. Не услышал его Одиссей многостойкий, Мимо промчался, несясь к кораблям изогнутым ахейским. Но Диомед, и один оставаясь, вперед устремился, Стал впереди лошадей престарелого сына Нелея И обратился к нему, устремляя крылатые речи: "Старец! Жестоко тебя молодые бойцы утесняют! Сила ослабла, тебя удручает тяжелая старость, Хил твой возница-товарищ, и кони твои непроворны. Стань же ко мне в колесницу. Тогда, каковы, ты увидишь, Тросовы кони, как быстро умеют они по равнине Мчаться равно и туда, и туда, и в погоне, и в бегстве. Пусть о твоих лошадях позаботятся наши возницы, Я их на-днях у Энея отбил, возбудителя бегства. Этих же мы на троянцев направим, чтоб Гектор увидел, Что и в руке у меня способна свирепствовать пика". Так говорил он. И внял ему Нестор, наездник геренский. Коней его под свое попечение взяли возницы, - Мощные оба, Сфенел с безбоязненным Евримедонтом. Сами ж они в колесницу вошли Диомеда Тидида. Нестор владыка руками взялся за блестящие вожжи, Коней стегнул, и тотчас очутились пред Гектором оба. Прямо на них он летел. Диомед в него пикой ударил, - Но промахнулся, попал же в возницу, стоявшего рядом, В сына Фивеева, духом отважного Эниопея. В грудь близ соска он ударил возницу, державшего вожжи. Тот с колесницы свалился. В испуге попятились кони Быстрые. Там у него и душа сокрушилась, и сила. Страшная скорбь о вознице окутала Гектору сердце. Все же его наконец он оставил лежать, хоть и жалко Было товарища. Стал смельчака подбирать он другого. Кони недолго нуждались в вознице. Тотчас же нашел он Храброго Архептолема, Ифитова сына. Ему он На колесницу взойти приказал и вручил ему вожжи. Гибель пришла бы тогда, и свершилось бы тяжкое дело, Были бы загнаны в город троянцы, подобно баранам, Если б всего не увидел родитель бессмертных и смертных. Он, загремевши ужасно, блестящую молнию бросил. Пред колесницей Тидея ударила молния в землю. Пламя ужасное кверху взвилось от пылающей серы. Кони, подавшись назад, под ярмом задрожали от страха. Вон из Нестора рук убежали блестящие вожжи, В сердце он ужаснулся и так Диомеду промолвил: "В бегство, Тидид, лошадей поворачивай однокопытных! Или не чувствуешь ты, не тебе от Кронида победа? Этому славу сегодня дарует Зевес промыслитель. Может быть, после дарует и нам, если так пожелает. Зевсовой воли ни в чем человек изменить не способен, Как бы он ни был силен, ибо много сильней Громовержец". К старцу с ответом Тидид обратился могучеголосый: "Все, что старик, говоришь ты, конечно, вполне справедливо. В сердце и в дух мне, однако, ужасное горе приходит: Гектор когда-нибудь в речи своей пред троянцами скажет: "Вождь Диомед от меня убежал к кораблям испугавшись!" Скажет, хвалясь, и тогда - расступись ты, земля, подо мною!" Нестор, наездник геренский, на это Тидиду ответил: "Храбрым Тидеем рожденный, - ну, что, Диомед, говоришь ты! Если бы даже назвал тебя Гектор бессильным и трусом, Веры не дали б ему ни троянцы, ни дарданионы, Веры не дали б и жены лихих щитоносцев троянских, Жены, цветущих супругов которых поверг ты на землю". Так он сказал и назад повернул лошадей быстроногих, В самую гущу бегущих. Вдогонку троянцы и Гектор Сыпали с криком и гамом стенящие стрелы и копья. Громко Тидиду кричал шлемоблещущий Гектор великий: "Раньше тебя, Диомед, быстроконные чтили данайцы, Местом тебя отличали, и мясом, и полною чашей. Вряд ли теперь отличат! На женщину стал ты похожим! Баба трусливая, прочь убирайся! Расстанься с надеждой На стены наши подняться, меня отразивши, и женщин Наших к судам повести. Я смерти предам тебя раньше!" Так он кричал. Диомед колебался в жестоких сомненьях, - Не повернуть ли назад лошадей, не вступить ли с ним в битву? Трижды на умысел этот он сердцем и духом решался, Трижды с Идейской горы грохотал промыслитель Кронион, Знаменье тем подавая троянцам о полной победе. Гектор троянцам кричал, созывая их голосом громким: "Трои сыны и ликийцы, и вы, рукопашцы-дарданцы! Будьте мужами, друзья, о храбрости вспомните бурной! Знаю, что мне благосклонно владыка Кронид обещает В битве победу и славу великую, им же - погибель! Эти глупцы для своей обороны построили стены, - Слабы те стены, ничтожны! И нашу ли силу сдержать им! Лошади наши легко через вырытый ров перескочат. Но лишь у выпуклых я окажусь кораблей мореходных, - Помните, будьте готовы: чтоб был мне огонь под рукою! Пламенем я истреблю корабли и самих пред судами Всех перебью аргивян, суетящихся в дыме пожарном!" Так произнесши, к коням обратился и так говорил он: "Эфон, и Ксанф, и Подарг, и божественный Ламп, отплатите Мне сегодня, о кони, за то попеченье, с которым Дочь Гетиона владыки, супруга моя Андромаха, Пищу давала вам первым, насыпавши сладкой пшеницы, В воду мешала вина, сколько вашему духу желалось, Раньше, чем мне самому, ее молодому супругу. Ну же, вперед, мои кони! Настигнем врагов и захватим Несторов щит, о котором молва достигает до неба, Будто из золота весь он, - и сам, и его рукоятки. Также и с плеч совлечем Диомеда, смирителя коней, Пестрый панцырь; над ним Гефест утомился, работав. Если мы это захватим, надеюсь, что тою же ночью Бросятся в бегство ахейцы к своим кораблям быстроходным" Так говорил он, хвалясь. Возмутилась владычица Гера, Двинулась в троне своем, и великий Олимп всколебался. И обратилась она к Посейдону, великому богу: "Широкомощный Земли колебатель! Ужель не жалеет Сердце в груди у тебя погибающих в битве данайцев, - Их, что тебе так усердно в Гелику и в Эги привозят Столько приятных даров! Помоги же добыть им победу! Если бы все пожелали мы, - все, что стоим за данайцев, - Трои сынов отразить, удержав громоносного Зевса, Сильно бы он загрустил, в одиночестве сидя на Иде!" Ей, рассердившись, ответил могучий земли колебатель: "Смелоречивая Гера, какие слова говоришь ты! Нет, не желал бы никак я, чтоб мы, остальные все боги, Стали сражаться с Кронидом: намного он всех нас сильнее". Так меж собою вели разговоры бессмертные боги. Все близ судов между рвом и высокой стеною пространство Было забито толпами коней и мужей щитоносных, Страшно теснимых. Теснил Приамид их, стремительный Гектор, Бурному равный Аресу. Давал ему славу Кронион. Сжег бы тогда же огнем корабли равнобокие Гектор, Если бы Гера царю Агамемнону в мысль не вложила Быстро народ возбудить, хоть спешил он и сам это сделать. Тотчас пошел он, ускорив шаги, к кораблям и становьям. В сильной руке он держал огромный пурпуровый плащ свой. Стал Агамемнон на черный, громадный корабль Одиссея, Бывший в средине, чтоб голос его отовсюду был слышен, - В стане Аякса царя, Теламонова славного сына, Так же, как в стане Пелида: на самых концах они оба Стали с судами, на силу и храбрость свою полагаясь. Громко Атрид закричал, чтобы всем было слышно данайцам: "Стыд вам великий, ахейцы, о трусы, лишь с виду герои. Где похвальбы, что от вас я когда-то на Лемносе слышал, - Как заявляли мы гордо, что нет нас на свете храбрее! Мясо быков пряморогих в обилии там поедая, Чаши до дна выпивая, вином до краев налитые, На сто, на двести троян, говорили вы, каждый из наших Выступит смело на бой. А теперь одного мы не стоим Гектора! Скоро огнем уже наши суда подожжет он! Зевс, наш родитель! Кого из царей многомощных такою Ты ослеплял слепотой, отнимая великую славу? В многовесельном судне, как сюда на несчастье я ехал, Было ли так, чтобы где твой прекрасный алтарь миновал я? Бедра и жир от быков я на каждом сжигал тебе в славу, В сердце желаньем горя разорить крепкостенную Трою. Нынче, о Зевс, хоть такое исполни мое пожеланье: Дай хоть самим нам счастливо уйти и спастись от троянцев, Не допусти, чтобы так, как сейчас, они нас губили!" Жалость отцом овладела, как слезы его он увидел. Дал обещанье ему, что спасется народ, не погибнет, Тотчас орла ниспослал, безобманную самую птицу. Был в его лапах детеныш проворного в беге оленя. Бросил того олененка вблизи алтаря он, который Соорудили ахейцы всевещему Зевсу владыке. Лишь увидали они, что от Зевса явилася птица, Бросились жарче на войско троянское, вспомнив о битве. Много там было данайцев. Однако никто между ними Не похвалился б, что раньше Тидида коней своих быстрых Выгнал за ров, на троянцев ударил и с ними сразился. Первым из всех Диомед шлемоносца убил Агелая, Сына Фрадмонова. В бегство своих лошадей обращал он. В спину меж плеч в это время его Диомед многомощный Острым ударил копьем и чрез грудь его выгнал наружу. Тот с колесницы упал, и доспехи на нем зазвенели. За Диомедом вослед устремилися братья Атриды, Следом за ними Аяксы, дышавшие бурною силой, Вслед за Аяксами Идоменей и его сотоварищ Вождь Мерион, истребителю войск Эниалию равный; Этим вослед - Еврипил, блистательный сын Евемонов. Тевкр появился девятым. Упругий свой лук напрягал он, Став под прикрытием щита Теламонова сына Аякса. Щит свой немного Аякс отстранял, и тогда, осмотревшись, Быстро герой из толпы выбирал иль того, иль другого, И поражал его. Раненый, пав, расставался с душою. Тевкр же бросался назад и, как к матери сын, прижимался К брату Аяксу. И этот щитом прикрывал его светлым. Первым кого поразил меж троянцами Тевкр безупречный? Прежде всего Орсилоха, потом Офелеста, Ормена, Дайтора, Хромия и Ликофонта, подобного богу, Амопаона Полиэмонида и с ним Меланиппа, - Всех одного за другим уложил он на тучную землю. В радость пришел Агамемнон, владыка мужей, увидавши, Как из могучего лука он губит фаланги троянцев. Близко к нему подошел и такие слова ему молвил: "Тевкр, голова дорогая, властитель племен, Теламоний! Бей их вот этак, и станешь ты светом для рати данайской И для отца Теламона: тебя возлелеял он с детства, И хоть побочный ты сын, - но воспитывал в собственном доме. Как ни далек он, доставишь ему ты великую славу! Я же тебе говорю и свое обещанье исполню: Если эгидодержавный Зевес и Афина дадут мне Трою разрушить, прекрасно отстроенный город Приама, Первому после себя вручу тебе дар я почетный: Или треножник блестящий, иль пару коней с колесницей, Или жену, чтоб с тобою всходила на общее ложе". Сыну Атрееву Тевкр безупречный сказал, отвечая: "Сын знаменитый Атрея, зачем, раз и сам я стараюсь, Ты побуждаешь меня? Ни на миг, покуда есть сила, Не прекращаю стрельбы я. С тех пор, как мы их к Илиону Прочь отогнали, я их истребляю, стрелами встречая. Восемь уж выпустил острых я стрел длинножальных из лука, Все они в тело вонзились бойцов молодых и искусных. Только вот бешеной этой собаки никак не убью я!" Молвил и снова стрелу он спустил с тетивы своей крепкой, В Гектора метя; его поразить разгоралось в нем сердце. Но промахнулся. Стрела изостренная в грудь поразила Мощного сына Приама, отважного Горгифиона. Был он рожден от жены, из Эзимы отцом его взятой, - Кастианиры прекрасной, по виду подобной богиням. Так же, как маковый цвет поникает средь сада головкой, И семенною коробкой, и вешним дождем отягченной, Так же поникнул и он головой, отягченною шлемом. Тевкр же спустил уж другую стрелу с тетивы своей крепкой, В Гектора метя; его поразить разгоралось в нем сердце. Но промахнулся опять. Отклонен был удар Аполлоном. Архептолема, возницу при Гекторе, смелого мужа, В грудь близ соска поразил он в то время, как в битву он мчался Тот с колесницы свалился, в испуге попятились кони Быстрые. Там у него и душа сокрушилась, и сила. Гектору сердце сдавила ужасная скорбь о вознице. Все же его, наконец, он оставил, хоть было и жалко, И близ стоявшему брату велел своему, Кебриону, Вожжи взять лошадей. И послушался он, лишь услышал. Гектор же сам с колесницы сияющей спрыгнул на землю С криком ужасным и, камень огромный схвативши рукою, Ринулся прямо на Тевкра; убить его рвался он духом. Тот между тем из колчана стрелу окрыленную вынул И приложил к тетиве. Но когда тетиву напрягал он, Шлемом блистающий Гектор в плечо его, там, где ключица Грудь отделяет от шеи, - опасное самое место! - Камнем зубристым ударил в то время, как тот в него метил, И тетиву перервал. Онемела рука возле кисти. Тевкр на колено склонился, и лук из руки его выпал. Без попеченья Аякс не оставил упавшего брата. Быстро к нему подбежал и укрыл под щитом круговидным. Двое товарищей близких подсунули руки под Тевкра, - Ехиев сын Мекистей и божественный видом Аластор, - И понесли к кораблям крутобоким стонавшего тяжко. Тотчас же вновь пробудил Олимпиец отвагу в троянцах. Прямо погнали они меднолатных ахейцев к окопу. Силой своей упоенный, меж первыми Гектор понесся. Как на охоте собака, на быстрых ногах нагоняя Льва или дикого вепря, хватает бегущего сзади, В бедра иль в зад изловчаясь куснуть его, как он ни вьется, - Так же преследовал Гектор могучий ахейцев, все время Мужа последнего пикой сражая. Бежали ахейцы. После того же, как в бегстве поспешном они очутились За частоколом и рвом, и уж многих троянцы убили, Остановились они у судов и недвижно стояли. Там ободряли друг друга они и, высоко поднявши Руки к бессмертным богам, горячо и усердно молились. Гектор же грозный носился вокруг на конях пышногривых, Взором подобный Горгоне иль мужеубийце Аресу. Тут их увидев, исполнилась жалости Гера богиня. Тотчас к Афине она окрыленную речь устремила: "Зевса эгидодержавного дочь, неужели данайцам, Гибнущим здесь, мы с тобою в последний хоть раз не поможем? Верно, жестокий свой жребий исполнят они и погибнут Все от руки одного. Совсем нестерпимо лютует Гектор, рожденный Приамом! Как много уж бед натворил он!" Ей сказала в ответ совоокая дева Афина: "Этот давно бы и силу, и душу свою погубил бы Здесь же, на отчей земле, сокрушенный руками аргосцев, Если б недоброй душой не свирепствовал Зевс, мой родитель, - Лютый и вечно лукавый, и всем моим целям помеха. Хоть бы припомнил он то, как я часто когда-то спасала Сына его, Еврисфеем томимого в подвигах тяжких. Горько он к небу взывал. И меня с высокого неба Сыну его помогать посылал молневержец Кронион. Если бы раньше умом проницательным я это знала В дни, как в жилище Аида привратника был он направлен Пса увести из Эреба у страшного бога Аида, - Не избежал бы стремительных вод он глубокого Стикса! Нынче ж меня ненавидит и волю свершает Фетиды. Та целовала колени ему, подбородка касалась И умоляла, чтоб честь он воздал градоборцу Пелиду. Будет, когда он опять назовет совоокую милой! Ты поскорее теперь запряги лошадей в колесницу, Я между тем поспешу во дворец Эгиоха-Кронида; Там облачуся в доспехи на бой, и тогда мы увидим, Очень ли будет нам рад Приамид, шлемоблещущий Гектор, Если мы обе с тобою на битвенном явимся поле. О, не один из троянцев насытит собак и пернатых Телом и жиром своим, пред судами ахейскими павши!" Так говорила, и с ней согласилася Гера богиня. Тотчас сама устремилась коней запрягать златоуздых Дочь великого Крона, богиня старейшая Гера. Зевсом рожденная дева ж Афина в чертоге отцовском Мягкий пеплос сняла и струей его на пол спустила, - Пестроузорный, который сготовлен был ею самою. Вместо него же надевши хитон молневержца Зевеса, Для многослезного боя в доспехи она облеклася. В светлую став колесницу, тяжелой, огромной и крепкой Вооружилася пикой, сражавшей фаланги героев, Гнев на себя навлекавших богини могучеотцовной. Гера проворно бичом погнала лошадей быстроногих. Сами собой распахнулись у неба ворота, где Орам Вверено стражу нести для охраны Олимпа и неба, Вход открывать и опять загораживать облаком плотным. В эти ворота богини коней своих быстрых погнали. С Иды их увидавши, ужасно Кронид рассердился. Тотчас Ириду он к ним златокрылую с вестью отправил: "Мчись поскорее, Ирида, назад вороти их, не дай им Путь продолжать свой. Иначе в бою не к добру мы сойдемся! Так говорю я, и то, что сказал я, исполнено будет: Быстрых я обессилю коней в колеснице, самих же Сброшу обеих с повозки, у них разобью колесницу. И через целый десяток годов круговратных богини Язв не залечат, какие я молнией в теле их выжгу. Пусть совоокая знает, по силе ль с отцом ей бороться! Ну, а на Геру не так я сердит и не так негодую: Что б ни сказал я, она выступать уж привыкла напротив". Молвил он так. Сорвалась вихреногая с места Ирида И от идейских вершин на великий Олимп устремилась. Там, пред воротами многовершинной горы Олимпийской Встретив богинь, удержала и зевсов приказ возвестила: "Что вы задумали? Что за безумье вам в душу проникло? Не позволяет великий Кронид защищать аргивян вам! Так вам грозит Громовержец, и это он точно исполнит: Быстрых он обессилит коней в колеснице, самих вас Сбросит обеих с повозки и вам разобьет колесницу. И через целый десяток годов круговратных, богини, Вы не залечите язв, какие он молнией выжжет. Пусть совоокая знает, по силе ль с отцом ей бороться. Против же Геры не так он сердит и не так негодует. Что б ни сказал он, она поступать уж привыкла напротив. Ты же ужасна, ты - сука бесстыдная, ежели вправду Пику огромную смеешь поднять на родителя Зевса!" Так и сказав, быстроногая прочь удалилась Ирида. Гера тогда обратилась к Афине с такими словами: "Нет, Эгиоха-Крониона дочь, я ничуть не желаю, Не допущу я, чтоб мы против Зевса за смертных сражались! Пусть себе гибнут одни, остаются живыми другие, Как случится кому. Что придумает в сердце Кронион, Пусть, как ему подобает, противникам сам и присудит". И повернула назад лошадей она однокопытных. Оры тотчас же у них распрягли лошадей пышногривых И к амвросическим яслям поводьями их привязали, А колесницу богинь прислонили к блистающим стенам. Сами же обе они в золотые уселися кресла Между другими богами с печалью глубокою в сердце. Зевс же отец в колеснице красивоколесной от Иды Коней к Олимпу погнал и принесся в собранье бессмертных. Славный Земли колебатель отпряг лошадей его быстрых И колесницу, покрыв полотном, на помосте поставил. Сам же широкогремящий Зевес на престол золотой свой Сел, и великий Олимп задрожал под ногами владыки. Дева Афина и Гера одни, вдалеке от Кронида, Вместе сидели, не смея начать ни вопроса, ни речи. Мыслью в сердца их проник он и так обратился к богиням: "Чем это так опечалены вы, Афина и Гера? Слишком устать не пришлось вам в мужей прославляющей битве, Гибель троянцам неся, ненавидимым вами так сильно! Что ж до меня, то и сила, и руки мои необорны. Не отразили б все боги меня, что ни есть на Олимпе. Вам же блестящие члены испуг охватил даже раньше, Чем увидали войну вы и тяжкое ратное дело. Так говорю я, и то, что сказал, я исполнил бы точно: На колеснице своей пораженные молнией жгучей, Вы б на Олимп, где жилище богов, не вернулись обратно!" Так он сказал. Негодуя, вздыхали Афина и Гера. Рядом сидели они, измышляя несчастья троянцам. Слушала молча Афина, ни слова в ответ не сказала; Лютою злобой она волновалася в гневе на Зевса. Гера же, гнева в душе не вместивши, сказала супругу: "Как ты безжалостен сердцем, Кронид! Что за слово сказал ты? Знаем прекрасно мы сами, что сила твоя не ничтожна. Но глубоко мы жалеем душой копьеборных данайцев: Скоро погибнут они, исполняя свой жребий жестокий. Все мы однако от битвы воздержимся, если велишь ты. Мы только дать бы хотели полезный совет аргивянам, Чтобы под гневом твоим не погибнуть им всем без остатка". Ей отвечая, промолвил Зевес, собирающий тучи: "О волоокая Гера владычица! Если желаешь, Завтра увидишь, как больше еще сверхмощный Кронион Станет огромную рать аргивян истреблять копьеборных. Не остановится Гектор могучий в своем нападеньи Прежде, чем возле судов не воспрянет Пелид быстроногий В день тот, когда уже будут сражаться войска пред кормами, В страшной столпясь тесноте вкруг патроклова мертвого тела. Так суждено! Ну, а гнев твой меня очень мало заботит! Если бы даже дошла ты до самых последних пределов Суши и моря, туда, где сидят в заточеньи суровом Крон и Япет, ни лучами, которые Гелиос льет нам, Не наслаждаясь, ни ветром. Кругом же них Тартар глубокий. Если бы даже туда ты, скитаясь, дошла, - и тогда бы Гнев твой не тронул меня, ибо нет тебя в мире бесстыдней!" Так говорил он. Молчала в ответ белорукая Гера. Пал в глубину океана блистающий пламенник солнца, Черную ночь за собою влача на широкую землю. Не были этому рады троянцы. Но трижды желанна, Радостна темная ночь для ахейцев была меднолатных. Созвал блистательный Гектор троянских мужей на собранье, Прочь от судов отведя их, к реке, водовертью богатой, В чистое поле, где было свободное место от трупов. С коней сошли они наземь и слушали, что говорил им Гектор, любимый Зевесом. В руке он держал многомощный Пику в одиннадцать целых локтей, и сияло над нею Медное жало ее и кольцо вкруг него золотое. Он, опираясь на пику, с такой обратился к ним речью: "Слух преклоните, троянцы, дарданцы и рати союзных! Нынче я ждал, что, суда и самих аргивян уничтожив, Мы, торжествуя, в открытый ветрам Илион возвратимся. Раньше однако настигла нас тьма, и она-то всех больше Возле берега моря спасала и суда, и ахейцев. Что ж, покоримся и мы наступающей сумрачной ночи! Будемте ужин готовить. Пока же коней пышногривых Из колесниц поскорей выпрягайте, задайте им корму, Быстро из города жирных овец и быков пригоните, Хлеба доставьте сюда и вина, веселящего сердце, Из дому; дров для костров натаскайте побольше из леса, Чтобы до рано рожденной зари всю ночь непрерывно Много горело костров, чтобы зарево к небу всходило, Чтоб длиннокудрые мужи ахейцы в течение ночи Не попытались бежать по хребту широчайшему моря, Чтоб ни один не взошел на корабль безопасно и мирно, Чтобы и дома потом он удар переваривал мощный, Крепким копьем нанесенный или острой стрелою в то время, Как на корабль свой он прыгал. Пускай и другие страшатся На конеборных троянцев итти с многослезной войною! Вестники, Зевса любимцы, пусть в город идут и объявят, Чтобы ребята-подростки и старцы с седыми висками Стражу вкруг Трои несли на богопостроенных стенах. Слабые женщины ж каждая пусть у себя, в своем доме, Яркий огонь разведет. Чтоб охрана все время следила, Как бы, в отсутствие войска, отряд в Илион не ворвался. Так пусть и будет, троянцы отважные, как говорю я! Слово, которое нужно сегодня, уж сказано мною, Слово другое скажу конеборным троянцам с зарею. Твердо я сердцем надеюсь на Зевса и прочих бессмертных, - Выгоню вон я отсюда собак этих, к нам набежавших, Посланных в черных судах лихою судьбой на погибель. Но и самих не оставим себя без охраны средь ночи! Завтра же рано с зарей, в боевые облекшись доспехи, Мы пред судами ахейцев возбудим свирепую сечу. Там я узнаю, меня ли Тидид, Диомед многомощный, Боем к стенам от судов отразит, или я, Диомеда Медью убив, в Илион возвращуся с кровавой добычей. Завтра пред нами покажет он мужество, если посмеет Встретиться с пикой моей. Но надеюсь, что завтра из первых Будет, пронзенный, лежать он средь груды друзей перебитых, Только что солнце взойдет. О, если б настолько же верно Стал я бессмертен и стал бы бесстаростен в вечные веки, Был бы в почете не меньше, чем Феб-Аполлон и Афина, - Сколько то верно, что день этот гибель несет аргивянам!" Так говорил он. В ответ раздалися всеобщие клики. Стали троянцы коней отпрягать, под ярмом запотевших; Каждый своих к колеснице своей привязал поводами; Быстро из города жирных овец и быков подогнали, Хлеба доставили в стан и вина, веселящего сердце, Из дому; множество дров для костров натаскали из леса И безукорные вечным богам принесли гекатомбы. Запах горящего жира с земли возносился до неба Сладкий; блаженные боги, однако, его не вкусили, Пренебрегли: ненавистна была им священная Троя, И повелитель Приам, и народ копьеносца Приама. Гордо мечтая, троянцы на месте сраженья сидели Целую ночь. И огни их несчетные в поле пылали. Словно как на небе звезды вкруг ясного месяца ярко Светятся, видные четко в то время, как воздух безветрен; Видным становится вдруг и кругом все, - высокие мысы, Скалы, долины; воздушный простор наверху необъятен. На небе видны все звезды. И сердцем пастух веселится. Столько в пространстве меж Ксанфом рекой и судами ахейцев Виделось ярких троянских огней впереди Илиона. Тысяча в поле пылала костров, и пред каждым сидело По пятьдесят человек, освещаемых заревом ярким. Белый ячмень поедая и полбу, стояли их кони, Прекраснотронной зари близ своих колесниц ожидая.
9
Так троянцы стражу держали. Ахейцы ж объяты Были великой тревогой, подругою жуткого бегства. Невыносимой печалью терзались храбрейшие мужи. Так же, как ветры волнуют богатое рыбами море, - Ветры Борей и Зефир, что из Фракии дуют далекой; Сразу они налетают; и черные волны горами Вверх поднимаются, тину морскую швыряя на берег, - Так же и дух разрывался в груди меднолатных ахейцев. С сердцем, терзаемым скорбью великой, ходил Агамемнон И отдавал приказанья глашатаям звонкоголосым Каждого мужа позвать на собранье, - всех поименно, - Но не кричать. И трудился меж вестников сам он из первых. Все на собраньи сидели унылые. Встал Агамемнон. Слезы из глаз проливал он, как ключ черноводный, который Льет с доступной лишь козам скалы свои темные воды. Тяжко вздыхая, такие слова он сказал аргивянам: "О, дорогие друзья! О, вожди и советники войска! Зевс великий меня в тягчайшие бедствия ввергнул. Прежде, жестокий, он мне обещал и кивнул в подтвержденье, Что возвращусь я, разрушив высокотвердынную Трою. Нынче ж на злой он решился обман и велит мне обратно В Аргос бесславно бежать, погубивши так много народу! Этого вдруг захотелось теперь многомощному Зевсу. Много могучих твердынь городских уж разрушил Кронион, Много разрушит еще: без конца велика его сила. Ну, так давайте же, выполним то, что сейчас вам скажу я: В милую землю родную бежим с кораблями немедля! Широкоуличной Трои нам взять все равно не удастся". Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли. Долго сидели безмолвно печальные духом ахейцы. Громкоголосый тогда поднялся Диомед и воскликнул: "Против речей безрассудных твоих, Агамемнон, я первый Буду сражаться; в собраньях так принято, царь, - не гневися! Храбрость мою порицал ты недавно пред ратью данайцев, Трусом меня называл, невоинственным. Правда ли это, Знают прекрасно ахейцы, - и юноша каждый, и старец. Сын хитроумного Крона тебе же одно даровал лишь: Дал тебе скипетр власти в почет перед всеми другими, Твердости ж не дал; а в этом и есть величайшая сила. О малодушный! Ужели ты веришь, что мы, аргивяне, Так малосильны и так невоинственны, как говоришь ты? Если же дух твой тебя самого побуждает вернуться, - Что ж, уезжай! Пред тобою дорога открыта, у моря Много стоит кораблей, из Микены приплывших с тобою! Все же другие ахейцы останутся здесь перед Троей. Мы не уедем, ее не разрушив! А если другие Тоже в своих кораблях побегут в дорогую отчизну, - Я и Сфенел остаемся и будем сражаться, доходе Город пред нами падет! Ибо с богом под Трою пришли мы!" Так он сказал. С одобреньем вокруг закричали ахейцы. Всех восхитили слова Диомеда, смирителя коней. Встал после этого Нестор, наездник геренский, и молвил: "Сын знаменитый Тидея! И в битвах кровавых могуч ты, И оказался меж сверстников всех наилучшим в советах. Речи твоей не осудит никто, сколько есть тут ахейцев, Не возразит ничего. Но ее до конца не довел ты. Ты еще молод, и сыном мне мог бы прийтись, по рожденью Самым младшим; однако, Тидид, говоришь ты разумно Между аргосских царей; ибо то говоришь ты, что нужно. Дай же и я, пред тобою хвалящийся старостью жизни, Выскажу слово и все обсужу. И никто из ахейцев Речи моей не осудит, - ни сам Агамемнон державный. Ни очага, ни закона, ни фратрии тот не имеет, Кто межусобную любит войну, столь ужасную людям. Но покоримся теперь наступающей сумрачной ночи. Будем ужин готовить. А стража пускай по-отрядно Выйдет наружу и станет меж вырытым рвом и стеною. Юношам это я сделать советую. В прочем же деле Будь начинателем ты, Атреид, ибо царь ты главнейший. Пир для старейшин устрой, - и прилично тебе, и удобно: Вволю вина у тебя, - аргивяне его ежедневно В черных судах от фракийцев привозят по шумному морю. И угощения вволю: над многими ты повелитель. Многих сбери и такого послушайся, кто между ними Лучший совет нам подаст. А сегодня всего нам нужнее Добрый, разумный совет. Пред судами без счета пылают Вражьи огни. Никого ведь порадовать это не может. Либо спасет эта ночь наше воинство, либо погубит". Слушали Нестора все со вниманьем и с ним согласились. Стража покинула стан, боевые надевши доспехи. Стражу вели Фрасимед, сын Нестора, пастырь народов, С ним Аскалаф и Иалмен, сыны мужегубца Ареса, Критский герой Мерной, Афарей, Деипир нестрашиный И богоравный герой Ликомед, Креионтом рожденный. Семь предводителей было у стражи, за каждым по сотне Юношей шло, и высоко вздымались их длинные копья. К месту придя, посредине меж рвом и стеной они сели, Там разложили огонь и начали ужин готовить. Царь Агамемнон старейшин собравшихся ввел к себе в ставку. Там предложил он им ужин обильный, для сердца приятный. Руки они протянули к поставленным яствам готовым. После того как питьем и едой утолили желанье, Первым из всех меж собравшихся ткать размышления начал Нестор, который и раньше блистал превосходством советов. К ним, благомыслия полный, с такой обратился он речью: "О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Слово начну я с тебя и окончу тобою. Владыкой Многих народов являешься ты, и вручил Олимпиец Скиптр и законы тебе, чтоб заботился ты о народах. Более всех ты обязан и слово сказать, и послушать, И в исполненье привесть, если сердце кого побудило Доброе молвить. А что предпочесть, - от тебя уж зависит. Я теперь выскажу то, что мне кажется самым хорошим. Лучше никто не придумает мысли, к которой пришел я Очень давно и которой держусь неизменно и нынче, С самого дня, о потомок Зевеса, как в ставке Пелида, К сильному гневу его, Брисеиду забрал ты насильно, Нашим не вняв уговорам. А сколько тебя убеждал я! Ты же, надменному духу, Атрид, своему поддаваясь, Лучшего мужа обидел, кого даже боги почтили: Отнял добычу и ею владеешь. Подумаем вместе, Как это дело поправить, и как бы его убедить нам Милыми сердцу дарами и ласковой, дружеской речью". Нестору молвил в ответ владыка мужей Агамемнон: "Старец, не ложно мои прегрешения ты перечислил. Да, погрешил! Не могу отрекаться! Великого войска Стоит один человек, если Зевс его в сердце возлюбит: Этого вот превознес он, народ же ахейский унизил. Если уж я согрешил, на беду свою сердца послушав, Дело исправлю я сам и бесчисленный дам ему выкуп. Здесь перед вами дары я исчислю, достойные славы: Золота десять талантов и двадцать лоханей блестящих, Семь на огне не бывавших треножников новых, двенадцать Победоносных коней, получивших награды на гонках. Не был бы тот бедняком, не нуждался нимало бы в ценном Золоте тот человек, у которого было бы столько, Сколько мне добыли призов те однокопытные кони. Дам я семь жен ему, знающих дело свое безупречно, С Лесбоса. Их я тогда, как Лесбос он взял благозданный, Сам отобрал; побеждали всех женщин они красотою. Их ему дам. И при них возвращу также ту, что я отнял, - Дочь Брисея. Притом величайшею клятвой клянуся: С ней никогда на постель не всходил я и с ней не сближался, Как для людей установлен закон, - для мужчин и для женщин. Все это нынче ему предоставлено будет. Когда же Город великий Приама нам боги помогут разрушить, Пусть нагрузит он корабль свой и медью, и золотом вдоволь, Сам подошедши в то время, как будем делить мы добычу; Пусть себе также из женщин троянских он выберет двадцать Самых красивых из всех, не считая аргивской Елены. Если ж мы в Аргос ахейский воротимся, в край плодородный, Зятем он мог бы мне стать. Я б его отличал, как Ореста, Милого сына, в великом довольстве растимого мною. Трех дочерей я имею в чертоге прекрасном, зовут их Хрисофемидою, Ифианассою и Лаодикой. Пусть он без выкупа ту, что из них всех милей ему будет, В отческий дом отведет. А дам я еще и подарков Много, - сколько никем в придачу за дочь не давалось. Семь подарю я ему городов хорошо населенных, - Гиру, богатую сочной травой, Кардамилу, Енопу, Многосвященные Феры, Анфею с густыми лугами, Педас, богатый лозами, приятную глазу Эпею, - Все недалеко от моря, с песчанистым Пилосом рядом.- Жители очень богаты и мелким скотом, и быками. Будут дарами они его чествовать, прямо как бога. Будут под скипетр его приносить богатейшую подать. Вот сколько я ему дам, если гневаться он перестанет. Пусть укротит свое сердце. Аид не смягчим, беспощаден, - Но из богов он за это и всех ненавистнее смертным, Должен он мне уступить! Я и царственной властию выше, Я и годов старшинством перед ним справедливо горжуся". Нестор, наездник геренский, на это ответил Атриду: "Сын многославный Атрея, владыка мужей Агамемнон! Очень твои не ничтожны дары Ахиллесу владыке. Что же, давайте послов изберем! Пчсть, как можно скорее В ставку отправятся эти послы к Ахиллесу Пелиду. Или - я выберу сам их! Они же пускай согласятся! Наше посольство возглавит любимый бессмертными Феникс, Следом великий Аякс с Одиссеем пойдет богоравным, Сопровождать же их вестники будут, Одий с Еврибатом. На руки дайте воды и помолимся Зевсу Крониду В благоговейном молчаньи, чтоб нас пожалел он, великий". Так говорил он, И слово, приятное всем, произнес он. Вестники на руки им немедленно полили воду, Юноши, сладким напитком кратеры наполнив до края, В кубки разлили его и гостям разнесли. Возлиянье Все совершили и выпили, сколько душа пожелала; Встали и вышли из ставки владыки народов Атрида. Многое Нестор, наездник геренский, вослед говорил им, Каждому глазом мигал и усерднее всех - Одиссею, Чтоб постарались они убедить Ахиллеса героя. Мужи пошли по песку вдоль немолчно шумящего моря, Жарко моляся, чтоб землю колеблющий Земледержатель Дал им легко убедить Эакида великое сердце. В стан мирмидонцев, к судам их, пришедши, нашли Ахиллеса Сердце свое услаждавшим игрою на форминге звонкой, Очень красивой на вид, с перемычкой серебряной сверху. Взял он в добыче ее, Гетионов разрушивши город. Ею он дух услаждал, воспевая деянья героев. Против Пелида сидел один лишь Патрокл, дожидаясь В полном молчаньи, когда свою песню он петь перестанет. В ставку вошли посланцы во главе с Одиссеем владыкой, Остановились пред ним. Ахиллес поднялся в изумленьи, С формингой звонкой в руках, покинувши стул, где сидел он. С места встал и Патрокл, как только увидел вошедших. К ним обратившись с приветом, сказал Ахиллес быстроногий: "Радуйтесь! Вы не друзьями ль пришли? Иль уж очень я нужен? Хоть на ахейцев сердит я, но всех вы из них мне милее". Светлый так произнес Ахиллес и дальше повел их. В креслах, коврами покрытых пурпурными, их рассадил он И обратился тотчас же к стоявшему близко Патроклу: "Ну-ка, Менетиев сын, приготовь кратер нам побольше, Смесь в нем покрепче заправь и поставь перед каждым по кубку. Самые милые мужи жилище мое посетили!" Так говорил он. Патрокл дорогого послушался друга. Доску большую Пелид пододвинул к горевшему свету, Выложил на доску спины от жирной козы и барашка, Также хребет и от туши боровьей, лоснящийся салом. Автомедонт их держал, рассекал Ахиллес богоравный, И разделял на куски, и на вертел нанизывал мясо. Жаркий огонь между тем разжигал Менетид благородный. После того как дрова догорели и пламя погасло, Уголь разгреб он и вертел, его утвердив на подпорках, С мясом над жаром поставил, божественной солью посыпав. После того, как куски он обжарил и бросил на стол их, Хлеба достал Менетид и в красивых корзинах расставил По столу; мясо же сам Ахиллес разделил меж гостями. Кончивши, сел на другой стороне у стены своей ставки Против царя Одиссея. А сделать богам приношенье Другу Патроклу велел. И в пламя тот бросил начатки. Руки тогда протянули к поставленным кушаньям гости. После того как питьем и едой утолили желанье, Фениксу тайно Аякс подмигнул. Одиссей это видел, Кубок наполнил вином и приветствовал так Ахиллеса: "Радуйся, друг Ахиллес! В дружелюбных пирах недостатка Мы не находим ни в ставке владыки Атреева сына, Ни у тебя здесь. Довольно всего к услаждению сердца В пире твоем. Но сейчас нам совсем не до радостных пиршеств. Глядя, Зевса питомец, на страшные бедствия наши, В трепете мы и сомненьи, спасем ли иль жалко погубим Наши суда, если ты, Ахиллес, не оденешься в силу. Близко совсем от судов и стены на ночлег улеглися Гордых троянцев сыны и союзники славные Трои. Много огней разжигают по стану и хвалятся громко, Что не сдержать их ничем, что на наши суда они грянут. Зевс же Кронион, счастливые знаменья им подавая, Молнии мечет. А Гектор, кичась своей силой великой, Страшно свирепствует, в Зевсе уверенный. Ярости полный, Он за ничто и людей, и бессмертных богов почитает. Молится лишь о скорейшем приходе божественной Эос. У кораблей он грозится срубить на кормах украшенья, Пламенем бурным пожечь корабли и самих нас, ахейцев, Всех пред судами избить, суетящихся в дыме пожарном. Страшно боюсь я душой, чтобы этих угроз его боги Не привели в исполненье и нам бы судьба не судила Под Илионом погибнуть, далеко от родины милой. Встань же, Пелид, если хочешь жестоко теснимых ахейцев, Хоть бы и поздно, избавить от ярости воинств троянских. После ведь сам же ты будешь жалеть. Но когда совершится Зло, то исправить его нелегко. Подумай-ка лучше, Как заране погибельный день отвратить от данайцев. Не наставлял ли тебя, дорогой мой, Пелей, твой родитель, В день, как из Фтии тебя отправлял к Агамемнону старец: "Сын мой, Афина и Гера дадут тебе силу и храбрость, Если того пожелают; а ты горделивейший дух свой В сердце обуздывай; благожелателен будь к человеку. Распри злотворной беги, и будут еще тебя больше Все почитать аргивяне, - и старые, и молодые". Так наставлял тебя старец. Но все ты забыл. Хоть теперь-то Сердце смягчи, прекрати душевредный свой гнев. Агамемнон Много достойных даров тебе даст, чтобы гнев свой забыл ты. Если послушать захочешь, тебе я сейчас перечислю, Что собирается в ставке своей тебе дать Агамемнон: Золота двадцать талантов и двадцать лоханей блестящих, Семь на огне не бывших треножников новых, двенадцать Победоносных коней, получивших награды на гонках. Не был бы тот бедняком, не нуждался нимало бы в ценном Золоте тот человек, у которого было бы столько, Сколько доставили призов те однокопытные кони. Даст он семь жен тебе, знающих дело свое безупречно, С Лесбоса. Их он тогда, как Лесбос ты взял благозданный, Сам отобрал, - победивших в то время всех жен красотою. Их он отдаст. И при них возвратит тебе ту, что отнял он, - Дочь Брисея. Притом величайшею клятвой клянется: С ней никогда на постель не всходил он и с ней не сближался, Как для людей установлен закон, - для мужчин и для женщин. Все это нынче тебе предоставлено будет. Когда же Город великий Приама нам боги помогут разрушить, Целый корабль свой и медью, и золотом вдоволь наполни, Сам подошедши в то время, как будет делиться добыча. Также из женщин троянских плененных ты выберешь двадцать Самых красивых из всех, не считая аргивской Елены. Если же в Аргос придется вернуться нам, в край плодородный, Зятем ты стал бы его, он чтил бы тебя, как Ореста, Милого сына, растимого им в совершенном довольстве. Трех дочерей он имеет в чертоге прекрасном, зовут их Хрисофемидою, Ифианассою и Лаодикой. Мог бы без выкупа ту, что из них всех милей тебе будет, В отческий дом ты отвесть. А даст он еще и подарков Много, - сколько никем в придачу за дочь не давалось. Семь подарит он тебе городов хорошо населенных, - Гиру, богатую сочной травой, Кардамилу, Енопу, Многосвященные Феры, Анфею с густыми лугами, Педас, богатый лозами, приятную глазу Эпею, - Все недалеко от моря, с песчанистым Пилосом рядом. Жители очень богаты и мелким скотом, и быками; Будут дарами они тебя чествовать, прямо как бога, Будут под скипетр тебе приносить богатейшую подать. Вот сколько он тебе даст, если гневаться ты перестанешь. Если же слишком Атрид Агамемнон тебе ненавистен, - Сам и подарки его, - пожалей хоть других всеахейцев, В стане жестоко теснимых. Тебя, как бессмертного бога, Чтить они будут, и славой покроешься ты небывалой. Гектора ты поразишь. В ослепленьи погибельной злобы Схватится сам он с тобой. Он теперь никого не считает Равным себе средь данайцев, сюда на судах привезенных". Сыну Лаэрта в ответ сказал Ахиллес быстроногий: "Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многоумный! Должен вполне откровенно на слово твое я ответить, - Как я на это смотрю и как поступить собираюсь, Чтоб ворковать перестали вы, тесно вокруг меня сидя. Мне ненавистен настолько ж, насколько ворота Аида, Тот, кто в душе своей прячет одно, говорит же другое. Прямо я выскажу вам, что мне кажется самым хорошим. Не убедят, я уверен, меня ни Атрид Агамемнон, Ни остальные данайцы. Какая тому благодарность, Кто непрерывно, не зная усталости, бился с врагами? Прячется ль кто или бьется, -для всех у вас равная доля. Почесть одна воздается и храбрым мужам, и трусливым. Вам безразлично, умрет ли бездельный иль сделавший много. Что получил я за то, что так много понес испытаний, Душу мою подвергая вседневно опасностям битвы? Птица бесперым птенцам своим корм добывает усердно, Как бы ей ни было трудно, усталости в этом не зная. Так же и я: как много ночей я провел тут бессонных, Сколько кровавых промучился дней среди сеч жесточайших, Храбро сражаясь с мужами троянскими из-за супруг их! На кораблях я двенадцать забрал городов многолюдных, Пеший одиннадцать их разорил в многоплодной Троаде. В каждом из тех городов драгоценнейших много сокровищ Я добывал и, сюда принося, властелину Атриду Все отдавал их. А он, позади у судов оставаясь, Их принимал, - оделял понемножку, удерживал много, Кое-что дал из добычи царям и мужам благородным. Целы награды у всех. У меня одного лишь отнял он Женщину, мне дорогую. Пускай наслаждается ею, Взявши к себе на постель. Но за что же воюют ахейцы Против троянцев? Зачем собирал и привел сюда войско Царь Агамемнон? Не ради ль одной пышнокудрой Елены? Или средь смертнорожденных людей супруг своих любят Только Атриды одни? Хороший муж и разумный Каждый жену охраняет и любит, как я Брисеиду. Я Брисеиду от сердца любил, хоть копьем ее добыл! Нынче ж, из рук моих вырвав награду, меня обманувши, Пусть все бросит попытки. Я знаю его. Не уверит! Пусть он с тобой, Одиссей, и с другими царями ахейцев Думает, как от судов отвратить пожирающий пламень. Право же, много ведь он и один, без меня уже сделал: Стену построил большую, вокруг нее очень глубокий Выкопал ров и за рвом тем острейшие колья наставил. Только навряд ли и так против Гектора мужеубийцы Сможет держаться! Когда же и я меж ахейцев сражался, Гектор от стен вдалеке не решался завязывать битву; Только до Скейских ворот доходил и до дуба. Мы как-то Встретились там, и едва моего он избег нападенья. Больше с божественным Гектором я воевать не желаю! Завтра, принесши Зевесу и всем небожителям жертвы, Я корабли нагружу и спущу их на волны морские. Если желаешь и если до этого есть тебе дело, Рано с зарей ты увидишь, как рыбным они Геллеспонтом Вдаль по волнам побегут под ударами сильными весел. Если счастливое плаванье даст мне земли колебатель, В третий уж день я прибуду в мою плодородную Фтию. Там я довольно имею, что бросил, сюда потащившись. Много везу и отсюда, - и золота с красною медью, И с поясами красивыми жен, и седого железа, - Все, что по жребию взял. Но награду, какую он дал мне, Сам Агамемнон Атрид и отнял, надо мной надругавшись. Всё, что я здесь говорю вам, всё это ему передайте, - Всё, перед всеми! Пускай и другие, как я, негодуют, Если еще из данайцев кого обмануть собрался он, Вечным бесстыдством одетый! Однако в глаза мне навряд ли Он бы посмел поглядеть, хоть душою и нагл, как собака! С ним не желаю общенья иметь ни в советах, ни в деле. Он уж однажды меня обманул и обидел, - вторично Словом меня не обманет! Довольно с него! Преспокойно Пусть уберется! Лишил его разума Зевс промыслитель. Даром его я гнушаюсь, его ни во что почитаю! Если бы больше и в десять, и в двадцать он раз предлагал мне, Сколько теперь уж имеет и сколько иметь еще будет, Даже хоть всё, что несут в Орхомен или в Фивы египтян, - Город, где граждан дома сокровищ полны величайших, - Город стовратный; из каждых ворот выезжает по двести Воинов храбрых на быстрых конях, в колесницы впряженных; Иль даже столько давай мне он, сколько песку здесь и пыли, - Сердца ничем моего не преклонит Атрид Агамемнон Прежде, чем всей не изгладит терзающей сердце обиды. В жены себе не возьму Атридовой дочери. Даже Если красою она с золотой Афродитою спорит, Если искусством работ совоокой Афине подобна, - В жены ее не возьму! Пусть найдет средь ахейцев другого, Кто ему больше подходит, кто царственной властью повыше. Если боги меня сохранят и домой возвращусь я, Там мой родитель Пелей самолично жену мне отыщет. Много в Элладе, во Фтии ахеянок есть, у которых Знатны отцы и свои города охраняют отважно; Сделать любую из них я могу моей милой женою. Там я нередко отважной душою мечтал, чтоб жениться, Чтобы с законной женой, по душе мною выбранной, жить мне И наслаждаться богатством, что добыл Пелей, мой родитель. С жизнью, по мне, не сравнится ничто, - ни богатства, какими Троя, по слухам, владела, - прекрасно отстроенный город, - В прежние мирные дни, до нашествия рати ахейской, - Или богатства, какие за каменным держит порогом Храм Аполлона, метателя стрел, на Пифоне скалистом. Можно, что хочешь, добыть, - и коров, и овец густорунных, Можно купить золотые треноги, коней златогривых, - Жизнь же назад получить невозможно; ее не добудешь И не поймаешь, когда чрез ограду зубов улетела. Мать среброногая мне говорила, богиня Фетида: Жребий двоякий меня приведет к гробовому пределу; Если я, здесь оставаясь, вкруг города буду сражаться, Нет мне домой возвращенья, но слава моя не погибнет. Если же в дом возвращусь я, в отчизну мою дорогую, Слава погибнет моя, но будет мой век долголетен, И преждевременно смерть роковая меня не настигнет. Я бы и всем остальным посоветовал это же сделать: Плыть поскорее домой. Никогда вы конца не дождетесь Трои высокой; над нею широкогремящий Кронион Руку свою распростер, и народы ее осмелели. Вы ж возвратитесь и всем благородным ахейцам открыто Мой передайте ответ, - ибо в этом почет для старейшин, - Чтобы придумали средство какое-нибудь повернее, Как бы спасти и суда, и ахейский народ, утесненный Возле судов крутобоких. А то, что придумано ими, Будет без пользы ахейцам: я в гневе своем непреклонен. Феникс останется здесь, и пусть у меня заночует. Завтра за мной в кораблях он последует в землю родную, Если того пожелает. Неволить его я не стану". Так он промолвил. Молчанье глубокое все сохраняли. Речь его их потрясла. Говорил он сурово и грозно. Стал, наконец, отвечать ему Феникс, седой конеборец, Слезы роняя из глаз: трепетал за суда он ахейцев. "Если, Пелеев блистательный сын, воротиться в отчизну Ты безвозвратно решил и, охваченный гневом, не хочешь Гибель несущий огонь отвратить от судов наших быстрых, Как же могу я, о сын мой, один без тебя оставаться? Старый Пелей конеборец послал меня вместе с тобою В день, как из Фтии тебя отправлял в ополченье Атрида. Юный, не знал ни войны ты, для всех одинаково тяжкой, Ни совещаний народных, где славой венчаются люди. С тем он меня и послал, чтоб всему тебя мог обучить я: В слове оратором быть - и быть совершителем в деле. Нет, без тебя, о, дитя мое милое, я не желаю Здесь ни за что оставаться, хотя бы сам бог обещался Старость изгладить на мне и юношей сделать, каким я Был, покидая Элладу, цветущую жен красотою, Злобы отца избегая, Аминтора, сына Ормена. Из-за наложницы пышноволосой был зол на меня он; Сильно ее он любил и жестоко бесславил супругу, Мать мою. А она, обнимая мне ноги, молила С девушкой раньше сойтись, чтобы старик отвратителен стал ей. Я покорился и сделал. Отец, догадавшись об этом, Предал проклятью меня, умоляя ужасных Эриний, Чтоб никогда на колени не принял он милого сына, Мною рожденного на свет. Проклятье исполнили боги, - Зевс, что царит под землей, и ужасная Персефонея. Острою медью отца моего умертвить я решился. Бог какой-то, однако, мой гнев успокоил, внушивши, Сколько рассказов и сколько упреков мне будет в народе, Если отцеубийцей начнут меня звать аргивяне. С этого времени духу в груди моему не под силу По дому стало бродить, встречаясь с отцом раздраженным. Множество всякой родни окружало меня неотступно, Силились все удержать меня просьбами в отческом доме. Много и жирных овец, и тяжелых быков криворогих Было зарезано, много гефестовым пламенем жарким Туш обжигалось свиных, лоснящихся салом блестящим; Выпито было немало вина из кувшинов отцовских. Девять ночей непрерывно они вкруг меня ночевали; Сменно меня сторожили, - и целые ночи не гаснул Свет в нашем доме: один сторожил под колоннами входа В двор крепкостенный, другой же в сенях у дверей моей спальни. Но лишь десятая темная ночь для меня наступила, Выбил в своей почивальне я накрепко сбитые двери, Вышел наружу и вмиг чрез дворовый забор перепрыгнул, Скрывшись легко и от стражи мужской, и от женщин-невольниц, После того я бежал далеко чрез просторы Эллады И в плодородную Фтию, кормилицу стад густорунных, Прибыл к владыке Пелею. Меня благосклонно он принял И полюбил, как отец только любит единого сына, Баловня, милого сердцу, наследника благ его многих; Сделал богатым меня и народ многочисленный вверил; Там над долопами царствовал я, на окраине Фтии. Там и тебя воспитал я таким, о, бессмертным подобный! Нежно тебя я любил; и с другим никогда не хотел ты Ни на пирушку пойти, ни откушать чего-нибудь дома Прежде, чем я, на колени к себе посадив, не нарежу Мяса тебе на кусочки и кубка к губам не приставлю. Часто случалось и так, что хитон на груди ты мне пачкал, С губ своих проливая вино по неловкости детской. Много тогда для тебя и забот, и трудов перенес я. Думал я так, - что уж раз меня боги потомства лишили, Сделаю сыном своим я тебя, Ахиллес богоравный, Чтобы меня ты когда-нибудь спас от беды недостойной. Ну, Ахиллес, обуздай свою гордую душу! Возможно ль Быть столь жестоким! Подумай, ведь боги, и те умолимы, Хоть добродетелью, честью и силой намного нас выше. Но и бессмертных богов благовоньями, кроткой молитвой, Вин возлияньем и жиром сжигаемой жертвы смягчает Смертный просящий, когда он пред ними виновен и грешен. Есть у великого Зевса-Кронида и дочери - Просьбы: На ноги хромы, в морщинах, с глазами, глядящими робко; За Ослепленьем они озабоченно следом ступают. Но Ослепленье могуче и на ноги быстро. На много Опережает оно их и, всюду вперед поспевая, Людям вредит. А они получившийся вред исправляют. Кто подошедших к нему дочерей Громовержца уважит, Много тому помогают они и мольбам его внемлют. Если же кто им откажет, кто словом суровым отвергнет, К Зевсу приходят они и родителя молят, чтоб следом Шло Ослепленье за ним и бедою ему отплатило. Зевсовым девам и ты, Ахиллес, окажи уваженье, Как уважают все смертные их, благородные духом. Если б даров Агамемнон тебе не давал, не сулил бы Дать их и позже, но все бы упорствовал в гневе жестоком, Я просить и не стал бы тебя, чтобы, скинувши гнев свой, Ты защитил аргивян, хоть бы очень они в том нуждались. Но и теперь он дает тебе много, и впредь обещает; С просьбой смиренной к тебе посылает мужей наилучших, Выбранных в целом народе ахейском, тебе самому здесь Меж аргивян наиболе приятных. Ни речи, ни ног их Не осрами. Сердиться ты право имел только раньше, И о героях, мужах стародавних, приходится слышать, Как их, случалось, охватывал гнев, не имевший предела. Все же однако дары их смягчали, слова убеждали. Помню я дело одно из времен миновавших, не новых; Как это было, я вам расскажу, ибо все мы друзья тут. Шло меж куретов и твердых в бою этолийцев сраженье. Бились вокруг Калидона они, истребляя друг друга. Город прелестный старались спасти от врага этолийцы, - Город разрушить хотели куреты, пылая отвагой. От златотронной на них Артемиды пришло это горе: Гневом горела она, что Иней от плодового сада Жертвы ей не дал, а прочих богов усладил гекатомбой; Ей только, дочери Зевса великого, не было жертвы: Или на ум не пришло, иль забыл он. Но грех был великий. Стрелолюбивая, гневом пылая, рождение божье, Вепря, послала на них, - белозубого, лютого зверя. Много вреда приносил он садам плодоносным Инея, Много садовых деревьев больших опрокидывал наземь Вместе с корнями и вместе с блистающим яблонным цветом. Был, наконец, он убит Мелеагром, сыном Инея. Много для этого ловчих из многих собрал городов он Вместе со псами. Не справиться было с ним малою силой: Был он огромен и многих возвел на костер погребальный. Шум великий и битву о нем возбудила богиня, Об голове и о шкуре щетинистой грозного вепря Между куретами и этолийцами, сильными духом. Долго, пока Мелеагр многомощный участвовал в битвах, Плохо куретским войскам приходилось, и были не в силах В поле вне стен оставаться они, хоть и было их много. Но охватил Мелеагра могучего гнев, при котором Сильно вздувается сердце в груди и у самых разумных. Гневаясь сердцем жестоко на милую матерь Алфею, Он у супруги законной лежал, Клеопатры прекрасной, От Евенины рожденной, прекраснолодыжной Марпессы, И от Идаса, который в то время средь всех земнородных Самый могучий был муж. За жену молодую Марпессу На самого Аполлона властителя лук свой он поднял. С этого времени в доме отец и почтенная матерь Дочь Алкионой прозвали, на память о том, что и матерь, Горькую долю неся Алкионы, страдалицы-птички, Плакала целые дни, как ее Стреловержец похитил. Он у супруги лежал, - переваривал гнев душевредный, Гнев свой на мать за проклятье: богов она в горе молила, Чтобы ему отомстили они за убитого брата. В землю, кормящую многих, она ударяла руками, С воплем молила Аида и страшную Персефонею, Став на колени и груди свои обливая слезами, Смерть ее сыну послать. И Эриния с сердцем немягким, В мраке ходящая, просьбу ее услыхала в Эребе... Вскоре вкруг стен калидонских раздалися крики и грохот Башен, громимых врагом. Старики-этолийцы молили, Самых почтенных к нему посылали жрецов, чтобы вышел И защитил их. Подарок великий ему обещали: На плодороднейшей части из всей калидонской равнины Взять в пятьдесят ему гий предлагали участок прекрасный. Под виноградником пышным была половина участка, И половина - пустая, пригодная очень для пашни. Много его умолял конеборец Иней престарелый, Сам до порога поднявшись его почивальни высокой; В створки дверей он стучал и с мольбами к нему обращался. Много и сестры его, и почтенная мать умоляли. Больше еще лишь упорствовал он. И друзья убеждали, Чтимые им наиболе во всем Калидоне прелестном. Но ничего его сердца в груди не склонило, доколе Не затряслась его спальня от страшных ударов, куреты Не поднялися на стены и город не вспыхнул пожаром. Стала тогда умолять Мелеагра жена молодая. Горько рыдая, она ему все рассказала, - какие В городе, взятом врагами, на жителей рушатся беды: Граждан в жилищах их режут, огонь пожирает весь город, В плен и детей увлекают, и жен, подпоясанных низко. Тут взволновался он духом, услышав о страшных деяньях, Бросился вон и в доспехи блестящие стал облачаться... Так отвратил он погибельный день от сограждан, отдавшись Голосу сердца. А он никаких еще ценных подарков Не получил. И без них отразил угрожавшую гибель. Ты ж не задумай такого в уме своем, пусть не направит Бог твои мысли на это, мой милый! Ведь было бы хуже В бурном пожаре спасать корабли. Так прими же подарки, Выйди! И станут тебя почитать, словно бога, ахейцы. Если ж в убийственный бой по нужде, без подарков, ты вступишь, Чести такой уж не будет, хотя б ты врагов и отбросил". Старому Фениксу так отвечал Ахиллес быстроногий: "Феникс, мой дедушка старый, питомец богов, не нуждаюсь В этой я чести. И так почитаем я волею Зевса. Честь эту возле судов сохраню я, доколе дыханье Будет в груди у меня и могучие движутся ноги. Слово другое скажу, и запомни его хорошенько. Сердце смущать перестань мне, крушась и скорбя предо мною Во угожденье герою Атриду. Его ты не должен Столько любить, чтоб не стать ненавистным тому, кем любим ты. Лучше б со мной огорчал ты того, кто меня огорчает! Царствуй со мной наравне, и чести прими половину. Эти ответ отнесут Агамемнону. Ты же останься. Переночуешь на мягкой постели, а завтра с зарею Вместе подумаем, плыть ли домой, или здесь оставаться". Так произнесши, Патроклу безмолвно бровями мигнул он Фениксу мягкое ложе постлать, чтоб ушли поскорее Все остальные из ставки его. И поднялся с сиденья Теламонид богоравный Аякс и сказал Одиссею: "Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многоумный! Что же, пойдем! Как я вижу, желаемой цели беседы Этим путем не достигнуть. Данайцам как можно скорее Нужно ответ объявить, хоть и мало он радостен будет. Нас ожидая, данайцы сидят. Ахиллес быстроногий Дикую в сердце вложил, за предел выходящую ярость. Духом жестокий, он дружбы товарищей знать не желает, - Дружбы, какою мы в стане его отличали пред всеми. Жалости нет в нем! Ведь даже и брат за убитого брата Вознагражденье берет, и отец за умершего сына! И средь народа убийца живет, заплатив, сколько нужно. Пеню же взявший, и мстительный дух свой, и гордое сердце, - Все укрощает. Тебе же бессмертные сделали боги Дух несмягчимым и злобным, - и все из-за девушки только! Но ведь тебе мы их семь предлагаем, и самых красивых! Много и прочих подарков! Так сделайся ж ты милосердней! Хоть своего устыдися жилища! Пришли мы под кров твой, И от всего мы народа пришли! И желаем от сердца Близость и дружбу к тебе проявить, отличив перед всеми". Теламониду в ответ сказал Ахиллес быстроногий: "Богорожденный Аякс Теламоний, властитель народов! Кажется мне, говорил ты как будто вполне откровенно. Но раздувается сердце от гнева, как только припомню, Как пред лицом аргивян обесчестил меня Агамемнон. Будто какой-нибудь я новосел-чужеземец презренный! Нет, отправляйтесь назад и ему мой ответ передайте: Думать начну я о битве кровавой, скажите, не раньше, Чем крепкодушным Приамом рожденный божественный Гектор К нашему стану придет и к черным судам мирмидонским, Смерть аргивянам неся и огнем корабли истребляя. Здесь же, у ставки моей, пред моим кораблем чернобоким, Думаю, Гектор от боя удержится, как ни желал бы". Так говорил он. И каждый, свой кубок двуручный поднявши, Возлил богам. И пошли вдоль судов во главе с Одиссеем. Тотчас Патрокл приказал как товарищам, так и рабыням Фениксу мягкое ложе постлать, как можно скорее. Жены, ему повинуясь, постлали, как им приказал он, - Шкуры овечьи, подушку и тонкие ткани льняные. Там и улегся старик, дожидаясь божественной Эос. Сам Ахиллес почивал в глубине своей ставки прекрасной. Подле него возлежала плененная им лесбиянка, Форбанта, дочь Диомеда, прекрасноланитная дева. Лег и Патрокл на другой стороне, и при нем возлежала Легкая станом Ифида; ее Ахиллес ему отдал, Город взявши царя Ениея, возвышенный Скирос. Те же, едва очутились у ставки владыки Атрида, Встречены были сынами ахейцев; они поднялися, Кубки держа золотые, и жадно расспрашивать стали. Первым расспрашивать начал владыка мужей Агамемнон: "Ну, Одиссей, расскажи нам, великая слава ахейцев, Хочет ли он от судов отразить пожирающий пламень? Иль отказался и все еще гнев его духом владеет?" Сыну Атрея в ответ сказал Одиссей многостойкий: "О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Нет, не желает вражды погасить он. Сильнее, чем прежде, Гневаясь, он и тебя, и подарки твои отвергает. И предлагает, чтоб вместе с ахейцами сам ты подумал, Как защитить корабли и ахейский народ утесненный. Сам же грозится, что завтра, лишь только заря засияет, На море все он суда обоюдовесельные спустит. Также и всем остальным он советует это же сделать: Плыть поскорее домой. Вы конца, говорит, не дождетесь Трои высокой; над нею широкогремящий Кронион Руку свою распростер, и народы ее осмелели. Так он сказал. Вот и эти, что были со мной, подтвердят вам, - Сын Теламона и двое глашатаев, умные оба. Феникс же Там ночевать по приказу Пелида остался. Завтра за ним на судах он последует в землю родную, Если того пожелает. Неволить его он не будет". Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли. Речь его их потрясла. Говорил Одиссей очень сильно. Долго сидели безмолвно печальные духом ахейцы. Громкоголосый тогда поднялся Диомед и воскликнул: "О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Лучше б уж ты не просил безупречного духом Пелида, Столько давая даров! Без того уже горд он безмерно, Нынче же в сердце его ты вселил еще большую гордость. Ну, да кончим о нем говорить! Пускай себе едет, Или не едет! Опять он сражаться начнет, если только Сердце прикажет в груди, и бог на сраженье возбудит. Вот что я вам предлагаю, и все мы, давайте, исполним! Спать отправляйтесь теперь, усладив себе милое сердце Пищей, а также вином: от них ведь и сила, и храбрость. Завтра ж, как только на небе блеснет розоперстая Эос, Выстрой быстро, Атрид, пред судами и конных, и пеших, Дух ободри им и сам впереди между первых сражайся". Так говорил он. С большим одобреньем внимали владыки, Смелому слову дивясь Диомеда, смирителя коней. Все, возлиянье свершивши богам, разошлися по ставкам, Где предалися покою и сна насладились дарами.
10
Сном покоренные мягким, вблизи кораблей своих черных Спали всю ночь напролет остальные вожди всеахейцев. Только пастырем войск Агамемноном, сыном Атрея, Сладкий сон не владел. Волновался он множеством мыслей. Так же, как молнией блещет супруг густокудренной Геры, Сильный дождь несказанный готовя, иль град, или вьюгу В дни, когда уже снегом повсюду засыпало пашни, Или когда он огромную пасть у войны разверзает, - Так из сердечных глубин испускал непрерывные вздохи Сын Атрея, и внутренность вся у него трепетала. Часто поглядывал он на простор илионской равнины И удивлялся несчетным огням, что горели пред Троей, Звукам свирелей и флейт и немолчному шуму людскому. Взглянет потом на свои корабли и на войско ахейцев, - В волосы пальцы запустит, и вырвет клоки, и поднимет К вышнему Зевсу. И стонет он тяжко возвышенным сердцем. Вот наилучшим какое ему показалось решенье: С Нестором, сыном Нелея, как можно скорей повидаться И сообща с ним придумать какое-нибудь понадежней Средство, которое всем бы данайцам дало избавленье. Встал Агамемнон с постели своей и в хитон облачился, К белым ногам привязал красивого вида подошвы, Сверху на плечи набросил до пят доходившую шкуру Рыжего льва и копье захватил в многомощную руку. Страхом таким же и царь Менелай волновался. На веки Сон и ему не садился. Боялся он, как бы ахейцы Не пострадали, - они, кто чрез влагу великую моря Ради него устремились на Трою с войной дерзновенной. Прежде всего он покрыл леопардовой шкурою пестрой Спину широкую, взял и на голову шлем свой надвинул, Медью блестящий, копье захватил в многомощную руку, Встал и отправился к брату, который верховным владыкой Над аргивянами был и, как бог, почитался народом. Брата застал он прекрасный доспех надевавшим на плечи Возле кормы корабля. И рад ему был Агамемнон. Первым могучеголосый к нему Менелай обратился: "Ты для чего, дорогой, снаряжаешься? Или к троянцам Хочешь послать на разведку кого из товарищей наших? Страшно боюсь я, чтоб кто не взялся за подобное дело И не пошел бы один в неприятельский стан на разведку Чрез амвросийную ночь: человек дерзкосердный он будет!" Так отвечал Менелаю владыка мужей Агамемнон: "Очень с тобою нуждаемся мы, о, питомец Зевеса, В добром совете, который принес бы защиту и спас бы Рать аргивян и суда. Изменилося зевсово сердце! Жертвами, видно, своими весьма угодил ему Гектор! Я никогда не видал и такого рассказа не слышал, Чтобы один человек столько ужасов за день придумал, Сколько ахеянам Гектор, любезный богам, причиняет Собственной силою, - Гектор, не сын ни богини, ни бога? Дел натворил он, которых, я думаю, долго и долго Нам не избыть, аргивянам: такие он беды принес нам. Вот что, однако: беги поскорей к кораблям, позови-ка Идоменея с Аяксом, а сам я отправлюсь к Нелиду Нестору и попрошу его встать, - не захочет ли старец Стражи священный отряд посетить, приказанья отдать им. Нестору больше всего они будут послушны: над стражей Сын его - главный начальник совместно с вождем Мерионом,, Идоменеевым другом, - поставили их во главе мы". К брату могучеголосый тогда Менелай обратился: "Что же ты словом своим мне прикажешь и что повелишь мне?* Там ли остаться, у них, твоего ожидая прихода, Или обратно сюда прибежать, передав приглашенье?" Снова ответил ему повелитель мужей Агамемнон: "Там оставайся. А то мы еще разминемся друг с другом В сумраке ночи: немало дорог в нашем стане пространном. Всех, как пойдешь, окликай, приказывай всем, чтоб не спали, Каждого встречного мужа зови по отцу и по роду, Будь поприветливей с каждым, ни с кем не держися надменно.. Нам и самим потрудиться приходится: тяжесть такую Зевс-Кронион при самом рождении нам предназначил". Брату так он сказал и отправил, подробно наставив. Сам же отправился к сыну Нелея, владыке народов. Старца нашел он при черном его корабле и при ставке В мягкой постели. Доспехи узорные рядом лежали, - Выпуклый щит, два острых копья и шлем светозарный. Подле и пояс всецветный лежал. Надевал его старец, В мужегубительный бой вести снаряжаясь народ свой:, Горестной старости он нисколько еще не поддался. Нестор, на локоть опершись и голову с ложа поднявши, Сыну Атрея сказал и начал выспрашивать словом: "Кто ты? Зачем ты один меж судами по лагерю бродишь В сумраке ночи, когда остальные покоятся люди? Ищешь кого из товарищей ты иль сбежавшего мула? Не подходи ко мне молча, откликнись. Чего тебе нужно?" Тотчас ответил ему повелитель мужей Агамемнон: "Нестор, Нелеем рожденный, великая слава ахейцев! Знай, пред тобою - Атрид Агамемнон, кого наиболе Зевс отягчил непрерывной заботой, покуда дыханье Есть в груди у меня и милые движутся ноги. Так я блуждаю. Мне сладостный сон на глаза не садится. Полон заботами я о войне и о бедах ахейских. Страх меня сильный берет за данайцев, и дух мой не в силах Твердость свою сохранять. Я в волнении. Сердце готово Выскочить вон из груди, и трепещут блестящие члены. Если ты что замышляешь, - ведь сон и к тебе не приходит, - Вместе отправимся к страже, посмотрим с тобою, - быть может, Сил у нее с утомленьем и сном нехватило бороться, Все позаснули, забыв совершенно о строгой стороже. А неприятель совсем недалеко, и знать мы не можем, Не замышляет ли он и средь ночи напасть на ахейцев". Нестор, наездник геренский, ответил Атрееву сыну: "Сын многославный Атрея, владыка мужей Агамемнон! Замыслы Гектора Зевс промыслитель едва ли исполнит Все, на какие надеется он. И его удручит он Горем, пожалуй, и большим, когда Ахиллес быстроногий Милое сердце свое отвратит от тяжелого гнева. Рад я итти за тобою. Пойдем же и прочих разбудим, - Славного грозным копьем Диомеда, царя Одиссея, Быстрого в беге Аякса и мощного сына филея. Вот бы кому-нибудь также пойти, пригласить на собранье Равного богу Аякса с владыкою Идоменеем. Их корабли на конце становища, отсюда не близко. Но Менелая, хоть он мне и друг, хотя его чту я, - Все ж укорю. И, - сердись, не сердись, - от тебя я не скрою: Он себе спит и тебя одного заставляет трудиться! Должен бы он средь героев и сам потрудиться сегодня, Всех умолять их: нужда неизбывная нынче настала". Снова ответил ему повелитель мужей Агамемнон: "Сам я в другое бы время просил пожурить Менелая. Часто бывает медлителен он, не желает трудиться, - Не потому, что он так уже вял или разумом скуден, - Но на меня он глядит и ждет моего начинанья. Нынче же, раньше меня пробудившись, ко мне он явился. Тех я послал его звать, о которых как раз говорил ты. Но поспешим. Мы застанем, я думаю, их середь стражи Пред воротами; туда приказал я им всем собираться". Нестор, наездник геренский, Атрееву сыну ответил: "Ну, если так, то никто из ахейцев не станет сердиться Или не слушаться, если он что им велит и предпишет". Так он промолвил и тело одел себе мягким хитоном, К белым ногам привязал красивые видом подошвы, После, набросив пурпуровый плащ, застегнул его пряжкой, - Плащ свой широкий, двойной, покрытый пушистою шерстью; Крепкое в руки копье захватил, заостренное медью, И торопливо пошел вдоль судов меднолатных ахейцев. Первым из всех Одиссея, по разуму равного богу, Нестор, наездник геренский, от сна разбудил, закричавши Голосом громким. До сердца проник ему несторов голос. Вышел из ставки своей Одиссей и спросил подошедших: "Что вы по лагерю бродите здесь одни меж судами Чрез амвросийную ночь? Иль нужда уж такая явилась?" Нестор, наездник геренский, тотчас Одиссею ответил: "Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многоумный! Ты не сердись: одолело ахейцев великое горе! Следуй за нами, разбудим еще и других, с кем могли бы Вместе мы обсудить, бежать ли нам, или сражаться". Так он сказал. Одиссей многоумный, войдя в себе в ставку, Щит узорный повесил вкруг плеч и отправился с ними. К сыну Тидея пошли и нашли Диомеда лежащим Одаль от ставки, с оружьем. Товарищи около спали. Им изголовьем служили щиты. Были воткнуты копья Древками в землю и прямо стояли, и медь их далеко, Молнии Зевса подобно, во мраке блистала. Герой же Спал в середине на шкуре быка, обитателя поля. Под головою Тидида ковер находился блестящий. Нестор, наездник геренский, к нему подошел и, ногою Тронув, от сна разбудил, торопить и корить его начал: "Встань, сын Тидея! Ужели всю ночь почивать собрался ты? Иль не слыхал, что троянцы, заняв возвышенье равнины, Близко стоят у судов и лишь узкое место нас делит?" Так он сказал. Пробудился Тидид и, поспешно вскочивши, Нестору, сыну Нелея, слова окрыленные молвил: "Больно уж яр ты, старик! Ни на миг ты покоя не знаешь! Разве других, помоложе, ахейских сынов не нашлось бы, Кто бы вождей разбудил одного за другим, обошедши Лагерь ахейцев? Тебя ничего, как я вижу, не сдержит!" Нестор, наездник геренский, тотчас Диомеду ответил: "Все это, сын мой, сказал ты умно и вполне справедливо. Храбрые есть у меня сыновья, и под властью моею Много народу, - нашлось бы, кому созывать на собранья. Слишком однако большая беда одолела ахейцев. На острие мечном уже колеблется общая участь, - Жалкая ль гибель постигнет ахейских сынов, иль спасенье. Но поспеши же и сына Филеева с быстрым Аяксом Сам подними, раз меня ты жалеешь: ведь ты и моложе". Тотчас же львиною шкурой покрыл Диомед себе плечи, - Рыжей большой, доходившей до пят, и, копье захвативши, Быстро пошел, и вождей разбудил, и привел их с собою. Вскоре вожди замешались в средину собравшейся стражи И не в дремоте они предводителей стражи застали: Бодрствуя вся целиком, с оружием стража сидела. Так же, как псы у овчарни овец стерегут в беспокойстве, Смелого зверя услышав, который чрез горные дебри По лесу к овцам подходит; тревога и шум неумолчный Между собак и людей возникают, и сон пропадает; Так же пропал усладительный сон и с ресниц у ахейцев, Стан охранявших в ту грозную ночь; беспрестанно на поле, Слушая, взоры бросали они, не идут ли троянцы. В радость пришел, увидав их, старик и подбадривать начал, Громко окликнул и с речью крылатою к ним обратился: "Так! Стерегите получше, ребятки! Никто и не думай, Стоя на страже, заснуть! Не порадуем этим троянцев!" Так он сказал и чрез ров перешел. А за Нестором следом Ров перешли и вожди, приглашенные им для совета, Также блистательный Несторов сын с Мерионом Молидом: Сами вожди для совета и их пригласили с собою. Вырытый ров перешедши глубокий, нашли они в поле Чистое место, где поле осталось свободным от трупов. Гектор могучий назад повернул от этого места, Гибель неся аргивянам, покуда их ночь не покрыла. Там они сели и стали вести меж собой разговоры. Нестор, наездник геренский, с такой обратился к ним речью: "Нет ли, друзья, между вами, кто б мог, на свое положившись Смелое сердце, пробраться тихонько к надменным троянцам, Чтобы кого из врагов захватить где-нибудь возле стана Или, быть может, подслушать какой разговор средь троянцев, - Что замышляют они меж собою: и дальше ль желают Здесь оставаться, вблизи кораблей, или в город обратно Думают все возвратиться, уж раз укротили ахейцев? Если б кто это разведал и к нам невредимым вернулся, Славу великую он получил бы по всей поднебесной Между людьми и наградой подарок имел бы прекрасный: Сколько ни есть над судами у нас тут начальников храбрых, Каждый из них наградит его черной овцою с сосущим Малым ягненком; ни с чем не сравнимо такое богатство! Будет на всех он пирах и на празднествах гостем желанным". Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли. Вдруг Диомед между ними промолвил могучеголосый: "Нестор, меня побуждает мой дух и отважное сердце В лагерь проникнуть враждебных мужей, находящийся близко. Если б, однако, со мной и другой кто итти согласился, Было бы мне веселее и много смелее на сердце. Ежели двое идут, то придумать старается каждый, Что для успеха полезней. А что бы один ни придумал, Мысль его будет короче, и будет решенье слабее". Так промолвил он. Многим желалось итти с Диомедом: Два желали Аякса, отважные слуги Ареса, Вождь желал Мерион, Фрасимед желал очень сильно, Славный желал Атреид Менелай, знаменитый копейщик; Также желал Одиссей к неприятелю в лагерь проникнуть, Смелый: всегда у него на опасности сердце дерзало. К ним обратился тогда владыка мужей Агамемнон: "О Тидеид Диомед, мне из всех наиболее милый; Спутника выбери сам ты, какого себе пожелаешь И наилучшим какого сочтешь: ведь желающих много. Но не стесняйся при этом, не сделай, чтоб лучший остался, Не выбирай, кто слабей, из неловкости, чтоб не обидеть, Не руководствуйся родом, какой бы он царственный ни был". Так промолвил. Страшился за русого он Менелая. Снова тогда Диомед промолвил могучеголосый: "Раз вы товарища мне самому предлагаете выбрать, - Как же тогда мне забыть о любимце богов Одиссее? С жаром за все он берется, и мужествен дух его твердый Во всевозможных трудах. И любим он Палладой-Афиной. Если со мной он пойдет, из огня горящего оба Мы бы могли воротиться назад, до того он находчив!" Тотчас ответил ему Одиссей, в испытаниях твердый: "Слишком меня ни хвали, ни хули, Тидеид благородный! Ты говоришь ведь ахейцам, - они ж хорошо меня знают. Что же, пойдем! Уж кончается ночь, и заря недалёко, Звезды продвинулись сильно; дорогу на целых две части Ночь совершила, одна только третья нам часть остается". Так говоря, надели оружие грозное оба. Меч Диомеду двуострый отдал Фрасимед многохрабрый - Собственный меч Диомед оставил около судна; Отдал и щит и покрыл его голову кожаным шлемом, - Шлемом без гребня, без гривы, который зовется "катетикс". Юноши голову шлемом подобным себе покрывают. Вождь Мерион же отдал Одиссею и лук, и колчан свой, Отдал и меч, и покрыл его голову кожаным шлемом; Крепко внутри он сплетен был из многих ремней, а снаружи Белые были клыки белозубого вепря нашиты Густо с обеих сторон, и туда, и сюда простираясь В стройных, красивых рядах; подкладкой же войлок являлся. Из Елеона Автолик похитил тот шлем, проломавши Крепкую стену в жилище Аминтора, сына Ормена; В Скандию шлем передал киферийцу он Амфидаманту, Амфидамант подарил его Молу, как милому гостю, Тот же носить его сыну отдал своему Мериону. Этим-то шлемом теперь голова Одиссея оделась. После того как надели оружие грозное оба, Двинулись оба в дорогу, оставив старейшин на месте. Доброе знаменье им ниспослала Паллада-Афина, - Цаплю по правую руку, вблизи от дороги. Средь ночи Птицы они не видали глазами, но слышали крики. Ею обрадован был Одиссей и взмолился к Афине: "Дочь Эгиоха-Кронида, внемли мне! Всегда ты, богиня, Мне во всех помогаешь трудах; от тебя не скрываю Я никаких начинаний. Теперь мне твоя благосклонность Больше нужна, чем обычно. О, дай мне к судам возвратиться, Дело великое сделав на долгое горе троянцам!" Начал вторым и Тидид ей молиться могучеголосый: "Слух преклони и ко мне, необорная дочь Громовержца! Спутницей будь мне, какою была ты Тидею в то время, Как от ахейцев пошел мой родитель посланником в Фивы. Меднодоспешных ахейцев оставивши возле Асопа, В Фивы с мирными он направлялся речами к кадмейцам, Но, возвращаясь обратно, ужасные вещи придумал Вместе с тобою, богиня, с твоей благосклонной подмогой. Так же и мне помоги, и меня охрани благосклонно. Широколобую в жертву тебе годовалую телку Я принесу, под ярмом не бывавшую в жизни ни разу. Позолотив ей рога, я тебе принесу ее в жертву". Так говорили, молясь. И вняла им Паллада-Афина. После того как молитву окончили к дочери Зевса, Двинулись в путь они оба, как львы, середь сумрака ночи Полем убийства, по трупам, оружью и лужам кровавым. Но и троянцам своим не позволил божественный Гектор Сну предаваться; созвал на собранье он всех наилучших, Кто выдавался средь граждан как вождь или мудрый советник. Вместе созвав, предложенье разумное Гектор им сделал: "Кто б между вас за награду великую мне обещался Дело одно совершить? А награда достойная будет: Дам я ему колесницу и пару коней крепконогих, - Лучших, какие найдутся пред всеми судами ахейцев, - Если б дерзнул кто-нибудь, получивши и славу при этом, Тайно к судам быстроходным пробраться и там поразведать: Так же ли черные их корабли стерегутся, как прежде, Или же, нашей рукой укрощенные, между собою Держат совет аргивяне о бегстве, и темною ночью Стражи нести не желают, трудом пресыщенные тяжким". Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли. Был меж троянцами некто Долон, рожденный Евмедом, Вестником богохранимым, и золотом, медью богатый, - Очень на вид человек непригожий, но на ноги быстрый. Он у отца меж пятью дочерьми был единственным сыном. С речью такою к троянцам и Гектору он обратился: "Гектор, меня побуждает мой дух и отважное сердце Близко к судам быстроходным пробраться и все там разведать. Ты же, прошу я тебя, этот скипетр подняв, поклянися Тех быстролетных коней с колесницею медноузорной Мне подарить, что Пелида бесстрашного носят в сраженьях. Небесполезный я буду разведчик и лучше, чем ждешь ты. В стан забираться я буду все дальше, пока не достигну Агамемнонова судна: наверно, вожди там ахейцев Держат совет меж собою, бежать ли им, или сражаться". Так говорил он, и Гектор, взяв скипетр в руки, поклялся: "Будь мне свидетелем Зевс, супруг громомечущий Геры! Ездить на тех лошадях ни один из троянцев не будет; Станешь один только ты, говорю я, на них красоваться!" Клятва ложной была, но Долона она подбодрила. Тотчас колчан и изогнутый лук он набросил на плечи, Сверху закутался в шкуру косматую серого волка, Голову шапкой хорьковой покрыл и, копье захвативши, Быстро от стана пошел к кораблям. Но назад воротиться Не суждено ему было, чтоб Гектору вести доставить. Толпы троянских мужей и коней за собою оставив, Он по дороге пошел. Подходящего скоро заметил Богорожденный герой Одиссей и сказал Диомеду: "К нам человек там какой-то подходит от стана троянцев. Кто он, - не знаю. Собрался ль о наших судах он разведать, Или ограбить кого из убитых, лежащих на поле? Вот что: сначала позволим ему по равнине немного Нас миновать; а потом, из засады набросившись сразу, Схватим мгновенно его. Если ж нас он ногами обгонит, - Помни, все время тесни к кораблям его нашим от стана, Пикой грозя, чтобы он не успел убежать к Илиону". Так сговорившись, они близ дороги меж грудами трупов Оба приникли. В своем безрассудстве он мимо пронесся. Но лишь прошел расстоянье, которое мулы проходят Без передышки под плугом (они несравненно пригодней Плуг составной волочить, чем волы, по глубокому пару), - Бросились следом герои. Он стал было, топот услышав: В сердце подумал своем, что товарищей топот он слышит, Посланных Гектором вслед, чтоб его воротили обратно. Те от него на полет уж копья находились иль меньше. Вдруг он врагов разглядел и на быстрых ногах обратился В бегство. Они же стремглав за троянцем пустились в погоню. Так же, как две острозубых собаки охотничьих гонят Лань или зайца, на них наседая без отдыха сзади, Местом лесистым, а те убегают с блеяньем и визгом, Так Диомед и герой Одиссей, городов разрушитель, Гнали упорно троянца? его отрезая от стана. Он подбегал к кораблям, уже близкий к тому, чтоб смешаться С стражей ахейской, но силу вдохнула Афина Тидиду, Чтобы никто из ахейцев, поспевши скорей, не хвалился, Что ниспровергнул троянца, Тидид же вторым бы явился. Смаху занесши копье, закричал Диомед многомощный: "Или стой, или пикой тебя я настигну, и будешь Очень недолго ты ждать от руки моей гибели жалкой!" Крикнул и пику в троянца пустил, промахнувшись нарочно. Гладкая пика над правым плечом пролетела и в землю Жалом вонзилась пред ним. На месте он стал неподвижно, Дрожь охватила его, и зубы во рту застучали, Бледен от страха он стал. Подбежали они, задыхаясь, За руки крепко схватили. Долон им сказал со слезами: "В плен возьмите меня! А я себя выкуплю. Дом мой Золотом, медью богат и для выделки трудным железом. С радостью даст вам отец за меня неисчислимый выкуп, Если услышит, что в стане ахейцев живой нахожусь я". Сыну Евмеда в ответ сказал Одиссей многоумный: "Не беспокойся и дух не тревожь себе мыслью о смерти. Вот что, однако, скажи, - но скажи мне вполне откровенно: Ты для чего тут один к кораблям пробираешься нашим Темною ночью, когда остальные покоятся люди? Хочешь ограбить кого из убитых, лежащих на поле? Или ты Гектором выслан, чтоб высмотреть все хорошенько Перед судами ахейцев? Иль собственным сердцем ты послан?" Так ответил Долон, и дрожали под ним его ноги: "Гектор мой ум помрачил, надававши мне много посулов. Однокопытных коней с колесницей узорчато медной Славного сына Пелея он мне подарить обещался И через быструю черную ночь приказал мне пробраться Близко к ахейским враждебным мужам, чтобы все там разведать" Так же ли черные ваши суда стерегутся, как прежде, Или же, нашей рукой укрощенные, между собою Держите вы совещанье о бегстве и темною ночью Стражи нести не хотите, трудом пресыщенные тяжким". Так, улыбнувшись, ответил ему Одиссей многоумный: "Сердце твое, как я вижу, не малых даров возжелало: Коней отважного духом Пелеева сына! Те кони Неукротимы. Смирять ни один из людей их не в силах, Только один Ахиллес, рожденный бессмертной богиней. Вот что скажи мне теперь, и смотри, отвечай откровенно: Где, отправляясь, оставил ты Гектора, пастыря войска? Где у него боевые доспехи, где быстрые кони? Где расположена стража троянцев и где их ночлеги? Что замышляют они меж собою, - желают и дальше Здесь оставаться, вблизи от судов, или в город обратно Думают все возвратиться, уж раз укротили ахейцев?" Сын Евмеда Долон опять Одиссею ответил: "Также и это тебе расскажу я вполне откровенно. Созвал совет многолюдный с мужами советными Гектор Возле могилы, в которой божественный Ил похоронен, Дальше от шума. Но стражи, герой, о которой спросил ты, Нет никакой, чтоб особенно как-нибудь стан- охраняла. Все же огни, что ты видишь, - троянские; в этом нужда им; Все они бодрствуют в стане и все убеждают друг друга Крепче охрану держать. А союзники славные Трои Спят беззаботно, троянцам одним предоставив охрану, Так как поблизости нет здесь у них ни детей, ни супруг их". Так, ему отвечая, сказал Одиссей многоумный: "Как же союзники, -вместе с троянцами спят вперемежку Или отдельно от них? Расскажи поподробней, чтоб знать мне". Сын Евмеда Долон опять Одиссею ответил: "Также и это тебе расскажу я вполне откровенно: К морю - карийцев отряды, стрелков криволучных пеонов, Также лелегов, кавконов, пеласгов божественных войско; Место близ Фимбры досталось ликийцам, и гордым мисийцам, И укротителям коней фригийцам, и храбрым меонам. Но для чего у меня вам разведывать порознь о каждом? Если желаете оба в троянское войско проникнуть, - Вот новопришлые, с краю, отдельно от прочих, - фракийцы. С ними и царь их находится, Рее, Эйонеем рожденный. Видел его я коней, величайших, прекраснейших видом. Снега белее они, быстротою же ветру подобны; Золотом и серебром колесница богатая блещет; Сам же он прибыл сюда в золотых, огромных доспехах, Дивных для взора, которых не людям, подверженным смерти, Больше всего подобало б носить, а бессмертным богам лишь. Ну, а меня отведите теперь к кораблям быстролетным Или свяжите и в узах жестоких на месте оставьте, Чтобы, сюда воротившись, могли вы увериться сами, Правда ль было все то, что сказал я вам, или неправда". Грозно взглянув на него, Диомед ответил могучий: "Дум у меня о спасеньи, Долон, не влагай себе в сердце, Раз ты нам в руки попался, - хоть вести твои и прекрасны. Если тебе мы свободу дадим и обратно отпустим, Позже, наверно, опять ты придешь к кораблям нашим быстрым, Чтобы разведать о нас либо с нами открыто сразиться. Если ж, рукою моею сраженный, свой дух ты испустишь, То никогда уже больше бедой для ахейцев не будешь". Тот мускулистой рукой за его подбородок схватился И собирался молить. Но мечом Диомед размахнулся, Прямо по шее ударил и оба рассек сухожилья. В пыль голова покатилась, еще бормотать продолжая. Сняли с его головы хорьковую шапку герои, Волчью шкуру забрали, копье и лук изогнутый. Все это поднял высоко Афине добычнице к небу Царь Одиссей богоравный и, жарко моляся, воскликнул: "Радуйся жертве, Афина! Тебе мы всегда на Олимпе Первой меж всеми дары принесем! Но еще, о богиня, Нас проводи до фракийских мужей, к их коням и ночлегу!" Так говорил Одиссей и, высоко вознесши добычу, На тамариске повесил и сделал то место приметным, Кучу нарвав тростнику и густых тамарисковых веток, Чтобы во мраке найти это место, назад возвращаясь. Сами ж пустились вперед по доспехам и лужам кровавым. Вскоре подкрались к фракийцам у края троянского стана. Спали фракийцы, трудом пресыщенные. Возле - доспехи В три расположены были ряда в превосходном порядке, Видом прекрасные. Пара коней перед каждым стояла. Рес почивал в середине. Его быстроногие кони Были ремнями привязаны сзади к скобе колесницы. Первым увидев его, Одиссей указал Диомеду: "Вот он тот муж, и вот они кони, Тидид, о которых Только что нами убитый троянец Долон говорил нам. Ну-ка, могучую силу свою прояви! Не годится Праздно с оружьем стоять. Отвяжи-ка коней поскорее! Или мужей избивай. А я о конях позабочусь". Так говорил он. И силу вдохнула Афина в Тидида. Начал рубить во все стороны он. Поднялись отовсюду Стоны мечом пораженных. Земля закраснелась от крови. Так же, как лев, подобравшись во тьме к беспастушному стаду, К овцам иль козам, на них устремляется, злое замыслив, - Так на фракийских мужей Диомед могучий бросался. Он их двенадцать убил. Меж тем Одиссей многоумный Каждого мужа, который мечом был зарублен Тидида, За ногу сзади схватив, выволакивал быстро из ряда С целью такою в уме, чтоб легко лошадей пышногривых Вывести было возможно, чтоб сердцем они не дрожали, Если б еще без привычки на труп довелось наступить им. Так, наконец, до царя добрался Диомед многомощный. Сладостной жизни лишил он тринадцатым Реса владыку, Тяжко дышавшего: сон в ту ночь ему снился ужасный. (Встал Диомед над его головою, по мысли Афины.) Однокопытных коней отвязал Одиссей многостойкий, Вместе ремнями связал и на место свободное вывел, Луком своим подгоняя; бича же блестящего в руку В мысль не пришло ему взять из узорнорезной колесницы. Знак желая подать Диомеду, тихонько он свистнул. Тот же стоял, размышляя, какую еще ему сделать Дерзость: то ль колесницу, где было оружие Реса, Выкатить, взявшись за дышло, иль вынести, вверх приподнявши, То ли побольше еще и мужей рядовых уничтожить? В сердце он так размышлял, но внезапно богиня Афина Близко предстала пред ним и сказала Тидееву сыну: "Вспомнить пора о возврате назад, к кораблям крутобоким, Сын удалого Тидея, - чтоб к ним беглецом не вернуться, Если троянцев разбудит другой кто-нибудь из бессмертных". Так говорила Афина. И голос узнал он богини. Быстро вскочил на коней. Одиссей же их луком ударил. И понеслися они к кораблям быстролетным ахейцев. Не был слепым наблюдавший за всем Аполлон сребролукий: Видел, как следом Афина идет за Тидеевым сыном. Гневом к Афине горя, он спустился в троянское войско И разбудил средь фракийцев советника Гиппокоонта, Брата двоюродного Реса. От сна он тотчас пробудился, Место увидел пустым, где быстрые кони стояли, Бьющихся в судоргах страшных увидел мужей перебитых, И зарыдал, и товарища звать принялся дорогого. Подняли крики и шум несказанный по стану троянцы; Все сбежались смотреть на страшное дело, какое Мужи свершили и после к судам удалились ахейским. Те же примчались туда, где убит был лазутчик троянский. Там удержал Одиссей богомилый коней быстроногих. Сын же Тидея спрыгнул и, кровавые снявши доспехи, В руки подал Одиссею и, снова вскочивши на лошадь, Коней обоих хлестнул. И они полетели охотно К черным судам крутобоким, - туда и самим им хотелось. Нестор первым из всех услышал их топот и молвил: "О дорогие друзья, о вожди и советники войска! Правду ль скажу, ошибусь ли? Но сердце велит говорить мне. В уши ударил мне топот стремительно скачущих коней. Если бы то Одиссей с Диомедом могучим так скоро Однокопытных пригнали коней от троянского стана! Страшно, однако, я сердцем боюсь, не они ль пострадали, - Лучшие меж аргивян, - в оглушительной схватке с врагами". Слова не кончил всего он, когда уж они прискакали. Наземь с коней соскочили. Ахейцы навстречу в восторге Кинулись, правой рукой их и словом приветствуя сладким. Первым их Нестор, наездник геренский, расспрашивать начал: "Сын знаменитый Лаэрта, великая слава ахейцев! Как, скажи мне, вы этих коней захватили? Пробрались В лагерь троянцев? Иль бог подарил повстречавшийся с вами? Страшно похожи они на лучи светозарного солнца! Я постоянно сражаюсь с троянцами. Не остаюсь я Праздным вблизи кораблей, хоть боец я уже престарелый. Но я ни разу подобных коней не заметил, не видел. Думаю, бог, вам навстречу явившийся, их даровал вам, Ибо обоих вас любят и Зевс, собирающий тучи, И Эгиохова дочь, совоокая дева Афина". Нестору так, отвечая, сказал Одиссей многоумный: "Нестор, рожденный Нелеем, великая слава ахейцев! Бог, если только захочет, легко и получше, чем эти, Может коней подарить, ибо много нас боги сильнее. Эти ж, которых ты видишь, - недавно прибывшие в Трою Кони фракийцев. Царя их убил Диомед наш бесстрашный, Возле него и двенадцать товарищей, всё наилучших. Нами тринадцатым был убит у судов и лазутчик. Этого сделать ночную разведку средь нашего войска Гектор отправил, а также другие начальники Трои". Так он сказал и за ров перегнал лошадей звуконогих, Гордо смеясь. И, ликуя, за ним устремились ахейцы. К ставке они подошли Диомеда, построенной прочно, И привязали коней поводами ременными к яслям, Возле которых уже Диомеда лихие стояли Кони, пшеницу жуя, по сладости равную меду. Сын же Лаэрта в корме корабельной доспехи Долона, Кровью залитые, спрятал, чтоб в дар принести их Афине. Сами же оба они, погрузившися в волны морские, Пот обмывали обильный, на голенях, шее, вкруг бедер. После того, как волною морской от обильного пота Кожу омыли они, освежив себе милое сердце, Вымылись также еще и в красиво отесанных ваннах. Вымывши тело и маслом его умастивши обильно, Сели они за еду, и кубки в кратер опускали, И возлиянья творили Афине вином медосладким.
11
Рядом с прекрасным Тифоном в постели проснулася Эос И поднялась, чтобы свет принести и бессмертным и смертным. Зевс к кораблям быстролетным ахейцев отправил Эриду Грозную. Знаменье войн в руке у нее находилось. Стала Эрида на черный, огромный корабль Одиссея, Бывший в средине, чтоб голос ее отовсюду был слышен, - В стане Аякса царя, Теламонова славного сына, Так же, как в стане Пелида: на самых концах они оба Стали с судами, на силу и храбрость свою полагаясь. Став на корабль, закричала богиня и сильно, и страшно Голосом зычным. И каждому в грудь заложила ахейцу Силу упорно, не зная усталости, биться с врагами. В это мгновение всем им война показалася слаще, Чем возвращение в полых судах в дорогую отчизну. Громко Атрид закричал, опоясаться в бой призывая Войско ахейцев, и сам в блестящую медь облачился. Прежде всего по прекрасной поноже на каждую голень Он наложил, прикрепляя поножу серебряной пряжкой. Следом за этим и грудь защитил себе крепкой бронею, В давнее время ему поднесенной в подарок Киниром; Ибо до Кипра достигла великая весть, что ахейцы На кораблях собралися итти на троянцев походом. Он ему эту броню подарил, царю угождая. Десять полос в той броне вороненого было железа, Олова двадцать полос, из золота было двенадцать. Иссиня черные змеи до шеи брони простирались, По три с обеих сторон, подобные радугам в туче, Зевсом-Кронидом на небе воздвигнутым в знаменье смертным. На плечи меч свой набросил; сверкали на нем золотые Частые гвозди; ножны, этот меч заключавшие, были Из серебра и спускались с плеча на ремне золоченом. Всепокрывающий поднял он щит, - многопестрый, прекрасный, Буйный; десять кругов на щите том светилося медных; Двадцать сияющих блях оловянных его украшало Белых; и бляха была в середине из ворони черной. Щит головою Горгоны венчался, свирепо глядящей, С ликом ужасным; вокруг головы ее - Ужас и Бегство. Был серебрёный ремень на щите; на ремне извивался Иссиня-черный дракон, и из шеи единой дракона В разные стороны три головы у него выходило. Четырехбляшенный шлем свой надел он, имевший два гребня, С гривою конскою. Страшно над шлемом она волновалась. В руку два крепких копья захватил, повершенные медью, Острые, медь от которых далеко до самого неба Ярко сияла. Афина и Гера ударили громом, Честь воздавая Атриду, царю многозлатной Микены. Каждый тогда конеборец возничему дал приказанье Около рва колесницы удерживать в полном порядке, Сами же все, облачившись в доспехи, пешком торопливо Двинулись. Раньше зари поднялся уже крик неугасный. Опередили возничих они, перед рвом разместившись; Несколько позже поспели возницы. Смятение злое Поднял меж ними владыка Кронид. С высоты из эфира Росу кровавую он ниспослал. Собирался Кронион Много могучих голов отправить в жилище Аида. На возвышеньи равнины с своей стороны и троянцы Строились окрест великого Гектора, Пулидаманта, Окрест Энея, который, как бог, почитался народом, И Антеноровых трех сыновей, - Агенора, Полиба И молодого еще Акаманта, подобного богу. Гектор ходил впереди со щитом, во все стороны равным. Как приносящая гибель звезда - то, меж туч появляясь, Ярко сияет, то в тучах тенистых опять исчезает, Так же и Гектор - то в первых рядах появлялся внезапно, То отдавал приказанья средь задних. И пламенной медью Весь он светился, как молния Зевса отца-Эгиоха. Те же, совсем как жнецы, что на ниве богатого мужа Полосы гонят с обоих концов навстречу друг другу, Густо бросая на землю снопы ячменя иль пшеницы, - Так же сходились троянцев сыны и ахейцев, и яро Бились друг с другом. Никто о погибельном бегстве не думал. Равные головы схватка имела. Ярились, как волки, Воины, радуя глаз многостонной Эриды богини. Только она из богов принимала участие в битве, Прочие все не мешались в нее и спокойно сидели Каждый в доме своем. Прекрасные видом жилища Там находились у них на ущелистых склонах Олимпа. Всеми равно Кронид чернооблачный был осуждаем, Что даровать пожелал он в сражении славу троянцам. Но не печалился этим Отец. В одиночестве полном, Радуясь славе своей, он сидел от богов в отдаленьи, На корабли аргивян и на город троянцев взирая, И на блестящую медь, и на тех, кто губили и гибли. С самого утра все время, как день разрастался священный Тучами копья и стрелы летали, и падали люди. В час же, как муж-лесоруб начинает обед свой готовить, В горной усевшись лощине, когда он уж руки насытил, Лес срубая высокий, и в дух низошло пресыщение, Сердце ж ему охватило желание сладостной пищи, - Силою доблести в час тот прорвали данайцы фаланги, Громко в рядах призывая друг друга. Вперед Агамемнон Ринулся первый и сверг Биенора, владыку народов; Раньше - его, а потом и возницу его Оилея. Этот, спрыгнувши с коней, безбоязненно встал пред Атридом И на него устремился. Его Агамемнон ударил Пикою в лоб. Не сдержал ее шлем его меднотяжелый, - Шлем пронизала и череп атридова пика, и с кровью Мозг Оилея смешала, смиривши его в нападеньи. Бросил обоих на месте владыка мужей Агамемнон, Ярко сиявших телами: он их обнажил от доспехов. После того Агамемнон на Иса напал и Антифа, - Двух Приамидов (побочный один, а последний законный), Бывших в одной колеснице; побочный правил конями, Славный Антиф же с ним рядом стоял. Их обоих когда-то, Пасших овец, Ахиллес изловил на идейских отрогах, Гибкой лозою связал, но потом отпустил их за выкуп. Их-то теперь Агамемнон Атрид, повелитель народов, - Первого в грудь над соском поразил длиннотенною пикой, В ухо ударил второго мечом и низверг с колесницы, К мертвым тотчас поспешил и прекрасные снял с них доспехи. Их он узнал, ибо видел уж прежде, в то время, как с Иды К быстрым ахейским судам их привел Ахиллес быстроногий, Так же, как лев не подросших детенышей лани проворной Ловит легко и зубами могучими кости дробит им, В логово лани забравшись, и нежной их жизни лишает; Мать же, хотя бы случилась и близко, помочь им не может; Овладевает и ею самою ужаснейший трепет; Скачет стремглав через частый кустарник, чрез темные рощи, Пот проливая, спеша убежать от могучего зверя. Так же и этим явиться на помощь никто из троянцев В гибели их не посмел: пред врагом они сами бежали. Дальше поверг он Писандра с упорным в бою Гипполохом, Двух сыновей Антимаха, который, приняв от Париса Золота много, - блистательный дар, - добивался упорно, Чтоб не давали обратно Елены царю Менелаю. Двух сыновей-то его и настиг Агамемнон могучий. Вместе, в одной колеснице, они лошадей усмиряли Быстрых, так как из рук упустили блестящие вожжи. Оба взбесились коня. Как лев, Агамемнон навстречу Бросился им. И они с колесницы взмолились к Атриду: "В плен возьми нас, Атрид! Получишь ты выкуп достойный. Много сокровищ хранится в дому Антимаха. Богат он Золотом, медью, а также для выделки трудным железом. С радостью выдаст тебе неисчислимый выкуп отец наш, Если узнает, что живы мы оба у вас пред судами". Так, заливаясь слезами, к Атриду они обращались С сладкою речью. Но голос не сладкий в ответ услыхали: "Вы - сыновья Антимаха отважного - мужа, который Некогда Трои сынов убеждал на собраньи народном, Чтоб Менелая, послом с Одиссеем прибывшего в Трою, Там же убить и обратно его не пускать к аргивянам. Нынче поплатитесь вы за бесстыдный поступок отцовский!" Так он промолвил и сбил с колесницы Писандра на землю, Пикой ударивши в грудь; на земле растянулся он навзничь. Спрыгнул с коней Гипполох. И его низложил он на землю, Руки мечом отрубивши и голову с шеи отсекши. Труп же ногой оттолкнул, - как ступа, он в толпу покатился. Бросив убитых, туда он, где пуще теснились фаланги, Ринулся, с ним и другие ахейцы в красивых поножах. Пешие пеших разили, невольно бежать принужденных, Конные - конных: от них непроглядная пыль воздымалась, Что поднимали по полю гремящие конские ноги. Медью врагов избивали. Могучий Атрид непрестанно Гнал их, сражая бегущих, приказы давая ахейцам. Так же, как хищный огонь на нес рубленный лес нападает; Вихрь его всюду разносит, и падает вместе с корнями Частый кустарник вокруг под напором огня беспощадным. Падали головы так под рукою могучей Атрида В бег обращенных троянцев. И много коней крутошеих С грохотом мчало в прорывы меж войск колесницы пустые, Жадно томясь по возницам. А те по равнине лежали, Больше для коршунов, чем для супруг своих милые видом. Гектора Зевс промыслитель от стрел удалил и от пыли, И от убийства мужей, и от крови и бранного шума. Яро Атрид наседал, за собой призывая ахейцев. Мимо могилы потомка Дарданова, древнего Ила, Мимо смоковницы толпы троянцев по полю бежали, В город стремясь. Неотступно преследовал с криком ужасным Их Агамемнон и кровью багрил необорные руки. Но, добежавши до Скейских ворот и до дуба, троянцы Остановились и начали ждать остававшихся сзади. Те ж на средине равнины бежали, подобно коровам, Если глубокою ночью явившийся лев их разгонит Всех, - для одной же из них появляется быстрая гибель; Шею сперва ей дробит, захвативши в могучие зубы, После же с жадностью кровь пожирает и потрохи жертвы. Так наседал на врагов Агамемнон владыка, все время Мужа последнего пикой сражая. Бежали троянцы. Многие навзничь и ниц с колесниц под руками Атрида Падали на землю, - так пред собой он свирепствовал пикой. Вскоре, однако, когда под высокую стену и город Он устремиться решился, отец и бессмертных, и смертных Зевс на высоких вершинах обильной потоками Иды, С неба сошедши, уселся. В руках его молнии были. Золотокрылой Ириде велел он отправиться с вестью: "К Гектору мчися, Ирида, такое скажи ему слово: Пусть он, покуда Атрид Агамемнон, владыка народов, В первых бушует рядах и фаланги мужей истребляет, Пусть от участия в битве воздержится, пусть побуждает Только других, чтобы в схватках могучих сражались с врагами. После того ж, как троянским копьем иль стрелой пораженный, Бросится он в колесницу, я Гектора силой исполню; Будет врагов избивать он, пока кораблей не достигнет, Солнце пока не зайдет и священный не спустится сумрак". Равная в скорости ветру, послушалась Зевса Ирида И к Илиону священному с гор устремилась идейских. Гектора там увидала, Приамова храброго сына; Он в запряженной стоял колеснице, сколоченной крепко. Став близ него, быстроногая так говорила Ирида: "Гектор, рожденный Приамом, по разуму равный Зевесу! Зевс, наш родитель, меня посылает сказать тебе вот что: Все то время, покуда ты видишь, что царь Агамемнон В первых бушует рядах и фаланги мужей истребляет, - Сам уклоняйся от боя и только подбадривай прочих Храбро сражаться с врагами отважными в битве могучей. После того ж, как, троянским копьем иль стрелой пораженный, Бросится он в колесницу, Зевес тебя силой исполнит: Будешь врагов избивать, пока кораблей не достигнешь, Солнце пока не зайдет и священный не спустится сумрак". Все так сказав, быстроногая прочь удалилась Ирида. Гектор, в доспехах спрыгнув со своей колесницы на землю, Острые копья колебля, пошел по широкому войску, Всех возбуждая на бой. И возжег жесточайшую сечу. Оборотившись назад, на ахейцев они налетели. Те со своей стороны теснее сомкнули фаланги. Восстановилось сраженье. Сошлися враги. Агамемнон Ринулся первый вперед, чтобы быть впереди перед всеми. Музы, живущие в домах Олимпа, скажите теперь мне, Кто Агамемнону первый меж воинов вышел навстречу Иль из троянцев самих, иль из славных союзников Трои? Ифидамант, Антенором рожденный, высокий, красивый, В Фракии выросший, - матери стад руноносных овечьих. С раннего детства Кисеем он в доме его был воспитан, - Дедом своим, что отцом был Феано прекрасноланитной. После того как предела достигнул он юности славной, Дед его в доме оставил и дочь за него свою выдал. Об аргивянах узнавши, покинул он брачную спальню И за собою двенадцать повел кораблей изогну тых. Но корабли равнобокие те он в Пёркоте оставил, Сам же с отрядом пешком в Илйон крепкостенный явился. Он-то навстречу царю Агамемнону выступил первый. После того как, идя друг на друга, сошлись они близко, Сын промахнулся Атрея, и мимо копье пролетело. Ифидамант же Атрида близ пояса в панцырь ударил И надавил на копье, полагаясь на мощную руку. Но не пробило копье многопестрого пояса; раньше, На серебро налетев, как свинец, острие изогнулось. Древко рукой ухватил Агамемнон пространнодержавный, Сильно рванул, словно лев, и из рук Антенорова сына Вырвал; по шее ударил мечом и члены расслабил. Так он на землю свалился и сном успокоился медным. Бедный погиб, горожан защищая, вдали от законной Верной жены, не видав благодарности. Дал же он много: Сотню сначала коров подарил. И еще обещался Тысячу коз и овец подарить из отар неисчетных. Бросил теперь Агамемнон его обнаженного в поле И через толпы ахейцев пошел с его пышным доспехом. Только приметил Атрида Коон, выдающийся воин, Старший из всех сыновей Антенора, - и сильная горесть Взоры его омрачила при виде простертого брата. С пикою стал в стороне, не приметный герою Атриду, И поразил его в руку, в средине, у самого локтя. Руку пробило насквозь острие его пики блестящей. Сердцем тогда содрогнулся владыка мужей Агамемнон, Но и при этом отстать не хотел от войны и сраженья. С пикою, вскормленной ветром, набросился он на Коона. За ногу тот в это время убитого брата родного Ифидаманта тащил, призывая отважных на помощь. В это-то время, как труп он тащил под щитом многобляшным, Медным копьем его сбил Агамемнон и члены расслабил, И подбежал, и срубил ему голову тут же на трупе. Так Антеноровы дети под мощной рукою Атрида, Осуществляя свой жребий, спустились в жилище Аида. Бросился после того по рядам и других он троянцев. Их и копьем, и мечом, и камнями большими сражая. Бился, покуда из раны горячая кровь вытекала. После того же, как рана подсохла и кровь унялася, Острые боли тотчас же проникли в атридову силу. Как роженицу терзают пронзительно-острые стрелы, Что на нее посылают Илифии, дочери Геры, Шлющие женам родящим потуги с жестокою болью, - Острые боли такие ж вступили в атридову силу. На колесницу взойдя, приказал своему он вознице К полым скакать кораблям. В нем сердце терзалось жестоко. Голосом громким вскричал он, чтоб всем было слышно данайцам: "О, дорогие друзья, вожди и советники войска! Вы отражайте теперь от ахейских судов мореходных Натиск свирепый; а мне не позволил Кронид промыслитель Целый нынешний день до конца с троянцами биться!" Так он сказал. И возница, хлестнувши коней пышногривых К полым погнал их судам. Не лениво они полетели. Пеной покрылись их груди, и пыль осыпала их снизу, Мчавших из боя царя, удрученного раной жестокой. Гектор, едва увидал, что Атрид удаляется с боя, Голосом громким вскричал, возбуждая троян и ликийцев: "Трои сыны и ликийцы, и вы, рукопашцы-дарданцы! Будьте мужами, друзья, о неистовой вспомните силе! Муж удалился храбрейший, и мне величайшую силу Зевс посылает! Гоните навстречу могучим данайцам Однокопытных коней, чтобы большая слава была вам!" Так говоря, возбудил он и силу, и мужество в каждом. Как белозубыми псами охотник какой-нибудь травит Где-нибудь мощного льва или дикого вепря лесного, Так крепкодушных троян на ахейцев натравливал Гектор, Силою равный Аресу, кровавому людоубийце. Сам же он в первых рядах находился, пылая душою, В свалку повсюду врезаясь стремительным вихрем, который, Сверху ударив, вздымает фиалково-темное море. Кто же был первым и кто был последним, из тех, кого Гектор, Сын Приама, убил, как Зевс даровал ему славу? Первым Асея он сверг, а потом Автоноя, Опита, Клитова сына Долопа, Офельтия и Агелая, Стойкого в битве вождя Гиппоноя, Эсимна и Ора. Этих убил из вождей он данайских, потом же немало И рядовых перебил. Как тучи Зефир разгоняет, Быстрого Нота, могучим ударив по ним ураганом; Крутятся волны, вздымаясь, и белая пена высоко Вверх разлетается в гуле летящего издали ветра. Так под ударами Гектора головы вражьи летели. Гибель пришла бы тогда, и свершилось бы тяжкое дело, Все бы ахейцы в суда свои быстрые кинулись в бегстве, Если бы так не воззвал Одиссей к Диомеду Тидиду: "Что это с нами, Тидид? Забываем мы буйную храбрость! Друг, подойди-ка и стань близ меня. Позор нестерпимый Будет нам, если захватит суда шлемоблешущий Гектор!" Сыну Лаэрта в ответ сказал Диомед многомощный: "Я-то останусь и вытерплю все. Но пользы не много Будет от этого нам. Собирающий тучи Кронион Больше желает доставить победу троянцам, чем нашим". Так он промолвил и сшиб с колесницы на землю Фимбрея, Пикой ударивши в левый сосок. Одиссей Молиона Сшиб, - подобного богу возницу того властелина. Тут же и бросили их: воевать уж они перестали. Сами ж, чрез толпы идя, лютовали, как вепри лесные, Что направляемым псам бросаются сами навстречу. Так, повернувши обратно, троянцев они истребляли. Радостно все отдыхали от бегства пред Гектором грозным. Лучших в народе мужей с колесницей они захватили, - Двух сыновей перкосийца Меропа, который искусный Был предсказатель судьбы и сынам не давал позволенья На мужебойную ехать войну. Не послушались дети. Керы черной смерти в сраженья их из дому гнали. Славный копьем Диомед, Тидеем рожденный, исторгнул Дух у обоих и душу и славные снял с них доспехи. Сын же Лаэрта убил Гипейроха и Гипподама. Тут в равновесии бой распростер меж войсками Кронион, С Илы смотревший на битву. Они ж поражали друг друга. Острою пикой ударил в бедро Диомед Агастрофа, Сына Пеона, героя. Вблизи от него колесницы Не было, чтоб убежать; помрачился совсем его разум: Коней возница держал в отдалении, сам же он пеший Бился в передних рядах, пока не сгубил себе духа. Гектор заметил героев в рядах и на них устремился С яростным криком. За ним и троянцев помчались фаланги. Это увидев, Тидид содрогнулся могучеголосый И торопливо сказал Одиссею, стоявшему близко: "Катится гибель на нас, - шлемоблещущий Гектор могучий! Но не отступим, останемся здесь, отразим нападенье!" Так он сказал и, взмахнувши, послал длиннотенную пику, В голову целя. И промаха не дал. Ударила пика В шлем, в его верхнюю часть. Но медь отскочила от меди И не достигла до тела прекрасного: шлем помешал ей Крепкий, тройной, дыроокий, - подарок ему Аполлона. Гектор далеко назад отбежал и смешался с толпою, И на колено упал, и уперся могучей рукою В землю; и взор его черная ночь отовсюду покрыла. Но между тем, как Тидид за копьем, улетевшим далеко, Шел чрез передних ряды, где копье его в землю вонзилось, Гектор очнуться успел и, вскочивши назад в колесницу, Быстро к своим поскакал и избегнул погибели черной. Пикой своей потрясая, вскричал Диомед многомощный: "Снова, собака, ты смерти избег! А совсем уже близко Был ты от гибели". Феб-Аполлон защитил тебя снова. В грохот копейный вступая, молиться ты рад Аполлону! Скоро, однако, с тобой я покончу, сошедшись позднее, Если какой-нибудь есть средь бессмертных и мне покровитель! Нынче ж пойду на других и повергну, которых настигну". Молвил и с сына Пэона доспехи совлечь наклонился. Муж пышнокудрой Елены меж тем, Александр боговидный, На Диомеда, владыку народов, натягивал лук свой, Спрятавшись сам за плитой, на могиле стоявшей, в которой Ил Дарданид был схоронен, народный старейшина древний. Тот совлекал в это время с груди Агастрофа героя Пестрый панцырь, и с плеч его - щит, с головы же - тяжелый Шлем. Александр потянул рукоятку упругого лука И поразил, - не напрасно стрела из руки излетела! - В правую ногу Тидида, в ступню. Сквозь нее пролетевши, В землю вонзилась стрела. Александр с торжествующим смехом Выскочил вдруг из засады и слово сказал, похваляясь: "Ранен моей ты стрелой! Не напрасно она излетела! О, если б в чрево тебе угодил я и дух твой исторгнул! Сколько-нибудь отдохнули тогда бы от бед и троянцы, Что, как блеющие козы пред львом, пред тобою трепещут!" Но, не смутившись, ему отвечал Диомед многомощный: "Лучник, бахвал с заплетенной косою, привыкший на девок Пялить глаза! Если б вышел с оружием мне ты навстречу, Мало тебе помогли бы и частые стрелы, и лук твой! Как ты гордишься уж тем, что ступню мне ноги оцарапал! Мне ж - ничего! Как бы женщина вдруг иль ребенок стрельнули! Очень стрела не остра у ничтожного, слабого мужа! С пикой моею иначе: когда хоть немного заденет, - Остро пронзает врага и кладет его вмиг бездыханным. И у жены его обе щеки исцарапаны с горя, И остаются сиротами дети, а сам он, кровавя Землю, гниет, и вокруг него птицы, не жены теснятся". Так он сказал, и, к нему подойдя, Одиссей копьеборец Стал перед ним. Диомед же, присев, из ноги прободенной Вырвал стрелу. И по телу жестокая боль пробежала. На колесницу взойдя, приказал своему он вознице К полым скакать кораблям. Жестоко терзалось в нем сердце. Славный копьем Одиссей одиноко стоял. Из ахейцев Не оставалось при нем никого. Всех ужас рассеял. Горько вздохнувши, сказал своему он бесстрашному сердцу: "Горе! Что будет со мною? Беда, если в бег обращусь я Перед толпою врагов. Но ужаснее, если захвачен Буду один. Обратил Молневержец товарищей в бегство. Но для чего мое сердце волнуют подобные думы? Знаю, что трусы одни отступают бесчестно из боя. Тот же, кто духом отважен, обязан во всяком сраженьи Крепко стоять - поражает ли он, иль его поражают". Так размышлял он рассудком и духом. Меж тем отовсюду Грозно ряды щитоносных врагов на него наступали И замыкались вокруг, себе же готовя погибель. Как окружают ловцы молодые с собаками вепря, Он же, внезапно явившись из чащи дремучего леса, Белый свой клык смертоносный острит в челюстях искривленных; Те на него отовсюду бросаются, он же зубами Ляскает. Как он, однако, ни страшен, стоят они твердо. Так и троянцы тогда любимца богов Одиссея Всюду кольцом окружали. А он, отбиваяся, пикой Первым ранил в плечо безупречного Деиопита; После того и Фоона, и Эннома наземь повергнул. Херсидаманта в то время, когда с колесницы он прыгал, В низ живота поразил под щитом его выпуклобляшным. Тот покатился средь пыли, хватаясь за землю руками. Бросил он их и ударил копьем в Гиппасида Харопа, Брата родного богатством большим обладавшего Сока. Быстро на выручку Сок ему кинулся, муж богоравный, Стал, подойдя очень близко, и так Одиссею промолвил: "Славный герой Одиссей, ненасытный в трудах и коварствах! Либо двумя Гиппасидами ты уж похвалишься нынче, Воинов свергнув таких и доспехами их овладевши, Либо же, пикой моей опрокинутый, дух свой погубишь!" Так он промолвил и в щит, во все стороны равный, ударил. Щит Одиссея блестящий пробила могучая пика, И пронизала искусно сработанный панцырь, и кожу Всю отделила от ребер; но дальше, во внутренность тела, Не допустила ту пику проникнуть Паллада-Афина. Он увидал, что удар не в смертельное место пришелся, И, отступивши назад, сказал, обращался к Соку: "Эх, ты, несчастный! Приходит к тебе неизбежная гибель! Рана моя помешает мне только с троянцами биться, Я же скажу, что убийство и черная смерть ожидают Здесь тебя в нынешний день, и, тебя ниспровергнувши пикой, Славу я сам получу, конеславный Аид - твою душу!" Так произнес он. А Сок повернулся и в бегство пустился. Быстро меж плеч Одиссей многоумный бегущего в спину Острым ударил копьем и чрез грудь его выгнал наружу. С шумом на землю он пал, и вскричал Одиссей, торжествуя: "Сок, рожденный Гиппасом, коней укротителем храбрым! Раньше меня тебя смерть поразила, ее не избег ты! О злополучный! Тебе ни отец, ни почтенная матерь Мертвому глаз не закроют. Их выклюют хищные птицы, Стаей слетевшись на труп и крыльями часто махая! Я ж погребению буду ахейцами предан по смерти!" Так говорил он и Сока бесстрашного крепкую пику Вырвал из раны своей и щита многобляшного. Тотчас Хлынула черная кровь, и душа у него затомилась. Храбрые Трои сыны, лишь увидели кровь Одиссея, Кинулись дружной толпой на него, ободряя друг друга. Он же назад отступал и товарищей звал к себе криком. Трижды он крикнул, насколько смогла голова человека; Трижды услышал тот крик Менелай, любимец Ареса. И обратился тотчас же к стоявшему близко Аяксу: "Богорожденный Аякс Теламоний, властитель народов! Слышится мне, - там кричит Одиссей, в испытаниях твердый. Очень похоже на то, что один средь врагов он остался, Ими отрезан от всех, и теснят его в битве могучей. Лучше всего нам - его защитить. Так бросимся ж в свалку! Не пострадал бы, боюсь, он, один средь врагов очутившись, Как ни отважен. Великая скорбь поразила б данайцев!" Так сказав, он пошел, за ним же и муж богоравный. Скоро они Одиссея нашли. Упорно троянцы Следом за ним устремлялись, как рыжие скачут шакалы Вслед за рогатым оленем, которого острой стрелою Ранил охотник в горах; от него его ноги спасают; Мчится, покуда в движеньи горячая кровь и колени. После того же, как силы совсем от стрелы он лишится, Тотчас меж гор он добычей становится хищных шакалов В чаще тенистой; но грозного льва в это время приводит Бог; убегают шакалы, и лев пожирает добычу. Так же вослед Одиссею отважному с разумом хитрым Много стремилось троянцев могучих, герой же навстречу С пикой бросался, безжалостный день от себя отражая. Быстро Аякс подошел, пред собою неся, словно башню, Щит свой, и стал близ него. Разбежались троянцы в испуге, За руку взяв Одиссея, его Менелай нестрашимый Вывел из свалки. Меж тем лошадей подогнал к ним возница. Против врагов устремившись, Аякс опрокинул Дорикла, Сына побочного старца Приама. Ранил Пандока, Ранил Лисандра потом, а за ними Пираса с Пилартом. Как устремляется с гор на равнину поток полноводный, Вспухший от вод снеговых и от зевсовых ливней жестоких; Много с собою несет и дубов он засохших, и сосен, Много, бушуя, бросает он ила в шумящее море; Так же тогда и могучий Аякс бушевал на равнине, Коней разя и мужей. Ни о чем этом Ректор не ведал. Яростно бился на левом крыле он троянского войска, На берегах Скамандра реки. Всего там обильней Падали головы с плеч, и крик возникал неугасный Около Нестора старца и храброго Идоменея. Гектор с врагами сражался и дело ужасное делал, Пикой и бурной ездой фаланги кроша молодежи. Но не свернули б с дороги сыны богоравных ахейцев, Если б супруг пышнокудрой Елены Парис не заставил Подвиги кончить свои Махаона, владыку народов, Правое ранив плечо у героя стрелою триострой. В ужас поверглись великий дышавшие силой ахейцы, Как бы его, при победе троянцев, враги не убили. К Нестору Идоменей обратился немедленно с речью: "Нестор, рожденный Нелеем, великая слава ахейцев! На колесницу взойди поскорее, пускай за тобою Также взойдет Махаон, и гони к кораблям колесницу. Стоит многих людей один врачеватель искусный: Вырежет он и стрелу, и рану присыплет лекарством". Так он сказал. Не ослушался Нестор, наездник геренский. На колесницу тотчас же взошел, а за Нестором следом И Махаон, Асклепия сын, врача без упрека. Коней хлестнул он бичом. Не лениво они полетели К черным судам крутобоким, - туда и самим им хотелось. Издалека Кебрион меж троянцев смятенье заметил. К Гектору он подошел и такое сказал ему слово: "Гектор, пока мы с тобою сражаемся в гуще данайцев, Здесь, на краю многошумной войны, остальные троянцы В полном смятеньи; смешались друг с другом и кони, и сами. Гонит их Теламоний Аякс. Я узнал его сразу: Щит у него на плече широчайший. Давай-ка, и сами Коней туда с колесницей направим, где с ярою злобой Толпы и пеших, и конных, сшибаяся в схватках ужасных, Режутся между собою, и крик их гремит неугасный". Так он сказал и свистящим бичом по коням пышногривым Смаху стегнул. И удара послушались кони лихие. Между троян и ахейцев помчали они колесницу, Трупы топча и щиты. Оросилися черною кровью Понизу медная ось и ручки вокруг колесницы; Из-под колес и копыт лошадиных хлестали в них бурно Брызги кровавые. Гектор великий спешил погрузиться В толпы врагов и, влетев, раскидать их. Смятение злое Внес он в ряды их. Покоя копье его мало имело. (Всюду бросался в ряды аргивян шлемоблещущий Гектор, Их и копьем, и мечом, и камнями большими сражая; Боя с одним избегал Теламоновым сыном Аяксом: Зевс раздражился бы, если бы он с мужем сильнейшим сразился). Зевс же, высоко царящий, испуг ниспослал на Аякса. Стал он в смущении, за спину щит семикожный закинул, Вздрогнул, взглянувши, как зверь, на толпу и пошел, обращаясь Часто назад и неспешно колено коленом сменяя. Так же, как огненно-рыжего льва от стоянки коровьей Быстрые псы и мужи деревенские яростно гонят, Не позволяя ему до коровьего жира добраться, Целую ночь сторожа. И, по мясу тоскуя, вперед он Смело идет. Но старанья напрасны. Отважные руки Частые копья в него и горящие факелы мечут. В трепет невольный от них он приходит, хоть сильно желанье, И с наступленьем зари удаляется, духом печалясь. Так же с большой неохотой Аякс отступал пред врагами, Сердцем скорбя: за суда он ахейцев тревожился сильно. Словно упрямый осел, о которого спину немало Было поломано палок, на ниву зайдя, побеждает Силу мальчишек и щиплет высокие всходы; ребята Палками гонят его, но ничтожна их детская сила. Только тогда выгоняют с трудом, как насытится кормом. Так Теламонова сына, могучего мужа Аякса, Множество гордых троян и союзников гнало упорно, Острыми копьями часто в средину щита попадая. Он же то вдруг вспоминал в своем сердце о храбрости бурной, И, повернувшись назад, удерживал грозно фаланги Конников храбрых троянцев, то в бегство опять обращался. Всем им однако мешал он судов быстроходных достигнуть, Сам же стоял и сражался меж ратей троян и ахейцев. Копья летели из дерзостных рук. Одни то и дело В щит огромный Аякса втыкались, вперед порываясь, Многие также в пути, не достигнув белого тела, В землю жалом вонзались, насытиться жаждая телом. Лишь увидал Еврипил, блистательный сын Евемона, Как утесняют Аякса бессчетные копья и стрелы, Кинулся, стал близ него и, взмахнувши блестящею пикой, Аписаона сразил Фавсиада, ударивши в печень Под грудобрюшной преградой и быстро колени расслабил. Бросился к павшему он и снимать с него начал доспехи. Как увидал Александр боговидный, что тот над упавшим Аписаоном склонился, - немедленно лук натянувши На Еврипила, в бедро поразил его острой стрелою, - В правое древко сломалось стрелы и бедро отягчило. Быстро к товарищам тот отступил, убегая от смерти, И закричал во весь голос, чтоб слышали все аргивяне: "О дорогие! Вожди и советники храбрых данайцев! Станьте троянцам в лицо, отразите скорей от Аякса Гибельный день! Осыпаем он копьями, вряд ли по силам Вырваться будет ему из злосчастного боя. Навстречу Встаньте троянцам вокруг Теламонова сына Аякса!" Раненный так Еврипил говорил им. И близко друг к другу Стали, к плечам наклонивши щиты, вкруг него аргивяне, Выставив копья навстречу. Аякс к ним пришел невредимым И, меж своих очутившись, лицом к врагам обратился. Так, наподобье пожара, сраженье меж ними пылало. Нестора ж мчали из битвы нелеевы быстрые кони, П_о_том покрытые, с ним и владыку племен Махаона. Их увидал и заметил тотчас Ахиллес быстроногий: Он на огромном своем корабле на корме находился И на плачевное бегство глядел и на муки ахейцев. Тут же немедля к Патроклу товарищу он обратился, Громко вскричав с корабля. Услышал Патрокл и из ставки Вышел, подобный Аресу. Беды это было началом. Первым к Пелиду Менетиев сын обратился могучий: "Что меня ты зовешь, Ахиллес? Чего тебе нужно?" Так Патроклу в ответ сказал Ахиллес быстроногий: "Сердцем любимейший друг, Менетиев сын многосветлый, Нынче к коленам моим падут, я уверен, ахейцы С просьбой. Нужда к ним приходит, уже не терпимая дальше. Вот что, Патрокл богомилый! Иди и спроси поскорее, Нестора, кто это ранен, кого он увозит из битвы? Сзади он мне показался подобным во всем Махаону, Сыну Асклепия; мужа в лицо не успел я увидеть: Мимо меня проскакали стремительно быстрые кони". Так говорил он. Патрокл не ослушался милого друга, Бросился тотчас бежать к кораблям и становьям ахейским. Те между тем уж домчались до ставки Нелеева сына. Сами сошли с колесницы на землю, кормящую многих, Евримедонт же, возница того старика, колесницу Тотчас отпряг. А они на морском берегу против ветра Стали и начали пот охлаждать на хитонах, потом же К Нестору в ставку вошли и в покойные кресла уселись. Пышноволосая им Арсиноева дочь Гекамеда Стала готовить напиток. Когда Тенедос Ахиллесом Взят был, досталась она старику. Ее присудило Нестору войско за то, что советами всех превышал он. Прежде всего перед ними поставила стол Гекамеда С черными ножками, гладкий, прекрасный; на нем поместила Медное блюдо с закуской к напитку, - из сладкого лука, Желтого меда и ячной священной муки. Возле блюда Кубок поставила чудный, с собой привезенный Нелидом, Весь золотыми гвоздями обитый; имел он четыре Ручки; и около каждой из золота по две голубки Словно бы зерна клевали; внизу его было две ножки. По столу всякий другой лишь с усилием кубок тот двигал, Полный вином; но легко поднимал его старец пилосский. В нем Гекамеда, богиням подобная, им растворила Смесь на прамнийском вине; натерла медною теркой Козьего сыра и ячной присыпала белой мукою. Смесь приготовивши так, Гекамеда их пить пригласила. Мужи, когда утолили напитком палящую жажду, Между собой говоря, наслаждались беседой взаимной. Вдруг перед ними в дверях появился Патрокл богоравный. Старец, увидев его, поднялся с блестящего кресла, За руку взял и с собою повел, приглашая садиться. Но отказался Патрокл и такое сказал ему слово: "Не до сиденья теперь, не упросишь, питомец Зевеса! Грозен и слишком высок пославший меня поразведать, Кто это раненый тот, кого ты везешь. Но и сам я Знаю теперь: Махаона я вижу, владыку народов. С вестью обратно спешу, чтоб ее сообщить Ахиллесу. Знаешь и сам хорошо ты, божественный старец, каков он:. Очень легко обвинит и невинного муж этот страшный!" Нестор, наездник геренский, ответил тогда Менетиду: "Что беспокоится так Ахиллес об ахейцах, которым Раны враги причинили? Не ведает он о печали, Воинство наше постигшей: храбрейшие, лучшие мужи В стане лежат, иль копьем пораженные, или стрелою. Ранен стрелою Тидид Диомед, воеватель могучий, Ранен копьем Одиссей копьеборец, Атрид Агамемнон, Ранен стрелою в бедро Еврипил, Евемоном рожденный. Я же вот и его из сражения только что вывел. Он стрелой поражен с тетивы. А Пелид благородный Чужд состраданья к данайцам, не знает о них попеченья. Или он ждет, чтоб суда наши быстрые около моря, Как бы ни бились ахейцы, палящим огнем запылали, Всех же ахейцев подряд перебили бы? Нет у меня уж Силы, какою когда-то полны были гибкие члены. О, если б молод я был и так же силен, как бывало, В годы, когда возгорелась вражда между нас и эпейцев Из-за коров уведенных, когда Гиперохова сына Итимонея сразил я, живущего в тучной Элиде, Им в наказанье угнав их стада! Был из первых сражен он Пикой моею, коров защищая своих от увода. Пал он, - и в страхе тогда разбежался народ деревенский. Мы от элейцев добычу богатую с поля погнали: Стад захватили коровьих полсотни и столько ж овечьих, Столько же стад и свиных, и широко пасущихся козьих, Также и сто пятьдесят лошадей нам буланых досталось, - Всё кобылицы, к тому же при многих из них жеребята. Тою же ночью всю эту добычу пригнали мы в город, В Пилос нелеев. И сердцем Нелей, мой отец, восхитился, Видя, как много я добыл, столь юным в набег тот пошедши. Только заря засветилась, глашатаи голосом громким Начали тех вызывать, кто имели долги на Элиде. И собралися пилосцев вожди и делить между всеми Стали добычу. Довольно осталось долгов на эпейцах В дни, как немного уж нас оставалось в стране разоренной. Беды великие нам причинила гераклова сила В старые годы. Погибли тогда наши лучшие люди. Нас двенадцать родил сыновей Нелей беспорочный, - Я лишь остался один, а все остальные погибли. Этим гордясь, меднобронные нас обижали эпейцы И, издеваясь, дела нехорошие делали с нами. Взял себе стадо коров и большую овечью отару Старец Нелей, - по триста голов, и взял пастухов к ним. Долг и ему не ничтожный лежал на Элиде священной: Победоносных четыре коня с колесницею вместе Были должны, к состязаньям явившись, за ценный треножник В беге участвовать. Авгий, владыка мужей, захватил их. И воротился возница обратно, о конях печалясь. Старец Нелей, оскорбленный словами царя и делами, Много забрал для себя, остальное же отдал народу В равный раздел, чтоб никто от него не ушел обделенным. Мы совершали взаимный раздел и по городу всюду Жертвы богам приносили. Враги же на третие утро Силою всею, - и сами эпейцы, и быстрые кони, - Разом явилися. С ними там были и два Молиона, - Дети совсем и лишь мало знакомые с воинским делом. Город есть Фриоесса, лежащий на холме высоком, С краю песчаной пилосской страны, далеко от Алфея. Город желая разрушить, эпейцы его окружили. Только, однако, прошли чрез равнину, как ночью Афина Вестницей бегом с Олимпа явилась и нам приказала Вооружиться. Народ собрала она, шедший охотно, Рвавшийся жадно в сраженье. Нелей, мой отец, запретил мне Вместе итти с остальными и спрятал мою колесницу. Он полагал, что совсем я военного дела не знаю. Я же и так отличился меж конников наших пилосских, - Пеший: такой оборот придала нашей битве Афина. Есть Миниэий река; она невдали от Арены В море впадает; на ней мы священной зари дожидались, - Конники войска пилосцев; туда же стекалась пехота. Соединившися с ней, в боевые облекшись доспехи, В полдень пришли мы оттуда к священным теченьям Алфея. Зевсу сверхмощному там принесли мы прекрасные жертвы, Богу Алфею быка закололи, быка - Посейдону, А совоокой Афине - пасомую в стаде корову. Ужинать стали потом, по отрядам рассевшись повсюду, И улеглись на ночевку, доспехов с себя не снимая, Вдоль по теченью реки. А надменные духом эпейцы Город уже обступили, желая его уничтожить. Но предстояло им раньше великое дело Ареса. После того как взошло над землей лучезарное солнце, В бой мы вступили с врагом, помолившися Зевсу с Афиной. Только еще началась у пилосцев с эпейцами битва, Первым я Мулия мула сразил, копьеборца лихого, Однокопытных коней захвативши. Был Авгия зять он, Дочери старшей супруг, русокудрой жены Агамеды; Все она снадобья знала, какие земля ни рождает. Медною пикой, когда наступал он, его я ударил. Грянулся в пыль он. А я, на его колесницу вскочивши, Между передними стал. И немедленно мужи-эпейцы Бросились все врассыпную, увидев сраженного мужа, Воинов конных вождя, из эпейцев храбрейшего в битвах. Я за бегущими следом понесся, как черная буря, Взял пятьдесят колесниц; и по-двое воинов с каждой Землю кусали зубами, сраженные пикой моею. Я бы убил и двоих Акторидов, детей Молионы, Если б отец их, пространнодержавный земли колебатель, Их из сраженья не вынес, окутавши облаком темным. Силой великою Зевс тогда преисполнил пилосцев. Не уставая, врагов по широкому полю мы гнали, Их избивая самих и доспехи с убитых снимая. Но лишь пригнали коней мы в Бупрасий, богатый пшеницей, Где Оленийский утес и холм, что зовут Алесийским, Войско оттуда назад повернула богиня Афина. Там из врагов я последнего сверг и оставил. Ахейцы Быстрых погнали коней из Бупрасия в Пилос обратно. Славили все меж богами Зевеса, а Нестора в людях. Если когда-либо был я таким, то был я тогда им. Но ахиллесова доблесть ему одному лишь полезна! Позже, когда наш погибнет народ, он поплачет немало! О дорогой Менетид, не тебя ль наставлял твой родитель В день тот, когда отправлял тебя к сыну Атрея из Фтии? Мы с Одиссеем тогда, находясь в пелеевом доме, Слышали все, что тогда говорил он, тебя наставляя. В дом Пелея, для жизни удобный, мы с ним приезжали, Рать на войну собирая по всей плодоносной Ахайе. Там мы в то время застали героя Менетия в доме, Также тебя с Ахиллесом. Старик же Пелей конеборец Тучные бедра быка сожигал молневержцу Зевесу, Стоя в ограде двора. Он чашу держал золотую И поливал искрометным вином горящую жертву. Оба вы мясо бычачье готовили, мы ж с Одиссеем Стали в воротах. И кинулся к нам Ахиллес удивленный, За руку взял и в чертог к себе ввел, и сесть пригласил нас, И предложил угощенье, какое гостям подобает. После того как питьем и едою мы все насладились, Начал я к вам говорить, убеждая отправиться с нами. Оба в поход вы рвались, а отцы вам давали советы. Старец почтенный Пелей Ахиллесу наказывал сыну Храбро сражаться всегда, превосходствовать в битве над всеми. Акторов сын же Менетий тебя наставлял пред отъездом: "Сын мой! Родом своим тебя Ахиллес превышает, Ты же старше годами. Но он тебя много сильнее. Руководи же им словом разумным и мудрым советом, Будь примером ему; на добро-то он будет отзывчив". Так наставлял тебя старец, а ты забываешь. Хоть нынче Это скажи Ахиллесу; быть может, его убедишь ты. Если ты дух его с богом взволнуешь, - кто знает! Его ты Уговоришь: не бессильны советы, что слышишь от друга. Если ж его устрашает какое-нибудь предсказанье, Если он что от Кронида узнал чрез владычицу матерь, Пусть хоть тебя он отпустит и вышлет с тобой на сраженье Рать мирмидонцев; быть может, ты явишься светом данайцам. Пусть он позволит тебе облачиться в доспех свой прекрасный. Может быть, в битве тебя за него принимая, троянцы Бой прекратят, и ахейцев сыны отдохнут хоть немного От понесенных мучений. В сражении отдых недолог. Будет со свежими силами вам уж не трудно отбросить Войско усталое прочь от судов и от нашего стана". Так говорил он и сердце в груди взволновал у Патрокла. Бегом помчался Патрокл вдоль судов, к Эакиду герою. Он добежал до судов Одиссея, подобного богу, Где для суда и народных собраний сбиралися люди, Где алтари у них также бессмертным воздвигнуты были. Раненный встретился там Еврипил ему богорожденный, Сын Евемона; в бедро пораженный стрелою крылатой, Шел Еврипил из сраженья, хромая. И мокрый катился Пот с головы и до плеч, а из раны тяжелой струилась Черная кровь. Но сознание в нем оставалося твердым. Жалость при виде его охватила патроклово сердце. Он с состраданьем горячим слова окрыленные молвил: "Эх, злосчастные все вы, вожди и владыки данайцев! Видно, вам суждено, вдали от отчизны и милых, Жиром блестящим своим собак накормить илионских! Но сообщи, Еврипил благородный, питомец Зевеса, - Будут ли в силах сдержать аргивяне чудовищный натиск Гектора иль уж погибнут, его укрощенные пикой?" Раненный так Еврипил Менетиду Патроклу ответил: "Богорожденный Патрокл! Никакого спасенья ахейцам Больше уж нет. В корабли они черные ринутся скоро! Наши храбрейшие мужи, какие лишь есть меж ахейцев, Пред кораблями лежат, иль копьем пораженные вражьим, Или стрелою. А сила троянцев растет непрерывно. Вот что: спаси ты меня, отведи к кораблю, из бедра мне Острую вырежь стрелу и отмой с него теплой водою Черную кровь и хорошим целебным лекарством присыпь мне Рану. Наставлен ты в том, говорят, Ахиллесом, который Сам справедливейшим между кентавров обучен - Хироном. Что же до наших врачей, Подалирия и Махаона, - Тот, в сраженьи и сам получив, как мне кажется, рану, В ставке лежит, во враче безупречном нуждаясь, а этот На илионских полях против острого спорит Ареса". Снова могучий Менетиев сын Еврипилу ответил: "Чем это кончится все? Что, герой Еврипил, предпринять нам? В стан я спешу сообщить Ахиллесу бесстрашному слово, Что передать ему Нестор, ахейцев оплот, поручил мне. Но и тебя не могу я оставить в подобных страданьях". Так сказал он и, пастыря войск под грудь подхвативши, В ставку повел. Сотоварищ увидел и кожу раскинул. Там уложили его. Наконечник стрелы из бедра он Вырезал острым ножом и, теплой водою отмывши Черную кровь, порошком из целебного горького корня Рану присыпал, в руках растерев. Порошок этот боли Все прекратил. И рана подсохла. И кровь унялася.
12
Так в еврипиловой ставке Менетиев сын многомощный Рану лечил Еврипила. Войска ж аргивян и троянцев Толпами бились друг с другом. Однако теперь уже больше Быть не могли обороной ни ров, ни стена для данайцев, Чт_о_ пред судами своими воздвигли они, вкруг стены же Ров провели: не почтили они гекатомбой бессмертных, Чтобы суда и добычу богатую в них охраняли. Против желанья богов укрепленье воздвигнуто было, Вот почему лишь недолго оно на земле удержалось. Только пока еще Гектор был жив, Ахиллес же сердился, И не разрушен был город великий владыки Приама, - Это лишь время стояла большая стена перед станом. После того ж, как погибли храбрейшие между троянцев, И средь ахейцев - погибли одни, и остались другие, И на десятом году разрушен был город Приама, И на судах в дорогую отчизну ахейцы отплыли, - Между собой сговорились тогда Посейдон с Аполлоном Смыть укрепление, силу всех рек на него устремивши, - Тех, что с идейских вершин изливаются в бурное море: Воды Гептопора, Реса; Кареса и Родия воды; Греника струи, Эсепа, священные волны Скамандра И Симоента, где столько щитов твердокожих и шлемов Пало во прах и легли полубоги, могучие мужи. Устья их слил Аполлон в широчайшую общую реку. Девять он дней направлял ее на стену. Зевс непрерывно Дождь проливал, чтобы смыть поскорей укрепления в море. Сам же земли потрясатель, с трезубцем в руках, пред волнами Шел впереди, до основы водой из песка вырывая Бревна и камни, какие, трудясь, аргивяне сложили. Все он с землею сравнял до стремительных вод Геллеспонта, Самый же берег великий, разрушивши крепкую стену, Снова песками засыпал и снова все реки направил В русла, где прежде текли их прекрасноструистые воды. В будущем так поступить собрались Посейдон с Аполлоном. Нынче ж вокруг укреплений, искусно построенных, шумный Бой разгорелся повсюду. Трещали огромные бревна В башнях громимых. Ахейцы, бичом укрощенные Зевса, Сбившись в кучи, вблизи кораблей своих полых держались В страхе пред Гектором, мощным бойцом, разносителем бегства. Он же попрежнему в битве свирепствовал, вихрю подобный. Так же, как лев иль кабан, окруженный ловцами и псами, В стороны вертится грозно, могучею силою гордый, Те же, друг с другом сомкнувшись, стеною его окруживши, Твердо стоят против зверя и тучами острые копья Мечут из рук. Не трепещет, однако, бесстрашным он сердцем, Думать о бегстве не хочет. И сам себя храбростью губит. Прыгнет туда и сюда, охотников ряд испытуя; Всюду охотников ряд пред прыжками его отступает. Так же и Гектор, толпы обходя конеборных троянцев, Просьбами ров перейти побуждал их. Но даже и кони Рва перейти не решались; вздымались и страшно храпели, Стоя над самою кручей; пугал их тот ров, чрез который И перейти было трудно, и с края его перепрыгнуть. Круты, обрывисты были с обеих сторон его стенки, С той стороны частокол заостренный над ним поднимался, - Крепкий, высокий, который воздвигли ахейские мужи, Чтобы служил им надежной защитою против троянцев. Конь в этот ров нелегко с колесницей прекрасноколесной Мог бы сойти, пехотинцы ж рвались, не удастся ль им это. К храброму Гектору Пулидамант подошел и промолвил: "Гектор и все вы, вожди и троян, и союзников наших! Что за нелепица - гнать через ров лошадей быстроногих! Через него нелегко перебраться: острейшие колья Сзади него, а за ними - стена. Невозможно для конных Ни перейти через ров, ни сражаться внутри его. Страшно Было бы тесно для воинов там, и погибли б троянцы. Если высокогремящий Кронид для ахейцев замыслил Полную гибель, и хочет троянцам послать избавленье, - Я бы, конечно, желал, чтобы это тотчас совершилось, Чтобы вдали от отчизны бесславно погибли ахейцы- Если, однако, они повернут и отпор от судов нам Храбрый дадут, и обратно в глубокий нас ров опрокинут, - Даже, я думаю, вестник, и тот ни один возвратиться В город не сможет от снова на нас налетевших ахейцев. Слушайте ж, что вам скажу я, и это, давайте, исполним! С коней сойдем, и пускай пред окопом возницы их держат, Сами ж пешком, с оружьем в руках, в доспехах, все вместе Дружно за Гектором следом ударим. Тогда аргивянам Не удержаться никак, раз уж им предназначена гибель". Гектору умное слово понравилось Пулидаманта. Тотчас с своей колесницы в доспехах спрыгнул он на землю. На лошадях и другие троянцы не стали съезжаться, - Спрыгнули все с колесниц за божественным Гектором следом. Каждый затем конеборец вознице отдал приказанье Около рва колесницы удерживать в полном порядке. Сами ж они, разойдясь, разделилися на пять отрядов, Тесно друг с другом сомкнулись и двинулись вслед за вождями. Первый отряд, наибольший, за Гектором с Пулидамантом Следовал; он состоял из храбрейших мужей, всех жаднее Рвавшихся, стену разрушив, в сраженье вступить пред судами. Третьим вождем был у них Кебрион; при своей колеснице Гектор оставил на время другого возницу, похуже. А над вторыми Парис был вождем, Алкафой и Агенор. Третьих вели прорицатель Гелен, Деифоб боговидный, Оба Приамовы дети; а третьим вождем их был Асий, - Асий Гиртаков; его из Арисбы огромные кони Огненной масти примчали под Трою с реки Селлеента. Был вождем над четвертым отрядом рожденный Анхизом Храбрый, могучий Эней, а при нем Архелох с Акамантом, Два Антенорова сына, во всяких искусные битвах. Рать многославных союзников вел Сарпедон за собою, Главка в товарищи взяв и бесстрашного Астеропея: Этих двоих он считал на много отважнее прочих После себя самого. Он сам же меж всех выдавался. Прочными тесно сомкнувшись щитами, пошли они прямо, Воинским жаром горя, на данайцев: не ждали, что будут Сопротивляться враги, но что все в корабли устремятся. Прочие Трои сыны и союзники славные Трои Вняли совету, что подал им Пулидамант безупречный. Не пожелал только Асий Гиртаков, мужей повелитель, Коней своих пред окопом с возницею вместе оставить. Он в колеснице помчался к ахейским судам быстролетным. Глупый! Совсем уже близко ждала его жалкая гибель, Не суждено ему было, красуясь в своей колеснице, Снова в открытый ветрам Илион из сраженья вернуться. Обволокла его прежде того злоимянная участь Через копье Девкалида, бесстрашного Идоменея. К левым приблизился он кораблям, куда аргивяне С поля сраженья бежали на быстрых своих колесницах. Гнал он туда лошадей с колесницей. Однако в воротах Он не увидел ни створов закрытых, ни крепких засовов; Настежь ахейцы держали ворота, чтоб каждый товарищ, С поля бегущий, спастись у судов имел бы возможность. Прямо в ворота коней направлял он. С пронзительным криком Следом бежала дружина. Все думали, что уж ахейцам Не удержаться никак, что в суда они бросятся в страхе. Глупые! Двое храбрейших героев их ждало в воротах, Сильные духом сыны копьеборцев могучих лапифов. Первый из них - Полипет, могучий сын Пирифоя, Рядом с ним - Леонтей, мужегубцу Аресу подобный. Пред воротами стояли высокими оба героя, Словно два дуба высоковершинных в горах. Каждодневно Дождь их сечет проливной, и ветер их треплет жестокий, Твердо, однако, стоят на корнях они крепких и длинных. Так же и оба лапифа, на руки и силу надеясь, Не убегая, на них наступавшего Асия ждали. Те ж, над собою щиты сухокожные кверху поднявши, Прямо на прочную стену бежали с воинственным криком. Ими начальствовал Асий владыка с Яменом, с Орестом, Асиев сын Адамант с Эномаем и храбрым Фооном. Оба лапифа сначала красивопоножных ахейцев, Бывших внутри, подбодряли суда защищать пред врагами. Но, увидав, что войско троянцев к стене устремилось И что ахейцы, крича, обратились в поспешное бегство, Выбежав оба вперед, пред воротами начали битву, Диким подобные вепрям в горах, которые смело Шумной ватаге мужей и собак выбегают навстречу, В стороны быстро кидаясь, деревья вокруг повергают, С корнем их вырывая, и стук от клыков их ужасных Вкруг раздается, покамест копьем кто-нибудь не убьет их. Так же блестящая медь на груди у лапифов звучала От наносимых ударов. Они же могуче сражались, И на бойцов наверху и на силу свою полагаясь. Те же бросали каменья с прекрасно построенных башен Вниз на троянцев, самих защищая себя, и обширный Стан, и суда на морском берегу. Как во время метели Под завывающим ветром, гонящим тенистые тучи, Сыплются снежные хлопья на землю, кормилицу многих, - Так же из рук и троян и ахейцев летели каменья, Копья и стрелы в одних и в других. Под ударами глухо Медные шлемы гудели и круги щитов многобляшных. Ахнул с досады тогда и по бедрам ударил руками Асий, Гиртаком рожденный, и в гневе великом воскликнул: "Зевс, наш родитель, и ты оказался обманщиком полным! Я и подумать не мог, чтоб герои ахейцы способны Выдержать были еще нашу силу и мощные руки! Так же, как быстрые осы с подвижным брюшком или пчелы, Гнезда свои заложивши близ самой дороги кремнистой, Полых жилищ не желают покинуть никак, но, увидев Хищных мужей-медоломов, потомство свое защищают, - Так и они не хотят от ворот, хоть и двое всего их, С места податься, пока не осилят иль сами не лягут!" Так говорил он, но речью своей не склонил Громовержца: Гектора славой украсить хотелося Зевсову духу. Рати других пред другими воротами билися боем. Трудно об этом о всем рассказать мне, как бог рассказал бы. Битва камнями повсюду вкруг стен, как огонь, разгоралась. Хоть и скорбели ахейцы, однако суда защищали Волей-неволей. И боги бессмертные духом скорбели, - Все, что в сражении этом помощники были данайцам. Бой и убийство меж тем завязали с врагами лапифы. Тут Полипет многомощный, воинственный сын Пирифоя, Острою пикой ударил Даманта сквозь шлем меднощечный. Шлемная медь не сдержала удара; насквозь пролетела Медная пика и череп Даманта пробила, и мозг в нем Перемешала внутри, его усмирив в нападеньи. После того он Пилона с Орменом убил. Леонтеем, Ветвью Ареса, убит Гипполох был, сын Антимаха; Острою пикой нанес он удар и попал ему в пояс. Выхватил после того из ножен он отточенный меч свой, Через толпу устремился и прежде всего Антифата Сбил в рукопашном бою. И на землю он грянулся навзничь. После того и Ямена, Менона, а также Ореста, - Всех одного за другим положил он на тучную землю. Но между тем, как они совлекали с убитых доспехи, Юноши, шедшие следом за Гектором с Пулидамантом, - Было их много, отважных; всего они больше желали Стену ахейцев пробить и огнем истребить корабли их; Юноши эти ко рву подошли и в смущении стали: Только что ров собрались перейти, как пред ними явилась Птица, высоко парящий орел, оставляя их слева; Темнобагрового нес он в когтях исполинского змея; Был еще жив он, и бился, и помнил все время о битве. Весь изогнувшись, того, кто держал его, вдруг он ужалил В грудь возле шеи. Орел, охваченный болью, на землю Бросил добычу, ее уронив средь троянского войска; Сам же, пронзительно крикнув, понесся с дыханьями ветра. В ужас троянцы пришли, как увидели пестрого змея, Знаменье Зевса-Кронида, лежащим меж них в середине. Пулидамант перед Гектором дерзостным стал и промолвил: "Гектор! Меня неизменно бранишь ты, когда на собраньях Я говорю справедливо. Никак допустить ты не можешь, Чтоб человек из народа с тобою о чем-нибудь спорил, - Ни на войне, ни в совете. Лишь власть свою хочешь ты множить! Но и теперь я скажу, что мне кажется самым хорошим. Дальше нельзя нам итти и сражаться с врагом пред судами! Вот что случиться должно, как я думаю, если не ложным Знаком явилась троянцам, хотевшим чрез ров перебраться, Птица, - высоко парящий орел, оставлявший нас слева, Темнобагрового несший в когтях исполинского змея. Был еще жив он. Тотчас его бросил орел, не достигнув Милого дома, и детям не смог он отдать его в пищу. Так же и мы, если даже ворота и стену ахейцев Силой великой проломим, и враг перед нами отступит, - Все ж не в порядке мы тем же путем от судов возвратимся, Много на месте оставим троянцев, которых ахейцы Острою медью погубят, свои корабли защищая. Так бы вам все объяснил прорицатель, кто духом бы ясно Знамений смысл понимал, кому доверяли бы люди". Грозно взглянув на него, отвечал шлемоблещущий Гектор: "Пулидамант! Очень мало приятно мне, что говоришь ты! Мог бы ты слово другое, получше, чем это, придумать! Если же то, что я слышал, сказал ты от чистого сердца, - Сами бессмертные твой, очевидно, похитили разум! Ты предлагаешь забыть мне решенье великого Зевса, Им же самим возвещенное мне с обещаньем исполнить, Хочешь, чтоб верил я больше летающим по небу птицам. В этих делах не силен я, и мало о том мне заботы, Вправо ли птицы несутся, - к заре, к восходящему солнцу, Или же влево летят, к приходящему с запада мраку. Мы же послушными будем лишь воле великого Зевса, - Он и смертных людей, и бессмертных богов покровитель! Знаменье лучшее всех - лишь одно: за отчизну сражаться! Впрочем, тебе-то чего же бояться войны и сраженья! Пусть даже всех остальных перебьют без остатка ахейцы Нас пред судами, - уж ты-то средь этих убитых не будешь! Сердцем не очень ты стоек, сражаться не очень-то любишь. Если ж из боя уйдешь ты, иль если своими речами Уговоришь и другого кого уклониться от битвы, Тотчас же, пикой моею сраженный, свой дух ты погубишь!" Так он сказал и повел. И за ним с потрясающим криком Кинулись в битву троянцы. А к этому Зевс молнелюбец Поднял с высоких идейских вершин ураганную бурю, Прямо понесшую пыль на суда. Туманил он разум У аргивян, а троянцам и Гектору славу готовил. Знаменью Зевса и силе своей доверяя, троянцы Стали пытаться сломать великую стену ахейцев, Балки башен сорвать напрягались и брустверы сбросить, И рычагами шатали у вала торчавшие сваи, Первыми врытые в землю, чтоб быть основаньем для башен. Их вырывали они и надеялись стену ахейцев Скоро пробить. Но данайцы ни шагу не делали к бегству. Брустверы загородивши щитами из кожи бычачьей, Били оттуда они по врагам, подступавшим под стену. Оба Аякса меж тем, на стене управлявшие битвой, Всюду ахейцев ряды обходили, их дух поднимая. Ласковой речью одних возбуждали, других же - суровой, Лишь замечали, что кто уклоняется вовсе от боя: "О, друзья! Меж ахейцев и самый отличный, и средний, И наиболее слабый, - не все одинаковы люди В битве, - теперь перед вами пред всеми явилося дело! Это и сами вы видите все. Наш призыв услыхавши, Пусть никто уж не смеет к судам повернуть мореходным! Дружно бросайтесь вперед, возбуждайте друг друга на битву! Может быть, молнеметатель Зевес олимпийский поможет Нам, отразивши троянцев, прогнать в Илион их обратно!" Так восклицали они, возбуждая на битву ахейцев. Так же, как снежные хлопья в обилии валятся с неба В зимнее время, когда промыслитель Зевес посылает На землю снег, показуя могущество стрел своих людям; Ветры уняв, посыпает он снегом густым непрерывно Главы высокие гор и в море бегущие мысы, Тучные пашни людей и заросшие лотосом долы; Снег берега покрывает и пристани моря седого; Только волна, набежав, поглощает его; все другое Снегом покрыто, когда снегопад разражается Зевсов. Так непрерывно с обеих сторон и каменья летали, - Те на троянцев, а те от троянцев на войско ахейцев, Камни метали друг в друга. И стук над стеной раздавался. Но ни за что бы троянцы тогда и блистательный Гектор Не проломили ворот, не сорвали б огромных запоров, Если бы сына Зевес своего Сарпедона не поднял На аргивян меднолатных, как льва - на коров тяжконогих. Тотчас вперед он уставил свой щит, во все стороны равный, Кованый, медный, прекрасный, который искуснейший медник Выковал, частые кожи воловьи снутри натянувши, Проволкой их золотою по краю щита прострочивши. Щит пред собою держа и колебля две острые пики, Он устремился, похожий на горного льва, уже долго Мяса не евшего. Страха не знающий дух его гонит В крепкий ворваться загон, чтоб овцу из отары похитить. Если он даже мужей-пастухов пред загоном находит, С копьями, с быстрыми псами отару свою стерегущих, Все же, не сделав попытки, не хочет вернуться обратно; Прыгнув в загон, похищает овцу, либо сам под ударом Падает первым, копьем из проворной руки пораженный. Так же и дух Сарпедона, подобного богу, на стену Гнал его ринуться смело и брустверы вражьи разрушить. Тотчас он Главку сказал, Гипполохову храброму сыну: "Главк! Почему между всех наиболее нас отличают Местом почетным, и мясом, и полной на пиршествах чашей В крае ликийском и как на бессмертных богов на нас смотрят? Мы и участком обширным владеем по берегу Ксанфа Лучшей земли, - и с садом, и с пашней, родящей пшеницу. Нужно поэтому нам и в передних рядах находиться, Твердо стоять и без страха кидаться в кипящую битву, Чтобы об нас крепкобронные так говорили ликийцы: "Нет, не без славы страною ликийскою нашею правят Наши цари! Хоть едят они жирное мясо овечье, Сладкие вина отборные пьют, но за то же и доблесть Их велика: в передних ликийских рядах они бьются!" Если бы, мой дорогой, из войны этой целыми выйдя, Мы с тобою бессмертны навек и бесстаростны стали, Я бы и сам не сражался в передних рядах и не стал бы В битву тебя посылать, мужам приносящую славу. Нынче же Керы смерти стоят перед нами повсюду, Их избежать иль от них ускользнуть никому невозможно. Ну, так вперед! Или мы кому славу доставим, иль нам он!" Так говорил он. И Главк не противился, не отказался. Двинулись прямо вперед пред великой толпою ликийцев. В ужас пришел Петеид Менесфей, увидавши идущих: К башне его, несчастье неся, они направлялись. Толпы своих он оглядывать стал, не найдет ли кого он Из предводителей, кто бы товарищей спас от несчастья. Скоро увидел обоих Аяксов, войной ненасытных; С ними и Тевкр находился, оставивший только что ставку. Были они недалеко, но крика его не слыхали: Так был грохот силен, - доходил он до самого неба, - Грохот разимых щитов и украшенных гривою шлемов, Грохот громимых ворот, пред троянцами крепко закрытых. Стоя пред ними, они их старались сломать, чтоб ворваться. Вестника тотчас Фоота послал он к обоим Аяксам: "Бегом к Аяксам спеши и зови их, божественный вестник! Важно, чтоб оба явились, всего это было бы лучше. Очень скоро случиться должна здесь тяжелая гибель: Яро ликийцев вожди наседают, которые бурей В схватки могучие также и раньше всегда устремлялись. Если ж и там пред Аяксами труд и борьба возникают, Пусть к нам придет хоть один многомощный Аякс Теламоний; Вместе же с ним пусть приходит и Тевкр, многоопытный лучник". Так сказал он, и слова его не ослушался вестник. Бросился быстро бежать вдоль стены меднолатных ахейцев, Стал пред Аяксами, к ним подбежав, и поспешно сказал им: "Вас, обоих Аяксов, вождей аргивян меднобронных, Просит возлюбленный сын питомца богов Петеоя Помощь подать. Хоть на время тяжелый с ним труд разделите! Важно притти вам обоим, всего это было бы лучше: Очень скоро случиться должна там тяжелая гибель. Яро ликийцев вожди наседают, которые бурей В схватки могучие также и раньше всегда устремлялись. Если же труд и борьба перед вами и здесь возникают, Пусть к нам придет хоть один многомощный Аякс Теламоний, Вместе же с ним пусть приходит и Тевкр, многоопытный лучник". Так он сказал. Согласился охотно Аякс Теламоний. Тотчас слова окрыленные он обратил к Оилиду: "Сын Оилеев! Вы здесь с Ликомедом могучим останьтесь Оба и дух возбуждайте в данайцах, чтоб храбро сражались. Я же отправлюсь туда и приму там участие в битве. Им довольно помогши, сейчас же вернусь к вам обратно". Так сказал и пошел великий Аякс Теламоний. С ним отправился вместе и Тевкр, его брат однокровный. Шел с ними также Пандион с изогнутым тевкровым луком. К башне они Менесфея, внутри вдоль стены пробираясь, Вскоре пришли - и пришли уже к утесняемым сильно. Бурному ливню подобно, на бруствер ахейцев неслися Полные мощи вожди и советники войска ликийцев. Сшиблись в схватке противник с противником. Битва возникла. Начал сраженье Аякс Теламоний. И прежде всего им Был Сарпедонов товарищ низвергнут, Епикл крепкодушный. Мрамором острым, огромным его он ударил, лежавшим Сверху на бруствере сзади стены. Его лишь с усильем Мог бы в руках удержать человек, и цветущий годами, Нам современный. Но тот высоко его поднял и бросил. Четырехгребенный шлем раздробил на Епикле тот камень, Череп разбил целиком. И Епикл, водолазу подобный, С башни высокой свалился, и дух его кости оставил. Тевкр Гипполохова сына, могучего Главка, в то время, Как он взбирался на стену, стрелой поразил медножальной, Где, как увидел, рука обнажилась, и вывел из боя. Главк потихоньку спрыгнул со стены, чтобы кто из ахейцев Раны его не увидел и громко не стал бы хвалиться. Грусть Сарпедона взяла, когда он увидел, что с боя Главк удаляется. Все ж не забыл он о битве кровавой. Тут же герой в Фесторида Алкмаона острую пику Быстро вонзил и назад ее вырвал; за нею повлекшись, Ниц Фесторид повалился. Доспехи на нем зазвенели. А Сарпедон, ухвативши руками могучими бруствер, Сильно рванул. И на всем протяжении бруствер свалился. Сверху стена обнажилась и многим открыла дорогу. Вместе Аякс Теламоний и Тевкр устремились навстречу. Тевкр ему выстрелил в грудь и в ремень угодил, на котором Щит, закрывавший все тело, висел. Но Кронион от сына Смерть отвратил: пред судами ему не судил он погибнуть. Мощный Аякс по щиту, налетевши, ударил; однако Пикой его не пробил, но напор отразил Сарпедона. Этот немного назад отступил, но совсем не оставил Поля сраженья. Еще он надеялся славы добиться И, обратившись назад, закричал богоравным ликийцам: "Что забываете так вы о храбрости бурной, ликийцы? Как бы я ни был силен, тяжело одному мне разрушить Крепкую стену и к быстрым судам проложить вам дорогу. Дружно вперед! Сообща добиваются больше успеха!" Так он сказал, и они, убоявшися крика владыки, Яростно вслед за владыкой-советником бросились в битву. Но аргивяне с своей стороны укрепили фаланги Сзади стены. Завязалось великое дело меж ними. Ни у данайцев ликийцы могучие не были в силах, Стену сломав, проложить к кораблям мореходным дорогу, Ни копьеборцы данайцы отбросить обратно ликийцев С места того не могли, какого они уж достигли. Так же, как два человека на поле, обоим им общем, С мерой в руках, меж собой о меже разделяющей спорят И на коротком пространстве за равную ссорятся долю, - Так только бруствер врагов разделял. Чрез него они бились И разбивали друг другу, ударами кожи воловьи Круглых тяжелых щитов, как и легких щитов окрыленных. Многие также и в тело само поражаемы были, В спину - одни из бойцов, у которых спина открывалась В бегстве из боя, другие же - в грудь, через щит прободенный. Стены и брустверы всюду обрызганы были обильно Кровью обеих сторон, - и троянских мужей, и ахейских. Но и при том не могли обратить они в бегство ахейцев. Ровно стояли враги, как весы добросовестной пряхи: Гири и шерсть положивши на чашки, она поднимает Их, уравняв, чтоб добыть для детей небогатую плату. Так в равновесьи и бой, и война находились, доколе Не дал славы боле высокой Приамову сыну Гектору Зевс: прорвался сквозь ахейскую стену он первым. Голосом громким кричал он, чтоб всем было слышно троянцам: "Конники Трои, за мною, вперед! Прорывайтесь сквозь стену, Бурно горящим огнем корабли забросайте ахейцев!" Так он кричал, ободряя. Ушами они услыхали, Разом всею толпою к стене устремились и стали К выступам бруствера вверх подниматься, уставивши копья. Гектор же поднял и нес, пред воротами близко лежавший, Камень огромный, широкий внизу, заострявшийся кверху. Камень подобный и двое сильнейших людей из народа На воз с земли нелегко бы могли приподнять рычагами, Нам современные. Он же легко и один потрясал им. Сделал легким ему Молневержец тот камень тяжелый. Так же, как шерсть от барана пастух безо всяких усилий, Взявши одною рукою, несет, и мала ему тяжесть, - Так же и Гектор поднял и нес на ворота тот камень. Плотно створы ворот прилажены были друг к другу, Были двойные они, большие, и пара засовов Встречных, болтом замкнутых, ворота снутри запирали. Стал он у самых ворот. Чтобы крепче удар оказался, Ноги раздвинул и, сильно напрягшись, ударил в средину. Оба дверные сорвал он шипа, и тяжестью всею Камень во внутренность рухнул. Взревели ворота. Засовы Их не сдержали, туда и сюда разлетелися створы, Камня принявши удар. Блистательный Гектор ворвался Внутрь. Лицом походил он на быструю ночь, и ужасной Медью, его облекавшей, сиял. А в руках потрясал он Парою копий. Одни лишь бессмертные боги могли бы, Выйдя навстречу, его удержать, как влетел он в ворота. Взоры горели огнем. Повернувшись к троянцам, велел он Перебираться чрез стену. Приказа послушались мужи. Тотчас одни перелезли чрез стену, другие же прямо В крепкие стали вливаться ворота. Данайцы бежали К полым своим кораблям. И шум поднялся непрерывный.
13
Зевс, приведя и троянцев, и Гектора к стану ахейцев, Им предоставил нести пред судами труды и страданья Без передышки, а сам перевел свои светлые взоры Вдаль, созерцая страну укротителей конских - фракийцев, Мисян, бойцов рукопашных, и славный народ гиппемолгов Молокоядных, и племя абийцев, мужей справедливых, К Трое ж совсем перестал обращать светозарные взоры. В духе не ждал он своем, чтобы кто из богов олимпийских Вышел еще иль троянцев поддерживать, или данайцев. Слеп в наблюдении не был, однако, Земли колебатель. Он с удивленьем смотрел на войну и кровавую битву, Сидя на самой высокой вершине лесистого Сама В горной Фракии; оттуда он явственно видел всю Иду, Видел и город Приама, и стан корабельный ахейцев. Выйдя из моря, он там восседал и скорбел об ахейцах, Мощью троянцев смирённых, и гневался сильно на Зевса. Тотчас поднявшись, пошел он с вершины горы каменистой, Быстро ногами шагая. Леса и высокие горы Затрепетали под тяжкой стопою бессмертного бога. Три лишь он сделал шага и с четвертым уж цели достигнул, - Эг. В глубинах залива его там дворец знаменитый Высится, - весь золотой и сверкающий, вечно нетленный. В Эги прибыв, запряг в колесницу он двух медноногих, Быстролетящих коней с золотою и длинною гривой; В золото тело и сам облачил, сработанный дивно Бич захватил золотой и, в блестящую став колесницу, Коней погнал по волнам. Взыграли чудовища бездны, Всплыли из логов своих, узнавая в восторге владыку; Радостно море пред ним раздавалось. А лошади быстро Мчались, и медную ось даже снизу вода не мочила. К стану ахейцев несли его лихо скакавшие кони. Есть большая пещера в бездонных глубинах залива Меж островов Тенедоса и круто-скалистого Имбра. Там удержал лошадей колебатель земли Посейдаон И, отвязав от ярма, амвросической бросил им пищи В корм, а на быстрые ноги им путы надел золотые, Несокрушимые, чтобы на месте все время те кони Ждали владыку. А сам он отправился в лагерь ахейцев. Войско троянское всею громадой, как пламя, как буря, Вслед безудержно летело за Гектором, сыном Приама, С шумом, с неистовым криком. Надеялись все они твердо, Взяв корабли, перебить перед ними храбрейших ахейцев. Но Посейдон земледержец, могучий земли колебатель, Дух возбудил аргивян, из глубокого моря поднявшись. Он, уподобясь Калхасу и видом, и голосом звучным, К первым воззвал он к Аяксам, самим того же желавшим: "Вы только оба, Аяксы, спасете ахейское войско! Только о мужестве помните вы, не о бегстве ужасном. В месте другом не боялся б я рук необорных троянцев, Всею толпою проникших за стену великую нашу: Ибо их всех остановят ахейцы в красивых поножах. Здесь же ужасно боюсь я, чтоб нас не постигло несчастье, - Здесь, где, подобный огню, начальствует бешеный этот, - Гектор, хвалящийся тем, что он сын всемогущего Зевса! Пусть же и вам кто-нибудь из бессмертных положит на сердце Крепко стоять и самим, ободрять и других на сраженье. Вы бы напор отразили его от судов быстроходных, Если и сам Олимпиец на битву его устремляет". Так Земледержец сказал и жезлом их обоих ударил, И преисполнил того и другого великою силой. Сделал им легкими члены, - и ноги, и руки над ними. Сам же, как ястреб, умчался от них быстрокрылый, который С очень высокой поднявшись скалы, только козам доступной, Через равнину несется преследовать птицу другую. Так устремился от них Посейдон, потрясающий землю. Первым быстрый Аякс догадался, сын Оилеев, И обратился тотчас к Теламонову сыну Аяксу: "Кто-то, Аякс, из богов, на высоком Олимпе живущих, Образ Калхаса приняв, нам велит пред судами сражаться. Нет, не Калхас это был, боговещий гадатель по птицам; Очень легко по ступням и сзади по икрам узнал я Прочь уходящего бога: легко познаваемы боги. Также и дух у меня вдруг с чего-то в груди разгорелся, Рвется на много сильнее с врагом воевать и сражаться, Рвутся в битву и ноги внизу, и поверху руки". Так Оилиду в ответ промолвил Аякс Теламоний: "Так же на пике сейчас и мои необорные руки Жадно дрожат, и сила растет, и сами собою Движутся ноги. Готов хоть один на один я сразиться С Гектором, сыном Приама, неистово рвущимся в битву". Так говорили они, обращаясь с речами друг к другу, Радуясь бранному пылу, в сердца их вселенному богом. Земледержатель меж тем возбудил находившихся сзади, Сердце себе освежавших вблизи кораблей быстроходных. Милые члены ослабли у них от усталости тяжкой, Сердце им удручало жестокое горе при виде Гордых троянцев, толпою прорвавших великую стену. Слезы, глядя на них, под бровями они проливали, Горькой беды избежать не надеялись. Но Земледержец Сразу, явившись, сплотил их в могучие духом фаланги. К Тевкру он прежде всего обратился с призывом, к Леиту; После того Пенелей был им позван, Фоант с Деипиром И возбудители кликов в бою, Мерион с Антилохом. К ним он ко всем со словами крылатыми так обратился: "Стыд нам большой, молодежь! Вот уж вы-то, я думал, наверно, В битве участвуя, наши спасете суда от троянцев! Если ж и вы от злосчастной войны уклоняться начнете, - День настает, очевидно, когда от врага мы погибнем! Горе! Великое чудо своими глазами я вижу! Страшное чудо, какому, я думал, вовек не свершиться! Перед судами ахейцев троянцы, - троянцы, что прежде Ланям подобились робким и слабым, которые праздно По лесу бродят туда и сюда и становятся быстро Пищею барсов, волков и шакалов, в борьбу не вступая! Так и троянцы, бывало, в лицо не решалися выждать Силы ахейцев и рук их могучих, - никак не решались! Нынче ж далеко от стен пред судами троянцы воюют Из-за проступка вождя и по нерадивости войска. Злобу питая к вождю, защищать оно больше не хочет Наших судов, и пред ними себя отдает на убийство. Если, однако, и вправду пред всеми жестоко виновен Сын Атрея, герой Агамемнон пространнодержавный, Что оскорбленье нанес быстроногому сыну Пелея, - Нам-то самим не годится никак уклоняться от боя! Тотчас исправимся все! Исправимы сердца благородных! Вы ведь совсем непристойно забыли о храбрости бурной, - Вы, средь войска ахейцев храбрейшие! Сам я не стал бы Спорить с воином тем, который из боя уходит, Просто как трус. Но на вас от всего негодую я сердца! Неженки! Вскоре, наверно, уже по беспечности этой Вы еще большее зло совершите! Наполните сердце Гневом себе и стыдом! Возникает великая битва! Гектор могучеголосый у самых судов уже бьется, Он и ворота, могучий, разбил и засовы сорвал с них!" Так разжигая ахейцев, поднял у них дух Земледержец. Вскоре к обоим Аяксам собрались фаланги и стали Грозной стеной. Ни Apec, ни бодрящая к бою Афина С пренебреженьем на них не взглянули б. Храбрейшие мужи Были подобраны здесь, и троянцев с Гектором ждали, - Пика близ пики, щит у щита, заходя под соседний. Шлем тут со шлемом, и щит со щитом, человек с человеком Близко смыкались; вперед наклонившись, боец прикасался Шлемом к переднему шлему, - так тесно стояли ахейцы. В смелых колеблясь руках, слоями тянулися копья. Духом рвались аргивяне вперед, желая сразиться. Тесно сомкнувшись, троянцы ударили первыми. Вел их Гектор, летя на врагов, словно камень округлый, который Был от утеса оторван разлившейся бурно рекою, Водным напором подмывшей основы бесстыдного камня. Прыгая, катится он, и трещит под ударами камня Лес; непрерывно и прямо он мчится, пока на равнину Не упадет, и уж дальше не катится, как ни хотел бы. Так же и Гектор: сначала грозил, что до самого моря Путь через стан и суда аргивян без усилий проложит, Всех избивая; когда ж на густые ряды натолкнулся, - Стал, находясь уже близко. И натиском дружным ахейцы, Встретив ударами острых мечей и пик двуконечных, Гектора прочь отогнали. И он отступил, содрогаясь. Голосом громким вскричал он, чтоб всем было слышно троянцам: "Трои сыны и ликийцы, и вы, руКопашцы-дарданцы, Стойте твердо! Ахейцы меня не надолго удержат, Как бы плотно они, сомкнувши ряды, ни стояли, - Все же отступят пред пикой моей, раз ведет меня вправду Геры супруг громоносный, в богах наилучший меж всеми!" Так говоря, возбудил он и силу, и мужество в каждом. Гордо шел меж других Деифоб, рожденный Приамом, Щит, во все стороны равный, держал у себя он пред грудью, Легким шагом идя и тело щитом прикрывая. Тут Мерион в Деифоба блестящей нацелился пикой; Не промахнулся и в круглый попал ему щит волокожный; Кож не пробил он однако; уж раньше того обломилось Медное жало на древке огромном. Свой щит волокожный В сторону быстро отвел Деифоб, испугавшися духом Бурного лета копья Мериона. Герой же обратно В строй воротился друзей, негодуя на то и другое: Что и победа ушла, и крепкая пика сломалась. Быстро отправился он к кораблям и ахейскому стану, Чтобы копье принести, которое в ставке осталось. Все остальные сражались, и крик поднялся неугасный. Первым Тевкр Теламоний отважного сверг копьеборца, Имбрия, Ментора сына, конями богатого мужа. Раньше прибытия рати ахейской в Педейоне жил он, С Медесикастой, побочной Приамовой дочерью, в браке. Но лишь прибыли в судах, на обоих концах искривленных, К Трое данайцы, явился он в Трою, меж всех отличался, Жил у Приама, который к нему относился, как к сыну. Сын Теламонов под ухо вонзил ему длинную пику, Вырвав тотчас же назад. И упал он, как ясень, который, Всем отовсюду заметный на горной вершине высокой, Медью подрубленный, книзу листву свою нежную клонит. Так он упал. Зазвенели доспехи, пестревшие медью. Кинулся к Имбрию Тевкр, чтоб его обнажить от доспехов. Гектор в него в это время блестящей нацелился пикой. Тевкр увидал, увернулся и еле избегнул удара. Пика же в грудь Амфимаха ударила, сына Ктеата Акториона, в то время, как он выходил на сраженье. С шумом на землю упал он. Доспехи на нем зазвенели. Кинулся Гектор, чтоб шлем, на висках прилегающий плотно, Снять с головы Амфимаха, Ктеатова храброго сына. В Гектора пикой блестящей Аякс в это время ударил. Но не проникла До тела она: целиком был покрыт он Медью ужасной. Однако, в средину щита поразивши, Гектора с силой большою отбросил Аякс. Отбежал он Прочь от обоих убитых, и их увлекли аргивяне. Но Амфимаха Стихий с Менесфеем божественным взяли, - Оба - афинян вожди, - и снесли его к войску ахейцев, Имбрия ж - двое Аяксов, кипевшие храбростью бурной. Так же, как два безбоязненных льва, завладевши козою Из-под охраны собак, через частый кустарник добычу Вместе несут, высоко над землею держа ее в пасти, Так же и оба Аякса, держа высоко Менторида, С тела снимали доспехи. Повисшую голову с нежной Шеи отсек Оилид, негодуя за смерть Амфимаха, И наподобье мяча швырнул ее в толпы троянцев. Гектору к самым ногам голова покатилась по пыли. Гневом великим тогда запылал Посейдон за убийство Внука его Ктеатида, сраженного в битве свирепой. Быстро направился он к кораблям и ахейскому стану, Всех возбуждая данайцев и беды готовя троянцам. Идоменей повстречался ему, знаменитый копейщик. Шел от товарища он, который к нему из сраженья Только что прибыл, в колено губительной раненный медью Вынесен был он друзьями из битвы. Врачам его сдавши, В ставку пошел он. Желаньем горел возвратиться в сраженье Идоменей. Обратился к нему Земледержец могучий, Голос Фоанта приняв, Андремонова сына, который Властвовал в целом Плевроне, на всем Калидоне высоком, Над этолийским народом и был им, как бог, почитаем: "Где же, советник критян, угрозы, какими, бывало, Гордым троянцам так часто ахейцев сыны угрожали?" Идоменей, возражая ему, немедля ответил: "О Фоант! Никто из ахейцев теперь не виновен, Сколько я знаю; умеем мы все и готовы сражаться; Страх бессердечный никем не владеет; никто, уступая Трусости, битвы жестокой покинуть не хочет. Но, верно, Так уже стало угодно сверхмощному Зевсу-Крониду, Чтобы бесславно погибли мы здесь вдалеке от отчизны. Прежде был ты, Фоант, постоянно в сражениях стоек, Ты и другого готов ободрить, упавшего духом. Не выходи же из боя и прочим приказывай то же!" Идоменею тогда отвечал Посейдон земледержец: "Идоменей! Пусть вовек из-под Трои домой не вернется, Пусть игралищем здешних собак окажется муж тот, Кто добровольно посмеет сегодня покинуть сраженье! Ну-ка, берись за оружье, иди-ка сюда! Не мешало б В бой поспешить нам. Быть может, и сделаем что, хоть и двое: Соединившись, способны на доблесть и робкие люди, Мы же с тобою и против сильнейших сумели б сразиться". Молвил и снова к борьбе человеческой бог обратился. Идоменей же в своей превосходно устроенной ставке Тело прекрасным доспехом облек и, схвативши две пики, Кинулся вон. Был подобен он молнии, Зевсом-Кронидом Схваченной в руку и брошенной с ясных вершин олимпийских В знаменье смертным; сверкает она ослепительным светом. Так же и медь на груди у бегущего ярко блистала. Близко от ставки ему Мерион повстречался отважный, Спутник его и товарищ. Пришел он за медною пикой. Идоменеева сила тотчас же к нему обратилась: "На ноги быстрый Молид Мерион, мой товарищ любимый! Что ты пришел, оставив войну и кровавую сечу? Ранен ли ты, и тебе острие доставляет мученье? Иль от кого-нибудь с вестью пришел ты за мной? Но и сам я Не собираюсь в ставке сидеть, а иду, чтоб сражаться". Идоменею в ответ Мерион рассудительный молвил: "Идоменей, знаменитый советник критян меднобронных! Я прихожу, не осталось ли в ставке твоей, чтобы взять мне, Пики. Какую имел я, сегодня в бою поломал я, В щит поразив Деифоба, безмерно надменного мужа". Идоменей, предводитель критян, отвечал Мериону: "Если желаешь, то копий найдешь и одно ты, и двадцать В ставке моей, к блестящей стене прислоненными рядом. Копья - троянские, их я отнял у поверженных мною. Смею сказать, что стою невдали я, сражаясь с врагами. Выпуклых много щитов потому у себя я имею, Также и копий, и броней блестящих, и гривистых шлемов". Идоменею в ответ Мерион рассудительный молвил: "И у меня самого, - в корабле моем черном и в ставке, - Много военной добычи: итти лишь за нею не близко. Не забываю и я, как мне кажется, доблести бранной. Между передних бойцов в прославляющих мужа сраженьях Также и я становлюсь, лишь начнется военная распря. Может, иному кому из меднодоспешных ахейцев Я как боец неизвестен. Но ты меня, думаю, знаешь". Идоменей, предводитель критян, отвечал Мериону: "Знаю я доблесть твою. Зачем мне о ней говоришь ты? Пусть нас, храбрейших, в засаду сейчас соберут пред судами: Доблесть мужей ведь всего проявляется больше в засадах. Тут человек и трусливый, и смелый легко познаются. Цветом сменяется цвет на лице у трусливого мужа; Дух его робкий в покое ему не дает оставаться: Он положенье меняет, на корточки часто садится; Сильно в груди его сердце колотится; только о смерти Думает он, и стучат непрерывно во рту его зубы. Храброго воина цвет на лице не меняется; слишком Он не боится, хотя б и впервые садился в засаду. Молит о том, чтоб скорее вмешаться в жестокую битву. Там не с презрением к силе твоей и к рукам отнеслись бы. Если копьем иль стрелой в боевой был ты ранен работе, То не в затылок тебе и не в спину попало б оружье. Грудью б ты встретил копье, и стрелу животом бы ты принял, Бросившись прямо вперед для любезной беседы с врагами. Но перестанем с тобой разговаривать, стоя без дела, Словно бы дети. Еще кто-нибудь, подсмотрев, возмутится. Ну, так зайди в мою ставку и выбери пику покрепче". Так он сказал. Мерион, быстротою подобный Аресу, В ставку поспешно вбежал и копье себе медное вынес. За Девкалидом пошел он, пылая воинственным жаром. Как мужегубец Apec устремляется в грозную битву, Вместе и сын его Ужас, - могучий, не знающий страха, Даже и самых упорных мужей обращающий в бегство; Оба они из Фракии войною идут на эфиров Или на храбрых флегийцев; однако моленьям не внемлют Тех и других, а одной стороне только славу даруют. Так устремились в сраженье, блестящей одетые медью, Идоменей с Мерионом, критян предводители храбрых. Первым к нему Мерион обратился с такими словами: "Где, Девкалид, ты намерен напасть на троянское войско? С правого ль хочешь ударить крыла на врагов, в середине ль, С левого ль? Кажется мне, что вот тут-то всего наиболе Длинноволосым ахейцам нужна бы скорейшая помощь". Идоменей, предводитель критян, ему снова ответил: "Есть и другие на то, чтоб суда защищать в середине: Двое Аяксов и Тевкр, между всеми ахейцами в войске Первый стрелок, и в бою рукопашном не менее сильный. Досыта смогут они загонять и жаднейшего к бою Гектора, сына Приама, хотя и могуч он безмерно. Будет ему нелегко, как бы жарко он в битву ни рвался, Мужество их одолев и могущество рук необорных, Наши зажечь корабли, разве только Кронид молневержец Факел пылающий сам в корабли наши быстрые бросит. А человеку в бою не уступит Аякс Теламоний, Если он смертным рожден и питается хлебом Деметры, Если возможно сразить его камнем большим или медью. В ближнем бою самому прорывателю строев Пелиду Не уступил бы Аякс; только скоростью ног не сравнялся б. Значит, - налево направим наш путь, чтоб увидеть скорее, Мы ли доставим другому кому-нибудь славу, иль он нам". Так он сказал. Мерион, быстротою подобный Аресу, Тотчас пошел через войско ахейцев, куда приказал он. Идоменея увидев, на пламя похожего силой, - И самого, и его сотоварища, с ярким оружьем, Всею громадой троянцы на них устремилися с криком. Общий неистовый бой запылал при кормах корабельных. Так же, как яростным вихрем свистящие крутятся ветры В знойную пору, когда глубочайшая пыль на дорогах; Тучу огромную пыли, сшибаясь, они поднимают. Так же сшибались и вражьи войска, порываяся жадно Тесно схватиться друг с другом и резаться острою медью. Мужегубительный бой ощетинился чащей густою Копий огромных, пронзающих тело. Глаза ослеплялись Медным сиянием шлемов сверкающих, ясно блестевших Крепких щитов на плечах и начищенных заново броней В битву идущих бойцов. Уже подлинно был бы бесстрашен, Кто не печаль ощутил бы, взирая на труд их, а радость. Каждый свое замышляя, два мощные Кронова сына Разным героям-мужам несчастья готовили злые. Зевс, торжество Ахиллесу готовя, хотел, чтобы в битве Верх одержали троянцы и Гектор. Но гибели полной Пред Илионом народу ахейскому он не готовил, Только хотел, чтоб Фетида и сын ее честь получили. А Посейдон аргивян ободрял, между них замешавшись, Выйдя тайно из моря седого. Жестоко скорбел он За усмиренных ахейцев и гневался сильно на Зевса: Общий у них у обоих отец, и род у них общий; Первым, однако, родился Зевес, и большее знает. Вот почему Посейдон не оказывал помощи явно, Но, уподобившись мужу, ахейцев подбадривал тайно. Боги веревку могучей вражды и войны, всем ужасной, Попеременно на той и другой стороне простирали, - Прочную, крепкую, многим бойцам поломавшую ноги. Тут, хоть и полуседой, во главе меднолатных данайцев Идоменей на троян устремился и в ужас поверг их. Офрионея он сшиб, из Кабеса прибывшего в город. Зовом войны привлеченный, он в Трою приехал недавно. Лучшую видом Приамову дочь, молодую Кассандру Он получить домогался без выкупа; дело большое Сделать за то обещался - ахейцев прогнать из-под Трои. Старец Приам согласился и дал обещание выдать Дочь за него. И сражался он, этой надеждой гонимый. Идоменей в него быстро блестящей нацелился пикой, Бросил в шагавшего гордо, попал. И не спас его медный Панцырь, который носил он: живот ему пика пробила. С шумом на землю упал он, а тот закричал, похваляясь: "Офрионей! Человеком тебя я почту величайшим, Если ты вправду исполнишь все то, что свершить обещался Сыну Дардана Приаму. Тебе свою дочь обещал он? Мы обещали б такое ж тебе и исполнили б слово: Лучшую видом Атридову дочь мы тебе бы отдали. Сами б ее привезли, поженили бы вас, если б только Ты Илион нам разрушил, прекрасно отстроенный город. Что ж, отправляйся со мной! У судов мы с тобою о браке Договоримся. Мы скупы не будем, о выкупе споря". Так говоря, волочил его за ногу через сраженье Идоменей. За убитого мстителем выступил Асий; Пешим он шел пред конями. Ему же в затылок храпели Кони, которыми правил возница-товарищ. Стремился Идоменея убить он. Но тот, предварив его, пикой Под подбородком ударил в гортань и насквозь ее выгнал. Тот повалился, как валится дуб иль серебряный тополь, Или сосна, если плотник своим топором отточенным Дерево срубит в горах, корабельные доски готовя. Пред лошадьми с колесницею так он лежал, растянувшись, В кровью залитую землю со стоном впиваясь руками. Разум, имевшийся раньше, совсем потерял тут возница. Он не посмел повернуть лошадей с колесницей обратно, Чтобы от вражеских рук ускользнуть. Антилох многостойкий Пикой попав, в середине пронзил его; помощи не дал Панцырь, который носил он; в живот ему пика попала; Он захрипел и упал с колесницы, сработанной прочно. Высокодушного Нестора сын Антилох его коней Прочь отогнал от троянцев к красивопоножным ахейцам. Вдруг Деифоб, печалясь об Асии, к Идоменею Близко совсем подошел и метнул в него пикой блестящей. Но, увидав это сразу, тотчас увернулся от пики Идоменей и укрылся под щит, во все стороны равный; Был из воловьих он кож и из меди блестящей сработан Очень искусно, внутри же две ручки имел поперечных. Съежился весь под щитом он. И пика над ним пролетела. Глухо щит загудел, задетый пикой у края. Но не напрасно тяжелой рукой Деифоб ее бросил. В печень нанес он удар Гипсенору, Гиппасову сыну, Под грудобрюшной преградой, и разом колени расслабил. Громко вскричал Деифоб, похваляясь безмерно победой: "Да! Не совсем без отмщенья здесь Асий лежит! Полагаю, Что, отправляясь к ворот замыкателю богу Аиду, Будет обрадован он: герою попутчика дал я!" Горе ахейцев взяло, услыхавших, как он похвалялся. Больше всего Антилоху отважному дух взволновал он. Но не забыл о товарище он, хоть и был опечален. Быстро к нему подбежал и щитом оградил его крепким. Двое товарищей милых меж тем наклонились над павшим, - Ехиев сын Мекистей и Аластор божественный, - взяли И понесли к кораблям крутобоким стонавшего тяжко. Идоменей не сдавал своей силы. Все время рвался он Либо кого из троянцев покрыть многосумрачной ночью, Либо пасть самому, от ахейцев беду отражая. Тут Алкофоя героя, любимцем богов Эсиетом На свет рожденного, - зятем герой приходился Анхизу; На Гипподамии был он женат, его дочери старшей; Дома отец и почтенная мать всем сердцем любили Дочь. Меж сверстниц своих наиболе она выдавалась И красотой, и умом, и работами. Вот потому-то В жены и взял ее муж превосходнейший в Трое широкой. Идоменея рукою его укротил Посейдаон, Тьмою закрывши глаза и сковавши блестящие члены. Ни увернуться не мог он, ни в бегство назад обратиться, Но неподвижно стоял, со столбом иль с высоковершинным Деревом схожий. Его в середину груди своей пикой Идоменей поразил и пробил ему грудь облекавший Медный хитон, не раз отражавший от тела погибель. Сухо он звякнул теперь, разрываемый брошенной пикой. С шумом упал Алкофой с торчавшею пикою в сердце; Билося сердце, и с ним сотрясалося древко от пики. Но, наконец, его сердце свирепый Apec обессилил. Идоменей закричал, похваляясь безмерно победой: "В праве ли мы, Деифоб, достойным считать возмещеньем - За одного уничтожить троих? Ведь гордишься одним ты! Что же, несчастный, попробуй и сам, - выходи мне навстречу, Чтобы увидеть, какой прихожу я к вам, Зевсов потомок. Первым Зевс Миноса родил, властителя в Крите. Сына Минос произвел, безупречного Девкалиона, Девкалион же меня, мужей повелителя многих В Крите пространном. Теперь же сюда в кораблях я приехал В Трою, на гибель тебе, и отцу, и прочим троянцам". Так он сказал. Деифоб между двух колебался решений: Прочь ли сейчас отойти и кого-нибудь взять себе в помощь Из крепкодушных троян, одному ль на один попытаться? Так размышлял он и счел наилучшим пойти за Энеем. В самых последних рядах, назади, увидал он Энея, Праздно стоявшего. Гнев непрерывный питал он к Приаму: Доблестный между мужей, у Приама он не был в почете. Близко к нему подойдя, Деифоб обратился к Энею: "Храбрый Эней, советник троянцев! Сегодня за зятя Должен ты стать, хоть бы горе тебя самого угнетало. Следуй за мной, защити Алкофоя. Тебя он когда-то, Будучи зятем тебе, воспитал еще мальчиком в доме. Идоменей копьеборец убил у тебя Алкофоя". Так произнес он и дух в груди взволновал у Энея. Идоменею навстречу он двинулся, жадный до боя. Идоменей же не в бег обратился, как неженка-мальчик, - Ждал неподвижно, как ждет, на свою полагался силу, Вепрь подходящую шумно ватагу охотников смелых В месте пустынном, в горах, угрожающе спину щетиня; Ярким огнем его блещут глаза, и острит он свирепо Белые зубы, готовый собак и людей опрокинуть. Так же стоял, выжидая проворного в битвах Энея, Идоменей копьеборец. Кричал он друзьям, Аскалафа И Афарея ища с Деипиром в рядах, Антилоха И Мериона вождя, зачинателей бранного клика. Их побуждая, слова окрыленные к ним он направил: "Други, сюда! Я один, защитите! Ужасно боюсь я: На ноги быстрый Эней на меня устремляется грозно! Очень могуч он в убийстве мужей средь сражений кровавых; Юностью также цветет он, а это великая сила! Если б с Энеем мы были равны и годами, как духом, Скоро большую победу иль он, или я одержал бы!" Так говорил он. И все, одинаковым духом пылая, Стали один близ другого, щиты наклонив над плечами. Но со своей стороны закричал сотоварищам верным Также Эней: Деифоба, Париса, вождя Агенора, - Всех, кто вместе начальствовал с ним над троянами. Следом Шли рядовые бойцы. Так овцы бегут за бараном, С луга спеша к водопою. И сердцем пастух веселится. Так же и дух у Энея в груди веселился при виде, Сколько народу на бой за ним устремилося следом. Вкруг Алкофоя они рукопашную начали битву. Копьями бились большими. И медь на панцырях крепких Страшно звенела от частых ударов сшибавшихся полчищ. Два человека меж них, наиболее храбрые оба, Идоменей и Эней, подобные богу Аресу, Тело рвалися друг другу пронзить беспощадною медью. Первым бросил Эней копье свое в Идоменея. Тот, уследивши удар, увернулся от меди летящей, - Мимо копье пролетело и в землю впилось, сотрясаясь; Брошено было без пользы оно многомощной рукою. Идоменей Эномая в живот, в середину, ударил. Выпуклость брони пробивши, кишки ему пика пронзила. В пыль Эномай покатился, хватаясь руками за землю. Идоменей из кишок мертвеца длиннотенную пику Вырвал; однако доспехов прекрасных с убитого мужа Снять не успел: полетели в героя и копья, и стрелы. Тверды уж не были ноги его при движеньи, чтоб скоро Вслед ли за пикой своей побежать, увернуться ль от вражьей. Вот почему рукопашно погибельный день отражал он: Чтобы бежать, не могли уже быстро нести его ноги. Медленно он отступал. Деифоб в отступавшего пикой Светлой метнул. На него непрестанною злобой горел он. Но промахнулся опять: Аскалаф опрокинут был пикой, Сын Эниалия; прямо в плечо его пика пронзила. В пыль Аскалаф покатился, хватаясь руками за землю. Мощный Apec громогласный еще не узнал о кончине Милого сына родного, в сражении павшего жарком: Волей удержанный Зевса, Apec на Олимпе высоком Под золотыми сидел облаками, где также другие Боги сидели, не смея вмешаться в кипевшую сечу. Яростный бой поднялся рукопашный вокруг Аскалафа. Снял Деифоб с головы аскалафовой шлем лучезарный. Но налетел Мерион, быстротою подобный Аресу, Пикою в руку ударил его; и из рук Деифоба Шлем дыроглазый, на землю упав, покатился со звоном. А Мерион, налетевши, как ястреб, тотчас же обратно Выдернул мощную пику из мышцы руки Деифоба И воротился опять к товарищам верным. Полит же, Брат Деифоба родной, под грудь его взявши руками, Вывел из битвы злосчастной, пока не дошел до коней с ним Быстрых, которые сзади войны и сраженья стояли Вместе с возничим его и с узорной его колесницей. Кони его понесли к Илиону. Стонал тяжело он, Болью терзаясь. И кровь из свежей струилася раны. Все остальные сражались. И крик поднялся неугасный. Острою пикой Эней, налетевши, сразил Афарея Калеторида, к нему обращенного, горло пронзивши. Голову набок склонил он, туда же и щит покатился Вместе со шлемом. И взят был он дух разрушающей смертью. Несторов сын Антилох, углядев, что Фоон повернулся, Прыгнув, ударил копьем и рассек целиком ему жилу, Вдоль по спине непрерывно бегущую вплоть до затылка. Эту он жилу рассек. И навзничь Фоон повалился На землю, обе руки простирая к товарищам милым. Несторов сын наскочил и, кругом озираясь, доспехи С плеч его начал снимать. Но его окружили троянцы, В щит поражали его многопестрый, широкий, однако Гибельной медью задеть не могли цветущего тела: Несторов сын Антилох Посейдоном, колеблющим землю, Бережно был охраняем от вражеских стрел и от копий. Он вдалеке от врагов не стоял, между ними носился; Не оставалась в руке его пика спокойной. Он ею Тряс постоянно, в уме для себя намечая, в кого бы Пикой метнуть издалека иль ею вручную ударить. Асиев сын Адамант увидал, как он метился в толпы. Близко к нему подбежав, в середину щита он ударил Острою пикой. Однако ее острие обессилил, В жизни врага отказавши ему, Посейдон черновласый. И половина копья, как обугленный кол, задержалась Крепко в щите Антилоха, другая упала на землю. Быстро к друзьям Адамант отбежал, уклоняясь от смерти. За убегающим бросившись вслед, Мерион его пикой Между срамными частями и пупом ударил, - в то место, Где наиболе болезнен Apec для смертных бессчастных. Пикой туда он ударил. Упавши на землю, вкруг пики Бился подобно быку на горах он, которого силой, Крепкой веревкой опутав, ведут пастухи за собою. Так он, проколотый, бился, - короткое время, недолго: Близко к нему подойдя, герой Мерион свою пику Вырвал из тела его, и глаза его тьмою покрылись. Длинным фракийским мечом по виску Деипира ударил В четырехгребенный шлем Гелен и сшиб с него шлем тот. Шлем, отскочивши, на землю упал, и один из ахейцев Поднял в то время его, как меж ног у бойцов он катался. А по глазам Деипира глубокая ночь разлилася. Громкоголосого жалость взяла Менелая Атрида. Выступил он, угрожая герою владыке Гелену Острым копьем. А Гелен натянул рукоятку у лука. Близко сошлися они, и один изостренною пикой Быстро метнул во врага, а тот в него - с лука стрелою. Горькое жало стрелы Гелена попало Атриду В выпуклость панцыря, в грудь, но назад отскочило от меди, Как от широкой лопаты бобы темноцветные скачут Или горох на пространном току, когда их бросает Веятель-муж под дыханье протяжно свистящего ветра, Так же от лат Менелая, Атреева славного сына, С силою прочь отскочив, далеко стрела отлетела. Громкоголосый Атрид, копье свое бросив, попал им В руку, в которой держал Гелен полированный лук свой; Руку Гелена пробив, пригвоздило оно ее к луку. Быстро к товарищам он отбежал, уклоняясь от смерти, Свесивши руку. А следом за нею копье волочилось. Вырвав его из руки, Агенор геленову руку Перевязал шерстяною пращою, искусно сплетенной: Спутник пастыря войска всегда с нею был наготове. Прямо Писандр между тем на славного шел Менелая. К смерти злая судьба увлекала его и судила Быть укрощенным тобой, Менелай, в состязаньи ужасном. После того как, идя друг на друга, сошлись они близко, Мимо попал Менелай, - копье его вбок уклонилось. Не промахнулся Писандр, и в щит поразил Менелая; Меди, однако, насквозь не могла прошибить его пика: Щит ее прочный сдержал, и у самого древка сломилось Жало копья. А уж он ликовал, ожидая победы. Меч среброгвоздный извлекши, Атрид Менелай на Писандра Ринулся; тот же секиру прекрасную выхватил быстро Из-под щита своего, с топорищем из крепкой оливы, Гладким большим. Друг на друга в одно они время напали. По коневласому шлему ударил Писандр Менелая Около самого гребня. А тот его по лбу ударил, В верх переносицы; хрястнула кость под мечом, и упали Оба кровавые глаза Писандра у ног его наземь. Скорчился он и свалился. Пятою на грудь его ставши, Тот с него начал доспехи снимать и воскликнул, хваляся: "Вот как покинете все вы суда быстроконных данайцев, Наглые Трои сыны, ненасытные страшной резнёю! Мало вам было стыда и позора, какими когда-то, Злые собаки, меня опозорили вы! Не страшились Даже вы тяжкого гнева широко гремящего Зевса Гостеприимца, который, дай время, ваш город разрушит! Вас так радушно Елена, жена моя, встретила, вы же Гнусно с собой и ее увезли, и богатства большие! Нынче желаете вы на суда мореходные наши Гибельный бросить огонь и убить ахейских героев. Но прекратить вам придется войну, как бы к ней ни рвались вы! Зевс, наш отец! Говорят, что ты разумом всех превышаешь, Смертных людей и богов, и что все из тебя истекает. Так почему же так милостив ты к троянцам надменным, К людям, стремленья которых всегда нечестивы, кто вечно Голодом полн по кровавой воине, равно всем ужасной! Всем в состоянии люди насытиться, - сном, и любовью, Самой приятною песней и пляской вполне безупречной. Всякий гораздо сильнее стремится насытиться этим, Чем войной. Но троянцы в сраженьях всегда ненасытны". Так сказав и с тела кровавые снявши доспехи, В руки товарищам их передал Менелай безупречный, Сам же снова пошел и в ряды замешался передних. На Менелая там сын налетел Пилемена владыки, Гарпалион: за отцом своим милым пошел на войну он В Трою, однако назад не вернулся в отцовскую землю. Он изблизи в середину щита Менелая ударил Пикой, но меди насквозь прошибить не сумел и поспешно К толпам друзей отступил, убегая от смерти грозящей, По сторонам озираясь, чтоб кто его медью не ранил. Ранил вдогонку его Мерион медноострой стрелою. В правую сторону зада вонзилась стрела и наружу Вышла, пробивши пузырь мочевой под лобковою костью. Тут же он наземь упал. И в руках у товарищей милых Дух испуская, лежал, как червяк дождевой, растянувшись; Черная кровь выливалась и землю под ним увлажала. Захлопотали вокруг пафлагонцы, высокие духом. На колесницу его положив, повезли к Илиону, Грустные; шел между них и отец, обливаясь слезами; Но искупленьем за сына убитого было б не это! Смерть его гневом великим наполнила сердце Париса: Был Пилеменова сына он гостем в краю пафлагонцев. В гневе за гибель его, стрелою он выстрелил горькой. Некий был Евхенор, предсказателя сын Полиида, Муж, обитавший в Коринфе, богатый, знатного рода. Участь свою он несчастную знал и отплыл к Илиону. Часто ему говорил Полиид престарелый, что должен Он иль в тяжелой болезни скончаться в отеческом доме, Или в бою пред судами ахейскими пасть от троянцев. Он избежать пожелал как тяжелого штрафа ахейцам, Так и ужасной болезни, бесплодно страдать не желая. Был поражен он под ухо и челюсть. И быстро от членов Дух отлетел, и ужасная тьма ему взоры покрыла. Так наподобье пожара сраженье меж ними пылало. Гектор же, зевсов любимец, вестей не имел и не ведал, Что пред судами на левом крыле побеждают ахейцы Войско троянцев. И очень бы скоро ахейцам досталась Слава: такой был заступник у них, Земледержец могучий, - И ободрял аргивян он, и силою сам защищал их. Гектор сражался, где первым проникнул в ворота за стену, Строи густые прорвав щитоносцев отважных данайцев, Где на отлогом песке, извлеченные на берег моря, Протесилая суда и Аякса стояли, где были Самые низкие стены построены перед судами, Где всех жарче сражались и воины сами, и кони. Тут беотийцев отряды, иаонов длиннохитонных, Локров и фтийцев отважных и славой покрытых эпейцев Еле могли удержать нападавшего, от кораблей же Схожий с пламенем Гектор не мог быть ими отброшен. Между афинян все были отборные. Вел за собой их Сын Петеоя, герой Менесфей, а вослед Менесфею - Фейд со Стихнем и Биас отважный. Вождями элейцев Были Филеем рожденный Мегес с Амфионом и Дракий. Фтийцев вел за собою Медонт с боестойким Подарком. Первый был сыном побочным владыки мужей Оилея, Брат однокровный Аякса, Медонт. Но жил он в Филаке, Не на родной стороне у себя, ибо брата убил он Мачехи Ериопиды, супруги царя Оилея. Что ж до Подарка, то сыном он был Филакида Ификла. Оба они во главе находились воинственных фтийцев И, защищая суда, с беотийцами рядом сражались. Не отступал ни на шаг Аякс, Оилеем рожденный, От Теламонова сына Аякса, - ни даже на мало! Но, как на пашне два бурых вола со стараньем равным Тянут надежно сколоченный плуг составной; выступает У оснований рогов под ярмом у них пот изобильный; Гладким одним ярмом разделенные между собою, Землю взрезая, к меже они общую борозду гонят. Так же, плечо у плеча, и Аяксы стояли, сражаясь. Но с Теламоновым сыном немало товарищей смелых Дружной шагало толпой. От него они щит принимали, Если усталость и пот колени ему изнуряли. Локры же следом не шли за лихим Оилеевым сыном: Милое сердце у них не лежало к борьбе рукопашной. Не было гривистых шлемов, сверкающих медью, у локров, Не было круглых щитов окаймленных и ясенных копий. Только на лук с шерстяною пращою, сплетенной искусно, В битве они полагались и, с ними придя к Илиону, Частой своею стрельбою крушили фаланги троянцев. Первые, - те впереди вкруг Аяксов, в доспехах узорных, С войском сражались троянским и Гектором меднодоспешным. Локры стреляли, таясь назади. И кипящую храбрость Уж забывали троянцы: смущали их частые стрелы. Тут бы плачевно назад от судов и от стана ахейцев Воины Трои в открытый ветрам Илион возвратились, Если бы Пулидамант не сказал, перед Гектором ставши: "Гектор! Ничьи увещанья тебя убедить неспособны! Бог выше меры тебя одарил для военного дела; Ты же поэтому хочешь и в мудрости первым считаться. Но невозможно никак, чтоб все в себе совместил ты, Бог одного одаряет способностью к бранному делу, (Пляски иному дает, а иному - кифару и пенье), В грудь же другого влагает Кронион широко гремящий Ум благородный. И многим он пользу умом тем приносит, Многих спасает, всех больше и сам познает его цену. Выскажу я тебе то, что мне кажется самым хорошим. Битвы венок вкруг тебя загорается, Гектор, повсюду! Высокодушные Трои сыны, перешедши чрез стену, - Частью с оружьем стоят в стороне, а частью дерутся В меньшем числе против многих, рассеявшись между судами. Выйдя из битвы, сюда созови наилучших ахейцев. Здесь, все вместе собравшись, вполне б мы вопрос разрешили, - Броситься ль нам на суда многовеслые их в ожиданьи, Что преисполнит нас силою бог, иль немедля обратно От кораблей удалиться, пока еще целы мы сами. Сильно боюсь я, чтоб долга вчерашнего нам аргивяне Не захотели вернуть! У судов ненасытный войною Муж остается! Едва ль он воздержится вовсе от битвы". Так он сказал. И одобрил слова справедливые Гектор. Вмиг со своей колесницы с оружием спрыгнув на землю, Пулидаманту в ответ он слова окрыленные молвил: "Пулидамант! Удержи у себя тут храбрейших троянцев, Я же отправлюсь туда и в общую битву вмешаюсь, И, приказанья нужные дав, вернусь к вам обратно". Так он ответил и, схожий с горой снеговой, устремился С криком призывным чрез толпы троян и союзников Трои. Начали все собираться поспешно к Панфоеву сыну, Храброму Пулидаманту, лишь Гектора зов услыхали. Гектор передних ряды обходил и усердно искал в них, Где Деифоб и владыка Гелен, где Асий Гиртаков, Асиев сын Адамант. Повсюду искал, не найдет ли. Их он нашел, но не всех невредимыми или живыми: Те пред кормами ахейских судов неподвижно простерлись, Души сгубив под руками врагов, а другие лежали За городскими стенами от ран рукопашных и стрельных. Вскоре нашел он на левом крыле многослезного боя Брата Париса, супруга прекрасноволосой Елены. Он товарищам дух ободрял, побуждая их к бою. Тот, подойдя, обратился к нему с оскорбительной речью: "Горе-Парис, лишь по виду храбрец, женолюб, обольститель! Где у тебя Деифоб, где сила владыки Гелена? Где, скажи, Асиад Адамант, где Асий Гиртаков, Офрионей? Илион погибает сегодня высокий! До основания, весь! Его неизбежна погибель!" Гектору тотчас в ответ сказал Александр боговидный: "Гектор, безвинного ты обвиняешь, в твоем это духе! Прежде не раз обнаруживал я нерадение в битве, Но родила меня мать не совсем уж бессильным и робким. С самой поры, как ты бой перенес к кораблям мореходным, С самых тех пор мы находимся здесь и с данайцами бьемся Без перерыва. Друзья же, которых назвал ты, убиты. Только один Деифоб, да сила владыки Гелена С поля битвы ушли, врагом пораженные оба Длинными копьями в руки. От смерти же спас их Кронион. Гектор, веди нас, куда тебе сердце и дух твой прикажут. С одушевленьем мы все за тобою пойдем. Недостатка, Верь мне, не будет в отпоре, насколько в нас силы достанет. Выше же сил, как бы кто ни хотел, невозможно сражаться". Так ему молвил герой и смягчил этим душу у брата. Двинулись оба туда, где сильнейшая битва и сеча Вкруг Кебриона кипела и храброго Пулидаманта, Пальмия, сходного с богом вождя Полифета, Орфая, Фалька, Гиппотионидов Аскания с Морием храбрым. Прибыли только вчера из Аскании тучной на смену Двое последних. И Зевс тогда ж устремил их в сраженье. В битву троянцы неслись, как вихрь из крутящихся ветров, Громом Зевса-отца посылаемый с неба на землю. В гуле чудовищном с морем мешается он, где бушует Много клокочущих волн многошумной пучины, - горбатых, Белых от пены, бегущих одна за другой непрерывно. Так и троянцы, сомкнувши ряды, одни за другими, Медью блестя и гремя, за вождями своими шагали. Гектор их вел за собой, мужегубцу Аресу подобный. Щит перед грудью своей он держал, во все стороны равный, С толстою медной пластиной на часто наложенных кожах; Ярко сияющий шлем, обнимая виски, сотрясался. Всюду рядам он врагов угрожал, под щитом наступая, Всюду испытывал их, не расстроит ли натиском смелым. Духа, однако, в груди не смутил у ахейцев отважных. Первым великий Аякс его вызвал, широко шагая: "Ближе, храбрец, подойди! Почему только так издалека Ты собрался нас пугать? Мы в сраженьях не так уже плохи. Зевсовым только тяжелым бичом смирены мы, ахейцы! Да неужели же вправду надеешься ты уничтожить Наши суда? Но ведь есть и у нас на защиту их руки! Много верней, что прекрасно обстроенный город ваш прежде Нашими будет руками захвачен и в прах уничтожен. А для тебя недалек уже день тот, когда, убегая, Будешь родителю Зевсу молиться и прочим бессмертным, Чтобы быстрей ястребов пышногривые кони летели, В город тебя унося средь поднятой по полю пыли!" Так он сказал. И высоко парящий орел в это время Справа от них пролетел. Закричало ахейское войско, Радуясь доброму знаку. Блистательный Гектор ответил: "Эх, ты, болтун, самохвал! Ну, что говоришь ты такое! О, если б столь несомненно же было, что сын я бессмертный Эгидоносиого Зевса, что Герой рожден я державной, Что почитаем я буду, как Феб-Аполлон и Афина, Как несомненно, что нынешний день несет вам несчастье, - Всем вам, ахейцам! Меж ними погибнешь и ты, если только Выждать посмеешь копье, которым лилейное тело Я у тебя разорву. Насытишь ты жиром и мясом Псов троянских и птиц, пред судами ахейскими павши!" Так он сказал и повел. И за ним с потрясающим криком Кинулись воины; сзади все войско ответило криком. Крикнули также с другой стороны аргивяне; отваги Не забывая, напора храбрейших троян они ждали. Крик их общий эфира достиг и сияния Зевса.
14
Нестор, хоть пил в это время, но тоже те крики услышал. Асклепиаду тотчас же слова он крылатые молвил: "Как, Махаон, повернутся дела эти дальше, подумай! Крики бойцов молодых пред судами становятся громче. Ты оставайся, сиди и вином утешайся искристым. Теплую ванну тебе пышнокосая здесь Гекамеда Скоро согреет и с тела отмоет кровавые сгустки. Я же на холм поднимусь и быстро все разузнаю". Так произнесши, искусно сработанный, медью блестящий Щит сыновний он взял, Фрасимеда, смирителя коней, В ставке лежавший. В бою ж Фрасимед находился с отцовским. Крепкое взял и копье, повершенное острою медью, Вышел из ставки - и вдруг недостойное дело увидел: В полном смятеньи ахейцы бегут, а троянцы за ними Гордые гонятся вслед. Опрокинуты стены ахейцев! Как огромное море колышется слабою зыбью, Яростный путь над собою предчувствуя воющих ветров; Волн покамест еще ни туда, ни сюда не бросает, Ждет, когда разразится от Зевса решающий ветер, - Так же старик колебался и духом своим разрывался Надвое: к войску ль ему поспешить быстроконных данайцев Иль к Агамемнону, сыну Атрея, пастырю войска. Вот что, в уме поразмыслив, за самое лучшее счел он: К сыну Атрея пойти. Меж тем убивали друг друга Воины в битве кровавой, и громко звенела вкруг тел их Медь под ударами острых мечей и пик двуконечных. Встретились Нестору трое идущих от берега моря Вскормленных Зевсом царей, получивших в сражении раны, - Сын Тидея, а с ним Одиссей и Атрид Агамемнон. Очень далеко от битвы по берегу моря седого Их находились суда. Извлекли их ахейцы на сушу К берегу ближе, а стену воздвигли у более дальних. Берег залива, как ни был широк, не мог совершенно Всех вместить кораблей. И сильно теснились народы. Так что как бы зубцами суда поднимались от моря, Берег залива всего заполняя от мыса до мыса. Трое вождей, желая взглянуть на войну и сраженье, Вместе шли, опираясь на копья. Печалился сильно Дух в их груди. Повстречался им старец, наездник геренский Нестор, и дух в груди смутил у ахейцев испугом. Громко к нему обратился владыка мужей Агамемнон: "Нестор, рожденный Нелеем, великая слава ахейцев! Что ты приходишь сюда, покинувши бой смертоносный? Очень боюсь я, чтоб Гектор могучий угроз не исполнил, - Тех, что высказал раз на народном собраньи троянцев, Что к Илиону назад от судов он вернется не прежде, Чем корабли нам сожжет и нас перебьет перед ними. Так он тогда говорил, и все исполняется нынче! Горе мне, горе! Ужели и все остальные ахейцы Злобу питают такую ж ко мне, как Пелид быстроногий, И не желают сражаться при наших кормах корабельных!" Нестор, наездник геренский, на это Атриду ответил: "Да, совершается все, как сказал он, и даже Кронион, В небе гремящий, не смог бы уже ничего изменить здесь! Пала ахейцев стена, которая, мы ожидали, Несокрушимым оплотом и нам, и судам нашим будет. Те же упорно, не зная усталости, перед судами Нашими бьются. Нельзя распознать уж, внимательно глядя, Как и откуда ахейцев испуганных гонят троянцы, - > Так все смешалось в убийстве. И крики доходят до неба. Следует нам обсудить, как дальше все дело устроить, Если помочь еще можно умом. Но мешаться в сраженье Я б не советовал вам: для раненых бой невозможен". Снова ответил ему повелитель мужей Агамемнон: "Раз уж, Нестор, сраженье идет при кормах корабельных, Раз оказались без пользы стена, как и ров, на который Столько трудов положили данайцы, который, - все ждали, - Несокрушимым оплотом окажется им и судам их, То очевидно, - Зевесу сверхмощному стало угодно, Чтоб от отчизны вдали здесь бесславно погибли ахейцы. Знал я - некогда Зевс защищал аргивян благосклонно, Знаю теперь, что троянцев подобно блаженным бессмертным Он прославляет, ахейцам же силу и руки ослабил. Что же! Давайте-ка дружно исполним все то, что скажу я! Все корабли, что стоят ближайшими к берегу моря, Стащим с места сейчас же и спустим на волны морские, На якорях высоко укрепим их, безлюдною ж ночью, Если тогда до утра нападенье троянцы отложат, Стащимте на море так же и все корабли остальные. Нет никакого стыда убежать от беды даже ночью, Много лучше хоть бегством спастись от беды, чем погибнуть". Мрачно взглянув на него, отвечал Одиссей многоумный: "Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели! Лучше б, несчастный, начальствовал ты над каким-нибудь войском Робких, ничтожных людей, - не над нами, которым уж с детства Жизнь проводить предназначил Кронион до старости самой В войнах тяжелых, пока без остатка мы все не погибнем. Значит, осаду снимаешь ты с широкоуличной Трои, Из-за которой так много мы всяческих бед претерпели! Лучше молчи, чтоб другой кто-нибудь из ахейцев не слышал Речи, которой в устах у себя ни один не позволит Слово умеющий молвить, согласное с здравым рассудком, Скипетр носящий, кому повинуется столько народов, Сколько среди аргивян под твоею находится властью! Слово твое возмутило меня. Ну, что говоришь ты! Ты предлагаешь теперь же, во время войны и сраженья, В море спустить корабли, чтоб еще совершилось полнее Все по желанию тех, кто и так торжествует над нами! Гибель над нами нависнет вернейшая. Кто из ахейцев Выдержит бой, если в море спускать корабли вы начнете? Будут все время они озираться и битву покинут. Вред лишь советы твои принесут, повелитель народов!" Тотчас ответил ему владыка мужей Агамемнон: "О Одиссей! Поразил ты глубоко упреком жестоким Дух мой! Но я Ведь совсем и не думал давать приказанья, Чтобы ахейцы суда против воли спускали на море. Пусть другой кто-нибудь нам предложит решенье получше; Будь он хоть молод, хоть стар, - одинаково он мне желанен". Громкоголосый тогда Диомед в их беседу вмешался: "Здесь этот муж! Недалеко искать, если только хотите Выслушать слово мое безо всякой вражды и обиды Из-за того, что меж вами рождением всех я моложе. Я хвалюсь, что рожден я тоже отцом благородным, Славным Тидеем, покрытым землею могильною в Фивах. Три безупречные сына родились на свет у Порфея, Жили в Плевроне они и в скалистокрутом Калидоне, - Агрий с Меланом и третий Иней конеборец; меж братьев Доблестью он выдавался; отцу моему был отцом он. Там он и жил. Но отец мой осел после долгих скитаний В Аргосе: так пожелалось Зевесу и прочим бессмертным. В жены Адрастову дочь себе взял он, немало припасов В доме имел у себя, довольно имел и обширных Нив хлебородных, и много в округе садов плодоносных, Всякого много скота. В копьеборстве же всех превышал он. Впрочем, вы сами слыхали и скажете, правда ли это. Знаете все вы, что я не худого, не робкого рода, Слова хорошего, если скажу, не отриньте с презреньем. Необходимость зовет нас, - так в бой же, не глядя на раны! Сами участвовать в битве кровавой не будем, а станем Одаль от стрел, чтобы раны из нас кто не принял на рану. Будем на бой лишь других побуждать, - всех тех, что доселе, Слушаясь робкого сердца, стоят вдалеке и не бьются". Так говорил он. Прослушав внимательно, те согласились. Двинулись в путь. Во главе их - владыка мужей Агамемнон. Слеп, однако же, не был и славный Земли колебатель. Следом за ними пошел, уподобившись древнему мужу. За руку правую взял Агамемнона, сына Атрея, И со словами к нему окрыленными так обратился: "Царь Агамемнон! Теперь восхищается духом свирепым Славный Пелид, наблюдая убийство и бегство ахейцев! Сердца нет в груди ахиллесовой, нет никакого! Пусть бы он так и погиб, пусть бог его ослепил бы! Зла ж на тебя никакого не держат блаженные боги. Скоро теперь уж вожди и советники войска троянцев Пыль по широкой равнине поднимут, и сам ты увидишь, Как побегут они в город от наших судов и от стана!" Молвил и с криком могучим стремительно полем понесся. Так же, как девять иль десять бы тысяч воскликнуло разом Сильных мужей на войне, зачиная аресову распрю, Голос такой испустил из груди земледержец могучий, Каждому в сердце ахейцу вдохнувши великую силу Против троянцев упорно, не зная усталости, биться. Златопрестольная Гера с Олимпа глазами своими Вдаль поглядела с высокой вершины, мгновенно узнала Брата и деверя, с бурной спешившего силою в битву, Людям дающую славу. И радость ей в сердце проникла. Зевса потом увидала. Сидел он на самой вершине Иды, богатой ключами, - и злоба ее охватила. Стала тогда размышлять волоокая Гера богиня, Как бы ей ум обмануть эгидодержавного Зевса. Вот наилучшим какое решение ей показалось: К Зевсу на Иду прийти, нарядившись как можно красивей, - Может быть, он загорится желаньем на ложе любовном Телом ее насладиться, она же глубокий и сладкий Сон на ресницы прольет и на ум проницательный Зевса. Тотчас пошла она в спальню, которую выстроил милый Сын ей Гефест, к косякам прикрепивши надежные двери С тайным запором: его лишь она из богов отпирала. Гера вошла и, закрыв за собою блестящие двери, С тела, будящего страсть, сначала амвросией смыла Всю приставшую грязь и потом амвросическим кожу Маслом блестящим натерла, приятного запаха полным; Стоило хоть бы немного встряхнуть его в зевсовом доме, И аромат от него достигал до земли и до неба. Кожу прекрасную им умастивши, себе расчесала Волосы и заплела их руками в блестящие косы, И с головы их бессмертной своей красиво спустила. Платьем оделась нетленным, какое Паллада-Афина Выткала ей, изукрасив различным прекрасным узором, После того золотыми застежками грудь застегнула, Поясом с сотней висящих кистей опоясала стан свой, Серьги трехглазые, с тутовой ягодой сходные, вдела В мочки ушей. И великою прелестью вся засветилась. Сверху богиня богинь покрывалом прекрасным оделась, Только что сотканным, легким; бело оно было, как солнце. К светлым ногам привязала красивого вида подошвы. После того же, как все украшенья богиня надела, Вышла из спальни она. Афродиту к себе подозвавши, К ней, в стороне от богов остальных, обратилася с речью: "Милая дочь, не исполнишь ли то, о чем попрошу я? Или откажешь мне в просьбе, за то на меня негодуя, Что защищаю данайцев, а ты помогаешь троянцам?" Зевсова дочь Афродита на это ответила Гере: "Дочь великого Крона, богиня почтенная Гера! Что замышляешь, скажи? Исполнить велит мое сердце, Если исполнить могу и если исполнить возможно". В сердце коварство тая, отвечала владычица Гера: "Дай мне силу любви и влекущую прелесть, которой Ты покоряешь бессмертных богов и людей земнородных! Я отправляюсь взглянуть на границы земли многодарной, Предка богов Океана проведать и матерь Тефию, В доме своем воспитавших меня и вскормивших любовно, Юной принявши от Реи, когда громомечущим Зевсом Крон был под землю и век беспокойное море низвергнут. Их я проведать иду, чтоб уладить раздор бесконечный. Долгое время уже любви и совместного ложа Оба они избегают. Вражда им вселилася в сердце. Если бы мне удалось убедить их словами своими Соединиться в любовных объятьях на общей постели, Вечно б меня называли они и почтенной, и милой". Ей Афродита улыбколюбивая так отвечала: "Слово отринуть твое не могу: привычно ль мне это? Спишь ты в объятиях Зевса меж всех наилучшего бога". Так отвечала она и у груди своей отвязала Пестроузорный ремень, всевозможные чары вмещавший: В нем и любовь, и желанье, в нем также слова обольщения, Те, которые ум отнимают у самых разумных. Гере она его в руки вложила и так ей сказала: "На, положи этот пестрый ремень меж грудей своих, Гера! В нем заключается все. И назад на Олимп, уверяю, Ты не придешь, не достигнув того, чего сердцем желаешь". Молвила так. Улыбнулась в ответ волоокая Гера. И, улыбнувшись, тотчас же ремень меж грудей положила. Зевсова дочь Афродита в жилище к себе возвратилась. Гера же кинулась тотчас с высокой вершины Олимпа, Чрез Пиерию прошла и Эмафию, милую сердцу, Вихрем промчалась по снежным горам быстроконных фракийцев, По высочайшим вершинам, земли не касаясь ногами, После, с Афона спустясь на волнами кипящее море, В Лемнос пришла, - во владенье Фоанта, подобного богу. Там повстречалась богиня со Сном, приходящимся братом Смерти. В руку его как вросла, назвала и сказала: "Сон, повелитель бессмертных богов и людей земнородныхЬ Как словам ты моим когда-то внимал, так и нынче Слова послушайся. Вечно я буду тебе благодарна. Светлые Зевса глаза усыпи у него под бровями, Только что ложе со мной он в любовных объятьях разделит. Кресло за то золотое, нетленное в дар ты получишь; Сын мой, художник искусный Гефест, это чудное кресло Сделает сам для тебя, а снизу приладит скамейку, Чтобы блестящие ноги в пирах на скамейку ты ставил". Сон усладитель немедля владычице Гере ответил: "Дочь великого Крона, богиня почтенная Гера! Всякого бога другого средь всех небожителей вечных Я бы легко усыпил; и теченья реки Океана Я усыпил бы, - его, от которого все происходит. К Зевсу ж Крониону я ни за что подойти не посмел бы, Чтобы его усыпить, разве только он сам приказал бы. Было уж раз: ты меня проучила своим приказаньем В день тот, когда безбоязненный сын знаменитый Кронида, Город троянцев разрушив, домой на судах возвращался. Разум тогда усыпил я эгидодержавному Зевсу, Сладко разлившись вокруг; а ты измышляла несчастья Сыну его и наслала на море неистовый ветер, И далеко от друзей отнесла его, сбивши с дороги, В Кос, населенный богато. Проснувшися, всех по чертогу Зевс разъяренный богов разбросал. Меня же всех больше Всюду искал и бесследно с эфира забросил бы в море, Если бы ночь не спасла: равно она всех укрощает. К ней я, спасаясь, прибег. Усмирился, как ни был разгневан, Зевс молневержец; он быструю ночь оскорбить не решился. Нынче меня приглашаешь опять невозможное сделать". Снова сказала ему волоокая Гера богиня: "Сон, для чего ты сейчас об этом о всем вспоминаешь? Или ты думаешь, будет троян защищать Громовержец, Как он когда-то сердился за милого сына Геракла? Ну же, иди! Я одну из харит наиболее юных Замуж отдам за тебя, и ее назовешь ты супругой, - Ту Пасифею, которую ты так давно уж желаешь". Радостью Сон загорелся и, ей отвечая, промолвил: "Ну, так сейчас же клянись мне водой нерушимою Стикса! Руки простри и одною коснися земли многодарной, Светлого моря - другою: пускай нам свидетели будут Все преисподние боги, живущие около Крона, Что за меня без обмана юнейшую выдашь хариту, - Ту Пасифею, которую я так давно уж желаю". Так он сказал. И ему не была непослушна богиня. Как он просил, поклялась и всех назвала поименно В Тартаре живших богов, которым названье - Титаны. После того как она поклялась и окончила клятву, Лемноса город и Имбра покинули боги и быстро, Облаком темным одевшись, в дорогу отправились оба. Прибыли скоро на Иду, зверей многоводную матерь, Море оставили против Лектона и двинулись дальше Сушею. Леса вершины под их колебались ногами. Там разлучились, и Сон, от зевесовых взоров таяся, Сел на огромную ель, какая в то время на Иде Самой высокой была, достигая чрез воздух Эфира. Там он уселся, под тенью еловых ветвей укрываясь, Птичке звонкой тподобный, в горах обитающей; имя Ей средь блаженных богов - халкида, средь смертных - киминда. Гера ж стремительно вверх поднялась до Гаргарской вершины Иды высокой. Увидел ее молневержец Кронион; Только увидел, и страсть ему вмиг затуманила разум С силой, с какою впервые они насладились любовью, Вместе взойдя на постель, от милых родителей тайно. Встал он навстречу, ее называл и слово сказал ей: "Гера, куда собралась ты? Зачем приходишь с Олимпа? Я у тебя для дороги коней с колесницей не вижу". Зевсу, коварствуя сердцем, сказала владычица Гера: "Я отправляюсь взглянуть на границы земли многодарной, Предка богов Океана проведать и матерь Тефию, В доме своем воспитавших меня и вскормивших любовно. Их я проведать иду, чтоб уладить раздор бесконечный. Долгое время уже любви и совместной постели Оба они избегают. Вражда им вселилася в сердце. Лошади здесь, у подошвы обильной потоками Иды, Ждут, чтоб отсюда по суше меня понести и по влаге. Нынче же я для тебя сюда прибыла от Олимпа, Чтобы потом на меня не сердился ты, если б я молча В дом отошла Океана, глубокие льющего воды". Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион: "Гера! Туда ведь прекрасно отправиться можно и позже. Лучше ляжем сейчас и любовью с тобой насладимся! Гера, такая любовь никогда ни к богине, ни к смертной В грудь не вливалася мне и духом моим не владела! Так не любил я, пленясь молодою женой Иксиона, Мне Пирифоя родившей, советами равного богу, - Или Данаей, прекраснолодыжною Акрисионой, Сына Персея родившей, славнейшего между героев, Или же дочерью славой покрытого Феникса в Крите, Что родила мне Миноса с подобным богам Радаманфом; Так не пленялся Семелою я и Алкменою в Фивах, Мне подарившею сына Геракла с духом могучим, Та же Семела мне радость людей родила Диониса; Так не любил я Деметры в косах, заплетенных искусно, Славной богини Лето и тебя самое даже, Гера, - Как тебя нынче люблю я, желанием сладким объятый!" Зевсу, коварствуя сердцем, сказала владычица Гера: "Ой, что за ужас, Кронид! Какие слова говоришь ты! Здесь расточать мне ты хочешь сегодня любовные ласки, - Здесь, на Идейских вершинах, где все так открыто для взоров Что ж это было бы, если бы кто из богов всеблаженных Спящими нас увидал, и пошел бы, и прочим бессмертным Нас показал! Не посмела б я даже, поднявшись с постели, В дом возвратиться к тебе! Какой это был бы позор мне! Если желаешь, и если уж так тебе это приятно, - Спальня есть у тебя, которую выстроил милый Сын Гефест, к косякам приладив крепчайшие двери. Спать мы туда и пойдем, раз к ложу уж так тебя тянет". Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион: "Гера, не бойся! Никто из богов иль мужей земнородных Нас не увидит. Таким я окутаю нас золотистым Облаком: даже и сам Гелиос чрез него не проникнет, - Светом же острым своим он видеть способен повсюду". Молвил и крепко руками свою охватил он супругу. Тотчас под ними земля возрастила цветущие травы, Донник росистый, шафран и густые цветы гиацинта, - Мягкие, Зевса и Геру вознесшие вверх над землею. Там они улеглись и покрылись густым, золотистым Облаком; капли росы с него падали наземь, сверкая. Так на Гаргарской вершине, в объятья жену заключивши, Спал беззаботно отец, любовью и сном побежденный. Сладостный Сон же поспешно к ахейским судам устремился, Чтобы узнал обо всем Земледержец, земли колебатель. Близко он стал перед ним и слова окрыленные молвил: "Вволю теперь, Посейдон, оказывай помощь данайцам! Славу доставь им хотя б ненадолго, пока почивает Зевс; я глубоким и сладостным сном владыку окутал. Гера его соблазнила, чтоб с ней он в любви сочетался". Молвил и к славным людским племенам торопливо умчался, Больше еще побудив Посейдона к защите данайцев. Выбежал в первые тотчас ряды он и громко воскликнул: "Что ж, аргивяне, ужели мы снова победу уступим Гектору, чтоб корабли наши взял он и славой покрылся? Но ведь он так заявляет и хвалится так потому лишь, Что Ахиллес близ судов остается, охваченный гневом! Вовсе, однако, такой уж нужды нам в Пелиде не будет, Если все дружно один за другого стоять мы решимся! Ну же, давайте исполнимте то, что сейчас вам скажу я: Самыми лучшими, самыми большими в войске щитами Тело одевши, покрыв себе шлемами меди блестящей Головы, в руки же взяв наиболее длинные копья, Двинемся все. Перед вами я сам. И тогда, я уверен, Гектору не устоять, как бы в битву он с нами ни рвался. Кто средь мужей боестоек, но щит невеликий имеет, Пусть его худшим отдаст, а сам пусть покроется большим". Все ему жадно внимали и тотчас во всем подчинились. Воинов строили сами цари, забывая про раны, - Царь Диомед, Одиссей и владыка мужей Агамемнон. Строй обходя, заставляли менять боевые доспехи; Лучшие лучший и брал, отдавая худшие худшим. После того же, как тело одели блистательной медью, Двинулись. Шел впереди Посейдаон, земли колебатель. Острый, ужаснейший меч держал он в руке своей мощной, С молнией схожий; к нему приближаться средь бедственной битвы Смертным людям нельзя: поражает он каждого страхом. Строил с другой стороны троянцев блистательный Гектор. После того распростерли старейшую бранную распрю Бог Посейдон черновласый и шлемом блистающий Гектор, - Первый из них помогая ахейцам, второй же - троянцам. Море вскипело и бросило с ревом к судам и становьям Пенные волны. Сходились войска с оглушительным криком. С меньшим плещутся шумом о сушу свирепые волны, Необоримым дыханьем Борея гонимые с моря, Меньше ревет и бушует неистово жгущее пламя В горных ущельях, лесным поднимаясь пожаром по склонам, Меньше и ветер шумит, на высоковолосые дубы С ревом обрушившись, - ветер, дающий сильнейший из шумов; Все они меньше шумят, чем звучали над полем сраженья Клики троян и ахейцев, поднявшихся друг против друга. Первым блистательный Гектор копье свое бросил в Аякса, Шедшего Гектору прямо навстречу, и промаха не дал. Два перекрестных ремня на груди, на которых висели Щит - на одном, на другом - теламониев меч среброгвоздный, Нежное тело его защитили. Разгневался Гектор, Видя, что острая медь бесполезно из рук излетела. Быстро к товарищам он отступил, убегая от смерти. Но в отступавшего бросил великий Аякс Теламоний Камень, служивший подпорой судну; у бойцов под ногами Множество камней подобных валялось; его подхвативши, Гектора в грудь над щитом поразил Теламоний близ шеи, Махом его запустив, как волчок; и, кружась, полетел он. Так же, как падает дуб под ударом родителя-Зевса, Вырванный с корнем, и вьется от дерева запах ужасный Серы, и тот, кто вблизи это видит, никак уж отваги Не испытает: тяжка ведь для всякого молния Зевса.. Так же и Гектора сила стремительно наземь упала, Выронив пику из рук; тяжело навалилися сверху Щит и шлем; загремела на нем распещренная броня. К павшему с радостным криком ахейцев сыны подбежали, Чтобы его утащить, и направили множество копий. Но ни единый не смог ни вручную, ни бросив в героя Пикой ударить; его окружили храбрейшие мужи, - Пулидамант и Эней с Агенором божественным, также И Сарпедон, предводитель ликийцев, и Главк безупречный. Не было мужа, который его без вниманья б оставил; Подняты были щиты над упавшим. Товарищи ж, взявши Гектора на руки, прочь понесли из кипящего боя К быстрым коням его, сзади войны и убийства стоявшим Вместе с возничим его и с узорной его колесницей. К городу кони помчали стонавшего тяжко героя. Но лишь приехали к броду реки, водовертью богатой, Светлоструистого Ксанфа, рожденного Зевсом бессмертным, Там, с колесницы его положивши на землю, водою Облили. Гектор вздохнул, глаза у него приоткрылись, Черную кровь из груди он выплевывал, став на колени. Тотчас, однако, обратно на землю упал, и покрылись Темною ночью глаза: оглушен еще был он ударом. Лишь увидали ахейцы, что прочь удаляется Гектор, Бросились жарче на войско троянское, вспомнив о битве- Быстрый Аякс Оилеев там раньше других, самым первым, Сатния острою пикой своей, налетевши, ударил. Он безупречною нимфой-наядой рожден был Енопу, Пасшему стадо коров по берегу Сатниоента- В пах его сын Оилеев, копьем знаменитый, ударил, Близко к нему подойдя. Он назад повалился. Над павшим Трои сыны и данайцы вступили в могучую схватку. Мстителем Пулидамант Панфоид, копья потрясатель, Вышел за Сатния. Он Профоэнора пикой ударил, Ареиликова сына; сквозь правое выгнал плечо он Пику ему. И упал он, ладонями землю хватая. Громко Пулидамант закричал, похваляясь ужасно: "Да, из могучей руки Панфоида, великого духом, Острая пика недаром, как вижу, сейчас полетела! Принял ее себе в тело один из ахейцев. Наверно, Спустится он, на нее опираясь, в жилище Аида!" Горе взяло аргивян, услыхавших, как он похвалялся. Больше всех взволновался Аякс, Теламоном рожденный: Был Профоэнор убит совсем невдали от Аякса. Быстро блестящую пику он вслед уходящему бросил. Черной гибели сам Панфоид избежал, отскочивши В сторону. Принял в себя Архелох заостренную пику, Сын Антенора: ему предназначили боги погибель. Где голова переходит в затылок, туда он ударил, В верхний из всех позвонков, и оба рассек сухожилья. Губы, ноздри его и вся голова при паденьи В пыль ударились, раньше чем голени или колени. Громко Аякс закричал безупречному Пул'идаманту: "Ну-ка, сознайся мне, Пулидамант, и скажи откровенно: За Профоэнора пасть в отомщенье достоин ли этот? Не из простых он, сдается, мужей, не из низкого рода, Но или брат, или сын Антенора, смирителя коней. Ближе всего с Антенором по виду он родственно сходен". Так он сказал, хоть и знал хорошо. Огорчились троянцы. Пикой сразил Акамант беотийца Промаха, за гибель Брата мстя своего, которого за ноги влек тот. Громко вскричал Акамант, ужасно хвалясь над убитым: "О хвастуны! В похвальбах никогда вам не ведома сытость! Бранный выпадет труд и страданья не только на долю Нам, но будете так же и вы, как этот, убиты! Вот посмотрите, как спит перед вами Промах, укрощенный Острою пикой моею! Недолго мой брат дожидался Выплаты пени! Не даром же каждый желает, чтоб дома Для отомщенья за смерть его брат у него находился!" Горе ахейцев взяло, услыхавших, как он похвалялся. Больше всего Пенелею отважному дух взволновал он. На Акаманта пошел он. Но тот нападенья не выждал. Илионея тогда поразил Пенелей повелитель, Сына Форбанта, стадами богатого. Был он Гермесом Более всех средь троянцев любим и богатством отличен; Мать ему родила одного только Илионея. Тот его поразил под бровь во впадину глаза, Яблоко глаза пронзил; пробив ему глаз и затылок, Пика вышла наружу. Присел он, раскинувши руки. Быстро тогда Пенелей, обнаживши свой меч отточенный, Илионея по шее ударил и сшиб с нее наземь Голову вместе со шлемом. Его же огромная пика Так и осталась в глазу. Как головку от мака, на ней он Голову поднял, врагам показал и вскричал, похваляясь: "Эй, вы, троянцы! Подите, скажите родителям милым Славного Илионея: пускай его дома оплачут! Ведь и жена молодая Алегенорида Промаха Радостно мужа не встретит, когда, наконец, из-под Трои Мы, молодые ахейцы, домой на судах возвратимся!" Так сказал он. И дрожь пробежала по членам троянцев. Стали они озираться, куда убежать им от смерти. Музы, живущие в домах Олимпа, скажите теперь мне, - Кто прежде всех из ахейцев доспехи кровавые добыл В день, как на сторону их склонил Земледержец сраженье? Первым Аякс Теламоний отважного Гиртия свергнул, Гиртова храброго сына, вождя крепкодушных мисийцев; Мермера Несторов сын Антилох опрокинул и Фалька. Морий и Гиппотион Мерионом убиты бесстрашным, Тевкр Профоона и с ним Перифета поверг, Атреид же В пах медножальною пикой ударил владыку народов Гиперенора; и пика, утробу его растерзавши, Внутренность вырвала вон; чрез отверстье зияющей раны Вышла поспешно душа; и глаза его мраком покрылись. Быстрый Аякс Оилид всех больше врагов уничтожил. С ним состязаться ногами никто бы не мог, догоняя Воинов в бегстве, когда их Кронион в испуг повергает.
15
После того как, назад убегая, они очутились За частоколом и рвом, и уж многих враги укротили, У колесниц задержались троянцы и стали, от страха Бледные, дальше готовясь бежать. На идейских вершинах, С златопрестольною Герою рядом, Зевес пробудился. Быстро вскочил он, и встал, и увидел троян и ахейцев, Этих - в расстройстве бегущих, а тех - наседающих сзади, А средь ахейских рядов самого Посейдона владыку. Гектора ж в поле увидел лежащим. Товарищи возле Грустно толпились. Дышал тяжело он, лишенный сознанья, Харкая кровью: неслабый его аргивянин ударил.' Жалко Гектора стало отцу и бессмертных, и смертных. Страшно взглянув исподлобья, сказал он владычице Гере: "Неисправима, коварная, ты! Божественный Гектор Вышел из битвы, троянцы бегут - твои это козни! Только не знаю, не первая ль ты от плодов этих козней Вкусишь, когда я тебя избичую ударами молний! Иль ты забыла, как с неба висела? На ноги тебе я Две наковальни повесил, а руки связал золотою, Крепкой веревкой, и ты в облаках и в эфире висела. В негодованье все боги пришли на великом Олимпе, Освободить же тебя не могли. Если кто подступался, Я, ухвативши, с порога швырял его вниз, и на землю Он, оглушенный, слетал- Не смирил я, однако, и этим Скорби своей о Геракле божественном, сердце терзавшей. С помощью ветра Борея наславши великую бурю, Злоумышляя, гнала ты его по бесплодному морю И, наконец, загнала к хорошо населенному Косу. Я, однако, и там его спас и вывел обратно В конепитательный Аргос, хотя претерпел он немало. Это напомню я вновь, чтобы ты козни свои прекратила, Чтоб увидала, тебе помогли ли объятья, в которых Ты отдалась мне вдали от богов и меня обольстила!" Так произнес он. И в ужас пришла волоокая Гера, И со словами крылатыми так обратилась к Зевесу: "Пусть мне свидетели будут земля и широкое небо, Стиксовы воды, подземно текущие, - клятва, которой Более страшной и сильной не знают блаженные боги; И головою твоею священной клянуся, и ложем Нашим законным, - напрасно я им никогда б не клялася! Я совсем ни при чем, что великий земли колебатель Помощь приносит ахейцам, троянцам и Гектору - беды. Собственный дух Посейдона его побуждает и гонит; К мукам ахейцев средь их кораблей он почувствовал жалость. Я ж и ему самому посоветовать только могла бы Тою дорогой итти, которою всех нас ведешь ты". Так говорила. Отец мужей и богов усмехнулся И, отвечая супруге, слова окрыленные молвил: "Ну, волоокая Гера владычица, если б ты мыслей Тех же держалась, что я, и в собраньях богов восседая, То даже сам Посейдон, хоть и очень желает другого, Мысли свои изменил бы согласно со мной и с тобою: Если со мной говоришь ты вполне откровенно и честно, То отправляйся к семейству богов и скажи, - пусть Ирида И Аполлон славнолукий на Иду прибудут немедля, Чтобы Ириде отправиться в рать меднобронных ахейцев И Посейдону владыке мое передать приказанье Выйти сейчас же из боя и в дом свой назад воротиться. Феб-Аполлон же возбудит великого Гектора к бою, Новую силу вдохнет и заставит забыть о страданьях, Нынче терзающих сердце его, а данайцев обратно К черным судам повернет, возбудив малодушное бегство. В бегстве поспешном к судам они кинутся многовесельным Сына Пелеева. Этот взамен себя друга-Патрокла В битву пошлет. Под стеной илионской блистательный Гектор Пикой Патрокла убьет, перед тем погубившего много Воинов сильных, меж них и рожденного мной Сарпедона. Гектора в гневе за это убьет Ахиллес многосветлый. Только тогда лишь троянцам отпор у судов я устрою Твердый, все время растущий, пока Илионом высоким Не овладеют ахейцы по мудрым советам Афины. Гнева и сам своего не смягчу я, и помощь данайцам Я никому из богов не позволю оказывать прежде, Чем не исполню желанья Пелеева славного сына, Как обещал я вначале, кивнув головой в подтвержденье В день тот, в который колени мои охватила Фетида И умоляла почтить городов разрушителя сына". Так он сказал. Покорилась ему белорукая Гера. С Иды горы на великий Олимп устремилась богиня. Как устремляется мысль человека, который, прошедши Много земель, представляет себе их разумною мыслью: "Там бы мне и там побывать!" - и мечтает о многом. Так же стремительно вдаль понеслась и владычица Гера. Вскоре достигла Олимпа и всех бессмертных застала В сборе в чертоге Зевеса. Ее увидавши, вскочили На ноги все и с приветом ей чаши свои протянули. Не посмотрев на других, от Фемиды прекрасноланитной Чашу она приняла, ибо первая Гере навстречу Бросилась бегом она и такое сказала ей слово: "Гера, зачем ты пришла? Ты как будто испугана сильно. Кронов ли сын, супруг твой, таким тебя страхом исполнил?" Ей отвечала тогда белорукая Гера богиня: "Что тут расспрашивать! Разве сама ты, Фемида, не знаешь, Дух какой у него, - суровый какой и надменный. Сядь с богами за пир, для всех одинаково равный. Вместе со всеми богами услышишь, Фемида, какие Беды Кронид нам готовит. Навряд ли, я думаю, радость Очень большую доставлю я всем и бессмертным и смертным, Как до того бы он ни был средь пиршества этого весел". Так сказала и села владычица Гера. Смутились Боги в зевесовом доме. Она улыбалась губами, Но не светился веселием лоб над бровями богини Черными. С речью ко всем обратилась она, негодуя: "Что за глупцы мы, что ропщем в безумии нашем на Зевса! Тщетно, к нему приближаясь, его удержать мы стремимся Словом иль силой. О нас, удаляясь, он и думать не хочет, Не обращает вниманья, считает, что между богами Властью и силою выше он всех без всякого спора. Если всем вам он зло причинит, то миритесь, и с этим. Кажется мне, что беда уж сейчас приключилась с Аресом: В битве погиб его сын Аскалаф, меж смертных милейший; Грозный Apec говорит, что ему он приходится сыном". Это услышав, вскочил и ладонями в горе ударил Крепко по бедрам могучий Apec и воскликнул, рыдая: "О, не вините меня, на Олимпе живущие боги, Если за сына отмстить я к ахейским судам отправляюсь, - Пусть даже мне суждено, пораженному молнией Зевса, С трупами вместе валяться на поле средь крови и пыли!" Так он сказал и тотчас же велел запрягать колесницу Страху и Ужасу, сам же оделся блестящим доспехом. Верно бы с новою, более сильной и более страшной Злобой и гневом обрушился Зевс на богов олимпийских, Если б Афина-Паллада, за всех испугавшись бессмертных, К двери не бросилась, кресло оставив, в котором сидела. Шлем с головы у Ареса сняла, и с плеч многомощных - Щит, и отнявши из рук, поставила медную пику. И к исступленному богу с такой обратилася речью: "Вот сумасшедший! Опомнись! Погиб ты! Имеешь ты уши Не для того ли, чтоб слышать? И разум, и стыд потерял ты! Или не слышишь ты слов белолокотной Геры богини, От олимпийского Зевса пришедшей к нам только что с Иды? Или ты хочешь и сам, претерпевши немало несчастий, Быть принужденным в печали назад на Олимп возвратиться, И остальным олимпийцам доставить тягчайшие беды? Зевс ведь сейчас же оставит ахейцев и гордых троянцев, Явится к нам на Олимп свирепствовать и похватает Всех нас подряд, не заботясь о том, кто прав, кто виновен! Брось, повторяю тебе, свой гнев за убитого сына! Мало ль мужей, и руками, и силой не худших, чем сын твой, Или убито, иль будет убито еще? Невозможно Племя людей и потомство людское избавить от смерти". Кончив, буйного бога на кресло она усадила. Гера же выйти из дома с собой позвала Аполлона Вместе с Иридой; бессмертным богам она вестницей служит. К ним обратилась она и крылатое слово сказала: "Зевс вам обоим велит поскорее явиться на Иду. После того как, пришедши, лицо вы увидите Зевса, Точно исполните все, что поручит он вам и прикажет". Так им сказав, воротилась обратно владычица Гера, В кресло села. А Феб и Ирида, вскочив, полетели. Прибыли вскоре на Иду, зверей многоводную матерь. Там Громовержца сидящим нашли на Гаргарской вершине. Благоухающим облаком был, как венком, окружен он. Оба, пришедши, пред Зевсом-Кронидом, сбирающим тучи, Остановились. Увидевши их, не гнев испытал он, Так как слова они милой супруги исполнили скоро. К первой со словом крылатым Зевес обратился к Ириде: "Живо, Ирида проворная, мчись к Посейдону владыке, Все, что скажу, передай и не будь ему вестницей ложной. Тотчас ему прикажи покинуть войну и сраженье И воротиться в собранье богов иль в священное море. Если ж он слов не захочет исполнить моих и оставит Их без вниманья, то пусть поразмыслит рассудком и духом, Сможет ли он, как бы ни был могуч, устоять предо мною. Думаю, я ведь и силой намного его превышаю, И по рождению первый. Неужели он не боится Дерзко равняться со мной, пред которым все боги трепещут?*! Скоростью равная ветру, послушалась Зевса Ирида. С Иды горы к Илиону священному быстро помчалась. Так же, как снег или град холодный из тучи несется, Яро гонимый вперед проясняющим небо Бореем, Так же стремительно вдаль понеслась через воздух Ирида. И подошла к Посейдону, и слово такое сказала: "С некою вестью к тебе, черновласый земли колебатель, Я появилась сюда от эгидодержавного Зевса. Тотчас покинуть тебе приказал он войну и сраженье И возвратиться в собранье богов иль в священное море. Если же слов не захочешь исполнить его и оставишь Их без вниманья, то сам угрожает туда он явиться, Чтобы сразиться с тобой. Не советует он тебе в битву Эту вступать, ибо много тебя он и силою выше, И по рождению первый. Неужели ты не боишься Дерзко равнять себя с ним, пред которым все боги трепещут?" С гневом великим ответил ей славный земли колебатель: "Что это? Пусть он могуч, - но какие надменные речи! Силой меня, равноправного, он удержать угрожает! Трое нас братьев, от Крона рожденных великою Реей: Зевс и я, а третий - Аид, преисподних владыка. На три мы все поделили, и часть получил свою каждый. Жребий мы бросили, - выпало мне пребыванье вовеки В море седом, а подземный безрадостный сумрак - Аиду, Небо широкое Зевс получил в облаках и в эфире. Общими всем нам земля и высокий Олимп остаются. Жить потому я не буду под Зевсовой волей. Спокойно, Как ни могуч он, пускай при уделе своем остается. Силою рук же пускай не пугает меня, словно труса! Было бы лучше, когда б он своих дочерей с сыновьями, На свет самим им рожденных, обуздывал словом суровым! Волей-неволей его приказанья должны они слушать". Так отвечала ему ветроногая вестница Зевса: "Значит, этот ответ, черновласый земли колебатель, Я и должна передать, - и суровый ответ, и мятежный? Или изменишь его? Изменимы сердца благородных. Знаешь и сам ты, что руку старейших Эринии держат". Ей ответил опять Посейдон, сотрясающий землю: "Очень разумное слово, Ирида, сейчас ты сказала. Благо, если посол и совет подает нам разумный. Страшное горе, однако, и сердце, и дух мне объемлет, Что равноправного он, наделенного равною долей Так раздражать позволяет себе оскорбляющим словом. Нынче, однако же, как ни сержусь, ему уступлю я. Но объявляю тебе, - и угрозы я той не забуду! - Если он, мне вопреки и добычнице славной Афине, Гере, Гермесу, а кроме того и владыке Гефесту, Трою высокую будет щадить и ее не захочет Ввергнуть в погибель и полную дать аргивянам победу, Неисцелимая будет вражда между нами, пусть знает!" Так Земледержец сказал и покинул ахейское войско, В море седое ушел, к огорченью ахейских героев. Зевс, облаков собиратель, промолвил тогда Аполлону: "Милый Феб, отправляйся за Гектором меднодоспешным! Вот смотри: спешит уж в море священное мощный Бог, колебатель земли. Высокого гнева бежит он Нашего. Грозную битву услышали б все остальные, Даже подземные боги, живущие около Крона! Выгодней много и мне, и ему самому это было, Что пред моими руками, хотя и сердясь, отступил он: Не без великого пота меж нами б окончилось дело! С этой эгидой моею бахромчатой в битву вмешайся, В ужас повергни ахейских героев, ее сотрясая. Что же до Гектора, сам позаботься о нем, дальновержец! Силу большую дотоле буди в нем, покуда ахейцы В бегстве пред ним кораблей не достигнут и волн Геллеспонта. С этого ж времени сам я вмешаюсь и делом, и словом, Чтоб, наконец, и ахейцы от бранных трудов отдохнули". Так произнес он. И не был отцу Аполлон непослушен. Тотчас с идейских высоких вершин он понесся, как ястреб, Быстрый ловец голубей, меж всеми быстрейшая птица. Гектора, сына Приама отважного, скоро нашел он. Тот уж сидел, не лежал, и к нему возвращалось сознанье; Он окружавших друзей узнавал, перестал задыхаться, Пот прекратился. По Зевсовой воле герой пробуждался. Близко к нему подойдя, сказал Аполлон дальновержец: "Гектор Приамов, скажи, почему в отдаленьи от прочих Еле живой ты лежишь? Иль беда приключилась с тобою?" В изнеможеньи ему отвечал шлемоблещущий Гектор: "Кто ты, благой, из богов, самолично со мной говорящий? Иль ты не знаешь, что Нынче, когда при кормах корабельных Я избивал аргивян, Аякс меня громкоголосый Камнем в грудь поразил и кипящей лишил меня силы? Я уже думал, что к мертвым в жилище Аида наверно В нынешний день низойду. Уж совсем испускал я дыханье". Снова на это ему Аполлон дальновержец ответил: "Гектор, смелее! Помощник могучий Зевесом-Кронидом С Иды высокой тебе для защиты и помощи послан, - Я, Аполлон златомечный, который все время и раньше И самого тебя, Гектор, хранил, и город высокий. Одушеви же своих многочисленных конников храбрых, Чтобы коней быстроногих к ахейским судам они гнали, Я же пойду впереди и дорогу коням илионским Всю уравняю, и вызову бегство героев ахейских". Молвил и силу вдохнул великую в пастыря войска. Как застоявшийся конь, подле яслей раскормленный в стойле С топотом по полю мчится, сорвавшись с привязи крепкой, В водах привыкший купаться прекрасноструящейся речки, Гордый. Высоко он морду несет, по плечам его грива Бьется косматая; полон сознаньем своей красоты он. Мчат его к пастбищам конским и стойбищам легкие ноги. Так же стремительно двигал и Гектор ступни и колени, Конников к битве зовя, лишь божеский голос услышал. Так же, как если - оленя ль рогатого, дикую ль серну - Яро преследуют псы и мужи деревенские, тех же Или крутая скала, иль тенистая чаща спасает, И не дано изловить их охотникам, как ни хотели б; Шумом меж тем привлеченный является лев на дороге Густобородый и вмиг обращает увлекшихся в бегство Так же данайцы, - сначала толпами гнались за врагами, И двуконечными копьями их и мечами сражая; Но, увидавши, что Гектор подходит к троянским фалангам, Дрогнули в ужасе все, и в ноги их дух опустился. Сын Андремонов Фоант к аргивянам тогда обратился. Доблестный муж этолийский, искусный и в копьеметаньи, И в рукопашном бою; на собраньях, когда в состязанье Юноши словом вступали, не многим давал он победу. Добрых намерений полный, к ахейцам он так обратился: "Боги" великое чудо своими глазами я вижу! Гектор воскрес! От смерти ушел и опять перед нами! Каждый из нас это время ведь крепко надеялся духом, Что уж убит он рукой Теламонова сына Аякса. Кто-то, однако, из вечных богов сохранил и восставил Мужа, который уж многим данайцам расслабил колени, Многим, как видно, расслабит еще. Не без Зевса-Кронида Перед рядами стоит он, подобной исполненный силы. Ну же, давайте исполнимте то, что сейчас вам скажу я! Войску всему целиком отступить к кораблям мы прикажем. Мы же, кто с гордостью носим названье храбрейших ахейцев, Все мы останемся здесь и, быть может, его остановим, Острые копья занесши. И, как бы он в бой ни стремился, Все же ворваться в сплошную толпу аргивян побоится". Все ему жадно внимали и тотчас во всем подчинились, Начали строиться к битве они под начальством Аякса, Идоменея, Мегеса, Аресу подобного, Тевкра И Мериона. И громко сзывали храбрейших ахейцев Гектору дать и троянцам отпор. А все остальное Войско ахейцев у них за спиною к судам отступало. Первыми сомкнутым строем троянцы ударили. Вел их Гектор, широко шагая. И, облаком плечи одевши, Шел впереди Аполлон со сверкающей, страшной, косматой, Буйной эгидой в руках, которую Зевсу-Крониду Медник Гефест подарил для ношения, людям на ужас. С этой эгидой в руках народы троянские вел он. Тесно сомкнувшись, ахейцы их ждали. Зараз загремели Ярые крики с обеих сторон. С тетив заскакали Стрелы, и множество копий из дерзостных рук полетело; Многие в тело вонзались воинственных юношей пылких, Многие также в пути, не достигнувши белого тела, Жалом в землю впивались, насытиться жадные телом. Долго, покуда эгиду держал Аполлон неподвижно, Тучами копья и стрелы летали, народ поражая. Но лишь, данайцам в лицо заглянувши, потряс он эгидой, Грозно и сам закричав в это время, - в груди у ахейцев Дух ослабел, и забыли они про кипящую храбрость. Так же, как стадо коров иль большую овечью отару Гонят два зверя среди непроглядного мрака ночного, Вдруг появившись пред ними, когда пастухи отлучились, - Так же бежали в испуге ахейцы. Навел на сердца их Страх Аполлон, посылая троянцам и Гектору славу. Бой закипел врассыпную. Сражались бойцы в одиночку. Аркесилая и Стихия сверг шлемоблещущий Гектор. Аркесилай был вождем беотийцев медянодоспешных, Стихий - товарищем верным афинян вождя Менесфея. Были Энеем убиты Медонт и воинственный Иас. Первый - побочный был сын Оилея, подобного богу, Брат однокровный Аякса, Медонт. Но жил он в Филаке, Не на родной стороне у себя, ибо брата убил он Собственной мачехи Ериопиды, жены Оилея. Иас же был предводитель афинского войска. Звался он Сыном Сфела, который родился на свет от Букола. Пулидамант поразил Мекистея, Полит же - Эхия В первых рядах; Агенором божественный Клоний низвергнут, А Деиоха Парис, убегавшего между передних, Сзади в плечо поразил и наружу оружие выгнал. Стали убитых они обнажать от доспехов. Ахейцы ж, Тесно ко рву с частоколом прижатые, в страхе метались В разные стороны, волей-неволей бежали за стену. Гектор троянцам кричал, возбуждая их голосом громким: "Прямо бросайтесь к судам, не снимайте доспехов с убитых! Если кого я замечу вдали от судов мореходных, Тут же на месте он будет убит, и не братья, не сестры Тело умершего с плачем огню предадут, а собаки Будут пред городом нашим зубами терзать его тело!" Так он сказал и, ударив сплеча по коням быстроногим, Крикнул троянским рядам. И грянули кликом ответным Все и за Гектором следом погнали коней колесничных С грохотом страшным. А Феб-Аполлон, впереди выступая, Край глубочайшего рва без усилья ногами обрушил И середину засыпал, и путь уравнял для троянцев Длинный, такой ширины, насколько копье пролетело б, Если б, чтоб силу свою испытать, человек его бросил. Хлынули дружно фаланги вперед. С драгоценной эгидой Шел Аполлон перед ними. Он стену ахейцев разрушил Так же легко, как песок рассыпает близ моря ребенок, Если, себе что-нибудь из песка для забавы построив, Снова, играя, свой труд рассыпает рукой и ногою. Так же, блистающий Феб, ты рассыпал большой и тяжелый Труд аргивян, а самих обратил их в поспешное бегство. Подле судов удержались от бегства ахейские мужи. Там ободряли друг друга они и, высоко поднявши Руки ко всем богам, горячо и усердно молились. Нестор Геренский, защита ахейцев, молился всех жарче, Обе руки простирая наверх к многозвездному небу*. "Если, отец наш, когда-либо кто в изобильном пшеницей Аргосе, тучные бедра быка иль барана сжигая, О возвращеньи молился тебе, и молитву ты принял, - Вспомни о том и гибельный день отврати, Олимпиец, Не предавай аргивян на погибель сынам Илиона!" Так говорил он, молясь. Загремел промыслитель Кронион, Внявши горячим молитвам геренского старца Нелида. Но, услыхав грохотанье эгидодержавного Зевса, Жарче враги на ахейцев набросились, вспомнив о битве. Так же, как вал громозвучный широкодорожного моря Выше бортов корабля поднимается, двинутый страшной Силою бури, высоко вздымающей волны морские, Так устремились троянцы с неистовым криком чрез стену, Бурно погнав лошадей. Пред кормами судов загорелся Бой рукопашный на пиках. Одни с колесниц нападали, Те ж с высоты кораблей своих черных, на палубе стоя, Пиками били врагов, - огромными, сбитыми крепко, С медным концом; в кораблях берегли их для боя морского- Долгое время, покуда ахейское войско с троянским Билось еще пред стеною, вдали от судов быстроходных, У Еврипила Патрокл оставался. Беседой своею Дух он его услаждал и ему на жестокую рану Средства целебные сыпал, смягчавшие черные боли. Но, увидав, что троянцы уже нападают на стену, Что меж данайцами бегство возникло и громкие крики, Тяжко Патрокл зарыдал и, руками по бедрам ударив, Так сказал Еврипилу, глубоким охваченный горем: "О Еврипил, не могу я с тобою, хотя б и желал ты, Долее здесь оставаться! Решительный бой наступает! Пусть же товарищ тебя развлекает, а сам к Ахиллесу Я поспешу, чтоб его побудить на сраженье. Кто знает? Может быть, с помощью бога, речами своими удастся Дух мне его взволновать: уговоры доходчивы друга". Так он промолвил, и ноги его понесли. Аргивяне Против врагов наседавших стояли упорно, однако Их от судов отразить не могли, числом хоть и меньших. Но не могли и троянцы, прорвавши фаланги данайцев, До чернобоких судов и ахейских становий проникнуть. Как по шнуру бревно корабельное точно равняет Опытный плотник-строитель, который прекрасно и тонко Знает искусство свое, обученный Палладой-Афиной, - Так же точно равнялась борьба меж троян и ахейцев. А за другие суда сражались сраженьем другие. Выступил Гектор навстречу Аяксу, богатому славой. Труд они оба несли пред одним кораблем, но напрасно Этот старался защитника сбить и факел подбросить, Тот же - его отразить: божеством был Гектор приближен. Клитиев сын Калетор, огонь к кораблю подносивший, Острою пикою в грудь поражен был Аяксом могучим; С шумом он грянулся оземь, и факел из рук его выпал. Гектор, когда увидал, что двоюродный брат его милый В пыль перед судном упал чернобоким, пронзенный Аяксом, Голосом громким вскричал, призывая троян и ликийцев: "Трои сыны и ликийцы, и вы, рукопашцы-дарданцы! Не отступайте из битвы среди тесноты этой страшной! Но Калетора спасайте, чтоб снять не успели ахейцы Славных доспехов с него, в корабельном погибшего стане". Так он сказал и в Аякса ударил блестящею пикой, Но промахнулся, - попал в Ликофрона, Масторова сына, Родом с Киферы. Товарищем был он Аякса и в доме Жил у него, ибо мужа убил он в Кифере священной. В голову Гектор его, близ Аякса стоявшего, пикой Острой над ухом ударил. И навзничь с кормы корабельной На землю в пыль Ликофрон покатился, и члены расслабли. Ужас Аякса объял Теламония. Брату сказал он: "Тевкр, дорогой мой, погиб перед нами наш верный товарищ, Пал Масторид, который, пришедши в наш дом из Киферы, Нами всегда почитался не меньше родителей милых. Гектор его крепкодушный убил. Но где ж твои стрелы, Быстро несущие смерть? Где лук, тебе Фебом врученный?" Так сказал он. Аякса послушался Тевкр и немедля С луком упругим в руках и с колчаном, набитым стрелами, Стал близ Аякса и быстро стрелять принялся по троянцам. Клит был им поражен, блистательный сын Писенора, Пулидаманта товарищ, Панфоева славного сына, Вожжи державший в руках; конями тогда был он занят, Правя туда колесницу, где гуще теснились фаланги, Тем угождая троянцам и Гектору; быстро, однако, Гибель пришла к самому, и никто от нее не избавил. Сзади Клиту вонзилась стрела многостонная в шею. Он с колесницы упал. И, пустою гремя колесницей, Кинулись кони назад. Владыка заметил тотчас же, Пулидамант, и навстречу коням направился первым Протиаонову сыну он их передал, Астиною, Строго ему приказав с конями поближе держаться, Глаз не спуская с него. И в ряды передних вмешался. Тевкр другую стрелу против Гектора в медных доспехах Вынул. Заставил бы он его бой прекратить пред судами, Если б, стрелою пронзивши, лишил середь подвигов жизни. Но от ума не укрылся он мудрого Зевса, который Гектору помощь давал, а Тевкру отказывал в славе. Метился в Гектора Тевкр. Вдруг на луке его превосходном Новую Зевс тетиву оборвал. И стрела полетела Тяжеломедная вбок. И лук из руки его выпал. Тевкр содрогнулся от страха и брату Аяксу промолвил: "Горе! В ничто божество превращает все замыслы наши! Только что вырвало лук у меня из руки оно крепкой И тетиву оборвало мне новую, нынче лишь утром Мной прикрепленную к луку, чтоб вынесла частые стрелы!" Тевкру ответил на это великий Аякс Теламоний: "Милый, оставь же лежать и лук свой, и частые стрелы, Если бессильными сделал их бог, данайцам враждебный! Длинную пику возьми и щитом облеки себе плечи, - Биться и сам продолжай, ободряй и других на сраженье. Не без большого труда, даже нас одолевши, троянцы Смогут наши суда захватить... Но вспомним о битве!" Молвил. В ставку отправился Тевкр и лук свой сложил там. Четырехслойным щитом облачил потом себе плечи. Мощную голову шлемом покрыл, сработанным прочно, С гривою конскою; страшно над шлемом она волновалась. Крепкое взял и копье, повершенное острою медью. Вооружившись, назад побежал и стал близ Аякса. Гектор, увидев, что стали бессильными тевкровы стрелы, Голосом громким вскричал, ободряя троян и ликийцев: "Трои сыны и ликийцы, и вы, рукопашцы-дарданцы! Будьте мужами, друзья, о неистовой вспомните силе Здесь, пред судами ахейцев! Своими глазами я видел, - Славного воина стрелы и лук обессилены Зевсом! Очень легко для людей познаваема зевсова сила, - Хочет ли он даровать им высокую громкую славу, Или желает принизить, в защите своей отказавши, Как он сейчас принижает ахейцев, а нам помогает. Бейтесь, сомкнувши ряды, пред судами! А если из вас кто Будет смертью и роком настигнут, сраженный врагами, Тот умирай! Не бесславно ему, защищая отчизну, Гибель принять! Но жена его, дети останутся живы, Дом и земля его будут не тронуты, если ахейцы В черных судах удалятся в свою дорогую отчизну!" Так говоря, возбудил он и силу, и мужество в каждом. Сын Теламонов с другой стороны восклицал пред своими: "Стыд, ахейцы! Нам выбор единственный: либо погибнуть, Либо спастись, отразивши беду от судов мореходных. Если захватит у нас корабли шлемоблещущий Гектор, Вы не пешком ли хотите отправиться в землю родную? Иль вы не слышите, как возбуждает троянское войско Гектор, как наши суда истребить он огнем угрожает? Не в хороводы зовет он троянцев, зовет их на битву! Лучшего нам ничего ни придумать теперь, ни измыслить, Как в рукопашном бою смешать с ними руки и силу. Лучше гораздо иль жизнь сохранить, иль уж сразу погибнуть, Чем без конца изнурять понапрасну себя пред судами В тяжких, упорных боях с врагом, несравненно слабейшим!" Так говоря, возбудил он и силу, и мужество в каждом. Схедий, сын Перимеда, начальник фокейского войска, Гектором был умерщвлен. Антенорова славного сына Лаомдама, вождя пехотинцев, Аякс ниспровергнул. Пулидамант обнажил филеидова спутника Ота, Высокодушных эпейцев вождя, килленийца. Увидев Это, Мегес Филеид налетел на него. Но отпрыгнул Пулидамант. И в него не попал он: не дал Дальновержец Сыну Панфоя погибнуть в передних рядах. А попал он Кройсму в средину груди своею тяжелою пикой. С шумом на землю он пал. И с плеч его снял он доспехи. Вдруг на Мегеса Долоп налетел, в копьеборстве искусный, Лампом рожденный на свет, превосходнейшим между мужами, Лаомедонтовым сыном, - исполненный храбрости бурной. Пикою он в середину щита поразил Филеида, Близко к нему подбежав. Но спасла того крепкая броня В спаянных крепко пластинах. Филей в стародавнее время Этот доспех из Эфиры привез, с берегов Селлеента, В дар, как гость, получивши его от владыки Евфета, Чтобы носить на войне для защиты от вражьих ударов. Он-то теперь от погибели спас и сыновнее тело. Лампова ж сына Мегес медноострою пикой ударил В верхнюю выпуклость шлема прекрасного, прямо под гребень. Гривистый гребень со шлема он сбил, и весь целиком он, Пурпуром свежим блистая, свалился на пыльную землю. Все ж с ним сразиться остался Долоп, на победу надеясь. Но Менелай в это время на помощь явился Мегесу. Стал в стороне незаметно и сзади копье свое бросил. Жадно вперед устремясь, сквозь плечо ему грудь пронизало Острое жало копья. И ничком он свалился на землю. К павшему бросились оба блестящий доспех его медный С тела совлечь. Закричал, негодуя, блистательный Гектор Всем решительно братьям, а прежде других Меланиппу, Гикетаонову сыну. Когда-то он пас близ Перкоты Медленноногих коров, - до прибытья ахейского войска. Но лишь приплыли в судах, на обоих концах закривленных, К Трое ахейцы, он в Трою пришел и меж всех отличался; Жил у Приама, который к нему относился, как к сыну. Гектор по имени назвал его и воскликнул с упреком: "Так и оставим мы все, Меланипп? Неужели нисколько Сердце твое не болит за убитого милого брата? Или не видишь, как заняты те над доспехом Долопа? Следуй за мною! Не время с ахейцами издали биться! Или сегодня мы их перебьем, иль наш город высокий До основанья разрушат они, перебивши троянцев". Так он сказал и пошел, а следом и муж богоравный. Теламонид же Аякс подбодрял меднолатных ахейцев: "Будьте мужами, друзья, и стыд себе в сердце вложите! В схватках сражаясь могучих, стыдитесь друг перед другом. Воинов, знающих стыд, спасается больше, чем гибнет, А беглецы не находят ни славы себе, ни спасенья!" Так он сказал. Но они защищаться и сами желали. Приняли к сердцу Аякса слова и суда окружили Медной оградой. Троянцев же Зевс возбуждал на сраженье. Громкоголосый в боях Менелай подбивал Антилоха: "Нет никого, Антилох, ни моложе тебя средь ахейцев, Нет ни быстрее ногами, ни силами крепче для боя. Что бы тебе налететь и повергнуть кого из троянцев?" Так он сказал и назад отступил, подстрекнув Антилоха. Выбежал тот из передних рядов и, кругом озираясь, Светлою пикой взмахнул. Шарахнулись прочь от грозящей Пики троянцы. И бросил ее Антилох не напрасно: Гикетаонова сына, вождя Меланиппа, сразил он, В бой выходившего. В грудь близ соска ему пика попала. С шумом на землю он пал, и доспехи на нем зазвенели. Бросился к павшему Несторов сын Антилох, как собака На молодого оленя, которого насмерть охотник Ранил, когда он из логова прыгнул, и члены расслабил. Так на тебя, Меланипп, наскочил Антилох боестойкий, Чтобы доспехи сорвать. Но от Гектора он не укрылся. Быстро сквозь ярую битву бегом прорвался он навстречу. Но Антилох его ждать не остался, хоть воин был храбрый: Бросился быстро бежать, словно зверь навредивший, который, Иль пастуха, иль собаку у стада коров растерзавши, Прочь убегает, покамест гурьбой народ не сбежался. Так убежал Несторид, а вслед ему с криком ужасным Сыпали острые копья и стрелы троянцы и Гектор. Он, меж своих очутившись, лицом к врагам обратился. Как плотоядные львы, на суда устремились троянцы, Данный Кронионом-Зевсом приказ приводя в исполненье. Силу великую в них он все время будил, а данайцам Дух ослаблял и победы лишал их, троян подбодряя. Гектору славу доставить желал его дух, чтоб забросил На корабли искривленные он разгоревшийся ярко Неутомимый огонь, чтоб чрезмерную просьбу Фетиды Этим исполнить вполне. Одного дожидался Кронион: Зарево только увидеть горящего первого судна. С этого мига отпор победившим троянцам устроить Он от судов собирался и славу доставить данайцам. В мыслях таких он к судам устремлял Приамида, который, Впрочем, к тому же и сам порывался. Свирепствовал Гектор, Словно Apec, потрясатель копья, иль огонь-истребитель, Яро бушующий в чаще густого нагорного леса. Пена была на губах, под бровями, нависшими грозно, Ярко сверкали глаза, и качался, вздымаяся гребнем, Ясно сияющий шлем на висках летавшего бурно Гектора. Был у него с эфира защитник могучий, Зевс, между всеми мужами его одного почитавший И отличавший: недолго еще ему жить оставалось; К Гектору дева Паллада-Афина уже приближала День, судивший ему от силы Пелида погибнуть. Рвался прорвать он фаланги мужей и бросался повсюду, Где только видел погуще толпу и оружье получше. Как ни старался, однако, прорваться, нигде не сумел он. Тесно сомкнувши ряды, неподвижно стояли ахейцы, Словно крутой и высокий утес близ моря седого, Мощно держащийся против ударов свистящего вихря И против вздувшихся волн, в него ударяющих бурно. Так ожидали данайцы троян и назад не бежали. Гектор, повсюду сияя огнем, устремлялся на толпы И налетал, как с разбега волна на корабль налетает, Ветром вскормленная, бурно несясь из-под тучи; забрызган Доверху пеной корабль; дыханье ужасное ветра В парусе воет; трепещут сердца корабельщиков бледных, Страхом объятых, и еле они из-под смерти уходят. Так же терзались сердца в груди меднолатных ахейцев. Он же, как гибельный лев, на коров нападая, которых На луговой низовине широкой пасется без счета При пастухе неумелом, не знающем ясно, как нужно Медленноногих коров защитить от свирепого зверя; Мечется то впереди он коров, то назад забегает; Лев, в середину прыгнув, пожирать начинает корову, Все остальные же прочь разбегаются. Так же ахейцы Все пред Зевсом отцом и пред Гектором в страхе бежали. Гектор при этом микенца убил одного, Перифета, Милого сына Копрея, - того, что к геракловой силе От Еврисфея владыки посланником хаживал часто. Сын отцом этим худшим рожден был, лучший гораздо. Всяческих полон он был добродетелей: в беге и в битвах, И по уму он считался одним из первейших ахейцев. Гектору в этом бою он высокую славу доставил. Поворотившись назад, на обод щита он наткнулся. Щит до пят у него достигал - преграда для копий. Он о щит тот споткнулся и навзничь упал, и ужасно Шлем зазвенел на висках, когда он на землю свалился. Гектор это заметил и, близко к нему подбежавши, В грудь ему пику вонзил. На глазах у товарищей милых Был он убит. И на помощь прийти не могли они к другу, Как ни скорбели: дрожали они перед Гектором сами. Все уж лицом повернулись к судам; меж судов уж бежали, Более дальних от моря. А следом лилися троянцы. Волей-неволей ахейцы от первых судов отступили. Но близ становий своих держались, собравшися в толпы, И разбегаться по стану не смели: удерживал вместе Стыд их и страх. Непрерывно друг друга они ободряли. Нестор Геренский, защита ахейцев, особенно жарко Всех умолял, именами родителей их заклиная: "Будьте мужами, друзья, и стыд себе в сердце вложите Перед другими людьми! И вспомните каждый о детях И о супругах своих, о вашем имуществе дома, И о родителях, - как о живых, так равно и умерших! С вами их нет здесь; но именем их я вас всех умоляю: Не обращайтеся в бегство и стойте упорно на месте!" Так говоря, возбудил он и силу, и мужество в каждом. Прочь от их глаз отвела туман несказанный Афина, Стало в обе тогда стороны все отчетливо видно До чернобоких судов и до битвы, равно всем ужасной; Громкоголосого Гектора все увидали, троянцев, - Тех, что еще назади находились и в бой не вступали, Также и тех, что вокруг кораблей быстролетных сражались. Не захотел оставаться отважный Аякс Теламоний Там, куда остальные ахейцев сыны отступили. Он по помостам судов устремился, широко шагая, С пикой огромной в руках, для морского назначенной боя, В двадцать два локтя длиною, скрепленною кольцами прочно. Так же, как опытный муж, в наездничьем деле искусный, Лучших забрав в табуне четырех лошадей и связав их, Бешено в город пространный несется с широкого поля Торной дорогой. Мужчины и женщины толпами смотрят, Сильно дивуясь. А он то и дело без всякого страха Прыгает быстро с коня на коня. А кони несутся. Так и Аякс с корабля на корабль по судовым помостам Переносился прыжками. И крик его несся до неба. Не уставая, он страшно кричал, призывая данайцев Стан и суда защищать. Равно, однако, и Гектор Не оставался в толпе остальных крепкобронных троянцев. Так же, как бурый орел, налетевши, бросается яро На перелетные стаи гусей, лебедей длинношеих И журавлей, на речном побережье пасущихся мирно, Так же точно и Гектор рвался к черноносому судну, Бурно кидаясь вперед. Рукой своей очень большою Зевс его сзади толкал, с ним вместе народ подбодряя. Снова свирепая битва вблизи кораблей запылала. Ты бы сказал, что совсем не уставшие, свежие рати Друг против друга пошли, - с таким все сражалися пылом. Разные думы владели бойцами: ахейские мужи Думали только о смерти, беды избежать не надеясь; Дух же в груди у троянцев горел непрестанной надеждой Сжечь корабли, перебив перед ними ахейских героев. Мысли имея такие, они меж собою сражались. Гектор рукой за корму корабля ухватился морского. Быстрый, прекрасный корабль тот принес на себе к Илиону Протесилая; назад же его не отвез он в отчизну! Этот корабль окружив, враги в рукопашном сраженьи Уничтожали друг друга. Никто из троян и ахейцев Издали ждать не хотел летящей стрелы или пики: Близко стоя друг к другу, горя одинаковым жаром, Яро секирами бились двуострыми и топорами, Копьями, острыми сверху и снизу, большими мечами, Много прекрасных мечей с рукояткою чернополосной Падало наземь из рук убиваемых воинов, много Падало также и с плеч. И кровью земля заструилась. Гектор же, раз ухватясь за корабль, не пускал его, крепко За украшенье держа кормовое. Кричал он троянцам: "Дайте огня и крик боевой испустите все вместе! Зевс дает нам день, - отплату за все! Суждено нам Взять корабли, против воли богов к нам приплывшие в Трою, Столько принесшие бед из-за трусости наших старейшин! Я пред кормами судов собирался сражаться, они же И самого не пустили меня, и народ удержали. Если, однако, в те дни нам широко гремящий Кронион Ум повредил, то сегодня он сам и зовет и ведет нас!" Так он сказал. И еще свирепей они бросились в битву. Сыпались частые стрелы в Аякса, не смог устоять он И, увидавши грозящую смерть, отступил не намного На кормовую скамью семистопную сзади помоста. Там он стоял, выжидая, и пикой сражал средь троянцев Каждого, кто приближался, неся неустанное пламя. И непрерывно ужасно кричал, ободряя данайцев: "О дорогие герои данайцы, аресовы слуги! Будьте мужами, друзья, о неистовой вспомните силе! Или надеемся мы, что защитники есть у нас сзади Или стена понадежней, чтобы нас от разгрома избавить? Города нет возле нас, окруженного крепкой стеною, Где б защищаться могли мы, имея поддержку в народе. Мы на равнине троянцев, закованных крепко в доспехи, К морю ими прижаты, далеко от родины милой. Наше спасенье в руках, а не в вялой ленивости боя!" Так он сказал и ударил стремительно острою пикой. Кто из троян к крутобоким ахейским судам приближался С ярко пылавшим огнем, на Гектора зов откликаясь, Каждого он убивал, встречая огромною пикой. Так он двенадцать мужей рукопашно сразил пред судами.
16
Так меж собою они за корабль прочнопалубный бились. Тут явился Патрокл перед пастырем войск Ахиллесом. Слезы горячие лил он, как ключ черноводный, который Льет с доступной лишь козам скалы свои темные воды. Жалость взяла Ахиллеса, как только его он увидел. Громко к нему со словами крылатыми он обратился: "Что это так ты заплакан, Патрокл дорогой мой, подобно Девочке малой, что бегом за матерью следует с плачем, На руки просится к ней и за платье хватается крепко, Смотрит в глаза, заливаясь слезами, чтоб на руки взяли. Так же совсем, как она, проливаешь ты нежные слезы. Весть ли какую приносишь ты мне иль другим мирмидонцам? Или, быть может, о Фтии один что-нибудь ты услышал? Жив, говорят, еще Акторов сын, отец твой Менетий, Жив посреди мирмидонцев Пелей Эакид, мой родитель. Смерть их обоих для нас величайшую скорбь принесла бы. Иль об ахейцах скорбишь ты, которые в это мгновенье Близ чернобоких судов за неправду свою погибают? Все расскажи мне, в уме не скрывай, чтобы знали мы оба". Тяжко вздыхая, ему отвечал так Патрокл конеборец: "О Ахиллес Пелеид, средь ахейцев храбрейший, прости мне Слезы мои; одолело ахейцев великое горе! Наши храбрейшие мужи, какие лишь есть меж ахейцев, Пред кораблями лежат, кто стрелой, кто копьем пораженный. Ранен стрелою Тидид Диомед, воеватель могучий, Ранен копьем Одиссей копьеборец, Атрид Агамемнон, Ранен стрелою в бедро Еврипил, Евемоном рожденный. Ходят за ними врачи, в лекарствах искусные многих, Раны их лечат. А ты, Ахиллес, непреклонен остался. Пусть никогда я гнева не знаю, какой ты питаешь! Храбрость без пользы твоя. Кому, хоть бы даже в потомстве, Будет в ней надобность, раз аргивянам помочь ты не хочешь? Сердцем жесток ты. Отец тебе был не Пелей конеборец, Мать - не Фетида богиня. Рожден ты сверкающим морем, Твердой скалою, - от них у тебя это жесткое сердце. Если тебя устрашает какое-нибудь предсказанье, Если ты что чрез владычицу-мать узнал от Кронида, То отпусти хоть меня и со мною пошли на сраженье Рать мирмидонцев; может, я светом явлюсь аргивянам. Дай позволение мне облачиться в доспех твой прекрасный. Может быть, в битве меня за тебя принимая, троянцы Бой прекратят, и ахейцев сыны отдохнут хоть немного От понесенных мучений. В сражениях отдых недолог. Свежие силы отбросят легко истомленное войско От кораблей чернобоких и стана назад к Илиону". Так он, безумец, молил. Увы, не предвидел, что будет Сам для себя он погибель выпрашивать с черною смертью! Сильно разгневавшись, молвил ему Ахиллес быстроногий: "Богорожденный Патрокл, ну, что ты такое сказал мне! Мало заботит меня предсказанье, какое я знаю, Не сообщала мне мать ничего о намереньях Зевса. Но огорченье большое и в сердце, и в дух мне приходит, Если я вижу, что равный пытается равного грабить, Хочет добычи лишить потому лишь, что властью он выше! Горе ужасно мое: сколько уже пострадал я! Девушку в дар присужденную мне сынами ахейцев, Ту, что я добыл копьем, крепкостенный разрушивши город, Вырвал обратно из рук у меня Агамемнон владыка, Словно какой-нибудь я новосел-чужеземец презренный! Но, что случилось, - оставим! И не к чему было так долго Злобою в сердце пылать мне. Я думал сначала не раньше Гнев прекратить мой упорный, чем крики и ярая битва Пред кораблями моими и ставкой моей разольются. Но облеки ж себе плечи доспехом моим знаменитым И поведи мирмидонцев воинственных наших в сраженье. Черная туча троянцев кругом корабли обложила Грозною силой, ахейцы ж, прижатые к самому морю, Держатся только еще на последнем коротком пространстве, Аргоса дети. Троянцы обрушились городом целым. Больше теперь уж не светит вблизи перед дерзкими шлем мой Ярким налобником. Скоро б они полевые овраги Трупами в бегстве забили, когда б Агамемнон владыка Был ко мне справедлив. А теперь они стан окружили! Уж не свирепствует в мощных руках Диомеда Тидида Бурная пика его, отвращая беду от ахейцев. Уж не несутся средь боя призывные крики Атрида Из головы ненавистной. Лишь Гектора людоубийцы Голос гремит средь троянцев, и криком они непрерывным Всю заполняют равнину, в бою побеждая ахейцев. Все же и так, Патрокл, всей силой ударь на троянцев И защити корабли от беды, чтоб они не сожгли их И не лишили бы нас возвращения в землю родную. Слушай же, с целью какою тебе это все говорю я, Должен великую ты меж данайцами всеми добыть мне Славу и честь, чтоб красавицу-девушку мне возвратили. Вместе же с ней, чтоб подарки блестящие также прислали. От кораблей же врагов отогнав, возвращайся обратно. Если бы даже и дал тебе славу Кронид громовержец, Все же один, без меня, не стремися преследовать дальше Войнолюбивых троянцев. Меня этим чести лишишь ты. Гордым охваченный пылом войны и кровавого боя, Трои сынов истребляй, но полков не веди к Илиону; Чтобы бессмертный какой-нибудь бог, на Олимпе живущий, В бой не вмешался; уж очень любимы они Аполлоном. Спасши суда от троянцев, ко мне возвращайся обратно, Тем же всем предоставь на равнине сражаться и дальше. Если бы, Зевс, наш родитель, и вы, Аполлон и Афина, - Если бы, сколько ни есть их, никто из троян и ахейцев Смерти избегнуть не смог, и лишь мы, от погибели спасшись, - Мы бы одни развязали повязки священные Трои!" Так Ахиллес и Патрокл меж собою вели разговоры. Стрелы меж тем осыпали Аякса, не мог устоять он; Одолевала и воля Зевеса его, и удары Славных троянцев; сияющий шлем под ударами звоном Страшным звучал у висков; без конца ударялися копья В бляхи прекрасного шлема. Замлело плечо у Аякса, Крепко дотоле державшее щит многопестрый. Не в силах Были троянцы пробить этот щит, как ни сыпали копья. Тяжко дышал Теламоний. По всем его членам обильный Пот непрерывно струился. Никак уже не был он в силах Вольно вздохнуть. Отовсюду вставала беда за бедою. Ныне скажите мне, Музы, живущие в домах Олимпа, - Как упал огонь впервые в ахейские судна? Быстро приблизившись, Гектор по ясенной пике Аякса Острым огромным ударил мечом и от древка у шейки Все целиком отрубил острие. Бесполезно обрубком Вновь взмахнул Аякс Теламоний. Далеко от пики С шумом упало на землю ее заостренное жало. Духом своим безупречным познал тут Аякс устрашенный Дело богов, - что широко гремящий Зевес подсекает Все решенья Аякса, желая победы троянцам. Он отступил. И троянцы на быстрое бросили судно Неутомимый огонь. Неугасное вспыхнуло пламя. Так пожар корму корабля охватил. Ахиллес тут В бедра ударил себя и вскричал, обратившись к Патроклу: "Богорожденный Патрокл, поспеши, боец быстроконный! Ясно я вижу, огонь на судах занимается наших. Если возьмут корабли, то ведь мы и уйти-то не сможем! Вооружайся скорее, а я соберу наше войско". Начал тотчас же Патрокл облекаться сияющей медью. Прежде всего по прекрасной поноже на каждую голень Он наложил, прикрепляя поножу серебряной пряжкой. Следом за этим и грудь облачил себе крепкой бронею Сына Пелеева, - пестрой, усыпанной звездами густо. Сверху набросил на плечи могучие меч среброгвоздный С медным клинком, а потом - огромнейший щит некрушимый- Мощную голову шлемом покрыл, сработанным прочно, С конскою гривою. Грозно над шлемом она волновалась. Взял и две пики, какие ему по руке приходились, Только копья одного не взял Эакида. Тяжел был Крепкий, огромный тот ясень; его никто из ахейцев Двигать не мог; лишь один Ахиллес без труда потрясал им, - Ясенем тем пелионским, который с вершин Пелиона Был принесен для Пелея Хироном на гибель героям. Автомедонту велел он коней запрягать поскорее; После Пелида героя всех больше его почитал он. Всех был надежнее он в выжиданьи призыва из битвы. Автомедонт под ярмо ахиллесовых коней поставил, - Ксанфа и Балия. Оба они словно ветер носились. Близ океанских течений пасясь на лугу, родила их Быстрому ветру Зефиру одна из гарпий, Подарга. К ним на пристяжку он впряг безупречного в беге Педаса: Им завладел Ахиллес, гетионов разрушивши город: Смертный, вполне за конями бессмертными мог поспевать он. Сам Ахиллес же по стану ходил и своим мирмидонцам Вооружаться приказывал всем. На волков кровожадных Были похожи они, с несказанной отвагою в сердце; Рвут они жадно на части оленя рогатого, в чаще Леса поймавши его; их пасти багровы от крови; После подходят к ключу черноводному целою стаей, Узкими там языками лакают с поверхности воду, Кровью убитого зверя рыгая; в груди их косматой Дух вполне безбоязнен, и сильно раздуты утробы. Так же совсем мирмидонцев вожди и советники быстро Вкруг Ахиллесова друга, отважного духом, сбирались, Жаждая боя, в толпе их стоял Ахиллес быстроногий И на борьбу возбуждал лошадей и мужей щитоносцев. Зевсом любимый Пелид пятьдесят кораблей быстролетных Вместе с собою под Трою привел, и при веслах на каждом По пятьдесят человек находилось бойцов превосходных. Пять он поставил над ними начальников, чтоб исполняли Их приказанья, а высшую власть сохранял за собою. Первый отряд возглавлялся Менесфием пестродоспешным, Сыном Сперхея - реки, получавшего воду от Зевса. На свет его породила Пелеева дочь Полидора, С неутомимым Сперхеем сошедшись, - женщина с богом. Отчество ж было по Бору ему, Периерову сыну: Внесши бесчисленный выкуп, на ней он открыто женился. Евдор воинственный был предводитель второго отряда. Дева его родила Полимела, прелестная в плясках, Дочь Филанта; пленился веселою девой могучий Аргоубийца, ее увидавши средь песен и плясок У Артемиды в хору, - златострельной охотницы шумной. К девушке в комнату наверх поднялся и тайно сопрягся С нею заступник Гермес, и ему родила она сына, Славного Евдора, в беге проворного, храброго в битве. После того ж как Илифия, помощь дающая в родах, Вывела на свет ребенка, и солнца лучи он увидел, Ввел к себе в дом Полимелу герой Ехеклей многосильный, Акторов сын, за нее заплативши бесчисленный выкуп. Мальчика ж старец Филант воспитал и вскормил с попеченьем, Лаской его окруживши, как будто он был его сыном. В третьем отряде вождем был Писандр, Маймалом рожденный, Храбрый, воинственный муж, первейший меж всех мирмидонцев: После Пелидова друга в искусстве на копьях сражаться. Феникс, боец поседелый, вождем был в четвертом отряде, В пятом же - Алкидамант, Лаэркия сын безупречный. В полном порядке совместно с вождями построив отряды, С сильною речью ко всем Ахиллес обратился могучий: "Не забывайте никто у меня тех угроз, мирмидонцы, Как при судах наших быстрых, в то время, как гневом пылал я, Вы угрожали троянцам и горько меня обвиняли: "Желчью, свирепый Пелид, ты матерью вскормлен своею! Близ кораблей ты насильно товарищей держишь, жестокий! Лучше в судах мореходных домой мы назад возвратимся" Раз уж тобой овладела такая безмерная злоба!" Так вы мне часто, сходясь, говорили. Великое дело Битвы теперь наступило: ее вы так долго желали! В бой теперь каждый иди, в ком сердце отважное бьется!" Так говоря, возбудил он и силу, и мужество в каждом. Слово царя услыхавши, тесней мирмидонцы сомкнулись. Так же, как каменщик, камни смыкая с камнями, выводит Стену высокого дома в защиту от дующих ветров, - Так же сомкнулись ряды щитов меднобляшных и шлемов. Шлем тут со шлемом, и щит со щитом, человек с человеком Близко смыкались; вперед наклоняясь, боец прикасался Шлемом к переднему шлему, - так тесно стояли ахейцы. Перед рядами два мужа стояли, - Патрокл многомощный С Автомедонтом. Горели одним они оба желаньем, - Быть впереди мирмидонцев в бою. Ахиллес быстроногий В ставку пошел. На прекрасном узорчатом там сундуке он Крышку поднял. На корабль ему этот сундук был положен Сереброногой Фетидой и полон он был и хитонов, И шерстяных одеял, и плащей, берегущих от ветра. Там у него наготове хранилася чаша. Средь смертных Муж из нее ни один вина искрометного не пил, Не возливалось вино никому из богов, кроме Зевса. Из сундука эту чашу доставши,, сначала ее он Серой очистил, потом всполоснул водяными струями, Руки обмыл и себе, и вином эту чашу наполнил. Стал в середине двора, и вино возливал, и молился, На небо глядя. И не был он Зевсом отцом незамечен. "Зевс пеласгийский, додонский, далекий владыка Додоны Вечно суровой, где Селлы, пророки твои, обитают, Ног не моют себе и спят на земле обнаженной! Ты на молитву мою благосклонно уж раз отозвался И возвеличил меня, поразивши ахейцев бедою. Также еще и теперь мне такое исполни желанье: Сам я в стане своем остаюсь корабельном, но в битву Друга-товарища шлю и много моих мирмидонцев. Зевс протяженно гремящий! Пусть слава его провожает, Смелостью сердце наполни ему, чтоб увидел и Гектор, Может ли также один отличаться в бою наш товарищ, Или свирепствуют в битве его необорные руки Только тогда, как и сам на аресову битву я выйду. После, когда от судов он отгонит сраженье и крики, Пусть невредимым к судам быстроходным вернется обратно, Пусть и товарищи все, и оружье останутся целы!" Так говорил он, молясь. И внял ему Зевс промыслитель. Дал Отец Ахиллесу одно, а другое отвергнул: Прочь отогнать от судов войну и сраженье Патроклу Дал; а из битвы назад отказал невредимым вернуться. Так совершив возлиянье и Зевсу отцу помолившись, В ставку назад он вошел и в сундук положил свою чашу. Вышел и стал перед ставкой. Хотелось еще его духу Схватку ужасную между троян и ахейцев увидеть. Те же совместно с Патроклом отважным вперед устремились В полном оружьи, чтоб смело на войско троянцев ударить. Хлынули быстрой и дружной толпою они на троянцев, Как придорожные осы, которых привыкли тревожить Мальчики, их постоянно дразня близ дороги в. их гнездах. Глупые эти ребята на многих беду навлекают. Если какой-нибудь путник нечаянно ос потревожит, Мимо идя по дороге, они с отвагою в сердце Все на него налетают, свое защищая потомство. Сердцем и духом на ос походя, от судов мирмидонцы Хлынули против троянцев. И крик поднялся неугасный. Громко Патрокл закричал, возбуждая товарищей к бою: "Вы, мирмидонцы, лихие соратники сына Пелея! Будьте мужами, друзья, о неистовой вспомните силе! Славу дадим Ахиллесу, пускай пред судами ахейцы Доблесть узнают его и бойцов его рукопашных! Пусть и Атрид осознает, владыка мужей Агамемнон, То ослепленье, с каким он обидел храбрейшего мужа!" Так говоря, возбудил он и силу, и мужество в каждом. Тесно сомкнувши ряды, на врагов мирмидонцы напали. Страшным откликнулись гулом суда на воинственный крик их. Как увидали троянцы на поле сраженья Патрокла, - И самого, и возницу, - обоих в блестящих доспехах, Дрогнуло сердце у всех, всколебались густые фаланги; Разом подумали все, что Пелид быстроногий отбросил Гнев, им владевший так долго, и снова на дружбу склонился. Стали они озираться, куда убежать им от смерти. Первым Патрокл, размахнувшись, блистающей пикой ударил Прямо в средину троянцев, где больше всего их толпилось, - Возле кормы корабля крепкодушного Протесилая. Им поражен был Пирехм, конеборных пеонов отважных Из Амидона приведший, где катится Аксий широкий. Медною пикой в плечо он ударил его. И со стоном Навзничь Пирехм опрокинулся в пыль, и пеоны с испугом Кинулись в бегство. Поверг Патрокл всех пеонов в смятенье, Их вождя умертвив, храбрейшего воина в битвах. От кораблей их прогнав, затушил он пылавшее пламя. Полу сожженный корабль остался на месте. Бежали С криком ужасным троянцы. Рассыпались быстро данайцы Меж кораблей изогнутых. И шум поднялся непрерывный. Так же, как если с вершины огромной горы Молневержец Тучи густые разгонит, и тихое время настанет, - Все вдруг далеко становится видным, - высокие мысы, Скалы, долины; воздушный простор наверху необъятен. Так и данайцы, пылавший огонь от судов отразивши, Передохнули немного. Но битва вполне не затихла. Вовсе троянцы еще пред ахейской воинственной ратью От чернобоких судов не бежали назад без оглядки; Бодро стояли еще, отступив от судов поневоле, Бой закипел врассыпную. Сражались бойцы в одиночку. Вождь нападал на вождя. И первый Патрокл многомощный Ареилика ударил в то время, как он повернулся, Острою пикой в бедро, насквозь его медью дробивши; Кость раздробило копье; и ничком повалился на землю Ареилик. Менелай же воинственный ранил Фоанта, Грудь обнажившего возле щита, и члены расслабил. А Филеид, увидав, что Амфикл на него устремился, Опередил и ударил в бедро его, в место, где мышца Толще всего у людей; пересекло копейное жало Все сухожилья вокруг, и глаза его тьмою покрылись. Из Несторидов один, Антилох, на Атимния с пикой Острой напал и, ударивши в пах, острием его пробил. Тот перед ним повалился. Тут с поднятой пикою Марий На Антилоха напал, за убийство разгневанный брата. Стал перед трупом. Но прежде, чем пикой ударить успел он, Опередил Фрасимед его, равный бессмертным, и не дал Промаха: быстро в плечо поразил. Острие его пики Мышцы с руки сорвало и кость целиком разрубило. С шумом на землю он пал, и глаза его тьмою покрылись. Так они оба, двумя укрощенные братьями, вместе В мрачный спустились Эрев, - лихие бойцы Сарпедона, Амисодара сыны-копьеборцы, который Химеру Лютую выкормил, многим мужам земнородным на гибель. Сын Оилеев Аякс, налетев, живым Клеобула" Сбитого в давке толпой, захватил, но сейчас же на месте Силу расслабил его, мечом ударив по шее. Меч разогрелся от крови до ручки. Глаза Клеобулу Быстро смежила багровая смерть с могучей судьбою. Бегом друг с другом сошлись Пенелей и Ликон. Промахнулись Пиками оба они, бесполезно их оба метнули. Снова сошлись на мечах. Ликон поразил Пенелея В шлем густогривый по гребню, но меч обломился у ручки. В шею тогда Пенелей под ухом ударил Ликона. Врезался в шею весь меч, голова опрокинулась набок, Только на коже держась, и сила покинула члены. Вождь Мерион на проворных ногах Акаманта настигнул, Как на коней он всходил, и в плечо его пикой ударил. Тот с колесницы свалился, глаза его тьмою покрылись. Идоменей Ериманта ударил безжалостной медью В рот. Под мозгом внизу пробежала блестящая пика, Белые кости врага своим острием расколола, Выбила, зубы ему. Глаза переполнились кровью Оба. Она изо рта, из ноздрей у него побежала. Черное облако смерти покрыло его отовсюду. Каждый из этих данайских вождей по бойцу опрокинул. Так же, как волки в горах на ягнят и козлят нападают, Их вырывая из стад, которым пастух неумелый Дал широко разбрестись по горам; увидавши их, волки Быстро животных трусливых хватают и рвут их на части. Так на троянцев напали данайцы. Но те лишь о бегстве Думали шумном и вовсе забыли кипящую храбрость. Больший Аякс, Теламоний, все время старался ударить Гектора медною пикой. Но Гектор, испытанный в битвах, Крепким Воловьим щитом закрывая широкие плечи, Зорко следил за свистанием стрел и жужжанием копий. Видел он ясно, что им изменяет победа, но все же С места сходить не хотел, защищая товарищей милых. Как от Олимпа на небо из светлого сходит эфира Темная туча, когда Молневержец грозу посылает, - Так от ахейских судов началися и крики, и бегство. Все в беспорядке бежали назад. Быстроногие кони Вынесли Гектора вместе с оружьем. Оставил он сзади Войско троянцев, которых задерживал ров. Уж у многих Быстрых коней колесничных во рву поломалися дышла, Много осталось во рву колесниц предводителей войска. Яро Патрокл наседал, за собой призывая данайцев, Беды врагам замышляя. Троянцы в стремительном бегстве Все заполняли дороги, повсюду рассеявшись. Вихрем Пыль поднялась к облакам. Расстилались по полю кони, К Трое обратно несясь от ахейских судов и от стана. Где только видел Патрокл, что теснее толпятся троянцы, С криком туда он коней направлял. С колесниц под колеса Падали мужи ничком, и гремели, валясь, колесницы. Прямо чрез вырытый ров перепрыгнули быстрые кони, - Кони бессмертные, дар от богов олимпийских Пелею, Дальше помчался Патрокл. На Гектора духом рвался он, Свергнуть его устремлялся. Но Гектора кони умчали. Так же, как черная стонет земля, отягченная бурей, В осень, когда на нее изливает шумящие воды Зевс раздраженный, на тех негодуя людей, что неправый Свой совершают на площади суд и насилия множат, Правду теснят и ничуть наказанья богов не страшатся; Вздувшись от множества вод, стремительно реки несутся. Много холмов отрезают потоки в то время от суши, С гор низвергаясь внезапно в волнами кипящее море С шумом и стоном великим, работы людей разрушая; С шумом таким, задыхаясь, бежали троянские кони. Вылетев к первым фалангам троянцев, Патрокл их отрезал, Начал обратно теснить к кораблям, не давая бегущим В город уйти, и носился, врагов избивая нещадно, Меж кораблями, рекой и великой ахейской стеною. Тут он пеню взыскал с троянцев за многих убитых. Первого пикой блестящей Патрокл опрокинул Проноя, Грудь обнажившего возле щита, и члены расслабил. С шумом на землю он пал. Патрокл налетел на второго, - Фестора, сына Енопа; сидел он в своей колеснице, Съежась в комок, растерявшись; из рук его выпали вожжи. Близко к нему подлетев, Патрокл его пикой ударил В правую щеку; и зубы насквозь ему пика пробила. Из колесницы его через край потащил он на пике, Как человек, на нависшем усевшийся камне, из моря Тащит проворную рыбу на леске с блестящею медью; Так Енопида с разинутым ртом потащил он на пике, Сбросил на землю лицом, и от павшего жизнь отлетела. После того Ерилая, навстречу бежавшего, камнем В голову он поразил, и она пополам раскололась В шлеме тяжелом. Ничком Ерилай повалился на землю. Дух разящая смерть разлилася вокруг Ерилая. После того он сразил Ериманта, Епалта, Ифея, Пирия и Тлеполема, Амфотера и Полимела, Сына Аргея, Евиппа и Эхия Дамасторида. Всех одного за другим положил он на тучную землю. Лишь увидал Сарпедон, что без пояса панцырь носящих Много товарищей пало, смирённых рукою Патрокла, Он закричал с возмущеньем ликийцам своим богоравным: "Стыдно, ликийцы! Куда вы бежите? Как стали вы быстры! Выйду я этому мужу навстречу, хочу я увидеть, - Кто он, могучий тот воин? Немало беды причинил он Войску троянцев и многим отважным расслабил колени!" Так говоря, с колесницы на землю с оружьем он спрыгнул. Это увидевши, также Патрокл соскочил с колесницы. Как на скалистой вершине с пронзительным криком дерется Коршунов пара с кривыми когтями, с изогнутым клювом, С криком таким же они устремились один на другого. Сына хитрого Крона при виде их жалость объяла. К Гере, сестре и супруге, с таким обратился он словом: "Горе! Судьба Сарпедону, мне самому милому мужу, Быть смирённым в бою рукой Менетида Патрокла! Сердце меж двух у меня колеблется разных решений: Вырвать ли мне Сарпедона живым из кровавого боя И перевесть его в край плодоносный Ликии пространной, Или его укротить могучей рукою Патрокла?" Так отвечала ему волоокая Гера богиня: "Как ты ужасен, Кронид! Ну, какие слова говоришь ты! Смертного мужа, издревле уже обреченного роком, Ты совершенно от смерти печальной желаешь избавить! Делай, как хочешь. Но боги тебя тут не все мы одобрим. Слово иное скажу, и обдумай его хорошенько: Если живым Сарпедона в его ты отправишь отчизну, Вспомни, - быть может, тогда и другой кто-нибудь из бессмертных Милого сына захочет из боя могучего вырвать. Мало ли здесь сыновей, от бессмертных рожденных, под Троей Бьется! У этих богов ты ужасную злобу возбудишь. Если же он тебе дорог и сердцем о нем ты болеешь, То допусти, чтобы в битве пылающей был укрощен он Мощной рукою Патрокла, Менетьева славного сына. После того ж, как душа и жизнь Сарпедона покинут, Смерти и сладкому сну повели отнести его тело С чуждой троянской земли в родную ливийскую землю. Там его братья и близкие все похоронят, воздвигнув Холм погребальный и столб, как честь воздается умершим". Так говорила. И внял ей родитель бессмертных и смертных. Капли кровавые начал он сеять на черную землю, Чествуя милого сына, которого должен был нынче В Трое Патрокл уничтожить, далеко от родины милой. После того как, идя друг на друга, сошлись они близко, Славного сшиб Фрасимела Патрокл. Превосходным возницей Был Фрасимел у царя Сарпедона. Его поразил он Пикою в нижнюю часть живота и члены расслабил. Но Сарпедон, вторым на Патрокла напав, промахнулся Пикой блестящей. Коню Ахиллеса Педасу попала Пика в плечо; закричал он пронзительно, дух испуская. В пыль повалился со стоном. И дух отлетел от Педаса. Оба другие коня расскочились, ярмо затрещало, Спутались вожжи, когда пристяжная свалилась на землю. Автомедонт копьеборец нашел из беды этой выход: Вырвав острый свой меч из ножен при бедре мускулистом, Кинулся он и отсек пристяжную, ни мало не медля. Оба другие коня поровнялись и стали под вожжи. В жизнегубительной схватке сошлися противники снова. Пикой блестящей своею опять Сарпедон промахнулся. Близко над левым плечом Патрокла она пролетела, Но не попала в него. Тогда и Патрокл размахнулся Пикой. Ее не напрасно метнул он. Попал он в то место, Где грудобрюшной преградой охвачено плотное сердце. Тот повалился, как валится дуб иль серебряный тополь, Или сосна, если плотник своим топором отточенным Дерево срубит в горах, корабельные балки готовя. Так Сарпедон пред конями своими лежал, растянувшись, В пыль, обагренную кровью, со стоном впиваясь руками. Так же, как схваченный львом острозубым, ворвавшимся в стадо Медленноногих коров, отважный бык краснобурый С яростным ревом под пастью ужасною льва погибает, Так же и вождь щитоносных ликийцев, сраженный Патроклом, Яростью полный, на помощь товарища звал дорогого: "Милый Главк, меж мужами боец! Ты особенно должен Быть копьеборцем сегодня и воином самым отважным! Если ты храбр, то да будет война тебе нынче желанной! Прежде всего обойди предводителей храбрых ликийцев, Пусть они тотчас же бросятся в бой выручать Сарпедона. Выйди и сам за меня губительной медью сражаться. Я для тебя навсегда поношеньем и срамом останусь, Даже на самые дни отдаленные, если ахейцы Снимут доспехи с меня, в корабельном погибшего стане. Крепко и сам ты держись и народ возбуждай на сраженье!" Так говорил Сарпедон. И смертный конец ему быстро Ноздри покрыл и глаза. На грудь наступивши ногою, Вытащил пику Патрокл с грудобрюшной преградою вместе, Душу и жало копья одновременно вырвав из тела. Там же тотчас мирмидонцы коней изловили храпящих, В бегство готовых пуститься, покинув свою колесницу. Главка при голосе друга ужасное горе объяло. Сердце кипело в груди, что на помощь прийти он не может. Стиснул руку ладонью. Большой его мучила болью Рана, какую нанес, при его нападеньи на стену, Тевкр Теламоний стрелою, беду от друзей отражая. В жаркой молитве воззвал к дальнострельному он Аполлону: "Слух преклони, о владыка! В краю ль плодоносном ликийском, В Трое ль находишься ты, - отовсюду ты можешь услышать Мужа, объятого скорбью, какая меня удручает. Рана моя тяжела. Вокруг нее острые боли Руку пронзают мою. Все время не может подсохнуть Кровь, что из раны струится. Плечо у меня онемело. Крепко держать не могу я копья, не могу на врага я Выйти. В бою между тем погиб выдающийся воин, - Зевса сын Сарпедон. Не помог Громовержец и сыну! Ты же, владыка, молю, исцели эту тяжкую рану, Боли мои успокой, дай силу, чтоб мог возбудить я Созванных мною ликийских товарищей к битве упорной, Также чтоб мог я и сам за тело погибшего биться!" Так он молился. И Феб-Аполлон ту молитву услышал. Боли тотчас прекратил и на главковой ране тяжелой Черную высушил кровь и дух его силой наполнил. С радостью в сердце почувствовал Главк ободренный, что скоро Был в молитве своей он богом великим услышан. Прежде всего, обойдя предводителей рати ликийской, За Сарпедона их всех побудил он итти на сраженье. После того и к троянцам пошел он, широко шагая, - К Пулидаманту, Панфоеву сыну, к вождю Агенору, К Гектору в медных доспехах и к сыну Анхиза Энею. Близко он к ним подошел и слова окрыленные молвил: "Гектор, совсем ты сегодня забыл о союзниках ваших! Ради тебя, далеко от друзей и от родины милой, Дух они губят в боях, а ты защищать их не хочешь. Пал Сарпедон, предводитель ликийских мужей щитоносных, - Он, охранявший Ликию и силой своей, и законом. Медью покрытый Apec укротил его пикой Патрокла. Негодованью отдайтесь, друзья, обступимте тело, Чтобы не сняли доспехов с него мирмидонцы и трупа Не осквернили, питая к нам гнев за данайцев, которых Копьями мы перебили так много пред их кораблями!" Так он сказал. Охватила троянцев до самого сердца Невыразимая скорбь: защитою города был он, Хоть чужеземец; на помощь троянцам с собою привел он Много бойцов и сам между ними в боях отличался. Тотчас яростно все на данайцев ударили. Вел их Гектор, за гибель гневясь Сарпедона. Сынов же ахейских В битву отважное сердце вело Менетида Патрокла. Прежде всего он Аяксам сказал, без того уж горевшим: "Нынче, Аяксы, должны бы желать вы сражаться не хуже, Чем вы доселе сражались иль, может быть, даже и лучше. Пал человек, через стену ахейцев прорвавшийся первым, Пал Сарпедон! Вот бы нам завладеть им, над ним надругаться, С плеч доспехи сорвать и кого-нибудь там из ликийцев, Обороняющих тело, смирить беспощадною медью!" Так он сказал. Но Аяксы и сами рвалися сражаться. После того как с обеих сторон укрепили фаланги Трои сыны и ликийцы, ахеяне и мирмидонцы, В яростной схватке они вкруг тела убитого сшиблись С криком ужасным. Звенели доспехи бойцов от ударов. Гибель несущую ночь распростер над сраженьем Кронион, Чтобы губительный битвенный труд разгорелся над сыном. Трои сыны потеснили сперва быстроглазых ахейцев. Был поражен человек не из худших среди мирмидонцев, Муж Епигей богоравный, рожденный на свет Агаклеем. Царствовал в городе он хорошо населенном Будее Раньше. Потом же, лишив благородного сродника жизни, Он за защитой к Пелею прибег с среброногой Фетидой. Те же его с Ахиллесом, фаланг разрывателем грозным, В конебогатую Трою послали с троянцами биться. Он было тело схватил, но его шлемоблещущий Гектор В голову камнем ударил. Она пополам раскололась В шлеме тяжелом. Ничком Епигей повалился на землю. Дух разящая смерть разлилася вокруг Епигея. Горе Патрокла взяло о погибшем товарище милом. Он сквозь передние прямо помчался ряды, словно ястреб, Быстро несущийся следом за галками или скворцами. Так же и ты, быстроконный Патрокл, на троян и ликийцев Прямо помчался вперед, за товарища гневом пылая. Он Сфенелая сразил, Ифеменова милого сына; Камнем ударивши в шею, на ней перервал сухожилья. v Быстро троянцы и Гектор назад отступили, - настолько, Сколько проносится длинный метательный дротик обычно, Если его человек испытать пожелал в состязаньи Или в сраженьи с врагами; назад на такое пространство Трои сыны отступили, данайцы ж вперед подалися. Главк между тем, предводитель ликийцев воинственных, первый Вдруг повернувшись, убил Бафиклея, великого духом, Милого сына Халкона. В Элладе он жил и богатством Меж мирмидонцев других выдавался и всякой удачей. Главк, повернувшись внезапно, в средину груди Бафиклея Пикой ударил, когда он в погоне его настигал уж. С шумом упал он. Глубокая скорбь охватила ахейцев: Доблестный пал человек. Троянцев же радость объяла. Остановились они и сомкнулись вкруг Главка. Ахейцы Доблести не забывали и силу несли на троянцев. Тут Мерион поразил Лаогона, троянского мужа, Духом отважного сына Онетора! был тот Онетор Зевса Идейского жрец и, как бог, почитался народом. В челюсть под ухо его поразил он. И быстро от членов Дух отлетел, и грозная тьма Лаогона покрыла. Тут же Эней в Мериона метнул медножальную пику: Думал попасть он в него, под щитом выступавшего крепким. Но, уследивши удар, Мерион увернулся от пики, Быстро нагнувшись вперед, позади его острая пика В землю вонзилась, и долго качалося в воздухе древко. Но, наконец, истощил кровожадный Apec его силу. Мимо копье пролетело и в землю впилось, сотрясаясь, - Брошено было без пользы оно многомощной рукою. Гневом охваченный, громко Эней закричал Мериону: "Скоро б тебя, Мерион, хоть плясун ты и очень искусный, Пика моя навсегда успокоила, если б попал я!" Славный копьем Мерион Энею сказал, возражая: "Очень, Эней, нелегко для тебя, как бы ни был могуч ты, Силу у всех погасить, кто выйдет сразиться с тобою. Думаю я, что и ты ведь на свет не бессмертным родился. Если бия тебе в грудь угодил заостренною медью, Как ни могуч, как в руке ни уверен ты, все-таки славу Я получил бы, а душу твою - Аид конеславный". Так говорил он. Патрокл закричал Мериону с упреком: "Доблестен ты, Мерион, но зачем ты так много болтаешь? Милый! Словами обидными ты не заставишь троянцев Тело отдать нам. Земля до того еще многих покроет. Дело в сражениях руки решают, слова - в совещаньях! Нечего много речей разводить, а давай-ка сражаться!" Так он сказал и пошел, а следом и муж богоравный. Как поднимается шум при работе мужей-лесорубов В горных долинах и можно услышать его издалека, Так по широкодорожной земле разливалось звучанье Меди, и кожи, и крепких щитов, приготовленных прочно, Яро разимых ударами пик и мечей отточенных. Богоподобного тут Сарпедона навряд ли узнал бы Самый догадливый муж, до того с головы до носков он Стрелами весь был усеян, запачкан и кровью, и пылью. Труп облепили бойцы, как на скотном дворе облепляют Полный подойник немолчно жужжащие в воздухе мухи В вешнюю пору, когда молоко наливают в сосуды. Так и бойцы облепили убитого. Зевс промыслитель Не отводил от героев сражавшихся светлого взора. Жадно все время за битвой следя, об убийстве Патрокла Много раздумывал в духе своем он, в решеньи колеблясь, Сделать ли так, чтоб вблизи Сарпедона, подобного богу, Тут же медью смирил и Патрокла блистательный Гектор В схватке кровавой и с плеч его славные снял бы доспехи, Или чтоб труд боевой еще многим Патрокл увеличил. Вот что, в уме поразмыслив, за самое лучшее счел он: Чтобы товарищ лихой Ахиллеса, Пелеева сына, Рать конеборных троянцев и Гектора в медных доспехах К городу снова погнал и дыханье отнял бы у многих. Гектору прежде всего малодушие в сердце вложил он. На колесницу взойдя, обратился он в бегство, и прочим Крикнул бежать: весы священные Зевса познал он. Тут и ликийцы в бою не остались могучие, в бегство Все обратились, когда увидали царя пораженным В сердце, средь кучи убитых; вокруг него много погибло Воинов храбрых с тех пор, как простер эту распрю Кронион. Быстро сорвали доспех с сарпедоновых плеч мирмидонцы, - Медный, блистающий ярко. Его к кораблям изогнутым Отдал друзьям отнести Менетиев сын многомощный. Тучегонитель Зевес обратился тогда к Аполлону: "Вынеси, Феб дорогой, из-под копий и стрел Сарпедона, Тщательно кожу очисти от черной запекшейся крови, Тело подальше снеси и, омывши речными струями, Смазав амвросией, платьем одень его вечно нетленным- Все это сделавши, взять поручи его быстрым вожатым Смерти и Сну, близнецам, чтоб они поскорей Сарпедона В край отнесли плодоносный, в пространную землю ликийцев. Там его братья и близкие все похоронят, воздвигнув Холм погребальный и столб, как честь воздается умершим", Так он сказал. Аполлон непослушен родителю не был. Быстро с Идейских вершин спустился в ужасную сечу, Вынес тотчас из-под копий и стрел сарпедоново тело, Дальше от боя унес и, омывши речными струями, Смазав амвросией, платьем одел его вечно нетленным. Все это сделавши, взять поручил его быстрым вожатым Смерти и Сну, близнецам, чтоб они поскорей Сарпедона В край отнесли плодоносный, в пространную землю ликийцев. В это время Патрокл, понукая коней и возницу, Гнал пред собой в ослепленьи великом троян и ликийцев. Если бы следовал он наставленьям Пелида, безумец, Злого жребия черной погибели он избежал бы. Воля Зевса, однако, сильнее всегда, чем людская. Храброго мужа ввергает он в страх и победы лишает Очень легко, а иной раз и сам побуждает сражаться. Так и теперь он воинственный дух возбудил у Патрокла. Кто же был первый и кто был последний, кого умертвил ты После того как уж к смерти, Патрокл, тебя боги призвали? Прежде всего - Адреста, потом Автоноя, Ехекла, Также Перима, Мегада, Епистора и Меланиппа, После того - Еласа и Мулия вместе с Пилартом: Этих убил он. Другие ж о бегстве подумали каждый. Высоковратную Трою тогда же руками Патрокла Взяли б ахейцев сыны, - так бешено пикой он бился, - Если бы Феб-Аполлон не стоял на возвышенной башне, Гибель ему замышляя, троянцам же помощь готовя. Трижды на выступ высокой стены Менетид поднимался, Трижды оттуда обратно отбрасывал Феб Менетида, В ярко блистающий щит ударяя бессмертной рукою. Но лишь в четвертый он раз устремился, похожий на бога, Голосом страшным ему загремел Аполлон дальновержец: "Богорожденный Патрокл, отступи! Не тебе твоей пикой Город отважных троянцев назначено роком разрушить, Ни самому Ахиллесу, хоть он тебя много сильнее!" Так он сказал. И Патрокл отступил намного обратно, Гнева желая избегнуть далеко разящего Феба. Гектор в скейских воротах сдержал лошадей своих быстрых. Он колебался, - назад ли в толпу их погнать, чтоб сражаться, Или отдать приказанье народам к стене собираться. Так размышлял он, когда Аполлон перед ним появился, Образ цветущий приняв молодого, могучего мужа Асия; Гектору дядей по матери он приходился, Братом родным приходился Гекубе и сыном - Диманту, Жившему в крае Фригийском вблизи сангарийских течений. Образ принявши его, сказал Аполлон дальновержец: "Гектор, ты бой прекратил? Не должно бы так тебе делать! Будь я сильнее тебя, насколько тебя я слабее, Скоро б раскаялся ты, что окончил кровавую битву! Ну-ка, направь на Патрокла коней своих крепкокопытных, Может, его ты сразишь, и даст Аполлон тебе славу". Молвил и снова к борьбе человеческой бог обратился.. Гектор могучий тотчас Кебриону отдал приказанье Гнать на сраженье бичом лошадей. Аполлон, удалившись, В толпах сражавшихся скрылся. Смятенье ужасное поднял Он средь ахейцев, троянцам и Гектору славу готовя. Гектор данайцев других оставлял, никого не сражая, Прямо он гнал на Патрокла коней своих крепкокопытных. Тотчас тогда и Патрокл соскочил с колесницы на землю С пикою в левой руке. А правою поднял он камень, - Мраморный камень большой, острозубый, всю руку занявший.. Бросил, напрягшись, его, и недолго летел он до мужа. Не промахнулся могучий Патрокл. Кебриону, вознице Гектора, вожжи в руках державшему, камнем зубристым Прямо в лоб он попал, - побочному сыну Приама. Брови камень сорвал, не выдержал череп удара, Весь раскололся; упали на землю глаза Кебриона В пыль пред ногами его. И сам, водолазу подобный, Он с колесницы свалился, и дух его кости оставил. Над Кебрионом смеясь, сказал ты, Патрокл конеборец: "Право же, как человек этот легок! Как ловко ныряет! Если бы на море, рыбой обильном, он вдруг очутился, Многих сумел бы насытить он, устриц ища, для которых Прыгал бы в море с судна, как бы ни было море сердито, Так же легко, как и здесь, на земле, он нырнул с колесницы!" Кто бы подумал, что есть водолазы и между троянцев!" Так промолвивши, бросился он к Кебриону герою Бурный, как лев разъяренный, который, загон истребляя, В грудь стрелой поражен, и бесстрашием сам себя губит. Так же и ты, Патрокл, на убитого кинулся жадно. Гектор навстречу ему соскочил с колесницы на землю. За Кебриона, как львы, меж собой они в битву вступили,. Что на вершине горы за убитого кем-то оленя, - Оба голодные, яростный бой меж собой начинают. Так над убитым бойцом возбудители бранного клика Храбрый Патрокл, Менетиев сын, и блистательный Гектор Тело рвались друг другу пронзить беспощадною медью. Гектор за голову труп ухватил и держал его крепко, Сын же Менетиев за ногу влек. А кругом остальные Трои сыны и данайцы могучую начали битву. Так же, как ветры восточный и южный, в борьбе соревнуясь, В горных долинах леса заставляют дрожать и клониться, - Ясени, крепкие буки и дерен густой гладкоствольный; Длинными бьются ветвями все время они друг о друга С шумом ужасным; и с треском деревья ломаются всюду, - Так и троянцы сшибались с ахейцаими и беспощадно С ними сражались. Никто о гибельном бегстве не думал. Много вокруг Кебриона отточенных копий вонзалось, Стрелы крылатые часто с тетив вылетали упругих, Много огромных камней о щиты ударялося с громом В битве вкруг тела его. А он, широко распростершись, В пыльном лежал урагане, забыв об искусстве возницы. Долго, покамест средь неба высокое солнце стояло, Острые копья и стрелы летали, народ поражая. Но лишь склонилося солнце к поре, как волов распрягают, Храбрость ахейцев, судьбе вопреки, одолела троянцев. Труп Кебриона героя они увлекли из-под копий Яро кричавших троянцев и с плеч его сняли доспехи. Беды готовя троянцам, на них Менетид устремился. Трижды бросался Патрокл, быстротою подобный Аресу, С криком ужасным, и трижды по девять мужей убивал он. Но лишь в четвертый он раз устремился, похожий на бога, - Тут, Патрокл, для тебя наступило скончание жизни! Вышел навстречу тебе Аполлон средь могучего боя, - Страшный. Но в давке Патрокл не узнал подходившего бога: Мраком великим укрытый, шагал он навстречу Патроклу. Стал позади и ударил в широкие плечи и спину Мощной рукой. Завертелося все пред глазами Патрокла. Сбил с головы его гривистый шлем Аполлон дальновержец; Под ноги быстрым коням покатился со звоном и стуком Шлем дыроглазый героя. И грива его осквернилась Черною кровью и пылью. Дотоле еще не бывало, Чтоб коневласый тот шлем осквернялся когда-либо пылью. На голове он сиял над прекрасным челом Ахиллеса, Богу подобного мужа. Теперь его Гектору отдал Зевс, чтоб он им покрывался: близка уж была его гибель. Вся на куски у него разломалась огромная пика, - Крепкая, тяжкая, медью сиявшая; с плеч его мощных Щит широко окаймленный с ремнем повалился на землю; Броню на нем распустил Аполлон повелитель, сын Зевса. Ум у него помутился, блестящие члены расслабли; Ошеломленный, стоял он. Тут острою пикою сзади В спину меж плеч изблизи поразил его воин дарданский Сын Панфоя Евфорб. Меж сверстников он выдавался Пикою, конской ездой и ногами, проворными в беге. Сбросил уж двадцать бойцов с лошадей он в то время, как в Выехал в первый же раз в колеснице, войне обучаясь. Первый тебя он ударил копьем, Патрокл конеборец, Но не убил, и назад убежал, и в толпу замешался, Вырвав из раны свою ясеневую пику. Не смел он И с безоружным Патроклом открыто сразиться. Патрокл же, Бога ударом смирённый и острою пикой Евфобра, Быстро назад удалился к друзьям, убегая от смерти. Гектор, едва лишь увидел Патрокла, великого духом, Острой сраженного медью, идущим из боя обратно, Близко к нему подошел сквозь ряды и ударил с размаха Пикою в низ живота и насквозь пронзил его медью. С шумом упал он. Унынье великое взяло ахейцев. Так же, как лев побеждает могучею силой своею Неутомимого вепря, сойдясь с ним на горной вершине В схватке за ключ маловодный; а хочется пить им обоим; И задохнувшийся вепрь побеждается львом многомощным. Так и убившего многих Менетьева храброго сына Духа лишил, изблизи поразив его, Гектор могучий. И, похваляясь, слова окрыленные Гектор промолвил: "Ты, наверно, Патрокл, собрался уж наш город разрушить, Женщин троянских хотел ты на ваших судах мореходных, Дней их свободы лишив, увезти в отечество ваше. Эх, ты, глупец! Ведь за них быстролетные Гектора кони Биться летят, над землей расстилаясь; чтоб дней принужденья Им не узнать, я и сам средь троянских мужей отличаюсь Острою пикой. Тебя ж ястреба тут у нас растерзают! Бедный! И сам Ахиллес не помог тебе, как ни могуч он! Сам оставаясь, наверно, тебя наставлял он в дорогу: "Ты у меня и не думай, Патрокл быстроконный, вернуться Раньше к судам нашим быстрым, чем Гектору мужеубийце Ты на груди не проколешь доспеха кровавого пикой!" Так говорил он тебе, и послушался ты, безрассудный!" В изнеможеньи ему отвечал ты, Патрокл конеборец: "Что же, Гектор, хвались, величайся! Зевес с Аполлоном Дали победу тебе. Но ведь боги меня победили. Им это сделать легко. И доспехи они с меня сняли. Если б и двадцать подобных тебе предо мною предстало, Тут же погибли бы все, усмиренные пикой моею! Гибельным роком сражен я и сыном Лето, а из смертных Мужем Евфорбом, а ты только третьим удар мне наносишь. Слово другое тебе я скажу, и подумай об этом: Жить на земле и тебе самому остается недолго; Близко уж смерть пред тобою стоит с могучей судьбою. Должен ты пасть от руки Ахиллеса, Эакова внука!" Так он сказал, и покрыло его исполнение смерти. Члены покинув его, душа отлетела к Аиду, Плачась на участь свою, покидая и крепость, и юность. Но и к умершему слово промолвил блистательный Гектор: "Что ты мне предвещаешь, Патрокл, недалекую гибель? Может ли кто-нибудь знать, не Пелид ли, рожденный Фетидой, Раньше погубит свой дух под острою пикой моею?" Так он сказал и, ногой наступив на Патрокла, из тела Вырвал копье, и спиною на землю с копья его сбросил. Тотчас затем он с копьем устремился на Автомедонта, Богоподобного мужа, возницу Эакова внука, Чтобы убить. Но умчали того быстроногие кони, - Кони бессмертные, дар от богов олимпийских Пелею.
17
Не ускользнула от глаз Менелая, любимца Ареса, Гибель Патрокла, в бою усмиренного силой троянцев. Выступил он из рядов, облаченный сияющей медью, И возле трупа ходил, как теленка обходит с мычаньем Первородящая мать, не рожавшая раньше ни разу. Так же вкруг тела Патрокла ходил Менелай русокудрый. Пику вперед выставлял он и щит, во все стороны равный, Каждого смерти готовый предать, кто бы вышел навстречу. Не безразличным, однако, к Патроклу убитому также И копьеборец Евфорб оставался. Близ самого трупа Остановившись, сказал он Атриду, любимцу Ареса: "Зевсов питомец, Атрид Менелай, повелитель народов! Тело оставь, отойди! Отступись от кровавой добычи! Раньше меня ни один из троян иль союзников славных Острою пикой в кровавом бою не ударил Патрокла. Дай же мне громкую славу теперь получить у троянцев! Иль и тебя я сражу и лишу многосладостной жизни!" С гневом великим ему отвечал Менелай русокудрый: "Зевс, наш отец! Прилично ли так гордецам похваляться! Право же, так не гордятся могучею силой своею Ни леопард, ни бестрепетный лев, ни кабан белозубый, Гибельный, более прочих кичащийся силой своею, - Как превозносят себя копьеборцы, Панфоевы дети! Гиперенорова сила недолго своей наслаждалась Юностью после того, как ругаясь, со мной он сошелся И заявлял, что меж всех аргивян наихудший я воин. Кажется мне, не своими ногами из боя он вышел Радость жене молодой принести и родителям чтимым. Так же и силе твоей положу я конец, если выйдешь Против меня. Но совет тебе дам я: как можно скорее Скройся в толпу, не иди на меня или плохо придется! Только тогда, как случится беда, дураки ее видят". Не убедил он Евфорба, и тот, возражая, ответил: "Нынче, питомец богов Менелай, целиком ты заплатишь Мне за убитого брата. Гордишься ты этим убийством, Рад, что жену его сделал вдовой в новостроенной спальне, Что в несказанное горе и слезы родителей ввергнул. Всем бы я им, несчастным, принес окончанье их плача, Если б, с твоей головой и с доспехом твоим появившись, Я их Панфою вручил и Фронтиде божественной... Что же, Пусть не останется долго неначатым бой наш с тобою, Пусть решится, кто силу покажет, кто пустится в бегство!" Молвил - и пикою в щит, во все стороны равный, ударил. Но не смогла она меди пробить, острие изогнулось В крепком щите Менелая. Вторым Менелай русокудрый Медную пику занес, помолившись родителю Зевсу. Он отскочившему прямо попал в основанье гортани И надавил на копье, полагаясь на мощную руку. И через нежную шею насквозь острие пробежало. С шумом на землю он пал, и доспехи на нем зазвенели; Кровью смочилися кудри, подобные девам Харитам, Золотом и серебром перевитые косы Евфорба. Как человек деревцо молодое маслины выводит В месте безлюдном, в котором струится родник многоводный; Пышно растет деревцо; дыхание ветров различных Нежно колеблет его; и белым цветет оно цветом; Но налетает внезапно с сильнейшею бурею ветер, Вон деревцо вырывает из ямы и наземь бросает. Схожего с тем деревцом копьеносного мужа Евфорба, Смерти предавши его, обнажал Менелай от доспехов. Как в своей силе уверенный лев, горами вскормленный, Самую лучшую ловит корову в пасущемся стаде, Шею сперва ей дробит, захвативши в могучие зубы, После же с жадностью кровь пожирает и потрохи жертвы, Всю раздирая на части; вокруг пастухи и собаки Громко кричат на него издалека, однако навстречу Выйти ему не хотят, объятые ужасом бледным. Так же и между троянцев никто не осмелился духом Смело навстречу пойти Менелаю, Атрееву сыну. Славный доспех Панфоида легко бы тут мог унести он, Не позавидуй ему Аполлон, дальнострельный владыка. Гектора - быстрого, словно Apec, - на него возбудил он, Сам уподобившись Менту, начальнику храбрых киконов. К Гектору он со словами крылатыми так обратился: "Недостижимого, Гектор, достичь ты пытаешься нынче, - Коней Пелида героя! Ужасны, Гектор, те кони! Справиться с ними из смертных мужей ни единый не в силах, Только один Ахиллес, бессмертной богиней рожденный. Этим ты занят. Тем временем царь Менелай многомощный, Труп защищая Патрокла, храбрейшего воина свергнул, Бурную мощь прекратил у Евфорба, Панфоева сына". Молвил и снова к борьбе человеческой бог обратился. Гектору страшная скорбь омраченное сердце покрыла. Быстро ряды оглядел он кругом и мгновенно увидел: Этот снимает доспех знаменитый, а тот неподвижно Навзничь простерся, и кровь из зияющей раны струится. Выступил Гектор вперед, облеченный сияющей медью, Голосом громким крича, на гефестово пламя похожий Неугасимое. Крик его грозный дошел до Атрида. Тяжко вздохнувши, сказал своему он бесстрашному сердцу: "Вот так беда! Если этот прекрасный доспех я оставлю, Если я брошу Патрокла, за честь мою легшего в битве, - Не осудил бы меня, увидав это, кто из ахейцев! Если же, их устыдившись, на Гектора я и троянцев Выйду один, окружат одного меня многие мужи. Всех ведь троянцев сюда ведет шлемоблещущий Гектор. Но для чего мое сердце волнуют подобные думы? Кто, вопреки божеству, пожелает итти против мужа, Чтимого богом, тот скоро большую беду испытает. Нет, не осудит меня ни один из данайцев, увидев, Что перед ним отступил я: от бога сражается Гектор! Если же где-нибудь мне послышится голос Аякса, - Оба, назад обратившись, пойдем мы решительным боем Хоть на само божество. Только вырвать бы нам для Пелида Тело патроклово: злом наименьшим из всех это было б". В миг, как подобными думами дух волновал он и разум, Быстро фаланги троянцев надвинулись, вел же их Гектор. Стал уходить Менелай, отступившись от тела Патрокла, Часто назад обращаясь, как лев бородатый, гонимый И пастухами, и псами сердитыми прочь от загона Криком и копьями. Сердце отважное в нем коченеет, И неохотно он скотный загон наконец покидает. Так отходил от Патрокла Атрид Менелай русокудрый. Между своих очутившись, лицом он к врагам повернулся. Начал глазами искать Менелай Теламонова сына. Вскоре на левом крыле всей битвы его он заметил; К бою товарищей там возбуждал он, их дух ободряя: Ужасом неизъяснимым сердца Аполлон им наполнил. Быстро Атрид побежал и, к Аяксу приблизившись, молвил: "Друг Теламоний, сюда! Поспешим за Патрокла сразиться! Может быть, мы принесем к Ахиллесу хотя бы нагое Тело его. А доспехи унес шлемоблещущий Гектор". Так говоря, у Аякса отважного дух взволновал он. Выступил он из рядов, а с ним Менелай русокудрый. Снявши с Патрокла доспехи, тащил за собой его Гектор, Чтоб ему голову с плеч отрубить заостренною медью, Самый же труп на съеденье собакам отдать илионским. Близко Аякс подошел, пред собою неся, словно башню, Щит свой; назад отступил к товарищам Гектор и быстро На колесницу вскочил. А доспехи прекрасные отдал В город троянцам отнесть, ему на великую славу. Остановился Аякс пред Патроклом, над ним протянувши Щит свой широкий, как львица стоит над детьми, если в чаще Леса, ведя за собою детенышей малых, встречает Смелых охотников; в гордом сознании собственной силы Хмурит всю кожу на лбу, ее на глаза надвигая. Так же Аякс Теламоний ходил вкруг Патрокла героя Твердо с другой стороны Менелай, любимец Ареса, В сердце великое горе питая, стоял над убитым. Главк, Гипполохом рожденный, начальник ликийского войска, Мрачно на Гектора глядя, сказал ему с жестким упреком: "Гектор, хоть храбр ты на вид, но многим в бою уступаешь! Незаслуженно молва тебя, труса, считает отважным. Время подумать тебе, - как будешь и город, и крепость Дальше один защищать лишь с народом, родившимся в Трое? Что до ликийцев, то впредь ни один не пойдет на данайцев Биться за город. Была ли какая мужам благодарность, Кто непрерывно, не зная покоя, сражался с врагами? Как же бы спас ты, несчастный, из свалки бойца рядового, Если уж сам Сарпедон, - и гость, и товарищ твой верный, - В битве тобою покинут и отдан в добычу ахейцам, - Он, кто так много услуг оказал как тебе, так и Трое, Будучи жив! А его от собак защитить не посмел ты! Если ликийские мужи мне будут послушны, то все мы Едем домой! Очевидно, приходит конец Илиону! Если бы были троянцы полны многодерзостной силы, - Силы бесстрашной, какая мужами владеет, кто начал Грозную битву с врагами и труд боевой за отчизну, Скоро Патрокла бы мы увлекли в илионские стены! А попади он уж в город великий владыки Приама, Вырванный нами из боя жестокого, даже хоть мертвый. Скоро б отдали ахейцы прекрасный доспех Сарпедона, И самого бы его привезли мы в троянские стены! Ибо товарищ убит человека, который сильнее Всех меж ахейцев, и воинов храбрых ведет за собою. Ты ж не осмелился выждать Аякса, высокого духом, Прямо в глаза ему глядя средь битвенной свалки и криков, Прямо на бой с ним идя! Куда уж тебе до Аякса!" Грозно взглянув на него, отвечал шлемоблещущий Гектор: "Главк, что сталось с тобой? Какие надменные речи! Я до сих пор был уверен, что разумом ты превосходишь Всех других, кто в ликийском краю обитает богатом. Слово твое возмутило меня. Ну, что говоришь ты! Ты мне сказал, что я выждать не смел великана Аякса! Конского топота я не боюсь, не боюсь я сраженья. Воля Зевса, однако, сильнее всегда, чем людская; Храброго мужа ввергает он в страх и победы лишает Очень легко, а иной раз и сам побуждает сражаться. Ну-ка, мой друг, подойди, стань рядом со мной, погляди-ка, Целый ли день я таким, как сказал ты, остануся трусом, Или и я из данайцев кого-нибудь бросить заставлю, - Как бы он в битву ни рвался, - защиту патроклова тела". Так ответивши, крикнул троянцам он голосом громким: "Трои сыны и ликийцы, и вы, рукопашцы дарданцы! Будьте мужами, друзья, о неистовой вспомните силе, Чтобы доспех мне надеть безупречного сына Пелс^ Славный, который я добыл, убивши патроклову силу". Так закричав, из боя ушел шлемоблещущий Гектор И во всю мочь на проворных ногах побежал к Илиону. Мало совсем пробежав, нагнал он товарищей верных, К городу несших доспех знаменитый героя Пелида. От многослезного боя вдали обменял он доспехи: Свой поручил отнести троянцам воинственным в город, Сам же облекся в нетленный доспех Ахиллеса, который Боги небесные в дар отцу принесли Ахиллеса. Отдал доспех тот, состарившись, сыну отец Ахиллеса. Но не пришлось под отцовским доспехом состариться сыну! Тучи сбирающий Зевс, увидав, как вдали от сраженья Гектор доспех надевал Ахиллеса, подобного богу, Стал, головой покачав, со своим беседовать духом: "Ах, злополучный! Ты сердцем своим не предчувствуешь смерти, - Смерти такой недалекой! В доспех ты оделся нетленный Мощного мужа, - того пред кем и другие трепещут! Друга его ты убил, - он был и могуч и приветлив, - Снял у него с головы и с плеч недостойно доспехи. Нынче великую силу в тебя я вложу, но зато уж Ты из сраженья домой не воротишься больше, не примет Славных доспехов Пелида из рук у тебя Андромаха". Молвил Кронион и иссиня-черными двинул бровями, Гектору сделал доспехи по телу. Вступил ему в сердце Бурный, ужасный Apec. Преисполнились все его члены Силой и мощью. Пошел он к союзникам славным троянцев, Голосом громким крича. Пред фалангами их он явился В блеске нетленных доспехов высокого духом Пелида. Стал одного за другим обходить, ободряя словами Каждого. Были Медонт здесь и Главк, Гипполохом рожденный, Астеропей, Дейсинор, Гиппофой с Ферсилохом и Месфлом, Форкий и Хромий и Энном, искусный гадатель по птицам. К ним ко всем со словами крылатыми он обратился: "Слушайте, все племена соседей - союзников наших: Из-за количества я не искал вас, я в нем не нуждался, Вас собирая из ваших краев в Илион наш священный. Я для того вас призвал, чтоб заботливо вы защищали Наших супруг и младенцев от войнолюбивых ахейцев. Вот почему и дарами, и всякого рода кормами Я истощаю народ мой, чтоб мужество ваше повысить. Станьте же, прямо лицом обратившись к врагу, погибайте Или спасайтесь: беседы с врагами другой не бывает. Кто же Патрокла, - пускай уж убитого, - вырвав из боя, В руки троянцев отдаст, перед кем Теламоний отступит, Тот от меня половину получит добычи; другая Будет моею. А славу такую ж, как я, он получит". Так он сказал. И обрушились прямо они на данайцев, Копья занесши. Сердца в их груди загорелись надеждой Из-под щита у Аякса патроклово выхватить тело. Глупые! Много из них от руки его пало над трупом! Их увидавши, Аякс Теламоний сказал Менелаю: "Зевсов питомец, Атрид Менелай! Сомневаюсь, придется ль Мне и тебе в дорогую отчизну с войны воротиться! Думаю я, дорогой мой, теперь не о трупе Патрокла, - Скоро насытит собою он птиц и собак илионских! - Но о своей голове, как бы с нею чего не случилось, И о твоей. Широко нас покрыла гроза боевая - Гектор. На нас же с тобой надвигается близкая гибель. Вот что: зови к нам бойцов наилучших, - быть может, услышат!" Не был ему Менелай непослушен могучеголосый. Голосом громким вскричал он, чтоб всем было слышно данайцам : "О дорогие! Вожди и советчики храбрых ахейцев! Вы, кто народное пьете вино у обоих Атридов, У Агамемнона и Менелая, кто правите мудро Каждый народом своим, со славой и честью от Зевса! Трудно мне каждого здесь распознать предводителя войска: Слишком кругом полыхает сражения бурного пламя. Сами скорей приходите и духом своим возмутитесь, Что для троянских собак игралищем станет Патрокл наш!" Так сказал он. И быстрый Аякс Оилеев услышал. Первым сквозь ярую битву бегом прорвался он навстречу, Следом явилися Идоменей и его сотоварищ, Вождь Мерион, истребителю войск Эниалию равный. Всех остальных бы навряд ли в уме своем кто перечислил, - Тех, что явились потом и ахейцев на бой возбудили. Сомкнутым строем троянцы ударили первыми. Вел их Гектор. Как в устье реки, получающей воду от Зевса, Против течения рвется волна с оглушительным шумом; Громко крутые ревут берега перед натиском моря; С криком таким наступали троянцы. Однако ахейцы Вкруг Менетида стояли, горя одинаковым духом, Огородившись щитами. Вокруг их сияющих шлемов Сумрак великий разлил громовержец владыка Кронион. Не был и раньше ему Менетид ненавистен, в то время, Как еще, будучи жив, он товарищем был Эакида. Он не хотел допустить, чтоб добычей собак илионских Стал он. В защиту Патрокла его он товарищей поднял. Трои сыны потеснили сперва быстроглазых ахейцев. Бросив тело, те побежали. Но гордым троянцам Не удалось умертвить никого, хоть и очень хотелось. Труп же они увлекли. Но вдали от него находились Очень недолго ахейцы. Тотчас повернул их обратно Сын Теламонов Аякс, - и своими делами, и видом После Пелида бесстрашного всех превышавший данайцев. Ринулся он из передних рядов, по отваге подобный Дикому вепрю, который в горах, обернувшись при бегстве, Быстрых собак и ловцов рассыпает легко по ущельям. Так и могучий Аякс, блистательный сын Теламона, Ринувшись против троянских фаланг, без труда их рассыпал Там, где они окружали Патрокла, пылая желаньем В город свой тело увлечь и добыть себе громкую славу. Лефа пеласга блистательный сын Гиппофой уж Патрокла За ногу быстро тащил по кровавому полю сраженья, Крепкий накинув ремень на лодыжку вокруг сухожилья. Гектору он и троянцам хотел угодить, но мгновенно Гибель пришла, и не спас Гиппофоя никто из желавших. Прыгнув к нему из толпы, могучий Аякс Теламоний В шлем меднощечный его поразил рукопашным ударом. Шлем густогривый расселся под жалом отточенной пики, Мощной рукою Аякса пробитый и пикой огромной. Мозг из зияющей раны по шейке копья заструился, Смешанный с кровью. И сила бойца сокрушилась, и наземь Сразу из рук онемевших он выронил ногу Патрокла. Сам же в кровавую пыль ничком повалился близ трупа. От плодородной Ларисы вдали он погиб. За заботы Милым родителям он не успел отплатить. Кратковечной Жизнь его стала под пикой великого духом Аякса. Гектор в Аякса тогда блестящею пикой ударил. Тот увидал, увернулся и еле избегнул удара. Пика попала в Схедия, Ифитова храброго сына, Очень знатного мужа-фокейца. Он жил в Панопее, Городе славном, и там многочисленным правил народом, В грудь под ключицею Гектор его поразил, и навылет Вышло внизу под плечом отточенное медное жало. С шумом на землю он пал, и доспехи на нем зазвенели. Форкий отважный, рожденный Фенопом, стоял, защищая Труп Гиппофоя. Аякс в живот его пикой ударил; Выпуклость брони пробив, кишки ему пика пронзила. В пыль Фенопид покатился, хватаясь за землю руками. Тут подалися назад и фаланги передних, и Гектор. Крикнули громко ахейцы, убитых к себе оттащили Форкия и Гиппофоя, и с плеч у них сняли доспехи. И побежали б троянцы от милых Аресу ахейцев Вверх к Илиону, поддавшись объявшей их слабости духа, Славу добыли б ахейцы и против Зевесовой воли, Собственной силой и мощью. Но против ахейцев Энея Сам Аполлон возбудил, подобье приняв Перифанта, Сына Эпитова. Он при отце престарелом Энея Вестником в доме его состарился, дружества полный. Образ принявши его, сказал Аполлон дальновержец: "Как же смогли б вы, Эней, защитить, вопреки и бессмертным, Трою высокую, как у других доводилось мне видеть: Силе своей лишь они доверяли, своей лишь отваге, Лишь на свое полагались число, хоть и было их мало. Вам же победы теперь над ахейцами сильно желает Сам Громовержец. А вы лишь трепещете, стоя без битвы!" Так говорил он. Эней дальновержца узнал Аполлона, Прямо в лицо увидав. И Гектору громко он крикнул: "Гектор и все вы, вожди и троян, и союзников наших! Стыд нам великий, когда мы от милых Аресу ахейцев В Трою уйдем, покорившись объявшей нас слабости духа! Близко представ предо мной, объявил мне один из бессмертных: Нам помощником Зевс, устроитель высокий сражений! Смело пойдем на данайцев! Ужели же мы им позволим К черным судам их спокойно приблизиться с телом Патрокла!" Выбежав быстро из ряда переднего, стал он пред войском. Оборотившись назад, на врагов налетели троянцы. Тут Лейокрита Эней поразил, Арисбантова сына. Верным и доблестным другом он был Ликомеда героя. Стало убитого жаль Ликомеду, любимцу Ареса. Около трупа он стал и, взмахнувши блестящею пикой, Аписаона сразил Гиппасида, ударивши в печень Под грудобрюшной преградой, и быстро колени расслабил. Из плодородной земли пеонийской тот прибыл под Трою И отличался в боях, как храбрейший за Астеропеем. Жалко погибшего стало могучему Астеропею. Прямо и он на данайцев ударил, желая сразиться. Но ничего не достиг. Как стеной, оградились щитами Те, что вкруг тела стояли и копья вперед выставляли. Их беспрестанно Аякс обходил, горячо убеждая И запрещая хотя бы на шаг отступать от Патрокла Иль впереди в одиночку сражаться пред строем ахейцев: Требовал около тела стоять и сражаться вплотную. Так наставлял их Аякс великан. Между тем орошалась Алою кровью земля, и один на другого валились Трупы троянских бойцов и сверхмощных союзников Трои, - Но и данайских мужей: и они не без крови сражались; Много лишь меньше их гибло: следили они неустанно, Чтобы при смерти грозящей оказывать помощь друг другу. Так наподобье пожара сраженье меж ними пылало. Ты не сказал бы, что целы остались и солнце и месяц: Мраком окутано было то место на поле сраженья, Где вкруг патроклова тела стояли храбрейшие мужи. Рати другие троянцев и меднодоспешных ахейцев Бились спокойно под ясным эфиром; кругом разливались Яркие солнца лучи; ни следа не виднелось тумана Ни на земле, ни в горах. С передышкой сражалися люди. Стоя вдали друг от друга, от копий и стрел многостонных Все уклонялись легко. В середине ж страдали жестоко И от войны, и от мрака и гибли под яростной медью Лучшие воины войск. Еще не достигла до слуха Славных мужей Фрасимеда и брата его Антилоха Весть, что не стало Патрокла бесстрашного. Думали оба, Что впереди он живой средь свалки с троянцами бьется. Сами сражались они далеко, где товарищей верных Оберегали от смерти и бегства, как Нестор велел им, От кораблей чернобоких на бой сыновей отправляя. Там же, вкруг тела Патрокла, весь день напролет бушевала Распря великая тяжкой вражды. Изнурительным потом Голени были залиты внизу, и ступни, и колени, Потом глаза заливались и руки бойцов, защищавших Тело отважного друга Эакова быстрого внука. Так же, если дает человек растянуть своим людям Шкуру большого быка, насквозь напоенную жиром; Те, ухватившись за шкуру и ставши кружком, ее тянут В разные стороны; сырость выходит, и жир исчезает, И, растянувшись, длиннее и шире становится кожа; Так же на малом пространстве тянули и те, и другие Тело туда и сюда. И горели надеждою крепкой Трои сыны - к Илиону увлечь мертвеца, а данайцы - К полым судам. И дикая свалка у трупа кипела. Даже Apec, разжигатель мужей, и Афина той битвой Были б довольны, хотя бы на тех иль других и сердились. Тягостный труд и людей, и коней вкруг патроклова тела Зевс в этот день распростер. Между тем о патрокловой смерти Было еще ничего не известно Пелееву сыну. Очень уже далеко от судов, под троянской стеною, Битва кипела. Совсем Ахиллес и не думал, что умер Друг его, - думал, что жив, что, достигнув ворот, он вернется Снова к судам. Хорошо было также известно Пелиду, Что без него, - да и с ним, - не разрушит Патрокл Илиона. В тайных беседах не раз он об этом от матери слышал, Осведомлявшей его о решеньях великого Зевса; Но о беде, что случилась, - о ней ничего не сказала Мать, - что погибнет его всех более близкий товарищ. Те же все время над мертвым, уставивши острые копья, Без перерыва сшибались, один поражая другого. Так не один говорил из меднодоспешных ахейцев: "Было б нам очень позорно, друзья, возвратиться отсюда Снова к судам нашим быстрым. Пусть черная тут же земля нас Всех без изъятья поглотит, - для нас это было бы лучше, Чем конеборным троянцам позволить, чтоб этого мужа В город они унесли и великую добыли славу". Также кой-кто говорил и среди крепкодушных троянцев; "Если судьба нам, друзья, возле этого мужа погибнуть Всем сообща, - и тогда пусть никто не выходит из боя!" Так не один говорил. И сила у каждого крепла. Так меж собой они бились, и гром возносился железный Через пространства эфира бесплодного к медному небу. Кони Эакова внука, поодаль от битвы кипевшей, Плакали, - после того, как увидели, что седока их Бросил в пыль истребитель мужей, шлемоблещущий Гектор. Автомедонт, Диореем рожденный, могучий возница, Как ни стегал их проворным бичом и как ни старался Ласковым словом иль бранью заставить их сдвинуться с места, Те ни назад к Геллеспонту широкому в стан не бежали К быстрым судам, ни к ахейцам в сраженье итти не хотели, Но неподвижно стояли, как столб погребальный, который Возле могилы мужчины иль женщины мертвых воздвигнут. Так стояли они у прекрасной своей колесницы, Головы низко понурив. Горячие слезы на землю Падали с век лошадей, объятых тоской по Патрокле. Пылью пышные гривы грязнились, на черную землю Из-под яремной подушки с обеих сторон ниспадая. Плачущих видя коней, почувствовал жалость Кронион. Стал, головой покачав, со своим он беседовать духом: "Бедные вы! И зачем мы вас дали в подарок Пелею, Смертному мужу, - бессмертных, навеки бесстаростных в жизни! Разве затем, чтобы скорбь у бессчастных людей вы познали? Меж существами земными, которые дышат и ходят, Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека! Но не придется на вас и на вашей лихой колеснице Гектору ездить, Приамом рожденному. Я не позволю. Будет с него, что доспех он имеет и так им гордится! Силу вам в дух и в колени вложу я, чтоб вы невредимым Автомедонта из боя кровавого вынесли к стану. Я же славу еще троянцам покамест доставлю: Будут врагов избивать, пока кораблей не достигнут, Солнце пока не зайдет и священный не спустится сумрак". Так произнесши, вдохнул в лошадей он великую силу. С грив своих пыль отряхнувши на землю, они с колесницей Между троянских рядов и ахейских стремглав полетели. Автомедонт, хоть о друге печалился, бился с врагами И налетал на конях, как на стаю гусиную ястреб. Он без труда убегал от напора кричавших троянцев И без труда же врывался обратно в густые их толпы. Но устремляясь в погоню, врагов не сражал убегавших: Было ему одному невозможно и пикою биться С быстрой своей колесницы, и тут же справляться с конями. Поздно, только теперь, все это увидел товарищ Алкимедонт, рожденный на свет Гемонидом Лаэрком; Стал позади колесницы и Автомедонту промолвил: "Автомедонт, кто тебе из богов бесполезное это Дело внушил, совершенно твой разум отняв благородный? Как это можешь один ты с троянцами в самых передних Биться рядах? Твой товарищ убит, а доспех Эакида Гектор на плечи надел и кичится добычею славной". Алкимедонту Автомедонт, Диореем рожденный, немедля ответил: "Алкимедонт, кто из прочих ахейцев сравняться с тобою Мог бы в уменьи бессмертных коней укротить и направить, Кроме Патрокла героя, советчика, равного богу, В дни своей жизни? Но смерть и судьба его нынче настигли. Друг мой! Прими от меня этот бич и блестящие вожжи, Я же сойду с колесницы на землю, чтоб пешим сражаться". Алкимедонт, в боевую поспешно вскочив колесницу, В руки немедленно принял и бич, и блестящие вожжи. Автомедонт соскочил. Увидал их блистательный Гектор И торопливо промолвил Энею, стоявшему близко: "Храбрый Эней, благородный советник троян меднолатных! Лошади быстрого в беге Пелида, как вижу я, снова В битве явились, но плохи совсем седоки в колеснице. Можно б коней захватить, если б духом своим пожелал ты. Если мы вместе с тобою на них нападем, то навряд ли Смелости хватит у этих навстречу нам выйти сразиться". Так он сказал. И послушался сын могучий Анхиза. Двинулись оба вперед, покрыв себе плечи щитами С толстою медной пластиной на крепких, засушенных кожах. С ними вместе Арет, на бессмертных похожий, и Хромий, - Оба отправились. Были полны они крепкой надеждой Двух седоков умертвить и угнать лошадей крепкошеих. Глупые! Нет, не без крови вернуться от Автомедонта Им предстояло! А он, помолившись родителю Зевсу, Силой и мощью наполнил свое омраченное сердце. Алкимедонту, товарищу верному, быстро сказал он: "Алкимедонт, далеко от меня не держись с колесницей! Пусть за спиною я слышу дыханье коней. Ведь навряд л" Гектор, рожденный Приамом, от боя отступит, покамест Он не взойдет на коней пышногривых Пелеева сына, Нас умертвивши обоих, и в бегство фаланги ахейцев Не обратит. Или сам бы уж пал он в бою пред рядами!" Так сказал и обоих Аяксов позвал с Менелаем: "Эй, Менелай и Аяксы, вожди аргивян меднолатных! Храбрым ахейцам другим предоставьте заботу о мертвом, Пусть окружают его и от вражьих фаланг защищают, Вы же от нас, от живых, отразите грозящую гибель. Вон устремляются грозно на нас в многослезную битву Гектор могучий с Энеем, храбрейшие воины Трои. Впрочем, ведь все еще это лежит у богой на коленях. Брошу и я свою пику, Кронид же решит остальное!" Так он сказал и с размаху метнул длиннотенную пику В щит, во все стороны равный, ударивши ею Арета; Не задержал ее щит, - насквозь его медь пронизала, Пояс пробила и в нижнюю часть живота угодила. Как если муж молодой топором отточенным ударит Сзади рогов по затылку быка, обитателя поля, И рассечет сухожилье, и падает бык, подскочивши. Так и Арет подскочил и назад опрокинулся. Пика, Сильно качаясь в его животе, расслабила члены. В Автомедонта ударил блестящею пикою Гектор. Автомедонт, уследивши удар, увернулся от пики, Быстро нагнувшись вперед; назади его длинная пика В землю вонзилась; и долго качалося в воздухе древко; Но, наконец, истощил кровожадный Apec его силу. Тотчас вступили б они на мечах в рукопашную схватку, Если бы рвавшихся к бою противников оба Аякса Не разлучили, явясь на товарища зов для поддержки. Их увидав, испугались и быстро назад отступили Гектор, Эней Анхизид и подобный бессмертному Хромий, С сердцем растерзанным там же на месте оставив Арета. Автомедонт же герой, быстротою подобный Аресу, Начал с Арета доспехи снимать и воскликнул, хваляся: "Ну, хоть немного теперь облегчил себе дух я от скорби По умерщвленном Патрокле, убив хоть слабейшего мужа!" Так сказав, положил он кровавый доспех в колесницу, Также и сам на нее поднялся, - с руками, с ногами, Кровью залитыми, словно бы лев, быка растерзавший. Снова вкруг трупа Патрокла ужаснейший бой распростерся, И многослезный, и тяжкий. Будила же распрю Афина, С неба спустившись; послал ее Зевс громовержец могучий Дух у данайцев поднять: обратилось к ним его сердце. Так же, как Зевс простирает пурпурную радугу в небе, Знаменьем этим для смертных людей иль войну предвещая, Или суровую зиму, которая пахаря нудит В поле труды прекратить, на стада же унынье наводит; Облаком точно таким же пурпурным одевшись, к ахейцам Быстро спустилась Афина и каждому дух распалила. Прежде всего Менелаю, могучему сыну Атрея, Бывшему ближе других, ободряя, сказала Афина, Фениксу всем уподобясь, - и видом, и голосом звучным: "Стыд и позор, Менелай, на тебя упадет вековечный, Если ближайшего друга Пелеева славного сына Быстрые будут собаки терзать под стеною троянцев! Крепко держись же и сам, и народ возбуждай на сраженье!" Тотчас могучеголосый Атрид Менелай ей ответил: "Дедушка Феникс, древне родившийся! Если б Афина Силу дала мне и копий полет от меня отстранила! С радостью я бы тогда на защиту патроклова тела Выступил: за сердце сильно схватила меня его гибель. Гектор, однако, ужасною силой огня преисполнен, Все истребляет вокруг. Дает ему славу Кронной". Радость богиню взяла, совоокую деву Афину, Что меж бессмертными к первой он к ней обратился с молитвой, Силу великую в плечи вложила ему и в колени, Сердце же смелостью мухи наполнила. Сколько ни гонит С тела ее человек, неотвязно все снова и снова Рвется ужалить его, и желанна ей кровь человечья. Смелость такую вложила она в омраченное сердце. К телу Патрокла пошел он и бросил блестящую пику. Был человек меж троянцев, - Подес, Гетионом рожденный, Муж и богатый, и храбрый, особенно в целом народе Гектором чтимый, как гость на пирах и товарищ застольный. В пояс его Менелай русокудрый ударил в то время, Как побежал он. Насквозь его медная пика пронзила. С шумом на землю он пал. И Атрид Менелай его тело В толпы товарищей быстро увлек от надменных троянцев. Близко пред Гектором став, ободрять Аполлон его начал, Образ приняв Асиада Фенопа; меж всеми гостями Гектору был наиболее мил он и жил в Абидосе. Образ принявши его, сказал Аполлон дальновержец: "Гектор, какого б другого ахейца ты мог испугаться? Нынче же от Менелая бежишь ты, который все время Был копьеборцем ничтожным! Теперь один он уносит Тело Патрокла, убив у тебя вернейшего друга Храброго в первых рядах, - Гетионова сына Подеса". Черное облако скорби окутало Гектору сердце. Вышел вперед из рядов он, одетый сияющей медью. Взял в это время Кронион эгиду, сверкавшую ярко, Всю кругом в бахромах и, окутавши тучами Иду, Ярко блеснул, загремел, потрясая эгидой ужасной, Вновь посылая победу троянцам и бегство ахейцам. Первый меж всеми пустился бежать Пенелей беотиец. Рвавшийся вечно вперед, в плечо был слегка он поранен Быстро скользнувшею пикой. До кости лишь тело рассекла Пулидамантова пика: то он, подойдя, ее бросил. Гектор же в руку близ кисти, приблизившись, пикой ударил Алектрионова сына Леита и вывел из боя. Тот, озираясь, пустился бежать, не надеясь уж больше Пику в руках удержать и, как прежде, с врагами сражаться. Бросился Гектор вослед за Леитом. Тут Гектора в панцырь Идоменей поразил на груди близ соска, но сломалась Длинная пика у шейки. И вскрикнули громко троянцы. В Идоменея тогда, в колеснице стоявшего, Гектор Острое бросил копье. Не намного в него промахнувшись, Койрана он поразил, Мерионова друга-возницу, Мужа, который за ним из цветущего следовал Ликта; Пешим сначала с двухвостых судов явился под Трою Идоменей и победу большую врагам бы доставил, Если бы в скорости Койран коней не пригнал быстроногих. Светом ему он явился и гибель отвел роковую, Сам же свой дух погубил под могучей рукой Приамида. Гектор под челюсть и ухо ударил его, и мгновенно Вышибло зубы копье, и язык в середине рассекло. Он с колесницы свалился, и вожжи упали на землю. Их Мерион, наклонившись поспешно, своими руками Поднял с земли, передал Девкалиду и так ему молвил: "Идоменей, поскорей уезжай к кораблям быстролетным! Видишь и сам ты теперь хорошо, что победа не наша". Идоменей замахнулся бичом на коней пышногривых И полетел к кораблям. Испуг охватил ему сердце. Великосердный Аякс с Менелаем почуяли также: Зевсом изменчивый жребий победы назначен троянцам. Стал говорить перед войском великий Аякс Теламоний: "Горе нам, горе! Теперь человек и совсем неразумный Ясно поймет, что троянцам сам Зевс помогает родитель! Копья и стрелы троянцев, пошлет ли их слабый иль сильный, Все попадают. Кронид без различия их направляет. Наши же копья и стрелы без пользы вонзаются в землю. Нужно самим меж собой наилучший нам способ придумать, Как и патроклово тело отбить у троянцев, и как нам Радость своим возвращеньем доставить товарищам милым; Все они, глядя на нас, сокрушаются, думают грустно: Гектора мужеубийцы и рук его непобедимых Мы удержать не сумеем, но все в корабли устремимся. Если б нашелся товарищ, который бы дал Ахиллесу Знать поскорей обо всем! Я думаю, он и не знает Горестной вести о том, что погиб его милый товарищ. Но никакого нигде я такого не вижу ахейца: Мраком глубоким покрыты и воины наши, и кони. Зевс, наш отец! Разгони этот мрак пред сынами ахейцев, Небо кругом проясни, дай все нам увидеть глазами И погуби нас при свете, уж раз погубить нас задумал!" Стало Крониону жаль проливавшего слезы Аякса. Тотчас туман он рассеял и мрак отогнал непроглядный; Солнце опять засияло, и вся осветилася битва. И обратился тогда к Менелаю Аякс Теламоний: "Ну-ка, кругом погляди, Менелай, питомец Зевеса! Где-нибудь, может, живого еще ты найдешь Антилоха. Пусть он как можно скорей к Ахиллесу отважному мчится И сообщит, что погиб его самый любимый товарищ". Не был ему Менелай непослушен могучеголосый. Быстро пошел он, как лев от загона отходит, где сильно Сам под конец истомился, людей и собак раздражая. Те не пускают его до коровьего жира добраться, Целую ночь сторожа; и, по мясу тоскуя, вперед он Смело идет. Но старанья напрасны. Отважные руки Частые копья в него и горящие факелы мечут; В трепет невольный от них он приходит, хоть сильно желанье И с наступленьем зари удаляется, духом печалясь. Так Менелай удалялся могучеголосый из битвы С очень большой неохотой. Он сильно боялся, что в бегстве Тело Патрокла ахейцы оставят в добычу троянцам. Жарко он стал говорить Мериону и храбрым Аяксам: "Друг Мерион и Аяксы, вожди аргивян меднолатных! Вспомните, как был приветлив несчастный Патрокл, и как с Ласковым быть он умел, с кем встречаться ему приходилось В дни своей жизни. Но смерть и судьба его нынче настигли". Это сказав, удалился от них Менелай русокудрый, Глядя зорко вокруг, как орел, у которого зренье Много острей, говорят, чем у всех поднебесных пернатых. Как ни высоко парит, от него не скрывается заяц Быстрый, под густоветвистым кустом притаившийся; мигом Падает он на него, и уносит, и дух исторгает. Так, Менелай, питомец Зевеса, и ты своим светлым Взором оглядывал зорко ахейцев ряды, не найдешь ли Где-нибудь там между ними живого еще Антилоха. Вскоре на левом крыле всей битвы его он заметил. К бою товарищей там возбуждал он, их дух ободряя. Близко к нему подойдя, сказал Менелай русокудрый: "Зевса питомец, иди-ка сюда, Антилох! Ты услышишь Горькие вести, каким никогда не должно бы свершиться. Глядя на все, что творится, и сам ты, конечно, уж понял, Что божество на данайцев великие бедствия катит. Нас победили троянцы. Патрокл, храбрейший ахеец, Ими убит, и тоскою великой объяты данайцы. Друг, поскорее беги к быстроходным судам, Ахиллесу Все расскажи. Он успеет, быть может, спасти, хоть нагое, Тело Патрокла. Доспехи ж забрал шлемоблещущий Гектор". Остолбенел Антилох, услыхав менелаевы речи. Долго ни слова не мог он сказать, молодой оборвался Голос, мгновенно глаза налилися слезами. Однако Он, несмотря и на это, приказ Менелая исполнил. Бегом помчался, доспехи ж свои передал Лаодоку, Другу-вознице, вблизи на конях разъезжавшему сзади. Льющего слезы, несли его быстрые ноги из битвы, Чтоб возвестить Ахиллесу Пелиду недоброе слово. Не пожелалось тебе, Менелай, питомец Зевеса, В битву вступить за теснимых товарищей, там, где оставил Их Антилох. В сокрушенье великом остались пилосцы. Был на поддержку туда Фрасимед им божественный послан, Сам Менелай же бегом устремился к герою Патроклу, Остановился вблизи от Аяксов и тотчас сказал им: "Я отправил того к мореходным судам мирмидонским, Чтоб к быстроногому сыну Пелея бежал. Но навряд ли Явится к нам Ахиллес, как бы ни был на Гектора гневен. Как он, лишенный оружья, в сраженье с троянцами вступит? Нужно самим меж собой наилучший нам способ придумать, Как и патроклово тело отбить у троянцев, и как нам Смерти и Керы самим избежать средь грохочущей битвы". Молвил в ответ Менелаю Аякс Теламоний великий: "Все ты вполне справедливо сказал, Менелай многославный! Сделаем так: наклонившись, возьми с Мерионом на плечи Труп и неси поскорее из битвы. А оба мы сзади Будем с толпою троян и с божественным Гектором биться. Одноимянные, духом согласные, мы уж и раньше Рядом друг с другом нередко встречали аресову ярость". Так сказал он. И те высоко над землею подняли Тело Патрокла. Неистовый крик испустили троянцы, Как увидали, что трупом его завладели ахейцы. Кинулись, словно собаки, которые вслед за кабаном Раненным мчатся стремглав впереди молодых звероловов; Рвутся они кабана растерзать; но когда, окруженный, Вдруг он назад обернется, на силу свою полагаясь, Быстро бросаются прочь, перед ним рассыпаясь в испуге. Так и троянцы, - сначала толпами гнались за врагами, И двуконечными копьями их, и мечами сражая; Только, однако же, оба Аякса назад обращались, Остановившись на месте, бледнели враги, ни единый Броситься к ним уж не смел, чтоб сразиться за тело Патрокла. Так Менелай с Мерионом поспешно несли из сраженья Мертвого к полым судам. Но бой возрастал по следам их, - Бурный, подобный пожару, который, возникнув внезапно, Вдруг нападает на город людей; рассыпаются зданья В зареве ярком; бушует огонь, раздуваемый ветром. Так от коней колесничных и храбрых мужей копьеборцев Страшный, неистовый шум по следам удалявшихся несся. Так же, как крепкие мулы, одевшись в могучую силу, Тянут с горы по неровной дороге, покрытой камнями, Иль перемет, иль большое бревно корабельное. Страждут Духом они от усилий и пота, вперед поспешая. С рвеньем таким же герои Патрокла несли. Позади их Двое Аяксов держались, как против воды разъяренной Держится выступ лесистой горы, чрез равнину пролегший. Может сдержать он теченья свирепые рек величайших, Натиски вод отражая и их направляя в равнину; Сила же бьющих течений его опрокинуть не может. Так непрестанно Аяксы, держась назади, отражали Натиск троянцев. Но те наседали, и всех наиболе Двое храбрейших - Эней Анхизид и блистательный Гектор. Так же, как туча густая скворцов или галок несется С криком ужасным, когда издалека увидит с испугом Ястреба, скорую смерть приносящего маленьким птицам, Так пред Энеем и Гектором юноши рати ахейской С криком растерянным прочь убегали, забыв о сраженье. Много прекрасных доспехов при бегстве данайцев упало Наземь около рва. Но битва вполне не затихла.
18
Так наподобье пожара сраженье меж ними пылало. Вестником на ноги быстрый пришел Антилох к Ахиллесу И увидал: при ахейских судах пряморогих сидел он, Духом предчувствуя то, что уже совершилось на деле. Грустно вздохнувши, сказал своему он отважному сердцу: "Что это там? Почему к корабельному лагерю снова Длинноволосые наши ахейцы бегут в беспорядке? Не принесли бы мне боги несчастья того, о котором Мать наперед возвестила когда-то и мне рассказала: Лучший среди мирмидонцев при жизни моей уже должен С солнечным светом расстаться, сраженный руками троянцев. Да неужели же умер Менетиев сын многомощный! Ах, злополучный! А как я просил, чтоб, огонь отразивши, Снова к судам он вернулся и с Гектором в бой не вступал бы!" В миг, как подобными думами дух волновал он и разум, Нестора славного сын, проливая горячие слезы, Близко к нему подошел и известие передал злое: "Горе, Пелея отважного сын! От меня ты услышишь Страшные вести, каким никогда не должно бы свершиться! Пал Патрокл, и кипит над убитым кровавая битва, - Голым уже! А доспех его снял шлемоблещущий Гектор". Черное облако скорби покрыло Пелеева сына. В горсти руками обеими взяв закоптелого пепла, Голову им он посыпал, прекрасный свой вид безобразя. Весь благовонный хитон свой испачкал он черной золою, Сам же, - большой, на пространстве большом растянувшись, -леШ В серой пыли и терзал себе волосы, их безобразя. Духом печалясь, рабыни, которых Пелид быстроногий Добыл вместе с Патроклом, вопили, из ставки просторной Выбежав и окружив Ахиллеса отважного; в груди Все они били руками, колени у них подгибались. Горько рыдал на другой стороне Антилох удрученный. Руки держал он Пелида, стонавшего тяжко от скорби, Сильно боясь, чтоб железом себя не резнул он по горлу. Страшно рыдал Ахиллес. И владычица мать услыхала, Сидя в морской глубине у родителя - старца Нерея. Громко Фетида сама завопила. Собрались богини, - Все нереиды, что жили в глубинах шумящего моря. Главка в числе их была, и Фалеия, и Кимодока, Фоя, Несая, Спейо и Галия с глазами коровы, Следом за ними Актея пришла, Кимофоя, Мелита, И Лимнорея, Иайра с Агавою и Амфифоей, Также Дото и Прото с Ферусою и Динаменой, Каллианейра пришла с Дексаменою и Амфиномой, Славная меж нереид Галатея, Дорида, Панопа) Калианасса пришла с Немертеею и Апсейдеей, Также Климена пришла, Ианейра и с ней Ианасса, Мэра, в роскошных кудрях Амафия, при ней Орейфия И нереиды другие, что в безднах морских обитали. Ими блестящий наполнился грот. И богини все дружно В груди себя ударяли, Фетида же плач зачинала: "Слушайте, сестры мои нереиды, чтоб, выслушав, все вы Точно узнали, какие печали мой дух угнетают. Горе мне, бедной, родившей героя злосчастного, горе! Сына могучего я родила, безупречного сына, Первого между героев. И рос он, подобно побегу. Я воспитала его, как в саду деревцо молодое, Я к Илиону послала его в кораблях изогнутых Биться с сынами троянцев, - и он уж назад не вернется, И уж навстречу ему я не выйду в пелеевом доме! Раз на земле он живет и видит сияние солнца, Должен страдать он. Помочь я не в силах, хотя и пришла бы. Все же пойду, чтобы сына хотя увидать и услышать, Что за несчастье постигло его, не причастного к бою". Так им сказавши, пещеру Фетида оставила. С нею Сестры, рыдая, спешили. Вкруг них разбивалися с шумом Волны морские. Достигнув троянской земли плодородной, Вышли одна за другою на берег они, где стояли Вкруг корабля Ахиллеса другие суда мирмидонцев. Стала владычица-мать пред тяжко стонавшим Пелидом, Голову с горестным воплем ему охватила руками И в огорченье к нему обратилась с крылатою речью: "Что ты, дитя мое, плачешь? Какая печаль посетила Сердце твое? Не скрывай, расскажи. Ведь исполнил Кронион Просьбу, с какою к нему обратился ты, руки воздевши: К самым кормам корабельным сыны добежали ахейцев, Помощи жаждут твоей и великие бедствия терпят". Матери, тяжко вздыхая, сказал Ахиллес быстроногий: "Мать моя! Да, Олимпиец все то, что просил я, исполнил. Мало, однако, мне радости в том, если милый товарищ, Если Патрокл мой погиб! Его почитал я всех больше, Им, как своей головой, дорожил. И его погубил я! Гектор, убивши, доспех с него снял превосходный, огромный, Диво для взоров, - блистательный дар от бессмертных Пелею В день, как тебя на постель они бросили смертного мужа. О, почему не осталась ты жить меж богинями моря! О, почему и Пелей не избрал себе смертной супруги! Вот и теперь ожидает тебя бесконечное горе О погибающем сыне, которого ты не увидишь В доме отеческом, ибо мне дух мой никак не позволит Жить и общаться с людьми, пока ненавистный мне Гектор Первым под пикой моей не погибнет и дух не испустит, За ограбленье его заплативши мне страшную пеню!" Сыну в ответ, заливаясь слезами, сказала Фетида: "Близок же, сын мой, твой смертный конец, если так говоришь ты! Тотчас за Гектором вслед и тебе ведь конец уготован!" В сильной печали в ответ ей сказал Ахиллес быстроногий: "Рад умереть я сейчас же, когда от опасности смертной Друга не мог защитить я! Далеко от родины милой Пал он, - и в этой беде я на помощь ему не явился! В милую землю родную обратно уж я не вернуся, И ни Патроклу я светом не стал, ни товарищам прочим, - Всем тем многим, которых избил шлемоблещущий Гектор. Праздный, сижу у судов я, земли бесполезное бремя, - Я, сильнее которого нет никого меж ахейцев В битве, хотя на собраниях есть и другие получше. О, да погибнет вражда средь богов и средь смертных, и с нею Гнев да погибнет, который и мудрых в неистовство вводит! Много слаще, чем мед, стекает он в грудь человека, После того же все больше в груди разрастается дымом. Так и меня вот разгневал владыка мужей Агамемнон. Но, как бы ни было горько, об этом теперь мы забудем, Пред неизбежностью дух свой в груди укротив поневоле. Против губителя мне дорогой головы выхожу я, - Гектора! Смерть же без страха приму я, как только ее мне Зевс пожелает послать и другие бессмертные боги. Смерти не мог избежать и Геракл многомощный, который Был наиболее дорог владыке Крониону-Зевсу: Все-таки Геры вражда и судьба одолели Геракла. Так же и я, если доля такая меня ожидает, Лягу мертвым. Но нынче уж славу себе я добуду. Многих жен полногрудых, - троянок, а также дарданок, - Многих заставлю я слезы руками обеими с нежных Щек своих вытирать, исходя в громогласных рыданьях! Скоро увидят, что долгие дни отдыхал я от боя! И не удерживай, мать, как ни любишь! Ничем не преклонишь!" Сереброногая так отвечала Фетида богиня: "Что же, все это верно, мой сын дорогой! Благородно Быструю смерть отражать от товарищей, в битве теснимых. Но ведь доспехом прекрасным твоим овладели троянцы, Медным, блестящим. На плечи надев, шлемоблещущий Гектор Им величается ныне, хотя, полагаю, не долго В нем красоваться придется ему: уж близка его гибель. Ты же, сын мой, смотри, не бросайся в аресову свалку Прежде, чем вновь у себя ты меня не увидишь глазами. Завтра сюда с восходящим я солнцем к тебе возвращуся И принесу от владыки Гефеста доспех превосходный". Кончивши так, отвернулась Фетида от милого сына И обратилась к морским своим сестрам с такими словами: "Вы погрузитесь теперь в широкое лоно морское И, повидавши там старца морского в родительском доме, Все расскажите ему. А я на Олимп многоглавый К мастеру славному тотчас отправлюсь, к владыке Гефесту, С просьбой, чтоб сделал он сыну доспехи, достойные славы". Так им сказала. И в волны морские они погрузились. Мать же Пелида сама направила путь свой к Олимпу, Чтоб принести от Гефеста оружие милому сыну. Ноги богиню несли на Олимп. Между тем аргивяне С криком ужасным бежали пред Гектором мужеубийцей И к берегам Геллеспонта домчались, к судам своим быстрым. Не удалось бы уж больше красивопоножным ахейцам Из-под обстрела увлечь ахиллесова друга Патрокла, - Ибо настигли опять его тело и люди, и кони С Гектором, сыном Приама, похожим на бурное пламя. За ноги трижды хватал шлемоблещущий Гектор Патрокла, Тело желая увлечь и троянцев зовя на подмогу. Гектора трижды Аяксы, дышавшие бурною силой, Прочь отражали от трупа. Но, в силе своей убежденный, Гектор упорно то в свалку бросался, то криком могучим, Остановившись, своих ободрял. Отступать же не думал. Так же, как рыжего льва пастухи полевые не в силах Прочь отогнать от добычи, какую, голодный, поймал он, Так же и оба Аякса воинственных были не в силах Гектора, сына Приама, отбросить от тела Патрокла. И овладел бы он им, и покрылся б великою славой, Если бы схожая с ветром Ирида к Пелееву сыну С вестью, чтоб выступил в битву, с Олимпа бегом не явилась Тайно от Зевса и прочих бессмертных. Послала Ириду Гера. Пред сыном Пелея предстала она и сказала: "Встань поскорей, Пелеид, ужаснейший между мужами! Тело Патрокла спаси! За него пред судами ахейцев Бурная сеча пылает. Бойцы убивают друг друга. Мужи-ахейцы хотят отстоять непременно Патрокла, Мужи-троянцы в открытый ветрам Илион его тело Рвутся увлечь. Упорнее прочих похитить Патрокла Рвется блистательный Гектор. Он голову хочет Патрокла, С нежной срубив ее шеи, на кол водрузить в Илионе. Живо вставай же, не медли! Подумай, какой тебе будет Стыд, если станет Патрокл игралищем псов илионских! Страшный позор тебя ждет, если труп изуродован будет!" К ней обратился тогда Ахиллес быстроногий с вопросом: "Кем из богов ты, Ирида богиня, мне послана с неба?" Скоростью равная ветру, ему отвечала Ирида: "Гера меня посылает, преславная Зевса супруга, Тайно. Об этом не знает ни Зевс, на высотах царящий, Ни кто-нибудь из богов остальных, на Олимпе живущих". Ей отвечая, промолвил тогда Ахиллес быстроногий: "Как же я выйду на битву? Доспех мой в руках у троянцев Милая мать запретила мне в битву мешаться, доколе Снова сюда не вернется, и я ее здесь не увижу. Мне обещалась она принести от Гефеста доспехи. Здесь же ничьих я не знаю, которые мог бы надеть я. Мне б подошел только щит Теламонова сына Аякса. Но ведь и сам он в передних рядах, полагаю я, бьется, Острою пикой вкруг тела Патрокла врагов избивая". Скоростью равная ветру, ему отвечала Ирида: "Знаем и мы хорошо, что доспех твой в руках у троянцев. Но подойди без оружья ко рву и врагам покажися. Может быть, в ужас придут при твоем появленье троянцы, Бой прекратят, и ахейцев сыны отдохнут хоть немного От понесенных мучений: в сражениях отдых недолог". Так сказав, быстроногая прочь удалилась Ирида. Встал Ахиллес, любимец Зевеса. Афина одела Мощные плечи его эгидой бахромчатой Зевса. Над головою сгустила богиня богинь золотое Облако, вкруг самого же зажгла ослепительный пламень. Так же, как дым, поднимаясь от города, всходит до неба С острова дальнего, где осажден неприятелем город; Меряясь в битве ужасной с врагами, весь день непрерывно Граждане бьются со стен; но едва лишь закатится солнце, Всюду огни зажигают сигнальные; свет их высоко К небу вздымается вверх, чтоб соседи его увидали И с кораблями своими на помощь пришли к осажденным. - Так же и свет с головы Ахиллеса достиг до эфира. За стену выйдя, он стал возле рва; но с войском ахейским Он не мешался: разумный завет материнский он помнил. Ставши близ рва, закричал; от себя и Паллада-Афина Крикнула. Страшное вдруг охватило троянцев смятенье. Так же, как трубные звуки далеко разносятся всюду, Оповещая всех граждан о приступе вражьем на город, Так далеко разносился и голос Эакова внука. Медный голос его едва услыхали троянцы, Дрогнуло сердце у всех. Повернули назад в колесницах Быстрые кони, погибель грозящую духом почуяв. В ужас возницы пришли, увидавши огонь неугасный Над головой Ахиллеса Пелида, высокого духом, Страшно пылавший; его разжигала Паллада-Афина. Трижды ужасно над рвом закричал Ахиллес богоравный, Трижды смешались фаланги троян и союзников славных. Тут от своих колесниц и от копий своих же погибло Лучших двенадцать троянских бойцов. Между тем аргивяне С радостным духом Патрокла к себе увлекли из-под копий И положили в носилки. Товарищи милые, плача, Труп окружили. Меж ними шагал Ахиллес быстроногий. Слезы горячие он проливал, на товарища глядя, Острой пронзенного медью, лежавшего мертвым в носилках, - Друга, которого сам с колесницей своей и с конями В битву послал, но живого, пришедшего с битвы, не встретил. Неутомимому солнцу меж тем волоокая Гера Против желанья его в Океан ниспуститься велела. Скрылось солнце в волнах, и ахейцев божественных войско Мощный бой и войну, всем ужасную, кончило тотчас. Также с другой стороны и троянцы, ушедши из битвы, От колесниц отпрягли своих лошадей быстроногих И на собранье сошлись до того, как подумать о пище. Стоя, держали троянцы совет; из них ни единый Сесть не посмел. Ужасались они, что опять появился Так уклонявшийся долго от битв Ахиллес быстроногий. Пулидамант Панфоид рассудительный стал говорить к ним. Только один между всеми смотрел и вперед, и назад он. Гектору был он товарищ, в одну они ночь родилися; Он выдавался речами, а Гектор - могучею пикой. Доброжелательства полный, к собранию он обратился: "Тщательно все обсудите, друзья мои. Я ж полагаю: В город уйти мы должны и пред станом врагов на равнине Не дожидаться священной зари: наши стены далеко. В дни, как пылал этот муж к Агамемнону ярой враждою, Легче намного нам было сражаться с сынами ахейцев. Сам веселился я духом, пред станом ахейским ночуя, Думал, что скоро судами двухвостыми мы овладеем. Нынче же страшно боюсь быстроногого я Ахиллеса: С духом безмерно могучим своим ни на миг не захочет Он на средине равнины остаться, где мы и ахейцы Поровну между собой разделяем аресову ярость. Будет борьбу он за Трою вести и за женщин троянских. В город вернемся скорее! Послушайтесь! Будет ведь вот как: Быстрого Сына Пелея от битвы сейчас удержала Ночь амвросийная. Если ж и завтра, нагрянув с. оружьем, Тут же застанет он нас, - не один Ахиллеса узнает! С радостью тот возвратится в священную Трою, кто сможет В бегстве спасенье найти. Растерзают немало троянцев Хищные птицы и псы. Никогда б мне об этом не слышать! Если, как нам ни горько, мы сделаем то, что сказал я, Сами мы ночь проведем на площади. Городу ж стены, Башни над ними и створы высоких ворот наших крепких, - Длинные, гладкие, прочно сплоченные, - будут защитой. Завтра же рано с зарей, в боевые облекшись доспехи, Станем на башнях. И горе ему, если он пожелает, От кораблей отойдя, под городом с нами сразиться! Снова воротится он к кораблям, истомивши напрасно Высокошеих коней, под стеной их гоняя без толку. Внутрь же проникнуть за стены ему его дух не позволит, Их не разрушит он. Быстрые псы его раньше изгложут!" Грозно взглянув на него, отвечал шлемоблещущий Гектор: "Пулидамант! Очень мало приятно мне, что говоришь ты! Ты предлагаешь назад нам вернуться и в городе скрыться. Или сидеть, запершися в стенах, вам еще не постыло? Прежде Приамову Трою священную смертные люди Все называли согласно богатою золотом, медью. Нынче сокровища все из домов совершенно исчезли. Сколько во Фригию, сколько в чарующий край меонийцев Продано наших сокровищ, пока был разгневан Кронион! Ныне ж, в то время как раз, как сын хитроумного Крона Дал мне славу добыть и к морю отбросить ахейцев - Мыслей подобных, глупец, не высказывай перед народом! Их никто не посмеет послушаться. Я не позволю! Нет уж! Давайте исполним-ка лучше все то, что скажу я! Ужинать сядьте сейчас, рассадившись везде по отрядам. Помните стражу ночную и бодрствуйте каждый на страже. Кто ж из троянцев чрезмерно богатством своим тяготится, Пусть соберет и отдаст для народного общего пира; Лучше, чтоб радость такую он дал не ахейцам, а нашим. Завтра же рано с зарей, в боевые облекшись доспехи, Мы пред судами ахейцев возбудим свирепую сечу. Если и впрямь близ судов поднялся Ахиллес богоравный, Хуже придется ему же, раз так пожелал он. А я уж Не побегу перед ним, а навстречу пойду, - и увидим, Он ли меня одолеет, иль я его, если сойдемся. Равен для всех Эниалий: и губящих также он губит". Так говорил он. И криком его поддержали троянцы. Глупые! Разума их лишила Паллада-Афина. Гектора все одобряли, хоть он и плохое придумал, Пулидаманта - никто, хоть совет он давал превосходный. Ужинать сели троянцы всем войском. Меж тем мирмидонцы Целую ночь провели над Патроклом в стенаньях и воплях. Громкий плач между ними зачал Ахиллес быстроногий. Другу на грудь положив к убийству привычные руки, Тяжко стонал он, подобно тому как лев бородатый Стонет, если охотник из зарослей леса похитит Львят его малых, а он, опоздавши, жестоко тоскует, Рыщет везде по ущельям, следов похитителя ищет, Чтобы на путь набрести. И берет его ярая злоба. Так же стонал Ахиллес, говоря меж своих мирмидонцев: "Горе! Слово пустое я выронил в день злополучный, Как успокоить старался героя Менетия в доме! Я говорил, что в Опунт приведу к нему славного сына Трою разрушившим, долю свою получившим в добыче. Но ожидания наши не все исполняет Кронион. Ту же нам землю обоим судьбой суждено окровавить Здесь, в троянской стране. В отчизну и я не вернуся. В доме отцовском не встретит меня ни Пелей престарелый, Ни моя мать. Но земля меня здесь на чужбине покроет. Ныне же, раз я, Патрокл, позднее спущуся под землю, Не погребу тебя раньше, чем голову сына Приама, Гордого смертью твоей, с доспехом сюда не доставлю. Возле костра твоего обезглавлю двенадцать я пленных Трои прекрасных сынов, за убийство твое отомщая. А до того будешь так ты лежать близ судов изогнутых. Здесь полногрудые жены троянских мужей и дарданских Будут и ночи, и дни над тобой заливаться слезами, - Жены, которых мы силой и длинною пикой добыли, Как разрушали с тобой города богатейшие смертных". Так он сказал и товарищам дал приказанье поставить Медный треножник большой на огонь, чтоб как можно скорее Тело Патрокла отмыли от пыли и сгустков кровавых. Те, треногий котел на пылавшее пламя поставив, Налили полный водою и дров под котел подложили. Брюхо сосуда огонь охватил. Вода согревалась, После того как она закипела в сверкающей меди, Тело омыли они и обильно намазали маслом, Девятилетнею мазью покрыли зиявшие раны И, на кровать положив, полотном его мягким одели От головы и до ног и белым покровом покрыли. Ночь напролет, окружив Ахиллеса, Пелеева сына, Плакали горько над телом Патрокла сыны мирмидонцев. Зевс же к Гере, сестре и супруге своей, обратился: "Ну, ты добилась, чего так желала, владычица Гера! В бой быстроногого ты подняла Ахиллеса. Должно быть, Длинноволосых ахейцев сама ты на свет народила!" Зевсу на это в ответ волоокая Гера сказала: "Как ты ужасен, Кронид! Ну, какие слова говоришь ты! Может свободно любой человек замышлять на другого, Хоть умереть обречен и такого ума не имеет. Я же, которая в праве считать себя первой богиней С честью двойною: за род и за то, что твоею супругой Я называюсь, - а ты над бессмертными властвуешь всеми, - Как же, гневясь на троянцев, для них не готовить мне бедствий?" Так меж собою вели разговоры бессмертные боги. Дома владыки Гефеста достигла богиня Фетида, - Звездных, нетленных чертогов, прекраснейших меж остальными, Медных, которые сам для себя кривоногий построил. Потом весь обливаясь, Гефест пред мехами вертелся В спешке горячей: готовил он двадцать треножников разом, Чтоб их расставить вдоль стен своего благозданного дома. К ножкам треножников он золотые приделал колеса, Чтобы в собранье богов они сами собою катились И чтобы сами домой возвращалися, взорам на диво. В этом они уже были закончены. Не было только Ручек красивых; готовил Гефест их и гвозди ковал к ним. Полный творческих мыслей, трудился он. В это-то время К дому его подошла среброногая мать Ахиллеса. Вышла, увидев ее, в покрывале блестящем Харита, Прелести полная: мужем ей был хромоногий искусник. За руку гостью взяла, называла и так говорила: "Что ты, длинноодеждная, в дом наш приходишь, Фетида, Чтимая, нам дорогая? Не часто ты нас навещаешь! Милости просим, войди, чтоб могла тебя угостить я". Так говорила, вводя ее дальше во внутренность дома. Там усадила Фетиду на кресле серебряногвоздном, Сделанном очень искусно; была и для ног там скамейка; Кликнула громко Гефеста и с речью к нему обратилась: "Выйди сюда к нам, Гефест! Для чего-то ты нужен Фетиде". Ей ответил тогда знаменитый хромец обеногий: "Как? У меня, в нашем доме, достойная чести богиня, Та, что спасла меня в час, как, сброшенный с неба, страдал я Волею матери, Геры бесстыдной! Был хром я, и это Скрыть захотелось ей. Много бы тут настрадался я, если б В бухте меня не укрыли Фетида, а с ней Евринома, - Дочь Океана, в себя же текущего кругообразно. Девять годов украшенья различные я им готовил, - Пряжки, застежки, витые запястья для рук, ожерелья, Сидя в глубокой пещере; вокруг Океан бесконечный, Пеной играя, шумел и бежал. Обо мне ни единый Ни из бессмертных богов, ни из смертных людей там не ведал, Кроме одних только спасших меня Евриномы с Фетидой. В дом наш сегодня приходит она! И обязан отдать я Долг за спасение жизни прекрасноволосой Фетиде. Ну-ка, поставь перед нею теперь угощенье получше, Я же пока отложу и меха, и другие орудья". Чудище чудищем, от наковальни, сопя, поднялся он, Сильно хромая, шатаясь на слабых ногах. Отодвинул В сторону, прочь от горнила, меха и заботливо спрятал Все инструменты, какими работал, в серебряный ящик. Губкою после того обтер запотевшие щеки, Обе руки, волосатую грудь и могучую шею И облачился в хитон, и с толстою палкой, хромая, Двинулся к двери. Навстречу ему золотые служанки Вмиг подбежали, подобные девам живым, у которых Разум в груди заключен, и голос, и сила, - которых Самым различным трудам обучили бессмертные боги. Под руки взяли владыку служанки, и он, колыхаясь, К месту побрел, где Фетида сидела в блистающем кресле. За руку взял он ее, и по имени назвал, и молвил: "Что ты, длинноодеждная, в дом наш приходишь, Фетида, Чтимая, нам дорогая? Не часто ты нас навещаешь! Что тебе нужно, скажи! Исполнить велит мое сердце, Если исполнить могу я, и если исполнить возможно". Слезы из глаз проливая, ему отвечала Фетида: "Есть ли, Гефест, хоть одна из богинь, на Олимпе живущих, Столько в сердце своем перенесшая горестей тяжких, Сколько страданий меж всеми лишь мне ниспослал Громовержец!; Только меня средь морских он богинь подчинил человеку - Сыну Эака Пелею. И ложе терпела я мужа, Вовсе того не желая. Охваченный старостью жалкой, В доме лежит он, бессильный. Но скорбь у меня и другая. Сына родить и взлелеять мне дал наш родитель Кронион, Первого между героев. И рос он, подобно побегу. Я воспитала его, как в саду деревцо молодое, Я к Илиону послала его в кораблях изогнутых Биться с сынами троянцев, - и он уж назад не вернется, И уж навстречу ему я не выйду в пелеевом доме! Раз на земле он живет и видит сияние солнца, Должен страдать он. И как, хоть пришедши, ему помогу я? Девушку ту, что ему присудили ахейцы в добычу, Вырвал обратно из рук у него Агамемнон владыка. Сердце себе сокрушил он, печалясь о ней. А данайцев К самым судам оттеснили троянцы и выйти из стана Им не давали. Молили старейшины воинств ахейских Сына и много даров перед ним перечислили славных. Сам он хотя защитить от беды их тогда отказался, Но, одевши в доспех свой Патрокла, его на поддержку В битву отправил, большое ему предоставивши войско. День напролет неустанно у Скейских ворот они бились И овладели бы Троей тогда ж, но героя Патрокла, Много троянцам принесшего бед, Аполлон дальновержец В первых рядах умертвил и Гектору славу доставил. Вот почему я сегодня к коленям твоим припадаю: Может быть, сжалишься ты над моим краткожизненным сыном, Шлем ему дашь густогривый, и щит, и поножи, и панцырь. Свой потерял он, отдав его другу, который врагами Был умерщвлен. А сам он лежит на земле и тоскует". Ей знаменитый хромец обеногий немедля ответил: "Можешь, богиня, совсем не заботиться больше об этом. О, если б сына Пелея, когда ему время настанет, Мог бы от смерти ужасной избавить я так же успешно, Как ему славные сделать могу я доспехи, которым Многие смертные, кто б ни увидел их, будут дивиться". Так он сказал, и оставил ее, и к мехам обратился. Их на огонь он направил и действовать дал приказанье. Сколько их было, все двадцать мехов задышали в горнило Разнообразнейшим, сильно огонь раздувавшим дыханьем, Те - помогая, когда он спешил, а другие - иначе, Как желалось Гефесту, чтоб дело закончить получше. Несокрушимой он меди и олова бросил в горнило, Ценного золота и серебра. Наковальню большую Прочно приладил к широкой подставке, и в правую руку Молот огромнейший взял, а в левую - крепкие клещи. В первую очередь выковал щит он огромный и крепкий, Всюду его изукрасив; по краю же выковал обод Яркий, тройной; и ремень к нему сзади серебряный сделал. Пять на щите этом было слоев; на них он искусно Много представил различных предметов, хитро их задумав. Создал в средине щита он и землю, и небо, и море, Неутомимое солнце и полный серебряный месяц, Изобразил и созвездья, какими венчается небо; Видимы были Плеяды, Гиады и мощь Ориона, Также Медведица, - та, что еще называют Повозкой; Ходит по небу она и украдкой следит Ориона, И лишь одна непричастна к купанью в волнах Океана. Сделал два города смертных людей потом на щите он, Оба прекрасные. В первом и пиршества были, и свадьбы. Из теремов там невест провожали чрез город при свете Факелов ярких, и звучный кругом гименей распевали. Юноши в плясках кружились, и громко средь них раздавались Звуки веселые флейт и форминг. И дивились на пляски Женщины, каждая стоя в жилище своем на пороге. Множество граждан толпилось на площади города. Тяжба Там меж двоих из-за пени была за убитого мужа. Клялся один пред народом, что все уже отдал другому, Тот отрицал, чтоб хоть что получил от убийцы в уплату. Оба они обратились к судье за решением дела. Криками каждый кругом своему приходил на поддержку. Вестники их успокоить старались. На тесаных камнях В круге священном сидели старейшины рядом друг с другом. В руку жезлы принимали от вестников звонкоголосых, Быстро вставали и суд свой один за другим изрекали. Два золотые пред ними таланта лежали в средине, Чтобы тому передать их, кого они правым признают. Город второй с обеих сторон осаждали два войска, Ярко блистая оружьем. В решенье они колебались: Или весь город разрушить, иль, сколько богатства хранится В городе этом прелестном, на две разделить половины. Те не сдавались еще и готовились к тайной засаде. Стену, стоя на ней, охраняли их милые жены, Дети, также мужчины, которыми старость владела, Сами ж пошли. Во главе их - Apec и Паллада-Афина, Оба из золота и в золотые одеты одежды, Оба в оружье, - большие, прекрасные; истинно - боги! Ясно заметные, люди вокруг были ниже на много - К месту пришли, где всего им удобней казалась засада: На берегу у реки, где обычно скотину поили. Там они сели на землю, блестящей одетые медью. Двое лазутчиков спереди сели, отдельно от войска, И выжидали прихода овец и коров тяжконогих. Вскоре они показались; свирелью себя услаждая, Гнали спокойно их два пастуха, не предвидя коварства. Те же, едва увидав, устремились на них из засады, И захватили коровьи стада и густые отары Сереброрунных овец, а их пастухов перебили. О стане, едва услыхала смятенье и шум возле стада Стража, стерегшая площадь, тотчас на коней быстроногих Все повскакали, помчались и, берега быстро достигнув, К битве построились возле реки и в сраженье вступили. Яро метали друг в друга блестящие медные копья. Там и Смятенье, и Распри теснились, и грозная Кера; Раненых жадно хватала она, и не раненых также, За ноги трупы убитых из битвы свирепой тащила; Кровью людскою вкруг плеч одежда ее обагрялась. Воины в свалке, как будто живые, теснились и бились, И напрягались отнять друг у друга кровавые трупы. Мягкую новь он представил еще, плодородную пашню, Трижды взрыхленную плугом. И много на ней землепашцев Гнало парные плуги, ведя их туда и обратно; Каждый раз, как они, повернувши, к меже подходили, В руки немедля им кубок вина, веселящего сердце, Муж подавал, подошедши. И пахари гнать продолжали Борозду дальше, чтоб снова к меже подойти поскорее. Поле, хотя золотое, чернелося сзади пахавших И походило на пашню, - такое он диво представил. Дальше царский участок представил художник искусный. Острыми жали серпами поденщики спелую ниву. Горсти колосьев одни - непрерывно там падали наземь, Горсти другие вязальщики свяслами крепко вязали. Трое вязальщиков возле стояли. Им мальчики сзади, Спешно сбирая колосья, охапками их подносили. На полосе между ними, держа в руке своей посох, Царь молчаливо стоял с великою радостью в сердце. Вестники пищу поодаль под тенью готовили дуба; В жертву быка заколов, вкруг него суетились; а жены Белое тесто месили к обеду работникам поля. И виноградник с тяжелыми гроздьями там он представил, Весь золотой, лишь одни виноградные кисти чернелись. Из серебра были колья повсюду натыканы густо; Черный ров по бокам; окружен оловянной оградой Сад; чрез средину одна пролегает тропинка, которой Ходят носильщики в пору, когда виноград собирают. Девы и юноши там в молодом, беззаботном веселье Сладостный плод уносили в прекрасно сплетенных корзинах. Мальчик, идя между ними, на звонкоголосой форминге, Всех восхищая, играл, воспевая прекрасного Лина Нежным голосом. Те же за мальчиком следом спешили, С присвистом, с пеньем и с топотом в лад, непрестанно танцуя. Сделал потом на щите он и стадо коров пряморогих; Были одни золотые, из олова были другие; С громким мычаньем они из загона на луг выходили К берегу шумной реки, тростником поросшему гибким. Вместе с коровами этими шли пастухи золотые, Четверо; девять бежало собак резвоногих за ними. Спереди два вдруг ужаснейших льва напали на стадо И повалили быка; ревел и мычал он ужасно, Львами влекомый; собаки и юноши мчались на помощь; Оба льва, разорвав на огромном быке его кожу, Жадно потрох глотали и черную кровь. Пастухи же Тщетно старались на львов собак натравить резвоногих; Слушаться их не хотели собаки и львов не кусали; Близко подскочут, залают и тотчас назад убегают. Пастбище сделал потом в прекрасной долине художник, Стадо большое овец белорунных на пастбище этом, Крытые там шалаши представил, загоны и хлевы, Также площадку для плясок представил хромец обеногий, Вроде такой, которую в Кносе пространном когда-то Для Ариадны прекрасноволосой Дедал изготовил. Юноши в хоре и девы, для многих желанные в жены, За руки взявши друг друга, на этой площадке плясали. Девушки были одеты в легчайшие платья, мужчины В тканные прочно хитоны, блестевшие слабо от масла. Девушки были в прекрасных венках, а у юношей были Из серебра ремни, на ремнях же ножи золотые. Быстро они на проворных ногах в хороводе кружились Так же легко, как в станке колесо под рукою привычной, Если горшечник захочет проверить, легко ли вертится. Или плясали рядами, одни на других надвигаясь. Много народу теснилось вокруг, восхищаясь прелестным Тем хороводом. Певец же божественный пел под формингу, Стоя в кругу хороводном; и только лишь петь начинал он, Два скомороха тотчас начинали вертеться средь круга. И, наконец, на щите этом прочном по самому краю Он великую силу реки Океана представил. После того, как щит он сковал, огромный и крепкий, Выковал также и панцырь Гефест ему, ярче, чем пламя; Крепкий сковал ему шлем, на висках прилегающий плотно, - Пестрый, прекрасный; а гребень на шлеме из золота сделал. После ему и поножи из гибкого олова создал. Кончив доспехи ковать, знаменитый хромец обеногий Взял и сложил их к ногам Ахиллесовой матери наземь. Словно сокол, она с многоснежных вершин олимпийских Кинулась, ярко блестящий доспех унося от Гефеста.
19
В платье шафранном Заря поднялася из струй Океана, Чтобы свой свет принести бессмертным и смертным. Фетида, Дар от бога неся, корабельного стана достигла. Там она сына нашла. Над патрокловым телом простершись, Громко рыдал он. Вокруг и товарищи, стоя у тела, Плакали. Стала меж ними богиня богинь, Ахиллеса За руку нежно взяла, называла и так говорила: "Этого, сын мой, оставим его мы лежать, как бы ни было горько Нашему сердцу: по воле богов всемогущих погиб он. Ты ж поднимись и прими гефестов доспех достославный, Дивный, какой никогда не сиял на плечах человека". Так говорила она и доспех принесенный сложила Пред Ахиллесом. И весь зазвенел он, сработанный дивно. Вздрогнули все мирмидонцы, не мог ни один на доспех тот Прямо взглянуть. Трепетали они. Ахиллеса ж сильнее Гнев объял при виде доспеха. И заревом ярким Вспыхнули страшно глаза из-под век. За доспех он схватился И любовался в восторге подарком сияющим бога. После того же, как всласть на изделье Пелид нагляделся, Быстро слова окрыленные он своей матери молвил: "Мать моя, это оружье - от бога! Лишь делом бессмертных Быть оно может, не делом руки человека. Сейчас же Я облекаюсь в него! Но ужасно меня беспокоит, Как бы тем временем мухи, проникнув в глубокие раны, Медью пробитые в теле Менетьева мощного сына, Не народили червей. Они изуродуют тело: Вырвана жизнь из него! И станет оно разлагаться". Сереброногая тотчас ему отвечала Фетида: "Можешь, сын, совсем не заботиться больше об этом. Я от него отогнать постараюсь свирепые стаи Мух, поедающих трупы мужей, умерщвленных в сраженьях. Если бы даже лежал он в течение целого года, Не изменилось бы тело и даже прекраснее б стало. Ты ж благородных ахейцев скорей созови на собранье, Всем объяви, что на сына Атрея ты гнев прекращаешь, Вооружайся скорее на битву и силой оденься". Так говорила и дух многодерзостный сыну вдохнула, В ноздри ж Патрокла она амвросии с нектаром красным Капнула, чтоб невредимым его оставалося тело. Быстро по берегу моря пошел Ахиллес богоравный. Криком, страх наводящим, героев он поднял ахейских. Даже такие, что раньше всегда при судах оставались, Кормчие, что на судах мореходных рулем управляли, Кто продовольствием ведал и был раздавателем пищи, - Все на собранье спешили, узнав, что Пелид быстроногий Снова явился, так долго чуждавшийся горестной битвы. Двое, хромая, брели, - служители бога Ареса, - Сын боестойкий Тидея и царь Одиссей богоравный. Шли, опираясь на копья: их раны еще не зажили. Оба, придя на собранье, в переднем ряду поместились, Самым последним пришел повелитель мужей Агамемнон, Тяжкою раной страдая: и он середь схватки могучей Пикою был поражен Антеноровым сыном Кооном. После того же как все на собранье сошлися ахейцы, С места поднявшись, пред ними сказал Ахиллес быстроногий: "Стало ли так уж нам лучше, Атрид Агамемнон, обоим, Мне и тебе, оттого, что за девушку, - пусть и с печалью, - Дух разрушающей распре мы в гневе своем предалися? Пусть бы ее на судах Артемида убила стрелою В день, как Лирнесс разоривши, меж пленниц я девушку выбрал! Сколько ахейских мужей земли не глодало б зубами, Пав под руками троянцев, пока я упорствовал в гневе! Гектору лишь и троянцам то было на пользу. Ахейцы Долго, я думаю, будут раздор наш губительный помнить! То, что случилось, оставим, однако, как ни было б горько. Пред неизбежностью дух свой в груди укротим поневоле. Гнев свой теперь на тебя прекращаю. Не следует злобы В сердце упорно питать мне. Но вот что: как можно скорее Длинноволосых ахейцев на бой возбуди жесточайший, Чтобы изведать я мог, с врагами сойдясь, - и теперь ли Возле судов ночевать они думают? Нет, я надеюсь! Радостно каждый из них утомленные склонит колени, Кто избежать нашей пики сумеет средь битвы кровавой!" Радость большая объяла красивопоножных ахейцев, Что, наконец, прекращает свой гнев Ахиллес крепкодушный. Начал тогда говорить повелитель мужей Агамемнон, Не выходя на средину, а только поднявшись на месте: "О дорогие герои данайцы, о слуги Ареса! Вставшего следует слушать в молчанье, и речи словами Не прерывать: говорить так не смог бы и самый искусный. Можно ль средь громкого шума людского что-либо услышать Или сказать? Заглушается так ведь и громкий оратор! С сыном Пелеевым я объяснюсь. А вы, остальные, Слушайте слово мое и усвойте его хорошенько. Очень часто ахейцы, сердясь, про меня говорили И обвиняли меня. Но не я тут виновен, виновны Зевс и Судьба, и Эриния, в мраке бродящая вечном. Это они на собранье жестоко мой ум ослепили В день тот, когда самовластно я взял у Пелида добычу. Что ж бы я сделал? Свои божество ведь преследует цели, - Ата, чтимая Зевсова дочь, которая в силах Всех ослепить. У проклятой нежнейшие ноги. Не ходит Ими она по земле, - по людским головам выступает, Ум затемняя людей. Уж один-то из нас ей попался! Сам даже Зевс поддался ослепленью, хотя и сильнейший Он, говорят, средь мужей и богов; но и Зевса-Кронида Гера, хоть слабая, все же коварством своим обманула Некогда, в день тот, когда предстояло Алкмене Силу Геракла родить в стенами увенчанных Фивах. Зевс говорил, уж заране хвалясь перед всеми богами: "Слушайте слово мое, о боги, и вы, о богини! Слушайте то, что в груди меня дух мой сказать побуждает: Выведет на свет сегодня Илифия, помощь родильниц, Мужа, который над всеми соседями властвовать будет, - Родом из славных мужей, от крови моей происшедших!" В сердце коварство тая, отвечала владычица Гера: "Зевс! Обманешь и к речи своей не приложишь свершенья! Ну-ка, решись, - поклянись, Олимпиец, великою клятвой, Что над соседями всеми и вправду владыкою будет Тот из смертных мужей, от крови твоей происшедших, Кто, сегодня родившись, из женских выпадет бедер". Так говорила. Кронион коварства ее не почуял. Клятвой поклялся великой, и часто в том каялся после. Гера же ринулась тотчас с высокой вершины Олимпа. В Аргос ахейский примчалась; как было ей раньше известно, Мощная там находилась жена Персеида Сфенела, Милого сына во чреве седьмой лишь носившая месяц. Вывела на свет младенца, хотя и незрелого, Гера, Роды Алкмены замедлив и к ней не пустивши Илифий. С вестью об этом сама к Громовержцу пришла и сказала: "Зевс, отец яркомолненный! Слово вложу тебе в сердце: Муж родился благородный, аргосцами будет он править. То Еврисфей, Сфенелом рожденный, Персеевым сыном. - - Племя твое; не будет он Аргосу царь недостойный". Острое горе глубоко проникло Крониону в сердце. Ату немедля схватил он за голову в косах блестящих, Злобою в сердце пылая, и крепкою клятвой поклялся, Что никогда с этих пор на Олимп и на звездное небо К ним не воротится Ата, которая всех ослепляет- Так он сказал и, рукой размахнувшись, со звездного неба Бросил ее. И упала она на работы людские. Из-за нее-то всегда он вздыхал, наблюдая, как делом Неподобающим был отягчен его сын Еврисфеем. Так же и я вот: когда шлемоблещущий Гектор великий Перед кормами судов истреблял беспощадно ахейцев, Я забыть ослепленья не мог, овладевшего мною. Раз же я был ослеплен, и Кронион мой разум похитил, Дело хочу я исправить, бесчисленный дав тебе выкуп. Но поднимайся на бой и других подними за собою. Я же всегда предоставить готов те подарки, какие В ставке твоей перечислил вчера Одиссей богоравный. Если желаешь, сейчас подожди, хоть и рвешься в сраженье. От корабля моего посланцы, доставши подарки, Их принесут, чтоб увидел ты сам, как подарки те ценны". Сыну Атрея в ответ сказал Ахиллес быстроногий: "О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Если желаешь, то, как подобало бы, дай мне подарки, Иль удержи. Это дело твое. А теперь мы о битве Вспомним скорее! И нечего тут разговаривать долго! Несовершенным еще остается великое* дело! Снова в передних рядах увидите вы Ахиллеса, Пикой крушащего медной густые фаланги троянцев. Пусть же и каждый из вас с троянцами встречными бьется!" Сыну Пелея тогда сказал Одиссей хитроумный: "Доблестен ты, Ахиллес, небожителям равный, однако Не посылай к Илиону ахейцев на тощий желудок Против троянцев сражаться. На очень немалое время Сеча завяжется, раз уж взаимно сшибутся фаланги Воинов, если исполнит их бог одинаковой силой. Нет! Прикажи-ка ахейцам вблизи кораблей подкрепиться Пищей, вином: ведь от них человеку и сила, и храбрость. Кто бы смог из мужей, не поевши, сражаться с врагами Целый день напролет, пока не закатится солнце? Если бы даже он духом упорно стремился сражаться, Все ж незаметно все члены его отягчит и захватит Жажда и голод, и станут, лишь двинется, слабы колени. Тот же, кто силы свои укрепил и вином, и едою День напролет со врагами сражаться готов непрерывно. Сердце отважно в груди у него, и усталости члены Не ощущают. И бой он последним из всех покидает. Так распусти же народ, Ахиллес, и вели им готовить Пищу, подарки ж свои повелитель мужей Агамемнон Пусть в середину собранья доставит, чтоб все там ахейцы Их увидали глазами, а ты веселился бы сердцем. Пусть он поднимется здесь на собранье и даст тебе клятву, Что на постель не всходил с Брисеидой и с ней не сближался Как установлен, владыка, закон для мужчин и для женщин. Ты же дух свой в груди преклони, Ахиллес, к милосердью. А Агамемнон тебя пусть почествует пиром обильным В ставках, чтоб все ты имел, что тебе подобает по праву. Ты, Атрид, и в глазах у других после этого станешь Лишь справедливее. Нет для царя никакого позора, Если он с мужем мирится, которого первый обидел". Тотчас ответил ему повелитель мужей Агамемнон: "Радуюсь я, Лаэртид, внимая речам твоим мудрым. Все разобрал и о всем рассудил ты вполне справедливо. Клятву дать я готов, и зовет меня к этому дух мой. Ложно пред богом я клясться не буду. Прошу Ахиллеса: Как бы он в бой ни спешил, пускай подождет здесь немного; Все подождите и вы, остальные, покамест из ставки К нам не прибудут дары, и клятв не заверим мы жертвой. Дело я это тебе самому, Одиссей, поручаю. В спутники юношей выбрав, знатнейших среди все ахейцев, С ними дары, что вчера обещали мы дать Ахиллесу, Сам принеси с корабля моего и жен приведи к нам. Ты же, Талфибий, скорей по пространному стану ахейцев Мне кабана разыщи, чтоб зарезать Зевесу и Солнцу". Сыну Атрея в ответ сказал Ахиллес быстроногий: "О многославный Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Можно об этом о всем позаботиться будет и позже, После того как настанет в кровавом бою передышка, И бушевать не такая уж ярость в груди моей будет. В поле, пронзенные медью, лежат еще мужи, которых Гектор смирил Приамид, как Зевс даровал ему славу, - Вы же нас оба зовете обедать! Иначе б я сделал: Я приказал бы ахейским сынам натощак, не поевши, Прямо в битву итти, а потом, с закатившимся солнцем, Ужин богатый сготовить, когда отомстим за позор наш. Прежде того никакая еда и питье никакое В глотку мою не пойдут, перед телом убитого друга! В ставке он у меня посредине, истерзанный медью, К двери ногами лежит распростертый; его окружая, Плачут товарищи. Нет! У меня в помышленьях не пища, А лишь убийство да кровь, и врагов умирающих стоны!" Сыну Пелея в ответ сказал Одиссей хитроумный: "Сын благородный Пелея, храбрейший меж всеми ахеец! Много меня ты храбрее и много меня превосходишь В битве копьем; но, с другой стороны, я тебя превзошел бы Мыслью намного: я раньше родился и опытен больше. Сердце терпеньем наполни и выслушай все, что скажу я. Скоро сердца у людей пресыщаются битвой кровавой, Если стеблей большинство уж разбросано медью по пашне, Сбор же становится скудным, как только весы наклоняет Зевс-Эгиох, войн неизменный вершитель. Нет, не желудком должны сокрушаться о мертвых ахейцы: Слишком много мужей ежедневно, одни за другими, Гибнут. Ну, кто и когда бы успел отдохнуть от печали? Должно земле предавать испустившего дух человека, Твердость в душе сохраняя, поплакавши день над умершим. Те же, которые живы от гибельных битв остаются, Помнить должны о питье и еде, чтобы с большею силой, Не уставая, могли мы все время сражаться с врагами, Медью сияющей тело облекши. Пускай же не медлит Больше никто из бойцов, дожидаясь другого приказа! Вот вам приказ: кто останется здесь, при судах мореходных. Плохо придется тому! Сомкнувши фаланги, ударим На конеборных троянцев, возбудим жестокую сечу!" Так сказал он и в спутники взял себе двух Несторидоь. Сына Филея Мегета, вождя Мериона, Фоанта, И Ликомеда, Креонтом рожденного, и Меланиппа. Быстро пошли они к ставке владыки, Атреева сына. Было сказано слово, и тотчас сделано дело. Семь обещанных взяли из ставки треножников, двадцать Ярко блестящих котлов, двенадцать коней легконогих, Семь также вывели женщин, искусных в прекрасных работах Вывели и Брисеиду, румяную деву, восьмою. Шел впереди Одиссей, отвесивший десять талантов Золота, следом же юноши шли с остальными дарами. Все в середине они разместили на площади. Тотчас Встал Агамемнон. Талфибий, подобный по голосу богу, С вепрем в руках подошел к владыке народов Атриду. Вытащил быстро тогда Агамемнон свой ножик, который Подле меча на огромных ножнах он носил постоянно, С вепря щетины отсек для начатков и, руки воздевши, Зевсу владыке молился. В молчанье сидели ахейцы Чинно все на местах и царское слушали слово. Глядя в широкое небо, сказал Агамемнон моляся: "Будь мне свидетели Зевс, из богов высочайший и лучший, Солнце, Земля и богини Эринии, что под землею Страшно карают людей, клянущихся ложною клятвой! Нет, не накладывал рук я на девушку, дочерь Брисея, К ложу ль со мною ее принуждая, к чему ли другому. В ставке моей оставалась не тронута мной Брисеида. Если же ложною клятвой клянусь я, пусть боги дадут мне Много страданий, которые шлют они клятвопреступным". Кончив, по глотке резнул кабана он безжалостной медью. Тушу Талфибий в пучину глубокую моря седого Быстро швырнул, раскачав, на съедение рыбам. Пелид же, С места поднявшись, к ахейцам воинственным так обратился: "Зевс, ослепленье великое ты на людей посылаешь! Нет, никогда бы мне духа в груди не сумел Агамемнон Так глубоко взволновать, и не смог бы он девушку силон, Воле моей вопреки, увести! Наверно, Кронион Сам захотел, чтобы многих ахейцев погибель настигла! Сядьте теперь за обед, а после завяжем сраженье!" Так сказав, распустил он собранье короткое. Быстро Все остальные ахейцы к своим кораблям разошлися, А мирмидонцы, отважные духом, забрали подарки, Их отнесли к кораблям Ахиллеса, подобного богу, В ставке просторной сложили и жен на места усадили. А лошадей к табуну товарищи в поле погнали. Дочь же Брисея, златой Афродите подобная видом, Как увидала Патрокла, пронзенного острою медью, К телу припала его, завопила и стала царапать Нежную шею себе, и грудь, и прекрасные щеки. И говорила рыдая, подобная вечным богиням: "Всех тебя больше, Патрокл, я, несчастная, здесь полюбила! Я из ставки ушла, тебя оставляя живого, Нынче же мертвым тебя нахожу, повелитель народов, В ставку вернувшись. Беду за бедой получаю я вечно! Мужа, которого мне родители милые дали, Я увидала пронзенным пред городом острою медью, Видела братьев троих, рожденных мне матерью общей, Милых сердцу, - и всех погибельный день их настигнул. Ты унимал мои слезы, когда Ахиллес быстроногий Мужа убил моего и город Минета разрушил. Ты обещал меня сделать законной супругой Пелида, Равного богу, во Фтию отвезть в кораблях чернобоких, Чтобы отпраздновать свадебный пир наш среди мирмидонцев. Умер ты, ласковый! Вот почему безутешно я плачу!" Так говорила, рыдая. И плакали женщины с нею, - С виду о мертвом, а вправду - о собственном каждая горе. Вкруг самого ж Ахиллеса старейшины войск собралися И умоляли поесть. Но, стеная, Пелид уклонялся: "Я вас молю, если кто из друзей меня слушаться хочет, Не заставляйте покамест меня насыщать себе сердце Пищею или питьем: сражен я ужаснейшим горем. Солнце пока не зайдет, - все равно буду ждать и терпеть я". Так произнесши, царей остальных от себя отпустил он. Два лишь Атрида остались и царь Одиссей богоравный, Нестор, Идоменей и Феникс, наездник маститый. Все рассеять старались скорбевшего. Но безутешен Был он, покуда не ринулся в пасть кровожадного боя. Он говорил, вспоминая о прошлом и тяжко вздыхая: "Милый, бессчастный мой друг! Было некогда время, как сам ты В ставке моей так проворно и в надобный срок предо мною Вкусную ставил еду, когда поспешали ахейцы На конеборных троянцев итти с многослезною битвой. Нынче лежишь ты, пронзенный. И сердце мое уж не хочет Пищи, не хочет питья, хоть они и стоят предо мною. Только тебя я хочу! Мне большего не было б горя, Если бы даже о смерти отца моего я услышал, Старца, что нежные слезы, наверно, во Фтии роняет, С сыном таким разлученный; а сын тут в стране чужедальней Из-за ужасной Елены с сынами троянскими бьется! Или что умер мой сын, растимый на Скиросе дальнем, Неоптолем боговидный, коль жив еще мальчик мой милый. Прежнее время в груди мой дух укреплялся надеждой, Что на троянской земле я один лишь погибну, далеко От многоконного Аргоса. Ты ж возвратишься во Фтию. Ты мне из Скироса сына, надеялся я, в быстроходном Судне домой привезешь и все ему дома покажешь, - Наше владенье, рабов и с высокою кровлею дом наш; Сам же отец мой, Пелей, я думаю, или уж умер, Или, едва лишь живой, угнетаемый старостью грозной, Век свой проводит в глубокой печали и ждет одного лишь, - Горестной вести: когда о погибели сына услышит". Так говорил он, рыдая. Старейшины рядом вздыхали, Каждый о том вспоминая, что дома в чертогах оставил. Видя их в горе таком, почувствовал жалость Кронион. Быстро Афине-Палладе слова он крылатые молвил: "Дочь моя, ты ведь совсем отступилась от храброго мужа Или тебя Ахиллес уж больше теперь не заботит? Вон он - видишь? - сидит впереди кораблей пряморогих, Горько печалясь о милом товарище. Все остальные Сели обедать; один Ахиллес не касается пищи. Но подойди-ка и нектар с приятной амвросией капни В грудь Пелеева сына, чтоб голод к нему не явился". То, что сказал он Афине, давно и самой ей желалось. С соколом схожая быстро летающим, звонкоголосым, Ринулась с неба она сквозь эфир. Между тем уж ахейцы Вооружаться по стану спешили. Паллада-Афина Каплями нектар влила с амвросией в грудь Ахиллеса, Чтобы мучительный голод в колени ему не спустился, И воротилась сама во дворец крепкозданный Кронида Мощного. Хлынули прочь от судов быстроходных ахейцы. Как без счета несется холодными хлопьями с неба Снег, угоняемый вдаль проясняющим небо Бореем, Так же без счета из быстрых судов выносили ахейцы В выпуклых бляхах щиты и шлемы, игравшие блеском, Крепкопластинные брони и ясени пик медножальных. Блеск поднимался до неба; вокруг от сияния меди Вся смеялась земля, и топот стоял от идущих Воинов. Там, посредине рядов, Ахиллес облачался. Зубы его скрежетали; как огненный отблеск пожара, Ярко горели глаза; а в сердце спускалось все глубже Невыносимое горе. Гневясь на троянцев, надел он Божий дар, над которым Гефест утомился, работав. Прежде всего по прекрасной поноже на каждую голень Он наложил, прикрепляя поножу серебряной пряжкой; Следом за этим и грудь защитил себе панцырем крепким, Бросил на плечи свой меч с рукояткой серебряногвоздной, С медным клинком; а потом огромнейший щит некрушимый Взял. Далеко от него, как от месяца, свет разливался. Так же, как если на море мелькнет пред пловцами блестящий Свет от костра, что горит в одинокой пастушьей стоянке Где-то высоко в горах; а пловцов против воли уносят Ветры прочь от друзей по волнам многорыбного моря. Так от щита Ахиллеса, - прекрасного, дивной работы, - Свет достигал до эфира. На голову шлем он тяжелый, Взявши, надел. И сиял, подобно звезде лучезарной, Шлем этот с гривой густой; развевались вокруг золотые Волосы, в гребне его укрепленные густо Гефестом. Вооружившись, испытывать стал Ахиллес богоравный, В пору ль доспехи ему и легко ли в них движутся члены. Были доспехи, как крылья, на воздух они поднимали! Вынул потом из футляра отцовскую пику. Тяжел был Крепкий, огромный тот ясень; никто между прочих ахейцев Им не мог потрясать, - лишь один Ахиллес потрясал им, - Ясенем тем пелионским, который с вершин Пелиона Дан был в подарок Пелею Хироном, на гибель героям. Автомедонт в это время и Алким коней запрягали, Им ремни надели грудные, прекрасные видом, После того их взнуздали, а вожжи назад натянули, К кузову их прикрепив. Тогда, захвативши блестящий Бич, по руке ему бывший, поспешно вскочил в колесницу Автомедонт, а за ним Ахиллес, облачившийся к бою, Как Гиперион лучистый, доспехами ярко сияя. С грозною речью к отцовским коням Ахиллес обратился: "Ксанф и Балий, Подарги божественной славные дети! Нынче иначе умчать седока постарайтесь из боя В толпы густые данайцев, когда мы насытимся боем, И, как Патрокла, его там лежать не оставьте убитым!" Из-под ярма Ахиллесу ответствовал конь резвоногий Ксанф, головою поникнув бессмертною; длинная грива, Из-под яремной подушки спустившись, касалась дороги. Голос вложила в него человеческий Гера богиня. "Сын могучий Пелид, тебя еще нынче спасем мы. Но приближается день твой последний. Не мы в этом оба Будем повинны, а бог лишь великий с могучей судьбою. И не медлительность наша виною была, и не леность, Если похитили с тела Патрокла доспех твой троянцы. Бог, меж всех наилучший, рожденный Лето пышнокудрой, Сбил его в первых рядах и Гектору славу доставил. Хоть бы бежать наравне мы с дыханием стали Зефира, Ветра, быстрее которого нет, говорят, - но и сам ты Должен от мощного бога и смертного мужа погибнуть!" Ксанфу на этих словах Эринии голос прервали. Вспыхнувши гневом, коню отвечал Ахиллес быстроногий: "Что ты, Ксанф, пророчишь мне смерть? Не твоя то забота! Знаю я сам хорошо, что судьбой суждено мне погибнуть Здесь, далеко от отца и от матери. Но не сойду я С боя, доколе войны не вкусят троянцы досыта!" Молвил - и с криком вперед коней своих быстрых погнал он.
20
Так вкруг тебя, ненасытный в боях Ахиллес, собирались Близ кораблей изогнутых ахейцы, тогда как троянцы Стали с другой стороны, на возвышенной части равнины. Зевс же с вершины Олимпа, горы, пропастями богатой, Дал приказанье Фемиде бессмертных созвать на собранье. Всюду прошедши, велела сойтись она к зевсову дому. Кроме реки Океана явились все реки, явились Нимфы бессмертные, жизнь проводящие в рощах прекрасных, Нимфы источников, рек и влажных лугов травянистых. Все собрались во дворце облаков собирателя Зевса, В портике гладком усевшись, который родителю Зевсу Сын его сделал Гефест с великим умом и искусством. Так собрались они в доме Кронида. Земли потрясатель, Тоже послушавшись зова, из моря пришел на собранье. Сел в середине и Зевса о целях расспрашивать начал: "Ты для чего, Молневержец, богов на собранье созвал? Или ты что замышляешь насчет аргивян и троянцев? Бой рукопашный сейчас у них разгорается жаркий!" Зевс, собирающий тучи, на это сказал Посейдону: "Ты угадал, Колебатель земли, что в груди я замыслил, Из-за чего вас собрал: за гибнущих я беспокоюсь. Сам я, однако, сидеть останусь в ущелье Олимпа, Буду отсюда глядеть и дух себе радовать. Вы же, Все остальные, идите в ряды и троян и ахейцев, Тем и другим помогайте, кому сочувствует каждый. Если ж один Ахиллес с троянцами будет сражаться, Очень недолго они быстроногого сдержат Пелида. В трепет они приходили и раньше, его увидавши, Нынче ж, когда он еще за товарища гневом пылает, Сам я боюсь, чтоб, судьбе вопреки, он стены не разрушил". Так сказав, возбудил Громовержец упорную битву. Боги в бой устремились, но цели их разные были. Гера с Палладой-Афиной отправились в стан корабельный, В стан же пошли Посейдон земледержец, колеблющий землю, Также благодавец Гермес, выдающийся хитрым рассудком, С ними вместе побрел и Гефест, гордящийся силой; Шел он хромая, с трудом волоча малосильные ноги. К войску троянцев пошли: Apec, потрясающий шлемом, Феб, не стригущий волос, с Артемидою, сеющей стрелы, Ксанф-река и Лето с Афродитой улыбколюбивой. Долго, пока вдалеке от сражавшихся боги держались, Торжествовали ахейцев ряды, потому что меж ними Вновь Ахиллес появился, так долго чуждавшийся боя. В члены ж троян конеборных спустился ужаснейший трепет. Страх охватил их, когда Ахиллес быстроногий пред ними В ярких доспехах предстал, подобный убийце Аресу. Но лишь вмешалися в толпы людей олимпийские боги, Мощная встала Эрида и к бою войска возбудила- Грозно кричала Афина, иль стоя близ рва пред стеною, Или по берегу моря шумящего крик поднимая. Черной буре подобный, завыл и Apec меднобронный, Громко троян возбуждая на бой то с высот Илиона, То пробегая вдоль вод Симоента по Калликолоне. Так, и одних и других возбуждая, блаженные боги В бой их свели и в сердцах пробудили тяжелую распрю. Страшно вверху загремел родитель бессмертных и смертных. Заколебал и внизу Посейдон, земледержец могучий, Всю беспредельную землю с вершинами гор высочайших. Все затряслось, - основанья и главы богатой ключами Иды, суда меднолатных ахейцев и город троянцев. В ужас пришел под землею Аид, преисподних владыка, В ужасе с трона он спрыгнул и громко вскричал, чтобы сверху Лона земли не разверз Посейдаон, земли потрясатель, И не открыл пред людьми и богами его обиталищ, - Затхлых, ужасных, которых бессмертные сами боятся. Грохот такой поднялся от богов, сходившихся в битву. Против владыки, земных колебателя недр Посейдона, Выступил Феб-Аполлон, готовя крылатые стрелы; Против Ареса пошла совоокая дева Афина; Гера богиня сошлась с Артемидою, сыплющей стрелы, Шумною, золотострельной, родною сестрой Дальновержца; Выступил против Лето могучий Гермес благодавец; Против Гефеста - поток широчайший, глубокопучинный: Боги зовут его Ксанфом, а смертные люди - Скамандром, Так бессмертные шли на бессмертных. Пелид же отважный В толпы стремился ворваться, чтоб где-нибудь Гектора встретить, Сына Приамова. Дух его больше всего порывался Кровью его утомить бойца-щитоносца Ареса. Но на Пелида поднял Аполлон, возбуждающий к битвам, Сына Анхиза Энея, вдохнувши могучую силу. Стал он голосом схож с Ликаоном, Приамовым сыном; Образ принявши его, Аполлон, сын Зевса, промолвил: "Где же, советник троянцев Эней, твои все угрозы? Или не ты в Илионе, за чашей с царями пируя, Им обещался один на один с Ахиллесом сразиться?" Сын Анхизов Эней, ему отвечая, промолвил: "Что ты меня, Приамид, против воли моей побуждаешь С сыном отважным Пелея в кровавую выступить битву? Нынче не первый уж раз против быстрого я Ахиллеса Выступлю: раз уже было, - согнал он копьем меня острым С Иды, когда на коров неожиданно наших нагрянул И разорил нам Лирнесс и Педас. Но послал мне спасенье Зевс, у меня возбудивши и силы, и быстрые ноги. Иначе я бы от рук Ахиллеса погиб и Афины: Шла ведь Афина пред ним и победу несла, побуждая Пикою медной его избивать и троян, и лелегов. Вот почему никому невозможно с Пелидом сражаться: Вечно при нем кто-нибудь из богов, кто беду отвращает. И без того уж копье его прямо летит и не слабнет, Прежде чем в тело врага не вонзится. Вот если бы бог нам Равным в сражении сделал возможный исход, то меня бы Он не легко победил, хоть гордится, что весь он из меди!" Зевсов сын Аполлон на это Энею ответил: "Что же, герой, отчего и тебе не вознесть бы молитвы К вечным богам? Говорят, что ты на свет рожден Афродитой, Дочерью Зевса. Пелид же родился от низшей богини. Мать твоя - дочь Громовержца, а та - только старца морского. Прямо с блестящею медью иди на него, не смущая Духа себе ни пустою его руготней, ни угрозой!" Молвил - и пастырю войска великую силу вдохнул он. Вышел Эней из рядов, одетый сверкающей медью. От белолокотной Геры, богини великой, не скрылось, Как через толпы мужей к Ахиллесу Эней пробирался. Став посредине богов, она обратилась к ним с речью: "Надобно б было задуматься вам, Посейдон и Афина, В сердце своем, как окончится все, что сейчас тут творится: Этот Элей, облеченный блистающей медью, выходит На Ахиллеса. Его подстрекнул Дальновержец на это. Надобно было б назад оттеснить нам отсюда Энея, Или чтоб также из нас кто явился на помощь Пелиду, Силу великую дал бы ему и исполнил отваги. Пусть он узнает, что любят его средь богов олимпийских Самые мощные боги, а те, что доселе троянцам Помощь давали в войне и сраженьях, бессильны и жалки. Все мы с Олимпа спустились сюда, чтоб участие в битве Этой принять, чтоб беды не случилось какой с Ахиллесом Нынче. Потом же претерпит он все, что ему при рожденье Выпряла с нитью судьба: когда родила его матерь. Если об этом о всем из уст он богов не узнает, То испугается, встретясь в бою с кем-нибудь из бессмертных. Тяжко явление бога, представшего в собственном виде!" Ей отвечал Посейдон, могучий Земли колебатель: "Гера, свирепствуешь ты неразумно. Зачем тебе это? Очень бы мне не хотелось, чтоб боги друг с другом сражались, - Мы и боги другие: намного ведь мы их сильнее! Лучше давайте-ка с поля сраженья сойдем и на вышке Сядем. А смертные пусть о войне позаботятся сами. Если же Феб-Аполлон иль Apec вмешаются в битву, Если удержат Пелида и биться ему помешают, Тотчас тогда против них мы вступим в сраженье и сами. Скоро, я думаю, выйдя из битвы губительной этой, Те против воли своей на Олимп возвратятся, в собранье Прочих бессмертных богов, рукой укрощенные нашей". Так произнесши, повел Черновласый богов за собою К кругообразному валу Геракла, подобного богу; Вал тот высокий троянцы совместно с Афиной Гераклу Сделали, чтоб от морского чудовища прятаться мог он В башне, когда на равнину оно устремлялось из моря. Там воссел Посейдон и другие бессмертные боги, Плечи окутав себе неразрывным туманом. Напротив Сели враждебные боги над кручами Калликолоны Около вас, Аполлон и Apec, городов разрушитель! Так, принимая решенья, напротив друг друга сидели Боги; но бой начинать, приносящий так много страданий, Медлили те и другие. А Зевс с высоты побуждал Их. Медью светилась равнина. Заполнили всю ее люди, Кони. Дрожала земля от топота дружно идущих В битву мужей. Два лучших, храбрейших меж всех человека На середине меж ратей сходились, желая сразиться, - Сын Анхиза Эней и Пелид Ахиллес быстроногий. Выступил первым Эней Анхизид с угрожающим взором Шлемом тяжелым кивая; пред грудью широкой держал он Буйный свой щит, а рукою копьем потрясал медноострым. Вышел навстречу ему Ахиллес, со львом плотоядным Схожий, которого страстно хотят деревенские люди Всею деревней убить. Сначала идет он спокойно, Всех презирая; когда же копьем его ранит проворный Юноша, он приседает, разинувши пасть, меж зубами Пена клубится, в груди же сжимается храброе сердце. Бедра себе и бока бичует хвостом он могучим И самого возбуждает себя на сраженье с врагами. Прыгает, ярости полный, вперед, засверкавши глазами, Чтобы кого растерзать или в первой же схватке погибнуть. Так увлекали Пелида и сила, и дух его храбрый Боем навстречу итти отважному сердцем Энею. После того как, идя друг на друга, сошлись они близко, Первым слово Энею сказал Ахиллес быстроногий: "Что ты, Эней, так далеко вперед от товарищей вышел И предо мною стоишь? Или хочешь сразиться со мною, Веря, что можешь владыкою стать конеборных троянцев, Почестью равным Приаму? Но если б меня и убил ты, Царской власти за то, все равно, не вручит тебе старец: Есть у него сыновья; а сам он разумен и крепок. Или троянцы тебе отвели превосходный участок, С садом прекрасным и пашней, чтоб им ты владел и питался, Если меня умертвишь? Но ведь сделать тебе это трудно! Кажется, как-то тебя я копьем обратил уже в бегство. Вспомни, как, встретив тебя одного, от коровьего стада Гнал я с Иды тебя на проворных ногах, как поспешно Ты убегал. Оглянуться и то ты не смел убегая! После того ты в Лирнесс убежал. И туда я добрался Следом и город разрушил с Афиной, с родителем Зевсом. Множество женщин забрал я и, дней их свободы лишивши, В плен за собою увел. Спасли тебя Зевс и другие Боги. Теперь уж они не спасут тебя больше, как ждешь ты В духе своем. Совет тебе дам я: как можно скорее Скройся в толпу, не иди на меня, или плохо придется! Только тогда, как случится беда, дураки ее видят". Громко тогда Ахиллесу Эней, возражая, ответил: "Сын Пелеев! Меня испугать не надейся словами, Словно мальчишку какого: и сам я прекрасно умею И посмеяться над всяким, и колкое вымолвить слово. Происхожденье друг друга мы знаем, родителей знаем, Слышали много о них всем известных сказаний от смертных, Но не видал ни моих ты в лицо, ни твоих не видал я. От безупречного ты, говорят, происходишь Пелея, Мать же - Фетида, волнами рожденная, в косах прекрасных. Сыном отважного духом Анхиза себя перед всеми С гордостью я называю, а матерь моя - Афродита. В нынешний день уж иль те, иль другие оплакивать будут Милого сына. Не так же с тобой мы сейчас разойдемся, Лишь обменявшись пустыми словами и в бой не вступивши! Если же хочешь, чтоб знать хорошо, познакомиться также С родом нашим, то многим мужам хорошо он известен. Первый, Дардан, рожден был Зевесом, сбирающим тучи. Он основатель Дардании был. Илион же священный Не был еще на равнине в то время построен, и люди Жили тогда на предгорьях богатой потоками Иды. Сына Дардан породил, царя Эрихтония; этот Сделался самым богатым средь смертных людей человеком. Целых три тысячи коней паслось у него по долине, - Быстрых, прекрасных кобыл, жеребятами резвыми гордых. К ним и Борей на лугах вожделеньем не раз загорался. Образ принявши коня черногривого, их покрывал он. И, забрюхатев, двенадцать они жеребят народили. Если скакали те кони Борея по зреющей ниве, То по вершинам колосьев неслись, и их не ломали; Если ж скакали они по хребту широчайшему моря, То пробегали по самым верхушкам седого прибоя. Царь Эрихфоний родил владыку троянского Троса, Трое сынов родилося у Троса, во всем безупречных, - Ил, Ассарак и подобный богам Ганимед, - между всеми Смертными он выдавался людьми красотой несравненной. Боги его унесли вино разливать для Кронида Из-за его красоты, чтобы жил он в собранье бессмертных. Ил же сына родил, безупречного Лаомедонта, Лаомедонт - повелитель Тифона родил и Приама, Клития, Гикетаона, аресову отрасль, и Лампа. Капий рожден Ассараком, а сам родил он Анхиза. Я же Анхизом рожден, а божественный Гектор - Приамом. Вот и порода, и кровь, какими хвалюсь пред тобою. Доблесть же смертных Кронид то уменьшит, а то увеличит, Как пожелается сердцу его: могучее всех он. Будет, однако, болтать нам с тобою, как малым ребятам, В самой средине сраженья кипящего стоя без дела! Можем мы очень легко насказать оскорблений друг другу Столько, что тяжести их не поднимет корабль стоскамейный. Гибок у смертных язык, и много речей всевозможных На языке их; слова же широко пасутся повсюду. Слово какое ты скажешь, такое в ответ и услышишь. Нам же какая нужда оскорбленья и колкие речи Яростно сыпать один на другого, как делают жены В дух разъедающей ссоре, когда, разозлись друг на друга, Между собою бранятся, на улицу выскочив, много Правды и лжи говоря: ведь гнев и ко лжи побуждает! Ты от желанного боя словами меня не отклонишь, Прежде чем медью со мной не сразишься. Начнем же скорее, Силы один у другого на медных испробуем копьях!" Молвил - и пикой могучей ударил он в страх наводящий Щит Ахиллеса ужасный; вокруг острия затрещал он. Щит отстранил от себя Ахиллес мускулистой рукою, Страхом объятый; он думал - своей длиннотенною пикой Щит пробьет без труда Эней, воеватель отважный. Глупый! О том Ахиллес не подумал рассудком и духом, Что нелегко многославный подарок богов олимпийских Смертно рожденному мужу пробить иль заставить податься. Так не пробила щита и тяжелая пика Знея: Золотом, божьим подарком, была остановлена пика: Две полосы на щите пронизала, а там еще было Три, потому что всего поставил их пять Колченогий; Две наружных - из меди, и внутренних две - оловянных, И золотая в средине: она-то копье и сдержала. После того Ахиллес послал длиннотенную пику. Ею в энеев ударил он щит, во все стороны равный, Близко от края щита, где тончайшая медь пробегала, Где всего тоньше была и кожа воловья: насквозь их Ясень прорвал пелионский. И щит взревел под ударом. Съежась, нагнулся Эней и испуганно щит над собою Кверху поднял. Пронеслась над спиною энеевой пика, В землю вонзилась и стала, насквозь пролетев через оба Слоя большого щита. Ускользнувши от пики огромной, Остановился Эней. Глаза залилися смущеньем. В ужас пришел он, как близко вонзилася пика. Пелид же, Выхватив острый свой меч, на него устремился свирепо С криком ужасным. И камень Эней ухватил, наклонившись, - Тяжесть великую! Двое тот камень снести не смогли бы Ныне живущих людей. Но легко и один он махал им. Камнем попал бы Эней набегавшему сыну Пелея В шлем или щит; но они от того отразили бы гибель. Сын же Пелеев мечом у Энея исторгнул бы душу, Если бы зорко всего Посейдон не приметил владыка. Тотчас к бессмертным богам обратился с такою он речью: "Горе! Печаль у меня о возвышенном духом Энее! Скоро, Пелеевым сыном смирённый, сойдет он к Аиду, Внявши советам пустым дальнострельного Феба, который Сам, безрассудный, его не избавит от гибели грозной! Но для чего же, безвинный, страдания будет терпеть он Из-за чужих огорчений? Всегда он приятные жертвы Рад богам приносить, владеющим небом широким. Выведем, боги, Энея из смерти. И сам Громовержец Будет навряд ли доволен, я думаю, если Энея Сын Пелея убьет. Спастись суждено ему роком, Чтоб без потомства, следа не оставив, порода Дардана Не прекратилась. Он был наиболее мил Громовержцу Между его сыновей, от смертных родившихся женщин. Род же Приама царя Крониду уж стал ненавистен. Будет править отныне троянцами сила Энея, Также и дети детей, которые позже родятся". Так отвечала ему волоокая Гера богиня: "Сам, Земледержец, подумай в уме своем, что тебе делать: Вырвать Энея из битвы убийственной иль предоставить Сыну Пелея его укротить, как бы ни был могуч он. Мы же с нею вдвоем не однажды уж клятвы давали Перед бессмертными всеми, - и я, и Паллада-Афина, - Не отвращать никогда погибельных дней от троянцев, Даже когда Илион пожирающим пламенем вспыхнет И запылает в пожаре, зажженном сынами ахейцев!" Слово такое услышав, могучий Земли колебатель Двинулся быстро сквозь сечу, сквозь всюду нависшие копья. К месту пришел, где Эней находился с Пелеевым сыном. Тотчас глаза Ахиллесу окутал глубокою мглою, Ясень могучий его, заостренный сияющей медью, Вытащил вон из щита высокого духом Энея И положил пред ногами Пелида. Рукою могучей Поднял с равнины Энея на воздух и бросил с размаха. Воинских много рядов и много рядов лошадиных Перелетел Анхизид, рукою закинутый бога, И очутился на самом краю многошумного боя, Где облекались оружьем кавконы, на бой снаряжаясь. Близко к нему подошел Посейдон, сотрясающий землю, И со словами к нему окрыленными так обратился: "Кто тебя так ослепил из бессмертных, Эней, что готов ты Против бесстрашного сына Пелеева выступить в битву? Он тебя много сильнее и много милее бессмертным. Тотчас назад отступай, едва с Ахиллесом сойдешься, Чтоб, и судьбе вопреки, не спуститься в жилище Аида. После того же как смерть и судьба Ахиллеса настигнут, Смело сражайся в передних рядах. Средь прочих ахейцев Ни одного не найдется, кто с плеч твоих снимет доспехи". Все разъяснивши Энею, его он на месте оставил, Быстро чудесную мглу пред глазами Пелида рассеял, - И в изумленье великом кругом Ахиллес огляделся, Тяжко вздохнул и сказал своему благородному сердцу: "Боги! Великое чудо своими глазами я вижу! Пика моя предо мною лежит, но нет пред глазами Мужа, в которого я ее бросил, убить собираясь! Мил, как я вижу теперь, и Эней божествам олимпийским. Мне же казалось, что он только попусту хвалится этим. Пусть убирается! Больше со мною пытаться сразиться Он не захочет, - уж тем он доволен, что спасся от смерти. Ну, а теперь я, призвавши данайцев воинственных к битве, Выйду навстречу врагам и других испытаю троянцев!" Молвил, пошел по рядам и приказывал каждому мужу: "Нынче вдали от троянцев не стойте, герои ахейцы! Муж против мужа иди и яростно бейся с врагами! Как бы и ни был силен, но все ж одному тяжело мне Разом преследовать столько бегущих и биться со всеми. Сам бы Apec, хоть и бог он бессмертный, сама бы Афина Остановились бессильно пред пастью подобного боя. Сколько однако могу я руками, ногами и силой, - Не уклонюсь ни на миг я от битвы, - ни даже на мало! В гущу троянских рядов я ворвусь, и не радость троянец Тот испытает, который под пику мою подвернется!" Так возбуждал их Пелид. А троянцев блистательный Гектор Громко звал за собой и грозился пойти на Пелида: "Гордые Трои сыны! Не бойтесь Пелеева сына! Я на словах и с самими бессмертными мог бы сражаться, А вот копьеца - тяжело, ибо много сильнее нас боги. И Ахиллес ведь же все же слова свои выполнить может: Сбудется кое-какое, другое в дороге споткнется! Я на Пелида иду, хоть огню его руки подобны, - Руки подобны огню и железу блестящему - сила". Так возбуждал он троянцев. И подняли копья фаланги. Сила столкнулась врагов, по рядам покатилися крики. Вдруг перед Гектором Феб-Аполлон появился и молвил: "Гектор, смотри, не сражайся пока впереди с Ахиллесом! Скройся в толпе, во всеобщей лишь свалке сходись с ним, чтоб пикой Он не ударил в тебя иль мечом изблизи не сразил бы". Так говорил Аполлон. И трепет почувствовал Гектор, Голос бога услышав, и снова в толпу погрузился. Пылом горя боевым, Ахиллес налетел на троянцев С яростным криком. И первым убил он тут Ифитиона, Славного Отринтеида, племен предводителя многих. Нимфа наяда его родила Отринтею герою В Гиде, округе цветущей, лежащей у снежного Тмола. На Ахиллеса он прямо бежал. Ахиллес Отринтида В голову пикой сразил, голова пополам раскололась. С шумом на землю он пал, и вскричал Ахиллес торжествуя: "Вот ты лежишь, Отринтид, ужаснейший между мужами! Здесь нашла тебя смерть, далеко от отчизны, где дом твой Возле Гигейского озера вместе с отцовским наделом Близ многорыбного Гилла и водоворотного Герма!" Так он хвалился. Глаза же сраженного тьмою покрылись. Кони ахейских бойцов давили колесами тело, В первых рядах проносясь. Потом Антенорова сына Демолеонта, врагов отразителя, храброго духом, Пикой ударил в висок Ахиллес сквозь шлем меднощечный. Шлемная медь не сдержала удара. Насквозь пролетела Медная пика, и череп его пронизала, и мозг в нем Перемешала внутри, усмиривши его в нападенье - Гипподаманта потом, с лошадей соскочившего наземь И побежавшего прочь, он пикою в спину ударил. Тот заревел, умирая, как бык, которого тащат В жертву вокруг алтаря Посейдона, владыки Гелики, Юноши; глядя на них, веселится Земли колебатель. Так заревел умиравший, и дух его кости оставил. На Полидора Пелид устремился, подобного богу Сына Приама. Отец ни за что не пускал его в битву. Самый он был молодой между всех сыновей и Приамом Был наиболе любим, ногами же всех побеждал он. Детским желаньем горя добродетелью ног похвалиться, Рыскал он в первых рядах, пока не сгубил себе духа. Сзади в спину его поразил Ахиллес быстроногий Острою пикой, - туда, где, сходясь, золотые застежки С панцырем пояс смыкают, двойную броню образуя. Вышла, тело пронзив, у пупка его пика наружу. С воплем он пал на колени, туман его черный окутал, И, прижимая кишки выпадавшие, наземь он рухнул. Гектор, едва лишь увидел, как брат Полидор, захвативши В руки ползущие раной кишки, повалился на землю, Скорбь у него разлилася в глазах. Уж больше не смог он В дальних рядах оставаться. Пошел он навстречу Пелиду, Острым копьем потрясая, подобный огню. Ахиллес же, Только увидел его, - подскочил и сказал, торжествуя: "Вот приближается муж, всех больше мне сердце пронзивший, Самого мне дорогого убивший товарища! Больше Мы друг от друга уж бегать не будем по полю сраженья!" К Гектору он обратился, свирепо его оглядевши: "Ближе иди, чтоб скорее предела ты смерти достигнул!" Не испугавшись, ответил ему шлемоблещущий Гектор: "Сын Пелеев! Меня испугать не надейся словами, Словно мальчишку какого: и сам я прекрасно умею И посмеяться над всяким, и колкое вымолвить слово. Знаю я, как ты могуч, и насколько тебя я слабее! Впрочем, ведь все еще это лежит у богов на коленях. Может быть, также и я, хоть и более слабый, исторгну Дух твой, ударив копьем: у меня оно тоже не тупо!" Так он сказал, размахнулся и бросил копье, но Афина Прочь от Пелеева сына дыханьем копье отклонила, Дунувши слабо. Назад оно к сыну Приама вернулось И пред ногами упало его. Ахиллес же немедля Ринулся с яростным криком вперед, порываяся жадно Гектора смерти предать. Но, как бог, без труда Дальновержец Гектора вырвал из боя, окутав густейшим туманом. Трижды вперед устремлялся герой Ахиллес быстроногий С медною пикой, и трижды лишь воздух она пробивала. Но и в четвертый он раз устремился, похожий на бога, Голосом страшным вскричал и слова окрыленные молвил: "Снова собака ты смерти избег! А совсем уже близко Был ты от гибели! Феб-Аполлон защитил тебя снова: В грохот копейный вступая, молиться ты рад Аполлону! Скоро, однако, с тобой я покончу, сошедшись позднее, Если какой-нибудь есть помощник и мне средь бессмертных. Нынче ж пойду на других и повергну, которых настигну!" Молвил - и пикой ударил Дриона в средину затылка. Перед ногами Пелида упал он. Его он оставил И Филеторова сына Демуха, могучего мужа, Пикой колено пронзив, задержал. И сейчас же за этим, Острым огромным ударив мечом, лишил его жизни. После того Лаогона с Дарданом, рожденных Биантом, Сбил Ахиллес с колесницы на землю, напав на обоих, Первого пикой, второго мечом изблизи поразивши. Трос же, Аласторов сын, к коленям припал Ахиллеса, - Не пощадит ли его и в плен не возьмет ли живого. Может быть, думал, его не убьет, над ровесником сжалясь. Глупый. Не знал он, что мужа того убедить не удастся! Не благодушный был муж перед Тросом, не мягкосердечный, - Муж беспощадный! Колени руками ему охвативши, Трос собирался молить. Ахиллес же вонзил ему в печень Меч свой, и выпала печень, и черная кровь побежала, Складки хитона заполнив; глаза его тьмою покрылись, Дух отлетел. Ахиллес же, на Мулия ринувшись, в ухо Пикой ударил его, и мгновенно сквозь ухо другое Вышло ее острие. Агенорова сына Ехекла По голове поразил он мечом с рукояткой красивой; Меч разогрелся от крови до ручки. Глаза же Ехеклу Быстро смежила багровая смерть с могучей судьбою. Девкалиону за этим, на месте, где сходятся в локте Мышц сухожилья, пронзил Ахиллес мускулистую руку Медною пикой. Остался стоять он с повисшей рукою, Видя смерть пред собой. Мечом Ахиллес размахнувшись, Голову вместе со шлемом срубил и далеко отбросил. Брызнул мозг позвонков. На земле распростерлося тело. Тот же немедля пошел на бесстрашного сына Пейроя, Ригма, который пришел из фракийской страны плодородной. Пику он бросил в него, и в живот ему медь угодила. Ригм с колесницы упал. Тот пикою в спину ударил Ареифоя возницу, когда он сворачивал коней. Сшиб и его с колесницы. И кони забились в испуге. Так же, как бурный пожар по глубоким свирепствует дебрям Горного леса сухого. Вся чаща лесная пылает. Ветер гонит огонь пред собою, повсюду бушуя. Так повсюду он пикой свирепствовал, богу подобный, И избивал убегавших; земля струилася кровью. Так же, как если лобастых волов запряжет земледелец Белый ячмень молотить на току, хорошо уравненном, И под ногами мычащих волов высыпаются зерна, - Так же совсем ахиллесовы однокопытные кони Трупы топтали, щиты. Оросилися черною кровью Понизу медная ось и ручки вокруг колесницы. В них и от конских копыт, и от шин колесничных все время Брызги хлестали. Вперед порывался Пелид, добывая Славы, и черною кровью багрил необорные руки.
21
После того как троянцы до брода реки добежали Ксанфа пучинного, богом рожденного, Зевсом бессмертным, - Там, разделивши бегущих, одних по равнине погнал он К городу, тем же путем, как ахейцы в смятенье бежали В день предыдущий, когда многославный свирепствовал Гектор. Так они к городу мчались в испуге. Туман разостлала Гера пред ними глубокий, чтоб их удержать. Половину ж Он к глубокой реке оттеснил серебристопучинной. С шумом, зубами стуча, они бросились в реку. Вскипели Воды, кругом берега застонали. Троянцы в потоке Плавали с криком туда и сюда, крутясь в водовертях. Как под напором огня, саранча, трепыхая крылами, Мчится спастись у реки. Но жжет ее, вспыхнув внезапно, Неутомимый огонь. И прыгает вся она в воду. Так же шумящие струи глубокопучинного Ксанфа Все переполнил Пелид в перемежку людьми и конями. Богорожденный, копье прислонив к тамариску, оставил На берегу его там и с одним лишь мечом на троянцев Кинулся, богу подобный, замыслив жестокое дело. Начал рубить во все стороны он. Поднялись отовсюду Стоны мечом пораженных. Вода закраснелась от крови. Там же, как крупным дельфином гонимые рыбы другие Спрятаться в страхе спешат в углублениях тайных залива; Жадно дельфин пожирает, какую меж ними ни схватит; Так вдоль ужасных течений потока троянские мужи Под берегами таились. Пелид, утомивши убийством Руки, двенадцать живых себе юношей выбрал в потоке Во искупленье за смерть Менетьева сына Патрокла. Вывел из волн, ошалевших от страха, как юных оленей, Руки скрутил назади скроенными гладко ремнями, Что на одеждах из ниток сученых они же носили. Он их товарищам дал отвести к кораблям изогнутым, Сам же назад устремился, пылая желаньем убийства. Встретился там Ликаон ему, сын Дарданида Приама. Он выбегал из потока. В отцовском саду захвативши, Некогда сам Ахиллес же увел его в плен против воли, Ночью внезапно напав; у смоковницы медью он острой Ветки срезал молодые для ручек своей колесницы. Здесь-то нежданной бедою ему Ахиллес и явился. Продал его он тогда на прекрасно обстроенный Лемнос, Морем пославши туда: был куплен он сыном Язона. Выкупил там Гетион его, гость его давний, имбросец, Плату большую отдав за него, и отправил в Арисбу. Скоро бежавши оттуда, в отеческий дом он вернулся, Вместе с друзьями одиннадцать дней веселился он духом, Лемнос покинув; в двенадцатый день божество его снова Бросило в руки Пелида, который в аидово царство Должен его был отправить, хоть так умирать не хотел он! Тотчас заметил его быстроногий Пелид богоравный; Голый он был, без щита и без шлема, копья не имел он, - Все это сбросил с себя он на землю, бежав из потока. Юношу пот изнурял, усталость сковала колени. Гневно сказал Ахиллес своему благородному духу: "Боги, великое чудо своими глазами я вижу! Что это? Гордые духом троянцы, которых убил я, Снова будут являться на свет из подземного мрака, Раз и вот этот пришел, избегнувший смертного часа, Проданный мною на Лемнос священный; глубокое море Не удержало его, хоть и многих насильственно держит. Пусть же, однако, попробует он острия моей пики, Чтоб убедиться и сердцем я мог, и увидеть глазами, - Так же ли он и оттуда воротится, иль плодородной Будет удержан землей, которая держит и сильных". Так размышлял он и ждал. А тот приближался в смятенье,. Чтобы с мольбою колени обнять Ахиллеса. Всем сердцем Смерти злой избежать он стремился и сумрачной Керы. Медною пикой огромной взмахнул Ахиллес богоравный, Тот же к нему подбежал и, нагнувшись, схватил за колени. Медная пика над самой спиной пронеслась и вонзилась В землю, желаньем пылая насытиться плотью людскою. Тот же одною рукой с мольбой обнимал его ноги, Острую пику другой ухватил и держал, не пуская. И, обращаясь к Пелиду, слова окрыленные молвил: "Ноги твои обнимаю, почти молящего, сжалься! Я, о питомец богов, - молящий, достойный почтенья: Дара Деметры вкусил у тебя я у первого в доме В день тот, когда захватил ты меня в нашем саде цветущем. После на Лемнос священный ты продал меня, оторвавши И от отца, и от близких. Я сотней быков откупился. Нынче за цену тройную купил бы себе я свободу. Зорь лишь двенадцать минуло, как я в Илион воротился, После стольких страданий. Теперь же опять в твои руки Злой привел меня рок. Ненавистен, как видно, я Зевсу, Раз он опять меня отдал тебе. Родила кратковечным Мать Лаофоя меня, стариком рожденная Альтом, - Альтом, который народом лелегов воинственных правит, Около Сатниоента Педасом владея высоким. Дочь-то его и была средь многих женою Приама. Двух сыновей нас она родила. И зарежешь обоих! Раньше в передних рядах Полидора, подобного богу, Ты умертвил, его поразив медноострою пикой. Та же беда и со мною случится теперь; не надеюсь Рук я твоих избежать, раз бог меня к ним уж приблизил. Слово другое скажу я, и к сердцу прими это слово: Не убивай меня! Гектор мне брат не единоутробный, - Гектор, которым товарищ убит твой, могучий и милый". Так Приамов блистательный сын обращался к Пелиду С словом мольбы; но в ответ неласковый голос услышал: "Что ты, глупец, мне про выкуп толкуешь? Ни слова об этом! Прежде, когда еще день роковой не настигнул Патрокла, Миловать было троянцев порой мне приятней. Многих живыми я в плен забирал и в продажу пускал их. Нынче ж не будет, чтоб кто-нибудь спасся от смерти, кого бы В руки мои божество ни отдало пред городом вашим, Будь это просто троянец, тем более - дети Приама. Милый, умри же и ты! С чего тебе так огорчаться? Жизни лишился Патрокл, - а ведь был тебя много он лучше! Разве не видишь, как сам я и ростом велик, и прекрасен? Знатного сын я отца, родился от бессмертной богини, - Смерть однако с могучей судьбой и меня поджидают. Утро настанет, иль вечер, иль полдень, - ив битве кровавой Душу исторгнет и мне какой-нибудь воин троянский, Или ударив копьем, иль стрелой с тетивы поразивши". У Ликаона мгновенно расслабли колени и сердце. Выпустил пику из рук он и на землю сел, распростерши Обе руки. Ахиллес же, свой меч обнажив отточенный, Около шеи ударил в ключицу, и в тело глубоко Меч погрузился двуострый. Ничком Ликаон повалился. Черная кровь выливалась и землю под ним увлажала. За ногу тело схватив, швырнул Ахиллес его в реку И, похваляясь над ним, слова окрыленные молвил: "Там и лежи между рыб! Они у тебя беззаботно Будут из раны вылизывать кровь. Не положит на ложе Мать и тебя не оплачет. Скамандр, водовертью богатый, Тело твое унесет в широкое лоно морское! Рыба, играя в волнах, на поверхность чернеющей зыби, Быстро всплывет, чтоб поесть ликаонова белого жира. Все погибайте, пока в Илион не проникнем священный, - Вы - от меня убегая, а я - изоивая вас сзади! И не поможет поток вам прекраснотекущий, в сребристых Водоворотах, как много б ему вы ни резали в жертву Крепких быков, и живьем лошадей ни бросали б в пучину. Все же погибнете злой вы судьбою, заплатите мне вы И за патроклову смерть, и за гибель ахейцев, которых Вы без меня перебили вблизи кораблей быстроходных!" Так говорил он. И в сердце сильнее поток раздражился; Стал он обдумывать, как бы ему Ахиллеса заставить Труд боевой прекратить, как избавить троянцев от смерти. Сын же Пелеев меж тем со своей длиннотенною пикой Ринулся, смерти желая предать Пелегонова сына Астеропея героя, которого на свет родили Аксий широко текущий и Акессамена владыки Старшая дочь Перибоя: в любви с ней поток сочетался. Прямо к нему Ахиллес устремился, а тот из потока Вышел навстречу, две пики держа. Наполнил отвагой Ксанф ему сердце, гневяся за юношей павших, которых Без сожаленья Пелид перебил вдоль течений потока. После того как, идя друг на друга, сошлись они близко, Первым с речью к нему обратился Пелид быстроногий: "Кто из мужей ты, откуда, что смеешь мне выйти навстречу? Дети одних злополучных встречаются с силой моею!" И отвечал Ахиллесу блистательный сын Пелегона: "Высокодушный Пелид, для чего ты пытаешь о роде? Из плодоносной Пеонии я, из далекого края. Длиннокопейных привел я пеонов сюда, и минуло Нынче одиннадцать зорь с поры, как пришел в Илион я. Родоначальник же мой - широко протекающий Аксий, - Аксий, прекрасную воду свою по земле разносящий. Он Пелегона родил копьеборца. А я, утверждают, От Пелегона родился. Сразимся ж, Пелид благородный!" Так говорил он, грозя. Ахиллес блистательный поднял Ясень свой пелионский. Но пиками сразу ударил Астеропей удалой: копьеборец он был двоерукий. Пикой одной ахиллесов он щит поразил, но не пробил: Золотом, даром бессмертных, была остановлена пика. Пикой другой он Пелиду на правой руке оцарапал Локоть, и черная кровь заструилась. Пронесшися мимо, В землю вонзилася пика, насытиться жадная телом. Ясенем прямо летящим потом Ахиллес быстроногий В Астеропея метнул, предать его смерти желая. Но промахнулся в него, угодил же в обрывистый берег. До половины вонзилась в обрыв ясеневая пика. Выхватив острый свой меч из ножен, Ахиллес устремился К Астеропею. А тот, напрягая могучую руку, Ясень Пелида напрасно старался из берега вырвать. Трижды его начинал он раскачивать, вырвать стараясь, Трижды силы терял. На четвертый же раз пожелал он Переломить ясеневую пику, ее перегнувши. Раньше однако мечом Ахиллес ему душу исторгнул. Астеропея в живот близ пупка он ударил. На землю Вылилась внутренность вся, захрипел он, глаза затянулись Смертною тьмой. Ахиллес же, к груди его бросившись, с тела Снял боевые доспехи и громко вскричал, похваляясь: "Здесь и лежи! Нелегко с сыновьями могучего Зевса В битве встречаться тому, кто хотя б от потока рожден: Ты говорил, что потоком рожден ты щирокоструистым, Я же породой горжусь, от великого Зевса идущей. Я родился от Пелея, Эакова сына, владыки Многих племен мирмидонских. Эак же родился от Зевса. Сколько могучей Зевес, чем потоки, бегущие в море, Столько могучее дети Зевеса, чем дети потоков. Нынче великий поток помогает тебе, но навряд ли Сможет помочь: нелегко против Зевса-Кронида сражаться. С Зевсом тягаться не в силах и сам Ахелой многомощный. И Океана глубоко текущего сила, откуда Реки начало свое получают, широкое море, Все родники и ключи, и глубокие воды колодцев. Все же трепещет и он перед молньей великого Зевса И перед громом ужасным, когда загрохочет он с неба". Так он сказал и из кручи копье медножальное вырвал, Астеропея ж оставил лежать на песке бездыханным. Черные воды потока на тело его набегали, Быстрыми стаями рыбы вокруг и угри суетились, Почечный жир обрывая и жадно его пожирая. Сын же Пелея пошел на пеонов, мужей конеборных. В ужасе все еще прячась близ речки глубокопучинной, Вдруг увидали они, что лучший меж ними средь сечи От ахиллесовых рук и меча его жизни лишился. Так Ахиллес Ферсилоха убил Астипила, Мидона, Мнеса и Фрасия, также и Эния, и Офелеста. Много еще бы пеонов убил Ахиллес быстроногий, Если б глубокопучинный поток не исполнился гнева. Смертного образ приняв, из глубокой он крикнул пучины: "О Ахиллес! Ты и силой, и дерзостью дел превышаешь Мужа любого; тебя защищают бессмертные сами! Если ж Кронион тебе всех троянцев отдал на погибель, В поле гони их и там свое дело ужасное делай. Трупами доверху полны мои светлоструйные воды, И не могу я пробиться теченьем к священному морю. Трупы мне путь преграждают. А ты продолжаешь убийства! Будет тебе, перестань! Берет меня ужас, владыка!" Так потоку в ответ сказал Ахиллес быстроногий: "Сделаю, как приказал ты, Скамандр, питомец Зевеса! Но прекращу избиенье троянцев надменных не раньше, Чем в Илион загоню их и, в битве сойдясь, испытаю Гектора, - он ли меня укротит, иль его укрощу я!" Так он сказал и вперед устремился, похожий на бога. Тут к Аполлону поток обратился глубокопучинный: "Что это, сын сребролукий Зевеса, решений Кронида Ты исполнять не желаешь! Тебе он наказывал строго В битвах стоять за троянцев и помощь давать им, покуда Вечер не спустится поздний и тенью полей не покроет". Так он сказал. Ахиллес же, копьем знаменитый, с обрыва Прыгнул в средину потока. И вздулся поток разъяренный, Ринулся, все взволновавши теченья, и множество трупов Поднял, лежавших в реке, - мужей, перебитых Пелидом. Стал он выбрасывать трупы, ревя, словно бык разъяренный, Вон из воды. А живых вдоль прекрасных течений струистых В водоворотах глубоких укрыл, от Пелида спасая. Страшная вкруг Ахиллеса волна поднялась и, вскипевши, С силою грянула в щит. Устоять Ахиллес богоравный Больше не мог на ногах. Он за вяз ухватился рукою, - Вяз пышнолистный, большой, и дерево вывернул с корнем. Берег крутой обвалился, и ветки густые покрыли Струи прекрасные. Вяз поперек перекинулся гатью, В воду упав целиком. Ахиллес поднялся из пучины И на проворных ногах во всю мочь по равнине помчался В страхе. Однако великий поток не отстал и высоко, Весь почернев, поднялся, чтоб заставить Пелеева сына Труд боевой прекратить, чтоб от смерти избавить троянцев. Прочь отскочил Ахиллес, насколько копье пролетает, Быстро прочь отскочил, как орел, черноперый охотник, Самый могучий и самый проворный меж птицами всеми. Так и Пелид отскочил, на груди его крепкой ужасно Медь загремела доспехов. От волн увернувшись потока, Он побежал. Грохоча, за Пелидом поток устремился. Как человек, орошая растенья свои и посевы, Из родника черноводного путь пролагает теченью И очищает лопатой канаву от всякого сора; В ров набегает вода, по дну за собой увлекая Мелкие камни, журчит и бежит по наклонному ложу Быстрым потоком, того обогнав, кто ее направляет. Так Ахиллеса все время волна настигала потока, Как ни проворен он был: намного сильнее нас боги. Несколько раз Ахиллес быстроногий пытался навстречу Выступить, чтоб убедиться, - не все ли его уже боги Гонят, не всё ль на него ополчилось великое небо? Тотчас однако волна поимого Зевсом потока С силою сверху его по плечам ударяла. В испуге Выше старался он прыгнуть. Поток подгибал ему ноги, Бурно с боков ударял, вырывал из-под ног его землю. И возопил Ахиллес, на широкое небо взглянувши: "Зевс, наш отец! Надо мною, несчастным, не сжалятся боги И не спасут из реки? А потом все готов претерпеть я! Из небожителей всех предо мною никто не виновен Так, как милая мать, меня обольстившая ложью. Мне говорила она: под стеной меднобронных троянцев От аполлоновых стрел быстролетных придет моя гибель. Пусть бы убил меня Гектор, из выросших здесь наилучший! Доблестный муж бы убил, и доблестный был бы убит им. Нынче же жалкою смертью приходится здесь мне погибнуть, Как свинопасу-мальчишке, в воде захлебнуться, - мальчишке, Переходившему реку зимой и снесенному ею!" Так он сказал. И тотчас подошли Посейдон и Афина; Образ принявши мужей, перед сыном Пелеевым стали, За руку взяли рукой и словами его заверяли. Так ему стал говорить Посейдон, потрясающий землю: "Сын Пелеев! Чрезмерно не бойся и духом не падай, Ибо такие тебе мы защитники между бессмертных, - Я и Паллада-Афина, с согласия полного Зевса. Роком тебе суждено осиленным быть не потоком; Скоро назад от тебя он отступит, увидишь и сам ты. Если послушаться хочешь, мы мудрый совет тебе дали б: В битве, равно всем ужасной, не складывай рук утомленных Раньше, чем войско бегущих троянцев назад не загонишь В стены славные Трои. А Гектора жизни лишивши, Снова к судам возвращайся. Даем мы добыть тебе славу!" Так они оба сказали и вместе вернулись к бессмертным. Он же, словами богов ободренный, поспешно к равнине Кинулся. Всю ее сплошь речная вода заливала. Множество медных доспехов прекрасных и множество трупов Юношей плыло по ней. Высоко поднимая колени, Прыгал он вверх из воды. И сдержать его не был способен Ксанф. Ахиллесу вдохнула великую силу Афина. Но и поток не ослабил напора. Еще он сильнее Гневом вскипел к Ахиллесу. Высоко волну взгромоздивши, Поднял ее над Пелидом и громко позвал Симоента: "Милый мой брат! Хоть вдвоем обуздаем неистовство мужа! Скоро он город великий Приама владыки разрушит. Не устоят пред Пелидом в сумятице битвы троянцы! Помощь скорей мне подай, теченья наполни водами Горных ключей и ручьев, чтобы вздулись повсюду притоки, Чтобы большая вода поднялась, чтобы бревна и камни Загрохотали в воде. И дикого мужа смирим мы, Всех одолевшего нынче, готового с богом равняться. Думаю я, не поможет ему ни наружность, ни сила, Ни дорогие доспехи прекрасные. Всех под водою Илом их густо затянет на дне. И его самого я Галькой обильно засыплю, песком занесу его сверху, Так что ахейцы собрать и самых костей Ахиллеса Будут не в силах, -таким его илом я сверху покрою. Тут же ему и могила готова. И будет не нужно Холм над ним насыпать, исполняя обряд похоронный". Кинулся Ксанф на Пелида, неистово воды вздымая, С ревом хлеща в него пеной, и кровью, и трупами павших. Встала, вздуваясь, волна поимого Зевсом потока, Вверх высоко поднялась, опрокинуть грозя Ахиллеса. Вскрикнула Гера в испуге; страшилась она, не унес бы В водовороты свои Ахиллеса поток разъяренный. К милому сыну Гефесту поспешно она обратилась: "Встань, Кривоногий, дитя мое! В битве с тобою сразиться Мы почитаем достойным глубокопучинного Ксанфа. Быстро на помощь приди, засвети-ка огромное пламя! Я же отправлюсь позвать Зефира и быстрого Нота, Чтобы тяжелою бурей от моря они налетели И, разжигая свирепый огонь, у троянцев спалили Головы их и доспехи. А сам ты по берегу Ксанфа Все дерева попали и с огнем на него устремися. Не поддавайся ни сладким словам, ни угрозам потока. И не смиряй до тех пор своей силы, покуда я знака Криком тебе не подам гасить огонь неустанный". Так говорила. Гефест воздвиг бушевавшее пламя. Прежде всего по равнине огонь запылал. Пожигал он Трупы убитых Пелидом, лежавшие кучами всюду. Высохло все на равнине, и стихли блестящие воды. Быстро, как сушит осенний Борей увлажненную землю, Радость этим давая тому, кто ее обработал, Высохла всюду равнина, и трупы убитых сгорели. На реку бог обратил разливающий зарево пламень. Вспыхнули тут тамариски по берегу, ивы и вязы, Вспыхнули донник душистый, и кипер, и влажный ситовник, Росшие густо вокруг прекрасных течений Скамандра. Рыбы, угри затомились, - и те по глубоким пучинам, Те по прекрасным струям и туда и сюда заметались, Жаром палимые жгучим искусника-бога Гефеста. Сила потока горела, и громко воззвал он к Гефесту: "Нет, Гефест, ни один из бессмертных тебя не осилит! Также и я не желаю с тобой, огнедышащим, биться. Кончим вражду! Пусть Пелид хоть сейчас всех троянцев из Трои Выгонит! Мне-то чего защищать их, чего воевать мне?" Молвил, палимый огнем. Вскипали прекрасные струи. Как изнутри закипает котел над огнем разожженным, Где растопляется сало откормленной туши кабаньей; Все в нем бурлит, а под ним сухие поленья пылают. Так же пламя палило теченья, вода клокотала. Стал поток и течь не решался. Терзал его жаром Мощный Гефест многоумный. Взмолился поток устрашенный К Гере и к ней со словами крылатыми так обратился: "Гера! За что на меня одного между всеми богами Сын твой напал и терзает меня! Я не столько виновен, Сколько все боги другие, дающие помощь троянцам. Помощь свою я тотчас прекращу, если ты мне прикажешь, - Пусть, же и он перестанет. А кроме того я клянуся Не отвращать никогда погибельных дней от троянцев, Даже когда Илион пожирающим пламенем вспыхнет И запылает в пожаре, зажженном сынами ахейцев!" Лишь белорукая Гера богиня услышала это, К милому сыну Гефесту немедленно так обратилась: "Будет, Гефест! Прекрати, многославный мой сын! Не годится Бога бессмертного так обижать из-за племени смертных!" Так говорила. Гефест погасил бушевавшее пламя. Волны вернулись обратно в прекрасноструистую реку. Только что ксанфова сила была смирена, прекратили Битву они. Удержала их Гера, хотя и сердилась. Но меж другими богами тяжелая вспыхнула распря, Страшная. В разные стороны дух их в груди устремлялся. Сшиблись с шумом великим; земля застонала под ними. Небо великое гулко на шум отвечало. Услышал Зевс, на Олимпе сидящий. И сердце его засмеялось С радости, лишь увидал он богов, друг на друга идущих. Долго без дела они не стояли. Сражение начал Щитокрушитель Apec. На Афину он кинулся первый С пикою медной в руке и сказал ей обидное слово: "Снова ты, муха собачья, бессмертных стравляешь на битву, Дерзостью буйной пылая! Чего ты, надменная, хочешь? Или не помнишь, как ты подстрекнула Тидеева сына Биться со мною? У всех на глазах ты копье ухватила И на меня навела и пронзила прекрасное тело. Нынче тебе отомщу я за то, что со мной ты свершила!" Так сказав, по эгиде бахромчатой вдруг он ударил, - Страшной, которой пробить неспособна и молния Зевса. Пикой ударил в эгиду Apec, оскверненный убийством. Чуть отступила Афина, схватила могучей рукою Камень, лежавший средь поля, - огромный, зубристый и темный, - В древнее время как знак межевой водруженный на поле. В шею Ареса ударила им и расслабила члены. Семь он пелетров, упавши, покрыл, зазвенели доспехи. Волосы с пылью смешались. Над ним засмеялась Афина И, похваляясь, слова окрыленные молвила громко: "Видно, глупец, ты не взвесил, насколько я большею силой Перед тобою хвалюсь, что тягаться задумал со мною! Так ты искупишь вполне проклятия матери, в гневе Злые дела на тебя замышлявшей за то, что оставил Ты аргивян и надменным троянским сынам помогаешь!" Так сказавши, глаза свои светлые прочь отвратила. Зевсова дочь Афродита стонавшего тяжко Ареса, За руку взяв, повела. С трудом приходил он в сознанье. Лишь увидала ее белорукая Гера богиня, Тотчас со словом крылатым к Афине она обратилась: "Необоримая дочь Эгиоха-Зевеса, смотри-ка: Муха эта собачья ведет мужегубца Ареса Через сумятицу битвы жестокой. Пойди, нагони их!" Так ей сказала. И радостно вслед устремилась Афина И, Афродиту нагнав, ударила сильной рукою В грудь. Ослабели мгновенно у той и колени и сердце. Оба с Аресом лежали они на земле многодарной. Та же, хвалясь перед ними, сказала крылатое слово: "Вот если б все из богов, что ныне стоят за троянцев, Были, на бой выходя против меднооружных ахейцев, Столь же отважны и стойки, как стойкой была Афродита, Здесь против силы моей за Ареса пришедшая биться, - О, уж давно бы тогда мы покончили с этой войною И разрушенью б прекрасно построенный предали город!" И улыбнулась в ответ белорукая Гера богиня. Тут Аполлону сказал могучий Земли колебатель: "Что ж это, Феб, не вступаем мы в битву? Пристойно ли это, Раз уже бьются другие? Позорнее будет без боя Нам на Олимп воротиться, в зевесов дворец меднозданный. Ну, начинай! Ты рожденьем моложе. Мне выступить первым Нехорошо: я и раньше родился, и опытен больше. Как твое сердце, глупец, безрассудно! Ужели не помнишь, Сколько с тобою мы бед претерпели вокруг Илиона, - Мы лишь одни из бессмертных, когда, по приказу Зевеса, К наглому Лаомедонту на год поступили на службу С договоренною платой. И стал он давать приказанья. Я для троянцев в то время вкруг города стену построил, Чтоб неприступен он был, - широкую, крепкую стену. Медленноногих коров ты пас, Аполлон, криворогих В горных долинах богатой ущельями Иды лесистой. После ж того, как нам радость дающие вынесли Оры Срок платежа, целиком удержал нам насильственно плату Лаомедонт нечестивый, с угрозами прочь нам уславши. Ноги и руки над ними при этом он нам пригрозился Крепко связать и продать на какой-нибудь остров далекий. Был готов он и уши обоим отрезать нам медью. Так от него мы с тобою обратно пошли, негодуя, В гневе за плату, которую он обещал, но не отдал. И вот его-то народу ты милость несешь и не хочешь С нами стараться, чтоб гибель постигла надменных троянцев, Полная, злая, а с ними детей и супруг их почтенных!" Тут в ответ Посейдону сказал Аполлон дальновержец: "Сам ты, Земли колебатель, почел бы меня неразумным, Если б с тобою в борьбу я вступил из-за смертнорожденных, Жалких, похожих на листья, людей, которые нынче Полною жизнью цветут, плодами питаяся пашни, Завтра - жизни лишась, исчезают. Давай, разойдемся, В бой не вступая, а людям сражаться одним предоставим". Так сказал и назад повернулся. Стыдился он сердцем Руку на брата отцова поднять в сокрушительной схватке. Гнев овладел Артемидой, державной владычицей дичи, Рыщущей по полю. Яро корить начала она брата: "Прочь бежишь, Дальновержец! Готов ты принесть Посейдону Незаслуженную славу, победу ему уступая! Эх, дурачок! Для чего "тебе лук, бесполезный, как ветер? Чтоб никогда я теперь не слыхала в отцовском чертоге Гордой твоей похвальбы, как хвалился ты между богами, Будто способен один на один с Посейдоном сразиться!" Так говорила. И ей ничего Аполлон не ответил. Но на нее рассердилась супруга почтенная Зевса. На стреловержицу с бранью накинулась Гера богиня: "Сука бесстыдная! Как? Уж против меня ты сегодня Выступить хочешь? Тебе я тяжелой противницей буду, Хоть луконосица ты, хотя для женщин и львицей Зевс тебя сделал и дал убивать, какую захочешь! Право, уж лучше б тебе по горам за зверями гоняться, Диких оленей стрелять, чем с более сильными биться! Если же хочешь сразиться, то скоро увидишь, насколько Силой слабей ты меня, чтоб решаться равняться со мною!" Так сказала и левой рукой близ кистей ухватила Руки богини, а правою, с плеч Артемиды сорвавши Лук и колчан, вкруг ушей ее бить ими стала со смехом. Та, уклоняясь, рвалась. Рассыпались быстрые стрелы. Плача, прочь убежала богиня, подобная быстрой Горной голубке, от ястреба прочь улетевшей, чтоб скрыться В горной расщелине: пойманной быть ей судьба не сулила. Так Стреловержица с плачем бежала, оставивши лук свой. Аргоубийца вожатый к Лето между тем обратился: "В битву с тобою, Лето, вступать ни за что я не стану: Страшно с супругами туч собирателя Зевса сражаться. Ты ж средь богов олимпийских хвались себе, сколько угодно Будто меня победила могучею силой своею". Молвил. Лето подбирала изогнутый лук со стрелами, В вихре поднявшейся пыли упавшими всюду на землю. Лук подобравши и стрелы, Лето повернула обратно. Та же пришла на Олимп, к меднозданному дому Зевеса. Села, плача навзрыд, на колени родителя дева, Платье на ней трепетало нетленное. Дочь Артемиду Зевс к себе притянул и спросил, засмеявшися нежно: "Кто так неправо с тобой поступил из потомков Урана? Дочь моя, словно бы зло ты какое открыто свершила?" Зевсу охотница-дева в прекрасном венке отвечала: "Я женою побита твоей, белолокотной Герой. Из-за нее ведь, отец, у бессмертных и ссоры и распри". Так меж собой вели разговоры бессмертные боги. Феб-Аполлон между тем в Илион удалился священный: Он опасался, чтоб стен благозданного города Трои Сила данайцев, судьбе вопреки, не разрушила нынче ж. Прочие вечные боги к себе на Олимп удалились. Гневом пылали одни, победой гордились другие. Сели они близ отца чернотучного. Сын же Пелея Вместе троянцев самих и коней избивал быстроногих. Так же, как, густо клубясь, до широкого неба восходит Дым городского пожара, зажженного божеским гневом; Всем он приносит труды и многим печали приносит. Так же троянцам труды приносил Ахиллес и печали. Молча стоял престарелый Приам на божественной башне. Он увидал Ахиллеса огромного, видел, как в страхе Тотчас же все от него убегали троянцы: отпора Не было больше нигде. Приам зарыдал и, спустившись С башни, привратникам славным, близ стен находившимся, крикнул: "Настежь ворота! Пока не войдет в них бегущее войско, - Не выпускайте из рук их! Уж вон Ахиллес, уже близко! Бешено гонит троянцев. Боюсь я, близка наша гибель! Только что наши, в стенах очутившись, вздохнут с облегченьем, Тотчас ворота закройте и прочные створы замкните! Страшно мне, как бы к нам в город погибельный муж не ворвался!" Стража немедля запоры сняла и открыла ворота. Свет беглецам, распахнувшись, они принесли. Аполлон же Выбежал быстро навстречу, чтоб гибель отвесть от троянцев. Прямо к высоким воротам и к городу войско троянцев, Пылью покрытое, с горлом, иссохшим от жажды, с равнины Мчалось. И бурно их гнал он копьем. И все время великим Бешенством сердце кипело. И славы рвался он достигнуть. Взяли б тогда же ахейцы высоковоротную Трою, Если бы Феб-Аполлон Агенора на бой не подвигнул. Сын Антенора он был, человек безупречный, могучий, Феб ему сердце наполнил отвагой, и сам недалеко Стал, чтоб настигнут он не был тяжелыми Керами смерти. К дубу Феб прислонился, густейшим закрывшись туманом. Тот же, едва увидал Ахиллеса, крушителя башен, Остановился и ждал; волновалося сильно в нем сердце. И обратился, смутясь, к своему он отважному духу: "Горе какое! Когда от могучего я Ахиллеса Тем же путем побегу, как в смятенье бегут остальные, Быстро меня он догонит и голову срубит, как трусу. Если же всем остальным предоставлю тесниться я в бегстве Пред Ахиллесом, а сам от стены побегу поскорее Прочь по Илову полю, пока не достигну лесистой Иды и там не укроюсь в ущелье, в кустарнике частом... После того же, как вечер наступит, - обмывшись от пота И освежившись в потоке, назад в Илион я вернулся б. Но для чего мое сердце волнуют подобные думы? Вдруг в то время, когда побегу я от города в поле, Он, заприметив меня, на ногах своих быстрых настигнет? Будет тогда невозможно спастись мне от Кер и от смерти: Больно уж этот силён человек средь людей земнородных! Если б, однако, навстречу ему перед городом выйти? Острою медью ведь тело его, как у всех, уязвимо, В нем одна лишь душа, и смертным зовут его люди. Только вот славу дарует ему громовержец Кронион." Так сказал он и весь подобрался и ждал Ахиллеса. Храброе сердце его рвалось воевать и сражаться. Как на охотника-мужа из чащи дремучего леса Смело идет леопард; и сердце его не трепещет, Хоть бы и лай он услышал, но думать о бегстве не хочет, Ежели даже летящим копьем его встретит охотник, То, и пронзенный копьем, не теряет он в сердце отваги, Рвется вперед, чтоб схватиться с врагом, победить иль погибнуть. Так Антенора почтенного сын, Агенор богоравный, Пред Ахиллесом бежать не хотел, не померившись силой. Быстро вперед он уставил свой щит, во все стороны равный, И закричал во весь голос Пелиду, нацелившись пикой: "Сильно, должно быть, надеялся ты, Ахиллес благородный, Город отважных троянцев сегодня предать разрушенью. Нет, еще многих, глупец, страдания ждут из-за Трои! Много нас в городе есть и отважных мужей, и могучих, Чтобы, родителей наших, супруг и детей защищая, За Илион наш сражаться. Тебя же судьба здесь настигнет, Как бы ты ни был ужасен и как бы отважно ни бился!" Молвил и острую пику тяжелою кинул рукою. Не промахнулся и в голень Пелиду попал под коленом. Страшный на новой поноже вкруг голени звон испустило Олово; медная пика, ударив в него, отскочила, Не пронизавши поножи: сдержал ее божий подарок. После того Ахиллес в Агенора, подобного богу, Также ударил. Но Феб помешал ему славой покрыться: Вырвал из битвы, густым Агенора окутав туманом, И невредимым ему из сражения дал удалиться. Хитростью после того Ахиллеса отвлек от троянцев: Вид свой наружный вполне Агенору во всем уподобив, Он побежал пред Пелидом; Пелид же в погоню пустился. Гнал Ахиллес Аполлона равниной, покрытой пшеницей, И оттеснить Дальновержца старался к потоку Скамандру; Чуть впереди тот бежал, - завлекал Ахиллеса все время. Каждый надеялся миг Ахиллес: вот-вот уж догонит! Все остальные троянцы тем временем с радостным сердцем В город вбегали стремглав. Беглецами наполнился город. Больше уже не дерзали они за стеною, вне Трои, Ждать остальных, чтоб разведать, кто в поле убитым остался. Кто из товарищей спасся. Но радостно все устремились В город, кого только ноги туда донесли и колени.
22
В город вбежали троянцы, подобно испуганным ланям, Пот осушили и пили, и жажду свою утоляли, Вдоль по стене прислонившись к зубцам. Приближались ахейцы, - Двигались прямо к стене, щиты наклонив над плечами. Гектора ж гибельный рок оковал, и остался один он Там же, близ Скейских ворот, перед крепкой стеной городскою. Феб-Аполлон между тем обратился к Пелееву сыну: "Что ты на быстрых ногах так усердно, Пелид, меня гонишь, Смертный - бессмертного бога! Как видно, того не узнал ты, Что пред тобою бессмертный, и яро убить меня рвешься! Против бегущих троянцев тебя уж борьба не заботит. В городе скрылись они, а ты по равнине тут рыщешь! Смерти я не подвержен: меня умертвить не надейся!" Вспыхнувши гневом, ему отвечал Ахиллес быстроногий: "Ты одурачил, Заступник, меня, меж богами вреднейший, В поле отвлекший от стен! Не то еще много б троянцев Землю глодало зубами, назад в Илион не вернувшись! Славы великой меня ты лишил. Спасти же троянцев Было не трудно тебе: не боялся ты в будущем мести! Как я б тебе отомстил, если б это мне было возможно!" Так он ответил и, жаром горя боевым, устремился К городу снова, как конь с колесницей, награды берущий; По полю быстро, легко он летит, над землей расстилаясь. Так же стремительно двигал Пелид и ступни, и колени. Первым старец Приам Ахиллеса увидел глазами. По полю несся он, словно звезда, снаряженьем сверкая, - Словно звезда, что под осень восходит и ярким сияньем В мраке ночном средь бесчисленных звезд выделяется в небе. "Пес Ориона" - такое названье звезде этой дали. Всех она ярче блестит, но знаменьем грозным бывает И лихорадки с собою тяжелые смертным приносит. Так же и медь на груди у бегущего ярко сверкала. Вскрикнул старик, и руки воздел, и бить себя начал По голове. И, глубоко стеная, любезному сыну Начал кричать, умоляя его. Но тот оставался Пред воротами, пылая желаньем сразиться с Пелидом. К Гектору руки старик протянул и жалостно молвил: "Гектор! Не жди ты, дитя мое милое, этого мужа Там, один, вдалеке от других! Ахиллесом сраженный, Скоро ты гибель найдешь, ибо много тебя он сильнее, Грозный! О, если б он так же, как мне, стал мил и бессмертным! Скоро б собаки его и коршуны в клочья порвали, В поле лежащего! Страшная скорбь мне покинула б сердце! Доблестных много сынов он лишил меня в битвах кровавых, Иль умертвив, иль пленив и продавши на остров далекий. Да и сейчас я в числе воротившихся в город троянцев Двух сыновей моих милых увидеть не мог, - Ликаона И Полидора, рожденных владычицей жен Лаофоей. Если же в лагере живы они, то, как время настанет, Золотом выкуп и медью внесем мы; довольно их в доме: Выдал мне Альт престарелый за дочерью много сокровищ. Если ж погибли они и спустились в жилище Аида, Горе большое лишь мне да матери, их породившим. Все остальные троянцы скорбеть о них будут не долго, - Только бы ты не погиб, усмиренный копьем Ахиллеса! Ну же, дитя мое, в стены войди, чтоб остаться спасеньем Трои сынам и троянкам, чтоб славы большой не доставить Сыну Пелея, чтоб милой ты жизни и сам не лишился. Да и меня пожалей, - ведь еще я живу и в сознанье, - Жалкий, несчастный! Родитель Кронид мне пошлет на пороге Старости жребий ужасный. О, много придется мне видеть! Гибнущих видеть сынов, дочерей, увлекаемых в рабство, Спальни громимые их, младенцев, еще несмышленых, С ярою злобой в ужасной резне разбиваемых оземь, В гибельных видеть ахейских руках невесток плененных! Псы и меня самого перед дверью моей напоследок, Алчные, будут терзать, когда кто-нибудь, поразивши Острою медью меня, из членов дух мой исторгнет. Сторожевые собаки, - их выкормил сам у столов я, - Крови напившись моей, одурелые, лягут у двери. Юноша, павший в бою, пронзенный губительной медью, Выглядеть будет пристойно, лежи он хоть так, хоть иначе. Весь он и мертвый прекрасен, где б тело его ни открылось. Если ж седой подбородок и голову, если срамные Части нагие у старца убитого псы оскверняют, - Горестней зрелища нет для смертнорожденных несчастных". Сыну он так говорил и, за волосы взявшись седые, Из головы вырывал их. Но духа его не склонил он. Мать, со своей стороны, заливалася в горе слезами, Платье рукой распахнула, другою на грудь указала И обратилась в слезах со словами крылатыми к сыну: "Гектор, сын мой! Хоть это почти, и над матерью сжалься! Если когда-нибудь грудью я слезы твои прекращала, Вспомни об этом, мой сын, и с врагом нападающим бейся Из-за стены городской, а один впереди не сражайся! Если тебя он, жестокий, убьет, то не будешь оплакан Ты на постели ни мною, рожденье и отпрыск мой милый, Ни многодарной женою, а будешь от нас ты далеко Перед судами ахейцев собаками резвыми съеден!" Так они к милому сыну, рыдая, слова обращали, Жарко его умоляя. Но духа его не склонили. Молча он ждал приближенья огромного сына Пелея. Так же, как путника горный дракон выжидает в пещере, Трав ядовитых наевшись, исполненный ярости страшной. Грозным он взглядом глядит, извиваясь у входа в пещеру. Так же и Гектор стоял, неугасным охваченный пылом, К выступу башни внизу свой блистающий щит прислонивши. И обратился, смутясь, к своему он отважному сердцу: "Горе мне! Если отсюда в ворота и в стены я скроюсь, Первый же Пулидамант мне поставит в упрек, что троянцев Он мне совет подавал назад отвести к Илиону В ту злополучную ночь, как Пелид поднялся богоравный. Я не послушал его. А на много б то было полезней! Нынче ж, когда мой народ безрассудством своим погубил я, Я и троянцев стыжусь, и длинноодеждных троянок, Чтоб не сказал кто-нибудь, и родом, и доблестью худший: "Гектор народ погубил, на свою понадеявшись силу!" Так говорить они будут. Гораздо мне лучше тогда бы, В схватке один на один умертвив Ахиллеса, вернуться Иль под рукою его перед городом славно погибнуть. Или, может быть, лучше и выпуклый щит мой, и крепкий Шлем на землю сложить и, пику к стене прислонивши, Прямо навстречу пойти безупречному сыну Пелея И обещаться обратно отдать Атреидам Елену, Вместе же с ней и большие богатства, которые в Трою В полых своих кораблях увез Александр, что и было Ссоры началом. А кроме того предложу поделиться С ними богатствами всеми, которые город хранит наш, После ж с троянских старейшин я клятву бы взял, обязав их, Чтоб ничего не скрывали, но, сколько богатств ни хранится В городе нашем прекрасном, на две разделили бы части. Но для чего мое сердце волнуют подобные думы? Нечего мне к Ахиллесу итти! Мольбы не почтит он, Не пожалеет меня и совсем, как женщину, тут же Голого смерти предаст, едва лишь доспехи сниму я. Нам невозможно уж речь начинать с ним от дуба и камня, Как это делают дева и юноша, встретясь друг с другом, Дева и юноша, между собою ведя разговоры. Лучше гораздо как можно скорее сойтись нам с оружьем. Там уж увидим, кого из двоих Олимпиец прославит". Так рассуждал он и ждал. Ахиллес подошел к нему близко, Грозный, как бог Эниалий, боец, потрясающий шлемом. Ясень свой пелионский на правом плече колебал он, Страшный; и медь на доспехах сиянием ярким блистала, Словно горящий костер иль лучи восходящего солнца. Гектора трепет объял, как увидел его. Не решился Ждать он; пустился бежать, назади оставляя ворота. Ринулся следом Пелид, полагаясь на быстрые ноги, Так же, как сокол в горах, между всеми быстрейшая птица, Следом легко поспевает за робкой голубкою горной; Мечется в стороны та, а сокол с пронзительным криком Близко за нею летит. И схватить ее дух его рвется. Так Ахиллес устремлялся за Гектором прямо, а Гектор Вдоль стены убегал, и проворными двигал ногами. Мимо холма, мимо дикой смоковницы, ветру открытой, Мчались все время они под стеною проезжей дорогой. До родников добежали прекрасно струящихся. Два их Бьет здесь ключа, образуя истоки пучинного Ксанфа. Первый источник струится горячей водой. Постоянно Паром густым он окутан, как будто бы дымом пожарным. Что до второго, то даже и летом вода его схожа Или со льдом водяным, иль со снегом холодным, иль градом. Близко от них - водоемы, большие, прекрасные видом, Гладким обложены камнем. Одежды блестящие мыли Жены троянские там и прекрасные дочери прежде, - В мирное время, когда не пришли еще к Трое ахейцы. Мимо промчались - один убегая, другой нагоняя; Сильный бежал впереди, но преследовал много сильнейший. Быстро неслись: ведь не жертвенный бык и не шкура бычачья Были их целью, - награда обычная мужу при беге, - За душу Гектора, коней смирителя, оба бежали. Как в состязании, столб огибая, стремительно мчатся Однокопытные кони, награда ж готова большая, - Женщина или треножник, - на тризне по муже умершем. Так они трижды кругом на проворных ногах обежали Город великий владыки Приама. Все боги смотрели. Начал меж них говорить родитель бессмертных и смертных: "Горе! Глазами я вижу вкруг Трои гонимого мужа, Мне дорогого: о Гекторе дух мой печалится тяжко. Много в честь мою бедер быков круторогих сжигал он И на высоких вершинах ущелистой Иды, а также И на акрополе в Трое. Теперь Ахиллес богоравный Гектора гонит на быстрых ногах вкруг приамовой Трои. Ну-ка, подумайте, боги, старательно все обсудите, Что нам, - спасти ли от смерти его, иль уже предоставить, Как бы он доблестен ни был, его укротить Ахиллесу?" И отвечала ему совоокая дева Афина: "Туч собиратель, отец яркомолненный, что говоришь ты! Смертного мужа, издревле уже обреченного роком, Ты совершенно избавить желаешь от смерти печальной! Делай, как хочешь. Но боги тебя тут не все мы одобрим". Ей отвечая, сказал собирающий тучи Кронион: "Тритогенея, не бойся, дитя мое милое! Это Я говорю не серьезно. К тебе я вполне благосклонен. Делай свободно, что в мыслях своих ты имеешь, не медли!" То, что сказал он Афине, давно и самой ей желалось. Бросилась быстро богиня с высокой вершины Олимпа. Яростно гнался за Гектором вслед Ахиллес быстроногий. Как на горах молодого оленя, из логова выгнав, Яро преследует пес, по оврагам несясь и ущельям; Если и скроется тот, притаившись в кустах, то по следу Все же его он находит и гонит, покуда не схватит. Так же и Гектор не мог от быстрого скрыться Пелида. Каждый раз, как к воротам Дарданским свой бег направлял он И под защиту стены крепкозданной пытался укрыться, Где бы троянцы могли защитить его сверху стрелами, Раньше Пелид забегал стороною и гнал его к полю, Сам же к стене городской все время держался поближе. Как человек в сновиденье никак не поймает другого: Тот убежать от него, а этот поймать неспособен. Так же и Гектор не мог убежать, Ахиллес же - настигнуть. Как же тут Гектору гибельных Кер избежать удалось бы, Если б в последний уж раз на помощь ему не явился Феб-Аполлон, возбудив в нем и силу, и быстрые ноги? Войску ахейцев кивал головой Ахиллес богоравный, В Гектора горькие стрелы и копья пускать запрещая, Чтобы кто славы не добыл, а он бы вторым не явился. Как до ключей они оба в четвертый уж раз добежали, Взял родитель Зевес золотые весы, и на чашки Бросил два жребия смерти, несущей страдания людям, - Гектора жребий один, а другой Ахиллеса Пелида. Взял в середине и поднял. И гекторов жребий поникнул, - Вниз, к Аиду, пошел. Аполлон от него удалился. К сыну ж Пелея Афина пришла совоокая, стала Близко пред ним и со словом крылатым к нему обратилась: "Милый богам Ахиллес! С тобою сегодня, надеюсь, Славу великую мы принесем к кораблям вашим быстрым, Гектора, как бы он ни был в боях ненасытен, сразивши. Нынче никак уж ему уклониться от нас не удастся, Сколько б заступник ему Аполлон помогать ни старался, Сколько бы он перед Зевсом отцом на коленях ни ползал. Остановись же пока, отдохни! А сама я отправлюсь К Гектору, чтоб убедить его выйти с тобою на битву". Так говорила. И радостно ей Ахиллес покорился. Остановился, оперся на медноконечный свой ясень. Та же, оставив его, поспешила к Приамову сыну, Схожею став с Деифобом и видом, и голосом звучным. Близко к нему подошла и крылатое слово сказала: "Милый! Жестоко теснит тебя сын быстроногий Пелея, Гонит тебя на проворных ногах вкруг приамовой Трои. Но не отступим, останемся здесь, отразим нападенье!" Ей на это сказал шлемоблещущий Гектор великий: "Ты мне и прежде всегда, Деифоб, наиболее милым Был между братьев, которых родили Приам и Гекуба. Нынче же больше еще я тебя уважать начинаю: Ради меня ты один лишь посмел, увидавши глазами, Выйти наружу из стен. Другие же там остаются!" Снова сказала ему совоокая дева Афина: "Милый! Отец и почтенная мать меня много молили, Мне обнимая колени; товарищи тоже молили Там оставаться: таким они все преисполнены страхом! Но за стенами терзался мой дух несказанным страданьем. Ну же, так прямо вперед! Сразимся скорей! И на копья Скупы не будем! Посмотрим, чем кончится: нас ли с тобою Он умертвит и снесет доспехи кровавые наши К полым судам, или ты усмиришь его пикой своею!" Так сказавши, коварно его повела за собою. После того как, идя друг на друга, сошлись они близко, Первым Пелиду сказал шлемоблещущий Гектор великий: "Больше, Пелид, от тебя я не буду бежать, как доселе! Трижды я город Приама кругом обежал, не дерзая Встретить тебя в нападенье. Теперь же мой дух повелел мне Стать и с тобою сразиться, - убью ли, иль буду убит я. Но привлечем, предлагаю, богов во свидетели. Боги Смогут лучше всего блюсти и хранить договор наш. Тело твое не предам я бесчестью ужасному, если Зевс мне победу пошлет и душу твою я исторгну. Славные только доспехи с тебя, Ахиллес, совлеку я, Тело ж ахейцам обратно верну. Поступить тебе так же". Грозно взглянув на него, отвечал Ахиллес быстроногий: "Гектор, навек ненавистный, оставь говорить об условьях! Как невозможны меж львов и людей нерушимые клятвы, Как меж волков и ягнят никогда не бывает согласья, Друг против друга всегда только злое они замышляют. Так и меж нас невозможна любовь; никаких договоров Быть между нами не может, покуда один, распростертый, Кровью своей не насытит Ареса, бойца-щитоносца. Все добродетели вспомни: ты нынче особенно должен Быть копьеборцем искусным и воином с духом бесстрашным. Бегства тебе уже нет. Мгновенно Паллада-Афина Пикой моею тебя усмирит. Целиком ты заплатишь Нынче за горе мое по друзьям, перебитым тобою!" Так он сказал и, взмахнув, послал длиннотенную пику, Но, уследивши ее, увернулся блистательный Гектор, Быстро пригнулся к земле, и пика, над ним пролетевши, В землю вонзилась. Афина, подняв ее, вмиг возвратила Сыну Пелееву, тайно от Гектора, пастыря войска. Гектор на это сказал безупречному сыну Пелея: "Ты промахнулся! Как видно, Пелид, на бессмертных похожий, Не через Зевса узнал ты мой жребий, о чем говорил мне. Просто болтал ты, речами меня обмануть домогаясь, Чтобы, тебя испугавшись, про силу и храбрость забыл я! Не побегу от тебя, не в спину ты пику мне всадишь! Прямо навстречу иду! Пронзай меня в грудь, если только Даст тебе бог. А пока берегися и ты моей пики! О, если б в тело свое ты всю целиком ее принял! Легче бы стала со смертью твоею война для троянцев, Ибо для всех их являешься ты величайшей бедою!" Так он сказал и, взмахнув, метнул длиннотенную пику. Не промахнулся, в средину щита Ахиллеса ударил, Но далеко от щита отскочила она. Огорчился Гектор, увидев, что пика без пользы из рук излетела. Остановился, потупясь: копья не имел он другого. Громко тогда белощитному он закричал Деифобу, Чтобы копье ему дал. Но того уже не было подле. Все тогда Гектор в уме своем понял и так себе молвил: "Горе мне! К смерти, как вижу я, боги меня призывают! Я полагал, что герой Деифоб близ меня находился, Он же внутри, за стеной, а меня обманула Афина! Близко теперь предо мною зловещая смерть, ке далеко! Не убежать от нее! Уж давно это стало угодней Зевсу и сыну его Дальновержцу, которые раньше Мне помогали всегда. Сегодня судьба настигает! Не без борьбы я, однако, погибель приму, не без славы! Сделаю дело большое, чтоб знали о нем и потомки!" Так произнес он и, выхватив меч свой, остро отточенный, Крепкий, огромный, который висел на бедре его мощном, Ринулся, сжавшись в комок, как орел, на высотах парящий, Если сквозь темные тучи он падает вдруг на равнину, Нежного чтобы ягненка схватить иль трусливого зайца. Так же ринулся Гектор, мечом отточенным махая. И Ахиллес устремился, наполнивши бурною силой Дух свой. Сработанным прочно щитом прикрывал себе грудь он, - Дивным на вид. На его голове колебался блестящий Четырехгребенный шлем, золотые над ним развевались Волосы, в крепких гребнях укрепленные густо Гефестом. Как между звезд остальных средь мрака ночного сияет Геспер, которого в небе звезды не найдется прекрасней, Так острие на пелидовой пике сияло. Ее он Правой рукою качал и глядел, замышляя худое, Не обнажится ли где прекрасное Гектора тело. Все его тело однако скрывалось под медным доспехом, Славным, который он добыл, убивши патроклову силу. В том только месте, где шею от плеч отделяют ключицы, Горло белело его; для души там быстрейшая гибель. В это-то место копьем Ахиллес богоравный ударил, И через нежную шею насквозь острие пробежало. Ясень ему меднотяжкий гортани однако не пробил, Чтобы с Пелидом он мог, говоря, обменяться словами. В пыль опрокинулся он. И вскричал Ахиллес, торжествуя: "Гектор! Убивши Патрокла, ты жить собирался остаться? Ты и меня не страшился, когда я от битв удалялся! Нет, глупец безрассудный! Товарищ намного сильнейший, Сзади Патрокла вблизи кораблей оставался я быстрых, - Я, колени твои сокрушивший! Собаки и птицы Труп твой растащут с позором, его ж похоронят ахейцы!" В изнеможенье ему отвечал шлемоблещущий Гектор: "Ради души и колен твоих, ради родителей милых, В пищу меня не бросай, умоляю, ахейским собакам! Множество меди и золота в дар от меня ты получишь, - Выкуп, который внесут мой отец и почтенная матерь, Ты ж мое тело обратно домой возврати, чтобы в Трое Труп мой огню приобщили троянцы и жены троянцев". Мрачно взглянув на него, отвечал Ахиллес быстроногий: "Пес, не моли меня ради колен и родителей милых! Если бы гневу и сердцу свободу я дал, то сырым бы Мясо срезал я с тебя и съедал его, - вот что ты сделал! Нет, никому от собак не спасти головы твоей, Гектор! Если бы выкуп несчетный, и в десять раз больше, и в двадцать Мне от твоих привезли, и еще обещали бы больше, Если б тебя самого приказал хоть на золото взвесить Царь Приам Дарданид, - и тогда, положивши на ложе, Мать не смогла бы оплакать тебя, рожденного ею. Хищные птицы тебя и собаки всего растерзают!" Дух испуская, ответил ему шлемоблещущий Гектор: "Видя в лицо, хорошо я тебя познаю, и напрасно Думал тебя убедить, ибо дух в твоем сердце железный! Но берегись, чтобы гнева богов на тебя не навлек я В день тот, в который Парис и Феб-Аполлон дальнострельный, Как бы ты доблестен ни был, убьют тебя в Скейских воротах!" Так он сказал, и покрыло его исполнение смерти. Члены покинув его, душа отлетела к Аиду. Плачась на участь свою, покидая и крепость, и юность. Но и умершему все же сказал Ахиллес богоравный: "Э, умирай! А уж я-то приму свою гибель, когда бы Зевс мне ее ни послал и другие бессмертные боги!" Так он сказал и, из трупа копье медножальное вырвав, Прочь отложил, а доспехи, залитые черною кровью, С плеч убитого снял. Сбежались другие ахейцы И с изумленьем смотрели на рост и на образ прекрасный Гектора. Каждый спешил удар нанести его телу. Так не один говорил, поглядев на стоявшего рядом: "На осязание Гектор, ну, право же, сделался мягче, Нежели был, как бросал на суда пожирающий пламень!" Так не один говорил, подходил и пронзал его пикой. С трупа оружие снял между тем Ахиллес быстроногий, Стал средь ахейцев и к ним обратился с крылатою речью: "О дорогие друзья, вожди и советники войска! Так как бессмертные дали повергнуть мне этого мужа, Больше принесшего зла, чем все остальные совместно, То попытаемся, город обложим с оружьем, узнаем, Что теперь делать троянцы намерены, что замышляют: Раз уже Гектор погиб, то покинут ли город высокий, Или, хоть Гектора нет уж, желают еще оставаться? Но для чего мое сердце волнуют подобные думы? Мертвым лежит у судов, неоплаканный, непогребенный, Милый Патрокл. Не забуду о нем, пока меж живыми Я нахожусь и способен коленями двигать своими. Если же мертвые в царстве Аида не помнят о мертвых, Все же и там сохраню я о милом товарище память! Нынче ж запевши пэан, ахейские юноши, все мы К полым воротимся нашим судам, захвативши и тело! Славы большой мы достигли: повержен божественный Гектор, Он, на которого Трои сыны, как на бога, молились!" Тут на Гектора он недостойное дело задумал: Сзади ему на обеих ногах проколол сухожилья Между лодыжкой и пяткой, продернул ремни, к колеснице Тело его привязал, голове ж предоставил влачиться. Поднял доспех знаменитый и, с ним в колесницу вошедши, Коней ударил бичом. Не лениво они полетели. Тучею пыль над влачимым взвилась, растрепались Черные волосы, вся голова, столь прекрасная прежде, Билась в пыли. В то время врагам громовержец Кронион Дал над трупом его надругаться в его же отчизне. Так его вся голова загрязнялася пылью. Терзала Волосы мать. С головы покрывало блестящее сбросив, Прочь отшвырнула его и завыла, на сына взирая. Жалостно милый родитель рыдал. И по городу всюду Вой разливался протяжный, и всюду звучали рыданья. Больше всего это было похоже, как если бы сразу Сверху донизу вся многохолмная Троя горела. Еле могли удержать старика окружавшие люди. Он в исступленье рвался за ворота Дарданские выйти И горячо умолял окружавших, по грязи катаясь, Всех умолял, называя по имени каждого мужа: "Други, пустите меня! Одного, не заботясь, пустите Выйти из города, дайте пойти к кораблям мне ахейским! Буду я этого мужа молить, нечестивца, злодея, Может быть, годы почтит он, почувствует к старости жалость! Точно такой ведь, как я, ожидает отец его дома, Старец Пелей, - и родивший его, и вскормивший на горе Трое; но больше всего самому мне он горя доставил. Сколько цветущих моих сыновей он в боях уничтожил! Но никого, хоть печалюсь о всех, так не жаль, как его мне, - Скорбь о котором меня унесет в обитель Аида, - Гектора! Если б хотя на руках у меня он скончался! Плачем тогда и слезами свое б мы насытили сердце, - Мать горемычная, сына родившая на свет, и сам я!" Плача, так говорил. Горожане же вторили плачу. Горестный плач зачала между женщин троянских Гекуба: "Сын мой, к чему мне, несчастной, в страданиях жить нестерпимых, Раз я тебя потеряла? По городу денно и нощно Славой моею ты был; защитником был ты могучим Всех в Илионе троян и троянок; тебя, словно бога, Чтили они, ибо был ты для всех их великою славой В дни своей жизни. Но смерть и судьба тебя нынче настигли!" Плача, так говорила. Жена ж ничего не слыхала В доме о Гекторе: вестник еще ей какой-нибудь верный Не сообщил, что супруг за воротами в поле остался. Ткань она ткала двойную, багряную в комнате дальней Дома высокого, пестрых цветов рассыпая узоры. А пышнокосым служанкам своим приказала поставить Медный треножник большой на огонь, чтобы теплая ванна Гектору в доме была, когда он вернется из битвы. Не было в мыслях у глупой, что Гектор, вдали от купаний, Чрез ахиллесовы руки смирён совоокой Афиной. Вой услыхала она и рыдания около башни. Затрепетала всем телом, челнок уронила на землю. После того к пышнокосым служанкам она обратилась: "Двое идите со мной! Посмотрю-ка, что там приключилось. Голос почтенной свекрови я слышу. В груди моей сердце Прыгает к самому рту, и колени мои цепенеют: К детям Приама несчастье какое-то близко подходит. Будь, что скажу я, далеко от уха, но страшно боюсь я, Как бы Пелеев божественный сын одного не отрезал Быстрого Гектора мне от ворот и, погнав по равнине, Не укротил роковой бы отваги, какою он дышит. Ведь никогда он не хочет в толпе средь других оставаться, Рвется далеко вперед, никому не уступит в отваге!" Так сказав, из дворца устремилась, подобно менаде, С бьющимся сердцем. И с нею же вместе бежали служанки. Только что к башне пришла и к стоявшим толпою мужчинам, - На стену быстро взошла и, взглянув, увидала: по полю Гектора прочь волокли от стены быстролетные кони; К полым ахейским судам безжалостно труп они мчали. Черная, мрачная ночь покрыла глаза Андромахи. Выдохнув душу, без слова она повалилася навзничь. Прочь сорвав с головы, далеко от себя отшвырнула Ленту блестящую, обруч и сетку с плетеной повязкой И покрывало, которое ей золотой Афродитой Было подарено в день, как ее шлемоблещущий Гектор От Гетиона увел, заплатив неисчислимый выкуп. Тесной толпою золовки, невестки ее окружили И в середине держали ее, устрашенную насмерть. Только очнулась она, и дух в ее сердце вернулся, Тяжко навзрыд зарыдала и так средь троянок сказала: "Гектор, несчастная я! С одинаковой долею оба На свет с тобой родились мы, - ты в Трое, в чертоге Приама, Я же под Плаком лесистым, в дому гетионовом в Фивах. Малым ребенком меня у себя воспитал он, - несчастный, Страшно несчастную! Лучше б мне было совсем не рождаться! Нынче спускаешься ты в обиталище бога Аида, В глуби земли, и меня оставляешь вдовою в чертогах, Мрачным сраженную горем. И мал еще сын наш младенец, Нами, несчастными, на свет рожденный. Ни ты ему, Гектор, Мертвый, защитником в жизни не будешь, ни он тебе также. Если и выйдет он цел из войны многослезной ахейцев, Все же одни лишь труды и печали его ожидают. Люди чужие все межи на пашнях его передвинут. Дни сиротства лишают ребенка товарищей в играх. Смотрят глаза его книзу, и залиты щеки слезами. Если приходит в нужде он к отцовским товарищам в дом их, - Тронет за плащ одного, у другого коснется хитона. Кто-нибудь сжалится, кубок ему не надолго протянет; Смочит лишь губы вино, а уж нёба смочить не успеет! Сверстник его, у которого мать и отец его живы, С пира прогонит его, ругнув и рукою ударив: "Прочь убирайся! Отец твой в пиру здесь у нас не участник!" К матери, сирой вдове, заплакав, вернется ребенок, Астианакт, до того на коленях родителя евший Мозг лишь один от костей и жирное сало баранье. Если же сон его брал, и детские игры кончал он, - Он на кровати тогда засыпал в объятьях у няни, В мягкой постели, приятной едою насытивши сердце. Сколько ж теперь он претерпит, отца дорогого лишившись, - Астианакт, как ребенку троянцы прозвание дали. Ибо один ты у них защищал и ворота, и стены. Нынче близ гнутых судов, вдалеке от родителей, будешь Псов насыщать ты, и черви, киша, поедать тебя станут Голого. Сколько одежд, между тем, и приятных, и тонких, В доме лежит у тебя, приготовленных женской рукою! Все те одежды сожгу я теперь, их в огонь побросаю. Нет тебе пользы от них: лежать тебе в них не придется! Их в прославленье тебе я сожгу средь троян и троянок!" Так говорила, рыдая. Ей вторили воплями жены.
23
Так в Илионе они сокрушались священном. Ахейцы ж, После того как к судам подошли и к волнам Геллеспонта, По кораблям чернобоким рассеялись все остальные, Но мирмидонцам своим разойтись Ахиллес не позволил. С речью он обратился к товарищам войнолюбивым: "О мирмидонцы мои быстроконные, верные други! Однокопытных коней от ярма отпрягать мы не станем. Мы на конях, в колесницах, приблизимся к телу Патрокла, Чтобы оплакать его. Эта честь подобает умершим. После того же, как плачем губительным всласть мы упьемся, Коней своих отпряжем и там же все ужинать сядем". Подняли все они горестный вопль, Ахиллес его начал. Трижды Патроклов объехали труп на конях они быстрых, Плача: Фетида у них возбудила желание плакать. Слезы песок орошали, доспехи мужей орошали. Так тосковали они о вожде, возбудителе бегства. Громкий плач между ними зачал Ахиллес быстроногий, Милому другу на грудь положив мужегубные руки: "Радуйся, милый Патрокл, хотя бив жилищах Аида! Делаю все для тебя, что раньше тебе обещал я: Гектора труп притащив, собакам отдам его в пищу, Возле ж костра твоего зарежу двенадцать я пленных Трои прекрасных сынов, за убийство твое отомщая". Тут на Гектора он недостойное дело замыслил: В пыль его бросил на землю ничком перед ложем Патрокла. С плеч между тем мирмидонцы доспехи свои поснимали, Ярко блиставшие медью; коней распрягли громкоржущих; Пред кораблем Ахиллеса расселись толпою несметной. Он же устроил для них обильнейший пир похоронный. Много блестящих быков под железом, хрипя, извивалось, Резалось много и блеющих коз, и овец густорунных, Множество также большое гефестовым пламенем жарким Туш обжигалось свиных, лоснившихся салом блестящим. Всюду текла вкруг умершего кровь - хоть чашею черпай! Тут остальные цари повели Ахиллеса владыку К сыну Атрея, царю Агамемнону, пастырю войска, Только с трудом убедивши товарища гневное сердце. Тотчас, как в ставку пришли Агамемнона, сына Атрея, Вестникам звонкоголосым отдали они приказанье Медный поставить треног на огонь, - не удастся ль Пелида Уговорить, чтобы смыл себе с тела кровавые сгустки. Но Ахиллес наотрез отказался и клятвой поклялся: "Зевс мне свидетелем будь, высочайший в богах и сильнейший, - Не подобает купальной воды к голове мне приблизить Прежде, чем друга огню не предам, не насыплю могилы И не обрежу волос. Во второй уже раз не придется Скорбью такою скорбеть мне, пока средь живых нахожусь я. Нечего делать, сейчас подчинимся еде ненавистной, Завтра ж вели, повелитель мужей Агамемнон, с зарею Из лесу дров навозить и все приготовить другое, Что мертвецу подобает, сходящему в сумрак подземный. Пусть поскорее его уничтожит и скроет от взоров Неутомимый огонь, и люди возьмутся за дело". Слушали все со вниманьем Пелида и с ним согласились. Ужин поспешно собрали и тут же к нему приступили. Все пировали, и не было в равном пиру обделенных. После того как питьем и едой утолили желанье, Спать остальные вожди по ставкам своим разошлись. Но Ахиллес на песке неумолчно шумящего моря, Тяжко вздыхая, лежал, окруженный толпой мирмидонцев, В месте свободном, где волны плескались о берег песчаный. Там его сон охватил, разрешающий горести духа, Сладкий, глубокий: свои утомил он блестящие члены, Гектора яро гоня к Илиону, открытому ветрам. Вдруг пред Пелидом душа Патрокла злосчастного встала, Схожая с ним совершенно глазами прекрасными, ростом, Голосом; даже в одежду была она ту же одета. Над головой его стала и с речью к нему обратилась: "Спишь ты спокойно! Забыл обо мне, Ахиллес, ты и думать! Не был к живому ты так равнодушен, как к мертвому нынче! Похорони поскорей, чтоб вошел я в ворота Аида! Души, тени усталых, меня от ворот отгоняют И не хотят мне позволить в толпу их войти за рекою. Тщетно брожу вдоль широковоротного дома Аида. Грустно мне! Дай-ка мне руку! Раз тело мое вы сожжете, Уж никогда я сюда не приду из аидова дома. Больше с тобою, живые, не будем держать мы совета, Сидя вдали от друзей дорогих. Беспощадная Кера, Власти которой с рожденья подпал я, меня поглотила. Но и тебе суждено, Ахиллес, на бессмертных похожий, Гибель принять под высокой стеною богатых троянцев. Но я другое скажу и прошу тебя это исполнить: Невдалеке от своих, Ахиллес, положи мои кости, - Вместе, как в вашем дому я вместе с тобою и вырос. Мальчиком малым отец мой Менетий привез меня в дом ваш Из Опоента; убийство ужасное там совершил я: Амфидамантова сына в тот день я убил, - не нарочно, Только по глупости детской, затеяв с ним ссору за бабки. Там меня в дом к себе принял Пелей, знаменитый наездник, И воспитал, и назначил мне спутником быть тебе в битвах. Пусть же и кости обоих одна у нас урна скрывает С ручкой двойной, золотая, подарок тебе от Фетиды". Слово Патроклу в ответ сказал Ахиллес быстроногий: "О, для чего, голова дорогая, сюда ты явился И для чего так подробно мне все говоришь по порядку? Точно исполню я все и со всем соглашусь, что прикажешь. Но подойди же поближе! Обнимемся крепко друг с другом, Чтобы хотя не надолго упиться нам горестным плачем!" Так говоря, протянул он к товарищу милому руки, Но не схватил. Как дым, душа Менетида под землю С писком ушла. Ахиллес на песке поднялся, пораженный, Скорбно руками всплеснул и такое сказал себе слово: "Боги, так значит, какая-то есть и душа человека, В домах Аида, и призрак; но жизненной силы в них нету. Целую ночь напролет душа злополучного друга Передо мною стояла, рыдая и горько печалясь, Все говорила подробно, с ним схожая видом чудесно". Так он сказал, и у всех появилось желание плакать. В горестном плаче застала их всех розоперстая Эос Около тела. Меж тем повелитель мужей Агамемнон, Мулов собрав и людей из ставок, отдал приказанье Лес подвозить. Наблюденье над ними имел благородный Муж Мерион, товарищ отважного Идоменея. Двинулись в путь, захватив топоры дроворубные в руки, Взяли и крепких веревок. А спереди мулы шагали. Много и кверху, и книзу, и вправо, и влево ходили И добрались до долин богатой потоками Иды. Остроширокою медью рубить принялися поспешно Дубы с высокой листвой. И с треском великим деревья Падали. После того, разрубивши на части, ахейцы К мулам их прикрепляли. И, землю копытами роя, Мулы старались сквозь частый кустарник достигнуть равнины. Бревна и все дровосеки несли, ибо так приказал им Вождь Мерион, товарищ отважного Идоменея. Поочередно все бревна сложили на берег, где место Выбрал под холм погребальный Пелид для себя и Патрокла. После того как дрова они всюду кругом набросали, На землю все в ожиданье уселись толпой. Ахиллес же Войнолюбивым своим мирмидонцам отдал приказанье Медью блестящей одеться и коней запрячь в колесницы. Тотчас же все мирмидонцы вскочили, доспехи надели. На колесницы свои поднялись и бойцы, и возницы. Конные шли впереди, за конными - туча пехоты, А в середине несли товарищи тело Патрокла; Волосы тут же срезали себе и на тело бросали, Весь ими был он покрыт. Ахиллес же придерживал грустно Голову сзади; в Аид провожал он неробкого друга. Те же, дошедши до места, какое Пелид им назначил, Труп положили и бревна поспешно укладывать стали. Тут другое замыслил в уме Ахиллес быстроногий: Став в стороне от костра, он русые волосы срезал, С детства растимые им для бога речного Сперхея, На винночерное море взглянул и промолвил сердито: "Тщетно, Сперхей, обрекался, моляся тебе, мой родитель, Если назад ворочусь я в отчизну мою дорогую, Волосы срезать мои и тебе принести с гекатомбой: Нехолощеных баранов заклать пятьдесят, чтобы кровь их Пала в ключи на участке твоем с алтарем благовонным. Так тебя старец молил. Но не исполнил ты просьбы! Нынче же, раз не вернусь я уж в милую землю родную, Волосы дам унести я с собою Патроклу герою". Так он сказал и вложил товарищу милому в руки Кудри свои. И у всех появилось желание плакать. Скорбью объятых покинуло б их заходящее солнце, Не подойди Ахиллес к Агамемнону с речью такою: "Сын Атрея! Твои приказанья исполнят скорее Мужи ахейские. Плачем пора бы уж сердце насытить. Пусть от костра разойдутся. Скажи, чтоб готовили ужин. Мы же, которые более всех об умершем горюем, Сделаем все, что потребно. Вожди пусть останутся с нами". Только что это услышал владыка мужей Агамемнон, Тотчас народ отослал обратно к судам равнобоким. Те лишь остались, кто должен участвовать был в погребенье. Сруб они вывели в сотню ступней шириной и длиною, И на вершину его мертвеца положили, печалясь. Много и жирных овец, и тяжелых быков криворогих, Перед костром заколов, ободрали. И, срезавши жир с них, Тело Патрокла кругом обложил Ахиллес этим жиром От головы до ступней; на костер побросал он и туши. Там же расставил сосуды двуручные с маслом и медом, К ложу их прислонив. Четырех лошадей крепкошеих С силою бросил в костер, стеная глубоко и тяжко. Девять собак у стола Ахиллеса владыки кормилось; Двух из них заколол Ахиллес и туда же забросил; Также двенадцать отважных сынов благородных троянцев Острою медью зарезал, свершив нехорошее дело. Силе железной огня пастись на костре предоставил, И зарыдал, и товарища звать принялся дорогого: "Радуйся, милый Патрокл, хотя бив жилищах Аида! Делаю все для тебя, что раньше тебе обещал я! Целых двенадцать отважных сынов благородных троянцев Вместе с тобою, Менетиев сын, огонь пожирает. Гектора ж я не огню, а собакам отдам на съеденье!" Так грозил Ахиллес. Но Гектора псы не касались. Псов отгоняла от тела Зевесова дочь Афродита Денно и нощно, и труп амвросическим розовым маслом Мазала, чтоб Ахиллес, волоча, не уродовал тела. Черное облако Феб-Аполлон распростер над умершим С неба до самой земли и покрыл им такое пространство, Сколько мертвец занимал, чтоб от силы палящего солнца Раньше поры в сухожильях и членах не высохло тело. Не разгорался однако костер над умершим Патроклом. Тут придумал другое в уме Ахиллес быстроногий: Встав в стороне от костра, двум ветрам принес он молитву, - Ветру Борею и ветру Зефиру. Прекрасные жертвы Им обещал. И молил, возлиянья творя золотою Чашей, скорей прилететь, чтобы трупы на срубе сгорели И чтоб дрова запылали. Молитву Пелида услышав, Вестницей быстрой помчалась Ирида к божественным ветрам. Все они, в доме собравшись несущего бурю Зефира, Весело в нем пировали. На каменном стала пороге, К ним подбежавши, Ирида. Как только ее увидали, С места вскочили они, и к себе приглашал ее каждый. Сесть отказалась, однако, Ирида и так им сказала: "Не до сидения мне! Я спешу к океанским теченьям В край эфиопов, где вечно живущим богам гекатомбы Будут они приносить; и я пировать там хотела б. Шумного просит Зефира с Бореем Пелид быстроногий В стан прилететь аргивян, обещая прекрасные жертвы. Чтобы палящий огонь вы раздули в костре, на который Мертвый положен Патрокл; о нем все ахейцы горюют". Так сказав, удалилась Ирида. Они поднялися, С шумом ужасным помчались, гоня облака пред собою. Дуя неистово, моря достигли. От бури свистящей Вздыбились волны. Они прилетели в троянскую землю, В тлевший ударили сруб, и взвилося шумящее пламя. Ночь напролет они вместе на пламя костра налетали, Дуя со свистом. И ночь напролет Ахиллес быстроногий, Из золотого кратера двуручного черпая чашей, Землю вином поливал, и земля от вина увлажнялась. Звал при этом душу он Патрокла друга. Как горюет над сыном отец, его кости сжигая, - Тяжкое горе принесшим родителям смертью до брака, Так над другом Пелид горевал, его кости сжигая. Медленным шагом, глубоко вздыхая, костер обходил он. Уже взошел Зареносец, земле возвещая о свете, Следом в платье шафранном Заря распростерлась над морем. Начал костер догорать, и огонь наконец прекратился. Ветры взвились и домой обратно к себе устремились Морем фракийским; оно застонало, волнами бушуя. Прочь от костра отошел Ахиллес быстроногий, на землю Лег, изнуренный, и сладостный сон на него ниспустился. Все остальные толпою направились к сыну Атрея. Топот и шум подходящих Пелида от сна пробудили. Он приподнялся и сел и с такой обратился к ним речью: "Сын Атрея и все остальные вожди всеахейцев! Первым делом вином искрометным костер загасите Всюду, где сила огня сохранилась. Потом же давайте Кости Патрокла сберем, Менетьева славного сына, Их от других отобрав: отличить же совсем их нетрудно: В самой средине костра он лежал, остальные горели По сторонам далеко, - вперемежку и кони и люди. Кости, двойным окутавши жиром, в сосуд золотой мы Сложим, покамест и сам я в печальном Аиде не скроюсь. Слишком высокой могилы над ним я прошу вас не делать, - Так, приличный лишь холм! А потом уж его и широким Сделайте нам, и высоким, ахейцы, какие живыми После меня при судах многовеслых останетесь в стане". Так говорил он. И все подчинились Пелееву сыну. Первым делом костер загасили вином искрометным Всюду, где пламя ходило. Обрушился пепел глубокий. Белые кости собрав благодушного друга, сложили С плачем в сосуд золотой их, окутали жиром в два слоя, В ставку сосуд отнесли и тканью покрыли льняною. Круг для холма начертили, фундамент на нем заложили Окрест костра, и тотчас на фундамент насыпали землю. Холм насыпав могильный, пошли они прочь. Но на месте Всех удержал Ахиллес и, в круг усадив их широкий, Вынес призы с кораблей, - тазов и треножников много, Мулов доставил, коней быстроногих, быков крепколобых И с поясами красивыми жен, и седое железо. Прежде всего предложил он призы для наездников быстрых Женщину вывел, во всяких искусную женских работах, Также и в двадцать две меры треножник ушатый поставил, - Первому приз. Кобыла второму шестигодовая, Неукрощенная, в чреве своем носящая мула. Третьему приз - прекрасный котел, на огне не бывавший, Белый, блестящий еще, в четыре вместимостью меры; Два золотые таланта четвертому призом назначил. Пятому - медный двуручный сосуд, на огне не бывавший. После того поднялся и слово сказал аргивянам: "Сын Атрея и пышнопоножные мужи-ахейцы! Вот на арене награды лежат для наездников быстрых. Если бы в память другого сегодня мы тут состязались, Первый-то приз, уж, конечно, я б сам получил. Вам известно, Как мои лошади всех остальных быстротой превосходят, Ибо бессмертны они. Отцу моему их, Пелею, В дар Посейдаон привел, а родитель мой мне передал их. Но в состязанье ни я не вступаю, ни кони лихие. Громкого славой, какого возницу они потеряли, Доброго! Сколько он раз на гривы волнистые масло Нежное им поливал, водою их светлою вымыв! Свесивши гривы до самой земли, теперь неподвижно Кони стоят и скорбят, с печалью глубокою в сердце. Вы же, другие, готовьтесь вступить в состязание каждый, Кто в своих лошадях и в своей колеснице уверен". Так сказал Ахиллес, и наездники быстрые встали. Выступил первый меж всеми Евмел, мужей повелитель, На свет рожденный Адметом, в ристаниях конных искусный. Следом за ним поднялся Тидеид Диомед многомощный; Тросовых коней подвел под ярмо он, в бою у Энея Отнятых некогда; сам же Эней был спасен Аполлоном. После того поднялся и Атрид Менелай русокудрый, Богорожденный. Подвел под ярмо он коней быстроногих, Агамемнонову Эфу с его, Менелая, Подаргом. Анхизиад Ехепол подарил Агамемнону Эфу, Чтоб не итти с ним под Трою, открытую ветрам, остаться Дома и в радости жизнь проводить: большое богатство Дал ему Зевс; а жил Ехепол в Сикионе пространном. Эту кобылу запряг Менелай; рвалась она к бегу. Следом запряг молодой Антилох лошадей густогривых, - Сын блестящий Нелида, высокого духом владыки Нестора старца. В Пилосе рожденные быстрые кони Были в его колеснице. И Нестор старик, подошедши, Начал советы давать без того уж разумному сыну: "Молод еще, Антилох, ты, но боги тебя возлюбили, - Зевс с Посейдоном, и всяким тебя обучили приемам В конской езде. Чрезмерно тебя наставлять мне не нужно. Мастер ты сам вкруг столба заворачивать коней. Но в беге Медленны лошади наши. Боюсь, чтоб беды не случилось. Кони противников легче. Но сами они ни на сколько Лучше тебя самого иль умней поступить не сумеют. Значит, мой друг, постарайся, вложи себе в сердце сноровку Всякого рода, чтоб лучших призов у тебя не отняли. В деле своем лесоруб не силой берет, а сноровкой; Той же сноровкой ведет по волнам винночерного моря Кормчий свой легкий корабль, бросаемый в стороны ветром; Той же сноровкой и в гонках один побеждает другого. Слишком иной положась на свою колесницу и коней, Без толку кругом широким мотается влево и вправо, По полю кони несутся без цели, он ими не правит. Тот же, кто в деле хитер, даже худшими правя конями, Глаз со столба не спускает и близко его огибает, Знает, когда натянуть ременные крепкие вожжи, Держит уверенно их, следя за передним возницей. Цель я точно тебе укажу, и ее ты запомнишь: Вон поднимается высохший ствол там, в сажень маховую, Дуба либо сосны; не сгнил он еще под дождями. Справа и слева ствола два высятся белые камня На повороте дороги; кругом же все поле свободно. Мужа ли это могила, умершего в давнее время? Или и прежде когда-то стоял уж там столб поворотный? Нынче его для бегов Ахиллес быстроногий наметил. Близко примчавшись к столбу, на бегу заворачивай коней, Сам же покрепче держись в колеснице красиво сплетенной. Влево слегка наклонись, а коня, что под правой рукою, Криком гони и бичом, совершенно ослабивши вожжи. Левый же конь твой пускай мимо цели проносится близко, Чтобы казалося, будто по самой поверхности цели Ось колеса прочертила. А камень задеть опасайся: Так изувечить нетрудно коней и разбить колесницу; Этим ты радость доставишь другим, а себе поношенье. Будь же поэтому, друг, рассудителен, будь осторожен! Если же в беге своем обогнешь ты уж столб поворотный, Нет никого, кто тогда бы тебя обогнал иль настиг бы, Если б хоть сам за тобою божественный мчался Арион, Конь быстроногий Адраста, от вечных богов происшедший, Или троянские кони властителя Лаомедонта". Так сказал и на место уселся рожденный Нелеем Нестор, подробно во всем наставивши милого сына. Пятым вождь Мерион снарядил лошадей густогривых. На колесницы взошли и жребии в шлем побросали. Сын Пелеев встряхнул. Антилоху выскочил первый Жребий, Нелееву сыну; а следом - владыке Евмелу; Третий достался царю Менелаю, Атрееву сыну; После него Мериону досталося гнать. А последний Жребий первейшему выпал наезднику, сыну Тидея. Стали все в ряд. Указал им вдали, на равнине свободной, Знак поворотный Пелид. Посадил наблюдателем там он Феникса, равного богу, отцовского старого друга, Чтобы заезды он помнил и правду потом сообщил бы. Те одновременно все на коней замахнулись бичами, Сильно вожжами хлестнули и голосом крикнули грозным. Быстро ринулись кони вперед по широкой равнине Прочь от ахейских судов. Под копытами их поднималась Пыль и стояла под грудью, подобно туману иль вихрю; Гривы густые коней развевались с дыханием ветра; То многоплодной земли на бегу колесницы касались, То высоко подлетали на воздух. Возницы конями Правили стоя. В груди колотилось безудержно сердце Жаждой победы. И криком возницы коней ободряли, Каждый своих. И, пыля, летели они по равнине. Но лишь когда к окончанию бег приходил и обратно К морю помчались они, начало проявляться искусство Каждого. Кони тотчас же наддали. И вынеслись быстро Перед другими вперед кобылицы лихие Евмела. Тросовы следом за ними неслись жеребцы Диомеда, - Очень за этими близко бежали, совсем недалеко, Так что, казалось, хотели вскочить в колесницу к Евмелу, Спину и шею ему согревали горячим дыханьем И, положив на него свои головы, сзади летели. Тут бы его перегнал он иль спорною сделал победу, Если бы Феб-Аполлон не гневился на сына Тидея: Вышиб мгновенно блистающий бич он из рук Диомеда. Брызнули слезы из глаз у того от досады; он видел, Как от него уходили все дальше евмеловы кони, Кони ж его без бича отставали все больше и больше. Но от Афины не скрылось, какие подстраивал козни Феб Диомеду. Она устремилась за пастырем войска, Бич ему подала и коням его силу вдохнула. В гневе помчалась потом за Адметовым сыном в погоню И над конями его сломала ярмо; от дороги В сторону бросились кони, а дышло на землю упало. Сам же Евмел с колесницы стремглав к колесу покатился, До крови локти себе исцарапал, и губы, и ноздри, Лоб над бровями жестоко расшиб. От удара о землю Слезы из глаз покатились, и голос цветущий пресекся. Мимо промчался Тидид на конях своих однокопытных И далеко впереди остальных очутился. Афина Силу вдохнула коням и славу ему ниспослала. Вслед за Тидидом Атрид Менелай проскакал русокудрый. А Несторид Антилох на коней отцовских прикрикнул: "Эй, шевелитесь и вы! Неситесь как можно быстрее! Я не прошу, чтобы вы в состязанье вступали вон с теми: Коням Тидеева сына отважного нынче Афина Скорость лихую вдохнула, и славу ему посылает. Нет, догоните лишь коней Атрида, от них не отстаньте! Быстро вперед! Берегитесь, чтоб вас не покрыла позором Эфа, кобыла! Зачем, дорогие, вы так отстаете! Вот что скажу вам обоим, и это исполнено будет: Больше забот о себе от Нестора, пастыря войска, Дома не ждите, - тотчас он вас острою медью зарежет, Если по лености вашей мы худшей добьемся награды. Ну же, спешите! Летите вдогонку, как можно скорее! Сам же на хитрость такую пущусь: где дорога поуже, Там постараюсь я съехаться с ним. От меня не уйдет он!" Так он сказал, и они, испугавшись хозяйского крика, Малое время бежали быстрее. Но вскоре суженье На углубленном пути увидал Антилох боестойкий. Рытвина это была, где зимние воды, скопившись, Часть дороги размыли и место кругом углубили. Тут удержал Менелай колесницу, боясь столкновенья. Сбоку погнал Антилох лошадей своих однокопытных, Мимо дороги, и так, своротивши слегка, подгонял их. Тут Антилоху в испуге сказал Менелай русокудрый: "Как, Антилох, неразумно ты правишь! Сдержи колесницу! Видишь, дорога узка! Обгоняй уж потом, на просторе! Здесь колесницы столкнутся, и будет беда нам обоим!" Так говорил Менелай. Антилох, притворясь, что не слышит, Шибче погнал лошадей, коля их бодцом непрерывно. Сколько с размаху запущенный диск пролетает, который Юноша бросил, чтоб силу свою испытать молодую, Столько пространства неслись они рядом. Но вскоре отстали Кони Атрида. Он гнать перестал их по собственной воле, В страхе, чтоб лошади вдруг не столкнулись на узкой дороге, Не опрокинули б их колесниц, красиво сплетенных, Сами ж они бы не грохнулись в пыль, добиваясь победы. В негодованье ему закричал Менелай русокудрый: "Кто-нибудь есть ли зловредней тебя, Антилох, середь смертных? Что ж, проезжай! А считался и ты меж ахейцев разумным! Приза без клятвы тебе получить все равно не придется!" Так произнесши, к коням Менелай обратился и крикнул: "Не отставать у меня, не печалиться сердцем смущенным! Много скорее колени и ноги коней тех устанут, Нежели ваши: давно уже молодость их миновала!" Так он сказал, и они, испугавшись хозяйского крика, Шибче рванулись вперед и близко от тех очутились. Сидя в собранье, за бегом коней аргивяне следили. По полю, пыль поднимая, стремительно лошади мчались. Идоменей, предводитель критян, заприметил их первый. Он на вышке сидел отдельно от прочих в собранье. Голос того, кто коней понукал, - хоть и был он далеко, - Сразу узнал он; узнал и коня впереди по особым Признакам: конь был гнедой, но на лбу у него, в середине, Белое, круглое, словно луна, пятно выделялось. На ноги он поднялся и слово сказал аргивянам: "О дорогие друзья, вожди и советники войска! Я ль там один различаю коней, или также и все вы? Кажется мне, впереди уж какие-то кони другие! Кажется, что и возница не тот! Кобылицы Евмела Чем-то задержаны в поле. А мчались они перед всеми. Ясно я видел, что столб они прежде других обогнули, Но не могу их теперь увидать, и напрасно блуждают Взоры мои по пространству широкой троянской равнины. Может быть, вожжи из рук у него убежали, не смог он Ловко коней удержать у столба, повернув неудачно, Выпал, наверно, и сам, и свою поломал колесницу, А кобылицы взбесились и прочь от него ускакали. Встаньте, однако, и вы, поглядите и сами; не в силах Я хорошо различить; но кажется мне, перед нами Муж, этолиец рожденьем, отважный правитель аргосцев, Сын конеборца Тидея, герой Диомед многомощный ". Грубо быстрый Аякс Оилид возразил Девкалиду: "Идоменей, не болтай раньше времени! Те ж кобылицы Резвые скачут вдали по широкой троянской равнине. Ты не настолько уж молод годами средь прочих ахейцев, И не настолько уж зорко глаза с головы твоей смотрят! Вечно болтаешь ты зря! Не годится тебе это делать! Брось болтать! И получше тебя здесь присутствуют люди! Кони все те ж впереди, которые были и раньше, - Кони Евмела, и сам он с вожжами стоит в колеснице". Вспыхнувши гневом, ответил Аяксу критян предводитель "В ссорах ты первый герой, злоречивый Аякс, в остальном же Много другим уступаешь ахейцам, и нравом ты злобен. Ну-ка, давай об заклад на котел иль треножник побьемся, Выберем оба судьей Агамемнона, сына Атрея. Мне проигравши заклад, узнаешь, какие там кони". Так сказал он. И быстрый Аякс поднялся Оилеев, В гневе собравшись ответить ему оскорбительным словом. Много и дальше пошла б между ними обоими ссора, Если бы, сам Ахиллес не поднялся и так не сказал бы: "Идоменей и Аякс! Перестаньте друг друга позорить Тяжкими, злыми словами! Пристойно ли вам это делать? Сами бы вы осудили другого, кто так поступал бы. Сядьте спокойно на место свое, за конями следите. Скоро примчатся возницы сюда, добиваясь победы, Сами тогда без большого труда вы узнаете каждый Коней, - какие идут впереди, и какие - вторыми". Так он сказал. Диомед в это время уж близко примчался. Он наотмашь коней бичевал непрерывно. Они же Быстро мчались к судам, высоко над землей расстилаясь. Пыль все время хлестала вознице в лицо из-под ног их. Золотом, оловом ярко сверкая, его колесница Быстро вослед за конями неслась быстроногими. Сзади Лишь незначительный след за собой оставляли колеса В тонкой пыли, - до того они быстро летели дорогой. Остановил их возница в средине собранья ахейцев. Пот в изобилии падал на землю с груди их и шеи. Сам Диомед с колесницы блистающей спрыгнул на землю, Бич свой к ярму прислонил. А Сфенел много мощный, немедля, Первую принял награду. Товарищам гордым велел он Женщину в ставку отвесть Диомеда, треножник ушатый Также туда отнести. И стал распрягать колесницу. Вслед за Тидидом пригнал Антилох лошадей густогривых, Не быстротой обогнав Менелая, а хитрой уловкой. Но и при этом отстал Менелай лишь совсем не на много, На расстоянье таком, какое коня отделяет От колеса, когда он хозяина мчит в колеснице Полем; концы от волос хвоста его трогают обод; Близко следом за ним бежит колесо. Промежуток Самый меж ними ничтожный. А мчится он по полю долго. На расстоянье таком же скакал Менелай русокудрый За Антилохом. Вначале на брошенный диск приотстал он. Вскоре, однако, догнал. Наддала пышногривая Эфа, Конь Агамемнона быстрый, - скорей побежала, чем прежде. Если бы дальше еще состязание их продолжалось, То обогнал бы Атрид и победы не сделал бы спорной. Вождь Мерион, товарищ блистательный Идоменея, Сколько копье пролетает, настолько отстал от Атрида. На ноги медленны были его густогривые кони, Был он и сам в состязаниях конских намного слабее. Сын же Адмета явился последним, свою колесницу Вслед за собою катя и гоня кобылиц пред собою. Жалость взяла Ахиллеса, как только его он увидел. Стал он среди аргивян и слова окрыленные молвил: "Первый наездник последним пригнал лошадей своих быстрых! Все же давайте по правде присудим вторую награду Сыну Адмета. А первую пусть Диомед получает". Так он сказал. И ахейцы одобрили, что предложил он. Дал бы Евмелу коня Ахиллес с одобренья ахейцев, Если б отважного Нестора сын, Антилох, оскорбленный, Встав, не сказал Ахиллесу царю справедливого слова: "О Ахиллес! Ты жестоко обидишь меня, коль исполнишь Слово твое! У меня ты награду мою отнимаешь, Так рассудив, что беда от коней с колесницей случилась, Сам же он - славный наездник. Однако зачем же бессмертным Он не молился? Тогда бы он к цели не прибыл последним! Если его ты жалеешь и мил он тебе, то ведь много Золота в ставке твоей, и меди, а также не мало Однокопытных коней у тебя, и овец, и невольниц. Что-нибудь выбрав, его одари хоть и большей наградой После, иль даже теперь, чтоб тебя похвалили ахейцы. Этой же я не отдам! А кто из ахейцев желает, Пусть попытается, пусть в рукопашную вступит со мною!" Так он сказал. Улыбнулся в ответ Ахиллес быстроногий, На Антилоха любуясь: товарищ он был ему милый. И, отвечая ему, слова окрыленные молвил: "Раз от меня, Антилох, ты требуешь, чтобы другое Что-нибудь дал я Евмелу, охотно я это исполню. Дам ему панцырь, который отнял я у Астеропея, Медный, по краю кругом обложенный оловом светлым. Многого будет достоин подарок блистательный этот". Автомедонту велел он, товарищу милому, тотчас Панцырь прекрасный из ставки принесть. И пошел, и принес он. В руки Евмелу вложил. И тот его с радостью принял. Встал тогда Менелай пред собраньем, печалуясь сердцем: На Антилоха он очень сердился. Глашатай немедля Жезл ему в руки вложил и отдал приказанье замолкнуть Всем аргивянам. И выступил муж богоравный и молвил: "Раньше разумен ты был, Антилох! И что же ты сделал? Ты опозорил искусство мое, лошадей задержал мне, Бросил своих наперед, хоть на много моих они хуже. К вам обращаюсь, вожди и советники войска ахейцев! Ни одному не мирволя, вы нас рассудите по правде, Чтобы никто из ахейцев сказать обо мне не решился: "Только обманом сумел одолеть Менелай Антилоха! Вот он уводит коня, между тем его кони на много Хуже, и только он сам и силой и властью повыше!" Дайте-ка, впрочем, я сам рассужу. И со мной согласится Всякий, надеюсь, данаец: мой приговор правилен будет. Ну-ка, питомец богов, подойди, Антилох! Пред конями И колесницею стань, как обычай велит нам, и в руки Бич свой гибкий возьми, которым коней погонял ты, И, прикоснувшись к коням, поклянись Посейдоном владыкой, Что не с намереньем хитрым мою задержал колесницу". И Менелаю в ответ Антилох рассудительный молвил: "Сердце свое успокой! Тебя я на много моложе, Ты же, владыка Атрид, и годами и доблестью выше. Знаешь и сам, как легко молодежь зарываться способна. Ум молодой опрометчив, его рассуждение слабо. Гнев укроти свой! Коня же, которого в приз получил я, Сам я тебе отдаю. И если б чего еще больше Из дому ты от меня получить захотел, то немедля Все б я отдать предпочел, чем навек у тебя, сын Атрея, Выпасть из сердца и стать нечестивцем в глазах у бессмертных". Так сказал и, подведши коня, передал Менелаю Нестора храброго сын. И радость взяла Менелая, - Радость такая, какую роса доставляет колосьям Нивы, зеленой еще, когда защетинится пашня. Так же и духом твоим, Менелай, овладело веселье. Громко Атрид Антилоху слова окрыленные молвил: "Гнев со своей стороны я теперь, Антилох, прекращаю. Молодость ум победила сегодня в тебе; но обычно Ты никогда не бывал легкомысленным иль неразумным. Остерегайся впредь, дорогой мой, обманывать лучших! Всякий другой из ахейцев не скоро меня убедил бы. Ты же не мало трудов перенес и не мало страданий Из-за меня, - и ты, и отважный отец твой, и брат твой. Просьбу твою я исполню, а также коня, хоть и мой он, Я уступаю тебе, Антилох, чтобы знали и эти, Что никогда не бываю я духом суров и надменен". Так он сказал и коня вознице его Ноемону Отдал отвесть. А себе котел сверкающий взял он, Вождь Мерион, пришедший четвертым, унес два таланта Золотом. Пятый же приз, - двоеручный сосуд, - оставался Неприсужденным. Его Ахиллес, чрез собранье прошедши, Нестору отдал Нелиду, и стал перед ним, и промолвил: "На! И пускай тебе, старец, останется этот подарок В память о тризне над телом Патрокла. Его средь ахейцев Ты не увидишь уже! Даю тебе приз этот просто, Без состязаний: в кулачный не вступишь ты бой, и бороться Также не станешь, копья не возьмешься бросать, и ногами Не побежишь: уж тяжелая старость тебя утесняет". Так он сказал и вложил ему в руки. И с радостью принял Нестор подарок и слово ему окрыленное молвил: "Все, что, мой сын, говоришь, говоришь ты вполне справедливо. Члены мои ослабели, и ноги мои уж нетверды, Руки с обеих сторон в плечах уж не ходят свободно. О, если б силой и юностью цвел я такой же, какою Цвел я, когда хоронили епейцы в Бупрасии тело Амаринкея владыки, и дети царя учредили В память его состязанья! Никто там со мной не сравнялся Из этолийцев бесстрашных, пилосцев самих иль епейцев. На кулаках я побил Клитомеда, Енопова сына; Вышел Анкай из Плеврона бороться - его поборол я; В беге был славен Ификл - его обогнал я ногами; Также копьем перебросил двоих - Полидора с Филеем; Акторионы одни лишь меня на конях обогнали. Верх они взяли числом, на мои раздражившись победы, Так как крупнейшие там на арене призы оставались. Было их двое; один непрерывно лишь правил конями, - Только правил конями, другой же бичом подгонял их. Был я когда-то таким. Теперь же пусть этого ищет, Кто помоложе. А мне многотрудной пора подчиниться Старости; время прошло, как и сам я блистал средь героев. Но продолжай, Ахиллес, состязаньями чествовать друга. Дар же я твой принимаю охотно и радуюсь сердцем, Что обо мне не забыл и любовь ты мою к тебе помнишь, Что подобающей честью меня ты почтил средь ахейцев. Пусть тебе боги за это окажут желанную милость!" Выслушав всю до конца хвалебную речь Нелеида, К месту пошел своему Ахиллес через толпы ахейцев. Тут же призы за кулачный мучительный бой предложил он. Выведя в круг, привязал шестилетнего крепкого мула; Не был еще он объезжен и легок для выездки не был. Для побежденного ж он двоеручную выставил чашу. После того поднялся и слово сказал аргивянам: "Сын Атрея и пышнопоножные мужи ахейцы! Двух приглашаем за это сразиться мужей наилучших, Тех, кто в кулачном бою наиболе искусен. Кому же Даст Дальновержец победу, с чем все согласятся ахейцы, Тот пусть возьмет и к себе уведет крепконогого мула. Эту ж двуручную чашу с собой унесет побежденный". Так он сказал. Поднялся человек, и огромный, и сильный, Сын Панопея Епей, в бою кулачном искусный. Крепкого мула рукой ухватил он и громко воскликнул: "Эй, подходи, кто желает с двуручною чашей вернуться! Мула ж не думаю я, чтоб увел кто другой из ахейцев, Верх надо мной одержав: кулачный боец я первейший! Иль не довольно, что в битвах другим уступлю я? Что делать! Знать превосходно нельзя одинаково всякое дело. Вот что я вам тут скажу, и это исполнено будет: Кости его раздроблю и тело в клочки разорву я! Эй, собирайтесь сюда, похоронщики! Ждите, покуда Не укрощу я рукою его, чтоб унесть его с поля!" Так он сказал. В глубочайшем молчанье сидели ахейцы. Встал лишь один Евриал, с богами бессмертными схожий, Сын Мекистея, владыки народов Талаионида. Некогда в Фивы пришел он, где шли погребальные игры В память о павшем Эдипе, и всех победил там кадмейцев. Славный копьем Тидеид Диомед снаряжал его к бою, Дружеским словом бодря и сердечно желая победы. Прежде всего повязал ему пояс, потом ему в руки Крепкие подал ремни из кожи быка лугового. На середину собранья бойцы, подпоясавшись, вышли, Подняли разом один на другого могучие руки, Сшиблись, и в быстрых размахах тяжелые руки смешались. Треск челюстей раздавался ужасный; струился обильный Пот из их тел. Евриал для удара высматривал место, - Вдруг Епей налетел, кулаком его в щеку ударил. Не устоял Евриал, подломились блестящие члены. Как из морской прибережной травы с налетевшим Бореем Прыгает рыба и снова волной покрывается черной, - Прыгнул и тот от удара. Его поддержал, подхвативши, Великодушный Епей. И друзья, окружив Евриала, С поля его повели, по земле волочащего ноги; Кровь он выплевывал ртом, голова запрокинулась набок. В полном бесчувствье его меж своими они посадили, Сами ж пошли и, как приз, получили двуручную чашу. Третьи призы Ахиллес после этого вынес, данайцам Их показавши, - призы за борьбу, сопряженную с мукой. Первый приз - треножник большой для огня. Тот треножник Между собою ахейцы в двенадцать быков оценили. Для побежденного мужа он женщину вывел, в работах Многих искусную; эту в четыре быка оценили. После того поднялся он и слово сказал аргивянам: "Встаньте, кто также и эту награду оспаривать хочет!" Так он сказал, и Аякс поднялся, Теламоний великий, Встал и герой Одиссей многоумный, на выдумки хитрый. На середину собранья они, подпоясавшись, вышли И, наклонившись, руками могучими крепко схватились, Словно стропила, которыми дом завершает высокий Плотник искусный, чтоб мог он противиться ярости ветра, Дерзостно крепкие руки сжимали широкие спины, Спины трещали, и влажным тела заливалися потом; Частые полосы вздулись кроваво-багрового цвета И на плечах и на ребрах. Они же упорно боролись, Чтобы как приз получить тот треножник искусной работы. Наземь никак Одиссей не мог опрокинуть Аякса; Также не мог и Аякс с одиссеевой справиться силой. Это вконец надоело красивопоножным ахейцам. И обратился тогда к Одиссею Аякс Теламоний: "Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многоумный! Ты поднимай или я подниму! Остальное - от Зевса!" Так он сказал и поднял. Одиссей же о хитрости помнил: Пяткой ударил его под коленку и члены расслабил; Навзничь Аякс повалился; на грудь Одиссей ему следом Также упал. С удивленьем народ наблюдал и дивился. После пытался Аякса поднять Одиссей многостойкий, Но лишь немного с земли его сдвинул, однако не поднял; Дал Аяксу подножку, и на землю рухнули оба Рядом один близ другого, и пылью тела осквернили. Мигом вскочили. Ив третий бы раз они снова схватились, Если б сам Ахиллес не поднялся и их не сдержал бы: "Будет уж вам напирать один на другого! Не мучьтесь! Вам победа обоим. И, равные взявши награды, С поля сойдите. Пускай состязаются также другие". Так он сказал, и словам Ахиллеса они подчинились, С поля сошли и, очистясь от пыли, надели хитоны. Новые вынес призы Ахиллес - к состязаньям на скорость. Из серебра превосходный кратер для вина, шестимерный, Все кратеры на свете своей красотой побеждавший, Так как сработан он был мастерами Сидона чудесно. Морем туманным кратер повезли финикийские мужи, В гавани стали лемносской и в дар его дали Фоанту. Сын же Язона Евней кратер тот герою Патроклу Отдал, как выкуп за сына Приама царя, Ликаона. Выставил также и этот кратер Ахиллес быстроногий Призом тому, кто по скорости ног окажется первым. Призом вторым был объявлен им бык, огромный и жирный; Золота полуталант он последней назначил наградой. После того поднялся и слово сказал аргивянам: "Встаньте, кто также и эту награду оспаривать хочет!" Так сказал Ахиллес. И Аякс поднялся Оилеев, Встал Одиссей многоумный, потом Антилох отозвался, Несторов сын: молодых он всех побеждал быстротою. Стали все в ряд. Указал им предел Ахиллес быстроногий. Бег с черты начался. Тотчас впереди оказался Сын Оилеев Аякс; за ним Одиссей устремился Близко совсем, как близко к груди прижимает ткачиха Цевку, руками ее притянувши, когда сквозь основу С нитью челнок пропускает и близко к груди ее держит. Так же близко бежал Одиссей за Аяксом, все время В след его раньше, чем пыль поднималась, ногой попадая. Быстро бежал Одиссей богоравный, дыша непрерывно Над головою Аякса. Кричали кругом аргивяне, Видя, как рвется он к цели, и к бегу его подбодряли. Но уж когда к окончанию бег приходил, обратился В сердце с горячей мольбой Одиссей к совоокой Афине: "Слух преклони, о богиня, явись мне помощницей в беге!" Так говорил он, молясь. И его услыхала Афина, Сделала легкими члены - и ноги, и руки над ними. Уж добегали они, уж была недалеко награда; Вдруг на бегу поскользнулся Аякс - повредила Афина! - В влажный помет наступил от быков он протяжно мычавших Быстрым Пелеевым сыном зарезанных в память Патрокла. Ноздри и рот у Аякса наполнились калом бычачьим. Чашу проворно схватил и унес Одиссей многостойкий, Первым пришедший. Быка же Аякс получил Оилеев. Стал он, держа за рога быка полевого руками, Кал отплевывал ртом и сказал, обратясь к аргивянам: "Просто беда! Повредила мне hoi?h богиня, что вечно Близ Одиссея стоит, словно мать, и ему помогает!" Так говорил он. И весело все засмеялись ахейцы. Несторов сын Антилох последнюю принял награду И, улыбаясь, такие слова произнес к аргивянам: "Сами, друзья дорогие, вы знаете то, что скажу я. Боги у нас и теперь почитают старейших годами. Старше меня лишь не на много Аякс, Одиссей же, - Этот прежней породы, из прежде родившихся смертных. Он совсем старик, говорят, недозрелый, и трудно ахейцам С ним состязаться ногами по скорости, кроме Пелида". Так он сказал во хвалу быстроногому сыну Пелея. Тот, ему отвечая словами, на это промолвил: "Ненагражденной твоя похвала не останется, друг мой! Золота полуталант вручаю тебе я в придачу" - Дар он вручил Антилоху, и тот его с радостью принял. Вынес потом Ахиллес Пелид длиннотенную пику И пред собраньем ее положил со щитом и со шлемом, - Весь Сарпедонов доспех, Патроклом захваченный в битве. После того поднялся и слово сказал аргивянам: "Двух приглашаем храбрейших мужей вот за это сразиться. В крепких доспехах своих и с медью, пронзающей тело, Пусть пред народом искусство друг друга в бою испытают. Кто прекрасного тела противника первый коснется, Внутренность кто его тронет сквозь черную кровь и доспехи, Дам я тому этот меч среброгвоздный прекрасный фракийский, Отнятый мною в бою у могучего Астеропея. А Сарпедона доспехи пусть они меж собою поделят. Мы ж в нашей ставке прекраснейший пир зададим им обоим". Так объявил он. Аякс поднялся, Теламоний великий, Следом за ним поднялся и Тидид, Диомед многомощный. После того как в толпе средь своих они к бою оделись, Оба сошлись в середине, пылая желаньем сразиться, Грозно сверкая глазами. Охватывал ужас ахейцев. После того как, идя друг на друга, сошлись они близко, Трижды бросались один на другого и трижды сшибались. Круглый щит Диомеда Аякс проколол своей пикой, Но не достиг его тела: сдержал за щитом ее панцырь. А Диомед над огромным щитом Теламонова сына Шее все время его угрожал острием своей пики. Тут, за Аякса боясь, закричали ахейцы, чтоб оба Бой прекратили, а приз чтобы был поделен между ними. Меч огромный, однако, герой передал Диомеду Вместе с ножнами и вместе с ремнем вырезным перевесным. Выложил после он круг из железа, недавно отлитый. Прежде метала его Гетиона великая сила, Но умертвил Гетиона царя Ахиллес быстроногий И на судах этот круг с остальною добычею вывез. С места встал Ахиллес и слово сказал аргивянам: "Встаньте теперь, кто и эту награду оспаривать хочет. Если бы тучные нивы его и далеко лежали, - В пять круговратных годов не истратит никак он железа Этого: если пастух у него или пахарь нуждаться Будут в железе, - не в город пойдут, а получат и дома". Так объявил Ахиллес. И встал Полипет боестойкий, Встала великая мощь Леонтея, подобного богу, Встали Аякс Теламоний с божественным мужем Епеем. Стали один за другим. И первым Епей тот железный Диск ухватил, закружил и швырнул. Засмеялись ахейцы. Бросил вторым этот диск Леонтей, Аресова отрасль. Третьим великий Аякс рукою швырнул многомощной, Сын Теламона, и метки других далеко перебросил. Диск после этого поднял рукой Полипет боестойкий. Так далеко, как пастух запускает свой посох с размаха, И, закрутившись, чрез стадо коровье проносится посох, - Так далеко перекинул за круг он. И все закричали. Встали тотчас же друзья Полипета могучего, взяли Приз Ахиллеса царя и к судам понесли его быстрым. Для состязаний из лука он синее вынес железо: Десять двойных топоров и десять простых положил он. После того корабля черноносого мачту поставил В желтом песке вдалеке и робкого голубя к мачте За ногу тонким шнурком привязал и стрелять приказал им В голубя. "Кто попадет стрелой своей в робкую птицу, Десять получит двойных топоров и домой унесет их. Кто же в шнурок попадет, а по птице самой промахнется, Этот, как худший стрелок, топоры лишь простые получит". Сила властителя Тевкра тотчас на призыв этот встала, Встал Мерион, товарищ блистательный Идоменея. Жребии взяли, и в медный их бросили шлем, и встряхнули. Первая очередь Тевкру досталась. Могучей рукою Тотчас стрелу он пустил, но владыке не дал обещанья Из первородных ягнят принести гекатомбную жертву, В птицу Тевкр не попал. Отказал Аполлон ему в этом. Только в шнурок он попал возле ножки привязанной птицы И целиком перерезал шнурок заостренной стрелою. К небу немедленно голубь взвился, а шнурок ослабевший Вяло к земле заскользил. И шум поднялся средь ахейцев. Быстро тогда Мерион из руки его лук изогнутый Вырвал; стрелу наготове держал он, как Тевкр еще целил. Дал он тотчас же обет метателю стрел Аполлону Из первородных ягнят принести гекатомбную жертву. Под облаками высоко завидел он робкую птицу. В небе кружилась она. Ее под крыло поразил он, В бок, и стрела, сквозь нее пролетевши, обратно упала, В землю вонзившись у ног Мериона. А раненный голубь С неба спустился на мачту судна черноносого, шейку Свесил бессильно; и крылья густые, захлопав, поникли. Вылетел дух его быстрый из членов, а сам он далеко От Мериона упал. Народ изумленный дивился. Десять двойных топоров получил Мерион как награду, Тевкр же простые понес топоры к кораблям изогнутым. Вынес потом Ахиллес копье и в огне не бывавший Медный котел, ценою в быка, расцвеченный цветами, И положил на арену. И встали метатели копий: Встал Атреид, пространно-властительный царь Агамемнон, Встал Мерион, товарищ блистательный Идоменея. Остановился меж них Ахиллес быстроногий и молвил: "Сын Атрея, мы знаем, насколько ты всех превосходишь, Выше насколько и силой, и ловкостью в копьеметанье. Эту награду прими от меня и с наградой отправься К полым своим кораблям. А копье мы дадим Мериону, Если ты с этим согласен. А я - я так предложил бы". С ним согласился вполне повелитель мужей Агамемнон. Медную пику вручил Ахиллес Мериону. Атрид же Ценный свой дар передал Талфибию-вестнику в руки.
24
Кончились игры. Народы ахейские все расходились - Каждый к быстрым своим кораблям, вкусить собираясь Пищи вечерней и сладкого сна. Но Пелид быстроногий Плакал, о друге своем вспоминая. Не брал его вовсе Всех покоряющий сон. На своей он метался постели, Полный тоски, вспоминал и мужество друга, и силу, Сколько вместе они пережили и сколько страдали В битвах тяжелых с врагом и в волнах разъяренного моря. Все это он вспоминал, проливая обильные слезы. То в постели лежал на боку, то растянется навзничь, Кверху лицом, то ничком повернется. Вставал он с постели, Берегом моря, тоскуя, бродил. Заря занималась Перед глазами его, озаряя и берег, и море. Быстро тогда он впрягал в колесницу коней легконогих, Сзади привязывал Гекторов труп и влачил его трижды На колеснице блестящей своей вкруг могилы Патрокла. В ставку потом уходил отдыхать и ничком распростертым Тело на пыльной земле оставлял. Но от всех повреждений Труп охранял Аполлон, сожалея всем сердцем о муже, Даже умершем. Всего прикрывал золотой он эгидой, Чтоб Ахиллес, волоча по земле, не уродовал тела. Так над божественным Гектором в гневе своем он ругался. Жалость объяла блаженных бессмертных, на это глядевших. Стали Гермеса они убеждать, чтобы тело похитил. Все одобряли такое решенье, но только не Гера, Не совоокая дева, не бог Посейдон земледержец. Им, как и прежде, была ненавистна священная Троя, Старец Приам и народ за вину Александра, который Горько обидел богинь, явившихся в дом его сельский, Ту предпочтя, что его одарила погибельной страстью. После того как зарею двенадцатой небо зажглося, С речью такою к бессмертным богам Аполлон обратился: "Боги жестокие, боги губители! Гектор не вам ли Бедра не раз сожигал от быков и козлов без порока? Нынче спасти даже мертвого Гектора вы не хотите, Видеть его не даете жене его, матери, сыну, Старцу-отцу и народам, которые славного мужа Предали б скоро огню и свершили б над ним погребенье. Вы помогать Ахиллесу губителю, боги, хотите. Нет справедливости в сердце его, и в груди его разум Очень негибок. Со львом он свирепостью сходен, который, Силе великой своей поддаваясь и храброму духу, Чтоб добыть себе пищу, на смертных стада нападает. Так Ахиллес погубил в себе жалость, и стыд потерял он (Стыд, приносящий так много вреда человеку и пользы). Часто случается: смертный и более близких теряет, - Сына цветущего или единоутробного брата; Плачет о нем и скорбит, но потом свою скорбь прекращает. Смертных богини судьбы одарили выносливым духом. Этот же, Гектора, богу подобного, жизни лишивши, Труп его вяжет к коням и волочит его вкруг могилы Милого друга. Ни славы, ни пользы он тем не добудет. Как бы ему не воздали мы, будь он хоть доблестен духом! Прах бесчувственный, в злобе своей Ахиллес оскверняет!" В гневе сказала ему белорукая Гера богиня: "Слово твое, сребролукий, быть может, и правильно было б, Если б вы сами равно Ахиллеса и Гектора чтили. Но Приамид - человек, и женские груди сосал он. Сын же Пелеев - рожденье богини. Сама воспитала Я и вскормила Фетиду, ее отдала за Пелея, - Мужа, которого боги всем сердцем своим полюбили. Все вы, бессмертные, были на свадьбе; и сам ты с формингой В пире участвовал, друг нечестивцев, всегда вероломный!" Гере супруге ответил Зевес, собирающий тучи: "Гера! На вечных богов сердита совсем ты напрасно! Почесть не будет обоим одна. Но все же и Гектор Был наиболе приятен бессмертным средь жителей Трои, Также и мне. Всегда о дарах, мне приятных, он помнил, И никогда мой алтарь не лишался ни жертвенных пиршеств, Ни возлияний, ни дыма, что нам от людей подобает. Но похищенье оставим: возможности нет у нас тайно От Ахиллеса похитить умершего; денно и нощно Мать у Пелида сидит, заботой его окружая. Но если б ближе ко мне позвал из богов кто Фетиду, Слово разумное я ей скажу, чтоб Пелид быстроногий Принял дары от Приама и выдал бы Гектора тело". Вихря быстрей устремилась Ирида крылатая с вестью. Посередине меж Самом и круто утесистом Имбром Бросилась в черные волны. И море под ней застонало. В бездну она погрузилась, подобная гирьке свинцовой, К рогу степного гола прикрепленной, которая книзу Тянет крючок и готовит погибель прожорливым рыбам. В полой пещере застала Фетиду. Морские богини Тесной толпою ее окружали. Она в середине Слезы лила о судьбе безупречного сына, который Должен был далеко от отчизны погибнуть под Троей. Близко представ, быстроногая так ей сказала Ирида: "Встань, Фетида! Зовет тебя Зевс, неизменный в решеньях!" Сереброногая ей отвечала богиня Фетида: "Что мне прикажет великий тот бог? Пред собраньем бессмертных Стыдно явиться мне: горе безмерное духом владеет. Все же иду, чтобы слово его не осталось напрасным". Так ей ответив, богиня богинь покрывалом оделась Черным, чернее какого нигде не нашлось бы одежды. Быстро отправилась в путь. Подобная ветру Ирида Шла впереди. И морская волна расступалась пред ними. Выйдя на берег морской, устремились на небо богини. Там сидящим нашли широкогремящего Зевса, Вкруг же него - всех прочих блаженных богов вечносущих. Села Фетида близ Зевса отца: уступила Афина. Гера же ей золотую прекрасную чашу вручила С словом привета. Фетида, ее осушив, возвратила. Начал тогда говорить ей родитель бессмертных и смертных: "С духом печальным пришла на Олимп ты, богиня Фетида! Скорбь неутешную носишь ты в сердце, я сам это знаю. Все ж и при этом скажу, для чего сюда тебя звал я. Девять уж дней средь богов вызывают жестокую ссору Гектор убитый и грозный Пелид, городов разрушитель. Зоркого аргоубийцу склоняют они, чтоб похитил Тело, но я эту славу доставить хочу Ахиллесу, Чтоб и впредь сохранить мне твое уваженье и дружбу. В стан отправляйся скорей и сыну приказ передай мой: Боги, скажи, на него негодуют, всех больше бессмертных Гневаюсь сам я, что, сердцем безумствуя, Гектора тело Близ кораблей изогнутых он держит и выдать не хочет. Если меня он боится, пусть Гектора тотчас отпустит. Я же Ириду пошлю к Приаму с возвышенным сердцем, Чтобы к ахейским пошел кораблям он и выкупил сына, Дав Ахиллесу подарки, какими он был бы доволен". Так он сказал. Не была непослушна Зевесу богиня. Ринулась быстро на землю с высоких вершин олимпийских, В ставку сына пришла своего. В ней Пелида застала, Тяжко стенавшего. Тут же товарищи милые сына Возле него хлопотали и спешно готовили завтрак. Ими заколотый крупный баран там лежал густорунный. Близко владычица-мать возле сына скорбящего села, Гладила тихо рукой, называла, и так говорила: "Сын дорогой мой! Зачем до сих пор ты, скорбя и тоскуя, Сердце терзаешь себе? Не думаешь ты ни о пище, Ни о постели. Ужель не приятно в любви сочетаться С женщиной? Жить у меня ведь недолго ты будешь. Стоит уж Смерть с могучей судьбою совсем от тебя недалеко. Слушай меня поскорее. К тебе от Кронида я с вестью. Боги, велит он сказать, на тебя негодуют; всех больше Сердится сам он, что, сердцем безумствуя, Гектора тело Близ кораблей изогнутых ты держишь и выдать не хочешь. Выдай немедленно, сын мой, и выкуп принять согласися". Матери милой в ответ сказал Ахиллес быстроногий: "Так пусть и будет! Кто выкуп доставит, тот тело получит, Если решительно этого требует Зевс олимпиец". Так Фетида и сын внутри корабельного стана Много слов окрыленных один говорили другому. Зевс между тем отправлял Ириду в священную Трою: "Мчись поскорее, Ирида! Оставив жилища Олимпа, В Трою спустись и Приаму царю передай повеленье, Чтобы к ахейским пошел кораблям он и выкупил сына, Дав Ахиллесу подарки, какими он был бы доволен. Только один пусть идет, чтоб никто с ним не шел из троянцев! Может лишь вестника взять, постарее который, чтоб правил Мулами в крепкоколесной повозке и чтобы обратно В город привез мертвеца, убитого сыном Пелея. Пусть ни о смерти при этом не думает, ни о боязни. Проводника мы такого дадим ему, Аргоубийцу. Он поведет, покуда, ведя, не проводит к Пелиду. В ставку ж когда приведет, то ни сам Ахиллес не захочет Смерти Приама предать и другим никому не позволит. Он - не безумец, не муж легкомысленный иль нечестивый, Рад он всегда пощадить того, кто молил о защите". Вихря быстрей устремилась Ирида крылатая с вестью. В дом Приама вошла и застала там вопли и слезы. Дети Приама слезами одежды свои орошали, Посередине двора вкруг родителя сидя, старик же Плотно закутался в плащ; покрыта была в изобилье И голова у того старика, и согбенная шея Пылью, которой валяясь, руками себя он осыпал. Царские дочери вместе с невестками в доме скорбели, Тех вспоминая, - и многих, и храбрых, - которые в битвах Души свои погубив, полегли под руками ахейцев. Остановившись пред старцем Приамом, посланница Зевса Заговорила чуть слышно. Но трепет объял его члены. "Сердцем дерзай, Приам Дарданид, ничего не пугайся! Я не со взглядом зловещим являюся здесь пред тобою, С доброю целью пришла я с вестью к тебе я от Зевса. Даже вдали о тебе он печется и сердцем болеет. Выкупить Гектора тело тебе приказал Олимпиец, Дав Ахиллесу подарки, какими он был бы доволен. Только отправься один, никого не бери из троянцев, Вестник с тобой пусть идет лишь, какой постарее, чтоб правил Мулами в крепкоколесной повозке и чтобы обратно В город привез мертвеца, убитого сыном Пелея. Смело иди и не думай о смерти, не думай о страхе. Проводника он такого пошлет тебе, Аргоубийцу. Он поведет, покуда, ведя, не проводит к Пелиду. В ставку ж когда приведет, то ни сам Ахиллес не захочет Смерти тебе причинить и другим никому не позволит. Он не безумец, не муж легкомысленный иль нечестивец. Рад он всегда пощадить того, кто молил о защите". Так сказав, быстроногая прочь удалилась Ирида. Он сыновьям приказал приготовить повозку для мулов Прочноколесную, сверху и кузов велел привязать к ней. Сам же Приам в кладовую спустился со сводом высоким, Кедром обитую крепким и всю в украшеньях блестящих. Кликнул Гекубу к себе, супругу свою, и сказал ей: "Милая! Вестница Зевса ко мне приходила с Олимпа, Чтобы к ахейским пошел кораблям я и выкупил сына, Дав Ахиллесу подарки, какими он был бы доволен. Вот что, однако, скажи мне: какого ты мненья об этом? Страшно меня самого побуждают и дух мой, и сила В стан пространный ахейцев отправиться, к черным судам их!" Так он сказал. Зарыдала жена и ему отвечала: "Горе! Куда подевался твой разум, которым когда-то Славился ты и среди чужестранцев, и в собственном царстве! Как ты можешь желать один пред судами явиться, Перед глаза человека, немало избившего в битвах Храбрых твоих сыновей! Из железа в груди твоей сердце! Если к нему попадешь и тебя он увидит глазами, Не пожалеет тебя кровопийца злокозненный этот, Не постыдится тебя! Останемся плакать в чертоге, Здесь, от сына вдали! Такую ему уже долю Мощная выпряла, видно, Судьба, как его я рождала: Псов резвоногих насытить вдали от родителей милых, Подле свирепого мужа... О, если бы, в печень Пелида Впившись, могла ее съесть я! Тогда не остался бы сын мой Неотомщенным! Его ведь убил Ахиллес не как труса: Он за троянцев сражался, за жен полногрудых троянских, Страха не знал никогда, ни разу не вспомнил о бегстве!" Старец Приам боговидный на это ответил Гекубе: "Нет, я желаю итти! Не удерживай! В собственном доме Птицей не будь мне зловещей. Меня убедить не сумеешь. Если б такое мне кто предложил из людей земнородных, - Меж прорицателей жрец ли какой или жертвогадатель, Ложью б мы это сочли и лишь больше б от них отвернулись. Нынче же, сам услыхав божество и в лицо его видев, - В стан я иду! И не тщетным останется зевсово слово! Так и хочу я!.. Пускай Ахиллес умертвит меня тотчас, Только б мне сына обнять и рыданьями сердце насытить!" Так произнесши, поднял в сундуках он прекрасные крышки, Вынул оттуда двенадцать прекраснейших ценных покровов, Также зимних накидок простых и ковров по двенадцать, Столько ж прекрасных плащей и столько же тонких хитонов, Золота десять талантов отвесил и вынес наружу, Два треножника ярких, четыре блестящих лохани, Вынес прекрасную чашу, ему как послу во Фракии Данную в дар, - драгоценность великая! Но и ее он Не пожалел во дворце у себя, до того порывался Выкупить милого сына. Собравшихся жителей Трои Выгнал из портика он, браня оскорбительной речью: "Сволочь негодная, вон! Ужель не довольно и дома Плача у вас, что сюда и меня вы приходите мучить! Или вам мало, что столько страданий послал мне Кронион, Лучшего сына отняв! Испытаете скоро вы сами: Легче гораздо теперь от ахейцев вы будете гибнуть После того, как погиб он, мой Гектор возлюбленный. Я же Раньше, чем город увижу разрушенным, в прах обращенным, Раньше пускай я под землю сойду, в жилище Аида!" Так он сказал и с жезлом ворвался в их толпу. Побежали От разъяренного все старика. И кричал сыновьям он, Громко браня Агафона, подобного богу, Париса, Паммона и Гиппофоя, Антифона и Деифоба, Дия с Геленом, Полита могучеголосого, - всех их Девятерых призывал он и громко давал приказанья: "Живо, негодные дети! Скорей, срамники! Пред судами Вместо могучего Гектора вы бы все лучше погибли! О, я несчастный, несчастный! Родил я сынов превосходных В Трое широкой, - из них мне, увы, никого не осталось! Нет конеборца Троила, нет Местора, равного богу, Нету и Гектора! Богом он был средь мужей и казался Сыном не смертного мужа, а сыном бессмертного бога! Всех их Apec погубил, а трусливые эти - остались! Эти лгуны, плясуны, герои в делах хороводных, Воры, расхитчики коз молодых и барашков народных! Долго ли будете вы снаряжать мне повозку? Скорее Всё уложите в нее, чтоб могли мы немедленно ехать!" Так говорил он. Они, испугавшись отцовского крика, Вывезли быстро повозку для мулов, - на прочных колесах, Новую, дивной работы, и кузов на ней укрепили. Сняли с гвоздя и ярмо для мулов, - из крепкого бука, С шляпкой в средине, с концов же - с загнутыми кверху крюками. Вынесли вместе с ярмом и ремень для запряжки, длиною В девять локтей; ярмо приспособили к гладкому дышлу В самом конце, впереди; кольцо за крюк зацепили, Трижды шляпку ярма обмотали, потом по порядку Дышло ремнем обвязали, конец под ремень же подсунув; Из кладовой гладкостенной носить и укладывать стали В кузов подарки - за голову Гектора выкуп несчетный. Мулов потом упряжных заложили могучекопытных, Некогда в дар от мисийцев полученных славным Приамом. А для Приама коней подвели под ярмо: для себя их Тщательно выкормил царь в красиво отесанных яслях. В доме высоком они за запряжкою оба следили, - Царь и глашатай, в уме своем планы разумные строя. Близко к ним подошла с опечаленным сердцем Гекуба; Чашу в правой руке держала она золотую С сладким вином, чтоб пошли они в путь, совершив возлиянье. Пред колесницею стала, царя назвала и сказала: "На, возлияние сделай родителю Зевсу, молися, Чтоб от врагов ты домой воротился, уж раз тебя дух твой, Как я ни против того, итти к кораблям побуждает. Но помолись перед тем облаков собирателю черных Зевсу, который на землю троянскую с Иды взирает. Птицу проси, быстролетного вестника, силой своею Первую в птицах, которую сам он всех более любит. С правой проси стороны, чтоб, ее увидавши глазами, С верой отправился ты к кораблям быстроконных данайцев. Если ж Кронион широко гремящий тебе не захочет Дать посланца своего, всем я сердцем тебя убеждаю В стан не ходить к аргивянам, хотя бы и очень желал ты". Сходный с богом Приам сказал, отвечая Гекубе: "Этот наказ твой, жена, я с большою охотой исполню. Руки полезно к Зевесу вздевать, чтобы нас пожалел он". Так ей ответил старик и ключнице дал приказанье Руки полить ему чистой водою. Служанка явилась, Таз умывальный держа и с водою кувшин. И как только Вымыл руки Приам, он кубок принял от супруги, Стал посредине двора, возлиянье свершил и молился, В небо широкое глядя, и громкое слово промолвил: "Зевс, наш родитель, на Иде царящий, преславный, великий! Дай мне к Пелиду угодным прийти, возбуждающим жалость. Птицу пошли, быстролетного вестника, силой своею Первую в птицах, которую сам ты всех более любишь. С правой пошли стороны, чтоб, ее увидавши глазами, С верой отправился я к кораблям быстроконных данайцев!" Так говорил он, молясь. Услыхал его Зевс промыслитель. Был им послан орел, безобманная самая птица, Хищник темноперистый; еще он "пятнистым" зовется. Тех же размеров, которых в покое высоком бывает Дверь у богатого мужа, снабженная прочным затвором, - Каждое было крыло таких же размеров. Пронесся Справа над Троей орел. Они, как увидели это, В радость пришли, и у всех в груди взвеселилося сердце. Быстро старец Приам на блестящую стал колесницу, Портиком гулким погнал через ворота коней быстроногих; Мулы пошли впереди под повозкой четыреколесной; Ими разумный Идей управлял, позади же за ними - Кони, которых Приам престарелый, бичом подгоняя, Быстро погнал через город. Друзья провожали Приама, Сильно печалясь о нем, как будто бы на смерть он ехал. После того, как спустились из города вниз на равнину, Царские все сыновья и зятья воротились обратно В Трою родную. Но сами они не укрылись от Зевса. В поле он их увидал и исполнился жалости к старцу. К милому сыну Гермесу с такой обратился он речью: "Более прочих, Гермес, ты привык и всех более любишь Смертному спутником быть и внимать, кому пожелаешь. Встань и иди, и Приама к судам мореходным ахейцев Так проводи, чтоб никто не увидел, никто не заметил Из остальных аргивян, пока не придет к Ахиллесу". Так он сказал, и вожатый послушался Аргоубийца. Тотчас к ногам он своим привязал золотые подошвы Амвросиальные, всюду его с дуновением ветра И над землей беспредельной носившие, и над водою. Жезл захватил, которым глаза усыпляет он смертных, Если захочет, других же, заснувших, от сна пробуждает. Аргоубийца могучий с жезлом тем с Олимпа понесся, Вмиг Геллеспонта достиг и широкой троянской равнины И зашагал по земле, царевича образ принявши С первым пушком на губах, - прелестнейший в юности возраст! Оба же те миновали могилу высокую Ила. Мулов они и коней удержали у берега речки, Чтоб попоить их. Уж сумрак вечерний на землю спустился. Близко вдруг перед собою Гермеса увидев, глашатай Тотчас заметил его, обратился к Приаму и молвил: "Остерегись, Дарданид! Осторожности требует дело: Мужа я вижу; мне кажется, он уничтожить нас хочет! Прочь унесемся скорей на конях иль, к нему подошедши, Мужу обнимем колени и будем молить о пощаде!" Так говорил он. Смутился старик, испугался ужасно. Дыбом волосы встали на сгорбленном старческом теле. Оцепеневши стоял он. К нему подошел Благодавец, За руку взял старика, и спрашивать начал, и молвил: "Ты куда это гонишь, отец, этих коней и мулов с повозкой Чрез амвросийную ночь, когда все покоятся люди? И неужель не боишься ты дышащих силой ахейцев, Так находящихся близко, такой к вам горящих враждою? Если б тебя кто увидел, как быстрою темною ночью Столько везешь ты сокровищ, то что б ты почувствовал в сердце? Сам ты не молод, и старец такой же тебя провожает. Как же вы справитесь с первым, кто вас пожелает обидеть? Я же тебе ничего не сделаю злого, охотно И от других защищу: на отца моего ты походишь". Старец Приам боговидный на это ответил Гермесу: "Все так и есть, дитя мое милое, как говоришь ты! Кто-то однако простер из богов надо мной свою руку, Если с подобным тебе попутчиком встретиться дал мне, В добрый ниспосланным час, прекрасным и ростом, и видом, С разумом сильным таким. Счастливых родителей сын ты!" Аргоубийца вожатый на это Приаму ответил: "Так! Справедливо ты все говоришь и разумно, о старец! Вот что однако скажи, и скажи мне вполне откровенно: Столько сокровищ богатых куда-нибудь ты высылаешь В страны чужие, чтоб хоть бы они у тебя уцелели? Иль уж все Илион вы священный готовы покинуть, Страхом объятые? О, что за воин погиб превосходный, Сын твой! В сраженьях был он не ниже героев ахейских!" Старец Приам боговидный на это ответил Гермесу: "Кто же ты сам, мой хороший? Скажи, от кого ты родился? Как хорошо говоришь ты о сыне моем злополучном!" Аргоубийца вожатый на это Приаму ответил: "Вижу, старик, о Гекторе ты расспросить меня хочешь. Часто своими глазами в боях, прославляющих мужа, Видел я Гектора, - даже в тот день, как, к судам отогнавши, Он избивал аргивян, сокрушая их острою медью. Стоя вдали, удивлялись мы Гектору; с вами сражаться Нам Ахиллес запрещал, рассердись на Атреева сына. Я ахиллесов товарищ, в одном корабле с ним приплыл я. Родом и я мирмидонец; отец мой зовется Поликтор. Муж он богатый, такой же старик, как и ты предо мною. Дома осталося шесть сыновей его, я же седьмой тут. Жребий меж братьев упал на меня, чтоб итти с Ахиллесом. Нынче сюда от судов я пришел на равнину. С зарею Боем на город пойдут быстроглазые мужи ахейцы. Все негодуют они, оставаясь без дела, и рвутся Пламенно в бой, и цари аргивян удержать их не в силах". Старец Приам боговидный на это ответил Гермесу: "Если товарищ ты впрямь Ахиллеса, Пелеева сына, То, умоляю тебя, сообщи мне полнейшую правду, - Все ли еще пред судами находится сын мой, иль бросил Псам на съеденье его Ахиллес, на куски разрубивши?" Аргоубийца вожатый на это ответил Приаму: "Старец, ни псы не терзали, ни птицы его не клевали. Близ корабля Ахиллеса лежит до сих пор он пред ставкой, Не изменившись нисколько. Двенадцатый день, как лежит он Мертвый. Но тело его не гниет, не едят его жадно Черви, которые павших в сраженьях мужей пожирают. Правда, безжалостно, только заря загорится, волочит Гекторов труп Ахиллес вкруг могилы любимого друга, Но невредим он лежит. Изумился бы сам ты, увидев: Свеж он лежит, как росою омытый, нет крови на коже, Грязи не видно нигде, закрылись все раны на теле, Что получил он: а медь ему многие в тело вонзали. Видишь, о сыне твоем как болеют блаженные боги, Даже когда он уж умер. Его от души они любят". Так говорил он. И радость взяла старика, и сказал он: "Вот как, мой сын, хорошо приносить сообразные жертвы Вечным богам, на Олимпе живущим! О них постоянно Помнил в чертоге мой сын. Да, был у меня он когда-то! А потому и о нем они вспомнили даже по смерти. Вот что, однако: прими от меня этот кубок прекрасный И, охраняя меня, проводи под защитой бессмертных, Чтобы достигнуть я мог безопасно пелидовой ставки". Аргоубийца вожатый на это Приаму ответил: "Юность мою искушаешь, старик! Но старанья напрасны. Хочешь, чтоб принял твои я дары за спиною Пелида. Всею душой я боюсь и стыжусь обокрасть Ахиллеса. Как бы со мною позднее за это беды не случилось! Проводником я тебе хоть до славного Аргоса буду, На корабле и пешком провожать тебя рад со стараньем. Вряд ли с презрением кто с провожатым таким бы сразился". Так отвечал благодавец Гермес и вскочил в колесницу. В руки проворно схватил и бич, и блестящие вожжи, Коням и мулам вдохнул необычную резвость и силу. Скоро окопа достигли они и стены корабельной, Где незадолго трудилась над ужином стража ахейцев. Сон на стражу излил благодетельный Аргоубийца, Вслед за этим ворота открыл, отодвинув засовы, Ввез Приама вовнутрь, а с ним и повозку с дарами. Вскоре достигли они ахиллесовой ставки высокой. Ставку построили ту мирмидонцы царю, нарубивши Бревен еловых для стен, и здание сверху покрыли, Нежно-пушистый тростник для того на болоте нарезав. Около ставки широкий устроили двор для владыки, Огородив частоколом. Ворота его запирались Крепким засовом еловым. Огромный засов тот в воротах Трое ахейцев с трудом выдвигали, с трудом задвигали - Все остальные; но сам Ахиллес без труда его двигал. Эти ворота открыл перед старцем Гермес благодавец, Славные ввез он дары быстроногому сыну Пелея, Наземь сошел с колесницы и так обратился к Приаму: "Бог я бессмертный, о старец, к тебе низошедший с Олимпа. Знай, пред тобою - Гермес! Проводить я отцом тебя послан. Ну, а теперь возвращаюсь назад; на глаза Ахиллесу Не покажусь; непристойно б то было бессмертному богу Так, без всякой нужды, по-приятельски с смертным встречаться. Ты же, войдя, охвати Ахиллесу колени руками, Ради отца умоляй, ради матери пышноволосой, Ради сына его, чтобы дух взволновать ему в сердце". Так сказавши, Гермес на высокий Олимп удалился. Старец Приам с колесницы немедленно спрыгнул на землю И повелел оставаться на месте Идею, чтоб мулов И лошадей он стерег. А сам направился прямо К дому, где милый богам Ахиллес находился. Сидящим Старец увидел его, а поодаль - товарищей. Двое ж, - Автомедонт благородный и отрасль Аресова Алким, - Возле него суетились. Он только что ужинать кончил, Попил уже и поел. Перед ним еще стол оставался. В ставку великий Приам незаметно вошел и, приблизясь, Обнял колени Пелида и стал целовать его руки, - Страшные, кровью его сыновей обагренные руки. Так же, как если убьет человек в ослепленье тяжелом Мужа в родной стороне и, в другую страну убежавши., К мужу богатому входит и всех в изумленье ввергает, Так изумился Пелид, увидав боговидного старца; Так изумилися все и один на другого глядели. Он же, моля Ахиллеса, такое сказал ему слово: "Вспомни, подобный богам Ахиллес, об отце твоем милом! Так же, как я, стоит на пороге он старости скорбной. Может быть, в этот же час соседи, его окруживши, Войском теснят, и спасти его некому в этом несчастье. Знает, однако, по крайней он мере и слышит, что жив ты, Радуясь этому сердцем, надеждой всегда преисполнен Милого сына увидеть пришедшим домой из-под Трои. Я ж, бесконечно несчастный, сынов народил превосходных В Трое широкой, - и в жизни из них никого не осталось! Я пятьдесят их имел при нашествии войска ахейцев, И девятнадцать из них - от одной материнской утробы. Жены другие мои остальных мне родили в чертогах. Многим из них свирепый Apec уж расслабил колени. Кто же единственный был и единственный Трои защитник, Тот был недавно тобою убит, защищая отчизну, - Гектор. И ради него прихожу к кораблям я ахейским Выкупить тело его, и несу неисчислимый выкуп. Сжалься, Пелид, надо мною, яви уваженье к бессмертным, Вспомни отца твоего! Я жалости больше достоин! Делаю то я, на что ни один не решился бы смертный: Руки убийцы моих сыновей я к губам прижимаю!" Плакать тогда об отце захотелось Пелееву сыну. За руку взяв, от себя старика отодвинул он тихо. Плакали оба они. Припавши к ногам Ахиллеса, Плакал о сыне Приам, о Гекторе мужеубийце. Плакал Пелид об отце о своем, и еще о Патрокле. Стоны обоих и плач по всему разносилися дому. После того как слезами Пелид богоравный упился, В сердце жив членах его уж исчезло желание плакать, С кресла стремительно встал он и за руку поднял Приама, Тронутый белой его бородой и седой головою, И, обратившись к нему, слова окрыленные молвил: "О злополучный! Как много ты горестей сердцем изведал! Как ты решился один близ ахейских судов появиться Перед глаза человека, немало избившего в битвах Храбрых сынов у тебя? Да, сердце твое из железа! Ну, успокойся жив кресло садись! Как бы ни было грустно, Горести наши оставим покоиться скрытыми в сердце! Мы ничему не поможем и самым неистовым плачем. Боги такую уж долю назначили смертным бессчастным, - В горестях жизнь проводить. Лишь сами они беспечальны. Глиняных два кувшина есть в зевсовом доме великом, Полны даров, - счастливых один, а другой - несчастливых. Смертный, кому их, смешавши, дает молневержец Кронион, В жизни своей переменно то горе находит, то радость. Тот же, кому только беды он даст, - поношения терпит, Бешеный голод его по земле божественной гонит, Всюду он бродит, не чтимый никем, ни людьми, ни богами. Так и с Пелеем: дарами осыпали светлыми боги С юности самой его; выдавался меж всеми людьми он Счастьем, богатством; владыкою был он мужей мирмидонских. Смертный, в супруги себе получил от богов он богиню. Но и ему приложил злополучие бог: не имеет В доме своем он потомков, кто был бы наследником царства. Сын у него лишь один, краткожизненный; даже и нынче Старости я не покою его. Далеко от отчизны Здесь я сижу, и тебя и твоих сыновей огорчая. Также и ты, как я слышал, старик, благоденствовал прежде: Сколько к северу Лесбос вмещает, обитель Макара, В сторону - Фригия, также и весь Геллеспонт беспредельный, Окрест везде, говорят, ты богатством блистал и сынами. Но, как беду навели на тебя небожители-боги, Вечно вокруг Илиона сраженья и мужеубийства. Так овладей же собой, без конца не круши себя скорбью. Пользы не много тебе от печали по сыне убитом. Мертвый не встанет; скорей тебя новое горе постигнет". Старец Приам боговидный на это ответил Пелиду: "Нет, я не сяду, любимец Зевеса, покудова Гектор В ставке лежит, погребенью не преданный. Выдай скорее, Чтобы глазами своими его я увидел. А сам ты Выкуп прими привезенный. И пусть тебе будет на радость Он, как вернешься в отчизну, за то, что меня пощадил ты, Жизнь мне оставил и видеть позволил сияние солнца". Грозно взглянув на Приама, сказал Ахиллес быстроногий: "Не раздражай меня нынче, старик! Ведь и так уж решил я Гектора выдать тебе. От Зевеса ко мне приходила Вестницей мать, что меня родила, дочь старца морского. Но и тебя, - хорошо я, Приам, это знаю, не скроешь! - Но и тебя к кораблям нашим кто-то привел из бессмертных. Ибо никто б из людей не посмел, даже юноша пылкий, В стан ахейский войти: от стражи он скрыться не сМог бы, Да и засов нелегко б отодвинул на наших воротах. Будет тебе еще больше страдающий дух волновать мне! Как бы тебе здесь, старик, хоть ты - и просящий защиты, Не отказал я в пощаде, нарушивши зевсову волю!" Так он сказал. Испугался старик и послушал приказа. Сын же Пелеев из ставки, как лев, устремился наружу, Но не один; поспешили за ним и товарищей двое, - Автомедонт благородный и Алким, которых меж всеми После Патрокла убитого чтил Ахиллес наиболе. Быстро они от ярма лошадей отвязали и мулов, Вестника старца Приама ввели в ахиллесову ставку, В кресло его усадили, с повозки ж красивоколесной, Неисчислимую плату за голову Гектора сняли. Две лишь оставили мантии с вытканным тонко хитоном, С тем чтобы тело одетым домой отпустить от Пелида. Он же, позвавши рабынь, повелел им обмыть и умаслить Гектора тело, но прочь отнеся, чтоб Приам не увидел. Он опасался, чтоб гневом не вспыхнул отец огорченный, Сына увидев, а сам он внезапно в ответ не вскипел бы И не убил бы его, приказанье нарушивши Зевса. Тело обмыли рабыни и маслом его умастили, В новый одели хитон и набросили мантию сверху. Гектора сам Ахиллес, подняв, положил на носилки; Вместе с друзьями потом на повозку в носилках поставил. После того зарыдал, и друга назвал, и промолвил: "Не обижайся, Патрокл, если даже и в доме Аида Ты вдруг узнаешь, что я многосветлого Гектора тело Отдал отцу: не ничтожными он заплатил мне дарами. Долю достойную я и тебе из них выделю в жертву!" В ставку свою Ахиллес многосветлый вернулся обратно, Сел в красивое кресло, с которого встал перед этим, Против Приама с другой стороны у стены и промолвил: "Сын твой умерший, старик, тебе возвращен, как велел ты. Тело в носилках лежит. Его на заре ты увидишь, Как повезешь к себе в город. Теперь же об ужине вспомним. Пищи забыть не могла и Ниоба сама, у которой Разом двенадцать детей нашли себе смерть в ее доме, - Шесть дочерей и шесть сыновей, цветущих годами. Стрелами юношей всех перебил Аполлон сребролукий, Злобу питая к Ниобе, а девушек всех - Артемида. Мать их с румяноланитной Лето пожелала равняться: Та, говорила, лишь двух родила, сама ж она многих! Эти, однако, хоть двое их было, но всех погубили. Трупы кровавые девять валялися дней. Хоронить их Некому было: народ превращен был Кронионом в камни. Их на десятый лишь день схоронили небесные боги. Вспомнила все ж и Ниоба о пище, как плакать устала. Нынче где-то средь скал, в пустынных горах, на Сипиле, Где, как слыхал я, приют находят ночами богини, Нимфы, которые вдоль, берегов ахелоевых пляшут, - Там, хоть уж камень сама, богоданной скорбит она скорбью. Значит, божественный старец, давай-ка с тобою о пище Также подумаем. Сына ты можешь оплакать и позже, В Трою привезши его. Для тебя многослезен он будет!" Так он сказал и вскочил, и овцу белорунную быстро Сам заколол; ободрали ж товарищи, как подобает, Мясо, искусно нарезав куски, вертелами проткнули, Сжарили их на огне осторожно и с вертелов сняли. Автомедонт же расставил корзины красивые с хлебом По столу; сам Ахиллес разделил меж сидевшими мясо. Руки они протянули к поставленным яствам готовым. После того как питьем и едой утолили желанье, Долго Приам Дарданид удивлялся царю Ахиллесу, Как он велик и прекрасен; богам он казался подобным. Царь Ахиллес удивлялся равно Дарданиду Приаму, Глядя на образ его благородный и слушая речи. Оба они наслаждались, один на другого взирая. Первым старик боговидный Приам обратился к Пелиду: "Зевсов питомец, пусти меня спать поскорее. Позволь нам Сладостным сном насладиться, улегшись в постели. Давно уж Ни на мгновение сном у меня не смыкалися веки, - С самого дня, как свой дух погубил под твоими руками Сын мой. Все время стенал и несчетные скорби терпел я, С горя в ограде двора по навозу и пыли валяясь. Только сейчас я и пищу вкусил, и с вином искрометным Чашу в гортань себе влил. До сегодня ж не ел ничего я". Тотчас товарищам царь Ахиллес приказал и рабыням Две кровати поставить в сенях, из подушек красивых Пурпурных ложе устроить, покрыть его сверху коврами, Два одеяла пушистых постлать, чтобы спящим покрыться. С факелом ярким в руках поспешили рабыни из дома, Две постелили проворно постели в указанном месте. И обратился к Приаму, шутя, Ахиллес быстроногий: "Ляжешь снаружи ты, милый старик, чтобы кто из ахейцев В ставку сюда не пришел совещаться, - ко мне постоянно Для совещаний идут посидеть, - таков уж обычай! Если из них кто тебя средь ночной темноты здесь увидит, Все он тотчас сообщит Агамемнону, сыну Атрея: Может выйти тогда задержка с выдачей тела. Вот что, однако, скажи, и скажи мне вполне откровенно: Сколько ты дней хоронить многосветлого Гектора хочешь? Столько я дней от боев удержусь, удержу и ахейцев". Старец Приам боговидный на это ответил Пелиду: "Если ты хочешь, чтоб мог я свершить погребение сына, Радость великую мне бы доставил ты, сделавши вот как: В городе заперты мы, как ты знаешь; возить издалека С гор нам придется дрова, а троянцы напуганы сильно. Девять бы дней нам желалось оплакивать Гектора в доме, Похоронить на десятый и пир поминальный устроить; После поминок на утро насыплем над мертвым могилу, В день же двенадцатый станем сражаться, уж если так нужно". Снова ему отвечая, сказал Ахиллес быстроногий: "Сделано будет и это, о старец Приам, как желаешь. Бой прекращаю на столько я времени, сколько ты просишь". Так сказал Ахиллес и Приамову правую руку Около кисти пожал, чтоб старик ничего не боялся. Там они спать улеглись, в притворе пелидова дома, - Царь и глашатай, в уме своем планы разумные строя. Сам Ахиллес почивал в глубине своей ставки прекрасной, С ним Брисеида легла прекрасноланитная рядом. Прочие боги Олимпа и коннодоспешные мужи Спали всю ночь напролет, побежденные сном благодатным. Лишь одолеть он не мог одного благодавца Гермеса. Думал он в духе своем, как лучше владыку Приама Через ворота провесть незаметно для стражи могучей. Стал над его головою и с речью к нему обратился: "Все еще спишь ты, старик, пощаженный Пелеевым сыном, Между враждебных людей, не заботясь о бедах возможных. Много ты отдал сегодня, чтоб выкупить мертвого сына. Но за тебя, за живого, тройную отдали бы цену Дети, которые сзади остались, когда б Агамемнон И остальные ахейцы узнали, что здесь ты, в их стане". Так говорил он. Старик испугался и вестника поднял. Тотчас Гермес лошадей им и мулов запряг и поспешно Сам их прогнал через стан аргивян, и никто не увидел. Но лишь достигнули брода прекрасноструящейся речки, Ксанфа пучинного, богом рожденного, Зевсом бессмертным, Путников бросив, Гермес на великий Олимп удалился. В платье шафранном Заря простерлась над всею землею. К городу гнали они лошадей со стенаньем и плачем. Мулы везли мертвеца. И никто их другой не увидел Ни из мужчин, ни из жен, поясами прекрасными славных, Прежде Кассандры, красой с золотой Афродитою сходной. Рано Кассандра взошла на Пергам и отца увидала На колеснице и с ним громогласного вестника Трои. И увидала в повозке, запряженной мулами, также Гектора славного труп. Завопила на весь она город: "Эй! Троянцы! Троянки! Бегите, чтоб Гектора видеть1 Вы ведь с восторгом живого встречали его после битвы; Радостью он постоянной и городу был, и народу!" Так говорила. И вдруг ни жены не осталось, ни мужа В Трое широкой. Печаль несдержимая всех охватила. Возле ворот городских окружили везущего тело. Всех впереди молодая жена и почтенная матерь Волосы рвали, бросались к повозке красивоколесной, Голову Гектора в руки хватали. И плакал народ весь. До ночи целый бы день напролет, заливаясь слезами, Перед воротами все оставались у трупа в повозке; Если б старик со своей колесницы не крикнул народу: "Дайте дорогу, чтоб мог я на мулах проехать! Потом же Плачем насытитесь все вы, как мертвого в дом привезу я!" Так он сказал. Расступился народ и открыл им дорогу. К славному дому Приама привезши, на ложе сверленом Тело они положили. Певцов, зачинателей плача, Возле него посадили, которые с грустным стенаньем Песни плачевные пели, а жены им вторили стоном. Плач белорукая после того зачала Андромаха, Голову Гектора мужеубийцы обнявши руками: "Молод из жизни ушел ты, мой муж дорогой, и вдовою В доме меня покидаешь. И мал еще сын наш младенец, Нами, злосчастными, на свет рожденный, тобою и мною. Юности он не достигнет, я думаю. Прежде наш город Будет разрушен. Погиб ты, хранитель его, защищавший Трою саму, и почтенных супруг, и детей несмышленых! Быстро отсюда их всех увезут в кораблях быстролетных, С ними со всеми - меня. И сам ты, о сын мой, за мною Следом пойдешь, чтобы там неподобную делать работу, Для господина стараясь свирепого. Либо ахеец, За руки взявши, швырнет тебя с башни - ужасная гибель! - В гневе, что брата его, иль отца, или милого сына Гектор в бою умертвил, ибо очень не мало ахейцев, Пикой его пораженных, глодало широкую землю: Сердцем не мягок родитель твой был средь погибельной сечи. Вот почему так о нем и горюет народ в Илионе. Плач несказанный и горе родителям милым принес ты, Гектор! Но мне наиболе жестокие скорби доставил. Не протянул ты руки мне своей со смертельного ложа, Слова заветного мне не сказал, о котором бы вечно Я вспоминала и ночью, и днем, обливаясь слезами!" Так говорила, рыдая. И жены за нею стенали. Громко потом зачала между женами плач свой Гекуба: "Гектор, из всех сыновей наиболее мною любимый! Мил у меня и при жизни ты был олимпийцам бессмертным, И по кончине твоей за тебя они сердцем болеют. Многих других сыновей у меня Ахиллес быстроногий, В плен захвативши живьем, далеко за бесплодное море Продал на Самос, на Имброс, на Лемнос, окутанный паром. Но, одолевши тебя и оружием душу исторгнув, Как ни влачил он тебя вкруг могилы Патрокла, который Гибель из рук твоих принял и быть воскрешенным не смог им, Все ж у меня как росой ты умытый покоишься в доме, Свежий, подобно тому, кого Аполлон сребролукий Нежной стрелою своей умертвил, подошедши внезапно!" Так говорила, рыдая. И плач поднялся непрерывный. Третьей меж женами горестный плач зачинала Елена: "Гектор, меж Деверей всех наиболее мною любимый! Ибо супруг мне теперь - Александр боговидный, привезший В Трою меня. Отчего, отчего не погибла я раньше! Нынче двадцатый уж год для меня с той поры протекает, Как прибыла я сюда и покинула край мой родимый, Но от тебя не слыхала я злого, обидного слова! Даже когда и другой кто меня укорял из домашних, - Деверь, золовка прекрасно одетая или невестка, Или свекровь, - что до свекра-отца, то всегда был он ласков, - Ты, убеждая словами, удерживал их от нападок Мягким своим обращеньем и мягкою речью своею. Горько скорблю о тебе и скорблю о себе, злополучной. Нет у меня никого в Илионе широком другого, Кто бы мне дружествен был. Для всех я равно ненавистна!" Так говорила, рыдая. Вздыхал весь народ неисчетный. Старый Приам обратился к народу с такими словами: "В город везите, троянцы, дрова и не бойтесь нисколько Тайной засады ахейцев. Мне дал Ахиллес обещанье, От чернобоких своих отправляя судов, что не будет Зла причинять нам, покамест двенадцатый день не наступит". Так говорил он. В повозки волов тяжконогих и мулов Стали они запрягать и пред городом быстро собрались. Девять дней подвозили несчетное множество леса. Вместе с десятою свет приносящею смертным зарею Вынесли, горько рыдая, отважного Гектора тело, Наверх костра положили и снизу подбросили пламя. Рано рожденная, в небе взошла розоперстая Эос. Люди сходились к костру, на котором покоился Гектор. После того как сошлись и большая толпа собралася, Первым же делом вином искрометным костер загасили Всюду, где сила огня сохранилась. А братья с друзьями Тщательно белые кости героя средь пепла собрали, Горько скорбя и со щек обильные слезы роняя. В ящик потом золотой те кости они положили, Их покрывши пред тем пурпуровой мягкой одеждой. Тотчас спустили в могилу глубокую, после того же Поверху часто камнями огромными плотно устлали. Сверху насыпали холм. Вокруг же стража сидела, Глядя, чтоб ранее срока на них не напали ахейцы. Быстро насыпав могилу, они разошлись. Напоследок Снова все собрались и блистательный пир пировали В доме великом Приама, владыки, вскормленного Зевсом. Так погребали они конеборного Гектора тело.